9. Борьба народных масс Австро-Венгрии за мир
Октябрьская революция и последовавшая затем активная мирная политика советского правительства способствовали усилению демократического национально-освободительного движения во всех странах. Подводя итоги мощному движению за мир в Австро-Венгрии, центрист Макс Адлер писал 8 декабря 1917 г. в статье «Значение движения за мир»:
«В течение недель могущественное движение охватило массы. Не проходит и одного дня в этой обширной империи, чтобы народ не собирался на многочисленных собраниях для того, чтобы поднять свой голос за мир и выразить страстный протест против продолжения войны». На этих собраниях, продолжал Макс Адлер, рабочие протестуют не только против продолжения войны, но и против лживой демократии и против тайной дипломатии, против капитализма, порождающего войну. Рабочие требуют на собраниях и митингах всеобщего мира и проведения такой политики, которая исключила бы подозрения, что «перемирие с Россией может быть использовано для победного мира на западной границе!» {170}
Австро-венгерские аннексионисты подобно их германским собратьям яростно выступали в печати и на специально организованных собраниях за захватнические цели войны. Австрийские рабочие посещали все такие собрания, не давали принимать на них аннексионистских резолюций и проводили подавляющим большинством голосов антивоенные резолюции в защиту советской мирной программы. Характерно, что в этой борьбе рабочих против аннексионистов принимали участие интеллигенция и мелкобуржуазные элементы {171}. [137]
Национальные меньшинства Австро-Венгрии уже не удовлетворялись требованием внутренней автономии, как это было до тех пор. Они начали более настойчиво и открыто требовать самоопределения в том духе, как оно было проведено в Советской республике. В ответ на австро-германскую оговорку (к третьему пункту советских шести условий мира), лишавшую австрийские угнетённые национальности всякой надежды на удовлетворение их национальных чаяний, был созван 6 января 1918 г. в Праге Генеральный ландтаг чешских депутатов рейхсрата и ландтагов Чехии, Моравии и Силезии, который принял резолюцию с требованием полного отделения от Австро-Венгрии и создания независимого государства «в исторических границах земель чешской короны, так же как и земель словацкой ветви».
Генеральный ландтаг приветствовал: «новую Россию», которая поставила принцип самоопределения наций среди главных условий мира и протестовала против заявления Чернина и Кюлъмана в Брест-Литовске, искажающего истинный смысл русских мирных условий. В резолюции ландтага было сказано, что чешский народ лишён государственной самостоятельности и права на самоопределение насильственными мероприятиями и подчинён господству немецкого меньшинства и его омертвляющей бюрократии. «Так как дуалистическая монархия является исключительно средством подавления других народов в руках немцев и мадьяр и так как династия не выполнила неоднократно бравшихся ею по отношению к чехословацкой нации обязательств, то отныне чехословацкий народ считает себя свободным от всех обязательств по отношению к дуалистической монархии и к династии. Чехословацкий народ объявляет себя хозяином над своими собственными военными силами».
Генеральный ландтаг требовал справедливого мира, который положит конец грубой силе и даст гарантию самостоятельного развития всем большим и малым народам. Он вместе с тем заявлял, что мир, который не даст свободы и справедливости угнетенным народам, не будет настоящим миром и вызовет новую борьбу за «государственную самостоятельность», борьбу, «которой [138] наш народ отдаст без остатка все свои материальные и моральные силы»{172}.
Хотя правительство не разрешило опубликовать эту резолюцию, она тем не менее сделалась известной не только в Австро-Венгрии, но и за её пределами.
Австрия голодала в начале 1918 г. в буквальном смысле этого слова. Начальник генерального штаба фон Арц обрисовал продовольственное положение страны в следующих словах: «Нужда была так велика, что армия из её и без того минимальных наличных фронтовых запасов должна была ещё помогать отдельным городам и предприятиям в тылу». Для продовольственного состояния Австрии и фронтов очень характерно заявление одного высшего военачальника генералу фон Арцу: «Армия должна кушать, она должна получить то, что ей необходимо, независимо от того, умрёт ли в тылу ещё несколько стариков или нет». На это фон Арц ответил: «Бесспорно, что для армии необходимо всё сделать, что только возможно. Однако не безразлично, выдержит ли тыл. Если тыл не выдержит, то война проиграна. Я также убеждён, что война кончится «сзади»{173}.
Лидер австрийского профессионального движения Юлиус Дейч писал о положении австрийского пролетариата в начале 1918 г.: «Рабочие находились в это время в состоянии быстро нарастающего брожения. Всё безнадёжнее становился недостаток в белье, одежде и всех других потребных жизненных предметах. Это, а также пренебрежение комендантов военных милитаризованных предприятий ко всяким правам человека, создали настроение, которое ежечасно грозило разрядиться в переворот отчаяния»{174}.
При возобновлении 9 января заседаний мирной конференции в Брест-Литовске советская делегация предложила перевести работу конференции в столицу одной из нейтральных стран — в Стокгольм. Выполняя принятое в Берлине решение занять «твёрдую позицию» [139] по отношению к русской делегации{175}, фон Кюльман отказался от имени Четверного союза обсуждать вопрос о перенесении мирной конференции в нейтральную страну и, ссылаясь на враждебные высказывания советской печати и на якобы враждебные официальные, заявления, выразил «сомнение в искреннем намерении русского правительства добиться заключения мира с державами Четверного союза». Фон Кюльман имел бесстыдство обвинить советское правительство в стремлении представить общественному мнению искажённую картину событий, стремление, которое «подвергает опасности результат переговоров», и прибавил, что надежды на плодотворное продолжение работы конференции у него невелики, не скрыв того, что возможно «возобновление войны на Востоке с неподдающимися учёту последствиями». Кюльман далее заявил, что так как Антанта не приняла предложения начать переговоры о всеобщем мире, то его декларация Четверного союза от 25 декабря потеряла свою силу: «Документ сделался недействительным «.
Чернин поддержал Кюльмана и заявил со своей стороны: «Ваши союзники вам не ответили, и сейчас дело идёт не о переговорах с целью заключения всеобщего мира, а о сепаратном мире между Россией и Четверным союзом». Если русская делегация не согласится вести переговоры о сепаратном мире в Брест-Литовске, то будут возобновлены военные действия, и ответственность за это падёт на русское правительство. Генерал Гофман выразил протест против советских радиопередач, содержавших якобы призыв к неповиновению германских солдат своим начальникам {176}. При этом Гофман не удержался от угроз по адресу советского правительства.
Грубые выпады австро-германских империалистов и военщины поставили успех переговоров под угрозу. Едва об этом стало известно в Австро-Венгрии, как рабочие решили оказать воздействие на правительство и поставить переговоры о мире под своё наблюдение. Массы были озлоблены и готовы активно действовать в пользу мира. Руководство социал-демократической [140] партии увидело себя вынужденным направить возбуждение масс в «законное» русло. Оно призвало венских рабочих устроить 13 января массовые митинги в Маргаретен, Фаворитен, Оттакринге, Веринге и Флоридсдорфе «для выражения воли к миру».
На состоявшихся 13 января многолюдных митингах-демонстрациях была принята предложенная руководством социал-демократической партии резолюция, в которой рабочие протестовали против лишения правительством австрийских народов возможности оказывать влияние на ход мирных переговоров, против постоянного откладывания созыва палаты депутатов и делегаций и запрещения критиковать в печати германскую и австрийскую внешнюю политику. Рабочие требовали, чтобы правительство, вело переговоры в Брест-Литовске в «примирительном и дружественном духе». В резолюции говорилось: «Рабочий класс требует, чтобы правительство отклонило все стремления к открытым или прикрытым аннексиям; чтобы оно также отклонило требование фальсифицировать право наций на самоопределение пограничных народов России, как и намерения аннексировать отдельные части русских пограничных областей против воли их населения». Рабочие требовали предоставления народам Польши, Литвы и Курляндии возможности самим решать вопрос об их государственной принадлежности и предоставления полной гарантии невмешательства при решении ими самими этого вопроса.
«Рабочие требуют со страстной решительностью всеобщего мира», — говорилось далее в резолюции, — и приветствуют усилия рабочих всех стран положить конец войне. Рабочие рассматривают речь Ллойд Джорджа и программу Вильсона как признак того, что «враждебные правительства начинают под давлением рабочих пересматривать военные цели и требуют от правительств центральных держав воспользоваться этим случаем для предложения всем правительствам демократического мира без аннексий и контрибуций»{177}.
Резолюция не отражала полностью настроения рабочих масс. В ней ничего не было сказано о предоставлении [141] самоопределения угнетенным национальностям даже в пределах Австрийской империи. Эта резолюция выражала стремления руководства социал-демократической партии, которое хотело побудить правительство заключить мир и этим путём спасти от гибели монархию, а также успокоить рабочие массы и оставить, как это было до сих пор, дело обеспечения мира в руках австрийских и мадьярских феодалов и буржуазии.
Политическая стачка в Нижне-австрийском промышленном районе совпала со снижением мучного рациона рабочим и городскому населению в Австрии с 200 до 105 г в день, но и этот голодный паёк нечем было обеспечить уже в двадцатых числах января. Совпадение политического подъёма рабочего и национально-освободительного движения с крайне обострившимся продовольственным кризисом создало тяжёлую обстановку, которая не могла не оказать своего влияния на происходившие в Брест-Литовске мирные переговоры. Она действительно оказала влияние на переговоры, но не такое, какого добивались австрийские и венгерские рабочие: продовольственный кризис в Австрии выявил политическую и экономическую слабость Австро-Венгрии, и она ещё больше подпала под влияние Германии, потеряв окончательно своё политическое лицо.
Что же происходило в Австрии в середине января 1918 г.? На этот вопрос дают исчерпывающий ответ официальные документы.
Граф Чернин телеграфировал 15 января из Брест-Литовска императору Карлу: «Я только что получил письмо штатгальтера графа Куденгофа, которое оправдало все постоянно повторявшиеся мною вам опасения и констатирует, что мы в продовольственном вопросе стоим непосредственно перед катастрофой.
Положение ужасно, и я опасаюсь, что уже слишком поздно предотвратить полный крах, который следует ожидать в ближайшие недели».
Граф Куденгоф пишет по этому поводу:
«Из Венгрии мы получаем лишь незначительное количество, из Румынии ещё 10 000 вагонов кукурузы, остаётся таким образом дефицит по крайней мере в 30 000 вагонов хлеба, без которого мы должны будем просто погибнуть. Я пошёл, когда узнал положение [142] вещей, к министр-президенту поговорить с ним об этом. Я заявил ему, что если положение не изменится, то через несколько недель прекратит работу наша военная промышленность, приостановится наша железнодорожная связь, невозможно будет снабжение армии, она должна будет развалиться, а эта катастрофа должна привести к распаду Австрии и, следовательно, к распаду Венгрии. Он отвечал на каждый поставленный мной вопрос: «Да, это так» и прибавил, — всё сделано, чтобы изменить положение, в особенности в отношении поставок из Венгрии, но никому, также и его величеству, не удалось чего-либо добиться. Надо только надеяться, что deus ex machina (вмешательство посторонней силы. — Ф. Н.) предохранит нас от наихудшего».
Во избежание катастрофы Чернин предлагал императору Карлу:
1) послать к кайзеру Вильгельму с собственноручным письмом главного интенданта армии генерала Ландвера для изложения положения;
2) начать реквизицию продовольственных запасов в Венгрии в ресторанах, в коммунах, у торговцев и у частных лиц;
3) сократить на длительное время мучной рацион;
4) выяснить, по прямому приказу императора, — нельзя ли что-либо получить «из нашей Польши».
Чернин далее сообщал императору, что он принимает все меры к тому, чтобы добыть хлеб на Украине, но это может случиться не раньше весны.
Чернин умолял императора действовать энергично, так как в противном случае «у нас будет крах и революция»{178}.
Информируя Чернина о продовольственных затруднениях в Австрии, Зайдлер телеграфировал ему 16 января, что в Триесте удалось устранить продовольственную нужду благодаря оказанной морским ведомством помощи, но всё же пришлось сократить хлебный паёк наполовину, в результате чего начались рабочие демонстрации. Наместник опасается расширения движения. В Кракове начались рабочие и голодные «бунты». Вблизи [143] Вены начались стачки, и есть опасность, что они охватят персонал южной железной дороги.
Вена, сообщал далее Зайдлер, обеспечена мукой только до понедельника. Помощь во-время может прибыть только из Германии, и необходимо, чтобы посольство в Берлине вмешалось в это дело. Зайдлер далее просил Чернина обратить внимание германской делегации в Брест-Литовске «на крайне критическое положение, которое может сделаться катастрофическим»{179}.
В тот же день телеграфировал Чернину австрийский министр продовольствия Хефер (Höfer), что «с момента сокращения мучного рациона возбуждение среди рабочих в Винер-Нейштадте приняло революционный характер». Уполномоченные рабочих прибыли к нему и требовали: 1) увеличения мучного рациона и 2) гарантии благоприятного исхода мирных переговоров.
Следует отметить, что и Зайдлер передал дополнительно Чернину по телефону 16 января, что «в настоящий момент ни один вопрос так не волнует население, как вопрос о ходе переговоров в Брест-Литовске, так как желание мира решительно преобладает над всем остальным» {180}.
Император Карл в свою очередь телеграфировал 17 января Чернину из своей резиденции Лаксенбург:
«Я обязан ещё раз убедительно заверить, что вся судьба монархии и династии зависит от возможно быстрого заключения мира в Брест-Литовске. Мы не можем здесь изменить положения ради Курляндии и Лифляндии и польских мечтаний. Если в Бресте не будет заключён мир, то здесь будет революция, если даже будет что кушать. Это серьёзное напоминание в серьёзный час» {181}.
Отчёт венского полицейпрезидента от 17 января о ходе стачки также подчёркивал, что рабочие требуют не только увеличения продовольственного пайка, но настаивают на быстром заключении мира. В докладе говорилось:
«Нижняя Австрия: общее число бастующих 95 600. В том числе в окрестности Гитцинг 10 000, в городе [144] Винер-Нейштадт 8 900, округ Винер-Нейштадт 43 000, в том числе все рабочие Веллерсдорфа в количестве 34 000, Баден 19000. Всюду требования повышения мучного пайка, ускорения мирных переговоров.
Вена. Со вчерашнего числа повысилось количество бастующих с 84 000 до 88 000, местами насильственное приостановление уличного транспорта было ликвидировано вмешательством полиции и доверенных лиц. Собрания стачечников в разных помещениях.
Штейермарк. Расширение стачки на Грац. 20 000 человек, Брик на Муре, Белерверке, Фельтен-Гильом»{182}.
Обращение Австрии к Германии и Болгарии за продовольственной помощью не имело успеха. Австро-венгерский посол в Берлине князь Гогенлое сообщил 16 января, что германское военное министерство и ведомство продовольствия отказали в предоставлении заимообразно 2 000 вагонов муки австро-венгерской армии. Послу заявили, что это невозможно, так как и в Германии предстоит сокращение мучного рациона.
Царь Фердинанд и Радославов заявили австро-венгерскому посланнику графу Тарновскому, что Болгария не может оказать продовольственной помощи. Она имеет абсолютное право на румынские запасы хлеба, но последние «сейчас находятся в немецкой сохранности». Они ничего не имели бы против уступки Австрии следуемого Болгарии из румынских запасов зерна, но сомневались, чтобы у немцев можно было что-либо получить. Что же касается посылки хлеба из Болгарии, то «это абсолютно исключено». О продовольственном положении самой Болгарии красноречиво говорили следующие факты: военным властям нужно было посылать ежедневно 40 вагонов продовольствия на фронт, но они были в состоянии реквизировать при помощи военных экзекуций только половину, а то и третью часть потребности. Вместо продовольственной помощи Радославов заявил Тарновскому, что «общее положение в Четверном союзе требует в первую очередь заключения мира с Россией, особенно с Украиной, для чего следует пойти даже на жертвы»{183}. [145]
Желая предотвратить катастрофу, германское правительство решило 18 января ссудить Австрии 4 500 т пшеничной муки при условии, что Венгрия даст обязательство возвратить эти 4 500 т в ближайшее, точно зафиксированное время.
Однако и этой помощи, если бы она была даже получена, не было достаточно. Телеграмма Зайдлера Чернину от 19 января даёт очень живое представление о продовольственном и политическом положении в Австрии, которые были тесно связаны друг с другом. Зайдлер писал:
«Возникшая по политическим мотивам три дня тому назад в окрестностях Вены среди неорганизованных рабочих забастовка-демонстрация за немедленное заключение мира вскоре охватила организованных рабочих и подобно огненной лавине настолько быстро расширилась во все стороны, что рабочие вожди, которые хотели приостановить движение, были бессильны это сделать»{184}.
Предложенных Германией 4 500 т, продолжал Зайдлер, хватит с 21 по 27 января, а после этого потребуется 1 300 т ежедневно, которых нечем покрыть. Австрийское правительство просило Германию передать заимообразно Австро-Венгрии находившиеся в Оршове и в Турн-Северине в баржах от 4 000 до 4 500 т зерна и дать распоряжение оккупационным властям в Румынии, чтобы они форсировали отгрузку ежедневно не меньше 1000 т зерна для Австрии. Только таким образом может быть покрыт сокращённый мучной рацион в крупных потребляющих центрах{185}.
Для собственной информации Чернина Зайдлер сообщал: «Имеется намерение, если с немецкой стороны не будет добровольно передано погруженное для Германии в Оршове и Турн-Северине зерно, его конфисковать» {186}.
Заслуживает быть отмеченным очень ценное признание Зайдлера о том, что вожди рабочих, руководители профессиональных союзов и социал-демократической партии, хотели, но бессильны были приостановить политическую стачку протеста против продолжения войны и империалистического мира. И баварские власти еще [146] летом 1917 г. также констатировали, что борьбу с антивоенными настроениями труднее всего вести среди «неорганизованных» рабочих и что, наоборот, рабочие массы, находившиеся под влиянием социал-демократической партии и профессиональных союзов, были менее доступны антивоенной пропаганде.
В результате совещания между австрийским и венгерским премьер-министрами было решено усилить реквизиции хлеба в обеих частях империи, для каковой цели были отозваны с фронта в Австрию 12, а в Венгрию 21 батальон. Австрийские оккупационные власти обязали Польшу доставлять ежедневно 50 вагонов зерна{187}.
Безвыходное положение Австро-Венгрии толкало её руководящие круги не к честному миру (который они не могли заключить против воли своих немецких союзников), а к авантюре, к поддержке германских аннексионистских требований и к заключению «хлебного» мира с предателями украинского народа из буржуазной Украинской рады.
Что же творилось в январе 1918 г. в Австро-Венгрии не по полицейским донесениям, а по объективным и правдивым наблюдениям?
Утром 14 января рабочие крупного завода Даймлера в Винер-Нейштадт объявили стачку. «Весть об этой стачке, — пишет руководитель австрийского профессионального движения, — распространилась с быстротой молнии по всей промышленной области Винер-Нейштадт, всюду вызывая возбуждение и напряжённое ожидание»{188}. Вопреки запрещению властей и военному положению, стачка охватила 15 января, помимо Винер-Нейштадт, Вену, Терниц, Вимпасинг, Тристингаль, Нейкирхен. Рабочие всюду устраивали митинги и уличные демонстрации, сопровождавшиеся столкновениями с полицией{189}.
Рабочие по собственному почину избирали стачечные комитеты и создавали советы рабочих депутатов.
Рабочие говорили: «О возобновлении работы не может быть и речи до тех пор, пока рабочие не получат [147] гарантии заключения немедленного демократического мира». Рабочие Винер-Нейштадта послали делегацию к президиуму социал-демократической партии с требованием «пустить в ход все силы для достижения всеобщего мира»{190}.
К 18 января всеобщая стачка охватила все промышленные центры и города Нижней и Верхней Австрии, Штирии, Чехии и Венгрии и перебросилась даже по ту сторону Карпат, в Галицию. К стачке присоединились судостроительные рабочие Триеста и арсеналов в Пола, Теодо, Геновиче и Каттаро. Выход газет был прекращён. Венская «Arbeiter Zeitung» писала в статье «Возбуждение масс»: «Никто не советовал рабочим начинать стачку, никто их не организовал; она возникла со стихийной силой из возбуждения рабочих масс, и никакая сила не была бы в состоянии помешать её возникновению». Причина всеобщей стачки, продолжала газета, состоит в том, что надежда на мир обманута, что вместо мира рабочий класс услышал «угрожающую бронированным кулаком речь генерала Гофмана. Это создаёт впечатление у рабочих масс, что вопрос о мире решается только в Берлине, только под влиянием германского верховного командования. Надо себе только представить влияние этих событий на измученные массы и тогда понятно будет то возбуждение, из которого родилась стачка» {191}.
Выступая от имени австрийских рабочих, президиум социал-демократической партии опубликовал 17 января заявление, в котором говорилась, что успокоение рабочих масс возможно, если правительство даст заверение в том, что: 1) «оно не допустит разрыва мирных переговоров в Брест-Литовске ради каких бы то ни было территориальных требований; что оно устранит все препятствия на пути к заключению мира посредством безоговорочного признания нефальсифицированного демократического права на самоопределение оспариваемых областей»; 2) что оно произведёт реорганизацию продовольственного снабжения; 3) что оно реорганизует [148] местное самоуправление на демократических началах (проведёт немедленно всеобщее, равное и прямое избирательное право при общинных выборах); 4) что оно отменит милитаризацию промышленных предприятий.
Призывая рабочий класс к спокойствию и сохранению порядка, президиум социал-демократической партии заканчивал своё «заявление» следующими словами: «Вы демонстрируете путем стачки. Действенность такого демонстративного средства не может повыситься уличными эксцессами, наоборот, оно скорее будет подвергнуто опасности»{192}. 19 января забастовали все фабрики и заводы Будапешта, кроме предприятий общественного характера. На состоявшемся 20 января 50-тысячном митинге будапештские рабочие решили не возобновлять работы, пока правительство не гарантирует выполнения следующих трёх требований: 1) немедленное заключение мира без аннексий и контрибуций;
2) немедленное проведение через палату депутатов демократического избирательного закона; если же реакционные венгерские партии окажут сопротивление, то провести немедленный роспуск палаты депутатов; 3) немедленное принятие энергичных мероприятий, обеспечивающих справедливое распределение важнейших предметов потребления{193}.
Яркий свет пролили на события тех дней в Австро-Венгрии происходившие 17 января бурные дебаты в бюджетной комиссии австрийской палаты депутатов и в венгерской палате депутатов. Виктор Адлер заявил от имени социал-демократической партии, что народы России освободили Европу от кошмара царизма и что теперь имеется полная возможность заключить мир. Все убеждены в том, что нельзя откладывать заключение мира «из-за вопросов престижа, из-за вопросов будущих планов». Адлер требовал независимой от Германии политики в Брест-Литовске и чтобы там считались с желаниями австрийских народов. «Нельзя допускать, чтобы депутаты молчали и узнавали лишь из газет, как генерал стучит по столу, бряцает саблей, в результате чего мир в опасности». Он в заключение потребовал [149] невмешательства германского и австрийского верховного командования в происходящие мирные переговоры.
Речь Адлера представляет собой хорошо рассчитанный маневр. Выступая на словах против политики австро-венгерского правительства, за независимость внешней политики от Германии и за принятие советских условий мира, социал-демократия совсем иначе действовала в эти же дни во время всеобщей стачки.
В бюджетной комиссии рейхсрата выступил с правительственным заявлением председатель совета министров Зайдлер, который сказал, что «обеспечит в дальнейшем развитие дружественных добрососедских отношений с нашим восточным соседом». Выступление Зайдлера никого не удовлетворила, так как никто не верил в искренность правительства. Депутат Ценкер заявил от имени средних классов (Bürgertum), что они «желают так же, как и немецкие рабочие, мира без аннексий и контрибуций» и употребят все средства для предотвращения крушения мирных переговоров. Он предостерёг правительство от натравливания одного класса на другой и предупредил, что «немецкие средние классы не намерены продолжать войну хотя бы лишних полдня из-за получения Риги. Присоединение балтийских провинций к Пруссии не является военной целью немецких средних классов. Плачевно провалившиеся попытки устроить в Вене собрания в пользу «победного» мира уже доказали, как немецкие средние классы думают по этому вопросу». Ценкер протестовал против отказа допустить в Польше, Литве и Курляндии голосование об их государственной принадлежности и подчеркнул, что это является лучшим доказательством того, что Австрия и Германия «не могут пойти на риск такого голосования, хотя и хотели бы получить эти области». Он, далее, заявил, что немецкие средние классы считают «четырнадцать условий» Вильсона приемлемой базой для переговоров о всеобщем мире, и потребовал от правительства гарантии, что переговоры в Брест-Литовске не будут поставлены под угрозу неуместным тоном или бряцанием оружия.
Выступления представителей угнетённых наций явились показателем процесса растущего углубления противоречий между господствующими и зависимыми [150] народами на четвертом году войны. Словенец Бенкович потребовал от имени южных славян немедленного заключения мира и притом «хорошего мира» на основе советских шести условий. «Господству больших народов над малыми должен быть положен конец». Поскольку данная война ведётся также и за югославские земли, говорил он, то в мирной конференции должны принять участие представители югославов. Чех Станек протестовал против немецко-мадьярской гегемонии в Австро-Венгрии и нежелания правительства признать за основу переговоров право наций на самоопределение. Немцы и мадьяры должны понять, что прошло то время, когда они были господами, и они должны желать другим народам то, чем они обладают сами. «Право наций на самоопределение является идеей, которая зажигает все народы, так как они видят, что только на этой основе может быть заключён длительный мир, который для всех удобен и всеми приемлем».
Чешский социал-демократ Томашек поддержал требования немецких социал-демократов и заявил от имени польских и чешских рабочих Моравской Остравы: «Конечно, необходимо пойти навстречу народу в продовольственном вопросе. Однако сокращение рациона муки было лишь последней каплей, которая переполнила чашу. Речь идёт не о том, что мир должен быть заключён, а о том, что он должен быть заключён как можно скорее».
Общее возмущение бюджетной комиссии вызвало выступление христианского социалиста Матайя за «победный» мир. Матайя высказался также против мирных программ Ллойд Джорджа и Вильсона, считая их неприемлемыми в качестве основы для переговоров о всеобщем мире. «Мы стоим на точке зрения суверенитета австрийского государства и отклоняем всякое вмешательство заграницы во внутренние дела монархии». Такова, как мы видели выше, была и точка зрения правительства. Ценкер взял вторично слово и заклеймил «победное» выступление Матайя, заявив, что тот не имеет права выступать от имени немецкого бюргерства. Ценкер протестовал против требований Матайя «победного» мира и против тона обсуждения «такого великого события, которым является русская революция». [151]
Итальянец Питтони вскрыл в своём выступлении причины ненависти угнетённых народов к немецкой буржуазии и помещикам. Немецкие буржуазные партии, говорил Питтони, должны себе задать вопрос: почему так ненавидят во всём мире трудолюбивый, талантливый и высокоразвитой немецкий народ? Они должны понять, что «если они солидаризируются с такими заявлениями, как заявление генерала Гофмана в Брест-Литовске, то они никогда не смогут завоевать симпатий других народов». Воинственные речи, по словам Питтони, заглушили все иные голоса и отодвинули на последнее место миролюбие немецкого народа. «Однако мир слышит сейчас только речи генерала Гофмана, который накликает ими хулу на целый народ и делает невозможным, чтобы вселенная заключила с ним мир»{194}.
Такие же настроения господствовали в широких кругах второй половины габсбургской монархии. В происходившем в тот же день заседании венгерской палаты депутатов Людвиг Галло заявил, что венгерский народ не пожертвует ни одной липшей капли крови ради аннексионистских стремлений, которые закрывают дорогу к всеобщему миру. Депутат потребовал от премьер-министра ответ на следующие два вопроса: 1) Согласно ли венгерское правительство и сейчас заключить мир без аннексий и контрибуций? 2) Действует ли министр иностранных дел в Брест-Литовске в интересах устранения препятствий с пути к всеобщему миру? Галло далее заявил под общий одобрительный шум почти всего зала, что Венгрия должна стремиться к всеобщему миру. «Нам не нужен победный мир, который отравит отношения с соседними народами. Нам нужен мир, который обеспечит господство права. В вопросе об Эльзас-Лотарингии мы хотим компромисса».
Премьер-министр Векерле лживо уверял палату, а через неё и весь мир, что правительство Австро-Венгрии ничего иного не желает, как мира без аннексий и контрибуций. Такова точка зрения правительства и короля. Однако помехой на пути к миру, сказал [152] Векерле, являются «безответственные и непризнанные элементы», т. е. рабочие, которые «нас постоянно подгоняют к скорейшему заключению мира, в то время когда наше самое большое стремление состоит в достижении этой цели»{195}.
Дебаты в австрийской бюджетной комиссии и в будапештском парламенте показали, что не только пролетариат, но и средние буржуазные классы и угнетённые национальности поддерживали советскую мирную программу и готовы были её отстаивать против влиятельной кучки аннексионистов и врагов национального самоопределения. Как показали дальнейшие события — восстание флота в Каттаро, о котором будет речь ниже, — Австро-Венгрия находилась на грани революции. Оппортунистические вожди социал-демократической партии и профессиональных союзов, выступая перед массами с радикальными речами, в действительности тушили массовый порыв и вводили его в русло «законных» требований, что делало его безопасным для буржуазии. Январская всеобщая стачка в Австрии выявила это в полной мере и разоблачила лживый «радикализм» вождей австрийской социал-демократии.
Каково было реальное соотношение сил в Вене и её окрестностях в момент возникновения всеобщей стачки? «Когда разразилась стачка, — писал Юлиус Дейч, — военное положение в Вене было крайне неблагоприятным для правительства». Оно имело в своём распоряжении всего 3 тыс. солдат, которые к тому же были рассеяны в разных местах и не представляли вполне боеспособной силы. Правительство боялось пустить их в дело, так как большинство из них было враждебно к нему настроено и сочувствовало забастовщикам{196}.
При таком положении вещей, когда правительству не на кого было опереться, да ещё при всенароднем недовольстве и отчаянии, охватившем все слои общества, венский пролетариат имел все возможности для совершения революционного переворота, который нашёл бы горячую поддержку во всей стране. И он это сделал бы, если б его не удержала австрийская социал-демократия [153] и находившиеся под ее руководством профсоюзные организации. Выступая на словах за требования рабочих и затянув на несколько дней закулисные переговоры с властями по поводу якобы удовлетворения этих требований, социал-демократические и профсоюзные вожди дали возможность правительству вызвать с фронта надёжные полки, на которые оно могло вполне положиться. Через 4–5 дней после начала стачки положение совершенно изменилось. Разместив войска в охваченных забастовочным движением рабочих центрах, правительство оказалось в состоянии подавить любое выступление стачечников.
Вожди австрийской социал-демократии приложили все усилия к тому, чтобы придать всеобщей стачке мирный характер протеста против чрезмерных аннексионистских требований германского империализма. С этой целью они её и возглавили. «Мы хотели стачки как великой революционной демонстрации, — писал Отто Бауэр, — но мы не могли хотеть подъёма стачки до революции. Поэтому мы должны были позаботиться о том, чтобы закончить стачку раньше, чем голод принудит бастующих к капитуляции, так закончить, чтобы усилить мощь и самосознание рабочих»{197}.
Стачечное движение в пользу мира во всей стране приняло, по признанию австрийского министра внутренних дел графа Тагенбурга, выступавшего в бюджетной комиссии 21 января, такие грандиозные и опасные для существования режима размеры, что правительство увидело себя вынужденным начать переговоры с представителями рабочего класса{198}.
19 января председатель австрийского совета министров Зайдлер принял делегацию венского совета рабочих депутатов, в которую входили также и вожди социал-демократической партии, и в ответ на её требование заключить мир на советских условиях зачитал ей присланную из Брест-Литовска телеграмму графа Чернина, в которой давалось заверение в том, что Австро-Венгрия стремится как можно скорее заключить «почётный мир» и делает всё от неё зависящее для того, [154] чтобы добиться в короткий срок заключения всеобщего мира. «Если в данный момент возможен лишь сепаратный мир с Россией, то ответственность за это падает на державы Антанты, которые отклоняли наши неоднократные мирные предложения». Австро-венгерское правительство не стремится к территориальным захватам за счёт России. «Мирные переговоры не могут и не будут прерваны из-за подобных планов». Правительство, нагло лгал граф Чернин, рассматривает Польшу как самостоятельное государство, которое само решит, как ему урегулировать отношения с Австро-Венгрией. Оно отклоняет требование эвакуировать занятые русские области до тех пор, пока война будет продолжаться с другими государствами. Переговоры с Украиной зашли уже очень далеко и скоро приведут к счастливому исходу.
«Я придерживаюсь этой точки зрения, — писал Чернин, — и ручаюсь за то, что мир с нашей стороны не будет разбит о завоевательные намерения. Я не беру ни одного слова назад из мирной программы, которую я составил и защищал. Мы ничего не хотим от России — ни территориальных уступок, ни контрибуции. Мы хотим только добрососедских, на прочных основах покоящихся взаимоотношений, основанных на длительном и взаимном доверии».
Зайдлер заявил от имени правительства, что оно немедленно приступит к проведению реорганизации распределения продовольствия с целью улучшения снабжения рабочих.
Правительство торжественно обещало провести реформу избирательного закона в органы местного самоуправления, распространить избирательное право на женщин, учесть национальные особенности каждого района, отменить милитаризацию предприятий и заменить военные суды обычными{199}.
Правительственная декларация Зайдлера по внутренней политике и телеграмма Чернина были такой же нарочитой ложью, рассчитанной на обман народных масс, как и точно такие же заявления Гертлинга по внутренней и внешней политике в германском рейхстаге. Чернин заверял рабочих в том, что Австро-Венгрия [155] ничего не желает отнимать у России, но вместе с тем признавал, что оккупированные русские земли не будут очищены и после подписания мира. Он далее признавал, что Австро-Венгрия будет поддерживать отделение Украины от Советской России, о чём переговоры с контрреволюционными украинскими сепаратистами, всегда находившимися на жалованье венского правительства, «уже зашли очень далеко». Чернин заявлял, что у правительства якобы нет завоевательных намерений и что оно будет отстаивать выработанную им программу. А в эту программу, которая была предъявлена Черниным и фон Кюльманом советской делегации в Брест-Литовске, входила аннексия всех захваченных немцами русских областей. От этой «мирной программы», заверял Чернин, он не берёт «ни одного слова назад».
Передовых рабочих не удовлетворила правительственная декларация. Они правильно указывали на то, что правительство не выполнит обещаний, как только рабочие возобновят работу. Они заявили членам правительства, что рассматривают декларацию лишь как начало, за которым должна последовать полная реорганизация государственной машины на демократической основе.
Совсем иначе расценивали положение социал-демократические вожди. При обсуждении с рабочими представителями Виктор Адлер заявил, что правительственная декларация является документом первостепенной важности, выражающим искреннее стремление Чернина и императора к миру, и что брест-литовские переговоры являются лишь введением к всеобщему миру, что Австро-Венгрия готова признать принципы арбитража и разоружения и дала обязательства относительно Польши.
«Положение надо использовать до крайних пределов, — заявил Адлер, — но когда это уже сделано, то не надо дальше рисковать, но следует подождать до ближайшей новой возможности». Продолжать дальше борьбу — это значит кое-что потерять, т. е. потерять «доверие к нашему благоразумию, уму и ответственности. Мы можем сказать: за три дня борьбы мы кое-чего достигли». [156]
В этом же духе говорили Ренпер, Зейц и другие вожди социал-демократической партии{200}.
Рабочие выслушали доклады социал-демократических лидеров о результатах переговоров с правительством, как признаётся Юлиус Дейч, «с полным вниманием, но с ледяным молчанием. Наоборот, выступления оппозиционных ораторов с предприятий вызвали бурные и страстные рукоплескания»{201}.
Социал-демократическому руководству всё же удалось провести подавляющим большинством голосов резолюцию о возобновлении работы 21 января (понедельник). Рабочие, однако, отказались приступить к работе, и в этот день имело место много бурных столкновений в городе. Они продолжали стачку ещё в течение нескольких дней.
И правительство Венгрии подобно австрийскому правительству пошло на уступки рабочим. Оно также обещало выполнить все их требования, в частности не затягивать мирных переговоров и заключить мир без аннексий и контрибуций. Оно обещало начать в феврале обсуждение нового избирательного закона. Если же палата не утвердит его, то правительство обязалось распустить палату и представить разрешение этого вопроса на суд избирателей. И требование об улучшении снабжения рабочих продовольствием было обещано также удовлетворить.
Руководство венгерской социал-демократической партии подобно руководству австрийской партии признало словесные обещания правительства удовлетворительными и призвало рабочих прекратить стачку. Возмущение венгерских рабочих было так велико, что центральный комитет партии был вынужден 22 января сложить свои полномочия.
Национально-освободительное движение среди угнетённых славянских народов Австро-Венгрии укреплялось. Югославский клуб вручил 31 января письменный протест министру-президенту Зайдлеру против отстранения югославских делегатов от участия в мирных переговорах в Брест-Литовске. Югославский клуб требовал [157] от имени всех сербов, хорватов и словенцев габсбургской монархии: 1) немедленного заключения всеобщего демократического мира и международной гарантии свободного развития всех малых и больших наций; 2) признания и гарантии неограниченного права народов самим решать вопрос об образовании своею собственного государства и об установлении формы его правления; 3) создания югославского государства из территорий, компактно населённых сербами, хорватами и словенцами, и имеющего свободный выход к Северной Адриатике{202}.
Желание мира в измученной и изголодавшейся двуединой монархии и стремление к национальному освобождению югославов нашло своё выражение в ряде солдатских бунтов и в грандиозном восстании моряков. Матросы крейсерской эскадры в бухте Каттаро подняли знамя восстания. Среди 40 боевых судов этой эскадры находились такие крупные единицы, как «Монарх» (5600 т) с экипажем в 441 человек; «Св. Георгий» (7800 т), 628 человек экипажа; «Император Карл VI» (6800 т), 546 человек экипажа; «Император Франц-Иосиф» (4000 т), 441 человек экипажа; «Кронпринц эрцгерцог Рудольф» (6900 т), 454 человека экипажа и др. По условленному заранее сигналу с флагманского судна «Св. Георгий» восстание началось l февраля в 12 часов дня. Все офицеры до единого, в том числе и командующий эскадрой адмирал Хорти, были обезоружены и арестованы. На всех судах были вывешены красные флаги — символ социальной революции. В восстании приняло участие больше 6000 матросов. На каждом восставшем судне был организован матросский комитет. Из представителей судовых комитетов был образован Совет матросских депутатов, который находился на флагманском крейсере «Св. Георгий». Председателем Совета был избран матрос Стоновский. Душой всего восстания был неустрашимый революционер унтер-офицер Франц Реш.
Среди политических требований, предъявленных восставшими матросами правительству, наиболее важными [158] были: немедленное вступление в мирные переговоры со всеми воюющими странами; принятие «четырнадцати пунктов» Вильсона; предоставление права на самоопределение всем народам Австро-Венгрии; образование демократического правительства в Австрии и Венгрии: установление полной независимости от других держав; заключение мира без аннексий и контрибуций.
Восстание продолжалось три дня и было подавлено 3 февраля при помощи береговой артиллерии и прибывшей из Полы эскадры дредноутов и германских подводных лодок. 800 матросов были арестованы, из них 40 были преданы военно-полевому суду. 11 февраля были расстреляны руководители восстания Франц Реш и его товарищи Антон Грабар, Иерко Сисгорич и Мате Верникович{203}. Сотни матросов подверглись разным суровым наказаниям.
Как известно, матросы в австро-венгерском военном флоте набирались преимущественно из хорватов, словенцев и далматинцев. Восстание крейсерской эскадры в Каттаро являлось не только антиимпериалистическим, но также национально-освободительным актом южных славян против немецкого и мадьярского национального угнетения.
Виктор Науман, приехавший по поручению Гертлинга в Австрию с осведомительной целью, писал канцлеру 22 февраля 1918 г.: «Бросается в глаза, что стачка только что закончилась, и мне кажется, что огонь более чем сильно тлеет под пеплом».
Такого же мнения придерживались и австрийские «левые» политические деятели. Вожди австрийской социал-демократической партии Виктор Адлер, Реннер, Зейц и Эленбоген заявили посланцу канцлера, что они «целиком одобряют политику графа Чернина» и хотят его поддерживать, «пока это будет возможно». Они ему признались, что «ненавидят всеобщую стачку или революцию уже по той причине, что таковая в Австрии должна принести пользу только одним чехам, а у них нет никакой причины итти из-за чехов в огонь». Лидеры социал-демократов клялись, что хотят «поддерживать [159] хорошие отношения с Германией, но настроение масс принимает опасный оборот».
Озлобление против войны и против тех, кто её затягивает, охватило не только широкие народные марсы. И в беседах с лидерами политических партий, с промышленниками и представителями высшей аристократии Науман натыкался на такое же отвращение к войне и ненависть к аннексионистам, которые выливались в очень своеобразную, но тем более показательную форму. Все в один голос твердили, пишет Науман, «что отношение к нам (Германии. — Ф. Н.) ухудшается с каждым днём, что генерал Людендорф является наиболее ненавистным человеком в монархии, что и император Вильгельм потерял всякую популярность и что возможен сепаратный мир».
Такую оценку положения давали и лидеры христианско-социалистической партии. «Из разговоров с парламентариями, — резюмировал свои впечатления Науман, — я вывел заключение, что в двуединой монархии всё идёт вверх дном и что, если не будет быстро заключён на Востоке мир и притом действительный мир, то произойдёт катастрофа или же Австро-Венгрия пойдёт на сепаратный мир»{204}.
Январская стачка и восстание в Каттаро потрясли габсбургскую монархию до основания. Начались непрерывные восстания войсковых частей. Правительство потребовало переезда двора из промышленного Лаксембурга в ставку верховного командования в Баден. Для восстановления порядка в тылу потребовалось отправить с фронта несколько дивизий под командованием генерала князя Шенбурга{205}. Это задержало, но не приостановило распада габсбургской монархии.
24 января венская «Arbeiter Zeitung» писала по поводу значения австрийской всеобщей стачки:
«Эта стачка является ударом в сердце германского империализма» и его завоевательных намерений. Положение на фронтах и в странах Антанты таково, что сейчас «германский империализм... является одним из самых сильных препятствий на пути к миру, если не [160] главным препятствием». Наличие «миролюбивого большинства в рейхстаге» ни в чём не меняет положения, так как германские генералы хотят «победного мира» и власть находится в их руках. Считая такой мир «самоубийством» для самой Германии, так как он дал бы ей вместо мира вечную войну, «Arbeiter Zeitung» подчёркивала, что австрийская стачка показала германским аннексионистам, что им не добиться их целей и что она положила конец их притязаниям подчинить внешнюю политику Австро-Венгрии Берлину: «Этому могущественная стачка рабочих в Австрии положила конец: она убила империалистические завоевательные планы»{206}.
Политическое значение австрийской всеобщей стачки было громадно, и она нанесла действительно сильный удар немецкому империализму. Но Австрию она не освободила от германской опеки, хотя и в Германии понимали, что стачка была направлена больше против германских аннексионистов, чем против австрийского правительства. Германские империалисты даже распространили легенду о том, что сам Чернин будто бы поддерживал стачку и был доволен её возникновением, так как между его программой и рабочей мирной программой якобы нет никакой разницы.
Продовольственный кризис в Австрии поставил её правительство в ещё большую экономическую, военную и политическую зависимость от Германии, чем до январской стачки. Австрии нужно было продовольствие для предотвращения революции. Германия уделила ей некоторое количество из своих скудных запасов, но за это австрийское правительство должно было платить ещё большим подчинением Берлину и отказом от той доли независимости, которой оно ещё располагало в переговорах в Брест-Литовске. Это не уничтожало противоречий и разногласий между австрийской и германской «мирными» программами, но оно всё же создало впечатление «единства» между обоими правительствами. Германское правительство после этого уже не находило нужным скрывать перед общественностью свою грабительскую программу мира. [161]