Содержание
«Военная Литература»
Исследования

II.
Вермахт и его органы управления
при подготовке программы оккупации Советского Союза
и ее проведении до краха стратегии молниеносной войны

1. Агрессивные и оккупационные цели фашистской Германии и роль ее военных органов при их планировании

С момента нападения на Советский Союз агрессивная политика фашистской Германии во второй мировой войне достигла своей кульминации. Это нападение было не только чудовищным преступлением против советского народа, но и самым тяжким преступлением, которое когда-либо совершалось германским империализмом с периода его возникновения по отношению к немецкой нации{63}. Это нападение явилось конечным результатом политики антикоммунизма, которая после свершения Великой Октябрьской социалистической революции проводилась при поддержке западных держав и всегда носила антисоветскую направленность.

После нападения гитлеровской Германии на Советский Союз началась новая фаза второй мировой войны. Военные усилия СССР оказали решающее влияние на дальнейший ход военных действий и изменение соотношения [72] сил в пользу стран, выступивших против фашистской агрессии. Одновременно война со стороны антигитлеровской коалиции окончательно приняла характер справедливый, освободительный.

Главная политическая цель господствующих кругов Германии в ходе агрессивной войны против СССР состояла в том, чтобы уничтожить первое социалистическое государство и тем самым добиться решающего ослабления всех революционных и прогрессивных сил в мире. Преследуя эти цели, германский империализм действовал как поборник всемирной империалистической реакции. Организованная им агрессия явилась самым крупным и самым тяжелым военным нападением, которое было предпринято ударными силами империализма против социализма{64}.

Планируя и осуществляя нападение на Советский Союз, господствующие круги Германии преследовали империалистические, разбойничьи цели. В присвоении несметных экономических богатств ООСР и порабощении советских народов они видели неистощимый источник дополнительных прибылей.

Кроме того, они рассматривали эту захватническую войну как решающий этап борьбы за политическое и экономическое преимущественное положение в мире. Властители Германии, которые в первый период второй мировой войны покорили большую часть капиталистических стран Европы или подчинили их своим интересам, рассчитывали на то, что после разгрома Советского Союза их господство над Европой будет непоколебимым как в военном, так и в экономическом отношении и они, опираясь на эту обеспеченную основу, смогут вести дальнейшую борьбу против главных империалистических конкурентов — Англии и США.

Агрессия против СССР уже с самого начала замышлялась как всесторонняя война с целью грабежа и уничтожения. Гитлер заявил по этому поводу перед ведущими представителями германского генералитета 30 марта 1941 г., что речь идет о борьбе между двумя мировоззрениями. Поэтому борьба здесь «будет резко отличаться от борьбы на Западе. На Востоке сама [73] жестокость — благо для будущего... Речь идет о войне на уничтожение. Если мы не будем так смотреть, то, хотя мы и разобьем врага, через 30 лет снова возникнет коммунистическая опасность. Мы ведем войну не для того, чтобы консервировать своего противника»{65}. В соответствии с этим Гитлер делал выводы: в первую очередь необходимо уничтожить наряду с военной мощью СССР и Коммунистическую партию Советского Союза, и всех представителей интеллигенции. Одновременно он обрисовал картину будущего территории СССР как огромной колониальной области для германского империализма.

Дальнейшее подробное изложение целей войны против Советского Союза было сделано Гитлером на совещании с Кейтелем, Герингом и Розенбергом 16 июля 1941 г. При этом он заявил: «Теперь перед нами стоит задача разрезать территорию этого громадного пирога так, как это нам нужно, с тем, чтобы, во-первых, господствовать над ней, во-вторых, управлять ею и, в-третьих, эксплуатировать ее»{66}.

То, что в обобщенном виде было дано в заявлении Гитлера, явилось результатом обширных планов в политической, военной и экономической областях, при помощи которых германский империализм детально подготовил в период с июля 1940 г. до июня 1941 г. агрессию против СССР. В этом планировании принимали участие все главные группировки господствующих кругов, в том числе также и военные органы управления.

Как же, в частности, проходило это планирование? С главной целью фашистского германского империализма при нападении на СССР тесно связывалось намерение разделить эту территорию. Подобные направления в планировании осуществлялись на стадии непосредственной, подготовки агрессии под руководством Розенберга{67}, являвшегося уполномоченным по центральной [74] разработке вопросов восточноевропейского пространства, причем здесь можно было опираться на прежние плану аннексий, а также и на определенные мысли и проекты, высказанные и развитые в тридцатых годах институтами империалистического «изучения Востока» и военными секретными службами. Планы предусматривали раздел европейской части СССР (при одновременном изъятии больших групп ее населения) на четыре большие административные области: Прибалтика (позднее называлась также «Остланд»), Украина, Кавказ и Россия. Последняя область должна была включать территорию между линией Ленинград — Москва и Уралом.

Относительно политического статуса этих областей существовали различные представления. В то время как Гитлер неоднократно говорил о том, что в захваченных областях на востоке следует избегать любой формы государственной самостоятельности, Розенберг и другие «восточные эксперты», как, например, Ганс Кох{68}, предлагали для Украины и некоторых других областей, по-видимому лишь вначале, статус немецкой полуколонии. Полное единство взглядов существовало по поводу того, что эти будущие образования не должны иметь никакого истинного самоопределения. С данной точки зрения следует расценивать также и содержащиеся в документах Розенберга представления об объединении Украины и Кавказа с включением Крыма в единый политико-административный и экономический блок и его присоединении к Германии, Прибалтийские советские республики планировалось во всяком случае присоединить [75] к Германии и «онемечить». Эти замыслы основывались на планах германского верховного командования, и в особенности Людендорфа, в 1918 г.

На совещании 16 июля 1941 г. Гитлер заявил, что Крым и его тыловые области, области Приволжья, Баку и Кольский полуостров (последний из-за его никелевых запасов) должны стать областями германского рейха в виде военных колоний. Кроме того, часть советской территории должны были получить и союзники Германии, в особенности Румыния и Финляндия{69}.

Примечательным при этом для властителей Германии было то, что в основу их последующей оккупационной политики на территории СССР были положены именно самые крайние «варианты решений».

Вопреки утверждениям таких ведущих представителей фашистского вермахта, как Кейтель и Йодль, сделанным международному военному трибуналу в Нюрнберге, а также вопреки заявлению Гальдера о том, что Гитлер длительное время держал их в неведении{70} относительно времени и целей антисоветской агрессии, руководящие органы вермахта с самого начала принимали активное участие в этих планах. Уже в начале июля 1940 г. начальник генерального штаба сухопутных войск Гальдер по своей инициативе выдвинул задание проверить возможности проведения военной кампании против Советского Союза. Когда Гитлер отдал 21 июля 1940 г. по этому поводу официальный приказ, он мог уже опираться на предложения, разработанные генеральным штабом сухопутных войск. 31 июля Гитлер дал пояснение политическим целям агрессии, выступив перед военными. Гальдер записал по данному поводу следующее: «Цель: уничтожение живой силы России... Затем присоединение к нам Украины, Белоруссии, Прибалтийских государств». Это вполне соответствовало представлениям генералитета. 5 декабря 1940 г. фон Браухич и Гальдер представили имперской канцелярии это намерение в препарированной по-военному форме. Они полностью были согласны с Гитлером в том, что военная кампания будет простираться до Волги, откуда будут предприниматься [76] «рейды» для разрушения более удаленных промышленных сооружений. На советской территории предполагалось создать «буферные государства» (Украина, Белоруссия, Латвия, Литва), одновременно должны были увеличиться территории генерал-губернаторства Румынии и Финляндии. В качестве оккупационных войск на Востоке должны были находиться постоянно около 60 дивизий.

Активная поддержка со стороны руководящих военных кругов и их согласие с Гитлером относительно главных целей агрессивной войны против СССР имели место, следовательно, с самого начала, то есть до разработки и подписания окончательной военной директивы (Гитлер подписал директиву № 21 18 декабря 1940 г.).

Военные органы управления в связи с подготовкой военного оккупационного режима занимались также и разработкой подробностей политического расчленения СССР. При этом они тесно сотрудничали со службой Розенберга. В качестве постоянных представителей Кейтеля на совещаниях выступали Йодль и Варлимонт, в то время как сотрудники Розенберга защищали интересы его службы в верховном командовании вермахта и в верховном командовании сухопутных войск{71}. Неоднократно имели место также и совещания Розенберга с руководителем военной секретной службы Канарисом, а также с Браухичем и Редером. В отчете о проделанной его службой подготовительной работе перед нападением на Советский Союз Розенберг подчеркивал, что переговоры по всем вопросам между верховным командованием вермахта (ОКБ) и его личными сотрудниками проводились совместно. Кроме того, в состав службы Розенберга{72} были также введены офицеры ВВС и сухопутных войск. В свою очередь еще до начала агрессии он направил представителей своей службы в штабы трех групп армий, готовившихся действовать против СССР.

В предварительных работах по подготовке раздела и аннексии территории СССР принимало участие и министерство иностранных дел, назначившее для этого [77] специальную группу экспертов, так называемый комитет по России». Этот комитет получил, между прочим, задачу разработать «историческое обоснование для нового раздела всего восточноевропейского пространства» и доказать, что оно «обусловлено историей и международным правом» и представляет собой «политическую необходимость для будущего». Министерство иностранных дел тесно сотрудничало в этом направлении, так же как и по другим, связанным с антисоветской агрессией вопросам, с военным руководством и службой Розенберга, Так, оно направило второго секретаря фон Этцдорфа в качестве постоянного представителя в главнокомандование сухопутных войск, в то время как тайный советник Гросскопф и бывший германский консул в Батуми Бройтигам обеспечивали постоянную связь со службой Розенберга. Бройтигам еще до нападения на СССР вошел в главный штаб Розенберга и принимал активное участие в согласовании программы оккупации между военными руководящими органами и Розенбергом.

Первостепенное место в подготовке агрессии фашистского германского империализма занимала разработка детальных планов по экономическому разграблению советских областей. В этих планах находили отражение как политические цели господствующих кругов Германии по отношению к Советскому Союзу, так и их стремление к захвату экономических богатств СССР. В планировании ведущую роль играли германские военные концерны и их государственно-монополистические объединения. С одной стороны, они готовились к приобщению советского экономического потенциала при помощи собственных программ, с которыми выступили непосредственно после нападения на СССР. С другой — они как непосредственно, так и через свои центральные органы управления принимали самое активное участие в общем планировании экономического разграбления советских областей. Для всеобъемлющей подготовки этой грабительской войны характерно то, что именно здесь, в тесном сотрудничестве между монополиями, государственными плановыми органами и вермахтом, была создана целая система новых государственно-монополистических механизмов управления с необычайно разветвленным исполнительным аппаратом. [78]

В качестве верхушки этого аппарата в марте 1941 г. возник штаб экономического руководства «Восток», который находился под руководством Геринга и соответственно его постоянного заместителя в «ведомстве четырехлетнего плана» статс-секретаря Кернера. В его составе, кроме того, работали статс-секретари Бакке и Альперс из имперского министерства продовольствия и сельского хозяйства, а также Зируп из имперского министерства труда, генерал фон Ханнекен из имперского министерства экономики и начальник управления военной экономики и вооружений при верховном командовании вермахта генерал Томас.

От этого штаба исходили общие директивы по экономической эксплуатации советских областей. Их наиболее важные констатации были незадолго до нападения на СССР обобщены под названием «Положения по управлению экономикой во вновь оккупированных восточных областях» («Зеленая папка»){73}. Они требовали в качестве высшего принципа «принятия всех мер, которые были необходимы для немедленного и возможно лучшего использования оккупированных областей в интересах Германии».

Для этого положения в основном предусматривали:

— полный учет всех имеющихся в оккупированных советских областях экономических ценностей, которые имеют значение для дальнейшего ведения войны Германией; при этом в первую очередь концентрируется внимание на всех сельскохозяйственных продуктах, а также на нефти и прочих важных в военном отношении видах сырья, не имеющихся в достаточном количестве в Германии и других занятых ею странах и областях Европы;

— безусловное обеспечение продовольствием армии путем неукоснительной конфискации имеющихся в оккупированных областях запасов и максимального изъятия сельскохозяйственных продуктов из этих областей;

— возобновление работы на предприятиях, которые служат упомянутой выше задаче, при одновременной ликвидации прочих отраслей промышленности, если они [79] не могут быть использованы для военных целей и задач непосредственного снабжения вермахта.

В значительно большей степени, чем в предыдущих агрессивных войнах, меры экономического ограбления СССР базировались на активном участии вермахта. Положения «Зеленой папки» в соответствии с этим служили в основном для ориентации военных оперативных штабов и экономических органов по эксплуатации природных ресурсов оккупированных стран в период военных действий. Использование вермахта в качестве инструмента по экономическому ограблению советских областей планировалось также и после окончания военных операций в качестве долгосрочной меры. Изданная еще до нападения на СССР директива № 32 предусматривала в стратегических целях, как следствие «победного окончания восточной военной кампании», в первую очередь исполнение требования: «Вновь завоеванное восточное пространство должно быть организовано, упрочено и экономически использовано при полном содействии вермахта». Этой роли соответствовало также и определенное участие вермахта в составлении планов экономического грабежа. Она обеспечивалась уже в штабе экономического руководства «Восток», между прочим, тем, что генерал Томас в качестве начальника управления военной экономики и вооружений был ведущей пружиной при решении всех военных и военно-экономических вопросов. Томас был тесно связан с германскими военными монополиями. Он обладал контрольными постами, в том числе и у фирм «Рейнметалл», «Борзиг», и на имперских предприятиях Германа Геринга. В области вооружения руководящие директивы вначале исходили даже непосредственно от ведомства военной экономики и техники (ВВЭТ). Кроме того, оперативное руководство экономическими мерами грабежа, которые в своей значительной части слагались из задач непосредственного снабжения вермахта, было поручено ВВЭТ{74}.

Описанная здесь постановка задач не была неожиданностью для ВВЭТ. Оно уже задолго до образования штаба экономического руководства «Восток», а именно [80] не позднее августа 1940 г., усилило текущие военно-экономические исследования экономического потенциала СССР с учетом предстоящей агрессии{75}.

В ноябре 1940 г. Томас был подробно проинформирован Герингом относительно предстоящей агрессии. ВВЭТ в соответствии с этим немедленно приступило к разработке детальных исходных данных для экономической эксплуатации советских областей. В результате возникли обширная разработка «Военная экономика Советского Союза» с картотекой, содержащей данные относительно валяных предприятий СССР, а также немецко-русский экономический словарь для использования их органами ограбления. В качестве важного события можно, пожалуй, рассматривать и подробную памятную записку ВВЭТ «Военно-экономические последствия операции на Востоке», которая была представлена Герингу в середине февраля 1941 г. В ней ВВЭТ принципиально выступало за проведение плана «Барбаросса», подчеркивая, что его удачное осуществление привело бы к захвату около 75% всей советской военной промышленности. ВВЭТ приходило в связи с этим к заключению, что с оставшейся частью промышленности Советский Союз не смог бы поддерживать свою обороноспособность. Далее в этой памятной записке говорилось о том, что оккупация европейских областей СССР вскоре привела бы к разгрузке усилий Германии как в секторе снабжения продовольствием, так и в обеспечении сырьем, если бы удалось заполучить в свои руки соответствующие запасы, а также сельское хозяйство и определенные промышленные предприятия без нанесения им ущерба{76}, ВВЭТ настоятельно требовало включить области южнее устья Волги и Дона, а также весь Кавказ в планы агрессии.

Объем выполняемых ВВЭТ работ по планированию уже в начале января 1941 г. привел к тому, что разработку этих вопросов передали особому «рабочему штабу России». В конце февраля ВВЭТ поставило эти работы [81] на более широкую основу. Прежний штаб в связи с этим был реорганизован и расширен. Руководство им взял на себя бывший германский военный атташе в Москве генерал-лейтенант Шуберт, который до этого руководил в Париже использованием французской промышленности для нужд вооружения Германии. Главная цель этой реорганизации состояла в том, чтобы сосредоточить по возможности все экономические меры по ограблению Советского Союза в руках центрального исполнительного органа. Вновь созданный для этих целей «экономический штаб особого назначения «Ольденбург» (позднее штаб экономического руководства «Восток») не ограничивался поэтому больше военно-экономическим сектором. Его подготовительная работа распространялась на весь советский экономический потенциал с привлечением всех служб, экономических органов и прочих лиц, которые обладали сведениями о России. Последняя установка в первую очередь относилась к военным монополиям, которые направили своих представителей во вновь созданный исполнительный орган. Например, относительно грабежа сырья и важных советских предприятий была дана четкая установка: «Для решения последней задачи было бы целесообразно с самого начала привлекать надежных лиц из германских концернов, так как только с помощью их, опыта можно было бы сразу обеспечить успешную работу»{77}.

Кратко охарактеризованный здесь процесс объединения военной программы управления в области военной экономики с гражданско-государственными службами и военными монополиями в форме центрального исполнительного органа для ограбления оккупированных советских территорий позволяет увидеть в этом новую ступень государственно-монополистической концентрации и одновременно интеграцию мощного военного механизма, фашистского германского империализма также и в области агрессивных целей, направленных против СССР.

Следует в качестве пояснения добавить, что наряду с «экономическим штабом особого назначения «Ольденбург» [82] существовал специальный штаб при начальнике тыла сухопутных войск генерале Вагнере, который занимался разработкой директив относительно структуры и порядка подчиненности экономических органов ограбления, действовавших в войсках.

Вагнер уже после кампании против Польши располагал для выполнения подобных задач группой экономических экспертов, а именно штабом прежнего «генерального уполномоченного по военной экономике» Шахта.

Разработанные, в этих штабах представителями вермахта и специализированных министерств совместно с экспертами германских монополий планы отличались беспримерной жестокостью. Так, в составленных «экономическим штабом особого назначения «Ольденбург» сельскохозяйственных инструкциях предлагалось восстановить на советской территории экономическую структуру 1900-1902 гг., что означало отбрасывание назад не только от результатов социалистического строительства, но частично и от предшествовавшего капиталистического уровня развития. Относительно производства продуктов питания нацисты планировали раздел всей советской территории на области производящие и потребляющие. Население последних областей, к которым относили и такие крупные города, как Москва и Ленинград, обрекалось буквально на голодную смерть. В этих инструкциях говорилось: «Многие десятки миллионов людей в этих областях излишни, и они либо умрут, либо будут вынуждены переселиться в Сибирь. Попытки спасти население потребляющих областей от голодной смерти привлечением избытков продовольствия из черноземной зоны могут лишь сказаться на снабжении Европы. Это подорвет стойкость Германии в войне и отразится на способности Германии и Европы выдержать блокаду»{78}.

Это было мнение не только группы экономических деятелей, потерявших человеческий облик. Они лишь конкретизировали то, что было высказано гитлеровскими статс-секретарями 2 мая 1941 г.: «1) Войну следует [83] продолжать только в том случае, если на третьем году ее ведения весь вермахт будет снабжаться продовольствием из России. 2) При этом, несомненно, десятки миллионов людей умрут от голода, если мы будем вывозить из страны все крайне необходимое нам». Эта концепция и явилась основой, на которой разрабатывались все планы Розенберга.

Господствующие круги Германии стремились юридически оправдать запланированное массовое убийство. В разработке, законченной в начале февраля 1941 г., верховное командование вермахта (ОКБ) заявило, что не существует никаких обязательств по обеспечению продовольствием населения в занятых областях. Как известно, после нападения на СССР этот принцип был сразу же применен по отношению к советским военнопленным.

В соответствии с программой экономического ограбления следует упомянуть и о подготовке к грабежу культурных ценностей и предметов искусства. Центральное руководство этой позорной акцией, проводимой в период всей войны, было возложено на специальный оперативный штаб, подчиненный Розенбергу. Его деятельность находила полную поддержку также и со стороны военного руководства гитлеровской Германии уже в ходе первых агрессивных кампаний второй мировой войны.

Для учета и эвакуации культурных ценностей в занятых восточных областях после нападения на Советский Союз была создана инстанция под руководством фашистского чиновника Утикаля, задача которого состояла в похищении исследовательских материалов и научных трудов из архивов и библиотек, предметов искусства из музеев и галерей и т. д. и их переправке в Германию. Для этих целей весной 1941 г. были созданы специальные оперативные штабы Утикаля в некоторых армиях. В директиве начальнику тыла сухопутных войск от 5 апреля 1941 г. ОКБ требовало оказывать уполномоченному Розенберга «любое возможное содействие для осуществления скорейшего и четкого выполнения его задачи». В связи с этим заявление историка из ФРГ В. Тройе о том, что вермахт решительно выступал за проведение в оккупированных странах политики защиты искусства, следует расценивать как наглую фальшивку.

Министерство иностранных дел в ходе подготовки нападения на СССР также создало штаб для хищения документов самого различного вида — «спецкоманду фон Кюнсберг». Каждой из трех групп армий придавалась рабочая группа этого штаба. Подобным образом был организован грабеж военных архивных материалов советского государства начальником германских архивов сухопутных войск{79}.

Из вышеназванных фактов становится ясен характер запланированной агрессии против СССР, преследующей одну из классовых целей в кампании грабежа и уничтожения, определенной фашистским империализмом Германии и провозглашенной Гитлером.

Вопреки утверждению буржуазной историографии, это полностью совпадало с точкой зрения военного руководства. В разработанных при его активном участии в соответствии с политическими классовыми целями господствующих кругов Германии приказах о терроре и убийствах оно ярко продемонстрировало свой злобствующий антисоветизм.

После того как в подписанных Кейтелем «Инструкциях для специальных областей» в дополнение к директиве № 21 (план «Барбаросса») от 13 марта 1941 г. органам Гиммлера были поручены «особые задачи», которые вытекали «из борьбы до последнего между двумя противоположными политическими системами», верховное командование вермахта и верховное командование сухопутных войск быстро издали ряд приказов, в которых предписывалось вермахту активно участвовать в осуществлении программы политического террора и убийств в отношении граждан СССР. Сюда относится и пресловутый «приказ о комиссарах»{80}.

Задание о разработке инструкций по обращению с «носителями политической власти» при нападении на Советский Союз было дано через ОКБ, вероятно вскоре после совещания Гитлера с верхушкой генералитета 30 марта 1941 г., главнокомандующему сухопутными [85] войсками фон Браухичу. Тогдашний начальник генерального штаба сухопутных войск Гальдер после войны утверждал, что Кейтель якобы в своем «чрезмерном усердии», быть может, в ответ на «какое-либо случайное замечание диктатора» дал это указание, которое было расценено как «пришпоривание», что и привело к соответствующим реакциям в войсках. Это один из многочисленных вариантов по реабилитации фашистского генералитета и его руководящих центров. В действительности генералитет не нуждался, как об этом свидетельствует дальнейшая история возникновения «приказа о комиссарах», в подобного рода «пришпоривании». Уже 6 мая 1941 г. прибывший к главнокомандующему сухопутными войсками для выполнения особых задач генерал Мюллер, имеющий специальные полномочия, переслал первый оригинал приказа генералу Варлимонту, являвшемуся заместителем Йодля и начальником отдела L (оборона страны) в штабе оперативного руководства вермахта. В приказе говорилось, что все политкомиссары Красной Армии, все другие функционеры, а также «прочие личности, имеющие политическую значимость, с которыми встретятся войска», должны быть немедленно расстреляны. Этот приказ, с формальной точки зрения, шел даже дальше последующего содержания «приказа о комиссарах». Изменения были сделаны, вероятно, по инициативе Розенберга, который придерживался абсурдного представления о том, что часть советских специалистов, в особенности в области коммунальной и экономической, может быть использована для оккупационного режима, а также и самим Варлимонтом. Последний лишь напоминал, что нельзя от войск ожидать, что они будут разбираться в различных категориях политических функционеров вне Красной Армии, и предлагал передать эту часть программы убийств СД, В соответствии с этим был сформулирован и подписан б июня 1941 г. Варлимонтом по поручению Кейтеля окончательный текст инструкций по обращению с политическими комиссарами.

В качестве дополнения через несколько недель после нападения на СССР последовала разработанная с согласия начальника отдела по делам военнопленных в верховном командовании вермахта генерала Рейнеке инструкция начальника полиции службы безопасности и [86] СД Гейдриха, который выступал за «изъятие», т. е. убийство всех «подозрительных военнопленных».

Наряду с «приказом о комиссарах» и директивами по обращению с советскими военнопленными решающим документом по применению мер террора к гражданам Советского государства было подписанное Кейтелем 13 мая 1941 г, распоряжение «О военной подсудности в районе «Барбаросса». Оно требовало беспощадного отношения к гражданскому населению и уничтожения не только тех, кто оказывал сопротивление фашистским органам власти, но и их родных и близких. Разрешение немедленно расстреливать и «подозреваемых» служило основанием для неограниченного террора и убийств.

Судебное разбирательство и вынесение приговора по действиям советских граждан были категорически запрещены, т. е. фактически эти люди были отданы на произвол фашистским головорезам. Наконец, в распоряжении с лиц, принадлежащих к вермахту, фактически снималась всякая ответственность за совершенные ими преступления. Дословно в нем говорилось: «Действия против гражданского населения противника, совершенные лицами, принадлежащими к вермахту и его прочим службам, не подлежат обязательному преследованию, даже и в тех случаях, когда они являются одновременно военным преступлением или проступком»{81}.

Эти приказы в такой степени противоречили любым, даже самым примитивным мыслям о праве и гуманности, что военное руководство принимало все меры к тому, чтобы они ни в коем случае не попали в руки противника. Таким образом, содержание «приказа о комиссарах» должно было поступать от командующих армиями и ниже доводиться только устно. Что касается «приказа о судопроизводстве», то верховное командование вермахта отдало в конце июля 1941 г. распоряжение уничтожить его во всех служебных инстанциях вплоть до штабов корпусов, не отменяя при этом его действия{82}. Это свидетельствует о том, что руководящие военные органы ясно отдавали себе отчет относительно преступного содержания данных приказов. [87]

Защитники германского милитаризма в данном случае ссылаются зачастую на так называемое дисциплинарное распоряжение Браухича, которое якобы ограничивало действие «приказа о комиссарах» и «приказа о судопроизводстве». Что касается «приказа о комиссарах», то это утверждение совершенно фальшиво, так как распоряжение Браухича четко выделяло его применение по «отношению к носителям политической власти». Что касается содержания «приказа о судопроизводстве», направленного против советского гражданского населения, то пояснения касались в основном того, что при «незначительных преступлениях» допускались также «приказные меры», такие, как связывание, принудительные работы, голод. Главной причиной, вызвавшей появление распоряжения Браухича, была боязнь, что войска могут при доверенных им акциях по осуществлению убийств и террора уйти из-под контроля и оказаться непригодными для выполнения главной задачи — «борьбы с вооруженными силами противника»{83}. Существенное различие между «приказом о судопроизводстве» и «дисциплинарным распоряжением» можно коротко охарактеризовать следующим образом: если первый требовал произвольных жестоких мер по отношению к советскому гражданскому населению, то последнее подчеркивало, что это должно происходить по приказу военного начальника.

В качестве следствия из этой позиции вытекает, что руководящие органы вермахта активно принимали участие как в подготовке массовых убийств, так и в последующем их проведении, которые осуществлялись во временно занятых советских областях специальными карательными органами Гиммлера — опергруппами СС. Уже при нападении на Польшу сотрудничество между опергруппами Гиммлера и вермахтом было регламентировано главнокомандующим сухопутными войсками. Военнослужащие вермахта принимали участие в преступлениях против польского населения вместе с командами СД.

При подготовке нападения на СССР проводилось долгосрочное и крупномасштабное планирование этого [88] сотрудничества. Первое урегулирование между верховным командованием сухопутных войск и Гиммлером содержалось в инструкции о спецобластях в приложении к директиве № 21. Хотя в ней и выделялась личная ответственность рейхсфюрера СС при решении доверенных ему в оперативной области «специальных задач по подготовке политической администрации», одновременно все же определялось, что все детали отношений между верховным командованием сухопутных войск и службой Гиммлера подлежали непосредственному урегулированию{84}. 26 марта-1941 г. генеральный штаб сухопутных войск предложил проект приказа для урегулирования сотрудничества между органами полиции службы безопасности, а также СД и сухопутными войсками в оперативной области, который обсуждался между представителями верховного командования сухопутных войск и имперским главным управлением службы безопасности. В обсуждении проекта принимали участие со стороны верховного командования сухопутных войск начальник тыла генерал Вагнер, генерал для специальных поручений Е. Мюллер, со стороны главного управления службы безопасности Гейдрих, а также Олендорф, Альбрехт и Шелленберг{85}. Весьма вероятно, что с самого начала существовало принципиальное соглашение, так как подписанный 28 апреля 1941 г. фон Браухичем основополагающий приказ «Упорядочение применения полиции службы безопасности и СД в рамках сухопутных войск» по содержанию не отличался от проекта, предложенного 26 марта.

Этот приказ, который предусматривал применение команд СД в тыловых районах армий и прифронтовых районах, подчеркивал совместную ответственность служб СД и сухопутных войск в запланированных мерах по уничтожению. Для этих целей в каждой армии и прифронтовом районе назначался уполномоченный начальника полиции службы безопасности и СД. В целях налаживания сотрудничества было установлено: «Уполномоченный обязан своевременно доводить до сведения командующего армией полученные им от начальника [89] полиции службы безопасности и СД директивы. Командующий имеет право отдавать уполномоченному указания, которые необходимы для предотвращения всего, что может помешать проведению операций, они имеют первоочередность перед другими указаниями». Далее говорилось: «...начальник контрразведки должен согласовывать задачи спецкоманд с военной контрразведкой, деятельностью тайной полевой полиции и другими органами, привлекавшимися к проведению операций». Приказ был довольно ясным и относительно задач команд СД. Наряду с задачами разведки и борьбы с враждебными по отношению к государству и империи настроениями он подчеркивал: «Спецкоманды имеют право проводить в рамках своих задач и на свою ответственность карательные меры против гражданского населения. При этом они обязаны тесно сотрудничать с контрразведкой»{86}.

Сотрудничество между вермахтом и СД, выявившееся уже при планировании войны, не может быть полностью игнорировано и буржуазными историками. Так, английский историк Г. Рейтлинжер, который всегда стремился низвести роль вермахта в массовых убийствах советских людей оперативными группами СД до «удивительной пассивности» и «равнодушия», вынужден был сделать по поводу приказа Браухича от 28 апреля хотя и робкое, но признание, что вермахт, кажется, имел значительно больше власти над полицейскими частями Гейдриха, чем об этом свидетельствуют высказывания, сделанные во время Нюрнбергского процесса над главными фашистскими преступниками.

Буржуазный историк Г. А. Якобсен говорит о далеко идущих «признаниях» начальника тыла, который, «возможно», думал, что деятельность спецкоманд может «быть проконтролирована» в оперативном районе. С учетом изданных военными органами управления приказов об убийствах и терроре и последующей совместной «практики военных властей и органов Гиммлера по массовой ликвидации советских граждан подобную позицию следует рассматривать как сознательно вводящую в заблуждение. [90]

Военное руководство не остановилось, между прочим, только на письменных указаниях. В начале июня 1941 г. все офицеры разведки и контрразведки от дивизии и выше были созваны для инструктажа в Берлин, где им подробно было разъяснено в присутствии Вагнера, Канариса, Гейдриха и Шелленберга содержание соглашений между вермахтом и органами Гиммлера. Примерно через неделю, 11 июня 1941 г., генерал Е. Мюллер по поручению фон Браухича провел инструктаж офицеров разведки и контрразведки и военных судей армий относительно общего комплекта приказов о терроре и уничтожении. Его разъяснения нашли свое завершение в требовании, что законность и право в ходе будущих боевых действий должны уступить место «военной необходимости». Носители враждебной точки зрения должны подвергаться не «консервации», а «уничтожению». Тем самым еще раз четко подчеркивалась классовая целенаправленность приказов о терроре и убийствах.

Господствующие круги Германии рассматривали военную агрессию, террор и политику уничтожения как главное средство для достижения своих антисоветских целей{87}. Одновременно они подготавливали систему мер для идеологического разложения советского населения, которая распространялась от разработки соответствующих направлений организованного обмана через подготовку специальных военных и гражданских органов пропаганды до предоставления технических средств — передвижных радиостанций, типографий и др.

Носителем данной системы одно время было министерство пропаганды, в особенности его «восточное отделение» под руководством д-ра Тауберта, которому позже был подчинен также и штаб «Винета», занимавшееся подготовкой радиопередач, фильмов и граммофонных пластинок для подрывной работы среди населения оккупированных советских областей. Наряду с этим служба Розенберга, ставшая впоследствии имперским министерством по оккупированным восточным областям, также имела собственный отдел пропаганды. Особую роль в рамках этой системы имел отдел пропаганды вермахта при верховном командовании. Он не только поставлял основную часть сил и средств для данной области, антисоветской деятельности, но и располагал также вследствие своих полномочий военного органа в прифронтовой полосе, и в особенности используя предоставленные ему права цензуры, фактически ключевыми позициями в данной системе.

Деятельность отдела пропаганды вермахта была тесно скоординирована с министерством Геббельса и отделом пропаганды Розенберга. В последнем отделе офицеры пропаганды вермахта занимали ведущие позиции. Министерство иностранных дел также оказывало влияние на так называемую «восточную пропаганду». Здесь следует отметить, что бывший федеральный канцлер ФРГ Кизингер, в свое время руководящий сотрудник радиополитического отдела министерства иностранных дел, в марте 1942 г. был связным с министерством Геббельса по координации антисоветской пропаганды.

Разработанные этими органами под общим руководством восточного отдела министерства пропаганды и отдела пропаганды вермахта предложения и инструкции при подготовке нападения на СССР нашли свое отражение в подписанном Йодлем в начале июня 1941 г. циркуляре верховного командования вермахта (ОКБ) под названием «Директива по использованию пропаганды в плане «Барбаросса». Наряду с инструкцией по пропаганде против Красной Армии он содержал также многочисленные пропагандистские мероприятия относительно гражданского населения. Основой всей пропаганды по его разложению должен был стать абсурдный тезис, что фашистский вермахт хочет «освободить» население Советского Союза от «тирании Советов». Противниками Германии, как лицемерно утверждалось, являются лишь Советское правительство и Коммунистическая партия Советского Союза, Наряду с этим тезисом, в котором отражалась главная политическая цель агрессии фашистской Германии, эта пропаганда должна была, однако, недвусмысленно пояснить советскому населению, что отныне оно должно будет работать на благо оккупантов. Наибольшую значимость в директиве придавали на первых порах тщательному сокрытию от населения дальнейших целей войны. Ни предусматриваемый раздел Советского государства, ни разгром социалистических [92] экономических форм в пропагандистских материалах не должны были упоминаться{88}.

Внимание, проявленное к идеологической диверсии при подготовке нападения на Советский Союз, не было случайным. В нем нашло выражение стремление разрушить решающий политико-моральный фактор силы сопротивления советского народа, его социалистическое сознание. Совершенно неправильно оценивая отношение советских людей к созданному ими же самими общественному и государственному строю, фашистские органы управления надеялись по меньшей мере побудить часть советского населения к отказу от социализма и Советского государства.

При этом они не в последнюю очередь рассчитывали на еще имевшиеся буржуазно-националистические тенденции на территориях, которые недавно присоединились к Советскому Союзу. Используя эти тенденции, они, по старому правилу колониалистов «разделяй и властвуй», надеялись на беспрепятственное господство над завоеванными областями. В качестве пособников им в первую очередь должны были служить белогвардейские, буржуазно-националистические эмиграционные войска и организации, которые бесчинствовали в различных капиталистических странах Европы. Связи с этими элементами существовали частично со времени первых актов агрессии империалистической Германии против молодой Советской республики. В ходе проведенной после 1935 г, реорганизации и расширения военного шпионажа и контрразведки они, наряду с министерством иностранных дел и внешнеполитическим отделом Розенберга в фашистской партии, во все возрастающей степени концентрировались в руках имперской службы безопасности и управления «иностранные армии — контрразведка» при ОКБ. Сотрудничество между обеими служебными инстанциями развилось еще задолго до войны. В 1936 г. между СД и военной разведкой и контрразведкой было заключено специальное соглашение с учетом шпионской и диверсионной деятельности.

Через управление «иностранные армии — контрразведка» ОКБ проводило широкую подготовку диверсантов. Уже перед нападением на Польшу отдел II этого [93] управления под кодовым наименованием «Бергбауэрн-хильфе» («помощь крестьянам-горцам». — Прим. пер. ) занимался обучением украинских буржуазных националистов диверсионной деятельности с целью использования их кроме выполнения задач по террору и саботажу при определенных обстоятельствах для временно создаваемого украинского сепаратного государства. Деятельность этой службы положила начало и работе других диверсионных подразделений, как, например, пресловутого спецформирования «Бранденбург», а также батальонов «Нахтигаль» и «Бергман»{89}.

В период непосредственной подготовки агрессии против СССР руководство этими мероприятиями в еще большей степени перешло к органам управления «иностранные армии — контрразведка». Одновременно форсировали свои усилия в этой области и военные органы руководства. Так, 21 февраля 1941 г. Варлимонт, генерал-майор Юппе, начальник отдела в ОКБ, и полковник Ведель, начальник отдела пропаганды вермахта, обсуждали предложенную для идеологического разложения советского населения тактику с учетом его национальных особенностей. В тот же день Гальдер провел совещание с Канарисом относительно подготовительных мер по разложению населения на Украине и в Прибалтийских советских республиках. В середине мая Хойзингер докладывал относительно принятых за прошедшее время подготовительных мер.

Для образованных впоследствии марионеточных администраций управление «иностранные армии — контрразведка» в сотрудничестве с министерством иностранных дел и Розенбергом подобрало «соответствующих лиц», например, бывшего царского генерала Краснова, последнего хана крымских татар Султан-Гирея, бывшего грузинского князя Чавчавадзе и руководителей украинских буржуазно-националистических эмиграционных организаций ОУН Мельника и Бандеру.

Все эти приготовления, а также последующие действия оккупационных органов, целая система рафинированной и до предела жестокой политики насилия становятся полностью понятными, если учесть не только ближайшие [94] цели фашистской агрессии — ликвидацию СССР и всестороннее (особенно экономическое) обеспечение дальнейшей борьбы за мировое господство, но также и ее далекую цель — частичное уничтожение населения восточноевропейского пространства для германской колонизации и превращение оставшегося населения в рабов немецких господствующих слоев. Это намерение, которое проявляется уже в общих чертах планирования службы Розенберга, нашло свое наиболее яркое отражение в генеральном плане «Восток».

Этот план, над которым работали уже с 1940 г. под руководством имперского главного управления службы безопасности (ИГУСБ) СС, предусматривал превращение всей Польши, Чехословакии и больших территорий европейской части СССР в немецкую «поселенческую область». Для этого свыше 30 млн. (по более позднему варианту даже около 50 млн.) польских, чешских и в первую очередь советских граждан должны быть либо «искоренены», либо депортированы. Кроме того, предусматривалось путем неукоснительного снижения жизненного уровня, ликвидации медицинских, культурных и социальных учреждений проводить систематическое уменьшение рождаемости и сокращение продолжительности жизни. Часть местного населения — например, 85% всех поляков и 65% украинцев — была предназначена для переселения за Урал. Миллионы жителей этих областей в качестве подневольной рабочей силы должны быть вывезены в завоеванную германским империализмом Европу. Оставшаяся часть населения должна была использоваться для подобных же целей на месте. Наряду с созданием специальных немецких «поселенческих областей» было запланировано заполнить все восточное пространство широко разветвленной сетью опорных пунктов. Создание «военизированных крестьянских деревень» и «военной границы» с Востоком дополняло эту чудовищную программу.

Генеральный план «Восток» был более чем бред некоторых фашистских фанатиков по вопросу расы и поселений. Он представлял собой конечную цель восточной экспансии германского империализма в рамках того, что являлось целью второй мировой войны, составной частью «нового порядка» в Европе. Это находило свое отражение во всех планах и мерах агрессивной и оккупационной [95] политики по отношению к народам Восточной Европы, и особенно по отношению к советскому населению.

Не в последнюю очередь это касается и вермахта. Очевидным было участие военного руководства фашистской Германии уже в теоретических предварительных работах над генеральным планом «Восток». Об этом позволяет, между прочим, судить тот факт, что зимой 1941/42 г, ОКВ поручило руководителю отдела расовой теории из института кайзера Вильгельма в Берлине профессору Абелю провести антропологические исследования советских граждан русской национальности для проверки их «расовых признаков». Абель пришел к заключению, что речь идет о «весьма работоспособном народе». Его выводы из этого заключения были: искоренить или частично «онемечить» этот народ.

Тактику, разработанную для осуществления этих варварских целей, изложил Гитлер на совещании 16 июля 1941 г. Он заявил, что нельзя показывать, что с занятием советской территории окончательно устанавливается оккупационный режим, чтобы не нажить себе преждевременно и без нужды врагов. Основной принцип заключается в том, чтобы окончательное решение было подготовлено заранее. «Все необходимые меры — расстрелы, выселение и т. п. — мы делаем несмотря ни на что, и мы можем это делать»{90}.

Все это доказывает, что последующие действия фашистских оккупационных органов были не случайной цепочкой жестокостей и произвола, а представляли собой результат предварительно и на длительные сроки спланированной, систематически проводимой преступной классовой политики. План «Барбаросса» представлял собой до предела насыщенный синтез всех агрессивных планов германского империализма, направленных против Советского Союза.

2. Создание фашистского принудительного режима во временно оккупированных советских областях

22 июня 1941 г. фашистская Германия и ее союзники, располагавшие мощной военной машиной, вероломно [96] напали на Советский Союз. Используя элемент внезапности и вытекающее из этого превосходство в подготовке, концентрации и развертывании войск, вермахту удалось нанести размещенным в западных военных округах СССР советским войскам тяжелые удары и захватить в свои руки стратегическую инициативу. Вследствие этого главным силам Красной Армии, вступившим позже в боевые действия, не удалось в ходе боев в течение летних и осенних месяцев 1941 г. добиться решающего поворота и захватить инициативу в свои руки. Фашистские войска, преодолевая упорное сопротивление Красной Армии, продолжали продвижение на восток.

Причины успеха вермахта в этот период объясняются, кроме неправильной оценки Советским Верховным Командованием вероятного срока нападения Германии на СССР, в первую очередь силой военной мощи фашистской Германии, опиравшейся на экономические и военные ресурсы почти всей капиталистической Европы (либо в качестве союзников, либо в качестве порабощенных стран), временным превосходством фашистских войск в отдельных областях современной боевой техники, в первую очередь ее массовым применением, а также боевым опытом, полученным в ходе предшествовавших агрессивных кампаний. Это объяснялось также и тем фактом, что СССР не был полностью подготовлен к войне против самой сильной империалистической военной машины{91}.

Несмотря на это, оборонительные бои советских войск летом и осенью 1941 г, привели к важным результатам. Они в значительной степени замедлили темп продвижения фашистских армий и перечеркнули тем самым не только расчеты германского верховного командования о молниеносной войне, но и предоставили советскому командованию драгоценное время для мобилизации всей страны на отпор агрессору. Своей самоотверженной борьбой они измотали наступательные силы и резервы противника. В ноябре 11941 г., когда уже прошли все запланированные гитлеровцами сроки победы над Советским Союзом, фашистские войска, значительно измотанные, были втянуты в тяжелейшие бои на всем фронте.

Вследствие отхода советских войск большая территория западной части СССР, а именно Прибалтийские советские [97] республики, Белоруссия, Молдавия, почти вся Украина, значительное количество западных областей РСФСР и большая часть советской Карелии, была оккупирована агрессором. Советский Союз понес в связи с этим помимо потерь вследствие боевых действий значительный ущерб. Названные области давали до войны свыше трети всей валовой продукции страны. В частности, там производилось 71% чугуна,. 58% стали, 57% проката, 64% угля и 43% электроэнергии. Особенно тяжелой была потеря индустриальных центров Украины, которые поставляли до войны (в 1940 г.) 64,7% чугуна, 48,8% стали, 49,7% проката и 74,4% кокса общесоюзного производства{92}. В оккупированных областях до войны находились мощная машиностроительная промышленность, различные отрасли химической промышленности, легкая промышленность, в особенности производство бумаги, продуктов питания и текстильных изделий. Одновременно фашистские войска захватили важные источники стратегического сырья.

Однако советским трудящимся удалось, проявив невиданные еще в истории усилия, спасти от захвата фашистами значительную часть крайне необходимого для развертывания оборонной мощи страны промышленного оборудования. С июля по ноябрь 1941 г. были перемещены на восток с преодолением величайших трудностей 1523 промышленных предприятия, в том числе 1360 крупных заводов, из областей, которым угрожал захват немецкими войсками{93}. Из оставшихся на местах сооружений значительную часть удалось вывести из строя путем разрушения важных агрегатов. Все же определенная часть предприятий вследствие быстрого продвижения фашистских войск попала неразрушенной или с небольшими повреждениями в руки оккупантов.

В занятых областях была сконцентрирована также и значительная часть сельскохозяйственной продукции СССР. Здесь до войны производилось 38% всего сбора зерна и 84% сахара. Кроме того, в этих областях находилось 38% поголовья крупного рогатого скота и 60% свиней. Почти 86 тыс. из 235500. колхозов страны, 1468 совхозов [98] из общего числа 4159 и 2117 из имевшихся на 22 июня 1941 г. 7069 МТС были потеряны{94}.

Чрезвычайно высоки были и людские потери Советского Союза. В оккупированных областях до войны проживало свыше 40% общего населения СССР, из них 2/3 в сельской местности. Эвакуация такого колоссального числа людей была бы даже при благоприятной обстановке невозможной. При сложившихся условиях удалось своевременно вывезти в безопасные районы, в особенности из областей Белоруссии и Украины, а также и других районов СССР, занятых в последующем оккупантами, лишь незначительную часть населения. Даже из коллективов перевезенных на восток СССР промышленных предприятий удавалось эвакуировать в среднем не более 30-40%{95}. Если учитывать, например, такие факторы, как призыв в Красную Армию, присоединение к отходящим советским войскам, то общее число оставшегося на оккупированных территориях населения составляло оценочно едва ли менее 70 млн. из 88 млн. проживавших там до войны{96}. Они подвергались насилиям со стороны власти фашистов.

Для исследования действий фашистского режима в оккупированных советских областях необходимо наряду с отображением его целей рассмотреть также его структуру и функции.

При этом особым образом характеризует разбойничьи устремления германского империализма то, что фашистская Германия уже вскоре после нападения на СССР провела аннексию частей Советского государства. Область Белостока и часть Брестской области были присоединены к провинции Восточная Пруссия. Часть Западной Украины, районы Львова, Дрогобыча, Станислава и Тарнополя отошли к так называемому «генерал-губернаторству». Южная часть Украины от Николаева и-севернее вдоль реки Буг до Могилев-Подольского под названием «Траснистрия» была передана 30 августа 1941 г. Румынии, которая затем присоединила к себе Северную Буковину и Бессарабию. [99]

Оккупированные советские области были разделены на две части: на находившуюся в глубоком тылу от фронта, в политико-административном отношении подчиненную официально вступившему 17 июля 1941 г. в свои функции имперскому министерству по делам оккупированных восточных областей (ИМОВО) гражданскую административную область и на примыкающую к ней с востока, подчиненную военной администрации тыловую часть территории, занятой войсками агрессоров. Последняя, за исключением специальных вопросов экономического ограбления страны, подчинялась верховному командованию сухопутных войск, что же касается руководства военными действиями против народного восстания, то позднее она подчинялась также и отделу L («оборона страны») в штабе оперативного руководства вермахта. В руках командующих группами армий и армиями, а также командиров тыловых частей была сосредоточена исполнительная власть.

Полицейские и другие специальные функции в обеих этих частях оккупированной территории выполняли органы, подчиненные Гиммлеру. Наряду с ними в период оккупации действовали и другие многочисленные фашистские органы. Далее будут подробно рассмотрены их обязанности, строго подчиненные варварским целям фашистской оккупационной политики.

Как уже упоминалось, в соответствии с выработанными еще до начала агрессии планами предусматривался раздел занятой советской территории — за исключением частей, подлежащих немедленной аннексии, — на четыре крупные политико-административные области. При этом, в отличие от применявшейся во время прежних агрессивных кампаний практики, вся область оккупации на период боевых действий оставалась подчиненной военному режиму, однако еще в ходе военных операций, по мере продвижения вермахта, проводилось перемещение тыловой границы областей, находящихся в ведении военной администрации, для того чтобы предоставить место оккупационным органам. Этот порядок целиком и полностью соответствовал целям возможно быстрого и всеобъемлющего разграбления и колонизации захваченных областей.

Вследствие провала планов молниеносной войны удалось, однако, создать лишь две из этих областей, так называемые [100] имперские комиссариаты (рейхскомиссариаты) — «Остланд» (Литовская, Латвийская и Эстонская ССР, а также часть Белорусской ССР) во главе с гаулейтером Шлезвиг-Гольштинии Лозе и «Украина» (часть Украинской ССР без ряда областей) во главе с гаулейтером Восточной Пруссии Эрихом Кохом. Каждый из этих комиссариатов делился на несколько генеральных округов, которые в свою очередь, вновь делились на областные комиссариаты, включавшие в себя несколько районных. Самой низшей ступенью в этой системе были общины, которые, основываясь первоначально на имевшейся административной структуре бывших сельских Советов, объединяли несколько деревень.

Официально оба имперских комиссариата были образованы 1 сентября 1941 г. Некоторые области были, однако, еще до этой даты переданы гражданским органам.

Функции вооруженного подавления вменялись в обязанность в рейхскомиссариатах полиции и СС. Распоряжение Гитлера от 17 июля 1941 г. предписывало Гиммлеру «полицейское обеспечение» оккупированной области, находящейся под гражданским управлением, и уполномочивало его отдавать в этих рамках указания рейхскомиссарам как непосредственно, так и через Розенберга. Одновременно данным распоряжением устанавливалось подчинение рейхскомиссарам и областным комиссарам особых руководителей СС и полиции{97}. Для проведения режима террора в рейхскомиссариатах дислоцировались наряду с частями СС также сильные полицейские части. Лишь из числа так называемой комендантской полиции за период оккупационного режима использовались 32 полицейских и полицейско-охранных полка, кроме того, 44 полицейских батальона (включая 2 полицейских конных эскадрона).

Однако оба рейхскомиссариата никогда не охватывали всей первоначально предусмотренной территории вследствие развития боевых действий на германо-советском фронте. Кроме того, Эстонская ССР, часть Украинской ОСР, Черниговская, Сумская, Харьковская области, Донецкий бассейн и Крым находились фактически под военным режимом, хотя в них частично наряду с военными [101] административными органами действовали и гражданские. Оккупированные области РСФСР уже с самого начала находились почти исключительно, под военным контролем.

Последовательность передачи военными органами оккупированных советских областей гражданской администрации рейха и соответственно имперскому министерству по делам занятых восточных областей (до 5.12 1941 г.)
Дата Территория, подлежащая передаче Куда передается
1.8 1941 г. Район Белостока Провинция Восточная Пруссия
1.8 1941 г. Часть западной Украины (Галиция) Генерал-губернаторство
1.8 1941 г. Территория Литовской ССР Рейхскомиссариат "Остланд"
1.9 1941 г. Район вокруг Минска, территория Латвийской ССР Рейхскомиссариат "Остланд"
1.9 1941 г. Район Пинск, Брест, Каменец-Подольск, Могилев Рейхскомиссариат "Украина"
20.10 1941 г. Район Винница, Первомайск, Черкассы, Киев, Житомир Рейхскомиссариат "Украина"
15.11 1941 г. Вся территория западнее Днепра: районы Николаева, Херсона, Никополя, Днепропетровска Рейхскомиссариат "Украина"
5.12 1941 г. Территория Эстонской ССР" Рейхскомиссариат "Остланд"

Тем самым наиболее крупная часть советской территории, занятой во время агрессивной войны фашистской Германией, подпала под непосредственную сферу власти вермахта{98}.

Здесь следует упомянуть, что военно-оккупационный режим в качестве самостоятельной политико-административной системы мыслился — при условии скорой победы над Советским Союзом — лишь как временная мера, Для последующего периода считали достаточным дислокацию [102] определенного числа германских дивизий в качестве ударных частей против народных восстаний и для, прикрытия образуемой — примерно по линии Архангельск, Астрахань — военной границы с «азиатской частью России». В директиве Гитлера № 32 от 11 июля 1941 г. говорилось о 60 дивизиях и воздушном флоте наряду с союзными силами. В действительности же в верховном командовании сухопутных войск уже в первой половине июля начали планирование распределения и организации оставляемых постоянно в оккупированных областях военных сил. Так как названная предпосылка оказалась основополагающей, то военный режим стал постоянно действующим в период всего временя оккупации советской территории. Он взял на себя в тесном взаимодействии с другими фашистскими органами все оккупационные функции и отличался при этом от гражданских органов и сил СС и полиции Гиммлера в основном лишь специфическими военными формами и средствами исполнения своих задач.

Структура сферы военной оккупации была принципиально установлена «Особыми указаниями по обеспечению, часть С» от 3 апреля 1941 г. В соответствии с ними все советские области, находившиеся под управлением военной исполнительной власти (обозначавшиеся оперативной областью сухопутных войск), были разделены на три зоны:

— непосредственный район боевых действий, где командиры дивизий и корпусов и подчиненные им войска фактически сами являлись исполнительной властью по отношению к советскому населению;

— находившийся за ним на глубине примерно от 20 до 50 км тыловой армейский район в непосредственной близости к фронту, на котором для каждой армии назначался специальный комендант тылового армейского района с частями сил охранения;

— вопреки применявшейся ранее в ходе войны практике впервые в рамках каждой группы армий создавался тыловой район группы армий, начальником которого назначался обычно один из командиров корпусов{99}.

Тыловые районы групп армий включали самую большую часть оккупированной территории, находившейся [103] во власти военного режима. Здесь была также сконцентрирована основная масса сформированных специально для мер подавления и грабежа воинских частей, подразделений и команд.

Для обеспечения мер оккупационного режима занятая территория была покрыта сетью опорных пунктов и военных комендатур. В качестве территориальных оперативных штабов для дислоцированных в тыловых областях наземных общевойсковых частей и прочих военных учреждений служили районные, а иногда и. областные комендатуры. Кроме того, на оккупированной территории существовало большое число городских и местных комендатур с соответствующими военными или полицейскими гарнизонами.

Как предусматривалось в директиве Кейтеля от 13 марта 1941 г., влияние военных распространялось также и на области, находившиеся в ведении администрации министерства Розенберга. Для эких целей в рейхскомиссариатах (позднее также и в генеральном комиссариате «Белорутения»{100}) были введены специальные командующие от вермахта с соответствующими контингента-ми войск и далеко идущими полномочиями. Это были: командующий вермахта в генеральном комиссариате «Остланд» генерал кавалерии и группенфюрер СС Бремер (с 10 июня 1944 г. кратковременно генерал танковых войск Кемпф); командующий вермахта в генеральном комиссариате «Украина» генерал авиации Китцинген; командующий вермахта в генеральном комиссариате «Белорутения» генерал кавалерии граф Роткирх унд Трах. Подчиненные им войска состояли вначале преимущественно из охранных батальонов, однако с осени 1942 г. были усилены 11-м резервным корпусом с 141-й и 151-й резервными дивизиями (командующий вермахта «Остланд») и 12-м резервным корпусом с 143-й и 147-й резервными дивизиями (командующий вермахта «Украина»), а также и другими частями. Они сами имели право отдавать распоряжения по всем вопросам, которые они считали необходимыми для обеспечения оккупационного режима. [105]

Командующие вермахта, однако, ни в коем случае не были ограничены решением лишь военных задач. Упомянутые инструкции Кейтеля, напротив, настоятельно требовали:

«а) тесного сотрудничества с рейхcкомиссарами для оказания им помощи в выполнении политических задач;

б) использования страны для военных целей и обеспечения ее экономическими ценностями нужд германской экономики...

в) использования страны для снабжения в соответствии с требованиями верховного командования сухопутных войск»{101}.

Гитлер подтвердил эти задачи в своем распоряжении «О суверенных правах командующих вермахта в занятых областях» от 25 июня 1941 г.

Вскоре установилось тесное сотрудничество между командующими вермахта с рейхскомиссарами и руководителями СС и полиции, а также соответственно подчиненными им органами. На практике оно нашло свое выражение, наряду с частичным вовлечением военных органов в политико-административные принудительные меры оккупационного режима, в первую очередь в совместных актах террора против населения, в экономическом ограблении территорий рейхскомиссариатов для снабжения вермахта и в принудительной поставке рабочей силы.

В буржуазной литературе о фашистской оккупации эти факты почти без исключения игнорируются или затрагиваются лишь в форме случайных, мимолетных ссылок, так как они неприемлемы для поддержания, легенды о неполитическом, исключительно военном поле деятельности, за которую несет ответственность вермахт. Так, Рейтлинжер, например, в своем труде «Дом, построенный на песке» пишет: «...в областях, которые были переданы германской гражданской администрации, вермахт потерял все полномочия власти». Однако они заслуживают того, чтобы на них обратили внимание, так как свидетельствуют наряду с другими фактами об активном общении военных органов с такими людьми, как Кох, Лозе, Кубе и другие, известными своими преступлениями, совершенными против советского населения.

Главную опору оккупационного режима образовывали оккупационные части сухопутных войск, окончательно сформированные с конца января 1941 г, генеральным штабом сухопутных войск и узаконенные приказом начальника вооружений и командующего вооруженными силами резерва генералом Фроммом от 3 марта 1941 г.{102}. На основании этого приказа были вначале сформированы с использованием трех кадровых пехотных дивизий девять охранных дивизий и после усиления запасными бригадами по три дивизии были приданы каждому из тыловых районов групп армий. Из этих дивизий получили: тыловой район группы армий «Север»: 207, 281 и 285-ю; тыловой район группы армий «Центр»: 213, 286 и 403-ю; тыловой район группы армий «Юг»: 221, 444 и 454-ю охранные дивизии. Число этих дивизий вскоре пришлось увеличить. Всего за время войны в занятых советских областях было использовано 15 охранных дивизий (дополнительно к названным: 52, 201, 203, 325, 339 и 391-я дивизии). Кроме того, командующим тыловых районов группы армий и штаба охранных дивизий были подчинены резервные части из так называемой службы охраны порядка в форме большого числа оборонных и охранных батальонов. Одновременно этим штабам были соответственно приданы части полевой жандармерии и службы тайной полевой полиции, а также и службы управления «иностранные армии — контрразведка». Предваряя, здесь следует заметить, что командующим тыловыми территориями временно придавались и другие воинские части и подразделения,

Этот обширный военный аппарат, к которому вскоре после нападения на СССР отошли еще словацкие, румынские, а позднее и венгерские части, считался еще недостаточным для осуществления оккупационных задач. Поэтому в апреле 1941 г. начальник тыла сухопутных войск договорился с Гиммлером относительно дополнительного использования частей полиции и войск СС в тыловых районах армий и армейских группировок. В соответствии с этой договоренностью каждый тыловой район группы армий получал моторизованный полицейский полк, а каждая охранная дивизия — моторизованный полицейский батальон. Предоставленные Гиммлером силы включал [107] и, кроме того, 1-ю и 2-ю мотопехотные бригады СС, 1-ю кавалерийскую бригаду СС, а также ряд отдельных полицейских частей специального назначения. Использование частей СС и полиции в тыловых районах сухопутных войск осуществлялось — за исключением названных вначале, подчиненных непосредственно сухопутным войскам сил — через специально назначенных при командующих тыловыми районами высших руководителей СС и полиции. Однако военные командующие при «срочной необходимости боевого применения» имели право самостоятельной отдачи приказов этим частям и подразделениям{104}. Начинавшие первыми исполнение своих функций военные оккупационные органы приступали тотчас же после захвата отдельных советских областей к созданию своих жестоких режимов принуждения{104}. Они ликвидировали государственные и общественные учреждения и отменяли советскую законность. Вместо Советов депутатов трудящихся были назначены произвольно под контролем военных властей местные административные органы, во главе которых находились предатели, уголовники, выходцы из бывших эксплуататорских классов, среди них были и возвратившиеся с фашистскими войсками эмигранты. Оккупационные власти конфисковали наибольшую часть медицинских и культурных учреждений [108] для военных целей, преподавание в общеобразовательных школах было почти повсеместно запрещено. Все население подлежало охвату строгой принудительной системой регистрации. Одновременно было отменено право свободного передвижения и перемены адреса, а также предоставления приюта лицам, прибывшим из других местностей, без разрешения оккупационных властей. Покидать дома, особенно в городах, разрешалось лишь в дневное время. Военные органы в большом количестве привлекали население оккупированных областей на принудительные работы по обеспечению войск. Кроме того, они ввели широкую систему конфискации и реквизиции.

За всякие нарушения фашистских распоряжений выносились самые строгие наказания, при этом доминировала смертная казнь. Зачастую она применялась даже за такие «преступления», как несоблюдение комендантского часа, нарушение поставок товаров и т. д.{105}.

С особой жестокостью подавляли военные органы любое сопротивление населения. При этом они применяли смертную казнь не только за активные действия против вермахта и оккупационных властей, но и, например, за срывание немецких объявлений, распространение сообщений советского радио, хранение советских листовок, невыполнение распоряжений о сообщении местонахождения оставшихся красноармейцев и партизан и даже за загрязнение дорог. В соответствии с положениями «приказа о судопроизводстве» доказательство виновности было необязательным. В качестве характерного примера здесь следует процитировать приказ командира I армейского корпуса, подписанный генералом Клеффелем, в котором дословно говорилось: «Любая деятельность гражданских лиц, которая идет на пользу врагу, и любой вид деятельности, который может нанести вред вермахту (например, хранение листовок противника), должны караться смертной казнью. Учитывая особые обстоятельства этой войны, во многих случаях для этого достаточно уже одного подозрения»{106}. [109]

Военные органы, однако, не ограничивались лишь введением системы мер террора и принуждения по отношению к советскому населению. Проводя с первых дней интенсивные розыски «политически опасных элементов», под которыми понимались определенные части советского населения, а также обособляя и выделяя советских граждан еврейского происхождения, они одновременно во многих местах осуществляли подготовительные меры для начатых вскоре после нападения на СССР акций по массовому уничтожению целых групп, населения в оккупированных областях.

Господствующие круги Германии предприняли нападение на СССР, ожидая быстрой победы над страной социализма. Они были весьма уверены в своем деле, так как ход предшествовавших кампаний против различных капиталистических стран Европы соответствовал в основном их расчетам молниеносной войны. При подготовке этой агрессии они также стремились осуществить точный учет сил противника, чтобы иметь значительный перевес в силах. Однако они были не способны понять сущность и характер Советского государства, преимущества социалистической экономической системы перед капиталистической, в особенности силу марксистско-ленинской идеологии, социалистического сознания руководимых Коммунистической партией народных масс и вытекающую отсюда непреодолимую силу сопротивления по отношению к любому агрессору.

Эта неспособность к правильной оценке привела к поражению германских империалистов и милитаристов при наступлении на Советский Союз. Уже в первые дни и недели кампании офицеры фашистского генерального штаба вынуждены были признать, что сопротивление советских войск превзошло все их ожидания. Их вначале оптимистическая оценка была омрачена в течение лета и осени 1941 г. и сменилась озабоченностью о возможности достижения агрессивных целей. Ярким примером этому являются, между прочим, записи в дневнике Гальдера. Если он 3 июля 1941 г. считал кампанию уже выигранной, то 11 августа ему пришлось констатировать, что «колосс Россия» был недооценен во всех областях. Несмотря на это, фашистское руководство и в дальнейшем переоценивало свои силы и считало, что оно сможет в ходе наступления на Москву [110] в октябре — ноябре 1941 г. с использованием всех наступательных сил нанести решающее поражение противнику, который, по всей видимости, исчерпал свои последние силы. Гитлер в своем приказе от 2 октября заявил, что теперь «наконец созданы предпосылки для нанесения последнего мощного удара, который должен привести к разгрому противника еще до наступления зимы». Уже 2 декабря 1941 г. генерал-фельдмаршал Бок, который руководил наступлением на Москву, констатировал: «Оборона противника находится на грани своего кризиса»{107}. В советском контрнаступлении, начавшемся неожиданно для фашистского руководства 5 декабря 1941 г., с наибольшей яркостью отразились просчеты и авантюризм господствующих кругов Германии и их военной клики. Значительные успехи советских войск развеяли миф о непобедимости вермахта и привели к окончательному провалу молниеносной войны.

Как и в военной области, господствующие круги Германии при своей оценке позиции советского населения на оккупированных территориях исходили из неправильных предпосылок. Хотя, как об этом свидетельствуют подготовительные меры, оккупанты уже с самого начала предвидели сопротивление их режиму, однако они основательно ошиблись относительно характера и размаха этого сопротивления. Гитлер выразил господствовавшее повсюду мнение относительно силы сопротивления советского населения, когда он на совещании с руководящей Верхушкой вермахта заявил 17 марта 1941 г.: «Мировоззренческие узы еще недостаточно прочно сплачивают русский народ. После устранения функционеров он будет расколот».

Иллюзорность этого мнения проявилась уже в первые недели и месяцы войны со всей ясностью. Как и весь советский народ, население оккупированных областей защищало не только свою родину от актов захватничества и насилия со стороны фашистских агрессоров, оно одновременно боролось за существование социалистического государственного и общественного строя. Защита социалистического отечества, интернациональное значение которой подчеркивал уже В. И. Ленин в тяжелые дни после насильно навязанного [111] кайзеровской Германией грабительского Брест-Литовского мира{108}, определяла содержание этой борьбы и имела решающее значение для придания ей массового характера.

В отличие от порабощенных фашистской Германией капиталистических стран Европы, в которых прогрессивные и патриотические народные силы вели борьбу против оккупантов, рассчитывая в основном лишь на самих себя, советское движение сопротивления с самого начала являлось интегрированной составной частью борьбы всего советского общества против агрессоров. Борьба советских войск на фронте, трудовой героизм населения и действия против оккупационного режима в тылу фашистских войск создали нерушимое единство. Эта борьба во всем ее размахе проходила под руководством Коммунистической партии Советского Союза и Советского правительства. 29 июня 1941 г. ЦК Коммунистической партии Советского Союза и Совет Народных Комиссаров потребовали в совместной директиве, адресованной руководителям партийных и государственных органов прифронтовой полосы, организовать народное сопротивление и создавать в областях, занятых фашистскими войсками, партизанские отряды и диверсионные группы. В ней говорилось, что в оккупированных областях для врага, и его пособников должны быть созданы невыносимые условия. Врага необходимо преследовать на каждом шагу и уничтожать, его мероприятия следует срывать. В соответствии с этим местные органы Коммунистической партии Советского Союза и Советского государства обратились с призывом организовать народное сопротивление. Эти директивы были дополнены решением Политбюро ЦК Коммунистической партии от 18 июля 1941 г. об организации борьбы в тылу германских войск. В решении были изложены задачи борьбы партийных органов оккупированных областей в подполье и вопросы организации народного сопротивления.

Эти призывы и директивы имели большое мобилизующее значение. На их основе в областях, которым угрожало дальнейшее продвижение противника, заблаговременно организовывалось сопротивление против оккупационного [112] режима. Одновременно возникла всеобъемлющая сеть нелегальных партийных и комсомольских комитетов с большим числом первичных организаций и групп.

На больших территориях западной части СССР, однако, народное движение сопротивления с самого начала развивалось в тяжелых условиях оккупации. Большая часть зачастую спонтанно возникших, недостаточно вооруженных партизанских групп и групп движения сопротивления действовала, рассчитывая лишь на свои силы. Однако и здесь сопротивление захватчикам вскоре приняло характер массового движения. Уже в середине августа численность действовавших лишь в Белоруссии партизан составляла 231 отряд (примерно 12 тыс. бойцов){109}.

В особенно сложных условиях развивалась борьба сил сопротивления в Прибалтийских советских республиках, а также в западных районах Украины и Белоруссии, где Советская власть была установлена лишь в 1939 и 1940 гг. Время, прошедшее до фашистского нападения, было, конечно, недостаточным для осуществления социалистических преобразований во всех областях общественной жизни, особенно в области идеологической. Так, в промышленности и торговле Эстонской ССР еще имелось большое число частных предприятий. Социалистическое развитие сельского хозяйства сделало лишь свои первые шаги{109}. Подобным было положение и в других, названных выше областях. Правда, эксплуататорские классы повсюду сошли со сцены в основном без борьбы. Однако их еще в большом числе представляли мелкие капиталисты, кулаки, реакционное духовенство, бывшие чиновники буржуазных правительств и другие антинародные элементы, которые связывали с нападением фашистских войск надежду на восстановление капиталистических порядков. Многие из них оказались при этом помощниками фашистов в проведении оккупационной политики{110}. [113]

Однако ни оккупантам, ни их буржуазно-националистическим лакеям не удалось обмануть большинство трудящегося населения и ввести его в заблуждение относительно выбранного им самим пути социалистического развития в одном ряду с другими народами СССР. В этих областях на ранней стадии также развились ростки народного сопротивления оккупационному режиму. Так, в Эстонской ОС P уже в середине июля 1941 г. из населения были сформированы партизанский полк, несколько небольших партизанских отрядов, истребительные батальоны для борьбы против шпионов и диверсантов общей численностью примерно 10 тыс. человек. И если значительная часть этих сил привлекалась для усиления советских войск, которые вели упорные оборонительные бои, то, кроме этого, в областях, занятых немецкими войсками, оставалось большое число коммунистов, комсомольцев и беспартийных патриотов для организации сопротивления. Подобное развитие получило народное сопротивление и в Литовской СОР.

Конечно, и для советского движения Сопротивления, и в особенности для партизанского движения, необходим был определенный организационный период, нужно было накопить опыт и опробовать тактические методы борьбы, чтобы достичь наиболее полной эффективности в борьбе. Однако для этого движения характерно то, что оно, в зависимости от местных условий, преодолело этот период за короткое время и быстро смогло перейти к эффективным действиям.

Поэтому развитие сопротивления в тылу агрессивной армии с первых недель войны стало ощутимо сказываться на выполнении планов операций фашистского руководства. Уже 1 июля 1941 г. Гальдер вынужден был констатировать, что умиротворение тыловых областей представляет серьезные заботы и что для этих целей не хватает охранных дивизий. 5 июля Браухич после кратковременной поездки на фронт докладывал о небезопасности в тыловых областях группы армий «Центр». 29 июня 1941 г. группа армий «Центр» сообщила главному командованию сухопутных войск, что в отличие от боев на Западе окруженные силы противника частично ведут бои как партизаны. В последующие дни подобные донесения поступали также от группы армий «Юг». 15 июля 1941 г. отдел «иностранные армии Востока» [114] ОКХ дал первую обобщающую сводку о появлении советских партизан. Через три дня фон Браухич через генерала для специальных поручений Мюллера издал указание о действиях против лиц, принадлежащих к партизанским отрядам, и гражданских лиц, содействующих им{112}.

За последующие недели участились сообщения о появлении советских партизанских частей. Так, танковая группа «4» докладывала в конце июля о планомерных действиях партизанских групп, нарушающих сообщения по шоссе в ее тыловом районе, а 31 июля также и группа армий «Север» донесла о нападениях на немецкие части за линией фронта. Речь шла при этом, по всей вероятности, не об единичных действиях, так как уже 6 августа командование группы армий было вынуждено издать подробную инструкцию об организации и тактике боевых действий против появившихся в их области партизан и о возможностях их ликвидации{113}.

Боевая деятельность советских партизан усиливалась. Особенно активные действия развернулись в тыловых районах группы армий «Центр». Командующий ее тылом генерал фон Шенкендорф вынужден был вначале октября сообщить, что все подчиненные ему дивизии втянуты в бои с партизанами.

Таким образом, и документы тогдашних военных руководящих органов также подтверждают данные марксистской историографии относительно размеров советского народного сопротивления в первые недели и месяцы войны. Одновременно они неоспоримо опровергают выдвинутое реакционными буржуазными историками утверждение о том, что народное сопротивление развилось лишь как следствие «промахов» органов, находившихся в ведении Розенберга и Гиммлера. [115]

Успешные боевые действия советских партизан вынудили фашистское верховное командование уже летом 1941 г. предпринять изменения в запланированном соотношении сил между фронтом и тылом. Вначале оно использовало наиболее боеспособные части оккупационных войск для форсирования темпа наступления на отдельных участках фронта, однако вскоре было вынуждено привлекать для охраны тыловых областей наряду с собственно для этой цели определенными частями и другие контингенты войск. Уже в конце июля 1941 г. пришлось использовать для охраны тыловых областей, и в первую очередь в районе группы армий «Центр», части резерва главнокомандования и отдельные фронтовые дивизии (всего шесть дивизий). Одновременно проводилось более интенсивное использование для этих целей частей союзников фашистской Германии. Кроме того, число охранных дивизий было в феврале 1942 г. увеличено до двенадцати. Какие размеры приняло применение фронтовых войск в тыловых районах армий, видно на примере 11-й армии, которая в ноябре 1941 г. назначила до корпуса немецких и румынских войск для борьбы против действовавших в Крыму партизан.

Подобная ситуация облегчала в известной степени боевые действия советских войск и в первую очередь способствовала нарушению оккупационного режима и дезорганизации его аппарата подавления. Наглядным примером этому являются действия белорусского партизанского отряда № 277 летом и осенью 1941 г. Им было уничтожено 55 местных контрольных постов и полицейских опорных пунктов и отбито у немецких органов, занимавшихся разграблением, 200 т продовольствия, которое было распределено среди населения{114}. В литературе относительно партизанской войны в СССР приводится большое количество подобных примеров.

Если действия партизан явились причиной неуверенности и замешательства среди оккупационных органов [116] и их местных пособников, то одновременно в период, когда успехи фашистских войск вызвали у некоторых советских граждан чувство временного уныния, они укрепляли политико-моральное состояние и волю населения к сопротивлению. М. И. Калинин, давший 17 марта 1942 г. основополагающую оценку боевым действиям советских партизан, охарактеризовал их как значительное достижение на данном этапе{115}. Одновременно участники партизанского движения и движения сопротивления проводили под руководством партийных и комсомольских комитетов уже в первые месяцы войны значительную политическую разъяснительную работу, в ходе которой они разоблачали лживую пропаганду оккупационных органов, распространяли сведения об их преступлениях и призывали население к активному сопротивлению.

Партизанское движение уже в 1941 г, составляло основную силу народного сопротивления против оккупационного режима. В тесном взаимодействии с ним развертывались и другие формы массового сопротивления. Во многих городах, на предприятиях и в сельской местности возникали подпольные группы, которые начинали борьбу против оккупантов. Так, в первые месяцы оккупации в Минске образовались группы сопротивления на предприятиях, среди представителей интеллигенции и других слоев населения. Эти группы успешно организовывали пропагандистскую работу, диверсионную деятельность и поддерживали партизан в Минской области при формировании новых отрядов, а также в снабжении их оружием, медикаментами и одеждой. Подобное происходило и во многих других местах. На предприятиях рабочие искусно саботировали меры по возобновлению производственного процесса. Несмотря на то, что они работали под строгим контролем, им удавалось разрушать или прятать важные детали машин, медленной и плохой работой срывать восстановление выведенных из строя предприятий и агрегатов. Особое значение имела подрывная деятельность трудящихся, [117] занятых на железных дорогах, Вместе с действиями партизан им удалось уже осенью 1941 г. в некоторых местах весьма ощутимо нарушить немецкую транспортную систему. Так, в начале октября взрывами на железных дорогах была задержана переброска испанской «голубой дивизии» и 227-й пехотной дивизии в распоряжение группы армий «Север», предназначавшихся для усиления второго наступления в середине октября с целью полного окружения Ленинграда{116}. Успешные усилия предпринимали группы сопротивления также и по проникновению в образованные оккупантами местные органы администрации. Так; среди 400 бойцов, руководимых подпольным горкомом г. Ровно, насчитывалось большое количество лиц, работавших в учреждениях ставки Коха.

В сельских местностях также развернулось движение сопротивления фашистскому оккупационному режиму, руководимое партийными Комитетами и партизанскими отрядами. Несмотря на то что оккупационные власти за любую поддержку партизан карали смертной казнью, советские крестьяне снабжали партизанские отряды продовольствием и передавали им важную информацию. Главным средством борьбы крестьянского населения стал саботаж поставок сельскохозяйственных продуктов для вермахта и вывоза их в Германию. Несмотря на строжайшие принудительные меры и проведенную собственно военными органами по директиве ОКХ зимой 1941/42 г. четырехнедельную кампанию по обмолоту, до весны 1942 г. удалось собрать не более половины первоначально предусмотренного минимума зерна — 5 млн. т{117}.

Сами по себе сложные условия движения сопротивления и особые трудности начальной фазы войны, первоначальное отсутствие общего оперативного руководства, недостаточность линий связи, а также большие потери в борьбе против оккупационного режима чрезвычайно усложняли получение точных сведений относительно численности советского движения сопротивления [118] в первые месяцы войны. Однако уже на основании имевшихся неполных данных была получена четкая картина массового характера этого движения. По этим данным, осенью 1941 г. в Белоруссии, части Украины, Прибалтийских советских республиках, а также в Смоленской, Орловской, Брянской областях и в окрестностях Ленинграда и Москвы существовало более 2200 партизанских отрядов, насчитывавших свыше 75 тыс. человек{118}. К этому следует еще добавить десятки тысяч членов групп сопротивления в городах, деревнях и на предприятиях, помощников партизан и связных. Не требуется никаких иных доказательств того, что подобная массовая армия на занятой противником территории была создана не средствами принуждения и не смогла бы существовать и бороться без поддержки самых широких слоев населения.

Факт, свидетельствующий о том, что советское население с первого дня фашистского нападения оказывало решительное сопротивление агрессорам и их оккупационному режиму, несовместим с карикатурным изображением социализма идеологами империализма, он развенчивает основной тезис, служивший для маскировки их агрессивных планов против социалистических стран, — «освободительную миссию» империализма. Поэтому они неустанно и до сегодняшнего дня распространяют сфабрикованную фашистской пропагандой легенду о том, что немецкие войска при их вступлении в Советский Союз были встречены населением как «освободители». В этом черном деле были замешаны не только бывшие военные и гражданские «восточные эксперты» Гитлера, но также и немало буржуазных фальсификаторов истории.

Однако историческая правда не допускает двояких толкований. Советское население дало отпор фашистским оккупантам с самого начала с такой силой и решительностью, какой еще не наблюдалось ни в одной другой стране, подвергшейся нападению германского империализма. Уже в первые недели и месяцы оккупации оно создало необходимые условия для успешной борьбы против режима угнетения. [119]

3. Государственно-монополистическая система грабежа и ее военный аппарат в действии

Ближайшая экономическая цель агрессии фашистского германского империализма по отношению к СССР состояла в жесточайшей эксплуатации советской экономики и населения для целей дальнейшего ведения Германией воины. Одновременно принимались меры по обеспечению окончательного освоения этого громадного потенциала и его вовлечения в фашистский «новый порядок» в соответствии с классовыми целями господствующих кругов Германии. Для осуществления этих целей возникла многоступенчатая государственно-монополистическая система ограбления, в которой господствующие группировки германского финансового капитала обеспечивали себе различными путями руководящее влияние.

Стоявшему во главе этой системы штабу экономического руководства «Восток», директивы которого касались всех областей деятельности аппарата разграбления, в качестве центрального исполнительного органа была непосредственно подчинена военно-экономическая организация «Восток». Этому государственно-монополистическому аппарату предстояло в первую очередь уже в период ведения боевых действий выполнить задачу по организации грабежа важных экономических ресурсов на оккупированной советской территории и подготовке их дальнейшей эксплуатации. В связи с этим он был сформирован как военная организация и насыщен одновременно соответствующими специалистами из гражданских отраслей.

Деятельность экономических органов, функционировавших преимущественно в тыловых районах оккупированной советской территории, включала в себя фактически все отрасли экономики, в том числе и в районе боевых действий.

Наряду с оперативной группой, которая была компетентна по всем вопросам экономической деятельности, имелись главные группы: главная группа 1а (продовольствие и сельское хозяйство, использование всех сельскохозяйственных продуктов, осуществление снабжения войск продовольствием), главная группа W (промышленность, [120] включая сырье и предприятия обслуживания, лесное хозяйство, финансовые и банковые дела, имущество противника, торговля и товарооборот), а также главная группа M (потребности войск, военная экономика, служба транспорта). Позже были дополнительно созданы главные группы труда, лесного хозяйства и развития предприятий, профессионального воспитания.

В качестве подчиненных штабу экономического руководства «Восток» на оккупированной советской территории действовали под общим наименованием «Военно-экономическая организация «Восток» имевшиеся в некоторых армиях экономические отделы (отдел IV экономики). Они имели задачу организовывать снабжение войск ресурсами страны и подготавливать ее экономическое разграбление в крупных масштабах. Для этих целей, между прочим, им были приданы технические батальоны, рекогносцировочные подразделения по сельскохозяйственным продуктам, машинам, ценным видам сырья и производственным средствам всех видов, а также специальные эвакуационные подразделения. Начальники тыла групп армий располагали разветвленными экономическими инспекциями, которые занимались в основном учетом сельскохозяйственных и промышленных изделий в своих тылах, пуском предприятий для обслуживания вермахта и организацией населения на принудительные работы. Для полного проведения этих задач была организована система экономического грабежа вплоть до самых низших ступеней. Так, в полевых комендатурах имелись специальные экономические группы (группы IV экономики). Даже охранным дивизиям были приданы специальные экономические команды, которые располагали эвакуационными подразделениями и, подобно полевым комендатурам, специальными «сельскохозяйственными руководителями», а также техническими специалистами по введению в строй машинно-тракторных станций и т. д.{119}: Всего предусматривалось 5 экономических инспекций, 23 экономические комендатуры и 12 внешних служб, некоторые из которых, однако, в связи с провалом фашистских военных [121] планов не смогли приступить к исполнению своих обязанностей. В обоих рейхскомиссариатах также были созданы соответствующие органы, называвшиеся вначале военными инспекциями, а впоследствии — военно-экономическими инспекциями. Они подчинялись отделу военной экономики и техники и представляли интересы вермахта в этой области, сотрудничая с экономическими отделами рейхскомиссариатов.

В соответствии с указанным выше главным назначением штаба экономического руководства «Восток» деятельность его оперативных органов в значительной степени определялась требованиями вермахта. По этому поводу в «Зеленой папке» констатировалось: «Экономические служебные инстанции находятся в распоряжении командных инстанций вермахта, в интересах которых они действуют по удовлетворению срочных потребностей войск. Во время проведения операций эти задачи являются преимущественными перед прочими экономическими задачами». В соответствии с этим особенно ярко проявлялось и влияние военных органов управления на штаб экономического руководства «Восток». В «Зеленой папке» содержалось по этому вопросу положение о том, что все распоряжения штаба экономического руководства, «исполнение которых предваряет вмешательство лица, имеющего исполнительную власть, или требует указаний войскам» — а это имело место в большинстве случаев, — следовало направлять непосредственно по военной командной линии, а именно через начальника тыла сухопутных войск, который отдавал по этому по: воду соответствующий приказ{120}. В действительности снабжение вермахта за весь период оккупации являлось основной составной частью грабительской деятельности штаба экономического руководства «Восток». Кроме того, он, как это будет показано далее, представлял собой важный инструмент экономического грабежа и порабощения населения на оккупированной территории.

Выходящая за рамки военной области центральная роль штаба экономического руководства «Восток» характеризуется его далеко идущими личными связями и частично слиянием с другими органами государственно-монополистической системы эксплуатации. Так, начальник [122] главной группы W этого штаба Густав Шлоттерер был одновременно руководителем главного отдела VI (экономические вопросы вновь оккупированных восточных областей) имперского министерства экономики и ведущей группы III Wi (экономически-политическая кооперация) имперского министерства по вопросам оккупированных восточных областей. Прибывший из министерства продовольствия и сельского хозяйства начальник главной группы 1а Ганс-Иоахим Рике руководил, кроме того, ведущей группой IIIe министерства Розенберга. Созданная в рамках штаба экономического руководства «Восток» центральная горнодобывающая группа «Бергбау» сразу занялась соответствующей деятельностью в имперском министерстве экономики и в сфере деятельности Розенберга.

Германские монополии осуществляли свою ведущую роль по отношению к ранее описанной, части системы экономического ограбления в первую очередь при помощи государственно-монополистического дирижирования, путем влияния на центральный руководящий орган, штаб экономического руководства «Восток» и другие центральные имперские учреждения, а также и путем посылки своих уполномоченных в штаб экономического руководства «Восток» и подчиненные ему инстанции. Это видно из документов архивов бывших концернов. Так, руководящий сотрудник имперской группы «индустрия» инженер Ф. Герман получил в качестве советника военной администрации руководящие функции в отделении «наука» штаба экономического руководства «Восток». Адвокат концерна Мансфельда д-р Бирнбаум пришел в 1942 г. в качестве советника военной администрации в ведущую группу Wi, группу «Бергбау», этого штаба. Один из директоров концерна Мансфельда получил в октябре 1942 г. от штаба экономического руководства «Восток» поручение исследовать возобновление добычи цветных металлов на Кавказе. Однако из-за отступления фашистской армии из районов Северного Кавказа он уже не смог приступить к исполнению своих функций.

Характерным при этом было чрезвычайно тесное сотрудничество между военными монополиями и военными руководящими органами. Это со всей ясностью проявилось, между прочим, на совещании, проведенном [124] [125] 30 июня 1941 г. начальником управления артиллерийско-технического снабжения сухопутных войск генералом Леебом совместно с представителями различных концернов, в том числе Круппа и Цейса, где речь шла о первых шагах по эксплуатации советского промышленного потенциала. В результате было решено, что военные монополии со своей стороны предоставят действующим в оккупированных областях военным рекогносцировочным штабам необходимых специалистов-экспертов и назовут представителей, которые были бы в состоянии пустить в ход определенные предприятия и руководить ими, в особенности в узких местах немецкого производства вооружений (например, танки, зенитные орудия, оптика и точная механика, порох и взрывчатые вещества).

Наряду с этим некоторые военные концерны привлекли на свою сторону в качестве собственных представителей военных, подвизавшихся в военно-экономической сфере. Так, концерн Флика в 1940 г. за выплачиваемую ежемесячно сумму в тысячу рейхсмарок обязал генерал-лейтенанта Виттинга, ставшего вскоре после нападения на СССР генерал-инспектором по учету сырья в оккупированных областях, учитывать интересы фирмы. Его деятельность, очевидно, способствовала тому, что Флик заполучил предприятия украинской тяжелой промышленности. Подобные «сделки» со своими генералами осуществлял также концерн «ИГ Фарбен».

Второй составной частью экономического ограбления оккупированных советских областей являлось образование вскоре после 22 июня 1941 г. так называемых восточных компаний (филиалы акционерных обществ монополий), которые представляли собой дальнейшую форму развития новых государственно-монополистических организаций, при помощи которых германский монополистический капитал стремился к непосредственному осуществлению своих экономических целей. Круг их деятельности включал некоторые экономические области. Они возникли при центральном управлении со стороны государства с активным участием ведущих монополий. Это участие распространялось главным образом на экономические группы и другие государственно-монополистические объединения. Самые всесильные из [125] концернов (например, Фридрих Флик, который был членом административного совета горной и. металлургической компании «Восток» с ограниченной ответственностью) или их представители сидели вместе с уполномоченными государственных экономических органов в контрольных учреждениях и советах восточных компаний и управляли их деятельностью, стремясь получить как можно больше прибылей в своих интересах.

В конце концов, вскоре после нападения на СССР — частично в рамках восточных компаний, частично наряду с ними — возникла целая система «подшефных фирм» и «опекунов», через которую монополии протянули руки непосредственно к наиболее ценным предприятиям и производственным отраслям советской промышленности.

Центральное государственное управление и его участие в восточных компаниях и в так называемой «опекунской» системе соответствовало, с одной стороны, обусловленным войной требованиям центрального руководства экономическими мерами грабежа, с другой — освобождало в значительной степени монополии от расходов, которые были необходимы для восстановления и пуска производственных сооружений в оккупированных областях, без затрагивавши их последующих притязаний на владение. Уже в указаниях Геринга от 27 июля 1941 г. относительно управления экономикой в оккупированных советских областях в связи с образованием восточных компаний говорилось, что первоначальное использование немецких предприятий в качестве отдельных опекунов следует рассматривать лишь как переходную меру. Как можно быстрее следует стремиться к «сдаче восточных объектов в аренду» этим немецким предприятиям.

Деятельность восточных компаний распространялась до тыловых районов армий, следовательно, включала в себя также и большую часть оккупированной территории, находившейся в ведении военного режима. Сотрудничество между ними и военными органами управления осуществлялось частично уже в контрольных советах. Так, при создании континентального нефтяного акционерного общества было установлено, что в его контрольный совет войдут по одному представителю от трех видов вооруженных сил. [126]

Все эти органы и служебные инстанции, к которым в военной области присоединяются специальные штабы по вопросам трофеев и снабжения ВВС, военно-морских сил и СС, образовывали широко разветвленный механизм ограбления, который, подобно громадному пауку, начал высасывать соки из экономики и населения оккупированной территории.

Относительно размеров участия военщины в составе данного аппарата дают представление следующие цифры: на 15 октября 1941 г. общее число сотрудников в военной экономической организации «Восток» составляло около 10 тыс. человек. Одним кварталом позднее ведущая группа 1а штаба экономического руководства «Восток», определила потребное количество персонала в 15 тыс. человек, из которых в наличии имелось 11 тыс.{121}.

Данный выше обзор позволяет увидеть, что военной экономической организации отводилась ведущая роль в деле ограбления оккупированных советских областей. Вначале эта деятельность относилась почти полностью к ее компетенции, так как служебные инстанции восточного министерства, а также, и восточные общества и «опекуны» могли лишь постепенно начинать свою работу. Томас отметил в своих записях по данному поводу, что «гражданская организация... могла основываться лишь на работе, которая была проделана до этого военными экономическими органами». Томас весьма скромен в своих оценках. Исходящие от него инструкции по переходу военной экономической организации вновь оккупированных восточных областей к гражданским административным учреждениям определяли, что после поэтапного выхода определенных областей из военной администрации начальник экономической организации, «Восток» сохранял за собой право отдачи указаний гражданским оккупационным органам по всем военно-экономическим аспектам. Кроме того, и после 1 сентября 1941 г. в рейхскомиссариатах работали отдельные экономические инспекции и соответствующие экономические [127] команды, либо эти комиссариаты предоставляли для экономических отделов соответствующий персонал. Однако замена военных органов по экономическому ограблению оккупированной территории уже с самого начала не ограничивалась военной экономической организацией. Отданный 16 июня 1941 г. Кейтелем приказ по осуществлению инструкций «Зеленой папки» требовал, чтобы войска и все военные инстанции деятельно поддерживали меры по ограблению. Их содействие должно было осуществляться наряду с предоставлением рабочей силы и транспорта также и подключением к этому полевых и городских комендатур.

Ведущее место в фашистских планах ограбления, как уже говорилось, занимал учет сельскохозяйственных продуктов. Они должны были использоваться в первую очередь для покрытия потребностей вермахта, специально для так называемых «восточных войск», а во вторую — для снабжения имперской территории. В соответствии с этим вторгавшиеся в Советский Союз войска немедленно начинали разнузданный грабеж страны. В первую очередь они конфисковывали обнаруженные запасы продовольствия. При этом они овладели большими его запасами, особенно в первые дни и недели войны. Так, например, они захватили в Таураге 40 тыс. т сала, 20 тыс. т шпика, а также много мяса и живого скота. Конфискация распространялась не только на товары, предназначавшиеся советскими государственными экономическими органами для снабжения населения или для экспорта, но и на запасы кооперативных предприятий и учреждений, а также и на те товары снабжения, которые были распределены среди населения при отступлении советских войск. Кроме того, населению строжайше запрещалось запасаться предметами снабжения, особенно продовольствием{122}. Специальные команды учета прочесывали страну и грабили все. Помимо этих официальных акций по ограблению проводились еще произвольные реквизиции воинскими частями.

Общую картину о размахе этих действий дает датированный 28 октября 1941 г. приказ начальника группы абвер II при командующем группы армий «Юг», адресованный подчиненным ему инстанциям. В приказе констатировалось, [128] что у колхозов вблизи от крупных военных дорог и в небольших городах был разграблен племенной скот и посевной фонд. Дословно в отчете говорилось: «Реквизиция последней курицы является... таким же неумным действием, как и забой близкой к опоросу свиньи и последнего теленка... Здесь мы саботируем меры нашей собственной сельскохозяйственной администрации. Никто не думает о том, что и без того сильно разрушенное хозяйство этой страны является нашим хозяйством, которое обязательно нужно восстановить и со вспомогательными средствами и запасами которого необходимо обращаться экономно, если мы хотим, чтобы это хозяйство в следующем году кормило армию и отправляло значительные излишки на нашу родину».

С введением военной администрации в тыловых районах армии и армейских группировках и последующим прибытием первых гражданских инстанций принудительный учет сельскохозяйственных продуктов распространился на всю оккупированную территорию. Особенно активизировалось ограбление крестьян путем реквизиций с использованием системы высоких принудительных поставок. Главную роль при разграблении сельского хозяйства играло наряду с военными органами основанное в конце июля 1941 г. центральное торговое общество «Восток», занимавшееся вопросами сельскохозяйственного сбыта и спроса, с ограниченными правами. Эта грабительская организация, замаскированная под торговое общество, имела задачу вести централизованный учет отнятых различными средствами у населения сельскохозяйственных продуктов, перерабатывать их и распределять. На первом плане было удовлетворение запросов войск, а также снабжение прочих находящихся на советской территории оккупационных органов. Кроме того, она поставляла значительные количества сельскохозяйственной продукции в Германию. Ее структурная и территориальная сфера деятельности, тесно примыкавшая к трем группам армий, включала в первую очередь районы оккупированной территории с гражданской администрацией, причем Украина являлась основным звеном, и, кроме того, она распространяла свое влияние также до тыловых районов групп армий. [129]

Согласно статистическим данным, опубликованным Даллином, совместные грабительские действия военных и гражданских органов удовлетворяли потребность в продуктах трех групп армий в первый год войны следующим образом: хлебом на 80%, мясом на 83%, жирами на 77%, картофелем на 70%. В этих данных, однако, не отражено количество продуктов, забранных в оккупированных областях в ходе нелегальных реквизиций, а также для снабжения тыловых подразделений и служб. Кроме того, уже в 1941 г. значительные количества сельскохозяйственных продуктов были отправлены в Германию. В сентябре фашистская пресса сообщила о прибытии первых продовольственных эшелонов в Берлин. Примерно через год Розенберг сообщил о прибытии трехтысячного эшелона с продовольствием из оккупированных советских областей и добавил, что без этих поставок невозможно было бы обеспечить снабжение продуктами питания населения Германии{123}.

Вследствие необузданного ограбления на оккупированной территории необычно быстро уменьшились запасы зерна и других аграрных продуктов, а также поголовье скота. 12-я танковая дивизия учредила, например, в своей полосе в начале ноября 1941 г, «изымание» всего скота, включая лошадей и кур, и, кроме того, отдала приказ о конфискации иных предметов обихода, в том числе простыней{124}.

Особенно катастрофически развивались события в прифронтовых районах. Подробные данные об этом содержатся в отчете о совещании отдела военной экономики и вооружений с участием офицеров для связи от восточных армий, которое проходило 29-30 декабря 1941 г. Например, офицер для связи от 16-й армии заявил, что полоса армии представляет собою «абсолютную пустыню без каких-либо тылов». В районе 18-й армии поголовье скота сократилось до 300 штук. В районе 9-й армии также находилось лишь 2-3 тыс. голов крупного рогатого скота и примерно 22 тыс. т зерна. Офицер для связи от 6-й армии сообщал, что армейская полоса «опустошена» примерно на глубину 100 км. [130]

Лишь в местах расположения армий, находившихся в особенно плодородных сельскохозяйственных областях или там, куда войска продвинулись поздней осенью, запасы были несколько выше{125}. Снабжение населения вообще не принималось во внимание.

Эти действия полностью согласовывались с планами, разработанными при подготовке грабительской войны против Советского Союза, где уже с самого начала была запрограммирована голодная смерть миллионов советских граждан. В сохранении жизни советского населения оккупанты были заинтересованы лишь в том смысле, чтобы использовать его для обеспечения потребностей войны и для осуществления последующих планов колонизации. Поэтому из страны выжимали все возможное. Как бесцеремонно при этом действовали войска, свидетельствует, между прочим, отчет, отправленный 2 декабря 1941 г. военным инспектором по Украине генералу Томасу. Из него видно, что для обеспечения грабежа сельскохозяйственных продуктов с целью налаживания снабжения Германии использовались следующие средства:

«1. Ликвидация излишних ртов (евреи, население крупных украинских городов, подобных Киеву, которые вообще не получали продовольствия).

2. Чрезвычайное уменьшение предоставляемых норм продовольствия местному населению.

3. Сокращение потребления среди крестьянского населения»{126}.

Одновременно оккупационные органы пытались всеми средствами подавить любое сопротивление политике «голодной смерти» при помощи средств террора. Так, штаб II армейского корпуса приказал в качестве «отмщения» за нападение на одно из подразделений по реквизиции сжечь расположенные в округе населенные пункты и расстрелять все мужское население в возрасте от 16 до 50 лет{127}.

Следствием мер по ограблению явилось то, что уже поздней осенью 1941 г. на значительных частях оккупированных областей начался голод. В особенности это [131] коснулось населения крупных городов и областей, потребляющих сельскохозяйственную продукцию, так как оккупационные органы воспретили любые виды подвоза из областей-поставщиков и лишили население возможности пользоваться железными дорогами, а также другими важнейшими транспортными средствами. 13 ноября 1941 г. генерал-квартирмейстер (начальник тыла) сухопутных войск генерал Вагнер констатировал на совещании с Гальдером в Орше: «Вопрос о снабжении гражданского населения продуктами питания является катастрофическим... Население может получать лишь жалкий минимум для поддержания существования. При этом более или менее сносным является положение в сельских местностях. В противоположность этому совершенно неразрешим вопрос о снабжении продовольствием крупных городов».

Но население лишали во многих местах и этого минимума. Лишь зимой 1941/42 г. от голода и эпидемий погибли сотни тысяч советских людей. В одном лишь Харькове с января по март 1942 г. умерло бол ее 23 тыс. человек.

Геббельс в начале марта писал в своем дневнике: «Положение с продовольствием в оккупированных восточных областях чрезвычайно затруднительно. Там умирают от голода тысячи и десятки тысяч людей, что совершенно никого не интересует».

Верховное командование вермахта пыталось специальными пропагандистскими мерами сделать немецких солдат невосприимчивыми к этим ужасным событиям. В информационном бюллетене для войск от ноября 1941 г. сообщалось, что советские органы при своем отступлении якобы захватили или уничтожили все наличные запасы продовольствия, что немецкие солдаты, в первую очередь в крупных городах на Востоке, станут свидетелями ужасных картин. Поэтому они должны взять на вооружение чувство жестокости и сказать себе, что любой кусок хлеба, который они отдают населению из сострадания, это тот кусок, который они отнимают у вермахта и германского народа.

Катастрофическое положение с продовольственным снабжением было одновременно использовано оккупационными властями как дополнительное средство для принуждения населения за голодный паек работать на [132] оккупантов. Так, трудящиеся Горловки, индустриального города Донецкого бассейна, получали в апреле 1942 г. сто граммов хлеба в день. Не выше были пайки в Киеве и других городах. В отдельных городах и промышленных областях неработающее население в отдельных случаях получало небольшое количество зерна, но это не оказывало существенного влияния на общее положение. Поэтому заявление бывшего статс-секретаря Рике, что в оккупированных советских областях благодаря продовольственным пайкам и наличию черного рынка не было голода, следует рассматривать как еще одно издевательство над жертвами фашизма.

Разбойничья политика нацистов распространилась с первого же дня на все остальные области экономики. В уже цитировавшемся приказе о введении в силу «Зеленой папки» Кейтель наряду с заготовкой продовольствия и уборкой урожая в качестве неотложной задачи указывал на захват вермахтом сырьевых ресурсов и запасов горючего. Фашистские войска и прибывшие вместе с ними в Советский Союз органы снабжения армии, управления заготовок и учета трофеев действовали в соответствии с этим приказом. В большинстве случаев их отряды находились в непосредственной близости от передовых частей для конфискации ценного сырья, важных заводов и агрегатов и предотвращения их стихийного разграбления войсками. Кроме этого, для охраны особо важных в стратегическом отношении материальных средств и производственных объектов выделялись специальные части. Одним из первых мероприятий оккупационных властей был общий запрет производства различных товаров для населения, таких, как мыло, обувь, кожевенные изделия, одежда и т. д., чтобы использовать соответствующее сырье для Германии. Дополнительно ОКБ осенью 1941 г. издало приказ через органы снабжения армии о проведении заготовок сырья в оккупированных странах, в основном в оккупированных районах СССР, для проведения которых были созданы особые заготовительные роты. Известно, что как раз во время этой акции именно на советской территории были изъяты многие культурные ценности.

Широкую деятельность развила далее организация по сбору трофейной техники, возглавлявшаяся майором Шу, которая имела наряду с учреждениями в других [133] оккупированных странах и филиалы в оккупированных районах СССР. Сюда относится также грабеж специальных машин и агрегатов для так называемых дефицитных отраслей германской военной промышленности. Оккупанты учитывали, что в основном в двадцатые, а также в тридцатые годы германские фирмы поставили в Советский Союз много машин и оборудования. Их-то и старались захватить гитлеровцы, чтобы затем без всяких трудностей использовать на германских военных заводах.

Основной задачей военных, а также гражданских экономических оккупационных органов являлось с первых месяцев войны восстановление ряда промышленных предприятий и мастерских в оккупированных районах. При этом для управления военной экономикой «Восток» основным являлось снабжение армии. Так, в первую очередь были пущены в ход многие, в большинстве своем мелкие, заводы, которые могли изготовлять для фашистских войск различные виды изделий. Вермахт, и в первую очередь сухопутные войска, использовал в большом количестве такие производственные мощности, а также предприятия сельского и лесного хозяйства.

В этой связи следует указать на то, что наряду с вермахтом войска СС создавали при своих «фабриках смерти» в Германия, Польше и оккупированных советских областях новые предприятия, которыми они руководили совместно с германскими военными концернами и банками, особенно по производству строительных материалов и в области сельского хозяйства. Так, СС в конце 1941 г. прибрали к рукам в районе Белостока несколько заводов по производству строительных материалов. В 1942 г. СС были переданы новые предприятия, преимущественно сельского хозяйства. В конце 1942 г. СС имели уже около 100 крупных сельскохозяйственных предприятий с сотнями тысяч гектаров.

Мероприятия оккупационных органов по снабжению армии все в большей степени отражали трудности, с которыми столкнулись фашистские войска благодаря героической борьбе Советской Армии. Известно, что особую озабоченность немецкого военного командования уже в 1941 г. наряду с большими потерями в живой силе в армии вызывали большие потери в боевых машинах, [134] моторах и других технических средствах. Поэтому ОКБ приказало экономическим инспекциям незамедлительно создать в тылу действующей армии дополнительные ремонтные парки и для этого доставить туда как можно больше трофейных машин. С началом зимы возникли дополнительные трудности в снабжении войск. Германская армия в соответствии с авантюристическими планами блицкрига оказалась недостаточно подготовленной к войне в зимних условиях. Поэтому была предпринята попытка наладить производство саней, лыж и саперного имущества для строительства блиндажей, окопных печей и т. д.

Наряду с мероприятиями по непосредственному снабжению армии усилия оккупационных органов в области промышленности были сосредоточены на разработке в оккупированных районах имеющихся там месторождений нефти, марганца, цветных металлов, угля и других полезных ископаемых. Так, для разработки западно-украинских месторождений нефти и эстонских горючих сланцев были использованы специальные отряды. Дальнейшие усилия были направлены на восстановление добычи руды и угля в тех промышленных районах Украины, которые были захвачены немцами во время осенней кампании 19-41 г., в особенности в Никополе и Кривом Роге. При этом военно-хозяйственные органы, по словам Томаса, всеми средствами поддерживали организованное монополиями с помощью горнорудного общества с ограниченным капиталом «Ост» расхищение полезных ископаемых в этих районах и оказывали ему необходимую помощь рабочей силой, машинами и транспортом.

Но эти мероприятия не имели большого успеха в первую очередь благодаря сопротивлению советских трудящихся, которые любыми средствами препятствовали восстановлению рудников и других промышленных объектов. Там, где производство оккупационными органами наконец налаживалось, результаты в большинстве случаев были ничтожными. Так, например, Никопольское марганцевое месторождение, где были восстановлены очень небольшие мощности, в связи с частыми перебоями в производстве давало в конце 1941 г. лишь небольшое количество продукции по сравнению с его прежней добычей. Такая же ситуация наблюдалась и в угольной промышленности. В связи с этими фактами [135] заявление Томаса о том, что якобы удалось «в непосредственной близости от линии фронта наладить в короткий срок производство продукции в русских промышленных районах», следует рассматривать по меньшей мере как сильное преувеличение.

Разграбление экономики происходило не только путем прямого грабежа, но также и с помощью беззастенчивых финансовых и налоговых мероприятий. Так, одна марка была приравнена к десяти рублям или карбованцам (денежные знаки, введенные оккупационными властями на Украине в 1942 г.). Одновременно войска получили в качестве платежных средств так называемые имперские кредитные банковские билеты, для того чтобы избежать накопления немецких марок в руках населения. Это было двойным обманом, так как, во-первых, этот обменный курс не соответствовал официальным советским ценам, во-вторых, деньги в руках населения были фактически обесценены, так как покупать было нечего.

Другим средством расхищения явилось установление чрезвычайно низких цен на подлежащие обязательной сдаче сельскохозяйственные продукты{128}. С помощью соответствующей наценки для дальнейшей продажи в Германию общество торговли с Востоком создавало особую категорию цен — «шлюзовые цены» — еще один путь для того, чтобы свалить на советское население часть военных и особенно оккупационных расходов.

Оккупационные власти использовали недостаток предметов первой необходимости и продавали населению бросовые товары за высокую цену.

Эти мероприятия были дополнены целой системой налогов. ВА конце октября 1941 г. главнокомандующий сухопутными войсками издал «Временное распоряжение о взимании налогов и сборах», согласованное с гражданскими оккупационными органами, которое явилось для населения тяжелым финансовым бременем. Кроме этого, оккупационный режим осуществлял взимание различных дополнительных налогов. Так, в некоторых тыловых районах все взрослое население ежемесячно облагалось налогом «за обеспечение безопасности». В районе [136] Фатежа, который находился в ведении полевой комендатуры 668, все трудоспособное население в возрасте от 16 до 50 лет облагалось подушной податью в размере 200 руб. в год. Оккупационные власти взимали в ряде случаев даже особые налоги за окна, двери и «излишнюю» мебель.

Если рассматривать экономические мероприятия оккупационного режима в целом, то становится ясным, что уже в первые месяцы после начала войны в оккупированных советских областях была создана жестокая иерархическая система для ограбления экономики и населения, что полностью соответствовало политическим и экономическим целям немецко-фашистского империализма по отношению к Советскому Союзу. Переданные большей частью фашистской армии или доставленные в Германию продукты сельского хозяйства и другие товары способствовали улучшению снабжения продуктами населения Германии и в определенной степени улучшению системы снабжения германской военной промышленности. Если даже результаты этих мероприятий по расхищению не полностью отвечали запланированным цифрам в связи с нарастающим сопротивлением населения, то все же они были достаточно эффективными, чтобы ввергнуть население оккупированных областей в глубокую нищету.

4. Участие вермахта в преступлениях по отношению к советскому гражданскому населению в первый период войны

В соответствии с основной целью нападения на Советский Союз и уничтожения Советского государства главная политическая задача созданного немецко-фашистским империализмом на советской территории оккупационного режима состояла в том, чтобы уничтожить социалистический государственный и общественный строй и его органы. Эта общая для всех фашистских властей задача нашла свое яркое выражение в безудержном массовом терроре по отношению к советскому населению, который отражал реакционные классовые цели заправил Германии на новой степени эскалации преступлений империализма. [137]

Вопреки заявлениям, сделанным бывшими представителями военного командования гитлеровской Германии, о том, что террористические акции против советских граждан были применены только в ответ на сопротивление населения как своего рода репрессии, планы, разработанные перед нападением, как и первые мероприятия оккупационных органов, показывают, что террор и уничтожение советских людей являлись с самого начала основными принципами действий фашистов. Вооруженные силы гитлеровской Германии непосредственно после нападения начали создавать «режим ужаса» и вводить в действие преступные приказы и директивы, заранее разработанные фашистскими руководящими органами.

Преследуемые при этом в каждом отдельном случае цели были многосторонними. С одной стороны, фашистское командование намеревалось запугать население и отвлечь его от сопротивления оккупантам. Этот момент еще раз особо подчеркивался в приказе Кейтеля от 23 июля 1941 г., который в подтверждение «приказа о подсудности» требовал не только преследовать любое сопротивление наказанием виновных по суду, но и наводить такой страх, который сам по себе способен отбить у населения всякое, желание к сопротивлению. Кроме этого, основой массового террора являлись планы истребления отдельных слоев советского населения, причем всенародное сопротивление служило лишь поводом для того, чтобы замаскировать осуществление этих планов. Гитлер заявил по этому поводу 16 июля: «Эта партизанская война имеет и свои преимущества: она дает нам возможность истреблять всех, кто восстает против нас»{129}.

Тесное слияние этих основных аспектов фашистского массового террора особенно ясно выражено в распоряжении ОКХ, которое было отдано через два дня после приказа Кейтеля от 23 июля. Оно требовало, чтобы кроме беспощадного подавления активного сопротивления проводились«незамедлительные коллективные акции там, где замечено пассивное сопротивление». Подозрительных, вину которых нельзя было доказать, но которые были опасны«с точки зрения их взглядов и поведения», [138] следовало тотчас же передавать расположенным поблизости отрядам СС{130}.

Вопреки позднейшем утверждениям фашистского генералитета, открыто поддерживаемого буржуазной историографией от ее ультрареакционного до лжелиберального крыла, преобладающее большинство ведущих фашистских военных деятелей рассматривало осуществление планов уничтожения СССР и его населения как свою собственную задачу. Особенно наглядным примером этого является приказ командующего 6-й армией генерал-фельдмаршала Рейхенау от 10 октября 1941 г. «О поведении войск на восточном пространстве». Рейхенау заявлял в нем:

«Основной целью похода против еврейско-большевистской системы является полное уничтожение ее власти и истребление азиатского влияния на европейскую культуру... Солдат на Востоке не только воин, действующий по правилам военного искусства, но и носитель не знающей компромисса идеи нации... Поэтому солдат должен ясно понимать необходимость сурового, но справедливого возмездия по отношению к еврейскому недочеловеку... Снабжение продовольствием местного населения и военнопленных... является таким же неправильным пониманием человечности, как и раздаривание сигарет и хлеба... Следует также учесть, что устранение символов бывшего большевистского господства, в том числе зданий, отвечает задачам на уничтожение. Никакие исторические или художественные ценности на Востоке не имеют значения».

В заключение Рейхенау перечислил основные задачи фашистских войск:

«1) Полное уничтожение большевистского псевдоучения, советского государства и его армии.

2) Беспощадное искоренение чуждого нашей нации коварства и жестокости, чтобы обеспечить таким образом существование немецкой армии в России»{131}.

Этот приказ цитируется так подробно не только потому, что в нем, как ни в одном другом документе, суммированы политические, классовые цели германского империализма и милитаризма при нападении на Советский [139] Союз, но и из-за резонанса, который он нашел в высших военных кругах. Уже через два дня после его подписания начальник Рейхенау генерал-фельдмаршал Рундштедт ознакомил с ним всех командующих армиями и командиров корпусов группы армий «Юг», добавив при этом, что он «полностью согласен» с содержанием этого приказа, а также с тем, чтобы отдавать подобные приказы по мере необходимости.

28 октября 1941 г. генерал-квартирмейстер ОКХ Вагнер по приказу Браухича распространил эти положения на все группы армий, танковые группы и тылы германо-советского фронта. Следует заметить, что этот приказ, очевидно, настолько соответствовал собственным взглядам большинства командиров корпусов, что они, например Манштейн или Гудериан, взяли его за основу почти без изменений. Приказ и его распространение одновременно являются ярким примером роли генералитета в антисоветской пропаганде среди личного состава вермахта. Следует подчеркнуть, что проведенные на основе таких приказов военными и другими оккупационными властями террористические меры по отношению к советскому населению составляли главную часть фашистской программы уничтожения. Они были направлены в первую очередь против наиболее активных и сознательных сил — коммунистов, комсомольцев, а также руководящих работников в различных областях государственной и общественной жизни. Но фактически все население подвергалось жестокому террору.

Яркий свет на действия военных органов проливает распоряжение штаба 26-го армейского корпуса с характерным заглавием «Директивы по отношению к вредной и подозрительной части гражданского населения». В директивах советское население делилось на различные категории. К первой категории относились государственные и партийные деятели, члены местных и районных советов депутатов трудящихся, граждане, которые заслужили признание благодаря выдающимся достижениям, и «лица, внесенные в списки партизан». Ко второй категории относились члены и кандидаты в члены ВКП(б), а также комсомольцы, председатели или руководители колхозов и совхозов, «лица, не имеющие постоянного места жительства», лица, которые скрывают хозяйственные ценности, и жители, призывающие к «неподчинению» [140] оккупационным органам. К третьей категории относились жители, которые «открыто проявляли пассивное сопротивление», уклонялись от принудительных работ или участвовали во встречах и собраниях. В отношении первой категории директивы предусматривали немедленный расстрел, второй — заключение в концентрационный лагерь, третьей — «арест и избиение», а в случае повторных действий — также отправку в концентрационный лагерь{132}.

В имеющихся в нашем распоряжении отчетах о деятельности охранных дивизий, полевых и местных комендатур, отрядов тайной полевой полиции и групп управления контрразведки, а также в донесениях с фронта можно часто найти сведения, которые показывают, что на основании таких директив и указаний уже в первые недели и месяцы войны только военными оккупационными органами были расстреляны десятки тысяч советских граждан по самому незначительному поводу, зачастую просто потому, что они были «нежелательны» или «подозрительны». Иногда они передавались органам службы безопасности, что обычно также означало их уничтожение.

Упомянутые в отчетах концентрационные лагеря являлись дальнейшим звеном в цепи террористических акций и мероприятий по уничтожению со стороны оккупационных органов. Много таких лагерей было создано уже осенью 1941 г. в тыловых районах оккупированных областей. Брошенных туда советских граждан ожидала жестокая судьба. Нечеловеческие условия труда и жизни при катастрофически низких нормах снабжения вели к тому, что многие узники быстро погибали. Кроме этого, и гражданское население заключалось в конце 1941 г. по распоряжению командующего 4-й армией Клюге в лагеря военнопленных под Минском. Об условиях в этом лагере министерский советник Дорш докладывал Розенбергу: «В лагере военнопленных под Минском на территории размером с площадь Вильгельм-плац находится около 100 тыс. военнопленных и 40 тыс. лиц гражданского населения. Пленные, которые согнаны на эту маленькую территорию, почти не могут двигаться и [141] вынуждены отправлять свои естественные надобности на том месте, где они стоят». Далее Дорш докладывал, что пленные уже много дней не получают никакого питания и находятся «в связи с голодом в состоянии апатии, напоминая животных».

Одним из основных средств осуществляемого оккупационными властями массового террора являлась система заложников и их расстрел. Строгого применения в армии этого противоречащего международным соглашениям принципа особенно требовала известная директива Кейтеля «О коммунистическом партизанском движении в оккупированных областях».

Опубликованные документы дают представление о количестве расстрелянных заложников уже в первые месяцы фашистской оккупации. Характерно, что установленные ОКБ «нормы» зачастую значительно превышались и расстрелы в большинстве своем являлись актами произвола, так как между жертвами и «проступками», в силу которых их убивали, не было ни малейшей связи. Так, например, генерал-майор Эберхард, первый комендант Киева, в период оккупации расстрелял 400 граждан города, поводом для чего послужило повреждение узла связи вермахта, виновного не нашли.

Кроме того, оккупационные власти использовали заложников, чтобы заставить население выполнять свои распоряжения. Например, 14 ноября 1941 г. в Харькове по приказу коменданта города было расстреляно 50 человек и 1000 человек арестовано для того, чтобы заставить население принять участие в разминировании.

По мере усложнения положения фашистских войск на фронте и в их тылу поздней осенью 1941 г. система заложников приняла еще больший размах. Об этом наглядно свидетельствует приказ командира 30-го армейского корпуса подчиненным дивизиям в конце ноября 1941 г. Он требовал, чтобы в качестве возмездия за убийство или ранение «нескольких немецких и румынских солдат» во время нападения партизан во всех местах расположения корпуса тотчас же были взяты заложники из числа родственников партизан, все «подозрительные» лица, все члены и кандидаты в члены ВКП(б) и комсомольцы, все лица, занимавшие до прихода немецких или союзных войск государственные должности, и т. д. [142] Часть из них предписывалось расстрелять, остальных отправить в концентрационные лагеря. Одновременно расположенным в тылу фронта службам было приказано при совершении маршей всегда иметь с собой заложников{133}.

Осуществляемый вермахтом в районе операций массовый террор проводился частично во взаимодействии с подразделениями СС и военной полиции, использование которых в тыловых районах армий и фронтов было согласовано в апреле 1941 г. между генерал-квартирмейстером ОКХ и Гиммлером. Бригады СС, составляющие примерно до середины 1942 г. ядро этих сил, а также подразделения военной полиции были для этого временно непосредственно подчинены военному командованию в тылу. Так, части 1-й кавалерийской бригады СС в составе 162-й пехотной дивизии в августе 1941 г. по прямому указанию командующего тылом армий «Центр» генерала от инфантерии Шенкендорфа были брошены в район Припятских болот, где они отличались особенной жестокостью по отношению к местному населению. Командир 2-го кавалерийского полка СС, например, докладывал 12 августа о ходе акции на Припяти: «Нам не удалось полностью использовать приказ по уничтожению женщин и детей, так как болота, куда их загнали, были недостаточно глубокими для того, чтобы они могли утонуть. На глубине метра в большинстве случаев была твердая почва (очевидно, песок), так что болото не засасывало их». В заключение было отмечено, что акцию, в ходе которой согласно отчету было уничтожено 6526 человек, «следует считать удавшейся». Так же свирепствовали и другие подразделения СС. Так, командир 1-й пехотной бригады СС, сообщая о действиях своего 10-го пехотного полка СС 4 августа 1941 г, в районе Житомира, указывал, что только за один этот день было расстреляно 1385 евреев. «Благодарность и признание в связи с чрезвычайными успехами во время проведения операции», объявленные командующим 6-й армией в присутствии делегации вермахта и СС личному составу 1-й бригады СС, подтверждают лишь сделанный [143] выше вывод об отношении высшего командного состава к акциям по уничтожению.

Этот и подобные примеры разоблачают как грубую ложь утверждение Гальдера о том, что якобы до 1942 г., в зоне действия сухопутных войск войска СС не использовались для «особых акций».

Особенно, ярко видна роль вермахта как исполнительного органа по истреблению населения в его участии в систематических акциях массового уничтожения целых категорий советских людей. Для проведения этих акций руководство фашистской Германии, как уже было установлено при анализе планов агрессии и оккупации СССР, использовало специальные группы уничтожения, СС и службы безопасности. В этой связи следует указать на то, что специальное подразделение вермахта, пресловутый батальон «Нахтигаль» II отдела контрразведки ОКВ под командованием будущего боннского министра Оберлендера, осуществило первые массовые убийства советских граждан. Этот батальон, составленный преимущественно из тщательно подготовленных военной контрразведкой для диверсий, террора и убийств украинских буржуазных националистов, ворвался как передовой отряд немецких войск 30 июня 1941 г. в украинский город Львов. В течение семи дней продолжалась кровавая бойня, жертвой которой стали около 500 человек, среди них почти все представители интеллигенции. Фашистская контрразведка выбрала именно Львов — признанный культурный и научный центр Западной Украины, так как уничтожение интеллигенции в оккупированных восточноевропейских районах рассматривалось как существенная предпосылка для порабощения всех славянских народов.

Практикуемые здесь действия нашли свое непосредственное продолжение в поддержке и участии военных органов в акциях массового уничтожен», проводившихся отрядами СС и службы безопасности. Четыре боевые группы А, В, С и Д, каждая силой до батальона, с их отрядами следовали непосредственно за фашистскими войсками. Большая часть их злодеяний осуществлялась в спланированном взаимодействии с армией и ее тыловыми частями, которым они были приданы и частично подчинены. Тесное и «сердечное» взаимодействие боевых групп с военными штабами также неоднократно [144] подчеркивалось в донесениях. Характерным документом в плане отражения этого сотрудничества является распоряжение командующего тыловым районом группы армий «Юг» от 20 марта 1942 г. подчиненным ему частям и подразделениям. Генерал Рок требовал в нем оказывать действующему в его районе отряду службы безопасности под командованием Плата всяческое содействие и помощь в обеспечении оцепления при проведении всех акций.

Ознакомление дивизий и полевых комендатур с этим распоряжением осуществлялось через разведотдел тылового района сухопутных войск{134}. Сотрудничество между вермахтом и боевыми группами не ограничивалось, однако, лишь акциями поддержки. Кроме того, они получали приказы непосредственно от вышестоящих инстанций. Так, командование 11-й армии (Шоберт, позднее Манштейн) приказало боевой группе Д 7 августа 1941 г. «наряду с имеющимися задачами» обеспечить контрразведку в районе во взаимодействии с отрядами тайной полевой полиции. Командование той же армии приказало зондеркоманде IIв, относящейся к боевой группе Д, участвовать в акции, проводимой в январе 1942 г. подразделениями вермахта, во время которой следовало захватить наряду с партизанами и десантниками прежде всего коммунистов и евреев. После захвата Симферополя вермахт требовал от боевых команд ускорить «ликвидацию» части населения, так как району угрожал голод и нехватка жилья.

Так, только этот пример из района действий одной из одиннадцати немецких армий опровергает одно из утверждений реакционной буржуазной историографии.

Во многих случаях военные штабы требовали привлечения команд службы безопасности для помощи своим собственным подразделениям. Так, 3-я танковая группа (Гот, позднее Вейнхардт) объяснила следующим образом свою просьбу группе армий «Центр» послать ей команду службы безопасности в район действия ее 61-го армейского корпуса: «Дело идет о случае, которым может заняться только служба безопасности, тем более что 703-й отряд тайной полевой полиции очень загружен и в настоящее время действует во вновь занятых населенных пунктах — в Клину и Рогачеве».

Организация, подчинение и использование боевых групп СС и службы безопасности в полосе действия сухопутных войск (1941-1942 гг.)
  Группа армий "Север" Группа армий "Центр" Группа армий "Юг" Порядок подчинения Преимущественное использование
Боевые группы А В С, D Командующий тыловым районом сухопутных войск Тыл сухопутных войск
Боевые отряды 2, 3 8, 9 5, 11 а/б 6, 12
Специальные команды la, 1б 7а, 7б, „Москва" (со штабом в Смоленске) 4а, 10а, 4б, 10б Командующий армией Район боевых действий и тыловые районы армии

Военные штабы иногда ставили боевым группам дополнительные задачи по ликвидации людей, очевидно, в таком объеме, что, по мнению американского историка Пауля Гилберга, штурмбанфюрер Линдов из службы безопасности был вынужден заявить, что он «не палач вермахта». Гилберг, отметив большое количество подобных случаев, пришел к следующему заключению: «Генералы развили такое усердие и активность, что они прямо-таки толкали боевые группы на акции по уничтожению».

К этой области исследования относится также активное участие военных органов в осуществлении фашистской программы по «окончательному решению еврейского вопроса» в оккупированных советских областях. 13 августа 1941 г. ОКБ приказало во всех тыловых районах армий и групп армий создать гетто. Уже непосредственно в первые месяцы войны отдельные военные руководители начали создавать гетто, например, в Минске и других городах западных районов БССР. 12 сентября 1941 г. штаб оперативного руководства ОКБ, сославшись [146] на изданные в мае «Директивы о поведении войск в России», строго запретил любое использование граждан еврейской национальности в оккупированных советских областях для оказания услуг вермахту, исключая их работу в составе специальных рабочих колонн, находящихся под надзором. Это ограничение было оговорено, очевидно, в связи с использованием жителей гетто как рабочей силы. В этой связи следует заранее констатировать, что созданные в оккупированных советских областях гетто с их обитателями к лету — осени 1943 г. были почти полностью уничтожены. Советским партизанам, а позднее также наступавшим советским войскам иногда удавалось освобождать узников таких гетто. Например, партизанское соединение под командованием дважды Героя Советского Союза С. А. Ковпака во время своего легендарного похода в Карпаты спасло летом 1943 г. оставшихся в живых узников гетто западноукраинского города Скалат.

Хотя непосредственное осуществление описанных здесь массовых убийств советских граждан было поручено в основном СС и службе безопасности, военные органы проводили такие акции по уничтожению в широких масштабах самостоятельно. Например, 1-я пехотная бригада СС, которая в составе 6-й армии в районе Коростень, Черняхов, Житомир занималась «акциям» чистки», докладывала 10 августа 1941 г.:

«В Горошках дислоцирован 3-й батальон 375-го пехотного полка, входящий в состав 221-й дивизии службы безопасности. В течение восьми дней он очищал территорию. Евреев и большевиков расстреляли».

Областной комиссар г. Слонима (Белорусская ССР) Эррен писал в отчете в ноябре 1941 г. о методах истребления в своем районе:

«В сельской местности в течение некоторого периода вермахтом было проведено прочесывание, к сожалению, лишь в пунктах с населением менее тысячи жителей».

В начале августа 1941 г. генерал Зальмут, командовавший 30-м армейским корпусом, приказал убить всех евреев города Кодыма, использовав для этого специальное подразделение службы безопасности 10а и 300 человек из подчиненных ему войск.

Многочисленные документы свидетельствуют о массовом уничтожении советских граждан еврейской национальности местными военными комендатурами. Так, [147] комендант Армянска 26 ноября 1941 г. приказал расстрелять 14 местных жителей еврейской национальности. С беспримерным цинизмом комендатура Карасубазара (Крым) докладывала 14 декабря 1941 г.: «76 мужчин, женщин и детей — евреи деревни — четыре дня назад доставлены на свалку и оттуда не вернулись».

Следует добавить, что в докладах речь идет чаще всего об акциях по массовому уничтожению мирного населения, независимо от партийности или национальности отдельных лиц, так же как и в тех случаях, когда говорили о расстрелянных «партизанах», даже если это касалось детей и стариков.

Иногда военные инстанции жаловались на действия боевых команд. Но эти жалобы были направлены не столько против акций по убийству, сколько против методов их осуществления. Так, 11-я армия приказала действующей в ее районе боевой группе Д проводить ликвидацию людей лишь на значительном удалении от штаба армии и вообще «незаметно». Некоторые командиры воинских частей издавали специальные распоряжения подчиненным им частям, в которых запрещалось без приказа принимать участие в массовых экзекуциях, присутствовать на них или фотографировать, но сами одновременно оказывали этим боевым командам всяческую помощь.

К преступным методам, которые использовались немецким фашизмом как по отношению к собственному, так и к другим народам, относилась также так называемая «программа эвтаназии» (уничтожение больных). Эта программа убийств, в разработке «законных» основ которой принимал участие бывший боннский статс-секретарь Глобке и жертвами которой, по последним подсчетам, только лишь в немецких лечебных учреждениях и концентрационных лагерях были 95 тыс. человек, осуществлялась также и в захваченных советских областях. Участие органов вермахта в этих преступлениях ясно видно из целого ряда документов.

Так, например, под руководством гарнизонного врача, д-ра Раковского, находившегося в подчинении военного коменданта Киева, в октябре 1941 г. личным составом войск СС было расстреляно около 300 больных, находившихся в психиатрической клинике города. Остальные больные были уничтожены в последующие месяцы. [148] В Полтаве солдаты боевой группы С по договоренности с комендатурой в ноябре этого же года убили всех больных местной больницы, страдавших заболеваниями нервной системы. В ноябре 1941 г. командир 11-го танкового полка 6-й танковой дивизии полковник Колль, будучи комендантом Калинина, также приказал расстрелять 10 душевнобольных больницы в Бурашево на том основании, что для них нет ни помещения, ни питания.

Особенно ясно видно отношение штабов воинских частей к программе эвтаназии на примере судьбы больных лечебного учреждения в Макарьево (в полосе действий 18-й армии группы войск «Север»). В середине декабря 1941 г. 2-я пехотная бригада СС, действовавшая в тыловом районе этой группы армий, обратилась через своего бригадного врача штурмбанфюрера д-ра Элиеса к командованию 28-го армейского корпуса с предложением ликвидировать около 230 душевнобольных женщин, находившихся в больнице. В письме к командованию 18-й армии (Кюхлер) командир корпуса ответил На это предложение следующим образом:

«Оставлять этот чрезвычайно опасный очаг непосредственно за передовой линией зимних позиций и в районе дислокации войск нежелательно. Кроме того, обитатели этого учреждения, с точки зрения Германии, не являются ценными».

Этот комплекс вопросов обсуждался уже с разведотделом 1-го армейского корпуса, который был полностью согласен с командованием 28-го армейского корпуса. Подразделение службы безопасности под командованием Губига и Тоссно дало согласие на проведение необходимых мер. Следует добавить, что речь идет здесь вовсе не о личном мнении, противоречащем взглядам высшего военного руководства. Уже 26 сентября 1941 г. Гальдер заметил по поводу беседы с генерал-квартирмейстером сухопутных войск: «Учреждения для душевнобольных в районе группы «Север». Русские рассматривают сумасшествие как что-то святое. Несмотря на это, больных следует умерщвлять». В заявлении, помещенном как сноска в военном дневнике Гальдера, также имеются процитированные выше слова. Гальдер утверждает, что он сделал эту запись с намерением выступить против действий СС в этом районе. Главное командование сухопутных войск якобы постоянно выступало против проведения подобных мероприятий. Но факты разоблачают [149] бывшего начальника генерального штаба сухопутных войск.

Сколько советских граждан стали жертвой политики террора и убийств, проводимой фашистским оккупационным режимом уже в первые месяцы войны, точно неизвестно. Однако одни лишь донесения об акциях, проведенных боевыми группами СС, дают возможность подвести ужасающие итоги. Согласно этим донесениям, общее число убитых боевыми группами А и С к середине октября 1941 г. составляло около 216 тыс. человек. В районе действий боевой группы В только лишь за октябрь было уничтожено 37 180 человек. Боевая группа Д приблизительно за этот же период сообщала об экзекуции над 31 767 коммунистами и евреями. Все это осуществлялось при поддержке, а во многих случаях и при непосредственном участии военных инстанций.

Взаимодействие подразделений СС и службы безопасности с вермахтом при осуществлении массовых преступлений по отношению к гражданскому населению уже в начальный период фашистской агрессивной войны было в определенной степени разоблачено на Нюрнбергском процессе против главных военных преступников. С тех пор историками были опубликованы и другие работы по этому вопросу. Несмотря на это, во многих источниках буржуазной историографии, особенно в ФРГ, бытуют утверждения, что военные не были посвящены в суть задач боевых групп и что они не участвовали в злодеяниях этих групп. Эта широко распространенная легенда, использованная защитниками фашистского генералитета на Нюрнбергском процессе и американскими военными трибуналами в обоих важных для установления истины последующих процессах — в процессе над боевыми группами СС (дело 9) и в процессе над главным командованием вермахта (дело 12), — является составной частью предпринятых с конца второй мировой войны усилий реабилитировать германский милитаризм. Эта легенда в принципе воспринимается и теми историками, которые в настоящее время, прежде всего под давлением все более веских доказательств, вынуждены частично подвергать критике действия руководящих военных инстанций фашистского государства. Если использованные при этом методы в отдельных случаях различны, то основная тенденция все же состоит в том, чтобы ограничить обвинения [150] в адрес военных тем, что они «вопреки своей совести», руководствуясь «традиционным повиновением», терпели эти акции уничтожения, причем сами они в большинстве случаев стремились обойти исполнение подобных приказов. В какие противоречия они при этом впадают, видно из книги X. Хене об СС «Орден под мертвой головой. История СС» (Гамбург, 1966-1967гг.), которая была перепечатана на страницах журнала «Шпигель» и таким образом настоятельно рекомендована широкому кругу читателей ФРГ. Хене, который стремился к «исправлению мнения об СС», хотя бы в плане частичной реабилитации этой преступной организации, не может обойти молчанием целый ряд фактов участия военных инстанций в акциях уничтожения, проводимых специальными командами. Ссылаясь на события в Польше осенью 1939 г., он говорит, что военные вскоре поняли, какие задачи ставились перед боевыми группами, и, цитируя проект приказа Браухича «Урегулирование использования охранной полиции и службы безопасности в составе сухопутных войск», констатирует, что армия согласилась «с почти неограниченной деятельностью боевых групп», но вслед за этим утверждает, что военные не подозревали об эскалации ужаса, наоборот, они рассматривали боевые группы как «обычные разведывательные органы для борьбы с противником на фронте». Если Хене приписывает фашистским военным в этой связи «странную шизофрению», то такая оценка удивительно точно характеризует его собственную аргументацию в отношении предмета исследования.

В действительности речь идет не о том, были ли фашистские военные круги посвящены в разбойничьи задачи специальных отрядов Гиммлера или Гейдриха при нападении на СССР. В этом нет никакого сомнения, если вспомнить их предшествующую деятельность в оккупированных странах Европы в связи с договоренностью между ОКХ и Гиммлером, а также подробные инструкции, данные войскам незадолго до начала агрессии против СССР. Скорее речь идет о том, что руководящие военные инстанции фашистской Германии при всей дифференцированности поставленных задач совместно с другими фашистскими исполнительными органами с самого начала принимала всестороннее активное участие в планировании и проведении массовых убийств советского [151] населения и, таким образом, являлись полностью интегрированным орудием власти в машине человеконенавистнической общей системы немецкого фашистского империализма.

Нельзя при этом не вспомнить варварские планы относительно Ленинграда и Москвы. В соответствии с ними оба города подлежали полному разрушению. Эта позиция Гитлера и ОКВ была подробно изложена в письме, подписанном Йодлем 7 октября 1941 г.{135}. Еще раньше различные органы нацистского государства, среди них руководящие военные инстанции, занимались планами относительно Ленинграда. В проекте донесения от 21 сентября 1941 г. Варлимонт развивал различные варианты уничтожения города и судьбы его населения. Его размышления оканчивались предложениями полностью изолировать город и обречь его жителей на голодную смерть. В следующую весну Ленинград должен быть захвачен и сравнен с землей{135}.

Эти садистские планы разрабатывались в начале ноября 1941 г. в штабе армии, осаждавшей Ленинград. В качестве «преимуществ» плана Варлимонт в первую очередь выдвигал следующее: «а) большая часть коммунистического населения России, которая находится среди жителей Ленинграда, будет истреблена; б) нам не надо будет кормить четыре миллиона человек»{136}. Отрицательным моментом, наряду с психологическим воздействием на немецких солдат, а также отрицательным пропагандистским воздействием на другие страны и на население оккупированных советских областей считалось то, что из города нельзя будет извлечь никакой пользы.

Фашистские военные круги делали, как известно, все, что было в их силах, для осуществления этих планов. Но героическое сопротивление советского народа и его вооруженных сил сорвало эти намерения.

Новая эскалация акций военных властей против гражданского населения началась с наступлением зимы и связанным с этим кризисом снабжения фашистских войск. От этого особенно пострадало население прифронтовых областей. У людей отбирали последние запасы продовольствия, зимнюю одежду. Одновременно жителей [152] изгоняли из домов и деревень, чтобы укрыть от непогоды солдат. И эти мероприятия характеризуют жестокие действия военных властей. Например, в директивах командования 59-го армейского корпуса по ведению войны в зимних условиях говорилось следующее: «Русская зима требует необходимых средств для защиты от холода... Их без промедления следует конфисковать у страны, отбирая у населения». В подписанном бароном Вреде приказе об эвакуации 290-й пехотной дивизии говорилось: «Каждый штатский (мужчина, женщина или ребенок), который будет находиться после 11 декабря 1941 г. в каком-нибудь районе расположения дивизии, должен рассматриваться как партизан и подлежит расстрелу на месте».

В результате подобных приказов улицы и дороги тыловых районов были наводнены толпами изгнанного населения, предпринимавшего отчаянные попытки найти где-нибудь пристанище. Подобные действия дополнялись разрушениями, произведенными фашистскими войсками при отступлении зимой 1941/42 г. Их начали еще до того, как после совещания с Гитлером 21 декабря ОКБ отдало приказ об их широком применении.

О том, как хозяйничал вермахт в оставляемых им областях, можно узнать хотя бы по отданным войсковым штабам распоряжениям о выполнении приказа ОКВ. Здесь уместно процитировать отрывок из такого распоряжения, отданного командиром 27-й танковой дивизии 29 декабря 1941 г.:

«4. Тыловым отрядам и арьергардам производить (при самом строгом руководстве со стороны соответствующих начальников!):

а) разрушение (поджог) всех населенных пунктов. Использовать специальные команды для поджога деревень, лежащих в стороне от путей отступления;

б) уничтожение наличных средств транспорта и имеющегося скота;

в) уничтожение или приведение в негодность всех имеющихся продуктов».

Специальные команды разрушения в полосе действия 39-го армейского корпуса под командованием генерала Арнима заботились о том, чтобы уничтожить каждый дом, каждое пригодное для жилья строение. В приказах предписывалось не обращать внимания на население. [153] Советский гражданин, отказавшийся оставить свой дом и двор, расстреливался. Американский журналист Генри С. Кэссиди, посетивший оставленные 3-й танковой группой районы северо-западнее Москвы почти сразу после их освобождения советскими войсками, сообщает: «Ночной Клин был городом ужаса. Когда мы прибыли туда 9 декабря, город был окутан полнейшей темнотой, чернели сожженные домашние очаги, в оставшихся домах полностью отсутствовал свет... Шоссе на западе представляло собой еще более ужасную картину. В первой же деревне у шоссе еще дымились обуглившиеся руины. Там у немцев еще было время перед отступлением произвести поджоги. Следующая деревня Петровское не была разрушена... Там немцев застали врасплох».

В своем яростном стремлении к разрушениям фашисты не останавливались даже перед уничтожением всемирно известных памятников культуры. В Клину был полностью разграблен музей великого русского композитора П. И. Чайковского, в городе Истре был взорван построенный в 1654 г. и реставрированный Казаковым и Растрелли Ново-Иерусалимский монастырь... Рейхенау так сформулировал задачи войск в своем приказе «О поведении войск на Востоке»: ни исторические памятники, ни произведения искусства не должны приниматься во внимание... И действительно, варварская сущность германского милитаризма, основывавшаяся на антикоммунизме, особенно ярко проявилась в его первом большом поражении во второй мировой войне. Битые фашистские генералы, отступая, превращали целые области в пустыню. В связи с неописуемым ужасом, который внушали мирному населению оккупационные военные органы, возникает вопрос, не было ли среди военачальников, ответственных за действия вермахта, каких-нибудь признаков протеста. На этот вопрос, так досконально исследуемый буржуазной историографией как повод для реабилитации вермахта, можно лишь в исключительных случаях ответить положительно, и только лишь говоря о начальном периоде второй мировой войны.

Однако подобные протесты не получили какого-либо ощутимого резонанса в высших кругах военного командования, так как противоречили поддерживаемым верхушкой генералитета целям войны фашистского германского [154] империализма против польского и других европейских народов.

Что же касается преступлений фашистов против первого в мире социалистического государства, то поиски признаков настоящего противодействия им со стороны представителей военного командования как в период планирования, так и во время их непосредственного осуществления напрасны. Гудериан, Манштейн и другие, готовые, по их же собственным высказываниям, выступить против Гитлера, когда речь шла о принятии спорных военных решений, и рассматривавшие это впоследствии как проявление военной ответственности и личного мужества, по-видимому, не только не усматривали в имевших место уже в первые месяцы агрессивной войны массовых преступлениях против советских людей никакого повода для протестов, но и, более того, активно выступали в их поддержку.

Этот факт признается лишь отдельными представителями буржуазной историографии, например К. Мюллером, Ю. Фестом и другими, и то с оговорками. К тому же они пытаются снять вину с генералитета и германского милитаризма в целом, объясняя причины такого поведения главным образом следствием проникновения нацистского режима и фашистской идеологии в вермахт, а не усматривая их в реакционной системе самого германского империализма и милитаризма, вызвавшей к жизни фашистское государство и сделавшей возможными его преступные агрессивные действия.

Буржуазно-империалистические интерпретаторы истории, говоря о военных преступлениях оккупантов против СССР, исходят преимущественно из «идеологизации ведения войны». За этой формулировкой скрывается стремление приспособить антикоммунизм к варварской военной идеологии германского милитаризма в целях устранения всех сомнений о характере этих преступлений, совершавшихся верхушкой генералитета.

Немногие объективные протесты со стороны представителей офицерского корпуса против преступлений вермахта исходили не от генералитета, а от офицеров, занимавших низшие должности. Примером этого служит донесение, представленное в начале января 1942 г. командиром 52-го пехотного полка майором Реслером командующему IX военным округом генералу Шнивиндту, [155] в котором он выражает свое потрясение и возмущение ужасной кровавой резней, свидетелем которой он стал в конце июля 1941 г. в Житомире.

Этот и другие примеры протеста со стороны офицерского корпуса вермахта оказались, однако, неэффективными, поскольку они не привели к активному противодействию. Они остались безуспешными еще и потому, что эти офицеры не имели связи с силами антифашистского движения Сопротивления, возглавляемыми КПГ, самоотверженная борьба которых за окончание войны путем устранения фашистского режима и создания истинно демократической и миролюбивой Германии до сегодняшнего дня умалчивается или клеветнически искажается буржуазными идеологами.

Немецкие антифашисты во главе с коммунистами после нападения на Советский Союз усилили борьбу против государственно-монополистической фашистской системы в Германии. С первого же дня КПГ разоблачала реакционный классовый характер этого нападения{137}. Ведя с самого начала бескомпромиссную борьбу против фашизма и войны, она в своем обращении к немецкому народу и немецкой армии от 6 октября 1941 г. провозгласила, программу национальных антифашистских действий.

Исходя из разработанных в решениях Брюссельской и Бернской партийных конференций КПГ стратегии и тактики, партийное руководство дало в этой программе точную оценку создавшейся после 22 июня 1941 г. обстановки и сформулировало дальнейшие задачи антифашистской борьбы. На первом месте стояло требование к немецкому народу взять судьбу Германии в свои собственные руки для быстрейшего окончания войны и достижения почетного мира путем свержения фашистского режима. Программа вместе с тем давала ясную характеристику новой Германии, которая должна быть создана как свободное демократическое и миролюбивое государство без варварского господства монополистического капитала и юнкерства, в котором место человека в обществе определялось бы не богатством и происхождением, а его способностями и трудом.

Эта новая Германия, как далее подчеркивалось в программе, должна была проводить политику мира и дружбы со всеми народами, являясь равноправным государством наряду со всеми другими{138}.

Программа действий КПГ была обращена кс всем противникам фашистской диктатуры и развязанной ею войны с призывом объединить усилия для совместных действий. Эта программа эффективно поддерживала самоотверженную борьбу, ведущуюся коммунистами и другими силами антифашистского блока как в самой Германии, так и в других странах. Борьба немецких антифашистов объединялась с борьбой всех истинных патриотических сил в порабощенных фашистским германским империализмом странах, в особенности с освободительной Отечественной войной народов СССР. Советский Союз и Красная Армия были величайшей надеждой и непосредственными союзниками всех этих сил. [156]

Дальше