Предисловие ко второму изданию

Не помню, когда возник замысел. Может, до того, как возникла самая мысль о писательстве. Детство моё оказалось приварено к стальному сюжету войны и с вечера 21 июня 1941 года разворачивалось день за днём на фоне незабываемых сводок Совинформбюро, многие из них я и поныне помню дословно. С войны не вернулись мои кузены. А поражение моей любимой Красной Армии? О ней сложено было так много песен, звучных и звонких, и мы так самозабвенно распевали их в нашем детском саду № 31 города Киева: "Смотрите, родные, смотрите, друзья, смотри молодая подруга моя, — в бою не отступят, врагу не уступят такие ребята, как я... Наша поступь тверда, и врагу никогда не гулять по республикам нашим!". Какими словами описать наше недоумение? Враг не гулял, он овладел, не оставив нам ни вершка, Украиной, Белоруссией, братскими и недавно воссоединёнными Молдавией, Литвой, Латвией, Эстонией, он был на Дону и Северном Кавказе и вышел к Волге в таком месте, что на карту больно было глянуть. Боль поражений...

Сталин был любимым отцом и учителем нашим, за него мы, не медля, отдали бы свои мальчишеские жизни. Невозможна ненависть сильнее той, что приходит на смену столь большой любви.

Мои военные реминисценции стали забираться в тексты, где войной и не пахло и где они были неуместны. Потребность написать книгу стала насущной. Но писал я по памяти, под рукой не было многих необходимых материалов, и ссылался порой на авторов, не заслуживающих этого звания. Во 2-м издании приходится не только исправлять ошибки, но и оговаривать ссылки. Тем паче, что под рукой теперь есть книги, на которые не стыдно сослаться.

Комментарий к жуковским мемуарам хотелось написать давно, и я соединил оба замысла — комментарий к мемуарам и соображения о причинах и следствиях разгрома Сталиным РККА. Обе темы скованы историей, над сюжетом её не совершается насилия. Мемуары маршала, охватывая этот период, называют многих участников драмы и описывают обстоятельства, которые именно Жукова привели на его место в войне. Переписывая книгу, я не стал менять этого, так как, со всеми оговорками, речь идёт о величайшем полководце ХХ века, о том, кто, скажем прямо, определил ход событий на Восточном фронте.

Переписывание далось не легче написания. Перечисление и разбор множества странных совпадений, связанных со Сталиным, привёли меня к тому, что, завершая работу, я смиренно повторяю слова Флобера: "Работа не может быть окончена, она может быть лишь прекращена". Те, кто будет писать об этом после меня, возможно, используют книгу, важнейшим итогом которой я считаю именно сопоставление этих недоказуемых и на чей-то взгляд ничего не значащих случайностей.

Некоторые читатели 1-го издания книги выражали кто недоумение, а кто и ярость промелькнувшим на страницах её, особенно во 2-й части, призванием к незабвению памяти честных солдат германской армии, павших на просторах СССР. Конечно, нетрудно обойти молчанием тех, кто воевал за неправое дело, особенно в такой войне, какая велась против народов СССР. Но я не холодный историк, я писатель и в качестве такового, признаюсь, при написании книги ставил целью не только воспроизведение событий, но и другие цели, учитывая, что следующие за нами историки и писатели начнут свою деятельность там, где мы завершаем свою. Это поколение и сформирует этику своей эпохи.

Движущая сила этики, особенно в наши драматические дни, когда борьба цивилизации за выживание снова стала буднями планеты, уже не вызывает сомнений. Теперь уж соединение этики с историей никому не покажется лишним. В прошлом пренебрежение этикой нанесло урон послевоенному развитию Европы обручением всех немцев с гитлеризмом, а русских со сталинщиной. Забвение доблести германских солдат многих из них швырнуло на неонацистские сборища, где их кресты приветствовались рёвом и честные вояки получали суррогат признания. Обижено два поколения немцев. Они не пошли бы к неонацистам, если бы в своё время советским ветеранам позволено было встречаться с ветеранами вермахта, как это делается теперь — увы, со значительным опозданием.

Сталин спрятался за нападением Гитлера. После войны на немцев пало клеймо сотрудничества с нацизмом. А клеймо сотрудничества со Сталиным пало на советский народ, ибо КПСС, вопреки очевидности, отрицала секретные протоколы к германо-советскому пакту и с ними агрессивность Сталина. Война и связанные с нею боль и горечь двух обманутых народов вместо фактора объединения стали барьером, а ложь надолго отделила народы СССР не только от немцев, но даже от вчерашних союзников.

Странные вещи происходят ныне в исторической науке. Лучшие книги о нашей войне написаны не нами, а историками английскими или американскими{1}, притом в выражениях, которых российские авторы сторонятся ввиду наличия в обиходе (нередко со времён войны) арсенала наработанных словесных штампов весьма ограниченной выразительности. Иностранцы, поражённые нашей войной, эмоциональности не стыдятся и в результате ошеломляют нас описанием наших же страданий. Даже ход событий на советско-германском фронте впервые последовательно изложен не русским историком, что было уже не просто правом, но обязанностью российской науки.

Я не сдерживал эмоций. В оправдание своё приведу фразу из книги английского историка, тоже не сдержавшего эмоций, когда описывал страшный 1941-й год:

"Всё, что Сталин и Ставка швырнули в заслон, целые эшелоны армий, брошенные одна за одной, было сметено валом поражений. Три миллиона военнопленных в германских руках и численность Красной Армии, павшая до наинизшей точки войны, являются плачевным доказательством упорной и бессмысленной расточительности в обращении с огромными армиями и бездушного равнодушия к их судьбе". (Джон Эриксон).

Пересмотр истории неизбежен при завершении любого её этапа. Даже Гитлер находит открытых апологетов, о Сталине и говорить нечего. Многие не знают правды о преддверии и начале войны. Немало российских авторов из кожи лезет вон, представляя поражения первых лет спланированным стратегическим замыслом, а Сталина великим полководцем. В зарубежных исторических исследованиях эти книжонки не упоминаются, что, честно говоря, успокаивает.

Цель этой книги — отделить вождей от партий и партии от народов.