10. Великий вождь и учитель
Представим ход его мыслей.
Он прибирал к рукам власть, а она начинается с полиции и армии.
С полицией было несложно. Для полицейских ищеек глава партии делался хозяином автоматически. К тому же ищейки не обладали ни популярностью героев Гражданской войны, ни присущим военным чувством собственного достоинства, расправляться с ними в случае нужды было легче.
Но в армии назначение Ворошилова не прибавило Сталину авторитета. Гражданская война создала имена столь громкие, что носителям их приходилось улыбаться даже вопреки желанию. Бойцы, воевавшие под их началом, разнесли их славу по стране и продолжали ширить её и творить легенды о своих командирах, а заодно и о себе. Лишь сочетание с их славой могло создать славу вождю, собственной у него не было, её предстояло придумать.
Оседлать армию было не просто.
Что ж, непримиримые погибнут случайно, других удалить по возрасту, третьих перевести на гражданскую работу и убрать потом, незаметно. Кого-то раскидать по заграничным миссиям, поближе к линии огня, подальше от Москвы. Если выживут, связи с единомышленниками всё равно ослабнут. Кого-то купить, кого-то повязать женщиной, кого-то рассорить. В этом хорошо помогает повышение не по заслугам. И вообще, больше выдвигать молодых и в Гражданской войне не прославившихся...
Военные гадали о его причастности к смертям, но ему-то гадать не надо было, он знал. И не только о прошлых, но и о грядущих. Вполне здоровые служки социализма трудились вокруг, а он уже знал , кто из них и сколько проживёт. Список был — и вот пополнился участием молодых!
Уже давно вождь не ведал пощады и не ждал её, готовя то, что замыслил. Но покушение теперь, когда армия в руках своего человека!..
С усиленной охраной пришло некоторое спокойствие, и он, с присущей ему холодной яростью, сказал себе: "Военные нужны поглупее и попослушнее. Значит, сделать вид, что веришь в ведомственное недоразумение, улыбаться и ждать, ждать, пока можно будет уже не сажать — убивать! Перебить всех, кто мешает абсолютной власти над армией. Чтоб от одного имени трепетали".
Не тогда ли он задумал убить кого-то из соратников, того, кто будет всех популярней? То-то славно: приблизить соперника, представить лучшим другом, такими именно словами скорбеть о нём после убийства, приписанного тем, кого наметил перебить, имея теперь уже повод для жесточайшего террора.
Наверно, тогда он и задумал это. Жутко, но логично. Ему нужна была не просто власть, но власть абсолютная. Командармы должны быть послушны, как темники Чингиз-хану, как сардары шаху Аббасу. Навытяжку стоять будут!
А военные, не любя Сталина, всё же обрадовались нежданным добродушием. Обрадовались, что всё обошлось, что Охотников, Петенко, Геллер{15} завершили образование в академии, заняли свои командные должности и работают на благо РККА и общего дела.
Ведь они были люди. И уставали от вражды.
Но не он. Он знал, на что идёт, и чётко определил последовательность.
Сперва завладеть полицейским аппаратом. Любой ценой. Удачная, вся будто сама по себе и у всех на глазах смерть Дзержинского диктует тихое отравление интеллектуала-наркомана Менжинского и назначение на его место аптекаря Ягоды. Сделать так, чтобы устранение противников не надо было оправдывать идеологией. Чтобы устранение кого угодно вообще не надо было оправдывать. А с армией не спешить, благо, во главе свой, карманный нарком. Создавать себе военную славу, чтобы постепенно встать вровень, а там и над всеми этими легендарными по их заслугам в Гражданской войне. Ворошилов первую статью напишет, а там и другие, из них верный круг формироваться будет, кадры Московского округа в первую очередь...
До поры он заигрывал с армейским руководством и спешно истреблял политических противников. Времени у него было в обрез, и он, конечно, допускал ошибки. Но они сходили ему с рук.
Почему?
Кратко эти причины уже перечислены, кроме одной, самой главной: Сталин уже наработал культ и усилиями прессы, целиком подвластной партаппарату, успел представить себя по крайней мере в одном качестве — наследника Ленина, самого верного и любимого его ученика. Культ Ленина стал главной задачей прессы и радио. Именно с этой целью проведена была невероятно дорогостоящая и так оправдавшая себя радиофикация страны, своими проводами проникшая с ежедневной промывкой мозгов в самые глухие углы, куда вели хоть какие-то дороги. "Все мы люди, управляемые по радио" — горькая эта поговорка известна людям моего поколения. Решающее значение имело создание областных и районных радиокомитетов, работавших под бдительным оком партаппарата и вещавших многократно в течение каждого божьего дня так, что имя Сталина повторялось рядом с именем основателя государства Ленина в примитивных на первый взгляд сочетаниях типа "... под знаменем Ленина-Сталина" или "ленинско-сталинская практика", а затем, после опубликования ужимок его ума, уже и "...ленинско-сталинская теория".
В этой связи понятно высказывание Бухарина, относящееся ещё к 1928 году: "Это Чингиз-хан. Он всех нас передушит." Можно понять обречённость противников Сталина перед лицом миллионной партии, самозабвенно скандировавшей его имя, можно понять угнетённость не только политиков, но и военных. Эта угнетённость усиливалась сознанием того, что царская охранка была школой для трудных подростков по сравнению с новым р-р-революционным институтом ВЧК, а революция, после всех принесенных на её алтарь жертв, банально завершается контрреволюцией, и они не находят точки опоры, чтобы противостоять этому. Личный террор? А потом?
(Ах, как не надо было тогда думать о том, что потом...)
Апатия военных, помимо осознания Сталина как жуткого противника, помимо традиционного для легитимных режимов (генсек изощрялся и преуспел в том, чтобы представить режим своей власти волеизъявлением партийного большинства) и нежелания армии вмешиваться в дела, не относящиеся к обороне, дополнительно объясняется тем, что военные устали от политической возни и трескучих революционных фраз, от всего этого братства отрядов летучего пролетарского гнева против ярма эксплуататоров. Они устали от крови Гражданской войны и своего участия в ней. Можно лишь пытаться представить муки совести Якира за его участие в расказачивании Дона. Не исключено, что они обессилили его, когда пришло время решений и бездействие означало смерть. Быть может, думал он не столько о том, что выполнял тогда свой революционный долг, сколько о том, чем обернулась революция, и это лишало его воли к жизни. Жизнью его была революция и построение идеального социализма, этому он посвятил её и за это, сжав зубы, шёл через хаос Гражданской войны. Ибо насилие и ужас её были безмерны.
Кто из военных первым повернул голову в сторону своей страны?
Якир. В коллективизацию он, единственный среди военных полный член ЦК, обратился к Сталину с просьбой смягчить положение голодающих крестьян Украины.
Надо помнить, что была коллективизация для Сталина. Он озлился. Отказать не посмел, но посоветовал Якиру больше заниматься военными делами.
Поздно Якир спохватился. Поздно. Слишком было поздно. Повторяю ещё и ещё, ибо основой России, нравственной и экономической, хоть и подорванной революцией, но все ещё живой, было крестьянское хозяйство. Уничтожив его, Сталин оставил Россию без моральной основы.
После раскулачивания, рассорившего крестьянство, коллективизации, морально его растлившей, и убийственного голода, раздавившего его и физически, и сознанием полного бессилия перед властью, управление страной нормальными методами стало невозможно. Выход был один — в диктатуру. Сталин это понимал, потому и осуществлял так бестрепетно.
Ну какой здравомыслящий администратор возьмёт власть в стране, где ликвидированы основы общества и товарных отношений? Это же путь в уголовщину! На этом этапе Сталин оторвался от соперников. Только другой тиран, готовый продолжать репрессии — а иного пути не было, раскулаченные ещё не все вымерли, и уж они, прекратись репрессии, покатили бы назад, мстя за страшные муки и потери, — только другой тиран мог пожелать сменить этого и властвовать на крови. — Такого не нашлось.
Судьбоносный поворот крестьянства стал переломным в судьбе страны. Военные упустили тот момент, когда их поддержали бы десятки миллионов.
Так же прохлопали свой момент и генералы рейхсвера в 1933 году, за что немцы уплатили свою цену...
Или жизни миллионов не стоили жизни вождей? Жизни тружеников, их детишек-младенцев, их стариков, отработавших целую жизнь от зари до зари в зной и стужу и умерших от зноя, стужи и голода в теплушках или бараках или погребенных под развалинами своих прекрасных городов, не стоили жизни захребетников, которые никогда не трудились и ничего не зарабатывали?
Настало время определиться в понятиях. "История не имеет сослагательного наклонения"? Прошлое неотменяемо, но история имеет сослагательное наклонение, и наклонено оно в будущее. Именно поэтому мы не только смеем моделировать прошлое, но обязаны делать это, дополняя его поступками, которым желательно было свершиться — и которые не свершились. Речь идёт не только о выдающихся деятелях, они у всех на виду и поведение их вынужденно. Речь идёт о любом гражданине, осознавшем деспотизм деспота, имевшем доступ к нему — и не поднявшем на него руку. Это осуждение жертв террора, особенно болезненное потому, что участь их продолжает жечь душу. Осуждение за то, что они позволили закласть себя, тогда как любые потери в свержении тирана были бы в тысячи раз меньше потерь от его правления.
Впрочем, куда мы несёмся? Ведь ещё остаётся последний, но законный случай сместить некоронованного государя и спасти страну от слишком дорогих его услуг. Впереди XVII съезд ВКП(б) и возможность сместить генсека путём голосования. Для этого одно лишь и нужно: трезвая оценка достижений. Коллективизацию и индустриализацию увидеть и с точки зрения их реальности, и с точки зрения их стоимости. Белое увидеть белым, чёрное чёрным. Ещё не разверзлась пропасть, отделяющая Россию от остального мира. Ещё возможна остановка дальнейшего кровопускания в стране и реабилитация её в глазах других стран. Чистки и военные потери ещё за горизонтом, но кормчие умеют заглянуть за горизонт, не так ли?
11. Опрокинутый мир. Cъезд победителей
XVII съезд ВКП(б) — величайший позор той партии на все времена. Плюрализм и коллективность начисто отсутствовали в ней уже тогда. Не в меру заботясь о дисциплине, партия с самого почти начала стала орудием единоличной власти. А смещение лидера бесцельно там, где нет плюрализма.
XVII съезд показал это с позорной наглядностью.
Делегатов, свежеиспеченных партийцев из провинции, ждала столичная сытость и незнакомый им гостиничный комфорт. Их кормили и развлекали, их приветствовали и обслуживали так, что они сразу по прибытии почувствовали себя нужными, остро причастными делу, на которое их созвали: праздновать победу социализма, одобрить путь, по которому они к этой победе пришли и по которому пойдут в будущем. Путь, устланный костьми миллионов лучших людей России, пытавшихся этому пути препятствовать. Но в том-то и дело, что на съезде доминировали те, кто всего этого вовсе не сознавал и восторженным ревом глушил все голоса. Они не прозвучали, что не удивительно. Пышный приём с самого начала настроил делегатов голосовать за всё, что угодно, даже недослушав, лишь бы это исходило от адептов Сталина. Порядок отбора делегатов изначально оставил в меньшинстве тех, кто мог использовать трибуну в деловых целях. Сталин позаботился о том, чтобы этого не случилось.
Мы родились и выросли в атмосфере обожания вождя и ничего иного не знали, для нас это была данность жизни, привычная, как голубизна небес, и неизбежная, как смена дня ночью. Но установилось-то всё до нас, при поколении революционном, свергшем привычное и поставившем под сомнение не только голубизну небес, но даже веру в Бога. Перестать верить в Бога – и поверить в человека... Бесцельно спрашивать, как это случилось, ибо это случится на Земле ещё не раз. Одна из задач книги — дать хотя бы частичный ответ на вопрос о пассивности жертв чистки, включая тех, кто заранее предвидел роковой поворот событий.
Съезд был самороспуском партии. Он показал, что главной её функцией стало любование вождём и славословие столь унизительное, что в перспективе истории на это больно глядеть. Существование партии уже не бессмысленным стало, оно стало вредным. Подчинение дисциплине сковало лучших её людей, тех, кто ещё мог влиять на ход событий. В бурном море сложнейших политических течений ХХ века кормчий повёл судно, сбросив за борт штурманов с их лоциями и обсервациями и не слушая вперёдсмотрящего. Тот, кто сразу после съезда не поставил своей целью убрать Сталина, — до того, как он начал серию открытых убийств, их можно было предвидеть, если мыслить бесстрашно и не прятать голову в песок, — тот, кто затем стерпел принятие чрезвычайного законодательства, обрёк себя своей участи.
Несчастье-то в том, что не только себя. Но дальше они, осознав себя обречёнными, тогда уже не смотрели...
Съезд показал, что партия покорна воле генсека и полна энтузиазма, которым, с его подачи, готова накачивать страну. И страна с армией, потенциально сильнейшей в мире, повиновалась вождю. Но армия ему нужна была агрессивная, готовая к захватам. А верхушка РККА в лице ведущих её командармов всё ещё руководствовалась принципом несокрушимой обороны. Это был последний рубеж неподчинения воле вождя, рубеж достаточно мощный, чтобы надеяться отсидеться за ним до какого-то неведомого удобного случая. Армия, последняя надежда пассивной оппозиции, стала последним оплотом независимого политико-стратегического мышления. И порядочности, по строгим международным меркам.
И вот ведь ещё что: армия в лице её идеологического и стратегического руководства всерьез следовала прокламациям коварного сталинского правительства. Впрочем, нельзя исключать, что военные на самом верху, те, кто уничтожены были первыми, понимали удобство своего простодушия и серьёзного отношения к миролюбивым лозунгам и всяческим мирным инициативам. В такой позиции было то неоспоримое преимущество, что вождь никак не мог осудить её публично. Оборонительная поза армии воспевалась в стране и с международной точки зрения была неуязвима, а перевооружение её оправдано: если полезут, дать по зубам так, чтобы зубов не осталось.
Но такая армия вождю не была нужна. (Нужна ли она была стране, показала война.) Намерения Гитлера стали очевидны. Назревал передел мира, а он, вождь, оставался в стороне со своей миролюбивой армией, ведомой к тому же людьми, которые его самого всего лишь терпели и ждали удобного момента, чтобы сместить... От них надо было отделаться любой ценой, пусть даже ценой всей армии, если она так их чтит и к ним привязана. Притом скорее, пока армия не осознала, что осталась последним бастионом и не начала действовать.
Но для начала надо было освободиться от остатков так называемых порядочных людей в правительстве и от задавленных оппозиционеров. Не арестовать, арестованных освобождают и ставят во главе. Их надо убить. Убитых никуда уж не поставить, практической работы они не выполнят и массы за собой к указанной ими цели не поведут.
Но для такой чистки ох какой нужен повод...
12. Повод
Кажется, этой главе суждено быть кратчайшей. Суть (и жуть) её смысла читателю, уже подготовленному к этому, представлена будет единственной фразой: нет в мировой истории страницы подлее, коварнее, кровавее по последствиям, чем задуманное и осуществлённое Сталиным убийство Кирова. Именно такая популярная фигура нужна была тирану для разжигания всё ещё сырых дров всенародного остервенения и подозрения.
Конечно, от политического деятеля не потребуешь быть совестью эпохи или эталоном благородства. Но ведь и в подлости есть мера.
Не в сталинской. Его подлость была безмерна.
13. Съезд как пролог
Читатель уже понял, что кукушка из часов закуковала на XVII съезде. А обстоятельства были таковы:
Когда Киров был секретарём Ленинградского обкома, Якир в качестве члена ЦК, по просьбе Кирова, уделял внимание Ленинградскому военныму округу. Якир и Киров подружились — факт малоизвестный.
Итак, в январе-феврале 1934 г. состоялся XVII съезд ВКП(б) — Съезд победителей. Всё шло парадно, гладко, но при голосовании против кандидатуры Кирова в состав ЦК было подано 17 голосов, а против Сталина 111 — известный факт{16}. У Кирова был человеческий облик, а за Сталиным, после ряда загадочных смертей, включая смерть участника врачебного консилиума В.М.Бехтерева, уже потянулась репутация страшного человека. Популярность Кирова росла. Было даже внесено предложение избрать его Первым Секретарём, что Киров решительно отверг. Сталин понял: ещё неведомо для себя самого подрос преемник. Дав самоотвод и восхваляя Сталина, не готовый к браздам власти Киров подписал себе смертный приговор.
Летом того же года у Сталина произошёл конфликт с военными по поводу утечки за границу через посредство самого Сталина важной информации о реформе армии. Вероятно, он играл свою игру — устрашал Гитлера. Но не знал и не спросил, чем можно пользоваться для устрашения, а чем нет. В конфликт втянулись и штатские — В.Куйбышев, Предсовнаркома, и Серго Орджоникидзе, Наркоммаш, ближайший друг Сосо. На политбюро летом 1934 года Сталину задали вздрючку. Куйбышева конфликт буквально взбесил, и он резко осудил Сталина за вмешательство в дела, в которых тот ничего не смыслит. Возможно, этот рабочий эпизод не переносивший критики параноик-генсек воспринял как шаг к его смещению.
Тем же летом Гитлер расправился с соперниками в партии и штурмовых отрядах (Штрассер, Рем и другие). Работа была грубая, и Сталин сделал заметку на память. Всё лето он общался с Кировым, афишируя свою с ним дружбу. В Сочи поехал на отдых — с собой взял. Всюду таскал, в шашки с ним играл, вино пил. А северянин Киров страдал от жары и мучился бессонницей.
Летом 1934 года В.М.Примаков был переведен с должности зам. командующего войсками Северо-Кавказского округа на должность зам. командующего войсками Ленинградского округа. Вроде как повышение. Но Примаков не был фигурой, которую передвигали случайно. Волей Сталина его постоянно кидали с места на место, не давая засидеться и обрасти друзьями. Перевод в Ленинград во время, когда Николаева подстрекали к покушению, свидетельствует лишь об одном: Сталин желал, чтобы в момент убийства Кирова Примаков был как можно ближе к сцене и притом в значительной должности{17}.
1 декабря 1934 года в коридоре Смольного Киров был убит натравленным на него неврастеником Николаевым (см. о подобном убийстве Котовского. Любопытно, много ли сторонников Сталина погибло по мотивам ревности?) По сравнению с ликвидацией Рема это убийство было почти ювелирной работой. Но о предыстории его и таинственном исчезновении свидетелей слухи ходили даже в наши переполненные вождём детские годы.
Убив Кирова, вождь накалил обстановку и дал повод для принятия чрезвычайного законодательства "О мерах борьбы с врагами народа", каковое и принято было в тот же день, 1 декабря.
Спешил Сталин, спешил, это было очевидно. Стало ясно, что так называемые законы заготовлены впрок.
Вот уж это эшелоны власти встретили без благодушия. Чрезвычайное законодательство возбудило ужас. (По этим-то законам и судили командармов.) Однопартийцы потребовали объяснений. Снова выступил в общем послушный, как и все, воле вождя Куйбышев: кто подготовил законодательство? против кого? когда? заранее?
Но тут Сталин с карательными органами — они после смерти Менжинского контролировались им всецело — задействовал без промедления и как-то совсем уж не стесняясь. 25 января 1935 года Куйбышев приехал домой из Совнаркома, принял присланное ему лекарство — и умер.
Как и Кирова, его пышно похоронили, кремировали, так же замуровали в Кремлевскую стену — чтобы наверняка и никаких чтоб самозванцев. Так же назвали его именем город (Самару на правом берегу Волги, где города традиционно носили женские имена). Так же характеризовали — верный ленинец, убеждённый большевик... Как и смерть Кирова, смерть Куйбышева была цинично использована убийцей для сведения счётов с личными врагами.
Первыми в списке значились потенциальные вожди, величины, известные партии не менее Сталина, златоусты Зиновьев, Каменев, Бухарин и их товарищи.
Но что значит – известные партии? Партию обновляли энергично и целенаправленно. Старых партийцев, политкаторжан, объявляли троцкистами и исключали. Либо отстраняли под благовидными предлогами от занимаемых постов и отправляли на заслуженный отдых. Их места занимали молодые карьеристы, осознавшие выгоды функционерства. Перманентный набор новых членов привел к тому, что партия в массе своей уже не знала истории движения и привыкла, что у кормила Сталин. Ко времени Дела военных Зиновьев и Каменев, а затем Бухарин и Рыков большинству членов партии не представлялись теми блистательными деятелями, какими были в зените славы. Да их и к трибуне теперь подпускали только каяться. Люди грамотные, они давно уже поняли, что контрреволюция победила, что Сталин всё держит в своих руках, что жизни их и жизни членов их семей полностью в распоряжении тирана и он сумеет не просто уничтожить их, но даже извлечёт из этого пользу. Этот спектакль он свяжет с возбуждением в трудящихся прямой надежды на последующее улучшение их жизни и быта, на бесперебойное снабжение хлебом и снижение розничных цен на промтовары.
Представляется вероятным даже такое утверждение: пессимизм этих опальных деятелей роковым образом повлиял на последний потенциальный институт оппозиции — на армию.
Уже в деле Зиновьева и Каменева, которых судили сперва в 1935-м (тогда их приговорили лишь к тюремному заключению) всплыло отравление Куйбышева и убийство Кирова. Тогда это вменялось им не впрямую, но являлось как бы следствием их деятельности. Вот что инкриминировалось им, желавшим всё ещё на законном основании сместить мерзавца, узурпировавшего власть. Инкриминировалось отравителем-интриганом.
Вторично их судили в 1936-м и приговорили к смерти.
В феврале 1937-го арестовали последних соратников Ленина — Бухарина и Рыкова. Их пока не расстреливали. Нельзя же убивать надежду. Если ни одной идеологической фигуры не останется в живых, армия может выдвинуть собственную. Этого допустить нельзя.
Ликвидации последних оппозиционеров должно было предшествовать обезглавливание армии, уничтожение в ней потенциальных идеологических фигур.
14. Что было у немцев
У фюрера германского народа были свои трудности. Он был ефрейтор, солдат 1-й мировой войны. А повелевать стал генералами, людьми не только образованными, но в большинстве родовитыми. Пуще всего стесняла фюрера их обременёность предрассудками — моральными догмами и всякими глупыми принципами.
5 ноября 1937 года, уже после начала кровавой сечи в рядах РККА, состоялась встреча Гитлера с руководством вермахта. С 4:15 пополудня до 8:30 вечера в чрезвычайно узком составе обсуждались военные планы Германии. Присутствовали фюрер, заместитель министра иностранных дел фон Нейрат, генерал-полковник Геринг, адмирал Рёдер, военный министр генерал-фельдмаршал фон Бломберг, главнокомандующий сухопутными силами генерал-полковник фон Фритч и военный адъютант фюрера полковник Хоссбах, который вёл краткую запись беседы. Впервые перед высшим военным руководством Гитлер открыто высказал планы расширения жизненного пространства (Lebensraum) для германского народа.
Фон Фритч адептом фюрера не был, а фон Бломберг его обожал. Впрочем, разница в оценке вождя не отразилась на отношении военных к его планам. Оба осмыслили уроки Первой Мировой войны, оба стали приверженцами обороны и держались того мнения, что армия призвана защищать свои земли, а не посягать на чужие. Они не характеризовали планы поглощения Австрии и Чехословакии незаконными или преступными. Как солдаты, они понимали, что приглашены не для того, чтобы оценивать моральную сторону дела. Они предупредили, что в предстоящем конфликте Германии будет противостоять не одна Чехословакия, которая, кстати, тоже не должна быть недооценена, у неё хватит сил на первый, оборонительный этап войны. В войну несомненно вступит Франция, а с нею, конечно, и Англия. Для противостояния им Германия не обладает ни силами, ни ресурсами. Подготовка к такой войне — даже с сомнительным исходом — требует не менее десяти лет.
Записи Хоссбаха свидетельствуют, что спор заострился, хотя шёл в основном между военными и Герингом. Гитлер занял позицию молчаливого слушателя и, очевидно, был поражён, что его широкие планы не встретили ни малейшей поддержки.
Ему стало ясно, что военных надо менять.
Мины и под Вернера фон Бломберга и под Фрейра фон Фритча были заложены, причём под фон Фритча уже давно. СС мечтал о собственных формированиях, фон Фритч с презрением отказывал в этом. Гиммлер, ещё в 1936-м наткнувшись на жулика, шантажировавшего какого-то отставного капитана рейхсвера, педераста, однофамильца генерала, предложил дело фюреру. Тогда Гитлер воспротивился и велел выбросить всё вон и забыть.
А вдовец Бломберг в сентябре 1937 года на утренней прогулке в Тиргартене познакомился с милой молодой дамой. Совершенно случайно, конечно. (По другой версии дама была стенографисткой военного министра, но это кажется маловероятным в силу деталей, которые выяснятся буквально сейчас же). Эдна Грюн была на тридцать лет моложе фельдмаршала, и ничего нет странного в том, что вдовец влюбился. 22 декабря, встретясь с Гитлером на похоронах генерала Людендорфа, Бломберг неофициально просил разрешения рейсх-канцлера жениться. Фюрер не только дал согласие, но даже предложил вместе с генерал-полковником Герингом быть свидетелем на церемонии бракосочетания, которое просил не откладывать (на фоне острой внешнеполитической ситуации тоже выглядит невинно, даже в сопоставлении с недавней и, конечно, не забытой ноябрьской стычкой). Бракосочетание состоялось 12 января 1938 года.
И почти сразу начались анонимные звонки в штаб вермахта: хихикающие женские голоса выражали удовлетворение тем, что одна из них стала хозяйкой в доме военного министра. Оказалось, что Эдна Грюн — дама с прошлым. Она выросла в массажном салоне, содержательницей коего была её мамаша. Порнографические фотографии самой Эдны конфискованы и хранятся в полиции, она зарегистрирована, как проститутка, а в 1933-м даже произошёл скандал с клиентом, которого она якобы обобрала.
В деле явно было участие Геринга, мечтавшего о посте военного министра. Он же оживил ранее отвергнутые Гитлером инсинуации против фон Фритча. В жарком споре 5 ноября фон Фритч назвал взгляды Геринга дилетантскими, и рейхсминистр пылал местью. Да и Гитлер рвал и метал: его подставили, он опозорен, Бломберг обязан разойтись и подать в отставку, это провокация, это удар в него, в фюрера германского народа. И Фритч тоже, пусть уходят оба!
Они все большие актёры, эти политики...
Фон Фритчу устроили очную ставку с уголовником, и тот сказал: "Это он!" Фон Фритч ответил, что видит этого господина впервые. Гитлер не поверил главнокомандующему сухопутными силами, ему выгоднее было поверить подонку{18}. Фон Фритч потребовал суда чести, это ультимативный орган германской армии. Гиммлера, устроившего спектакль с уголовником, он вызвал на дуэль, но вызов так и не был передан секундантом, генералом фон Рунштедтом, который сохранил бумагу у себя, как сувенир: армия не желала унизить себя до дуэли главнокомандующего с гестаповцем.
Бломберг на аудиенции у фюрера, представ перед лицом необходимости как отставки, так и развода, развестись с женой отказался наотрез. Поняв, что скомпрометированный Бломберг всё равно уйдёт, Гитлер сбавил тон и даже посулил фельдмаршалу, что его снова призовут под знамёна, когда это потребуется рейху. С тем растроганный Бломберг и убыл — с женой, с полной пенсией и ста пятидесятью тысячами золотых марок куда-то в Италию, где и затерялся, к счастью для него, его след.
Дело Фритча тянулось. Суд чести под председательством Геринга в марте 1938 года признал Фритча полностью невиновным, но успешный аншлюс Австрии повернул к этому времени вопрос о руководстве вермахтом так, что Гитлер безопасно для себя отказался вернуть Фритча на пост главнокомандующего сухопутными силами. Он ещё в феврале, когда Бломберг и Фритч были освобождены от постов "по состоянию здоровья", Верховным Главнокомандующим назначил себя. Пост военного министра был ликвидирован. Вместе с Бломбергом и Фритчем ещё 14 высших генералов вермахта были уволены, а на их место поставлены более молодые коллеги, конечно, обрадованные назначением и тем привязанные к новому главнокомандующему.
Так окончился гитлеровский переворот в армии.
В июне, после неадекватной реабилитации фон Фритча, немало генералов заявили о желании подать в отставку. Новый командующий сухопутными силами вермахта генерал-полковник фон Браухич уговорил их не делать этого. Война с Чехословакией у порога, сказал он, вы не смеете уклониться от долга. Да и Фритч полагал так же. Во главе артиллерийского полка он участвовал в Польской кампании и был убит. Есть основания полагать, что он искал смерти.
Несколько слов об участниках драмы, о тех, кто ушёл, и о тех, кто выжил, чтобы ещё сыграть свою роль в истории.
Сразу по смещении фон Фритча Гитлер предложил его пост заместителю Фритча генерал-полковнику Людвигу Беку. Бек заявил, что отказывается занять пост, так как верит в невиновность своего командира. В связи с Судетским кризисом генерал-полковник Бек подал в отставку, не желая участвовать, как он заявил, в уничтожении своей страны. Впоследствии оппозиционеры именно его планировали поставить во главе государства по устранении Гитлера.
20 июля 1944 года генерал-полковник Бек застрелился после неудачного покушения, совершённого фон Штауффенбергом.
Для сравнительных жизнеописаний, подобных плутарховым, подходящую пару представили бы следующие две фигуры: генерал-полковник вермахта Фрейр Вернер фон Фритч и командарм первого ранга РККА Иона Эммануилович Якир. Как и Якир, фон Фритч был человеком чести и долга. Честь для германского офицера старой школы была дороже жизни. Слишком поздно фон Фритч понял гнусную роль, которую играл Гитлер в его деле. Было абсурдом верить подонку, которого умертвили впоследствии, и не верить фон Фритчу. Но сам фон Фритч верил в искренность Гитлера — до самого этого эпизода. "Это было не просто признаком хорошего воспитания, — замечает в книге о германском сопротивлении Питер Хоффманн, — это было наивностью". Такое замечание отзовётся болью в каждом, кто понимает трагедию лучших людей РККА, связанных долгом, честью, да и сознанием безвыходности своего положения.
Гитлер подчинил себе вермахт уже после того, как Сталин решил проблему оседлания РККА по-своему — так же грязно, как Гитлер, но ещё и кроваво. Оба преступника шли след в след друг за другом.
15. РККА и ее убийца
Жуков необоснованность репрессий в своих мемуарах подкрепляет ещё и высоким процентом командиров-пролетариев, выходцев из рабочих и крестьян, а также большевизацией армии. С позиции Сталина это вряд ли играло роль, и положение в армии он считал катастрофическим не потому что "70 процентов комсостава рабочие и крестьяне", но 30 процентов комсостава не рабочие и крестьяне или "более половины командиров коммунисты и комсомольцы", но половина не коммунисты и комсомольцы. Катастрофическим положение было потому, что верхний эшелон армейского руководства не был предан ему лично. Там немало было людей, служившие не Сталину, а стране. Людей, умевших мыслить. Разумеется, это и были самые авторитетные в армии люди.
Такие ему не были нужны.
Он уже обладал единоличной властью. Но понимал, что на агрессию толкнуть командармов будет нелегко. Их мировоззрение отточилось в ходе Гражданской войны. Естественно, это было оборонительное мировоззрение. Мыслящая верхушка РККА, именно та, которую любили и которой верили бойцы, считала, что строительство на своей земле куда перспективнее захвата чужой. Из соображений международного престижа Сталин о крахе капитализма вынужден был говорить лишь как о результате войны, которую сами же капиталисты и развяжут. Руки его были таким образом связаны, и наступательных настроений в армии насаждать он не мог. Политработники и командиры легально воспитывали армию в духе несокрушимой обороны, а Сталин, скрипя зубами, вынужденно терпел это, подозревая, что и командармы терпят его лишь до поры, пока он верен кредо Чужой земли мы не хотим, своей и пяди не дадим. За этой чертой их послушание могло завершиться.
А он стоял у черты. Хищники рвали мир на куски. Япония свирепствовала в Азии, Гитлер в Европе, Муссолини в Африке, а он через головы своих миролюбивых командармов не мог даже подобраться к столу, за которым сговаривались о разделе планеты. (До утра 22 июня 1941 года он так и не понял, что Гитлер не желал делиться.) Чтобы добраться до стола, эти головы, этих гуманистов-интернационалистов надо было убрать. А заодно их друзей. А заодно всех, кто не поверит их виновности.
На этом выстроилась массовость репрессий.
Гитлер, захватив власть, не стал рассчитываться со всеми. Из массы социал-демократов и коммунистов в лагерях смерти он уморил одиннадцать тысяч функционеров. Остальные не осрамили германскую доблесть в "стальных когортах" вермахта. Там они гибли, а не в лагерях смерти. И в плен сдаваться не спешили: ведь фюрер сразу повязал их кровавой порукой и в глазах русских сделал всех на одно лицо. Он с самого начала повернул войну так, что сделал германский народ заложником. Творя то, что творили на просторах России, немцы обречены были драться насмерть. И убеждённые нацисты и их убеждённые противники. Так и дрались. Кому хотелось допустить в опрятные германские городки досыта напоенного ненавистью российского солдата...
Одиннадцать тысяч уничтоженных Гитлером врагов нацизма никоим образом не должны противопоставляться миллионам сталинским жертв. Для обоих люди были материалом. Гитлер умерщвлял так же бестрепетно, но вдохновлялся иными критериями. Будучи весьма преувеличенного мнения о своих полководческих способностях, что и привело блицкриг к провалу, капрал тем не менее понимал: не любого назначишь полководцем, не любого даже выучишь, и действовал осмотрительно.
Но Сталин не был и капралом. Выдвижение кадров в СССР, весь этот формальный анкетный подбор, говорит скорее об обратном. Вождю от исполнителей нужна была прежде всего личная преданность. Да и то, по использовании знавшие слишком много подлежали уничтожению независимо от ранга. РККА не устраивала вождя именно в плане личной преданности, так как творцом её (как и творцом Октябрьского переворота, как и творцом Брестского мира, и профсоюзов, и оживления железных дорог, и многих иных дел) был Троцкий. Одного этого Сталину хватало, чтобы ненавидеть армию и подозревать, что она состоит из ставленников Троцкого (за исключением партизан Первой Конной.)
Гражданская война не обогатила Сталина военным опытом, но развратила ещё больше вседозволенностью так называемой революционной законности. Уж это он постиг. С Царицина начинаются его комиссарские подвиги. Первые жертвы сталинских репрессий — царские офицеры на службе РККА. Он грузил их на баржи и топил в Волге. Грамотные военные мешали партизанщине. Сталина и Клима Ворошилова из Царицина пришлось убрать и восстанавливать положение отчаянными усилиями. Этого вождь никогда не забыл Троцкому и Склянскому{19}.
Убыль кадров в Гражданскую войну вынудила прибегнуть к сталинскому комиссарству на Южном фронте, где он, при желании, мог бы выучиться хоть азам военного дела у полковника царской службы и будущего маршала Егорова. Но Егоров сильным характером не обладал, о сталинской практике в Царицыне, служа и там под началом Сталина, знал не понаслышке и, как офицер царской армии, попросту боялся этого монстра. В спорных случаях он оставлял Сталина перед лицом Троцкого, председателя РВС, а тот обладал достаточной властью, чтобы заставить выполнять свои приказы.
Последний класс своей военной церковно-приходской школы Сталин прошёл в Первой Конной, где самодурство его расцвело до степени неподчинения приказам по фронту и споспешествовало (чтобы не сказать больше) провалу наступления на Варшаву. Сталинский дилетантизм органично вписывался в партизанщину слесаря Ворошилова и едва грамотного вахмистра Будённого. О Будённом же Жуков написал, что он "...умел разговаривать с бойцами и командирами. Конечно, занятий, учений или штабных игр с личным составом он сам не проводил. (Конечно! Каково? — П.М.) Но ему этого в вину никто не ставил".
Сколько здесь всего, в этой фразе... Особенно, если учесть, что написана она ещё при жизни заслуженного коневода (кстати, пережившего Жукова). А ведь речь идёт о том, кто стал маршалом в обгон не ставших маршалами Уборевиче и Якире, Вацетисе и Каменеве (двое последних были главнокомандующими в Гражданской войне).
К Будённому вернёмся, когда начнутся кровавые игры Отечественной войны. Маршал, не способный провести штабной игры, назначен был руководить стратегическими направлениями — Юго-Западным (и, особенно, Резервным фронтом) в 1941-м и Южным в 1942-м, неизменно с гибельными результатами.
Пока обратимся к присвоению первых маршальских званий. Почему именно Ворошилов—Будённый—Тухачевский—Егоров—Блюхер?
Но сперва всё же надо хоть кратко напомнить о методах и этапах восхождения Сталина.
В отличие от Сталина-интригана, Сталин-политик ничего особо выдающегося из себя не представлял. Это поведано было ещё Эрнстом Генри (псевдоним журналиста С.Н.Ростовского, писавшего на международные темы). После публикации книги Эренбурга "Люди, годы, жизнь" сделалась, как говорили романисты прошлого, неловкая пауза: все ждали обещанных Эренбургом откровений о Сталине. Или, как минимум, оценки сталинской деятельности. Эренбург с его громадным талантом публициста мог попытаться это сделать. Он даже из единичных разговоров выжимал в своих "Годах" гораздые результаты.
Эренбург этого не сделал. Обошёлся общими фразами. Не мудрено. После осуждения культа Сталина на 20-м и 22-м съездах начался откат, и затрагивать эту тему стало боязно тому, кто желал опубликовать итоговую книгу своей жизни.
Тогда оценку Сталину, как мог, дал Эрнст Генри. В "Открытом письме", широко разошедшемся в Самиздате, он упрекнул Эренбурга в уклонении от темы и перечислил девять известных просчётов Сталина-политика, любого из которых в демократической стране было бы довольно, чтобы допустивший их деятель навсегда сошёл со сцены. В частности, существенно то, что именно его усилиями Гитлер пришёл к власти, так как Сталин обозвал германских социал-демократов "социал-фашистами" и запретил коммунистам любое сотрудничество с ними. Таким-то образом Гитлер и получил при голосовании большинство, а там уничтожил и тех, и других.
Здесь не место говорить о других просчётах Сталина. С точки зрения достижения своих целей просчётов он не допустил, так как никаких целей не преследовал, кроме одной: оседлания страны и укрепления режима личной деспотии ( что, с точки зрения новых историков , было благотворно для страны). Великий Сталин — это им самим созданный кровавый миф. Великий полководец, великий государственный деятель, корифей наук... Смешно.
Но великий интриган Джугашвили — это правда и это совсем нэ смешно. Интриган взобрался на вершину государственной власти и получил возможность действовать там по-азиатски в масштабах, неведомых европейской истории. Восточная непроницаемость и вкус к коварству в сочетании с широчайшим социальным движением дали уникальный по уродству сплав. Всё, что Сталин ни делал, он делал для создания образа вождя. В потребностях был скромен, в средствах неразборчив. Надо выдвинуться — что ж, и мокрое дело годится. Восхождение начал с убийства инкассаторов не из корысти. Утолением нужд вечно пустой партийной кассы обратил на себя внимание руководства социал-демократов, чего и добивался.
Введенный в ЦК, он переключается на дело опасное, но не чреватое опасностью для жизни — издание нелегальной газеты. (Он же и выдал охранке эту великолепно упрятанную типографию).
Не останавливаясь на всех этапах его восхождения, отметим лишь партийную кличку, её он, известный дотоле под разными именами, закрепил не ранее того, как уверовал в Ленина. Именно Ленин, понял он звериным своим чутьём, а не Плеханов, не Мартов, не Аксельрод станет лидером партии у власти. Джугашвили исчез, явился Сталин, верный ученик, несгибаемый ленинец, вилявший незаметно и на очень уж опасных виражах, например, когда решался вопрос о вооружённом захвате власти или о "похабном" Брестском мире, и Ленин сам на время оставался в меньшинстве.
Нетрудно представить ухмылки и ядовитые реплики в кулуарах съездов и конференций по поводу созвучия имён учителя и ученика. Но учителю было не до того, а ученик был низколобый уголовник. Он уже назначил себя в наследники и не забывал обид, он их складировал — до поры. Власть потому ему и досталась, что несравненно более интеллектуальные соперники в борьбе за власть его и в расчёт не принимали. Им и в голову не приходило, что он ими манипулирует. Полагали, что он за них цепляется, чтобы хоть в секретариате ЦК удержаться. А секретариат — это что? Клерки, машинистки. Сталин — начальник секретарей, архивариус партии.
Архивариус варил свою архикашу и превращал секретариат в Секретариат, в грозный орган власти.
Потом он принёс клятву на похоронах Ленина. Как отнеслись к этому другие? Да так, спокойно. Ритуал. Красивые слова, они привыкли к красивостям, сами грешили. Таков уж революционный стиль. "Клянёмся тебе, товарищ Ленин..." Не говорил ведь – клянусь, говорил – клянёмся... Зато народ успокоил: перемен больше не будет. Ленин — Сталин. Попугайное созвучие, но уголовник на интеллектуалов не рассчитывал, он целил в массу. И попал. Ленин — Сталин. Он хотел, чтобы сталь звучала в имени Ленина. Ленин умер. Сталин — это Ленин сегодня. Ленин крови не чурался, но власть не для самовозвеличивания взял. И удерживать её так, как делал Сталин, вряд ли стал бы. Власть была для него инструмент политики, в которой он и впрямь был гений и сравнивать его со Сталиным нелепо.
Когда Ленин умер, главный враг правящей коалиции (тогда была ещё коалиция Сталина с Каменевым и Зиновьевым), Троцкий, болел, отдыхал на Кавказе. Телеграмма почему-то запоздала. Сталин заботливо посоветовал не прерывать отдыха, ведь смерть Ильича не была неожиданностью.
Да, не была. Но такая удача: Троцкий уехал, и как раз в это время Ленин умер...
"Смерть Ленина дала Сталину необходимую для него возможность провозгласить новый культ — "ленинизм". Резким контрастом с характерным для Ленина отсутствием саморекламы явились внешние атрибуты этого культа: торжественные клятвы верности его памяти, перенос набальзамированного тела Ленина в Мавзолей в Москве, переименование Петрограда. Троцкий отсутствовал на похоронах Ленина — то ли потому что ему неправильно, как он утверждал, сообщили дату похорон, то ли в результате наступившего состояния безволия, отчаяния и изнеможения, и это помогло Сталину сразу взять на себя руководство новым культом. Смысл культа Ленина был ясен всем: если Ленин — Аллах, то Сталин — пророк его. Вместе с бесчисленными портретами и бюстами Ленина... пошла в ход и известная фотография, (явно сфабрикованная, даже для неопытного глаза), на которой изображены улыбающиеся Ленин и Сталин, сидящие рядом в атмосфере безмятежной дружбы летом 1922 года. Те немногие, кто знал, как в действительности развивались отношения между Лениным и Сталиным, благоразумно молчали. Однако о настроениях в партии ходили всевозможные слухи, наводнявшие Москву: Ленин будто бы просил яда, Ленин сказал кому-то незадолго до смерти, что его отравили, Ленин поправился настолько, что в октябре 1923 года съездил в Москву (этот слух, по крайней мере соответствует действительности) и, побывав в своём рабочем кабинете, обнаружил, что в его бумагах кто-то рылся".
Так оценил этот эпизод истории Леонард Шапиро в книге "КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ СОВЕТСКОГО СОЮЗА".
Борьба за власть продолжалась. После оглашения письма Ленина (так называемого завещания) на XIII съезде партии Сталин подал заявление об отставке. Знал, что делает. Удачные для него смерти всё ещё были единичными, его всё ещё считали за простака, и участники борьбы за власть всё ещё консолидировали силы. Как переходная личность, он всех устраивал. Толковый администратор. Трудоспособен. Многое держит в голове и координирует.
Знали бы они, на что он способен, что держит в голове и что координирует... Уйти не дали. Даже Троцкий проголосовал за Сталина.
Теперь, утверждённому третейским партийным судьёй между непримиримо настроенными группировками, ему с руки стало с их же помощью искоренять вражду в партии. Соперников искоренять. Как ему впору пришлась их грызня! А как он её лелеял... Под лозунгом "Единство!" сперва дезавуировать всех, отбить подальше от власти, не сразу насмерть. Смерть соперника — это пик удовольствия, венец интриги, когда можно разгладить усы и выпить стакан хорошего вина. С Каменевым и Зиновьевым против Троцкого, потом, когда этого главного врага не стало, а Каменев и Зиновьев в борьбе изрядно порастрясли пёрышки, взялся за них, сам оставаясь как бы в стороне, действуя исключительно в интересах партии, только ради единства в её рядах, только следуя заветам Ленина...
... которые сам и сформулировал в своей театральной клятве.
Итак, год 1935. В армии вводятся ликвидированные было революцией воинские звания. Значит, армию переаттестовывают. Учреждается не существовавшее даже в царской России и несколько опереточное воинское звание маршала. Естественно ожидать, что оно окажется присвоено самым авторитетным военным деятелям страны. В их число наравне с Тухачевским без сомнения входят учителя армии, командующие её западными приграничными округами — строгий Уборевич и добрейший любимец РККА Якир, трое соратников, понимавших друг друга с полуслова и во всех военных вопросах разделявших те же взгляды.
Но совмещение несовместимостей в рамках одного института — правило для того, кто желает властвовать. Любой из людей многим пожертвует, чтобы друзья его дружили между собой. Тот, кто желает властвовать, такой ошибки не допустит. По этому принципу подобраны были люди на ключевые посты всех наркоматов, комитетов и прочая. Кадры решают всё! По этому же признаку учреждён был и институт первых советских маршалов. Из командующих округами никто не стал маршалом, кроме Блюхера. Да и тот формально командовал не округом, а Особой Дальневосточной Краснознаменной армией, которая, возможно, для того лишь и не была преобразована в округ, как все остальные округа.
По окончании Гражданской войны командный состав Красной Армии не был однороден. К 1937 году, несмотря на удаление царских генералов, людей высочайшей культуры, типа Свечина и Снесарева, неоднородность не сгладилась.
"Подсчитано, что к 1937 г. около трёх четвертей всех командиров были обязаны своим положением и своим новым престижем исключительно Сталину и его курсу. Остальные были ветеранами Гражданской войны, в основном, принадлежавшими к высшему командному составу. Нетрудно себе представить, насколько сильным при таком положении вещей был карьеристский ажиотаж, царивший на служебной лестнице. Сложность положения определялась не только давлением снизу. Существовали трения и на верхах. Они вызывались системой политического контроля... С 1929 по 1937 год Политическое управление армии возглавлял Ян Гамарник. Он обладал качествами, непригодными для поколения коммунистов, выпестованных Сталиным: еврей по происхождению, умный человек, честный коммунист, убеждённый интернационалист. Рядовые младшие политработники, которых аппарат выпускал конвейерным способом, работали на низшем уровне рука об руку с красными командирами. Но на верхах, где ветераны Гражданской войны занимали большую часть командных постов, старшие и более образованные политработники не ладили с обычно малограмотными, хотя в военном отношении и заслуженными ветеранами" , — говорит об этом Л.Шапиро в своей книге.
Это точное, в общем, описание исчерпывающим не является. И ветераны не были однородны. Вместе служили умные, мыслившие и продолжавшие учиться и следить за развитием военной мысли, а по сути шедшие во главе её (и всё равно разные по личностным параметрам) "генштабисты" Блюхер, Гамарник, Егоров, Корк, Примаков, Тухачевский, Уборевич, Шапошников, Якир с одной стороны — и "партизаны"-конники Будённый и Ворошилов с другой. Так же обстояло дело на всех ярусах военной иерархии. Перед чисткой высший командный состав РККА включал в себя:
— офицеров старой армии, обладавших знанием военной науки и военным опытом. Социально они не были однородны: маршал из рабочих (по поводу чего, впрочем, существуют весьма обоснованные сомнения) полковник царской службы Егоров, маршал из дворян поручик Тухачевский, командармы — москвич-разночинец Шапошников и литовский крестьянин Уборевич;
— офицеров военного времени (комкор Ковтюх, штабс-капитан царской армии, впоследствии окончил Военную академию РККА; был заместителем командующего войсками Белорусского военного округа до Жукова);
— студентов и гимназистов, ушедших в революцию и, при выдающихся способностях, самоучкой приобретших военные знания (командарм-1 Якир, командарм-2 Примаков);
— выдающихся самородков практически без всякого регулярного образования (маршал Блюхер прошёл курс в академии германского Генштаба);
— недавних комиссаров, понявших перспективность перехода в комсостав (комдив, будущий маршал И.С.Конев);
— случайных людей, их в армии тоже было немало.
Алчную тесноту на служебной лестнице Сталин сам создал, подогревал и учитывал при аттестации. Он так уже был силён, что рекомендации его не оспаривались. Так силён, чтобы звания раздать, а не отметить ими по заслугам. И раздача так была рассчитана, чтобы посеять в армии ещё большую рознь. И в касту маршалов вошла пятёрка, в которой Сталин имел большинство.
Оно было замаскировано: двое из пяти. Формально и не большинство. Но двое не разлей вода конармейцев — и трое одиночек. Лишь Тухачевский был трудноуправляем. Но уж с этим ничего нельзя было поделать. Не присвоить маршальское звание Тухачевскому значило прямо со старта сделать это звание придворным. Так что и Тухачевский пусть послужит, слава имени его пусть послужит к вящему авторитету института маршалов. А расправиться, когда придёт время, с маршалом и вовсе любо-дорого.
Интриган с уголовным уклоном, Сталин знал характеры назначаемых и учитывал нюансы отношений. (При отсутствии столкновений, провоцировал их. Чем больше матерел у власти, тем это делалось заметнее, и совсем явно проступило во время Великой Отечественной.) Если он не побоялся ввести в институт маршалов двух кадровых офицеров царской армии, Тухачевского и Егорова, остаётся заключить, что эти двое не тяготели друг к другу.
Внешне всё выглядело если и не безупречно, то прилично. Снова напомню, что никто из командующих округами не получил маршальского звания. Выходило так, что звание давали как бы по должности. Маршалом не стал и Шапошников, окончивший академию Генштаба ещё в 1910 году, и это выглядело формальным объяснением критериев Уборевичу и Якиру. Дескать, не на что вам обижаться, вот и Шапошников... С нашего удаления не понять всей раскалывающей силы этого присвоения званий. Пришлось бы подробно рассказывать о деятельности всех участников драмы, чтобы дать представление о том, насколько неадекватно сравнение грамотного, умного и даже авторитетного Шапошникова с выдающимися полководцами-педагогами, строителями армии и любимцами войск Якиром и Уборевичем. Между тем все трое были аттестованы командармами первого ранга.
Л.Шапиро в своём исследовании не отмечает, что Сталин раскалывал армию намеренно. Но он прав, утверждая, что "...карьеристская толчея на служебной лестнице и трения на верхах между командирами и политработниками... вносили раздоры." Сталин использовал это, когда решил, что час расправы настал. Доносительство культивировалось в партии изначально. Но, быть может, массовый характер того доносительства, о котором говорит Жуков, в значительной мере стимулировалось этой толчеёй.
16. Начало армейских убийств
Время досказать об Охотникове.
В "Новом журнале № 219, в очерке Давида Хардина "Большое предательство", сообщено о судьбе героя.
"По так называемому "делу контрреволюционной группы Смирнова И.Н. и других" был арестован Яков Охотников, начальник Гипроавиапрома — Государственного института по проектированию авиационных заводов. В 1933 году он был сослан на три года. Архивная справка рисует его дальнейшую судьбу, типичную для тех, кто числился оппозиционером и поэтому в соответствии с директивой НКВД от 29 сентября 1936 года подлежал уничтожению: "Охотников Яков Осипович, 1897 г. р., еврей, хутор Новая Романовка, Бессарабия, беспартийный, образование высшее, начальник автобазы в г. Магадан. Приговорен Высшей Военной коллегией Верховного Суда СССР 7.03.37 к высшей мере наказания. Расстрелян 8.03.37. Реабилитирован 15.5.55. В партийном плане реабилитирован 16.05.1990."
(Интересно, что в партийном плане реабилитирован, лишь когда партия уже и не дышала. Но — реабилитирован.)
Д. Хардин, видимо, не знал, что оппозиционером Охотников не числился. Он, к чести его будь сказано, был им{20}. И все же, в отличие от тридцатых годов, в девяностые суд не счёл, что инцидент на трибуне Мавзолея 7 ноября 1927 года был покушением, а расстрел – адекватный ответ на удар по шее мудрейшего, и, главное, добрейшего отца всех народов.
Как оценить отношение к кадрам и рачительность использования их на ключевых постах, от которых зависит обороноспособность страны, если интеллект того, кто руководил проектированием авиазаводов в самое горячее для авиапромышленности время, несколько лет перед уничтожением гниёт в Магадане, руководя автобазой...
Шмидт, храбрейший комдив В.М.Примакова...
Или сперва о Примакове? Его взяли после Шмидта, вскоре. Значит ли это, что Шмидт его выдал? Но ведь впервые Примакова арестовали ещё в 1934-м, при переводе в Ленинград с Северо-Кавказского военного округа. Тогда он был освобождён якобы по личному приказу Ворошилова. Так что Примакова не было нужды выдавать. Да и о смысле этого перевода мы уже говорили. Своего отношения к генсеку он не скрывал. Шмидта взяли, как близкого и верного Примакову человека, чтобы логичнее выглядел арест самого Примакова. Тогда-то комкор Борис Фельдман, командующий Одесским военным округом, не пугливый и достаточно известный, чтоб именем его с конца Гражданской и до самого расстрела (в числе первых) звался Приморский бульвар в Одессе, буквально насел на Якира, побуждая его к действию: "Он же всех нас передушит, как котят!" ("Поздно, Боря, — наверное сказал ему Якир. — Поздно мы хватились".)
Примакова засадить... Да он Гражданской был из героев герой. Куда Чапаеву{21}. 14 рейдов по тылам Деникина и Войска Польского. — И ни единого проигранного боя.
Примаков-теоретик — работы в военных журналах, книга "Германский генеральный штаб". (Германский генштаб не зря привлекал к себе внимание командиров РККА.)
Примаков-дипломат — военный атташе в Афганистане, Китае, Японии.
Примаков-литератор — "Записки волонтёра", "По Японии", "Афганистан в огне" (он всегда был в огне, но об этом не вспомнили в 1979-м...) Кстати, Примаков — муж Лили Брик, отметим эту деталь, пригодится.
Примаков — личность державного замеса. Он не готов был наблюдать устранение достойнейших людей державы лишь за то, что они не согласны считать захватившего власть уголовника светочем мысли и отцом человечества.
Легендарный комкор (или все же командарм?), трижды орденоносец, писатель, заместитель начальника Ленинградского ВО, красавец, кавалер... Военные в ту пору обласканы были куда больше поэтов. Лиля Брик оставила Маяковского и после его смерти вышла замуж за героя-комкора.
Это знакомство и брак не из разряда ли сталинских удач? Столь явна параллель судьбе злосчастного военного министра рейха генерал-фельдмаршала фон Бломберга. Разве не напрашивалось свести неотразимую эрудитку Лилю Юрьевну с блестящим комкором? Зная об игре страстей и амбициозности роковых женщин, о близости искусства с новой властью, да вообще о влиянии Бриков на многие судьбы, так ли нелепо это предположение? Подтверждение его меня не удивит, опровержение обрадует. Лиля Юрьевна была дамой сильной и циничной, а любила лишь своего первого мужа Осипа Брика да красивую жизнь, так что союз с Примаковым был с ее стороны чистейший брак по расчету. Роль женщин в истории известна. Банальность этого замечания не должна мешать задуматься над тем, насколько прозрачна стала жизнь Примакова по вступлении в этот брак.
Кстати, младшая сестра, Эльза, многим известная как французская писательница Эльза Триоле, слабодушием тоже не страдала и низвела до ничтожества Луи Арагона, начинавшего ярким сюрреалистом, почти равным Элюару, а закончившего реалистом вполне серого свойства.
Судьба Примакова, люто ненавидимого Сталиным, была предопределена давно.
И вот Шмидт, отпетая голова, отчаянный даже среди храбрецов Червонного Казачества друг Примакова, соратник Якира, тот, кто всегда был впереди любой атаки, командир первого в РККА танкового тяжелого дивизиона...
Верил Якир в его вину? В какую? Троцкист? Навестил в тюрьме, это на грани реальности, но так было, Якир добился свидания, и герой из героев Шмидт, кавалер четырех Георгиев, два ордена Красного Знамени, расстрелянный петлюровцами и чудом возвращённый к жизни, ничего не боявшийся, слова не сказал другу Ионе?!
Влезть в шкуру Гутмана-Шмидта легче, чем в шкуру вождя. Будь ты хоть четырежды герой, а куда денешься, коли у тебя мать, или жена, замужняя сестра с выводком детей... А, может, и вовсе по-простому ему сказали, шершавым языком плаката: "Пикнешь — друг-надёжа твой тут и останется, по очереди на допрос ходить будете". Что, невозможно? Не сломался Шмидт, трижды раненый на полях Гражданской легендарный герой. Это ему посвятил свою "Думу про Опанаса" Эдуард Багрицкий. Молчал Шмидт{22} и думал: "Ты, друг-надежа, ты ж не дурак. Вот я перед тобой с запудренными синяками. Сам видишь, с кем имеем дело. Поднимайся же, пока у тебя целый округ".
Не поднялся Якир. Далеко от Киева до Москвы. Чуть шевельнёшься — и друзей твоих в расход. А Московский округ не расшевелишь, он не военный, он полицейский, там-то уж давно всё схвачено.
17. К вопросу о заговоре
Эпиграфом к этой книге поставлены слова, которые неловко произнести вслух: "Устранивший Сталина совершит благородное дело"{23}. Это же прямой призыв к заговору и даже к убийству.
А что же военные? Было ли что-то у них? Что?
Как уже замечено, военные не были ни однородны, ни едины. Большинство тех, кто стал жертвой Сталина, вначале имели все основания не опасаться за свою судьбу. Вот Егоров. Маршал был человеком Сталина. В конце концов, можно быть грамотным военным, храбрым в бою, но — мало ли маршалов, которые дрожали перед женами... В мирное время трудно упрекать военных, ставших чиновниками. Работают много, готовят армию к будущим испытаниям тщательно и грамотно, но уже в рассуждении того, что вести её в бой придётся не им. Роль сыграна, можно жить и наслаждаться жизнью в уважении и довольстве. И не лезть на рожон. Тем паче что Сталин к началу репрессий успел набрать в политической игре немало очков. Случись заварушка, маршал Егоров наверное встал бы на сторону вождя. Быть может, он сделал бы это, сочувствуя мятежникам, но ведь воинская дисциплина, верность присяге — не пустые же слова.
Кто же из них настолько проникся будущим, чтобы, если представится случай, переступить даже через это?
Вождь, конечно, не ошибся: первая восьмёрка жертв как раз и состояла из людей, подлинное отношение которых к нему не было тайной. Но толки о заговоре остаются чистой спекуляцией. Многие современники (я в том числе) счастливы были бы, найдись доказательство заговора командармов. Это была бы подлинная их реабилитация — не невиновности перед Сталиным, но невиновности перед страной и собственной совестью.
Увы, не только доказательств — даже свидетельств заговора нет, ни письменных (их, скорее всего, и не было), ни устных, хотя устранение Сталина было несомненным желанием каждого из его первых жертв. Кроме этой нелюбви к Сталину в сетях истории не осталось ничего. И это при том, что, в силу занимаемых должностей, первые жертвы общались со множеством людей, а через руки лубянских старателей прошёл после гибели военных пласт самого драгоценного человеческого материала, оставив лишь общие слова о желательности устранения вождя. Более того, потом сгинуло немало самих старателей, после них тоже остались протоколы допросов, но и в них нет ничего. Так что говорить можно — и то гипотетически — лишь об использовании ситуации, подобной той, какая сложилась в начале войны. Если даже после ужасающего головосечения 1937-1939 г.г. многие командиры пренебрегли в канун войны сталинским запретом на повышенную боеготовность{24}, то нетрудно представить действия таких ответственных военачальников, какими были командующие пограничными округами Уборевич и Якир. Не вступая в дебаты с кремлёвским горцем и не запрашивая помощи, они распорядились бы наличными силами в соответствии с данными разведки, координируя действия между собой. В таких условиях вождю оставалась лишь роль наблюдателя. Чрезвычайная обстановка de facto не оставляла ему свободы действий. И в этом — просчёт добросовестных и солидных западных учёных, вроде Дж. Эриксона, считающих, что и живые командармы не отменили бы трагических событий начала войны, ибо, дескать, у кормила всё равно оставался Сталин. Западные учёные в законопослушной ментальности своей и помыслить не могут о непослушании. Но при живых командармах события на советско-германском театре войны — если бы она вообще началась — развивались бы совсем по иному сценарию. Армия конечно не простила бы Сталину такого начала и ему не потребовалось бы обременять себя государственными обязанностями после чего-то, хоть отдалённо напоминавшего Минский или Киевский котлы. Да и в самом начале, в истерике 22 июня, некому было бы успокаивать вождя и уговаривать его вернуться к власти.
Возвращаясь к вопросу о заговоре, следует отметить, что единственное подобие попытки организации его имело место в Киеве, из чего следует, что Якир был наиболее последовательным противником диктатора. Когда Геллер и Рапопорт замечают, что Сталин всегда благоволил к Якиру, они основываются на внешней стороне дела. Никто не находился в большей опасности, чем тот, кому Сталин улыбался. Улыбался — не значит благоволил. Если вождь по отношению к Якиру никогда не допускал того хамства{25}, какое то и дело проскакивало в его отношении к Тухачевскому, это означает одно: к Якиру он относился со всей серьёзностью. Даже перечень близких Якиру людей, готовых за него жизнь отдать, был ненавистен диктатору: Примаков, Котовский, приемник Котовского гигант Криворучко, Охотников, Шмидт...
В исторических анналах имя Тухачевского перекрыло все другие имена и сделалось символом сопротивления командармов сталинскому дилетантизму. Тухачевский был старшим по званию и должности — маршал, первый заместитель наркома обороны, — так что в формальном плане это понятно. Понятно, но вряд ли справедливо. Тухачевский, блестяще одарённый во всех отношениях, был фронтальной фигурой РККА. Он представительствовал, выезжал с миссиями и участвовал в разного рода переговорах. Он писал книги и статьи, выступал с докладами и лекциями. Он был заметен. Но, фанатик военного дела, при всём своём заметном вкладе в перевооружение РККА (разумеется, совместно с аппаратом НКО и командующими западными округами) идеологической фигурой он не был. В заграничных поездках и контактах Тухачевский иногда вёл себя до удивления нескромно, даже вызывающе, что в его положении было и вовсе глупо. Это никоим образом не умаляет его военных талантов, но проясняет, что Сталину он противостоял как дилетанту, но никогда как сатрапу. На эту роль истории ещё предстоит короновать скромного Якира. Когда это произойдёт и произойдёт ли, предсказать невозможно.
Напомню канву киевских событий. Сталин велел Ягоде готовить фальшивый компромат на противников вождя, вменяя им в вину сотрудничество с охранкой. Составление фальшивок — рискованное дело, надо в совершенстве знать не только форму подачи, но и множество людей и обстоятельств. Поэтому Ягода велел сперва прокопать архивы. В архиве заместителя директора Департамента полиции Виссарионова сотрудник НКВД Исаак Штейн обнаружил изящную серую папку из тех, в каких бумаги готовят к докладу. Знакомясь с содержимым, он понял, что это документы о Сталине. Сперва Штейн обрадовался, но, прочтя бумаги, ужаснулся: это были донесения Сталина охранке. Штейн, прежде чем показать документы Ягоде, повёз их своему другу и бывшему начальнику Балицкому, главе НКВД Украины. Тот ознакомил с папкой своего заместителя З.Кацнельсона. Бумаги подвергли негласной экспертизе, и она подтвердила их принадлежность Сталину, почерк которого, впрочем, деятели НКВД и так хорошо знали. Лишь тогда Балицкий предъявил папку Якиру и Косиору. Так что в беседе по этому поводу участвовало как минимум пятеро: Косиор, Якир, Балицкий, Кацнельсон и Штейн.
Серая папка в корне меняла положение дел. Вернее, могла изменить, но при условии: армию поддержит партия. Лидерство Якира в противостоянии с вождём напрашивается потому, что бумаги из Москвы привезены были в Киев, хотя Косиор имел репутацию сталинца. Если бы сталинцем был и Якир, то поступок Штейна со товарищи можно бы квалифицировать как коллективное сумасшествие. Но они, работники ненаивного ведомства, были люди трезвые и отдавали себе отчёт в том, что такого рода бумаги безопаснее уничтожить. Из чего следует, что чекситы знали подлинное отношение Якира к Сталину. И что их решение показать серую папку было свидетельством их основательной веры в то, что авторитет Якира привлечёт к делу и Косиора.
Станислав Косиор стал видным украинским деятелем ещё в Гражданскую войну и Якира знал не понаслышке. Якиром трудно было не восхищаться, он был живой легендой и кумиром войск, и Косиор был таким же поклонником первого матерщинника армии {26}, как и любой боец и командир РККА. Не таким же, а куда большим. Он общался с Якиром в деле и знал государственность его мышления, огромную трудоспособность и цельную честность. Ответственность Якира была эталонной, это было качество, которого нельзя было достичь, на него можно было лишь равняться. Такие люди в любую эпоху в любой стране мира насчитываются единицами, и это Косиор тоже знал.
Но Сталин!.. Обнародовать такое о Сталине — да это же смертельная рана делу коммунизма во всём мире. Провокатор охранки во главе гигантской страны, демонстрирующей энергию и силу, пока мир барахтается в экономическом кризисе... Вот уж фарс так фарс. И какой кровавый!
Сотрудники НКВД принесли всё это добро помимо своего начальства самым авторитетным на Украине людям с одной целью: узнать, что с этим делать. (Все, кроме Балицкого, погибли. Это наводит на мысль, что утечка информации произошла через него. Не сразу...) Вопроса о доверии к вождю энкаведисты не поднимали, ограничившись представлением документов и выводами экспертизы. Вопрос не мог не встать сам собой. По соображениям советской государственности и идеалов коммунизма подозрения Косиором были отвергнуты. Данных для реконструкции обсуждения нет. Сохранились две достоверные фразы. Якир сказал: "За Сталиным мы пойдём с закрытыми глазами". (Так говорят во тьме, когда увидеть всё равно ничего нельзя.) — "Зачем же, — возразил Косиор, — за Сталиным мы пойдём с открытыми глазами." (Так говорят, когда видеть ничего не желают){27}.
Вот и всё, что побуждает думать о Якире, как о том, кто видел дальше других и готов был действовать, если армию поддержит партия и НКВД, хотя бы только Украины. Понимаю, что данных для такого заключения мало. Но смерть Якира, убитого сразу после фарса судебного заседания, его выкрикнутое в расстрельное дуло "Да здравствует Сталин!" (явно в защиту семьи) и особо злобная реакция Сталина и его клики на смерть Якира сильно подкрепляют такое предположение.
Теперь, когда Косиор отверг серую папку как фальшивку, не оставалось ничего иного, как доложить о её содержимом Ягоде, что означало — Сталину. Судьба всех, видевших документы, была предрешена.
Сталин принял известие о папке с выдержкой опытного провокатора: вот, дескать, опять подкоп под партию и государство. Он разумно не скрыл этого факта и разумно о нём не распространялся. Так, при случае, обронил что-то Хрущёву, поскольку тот, отряжённый на Украину, мог узнать о папке от случайно уцелевших или слышавших от третьих лиц.
В связи с этим вот ещё какое возникает соображение.
Сталин-то знал, что где-то в архивах, недоступные ему ввиду его высокого положения и невозможности лично заниматься пошлым поиском, лежат убийственные для него бумаги. Опасался, что они всплывут. Не при жизни, так после смерти, тоже страшно, ведь понимал, что входит в историю. Кто после его смерти будет заинтересован объявить фальшивкой подлинные документы? Никто, конечно! Об этом при жизни надо позаботиться. Значит, уничтожить свидетелей прошлых дней, этих политкаторжан, сумма их знаний может напомнить о его дружбе с провокатором Малиновским и тем прояснить картину провалов. А главное – дезавуировать доверие к архивам. На вершине власти, когда направление его мыслей стало руслом мышления прислуги, целесообразно было велеть ей стряпать архивные фальшивки на деятелей партии. Таким образом, при всплытии собственного его агентурного дела, и оно может быть объявлено фальшивкой. Причём, и устного распоряжения довольно для дела, лишь бы оно разошлось достаточно широко. Развести такую грязь, чтобы его собственная в ней утонула.
Ягода не посмел фабриковать фальшивки{28}. Не нашёл людей. Чтобы фальсифицировать историю, её надо превосходно знать. Вдоволь было ещё подлинных архивных дел. Но, решая направить усилия подчинённых на розыски подлинников, найти что-либо подобное он не ожидал. Если бы в ОГПУ всё ещё был Дзержинский, если бы в стране оставался Троцкий или хоть Каменев и Зиновьев могли бы взойти ещё на трибуну, серая папка означала смертный приговор Сталину: дело его друга Малиновского и конец провокатора, расстрелянного по приговору ЦК в 1918 году, ещё свежи были в памяти.
Но времена переменились. Соперники были устранены и раздавлены. А Сталин слишком был умён, чтобы показать, что сколько-нибудь папкой озабочен.
Но урок он учёл. Возможно, подлинность серой папки подсказала ему не использовать на процессе командармов красную папку с фальшивками, сфабрикованными в гестапо Гейдрихом с подручными. (Тот же почерк, что и в указаниях Ягоде...) Ведь не все, видевшие серую папку, были устранены, некоторых оставались ещё на своих местах (Косиор), и параллель чересчур была явна.
К началу 1937-го смерть Куйбышева и Орджоникидзе{29} и арест Бухарина и Рыкова развесили над страной тучи ужаса. На момент расправы с командармами Бухарин и Рыков были живы ещё. Оставаться с армией лицом к лицу, без политического прикрытия Сталин не желал. Пусть армия знает, что ещё живы партийные трибуны.
Трибуны, полившие себя помоями на прошедшем XVII съезде, изолированные от трибун, ставшие предметом уже не сочувствия, но осмеяния и сидящие за решёткой без надежды быть услышанными хоть в последнем слове.
У Шмидта следователи более всего выбивали имена, которые сами же и называли. Инкриминировали также умысел на драгоценную жизнь наркомвоенмора Ворошилова. Это он признал. Странно, что умысел на жизнь вождя обвинением не стал, несмотря даже на "уши отрежу". Сталин и в следственной кухне таких обвинений не поощрял. В то время – нет. Признаний из Шмидта не выбили, но изуродовали так, что вывести его на открытый суд было бы крайне не полезно, и героя убили 20 мая 1937 года, за несколько дней до ареста Якира, Тухачевского, Уборевича. От них требовали признаний в измене Родине, в связях с заграницей, в желании реставрировать капитализм. (Какой убийственной иронией звучат эти слова сегодня...)
Примаков терпел исстязания и не подписывал протоколов, пока на свободе оставался его друг Иона Якир, командующий Киевским военным округом, один из могущественных людей страны.
Он преувеличивал — и могущество Якира, и готовность это могущество использовать. Якир и имевший на него огромное влияние Гамарник несомненно глядели на вещи трезво. Никакого заговора в стране, пронизанной сетью НКВД-ОГПУ, состояться не могло. А открытый конфликт, кровопролитие в обескровленной стране ради спасения собственных жизней — чем бы тогда они от Сталина отличались?{30}
Тем и отличались.
Ничто не состоялось. Под грохот всенародных торжеств по поводу дарования народу солнца Сталинской конституции и эпохальных триумфов социализма, под проклятья врагам трудящихся, посягающим на счастье народа, на любимого вождя, подлый убийца тихо кончал по углам цвет страны. Военных разобщили. Тухачевскому то объявляли о поездке в Англию на церемонию коронования нового монарха, то вдруг о том, что на его жизнь готовится покушение (не дьявольский ли юмор?) и ехать ему нельзя, но он постоянно был затребован и вроде бы не имел оснований тревожиться. То же и с командующими округами: их вызывали в НКО и ЦК, советовались по разным вопросам, давали всё новые поручения и выбирали в почётные президиумы собраний. Их жёнам заботливый генсек наказывал беречь мужей, людей чрезвычайно ценных для державы. На последнем этапе Тухачевского сняли с поста заместителя наркома и перевели в Поволжский округ, якобы для непосредственного руководства войсками и современного их обучения, но арестовали в первый же день, не допустив к войскам. Якира известили о переводе в Ленинградский округ, вроде бы равноценный Киевскому, где он тем не менее сразу терял важный пост члена ЦК Украины. Тут же его вызвали в Москву, и он поехал и позволил арестовать себя, зная, чем всё кончится. Гамарник узнал о его аресте и застрелился, едва сталинские соколы поскреблись к нему в дверь. Вождь всецело контролировал положение. Факты делались ему известны ещё до того, как становились фактами, они лишь тенденциями были. В игре с командармами Сталин опережал их не на ход — на кон. Гамлетовские сомнения и желание заручиться одобрением возможно большего числа достойных людей погубили намерение, отвергнутое ещё на стадии разговоров.
Новые историки сделали из этого заговор. Словно даже заговор оправдывал разгром РККА, повлекший за собой трагедию войны.
Жаль командармов. До слёз. Но Сталин натворил столько, не оказавшись свергнут при их жизни. Этот упрёк трудно отвести.
Трудно. И всё же ещё два довода в пользу командармов.
Первый — командармы не были политики, они были солдаты, патриоты, работавшие по 16-18 часов в сутки, практически без выходных, ради укрепления обороноспособности страны в условиях дефицита всего — от металла для вооружения и боеприпасов до помещений для более или менее нормальной работы военных конструкторов, — притом работали в обстановке непонимания и непризнания нужд армии дилетантами типа самого вождя и его кавалерийских туповатых клевретов. На обучение армии, на её оснащение, на содержание огромного, всё увеличивавшегося армейского арсенала уходили их силы и время, да и того не хватало. Командармы, в отличие от вождя, ясно видели угрозу нацизма и необходимость парирования её путём военного превосходства. Они уже почти добились этого, что и показали — не без намерения устрашить агрессора — на манёврах 1936-1937 годов. Они, таким образом, могли уделять обсуждению политической обстановки в стране и сталинских козней лишь остатки своего более чем скромного досуга, тогда как всесильный диктатор, их усилиями освобождённый от практической работы во всех сферах народного хозяйства и обороны, планам уничтожения патриотов уделял всё своё время{31}. Об этом надо бы помнить тем, кто лёгок на упрёки командармам.
Второе — это фактор покатившейся по планете волны антисемитизма, возбуждённой гитлеризмом в Германии и не так легко отразимой, как некоторым кажется. Здесь надо отметить, хотя бы мельком, что чистка в армии не несла на себе национального оттенка, хотя успокоения ради первыми предусмотрительно схвачены были военные с нетипичными фамилиями. (Примаков, единственный носитель русской фамилии, русским не был.) А евреи среди верхушки РККА, как и латыши, украинцы, поляки, играли заметную роль. Громадна была в стране популярность Яна Гамарника, начальника ГлавПУ РККА, командарма 1-го ранга. О Якире сказано. Да и кроме них было немало евреев на постах командующих и заместителей командующих и начштабов округов, командармов, комкоров, комдивов типа Фельдмана, Славина, Аронштама, Шифреса, Вайнера, Туровского... Список можно продолжить без труда.
Никакое действие даже рассмотрению не подлежало авторитетными военными без ведома такой личности, как Гамарник{32}. Идеологическим лидером РККА он был не только формально. Мог он толкнуть армию к вмешательству в политическую жизнь страны при обилии евреев в командных кадрах и нарастании антисемитизма в мире? Он лучше других представлял, как завопит гитлеровская пропаганда по поводу свержения Сталина, как разыграет антисемитскую карту: вот, опять евреи варят свою кашу, не зря они, нацисты, обращают внимание мира на страшную еврейскую угрозу, на этот всемирный заговор, на вмешательство евреев в жизнь народов, ведомых своими любимыми вождями. У Гитлера в противостоянии с вермахтом были основания опасаться, что советские военные подадут дурной пример его собственным генералам, тоже оборонцам, тоже считавшим, что мир надо хранить, а не рушить, так что в интенсивности и истеричности антисемитской кампании сомневаться не приходилось. Опять вспомнили бы участие евреев в революции и всю уже как-то улегшуюся кровь Гражданской войны. Остервенение её было всеобщим позором, но командармы-евреи были к нему особенно чувствительны. И никакие соображения революционного запала и даже воинской дисциплины не оправдывали теперь в их глазах содеянного в страшный 1919 год. Тем паче в аспекте того, фарсом какой диктатуры обернулось свержение просвещенной монархии. Закрыть на это глаза они не могли. Судьба крестьянства не позволяла.
Последний из вышеизложенных тезисов относится лишь к разряду более или менее правдоподобных догадок. Но, когда речь идёт о мотивации, что такое вся история, как не предположения и догадки...
18. Чистка
Аресты военных начались в 1936 году. За единственным исключением: в июле 1935 года, первым среди всех и ещё за год до ареста Шмидта, взят был комкор Г.Д.Гай (первый командир Жукова). В то время он уже преподавал историю военного искусства в военно-воздушной академии.
Впрочем, аресты в армии шли постоянно. В двадцатые брали царских генералов, подлинных полководцев Гражданской войны — А.Е.Снесарева (он и вовсе был свидетелем подвигов Сосо в Царицыне, включая утопление барж с арестованными офицерами), А.А.Свечина и других. Их сперва увольняли.
И всё же начало чистки армии можно датировать 36-м. Брались ключевые фигуры, те, кто и на безрассудство способен был — умереть, но убить тирана. Брали тогда ещё скупо. Одним из первым взят был Примаков, в описываемое время зам. начальника Ленинградского ВО. Разведка традиционно находится в ведении зама. Вёл ли Примаков в Ленинграде собственное расследование обстоятельств гибели Кирова и исчезновения свидетелей? Если даже не вёл, материалы по линии военной разведки поступали и копились у него. Одного этого Сталину было довольно.
Но истории об этом ничего не известно. А — жаль.
События между тем пошли густо.
Серго Орджоникидзе, лучший друг вождя, гибнет прямо в своём рабочем кабинете в феврале 1937 года. По стечению обстоятельств, сам вождь находился у него "с рабочим визитом"{33}. Застрелен ли был Серго лучшим другом или доверенным чекистом, не суть важно. Вождям "по секрету" было сказано, что Серго не выдержал напряжения борьбы и застрелился. О пуле умолчали, дабы не возбуждать массы, и смерть объяснили разрывом сердца.
Дальнейший сценарий тот же: кремация, захоронение в кремлёвской стене, верный ленинец, лучший друг товарища Сталина, скорбь вождя, книги, портреты, переименование городов...
Что ж, не пытали.
График арестов (и казней) продуман был и выполнялся до часов, до минут. В уголовных делах Сталин опередил компьютер и пока остаётся непревзойден.
Предельно осторожно брали командующих округами.
Первым взяли Якира. И Уборевич был опасен, но Якир, отец солдатам, непререкаемый авторитет, был любимцем РККА и командовал округом, который — теоретически, конечно — способен был разметать всё на пути к Москве. Якира брать следовало деликатно, его и переводить некуда было, его знали и любили всюду. Тем не менее объявлен был перевод Якира в Ленинград — дабы подвесить его до ареста: уже не командующий КОВО, уже не даст приказа идти на Москву. Но и до Ленинграда допускать нельзя. Перевод мог вылиться в демонстрацию любви и при прощании на старом месте, и по прибытии на новое.
Командующих округами брали вагонным методом, впервые применённом на Примакове. Тот, правда, выбил чекистов и с личной охраной забаррикадировался в вагоне до получения гарантий от Ворошилова: ведь однажды Ворошилов уже велел его освободить. Только вдуматься в то, как подло, умно и коварно всё готовилось... Примаков был подлинно живой легендой Гражданской войны. Он даже среди командармов был героем. Его взяли самым первым и – отпустили под ворошиловскую гарантию, после чего он занял свою должность зам командующего войсками ЛВО. И теперь всякий арестованный надеялся, что это не конец и нарком одной своей властью способен освободить его и даже вернуть на пост... Какой подлый ход. И какой дальновидный. Конечно же, не ворошиловский, а сталинский. Но Якир гарантий не ждал и был взят в пути, кажется, в Брянске, сонным, 28 мая. Уборевича взяли 29-го, едва поезд вошёл под дебаркадер Киевского вокзала.
Вождь перевел дыхание. Одни командующие войсками без ремней и знаков различия сидят в камерах-одиночках под охраной таких псов, каких нет и в аду. Другие созваны на Военный Совет и от своих войск тоже оторваны. А в Московском округе войсками командуют свои люди.
Высший Военный Совет собрался 1 июня.
Так, внезапно, армии оказался предоставлен шанс.
В том, как собрали Совет, видна величайшая растерянность. Заседание, несмотря на исключительность его, проводилось в обычном месте, во 2-м доме наркомата обороны, то есть на территории армии. Охрана на таких заседаниях в зал не входит. Вождь оставался наедине с военными на протяжении нескольких часов. Все упущенные возможности демократического смещения вождя свелись к последней и уже не демократической. Армии в лице лучших — пока что! — её представителей, командующих округами, начальников управлений Наркомата Обороны, начальников академий дан был ещё один, самый распоследний шанс осознать, что начато её уничтожение по принципу отбора лучших. Дана была возможность выбрать между вождём и товарищами. Между изменником Родины, осуществлявшим подрыв оборонной мощи страны, губителем народов, самозванцем, величавшим себя их отцом, — и честными слугами отечества, хотя и не русскими, которых он так умело отобрал для первого хода своей игры и которых, ради спасения своей шкуры, подло обвинил в измене. Притом возможность выбора длилась не мимолётно, но часами — с докладом Ворошилова и лишь затем с появлением Сталина, который рвал и метал и подходил ко многим участникам вплотную с наглыми, вздорными репликами.
Раньше думай о Родине, а потом о себе. В ком не возопит этот десятилетиями вбиваемый в советских людей лозунг при сопоставлении с деяниями вождя?
Ход Высшего Военного Совета ранит душу ещё более XVII съезда. Гнусные реплики Сталина, выслушиваемые участниками Совета, из коих мало кто прожил год, вызывают зудящий вопрос: почему они терпели? Ведь не достойно честного армейского командира терпеть такое поношение. Зачем командарм Дубовой, не поверивший в виновность Якира и возразивший Сталину, не сделал знака товарищам? Все командиры были тренированные, физически сильные люди. Зачем гигант Криворучко не задушил подошедшего к нему с оскорблениями вождя, как сделал это потом с ударившим его следователем{34}, а остальные зачем не вскочили с мест и не схватили сталинско-ворошиловскую клику, не думая о том, что будет дальше? Что-то было бы. Всё лучше, чем было. Неужто ещё оставалось неясно, что, если в стране убивают фрунзе и котовских, арестуют якиров и уборевичей, а гамарники кончают жизнь самоубийством, то хорошего быть не может и действовать надо не рассуждая?
Пёстрый народ сидел в зале, даром что судьба почти всех сложилась одинаково. Сложилась потом, а во время заседания в большинстве своём они не сомневались в вожде. И он вышагивал перед ними в газетной броне всенародной истерической любви.
Как это знакомо...
"Так им и надо, — говорят современники. — Все они были подлецы!"
Ну да, что ещё проще, как не стрижка под одну гребёнку... И никто при этом не подумает, что погибшие получаются подлецы, а Ворошилов с компанией агнцы.
Все участвовали в подавлении народных движений. Но одних измучили угрызения совести, а других по этому же поводу распирала гордость, как Будённого, хваставшего подавлением басмачества так же, как рейдом в тылах Деникина. А это ведь было уже в тридцатые, а не в 1919-м, в котором не с нашими сегодняшними мерками судить, как отец убивал сына и брат брата.
Даже новые историки не смеют утверждать, будто чистка армии шла по профессиональному уровню. Уж в чём ином, но в отсутствии профессионализма командармов не упрекнёшь. Будённый же и Ворошилов были просто нули.
Вот эпизод, рассказанный Г.Иссерсоном в журнале "Дружба народов", № 5, за 1988 год:
Разбирается упомянутая работа Триандафиллова "Характер операций современных армий". Разбор проходит в ЦДКА под председательством начальника Политуправления РККА Гамарника. Присутствуют Тухачевский, Будённый, Егоров, Уборевич, Эйдеман, работники Штаба РККА, преподаватели и слушатели военных академий. Единодушная оценка книги — труд имеет большое научное и практическое значение для развития нашего оперативного искусства.
Будённый в резком (скорее, наверное, грубом) выступлении объявил книгу вредной, принижающей роль конницы и противоречащей духу Красной Армии. Это выступление вызывает весёлое оживление в зале.
Затем выступает Тухачевский, обстоятельно разбирает основные положения Триандафиллова и полностью соглашается с его выводами о необходимости технического перевооружения армии. Сказал, что конница не оправдала себя уже в Первую мировую войну, тем паче не сможет она играть сколько-нибудь важную роль в новой войне.
Это заключение вызывает бурю со стороны Будённого. Он сказал, что Тухачевский "гробит всю Красную Армию". Тухачевский, обратясь к сидящему в президиуме Будённому, с вежливой улыбкой говорит (маршал маршалу): "Ведь вам, Семён Михайлович, и не всё объяснить можно!" — и зал реагирует смехом.
Когда Пифагор доказал свою теорему, он принёс в жертву богам сто быков. С тех пор, если делается большое открытие, все скоты волнуются...
А открытие-то заключалось в том, что конница перестала быть главной ударной силой современной армии. На смену пришли железные кони.
Но если конница бесполезна, что же будет с Будённым и его другом Ворошиловым? Ну ладно, пока Главная инспекция кавалерии не подчинена Штабу РККА. Но ведь ясно, что это явление временное и положение этих товарищей незавидно, им не под силу конкурировать с современно образованными и куда более одарёнными коллегами-генштабистами.
Так что очень кстати гибнут в авиакатастрофе высшие офицеры Генштаба, ответственные именно за механизацию армии, среди них зачинщик этой всей кутерьмы, главный теоретик новой стратегии и тактики Триандафиллов.
Не чистка ли это, только ещё в скрытой форме?
По сумме деяний Сталина потомки вправе исходить из презумпции виновности. Пусть адепты Сталина докажут теперь, что авиакатастрофа, в которой погиб комкор Триандафиллов, друг Тухачевского{35}, не была подстроена с одобрения вождя. Пусть докажут, что не было попойки в Кремле вскоре после расстрела восьмерки и что дуб Будённый, заливаясь смехом, не говорил возбуждённо своему боссу: "Ну, объяснили ему, высоколобому? хорошо объяснили? всё понял?" А босс "в усах улыбку прячет"....
Брали лучших — тех, чьего интеллекта вождь опасался{36}. Тех, кто мог догадаться о подлинном смысле происходящего, скрытого под абсурдными обвинениями в измене Родине или сотрудничестве с иностранными разведками. Не интеллектом превосходил вождь тех, кого ликвидировал, а подлой решимостью, ханжеством и коварством. По этим статьям он был и остаётся недостижим.
Интеллекты высоколобых были ликвидированы.
Нули, возведенные в степень, остались нулями.
С ними страна вошла в полосу лихорадочной подготовки к войне.
С ними же и в войну вступила.
"Разгром Красной Армии силами НКВД — самое крупное по последствиям деяние Сталина. Исследовано оно пока ещё очень и очень слабо... Лишённые важнейших документов, мы не можем обсуждать проблему с достаточной глубиной. Попытаться восстановить ход событий, называя вероятные причины — вот, пожалуй, всё, на что можно сегодня рассчитывать."(В.Рапопорт, Ю.Геллер. "Измена Родине")
Гений всех времён и народов, великий вождь и учитель, отец трудящихся всех стран мира, вот он перед нами при свершении величайшего своего деяния — разгрома собственных вооружённых сил.
Потрясающая собранными "в пору глухую" фактами и вложенными эмоциями, книга российских историков была завершена в июле 1977 года. Дорого она им обошлась. Один уплатил за неё инфарктом, другой инсультом.
С тех пор пал СССР и открылись архивы — следственные дела, нередко сфабрикованные над трупами командармов, чтобы задним числом небрежно оформить их уничтожение. Вышли труды, описывающие машину уничтожения, начиная от ареста и до выстрела в затылок, часто лишь минутами отделённого от вынесения приговора, который всегда "обжалованию не подлежит". Ссылаюсь прежде всего на капитальную по объёму и уже не раз упомянутую книгу акад. О.Сувенирова "Трагедия РККА. 1937-1938". И что же? Обогатилась история объяснением причин террора?
Военный историк академик О.Сувениров ограничивается описанием террора и завещает беречь армию, вполне обоснованно ссылаясь на страшный опыт войны. Но он не объясняет, почему армия стала объектом столь ожесточённой злобы вождя.
В преамбуле своей формулы о самом крупном деянии Сталина Рапопорт и Геллер замечают, что, если историки в своих яростных полемиках и не приходят к единому мнению, то всё равно общее понимание истории обогащается новыми концепциями и точками зрения. Эта формулировка, таким образом, оправдывает написание книг, подобных моей.
Мы подошли к тому, чтобы сформулировать ещё одно мнение о причине уничтожения РККА. Как ни странно, причина на поверхности. Если её не замечали, то потому, что желали — якобы в оправдание жертв террора — представить РККА послушной Сталину. Но послушных не уничтожают. Уничтожают лишь сопротивляющихся. Как Гитлер убрал непокорных генералов, так же и Сталин убрал непокорных командармов. Сопротивление было пассивным, но оно было. Фюрер сделал это по-своему, вождь по-своему. Гитлеру оказалось достаточно сместить две ключевые фигуры – и армия стала покорна. Сталин не знал отставок, у него хороший противник — это мёртвый противник. И он умертвил одарённую верхушку командармов, мораль которых исключала захватнические войны с неправедными целями и жертвами. Теперь вождь мог проводить любую внешнюю политику и делать с армией что угодно, она перестала быть носителем морали.
К несчастью, верхушка РККА так была безупречна и таким обладала авторитетом, она так возвышалась своими человеческими качествами, прежде всего преданностью делу, что поверить обвинениям РККА не смогла, просто не переварила этого, и тогда вслед за первыми отправились десятки тысяч других, практически весь высший комсостав армии и цвет среднего комсостава.
Не думаю, что сказанное является таким уж открытием. Не это главное. Главное — перестать видеть РККА до чистки слепым орудием сталинских намерений. Если бы это было так, чистки не было бы.
Разгром РККА стал причиной наших военных потерь. И причиной войны. Так считал более чем лояльный по отношению к Сталину и авторитетнейший в советской армии военачальник маршал А.М.Василевский. Ученик Б.М.Шапошникова, он безусловно выражал взгляды учителя, спасшегося, но раздавленного чисткой как личность, так и не оправившегося от неё, зато, как никто, знавшего мощь уничтоженных талантов и, в противовес своему, силу их характеров.
19. Судьба маршала Блюхера
Как трактуют жизнь и смерть командармов теперь, полстолетия спустя после их трагической гибели, видно из описания страшного даже по меркам чистки конца маршала Блюхера.
Бойкий журналист о военном даровании маршала говорит мельком: "О деятельности Блюхера в годы Гражданской войны рассказано столь много, что повторяться нет смысла". Далее приводится уникальный по тому времени перечень наград маршала, среди которых ордена Красного Знамени и Красной Звезды, оба под № 1. Но, вразрез этим наградам, такое идёт замечание: "Казалось бы, всё это говорит о несомненном военном таланте Блюхера. Но здесь надо отметить, что всё время Блюхер воевал с довольно слабым противником".
Словом, молодец против овец... Впрочем, где же это рассказано столь много о деятельности Блюхера в годы Гражданской войны? В статьях о репрессированных полководцах упор делается на занимаемых должностях и на последнем периоде их жизни. Наверное, не худо привести справку о противниках, противостоявших Блюхеру, и предложить читателю самому судить о силе или слабости оных, а также и о заслуженности наград Блюхера, тем более что вопрос о них решал РВС, в первую очередь Троцкий и его заместитель Склянский, и трудно представить, что они ни за что награждали вновь учреждёнными орденами всё того же человека.
В 1918-м противником Блюхера на Урале был атаман Дутов. Чехословацкий мятеж заблокировал красных между чехами и дутовцами у Белорецка. Казаки слабым противником не были. Чехи тем паче. Командиром объединённых красных отрядов избран был Н.Д.Каширин (авторитетнейший впоследствии командир РККА, командарм 2-го ранга; как и Блюхер, назначен членом трибунала на процессе Якира-Тухачевского в июне 1937-го, но уже в августе арестован и, как и Блюхер, уничтожен в 1938-м). Блюхера избрали заместителем Каширина. Сводный отряд в 6000 человек в июле 1918 года с ожесточёнными боями дошёл до Юрюзани, но вынужден был отступить в исходный район. Раненого Каширина сменил Блюхер, отряды реорганизовал в полки, батальоны и роты и предложил новый план похода — на Красноуфимск, через заводские районы, где окружённые могли получить пополнение. В походе отряд вырос в армию с железной дисциплиной из стрелковых и кавалерийских полков, при артиллерии и вспомогательных подразделениях. Эта армия разбила противостоящие ей части белых в районе Зимино и на критическую неделю блокировала их сообщение с Сибирью. Пройдя 1500 км по болотам и горам, проведя более 20 боёв и разгромив 7 белогвардейских полков, армия Блюхера нанесла поражения белым на реке Уфе и у села Красный Яр победоносно соединилась с войсками Восточного фронта.
Здесь Блюхер в качестве начальника 30-й и 51-й дивизий и пом. командующего той же 3-й армии участвовал в разгроме адмирала А.Колчака, что, как известно, ему тоже вполне удалось.
В должности начальника 51-й дивизии Блюхер проявил себя при штурме Перекопа.
В качестве военного министра и главкома Народно-революционной армии ДВНР руководил реорганизацией армии и разгромом белых под Волочаевкой, обнаружив попутно недюжинные способности в дипломатической игре многих стран, вовлечённых в интервенцию.
Где же слабый противник? Чехи? Уральские казаки? Герой России адмирал Колчак? Генерал Пётр Врангель? Даже если под Волочаевкой Блюхеру противостояли не лучшие кадры белых, то ведь и под его началом не гвардия была.
Или дело не в слабости противника, а в том, что Блюхер умел в нужный момент в нужном месте оказаться сильнее? Сие и есть военное искусство.
Впрочем, лишённый маневра, что почти неизбежно в обороне, Блюхер, возможно, там оказался не стоек?
Да ведь это он защищал легендарный Каховский плацдарм, одну из самых горячих точек Гражданской войны.
Подкинули журналисту версию, что Блюхер воевал со слабаками. Кто-то всё старается, кто-то всё роет...
Да, скажет читатель, но тот же полководец слабо воевал на Хасане. Приказ наркома Ворошилова № 0040 с обвинениями в адрес Блюхера неотразим, как топор:
"...Руководство командующего КДфронтом маршала Блюхера... у оз. Хасан было совершенно неудовлетворительным и граничило с сознательным пораженчеством. Всё его поведение за время, предшествующее боевым действиям, и во время самих боев явилось сочетанием недисциплинированности, двуличия и саботирования вооруженного отпора японским войскам, захватившим часть нашей территории... От всякого руководства боевыми действиями т. Блюхер самоустранился, прикрыв это самоустранение посылкой начштаба фронта тов. Штерна в район боевых действий..."
И впрямь страшно. Это как приговор. В таких выражениях клеймят изменников. И это уже помимо резюмирования неразберихи в материальном обеспечении войск, их слабой выучки (– ??) и неготовности при выступлении по тревоге на защиту границы при вторжении врага. Для такого военного, каким был маршал, азбучные ошибки и впрямь непростительны.
Но — "Стоп, камера!" Сделаем остановку.
Не было вторжения японцев в 1938 году на территорию СССР. А был всё тот же Сталин, мастер провокаций, и было вторжение советских пограничников на японскую территорию. Через год провокация будет устроена на финской границе. Но к тому времени в Красной Армии уже не останется никого, чтобы, в противовес воле великого вождя, саботировать его решение. И состоится позорная финская война.
Впрочем, мы забегаем вперед...
Первые репрессии против армии мало затронули Дальний Восток. Весь жуткий 37-й год и первая половина 38-го прошли для Отдельной Краснознамённой Дальневосточной Армии относительно спокойно. Но в мае 1938-го прибыли новый начальник ГлавПУ РККА Мехлис и зам. наркома Внудел Фриновский, каждый в отдельном поезде.
Далее цитирую с неизбежными сокращениями книгу Рапопорта и Геллера "Измена Родине":
"... Командиров стали хватать сотнями{37}. Нельзя сказать, что момент был выбран удачно. Обстановка на границе была накалённой — не без помощи Сталина. У вождя сложилось впечатление, что Дальний Восток — это пороховая бочка. Китайцы и корейцы, живущие под японским сапогом, ждут только искры, чтобы разжечь пламя народно-освободительной борьбы. Карательные органы занялись высеканием искры. На границе имелись не демаркированные участки, однако пограничные патрули обеих сторон ходили по определенным маршрутам и столкновений не происходило. В конце июля на границу пожаловали Фриновский и заместитель начальника Управления НКВД по Дальнему Востоку Гоглидзе. Собрали пограничников свежего набора, незнакомых с местными условиями. Им были вручены новые карты, где некоторые участки, фактически контролируемые японцами, были показаны как наши.
29 июля (1938 г.) на одном из ложно обозначенных участков в районе оз. Хасан произошел инцидент. Наши пограничники увели с собой захваченного японского офицера в качестве доказательства нарушения границы. Высоты Заозерная и Безымянная по молчаливому соглашению считались ничьими. Наши тут же их заняли. Японцы выбили оттуда советские части и укрепились. Развернулись военные действия крупного масштаба. Положение наших войск осложнялось... приказом Сталина: воевать так, чтобы ни одна пуля не пролетела на японскую территорию. Посему высоты пытались захватить с помощью почти что одних штыковых атак. Когда наши части поднимались в атаку, японские огневые точки говорили во весь голос. Потери были чувствительные.
Наконец, ценой больших жертв удалось овладеть спорными высотами. 11 августа военные действия были остановлены. Была выполнена демаркация границы, закрепленная в мирном соглашении. Вспышка народных восстаний не состоялась".
Быть может, даже в этой нелепой стычке потерь было бы меньше, если бы подразделениями командовали не вчерашние сержанты и старшины, а те командиры, которые готовили войска и которых похватали сотнями. Тогда все знали бы, где находится запас оружия и боевого имущества. И оно своевременно было бы выдано на руки. И части следовали бы порядку выхода на позиции. И рода войск по-прежнему умели бы взаимодействовать.
Трудно поверить, что Блюхер и впрямь не командовал. Возможно, он не был достаточно решителен. Почему?
Едкая ирония заключена в симметрии ситуаций 1938-го и 1941-го.
Прекрасный стратег, Блюхер знал, что опасность нависла над страной с запада и конфликт на востоке ей совсем уж ни к чему. Ему и в голову не приходило (если приходило, он гнал эту мысль), что Сталин провоцирует японцев. Быть может, жуткие расправы с лучшими людьми армии и такую мысль возбуждали: провоцирует, чтобы тут же замириться, но свалить вину на него, Блюхера, и таким образом оправдать расправу с ним. Вот маршал и держался в стороне. А три года спустя сам инициатор приказа № 0040 повёл себя и впрямь позорно в действительно начавшемся вторжении, принял его за провокацию и замер в страхе, не отдавая армии никаких приказов. Армия гибла, а приказа на отпор не поступало. Разгромив собственную армию, Сталин спровоцировал Гитлера на агрессию. Да ещё инициировал лживое "Опровержение ТАСС" от 14 июня 1941 года, не унявшее Гитлера, но усыпившее страну перед лицом врага, уже изготовившегося к броску вдоль всей западной границы СССР. Вот кто саботировал отпор агрессору. Вот где были потери. Вот где была каша. Вот где материально-техническая база не просто не была развернута, но глупо и позорно сдана наступавшему противнику, существенно дополнив его тактический арсенал.
Снятый с должности и отправленный то ли в Крым, то ли на Кавказ на принудительный отдых, маршал много думал. И додумался. В начале октября он написал письмо Сталину: "Все, что произошло, — результат провокации... Мои парни грудью шли на пулемёты японцев... Фриновского и Гоглидзе следует убрать с Дальнего Востока и наказать..."
(Это, впрочем, было сделано позднее. Наказали за неловкость...)
Этим письмом Блюхер обнаружил, что, вдобавок к своей пассивности в конфликте, догадался и о причине его. А дальше – что? Значит, и об авторе конфликта?
Блюхера вызвали в Москву и 22 октября арестовали.
В статье излагается вполне благопристойная версия смерти маршала. Сломленный пытками (достижение! упоминание о пытках!) 6 ноября Блюхер признал себя виновным, а через два дня на допросе почувствовал себя плохо и ... "Смерть наступила внезапно от болезненных причин: от закупорки легочной артерии тромбом, образовавшимся в венах таза. Тромб этот образовался в результате недостаточной деятельности сердца на почве общего атеросклероза". Это о маршале, 48-летнем тренированном здоровяке. Не от побоев тромб, а от атеросклероза.
Заканчивается статья и вовсе помпезно, причём уже не цитатой из врачебного заключения, а, так сказать, творчеством самого журналиста: "Все остальные органы — кожа, кости, шея, грудина и ребра — по заключению врачей были целы". Ну вот, не переломали же ему все кости. Так и рвётся из груди: "Великому Сталину — слава!"
Что ж, вернёмся снова к альтернативному источнику: "Маршала содержали в Лефортово. Первый допрос снимал свежеиспеченный замнаркома Л.П.Берия. Обвинения были тяжелые: связь с японцами с 1921 года, намерение перебежать к ним с помощью брата-летчика. Блюхер все отрицал. Смерть наступила 9 ноября 1938 г. Путём опроса свидетелей В.В.Душенькину (начальник Центрального архива Советской Армии. — П.М.) удалось установить, что Ежов собственноручно застрелил Блюхера в своем служебном кабинете. Приговор сочиняли над трупом". (Рапопорт и Геллер, "Измена Родине").
Конечно, если совесть не цензор, писать можно всё. А читатель такими публикациями поставлен в положение, когда он сам должен решать, не имея надежного критерия, ибо решение зависит от фактов, которых у него нет, а есть лишь ссылки тенденциозных журналистов на то, что факты общеизвестны.
Нет, они не общеизвестны.
Это не апология Блюхера. Маршал не был безгрешен. Стратег, он рано понял, что к чему. На XVII-м съезде, согласившись фальсифицировать протокол счётной комиссии, где значилось, что против Сталина подан лишь один голос, он сделал свой выбор. И два года спустя оказался введен в трибунал, осудивший лучших его друзей.
Нам не дано вообразить степень потрясения, испытанного Блюхером при самоубийстве Гамарника и ликвидации первой восьмёрки — цвета и совести армии. Можно лишь гадать о сокрушительной силе и глубине шока и о том, что думали оставшиеся на воле. Большинство знало: их ждёт та же участь. И мысль, что их выведут на позор, где они, запуганные судьбой детей, жён, матерей, будут лгать и поливать себя грязью, приводила их в отчаяние.
Вот иная версия гибели Блюхера, трагизм её не уступает по силе библейским или древнегреческим сюжетам. Глаз, выбитый Блюхеру, долгое время фигурировал в мучениях маршала почти символически. Но теперь стал известен смысловой вариант этого символа. На очередном допросе, после вымученного признания, когда от маршала добивались новых имён и новых признаний, он схватил со стола следователя заточенный карандаш и выколол себе глаз, чтобы его, изуродованного, нельзя было выставить перед доверчивой публикой на очередном процессе. И тут же был пристрелен Ежовым.
Такова изнанка трагедии маршала.
В Англии Томас Мор спокойно пошёл на казнь, чтобы сохранить честь. Не зная колебаний. Почти весело: когда-то ведь и умереть надо! А в СССР угодничество довело честного вояку Василия Блюхера до жуткого поступка, которым в последнем усилии он защитил своё достоинство.