«Рыцари плаща и кинжала»
Случайным очевидцем таинственных и драматических событий довелось бы стать усталому путнику, окажись он на свою беду в душный августовский вечер на дороге, ведущей к Яблунковскому перевалу в Западных Бескидах. Поднимая клубы пыли, в походной колонне стремительным маршем продвигался вперед отряд — не отряд, банда — не банда... Всего три десятка крепких, тяжело вооруженных парней: во главе колонны лейтенант вермахта, за ним типичные уголовники в гражданской одежде явно с чужого плеча, на остальных военная форма польского образца. Кто мог предположить тогда, что эта разношерстная компания готова ввергнуть человечество в бездну самой кровавой войны в истории мировой цивилизации?
25 августа 1939 г., в 15.25 Адольф Гитлер, верховный главнокомандующий вооруженными силами Германии, отдал приказ вермахту через сутки, в 04.15, перейти границу Польши. Согласно планам операции специальное подразделение Управления Аусланд/Абвер/ОКВ «Плащ и кинжал» под командованием доктора Альбрехта Херцнера, лейтенанта абвер-2, должно было захватить стратегический перевал в Моравско-Силезских Бескидах на польской границе. Ликвидировав охрану и оседлав стратегическое шоссе, коммандос предстояло блокировать железнодорожный [9] переезд и ни в коем случае не допустить взрыва железнодорожного туннеля под Яблунковом. Взятие плацдарма позволяло вермахту нанести сокрушительный удар с тыла по неприкрытому южному флангу польской армии через Северо-Западную Словакию. 26 августа ровно в 04. 00 через перевал должны были пройти первые эшелоны с техникой и живой силой дислоцирующейся в районе Жилины (Словакия) 7-й дивизии вермахта. На направлении главного удара, в промышленном регионе Глейвиц — Краков, ОКВ планировало соединение 7-й штурмовой дивизии и наступающих через германо-польскую границу подразделений вермахта, завершая таким образом окружение и разгром западной группировки польских войск.
Спецподразделение «Плащ и кинжал» лейтенанта Херцнера выдвигалось на исходные позиции, а тем временем в Ставке фюрера в очередной раз были изменены сроки начала операции «Вайс» (вторжение в Польшу). 25 августа в 20.30 Кейтель отозвал приказ о наступлении и назвал окончательную дату операции вторжения — 1 сентября 1939, 04.45. В условиях сильнопересеченной и лесистой местности Бескид неожиданно отказала рация, поэтому абвергруппа не была своевременно оповещена об отмене операции.
На рассвете 26 августа спецподразделение Херцнера, укомплектованное местными фольксдойче, атаковало железнодорожный узел. Диверсанты абвер-2 подорвали телефонную станцию, подавили сопротивление и заняли круговую оборону. 2 тысячи ошеломленных горняков, солдаты и офицеры польской армии были объявлены военнопленными и заперты в ближайшем железнодорожном пакгаузе. Тем временем прошли все контрольные сроки, но эшелоны так и не появились. В течение всего светового дня коммандос отражали массированные атаки польских подразделений. К вечеру 26 августа, так и не дождавшись обещанного подкрепления, лейтенант отдал приказ об отступлении.
Земля оросилась кровью первых жертв 2-й мировой войны...
Внимание, парашютисты!
25 июня 1941 г. усиленный взвод «Бранденбург-800» под командованием лейтенанта Лекса был выброшен на парашютах в полосе наступления группы армий «Центр» между Лидой и Первомайским (Белоруссия) с заданием перерезать железнодорожную линию Лида — Молодечно, захватить и удержать до подхода главных сил переправы через Березину. Это был один из первых опытов ночного десантирования со сверхмалой высоты (50 м). При подлете к точке высадки транспортные самолеты люфтваффе были встречены сильным огнем русских зенитных батарей, так что первые потери группа понесла еще в воздухе. 35 коммандос соединились после успешного приземления в районе станции Богданове и вышли к реке. Охрана была уничтожена в ходе внезапной атаки, а подготовленные к взрыву мосты разминированы. Бойцы Лекса заняли круговую оборону в ожидании танков вермахта, но те ввязались в затяжные бои на подходе к Березине и не смогли выйти к месту высадки диверсионной группы в контрольные сроки. Уже на рассвете русские начали отбивать захваченные мосты силами танковой и пехотной рот. Свыше суток десантники сдерживали яростные атаки превосходящих сил противника. Лекс и четверо парашютистов погибли, еще 16 бойцов получили ранения разной степени тяжести. Когда к вечеру 26 июня танковый авангард вермахта пробился к переправам, в строю оставалось только 14 коммандос, но задание было выполнено.
Суд феме{2}
Зондеркоманда абвера из 6 человек приступила к выполнению операции возмездия в глубоком тылу наступавших к Рейну союзнических войск. Пункт назначения находился в 70 километрах за линией фронта, в узком треугольнике, образованном государственными границами Германии, [10] Бельгии и Голландии. Первой жертвой диверсионной группы стал голландский пограничник, на свое несчастье оказавшийся в месте высадки парашютистов. Выстрел из пистолета с глушителем, и ликвидаторы продолжили путь к жилищу некоего Опенхофа, в прошлом коммандос одного из спецподразделений абвера, дезертировавшего из вермахта в самом конце войны. Опенхоф пробрался домой и сдался в плен американцам, которые назначили его бургомистром. Секретный сотрудник абвера передал соответствующую информацию в Берлин. Это могло означать для Опенхофа только одно: смертный приговор. Ни одна разведка мира не оставляет предательство безнаказанным, исповедуя принцип — «вход бесплатный, выход платный». Выдавая себя за пилотов люфтваффе, сбитых за линией фронта, ликвидаторы проникли в дом предателя и привели приговор в исполнение...
Так воевала германская разведка. Диверсанты абвер-2 сражались на фронтах трех континентов. Спецподразделения формировались из отборных солдат, обученных сражаться там и в таких условиях, где до них не воевал никто, или не мог больше воевать. Поправ все писаные и неписаные международные законы, правила и нормы ведения войны, выдавая себя за сотрудников Красного Креста, беженцев, раненых солдат и офицеров, милиционеров, рыбаков, крестьян, питомцы Канариса действовали решительно и беспощадно, не рассчитывая на то, что их самих кто-нибудь пощадит. До прихода адмирала в разведку так германские солдаты не воевали.
«Хитрый лис германской разведки»
Фридрих Вильгельм Канарис родился 1 января 1887 г. в Аплербеке под Дортмундом, в семье директора рурского металлургического завода. Неприятие модного в те времена в молодежных кругах марксизма — по изящному определению его официального биографа Абсхагена — было заложено в нем на генетическом уровне. Социальное происхождение наметило круг его жизненных ценностей и идеалов, равно [11] как и отвращение ко всякого рода уравниловке. В то время выбор карьеры военного был естественным для людей его круга, и в 1905 Канарис поступает в Кильское императорское кадетское училище. Уже в 1907 он получает офицерские погоны и назначение на крейсер «Бремен» — базу военно-морской имперской разведки в Южной Америке.
Во время 1-й мировой войны Канарис служил на крейсере «Дрезден», получив боевое крещение в сражении у Фолклендских островов. В 1915 г. его крейсер был потоплен у берегов Чили, а Канарис интернирован. В лагере он пробыл недолго — совершил дерзкий побег и добрался до Германии через Аргентину и Голландию. В 1916 г. управление морской разведки отправило его с секретной миссией в Испанию, где он успешно провел вербовку агентов среди рабочих и служащих морских портов, развернул крупномасштабную агентурную сеть и являлся одним из организаторов снабжения подводного флота Германии с территории Испании и Португалии.
С февраля 1919 по март 1920 г. Вильгельм Канарис исполнял обязанности адъютанта военного министра Густава Носке и принимал активное участие в формировании Добровольческого корпуса. Во времена Веймарской республики был участником антиправительственного восстания 20марта 1920 г., так называемого Капповского путча.
После принятия 23 марта 1921 г. «Закона о рейхсвере» занимал различные штабные должности в военно-морском ведомстве при министерстве рейхсвера. Впоследствии перешел на флот, командовал линкором «Силезия».
1 января 1935 г. адмирал Эрих Редер, главнокомандующий военно-морским флотом Германии, назначил Канариса начальником управленческой группы военной разведки и контрразведки при военном министерстве. В абвер пришел человек с собственным видением проблемы и задач, стоящих перед разведкой. Вскоре четырехэтажное здание на Тирпицуфер 74/76, штаб-квартиру абвера в Берлине, стали называть «лисьей норой», а его хозяина — «хитрым лисом германской разведки». К 1938 г. ведомство Канариса стало называться Управление Аусланд/Абвер/ОКВ, но изменилось не одно только название: были сформированы [12] новая многоступенчатая структура и, что важнее всего, система разведки.
С 1938 по 1944 г. центральный аппарат военной разведки и контрразведки ОКБ состоял из 5 основных отделов{3}:
1. Абвер-1 занимался сбором развединформации о военно-экономическом потенциале стран вероятного противника;
2. Абвер-2 проводил диверсионные операции за рубежом и в тылу воюющих с Германией стран. Диверсионное спецподразделение «Бранденбург-800» подчинялось непосредственно руководителю этого отдела;
3. Абвер-3 отвечал за организацию контрразведки в трех составных частях вермахта и за границей;
4. Иностранный отдел совместно с МИД Германии курировал разведдеятельность военных атташе за границей и нелегально обеспечивал проведение секретных операций кригсмарине за рубежом;
5. Отдел «Ц» — центральная картотека и архив.
В 1940 г. Адольф Гитлер произвел Канариса в адмиралы военно-морского флота, отмечая тем самым его вклад в реализацию военно-политической стратегии Третьего рейха. Канарис принимал активное участие в разработке и осуществлении операции «Барбаросса».
Канарису было 48 лет, когда он возглавил разведку. Внешне, несмотря на свежесть лица, он выглядел старше, потому что его волосы были уже совершенно белыми. Вскоре среди тех, кто с ним имел дело, за Канарисом закрепились клички «Седой старец», «Седой». Это можно легко понять, потому что Канарис зрелостью своих решений и сдержанностью, с которой он обычно преподносил их, производил впечатление мудрого старика. Он ни с кем не откровенничал, его манера выражаться была, — по словам человека, который работал вместе с ним в Сопротивлении против Гитлера, — «эклектичной». У него были все основания скрывать от окружающих свои истинные взгляды. Мы уже знаем, что Канарис не принадлежал к тем, кто осудил национал-социализм [13] с самого начала. В какой момент он осознал, что гитлеризм — это не преходящее явление, которое можно преодолеть нормальными политическими средствами парламентской системы, а что речь идет о феномене, угрожающем самому существованию Германии и даже Европы, нам не известно. К тому времени, когда он стал начальником разведки, это осознание в нем уже созрело. Бойкот, объявленный евреям, и преследование всех «неарийцев», принимавшее все более беззаконные формы, его наблюдения, сделанные 30 июня предыдущего лета, и то, что он случайно узнал о всем масштабе осуществлявшихся убийств и жестокостей, совершенных в этот и последующие дни, — все это было достаточным, чтобы развеялись его сомнения в том, что Гитлер и его паладины никогда не «полиняют», об этом не могло быть и речи. Однако он все еще пользовался — не в последнюю очередь из-за нападок, которые в прошлом с таким шумом обрушивались на него со стороны левых, — у руководителей НСДАП репутацией «надежного человека», и Канарис не считал нужным преждевременно поколебать это мнение. Потому что ему с самого качала стало ясно, какое орудие власти ему дали, поставив во главе отдела разведки в авторитарном государстве, все заметнее идущем в сторону тоталитаризма.
Когда Канарис в конце 1934 г. ушел из морского флота, чтобы принять руководство разведкой, он уже далеко перерос задачу, которой посвятил себя в 1920 г., а именно: всеми силами содействовать восстановлению германского флота. Это не означало, что он, как потом утверждали некоторые из его товарищей по флоту, «дезертировал» из морского флота. Скорее, все было наоборот. Назначение на пост коменданта крепости Свинемюнде осенью 1934 г. подтверждало, как уже говорилось, что, по мнению и воле тех, кто был ответственным за продвижение по службе во флоте, карьера Канариса в морском флоте достигла наивысшей точки, если только не превысила ее.
Те, кто так решили, были не совсем и неправы. Конечно, Канарис в высшей степени оправдывал себя как в должности первого офицера, так и на посту начальника штаба [14] морского ведомства на Северном море и, наконец, как командир «Силезии». Но если мы представим себе Канариса в конце 1934 г., то вряд ли найдем в нем те специфические качества, которые должны быть у командующего эскадрой или флотом. Конечно, в нем не было недостатка мужества, — то, что он обладал не только природным, но и в еще большей степени гражданским мужеством, он сотни раз доказывал на посту начальника разведки, — но мы не находим у него той беззаботности и непринужденности, той степени безрассудной смелости, которые должны быть у командующего флотом или кавалерийским полком. Он был по натуре человеком, который привык все тщательно взвешивать, и его деятельность в 20-е годы, которая в неясной политической ситуации становления республики обязывала его снова и снова принимать экстренные решения, маскироваться, изворачиваться и хитрить, еще более усилила это прирожденное качество. Один товарищ тех лет рассказывает, что эта его черта характера проявлялась даже в парусном спорте: «Канарис плыл всегда на полном ветру, с надутыми парусами».
Но и в субъективном смысле рамки задач прошедших лет стали слишком тесными для Канариса. Благодаря постоянному чтению и многочисленным заграничным поездкам его кругозор расширился. В трудных переговорах с политиками и бизнесменами, судовладельцами и директорами верфей, земляками и иностранцами он научился смотреть на вещи не только с одной, но и со всех сторон. Это развило в нем склонность к объективности. Возможно, именно тогда манера Гитлера и Геббельса представлять события в мире в черно-белых тонах, как они это делали для немецкого народа, способствовала осознанию Канарисом того, что уже давно сформировалось в его подсознании, а именно: он смотрел на события уже не через немецкие очки, а глазами космополита. Правда, он все еще оставался немцем и патриотом. Его любовь к родине и к немецкому народу стала не меньше, но глубже, если можно так выразиться. Когда он научился сравнивать, то сделал для себя вывод, что не всегда правда была на немецкой [15] стороне, а несправедливость — на другой. Этот новый Канарис-космополит нашел в руководстве разведкой поле деятельности, которое, можно сказать, было создано именно для него.
Похоже, независимо от особой политической ситуации 1934 — 1935 гг. в вермахте вряд ли могли бы найти лучшую кандидатуру на пост начальника разведки. Это был действительно гражданин мира, который обладал всеми предпосылками для успешного осуществления столь трудных обязанностей. Он много ездил и необычайно глубоко разбирался в положении, существовавшем во многих странах. Правда, Канарис не владел в совершенстве, как иногда утверждают, полдюжиной или более иностранных языков. Но он в совершенстве владел испанским языком — разговорным и письменным, хорошо говорил по-английски, мог вести сложные переговоры на французском и итальянском, вместе с тем не претендуя на совершенное владение этими языками. О других языках он имел, по крайней мере, представление, а при случае мог быстро выучить несколько фраз и вести короткие беседы на совершенно незнакомом ему языке. Но еще более важным было то, что этот человек обладал редким даром общаться с людьми разных национальностей, находить с каждым правильный тон, будь то трудные случаи в собственной стране, как фюрер и другие национал-социалистические вожди, или столь разные личности, как испанский каудильо Франсиско Франко, финн Маннергейм, итальянцы Роатта и Аме, венгры Хорти и Хомлок, муфтий из Иерусалима или индиец Субхас Чандра Бос — и это лишь немногие из них. С такими разными людьми Канарис находил общий язык. Обладая почти женской интуицией, он умел найти к каждому правильный подход, внушить доверие.
Отдел разведки, когда Канарис принял его под свое руководство, был довольно «мелкой лавочкой». В последующие годы он непрерывно расширялся. Не будем здесь описывать историю разведки, оставим это профессионалам. Но несколько слов о росте этой организации стоит сказать. [16]
Когда Канарис вступил в свою должность, в Военном министерстве Германии существовал один отдел разведки. В течение 1938 г. произошла две его реорганизации, что было связано с учреждением Верховного командования вооруженными силами вместо Военного министерства, распущенного в связи с уходом Бломберга. В результате сформировалась ведомственная группа абвер, которая делилась на пять отделов: зарубежный отдел, три внутренних отдела разведки и центральное отделение, которому было подчинено все управление, финансирование и правосудие. Наконец, в 1941 г. вся организация стала управлением разведки и контрразведки, в рамках которой прежний зарубежный отдел был реорганизован, в то время как другие отделы разведки и центральное отделение остались по существу без изменения.
Управление и образованная позднее зарубежная группа должны были поддерживать связь между Верховным командованием вермахта и Министерством иностранных дел. Он был одновременно центральным отделом для германских военных, морских и военно-воздушных атташе за границей и «заботился» о военных атташе иностранных государств в Германии. Наконец, он имел также особый отдел, занимавшийся международными вопросами, если они затрагивали интересы вермахта. К шпионажу, то есть к получению разведданных из-за границы тайными путями, зарубежный отдел или группа не имели никакого отношения.
Это было исключительно задачей первого отдела разведки. Его обязанностью была так называемая тайная служба осведомления. Она получала через свои заграничные посты сообщения от доверенных лиц, находящихся за границей, в которых содержались важные для военного руководства Германии сведения, касающиеся вооруженных сил, военной техники и военной промышленности государств — возможных противников, а также предполагаемых нейтральных стран. Следует сразу сказать, что и разведка в целом, и первый отдел разведки в частности отвечали только за получение информации, которая — в некоторых случаях [17] с оценкой надежности источника — передавалась в компетентные отделы генерального штаба и заинтересованных служб вермахта: в главное командование сухопутных сил, военно-воздушных сил и морского флота, а также во время войны в штаб оперативного руководства вооруженными силами (генерал Йодль).
По важности и по численности своего персонала третий отдел разведки шел непосредственно после первого отдела. Его служебной сферой была собственно контрразведка, то есть он должен был препятствовать успешной работе разведки и контрразведки противника в Германии, не только раскрывать системы шпионской службы противника, но и разлагать их (например, с помощью провокаторов, вводимых в них), предотвращать возможный саботаж противника против германского вермахта и военной промышленности. Эти задачи, естественно, вели к довольно тесному сотрудничеству со службой безопасности гестапо.
Значительно меньше, чем два других отдела, был отдел разведки номер два, задачей которого, в первую очередь, была работа в тылу противника, то есть саботаж во вражеском стане, нарушение важных связей за линией фронта противника, задачи, которые довольно точно совпадали с задачами британского «Коммандос», получившего известность во время войны. Для проведения этих задач в отдел по возможности привлекались агенты из соответствующих стран, недовольные политикой своих государств. В Восточной Европе это были чаще всего представители угнетенных национальных меньшинств; установление связей с такими элементами входило поэтому в сферу работы отдела. Можно сразу сказать, что Канарис несколько скептически относился к идее саботажа. Он реально оценивал возможности в этой области, чтобы ожидать даже от успешных мероприятий саботажа какого-либо существенного, не говоря уже решающего, эффекта. Против саботажа говорило, по его мнению, также то обстоятельство, что результаты, которых можно было бы ожидать от актов саботажа, никак не соответствовали бы той атмосфере озлобленности и ожесточения, которая возникла бы в связи с этим в лагере противника. [18] И, наконец, он чисто по-человечески был против опасности, которая каждый раз угрожала жизни и здоровью гражданских лиц — мужчин и женщин.
С другой стороны, все эти раздумья и сомнения заходили не так далеко, чтобы Канарис был принципиально против любого применения саботажа. В этом отношении, как и вообще во всей своей деятельности на посту начальника разведки, он руководствовался главной мыслью — что его обязанностью до тех пор, пока он занимает этот пост, является использование всех возможностей военной тайной разведки, которые служили бы руководству вооруженными силами своей страны при одном условии, а именно: только то могло рассчитывать на его одобрение и поддержку, что соответствовало общепринятым и признанным в вооруженных силах цивилизованных держав правилам ведения войны. Если приказы Гитлера или военных, действовавших по его указаниям, противоречили этой предпосылке, то они не выполнялись разведкой. В зависимости от ситуации и положения дел это каждый раз происходило разными способами: либо рассмотрение приказа сверху сначала затягивалось в надежде, что он будет отодвинут на задний план из-за других событий и о нем постепенно забудут; либо против него высказывались возражения, в надежде, что приказ будет отменен; либо создавали видимость напряженной деятельности, в действительности не предпринимая по делу ничего. Подобных случаев были десятки, если не сотни, и тому можно привести немало примеров. В этом, и именно только в этом — в нарушении преступных приказов, выполнение которых покрыло бы немецкий вермахт вечным позором, — и заключается саботаж германского способа ведения войны; при определенных условиях это был саботаж саботажа, в котором обвиняют Канариса многие представители офицерского корпуса, все еще не понявшие, что они не в последнюю очередь обязаны мертвому Канарису тем, что руководство вермахта, генералитет и адмиралитет, и генеральный штаб в целом не были объявлены преступными организациями.
Разведка в том виде, в каком она предстала в начале [19] войны осенью 1939 г., была в основном творением Канариса. Из «мелкой лавочки» она превратилась в большую и весьма мощную организацию. Канарис гордился своей разведкой. Он был глубоко к ней привязан, но также понимал ответственность, которую взял на себя, создавая этот инструмент. Пожалуй, именно чувство ответственности заставляло его оставаться на своем посту еще долгое время после того, как он не только убедился в поражении и в предстоящем уничтожении Германии, но уже и не верил больше в возможность того, что до наступления этой катастрофы Германия будет освобождена от бича гитлеровской системы. Даже в тот момент он все еще до последнего защищал свое положение начальника разведки, чтобы, по крайней мере, как можно дольше не давать ей попасть в руки хорошо известных ему парней из СС. Хотя Канарис всего себя отдавал разведке как своему собственному творению, он все же не заблуждался на счет того, что расширение этой организации до подобных размеров было бы невозможным, если бы не особые обстоятельства времени и политическая ситуация. Разведка формировалась в период всеобщего вооружения и быстрого расширения вермахта — и в материальном, и в количественном плане. И можно сказать, что сам дух времени требовал расширять все институты вермахта. Однако совершенно особенным образом расширению разведки способствовало также наивное, порой доходящее до абсурда восхищение ведущих национал-социалистов во главе с Гитлером и Риббентропом британской секретной службой, принимающей порой вид легенды. Нечто подобное этому произведению фантазии, и даже большее, хотел иметь и Гитлер. Риббентроп и Гиммлер с большей охотой осуществили бы эту цель за пределами вермахта, но Канарис был в ту пору все еще в милости у Гитлера, и абвер был единственной организацией, в которой имелся живой зародыш для крупной организации тайной разведки. Поэтому деньги играли здесь подчиненную роль, по крайней мере, до тех пор, пока речь шла о расходах в немецких деньгах. Вопрос об иностранной валюте также был проблемой для развел к? но здесь все занимавшие крупные [20] посты сотрудники, которые еще в состоянии давать свидетельские показания, сходятся в общем мнении: для выполнения задач, которые Канарис считал важными, вопрос о валюте тоже не был препятствием.
В период своей деятельности во главе разведки Канарис расходовал миллионы по своему усмотрению. Но при всем достатке имеющихся в его распоряжении средств он был очень осмотрительным в расходах. Он требовал — именно потому, что служба в разведке таила в себе для слабых характеров большое искушение, — насколько это было возможным, точной отчетности. Характерной является маленькая сценка из довоенного периода: один из самых проверенных людей разведки, человек, который пользовался полным доверием Канариса и был с ним в дружеских отношениях, вернулся в Берлин после длительного пребывания в Америке. Он должен был отчитаться за свои весьма существенные расходы перед главным казначеем, советником интендантства Теппеном, которому незадолго до этого было поручено отвечать за казну и который в качестве «новой метлы» был особенно строг. Доверенный ссылался на решение начальника и в качестве примера привел эпизод из своей поездки в Южную Америку, где он в одном из маленьких латиноамериканских государств дал большой званый обед, а некоему высокопоставленному вельможе, поддержка которого ему была необходима в интересах дела, положил под салфетку крупную сумму в британских фунтах. «И теперь я должен за это представить отчеты!» — с ожесточением выкрикивал он. Канарис, как в этом, так и во многих других случаях, брал на себя ответственность за оплату счета. Ему приходилось лично решать трудную проблему, а именно: безупречное применение государственных средств на службе, которая по своей природе не дает возможности нормального контроля за расходами.
Его личная порядочность никогда не подвергалась сомнению даже в гестапо, которое в иной ситуации охотно брало других под подозрение в том, что они потратили доверенные деньги не по назначению. И действительно, [21] Канарис никогда не наживался на крупных денежных средствах, которые проходили через его руки без возможности тщательного контроля. Его личный стиль жизни был и оставался для его звания и положения скромным. Он не запрашивал и не получал специальных ассигнований и дотаций от фюрера. Когда он в 1936 г. купил себе маленький дом в Шлахтензее, в котором жил до своего ареста в 1944 г., была продана дорогая скрипка его супруги, потому что иначе не хватило бы сбережений, чтобы покрыть расходы на покупку. Канарис и на службе был противником ненужных расходов. Разведка, после того как она под его руководством расширилась по составу и стала играть более важную роль, оставалась в своей старой «лисьей норе» на Тирпицуфер 74/76, названной так не в честь начальника, хотя многие видели в нем старого, хитрого лиса, а из-за многочисленных, необозримых, полутемных коридоров, парадных и черных лестниц этого когда-то «светского» многоэтажного дома, который со своими салонами, «Берлинскими комнатами», кухнями, девичьими и так далее был крайне непрактичным для учреждения и в котором новичок мог почти наверняка заблудиться. Канарис не планировал ни переезда в другие, более подходящие для работы помещения, что, впрочем, было бы нежелательным, так как здесь они были вблизи от Верховного командования вермахта, куда можно было попасть прямым путем, ни основательной перестройки. Также и своим собственным кабинетом, который находился на верхнем этаже здания и куда можно было попасть только на старомодном, часто ломавшемся лифте, он был совершенно доволен. Это помещение, в которое можно было попасть через приемную с двумя секретаршами, было на редкость скромным и не имело ничего общего с помпезными залами, которые привыкли называть своими кабинетами высокопоставленные персоны национал-социалистического режима. Комната была средней по величине, в ней находилась только необходимая мебель, похоже, собранная из старых вещей без всякого стиля и выбора. Перед комнатой находилась пристроенная терраса, с которой [22] можно было смотреть на Ландверканал. На письменном столе стояла миниатюрная модель крейсера «Дрезден», на котором он участвовал в битвах под Коронелем и у Фолклендских островов, — память о морской карьере шефа. Рядом пресс-папье, на каменной подставке три бронзовые обезьяны. Одна из них приставила руку к уху и напряженно слушает, вторая с интересом смотрит в даль, третья прикрывает рот рукой. Это символ разведки, она должна слышать и видеть, но молчать.
Среди картин и портретов, висящих на стене, бросалась в глаза большая фотография испанского каудильо с длинным посвящением, рядом — японская картина с дьявольской рожей, подарок японского посла Ошимы. На другой стене — фотографии прежних начальников секретной службы, одна из них — портрет знаменитого начальника отдела 36 немецкого генерального штаба в период первой мировой войны, полковника Николаи. Над диваном карта мира, конечно, всего мира, потому что интересы человека, который здесь работает, не ограничиваются Германией или Европой, а распространяются на все страны планеты. Обстановку этого кабинета довершали несколько стеллажей с досье, которые Сеппл, жесткошерстная такса, безнаказанно использовал вместо угла, маленький сейф и железная походная кровать, на которую Канарис после обеда при возможности ложился для короткого отдыха. Когда политическая и военная ситуация была особенно напряженной, то бывало, что адмирал проводил всю ночь в своем кабинете, чтобы в случае необходимости каждый раз быть «под рукой».
Он не считал, что обстановка его кабинета не совсем соответствовала его положению, особенно если вспомнить, что он должен был здесь часто принимать иностранных посетителей высокого звания. Он не придавал никакого значения таким формальностям. Он не хотел потратить деньги даже на приличный ковер, который придал бы помещению более респектабельный вид. Один из его сотрудников говорил, что Канарис, скорее всего, не удивился бы, если бы ему однажды вместо письменного стола поставили в комнату большой ящик. Только фотография Сеппла, [23] которая стояла на карнизе камина против стула у письменного стола, должна была бы остаться на месте.
Такой была эта комната, в которой работал Канарис, когда он не был в отъезде. Здесь же он проводил ежедневные совещания по поводу положения дел, называемые «колонна».
Персонал разведки был далеко не однородным. Мысленно можно разделить его на три основные группы: в первую очередь следует назвать тех офицеров, которые получили непосредственное военное обучение и подготовку в армии или во флоте монархического государства, затем после революции 1918 г. вышли в отставку и позже поступили на службу разведки и контрразведки рейхсвера. Сначала большей частью в качестве гражданских служащих, затем в процессе своего роста в должностях офицеров резерва они вошли в состав гитлеровской разведки опять в военном чине. У этой категории служащих больше, чем у других, сохранились традиции старой армии, служебная этика и понятие о чести. Они составляли большую часть постоянных консультантов в отделе разведки. Не совсем идентичны с этими людьми, которые уже за много лет до того, как Гитлер пришел к власти, служили на анонимных должностях в вооруженных силах Германии, прежде чем снова надеть форму офицера, были те, кто после организованного Гитлером вооружения и увеличения армии попал в вермахт из гражданской жизни, где они в основной своей массе не смогли добиться успеха, на который рассчитывали, и после очень короткой переподготовки быстро сделали карьеру. Разведка в процессе ее роста пополнилась за счет таких служащих. Однако ввиду особых требований, которые предъявлялись к тем, кто должен работать за границей, были возможности более тщательного, чем в армии, отбора, и в общей сложности эти люди, вторично использованные [24] в разведке, могли быть причислены к первой группе.
Совершенно другого типа были те офицеры, которые прошли школу вооруженных сил, созданную Зеектом. Наиболее старшие из них, хотя и участвовали также в мировой войне 1914 — 1918 гг. в германской армии или во флоте, но свою истинно солдатскую обработку и последнюю шлифовку получили в ходе интенсивной профессиональной подготовки в так называемом «стотысячном войске». Это были высококвалифицированные профессиональные солдаты со специальным образованием, которые не имели себе равных во всем мире. Генерал фон Зеект при создании вооруженных сил стремился как можно полнее сохранить этические принципы и идейное богатство старого офицерского корпуса, по крайней мере, перенять все и сохранить в офицерах республики то, что имело непреходящую ценность. В большей степени ему это удалось. Однако следует также отметить, что с переходом от императорской прусской армии и контингентов других бывших немецких земель к вооруженным силам республики была связана определенная опасность бюрократизации. Верность, в которой офицеры и солдаты клялись безличной конституции Германии, была неполным эквивалентом личного отношения повиновения главнокомандующему и отцу отечества. По меньшей мере, для некоторой части офицеров армии — таковых было не так уж мало — их карьера была скорее практической профессией, специальностью, делом, которое осуществляется без какого-либо другого побуждения.
Обе названные категории объединяла традиционная антипатия офицера к занятиям внутренней политикой, не говоря уже об активном вмешательстве во внутренние конфликты. Именно рейхсвер под влиянием Зеекта рассматривал себя как ultima ratio конституционного правительства Германии на случай вмешательства во внутренние дела, если это станет необходимым для защиты спокойствия и порядка. Но это не имело никакого отношения к их личному нежеланию заниматься внутренней политикой. Ни офицеры, которые еще всецело придерживались традиций монархической [25] армии, ни их товарищи из рейхсвера не были «солдатами политики».
Последние имелись только среди более молодого поколения тех, кто начал свою офицерскую карьеру при Гитлере и своим необыкновенно быстрым продвижением был обязан быстрому росту вермахта в период после 1935 г. Правда, среди этих более молодых офицеров Третьего рейха были такие, кто по армейской традиции или из-за скептического отношения к национал-социализму, свойственного их общественной среде, сохранял еще определенную меру внутренней независимости, но число убежденных приверженцев режима, который играючи добивался одного внешнеполитического успеха за другим, который сбросил «оковы Версальского договора», который восстановил военную мощь Германии и тем самым дал каждому из них возможность сделать головокружительную карьеру, — было среди молодых капитанов, ротмистров и лейтенантов исключительно велико. Отсюда между офицерами старшего возраста и молодыми возникла пропасть, которая благодаря военной дисциплине в некоторой степени сглаживалась, но которая могла бы, пожалуй, иметь серьезные последствия, если бы соперничество между вермахтом и партией и ее структурами, особенно между армией и СС, в свою очередь, не влияло на примирение между поколениями внутри вермахта.
Здесь можно сразу сказать, что в разведке описанные здесь противоречия в целом проявлялись не особенно остро. Человеческие качества, духовный и умственный уровень офицеров, работавших в разведке, лишь с некоторыми исключениями далеко превосходили средний уровень во всех трех категориях. Особенности секретной службы вызывали глубокое уважение к личным качествам каждого сотрудника. В конце концов количество молодых офицеров, относившихся к третьей категории, которые могли бы вызывать повод для трений и конфликтов, было в разведке относительно небольшим. В ходе войны оно значительно увеличилось. Но даже в этих исключительно благоприятных обстоятельствах руководство таким ведомством с его [26] исключительно сложными задачами, каким была разведка, требовало в особых условиях Третьего рейха всего искусства человеческого обхождения, каким был наделен Канарис. Среди людей, которые служили в разведке в момент, когда он стал ее руководителем, был один, который впоследствии должен был сыграть значительную роль не только в разведке и в жизни Вильгельма Канариса, но и в немецком движении Сопротивления: майор Ганс Остер. Нити судеб обоих мужчин тесно переплелись друг с другом, и на последующих страницах имя Остера будет часто упоминаться. Здесь же дадим лишь краткое описание его личности. Остер принадлежал к категории людей, в которых сразу виден военный. Мужчина с элегантной стройной фигурой наездника, который всей душой ненавидел лживую демагогию и ничтожную мораль национал-социалистического режима, полностью сохранил взгляды, которые он молодым офицером усвоил в годы, предшествующие 1914-му. Хотя Остер не думал о перевороте и восстановлении монархии, в душе он был убежден в превосходстве монархической формы государственного устройства в целом и для Германии в частности и считал себя связанным отношениями личной верности и привязанности с кайзером, бежавшим в Голландию, по крайней мере, до тех пор, пока тот был жив. Правда, после 1918 г. Остер несколько лет служил в рейхсвере, но примерно в 1930 г. был уволен из войск и лишь спустя много лет снова поступил на службу в вермахт из запаса. Очевидно, перерыв в его карьере объясняется тем, что он не ассимилировался полностью с офицерами рейхсвера и не мог скрывать свое происхождение из имперской армии. Остер был, пожалуй, одним из первых в вермахте, кто ясно осознал опасность национал-социализма не только для Германии в общем, но и в частности для вермахта, то есть для той сферы, за которую он непосредственно чувствовал свою ответственность. Но прежде всего он,, пожалуй, решительнее, чем кто-либо другой из его товарищей по сословию, сделал из всего личные выводы. Он со всей серьезностью относился к делу, с серьезностью, которую он только частично мог скрывать под [27] несколько показной грубостью, смягчаемой саксонской мягкостью. Остер был человеком, горячо любящим свою родину, но так же, как и у Канариса, это не была слепая любовь; он хорошо видел недостатки своей страны и своего народа, но при этом его любовь не становилась слабее, его любовь была неразрывна с глубоким чувством чести. Мы должны всегда помнить об этом, говоря о событиях, которые описываются в последующих главах, если хотим сделать справедливую оценку. Отношения между Остером и Канарисом не были лишены трений. Причиной этому была разница в характерах. С одной стороны, осторожный, тщательно взвешивающий каждый шаг, действующий под влиянием интуиции и постоянно маскирующий свои истинные намерения Канарис. С другой — нетерпеливо рвущийся вперед, безрассудно смелый, порой просто неосторожный Остер. Но они были едины в выборе своей цели, в решительном осуждении как политики национал-социализма, так и его режима террора внутри страны, и они прекрасно дополняли друг друга. Если безрассудная смелость Остера ставила его порой в трудное положение, то Канарису в течение долгих лет удавалось всевозможными хитрыми уловками прикрывать опасную ситуацию дымовой завесой или, мужественно рискуя своей жизнью и положением, отгораживать Остера и его доверенных сотрудников от опасностей, грозящих им со стороны гестапо.
Еще одно объединяло Канариса и Остера — глубокое религиозное чувство как основа всей их деятельности. «Как с Канарисом, так и с Остером можно было постоянно вести беседы на религиозные темы, — рассказывает один сотрудник, бывший многие годы их доверенным. — Как у Канариса, так и у Остера движущими мотивами их действий были не политические, а этические соображения. Они подчинялись более высокому закону, чем уставы национал-социалистического государства, и это давало им силу, если придется принять не только физическую, но и гражданскую смерть».
Во главе первого отдела разведки много лет стоял полковник генерального штаба Пикенброк, которого доверенные [28] называли Пики; это был жизнерадостный, с добрым юмором человек, родившийся на Рейне. Его высокий интеллект и сухой юмор особенно расположили к нему Канариса, который безоговорочно ему доверял. С ним он объяснялся более свободно и открыто, чем с другими близкими сотрудниками. Если он вообще кому-нибудь говорил все, что было у него на сердце и что его тяготило, то этим человеком мог быть только Пикенброк. Впрочем, трудно предположить, что Канарис вообще мог бы кому-то полностью открыться. Он имел привычку, даже в кругу самых близких своих сотрудников, определенным образом распределять свое доверие и обсуждать мучающие его вопросы частями, беседуя то с одним, то с другим.
Следующее по важности, третье отделение разведки возглавлял до начала войны майор Бамлер, ставший впоследствии полковником генерального штаба. Гизевиус в первом томе своей книги «До горького конца», вызвавшей много споров, дал ему очень недружелюбную характеристику. Действительно, Бамлер был восторженным почитателем национал-социалистической системы или выдавал себя за такового по некоторым причинам, что более похоже на правду, если подтвердятся сведения, что он больше не скрывает своих симпатий к коммунизму и якобы служит в советской разведке. Бамлер, отдел которого, как уже говорилось, был по службе тесно связан с СД, стремился поддерживать между обеими организациями не только корректные, но установить тесные и, как он выражался, товарищеские отношения. Этого, конечно, опасался Канарис, который стремился давать СД как можно меньше данных о делах разведки и поэтому старался помешать дружеским и товарищеским отношениям его хозяев с другим отделом. Поэтому он втихомолку старался сместить Бамлера. Тот, сам того не зная, пошел навстречу стремлениям Канариса, когда попросил в 1939 г. дать ему командование воинской частью. Его желанию начальник разведки не стал препятствовать.
На место Бамлера пришел полковник генерального штаба фон Бентивеньи, который, несмотря на свое итальянское [29] имя, происходил из семьи прусского офицера и родился в Потсдаме. Как Пикенброк и Бамлер, он также был выходцем из «стотысячного войска»; это был человек, который в совершенстве владел своей профессией. Он был офицером до мозга костей, придавал большое значение своему внешнему виду и никогда не появлялся без монокля, в военном смысле был более правоверным, чем великодушный и независимый как в духовном, так и в экономическом плане Пикенброк, и его личные связи с Канарисом были не столь близкими, как у Пикенброка. Однако взаимоотношения были хорошими. Бентивеньи сохранял за собой руководство третьим отделом до выхода Канариса в отставку весной 1944 г. и затем, во время перехода разведки в главное управление службы безопасности, временно исполнял обязанности заместителя начальника управления по трем отделам разведки. Один высокопоставленный руководитель службы СД позже, в Нюрнберге во время его допроса в органе государственного обвинения Международного военного трибунала, показал, что, по информации гестапо, Бентивеньи, несмотря на внешне хорошие и сердечные отношения с Канарисом, в глубине души относился к нему отрицательно, «прежде всего из-за его хитрости и неискренности». В любом случае это утверждение преувеличено. Очевидно лишь то, что для Бентивеньи оппозиционная деятельность его начальника по службе, которая из-за слежки гестапо должна была вестись с использованием всевозможных методов маскировки и с применением «военных хитростей», не могла пройти незамеченной. Это приводило его в ужас, тем более, что должность обязывала его, как уже говорилось, к постоянному сотрудничеству с СД. Однако в любом случае Бенти, как его называли товарищи, ни разу не обманул доверия, которое Канарис на него возлагал.
Во главе второго отдела разведки, который мы называем именно после третьего, что соответствовало его значению, стоял до начала 1939 г. майор Гроскурт, ставший впоследствии подполковником генерального штаба. Он пользовался особым доверием у Канариса, который заботился о [30] том, чтобы руководство этим отделом было в надежных руках; это было страховкой от нежелательных сюрпризов в проведении операций саботажа. Гроскурт, как и Остер, был офицером разведки, деятельность которого была направлена на свержение национал-социалистического режима. Личность Гроскурта в основных чертах метко обрисована Гизевиусом, так же как и роль, которую тот играл, особенно зимой 1939/40 года, в качестве связного между заговорщиками и начальником генерального штаба Гальдером. Гроскурт являлся убежденным христианином и был близок к церкви. Генерал фон Лахузен, которого тот сразу после его поступления на службу весной 1938 г. лично познакомил с Остером, описывает его как «одного из самых решительных и честных людей в офицерской оппозиции». Именно «Муфл» (Ворчун) — такой была кличка Гроскурта в разведке — предложил Канарису сделать тогдашнего подполковника генерального штаба фон Лахузена своим преемником в руководстве вторым отделом разведки.
В лице Лахузена в наше поле зрения попадает офицер, который не подходит ни к одной из трех ранее названных категорий. Он пришел из австрийской армии, служил еще в период правления Габсбургской монархии в армии в первую мировую войну, затем был направлен в вооруженные силы Австрийской республики и после окончания Венского военного училища (оно соответствует тогдашней германской военной академии) поступил в генеральный штаб вооруженных сил Австрии. С 1935 г. он служил консультантом по вопросам, касающимся Чехословакии, в отделе разведки и контрразведки австрийского генерального штаба. Относительно Чехословакии с 1934 г. между австрийской службой разведки, немецкой разведкой и так называемым вторым бюро венгерского генерального штаба существовало с ведома и согласия австрийского правительства сотрудничество, заключавшееся, в основном, в обмене информацией. В первые годы обязанности связного офицера с немецкой стороны для такого обмена чисто военной информацией исполнял аккредитованный с этой целью в австрийской службе безопасности руководитель мюнхенского [31] отдела разведки граф Маронья-Редвиц. Позже, с 1937г., обмен информацией осуществлялся через военных атташе обеих стран. Канарис лично познакомился с Лахузеном во время одного визита, который он нанес в 1937 г. начальнику отдела разведки и контрразведки в федеральном министерстве обороны в Вене. После включения Австрии в состав Третьего рейха в марте 1938 г. граф Маронья, который, с одной стороны, пользовался большим доверием у Канариса и был также близок ему по политическим убеждениям, а с другой стороны, в результате сотрудничества с Лахузеном установил дружеские отношения с последним и имел ясное понятие о его деловых качествах, сразу рекомендовал его (Лахузена) для работы в немецкой разведке. Лахузен сначала был направлен в первый отдел разведки в качестве заместителя начальника отдела; ему было доверено заниматься странами, лежащими к востоку и к югу от Германии, в том числе Чехословакией. В начале 1939 г. он как преемник Гроскурта стал руководителем второго отдела разведки.
В результате показаний, которые сделал генерал фон Лахузен перед Международным военным трибуналом в Нюрнберге, он стал известен мировой общественности как человек из окружения Канариса. Ему и вправду удалось очень быстро завоевать доверие своего начальника, что подтверждает столь быстрое назначение на должность руководителя второго отдела. Те, кто знал Канариса, очевидно, удивлялись, что он так быстро подружился с Лахузеном, хотя тот был ростом гораздо выше 180 см; обычно «Седой», который был ростом чуть выше 160 см, относился к людям высокого роста с инстинктивным предубеждением. «Это похититель людей», — говорил он часто, желая охарактеризовать какого-нибудь особенно высокого, статного и сильного на вид мужчину. Вероятно, Лахузену повезло, что он не был одновременно «бравым» солдатом в старопрусском стиле. Потому что «бравых» парней Канарис еще меньше выносил, чем длинных. Привычка Лахузена ходить немного согнутым и его манера говорить чаще тихо, чем громко, и причем медленно, после тщательного обдумывания, [32] возможно, принимались во внимание как смягчающие обстоятельства при его высоком росте. Во всяком случае, «Длинный» уже вскоре пользовался полным доверием своего шефа.
Зарубежным отделом, ставшим позднее группой, руководил офицер морского флота, капитан 1-го ранга, а затем контр-адмирал Бюркнер, которого Канарис хорошо знал со времен их совместной службы в Вильгельмсхафене. «Верный моряк и розовый оптимист», — как охарактеризовал его однажды Канарис. В этой короткой фразе, собственно, дано исчерпывающее описание их отношений. В личном плане они были хорошими и товарищескими. В служебном же Канарису многое в нем не нравилось. Отчасти это касалось сферы работы отдела «Зарубежье», которую «Бю» выполнял в тесном служебном контакте с Министерством иностранных дел, а в нем с послом Риттером, к которому Канарис относился отрицательно как в личном, так и в деловом отношении, и со штабом оперативного руководства вермахта, начальник которого Йодль был типом «только солдата», который Канарис не выносил. Влияния этих людей Бюркнер часто не мог избежать. Но чаще всего Канариса раздражал неистощимый оптимизм Бюркнера, который, несмотря на все неудачи, заставлял его еще долго верить в окончательную победу.
Деятельность Бюркнера находилась за пределами разведки как таковой. Он был самым старшим по званию офицером после Канариса, участвовал не только в совещаниях «колонны», но и постоянно сопровождал Канариса на расширенные совещания («большая колонна») у начальника штаба Верховного командования вермахта Кейтеля до тех пор, пока они проводились. В отсутствие Канариса он был, однако, его заместителем только в делах, касающихся непосредственно службы, но не разведки. Там его представителем становился старший из присутствующих начальников отделов разведки, то есть обычно это был Пикенброк, если он сам не сопровождал адмирала. В целом, к Бюркне-ру относится то, что можно вообще сказать об этом круге людей, куда можно отнести также полковника В. Йенке, [33] много лет служившего у Канариса адъютантом, и который можно еще расширить за счет целого ряда руководителей групп и ответственных исполнителей, консультантов в отделах абвера, которые здесь не будут названы поименно: только немногие из этих людей в годы, когда Канарис был их начальником, лично участвовали в движении Сопротивления против Гитлера и режима. Но ни от кого из них в течение всего этого времени не могло ускользнуть, что Канарис враждебно относился к национал-социалистической системе. К тому же он часто слишком открыто выражал свое ожесточение на заседаниях «колонны» и просто в разговорах. Большинство из них знали также, что деятельность Остера, по меньшей мере, по отношению к Третьему рейху считалась государственной изменой. Несмотря на это, заговорщики все эти годы были уверены, что из этого круга можно было не опасаться доносов; это было доверие, которое ни разу их не подвело. Что это значит, может понимать только тот, кто сам жил сознательно в полицейском государстве Третьего рейха.
Среди людей, которые были тесно связаны с Канарисом в первые годы его деятельности на посту начальника разведки, следует упомянуть также человека, который часто упоминался в прессе Германии и за рубежом под именем барона Ино. Это имя было наверняка псевдонимом. Как его звали в действительности, так же трудно с достоверностью установить, как и его происхождение. Во всяком случае, он не был немцем, и многое говорит о том, что его родиной была одна из областей, которые до 1913 г. входили в состав Оттоманской империи. Внешне он был похож на завсегдатая, которые десятками встречались перед многочисленными кафе бульвара Монпарнас в Париже. Маленький, сухопарый, жгучий брюнет, подвижный, умеющий свободно говорить на полдюжине языков, Ино был везде дома — как в Берлине, так и в Париже, Стамбуле, Афинах, Мадриде или в Рио и Буэнос-Айресе. Его знания иностранных языков были обширными — от турецкого, немецкого и французского до испанского и португальского. Ино был руководителем заокеанской фирмы в Берлине. [34]
Через эту фирму осуществлялись всевозможные деловые и финансовые трансакции для разведки. Она также использовалась, чтобы замаскированно посылать доверенных из разведки под видом коммивояжеров и торговых агентов за границу. Канарис часто с согласия Ино использовал эту возможность, чтобы переправлять через германскую границу в безопасное место людей, преследуемых нацистами. В прошлом, в 20-е годы, Ино осуществлял крупные коммерческие сделки за границей, особенно с правительствами стран, не имевших собственной военной промышленности, которые хотели модернизировать свои вооруженные силы. Зачастую это были, пожалуй, операции, при которых левая рука не должна была знать, что делает правая. Но действительно хорошими и успешными являются только такие сделки, в которых каждая сторона получает свое и никто не чувствует себя обманутым. Ино заключил, должно быть, много хороших в этом смысле сделок, потому что во всех странах, где он работал, у него остались многочисленные друзья на влиятельных постах. Поэтому он слышал много интересного. Его информация о политических событиях в целом ряде стран оказывалась поэтому часто удивительно хорошей. Канарис, который знал его уже давно, возможно, еще с периода своей службы в «мадридском тылу», очень доверял сообщениям Ино, а также ему самому. Возможно, он знал больше подробностей о происхождении Ино, но даже если этого и не было, то этот маленький живой человек уже потому был ему симпатичен, что он был не стандартен. Канарис по природе сам был игроком и конспиратором и поэтому был особенно рад людям, которые не соответствуют шаблону, которые были не только оригинальны, но и в каком-то роде не от мира сего, однако при условии, чтобы эти люди были умными и изобретательными; простаки его не интересовали. Со временем между Канарисом и «бароном» завязались отношения истинной дружбы. Они даже обращались друг к другу на «ты». Канарис особенно любил ходить с Ино в маленькие венские или венгерские пивные в Берлине, отведывать там фирменные блюда Юго-Восточной Европы и [35] пить венгерское вино; часто он приглашал его и в свой дом в Шлахтензее.
Ино любил Германию, однако был решительным противником национал-социализма, особенно методов террора против инакомыслящих и евреев. Он не скрывал своих мыслей и в доме Канариса. Когда однажды один из гостей, офицер разведки, удивился такой открытой критике и попытался слегка его предостеречь, Ино с уверенным видом положил на стол свой турецкий паспорт, чтобы показать, что ему как иностранцу не смогут запретить говорить. Но в 1939 г. ему стало слишком опасно жить в Берлине. Канарис тоже советовал ему переехать из Германии в безопасное место. При расставании — это было незадолго до начала войны — Канарис говорил, по словам Ино, с глубоким пессимизмом в отношении будущего. По словам Ино, Канарис сказал ему тогда, что Гитлер, «дилетант, мечтающий захватить весь мир», наверняка погубит Германию. Он спровоцирует войну, которая принесет гибель не только ему самому, но и Германии. Для себя Канарис уже принял решение. «Он будет, — сказал Ино, — работать во имя свержения Гитлера, хотя знает наверняка, что это скорее будет стоить ему жизни. Он убежден, что они никогда больше не увидятся».
Очевидно, настал момент коротко высказать свое мнение по поводу многочисленных попыток представить разведку как центр заговорщиков, нанесших удар ножом в спину германского вермахта, чтобы отнять у немецкого народа победу, которая, не будь этих саботажников, была бы подарена ему благодаря гениальному руководству Адольфа Гитлера. В действительности все было совершенно иначе. В разведке под руководством Канариса велась интенсивная работа, которая ничем не уступала деятельности военных разведок других держав. Если бы военное и политическое руководство отнеслось с доверием к сведениям, доставляемым разведкой, то многих несчастий, возможно, и самой войны, можно было бы тогда избежать. От Канариса до самых мелких служащих и сотрудников, работавших вне разведки внутри страны и за рубежом, сотрудники [36] этой организации были людьми, горячо любившими свою родину, и все силы отдавали, служа ей. Именно благодаря своей деятельности, которая позволяла им видеть все происходившее в мире не искаженным национал-социалистической пропагандой, многие из них очень рано осознали опасность, которой Гитлер подвергал Германию своей авантюристической политикой. Они также получали, особенно после того как война уже началась, гораздо больше сведений, чем их имел средний немец, о злодеяниях, которые совершались органами Третьего рейха в самой Германии и в оккупированных районах. Поэтому они, как и относительно немногие посвященные в Министерстве иностранных дел и на некоторых других служебных постах и из круга частных лиц, были поставлены в ужасное положение, которое Ульрих фон Гассель, тоже знавший обо всем, в октябре 1939 г. метко обрисовывает в своем дневнике: «Они не могут желать победы и еще меньше хотят тяжелого поражения, они явно боятся затяжной войны и не видят никакого реального выхода». Несмотря на все эти душевные тяготы разведка обязана сообщать германскому командованию о положении за линией фронтов, о противнике, его мощи, его приготовлениях и планах — сведения, полученные под руководством Канариса, который при выполнении этой задачи часто бывает скован желанием фюрера и безоговорочно преданных ему военных из его окружения видеть вещи не такими, какие они есть, а какими они должны быть по их мнению. Этому моменту здесь будут приведены еще примеры из практики.
Совершенно естественным является то, что в этой ситуации именно в разведке у тех, кто осознавал свою личную ответственность перед нацией, должна была родиться мысль о сопротивлении. У очень многих людей рано или поздно побеждало такое чувство ответственности и в зависимости от природы человека проявлялось в пассивном или активном сопротивлении. К пассивному сопротивлению безумным или бесчеловечным приказам «сверху» были готовы, пожалуй, большинство офицеров разведки, по крайней мере, старшего возраста и более зрелые, однако только узкий [37] круг офицеров в разной степени участвовал в действиях, направленных на свержение режима. Но то, что ими предпринималось, было не деятельностью разведки, а осуществлялось по личной инициативе, на страх и риск непосредственных участников. Таким образом, нельзя считать, что Канарис в качестве начальника разведки руководил деятельностью Сопротивления. Это было не так. Напротив, часто случалось, что он собственным вмешательством защищал того или другого из своих подчиненных от гестапо, если даже в отдельных случаях не одобрял ни целей поступка, ни методов, примененных для их достижения. Правда, нужно согласиться, что разведка была идеальной маскировкой для свержения режима, а именно: с одной стороны, благодаря особому, исключительному положению, которое долгое время давало ей иммунитет против системы контроля и слежки гестапо, с другой стороны, потому что Канарис умел сделать из своего неоднородного по составу офицерского корпуса коллектив, в котором хотя далеко не все испытывали друг к другу любовь и уважение, но где никому и в голову не приходило донести на другого или как-то иначе нанести ему удар в спину.
При этом работа под руководством Канариса была далеко не легкой. Он требовал чрезвычайно много от своих подчиненных, особенно от ответственных руководителей отделов. Он сам был одержим работой. Как многие немцы, он не умел перекладывать ответственность на других. Он брал все решения на себя, и поэтому на его плечах лежала всегда тяжесть, превышавшая все человеческие возможности. Естественно, для личной жизни у него с каждым годом оставалось все меньше времени.
Им овладело лихорадочное беспокойство. С началом войны он все чаще ездил из одного зарубежного центра разведки в другой. Чем больше становилась тяжесть работы, которую он сам на себя взвалил, тем нетерпеливее он становился. Его живой ум и врожденная способность комбинировать, еще больше развившаяся с годами, зачастую позволяли ему угадывать суть дела быстрее, чем ему ее преподносили. Пространные доклады нервировали его. На [38] крупных заседаниях, которые проводились совместно с другими учреждениями, где он должен был участвовать, ему становилось трудно справиться со своим нетерпением. Во время докладов, которые читались с большой серьезностью, он усмехался и высказывал вполголоса иронические замечания, так что господам, которые его сопровождали, часто было очень трудно сохранять серьезность. Его подчиненным пришлось научиться преподносить ему все в самой короткой и сжатой форме. В противном случае у них не было никаких шансов поговорить с ним о своих делах. С другой стороны, то, что в результате этого иногда приходилось опускать не слишком важные детали, таило в себе определенную опасность. Если какой-то отдел входил в конфликт с другими учреждениями, что было неизбежным вследствие многократно пересекающихся компетенции в чрезвычайно сложной ведомственной ситуации в Третьем рейхе — будь то вермахт, партия, СС или гестапо, — тогда несчастный руководитель отдела должен был приготовиться выслушивать упреки Канариса: «Мне неправильно доложили!» Во время таких неудач он целиком снимал с себя всю ответственность, что, впрочем, не мешало ему с величайшей энергией и всеми силами вступиться за своего подчиненного.
Нетерпение заставляло его ненавидеть все общественные виды транспорта. Он ездил по возможности на автомобиле, на дальние расстояния летал на самолете. Один из ближайших сотрудников, рассказывая о его почти детском нетерпении, приводит в качестве типичного примера случай в одной поездке. Канарис ехал поездом из Висбадена в Берлин. Сначала он ругал поезд, который все время ехал со скоростью около 100 километров в час, называя его «эта почтовая карета». Он заставил одного из сопровождавших его офицеров пойти к машинисту локомотива и заставить его ехать быстрее. Он не успокоился, пока офицер не пошел и не вернулся, сообщив, что передал приказ. Поэтому не удивительно, что один из профессиональных военных, который долгое время занимал ответственный пост под руководством Канариса, охарактеризовал его как «одного [39] из самых трудных начальников в его тридцатилетней военной карьере». И все же все его подчиненные пошли бы за ним в огонь и в воду.
В особенности к нему были привязаны молодые подчиненные и женщины, работавшие в учреждении; от них он хотя и требовал также полной отдачи и неустанной работы, но обращался с ними всегда с исключительной любезностью. Также его привычка, унаследованная от службы в морском флоте, при случае обращаться к своим подчиненным на «ты», способствовала тому, что между ним и младшими сотрудниками установились отношения, как у отца с сыновьями.
В кругах разведки часто спорили о том, хорошо ли Канарис разбирался в людях. Есть немало оснований, чтобы усомниться в верности его суждений о людях. К примеру, в своей кадровой политике он находился под сильным влиянием неоправданных симпатий и антипатий. Свой вывод о человеке он делал быстро, чаще всего при первой встрече с ним. Даже если человек, внушивший ему при первом знакомстве антипатию, доказывал свои деловые качества и надежность, это не меняло его отрицательного мнения, однако никогда не отражалось на его отношении к человеку. С другой стороны, он мог терпеть и даже поощрять в течение нескольких лет людей, которые ничего из себя не представляли, но по той или иной причине чисто по-человечески были ему симпатичны. Однако все сказанное еще не доказывает, что он плохо разбирался в людях. Потому что, с другой стороны, многое говорит о том, что он видел людей, с которыми имел дело, насквозь. Может быть, то, что он убирал из своего окружения также и дельных сотрудников, которые когда-то действовали ему на нервы, и одновременно терпел в своем окружении нескольких бездарей, потому что ему нравились их внешние данные, даже если он видел их деловую никчемность, было актом самозащиты для его итальянской чувствительной натуры. Если посмотреть на главных сотрудников, которыми он себя окружил и которых умел удерживать, то этот выбор никак не говорит о том, что Канарис не разбирался в людях. Один [40] из тех, кто до последних дней его деятельности на посту начальника разведки был с ним тесно связан, делает замечание, которое необходимо здесь привести, потому что оно объясняет некоторые странные решения адмирала: «Он обладал, — пишет этот сотрудник, — при всем своем необычайном таланте быстро все схватывать и комбинировать еще и способностью сразу понимать, насколько подчиненный был в состоянии исполнять данные ему приказы. Если они выходили за рамки понятливости подчиненных (а это случалось довольно часто, и несмотря на это, при определенных обстоятельствах приказы должны были даваться именно так), то он сразу подстраховывал ожидаемые ошибки перекрестными приказами третьим или четвертым лицам и таким образом исправлял уже сегодня ошибки, которые были бы сделаны послезавтра».
Канарис в кругу своих сотрудников был не совсем осторожен в высказываниях о режиме. Не раз после ежедневной «колонны» Пикенброк или начальник какого-нибудь другого отдела обращали его внимание на то, что он высказывал вещи, которые не совсем годились для круга, выходящего за пределы доверенных лиц. Потому что в «колонне» участвовали также люди, которые, как, например, советник интендантства Теппен, тот или иной сотрудник имперского отдела и так далее, не имели никакого отношения к вопросам, касающимся непосредственно разведки, и политическим соображениям, вытекающим из них. Канарис в ответ на такие предостережения имел обыкновение в следующей «колонне» компенсировать свои слова, сказанные в прошлый раз, обильными лояльными высказываниями. Но на войне он потом разработал новый метод, поделив свои ежедневные совещания на две части: в первой, где принимал участие более широкий круг людей, обсуждались только служебные вопросы общего характера, в то время как более секретные темы оставались для второй части, на которой присутствовали лишь начальники отделов.
И по телефону Канарис был не всегда так осторожен в своих высказываниях, как хотелось бы его сотрудникам. [41] Примечательно, что даже такой спокойный и, определенно, не слишком робкий человек, как Пикенброк, уже в 1940 г. сказал своим товарищам: «Честно говоря, я удивляюсь, что они нашего старика все еще не трогают». Канарис, конечно, знал, что копию каждого его разговора, если он велся из дома, где находилась разведка, клали на письменный стол его врагам из Имперской службы безопасности (PCXА). Один маленький инцидент из первых лет войны может пояснить его «неосторожность» как в «колонне», так и по телефону. Фрау Канарис разговаривала со своим мужем по телефону и во время разговора сделала несколько критических замечаний относительно каких-то мероприятий правительства, в ответ на что ее муж тут же прервал разговор. Вечером того же дня Канарис настоятельно предостерег свою жену, чтобы она вообще не затрагивала по телефону политические темы, и порекомендовал ей прежде всего воздержаться от каких-либо критических замечаний. В ответ на ее слова, что он сам часто высказывает много критических замечаний, когда говорит по телефону, Канарис сказал что-то вроде того, что, мол, о нем все и без того знают, что он не во всем согласен с действиями режима. Если бы он при случае не давал это понять в своих компрометирующих высказываниях, это только усилило бы подозрения гестапо.
Впрочем, мы далеко опередили события. В последующих главах мы проследим, как Канарис решал проблемы, стоящие перед разведкой и лично перед ним в связи с гитлеровской политикой.
Гейдрих
С начала деятельности Канариса в разведке до его отставки весной 1944 г. разграничение компетенции между его служебной сферой и СД, или, иначе выражаясь, защита разведки от экспансионистских тенденций РСХА, требовало от него больших усилий и всей его ловкости. «Внутренний враг» был во все времена намного опаснее, чем внешний. В то время, когда Канарис заступил на свою должность, ситуация определялась двумя факторами. С одной [42] стороны, разведка занимала в Третьем рейхе единственное в своем роде положение. Вскоре после захвата власти Военному министерству Германии удалось добиться непосредственного распоряжения Гитлера, которое часто называли «кабинетным ордером», в результате которого за вермахтом была признана исключительная компетенция во всех мероприятиях, которые могли бы понадобиться в целях предотвращения шпионажа и саботажа против вооруженных сил, находившихся в процессе становления. Вытекающая отсюда необходимость обеспечить оборону страны распространялась также на промышленную сферу и даже на ведомства, где были поставлены на службу военные, так называемые уполномоченные по делам контрразведки, которые несли ответственность за профилактические мероприятия, направленные против шпионажа и саботажа.
Таким образом, в будущем конфликте преимущество было сначала на стороне вермахта. Это стало возможным потому, что в 1933 г. еще не было имперской полиции. Гиммлер до 1935 г. был не начальником германской полиции, а сначала только назначался в отдельных землях начальником политической полиции. Чем больше укреплялось положение Гиммлера, тем отчетливее проявлялся второй фактор, то есть тем ревностнее стремились он и Гейдрих, назначенный сначала руководителем прусской государственной тайной полиции, ограничить исключительную компетенцию вермахта и добиться собственного влияния как можно в более многочисленных сферах секретной службы.
Отправной точкой для подобных устремлений явился тот факт, что вермахт с самого начала был вынужден сотрудничать с политической полицией при проведении арестов, обысков и других уголовно-процессуальных мероприятий, так как сам не имел соответствующих исполнительных органов. Предшественник Канариса был смещен с должности из-за его фронтального сопротивления устремлениям Гиммлера и Гейдриха. Люди, игравшие в то время важную роль в вермахте, военный министр Германии фон Бломберг и начальник службы вермахта генерал фон Рейхенау, [43] были, говоря языком того времени, более или менее «коричневыми» (т. е последователями нацистов) и хотели при любых обстоятельствах избежать конфликта с Гиммлером. Поэтому новый начальник разведки должен был согласно желаниям своих шефов находить компромиссы с государственной тайной полицией. Переговоры велись со стороны «черных», в первую очередь Гейдрихом. Его грубой целеустремленности Канарис противопоставил свое искусство обхождения с людьми. Гейдрих после отставки из морского флота, связанной с неблаговидными для него обстоятельствами, страдал от комплексов. Канарис, который, как уже говорилось, был много лет назад начальником Гейдриха, встретил его с естественной приветливостью «старого товарища». В деловых переговорах Канарис использовал методы постепенной сдачи маловажных позиций и упорного отстаивания важных. Ему было поручено заключить соглашение с гестапо, значит, он это сделает. Но он позаботится о том, чтобы это соглашение не имело точных формулировок, чтобы оставалась возможность впоследствии изменить его по собственному усмотрению. Наконец, между Канарисом и Гейдрихом было заключено соглашение, изложенное в 10 пунктах (по этой причине его позже называли «десять заповедей»). В нем обговаривалась компетенция обеих сторон. Это разграничение сфер деятельности сохраняло за абвером так называемую секретную службу связи — военный шпионаж за границей. В принципе за абвером оставалась контрразведка, в то время как тайная государственная полиция (гестапо), как и прежде, сохраняла свою компетенцию во всех областях деятельности, где действовали уголовно-процессуальные определения. Заключенное соглашение не принесло длительного согласия между инстанциями. Взаимное недоверие, существовавшее повсеместно между вермахтом и СС, постоянно поддерживалось в результате создания Гиммлером военных формирований СС, соперничавших с армией. Так же и в практической деятельности гестапо со своей контрольной деятельностью и слежкой за всем, что могло хоть как-то показаться подозрительным с точки зрения политики, [44] часто вторгалось в те области, которые были компетенцией контрразведки.
В результате соглашения между Канарисом и Гейдрихом деятельность секретной службы связи ограничивалась чисто военной разведывательной деятельностью. Поэтому абверу уже не было позволено осуществление разведывательной деятельности за границей. Вопрос о получении разведданных внешнеполитического характера вызывал большое расхождение во мнениях еще в период деятельности предшественника Канариса, и не только между разведкой и СД, но также между рядом других инстанций. Наряду с Министерством иностранных дел и разведкой, к которым в 1934 г. присоединилась еще служба СС, правом на осуществление внешнеполитической разведки пользовались также основанная Германом Герингом «служба исследований» (служба, успешно действовавшая в области контроля и расшифровки дипломатической телеграфной, кабельной и радиосвязи), внешнеполитический отдел (Розенберг) и зарубежная организация НСДАП. Капитан морского флота Патциг сделал попытку создать единый фронт из Министерства иностранных дел и разведки против различных партийных организаций. Его предложение заключить в этой области джентльменское соглашение наткнулось, однако, на негативное отношение государственного секретаря фон Бюлова, который, по всей видимости, с давних пор не мог преодолеть недоверие к военным инстанциям и потребовал для своего министерства исключительной компетенции в этой области. По отношению к организациям НСДАП, в особенности к СС, Министерство иностранных дел было, конечно, не в состоянии реализовать это требование, поэтому официально тайная политическая разведка за границей была, если только она не осуществлялась дипломатическими внешними представителями, сферой СД. Канарис воспринимал это формальное ограничение не слишком трагически. Границы между военной и политической информацией весьма расплывчаты. Трудно описать, в какой точке в каждом отдельном случае лежит граница между военно-политической и чисто политической информацией. Канарис [45] был способен оперировать в этой пограничной области с достаточной ловкостью и оглядкой, чтобы не только самому постоянно иметь четкую ориентацию во внешней политике, но также иметь в любое время возможность своевременно обеспечивать своих военных начальников достоверной информацией обо всех важных политических событиях за границей. Не в последнюю очередь этой цели служили и его частые зарубежные поездки, во время которых он использовал свои обширные личные связи с влиятельными и осведомленными кругами за границей. То, что его позиция была в основном правильной, доказывают события. Начальник немецкой разведки во все времена относился к наиболее информированным лицам в Германии по вопросам, касающимся политической ситуации за границей. Этому способствовало то, что Канарис умел очень быстро устанавливать доверительные отношения с влиятельными лицами в немецкой дипломатической службе, которые занимали по отношению к режиму позицию, сходную с его собственной. Благодаря этому взаимному доверию, которое, к примеру, связывало Канариса с начальником политического отдела, позднее государственным секретарем в Министерстве иностранных дел фон Вайцзеккером, между военной разведкой и по меньшей мере одним очень важным сектором компетентной во внешней политике инстанции были установлены такие хорошие отношения, какие редко найдешь в целом мире между шпионской службой и дипломатией. Ведь тот факт, что между этими обеими инстанциями существуют отношения напряженности и недоверия, везде расценивается как нормальный. Дипломатия страшится международных конфликтов, а шпионские службы всех стран время от времени провоцируют такие конфликты, которые часто бывают очень неприятными; это связано с тем, что шпионским службам приходится работать с людьми, действия которых не всегда соответствуют кодексу и протоколу международной дипломатии. Конечно, между Министерством иностранных дел и разведкой и в дальнейшем случались трения и разногласия, но благодаря доверительным отношениям между Вайцзеккером [46] и Канарисом они никогда не бывали продолжительными и не принимали зловещего характера{4}.
Внешнеполитическая служба информации и наблюдения никогда не была политической разведкой. Несмотря на это Канарис был в большинстве случаев хорошо осведомлен обо всем, что происходило внутри правящей НСДАП и о напряженных отношениях между «грандами» в правительстве и в партии, дерущимися за милость фюрера, и получал еще в мирное время, а затем в первые годы войны если не полный, то все же обширный материал о запланированных или уже осуществляющихся злодеяниях режима. Так что он мог снабжать высокие чины в военном ведомстве обширной скандальной хроникой; однако чаще всего те не делали выводов, на которые надеялся Канарис. То, что он располагал такими материалами, было, в первую очередь, заслугой полковника, позже генерала Остера, который благодаря своим связям в кругах «коричневых» и «черных», особенно с начальником полиции в Берлине графом Хельдорфом и начальником уголовного розыска Германии Небе, получал «подпольным путем» многочисленную информацию{5}. [47]
Однако не следовало переоценивать эти источники информации, которая поступала благодаря хорошим личным связям. Эти связи развивались и поддерживались в условиях постоянной огромной опасности для всех участвующих. Посол Хассель в своем дневнике 16 декабря 1938 г. записал мнение посланника Гентига о том, что отделение разведки (Канарис) при вермахте контролировало всю партию. Однако это было явным преувеличением.
Возможности получения информации не были безграничными, но под руководством ловкого и изворотливого начальника они были очень значительными, хотя, как уже говорилось, приходилось постоянно затрачивать много энергии, чтобы отражать непрекращающиеся открытые и замаскированные попытки экспансии РСХА. Разведке помогало то, что она в большей степени, чем какая-нибудь другая инстанция в Третьем рейхе, была свободна от надзора и опеки со стороны гестапо. У нее, например, был свой собственный паспортный отдел для оформления заграничных паспортов и виз, она была в состояний относительно свободно решать среди своего персонала вопрос о доказательстве происхождения. (Среди офицеров, работавших в разведке, были некоторые, а среди так называемых связных даже целый ряд сотрудников, которые не соответствовали требованиям «нюрнбергских законов».)
Один высокопоставленный руководитель СД во время допросов в Нюрнберге дал подробное показание об отношениях между вермахтом и тайной полицией. Даже при очень критическом рассмотрении эти показания в отдельных частях звучали очень убедительно. Допрашиваемый рассказывал, к примеру, что в кругах вермахта в довоенные годы ходили слухи, что Гиммлер и Гейдрих планировали с помощью методов ЧК стать во главе всего вермахта. Допрашиваемый не знает, действительно ли Гиммлер и Гейдрих вынашивали тогда планы такого рода, но сомневается в этом, потому что уже в личном плане не существовало предпосылок для осуществления столь далеко идущих целей; затем он добавляет буквально следующее: «Тайная государственная полиция как учреждение так же мало занималась [48] этим вопросом, как и служба безопасности (СД). Им было запрещено вести разведывательную деятельность против и внутри вермахта. Правда, сам Гейдрих время от времени охотно слушал что-либо о вермахте и от него; однако он принимал решительные меры в каждом случае нарушения, о котором ему сообщали. Он был вынужден это делать, хотя бы для того, чтобы самому быть под прикрытием от вермахта».
Эти высказывания руководителя СД содержат большую долю достоверности, в них особенно интересны замечания, которые позволяют сделать вывод о том, что Гейдрих стремился подпольным путем с помощью добровольных помощников получить информацию о вермахте и специально о разведке. Факт, что внутри разведки в течение стольких лет мог безнаказанно существовать центр сопротивления режиму, можно считать доказательством того, что личный аппарат информации у Гейдриха в этот период работал гораздо хуже, чем тот, который Остер пустил в действие против партии и гестапо.
Здесь нужно коротко остановиться на личных отношениях Канариса с руководящими сотрудниками гестапо. Отношения с Гиммлером совершенно бесцветны. Личные контакты редкие. Канарис был невысокого мнения о Гиммлере, которого он в глубине души считает взбунтовавшимся мелким чиновником. Хотя он жестокий и хитрый, но не умен и труслив. С этим, считает Канарис, он справится. Труднее описать его отношения с Гейдрихом. Они сложны с обеих сторон. Гейдриха Канарис боится. Это инстинктивный физический страх. Человек этот во всех отношениях кажется ему жутким. Он слишком высок ростом, его глаза с почти монгольским разрезом смотрят всегда холодно и пронизывающе, взгляд как у змеи. Канарис чувствует, что перед ним человек, для которого не существует препятствий, это преступная натура крупного масштаба. И все же он околдован высоким интеллектом своего противника, которого он однажды назвал «умнейшая бестия». В своем дневнике он говорит о Гейдрихе после первой служебной встречи, как о «жестоком фанатике, с которым будет трудно сотрудничать [49] открыто и доверительно». Со временем страх перед Гейдрихом не проходит. Уже одного телефонного звонка от начальника PCXА достаточно, чтобы лишить Канариса покоя.
Несмотря на это Канарис, пока Гейдрих был жив, стремился поддерживать с ним хорошие личные отношения. Постороннему отношения между ними казались даже сердечными. По воле случая Канарис, когда его семья в начале февраля 1935 г. переехала из Свинемюнде в Берлин, нашел квартиру на Деллештрассе. Вскоре выяснилось, что Гейдрих живет неподалеку от него на той же улице. Несмотря на внутреннее отвращение, Канарис по служебным соображениям старался поддерживать контакт между обеими семьями, и воскресными вечерами летом 1935 г. семья Канариса ходила к Гейдрихам, чтобы там в саду поиграть в крокет. В августе 1936 г. Канарис купил себе маленький дом в Шлахтензее на Дианаштрассе, которая впоследствии была переименована в Бетацайле в честь национал-социалистического писателя Оттомара Бета. Было ли чистым совпадением, что полгода спустя Гейдрих купил на Августаштрассе, в двух минутах ходьбы от Канариса, строящийся дом и переехал туда, когда дом был готов. Фрау Канарис, услышав об этом, не могла удержаться от смеха и сказала: «Хорошая покупка!» Гейдрих уловил в этом замечании намек, так как сразу стал защищаться и со всей убежденностью сказал, что он по чистой случайности нашел подходящий дом рядом с домом Канариса. Возможно, здесь и вправду не было особого умысла, потому что, в конце концов, для начальника РСХА вряд ли было необходимо лично следить за своим противником из разведки.
О том, что Гейдрих, несмотря на внешнюю приветливость отношений с Канарисом, считал того своим противником и всегда был с ним начеку, говорили многие сотрудники СД. Он предостерегал своих подчиненных, что с Канарисом, «этим старым лисом, нужно быть всегда настороже».
Штандартенфюрер СС Шелленберг, который после падения Канариса взял руководство секретной службой связи, [50] заявил в Нюрнберге, что Гейдрих не доверял Канарису только потому, что у того были документы, подтверждающие неарийское происхождение Гейдриха и которые хранились в надежном месте. Подобные рассказы можно было услышать и от других людей. Однако документы эти до сих пор не найдены. Те, кто по работе и в личной жизни поддерживал с Канарисом наиболее близкие отношения, тоже ничего подобного от него не слышали, хотя никто не сомневался в том, что он был хорошо осведомлен о неарийском происхождении отца Гейдриха. Против утверждений Шелленберга, что Канарис располагал документами о «неудачном» рождении Гейдриха и хранил их в печатном виде в надежном месте, говорит, очевидно, тот факт, что Канарис, по словам свидетелей из его окружения, всегда боялся Гейдриха и что известие о смерти последнего 1 мая 1942 г. было воспринято им с облегчением, хотя он посчитал необходимым во время погребения заявить сотрудникам Гейдриха глухим, словно охрипшим от слез голосом, что он исключительно ценил и почитал Гейдриха как великого человека и потерял в его лице верного друга.
Несмотря на взаимное недоверие, хорошие отношения с Гейдрихом были крайне необходимы для работы Канариса. При всей взаимной сдержанности у него была возможность своевременно услышать о планах и мероприятиях СД. Хотя Гейдрих не доверял Канарису, он, похоже, все же ценил личные контакты с ним. В связи с обстоятельствами своего увольнения из морского флота он был полон недоверия к вермахту. Он также знал, что большинство из высокопоставленных офицеров флота и армии смотрели на него как на ренегата и по возможности избегали с ним личных контактов. Поэтому он считал контакты с семьей Канариса, несмотря на все предубеждения, полезными и часто в беседах с шефом абвера заходил дальше, чем вначале планировал.
Канарис не был активным противником гитлеровского режима, но, тем не менее, после отставки в феврале 1944 г. принял участие в офицерском заговоре «20 июля». Попытка военного путча, как известно, закончилась провалом, а [51] бывший шеф германской военной разведки и контрразведки был арестован спецслужбами СС. После недолгого судебного разбирательства адмирал был приговорен к смертной казни через повешение так называемым Народным трибуналом. Вильгельм Канарис был казнен 9 апреля 1945 г. в тюрьме Флоссенбурга.
Так закатилась звезда короля шпионажа и диверсий... Но во все времена короля играет свита... О сотрудниках, сподвижниках и соратниках адмирала пойдет речь в этой книге...