Продолжение торжественной «разделки»
В отличие от гоголевской «небоги» над немцами не только издевались. Их еще и били. Причем били рядовых немцев. Ну, то, что Германия лишалась значительных территорий — это еще было полбеды. Хотя Эльзас и Лотарингия были, скорее, немецкими, чем французскими землями. Да, Бисмарк когда-то склонялся к мысли передать часть этой спорной территории третьей стороне — Швейцарии. Да, вдумчивый взгляд на проблему Эльзаса и Лотарингии убеждает в том, что смысл в идее «железного канцлера» имелся. Однако все здесь было не просто, неоднозначно.
С «эльзасским вопросом» не лучшим образом справлялись и Франция, и Германия. До середины XVII века, до Вестфальского мира 1648 года, эти провинции входили в состав Германии. Потом их прибрала к рукам Франция, но и через двести лет — в середине XIX века — для 85% населения родным был немецкий язык, а сельские жители поголовно не знали французского языка даже в двадцатых годах XX века — уже после того, как Эльзас и Лотарингия опять вошли в состав Франции. Французы из века в век показывали себя плохим «старшим братом». Насильственное офранцуживание было таким жестким, что в 1869 году, незадолго до франко-прусской войны, в Страсбурге приходилось вводить военное положение.
Но и немцы, аннексировав древний Лоррейн, повели себя не лучше и начали усиленную германизацию. Во Францию тогда переселились 400 тысяч человек. В германском рейхстаге эльзасцы получили 15 мест. На первых же выборах все пятнадцать выиграла партия, выступающая против аннексии. Правда, уже в 1890 году она успеха не имела, несмотря на то, что Франция немало средств тратила на искусственное разжигание страстей.
Академик Тарле признавал: «Собственно, не было ни одного класса населения в Эльзас-Лотарингии, который определенно стремился бы к присоединению к Франции. Рабочий класс ни малейших сепаратистских наклонностей не проявлял; крупная торговая буржуазия и финансовый мир тесными узами связались с германским внутренним рынком».
Иными словами, любовь эльзасцев к старой доброй Галлии горела ярким пламенем лишь на страницах парижских газет. Однако победители безоговорочно претендовали на «возврат захваченных тевтонами французских провинций». При этом Клемансо сослался на «ликование народа», с которым-де были встречены французские войска, и заявил, что «плебисцит совершился».
Чепчики вместо бюллетеней референдума — это было в практике народного волеизъявления чем-то новым. И уж не знаю, сколько их там взлетало в воздух, но неумолимые цифры доказывают, что французских «освободителей» эльзасцы приветствовали, в основном, на немецком языке. А французская «родина» к новым гражданам была по-прежнему немилостива. Их дискриминировали, эльзасских новобранцев направляли служить исключительно в колонии с наиболее гнилым климатом, А поток насильственных переселенцев теперь потек уже в Германию.
Соответственно эльзасские автономисты победили и на парламентских выборах 1928 года, и на муниципальных 1929. Наилучшим вариантом стало бы действительно обеспечение широкой автономии Эльзас-Лотарингии в составе Германии, но Франция не допускала подобного даже теоретически. Очень уж богатыми, очень лакомыми были эти территориальные «куски».
Иначе говоря, ни о каком подлинном праве народов на выбор судьбы в результате «версальских» радений не могло быть и речи. Так, у Германии отобрали все колонии, но не освободили их народы, а просто сменили им хозяев.
Что же касается почти всех отходивших от Германии европейских земель, то их населяли, преимущественно, немцы. Из 327 тысяч жителей Данцига их было 317 тысяч.
Мемель, «подаренный» союзниками «новодельной» Литве, тоже относился к чисто немецким городам.
Германия фактически разоружалась: флот сводился на «нет», армия уменьшалась до сотни тысяч человек (96 тысяч солдат и 4 тысячи офицеров). В Вооруженных силах запрещалось иметь бронетанковые войска, авиацию и тяжелую артиллерию. Были сданы и уничтожены 130 тысяч пулеметов, 31 тысяча минометов, 60 тысяч орудий и стволов, почти 30 тысяч лафетов, 16 тысяч самолетов и 27 тысяч авиамоторов. У Германии отбирали 80 тысяч оружейных лекал, потому что ей запрещалось производство оружия. То, что армия и флот чуть ли не уничтожались, масла у немецких детей еще не отнимало. Но и масло вывозилось к союзникам десятками тысяч тонн.
Франция и Бельгия отбирали у немцев 371 тысячу голов скота, из них — 140 тысяч дойных коров. И, лишая молока немецких детей и раненых в госпиталях, франко-бельгийцы фактически становилась на путь геноцида. До 1 мая 1921 года Германия должна была выплатить 20 миллиардов золотых марок золотом, отдать половину наличности красителей, все крупные торговые суда, половину — средних, четверть — рыболовных, пятую часть речного флота. По репарациям отбиралось 150 тысяч товарных вагонов, 10 тысяч вагонов пассажирских и 5 тысяч паровозов. Франция экономически захватывала Рур, и немцев обязывали, в счет репараций, поставить Франции 140 миллионов тонн угля, Бельгии — 80 миллионов, Италии — 77 миллионов. Немцев лишали двух третей их угольных богатств, четырех пятых химической мощи, базы производства продовольствия, да и вообще всего, что могло приглянуться Антанте...
Как немецкому народу выкручивали руки версальской «веревкой», очевидно не только по отторжению от Рейха чисто немецкого Данцига и созданию «польского коридора» раздора. В манере насильников союзники «решили» и Верхне-Силезский вопрос, который давно стал в СССР темой запретной. Уж очень неприглядно выглядели в этом «вопросе» поляки. История же стоит того, чтобы о ней рассказать.
Верхнюю Силезию историки ЦК КПСС относили к «исконным польским землям», хотя последний год польского владения ими — 1336-й...
Перед Первой мировой войной из 2 207 981 жителя Верх ней Силезии поляков, вместе с полунемцами-полуполяками, было 1 169 340 человек, то есть — половина. Но еще там были богатейшие залежи угля, цинковой и железной руды. Вильсон и Клемансо настаивали на передаче этих залежей Польше вместе с людьми, которые к ним «прилагались». Ллойд Джордж упирался.
Но еще больше упирались немцы, и тут пасовал даже большой капитал. Во-первых, люди — это не суда. Их делить все же сложнее... Самый справедливый выход — плебисцит. Немцы на нем настаивали, немцы его и добились.
В плебисцитной зоне была введена власть международной комиссии во главе с французом — генералом Ле-Роном. Вертелся там и польский комиссар Корфантого. В зону хлынули агрессивные поляки, всячески притесняя немцев. Фашиствующих поляков поддерживали французы, народ «демократический».
В зоне расцвел террор. Да не немецкий — польский. Корфантого организовывал его, не жалея сил, времени и денег. Немцам сжигали дома, им угрожали смертью.
А голосование 20 марта 1921 года прошло спокойно и за вершилось полной победой немцев: за Германию были поданы 707 393 голоса, за Польшу — 479 365 голосов. Как видим, читатель, даже многие взрослые поляки желали жить в Германии. Союзнический Совет вынужден был «милостиво» выделить веймарской Германии две трети Силезии, а Польше -треть. Но КАКУЮ треть? Германия лишилась, но Польша приобрела 95% запасов силезского угля, 49 из 61 антрацитовых копей, все 12 железных рудников, 11 из 16 цинковых и свинцовых рудников, 23 из 37 доменных печей. Германия по теряла 18% общенациональной добычи угля и 70% — цинка.
Кромсали не только национальные богатства Германии, а и немецкую нацию. Тупо, невежественно, равнодушно. Что там Силезия? Тут хоть что-то немцам удалось отстоять. А вот как вышло с богемскими немцами в никогда ранее не существовавшем Чехословацком государстве, созданном хлопотами Масарика, Бенеша и их покровителей. Еще в Америке Вильсон заявил:
— Я намерен отдать Богемию Чехословакии.
— А как вы при этом собираетесь поступить с немцами, там проживающими?
— Но их ведь там немного.
— Более трех миллионов на семь миллионов чехов.
— Три миллиона? — изумился Вильсон. — Любопытно! Масарик мне никогда об этом не сообщал.
Конечно, Масарик не мог громогласно признавать, что чехи не имеют ни морального, ни исторического, ни международно-правового основания на включение в состав Чехословакии районов проживания судетских немцев.
Теперь Вильсону это разъясняли другие, но на его решение новая информация не повлияла, и немцы были отданы под власть чехов.
Ранее богемские районы Судет, населенные немцами, граничили с Германией, но входили в состав Австро-Венгрии. После войны «лоскутная империя» распалась. Право на само определение получили от Антанты венгры, поляки, чехи (но не словаки). А вот австрийских немцев союзники такого права лишили — несмотря на единодушное желание тех воссоединиться с немцами германскими путем «аншлюса». По судетским немцам такое решение ударило особенно больно -иногда чешская граница отделяла друг от друга детей и отцов, братьев и сестер.
Вильсон же отдал Южный Тироль Италии, так как не знал, что южнее перевала Бреннера жили австрийцы немец кой крови.
Вот чем закончился в действительности «крестовый поход демократии против алчных гуннов».
Таким образом, после Первой мировой войны Мировой Капитал зажал народ Германии всерьез. И Германию тем более вознамерились доить, что вторую потенциальную «дойную корову», то есть Россию, из-под кнута «пастырей» сумел увести Ленин. Чего ему, к слову, всепланетные мироеды не могут простить по сей день в ПЕРВУЮ очередь. Тут уместно сообщить тебе, читатель, что даже если бы буржуазная, находящаяся в сфере капиталистических отношений Россия вела войну до «победного конца» и получила репарации с Германии, в безрадостной послевоенной картине это для нас ничего не изменило бы. И вот почему.
От Германии сразу после Версаля требовали суммарной выплаты 226 миллиардов золотых марок в течение 42 лет. Итого, в среднем, по 6 миллиардов марок в год. Довоенный рубль был равен двум маркам (точнее — 2,16). Два рубля -доллар (1 рубль = 0,51$). Переводим, считаем, делим на всех и получаем, что в лучшем случае на долю России достался бы один «германский» миллиард рублей. Впрочем, даже и не один, а меньше, потому что окончательно союзники сошлись на 132 миллиардах в течение 66 лет (то есть Германию обязывали выплачивать долги до 1985 года!).
До 1985 года, читатель!!
Потом все еще не раз менялось в сторону уменьшения. Но даже при норме в два миллиарда марок в год России не пере пало бы и половины миллиарда рублей. А платить западным кредиторам нужно было ежегодно три!
Так что если бы не Ленин, не социалистическая революция, то села бы Россия в долговую яму к Западу прочно... Причем большевики не просто отказались платить, а со счетами в руках доказали, что это Запад задолжал народам России по всем статьям.
Оставалось отыграться на Германии. На ней и отыгрались... Но не Клемансо, не Ллойд Джордж в первую очередь, а непосредственно Дядя Сэм. Как ни странно, но порой это не было очевидным даже для осведомленных современников. Даже в СССР в 1928 году считали, что Версальская система «создает условия для гегемонии французского империализма на континенте Европы».
На самом же деле Версаль создал все условия для гегемонии империализма американского.
Сделано это было настолько умело и ловко, что историки так, похоже, и не разобрались, что же на самом деле произошло в Париже в 1919 году.
Академик Тарле писал: «Французы (Клемансо и стоявший за ним Пуанкаре) только тогда должны были считаться с Вильсоном, когда в возникавших спорах на его сторону становился Ллойд Джордж. Но Ллойд Джордж не часто и не очень энергично становился на его сторону».
Даже капитальная советская «История дипломатии» уверена, что: «В результате войны и Версаля противоречия между союзниками еще более углубились. Американские монополии не были удовлетворены результатами мирной конференции... В силу этого сенат США под давлением изоляционистов (ох уж эти якобы всемогущие «изоляционисты»! Речь о них у нас еще будет. — С.К.) отказался ратифицировать Версальский договор». Авторы основополагающей советской дипломатической летописи явно перерыли горы архивных документов и других источников. Учли они и указания ЦК и применяли «марксист скую» методологию. Не учли они, похоже, только блудливые движения густых бровей Ллойд Джорджа, побито обвисшие усы Клемансо и... сардонический изгиб нервных, требовательных губ Вильсона.
Кстати, самый громкий противник Вильсона, «изоляционист» сенатор Лодж не гнушался признаваться: «Это не изоляционизм, а свобода действовать так, как мы считаем нужным, не изоляционизм, а просто ничем не связанная и не затрудненная свобода Великой Державы решать самой, каким путем идти».
Без изучения документов никакую эпоху, кроме разве что собственной, не понять. Но в документах империализма чаще всего нужно читать между строк или в порядке, противоположном обычному. Конечно, любопытно, скажем, узнать, что в из данном «Архиве полковника Хауза» есть рассказы, достойные пера Дюма... Так, Хауз писал, что на его вопрос о том, как прошло совещание с Клемансо и Ллойд Джорджем, Вильсон ответил, якобы: «Блестяще — мы разошлись по всем вопросам».
В литературном отношении этот анекдот действительно блестящ, а вот в историческом смысле его ценность нулевая. Должник расходится с кредитором во мнениях лишь до тех пор, пока кредитор подобное ему позволяет или пока это кредитору ВЫГОДНО!
США не ратифицировали Версальский договор. И с помпой не вошли в Лигу Наций, «милостиво» вступив в нее лишь в 1934 году (между прочим, одновременно с СССР). То есть когда Штаты еще очень скрыто, но последовательно начали готовить второй тур мировой бойни.
Но авторы манифеста Второго Конгресса Третьего Коммунистического Интернационала предвидели такой поворот еще летом 1919 года: «Правящие круги США пытаются с помощью Лиги Наций прикрепить к своей золотой колеснице народы Европы и других частей света, обеспечив над ними управление из Вашингтона. Лига Наций должна была стать, по существу, мировой монопольной фирмой «Янки и К0»...
Так Лига ею и стала! Без всякого там формального членства в ней США! Европейские клиенты США, например Уинстон Черчилль, уверяли весь свет: «Едва была создана Лига Наций, как ей был нанесен почти смертельный удар. Соединенные Штаты отреклись от детища президента Вильсона, а затем его партия и его политический курс были сметены победой республиканцев на президентских выборах 1920 года».
Черчилль написал это в своей «Истории Второй мировой войны», но с точки зрения объяснения событий опус Черчилля стоил «дневников» Хауза, которые можно отнести не к истории, а, скорее, к ее искусной фальсификации.
Вильсона смели не республиканцы — 25 сентября 1919 года его разбил паралич, и его поражение на предстоящих выборах было неизбежным уже поэтому.
Политический же курс США на установление экономического и прочего контроля над европейской ситуацией и упрочение возникшего мирового лидерства сохранился. И что стоили литературные «дымовые завесы» Черчилля, если новый президент США Гардинг действовал в точном соответствии с программой Вильсона, ранее заявлявшего: «Мы должны финансировать весь мир, а те, кто финансирует мир, должны управлять им»?
Его фраза была зародышем будущих планов Дауэса и Юнга, о которых мы еще поговорим... Но как раз в то время, когда американец Дауэс вел в Европе активные переговоры, готовя новую американскую диспозицию для Европы в виде плана Дауэса, за полгода до ее обнародования Е. Тарле в апрельском номере «Анналов» за 1924 год утверждал: «Из вне европейских держав только Соединенные Штаты представляют собой серьезную (неужели всего лишь «серьезную», а не «серьезнейшую»? — С.К.) величину, но правительство Штатов и главенствующая с выборов 1920 года республиканская партия основным принципом своей внешней политики демонстративно выставляют начало полнейшего невмешательства в европейские дела. Да и удивительно было бы, если бы дело обстояло иначе».
Дело, конечно же, обстояло иначе... США не просто все более явно вмешивались в дела Европы. Они были полны решимости чуть ли не единолично вершить отныне ее судьбу!
Вильсон, хотя и пребывал в параличе, вполне мог обеспечить ратификацию Версальского договора со всеми статьями о Лиге Наций. Для этого было достаточно принять ряд непринципиальных поправок Лоджа. Но Штатам было выгоднее изобразить дело так, что они устраняются-де от Лиги, «где преобладают Англия и Франция».
Ход был умный — зачем кукловоду выставлять себя на обозрение публики? Историки изучали архивы, а не мешало бы познакомиться еще и с приемами средневековых мистерий, где раскрашенная деревянная фигурка на ниточках изображала Деву Марию (от чего, собственно, и ведет название театр марионеток).
А вообще-то тогдашнему закулисному руководству мира можно лишь аплодировать. Будущее оно планировало уверен ной рукой — широко и не мелочась.
Особенно явно это проявилось в том, как Штаты подошли к проблеме колоний. Мандаты на бывшие владения Второго Рейха получали все кому не лень, даже Бельгия и Япония. Последняя получила под мандат Лиги Наций Каролинские, Маршалловы и Марианские острова. И только США не получили НИЧЕГО.
Почему же? Что, бедняга Дядя Сэм не смог отстоять своих интересов? Вряд ли... Просто нужно было смотреть вперед. В самом расцвете колониальной системы уже таился скорый ее закат. Так стоило ли из-за мандатной бумажки порождать раздражение или даже озлобление у будущих экономических рабов Штатов?
Да и почему «будущих»? И без мандатов Америка полу чала из голландских колоний на выгодных условиях 86% сырого каучука, 87% олова, из Азии — 85% импорта вольфрама...
Недаром начальник Штаба РККА Б. Шапошников в конце двадцатых годов писал: «Всем известны те позиции, кои ныне завоевал в мире капитал Америки. Они подороже территориальных захватов».
А Лига Наций? А Европа? Велика ли разница! Разве фактическое управление ими не переходило в руки доллара?
Подсчитано, что с 1920 года за старые долги Европа отваливала банкам и частным гражданам Соединенных Штатов 665 миллионов (тогдашних! тогдашних!) долларов ежегодно в течение около десятка лет. И платили европейцы не золотом (которое к тому времени и так почти все уже перекочевало за океан), а ценными бумагами предприятий!
Как ни крути, а события развивались по прогнозу Ленина, сделанному в августе 1916 года: «Крупный финансовый капитал одной страны всегда может скупить конкурентов чужой, политически независимой страны. Экономическая «аннексия» вполне осуществима без политической».
Так и выходило! Фактически после Первой мировой войны Соединенные Штаты получили один общий мандат на управление Европой и миром, что бы там ни утверждали «аналитики» и «историки», не видящие дальше официальных протоколов. А ведь могли бы и вспомнить, что тогда же, на «мирной» Парижской конференции Клемансо проорал в лицо всем грядущим их поколениям: «К черту! Никаких протоколов!».
Поэтому мысленная прогулка по коридорам Версальского дворца с целью заглянуть не в бумаги, а в глаза его временным хозяевам, даст нам больше... И тогда выясняется вот что...
Вначале на Парижской мирной конференции Франция выдвинула требование к Германии подписать бланкетное, то есть неограниченное, обязательство о покрытии всех убытков, нанесенных войной.
Жадности у Клемансо было явно больше, чем ума. Он все еще думал, что Франция представляет собой в новом мире что-то действительно путное и весомое. Но легкомысленного, не смотря на престарелость, галла никто и не разубеждал. Зачем? Для виду и ради психологического давления на немцев с ним согласились. Хотя реально сумма с годами все более конкретизировалась (226 миллиардов в 1921 году, потом 132 и т.д.).
В Германии начались бурные протесты. Неистовствовали угольный король Гуго Стиннес и Национальная народная партия Гугенберга. Англия им сочувствовала, потому что чрезмерное ослабление немцев означало чрезмерное усиление французов. Зачем же оно Ллойд Джорджу?
И все же, как повествуют исторические монографии, британскому Льву пришлось уступить галльскому Петуху... Хотя откуда такое нельвиное поведение? Разве в результате Версаля Лев не наложил свою лапу на 60% (!) территории и 70% (!) жителей всех колониальных владений в мире?
Как часто мы забываем, что за вроде бы «нелогичным» по ведением политиков чаще всего стоят принципы не «желез ной», и даже не «стальной» (пушечных кондиций), а «золотой» логики...
А «нелогичным» выглядело поведение не только джентльменов с Английского Острова, но и немца (точнее — немецкого еврея) Вальтера Ратенау. Действительно, как нужно было понимать согласие с пиратскими запросами Клемансо бывшего имперского руководителя Военно-сырьевого отдела, а теперь — министра хозяйственного восстановления Германии? Ведь Ратенау (убитый 24 июня 1922 года уже в должности министра иностранных дел) был деятельным сторонником безоговорочного выполнения версальских обязательств. Его за это и убили германские националисты. Так почему Ратенау отстаивал принципы ограбления вроде бы своей страны даже ценой жизни?
Политическая ипостась Ратенау известна достаточно широко. На Генуэзской конференции 1922 года он подписал Рапалльский договор с СССР. И его убийство террористической организацией «Консул» советская историография объясняла местью за Рапалло. Хотя в кругах, близких к Стиннесу, Ратенау с намного большими основаниями ненавидели за Версаль. Так или иначе о Ратенау-политике историки говорят часто.
Реже сообщается, что он был сыном основателя и президентом крупнейшего треста Германии «AEG» («Альгемайне электрицитетс гезельшафт» — Всеобщей компании электричества). Был Ратенау и теоретиком интернационального «организованного капитализма» и «хозяйственной демократии» (находя, кстати, некоторое сочувствие у Бухарина).
И уж совсем забывают упомянуть, что AEG был связан личной унией с крупными банками, со Стальным трестом Тиссена, трубным концерном Маннесмана, концерном Круппа и «другом-врагом» — трестом Симменса... И это не все! AEG не только имел дочерние общества и представительства в трех десятках стран, но и... был на треть собственностью ДЭК. Аббревиатура ДЭК у нас известна плохо, поэтому можно сказать и короче: это — «Дженерал электрик компани», то есть крупнейший электротехнический трест США, контролируемый финансовой группой Моргана.
Формально ДЭК приобрел 30% акций AEG лишь в 1922 году, но договор о дележе мира был заключен между ними еще до Первой мировой — в 1907... И поэтому Ратенау-капиталисту был прямой расчет игнорировать Ратенау-политика. Чем более погружалась в версальское «болото» Германия, тем больше США имели возможностей усилить свои позиции в германской экономике.
К тому же Ратенау был близко связан еще и с американо-еврейской банковской группой «Кун, Леб и К°». Вот в чем бы ли расчет и ВЫГОДА. Та же выгода негласно кривила тонкие губы Вильсона, и насупившимся бровям Ллойд Джорджа приходилось уступать. На сцене же гордо, по-петушиному, красовался Клемансо... Правда, можно лишь догадываться, как все трое выглядели на совещаниях в парижской резиденции кавалера ордена Бани сэра Бэзила Захарова, поскольку наиболее деликатные вопросы Парижской конференции обсуждались именно там.
Разыграно было неглупо. В Париже и Версале распоряжался, конечно же, Вильсон. Другими словами, банки и монополии США.
Америка, внешне оставаясь в стороне — даже Договор не ратифицировала! — предоставляла Клемансо сомнительное право выжать из Германии, отупевшей после краха, МАКСИМУМ. Снять сливки.
Все равно солидная толика и «львиной», и «петушиной» доли попала бы туда, куда и надо, за океан. Побежденная Германия оказывалась не только «дойной коровой», но еще и «троянским конем» американского капитала.
Зоологи с ума бы посходили, но финансистов такой невообразимый гибрид не пугал. Они сами его создали.
Послевоенных выгод США имели столько, что изобретенные в конце прошлого века арифмометры выходили из строя от перенапряжения. Что там ни говори, а результатов Капитал Америки достиг, для первого раза, неплохих...
Юниус Спенсер Морган нашел свою «удачу» там же, где и первый Рокфеллер — в грязи и дыму гражданской войны Севера и Юга США в 1861-1865 годах. Его сыну — Джону Пирпонту-старшему, умершему в 1913 году, тогда еще не было тридцати, но он работал самостоятельно, ловко торгуя негодными ружьями. Внук — Джон Пирпонт-младший, в Первую мировую торговал ружьями уже исправными. Ловчить просто не было смысла — счет шел на миллионы штук. Хватало «честной» прибыли...
Не были обижены и Дюпоны: 40% снарядов союзников выбрасывались из стволов силой дюпоновского пороха.
Реальный объем экспорта из США с 1913 по 1920 год возрос с 2,4 миллиарда долларов до 3,4 миллиарда — на 37%. А номинальный объем экспорта за счет вздутых цен вырос в три с половиной раза (то есть на 350%!) — до 8,1 миллиарда. Могли бы добиться Штаты такой переплаты за свои товары в мирных условиях? То-то!
К концу войны США сосредоточили у себя 40% (сорок, читатель!) мировых запасов золота. Валовой торговый оборот одной лишь «Дюпон де Немур» за время войны увеличился с 83 до 308 миллионов долларов. А капитал составил миллиард! Чистые прибыли за четыре года всемирного мордобоя достигли 237 миллионов долларов. Из них 141 миллион получили акционеры в виде дивидендов, а за 49 миллионов «Дюпон де Немур» купила вначале часть акций «Дженерал моторе корпорейшн». Потом подумала и прикупила весь контрольный пакет.
Между прочим военные дивиденды были исчислены из нормы 458% нарицательной стоимости акционерного капитала... А из-за 300%, как считал английский профсоюзный деятель и публицист Дж. Т. Даннинг (его-то и цитировал потом Маркс) капитал был готов на любое преступление «хотя бы под страхом виселицы».
А тут даже страха-то не было — одни дивиденды!
Владелец самой знаменитой треуголки всех времен вывел чеканную, как из-под монетного стана, формулу: «Для ведения войны нужны три вещи: во-первых, деньги, во-вторых — деньги, и, в-третьих — деньги»... Что ж, каждый смотрит в свою подзорную трубу. Дюпоны эту формулу использовали в инверсированном виде: «Для делания денег нужны лишь три вещи: во-первых — война...», ну и так далее... Да и одни ли Дюпоны освоили эту науку?
Якобы «строптивая» Европа оказалась со всеми своими колониями у Дяди Сэма в кармане. Германия должна была вы плачивать репарации Англии и Франции, а те — долги Америке. Какая разница, как это называется, — долги, репарации, займы! Золото не только не пахнет, оно еще и безразлично к внешней стороне дела, к тому, как его «титулуют»... Лишь бы деньги текли к деньгам. Они и текли...
Вот цифры, приводимые Лениным в 1920 году со ссылкой на английского экономиста Кейнса — того самого Джона Мейнарда Кейнса, который участвовал в работе Парижской конференции, написал книгу «Экономические последствия мира» и позже стал основателем экономической теории, известной под названием «кейнсианства». Вот его оценки...
Соединенные Штаты имеют актив 19 миллиардов; пас сив — ноль. А до войны они были должником Англии. Теперь же оказались мировым кредитором. Англия попала в такое положение, что ее актив составил 17 миллиардов, а пассив — 8 миллиардов. Да еще в актив попали 6 «русских миллиардов», о которых сам Кейнс (с арифметикой у него было все в порядке) писал, что «этих долгов считать нельзя». Реально итог был хотя и положительным, но отдавал для Англии сомнительной «пирровой победой».
Общественную ситуацию характеризуют не только цифры, но и характерные для эпохи настроения... Так вот, красноречивое признание вырвалось после войны у Перси Гаррисона Фоссета, английского географа, топографа, археолога, путешественника и офицера английской армии: «Из поймы и вы нес убеждение в том, что как мировая держава Британия находится на ущербе... Надо полагать, тысячи людей утратили подобные иллюзии за эти четыре года, прожитые в грязи и крови. Таково неизбежное следствие войны для всех, за исключением тех немногих, кто нажился на ней».
Франция свела баланс войны с активом в 3,5 миллиарда и пассивом в 10,5! Ростовщик мира, нажившийся на колониях и займах, попадал в положение чистого должника.
Россия в своем пассиве имела разоренную двумя войнами страну, многовековые последствия татаро-монгольского на шествия — в виде изломанного национального характера, отсталости, невежества масс, но зато в активе мы получили такое государство, где у Капитала власти не было.
Актив, в перспективе, громаднейший. Мы уже знаем долговые цифры, которые не сулили России, останься она буржуазной, ничего хорошего. А вот уже не цифры, а мнения на ту же тему. «То, что мы наблюдаем в России, является началом вели кой борьбы за ее неизмеримые ресурсы сырья», — сообщал в мае 1918 года журнал англо-русских финансовых кругов «Россия». Похоже писала и «Лондон файнэншл ньюс» в ноябре того же года: «События все более принимают характер, свидетельствующий о тенденции к установлению над Россией международного протектората по образу и подобию британского плана для Египта. Такой поворот событий сразу превратил бы русские ценные бумаги в сливки международного рынка».
Но с Россией у США вышла осечка. «Сливки» скисли, бывшие ценные бумаги, по причине жесткости и чересчур хорошего качества, нельзя было использовать даже для целей утилитарных.
Зато с Германией у янки наблюдались сплошные активы. И дело было не только в репарациях и долгах как таковых. Одна лишь цитата из прекрасной книги американского экономиста Ричарда Сэсюли «ИГ Фарбениндустри» (издана на Западе в 1947 году и в сталинском СССР — уже в 1948). Одна цитата показывает, что значил для США разгром Германии: «Начавшая было развиваться американская химическая промышленность также была подавлена немцами в период, предшествующий Первой мировой войне. Одним из средств, при помощи которого был достигнут этот результат, явилось снижение цен. В течение десяти лет, с 1903 по 1913 год, немецкие фабриканты продавали, например, салициловую кислоту в США на 25% дешевле, чем в самой Германии (и, конечно же, еще более дешево, чем фирмы США в США. — С.К.). Это также относилось и к брому, щавелевой кислоте, анилину и другим продуктам. Подобным же средством был и «принудительный ассортимент»: чтобы купить какой-либо особенно нужный продукт из числа изготовляемых немецкими фирмами, американцы должны были купить весь ассортимент продукции. Таким образом происходило вытеснение с рынка американских фирм».
Признание американца тем ценнее, что даже в двадцатые годы чаше говорили о конкуренции не американских, а английских и германских товаров. Большая Советская Энциклопедия писала в 1929 году в томе 15 на странице 601: «По существу история мировой торговли в эпоху империализма (до войны 1914-1918) является историей напряженного соревнования между Германией и Англией. Германский купец преследует английского буквально во всех частях света. В Южной Америке, в Японии, в Китае, в Персии, в Тунисе, в Марокко, в Египте, в Бельгийском Конго — во всех этих странах удельный вес им порта из Германии повышается, а из Англии — уменьшается. Германские товары начинают вытеснять английские даже на рынках британских колоний».
Все это было верно для вчерашнего дня, а если бы не было войны — то и для самих двадцатых годов. А для тридцатых? А для сороковых?
Перед войной, в 1913 году, крупнейший немецкий экономист (и практический политик) Карл Гельферих пророчество вал: «Развитие германских колоний и теперь еще находится в первоначальной своей стадии. В будущем наши многообещающие начинания создадут нам колониальный рынок для наших промышленных продуктов и культуру сырья, необходимого для нашего народного хозяйства, как, например, культуру хлопка, и этим упрочат наше мировое положение».
Професор Гельферих был ярым монархистом и, увы, не меньшим антисоветчиком. После убийства левыми эсерами в Москве в 1918 году германского посла Мирбаха он был назначен к нам послом и скоро вышел в отставку, считая, что «вредно создавать хотя бы видимость сотрудничества с большевиками». Но о хозяйственных вопросах Гельферих писал не с бухты-барахты: он служил в колониальном ведомстве, был статс-секретарем финансов, произвел исчисление народного дохода Германии. И из его констатации следовало, что к тридцатым-сороковым годам Германия могла оставить далеко позади не только Англию, но и обойти Америку.
Мировой войной Америке удалось сбить немцев с темпа. Теперь можно было вздохнуть свободнее, а в какой-то мере и получить германские патенты, хотя к этой «святая святых» в Германии относились ревниво и не очень-то подпускали сюда даже победителей.
И, надо сказать, несмотря на все репрессии и репарации, немцы доказали, что они умеют сопротивляться даже на коленях. А германский Капитал сумел использовать для восстановления утраченных позиций все средства: прочные связи с Капиталом США, разногласия между Англией и Францией, потенциал отношений с новой Россией...
Использовался и такой жестокий по отношению к собственному народу метод, как инфляция. У инфляции было не сколько причин — и ни одной объективной. Все объяснялось не стихийными бедствиями и даже не катастрофическим не достатком материальных средств, а жадностью, жестокостью и желанием решить шкурные проблемы капитала, как немецкого, так и международного, за счет многомиллионных масс.
Формально инфляция началась уже 31 июля 1914 года — Рейхсбанк прекратил обмен банкнот на золото. Тогда в обращении ходило «бумаги» на 2 миллиарда марок. Через девять лет, перед стабилизацией марки, бумажных денег было выпущено на 93 триллиона, а может, и больше.
Заработная плата выдавалась каждый понедельник по индексам стоимости жизни, опубликованным в прошлую среду. Но и это не помогало — «покупательная сила марки таяла не по дням, а по часам». Последние слова взяты не из сентиментального романа, а из энциклопедического издания.
Хозяйки уходили на рынок с двумя корзинками: одна (маленькая) — для провизии, вторая (побольше) — для бумажных денег. И все чаще в маленькой корзинке оказывались даже не суррогаты (Erzatz), а «суррогаты суррогатов» (Erzatz-Erzatz). Далеко не полный список продовольственных эрзацев превышал уже 11 тысяч названий!
До войны лучше германского рабочего оплачивался только американский рабочий. А в апреле 1922 года английский статистик Джон Гилтон подсчитал: чтобы купить один и тот же набор продуктов американскому каменщику нужно было работать один час, английскому — три, французскому — пять, бельгийскому — шесть, а немецкому — семь часов с четвертью.
Курс доллара тогда составлял триста марок за доллар. Однако марку подорвала уже выплата первого репарационного миллиарда в августе 1921 года, и к концу 1922 за доллар давали семь с половиной тысяч марок. Окончательно же сводил с ума 1923 год: к марту доллар стоил 21 тысячу, к сентябрю — 110 миллионов, а к декабрю — более 4-х миллиардов марок! По сравнению с 1913 годом реальная заработная плата падала так: в апреле 1922-72% по сравнению с довоенной, в октябре — 55, в июне 1923-48.
Немцев спасали только дешевый хлеб (который, к слову, до выпуска закона от 23 июня 1923 года добывался по разверстке) и высокая урожайность хорошо поставленного сельского хозяйства. Немецкий бауэр даже после изнурительной войны по луча с гектара в полтора раза больше пшеницы, чем канадец, и в два с половиной раза больше, чем американский фермер. Но Германия, все же, голодала.
Наемные рабочие от инфляции лишь страдали, а трагедией она стала для «среднего класса» — «миттельштанда». В Германии он отличался особой бережливостью и охотно вкладывал сбережения в твердопроцентные облигации государственных и муниципальных займов, закладные листы ипотечных банков. Теперь, в течение одного 1923 года, труды всей жизни и расчеты на обеспеченную старость пошли прахом. Миттельштанд жил исключительно распродажей семейных ценностей и скарба.
Скажу в скобках, что «средний класс» по своим склонностям и воспитанию относился к социалистическим идеям прохладно, а чаще — враждебно. Но он же не мог простить капиталу вырванных «с мясом» былых благополучия и устойчивости личного бытия. Тот, кто стал бы в глазах бюргеров неким «усреднителем» между социализмом и капитализмом, да еще выдвигал бы антиверсальские национальные идеи, был бы воспринят ими как спаситель.
Пройдет десяток лет, и миттельштанд особенно активно поддержит национал-социализм Гитлера.
Капиталу Германии инфляция принесла колоссальные... прибыли. Для него она означала фактическую ликвидацию всего внутреннего долга. Кроме того, в самую сложную пору, когда нужно было вновь налаживать экспорт, промышленные магнаты смогли оплачивать свои производственные издержки ничего не стоящими деньгами и заставить рабочих трудиться, по сути за еду.
Зато «король Рура» Стиннес, спекулируя на разнице курсов и искусственно сбивая курс марки еще ниже, создал гигантское объединение в тысячу предприятий и фирм с 600 тысячами работающих. Афера со сверхтрестом «Сименс-Рейн-Эльбе-Шукерт» лопнула (впрочем, в соответствии с замыслом), но на ее развалинах возник грандиозный стальной трест «Ферейнигте Штальверке», занявший главенствующее положение в черной металлургии Германии и в европейском сталь ном картеле.
Германия тогда вообще была благодатным местом для людей с долларами. Канадскую корпорацию «United Europian Investors» создали в те годы специально для скупки акций германских предприятий — энергетических, машиностроительных, химических. Пример заурядный, но из общей массы его выделяло то, что президентом корпорации с окладом в 10 тысяч долларов в год стал будущий президент США Франклин Делано Рузвельт, знаменитый будущий ФДР.
Когда курс марки стабилизировался, ФДР продал свою долю — свыше тысячи акций — по 10 тысяч марок за штуку. Марок уже не бумажных, а золотых...
Пик инфляции пришелся на 1923 год неслучайно. Как раз тогда германский и американский Капитал (вместе с английским) решили ряд важных проблем. А германские промышленники еще и добились на время особой сплоченности после-версальских немцев. Этот интересный эпизод получил название «пассивного сопротивления» в Руре.
В 1922 году у власти было правительство Вирта-Ратенау, и оно вело «политику выполнения мирного договора». 28 июня Ратенау со своей виллы в Грюнвальде отправился на машине в министерство. По дороге его нагнала другая машина и на перекрестке неожиданно преградила дорогу. Шофер Ратенау резко затормозил, а преследователи открыли стрельбу. По том взорвалась граната, и Ратенау был убит наповал. За тремя убийцами из организации «Консул» легко угадывался Стиннес.
В ноябре пал (политически) и Вирт. Новый канцлер Куно был до этого генеральным директором «Линие Гамбург-Америка», то есть сподвижником Моргана. И правительство Куно начало широко саботировать репарационные поставки, вступив на путь «политики катастроф», к которой призывал Стиннес.
Причиной такого внешне смелого поворота стало решение магнатов США и Англии, совпавшее с желанием Германии, поскорее отстранить от активной европейской экономической политики победителя-аутсайдера — Францию. Надо было зримо, в какой-то шумной акции показать и доказать необходимость чего-то нового в послеверсальской ситуации. Скажу сразу, что этим «чем-то» должен был стать план Дауэса, дававший жизнь перспективному гибриду «троянского коня» и «дойной коровы».
Две названные цели были прозрачными, но, думается мне, что был тут и третий момент. Обостряя отношения между Францией и Германией, англосаксы вкупе с Кунами и Лебами исключали для Франции возможность реалистичной ее политики по отношению к Германии. Во Франции имелись дело вые круги, которые строили планы такого франко-германского экономического сближения, где Германия виделась как минимум равным партнером.
Нетрудно было понять, что динамизм Германии быстро отдал бы ей «первую скрипку», а Франция взамен получала бы стабильное будущее, лишенное противостояния Германии.
Для Франции это был единственный шанс сохранить в будущем очень пристойное положение в мире, не подпадая под англосаксонское влияние. И, конечно, Штатам подобные поползновения нужно было сорвать еще до их внятного формулирования. Ведь нужно было думать уже о новой — будущей мировой войне, где Франции опять предстояло с Германией воевать, а не сотрудничать.
Все вышло как по нотам. В январе 1923 года французы и бельгийцы, ссылаясь на невыполнение угольных и лесных репарационных поставок, оккупировали Рурскую область. Оккупанты ультимативно потребовали от представителей рабочих и директоров «дани», уже на 20% большей, а за отказ угрожали военным судом, то есть расстрелом.
Ответом и стало «пассивное сопротивление»: добыча угля и работа предприятий не прекращались, но железнодорожники и рейнские водники парализовали транспортную сеть и прекратили вывоз сырья во Францию.
Тогда французы и бельгийцы вызвали своих железнодорожников. Сопротивление нарастало, заводы останавливались. Оккупанты дополнительно воспользовались услугами... поляков, которые тут же призвали военнообязанных и направили их в Германию для обслуживания рурской промышленности и транспорта. Одновременно Рур, где сосредотачивалось три пятых горного и горнозаводского дела страны, был отрезан от Германии.
И тут Берлин распорядился начать полный саботаж. Рабочие бездействовали, торговля замерла, чиновники бастовали. А жил Рур за счет постоянных государственных субсидий. При этом угольные и чугунные короли Рура нередко платили рабочим эрзац-банкнотами собственного производства (все равно деньги у рабочих шли только на продовольствие), а на бумажные марки субсидий в том же Берлине закупали фунты и доллары.
Рурская эпопея и добила марку окончательно, как того и хотел Стиннес. На 23 ноября 1923 года общая масса бумажных марок составила 224 септиллиона. В миллиардах — сумма астрономическая!
Был, как мы знаем, у этого «рурского эпизода» и тот пикантный нюанс, что «пассивное сопротивление» рядовых немцев поддерживали берлинские субсидии, а внешнее безрассудство Берлина, крутившего и крутившего печатный станок, питали из-за океана подсказки: «Сопротивляйтесь».
Расчет был верным. В случае с Руром Германия впервые взбрыкнула пo-настоящему, запахло взрывом. Справиться с ним Франция не могла. И тогда Францию отставили в сторону, а США взяли европейские вожжи в свои руки уже открыто.