Повседневная жизнь населения России в период нацистской оккупации

Человек в оккупации. Кто он? Мужчина или женщина, старик или ребенок — что у них общего? Не покидая родного дома, они все оказались в чужом мире. В этом мире другой язык и законы. В нем не живут, а выживают. Эта книга именно об этом.

Конечно, подвиг выделяет человека из обыденности. Люди, его совершившие, стоят выше других. Говорить и писать о них в общем-то легко. За последние десятилетия написано огромное количество книг о героях антигитлеровского сопротивления и партизанах. В них есть и правда, и мифы. И уже нужно приложить немало усилий, чтобы отделить одно от другого.

Можно писать также и о предательстве, о сотрудничестве с врагом, о коллаборационизме. Причин этого сотрудничества можно найти много. Кто-то люто ненавидел советскую власть и мечтал «отплатить большевикам».

Были люди, которые мечтали всегда быть «наверху». И необязательно, какой в стране режим: красный или коричневый, коммунистический или демократический. «Власть ради власти» — вот к чему они стремились и поэтому готовы были служить любому режиму.

Многие аспекты участия граждан СССР в войне на стороне нацистской Германии советской стороной замалчивались. Для начального периода войны это было вполне объяснимо: нельзя было подрывать боевой дух советских людей. Так, газета «Пролетарская правда» 19 июля 1941 года писала: «При помощи угроз, шантажа и «пятой колонны», при помощи продажных холопов, готовых за тридцать сребреников предать свою нацию, Гитлер смог осуществить свои гнусные намерения в Болгарии, Хорватии, Словакии… Даже в Польше, в Югославии и Греции… внутренние противоречия между нациями и классами и многочисленные измены как на фронте, так и в тылу ослабили силу сопротивления оккупантам. Но грабительские козни Гитлера неминуемо будут разбиты в прах теперь, когда он вероломно напал на СССР, могучую страну, вооруженную… несокрушимой дружбой народов, непоколебимым морально-политическим единством народа…» Ей вторил известный писатель и публицист Илья Эренбург: «Эта война — не гражданская война. Это отечественная война. Это война за Россию. Нет ни одного русского против нас. Нет ни одного русского, который стоял бы за немцев».^[1]

В словаре иностранных слов понятие «коллаборационист» объясняется следующим образом: «(от фр. collaboration — сотрудничество) — изменник, предатель родины, лицо, сотрудничавшее с немецкими захватчиками в оккупированных ими странах в годы Второй мировой войны (1939–1945)».^[2]

Но уже в годы Первой мировой войны этот термин стал приобретать подобную трактовку и употреблялся отдельно от слова «сотрудничество», обозначая только предательство и измену. Никакая армия, действующая в качестве оккупантов какой-либо страны, не может обойтись без сотрудничества с властями и населением этой страны. Без такого сотрудничества оккупационная система не может быть дееспособной. Она нуждается в переводчиках, в специалистах-администраторах, хозяйственниках, знатоках политического строя, местных обычаях и т. д. Комплекс взаимоотношений между ними и составляет сущность коллаборационизма.

В нашей стране термин «коллаборационизм» для обозначения людей, сотрудничавших в различных формах с нацистским оккупационным режимом, стал употребляться лишь в последнее время. В советской исторической науке обычно использовались слова «предатель», «изменник родины», «пособник».

Степень ответственности людей, которые в той или иной форме сотрудничали с оккупантами, безусловно, была разной. Это признавало руководство советского сопротивления еще в начальный период войны. Среди старост и прочих представителей «новой русской администрации» были люди, занявшие эти посты по принуждению, по просьбам своих односельчан и по заданию советских спецслужб.

Однако вряд ли можно называть изменой размещение на постой солдат противника, оказание для них каких-либо мелких услуг (штопка белья, стирка и т. д.). Трудно обвинить в чем-либо людей, которые под дулами вражеских автоматов занимались расчисткой, ремонтом и охраной железных и шоссейных дорог.

В талантливом фильме Леонида Быкова «Аты-баты, шли солдаты…» один из героев, рядовой Глебов, говорит лейтенанту о том, что во время оккупации он пахал. Между ними происходит следующий диалог:

— Странно, странно. И много там у вас пахарей таких было?

Для вчерашнего советского школьника лейтенанта Суслина это почти преступление. Но Глебов, рассказывая об этом, не боится: «Вы под немцами не были. А я был. И не просто был. Я пахал под ними. Я злой и мне ничего не страшно».

Пережив оккупацию, они вступали в Красную армию, помогали своим трудом добивать нацизм. Потом эти люди вынуждены были писать в анкетах: «Да, я был на оккупированной территории».

Вторая мировая война была трагическим испытанием для многих миллионов людей. Смерть и разрушения, голод и нужда стали элементами повседневной жизни. Особенно тяжело переживалось все это на захваченных врагом территориях.

Любой человек хочет жить. Любой человек хочет, чтобы жили его родные и близкие. Но существовать можно по-разному. Есть определенная свобода выбора: можно стать участником движения сопротивления, а кто-то предложит свои услуги иноземному захватчику.

В условиях оккупации западных районов нашей страны деятельность людей, взявших в свои руки оружие или предложивших оккупантам свой интеллектуальный потенциал, должна быть охарактеризована как измена родине, как в уголовно-правовом, так и в нравственном смысле этого понятия.

Однако, осуждая тех лиц, кто реально сотрудничал с врагом, мы должны осознавать всю сложность положения миллионов наших сограждан, оказавшихся на захваченной территории. Ведь здесь было всё: и шок от молниеносного наступления гитлеровских войск, и изощренность и качество нацистской пропаганды, и память о советских репрессиях предвоенного десятилетия. Кроме этого, оккупационная политика Германии по отношению к населению России была в первую очередь политикой «кнута», а сама территория рассматривалась как аграрно-сырьевая база для нужд рейха.

В этой книге автор попытался показать стороны повседневной жизни людей в условиях нацистской оккупации. Кто-то смог ее пережить, а кто-то нет. Кто-то уходил в леса с оружием в руках или помогал партизанам, помогал не за страх, а за совесть, а кто-то сотрудничал с гитлеровцами. Но, несмотря ни на что, в этой войне мы победили.

Глава первая От Рейна до Енисея

В тысячелетней истории нашего отечества события Великой Отечественной войны стали для него одними из наиболее суровых испытаний. Перед народами, населяющими страну, реально встала угроза не только лишения государственности, но и полного физического уничтожения.

Победу, за которую пришлось заплатить миллионами человеческих жизней, удалось завоевать только благодаря нерушимому союзу всех наций и народностей СССР. В ходе боевых действий большую роль играли не только военная техника и талант полководцев, но и патриотизм, интернационализм, честь и достоинство каждого человека.

В борьбе с нацистской Германией Советскому Союзу противостояло одно из самых милитаризованных государств, руководители которого стремились к мировому господству. От исхода этой схватки зависели судьбы многих народов и стран. Решался вопрос: идти им по пути социального прогресса или быть на долгое время порабощенными, отброшенными назад, к мрачным временам мракобесия и тирании.

Нацистское руководство рассчитывало на то, что им удастся легко внести раскол в советское общество из-за событий предвоенных лет: насильственной коллективизации, необоснованных массовых репрессий, конфликта государства с Церковью. Их планам не суждено было сбыться.

В победе, одержанной Советским Союзом над гитлеровскими захватчиками в Великой Отечественной войне, важную роль сыграло подлинное единение всего народа, находящегося на фронте, в тылу и на территории, временно занятой захватчиками.

Агрессия и террор всегда идут рядом. Они неизбежные спутники. Армия нацистского Третьего рейха, завоевывая для германского населения «жизненное пространство» на Востоке, несла смерть и разрушения. Во Второй мировой войне, жестокой и кровопролитной, Советский Союз понес самые тяжелые потери. В огне войны погибло 27 миллионов советских людей, гитлеровцы превратили в руины около 1700 советских городов и поселков, 70 тысяч деревень и сел, лишили крова около 25 миллионов советских граждан.

С первых же шагов на временно оккупированной территории завоеватели показали себя не только убийцами, грабителями и не знающими пощады террористами, но и изощренными демагогами.

Еще 15 мая 1940 года Г. Гиммлер составил и представил А. Гитлеру меморандум под названием «Некоторые мысли по поводу обращения с инородцами на Востоке». Был создан специальный институт «континентально-европейской политики». А. Розенбергу поручалось в будущем управление континентом, насчитывающим около 180 миллионов человек.

Важная роль в планах агрессии и колонизации захватываемых вермахтом территорий отводилась карательным органам и в первую очередь СС. Их руководители Гейдрих и Гиммлер активно участвовали в разработке этих планов и осуществлении экспансии. Важнейшей целью будущего похода на Восток объявлялась его немецкая колонизация.

Высшим органом Третьего рейха по управлению захваченной советской территорией являлось Министерство по делам оккупированных областей на Востоке (Восточное министерство), учрежденное указом Гитлера 18 ноября 1941 года. Во главе министерства стоял бывший подданный Российской империи, один из ветеранов нацистского движения Альфред Розенберг, его заместителем и постоянным представителем на оккупированной территории являлся Альфред Мейер.

На совещании в штаб-квартире 16 июля 1941 года Гитлер следующим образом обосновал необходимость нового административно-территориального деления на оккупированной советской территории: «Теперь перед нами стоит задача разрезать территорию этого громадного пирога так, как это нам нужно, с тем чтобы суметь, во-первых, господствовать над ней, во-вторых, управлять ею, в-третьих, эксплуатировать ее».^[3]

Заигрывание со славянами, осуществление на практике пропагандистского лозунга «создание новой России — государства, свободного от большевиков» в условиях успешного осуществления плана молниеносной войны казалось руководству Третьего рейха не только непозволительной роскошью, но и ошибкой. Но подготовленные кадры из числа эмигрантов затем стали активно использоваться в пропагандистских службах, полиции, в спецслужбах и в различных подразделениях коллаборационистской «новой русской администрации» на второстепенных постах.

19 октября 1941 года обер-квартирмейстер при командовании 16-й армии вермахта выпустил циркулярное письмо «О списке гражданских лиц, настроенных лояльно к Германии». В нем говорилось, что «новое политическое деление русского населения наталкивается на этой стадии оккупации на особенные трудности. На политических основаниях в новом строительстве не могут быть использованы ни эмигранты, ни их потомки, несмотря на их однозначно антибольшевистские настроения.^[4]

Изменившееся отношение нацистов к антибольшевистской эмиграции во многом объясняется рекомендациями, которые исходили от ведомства Геббельса. Советская пропаганда в начале войны заявляла о стремлении гитлеровцев вернуть в Россию «помещиков и капиталистов, сбежавших после революции на Запад». Ставка на антисоветские элементы из числа граждан СССР должна была показать русскому населению обратное. Также оккупанты отлично понимали, что люди, почти 20 лет прожившие за границей и не знающие реалий советского общества, вряд ли смогут стать их действенными помощниками.

Оккупационные власти применяли дифференцированный подход к населению (не в последнюю очередь по критерию «расовой полноценности»): определенная часть привлекалась к сотрудничеству. Все это было направлено на достижение единственной цели — установление в России долговременного господства Германии.

25 января 1942 года Альфред Розенберг дал интервью газете «Кракауэр цайтунг», в котором шла речь «о будущем Восточных земель».

Имперский министр высказал в этой беседе свои мысли о современном и будущем положении европейского Востока и в первую очередь Имперского комиссариата Восточных земель. По его мнению, союз СССР, Великобритании и США в случае победы над Германией привел бы народы Европы к прямому физическому уничтожению, упадку культуры и установлению кровавого режима.^[5]

Следовательно, как писала пронацистская пресса, все жители «Новой Европы» должны объединяться в борьбе с «англо-американо-советской опасностью».

Но что касается будущего России (причем это слово ни разу в его интервью не прозвучало), Розенберг отделался весьма расплывчатым заявлением: «До окончания военных действий невозможно окончательно установить политическую форму. Тут играют роль различные факторы, которые должны быть приняты во внимание: история отдельных областей, традиции различных обществ, образ поведения краев и народов, которые находятся ныне под германским управлением, а также множество других моментов. Наша задача, а тем более задача всех других состоит только в том, чтобы упорным трудом примениться к общему положению, мобилизовать всевозможные силы, чтобы обеспечить защиту Восточных областей, а германским вооруженным силам доставить все необходимое. Готовность к честной работе и результаты ее будут решающим моментом в подготовке будущего правопорядка».

Территория Советского Союза, захваченная вермахтом, подчинялась как военной (оперативная область), так и гражданской (области гражданского управления) администрации. Особые права получили уполномоченный по четырехлетнему плану Герман Геринг и рейхсфюрер СС, начальник немецкой полиции Генрих Гиммлер. Руководство экономикой в оккупированных областях осуществлялось штабом по управлению экономикой Ост. Службы СС и полиции не ограничивались выполнением своих непосредственных функций, их влияние на захваченных территориях в ходе войны постоянно возрастало.^[6]

Во главе военной администрации стоял генеральный квартирмейстер Верховного командования сухопутных войск. Общая ответственность за гражданское управление возлагалась на Имперское министерство по делам оккупированных Восточных областей.

Занятые немецкими войсками советские районы указом Гитлера от 17 июля 1941 года были разделены на рейхскомиссариаты, генеральные округа, области и округа, районы (уезды), во главе которых были поставлены рейхскомиссары, генеральные комиссары, гебитс-комиссары и районные комиссары.

Имперский комиссариат «Московия» особенно беспокоил гитлеровцев. Он должен был, по их расчетам, состоять из семи генеральных комиссариатов: в Москве, Туле, Горьком, Казани, Уфе, Свердловске и Кирове. Для того чтобы «Московия» занимала как можно меньшую территорию, ряд областей с русским населением гитлеровцы собирались присоединить к соседним комиссариатам. Так, к «Остланду» (то есть к Прибалтике) должны были относиться Новгород и Смоленск; к комиссариату «Украина» — Брянск, Курск, Воронеж, Краснодар, Ставрополь и Астрахань.

Захватчики хотели, чтобы исчезло само понятие «Россия». Гитлер неоднократно заявлял, что слова «Россия», «русский», «русское» необходимо навсегда уничтожить и запретить их употребление, заменив терминами «Московия», «московское».^[7]

По мере наступления германских вооруженных сил в 1941 году вся оккупированная территория России была разделена немецкими властями на три зоны.

В первой, так называемой «эвакуированной зоне», глубиной в 30–50 километров, непосредственно примыкавшей к району боевых действий, административный режим был наиболее строг и жесток. Все мирное население из этих районов принудительно отселялось в немецкий тыл. Переселенцы размещались в домах местных жителей или в лагерях, в нежилых помещениях, свинарниках, сараях. Питания в большинстве случаев они никакого не получали или получали самый минимум. Так, в Чудовском лагере Ленинградской области в 1942 году переселенцам давали только один раз в сутки жидкую баланду. Из-за голода и болезней в лагерях была очень большая смертность.

Из второй зоны жители не выселялись, но появление вне своих домов им разрешалось только в светлое время суток. Выход в поле по хозяйственным надобностям допускался лишь под конвоем немецких солдат. Такие зоны оккупанты часто создавали в районах активных действий партизанских отрядов и соединений.

В третьей зоне сохранялся общий режим, установленный нацистами на оккупированной территории.

Начиная с первых дней боевых действий, в прифронтовой полосе административные функции выполнялись непосредственно германскими военными комендатурами при помощи коллаборационистов: сельских старост и волостных старшин.

В тыловых районах создавались более усовершенствованные и разветвленные административные учреждения, но не объединенные, однако, в единую систему. Даже в условиях оккупации западных областей России нацисты не хотели создавать на этой территории какое-либо подобие государства-сателлита.

Но при этом, стремясь максимально подчинить себе население, нацисты создавали органы так называемой «новой русской администрации», к работе в которой они привлекали лиц, готовых сотрудничать с ними. Немецко-фашистские захватчики отлично осознавали, что только при действенной работе органов местного самоуправления можно успешно использовать потенциал оккупированных территорий.

Слета — осени 1941 года на оккупированных территориях России начался процесс создания пронацистских структур управления. Уже в первые недели оккупации немцы в обязательном порядке организовывали «съезды волостных и уездных бургомистров». На них проверялась укомплектованность органов «новой русской администрации». Официально в средствах массовой информации объявлялось, что целью подобных совещаний является «выработка порядка регулярного снабжения населения продуктами питания, топливом, организация судебной и административной власти, работа школ, больниц, ветеринарного и пожарного дела».^[8]

На практике же присутствующие на этих собраниях немецкие офицеры ориентировали в первую очередь «новых хозяев русских городов и деревень» на активное содействие в сборе продовольствия для германской армии и борьбу с силами советского сопротивления.

Наибольшее доверие оккупанты испытывали к людям, репрессированным при советской власти. Чекистские группы, действовавшие зимой 1941 /42 года на территории Ленинградской области, докладывали в Центр о следующем: «Старосты подбираются из антисоветского элемента: бывших купцов, лиц духовного звания, предателей из числа финнов и эстонцев.

1. Словцов М. А. — бывший певчий клироса (староста города).

2. Арсентьев Н. — родственники служили в жандармерии, староста участка.

3. Егоров В. Н. — состоял в церковной двадцатке.

В деревнях Красногвардейского района старостами стали бывший торговец, бывший белогвардеец, эстонец, финн».^[9]

Параллельно с этим в ряде районов (в первую очередь на Псковщине, Новгородчине и Брянщине) силами партизан и подпольщиков в конце 1941 года удалось восстановить и сохранить органы советской власти.

Наиболее крупной территориальной единицей, созданной оккупантами, являлся административный округ. Так, были организованы Орловский и Брянский округа. Аналогичное значение имел и Псковский уезд.

В Орле, Брянске, Новгороде и Смоленске существовали городские управы, а в Пскове — уездная управа. Эти учреждения подчинялись местным германским военным комендатурам. Управы действовали под руководством «городского головы», или «обер-бургомистра». Иногда оккупантами организовывались «выборы главами хозяйств» бургомистров (обычно из нескольких кандидатов, которые могли доказать, что будут верно служить «новому порядку»), но гораздо чаще их просто назначали немецкие власти.

Начальник окружного управления непосредственно подчинялся представителю немецкого командования и получал от него указания, приказы и распоряжения. Он обязывался сообщать нацистам о настроении и положении населения. На проведение любых окружных и городских мероприятий им должно было быть получено разрешение немецких властей. Этот чиновник являлся административным начальником всех подчиненных ему районных бургомистров и старост. Аппарат окружного управления делился на девять отделов. Главным отделом считался общий. Он ведал вопросами суда, нотариата, подданства, загса, снабжения населения продуктами питания. К функции полицейского отдела относились организация полиции и ее структура, противопожарная охрана и охрана зрелищных предприятий, адресно-паспортный стол, контроль за собраниями граждан. Третий отдел ведал финансами и налогами, их сбором и начислением. Остальные подразделения считались второстепенными. Реальной власти они не имели, и работа в них велась в основном на бумаге. К ним относились отделы, имевшие названия: «Воспитание, культура, культ», «Здравоохранение, ветеринарное состояние», «Шоссейное, мостовое и дорожное строительство», «Промышленность и торговля», «Сельское хозяйство», «Лесное и дровяное хозяйство».^[10]

В административном отношении крупные города делились на районы, как правило, в старых границах. В каждом городском районе создавались районные управы со старшинами во главе. В районных управах имелись следующие отделы: а) административный; б) жилищный; в) технический; г) финансовый.

Начальники отделов городской управы подбирались городским головой и с его характеристикой представлялись на утверждение германскому военному коменданту. В большинстве своем это были люди, в большей или меньшей степени обиженные советской властью. Например, новгородским бургомистром стал историк Василий Пономарев, репрессированный в начале 1930-х годов. Но были и люди, которые занимали определенное положение и при советской власти. Так, городским головой города Феодосии стал бывший активный член ВКП(б) Грузинов.

Инициатива создания местной русской администрации обычно исходила от немецко-фашистских военных комендатур, которые крайне нуждались в институте гражданской власти. Именно с этой целью в городах создавались управы. Они находились в непосредственном ведении нацистских военных властей. Однако были и исключения: в Феодосии органы местного самоуправления создала так называемая «инициативная группа» бывших работников горсовета.^[11] Но в любом случае все чиновники в обязательном порядке утверждались немецкими комендантами. В аппарате городского управления могло работать от 20 до 60 человек. В городах и деревнях представители коллаборационистской администрации занимали лучшие дома (естественно, из тех, где не обосновались какие-либо германские учреждения). Так, в Пскове управа находилась в не пострадавшем от бомбардировок двухэтажном особняке в центре города. В нем были 30 просторных кабинетов для чиновников, а также поликлиника, зубоврачебный кабинет, столовая, склад, мастерская и хозяйственные кладовые.^[12]

Достаточно типичной для оккупированной территории России была история создания и функционирования Новгородской городской управы. На ее примере можно рассмотреть не только основные направления деятельности этого административного органа, но и дать объективную характеристику людям, там работавшим.

В августе 1941 года Новгород подвергся ожесточенной бомбардировке люфтваффе. Жители пытались спастись от фашистских бомб в подвалах своих домов или в пригородах — Колмове и Панковке. Последние практически не пострадали, чего нельзя сказать о центре. Получил повреждения и древний Софийский собор, построенный в 1050 году. Командованию Красной армии не удалось организовать сколь-нибудь серьезной обороны города, и 19 августа 1941 года советские части отошли за реку Малый Волховец. Линия фронта стабилизировалась в двух километрах от города. Она была неизменной до января 1944 года. На Торговой стороне, непосредственно примыкавшей к линии фронта, находились только немецкие военнослужащие. На Софийской стороне, располагавшейся на другом берегу реки Волхов, продолжало жить местное население.

Первой в занятом немцами городе была создана городская управа. Ее организаторами в августе 1941 года явились Борис Андреевич Филистинский, Василий Сергеевич Пономарев, Александр Николаевич Егунов и Федор Иванович Морозов. Все они в 1930-х годах подвергались различным репрессиям со стороны советской власти.^[13] Собравшись на квартире Филистинского, они узнали от хозяина, что по поводу создания «русской администрации» им получено предварительное согласие, так как он с немцами уже говорил и те поручили подобрать ему надежных людей, желающих помогать новым властям. Для них была организована встреча с немецким военным комендантом Новгорода (офицер в чине майора), тот расспросил пришедших о их биографиях, времени проживания в Новгороде, наличии образования и о репрессиях против них со стороны советской власти.

Немецкий комендант приказал наладить порядок в городском хозяйстве и назначил городским головой Пономарева, так как он был единственным из пришедших жителем Новгорода. Остальные обязанности члены вновь созданной управы распределили сами между собой. Перед уходом от немецкого коменданта все члены образованной городской управы получили специальные удостоверения на русском и немецком языках, где говорилось, что «предъявитель сего является русским администратором, утвержденным немецкой властью, и все обязаны оказывать ему содействие».

В первые недели существования Новгородской городской управы Пономарев и его помощники занялись подбором и наймом служащих, самостоятельно изыскивали средства для их содержания. Эта проблема была решена путем установления квартплаты и открытия столовой.^[14] С осени 1941 года были введены новые налоги — подоходный, с двора и за содержание домашних животных. Так, например, каждый владелец коровы должен был сдать в месяц 30 литров молока.

Располагалась управа в бывшем железнодорожном клубе им. В. И. Ленина. В конце 1941 года, накануне первой немецкой эвакуации, она перебралась в подвальные помещения, так как город подвергался сильным обстрелам и бомбежкам советских войск.^[15]

Каждое утро городской голова был обязан приходить к немецкому коменданту с докладом о всех городских делах, о настроениях среди населения. Полученные от немецких властей распоряжения затем доводились Пономаревым до остальных членов управы.

Бургомистром Новгорода Пономарев пробыл до октября 1941 года. Можно предположить, что в условиях стабилизации линии фронта оккупанты решили с большей пользой для себя использовать его знания — профессионального историка и музейного работника.

В ноябре 1941 года бургомистром стал Федор Иванович Морозов. Практически весь первый состав управы был уволен. Новый руководитель формировал свою «команду» по принципу личной преданности ему. Оставшиеся не у дел коллаборационисты, недовольные своей отставкой, написали на имя немецкого военного коменданта заявление, в котором обвиняли Морозова и его окружение в злоупотреблении служебным положением, незаконном обогащении и разложении в быту.

После этого «сигнала» все зачинщики, пять человек, были вызваны к коменданту. Последний, вначале поругав их за склоку, согласился вновь принять на работу кого-либо из бывшего состава управы для негласного контроля за Морозовым и его окружением. Эти функции были возложены на А. Н. Егунова, который совмещал их с руководством отделом народного образования.

Примерно дней через десять после этого, 17 декабря 1941 года, Морозова убил испанский солдат. Произошло это при следующих обстоятельствах. В городской управе была организована выдача молока служащим управы, детям и беременным женщинам — по литру на человека. За молоком стали приходить и испанские солдаты, но так как его было мало, отпускалось оно им с большим неудовольствием. На почве этого случались частые недоразумения. В один из дней, когда испанские солдаты вновь пришли за молоком, Морозов находился в нетрезвом состоянии. Недовольный тем, что из-за испанцев сотрудникам управы остается мало молока, бургомистр начал с ними скандалить. Морозов кричал по-русски, а испанцы — на своем родном языке. В ходе этой перепалки бургомистр стал толкаться и спустил солдата «Голубой дивизии» с лестницы. Оскорбленный испанец выхватил пистолет и двумя выстрелами убил Морозова.^[16]

Третьим бургомистром Новгорода стал Дионисий Джиованни, бывший директор опытной станции в Болотной, по национальности итальянец. На этой должности он пробыл до апреля 1943 года. Джиованни, как и Пономарев, подписывался под документами как «профессор».^[17]

Новгородская городская управа с декабря 1941 года располагалась на станции Болотной и стала называться Новгородской районной управой. Большинство жителей Новгорода тогда же были эвакуированы из города, так как ожидалось наступление Красной армии. Летом 1942 года часть горожан вернулась. Немцы не препятствовали возвращению тех, чьи дома находились на Софийской стороне.

Последним бургомистром Новгорода стал Николай Павлович Иванов. За свою работу от немецкого командования он получал 68 марок и рабочий паек Согласно инструкции, полученной им от немцев, он был обязан: взять под жесткий контроль все население города; по приказам немецкой комендатуры выгонять население на работы для германской армии и произвести паспортизацию всего взрослого населения города.^[18] Летом 1943 года все новгородцы получили немецкие паспорта. Одной из первоочередных задач, поставленных оккупантами перед городской управой, было поддержание в порядке автомобильной дороги Новгород — Ленинград. Были составлены списки жителей, которые постоянно направлялись на дорожные работы. Люди разбивались на бригады, и бригадиры отчитывались о проделанной работе непосредственно перед немцами. Тех же, кто уклонялся от работ, бургомистр имел право отводить в комендатуру и сажать под арест.

При Иванове все население города в ноябре 1943 года было выселено за линию немецкой обороны «Пантера» — в Прибалтику. Н. П. Иванов оказался единственным из бургомистров Новгорода, кого удалось привлечь к уголовной ответственности. В августе 1945 года он был арестован советскими органами государственной безопасности и осужден на десять лет лагерей.^[19]

Все вышеперечисленные бургомистры встали на путь предательства, преследуя свои узкокорыстные цели. В условиях войны, голода и разрухи они надеялись получить за службу оккупантам значительный продовольственный паек и относительную безопасность для себя и своих близких. Ни о какой любви к родине, «стонущей под игом большевиков», естественно, говорить не приходится. Рассказы об этом появятся позднее, на Западе, когда бывшие коллаборационисты начнут сочинять мемуары о своей жизни в годы Второй мировой войны.

В Смоленске на протяжении почти всего периода оккупации (июль 1941-го — сентябрь 1943-го) бургомистром являлся бывший адвокат В. Г. Меныпагин. (Арестованный после войны советскими органами государственной безопасности, он был осужден на 25 лет тюремного заключения. Наказание отбывал во Владимире. Во второй половине 1950-х годов находился в одной камере с известным чекистом, генералом Павлом Судоплатовым. После освобождения проживал в доме престарелых в Кировске Мурманской области. Скончался в 1984 году. Оставил после себя воспоминания, опубликованные на Западе, где в основном писал о своей «борьбе за правду» во время работы защитником в суде в предвоенном Смоленске.)

Немцы ворвались в Смоленск утром 16 июля 1941 года. 17 и 18 июля они взяли под контроль население города. Под конвоем жандармов мужчин собрали в здании бывшего универмага и проверили документы. Оккупантов интересовало, не являются ли задержанные коммунистами, евреями и где они работали до начала войны.

Несмотря на то, что город все еще подвергался обстрелу со стороны частей отступающей Красной армии, его заполонили крестьяне из близлежащих деревень. Они стали грабить оставленные квартиры горожан, грузили имущество на подводы и вывозили его. Немцы никоим образом не мешали грабителям, более того, они со смехом фотографировали происходящее. Мародеры хозяйничали не только в частных домах, но и во многих государственных учреждениях. Оттуда выносились столы, стулья. Из театра тащили костюмы и декорации. Именно в таких условиях создавалась Смоленская городская управа.^[20]

20 июля представители смоленской интеллигенции были собраны в комендатуре, где немецкий комендант заявил им следующее: «Вы должны вместе со всеми оставшимися интеллигентными людьми работать по организации жизни оставшегося в Смоленске населения». Бургомистром (или начальником города) согласился стать В. Г. Меныпагин. Ему назначили двух помощников — профессора Б. В. Базилевского и приехавшего вместе с немцами Г. Я. Гандзюка.

В ведении Базилевского находились отдел просвещения (во главе его стоял профессор В. Е. Ефимов), отдел искусства (во главе — художник В. М. Мускатов), отдел городского врача (во главе — доцент К. Е. Ефимов), городского ветеринара (во главе — врач К. И. Семенов) и жилищный отдел (руководитель — профессор В. А. Меланьев).

Последний отдел на то время являлся самым важным для жителей Смоленска, так как в город постепенно возвращалось население из окрестных деревень и из разбомбленных в пути эвакуационных эшелонов. Все это население нуждалось в жилье. Ситуация осложнялась тем, что германское командование запрещало выдавать ордера на комнаты евреям, а также семьям коммунистов и советских работников. По требованию оккупантов сотрудники жилищного отдела в первую очередь «очищали» от русских граждан дома, в которых должны были разместиться немцы или немецкие учреждения.

Задачи Смоленского отдела просвещения сводились к сбору сведений по запросам германского командования. Немецкие службы интересовало наличие в городе школ и вузов, регистрация находящихся в Смоленске работников образования и детей школьного возраста. С лета 1942 года в отделе началась работа по составлению учебных планов и программ для средних школ.

Отдел просвещения занимался и укомплектованием преподавателями открывающихся школ. Все учителя через бургомистра подлежали утверждению в немецкой комендатуре.

После начала функционирования школ в сентябре 1942 года немецкий отдел пропаганды в Смоленске создал новую штатную единицу — «ответственный за русское просвещение». Им стал доктор Цигаст. Поскольку он не владел русским языком, никакого реального руководства школьным делом с его стороны, естественно, не осуществлялось. Единственно, на что обращала пристальное внимание немецкая сторона, — это оформление школ (наличие портретов Гйтлера и нацистской символики в классах и уровень преподавания немецкого языка).

Задачи отдела искусств состояли в сохранении музейных фондов, не эвакуированных перед оставлением Смоленска Красной армией: картины, вышивки, скульптура и посуда — все это требовало сохранения от порчи и расхищения как со стороны русских граждан, так и со стороны немецких солдат. Предполагалось, что все ценности должны быть соответствующим образом оценены немецкими специалистами, которые и определят их дальнейшую судьбу. Руководство и контроль за отделом искусств осуществлял отдел пропаганды в лице доктора Кайзера. В 1942 году все наиболее ценные экспонаты были вывезены на территорию Германии.

К обязанностям Г. Я. Гандзюка относились контроль за деятельностью полиции, тюрем, связь с немецкими разведывательными органами.

Относительно деятельности смоленского городского и окружного управлений Б. Д. Базилевский позднее писал: «В их деятельности было меньше всего заботы о населении и об облегчении ему гнетущих условий немецкой оккупации и больше всего заботы о себе со стороны членов городского и окружного управлений».^[21]

Основным рупором нацистской пропаганды в Смоленской области была газета «Новый путь», первый номер которой вышел 15 октября 1941 года, последний — 12 сентября 1943 года. На ее страницах публиковались сообщения из Германии, о событиях на фронте и в тылу, статьи о преимуществах «нового порядка», репортажи о различных сторонах жизни Смоленска и его окрестностей. В ней же размещались распоряжения начальника города, а под рубрикой «Розыск» помещались объявления смолян о розыске родных. Бессменным редактором газеты был Константин Акимович Долгоненков (1895–1980) — в прошлом комсомольский поэт, член Союза советских писателей с 1934 года. После войны он активно публиковался в эмигрантской прессе. Скончался в Мюнхене.

В экстремальных условиях нацистского оккупационного режима были люди, которые шли работать в коллаборационистские органы для того, чтобы профессионально выполнять свой долг перед мирным населением. К ним относились в первую очередь работники отделов социального обеспечения и здравоохранения.

Хотя практически во всех городских управах существовали отделы социального призрения, данная категория вопросов мало интересовала как оккупантов, так и их пособников.

Отдел социального обеспечения в Смоленске возник не сразу, а лишь в начале 1942 года. В его ведении находились дом инвалидов и детский дом.

Когда в начале налаживания жизни русского населения в оккупированном немцами городе в местное управление стали приходить инвалиды и немощные старики, то возник вопрос о снабжении их хлебом. Эта задача была временно возложена на отдел просвещения, у которого во втором полугодии 1941 года не было работы, за исключением регистрации учителей и детей школьного возраста. Лишь постепенно, с ростом числа нуждающихся в социальной помощи, возник вопрос об организации самостоятельного отдела.^[22]

Дома престарелых часто существовали на одном энтузиазме их сотрудников. Так, в Смоленске хозяйство дома инвалидов было полностью разорено немцами — скот и запасы продовольствия изъяты. Однако директор дома В. М. Соколов, состоявший в этой должности семь лет, сумел получить для всех больных продовольственные карточки, хотя они очень часто и не отоваривались. Поэтому реально дом существовал только на добровольные пожертвования смолян, которые в это страшное время смогли, отнимая от себя самое необходимое, спасти от голодной смерти больных людей.

Задача Смоленского отдела здравоохранения состояла в создании условий для оказания медицинской помощи русскому населению города и прилегающих районов. Уже осенью 1941 года были открыты аптека и больница. Стала функционировать и хирургическая лечебница, необходимость в которой была крайне велика. Контроль со стороны немцев за деятельностью больниц осуществлялся гарнизонным врачом. Некоторые немецкие врачи помогали русским больницам медикаментами^[23]

Таким образом, городская управа являлась исполнительным и распорядительным органом местного самоуправления, действовавшим под постоянным жестким контролем оккупантов.

К исполнительным функциям относились работа полиции, финансовое и налоговое дело, помощь семьям рабочих, уехавших в Германию, загс и т. п., то есть все те области деятельности, которые выходили за пределы интересов города и имели общее окружное значение.

К распорядительным функциям горуправы относились области работы чисто местного характера, не представлявшие общеокружного значения.

В частности, структура Орловской городской управы (она была типична для большинства городов, находившихся в зоне действия группы армий «Центр») представляла из себя следующее.

Во главе горуправы стоял бургомистр, являвшийся должностным и административным руководителем всех подчиненных ему чиновников, подведомственных ему организаций и учреждений.

Главным отделом городского управления считался общий. В его компетенции находились следующие вопросы: право, суд, адвокатура, нотариат, подданство, загс, снабжение населения продуктами питания, распланировка городской территории, городское строительство, озеленение, новое жилищное строительство, распределение жилой площади, сохранение и ремонт жилищ, обеспечение населения жилой площадью, право застройки, социальное страхование, общее страхование и обеспечение.

Финансовый отдел с подотделами решал вопросы бюджета, кассового и финансового контроля, обложения налогами, начисления налогов и сбора их, рассматривал жалобы и протесты.

Далее шли: отдел госстрахования и обеспечения с подотделами; отдел здравоохранения с подотделами; отдел полиции с подотделами; транспортный отдел; отдел заготовок и снабжения с подотделами; отдел просвещения с подотделами (согласно положению о горуправе в его функции входило следующее: культура, культ, воспитание молодежи, благосостояние юношества, школы, религиозное воспитание детей, церковные дела, спорт, театры, кино, концерты, музеи, архивы, библиотеки, газеты и печать); отдел права и гражданства; отдел городского хозяйства.^[24]

Как видно, некоторые отделы фактически дублировали работу друг друга.

Такая форма городского управления просуществовала до весны 1943 года. Германское командование, недовольное, с одной стороны, низкой эффективностью работы этого учреждения, а с другой — непомерно раздутыми штатами чиновников, приняло решение упростить эту систему.

20 марта вышло распоряжение немецкой военной комендатуры «О новой структуре городской управы». Теперь она, согласно этому приказу, должна была выглядеть следующим образом:

1. Бургомистр города, заместитель бургомистра, чиновник особых поручений при бургомистре, ревизионная группа.

2. Общий отдел с подотделами: а) личный стол; б) канцелярия; в) хозяйственная часть; г) подотдел связи.

3. Финансовый отдел с подотделами: а) бюджетноналоговый; б) центральная бухгалтерия; в) приходно-расходная касса.

4. Отдел государственного страхования и обеспечения с подотделами: а) социальное страхование; б) социальное обеспечение; в) страховой.

5. Отдел здравоохранения с подотделами: а) санитарный надзор; б) фармацевтический.

6. Отдел полиции с подотделами: а) паспортный; б) пожарный.

Практическая деятельность городской управы направлялась в основном на обеспечение немецких войск. В их распоряжение передавались больницы, жилые дома. Мебель и белье при этом насильственно изымались у гражданского населения. Кроме того, горуправа в обязательном порядке обеспечивала немецкое командование гужевым транспортом, топливом и сеном.

В большинстве оккупированных районов России работа управ не устраивала оккупантов. К наиболее болезненным проблемам, имеющимся у «новой русской администрации», нацистские спецслужбы относили деятельность советской агентуры, некомпетентность сотрудников, а также массовую коррупцию и взяточничество.^[26]

Согласно немецким инструкциям к наиболее важным служебным обязанностям чиновников коллаборационистской администрации относилось:

Во многом для борьбы с «приемом даров» весной 1942 года стали создаваться инспекции по гражданскому управлению. Предполагалось, что «они должны содействовать выполнению важных и ответственных задач для возвращения русского народа к нормальной человеческой жизни и для создания организационно-административных предпосылок и условий, закрепляющих это возвращение».^[28]

При этом к задачам отдела инспекции относились следующие: всеобщий надзор и организация районных, городских и волостных управлений; контроль по финансовому и налоговому делу, по бюджету, кассовому делу и счетоводству района, городов и волостей; содействие при организации гражданского продовольственного, транспортного и курьерского дела, а также связи, надзор и содействие в области школьного дела и точно установленных культурных задач (то есть различных пропагандистских пронацистских акций. — Б. К), здравоохранение и землеустройство, организация охраны на местах, надзор за ценами, содействие подъему торговли и сельского хозяйства.

Но в целом немцы всячески заигрывали с коллаборационистами. Кроме денежных премий и значительных продовольственных пайков их регулярно награждали специальными орденами. Обычно это происходило ко дню рождения Адольфа Гитлера или к годовщине «освобождения данной местности от ига жидо-большевизма». Наиболее отличившиеся чиновники за время оккупации успели получить по нескольку знаков отличия. Так, главный редактор орловской газеты «Речь» Михаил Октан к лету 1943 года имел девять немецких орденов.^[29]

Очень часто бургомистры числились на нескольких постах одновременно. Так, псковский градоначальник Черепенькин получал жалованье сразу в трех местах, будучи бургомистром, начальником отдела пропаганды и директором музея. Еще более разноплановыми работниками показали себя бургомистр Орла Старов и его заместитель Алафузов. Согласно приказу № 103 по Орловской городской управе от 25 мая 1943 года они занимали не только вышеуказанные посты, но и являлись руководителями (естественно, за отдельную заработную плату) общего отдела, отдела просвещения и полиции. На другие должности активно назначались их родственники и друзья. Так, например, вопросами распределения продовольствия «среди малоимущих» занималась госпожа Старова — супруга бургомистра.

Пытаясь с немецкой пунктуальностью строго регламентировать деятельность руководителей городских управ, нацистские оккупационные службы подготовили специальное «Наставление бургомистрам» (Anweisung an die Burgermeister). Оно состояло из 12 разделов на двух языках — русском и немецком, отражающих все стороны деятельности «руководителя города».

Этот документ убедительно показывает полную зависимость «новой русской администрации» от вышеуказанных служб.

В первом пункте наставления, который назывался «Выдача разрешений на поездки», говорилось о том, что «все разрешения на передвижение выдаются местной или полевой комендатурой и должны быть подписаны германским офицером или чиновником в офицерском чине». Получить их было можно «только в особо срочных обоснованных единичных случаях, когда поездка совершается в интересах Германской Армии»^[30]

В полномочия же бургомистра входило всего лишь вывешивание на вверенной ему территории объявления следующего содержания: «До особого распоряжения запрещается частным лицам: а) ездить по железной дороге; б) находиться на железнодорожных путях; в) впрыгивать в поезд на ходу; г) влезать в поезд во время стоянки.

В случае нарушения этого запрета Германской охране дано распоряжение пользоваться огнестрельным оружием».

Особенно подробно «Наставление бургомистрам» освещало вопрос о борьбе с партизанским движением. Все бургомистры и деревенские старшины несли ответственность за «безопасность и спокойствие в пределах своих волостей и деревень». Коллаборационистам грозили репрессии, вплоть до смертной казни, «за случаи набегов партизан в пределах порученной им сторожевой службы».

Поскольку партизанское движение представляло собой реальную силу, а в некоторых районах и реальную власть, бургомистрам рекомендовалось бороться с ним следующими методами: при помощи местных сил самообороны (или, как они назывались по-немецки, Hilfspersonal — дополнительный обслуживающий персонал); привлекая на помощь полицейские и карательные отряды; извещая ближайшую немецкую воинскую часть. Но если это было невозможно, рекомендовалось «выставлять в районах предполагаемых действий красных бандитов посты для предостережения проезжающих германских военнослужащих».

Вся служебная переписка «новой русской администрации» в обязательном порядке велась согласно распоряжению на двух языках — русском и немецком. Причем немецкий текст должен был помещаться по отношению к читателю на левой, а русский — на правой стороне листа, разделенного на две одинаковые части.^[31]

На низшей ступени коллаборационистской администрации в городах и крупных населенных пунктах находились коменданты улиц и домов. В их функции входила обязанность следить за освобождающейся жилплощадью и предоставлять об этом данные жилищному отделу городской управы. По ордерам этого же отдела расселялись вновь прибывшие жильцы, а также обмерялись квартиры для начисления квартирной платы. Комендант улицы собирал квартплату, надзирал за санитарным состоянием улиц и дворов. Одной из первоочередных задач комендантов домов являлось информирование немецких властей о всех посторонних или подозрительных лицах, а также о появлении коммунистов или евреев. На коменданта и дворников возлагалась обязанность немедленного задержания этих людей и передача их в руки оккупантов^[32]

При наименовании территориально-административных единиц оккупанты использовали как советские (области, районы), так и дореволюционные названия (волости, уезды). Так, территория Орловского и Брянского округов была разделена на уезды, а Псковского уезда — на районы. Административное управление в уезде (районе) осуществлялось уездной или земской управой.

Следующей административно-территориальной ступенью являлись волости. Административное управление в них поручалось волостному старшине, назначенному немцами.

Новая система управления районов, по мнению оккупационной администрации, должна была способствовать бол ее успешному сбору сельскохозяйственной продукции. С весны 1942 года стали организовываться так называемые «агрономические участки», каждый из которых составлялся из двух-трех экономически однотипных волостей. Во главе агрономического участка ставился специалист по сельскому хозяйству, обычно в его роли выступал агроном, освобожденный от всяких административных обязанностей. Он нес ответственность за состояние и развитие своего участка. Выполнение распоряжений участкового агронома было строго обязательным для деревенских старост.

За волостным старшиной сохранялись присущие ему как «начальнику волости» административные функции. Он не мог вмешиваться в дела участкового агронома, но был обязан в необходимых случаях помогать ему в осуществлении агрономических мероприятий и в проведении в жизнь распоряжений германского командования.

Волостные старшины назначались начальниками районов и утверждались полевой комендатурой, участковые же агрономы назначались старшими агрономами района и утверждались местной сельскохозяйственной комендатурой.

Во всех распоряжениях оккупационных властей всячески подчеркивалось, что «волостные старшины, участковые агрономы обязаны работать в контакте между собой вполне самостоятельно, т. е. без административного подчинения друг другу».

Таким образом, нацисты стремились создать два конкурирующих и контролирующих друг друга административных органа. Они надеялись, что постоянные доносы друг на друга лиц, работающих там, не позволят представителям советского сопротивления организовать сколь-либо действенную работу. Также они рассчитывали на своего рода конкуренцию среди коллаборационистов в стремлении выслужиться перед оккупационными властями.

Низовым представителем власти являлся староста. Как правило, его ведению была подведомственна территория бывшего колхоза или совхоза. В августе 1941 года оккупантами было заявлено, что кроме выполнения чисто административных функций (сбора налогов, контроля за порядком, донесения в нацистские службы о всех проявлениях антинемецких настроений) старосты обязаны доводить до населения все распоряжения нацистской администрации, способствовать распространению среди односельчан идей «Великой Германии и национал-социализма».^[33]

На юге России в оккупированном нацистами Краснодаре 26 сентября 1942 года под девизом «Трудящиеся всех стран, объединяйтесь в борьбе против большевизма!» вышел первый номер газеты «Кубань» (выпускалась до января 1943 года). Газета должна была содействовать нацистскому оккупационному режиму и русской коллаборационистской администрации. Это издание являлось органом управления бургомистра города С. Н. Ляшевского. Редакция располагалась по адресу: Краснодар, ул. Шаумяна, дом 50. Газета продавалась за 1 рубль 50 копеек.

Уездные и волостные управы периодически собирали совещания волостных старшин, на которых обязательно присутствовали представители от немцев. Полученные на этих совещаниях задания волостные старшины доводили до сведения сельских старост, точно так же созывая их на совещания. В некоторых уездах Смоленского округа они проводились еженедельно.

Старосты давали письменное обязательство исполнять все распоряжения германских властей, всячески препятствовать каким бы то ни было антинемецким выступлениям и сообщать немецким органам о подготовке таких выступлений. Политическая благонадежность и преданность старосты проверялась жандармерией, тайной полевой полицией или непосредственно комендатурой, и в дальнейшем он находился под постоянным негласным наблюдением этих органов.

Согласно немецким инструкциям 1941–1942 годов, в функции старост входили:

1) организация облав и розыски скрывающихся военнослужащих РККА, парашютистов, партизан, членов ВКП(б), советских активистов и выявление лиц, дающих им убежище и пищу;

2) изъятие у населения оружия, боеприпасов, подрывных средств, советского военного обмундирования, радио- и фотоаппаратов, почтовых голубей;

3) розыски продовольственных и военных складов, реквизиции сельскохозяйственных продуктов у населения;

5) организация вспомогательной полиции из местных жителей, поддержание внешнего порядка; наблюдение за прекращением уличного движения после установленного часа;

6) обеспечение светомаскировки, уборка улиц, погребение трупов и ликвидация других следов военных действий;

7) учет местного населения и выявление всех пришлых и подозрительных элементов;

8) привлечение населения на военно-строительные и дорожные работы;

9) проведение различных репрессий, в частности против евреев и коммунистов.

Староста был обязан доводить до населения распоряжения немецких властей. Все просьбы и ходатайства на имя германских властей могли подаваться мирными жителями только через старосту. Им предоставлялось право наказывать жителей, но только за маловажные проступки, которые не носили характера антинемецких выступлений. Старосты могли налагать денежные штрафы до тысячи рублей, сажать провинившихся под арест и отправлять на принудительные работы сроком до 14 дней. В случае каких-либо проступков против немцев наказание определялось немцами.^[34]

В районах действий партизан старосты получали пистолет, винтовку или охотничье ружье и снабжались удостоверением сроком на один — три месяца, по истечении которого удостоверение продлевалось или менялось. Это делалось для того, чтобы предотвратить возможность их подделки представителями антигитлеровского сопротивления.

Староста обычно назначался из местных жителей. За свою работу он получал жалованье. Оно собиралось за счет самих односельчан.

Иногда немцы проводили «выборы» старост. К ним допускались только взрослые мужчины, являвшиеся «главами семей». Кандидатура в данном случае рекомендовалась немецким офицером, а сами выборы происходили в его присутствии открытым голосованием.

За неподчинение старостам, жалобы и тем более покушение на них виновники подвергались жестоким наказаниям, вплоть до расстрела или повешения.

К важной задаче, которую должны были выполнять сельские жители под руководством старост, относилось поддержание в порядке дорог, в особенности зимой. Так, на совещании 31 января 1942 года в Смоленске представитель немецкой полевой комендатуры особое внимание уделил вопросу об обязательной очистке от снежных заносов дорог, имеющих стратегическое значение, и подъездных путей к ним. Волости, на территории которых проходили трассы, большаки, шоссе, имевшие военное значение и являвшиеся путями передвижения воинских частей, должны были систематически очищаться населением от снега.^[35]

С целью максимального изъятия продуктов питания в управах появились так называемые «заготовители». Официально они занимались закупкой в деревнях продовольствия для городского населения. Расплачивались «заготовители» не деньгами, а специальными бонами на определенные суммы. Предполагалось, что лица, сдавшие продукты, смогут по этим бонам приобрести в городских магазинах военно-хозяйственной инспекции необходимые товары народного потребления: одежду, махорку, спички, стекло, женское и детское белье. На практике это вылилось в очередной обман. Сельскохозяйственные продукты отправлялись в Германию, а в магазинах цены были выше рыночных. Затем товары в них вообще перестали продаваться русскому населению.

Такое положение сохранялось в сельских местностях оккупированных территорий до лета 1943 года, когда в результате коренного перелома в Великой Отечественной войне оккупанты были вынуждены пойти на ряд уступок. В деревнях стали создаваться так называемые «Русские управления». Немецкая пропаганда теперь всячески внушала русскому населению мысль, что главная функция старосты как «хозяина» деревни заключается в заботе о вверенном ему населении. Теперь он официально должен был заниматься «заботой о привлечении всех трудоспособных к работам по хозяйству и отвечать за его исправность». Оговаривалось, что староста несет особую ответственность за своевременную уборку всего урожая и целесообразную охрану запасов. Также он был ответствен за «справедливое» распределение продовольствия среди граждан, выполняющих различные виды работ.

В условиях прямого ограбления крестьянства, которое в преддверии эвакуации никаким образом представителями немецкой армии не сдерживалось, от имени «Русского управления» нацисты издали указ «О воспрещении самочинства и самосудства отдельными солдатами и офицерами над мирным населением».^[36]

«Русские управления» на словах ведали всеми хозяйственными и социальными вопросами, но на практике их работа, широко разрекламированная на страницах коллаборационистской печати, делалась лишь на бумаге.

Однако оккупанты и их пособники могли хозяйничать далеко не на всей территории России, оказавшейся в тылу германских войск. После быстрого продвижения линии фронта в 1941 году некоторые районы, особенно лежащие в стороне от железных и шоссейных дорог, оказались вне контроля вермахта. В этих условиях антифашистское сопротивление смогло восстановить органы советской власти в тылу врага. Так, в Первый партизанский край на Северо-Западе РСФСР, образовавшийся осенью 1941 года, входили территории Белебёлковского и большей части Дедовичского районов Ленинградской области.

Перед партизанами встала задача создания органа, который смог бы взять на себя ответственность за боевую, политическую и административную деятельность в освобожденных деревнях. Эти функции осенью 1941 года были возложены на оргтройки — своеобразные органы советской власти, в силу специфики своей деятельности исполнявшие партийно-политические функции. Как правило, в нее входили партийный работник, работник райисполкома и военно-административный работник. Руководство Партизанского края в лице комиссара 2-й партизанской бригады С. А. Орлова рекомендовало оргтройкам «больше проявлять своей собственной инициативы».^[37]

С учетом обстановки в тылу врага создавались также межрайонные партийные центры и окружные комитеты, которые координировали работу партизан и подпольщиков в той или иной группе районов области. В их функции, кроме разведывательной, входили налаживание устной и печатной пропаганды и агитации среди населения и военнопленных, разъяснение правды о Советском Союзе, о борьбе Красной армии и всего советского народа против захватчиков, срыв политических и экономических мероприятий оккупационных властей.^[38]

В условиях вражеской оккупации на территории России часто действовали параллельно как советские, так и коллаборационистские органы власти. Несмотря на активную поддержку нацистов, так называемая «новая русская администрация» не смогла взять под жесткий контроль значительную часть населения оккупированных районов России.

Оккупированные области Российской Федерации не получили единой системы управления. Нацисты изначально отвергали любые идеи о создании какого-либо подобия марионеточного русского государственного образования, пусть даже целиком зависящего от Третьего рейха.

В каждом районе захватчики действовали в зависимости от их потребностей. Они сводились к максимальной эксплуатации местных человеческих и материальных ресурсов.

Немецкая оккупационная политика варьировалась в разных районах в зависимости от возможности осуществления за ними тотального контроля. Там, где была высокая концентрация войск, в прифронтовых районах, она в основном проводилась репрессивными методами. В тех местах, где сил у захватчиков было меньше, широко использовалась ширма «новой русской администрации». За ее декларативными заявлениями заботы о нуждах мирного населения скрывалась та же задача: максимальное содействие гитлеровцам в их войне против Советского Союза.

Глава вторая Повседневная неповседневность

Героизм — явление неповседневное. Про партизан и подпольщиков написаны тысячи книг и статей. И тем не менее без упоминания об антифашистском сопротивлении книга о повседневной жизни наших соотечественников в условиях нацистской оккупации не может быть полной и всесторонней.

В начальный период войны партизанское движение испытало на себе все трудности и невзгоды, обусловленные неподготовленностью советских людей к ведению такого способа сопротивления врагу.

До начала боевых действий тезис о том, что будущая война (о неизбежности которой так часто говорило советское руководство) будет проходить на «чужой территории» и «малой кровью — могучим ударом» являлся официальным. Таким образом, даже мысль о партизанской войне на своей территории представлялась враждебной и вредительской. Печальный опыт «зимней войны» с Финляндией (1939–1940 годы) практически ничему советское руководство не научил.

В условиях отступления Красной армии летом — осенью 1941 года отсутствие подготовленных кадров, разработанной системы руководства, потайных баз с оружием и продовольствием обрекли первые партизанские формирования на длительные и мучительные поиски всего того, что было необходимо для осуществления эффективных боевых действий. Борьбу с опытным и хорошо вооруженным противником пришлось начинать практически с нуля.

В первые месяцы войны основной массе населения оккупированной территории было неизвестно содержание директивы СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 29 июня 1941 года и постановления ЦК ВКП(б) от 18 июля 1941 года «Об организации борьбы в тылу германских войск», изданных под грифом «секретно» и доведенных до узкого круга руководящих партийных работников в советском тылу.^[39]

Каждому району была дана разверстка по количественному составу партизанских отрядов, их вооружению и экипировке. Подобная практика формирования сил сопротивления, проходившая в условиях наступления вермахта, способствовала вовлечению в ряды партизан и подпольщиков случайных лиц.

Возникали сложности и с организацией пропагандистской работы. Поскольку издавать листовки в тылу врага было сложно, в Ленинграде и Москве заранее отпечатали и отправили в районы, оказавшиеся под угрозой оккупации, более трех миллионов листовок.^[40]

Для этой цели были израсходованы значительные запасы бумаги. Большинство прокламаций, посвященных разоблачению агрессивных устремлений фашизма, писались партийными работниками примитивным, грубым языком. В условиях многочисленных пропагандистских демаршей нацистов они не только не достигли поставленной цели, но и во многом способствовали недоверию к советской пропаганде со стороны мирного населения в первые недели оккупации.^[41]

Главную цель своей работы среди населения оккупированных районов советские политические органы видели в том, чтобы поднять народные массы на всенародную борьбу против фашистских захватчиков. Для этого предполагалось постоянно и своевременно информировать население о ходе Великой Отечественной войны, о действиях РККА, о героизме бойцов и командиров, партизан, тружеников советского тыла, укреплять у людей веру в неизбежность полного разгрома фашистской Германии.

Однако на первом этапе войны значительно недооценивалась такая форма борьбы с противником, как контрпропаганда. Так, в ноябре 1941 года начальник Политического управления Северо-Западного фронта писал в Главное политическое управление РККА: «В провокационном и авантюристическом характере, в лживости враждебной пропаганды ее главная слабость… Поэтому-то фашистская пропаганда и не доходит до населения, на которое рассчитана. Поэтому-то в нашей пропаганде нет необходимости даже опровергать содержание вражеских газет и листовок, ибо их опровергают сами фашисты своими делами: убийствами, грабежами, насилием, которые они чинят в оккупированных районах».^[42]

К этому времени гитлеровцам удалось полностью развернуть свои пропагандистские подразделения на оккупированной территории. Недооценка их деятельности негативно отражалась на всем комплексе советских пропагандистских акций: распространении советских газет и листовок, прокламаций, обращенных к солдатам противника, беседах и встречах с мирным населением.

В большинстве своем приемники, способные принимать радиопередачи с большого расстояния, были изъяты у населения советскими органами еще в конце июня 1941 года. В условиях начавшейся вражеской оккупации возможность активизировать сопротивление врагу путем радиопередач из Москвы и Ленинграда сократилась до минимума. Находясь в информационной блокаде, народные мстители опасались самостоятельно начинать пропагандистскую работу, так как изначально предполагалось, что все материалы будут доставляться из Центра.

Так, на Северо-Западе России в 1941 году партизаны смогли подготовить лишь одну подпольную типографию. В лес, около деревни Блятская Мельница Полновского района, удалось заблаговременно вывезти из районного центра печатный станок, шрифт, краску и бумагу. С ее помощью антигитлеровское сопротивление наладило выпуск листовок и газет для жителей Полновского и Гдовского районов. Прокламации излагали краткое содержание (из-за дефицита бумаги) сводок Совинформбюро.

Народные мстители не всегда имели оперативную и объективную информацию из-за линии фронта, а их самостоятельная работа сковывалась боязнью допустить политическую ошибку. Первые месяцы войны вскрыли важнейшие недостатки советской пропаганды: ее абстрактность и неоперативность. Они были связаны с отсутствием у пропагандистов практического опыта ведения аргументированной дискуссии с идеологическим противником в предвоенные годы, а также опасением допустить при самостоятельной работе политическую ошибку.

В самом начале Великой Отечественной войны в районы, находившиеся под угрозой захвата врагом, были направлены руководящие партийные и советские работники, которые провели организацию партизанских отрядов, диверсионных групп, подпольных ячеек и истребительных батальонов. Одновременно в районах были созданы скрытые базы оружия, боеприпасов, продовольствия и обмундирования. Но небольшое количество времени, хаос начала войны, слабая подготовка будущих партизанских кадров крайне негативно отразились на этой важной и ответственной работе.

Многие из подготовленных баз с продовольствием и вооружением оказались разграбленными местным населением, о многих из них очень быстро становилось известно гитлеровцам и их пособникам — первые партизаны очень плохо осознавали важность конспирации.

Партизанские отряды и подпольные группы создавались в спешке, поэтому и не удавалось сформировать в нужном количестве тайники с продовольствием и вооружением для создававшихся партизанских отрядов. Так, в Залучском районе Ленинградской области, где в партизанский отряд некоторые коммунисты вовлекались под угрозами исключения из партии, продовольственные базы были ликвидированы за несколько августовских дней. Причем только центральную базу уничтожили немцы, а остальные были растащены местным населением. Они были выданы односельчанам партизаном Яковлевым, который должен был их охранять.^[43]

Но бороться с врагом можно самыми различными способами. Одной из первых, наиболее доступных форм сопротивления стала забота о военнослужащих, оказавшихся в окружении или бежавших из плена. Несмотря на то, что за кусок хлеба, кружку воды, поданных незнакомому человеку, нередко грозило суровое наказание, многие жители тайком кормили их, укрывали, лечили раненых и больных, переодевали в гражданское платье, сопровождали в качестве проводников к линии фронта.^[44]

Однако далеко не все жители даже в одной и той же деревне были настроены столь патриотично. Источники рисуют довольно пеструю картину настроения и поведения людей, внезапно оказавшихся в оккупации.

В этом отношении показательно наблюдение немецкого солдата, оставившего в дневнике, найденном в начале 1942 года, следующую запись: «В Лозовой имели контакт с русским населением. Очень многих нельзя было разуверить в том, что большевизм, в конце концов, одержит победу. Другие не знали, в какую краску перекраситься. И, наконец, некоторые настроены были очень дружелюбно к немцам и желали, чтобы большевики были подальше. Происходило ли это от убеждений или от страха, я не знаю».

Разнородность поведения жителей по отношению к оккупантам крайне затрудняла установление и поддержание связи первых партизан с теми людьми, которые были готовы оказывать им какую-либо помощь. Эта работа требовала большой осторожности, времени, знания правил конспирации, умения вести агитацию и пропаганду.

До сих пор существует немало сложных дискуссионных вопросов, связанных с партизанским движением в тылу вермахта. Высокая степень идеологизации и героизации движения сопротивления гитлеровцам привела к тому, что на протяжении десятилетий в большинстве книг и статей формировался весьма однобокий образ партизана. О партизанской борьбе говорилось только как о «ярчайшем проявлении беззаветной преданности советского народа своей социалистической Родине, его несгибаемой воли во имя победы над фашизмом и упрочения нового общественного строя».^[45]

Следует отметить, что в те страшные годы партизанами себя называли не только представители народного сопротивления гитлеровцам. Красную ленточку на головной убор могли нацепить и дезертиры, пытающиеся пересидеть в лесу войну, и лжепартизаны, выполнявшие задания немецких спецслужб.

Был неоднороден и сам состав партизанских отрядов. По принципу формирования их можно разделить на три основные группы, отличающиеся друг от друга.

Первоначальная деятельность партизанских отрядов была направлена на расчистку близлежащих населенных пунктов от немецких ставленников в оккупационной администрации, полицейских и осведомителей. Такие меры диктовались сложившейся обстановкой в тылу врага. Они создавали благоприятные условия для расширения и укрепления связи с местным населением, включения его в борьбу с захватчиками.^[46]

Самые первые из этих отрядов были сформированы еще до захвата гитлеровцами западных областей России, летом — осенью 1941 года. В них вошли бойцы истребительных батальонов. С оккупацией районов созданные отряды и группы оставались для борьбы с противником в его тылу. Основное ядро этих подразделений составляли местные коммунисты и комсомольцы, в качестве командиров, комиссаров и начальников штабов — руководящие партийные и советские работники в лице секретарей райкомов и горкомов ВКП(б), заведующих отделами и инструкторов, а также председателей и работников исполкомов районных Советов депутатов трудящихся, руководителей хозяйственных организаций и предприятий.

Эти отряды изначально были вооружены и имели возможность создавать в лесу продовольственные базы. Впоследствии, с уходом партизан в леса, базы пополнялись за счет бойцов и командиров Красной армии, попавших в окружение, а также других советских граждан, продолжавших с оружием в руках вести борьбу против немецких захватчиков.

Следует отметить, что далеко не всегда работа по созданию этих отрядов проходила успешно. Так, в докладе политуправления Северного фронта «Об организации и действиях истребительных батальонов по Ленинградской области» от 18 июля 1941 года указывалось, что руководство Солецкого и Гдовского районов само эвакуировалось и ничего не сделало для организации истребительных батальонов, партизанских отрядов и групп самообороны. В Батецком, Мстинском, Валдайском районах руководство в связи с наступлением немцев растерялось. Так что до приезда представителей политуправления и обкома партии партизанские отряды не были созданы.^[47]

Из-за голода осенью 1941 года значительная часть сформированных партизанских отрядов распалась. Как уже отмечалось, на настроение советского сопротивления негативное влияние оказывало отсутствие информации о положении на фронтах, о судьбе Москвы и Ленинграда. Все это обусловило разброд и шатания внутри самих партизан.

Однако 1941 год принес и определенные позитивные результаты: Советский Союз сорвал планы молниеносной войны, и поэтому оккупанты были вынуждены перестраивать свою пропагандистскую работу. Партизаны и подпольщики получили первоначальный опыт в проведении идеологических акций.

Вторую группу составляли наиболее крупные и боеспособные отряды, организованные в декабре 1941-го — феврале 1942 года из бойцов и командиров регулярной армии, попавших в окружение или бежавших из плена. Эти отряды обычно начинали свою деятельность с небольших групп военнослужащих, которые сами выбирали командиров и объявляли себя партизанскими отрядами.

Очень часто в избрании руководства решающую роль играли не звания и регалии, полученные до войны. Ведь многие офицеры, выходя из окружения, снимали с себя знаки отличия, уничтожали документы. Таким образом они уравнивали себя с простыми красноармейцами. Лишь самые хорошие организаторы, смелые и ответственные люди, заслуживали доверие со стороны своих товарищей.

В течение нескольких недель такая группа разрасталась и обретала большую силу. Основным требованием при вступлении в такой отряд было наличие оружия. Требовалось также согласие всего отряда. Независимо от военного звания каждый вновь прибывший становился рядовым бойцом.^[48]

Приток окруженцев в образовавшиеся партизанские отряды придавал этим подразделениям четкую организованность, военную мобильность, боевую активность. Для большинства партизан, впервые взявшихся за оружие, бойцы Красной армии были первыми наставниками и командирами, примером поведения в бою.

Таким образом, можно отметить, что военнослужащие, оказавшиеся в окружении или бежавшие из плена, сыграли значительную роль в организации и становлении первых партизанских отрядов. Их численность в отрядах в этот период доходила до 50 и более процентов всего личного состава. Так, летом 1942 года доля бывших окруженцев в партизанских отрядах Ленинградской области составляла 28 процентов, в Калининской — 50, в Смоленской и Орловской областях — 40–60 процентов.

На основе данных военной статистики и материалов Центрального штаба партизанского движения можно установить, что в партизанском движении в годы войны участвовало около 500 тысяч военнослужащих.

Значительную группу партизанских отрядов составили отряды, организованные зимой 1941/42 года из групп местной самообороны. Эти группы изначально создавались для защиты от мародеров. Они не имели большого боевого опыта и были гораздо менее обеспечены, чем первые две группы партизан. В их рядах находились в основном женщины, подростки и пожилые мужчины. С оружием больших проблем не было, ведь в ходе советского отступления 1941 года немалое количество его оказалось у местного населения. Но владеть им могли единицы. Еще хуже силы «самообороны» были обучены военному делу.

Характерная особенность развития партизанского движения осенью и зимой 1941/42 года состояла в том, что наряду со сложившимися отрядами во многих населенных пунктах образовались и действовали подпольные партизанские группы. Они накапливали оружие и боеприпасы, вели среди населения антифашистскую пропаганду, выявляли единомышленников, проводили различные диверсионные акты. Переход к открытой вооруженной борьбе сдерживался, как правило, отсутствием оборудованных лесных лагерей, запасов продовольствия, суровыми условиями зимы.

Подполье играло существенную роль в сопротивлении оккупантам. По сути своей оно было партийным, так как создавалось партийными комитетами и руководилось в основном партийными работниками, хотя в него вовлекались также комсомольцы и беспартийные граждане. Уже к концу 1941 года на оккупированной территории действовало 18 подпольных обкомов и более 260 городских и районных комитетов партии. Подпольщики вели разведку, изготовляли и распространяли листовки, газеты, прокламации, доводили до населения наиболее важные постановления и воззвания коммунистической партии и советского правительства, совершали диверсионные и террористические акты, организовывали саботаж, помогали партизанам, боролись с гитлеровской пропагандой. Они внедрялись в военные и административные учреждения противника с целью добывания информации, предупреждения населения о готовившихся облавах, а партизан — о карательных экспедициях против них.^[49]

Постепенно сеть подпольных организаций ширилась. С приобретением опыта конспирации росла их живучесть, а деятельность становилась все заметнее и эффективнее. Они распространили свою работу и на немецких солдат. Умело компрометировали в глазах оккупационных властей сотрудничавших с ними коллаборационистов, чтобы устранить их, уничтожали их физически.

Не только партизаны и подпольщики выполняли задания советского командования. Начиная с конца 1941 года на оккупированную территорию из советского тыла стали засылаться партийные группы, состоявшие из коммунистов. Эти группы формировались зимой 1941/42 года в оперативной полосе Северо-Западного фронта, но носили они рейдовый характер, возвращались после проведения операций в советский тыл. Во время выполнения операций рейдовые группы распространяли советские газеты и листовки, встречались с населением. Одна из их задач заключалась в сборе материалов разведывательного характера.

Вследствие жестокого характера оккупационного режима, слабого знания обстановки на местах большинство партийных групп понесло значительные потери. Некоторые из них не смогли пробраться через линию фронта в свои районы или же прекратили свою деятельность в первые дни и недели.

Нельзя однозначно оценить эффективность этих боевых подразделений. В первые месяцы войны они часто создавались по формальным признакам, то есть в них включали активных членов партии, не имевших необходимого опыта обращения с оружием и достаточной физической подготовки. Задания они получали самые широкие и часто взаимоисключающие друг друга: распространение листовок среди местного населения и немецких солдат, сбор разведывательной информации, диверсионно-террористические акты.

Слабое знание оперативной обстановки, положения на местах, вера в классовую солидарность «немецких рабочих и крестьян, одетых в солдатские шинели», привели к тому, что большинство этих партийных групп было уничтожено. Лишь единицам удалось выйти в советский тыл.

Эта трагедия во многом связана с деятельностью Л. Мехлиса, который в первые месяцы войны возглавлял Главное политуправление РККА. Ю. Басистов в своей работе «Особый театр военных действий» отмечает, что «в начале войны сработали старые представления о «пролетарской солидарности», «классовых симпатиях немецких трудящихся к первому государству рабочих и крестьян». В листовках солдат вермахта призывали повернуть оружие против «общего врага», свергать гитлеровский режим. Не учитывали реалий и предложения создавать в немецких частях антифашистские комитеты».

До апреля 1942 года эпиграфом на всех наших листовках был малопонятный призыв: «Прощай, Москва, долой Гитлера». Именно руководство Главполитуправления настояло на его использовании.

Война быстро развеивала иллюзии, учила менять формы работы. Если в 1941 году партийные группы, заброшенные в немецкий тыл, распространяли листовки, полученные в Центре, обычно написанные в Москве и Ленинграде, то уже к 1942 году ситуация начинает меняться. Руководство партизанского движения начинает понимать, что только оперативная информация и местный материал дают наибольший пропагандистский эффект.

Очень важным для руководства партизанских отрядов и подполья был вопрос о доверии людям. Малейшая неосторожность и благодушие, излишняя подозрительность и поспешность приводили к тяжелым и непоправимым последствиям. В этой обстановке положение партизан было сложным. Наиболее уверенно и защищенно чувствовали себя те отряды, бойцы которых являлись выходцами из местных деревень и сел. Большинство из них знали друг друга по довоенной жизни и работе, а некоторые были связаны родственными отношениями.^[50]

Живая и непрерывная связь с населением делала эти отряды почти неуловимыми для врага, так как местные жители своевременно информировали их о карательных мероприятиях противника. Не испытывали такие отряды, как правило, серьезных затруднений в продуктах питания, одежде, обуви, а также в вооружении благодаря активной помощи односельчан в сборе его на полях сражений.^[51]

Намного сложнее было наладить прочные связи с населением отрядам и группам, прибывавшим из-за линии фронта. Несмотря на неплохую военную подготовку и экипировку, многим из них не удавалось закрепиться и развернуть боевую деятельность на оккупированной территории. Израсходовав взятые с собой запасы продуктов и боеприпасов, не сумев наладить прочных и устойчивых связей с местным населением, они оказывались в исключительно трудном положении. Рано наступившая холодная и снежная зима, отсутствие теплой одежды и продовольствия вынуждали их выходить обратно в советский тыл.

На первом этапе партизанского движения в начале Великой Отечественной войны боевая деятельность партизан ограничивалась небольшими операциями против войск противника путем устройства засад, минирования шоссейных и грунтовых дорог, подрыва небольших мостов, разрушения линий связи, а также нападения на отдельно следующие отряды противника.

Однако, быстро разрастаясь и принимая всё более широкий размах, партизанское движение в тылу противника по мере приобретения опыта и боевой закалки партизан к началу 1942 года приняло формы крупных и организованных, хорошо подготовленных и проверенных боевых операций по разгрому гарнизонов и других объектов неприятеля. Значительно активизируется взаимодействие большинства партизанских отрядов и соединений с командованием Красной армии. Весной 1942 года военный совет Северо-Западного фронта создал партизанский отдел. На него были возложены следующие задачи: а) организация партизанских отрядов в полосе фронта, их вооружение, подготовка к боевым действиям и руководство их оперативной деятельностью; б) разработка боевых заданий для партизанских отрядов и посылка своих представителей в отряды для контроля и помощи им; в) изучение и обобщение опыта партизанской борьбы; г) учет личного состава военнослужащих, находящихся в партизанских отрядах.^[52]

Основной задачей партизанского движения в тылу вермахта весной — летом 1942 года руководство партизанским движением считало дезорганизацию сил противника мелкими диверсионными группами в составе трех — пяти человек методом разрушения коммуникационных линий (организация крушений поездов, подрыв мостов, железнодорожных путей и повреждения линий связи), уничтожения складов боеприпасов, снаряжения, горючего и продовольствия. Необходимо было также регулярно сообщать командованию Красной армии о расположении, численности и передвижении войск противника. Идеологическая борьба против различных мероприятий оккупантов и их пособников являлась одним из важных вопросов сил советского сопротивления.^[53]

Основная тяжесть пропагандистской работы в 1942 году на оккупированной территории Ленинградской области легла на стационарные партизанские отряды. Действуя в районе своей дислокации, они наладили тесный контакт с местным населением. Народные мстители широко практиковали различные формы устной агитации и пропаганды. Во время партизанских рейдов проводились индивидуальные и групповые беседы. В районах, насыщенных вражескими гарнизонами, советские пропагандисты и агитаторы проявляли большую изобретательность, чтобы скрытно от врага провести беседы с населением.

Беседы проводились в домах отдельных жителей, заранее проверенных партизанами. Если была возможность, в том или ином доме собирали на беседу группу односельчан. Часто под видом нищих, бродячих портных, сапожников, спекулянтов агитаторы переходили из дома в дом, рассказывали правду о Советском Союзе, о положении на фронтах, раскрывали сущность фашистского режима.

Беседы с крестьянами устраивались также в домах, где останавливались на ночлег партизаны. Они проводились за столом во время ужина или завтрака. Тем самым создавалась непринужденная обстановка, располагавшая к тому, чтобы высказывать самые затаенные мысли и чувства.

Устная агитация и пропаганда, исходившая от представителей партизанских отрядов, стала важнейшей формой работы сил сопротивления среди населения оккупированной территории Северо-Запада РСФСР. Политотделы бригад и отрядов отправляли в Ленинград по пять экземпляров всех своих газет, листовок, плакатов.

Противодействие оккупационной политике немцев происходило в очень сложных условиях: военные успехи немцев и антисоветские настроения определенной части населения дополнялись просчетами местного руководства в организации партизанского движения.

По признанию секретаря OK ВКП(б) и начальника Ленинградского штаба партизанского движения М. Никитина, «мы не рассчитывали на такую длительность военных действий на территории нашей области. Вследствие этого в первые месяцы войны, когда еще на оккупированной территории был относительно слабый административный режим, мы не приняли мер к перестройке подпольной работы. Быстрое течение военных действий на территории области не позволило оснастить подпольные организации средствами связи (радио), специальными типографиями и множительными аппаратами, на оккупированной территории ощущался большой недостаток советских газет, листовок. Не были также предусмотрены все особенности подпольных организаций и групп в населенных пунктах, что нередко приводило к разрушению подпольных организаций и групп».^[54]

Особенно наглядно это видно на примере Ленинградской области. Из 129 городских и 158 сельских партизанских отрядов, действовавших на оккупированной территории с начала войны, по состоянию на 1 января 1942 года в тылу врага осталось 20 городских (397 человек) и 40 сельских (1568 человек) партизанских отрядов. Судьба остальных сложилась по-разному: многие вышли в советский тыл или распались, значительное число партизан погибло в боях с карательными войсками.^[55]

Эти проблемы сохранились и в 1942 году. Так, бюро Сталинградского обкома ВКП(б) 28 июня 1942 года было вынуждено констатировать следующее: «Наспех созданные партизанские отрады в Перелазовском и Серафимовичском, Чернышевском районах при приближении фашистских войск позорно разбежались».

Партизанское движение в различных районах развивалось неравномерно. Это зависело от многих причин: успехов Красной армии, природных географических условий, наличия у партизан оружия и боеприпасов, помощи со стороны советского тыла и условий оккупационного режима. Но самым главным фактором было отношение к партизанам населения. Опыт показал, что без поддержки населения партизанское движение было обречено на затухание и даже полное поражение.

Из практики партизанского движения 1941 года явствует, что действие групп в тылу противника носило преимущественно разведывательно-диверсионный характер. Крупных операций партизаны не вели и вести не могли из-за малочисленности состава. Группы занимались организацией и развертыванием партизанского движения, охватывали районы, создавали базы будущих крупных формирований.

Но далеко не все отряды, сформированные в первые недели войны, сразу же начали свою боевую деятельность. Некоторая часть советских и партийных чиновников, напуганная быстрым наступлением германских войск, бежала в тыл. Так, Г. С. Амиров, бывший комиссар Отдельного партизанского полка им. XXIV годовщины РККА, вспоминал о начале партизанского движения на территории Смоленской области: «…Как же повели себя руководители Ельнинского района?

Председатель райисполкома А. С. Аниськов… так поспешно бежал из района, что остановился только в Мордовии и на станции Рузаевка устроился помощником директора МТС по расчетам с колхозами. А по плану Смоленского обкома партии он был назначен командиром будущего партизанского отряда. Будущий комиссар отряда Я. П. Валуев также очутился в глубоком советском тылу — в городе Гусь-Хрустальный (Владимирская область)».

У первых партизанских отрядов было очень мало опыта. Отсутствие настоящей конспирации и разведки, слабая координация действий, излишняя доверчивость, а иногда и ненужная подозрительность мешали становлению и развитию движения сопротивления. Некоторые партизанские руководители пытались делать не то, что нужно, а то, что было легче осуществить. Некоторые смоленские партизаны, искренне веря, что уничтожают пособников врага, ликвидировали тех старост, которые были поставлены с ведома подпольных парторганизаций.

Большое количество бывших окруженцев, оказавшихся в лесах и влившихся в партизанские отряды, не хотели никому подчиняться. Как отмечало руководство смоленского партизанского движения, зимой 1941/42 года «росло…количество отрядов, все еще никому не подчинявшихся. Начались самосуды и анархия. Стали расправляться с теми старостами и полицаями, которых назначала подпольная парторганизация; начались самовольные реквизиции и т. п. Иногда «политработа» партизан проводилась при помощи шомполов».^[56] Крестьян нередко избивали за то, что они отказывались отдавать продукты людям, которые вышли из леса.

Нужны были экстренные меры по наведению порядка. Однако на совещании командиров отрядов некоторые из них стали заявлять следующее: «Довольно! Нас предали под Вязьмой комиссары и коммунисты! Больше не удастся! Разве вы не знаете о том, что Сталин договорился с союзниками о роспуске колхозов, об открытии церквей? Больше нами коммунисты не будут командовать!»^[57]

Командиры партизанских отрядов были вынуждены занимать жесткую позицию. Примечательный эпизод привел в своих воспоминаниях В. И. Силачев. 25–26 октября 1941 года в лесу близ деревни Фатьяново Новоржевского района на собрании отряда обсуждался вопрос о плане дальнейших действий с целью подъема населения на борьбу с немцами. Председатель колхоза деревни Савино Кузнецов заявил, что «все равно после войны Сталин не будет занимать свое старое место», что в районе немцы не зверствуют, никого не повесили и т. д. В ответ на это Силачев пригрозил расстрелом тем военнообязанным, кто захочет выйти из отряда.

Коммунисты поддержали его и пошли в отряд. Однако к числу продолжавших борьбу осенью и зимой 1941 /42 года относились главным образом партийный и советский актив, а также работники НКВД.^[58]

Толчком к воссозданию партизанского движения стало сообщение о победе Красной армии под Москвой. По указанию подпольных парторганизаций к весне 1942 года активизировалась деятельность всех групп и отрядов. В деревнях проходили собрания, производилась открытая запись в партизанские отряды. Небольшие группы народных мстителей вышли из подполья и приступили к открытой борьбе с оккупантами. Они быстро перерастали в крупные отряды за счет притока окруженцев, а также добровольцев из числа городского и сельского населения. На их вооружении помимо винтовок и автоматов появились минометы и даже пушки.

Отходящие из-под Москвы немецкие части значительно увеличили концентрацию немецких войск на центральном участке фронта, в частности в Смоленской и Орловской областях. Несмотря на это, партизанские отряды росли так быстро, что не хватало оружия.^[59]

Перед партизанскими отрядами возникли новые сложные проблемы. Главными среди них были взаимоотношения партизан с населением, партийное руководство партизанским движением и освобожденным населением, проживающим в партизанских краях, борьба с прислужниками врага и предателями. Для их решения 22 февраля 1942 года смоленские партизаны собрались на свою первую партийную конференцию в тылу врага. Она прошла в селе Замошье, в здании восьмилетней школы, которая охранялась усиленным нарядом партизан. Были избраны почетный президиум во главе с И. В. Сталиным, рабочий президиум, секретариат и мандатная комиссия. С докладом на тему «Международное и внутреннее положение СССР и задачи коммунистов по дальнейшему развертыванию партизанского движения» выступил Г. С. Амиров.

В выступлениях партийных руководителей низового звена анализировалась партийно-политическая работа, рассказывалось о ее формах и методах. Командиры рот говорили об успехах и промахах проведенных боевых операций, об организации антифашистской пропаганды, о необходимости изучения вражеского оружия, о бдительности, о постоянной разведке и готовности к бою в любое время суток.

Особое внимание было уделено недостаткам в организации борьбы с гитлеровцами и их пособниками. Не хватало оружия, обмундирования и медикаментов. В партизанских соединениях оказались всякие люди. Они были самых различных возрастов, национальностей, с разных мест и частей. Их требовалось сколотить в единый коллектив. Многие партизаны боялись танков и авиации противника. Очень остро стоял вопрос о доверии друг к другу, командирам и политработникам.^[60]

Все эти проблемы были характерны и для других оккупированных районов нашей страны. В результате больших понесенных потерь в ожесточенной борьбе с врагом и присоединения ряда отрядов и специальных партизанских полков из ополченцев к действующим частям Красной армии в составе отрядов произошли изменения.

Так, на Северо-Западе России на 1 января 1942 года в тылу противника насчитывалось только 60 действующих отрядов, объединяющих 1965 партизан, в том числе 45 отрядов местных и 15 — сформированных в Ленинграде.

Организованным к тому времени штабом партизанского движения при Ленинградском обкоме ВКП(б) (в дальнейшем — Ленинградским штабом) были приняты меры к исправлению положения. Большое количество партизан, переданных в части Красной армии, было отозвано, сформирован ряд отрядов за счет населения неоккупированных районов области, а также города Ленинграда. Всего за 1942 год здесь было создано и заброшено в тыл немецких войск 107 отрядов и 27 диверсионных и специальных групп общей численностью 2953 человека.

Кроме того, действующие партизанские отряды и бригады в 1942 году пополнялись за счет бежавших из плена бойцов Красной армии, а также местного населения оккупированных районов. Так, только одна 2-я партизанская бригада за 1942 год приняла в свои ряды около трехсот человек.^[61]

С первой половины 1942 года Ленинградским штабом партизанского движения основное внимание в руководстве боевой деятельностью партизан было направлено на развертывание диверсий на железнодорожных коммуникациях противника. С этой целью партизанским отрядам и бригадам было приказано выделять из своего состава специальные небольшие (численностью в пять — десять человек) диверсионные группы и закреплять их за определенными участками железных дорог для совершения диверсий. Таким образом, в результате этих мер диверсионная деятельность стала занимать основное и решающее место в боевых операциях партизан на весь последующий период партизанского движения в области.

Партизаны стали наносить всё более ощутимые удары по железным дорогам противника, парализуя движение на них, срывая тем самым регулярные переброски войск, боеприпасов, вооружения, техники противника к Волховскому, Северо-Западному и особенно к Ленинградскому фронтам.

По размаху, массовости и эффективности боевых действий народная борьба в тылу врага приобрела такой характер, что Верховный главнокомандующий Вооруженными силами СССР Сталин 1 сентября 1942 года на совещании в Кремле с командирами партизанских отрядов назвал ее «нашим вторым фронтом».^[62]

Осенью 1942 года партизанское движение имело вполне сложившуюся систему органов централизованного руководства как в центре, так и на местах. Это позволило в обособленные и разрозненные выступления партизанских отрядов внести единое организующее и целенаправленное содержание. Проведенные мероприятия по совершенствованию этой системы были направлены на приближение органов партизанского руководства к фронтовому командованию в целях организации более тесного взаимодействия партизан с действующей армией.^[63]

Командование отрядов, сформированных до оккупации, назначалось советскими и партийными органами. В отрядах военнослужащих командование избиралось, а в отрядах, выросших из групп местной самообороны, назначалось вышестоящим командованием партизанских отрядов. Назначение должностных лиц внутри партизанского отряда производилось командиром и комиссаром отряда, о чем отдавался приказ по отряду. Характерно, что все военнослужащие независимо от звания в отряд принимались на командные должности. Если в отрядах на командные должности выдвигались рядовые бойцы, то сначала они должны были проявить себя в бою и доказать свою смелость и находчивость.^[64]

Как писал в своих воспоминаниях «Давали клятву партизаны» Герой Советского Союза И. И. Сергунин, воинское звание, которое носил человек, не являлось для руководства отряда приоритетом при его назначении на ту или иную должность. В первую очередь на руководящую работу выдвигали тех, кто смог себя положительно зарекомендовать в экстремальных условиях войны в тылу противника.

Рост и активность партизанских сил приобрели такой размах, что оккупанты были изгнаны из многих сотен населенных пунктов. Освобожденные в тылу противника территории получили название партизанских краев. Их насчитывалось одиннадцать: в Ленинградской области — 1, Смоленской — 4, Орловской — 2, Белоруссии — 4. Занимаемая ими площадь равнялась 50 тысячам квадратных километров и значительно превышала земельные пространства таких государств, как Дания и Люксембург вместе взятые. В партизанских краях находились более сорока тысяч партизан и десятки тысяч бойцов групп самообороны населенных пунктов.^[65]

В научной литературе, посвященной Великой Отечественной войне, дано определение понятий «партизанский край» и «партизанская зона». Партизанский край — это значительная территория (несколько административных районов), освобожденная от немецких оккупантов и их ставленников, обороняемая и продолжительное время удерживаемая партизанскими отрядами, где восстанавливалась советская власть, ее законы и органы власти.

Партизанская зона — это значительная территория, население которой в большинстве своем длительное время находилось под контролем и влиянием партизанских отрядов и активно помогало партизанам в их вооруженной борьбе.

В отличие от партизанских краев, из которых оккупанты были изгнаны полностью, в некоторых населенных пунктах зон имелись вражеские гарнизоны. Нередко эти гарнизоны были изолированы друг от друга, так как под ударами народных мстителей находились коммуникации. Когда такие зоны примыкали к партизанским краям или соединяли между собой несколько партизанских краев, то создавались очень благоприятные условия для относительно свободного маневрирования партизанских отрядов и соединений, для тесного общения партизан с самыми широкими слоями населения.^[66]

Для управления хозяйственными и административными делами на территории партизанского края создавались комендантские участки, которые возглавляли коменданты-партизаны из местных жителей. Во всех деревнях по представлению комендантов назначались партизанские старосты. Коменданты решали вопросы землепользования, распределения сенокосных угодий, заготовки продовольствия для партизанских отрядов, организовывали спасение гражданского населения во время карательных операций оккупантов, оказывали помощь семьям, пострадавшим от карателей.

Первый партизанский край возник еще в самом начале войны, в сентябре — ноябре 1941 года в тылу 16-й немецкой армии. Самым же крупным партизанским краем, просуществовавшим вплоть до полного изгнания немцев с оккупированной территории (сентябрь 1943 года), стал Южный Брянский партизанский край. Его протяженность с севера на юг достигала 140 километров, с запада на восток — 100 километров, площадь составляла 12 тысяч квадратных километров. К весне 1942 года враг был изгнан полностью из трех районов — Навлинского, Суземского, Трубчевского и частично — из семи районов: Ерасовского, Брянского, Выгоничского, Комаричского, Погарского, Почепского и Севского. В 500 населенных пунктах, освобожденных партизанами, проживало 200 тысяч жителей.^[67]

О Южном Брянском партизанском крае командир украинского соединения, дважды Герой Советского Союза С. А. Ковпак вспоминал: «По воле партии и советского народа возник огромный партизанский край… в брянских лесах, где целые районы стали недоступными для врага. Десятки партизанских соединений, сотни отрядов и групп брянских, орловских, курских партизан вместе со многими украинскими отрядами стояли на охране этой советской земли».

На освобожденных территориях партизаны накапливали и обучали резервы, лечили раненых и больных, строили аэродромы для приема самолетов с Большой земли. Отсюда разведывательно-диверсионные группы, отряды и соединения уходили в длительные рейды и на задания по разгрому вражеских гарнизонов, для подрыва воинских эшелонов, разрушения железнодорожных и шоссейных мостов. Сюда они возвращались после выполнения задания для отдыха и пополнения. В партизанских краях находили укрытие тысячи советских граждан, спасавшихся от уничтожения и угона в Германию. Здесь легально действовали органы советской власти и партийные комитеты, работали школы, больницы и промышленные предприятия. Процесс расширения существующих и образования новых партизанских краев проходил на протяжении всей войны. Естественно, что границы освобожденных от оккупантов территорий и численность партизан, стоящих на их защите, менялись в зависимости от складывавшейся обстановки.

С образованием партизанских краев и зон на значительных территориях в тылу врага встал вопрос об организации здесь советской власти. Необходимо было решать вопросы о создании администрации, которая на освобожденной территории наладила бы более или менее нормальную жизнь, регулировала бы взаимоотношения между населением и партизанскими формированиями, помогала бы подпольным организациям и партизанам в их борьбе с немецко-фашистскими захватчиками.

Насущной потребностью стало воссоздание в этих районах советских органов управления. Ленинградский штаб партизанского движения предложил использовать опыт Гражданской войны, когда на занятой большевиками территории создавались ревкомы — органы революционной власти. Роль таких ревкомов в тылу нацистских захватчиков сыграли «организационные тройки по восстановлению советской власти».

Перед партизанами стояла задача создания органа, который смог бы взять на себя ответственность за боевую, политическую и административную деятельность в освобожденных деревнях. Эти функции осенью 1941 года были возложены на оргтройки — своеобразные органы советской власти, в силу специфики своей деятельности исполнявшие партийно-политические функции. Как правило, в нее входили партийный работник, работник райисполкома и военно-административный работник. Руководство партизанского края в лице комиссара 2-й партизанской бригады С. А. Орлова рекомендовало оргтройкам «больше проявлять своей собственной инициативы».

Перед оргтройками были поставлены следующие задачи: восстановление органов советской власти, воссоздание в полном объеме колхозов, проведение широкой массовой разъяснительной и агитационнопропагандистской работы среди мирного населения, организация помощи партизанам, срыв всех мероприятий немецко-фашистских оккупационных властей, борьба с предателями. В селах и деревнях повсеместно создавались вооруженные группы народного ополчения. В распоряжение оргтроек были направлены партизаны, ранее работавшие председателями местных сельсоветов.

Восстановление сельсоветов осуществлялось одновременно с очищением края от фашистских гарнизонов и органов оккупационной власти. На первом этапе эта работа шла нелегально, под охраной партизан, так как границы партизанского края были еще «прозрачными» и на его территорию регулярно попадали различные немецкие тыловые и карательные подразделения. Так продолжалось до весны 1942 года, пока край не был полностью очищен от врага и партизаны не закрыли доступ фашистам в населенные пункты.

Под руководством сельсоветов во многих селах и деревнях организовывались мастерские по ремонту оружия. В мастерских, как правило, работали умельцы-патриоты из мирных жителей. Многие из них проявляли изумительную смекалку и изобретательность. Кузнец Иван Андреевич Чиков из села Гнилёво Трубчевского района из комбайновых колес и частей сконструировал тележку к крупнокалиберному пулемету, пристроил к нему щиток из броневой плиты.^[68]

Существование и сохранение партизанских краев Ставка Верховного главнокомандования расценивала не только как своеобразный тыл партизан, но и как фактор большого военного значения, способный сыграть значительную роль в проведении наступательных операций советских войск.

Опыт длительной борьбы партизанских отрядов показал, что наиболее лучшими являлись соединения численностью не менее 150–200 бойцов, имеющие на вооружении достаточное количество автоматического оружия. В такой отряд входили подразделения из двадцати-тридцати человек: разведчики, минеры и стрелки. При этом предполагалось, что они в состоянии выполнить любую диверсионную задачу самостоятельно.

Небольшие отряды, в которые входило несколько десятков человек, чаще всего не вели активной вооруженной борьбы. Несмотря на это, они быстро уничтожались всевозможными полицейскими и карательными отрядами, которые использовались гитлеровцами для борьбы с партизанами.^[69]

Во всех отрядах, имевших связь с Центром, в основу отношений и внутреннего распорядка был положен устав РККА, который в некоторых отрядах, особенно из военнослужащих, выполнялся так же, как в регулярных частях Красной армии. Нужно отметить, что основным цементирующим элементом в партизанском отряде являлись боевые традиции отряда и авторитет командиров и политработников, которые в большинстве своем непосредственно участвовали в самых опасных операциях и поэтому пользовались большим уважением у рядовых бойцов.

Большинство кадрового командного состава носило военную форму и знаки различия. Это приближало многие партизанские формирования к регулярным частям Красной армии. При этом официальное обращение к представителям командного состава в большинстве своем шло по должности или по званию, а иногда просто по имени и отчеству.^[70]

Очень остро стоял вопрос снабжения партизанских отрядов продовольствием. Содержимое баз, созданных в первые дни войны, быстро закончилось, а у отрядов, созданных из окруженцев, никаких запасов не было изначально. Часть отрядов первое время использовала продовольственные базы, созданные до войны. Зимой 1941/42 года снабжение продовольствием осуществлялось частично за счет этих баз, а частично за счет местных жителей.

Отряды, не имевшие баз, использовали продукты, захваченные у немцев. Они забирали на мельницах зерно, которое должно было пойти для немецкой армии. При захвате населенных пунктов конфисковывали хлеб и скот у всех изменников родины, перешедших на службу к немцам. Благодаря этому партизанские отряды обеспечивали хлебом и другими продуктами питания не только себя, но и помогали семьям красноармейцев. Значительную помощь партизанам в решении этой жизненно важной проблемы оказывало мирное население, сочувственно относившееся к ним. Однако следует признать, что иногда партизаны были вынуждены заниматься и насильственными реквизициями продовольствия у сельских жителей.

С весны 1942 года многие партизанские отряды уделяли особое внимание выращиванию урожаю и подготовке к его уборке — не только на территории, занятой партизанами, но и на территории противника. Хлеб и скот, отобранные у немцев, шли на пропитание не только партизан, но и мирного населения.

Оккупированные районы Северо-Запада России, в которых действовали партизанские бригады и отряды, почти все являлись ближайшими тылами противника, где с самого начала оккупации огромное количество немецких войск в значительной мере снабжалось продуктами за счет поголовного ограбления местного населения. Следует учесть, что основные запасы продовольственных ресурсов были эвакуированы или уничтожены при отходе частей Красной армии. При этом огромные земельные площади в 1942 и 1943 годах в значительной своей части остались незасеянными (из-за отсутствия тягловой силы, семян, а также рабочих рук). В этих условиях сложилось чрезвычайно тяжелое продовольственное положение абсолютного большинства населения этих районов.

Несколько лучшие условия снабжения партизан продовольствием до осени 1942 года были в ряде районов партизанского края. Но после проведения здесь так называемой 4-й карательной экспедиции край этот был разорен и разграблен немецкими войсками. Были сожжены деревни, а урожай 1942 года или уничтожен огнем на полях, или полностью конфискован.^[71]

При отсутствии возможности получать продовольствие за счет местного населения большинство отрядов и групп, особенно действующих севернее Пскова, Порхова и до линии Ленинградского и Волховского фронтов, переносили лишения, часто неделями голодали, умирали от голода и вынужденно уходили в советский тыл.^[72]

Самыми сложными со снабжением продовольствием были для партизан весенние месяцы. Так, весной 1943 года в опытных и обстрелянных отрядах Смоленской и Орловской областей сложилась катастрофическая ситуация. Представитель Красной армии в партизанской бригаде Орлова капитан Борисов докладывал командованию 21 апреля следующее: «Первое, что меня поразило, это чрезвычайно тяжелое продовольственное положение всех отрядов бригады. Не будет преувеличением, если сказать, что партизаны сейчас голодают. В конце апреля и в начале мая врачами отмечено свыше 20 случаев крайнего истощения бойцов-партизан. От систематического недоедания люди стали пухнуть».^[73]

Подобное положение не могло не отразиться на активности партизанских соединений: «Чрезвычайно тяжелое положение с питанием сковывает боевую деятельность бригады. Любая операция, будь то разведка, диверсионный акт на железной дороге, засада, налет на гарнизон — требуют затраты времени 2–5 дней, т. к отряды партизан расположены сейчас от населенных пунктов и железных дорог в 20–40 километрах минимум.

Соблюдая все меры предосторожности, необходимую выдержку и учитывая непредвиденные обстоятельства, партизаны, идя на задание, должны иметь с собой запас продуктов на трое — пятеро суток. Командование бригады и командование отрядов были не в состоянии обеспечить их таким запасом. Больше того, за последние дни, провожая партизан в разведку или на диверсионную работу, не могут дать даже сухаря».

Поиск продовольствия занимал у партизанских отрядов бригады большую часть времени. «Основным питанием в отрядах в апреле и в начале мая был суп-кисель из гнилой прошлогодней картошки, которую партизаны ежедневно ходят собирать на полях выжженных деревень, в 10–15-ти километрах от лагеря. Последнее время партизаны стали употреблять в питание листы от подорожников и молодую крапиву.

В апреле и в начале мая партизаны получили всего-навсего по 600 граммов сухарей и 800 граммов концентратов. Кроме этого, три раза в месяц было выдано по 400 граммов на бойца конины».^[74]

Тяжелое и совершенно нетерпимое положение с питанием в бригаде Орлова объяснялось тем, что отряды жили в лесах больше года. За это время они забрали из окрестных деревень почти всех коров. Достаточно сказать, что за год бригадой было съедено свыше трех тысяч голов рогатого скота и лошадей. Большое употребление мяса объясняется, в частности, тем, что у партизан, кроме мяса, других продуктов было очень мало.

Немецкое командование всячески способствовало усилению продовольственной блокады. Партизанское командование с тревогой констатировало следующие факты: «За последние месяцы немец выжег все окружающие партизанские лагеря — деревни, оставив только наиболее благонадежные населенные пункты, где удалось ему завербовать большое количество полицейских и усилить их своими воинскими гарнизонами. Кроме этого, в этих населенных пунктах в последнее время немцы понастроили дзоты и огневые точки и стали широко применять на дорогах засады.

Вполне понятно, нападение на эти укрепленные пункты с целью добычи там питания было связано для партизан с тяжелыми боями и с большими потерями. Нападение же на немецкие обозы и эшелоны с продовольствием, как правило, не удается. Немцы за последнее время сильно укрепили охраной все большаки и железные дороги, по которым идет движение транспорта.

Например, на лесных участках Дарновского большака они расположили сейчас через каждые 200–300 метров дзоты и усилили количество патрулей с собаками-ищейками. Кроме того, любой транспорт немцы сопровождают механизированной охраной из танкеток и бронемашин».

Все эти обстоятельства резко сократили для партизан возможность добывать себе питание за счет врага. А несогласованность и нерасторопность в действиях советского командования порой наносили партизанской борьбе серьезный ущерб. Забывались насущные потребности живых людей, и из-за линии фронта направлялись в первую очередь обмундирование и боеприпасы. Капитан Борисов с возмущением писал об этом: «Почти ежедневно штаб бригады получает радиограммы от своего командования с «Большой земли» — «ждите самолет на сброс и посадку».

Но за месяц моего пребывания было только лишь б самолетов У-2 и 12 самолетовылетов Р-5. Из всего груза, который они доставили и сбросили партизанам, больше половины пришли на долю боеприпасов, тола, зимних курток и брюк, различной одежды для разведчиков. Сухарей и концентратов было доставлено совсем мало. За весь этот месяц стояла хорошая погода, и каждую ночь командование выделяло по 70–80 бойцов для охраны аэродрома с надеждой, что прилетят самолеты, но самолетов не было.

А в начале мая, как бы в насмешку, с «Большой земли» прилетело три У-2 и вместо того, чтобы сесть и захватить от партизан раненых, самолеты стали производить выброску парашютистов, радистов, разведчиков. Между тем, командованию этих У-2 известно о наличии подготовленной посадочной площадки и известно там же, что в бригаде имеется 40 человек тяжелораненых и больных, требующих скорой медицинской помощи».

Выводы Борисова о сложившейся ситуации с продовольствием в брянских партизанских отрядах были очень жесткими: «У меня лично создалось твердое убеждение, что на «Большой земле» или не знают о критическом положении с питанием в бригаде, или кто-то сознательно ставит палки в колеса партизанскому делу и тем самым способствует осуществлению коварных замыслов немцев — блокировать партизанские отряды и заморить их голодом. По данным разведки установлено, что немцы хорошо знают о тяжелом продовольственном положении бригады Орлова и хотят закрыть все выходы партизан из леса.

На «Большой земле» не хотят считаться с доводами командования бригады о невозможности в создавшейся обстановке обеспечить партизанские отряды продовольствием путем налетов на населенные пункты и транспорт противника и тем ставят бригаду в отчаянное положение. За последнее время наблюдается упадок морального духа бойцов и есть случаи перебежки неустойчивых бойцов в лагерь врага.

Видеть создавшееся положение тяжело. В бригаде находится отборный состав преданных патриотов Родины из числа рабочих, служащих, крестьян, бойцов и командиров Красной Армии. Больше половины личного состава награждены орденами и медалями Союза ССР. Ядро отряда составляют бойцы и командиры регулярных частей Красной Армии, находящиеся в тылу почти полтора года. Это до мозга костей преданные Родине воины, неоднократно уже доказавшие свое мужество и отвагу в тяжелой борьбе с врагом и готовые биться с немцами до последней капли крови.

Эти слова я пишу с полной ответственностью и гордостью за бесстрашных партизан бригады Орлова, зная их подвиги и всю тяжесть борьбы, которую им приходилось и приходится вести с врагом в суровой обстановке брянских лесов.

Если бы они были обеспечены хотя бы минимальными нормами питания, то я уверен, что они не дали бы житья немцам, парализовали бы все движение на железных дорогах и большаках.

Осознавать все эти, на мой взгляд, бесполезные и ненужные трудности с питанием тяжело, тем более сейчас, в период подготовки всей Красной Армии к решающим сражениям. Сейчас бригада должна быть обеспечена питанием не только на сегодняшний день, но в отрядах должны быть созданы запасы на случаи активных действий в период наступления Красной Армии, когда партизанам придется много маневрировать и быть оторванными от своих лагерей».

Командование партизанских бригад, через представителей особых отделов, вынуждено было обратиться за помощью к Л. П. Берии. После его вмешательства ситуация со снабжением продовольствием несколько улучшилась.^[75]

Люди, проживающее на территории партизанских краев, оказывали всяческую поддержку силам советского сопротивления, особенно тем подразделениям, которые располагались в колхозах и совхозах. Кроме службы в отрядах самообороны, население участвовало в сборе оружия и боеприпасов, в перевозке их на место боев, лечении раненых, в ремонте оружия и техники, в разведке.

Огромной проблемой для партизанского движения являлось обмундирование. Многие люди оказались в лесах в летней одежде. Партизаны в этих условиях широко практиковали изъятие у местного населения военного обмундирования, которое появилось у жителей при отходе Красной армии.

Полностью использовалось трофейное обмундирование, для чего с убитых немцев и их союзников снимались одежда и обувь. Кроме того, некоторые отряды смогли захватить большие склады с немецким обмундированием. Большинство отрядов организовывало мастерские по выделке кожи, из которой для бойцов шили сапоги. Многие отряды были вынуждены организовать плетение лаптей. К этой работе привлекались старики из семей партизан. Но, несмотря на все эти мероприятия, вопрос снабжения партизан обувью на протяжении всей войны стоял очень остро.^[76]

Гитлеровцы делали все, чтобы дискредитировать партизанское движение в глазах мирного населения. Немецкая пропаганда изображала их как «сталинско-еврейских выродков», воюющих против собственного народа и его настоящих освободителей — немцев. Оккупантами создавались лжепартизанские отряды. Они грабили и убивали, а вину за эти преступления нацисты возлагали на советскую сторону. Кроме этого, как отмечали партизаны в своих донесениях, в борьбе с ними противником применялись следующие методы:

«а) устраивают засады в лесу и нападают на небольшие партизанские группы; б) надевают партизанскую одежду, к головному убору прикалывают красную звездочку с красной лентой; в) засылают фальшивки (немецкие листовки и всякого рода обращения к партизанам и их семьям — делают попытки разложить и запугать партизанские отряды); г) засылают отравленный хлеб через население под видом «святого хлеба» с письмами».^[77]

В условиях перелома в Великой Отечественной войне, несмотря на все трудности, партизанские отряды значительно активизировали свою деятельность. Анализируя причины успехов и неудач боевых действий сопротивления в тылу врага, подпольные партийные комитеты и командование отрядов пришли к выводу о необходимости объединения небольших разрозненных отрядов. Организационные формы слияния партизанских сил первоначально были самыми разнообразными: объединенные отряды, батальоны, полки, бригады, дивизии. Каждое из этих формирований проверялось жесткой практикой борьбы с оккупантами, в арсенале народного движения оставались самые эффективные, совершенные и жизнестойкие.

В 1941–1942 годах часть населения относилась к партизанам достаточно настороженно. В 1943 году наступил перелом в настроениях, который был связан прежде всего с успехами Красной армии на советско-германском фронте и ужесточением оккупационной политики. «Тут помогла и наша агитация, — отмечал впоследствии активный участник партизанского движения А. Г. Григорьев. — Народ тут увидел, что немцы будут изгнаны из этих районов, а в 1941–1942 г. г. они думали, что победа будет за немцами, что они там останутся навсегда. Кроме того, в 1941–1942 г. г. немец население не трогал. Он начал расправляться с населением, когда развернули свою деятельность партизаны… В 1941–1942 г. г. население нам не помогало в смысле продовольствия, приходилось самим действовать. Приходилось ходить по деревням и уже силой забирать скот, продовольствие. А в 1943 г. население уже само приносило нам добровольно. Немцы стали забирать скот у населения, тогда народ стал прятать и отдавать партизанам».

Летом и осенью 1943 года партизаны стали полными хозяевами шестой части всей оккупированной территории, составлявшей свыше 200 тысяч квадратных километров. По неполным данным, в партизанских краях и зонах Брянщины, Смоленской, Курской, Ленинградской, Калининской областей и Белоруссии скрывались от захватчиков и помогали партизанам около четырех миллионов граждан нашей страны.^[78]

Так, в районе поселка Идрица (Калининская область) проживало большое количество беженцев из Ленинградской области. В мае 1943 года немцы провели перепись населения и отобрали 500 человек для отправки на работу в Германию. Партизаны приняли активные меры для спасения этих людей. Ими было распространено свыше двухсот листовок, а советские агитаторы дали квалифицированные советы, где можно найти безопасное укрытие от немецких властей.

Результаты этих действий были налицо: отправка железнодорожного эшелона с русскими гражданами в Германию оказалась сорванной, а более ста семей переехало на новое местожительство в указанные партизанами места.^[79]

Командование партизанских отрядов вело суровую борьбу с мародерами. Особо строго наказывались незаконные реквизиции у семей красноармейцев и партизан. К виновным применялись все меры воздействия, вплоть до расстрела.^[80]

Борясь за чистоту собственных рядов, силы антифашистского сопротивления уделяли особое внимание активизации работы по разоблачению и разложению различных коллаборационистских формирований. Так, партизаны 1-й Калининской партизанской бригады обратились к солдатам РОА с обращением «О переходе на сторону партизан с оружием в руках». Среди власовцев было распространено 180 экземпляров этой прокламации. Благодаря этой работе более ста человек — русские, украинцы и армяне — группами и поодиночке с оружием в руках перешли на сторону народных мстителей.

Завершающий этап борьбы в тылу врага показателен еще более тесным взаимодействием партизанских сил с войсками Красной армии. Этому способствовали приближение линии фронта к основным группировкам партизан, накопленный опыт совместных действий, а также предоставление республиканским и областным штабам партизанского движения большей самостоятельности.

Несмотря на расформирование партизанских отрядов, сражавшихся на освобожденных Красной армией территориях Смоленской, Курской, Орловской, части Калининской областей, а также восточных районов Северного Кавказа, Белоруссии и Украины, численность партизан в тылу противника к началу 1944 года не уменьшилась, а продолжала расти и составляла более 250 тысяч человек.^[81]

События на Курской дуге, завершившие коренной перелом в Великой Отечественной войне, и подготовка крупномасштабного наступления Красной армии под Ленинградом поставили перед партизанами и подпольщиками задачу срыва немецких планов по угону населения в Германию и вывозу материальных ценностей из центральных и западных районов области.

Стремясь затормозить рост партизанского движения, изолировать его от народа, обезопасить свои коммуникации, гитлеровское командование приняло решение выселить всех жителей с территории от линии фронта до позиций «Пантера», которые являлись северным участком «Восточного вала» и проходили по западной границе Ленинградской области. Фашистам не удалось полностью осуществить задуманное. Партизанское движение в Ленинградской области вступило в новый этап — этап подготовки к совместным с РККА боевым действиям по полному изгнанию оккупантов с территории Северо-Запада РСФСР.

Зимой 1944 года, накануне крупномасштабного наступления Красной армии под Ленинградом, силами партизанских отрядов удалось освободить от захватчиков новые территории, важные районы в тылу врага.

В соответствии с указаниями Центрального штаба партизанского движения Ленинградский штаб перебросил в действующие и вновь сформированные бригады и отряды 625 командиров, политработников, специалистов. Это плодотворно отразилось на боевой деятельности бригад и отрядов, позволило более или менее полно обеспечить командным составом вновь созданные партизанские формирования.

В Ленинградской области партизанское движение особенно заметно пополнилось за счет местного населения в 1943 году. Это явилось результатом успехов Красной армии, усиления гнета немецко-фашистских захватчиков над населением оккупированных районов, массового угона людей на рабский труд в Германию. Сказалась и большая политическая работа, проводимая партизанами и подпольными партийными организациями. Помимо пополнения действующих отрядов из числа новых бойцов в тылу противника были сформированы также несколько новых партизанских отрядов, которые активно боролись с врагом.

Наряду с этим Ленинградским штабом партизанского движения формировались и забрасывались новые партизанские отряды и группы из советского тыла. В 1944 году ни одна крупная наступательная операция Красной армии не планировалась без привлечения партизанских сил.^[82]

Партизанские отряды сражались с немецкими оккупантами в тесном сотрудничестве с командованием Красной армии. По сути своей они стали регулярными частями РККА, выполняющими задания советского командования в особых условиях.

Партизанское движение отражало справедливость освободительного характера войны, подлинную заинтересованность советских людей в изгнании иноземного врага. Только в партизанских отрадах и соединениях сражалось свыше 1,1 миллиона человек. В вооруженные формирования патриотов вливались новые силы за счет партизанских резервов, численность которых превысила 1,5 миллиона человек. Совместно с партизанами боролись сотни тысяч подпольщиков. Миллионы жителей захваченных территорий участвовали в актах саботажа по срыву военных, политических, экономических мероприятий врага^{^[83]}.

Победы патриотов достигались дорогой ценой. За годы Великой Отечественной войны погиб каждый седьмой партизан и подпольщик. Подвиг героев антифашистского сопротивления навсегда останется в памяти потомков.

Глава третья Присягая Гитлеру

Перед нападением на Советский Союз Гитлер скептически отнесся к предложению Геббельса (хотя оно и было принято) объявить войну против СССР «походом народов Новой Европы против ига большевизма». Фюрер Третьего рейха считал, что это до какой-то степени принизит славу Германии в ее неизбежной победе. Участие в войне представителей советских народов под какими-либо политическими лозунгами, будь то борьба за уничтожение большевизма или восстановление национальной независимости, выглядело в свете объявленных нацистским руководством целей просто немыслимым. «Никогда не должно быть позволено, чтобы оружие носил кто-либо иной, кроме немцев, — заявлял Гитлер. — Даже если в ближайшее время нам казалось бы более легким привлечь какие-либо чужие, покоренные народы к вооруженной помощи, это было бы неправильным. Это в один прекрасный день непременно и неизбежно обернулось бы против нас самих. Только немец вправе носить оружие, а не славянин, не чех, не казак и не украинец».^[84]

Но уже с первых недель войны вместе с вермахтом сражались против Красной армии солдаты Финляндии, Венгрии, Румынии, Италии, Словакии. Генерал Франко послал на северный участок советско-германского фронта испанскую «Голубую дивизию». В частях СС воевали добровольцы из Норвегии, Дании, Франции, Бельгии. Во многом это было связано с большими потерями вермахта в живой силе, которые он понес в первые месяцы войны.

Рассчитывая использовать в своих целях национальную вражду между народами СССР, немецкие власти уже в первые месяцы оккупации начали формировать различные антисоветские националистические отряды. В этом отношении наибольшую силу представляли украинские и прибалтийские вооруженные формирования.

25 августа 1941 года командующий группой армий «Север» генерал-фельдмаршал фон Лееб официально разрешил принимать на службу в вермахт литовцев, латышей и эстонцев и создавать из них особые команды и добровольческие батальоны для антипартизанской борьбы. Зимой 1941/42 года были сформированы балтийские охранные батальоны — первоначально с целью заменить в тылу немецкие войска для использования последних на фронте, однако начиная с июля 1942 года эстонские батальоны наравне с немцами сражались на передовой линии.^[85]

С привлечением русских дело обстояло несколько сложнее. И проблема здесь заключалась не только в том, что арийская теория считала славян «недочеловеками». Изначально руководство Третьего рейха не хотело давать им в руки оружие даже в пропагандистских целях. Однако срыв «блицкрига» заставил нацистов по-другому оценить потенциал русских, готовых сотрудничать с ними. Так что силам советского сопротивления противостояли не только войска немецко-фашистской Германии и ее союзников, но и различные коллаборационистские подразделения из числа местных жителей, часто создаваемые при участии сотрудников нацистских спецслужб. Таким образом комплектовались полицейские и карательные отряды, разведывательные и пропагандистские школы, Русская освободительная армия, Русская освободительная народная армия и другие формирования.

Еще в ходе Великой Отечественной войны историографы власовского движения предприняли ряд попыток начинать отсчет его деятельности с октября 1941 года. На страницах газеты «Доброволец» и журнала «Блокнот солдата РОА» приводились якобы имевшие место факты совместных боевых действий вермахта и «русских добровольческих ударных отрядов». С этого времени, по их утверждению, началось «возрождение русских боевых национальных противо-большевистских сил».

Газета «Голос народа», печатный орган Локотьского окружного управления (территории Орловской и Курской областей), посвятила процессу становления «Русского освободительного движения» несколько своих номеров. Она писала: «Уже к осени 1941 года можно было встретить немало народных героев, плечом к плечу с германскими солдатами штурмующих жидовскую крепость. Со временем эти подразделения выросли в крупные боевые единицы, пользующиеся большим доверием у германского командования и не раз отличившиеся в боях с большевиками.

Так росла, крепла, завоевывала себе авторитет Русская народная армия, которая сейчас представляет собой грозную силу для сталинской банды».^[86]

Эти заявления не соответствуют действительности. В условиях успешного продвижения германских войск командование ставило перед ними задачу повсеместного разоружения населения. Офицеры вермахта, кроме права казнить или миловать, могли отпустить пленного красноармейца домой, если он производил впечатление «честного хлебороба», но при этом им строго указывалось, что «оружие в любом случае должно быть изъято или уничтожено».

О том, что тысячи русских людей уже летом 1941 года изъявили желание помогать нацистам, пишет в своей книге В. Штрик-Штрикфельд: «В первые несколько месяцев войны офицеры и солдаты Красной армии, а также горожане и крестьяне в большом количестве присоединялись к германским воинским частям…

Сперва в частях добровольцев называли «наши Иваны», а затем за ними закрепилось обозначение «хиви» (Hilfswillige (Hiwis) — «желающие помогать», или добровольные помощники».^[87]

Но этот же автор признает, что использовались «добровольные помощники» на самых тяжелых работах: на постройке дорог, мостов и других объектов обеспечения тыла гитлеровцев.

К концу 1942 года «хиви» имелись во многих подразделениях вермахта. Только в службе снабжения пехотной дивизии штатами было предусмотрено 700 должностей для «добровольных помощников». В соответствии с приказом командира 79-й пехотной дивизии бывшие военнопленные должны были замещать половину личного состава ездовых и шоферов грузовых машин, все должности сапожников, портных, шорников и вторых поваров, половину должностей кузнецов. Кроме того, каждый пехотный полк формировал из военнопленных одну саперную роту численностью в 100 человек, включая десять человек немецкого кадрового состава.^[88]

В первые месяцы войны эти люди партизанам и подпольщикам казались врагами гораздо более ненавистными и опасными, чем немцы. В 1941 году они провели ряд успешных операций по физическому уничтожению пособников врага. Никаких пропагандистских акций, кроме извещения населения о том, что смерть ждет каждого сотрудничающего с врагом, предпринято не было.^[89]

Для начального этапа Великой Отечественной войны не слишком характерно использование оккупантами местного населения в военных целях, даже для борьбы с партизанами. Но были и исключения. Так, в ноябре 1941 года немцы создали в Подцорском районе Ленинградской области из местного населения и лиц, дезертировавших из Красной армии, три вооруженных отряда общей численностью более пятидесяти человек Участники этих отрядов были вооружены винтовками и ручными пулеметами, вели борьбу с партизанами, осуществляли охрану немецких тылов в прифронтовой зоне.^[90]

Но в начальный период войны оккупанты делали основную ставку на карательные отряды, сформированные на территории Прибалтики. В них входили в первую очередь эстонцы, латыши и финны.

Победа Красной армии под Москвой и, как следствие этого, срыв плана молниеносной войны против СССР заставили оккупантов пересмотреть свои взгляды на использование представителей народов Советского Союза в боевых действиях.

Весной 1942 года в оккупированных нацистами районах нашей страны появилось значительное количество различных «вспомогательных подразделений», не имевших, как правило, ни четкой организационной структуры, ни штатов, ни строгой системы подчинения и контроля со стороны немецкой администрации. Их функции заключались в охране железнодорожных станций, мостов, автомагистралей, лагерей военнопленных, где они должны были заменить немецкие войска, необходимые на фронте. В группе армий «Север» они назывались «местные боевые соединения» (Einwohnerkampfver-bande), в группе армий «Центр» — «служба порядка» (Ordnungs-dienst), а в группе армий «Юг» — «вспомогательные охранные части» (Hilfswachmannschaften).

Формирование восточных войск на начальном этапе гитлеровцы пытались осуществлять на основе добровольного волеизъявления граждан. Когда же таковых оказалось крайне мало, были предприняты иные меры: истязания голодом и побоями, дезинформация, шантаж, провокации и т. д. Как свидетельствуют многочисленные источники, комплектование восточных формирований производилось примерно по такой схеме. В лагерь военнопленных прибывали вербовщики из представителей немецкого командования, белоэмигрантов, различных эмиссаров и приступали к выявлению лиц, по различным причинам согласившихся вступить на службу в германскую армию. Из них создавалось ядро будущего подразделения. По количеству добровольцев оно, как правило, значительно недотягивало до установленной штатной численности. Недостающих новобранцев отбирали уже по принципу физической годности к несению строевой службы. Они оказывались перед ограниченным выбором: либо принудительная служба в германской армии, либо голодная смерть. От безысходности многие соглашались надеть фашистский мундир, надеясь при удачном случае с оружием в руках перейти на сторону партизан или Красной армии. У молодых парней и мужчин призывного возраста, загнанных в гражданские лагеря, также не было выхода-, или служба в восточных войсках, или каторжные работы в Германии.

Таким способом, в частности, формировались летом 1942 года три батальона на оккупированной территории Орловской области: 1-й батальон — в Орджоникидзеграде (район Брянска), 2-й — в районе Трубчевска, 3-й батальон — в районе Плюсково (20 километров севернее Трубчевска). Во главе батальонов, рот и взводов находились бывшие советские офицеры. При командирах батальонов состояли немецкие офицеры не ниже лейтенантов; в ротах, взводах и отделениях — немецкие унтер-офицеры и солдаты. Они выступали в качестве контролеров-надзирателей за правильным и своевременным выполнением приказов немецкого командования, и их указания были обязательны для каждого бывшего русского военнослужащего, какую бы должность в данном воинском формировании он ни занимал.^[91]

К концу лета 1942 года по мере значительного роста потребностей в охранных войсках германское командование наряду с набором добровольцев приступило к насильственной мобилизации годных к военной службе мужчин от 18 до 50 лет. Суть такой мобилизации состояла в том, что перед жителями оккупированных районов ставилась альтернатива: быть завербованными в «добровольческие» отряды или угнанными на принудительные работы в Германию.

На смену скрытой мобилизации пришло открытое принуждение с применением против уклоняющихся санкций — вплоть до привлечения к суду по законам военного времени, взятия из семей заложников, выселения из дома и прочих репрессий.

Под Брянском осенью 1942 года к охране железных дорог привлекались местные жители. Они охраняли пути под виселицами, на которых их должны были повесить в случае успешной партизанской акции.^[92]

В начале 1942 года под Брянском началось формирование полка «Десна». Предполагалось, что в него вступят пленные украинцы-красноармейцы. Решение использовать именно украинцев было основано на издавна существующей, как считали немцы, вражде между ними и русскими.

Солдаты и офицеры этого подразделения носили немецкое обмундирование, а принадлежность к русскому полку обозначалась белой повязкой на рукаве.^[93]

Отношения между немецкими офицерами полка и солдатами были плохими. Офицерам разрешалось бить солдат. До наступления Красной армии немцы часто собирали солдат для агитационных бесед, при этом они не скупились на слова, рассказывая об успехах германской армии. После того как инициатива на фронте перешла к советской стороне, подобные мероприятия перестали практиковаться, а на вопросы солдат о положении на фронтах офицеры предпочитали отнекиваться или отмалчиваться.^[94]

Батальоны полка «Десна» действовали на Брянщине до конца августа 1943 года, после этого они были выведены в Белоруссию, а затем, в конце года, переброшены в Западную Европу — Францию и Италию.

Никем не контролируемый рост числа «туземных» воинских частей весной 1942 года вызвал негативную реакцию у Гитлера, который 24 марта 1942 года запретил их дальнейшее формирование на том основании, что это могло оказаться, с военной точки зрения, невыгодным при последующем «окончательном решении русского вопроса», то есть физическом уничтожении значительной части славянских народов. В то же время было приказано сохранить уже существующие части в необходимом количестве.

Но положение дел на советско-германском фронте внесло коррективы в эти планы. И уже в мае 1942 года главным командованием гитлеровской сухопутной армии и командованием армий запаса на оккупированной территории Советского Союза были учреждены четыре националистических легиона: туркестанский, кавказско-магометанский, грузинский и армянский. Они использовались руководством вермахта для борьбы с сопротивлением фашистскому режиму.^[95]

С июня 1942 года на страницах оккупационной печати появились воззвания, призывающие «всех честных русских граждан вступать в добровольческие отряды».^[96]

Эти формирования по своему составу были крайне неоднородными. Кроме предателей, добровольно идущих на службу к оккупантам, там находились бывшие военнопленные и мирные жители. Их принудили надеть вражескую форму при помощи системы террора, шантажа, подкупа, обмана и насильственной мобилизации. Пленным красноармейцам были обещаны хорошее питание и возможность в скором будущем отбыть на родину.

В некоторых случаях обращалось внимание на социальное происхождение вербуемых. В докладе штаба 5-й танковой дивизии об использовании «добровольческой роты» рекомендовалось отбирать в первую очередь крестьян и сельскохозяйственных рабочих, «поскольку в них таится непримиримая ненависть к коммунизму». О промышленных рабочих говорилось, что они «в большей степени заражены коммунизмом и их вступление и согласие служить чаще всего объясняется желанием на какое-то время получить хорошее содержание, чтобы потом при первой возможности исчезнуть». Что же касается офицеров Красной армии, то их предложения рекомендовалось отклонять в связи с тем, что «они находятся под коммунистическим влиянием и в большинстве являются шпионами». В подтверждение этому приводился факт, когда двое принятых в роту офицеров в первом же бою перебежали на сторону Красной армии, прихватив с собой еще трех человек из числа «добровольцев».^[97]

Нацистские вербовщики не учли тот факт, что для многих пленных форма добровольцев была единственной возможностью вырваться из лагеря. Всё это изначально делало невыполнимым немецкий план полного вывода на фронт тех частей, которые использовались в тылу для борьбы с партизанами и охраны коммуникаций.

Немецкое наступление на партизан на Северо-Западе России осенью 1942 года несколько потеснило силы сопротивления, но не смогло его уничтожить. Напряженное положение на фронтах не позволяло командованию вермахта постоянно держать у себя в тылу значительные воинские подразделения немецких войск. Было принято решение о переброске на оккупированную территорию Ленинградской области «национальных легионов». Все они комплектовались за счет вербовки военнопленных. «Легионеры» носили красноармейскую форму, советские знаки отличия. Нацистские тайные агенты, используя это, получили задание распространять среди населения слухи о том, что все легионы состоят из бойцов РККА, добровольно перешедших на сторону германских вооруженных сил. Эта акция провалилась. Сразу же по прибытии на место дислокации несколько бывших военнопленных бежали к партизанам, разоблачив этим инсинуации противника.^[98]

При подготовке очередного наступления на партизанские соединения оккупанты были вынуждены отозвать легионеров с линии их соприкосновения с народными мстителями и использовать в дальнейшем только на хозяйственных работах. Национальный состав карательных отрядов, пришедших им на смену, был представлен в основном немцами, латышами и эстонцами, а также русскими, уже совершившими различные преступления против своего народа.

Некоторые из этих отрядов, созданных нацистами в 1942 году, скрывали свою связь с германским командованием. Но зато они открыто говорили о своей враждебности к советскому строю и партизанам, объявляя своей целью «борьбу за Новую Россию». На Брянщине и Смоленщине распространялись антисоветские брошюры и листовки от лица организации «русских фашистов».^[99]

Особое внимание со стороны руководства силами сопротивления и НКВД уделялось тем подразделениям, которые предназначались фашистами для разведывательно-диверсионной работы в советском тылу. 22 января 1942 года вышли указания НКВД СССР «О мероприятиях по борьбе с «добровольческими» отрядами». В них все коллаборационистские формирования назывались бандами. Предполагалось «по получении проверенных сведений о формировании банды подбирать и направлять через линию фронта в пункты формирования банды надежную агентуру с задачей внедрения в состав банды». Чекисты должны были «вести разложенческую работу среди рядовых участников, склонять их к переходу в Красную армию, насильно уводить с собой руководителей банд; осуществлять ликвидацию отдельных руководителей банд, вербовщиков в эти отряды и отдельных активных рядовых участников; вербовать старост с целью получения возможности вливать через них в банды нашу агентуру».

В августе 1942 года начальник Ленинградского штаба партизанского движения М. Н. Никитин отправил начальнику опергруппы Северо-Западного фронта и командирам партизанских отрядов «Указания о способах разложения антисоветских отрядов и частей, формируемых немцами на оккупируемой территории» (аналогичные документы были направлены из Москвы брянским и смоленским партизанам).^[100]

Впервые с начала войны в этом документе прямо писалось о том, что не все лица, служащие захватчикам, являются потенциальными врагами советской власти. Кроме вооруженной борьбы с полицейскими и карателями партизанам предлагалось использовать все возможности для разложения этих формирований.

В соответствии с указаниями из Центра сопротивление организовало свою работу с коллаборационистскими подразделениями следующим образом: выявлялись дислокация, организация, численность и порядок комплектования тех антисоветских «добровольческих отрядов», которые действовали в районах, контролируемых народными мстителями. В подразделения «добровольцев» засылалась партизанская агентура, которая путем распространения листовок и устных бесед с «добровольными помощниками» склоняла их к переходу с оружием на сторону партизан. Там, где сочувствующих силам сопротивления было несколько, создавались подпольные группы для разложения отрядов изнутри.

Подобные акции значительно ослабляли вражеский тыл и делали весьма затруднительным активное использование добровольческих соединений, набранных из местных жителей. Но работа по разложению этих формирований не всегда была успешной для советской стороны. В ее практике имелись случаи, показывающие наши упущения. Так, 1 июля 1942 года Навлинским оперативным чекистским объединением (Орловская область) был завербован начальник штаба полицейского отряда Р. Его вербовкой преследовалась цель добиться через него проведения агентурных мероприятий по разложению полицейского отряда. Связь с Р. систематически поддерживалась через агента-связника H., контактировавшего с группой навлинских девушек, распространявших советские листовки и в результате этого арестованных гестапо. Вместе с ними был схвачен и агент Н. В результате этого все мероприятия по вербовке Р. и разложению полицейского отряда были провалены.^[101]

Поскольку немецкие пропагандистские службы поместили в печати ряд статей о зверской расправе, учиненной партизанами над перешедшими на их сторону коллаборационистами, стали практиковаться персональные письменные обращения групп и одиночек-перебежчиков к личному составу тех антисоветских формирований, где их знали лично. Если отряды «добровольцев» переходили на сторону партизан в полном составе, то им выделялись специальные районы действий и ставились самостоятельные боевые задачи.

В тех местах, где деятельность советских агитаторов и пропагандистов была затруднена из-за большой концентрации вражеских войск, особыми отделами партизанских бригад и отрядов проводились операции по дискредитации отдельных коллаборационистов.^[102]

Кроме всего прочего, оккупанты формировали «вспомогательные подразделения» путем насильственной мобилизации мирного населения. С этой целью предварительно проводилась обязательная регистрация мужчин в возрасте 14–60 лет. За уклонение от регистрации виновные подвергались репрессиям. В первый период оккупации прошедшим регистрацию предлагалось подавать заявления о добровольном желании служить в антисоветских формированиях. «Добровольцев» соблазняли высоким жалованьем, хорошим питанием и обмундированием, обещали выдачу продовольственного пайка семьям, а после войны — предоставление больших земельных наделов, льгот при поступлении в учебные заведения и уравнение во всех правах с немцами.^[103]

18 декабря 1942 года состоялась конференция, организованная Альфредом Розенбергом. В ней приняли участие представители центральных военных управлений, ответственные за проведение оккупационной политики и осуществление хозяйственной деятельности на захваченной территории Советского Союза. Обсуждая возможности привлечения советского населения к активному сотрудничеству, немецкие военные представители высказывали мнение, что вермахт нуждается в непосредственном использовании жителей оккупированных районов для ведения боевых действий и восполнения потерь личного состава войск, а также успешной борьбы с усиливающимся партизанским движением. Поэтому было решено пойти на определенные уступки в обращении с населением. Вместе с тем открыто говорилось, что речь идет лишь о мероприятиях временного характера, которые сразу же после окончания войны могут и будут подвергнуты любой ревизии.^[104]

Несмотря на свое согласие с некоторыми предложениями Розенберга, Гитлер отказался до окончания войны вносить в проводимую политику какие-либо изменения.

Единственным официальным документом, получившим под держку со стороны руководства Третьего рейха, стала инструкция министерства пропаганды, подписанная Геббельсом 15 февраля 1943 года. В этом документе требовалось избегать в пропаганде, рассчитанной на народы Советского Союза, всех дискриминирующих их высказываний и ни в коем случае не упоминать о колонизаторских планах Германии.^[105]

В специальные лагеря военнопленных, где содержались политработники Красной армии, были направлены немецкие вербовщики. Так, в сентябре 1942 года в лагерь под Борисовом прибыл немецкий офицер фон Рам, в совершенстве владевший русским языком. Целью его командировки являлся подбор из числа советских политработников пропагандистов идей национал-социализма.

На общем собрании он заявил следующее: «Мы, немцы, совершили много ошибок, не зная характера русского народа. Сами, без вашей помощи, мы никогда ничего не сможем сделать. Вы должны нам помочь. Мы не имеем никаких территориальных или иных претензий к России. Мы только против советской системы. У нас нет противоречий. Вы за социализм, и мы за социализм. Только мы за национальный социализм для своей страны, а в России интернациональный социализм. В интернационализме в России заинтересованы евреи, их господство нужно уничтожить».^[106]

Усиление антигитлеровского сопротивления и коренной перелом в Великой Отечественной войне заставили нацистские оккупационные и пропагандистские службы разработать новый план по активному вовлечению в коллаборационистские подразделения русских граждан. В 1941 году немцы требовали от населения в основном экономической поддержки, с 1942 года командование вермахта пошло на создание вспомогательных отрядов из местных жителей. 1943 год был характерен «союзной инициативой» ведомства Геббельса. Согласно ей, эта война велась самим русским народом против поработившего его большевизма, Германия же выступала в качестве «союзника России».

По мере роста людских потерь вермахта и особенно после Сталинградской битвы 1942–1943 годов мобилизация местного населения приобрела еще более широкие масштабы. В прифронтовой полосе немцы стали мобилизовывать поголовно все мужское население, включая подростков и стариков, по тем или иным причинам не увезенных на работу в Германию. К скрывающимся от мобилизации применялись всяческие репрессии, вплоть до расстрела. В этих условиях многие русские мирные жители бежали в леса и пополнили ряды партизан.

В 1943 году мелкие команды вспомогательной русской полиции в некоторых районах стали оформляться немецким командованием в роты и батальоны, которые получали армейское вооружение, проходили военную подготовку и переименовывались в подразделения РОА.

Как правило, «добровольческие части» независимо от их национального состава получали форму немецкого военного образца с различительными шевронами на рукавах. Использовались они преимущественно для борьбы против партизан, для охраны железных дорог и военных объектов, в качестве различных вспомогательных и тыловых подразделений. Во время битвы на Курской дуге было отмечено участие РОА в операциях непосредственно на фронте, хотя оно было предпринято в основном в пропагандистских целях. Иногда немецкое командование использовало «добровольческие части» в качестве прикрытия отступающих немецких войск.^[107]

Зимой 1942/43 года в глубине оккупированной территории России происходила замена некоторых немецких гарнизонов «добровольческими частями». Личный состав, помимо обмундирования и питания, получал денежное довольствие. Официально оно делилось на три разряда: по первому разряду получали 375 рублей, по второму — 450 и по третьему — 525 рублей. Фактически выдаваемые суммы были меньше. Так, в одной из «русско-германских» частей солдатам платили по 240 рублей в месяц, а младшим командирам — по 465 рублей. В казачьих частях холостые солдаты получали по 250 рублей, а женатые — по 300 рублей. Питание, квартиры и медицинское обслуживание, как и для немецких военнослужащих, были бесплатными, причем они должны были проживать отдельно от немецких солдат и офицеров.

Для награждения «добровольцев», полицейских, старост и прочих коллаборационистов немцами был учрежден специальный знак «За храбрость и заслуги». Отличие имело два класса, которые, в свою очередь, подразделялись на ряд ступеней. Награжденный получал грамоту, дающую ему ряд привилегий. Награжденные отличием 1-го класса могли рассчитывать на значительную денежную сумму или участок земли. Отдельные командиры «добровольческих» частей за участие в боевых действиях против партизан награждались «железным крестом».

Морально-политическое состояние «добровольческих частей» было весьма неустойчивым. Имели место выступления против немцев и их пособников. Отдельные группы и подразделения после перехода на сторону партизан выполняли вместе с ними различные боевые задания. Поэтому оружие им выдавалось только для участия в операциях. «Русских добровольцев» запрещалось ставить на охрану складов оружия и боеприпасов. Чтобы затруднить побеги, утром и вечером устраивались переклички. Перебежчики из Красной армии должны были подвергаться проверке на протяжении двух месяцев. Широко практиковалась засылка в подразделения тайных агентов, чтобы препятствовать появлению там антифашистских организаций и установлению военнослужащими связей с партизанами и подпольщиками.

Под влиянием поражений вермахта и его союзников, а также в связи с пополнением коллаборационистских вооруженных формирований принудительно мобилизованными лицами антинемецкие настроения стали проявляться еще активнее. Участились случаи отказа от выполнения боевых приказов и перехода на сторону партизан. Особенное возмущение вызывало требование немцев о принесении присяги «на верность фюреру Великой Германии — Адольфу Гитлеру».

Наибольшие надежды фашисты возлагали на полицейских и карателей, которые в свое время были репрессированы советской властью. В работе с ними партизанские агенты признавали незаконность вынесенных им приговоров, но отмечали, что обида на конкретных представителей советской власти и НКВД — еще не повод к активному сотрудничеству со злейшими врагами русского народа.^[108]

В условиях нестабильности своего тыла германское командование издало ряд постановлений, приказов, распоряжений, из которых следовало, что «каждый честный русский гражданин должен доносить в ближайшую воинскую часть и учреждение всё, что он знает о большевистских агентах, которые грабят русских крестьян». Любая форма сотрудничества с немцами и их союзниками поощрялась выплатой денег, выдачей табачных изделий, водки, сельхозинвентаря и скота. При этом утайка подобных сведений каралась смертной казнью.

Особое место среди вооруженных коллаборационистских формирований занимали ложные партизанские отряды. Наибольшую опасность представляли лжепартизанские отряды, сформированные из агентов нацистских спецслужб. Так, зимой 1943 года в западных районах Курской области гитлеровцами была проведена специальная операция отрядом, состоящим из 11 немецких полицейских и 40 полицейских местной полиции, сформированным из бывших советских граждан, во главе с гауптштурмфюрером СС.

В отчете о результатах предпринятой операции указывалось, что при вступлении в деревню переодетого отряда наблюдалась необычная картина: на улицах царило оживление. Женщины и девушки стояли в дверях и приветствовали отряд возгласами: «Наши!» «Партизан» встречали, как братьев, хлебом, молоком и самогоном, предлагали продукты и лучших лошадей.

Двадцатитрехлетняя девушка завербовалась в партизаны и с винтовкой в руках ходила по домам, собирая вещи для «партизанского отряда». Пожилые женщины сетовали на то, что партизаны принимают в отряд только молодых и красивых женщин, и выражали готовность идти с партизанами хотя бы в качестве кухарок. Один 58-летний житель готов был назвать всех сочувствующих немцам жителей и выдать местных полицаев, спрятавшихся при появлении «партизан». Спустя два часа после их ухода в деревню нагрянули каратели, арестовавшие 43 человека.^[109]

В ноябре 1941 года полицией безопасности и СД в городе Луге Ленинградской области из уголовных элементов была создана разведывательно-карательная группа, которая в первый период насчитывала восемь человек. Руководителем этой группы немцами был назначен Николай Александрович Мартыновский, 1920 года рождения, уроженец города Омска, бывший студент 2-го курса Ленинградского медицинского института.

Группа с декабря 1941 года до весны 1942 года выходила в населенные пункты Лужского района, выдавая себя за участников советского сопротивления. Общаясь с населением, она выявляла места расположения партизан, подпольных организаций, советских разведчиков и лиц, оказывавших помощь партизанам.

Таким провокационным методом было вскрыто и уничтожено несколько советских разведывательно-диверсионных групп, а также много партизан и лиц, оказывавших им помощь.

К апрелю 1942 года группа «СД» была реорганизована в отряд, который насчитывал к тому времени около семидесяти человек С апреля по май 1942 года отряд действовал в Лужском районе Ленинградской области, с мая по сентябрь — в Новоржевском, в сентябре и октябре — в Островском, с октября 1943 года по февраль 1944 года — в Себежском, с февраля по март 1944 года — в Островском и Пыталовском районах Псковской области.

Участники этого отряда, который к этому времени именовался «Ягд-командой», применяли исключительно коварные методы борьбы с советскими патриотами. Все они были одеты в гражданскую форму, а Мартыновский носил форму капитана Красной армии и золотую звезду Героя Советского Союза.

Каратели, выдавая себя за партизан, при выявлении лиц, оказывавших помощь партизанам, производили расстрелы, подвергали сожжению населенные пункты, грабили имущество советских граждан. Некоторых захваченных партизан вовлекали в «Ягд-команду», а для закрепления их дальнейшей службы у карателей заставляли расстреливать перед строем своих же товарищей.

За пассивные действия во время операций, трусость, малейшее недовольство, попытки перейти на сторону партизан Мартыновский или его заместитель Решетников расстреливали участников отряда перед строем.

В отряде процветали пьянство, массовое изнасилование женщин в местах расположения «Ягд-команды», а захваченные в плен партизанки после изнасилования расстреливались.

За время нахождения «Ягд-команды» на территории Псковской области ее участниками было расстреляно свыше ста человек, в том числе старики, женщины, дети, сожжено и разграблено несколько населенных пунктов.

В марте 1944 года «Ягд-команда» была переброшена в Белорусскую ССР, где в районе города Полоцка и Дрисском районе чинила массовые зверства над мирными советскими гражданами. Так, 1 мая 1944 года в местечке Крышборок карателями на почве мести за убитого партизанами командира взвода Пшика было расстреляно 30 ни в чем не повинных детей, женщин и стариков. А всего в этом районе было расстреляно около шестидесяти человек мирных граждан и партизан.

Из Белоруссии «Ягд-команда» была переброшена в Польшу, а затем в Югославию для борьбы с партизанским движением. На территории Югославии каратели также чинили массовые зверства, насилия, грабежи.

В сентябре 1944 года Мартыновский из-за личных счетов был убит своим заместителем Решетниковым, который с этого времени и возглавил «Ягд-команду».

В январе 1945 года под городом Иноврацлав (Польша) «Ягд-команда» была разбита войсками Красной армии. 39 карателей взяты в плен, арестованы и осуждены военным трибуналом. Десять человек из них были расстреляны.

Командира «Ягд-команды» Решетникова в 1947 году удалось арестовать, и он был осужден на 25 лет лишения свободы. Во время следствия он скрыл свое участие в массовых расстрелах и зверствах, но в 1963 году было проведено новое расследование, и этот военный преступник 4 декабря 1963 года Псковским областным судом был осужден по ст. 64 п. «а» УК РСФСР к расстрелу.^[110]

Так закончилась история этого лжепартизанского отряда, повинного в гибели сотен ни в чем не повинных людей.

Ленинградские партизаны регулярно сообщали в ЛШПД: «Оккупанты стремятся всеми средствами расколоть связь населения с партизанами. Они организовывают шайки бандитов из числа эвакуированных жителей или «отрядчиков» (полиция, отряды самообороны и т. д.) по 10–15 человек, задачей которых является грабить мирное население под видом партизан и тем самым оправдывать название «партизаны — грабители», чтобы восстанавливать таким образом население против советского сопротивления».^[111]

Определенную поддержку нацисты смогли получить во время своего наступления на Северном Кавказе. В 1920–1930-е годы Сталин проводил там политику расказачивания, что вызывало сопротивление местного населения.

По политическому, экономическому состоянию и по географическому положению казаки делились на две группы: одну из них составляли солдаты и офицеры белой армии и эмигранты 1920-х годов, проживавшие в разных странах Европы; другую — солдаты и офицеры Красной армии, оказавшиеся в немецком плену, а также те, кто проживал на родине в период оккупации и, предложив свои услуги противнику, стал коллаборационистом. Они приветствовали немецкие войска как своих освободителей, создавали вооруженные легионы в рамках вермахта, сотрудничали с оккупационными властями.

К сентябрю 1942 года практически вся территория проживания казаков на Северном Кавказе оказалась захвачена вермахтом. В этих условиях командование группы армий «Юг» стало формировать казачьи воинские части. На протяжении сентября этой акцией занимался полковник фон Панквиц. Через месяц его назначили командующим всеми казачьими частями. Атаманами казачьих войск были избраны полковник Духопельников (донское казачество), полковник Белый (кубанское казачество) и есаул Кулаков (терское казачество).^[112] Для идеологического обоснования своих действий нацистами была разработана теория, согласно которой казаки являлись потомками остготов, владевших Причерноморским краем во II–IV веках н. э. и, следовательно, были не славянами, а народом германского корня, «сохраняющим прочные кровные связи со своей германской прародиной».

Эта теория, нелепая и фантастическая, очень понравилась Гитлеру.^[113]

К сентябрю 1942 года в Краснодаре началось формирование 7-й добровольческой казачьей дивизии, которая вскоре в районе Майкопа приняла участие в боях против Красной армии. Ее название «добровольческая» весьма условно, ибо значительная часть казаков вступила в нее, польстившись на различные льготы. Их семьям выдавалось вознаграждение в 500 рублей, некоторым из них предоставлялись дополнительные земельные наделы в один гектар на человека и по две лошади на хозяйство. Налоги им уменьшались в два раза.

На помощь немецким властям в формировании коллаборационистских казачьих войск на Северный Кавказ прибыли атаманы времен Гражданской войны П. Краснов и А. Шкуро и представитель «Казачьего национального движения» Р. Алидзаев.

Генерал Краснов обратился к «родным казакам и братьям иногородним и пришлым из советчины русским, с кем довелось прожить казакам вместе и перестрадать 23 года тяжелой неволи под жидовской советской пятой на кровью залитом Тихом Дону, на вольнолюбивой Кубани и бурном Тереке» с призывом вступать в германскую армию.

На Кубани формированием воинской казачьей части «Свободная Кубань» занимался бывший полковник Красной армии М. М. Шаповалов. В Адыгею прибыл бывший командир Дикой дивизии генерал Султан-Гирей Клыч.

Казачьи роты, эскадроны и батальоны были обеспечены конским составом и насчитывали в своих рядах соответственно по 145, 300 и 900 всадников. Помимо оказавшихся в плену советских граждан, в казачьих войсках было значительное число белоэмигрантов. Эти формирования отличались особой жестокостью в борьбе с собственным народом. Так, например, 448-й немецкий казачий отряд был сформирован в марте — мае 1942 года на территории Смоленской области из изменников родины и военнопленных Красной армии. Отряд состоял из четырех эскадронов и насчитывал около пятисот человек.

С мая 1942 года до июля 1944 года казачий карательный отряд на территории Смоленской, Калужской, Брянской и Псковской областей активно участвовал в операциях по борьбе с партизанами. В июне 1942 года из отряда были отобраны наиболее враждебно настроенные казаки и направлены в Берлин, где из них сформировали «Казачью сотню СС». После формирования из числа личного состава сотни 30 человек в качестве делегатов посетили белоэмигранта генерала Краснова.^[114] Каратели этого отряда отличались исключительной жестокостью по отношению к мирному населению, проводили массовые аресты, расстрелы, истязания, сжигали населенные пункты.

Как свидетельствуют немецкие источники, гитлеровское руководство было удовлетворено деятельностью добровольческих формирований. В донесении командования 4-й немецкой армии в штаб группы армий «Центр» от 18 декабря 1942 года отмечалось: «Большинство восточных и казачьих частей несет службу охраны в тыловом районе армии, в тылу корпусов, дивизий, а также они используются для охраны железных дорог. Часть из них ведет борьбу с партизанами… Во всех вышеперечисленных мероприятиях подразделения показали себя с хорошей стороны. Командные инстанции, которым подчинены восточные и казачьи части, особо отмечают, что личный состав подразделений охотно принимает участие в акциях против партизан. Все поставленные перед ними задачи были выполнены».

Альфред Розенберг, как было вскрыто на Нюрнбергском процессе, предлагал энергичнее использовать «исторически закоренелую ненависть между кавказскими народностями, развивая ее, идя навстречу гордости и тщеславию тех или других», обострять национальные противоречия с целью господства в районе.^[115]

В дополнение к этому рейхсминистр Восточных областей «позаботился» и о послевоенной судьбе кавказских национальных формирований, которые, по его мнению, необходимо было использовать в дальнейшем как особые охранные части, «так как этого потребует местная сложная обстановка». Определять места дислокации национальных частей следовало с расчетом на углубление противоречий между разными народами. По циничному замыслу Розенберга, «формирования кубанцев будут дислоцироваться в Азербайджане, или азербайджанские — на Тереке, или грузинские — среди горных народностей». Для достижения целей нацистской оккупационной политики он считал необходимым соблюдение следующих требований: «…Во-первых, чтобы офицерские должности во всех воинских частях занимали только немцы, во-вторых, чтобы воинские подразделения путем вербовки на 10–20 лет могли бы обеспечить себе замену выбывающих, в-третьих, численность формирований должна быть такой, чтобы они ни в коем случае не смогли оказывать давление на немецкие оккупационные власти».^[116]

Для осуществления своих политических устремлений оккупационные власти создавали батальоны легионеров-добровольцев. Во второй половине 1942 года в составе немецкой группировки, наступавшей на Кавказе, насчитывалось 25 таких батальонов, а к 5 мая 1943 года было сформировано уже 90, в том числе 9 северо-кавказских. Как считает историк Р. Г. Трахо, на стороне вермахта воевало 28 тысяч представителей народов Северного Кавказа.^[117]

Таким образом, немецкое командование выделяло следующие категории советских граждан, использовавшихся вермахтом в своих целях:

1. Представители тюркских народностей и казаки, которые рассматривались как равноправные союзники, сражающиеся вместе с германскими солдатами против большевизма в составе особых боевых частей, таких как туркестанские батальоны, казачьи части и крымско-татарские формирования.

2. Местные охранные части из добровольцев, включая освобожденных военнопленных из числа эстонцев, латышей, литовцев, финнов, украинцев, белорусов и этнических немцев, используемых для обеспечения порядка и борьбы с окруженными группами Красной армии и партизанами.

3. Части из местных добровольцев и освобожденных военнопленных, привлеченные для несения полицейской службы.

4. Добровольцы из гражданского населения и освобожденных военнопленных, действующие при германских частях в качестве вспомогательного персонала.

5. Советские граждане, помогающие германской армии на дорожно-строительных, фортификационных и других работах.

6. Советские военнопленные, использовавшиеся для нужд германской армии на хозяйственных работах.^[118]

По инициативе немецких разведывательных служб и министерства пропаганды рейха в середине 1943 года была создана Русская освободительная армия (РОА), во главе которой был поставлен бывший генерал-лейтенант РККА А. А. Власов.

Первыми частями, являвшимися прообразом будущей Русской освободительной армии, стали бригада под командованием Бронислава Каминского (район Брянск — Локоть) и бригада полковника Пить-Родионова (Белоруссия). Вместе с немецкими карателями они воевали против советского сопротивления. Но в 1943 году бригада Гиль-Родионова почти в полном составе перешла на сторону партизан, а ее командир через некоторое время погиб в бою с карателями.

В районах, переданных немцами в состав «самоуправляющегося округа» с центром в поселке Локоть (западные районы Орловской области), отряды местной самообороны были объединены в бригаду во главе с локотьским обер-бургомистром Б. В. Каминским. К концу 1942 года в составе бригады, которая стала именоваться Русской освободительной народной армией (РОНА), имелись 14 стрелковых батальонов, бронедивизион и моторизированная истребительная рота общей численностью около десяти тысяч человек. В их распоряжение немецкие власти передали трофейное советское вооружение, включая артиллерию, бронемашины и танки.

Личный состав был представлен перебежчиками из партизанских отрядов, окруженцами, а также местными жителями (в основном молодежью 17–20 лет), набиравшимися в порядке общей мобилизации. Командование бригады было русским (за исключением Каминского, поляка по национальности), уровень его был весьма низким, на командные должности часто назначались бывшие сержанты и старшины, а то и рядовые красноармейцы. Соответствовали уровню комсостава военная подготовка личного состава и его дисциплина.^[119] По своему поведению «каминцы» напоминали банду уголовников. Немцы использовали их для выполнения самой грязной работы. Грабежи и насилие над мирным населением — таков был почерк этих «борцов за Новую Россию».

Несколько иначе процесс формирования РОНА освещался на страницах прессы. Так, в статье «Место русских — в Народной армии», опубликованной в локотьской газете «Голос народа», писалось: «Мы — сыны русского народа, наша мать — Россия, мы любим ее, как может любить свою Родину истинный патриот. Ради этой любви, ради спасения наших отцов, матерей, жен, детей от варварства большевиков мы взяли в руки оружие и пошли в бой плечо к плечу с германским солдатом…

Мы были рабами большевиков и евреев. Больше не бывать этому! Германия доверила нам оружие, которое мы не выпустим из рук до окончательной победы. Мы будем храбро биться до последней капли крови, храбро и мужественно — как боролись наши предки».

Автор статьи с пафосом восклицал: «Сегодня в наших рядах борются тысячи — завтра будут миллионы».^[120]

Но этого, конечно, не произошло. В результате успешного наступления частей Красной армии летом 1943 года Локотьский район был освобожден. Бригаду Каминского немцы перебросили в Витебскую область Белоруссии. Здесь сотни солдат РОНА перешли на сторону партизан. Оставались те, кто совершил военные преступления и не мог рассчитывать на снисхождение со стороны советского сопротивления. В августе 1944 года каминцы приняли участие в подавлении Варшавского восстания. Грабежи перемежались с убийствами. По утверждению польского историка А. Пшигоньского, они только за один день — 5 августа — уничтожили более пятнадцати тысяч мирных жителей польской столицы.^[121]

Эта кровавая вакханалия возмутила даже нацистов. Каминский был вызван в Лодзь, где располагался штаб обергруппенфюрера СС фон дем Бах-Зелевского, ответственного за подавление восстания. Там командующего РОНА предали суду военного трибунала, на котором в качестве доказательства фигурировал конфискованный немцами грузовик, доверху набитый ценностями. Вынесенный трибуналом смертный приговор был приведен в исполнение 19 августа в обстановке полной секретности. Солдатам же РОНА объявили, что их командир погиб в стычке с партизанами. После этого их влили в состав РОА.

С весны 1943 года деятельность РОА, характеристика ее целей и задач широко освещались в коллаборационистской печати. Пропагандистская акция «Русские воюют против русских» охватывала, по подсчетам генерала Гелена, до восьмидесяти миллионов человек.^[122] Населению объявлялось, что в частях РОА для солдат и офицеров вводится документ единого образца — «книжка военнослужащего». В нем рядом с графами, удостоверяющими личность, были вписаны слова из военной присяги: «Я вступил в ряды «Русской Освободительной Армии» для борьбы против Сталина и его клики, за светлое будущее русского народа.

Русский народ в союзе с Германией свергнет ненавистный большевизм и установит на своей Родине справедливый порядок».^[123]

Появление этого нового документа преподносилось как факт окончательной организации разрозненных групп антибольшевистских добровольцев в «единые сплоченные вооруженные силы русского народа».

Для подготовки квалифицированных кадров, занятых работой в коллаборационистских подразделениях, была создана сеть специальных школ. Наиболее известной из них была школа пропагандистов и подготовки офицерского состава в Дабендорфе (под Берлином). К преподаванию в этих школах привлекались эмигранты и политработники РККА из военнопленных, согласившиеся сотрудничать с врагом. Курсантам читались лекции по истории России и Советского Союза. На занятиях анализировалась внутрипартийная борьба в ВКП(б) с 1903 года, жизнь в СССР противопоставлялась системе власти в фашистской Германии. Слушателей знакомили с основными аспектами нацистского национального социализма и темпами роста промышленности и сельского хозяйства рейха за десять лет, с 193Зпо 1943 год.

К основной задаче РОА преподаватели школ относили совместную с германской армией борьбу против большевизма и построение после войны «Новой России без евреев и коммунистов».

Интересна в связи с этим статья под названием «Воин Русской Освободительной Армии», опубликованная в газете «Заря», которая издавалась в Берлине с 1942 года «Русским комитетом». В ней говорилось: «Германская армия не борется против русского народа. Война русского народа против большевизма священна, борьба русского народа против Германии бессмысленна. Германские вооруженные силы, освобождая русский народ на территории России, не посягают на суверенные права русского народа…

Разгром большевизма создает основу заключения почетного мира с Германией, причем это будет не мир в обычном представлении этого слова, а договор о нерушимой дружбе между германским и русским народами, связавшими свою судьбу в боях против общего врага и смешавшими свою кровь в борьбе против жидо-большевизма».

Активизация деятельности немецко-фашистских оккупационных и разведывательных служб, направленная на вовлечение в коллаборационистские формирования русского населения, создание в Смоленске так называемого Русского национального комитета не могли быть проигнорированы советскими органами государственной безопасности. 1 мая 1943 года начальник управления НКВД СССР по Ленинградской области, комиссар госбезопасности 3-го ранга Кубаткин утвердил план агентурно-оперативных мероприятий 4-го отдела УНКВД ЛО по разработке Русского национального комитета и разложенческой работы в частях Русской национальной армии.^[124]

Согласно данным советской разведки, нацисты предполагали через смоленский комитет консолидировать все профашистские силы на временно оккупированной территории, активизировать подготовку кадров шпионов, диверсантов и террористов для организации в советском тылу терактов, создать военную организацию для борьбы с антифашистским подпольем и партизанским движением, а также для участия в военных действиях против частей Красной армии.

Среди населения оккупированных районов стала проводиться большая агитационно-пропагандистская работа как силами самих немцев, так и представителями коллаборационистской «новой русской администрации».

Помимо этого, распространялось большое количество литературы, листовок и различного рода плакатов, призывающих население поддерживать генерала Власова и его движение.

Ежедневная (кроме понедельника) газета «За Родину» выходила с 10 сентября 1942 года до лета 1944 года. Издательство и редакция находились в Пскове на улице Башенной, дом 46. Первым главным редактором был Анатолий Петров (Ф. Т. Лебедев). Затем газету возглавил бывший сотрудник советской газеты «Псковский колхозник» Григорий Денисович Хроменко (1901–1952). С 1944 года газету редактировал Анатолий Стенрос (Макриди). Это издание заменило ряд небольших городских газет — таких как «Псковский вестник», «Лужский вестник», «Мировое эхо». Позднее газета печаталась в Риге, а в начале 1944 года редакция переехала в Ревель (Таллин).

Цена отдельного номера была 50 копеек, подписка на месяц — 12 рублей. Как заявлялось в первом номере, «газета дает обзор политического, экономического и культурного положения всего света, уделяя особое внимание освободительной войне новой Европы против большевизма и союзных с ним жидов и плутократов».

Несмотря на крупномасштабную пропагандистскую работу, оккупанты и их пособники не смогли достичь поставленной цели. В этих условиях они вынуждены были перейти от политики вербовки добровольцев к насильственной мобилизации молодежи и широкому привлечению в РОА военнопленных.

Советской агентурой были зарегистрированы отряды коллаборационистов численностью от 200 до 600 человек в раде районов Ленинградской и Смоленской областей.

Первоочередной задачей советских органов государственной безопасности стало проведение ряда агентурно-оперативных мероприятий, парализующих деятельность «Русского национального комитета», а именно:

1. Внедрение квалифицированной агентуры в Русский национальный комитет с целью перехвата линий связи РНК с антисоветскими формированиями на нашей территории и использование их в наших интересах.

3. Разложение частей и отрядов Русской освободительной армии.

4. Разработка командного состава РОА, родственных и иных связей, находящихся на нашей территории.

Руководством НКВД было принято решение о подготовке специальных групп для проведения терактов. Предполагалось заслать в тыл противника в лагеря военнопленных агентуру с целью внедрения в РОА и вербовки агентов для ведения разложенческой работы, а также:

1. Использовать партизанские отряды и бригады для внедрения нашей агентуры в РОА под видом сдавшихся в плен немцам партизан.

2. Направить имеющуюся проверенную агентуру на оккупированной территории для внедрения в отряды РОА с целью разложения и разработки связей командного состава.

3. Сформировать ряд групп с разработанной легендой для сдачи в плен и проникновения в места формирований отрядов РОА.

4. Организовать работу среди пленных солдат РОА с целью отбора и перевербовки для внедрения в националистические организации и отряды РОА.

Не все из этих задач были решены органами государственной безопасности, но в целом задание советского командования было выполнено. Большинство коллаборационистских формирований, созданных немецко-фашистскими захватчиками, в 1943–1944 годах являлись небоеспособными.

Успешное наступление Красной армии, подъем всенародной борьбы в тылу врага, явная подчиненность всех структур РОА гитлеровцам не позволили нацистам осуществить свой план тотальной шпионской войны. Практически во все разведывательные школы советская разведка смогла внедрить своих агентов, которые не только информировали наше командование о ситуации в них, но и успешно занимались разложением слушателей. Всё это привело к срыву далекоидущих планов немецко-фашистских оккупантов.

Работу, направленную на разложение коллаборационистских формирований, сотрудники органов государственной безопасности вели в тесном контакте с политработниками партизанских соединений.

Чекисты проводили беседы практически с каждым полицейским и солдатом РОА, оказавшимся в рядах партизан. Кроме дислокации и степени вооруженности тех районов, из которых они бежали, узнавались имена, место рождения, деятельность перед войной, привычки их бывших сослуживцев. Эта информация использовалась, в том числе, и при написании листовок, адресованных конкретным лицам и подписанных бывшими власовцами.^[125]

Мероприятия, направленные на подрыв боеспособности вражеских формирований, осуществлялись партизанскими разведчиками и пропагандистами, а также добровольцами из мирного населения. Силам сопротивления в процессе подготовки вооруженного восстания в тылу врага летом — осенью 1943 года на оккупированной территории Ленинградской области удалось внедрить своих агентов практически во все сферы деятельности коллаборационистов. Только в сентябре 1943 года ими успешно была проведена пропагандистская работа более чем в десяти крупных власовских гарнизонах. С оружием в руках к партизанам перешло около 1300 человек.

Ввиду усиления боевой и политической деятельности партизан противник предпринял против них несколько больших карательных экспедиций летом и осенью 1943 года. В них участвовали регулярные и жандармские войска, а также части РОА с приданными им танками, артиллерией и авиацией. В ходе этих операций Русская освободительная армия показала свою низкую боеспособность, несколько десятков человек перешло на сторону антигитлеровского сопротивления. Это заставило нацистов воздерживаться от активного использования коллаборационистских частей.^[126]

13 сентября 1943 года из-за неустойчивости частей РОА и национальных формирований сорвалась попытка немцев воспрепятствовать выходу советских войск к Днепру в районе Оболони, а действовавший на этом участке фронта туркестанский батальон перебил немецких офицеров и в составе трех рот с оружием в руках перешел на сторону Красной армии. Узнав об этом, Гитлер собирался разоружить восточные части, а их личный состав отправить на работу в угольные шахты. Однако представители командования сумели убедить его отказаться от столь жестких мер, указав на их возможные катастрофические последствия для немецкой стороны. Вместо этого они предложили перебросить «восточные формирования» на второстепенные театры военных действий, что дало бы возможность использовать на советско-германском фронте освободившиеся немецкие войска, и ограничиться разоружением лишь тех частей, надежность и верность которых действительно вызывают сомнение. Решение о замене немецких батальонов на Западе (во Франции, Италии и на Балканах) «восточными частями» было принято 23 сентября 1943 года.^[127]

Пронацистская пропаганда внушала мысль, что настоящий честный русский патриот должен одинаково бороться как с большевизмом, так и с его союзниками на Западе.

Как видно из этого материала, Третий рейх предоставлял возможность посмотреть «Новую Европу» жителям оккупированных областей России не только в качестве «восточных рабочих». Германии так же требовались солдаты, воюющие против югославских партизан и войск англо-американских союзников СССР.

Ниже приводятся статьи из коллаборационистской прессы, лишний раз подтверждающие, что РОА никогда не была самостоятельной военной или политической силой. Она использовалась руководством Третьего рейха там, где это было необходимо нацистам. В начале 1944 года это был Западный фронт.

Среди тысяч коллаборационистов, переходивших на сторону партизан, были как бывшие уголовники, так и вражеские агенты. Их деятельность могла нанести ущерб и дискредитировать партизанское движение. Для того чтобы это предотвратить, на всех бывших полицейских, армейцев РОА и военнопленных особые отделы партизанских бригад заводили досье для наблюдения. В районах, взятых партизанами под контроль, еще до прихода Красной армии прошли открытые народные суды над изменниками и активными пособниками фашистов.

Успехи СССР на фронтах Великой Отечественной войны, крупномасштабные наступления РККА, немецкая оккупационная политика, направленная на ограбление мирного населения, изменили настроение народа в пользу партизан. К концу 1943 года фашистская система по привлечению русского населения на службу Третьему рейху была полностью дискредитирована.

Вот уже на протяжении многих лет идет дискуссия о том, как правильно рассматривать создание «власовской армии»: в качестве детища германского руководства в условиях близкого поражения Германии, пропагандистского трюка ведомства Геббельса или же как автономную акцию Власова и его сподвижников при поддержке некоторой части антифашистски настроенных германских офицеров? Любому непредвзятому исследователю совершенно ясно, что без заинтересованности германских военных властей (неважно, Верховного командования или фронтовых командиров) любые иностранные воинские формирования были бы немыслимы. Другое дело, что в 1941–1942 годах Гитлер был в этих формированиях менее заинтересован, чем в последний период войны. Недаром боевое столкновение собственно частей РОА и Красной армии произошло только 13 апреля 1945 года на подступах к Берлину.^[128]

Антисоветские воинские формирования, с оружием в руках оказывающие содействие вермахту, никогда не были массовым движением. Оккупанты использовали их на начальном периоде войны в качестве карателей, воюющих против партизан и мирного населения. Позднее сам факт их существования стал крупномасштабной пропагандистской акцией ведомства Геббельса.

На оккупированной территории России действовали многочисленные сыскные, полицейские и карательные органы: гестапо, части СС, полицейские батальоны, дивизии охраны тыла, полевая жандармерия, тайная полевая полиция, охранная полиция. Все эти немецкие органы активно использовали местную «русскую вспомогательную полицию». Формально вспомогательная полиция подчинялась сельскому старосте или бургомистру, а в городах и крупных населенных пунктах — городской управе. Фактически же вспомогательная полиция работала по заданиям и под контролем германских комендатур, гестапо и т. д. Вспомогательная полиция в некоторых областях носила названия «стража порядка», «служба порядка» или «организация самозащиты». Она занималась наведением внешнего порядка, надзором за выполнением различных запрещений, ограничений и приказов, слежкой за анти-немецкими элементами, участвовала в борьбе против партизан, в проведении репрессий и погромов. Немецко-фашистские захватчики отлично осознавали, что только при активном взаимодействии с людьми, вставшими на путь измены родине, можно максимально использовать потенциал оккупированных территорий.

Развязав войну против Советского Союза, Германия не планировала использовать его население в качестве военного союзника. Отработанная система пропагандистских мероприятий под общим лозунгом «Гитлер — освободитель» изначально носила декларативный характер.

Однако полностью отказаться от привлечения мирного населения и некоторых военнопленных к полицейским функциям оккупанты были не в состоянии. Это объясняется, с одной стороны, недостаточным знанием немцами местных условий, а с другой — относительной слабостью тыловых гарнизонов, их удаленностью друг от друга.

Глава четвертая Всевидящее око незримого фронта

С первых дней оккупации нацисты стали активно насаждать свою секретную агентуру среди русского населения. Так, например, начальник тылового района группы армий «Север» генерал Роквес предписал в директиве № 1198/41 от 14 сентября 1941 года «создать широкую сеть секретных агентов, хорошо проинструктированных и знающих ближайшие пункты явки», указав, что «создание этой организации является совместной задачей дивизий охраны и тайной полевой полиции».^[129]

Для вербовки агентов немцы использовали в первую очередь следующий контингент:

1) антисоветски настроенных лиц из местного населения, бывших репрессированных советской властью;

4) финнов, немцев, эстонцев, украинцев, проживающих на данной территории.

Вербуемый нацистскими спецслужбами подвергался «политической обработке». Ему доказывались непобедимость немецкой армии и неизбежное падение советской власти. Методы вербовки были весьма разнообразны: от угроз, пыток, подкупа продуктами до игры на национальных чувствах, внушения мысли о том, что только сотрудничая с немецкими спецслужбами, человек действительно сможет помочь своей родине. В случае колебаний вербуемому угрожали, что его отправят в концентрационный лагерь и он понесет там тяжелое наказание.

Секретной агентуре предписывалось устанавливать связи с населением, чтобы выявлять партизан и их союзников, убежища партизан и источники их снабжения продовольствием. Тайная полевая полиция должна была вести списки всех секретных агентов с их характеристиками, для того чтобы в случае перемены дислокации вновь прибывающие германские органы автоматически перенимали оправдавшую себя агентуру.

При вербовке с тайных осведомителей бралась подписка о том, что они обязуются давать сведения о всех действиях, направленных «против германского командования и русского самоуправления, хранить в строжайшем секрете военную тайну, нести ответственность по законам военного времени».

В отношении практического использования лиц, завербованных нацистскими спецслужбами, специальная инструкция «Тактика борьбы с партизанами» давала следующие рекомендации: «Наша разведка (агенты) должна выдавать себя населению или партизанам лучше всего за военнопленных, пробирающихся к своему пункту из лагеря или фронта; или в крайнем случае, если это выгодно, представляться десантниками. При этом должна быть соответственно подобрана форма одежды…

Вид должны иметь разведчики запущенный (небритые, нестриженые и до некоторой степени грязные). Сигарет, сигар, табаку немецкого быть не может в употреблении на период работы. На глазах населения создавать вид постоянного опасения регулярных немецких частей или карательных отрядов…»^[130]

Провокация была одним из наиболее распространенных методов агентурной работы нацистских спецслужб. Так, агенты под видом советских разведчиков или лиц, переброшенных в тыл немецких войск командованием Красной армии со спецзаданиями, поселялись у советских граждан, входили в их доверие, давали задания, направленные против немцев, организовывали группы для перехода на сторону советских войск. Затем все эти люди подвергались аресту.

С этой же целью, как мы уже говорили, из немецких агентов создавались лжепартизанские отряды, в которые вовлекались люди, искренне желавшие вести борьбу с захватчиками. Впоследствии их арестовывали.

Для проведения карательных акций против советских партизан создавались специальные подразделения. Так, в районе Пскова действовал специальный антипартизанский орган «Референт-Н». Завербованные им агенты должны были выявлять коммунистов и комсомольцев, оставшихся в городе, лиц, поддерживающих связь с партизанами и подпольщиками или проявляющих недовольство оккупационным режимом.^[131]

Отмечено много случаев, когда бывшие репрессированные, вернувшиеся в свои деревни после прихода туда немцев, выдавали оккупантам активных участников раскулачивания и коллективизации. В сентябре 1942 года ими были задержаны скрывавшийся от оккупантов председатель колхоза «Новый труд» из деревни Бойково Ашевского района Ленинградской области Е. Алексеев и его жена. Немцы отрубили им обоим сначала руки, потом ноги, затем выкололи глаза и только после этого расстреляли.

Немецкое «Наставление по борьбе с партизанами» рекомендовало вербовать секретную агентуру из числа «жителей пограничных районов или лиц, семьи которых пострадали от большевиков». Секретные агенты должны были контролироваться тайной полевой полицией.^[132]

Помимо использования добровольных осведомителей немцы вербовали свою агентуру, действуя угрозой и подкупом. В приказе по 26-й пехотной дивизии № 575/41 от 11 сентября 1941 года разрешалось оплачивать доносы деньгами в размере до 25 марок в каждом отдельном случае. Вместо денежной оплаты выдавались иногда продовольствие, спирт, табак, а также скот и имущество, принадлежавшее колхозам. Наиболее активных помощников в борьбе с партизанами оккупанты наделяли земельными участками.

Кроме вновь создаваемой агентурной сети «Наставление по борьбе с партизанами» рекомендовало использовать германскую резидентуру, существовавшую на советской территории до войны. Командование частей и комендатуры устанавливало связь с резидентами при посредстве тайной полевой полиции. Таким образом, резиденты и с приходом немецких войск оставались засекреченными.

Органы гестапо, прибывавшие в оккупированные города, привозили с собой агентов, которые носили штатскую одежду и хорошо знали русский язык. Обычно это были русские эмигранты и жители прибалтийских государств. Агентам поручалось подслушивание разговоров на улицах, на рынках, то есть в местах скопления населения.

Гестапо вело среди местных жителей вербовку агентов для заброски в советский тыл. Немцы стремились завербовать таких агентов из числа арестованных членов ВКП(б), ВЛКСМ, бывшего советского актива, а также среди военнопленных. С той же целью вербовались молодежь и подростки 14–19 лет. Обучение завербованных проходило в специальных школах и продолжалось около месяца. Так, в одной из таких школ, которая функционировала около Пскова, курсанты разбивались на группы по три-четыре человека. Каждую группу обучал немецкий офицер, который затем перебрасывал ее в тыл Красной армии по заранее определенному маршруту.

В спецшколах преподавались техника сбора сведений о советских вооруженных силах, распознавание советского вооружения, обмундирования и знаков различия Красной армии. Кроме того, учащиеся подвергались усиленной пропагандистской обработке. В частности, им показывали кинокартину «Разгром и отступление Красной армии». Общение курсантов с внешним миром было категорически запрещено. Здания школ имели наружную и внутреннюю охрану.^[133]

С первого дня оккупации немцы требовали от мирного населения выдавать коммунистов, комсомольцев, партизан, всех сочувствующих советской власти. Во всех населенных пунктах были вывешены приказы немецкого командования, в которых указывалось, что лица, укрывающие партизан или содействующие им и частям Красной армии, а равно противодействующие немецким оккупантам, будут расстреляны. За содействие в поимке просоветски и антифашистски настроенных граждан обещалась награда. Выявленных участников сопротивления немедленно вешали. Их трупы не разрешалось убирать по несколько недель. Так, почти на всех перекрестках города Пушкина Ленинградской области осенью 1941 года висели казненные с надписями: «Повешен как шпион», «За содействие партизанам», «Он был коммунист», «Это жид».^[134]

Весной 1943 года немецкая разведка подготовила план операции «Акция «Просвет»». Согласно ему красноармейцев должны были убеждать в том, что с ними воюют не только немцы, но и их «борющиеся за свободную Россию бывшие товарищи», а «при переходе на немецкую сторону их будут рассматривать не как военнопленных, а как равноправных соратников в рядах Русской национальной армии».^[135] В немецких пропагандистских радиопередачах и листовках всячески подчеркивалось, что «если раньше германское командование не придавало значения формированию русских добровольческих отрядов и смотрело на них, скорей, как на средство использования рабочей силы в прифронтовой полосе на предмет работ по укреплению позиций и полицейской службы, то теперь, когда численность добровольцев настолько возросла, возможность их использования на линии фронта стала напрашиваться сама по себе».^[136]

Эту акцию нацисты собирались провести под Ленинградом, между Ораниенбаумом и Петергофом. Ставка делалась на личное участие в ней генерала Власова. Но при выступлениях перед мирным населением на оккупированных территориях России и военнопленными последний допустил ряд вольностей. Его заявления о будущей независимой России вызвали неудовольствие со стороны нацистской партийной верхушки. 17 апреля 1943 года вышел приказ фельдмаршала Кейтеля, адресованный командующим группами армий. В нем говорилось о том, что «ввиду неправомочных, наглых высказываний военнопленного генерала Власова… фюрер не желает слышать имени Власова ни при каких обстоятельствах, разве что в связи с операциями чисто пропагандного характера, при которых может понадобиться имя Власова».^[137]

Это изменение в содержании фашистской пропаганды сразу же отметили советские спецслужбы. В обзоре «О структуре и деятельности «Русского комитета» и «Русской освободительной армии», возглавляемой Власовым», составленном ленинградскими чекистами в конце августа 1943 года, отмечалось: «В течение июля — августа пропаганда «власовского движения» в антисоветских радиопередачах на русском языке сведена почти на нет. За исключением переданной 7 августа «программной речи» Власова перед представителями частей «Русской освободительной армии» о нем больше ничего не сообщалось».^[138]

Параллельно со всеми пропагандистскими службами Третьего рейха сотрудники абвера активно распространяли информацию, порочащую советские органы государственной безопасности. Сотрудники НКГБ противопоставлялись всему остальному населению СССР. Так, в листовке «Большевистская действительность» говорилось о том, что до начала этой войны «партийный актив и работники НКВД никаких лишений не чувствовали, получая всё из закрытых распределителей. В противоположность рядовому служащему, крестьянину и рабочему, обнищавшему и полуголодному, они одевались хорошо и жили сытно».^[139]

История советских органов государственной безопасности преподносилась как цепь преступлений против своего же собственного народа. В статье «Московские палачи» (из истории ВЧК — ГПУ), помещенной 22 ноября 1942 года в орловской коллаборационистской газете «Речь», говорилось о том, что «с момента возникновения ВЧК в лоно ее стекались все преступные элементы большевистской революции. Всё это были люди, примкнувшие к большевизму исключительно в силу своих преступных наклонностей. Под личиной священных революционных идей трусам и палачам предоставлена была возможность безнаказанно пытать и убивать. Число жертв ВЧК достигло многих миллионов». Причина образования ВЧК объяснялась просто: «…B силу того, что и в среде самих самых отъявленных преступников проявляется стремление к известной организованности, у собравшейся своры растлителей, убийц и осквернителей даже появилась потребность в организации, узаконяющей их преступную деятельность».

Давая убийственные характеристики Дзержинскому («личность его представляет как бы ступень, отделяющую преступника от психически больного. Подлинная находка для такого жидовского ученого, как Фрейд») и Менжинскому (слабохарактерный, болезненный субъект), немецкая пропаганда основной удар критики все же наносила по Генриху Ягоде: «Куда больше подходящим руководителем ГПУ, с точки зрения большевиков, был жид Гершиль Ягода. По приказу Сталина провел ликвидацию «кулаков», ссылая их массами в лагеря. Это был единственный слой населения, который еще мог проявить серьезную оппозицию. В конце концов Ягода прибрал к рукам такую власть, что само ГПУ грозило стать государством в государстве. Ягоду арестовали и после фиктивного процесса в марте 1938 года он был устранен выстрелом в затылок».^[140]

Что касается Ежова, то он описывался как «человек, рабски исполнявший все приказания Сталина и Кагановича. Этот насквозь пропитанный злобой палач отличался невероятной жестокостью. Первый и до сих пор единственный руководитель ГПУ, не являвшийся жидом и всё же женатый на жидовке».

Ежову пришлось тоже исчезнуть и уступить место старому школьному товарищу Сталина, чекисту еврею Берии, тесно связанному с мировым кагалом.

Гласная работа немецких служб шла в тесной связи с негласной. Создавая на оккупированной территории России агентурную сеть, немцы ставили перед ней задачу как активной борьбы с партизанами и подпольщиками, так и распространения компрометирующих слухов о формах, методах и задачах деятельности советских спецслужб.

В целом немецкая пропаганда была направлена на формирование в обществе представления о советских органах государственной безопасности, об антигитлеровском сопротивлении, как о некой силе, оторванной от своего народа, привилегированной и пользующейся благами жизни за счет всего трудового народа. Постоянно подчеркивалось, что руководство ВЧК — ОГПУ — НКВД всегда состояло из инородцев, в первую очередь из евреев. Следовательно, те задачи, которые оно решает, являются воплощением в жизнь планов мирового еврейства, что полностью противоречит национальным интересам России и русского народа.

Тысячи партизан и подпольщиков погибли, выполняя задания командования на оккупированной врагом территории. Причиной провала многих из них были доносы местных жителей. После освобождения Красной армией этих районов некоторые из предателей были арестованы. На допросах они показали, что причиной их действий было не только желание выслужиться перед захватчиками, получить от них награду, но и воздействие немецких средств массовой пропаганды.

Полицейские задерживали воришек…

Командующий «Русской освободительной армией» А. Власов (в центре)

На улицах русских городов

Немецкие оккупационные власти пытались обеспечить себе влияние и поддержку среди населения в захваченных ими районах. Они создавали различные общества: Русское общество помощи немецкой армии, Русский комитет, Комитет народной помощи и другие. Деятельностью этих обществ и комитетов руководили органы СД, где вырабатывались уставы и программы данных организаций. Созданные немецким командованием организации, под каким бы названием они ни маскировались, ставили перед собой задачу распространения фашистской пропаганды и антисоветской литературы, призывая население к борьбе против СССР.^[141]

Большой интерес проявляли оккупанты к тем ценностям российских музеев, которые удалось эвакуировать до их прихода. Не зная о том, что знаменитые Магдебургские врата из Софийского собора в Новгороде были вывезены в советский тыл, абвер образовал специальную группу под командованием своего опытного агента Зинина. Одной из основных задач, поставленных перед ним германским руководством, был поиск этого выдающегося средневекового произведения искусства.^[142]

В ходе боевых действий в России фашистские разведывательные службы несколько раз меняли свои приоритетные направления в кадровой политике. После Сталинградской битвы основной упор стал делаться на тотальный шпионаж. Предполагалось, что не профессионалы высокого класса будут играть первую скрипку, а тысячи и тысячи агентов, прошедших лишь базовую подготовку. «Я требую массовой засылки агентуры. Я создал вам столько школ, сколько нужно», — заявил адмирал Канарис на совещании руководства абвера в Риге в 1943 году. На нем обсуждались вопросы расширения шпионско-диверсионных действий в советском тылу и контрразведывательной и антипартизанской работы на занятой немцами территории России.

Так, на Северо-Западе России разведывательные школы функционировали во многих населенных пунктах: Сольцах, Луге, Пскове, Дно. Изначально их основой являлись те подразделения немецких спецслужб, которые занимались выявлением неблагонадежных и депортацией их в глубокий тыл, сбором информации о политических настроениях населения, допросом военнопленных и партизан. После реорганизации данные структуры несколько видоизменились: руководящий, преподавательский и инструкторский состав подбирался главным образом из официальных сотрудников военно-разведывательных органов. Методы вербовки агентуры, также как и программа обучения, легендирование агентов и экипировка, снаряжение и обеспечение фиктивными документами, являлись идентичными для всех школ.

Практически во всех местах, где находились советские солдаты и офицеры, оказавшиеся во вражеском плену, действовали работники нацистских спецслужб. Обычно на первом этапе вербовки отслеживалась реакция объекта на лекции власовских пропагандистов. Далее через внутрилагерную агентуру его подводили к мысли о необходимости подать заявление на имя коменданта лагеря о своем желании бороться с оружием в руках против советской власти.

После получения согласия вступить в РОА всеми добровольцами занимался специальный офицер из немецкой разведки. Он собирал показания о их политических убеждениях, известных им данных военного характера, а также по биографиям и связям в Советском Союзе. Все отобранные лица отделялись от общей массы военнопленных, причем их обычно сразу же переправляли в другой лагерь.

После того как оккупанты убеждались в лояльности кандидата, начиналась проверка его интеллектуальных способностей. В ходе ее принималось решение о наиболее оптимальном варианте использования завербованного: в качестве пропагандиста РОА, осведомителя в лагере, агента непосредственно на оккупированной территории или как зафронтового разведчика. С помощью различных тестов определялись развитие, сообразительность, способность запоминания, находчивость. Если выявлялась относительная пригодность к разведывательной работе, обычно предлагалось заполнить специальную анкету, состоящую из 30–50 разнообразных вопросов по автобиографии, наклонностям, политическим убеждениям агента, о том, какие области СССР он хорошо знает, с кем лично знаком из руководящих работников партийных и советских органов СССР, национальных республик, областных и районных структур. Вместе с этим в анкетах встречались и такие вопросы: любит ли агент музыку и литературу, танцы, спорт, вино, женщин, какие у него взаимоотношения с женой, любит ли мать, владеет ли иностранными языками, любит ли вступать в споры и дискуссии?

На первых этапах вовлечения в германские разведывательные службы нацисты всячески подчеркивали, что они являются лишь помощниками нарождающихся структур Русской освободительной армии. Некоторая часть работы велась руками русских коллаборационистов. Они занимались выяснением следующих вопросов: почему вербуемый не вступал в коммунистическую партию, в чем он не согласен с мероприятиями советской власти, участвовал ли он в каких-либо антисоветских организациях, считает ли себя достойным вступить в армию Власова, верит ли в правоту дела РОА? После идеологической обработки вербуемых переводили на усиленное питание, им предоставлялись различные льготы.

Любой разведчик, даже если он работает из-за денег, должен верить в какие-либо идеалы. Спецслужбы оккупантов отлично понимали это, и параллельно с созданием школ происходил процесс оформления их как подразделений «Северного крыла Русской освободительной армии», а все курсанты становились членами Союза борьбы за освобождение России. Перед началом занятий все слушатели давали присягу на верность «новому русскому правительству». Принимал ее обычно человек, называвший себя представителем генерала Власова. Агентам внушалась мысль, что они являются не простыми разведчиками, а русскими патриотами, ведущими борьбу в союзе с Германией и Финляндией за освобождение России от большевизма.

В период обучения среди курсантов распространялись различные антисоветские газеты и журналы. В обязательном порядке они знакомились со всеми материалами «Добровольца», печатного органа РОА. Практически все школы получали коллаборационистские издания — «Правда» и «За Родину». Вместе с тем разведчиков держали в курсе событий, происходящих в СССР. Это делалось для облегчения их работы при переброске на советскую сторону. В этих же целях им давалась возможность слушать радиопередачи из Советского Союза.^[143] Проверка знаний слушателей периодически проводилась кадровыми немецкими разведчиками. Если устанавливалось, что кто-либо плохо усвоил тот или иной предмет, к нему прикрепляли преподавателя и заставляли снова повторить курс обучения. При подозрении на неблагонадежность заподозренных сразу передавали гестапо. Однако нацистам не удалось выявить всю советскую агентуру.

В 1942 году на советско-германском фронте были созданы специальные разведывательно-диверсионные пункты немецких войск «Цеппелин» (или «Цет»), В их задачу входили военно-экономическая разведка тыла противника, совершение диверсий в промышленности и на железнодорожном транспорте, организация террористических актов, разложение тыла противника путем пропаганды, организация повстанческого движения. Основной функцией «Цет» являлось содействие в создании различных антисоветских союзов, партий, организаций из числа военнопленных, гражданского населения оккупированных областей и белоэмигрантов и руководство их деятельностью. К ним относились: РОА, Боевой союз русских националистов, Русская народная трудовая партия, Политический центр борьбы с большевиками, Союз русских активистов, Российская народная партия реалистов и другие пронацистские коллаборационистские организации.^[144]

В подчинении «Цеппелина» находились и так называемые «ягд-команды» («охотничьи команды»), специализировавшиеся на борьбе с подпольем и партизанским движением. «Ягд-команды» совершали массовые аресты и расстрелы мирных жителей, уничтожали в районах своей «деятельности» не только взрослых мужчин, которые были в состоянии оказать им хоть какое-то сопротивление, но и женщин, детей и стариков.

Вся агентура предварительно проходила обучение в деревне Печки Печерского района. В этом населенном пункте, который находился на берегу Псковского озера, была расположена диверсионно-разведывательная школа абвера. Она готовила агентов и диверсантов для последующей массовой заброски в советский тыл. Руководство школы считало явно недостаточным лишь идеологическую обработку слушателей в антисоветском духе. Для обеспечения тотального контроля действовал штат агентов-осведомителей из числа курсантов. Сотрудники абвера называли их внутренней агентурой, созданной для выявления благонадежности и действительных намерений курсантов после их заброски в советский тыл. Секретных доносчиков вербовали, как правило, из тех, кому все пути назад были отрезаны. Это были люди, совершившие различные тяжкие преступления против мирного населения и советского сопротивления. «Внутренняя информация» собиралась достаточно простыми и традиционными способами — через подпаивание, «ночную подругу», слежку и подслушивание, «задушевную беседу», затеянную провокатором.^[145]

Однако режим жесточайшего контроля в разведывательно-диверсионной школе не принес желаемого результата. В последнюю ночь 1943 года она подверглась дерзкому нападению партизан. Были похищены секретные документы, захвачен немецкий офицер, исполнявший обязанности начальника. Эту операцию удалось осуществить благодаря внедрению в структуру данного заведения советского разведчика Александра Лазарева.

В тех местах, где деятельность советских патриотов была затруднена из-за большой концентрации вражеских войск, особыми отделами партизанских бригад проводились «агентурные комбинации». В ходе них в целях компрометации антисоветских формирований оккупантам подбрасывались материалы, из которых следовало, что наиболее верно служащие немцам люди являются партизанами и советскими агентами. Каждый факт ареста или уничтожения фашистами руководителей-«добровольцев» использовался народными мстителями в пропагандистских целях.^[146]

Неудачи заставляли немецкие спецслужбы по-иному использовать завербованных советских граждан. Так как многие агенты, заброшенные в тыл Красной армии с заданием совершить террористический акт, добровольно сдавались чекистам, было решено перепрофилировать некоторые из немецких разведывательных подразделений. Так, при абвергруппе 211с начала 1943 года начали работать пропагандистские курсы со сроком обучения один месяц, готовившие кадры для проведения нацистской пропаганды в советском тылу и среди населения оккупированных районов. В конце сентября 1943 года вторая рота этого подразделения во главе с командиром Автуховым почти полностью перешла на сторону партизан в Порховском районе Ленинградской области. В связи с этим руководство группы было предано военно-полевому суду. Оставшийся личный состав направили во Францию, а абвергруппу переформировали.^[147]

Партизанская агентура в это же время совершила ряд террористических актов против сотрудников коллаборационистской печати. Наиболее известный журналист, печатавшийся не только на оккупированной территории Ленинградской области, но и в Риге, Берлине, Игорь Свободин был выкраден из редакции в Пскове и повешен на шоссе Ленинград — Киев.^[148]

Летом 1943 года немецким военным командованием совместно с немецкими разведывательными службами была предпринята попытка разгрома партизанского движения на территории Смоленской и Витебской областей. На южной окраине Смоленска, в усадьбе бывшей МТС, абверкоманда 202 создала школу диверсантов, где обучались лица, доказавшие свою преданность гитлеровцам. В июне 1943 года в этой школе был сформирован спецотряд РОА для осуществления операции по разгрому партизанских бригад. По замыслу немецкого командования, спецотряд, изображая из себя остатки партизанской бригады из Литвы, понесшей значительные потери в боях с немцами и литовскими националистами, под Смоленском должен был попытаться влиться в одно из действующих партизанских соединений на правах самостоятельного отряда. Для поднятия авторитета предполагалось провести несколько успешных стычек с полицейскими и напасть на немецкий обоз.

Отряд в количестве семидесяти шести человек прошел специальное обучение. Официально командовал им капитан РОА Цамлай, но фактическое руководство осуществлял немецкий офицер-разведчик, прекрасно говоривший по-русски и имевший опыт службы в 1941 году в спецподразделении «Бранденбург». О том, что он немец, знал лишь командный состав псевдопартизанского отряда. Подразделение полностью имитировало боевую группу народных мстителей. Роль комиссара исполнял бывший командир Красной армии Петр Голиков, ставший убежденным власовцем. Отряд был обмундирован в рваные шинели, отобранные у военнопленных, вооружен разномастным оружием. Однако несмотря на всю тщательность, с которой нацисты формировали данное подразделение, советской разведке удалось завербовать нескольких человек, изъявивших желание порвать с власовцами и перейти на сторону партизан.

Первый этап операции абвера прошел успешно. Псевдопартизанам удалось внедриться в расположение отрядов народных мстителей, но во время одной из встреч советский агент сумел предупредить партизан о готовящейся провокации. Те оперативно сформировали группу из двадцати пяти человек, которая захватила немецких разведчиков во время очередной встречи белорусских и «литовских» партизан. Центр получил подробную информацию о Смоленской диверсионной школе и ее выпускниках, многие из которых уже выполняли задания абвера в советском тылу.^[149]

Немецкие спецслужбы действовали против Советского Союза агрессивно и с размахом. Разведка, контрразведка и пропаганда — таковы были основные направления их деятельности. Практиковались все методы борьбы с противником: от дезинформации до террористических актов. В школах, находившихся в ведении абвера, готовились агенты на все случаи жизни. В основном их вербовали из местных жителей и военнопленных. При этом ставка делалась на лиц, так или иначе пострадавших от советской власти. Именно они, по замыслу немцев, должны были выполнять самые тяжелые и опасные задания, направленные на подрыв военной мощи СССР, разложение его граждан.

Глава пятая Идейные противники Советской власти

Приход Гитлера к власти в Германии в начале 1930-х годов вызвал положительную реакцию среди представителей правого лагеря русской эмиграции. Они восприняли происходящие политические перемены как победу антикоммунистических сил: «Целый ряд народов добился победы своей Белой Идеи — Италия, Португалия, Германия, Венгрия».^[150]

Один из руководителей Российского национального и социального движения (РНСД), возникшего в 1935 году в Германии, барон А. В. Меллер-Закомельский говорил: «Мы преклоняемся перед личностью вождя германской нации Адольфа Гитлера и видим в нем… духовного вождя мировых сил света, спасающих человечество от кромешной тьмы большевизма».

Однако в Третьем рейхе русское профашистское движение не сформировалось, так как Гитлер презирал как русские национальные устремления, так и русских, представляющих «неполноценную нацию».

Отрицательное отношение к русской государственности и русскому национальному движению высказывали практически все руководители Германии. Так, Геббельс писал в своем дневнике о том, что «одна из основных задач германского государственного управления заключается в том, чтобы навсегда прекратить всеми возможными средствами любое развитие славянских рас. Естественные инстинкты всех живых существ подсказывают нам необходимость не только побеждать своих врагов, но и уничтожать их».^[151]

Однако подготовка нападения на Советский Союз заставила нацистское руководство максимально использовать все антикоммунистические силы.

Еще в начале 1930-х годов начал активно действовать «Антикоминтерн», созданный Эберхартом Таубертом, одним из помощников Геббельса. Заметную роль в нем играли «русские немцы» (то есть бывшие подданные Российской империи) Адольф Эрт и Эвальд Амменде.

Издаваемый организацией журнал «Антикоминтерн» наряду с антисоветскими и антисемитскими статьями публиковал свидетельства «новых» эмигрантов и перебежчиков. В основном они касались «жестокости и произвола», царящих в СССР.

Мероприятия, проводившиеся этой организацией, ориентировались на европейскую аудиторию. При этом она была всегда готова к началу боевых действий против СССР. До 1936 года «Антикоминтерну» была подконтрольна русскоязычная газета в Германии «Новое слово».

В годы Второй мировой войны «Антикоминтерн» преобразовался в движение, работающее исключительно в целях пропаганды. В министерстве пропаганды специалисты по Советскому Союзу определили группы населения, которые могли быть оппозиционны Сталину. К ним относились лица, так или иначе пострадавшие от советской власти, жители областей, присоединенных в конце 1930-х — начале 1940-х годов (Прибалтика, Бессарабия, Западная Украина и Западная Белоруссия), националисты, великорусские шовинисты, троцкисты и ленинцы, считающие, что Сталин предал идеи Октябрьской революции. В качестве экспертов привлекались как русские эмигранты и невозвращенцы, так и бывшие члены Германской коммунистической партии, вставшие на путь сотрудничества с нацистами.

Кроме министерства пропаганды идеологическое воздействие на Советский Союз осуществлял и отдел пропаганды Верховного командования вермахта. Им была организована специальная испытательная лаборатория. Из числа военнопленных отбирались люди разных профессий, специальностей, возрастов, интеллектуального уровня и национальностей. Тексты радиопередач и листовок давались им на просмотр и критику.^[152]

После поражения немецких войск под Москвой, особенно с весны 1942 года, руководство частей вермахта, а также немецких разведывательных служб стало активно выступать за то, чтобы изменить представление о войне против Советского Союза исключительно как об акте насилия. Они предлагали максимально политизировать и идеологизировать ее цели, дабы способствовать переходу народов России на сторону Германии. Однако руководство Третьего рейха и сам Гитлер выступили категорически против таких идей.

Но командование вермахта, особенно в тех районах, где активно развивалось партизанское движение, сквозь пальцы смотрело на различные политические потуги русских антикоммунистов.

25–26 ноября 1941 года в поселке Локоть К. П. Воскобойник опубликовал «Воззвание к населению Локотьской волости о начале новой жизни в освобожденной России» и «Манифест Народной социалистической партии — Викинг (Витязь)».^[153] Автор манифеста заявлял, что это движение возникло «в подполье, в сибирских концлагерях». «Народная социалистическая партия» брала на себя «ответственность за судьбы России, а также обязательство создать правительство, которое обеспечит спокойствие, порядок и все условия, необходимые для процветания мирного труда в России». Кроме многочисленных обещаний русскому населению и объявления амнистии для «комсомольцев, рядовых членов Коммунистической партии, Героев Советского Союза» в качестве одного из пунктов программы было заявлено «беспощадное уничтожение евреев, бывших комиссарами».

Воскобойник и его ближайшее окружение (Каминский и Мосин) с апломбом заявляли о том, что создающееся движение является всероссийским. Манифест распространялся в пределах Орловской, Курской, Смоленской и Черниговской областей. Провожая в рекламные поездки по этим регионам своих последователей, Воскобойник, никогда не страдавший от излишней скромности, напутствовал их: «Не забудьте, мы работаем уже не для одного Брасовского района, а в масштабах всей России. История нас не забудет».^[154]

Однако абсолютное большинство жителей оккупированных областей отнеслось к факту «наступления новой эпохи» и к призывам вступать в новую партию весьма равнодушно. Никакого значительного роста рядов НСПР не произошло.

В ночь на 8 января 1942 года сводный партизанский отряд на 120 подводах без выстрелов въехал в Локоть и атаковал казарму и дом бургомистра. Было уничтожено свыше пятидесяти коллаборационистов и немецких солдат. Тяжело раненный партизанами «организатор новой власти» Воскобойник скончался на операционном столе. Его так и не удалось спасти, несмотря на то что из Орла прилетели немецкие врачи. Если верить партизанскому источнику, последними словами Воскобойника были: «А я-то собирался играть роль в истории».

После Воскобойника в Локотьском районе роль безусловного лидера новой партии стала принадлежать Б. Каминскому. Последнему очень льстило, когда его сравнивали с Адольфом Гитлером.

В апреле 1942 года в газете «Голос народа» была опубликована программа Русской народной национал-социалистической партии. Коллаборационистам очень хотелось, чтобы их движение стало равновеликим НСДАП. Во введении говорилось: «Наша партия уверена в дальнейшей помощи великого германского народа и ее испытанной в боях дружественной нам по духу и идеям германской Народной национал-социалистической партии с ее бессмертным руководителем Адольфом Гитлером».^[155]

К любым политическим объединениям на оккупированной территории России, естественно, если они не появлялись при непосредственном участии нацистских разведывательных или пропагандистских органов, немецкое руководство относилось с большим недоверием и подозрением. Попытки Каминского и его соратников активизировать деятельность НСПР всячески тормозились. Лишь 22 марта 1943 года в приказе по Локотьскому окружному самоуправлению обер-бургомистр объявил о необходимости практического разрешения «вполне справедливого и давно назревшего вопроса» — об образовании Национал-социалистической партии России (в некоторых документах Национал-социалистическая трудовая партия России. — Б. К).

Манифест национал-социалистов России подписали Мосин, Бакшанский, Басюков, Вощило и Хомутов. В нем говорилось, что спасение родины возможно только при объединении всех честных людей России в единую мощную организацию — партию. Вождем этой партии будет «руководитель Новой Власти Б. В. Каминский».^[156]

В качестве программных установок НСПР провозгласила следующее.

1. Свержение кровавого сталинского строя в России.

2. Создание суверенного государства, объединяющего народы России.

3. Признание за отдельными национальностями России, созревшими к самостоятельному государственному существованию, права на самоопределение.

4. Путем создания в «Новой России» справедливого социального трудового строя ликвидировать искусственно созданную большевиками классово-сословную рознь.

В одном из пунктов программы говорилось, что «все имущественные права бывших помещиков и капиталистов (русских, а также иностранных) считать утерянными». На вопрос русских граждан: «Кто подразумевается под иностранцами?» — активисты НСПР отвечали, что это немцы. Однако когда немецкое руководство задавало аналогичный вопрос, то ответ был другой: «Это англо-американские еврейские капиталисты, которым Сталин продал Россию».

Заканчивались прокламации обычно лозунгом «Да здравствует свободная Россия без жидов и коммунистов!».

Существование Национал-социалистической партии России оставалось вне округа совершенно неизвестным фактом, и местные немецкие власти всячески умалчивали о нем в своих отчетах. В саму партию оказался вовлечен весьма узкий круг лиц — чиновники административного аппарата самоуправления и некоторые бойцы и командиры бригады Каминского.

Летом 1944 года, когда бригада Каминского находилась на территории Белоруссии, Гиммлер лично выразил ее командиру свою благодарность за участие в боях против партизан. Каминскому был присвоен чин бригаденфюрера СС и генерал-майора войск СС, а его подчиненные составили 29-ю гренадерскую дивизию войск СС (русская № I).^[157]

В это время газета «Боевой путь» в статье «Наш комбриг», посвященной 45-летию Каминского, писала, что «Б. В. Каминский подхватил и довел до конца идею К. П. Воскобойника о создании Российской национальной партии… Дружными усилиями разработаны Манифест, Программа и устав партии, отражающие чаяния широчайших масс русского народа как по эту, так и по ту сторону фронта».^[158]

Интерес к детищу Воскобойника и Каминского проявили активисты Национально-трудового союза нового поколения (НТСНП). Члены этой организации стали играть заметную роль в «партийном строительстве» НСПР. В их числе был, в частности, Г. Е. Хомутов, создавший в Локотьском округе молодежную организацию. НТСНП считал себя той политической силой, которая сможет в условиях этой войны играть роль некой «третьей силы» в борьбе между нацизмом и коммунизмом. Эта политическая организация возникла в 1929 году в результате объединения Национального союза русской молодежи в Болгарии и Союза русской национальной молодежи в Югославии. За предвоенные годы она несколько раз меняла свое название, пока, с 1936 года, не стала именоваться НТСНП.

Союз в своей деятельности изначально ориентировался на эмигрантскую молодежь, его отделения появились в тех городах Европы, где концентрировалась эмиграция.

В качестве альтернативы коммунистической идеологии России предлагалась новая идея — национально-трудовой солидаризм, в котором нация определялась как корпоративная общность с единой культурой, единым государством и экономическими интересами. НТС отвергал любые формы федерализма и политического либерализма. Фактически солидаристы пытались создать русский вариант германского национал-социализма. Их симпатии к Гитлеру оттолкнули от союза значительную часть русской эмиграции. Членов НТС за желание всячески подражать нацистам даже называли «нацмальчиками».^[159]

Многие члены НТС занимали ответственные должности в различных немецких учреждениях: в министерстве пропаганды, в министерстве Восточных территорий и в учебных лагерях, где готовились антисоветские воинские формирования. Так, например, известный солидарист А. С. Казанцев работал в отделе пропаганды Верховного командования вермахта.^[160]

Немало активистов этой организации уже осенью 1941 года оказалось в оккупированных районах России. Практически все они стремились занять какие-либо посты в «новой русской администрации», а также в разведывательных, контрразведывательных и карательных органах немецких оккупационных служб. Так, в Смоленске эмигранты играли заметную роль в жизни города и округа. На территории области к концу 1941 года находилось более ста активных членов этой партии, прибывших из-за рубежа.^[161] Николай Алферчик работал начальником 2-го (секретно-политического) отдела окружной полиции. В его функции входила координация действий карательных отрядов. Также в полиции служили Дмитрий Каменецкий и Кирилл Калякин. Владимир Гацкевич являлся одним из создателей газеты «Новый путь», а Вячеслав Пелипец работал здесь переводчиком. Некоторые члены НТС устроились в различные нацистские оккупационные органы. Так, Юрий Герцог был личным секретарем руководителя зрелищных предприятий Смоленска при отделе немецкой пропаганды. Георгий Гандзюк являлся заместителем начальника города Меньшагина.

Прибытие в Смоленск руководства НТС — Околовича, Гандзюка, Брандта и других сделало его центром деятельности этого союза на всей территории центрального направления армейской группы немецких войск, куда входили Белоруссия, Смоленская, Воронежская, Орловская и Курская области. Конечной целью своей деятельности НТС провозгласил ликвидацию советской власти путем вооруженной борьбы и установления на территории СССР так называемой «национальной власти». Все они занимались активной пропагандой своих идей. Для этого организовывались встречи по обсуждению энтээсовской литературы. На них эмиссары НТС проводили активную работу по вовлечению в партию новых членов. Эти собрания вызывали большой скепсис и подозрение как со стороны русского населения, так и немецких специальных служб. Большинство мирных жителей воспринимали их как провокацию, а немцы не могли допустить того, что хоть что-то проходит без их ведома.

По окончании собраний присутствовавшие пели гимн, в котором были слова: «Города вдали и огни вдали, дивный город вдали — Москва. Светлый час уж бьет, красный враг падет. Будет снова Россия жива».

В Пскове представителем НТС являлся К. А. Кирий. Он стремился вовлечь в организацию в первую очередь представителей интеллигенции. Им активно распространялась различная программная литература. К деятельности НТС проявило большой интерес немалое количество сотрудников «новой русской администрации», в том числе и бывший «шеф Новгородского гестапо» Б. А. Филистинский.^[162]

Зная, что члены НТС являются убежденными противниками советской власти, нацисты активно привлекали их к работе в своих спецслужбах. Так, около двухсот членов этой организации служили в зондеркоманде «Р» под командованием известного немецкого разведчика Б. Смысловского.^[163]

В специальном лагере «Сантйехен» проходила подготовка руководителей-диверсантов повстанческого движения для борьбы с советской властью в тыловых районах Советского Союза. Там изучались партизанское дело, оружие, организация террористических актов.^[164]

В мае 1945 года были перечеркнуты все надежды энтээсовцев на изменение политического режима в России при помощи иностранного военного вмешательства. Но в отличие от других организаций, боровшихся с советским строем в годы Второй мировой войны, Народно-трудовой союз (так он стал называться после войны) нашел свое место в новых условиях. Переориентировавшись на бывших союзников СССР по антигитлеровской коалиции и в первую очередь на США, НТС сумел сохранить свои кадры и организационные структуры и продолжил политическую деятельность.

В целом, все антикоммунистические и националистические движения на оккупированной территории России находились под жестким контролем немецких спецслужб. Так, в Смоленске информацию о всех сторонах общественной жизни города и района собирала «Абверкоманда-303». Некоторые «партии» изначально создавались по инициативе различных германских служб.

Русская трудовая народная партия (РТНП) была создана в сентябре 1941 года в лагере для военнопленных офицеров Красной армии в Хаммельбурге. С немецкой стороны «партия» курировалась офицером абвера капитаном фон Зиверсом и зондерфюрером Кохом.

В ноябре 1941 года начальником военного отдела РТНП генерал-майором Ф. И. Трухиным было подготовлено «Положение о военном отделе РТНП». В нем говорилось, что основной целью данной организации являются борьба с остатками коммунизма и скорейший военный разгром СССР для того, чтобы начать «строительство Новой России».

Трухин понимал полную зависимость РТНП от нацистов, поэтому в документе специально оговаривалось: «План работы воєнного отдела поквартально составляется его начальником и утверждается немецким командованием через президиум партии…»^[165]

Авторитет РТНП в глазах германского командования ее активисты предлагали повышать следующими способами:

«1. По ускорению разложения Красной армии и ее разгрома целесообразно выбросить в ее тыл отдельные группы из военнопленных для проведения политработы, диверсионных актов на железных дорогах, складах, нападений на штабы и пр. с целью нарушения подвоза и управления.

2. Необходимо всеми мерами усилить воинские части германской армии, ведущие войну на Восточном фронте; для этого целесообразно было бы приступить к формированию частей и соединений всех родов войск из военнопленных. Эти формирования использовать для смены германских соединений, находящихся во Франции, Бельгии, Голландии или на Балканах. Сменные соединения усилят Восточный фронт. Получив закалку и проведя курс боевой подготовки параллельно с несением службы, русские части и соединения с апреля 1942 года могут быть использованы по решению германского командования или для борьбы с англичанами в Африке и Азии, или для ведения боевых действий против Красной армии, если к этому времени она не будет разбита».^[166]

Эти предложения убедительно свидетельствуют о полном контроле над этой «партией» со стороны лагерного начальства, в первую очередь разведотдела и гестапо. К середине 1942 года в ней значилось 120 человек. Некоторые ее члены впоследствии заняли ответственные посты в Комитете освобождения народов России генерала Власова.

Политический центр борьбы с большевизмом (ПЦБ) был создан в июле 1942 года в городе Веймар под контролем VI управления РСХА (служба внешней разведки Главного управления имперской безопасности). Костяк этой организации составили пленные советские офицеры. Официально ее основателем выступил бывший командир 102-й стрелковой дивизии И. Г. Бессонов.

Еще в апреле 1942 года он вступил в переговоры с представителями нацистских спецслужб, предложив начать формирование из числа военнопленных специальных подразделений для борьбы с партизанами. Однако немцы предложили несколько другое: проведение борьбы с советской властью путем подготовки вооруженных групп и заброски их в тыловые районы Советского Союза для организации там повстанческих отрядов.

Антисоветское вооруженное восстание планировалось поднять в районе от Северной Двины до Енисея и от Крайнего Севера до Транссибирской магистрали. Отряды ПЦБ должны были захватывать лагеря, освобождать и вооружать отряды заключенных и ссыльных и двигаться в южном направлении, расширяя район действий.

Одновременно разрабатывалась политическая программа центра. В ней отмечалось, что в будущей России тяжелая промышленность, транспорт, почта и телеграф будут находиться в руках государства. Колхозы предполагалось ликвидировать при введении частной собственности на землю. После свержения советской власти до окончания всех боевых действий планировалось введение военной диктатуры, осуществляемой руководителями «Освободительных сил», а затем проведение всеобщих выборов.^[167]

В июне 1943 года Бессонов и ряд его ближайших соратников были арестованы гестапо якобы за антинемецкую деятельность. Некоторые из них были вскоре освобождены. Сам Бессонов находился в качестве привилегированного заключенного в концлагере «Заксенхаузен», где занимался разработкой различных планов борьбы с партизанами. 15 мая 1945 года из американской зоны оккупации Германии он был передан советским властям.^[168]

Боевой союз русских националистов (БСРН) был создан осенью 1941 года из числа военнопленных солдат и офицеров РККА. Программные положения союза были следующими:

1. Будущая Россия должна стать мононациональным государством. Украине, Белоруссии, Прибалтике и Закавказью будет предоставлено право на самоопределение под протекторатом Великой Германии.

2. Власть в России должна принадлежать правителю, назначенному Гитлером.

3. Для законодательной власти будет избираться государственный совет, который должен утверждаться правителем. Он же назначает министров.

4. Колхозы упраздняются, а вся земля, им принадлежащая, передается в частную собственность.

5. В области торговли поощряется частная инициатива. Мелкая промышленность передается частному капиталу, средняя — будет находиться в руках акционеров, а крупная подлежит ликвидации, поскольку Россия должна быть аграрной страной.

6. Религия отделяется от государства и от школы, но поддерживается правительством.

7. Образование в стране сохраняется только начальное.

Членами Союза могли быть только мужчины, достигшие 18 лет, всех национальностей, за исключением евреев.

БСРН под руководством германского командования проводил работу по формированию специальных воинских подразделений для борьбы с партизанами, для несения охранной службы в тылу немецких войск, а также принял активное участие в работе немецких разведывательных школ по подготовке и заброске разведывательно-диверсионных групп на территорию Советского Союза.

В 1942 году в Берлине была создана Национальная организация русской молодежи. Ее координатором стал сын белого эмигранта, проживавший до этого в Югославии, Георгий Львович Лукин. Подросткам из числа детей эмигрантов объявлялось, что они в будущем займут различные руководящие посты в «Новой России».^[169]

28 февраля 1943 года радиостанция «Лахти» сообщила об образовании в Смоленске Русского комитета и передала за подписью председателя комитета генерал-лейтенанта Власова и секретаря комитета генерал-майора Малышкина обращение «К бойцам, командирам Красной Армии, ко всему русскому народу и другим народам Советского Союза».

Это воззвание во многих миллионах экземпляров очень быстро было распространено по оккупированным районам, разбросано с самолетов над передовыми частями РККА и в советском тылу.

Русский комитет изложил свою программу в тринадцати пунктах. Из них основными являлись следующие: ликвидация принудительного труда и обеспечение рабочему действительного права на труд, создающий его материальное благосостояние; ликвидация колхозов и планомерная передача земли в частную собственность крестьянам; восстановление торговли, ремесла, кустарного производства; предоставление интеллигенции возможности свободно творить на благо своего народа; уничтожение режима террора и насилия, введение действительной свободы религии, совести, слова, собраний, печати. Гарантия неприкосновенности личности и жилища; освобождение политических узников большевизма и возвращение из тюрем и лагерей на родину всех, подвергшихся репрессиям за борьбу против большевизма; восстановление разрушенных во время войны городов и сел за счет государства; обеспечение прожиточного минимума инвалидам войны и их семьям.^[170]

В конце своего обращения Русский комитет призвал всех бойцов и командиров Красной армии и всех русских людей переходить на сторону действующей на стороне Германии Русской освободительной армии. При этом каждому перешедшему на сторону «борцов против большевизма» гарантировалась жизнь «вне зависимости от его прошлой деятельности и занимаемой должности».

Характерно, что до опубликования «обращения» от лица Русского комитета, то есть до 28 февраля 1943 года, ни одной из радиостанций противника, проводящих антисоветские передачи на русском языке, ориентированных на тыловые районы Советского Союза («Висла» — Варшава, «Голос народа», «Старая гвардия Ленина» — Германия, «Лахти» — Финляндия, «Бухарест» — Румыния, «Метрополь» — Югославия и др.), ничего не сообщалось об организованном «русском освободительном движении» и о том, что генерал Власов находится в немецком плену.

Из того же обращения следовало, что Русский комитет в Смоленске состоит главным образом из бывших офицеров РККА.

Анализируя воззвание Русского комитета, смоленская газета «Новый путь» писала в своей передовой статье 6 мая 1943 года: «Сейчас мы, мирное население освобожденных областей, ведем беспощадную борьбу против большевизма, засевая поля, открывая магазины, приступая к ремеслам, службе в учреждениях. Мы таким образом включаемся в тотальную борьбу против иудо-большевистской банды и тем создаем новую жизнь».

Но появившиеся на страницах коллаборационистской прессы рассуждения о «славном будущем Новой России, свободной и сильной» вызвали резкое неприятие со стороны нацистского руководства. Появился приказ: «Воззвание Смоленского Комитета предназначено только для сбрасывания на территории противника! Распространение его по эту сторону фронта строжайше воспрещено!»

Практически одновременно со Смоленским в начале 1943 года в Пскове начал свою работу так называемый Русский национальный комитет (в некоторых документах — Русский комитет. — Б. К). В него вошли все наиболее заметные коллаборационисты и «новые предприниматели» (то есть торговцы. — Б. К) города и района. Свою деятельность они попытались развернуть на всей оккупированной территории Северо-Запада РСФСР. Ее возглавлял журналист выходившей в Пскове газеты «За Родину» Г. Я. Хроменко. От призывов к содействию всем мероприятиям немцев «комитетчики» перешли к попыткам создания «русских антибольшевистских сил». Было заявлено, что основными задачами РНК являются:

1) оказание помощи немецким войскам в разгроме Красной армии;

2) вовлечение в состав комитета молодежи и интеллигенции как основного резерва РОА;

3) подготовка местных административных кадров будущего русского правительства, которое придет к власти после победы над большевиками;

4) выявление лиц, тормозящих деятельность Русского комитета, и изоляция их при помощи германского командования.

С целью вовлечения в комитет новых участников инициативная группа опубликовала в коллаборационистской газете «За Родину» воззвание «Вечевой колокол зовет», в котором содержался призыв к населению вступать в ряды Русского национального комитета и оказывать всемерную помощь, как моральную, так и материальную, немецким захватчикам в построении «Новой России».^[171]

Эта организация (как, впрочем, и все подобные) возникла по инициативе нацистов. Как показал на допросе в НКГБ бывший бургомистр Пскова Черепенькин, его пригласили в отдел немецкой пропаганды, где немецкий чиновник приказал ему выделить из аппарата Псковского городского управления десять человек, которые должны были периодически, раз в неделю, посещать особые собрания, обсуждающие вопросы политического характера.^[172]

По возвращении из отдела пропаганды бургомистр выбрал десять человек, включая и самого себя, для создания «инициативной группы по организации русского национального движения». На первом собрании, на котором присутствовало около пятидесяти человек, Хроменко объявил: «Сейчас обсуждается вопрос о создании русского правительства. В Смоленске уже создан такой комитет во главе с генералом Власовым. Мы должны создать такой же для решения в Пскове различных государственных дел». Все записавшиеся в РНК сразу же прикреплялись к различным учреждениям и мастерским для проведения там пропагандистской работы. В течение следующих двух недель немецким отделом пропаганды было проведено пять аналогичных собраний.

Особых требований к людям, изъявившим желание стать членами этой организации, не предъявлялось. Вся процедура приема ограничивалась записью у Хроменко кратких биографических данных. Официально членские взносы не собирались, но, как уже указывалось, все «комитетчики» активно участвовали в различных мероприятиях оккупационных властей, в том числе и по сбору пожертвований на различные нужды.

Весной 1943 года члены РНК обратились к германскому правительству и лично Адольфу Гитлеру с просьбой о создании на оккупированной территории России единого русского правительства с одновременной мобилизацией в РОА всех совершеннолетних мужчин, способных нести военную службу. Одновременно с этим Черепенькин через русскоязычную газету «Новое слово», выходившую в Берлине, обратился с призывом к русским эмигрантам, проживающим в Европе, возвращаться на родину и помогать создавать здесь новое государство «без советов и коммунистов».

В мае 1943 года активисты РНК выехали в трехнедельную экскурсию по территории Германии. Они посетили следующие города: Берлин, Галле, Герлиц, Зальцбург и Дрезден. В них проходили встречи с ответственными работниками отделов пропаганды, бургомистрами городов и гауляйтерами. В своих приветственных речах псковские коллаборационисты говорили о своей преданности Третьему рейху, идеям национал-социализма и лично фюреру «Великой Германии» Адольфу Гитлеру. Кроме этого, в этих выступлениях раздавались призывы к представителям немецких властей как можно быстрее признать Русский национальный комитет как организующий фактор борьбы против большевизма.^[173] На обратном пути участники экскурсии пожелали встретиться с генералом Власовым. Такая встреча для них была организована. Власов призвал членов РНК к активной борьбе против большевизма и всесторонней помощи немцам.^[174]

До конца лета 1943 года немецким отделом пропаганды было организовано еще несколько собраний РНК. На них в основном заслушивались доклады о положении дел на фронтах и объяснялись причины «временных» неудач германской армии. Идея создания «антибольшевистского правительства» в Пскове, видимо, не нашла сочувствия в Германии и поэтому больше на этих собраниях не обсуждалась. В августе 1943 года по приказу германского командования Черепенькин был снят с должности городского головы и после этого работа РНК замерла.

Такое положение в «партийном строительстве» сохранялось до конца 1944 года, когда войска СССР и его союзников вплотную подошли к границам Германии. В условиях надвигающегося краха Третьего рейха все средства были хороши. Значительное количество лиц, сотрудничавших с немецкими оккупантами на временно оккупированной территории России, к этому времени перебрались на территорию рейха. В ноябре 1944 года в Прагу (как в последний крупный славянский город, находившийся под контролем нацистов) из Берлина был перевезен так называемый «Комитет освобождения народов России», призвавший граждан СССР бороться с «плутократами Англии и США и кликой Сталина».

1 марта 1945 года с Власовым встретился Геббельс. Власов заявил ему, что «Россия может быть спасена, только если она освободится от большевистской идеологии и усвоит себе идеологию подобную той, которую имеет немецкий народ при национал-социализме». За два месяца до окончания войны руководитель немецкой пропагандистской машины с огорчением отметил в своем дневнике: «Мы бы достигли очень многого в своей восточной политике, если бы мы уже В 1941 и 1942 годах действовали на тех основаниях, которые отстаивал Власов».^[175]

Готовность Геббельса согласиться с утверждением Власова проявилась только тогда, когда дни нацизма в Германии были уже сочтены.

Никакая конструктивная оппозиция сталинскому режиму, даже национал-социалистическая, как этого хотел Власов, нацистскому руководству не требовалась. В их планах любая российская государственность исключалась. Так называемая «третья сила», якобы боровшаяся во время Второй мировой войны за национальное возрождение России, находилась под полным контролем немецкой разведки и пропаганды.

Глава шестая Айн, цвай, полицай

Вспомогательная полиция — «стража порядка», «служба порядка» или «организация самозащиты» — занималась наведением внешнего порядка, надзором за выполнением различных запрещений, ограничений и приказов, слежкой за антинемецкими элементами, участвовала в борьбе против партизан, в проведении репрессий и погромов. Немецко-фашистские захватчики отлично осознавали, что только при активном взаимодействии с людьми, вставшими на путь измены родине, можно максимально использовать потенциал оккупированных территорий.

На Северо-Западе РСФСР германские вооруженные силы начали создавать «службу порядка» уже в августе 1941 года. В ее задачи, как следовало из устава службы, входило «поддержание общественного порядка и безопасности среди местного населения, содействие [оккупантам] при выполнении уголовно-полицейских поручений, в особенности информирование СД и полиции безопасности о всех фактах противогосударственной деятельности».

Городское полицейское управление имело следующие отделения: паспортное, уголовно-следственное, политическое, охраны порядка, пожарное. В городах, имеющих районное деление, городскому полицейскому управлению подчинялись районные полицейские управления. Последним подчинялись полицейские участки, имеющие в своем составе квартальных полицейских. Полицейские функции возлагались также на домоуправов, комендантов домов или домовых уполномоченных. Так, в Смоленске домовые уполномоченные выполняли следующие обязанности: сбор квартплаты, наблюдение за приходом и уходом квартиросъемщиков, за выявлением новых лиц в квартирах, за пропиской жильцов, сбор и сдача властям советских листовок, сброшенных с самолетов.

Кроме чисто контрольных функций полицаи (так сразу же стало называть представителей «службы порядка» мирное население) были обязаны оказывать содействие старостам и волостным старшинам в доставке, расклейке и распространении немецких приказов, листовок, газет и плакатов.^[176]

Для выполнения отдельных полицейских функций в принудительном порядке привлекались и мирные жители, не состоящие на постоянной службе в полиции. Так, например, велосипедисты мобилизовывались для сбора листовок, сброшенных с советских самолетов. Сельские жители привлекались для охраны железнодорожных путей и других объектов.

Численность вспомогательной полиции определялась в размере одного процента от жителей данного населенного пункта, а в небольших селах и деревнях — по усмотрению немецких властей.

Изначально представители «службы порядка» не имели права носить оружие (вооружались деревянными палками), форму (знаком отличия была повязка на рукаве) и производить аресты без санкции германских властей. На все просьбы о их вооружении они получали от немцев категорические отказы.^[177]

В различных регионах оккупированной вермахтом России полицейские подразделения формировались по-разному. Были города, например Локоть, где они создавались по инициативе местного населения. Но в большинстве случаев их образование было связано с деятельностью нацистов. Так, в Старой Руссе немецкий комендант города Мосбах предложил бургомистру Невскому «подобрать на должность начальника городской полиции надежного человека не только в политическом отношении, но и нерусской национальности, например из латышей или эстонцев».^[178] Последнее было вызвано тем, что «русский стал бы сводить счеты со своими недругами».

Было решено использовать для этой работы местного эстонца Александра Карловича Кютта. Арестованный в 1949 году советскими органами государственной безопасности, он так описал процесс вербовки его в полицию: «При беседе интересовались моими политическими убеждениями, национальностью, моим отношением к немцам. Я говорил, что к советской власти и большевикам отношусь враждебно, что я, будучи эстонцем, советской властью притеснялся и к приходу немцев отношусь как к освобождению.

После этого Мосбах вручил мне анкету, которую я должен был заполнить и заверить двумя поручителями, пострадавшими от советской власти. Кроме этого, я должен был написать подробную автобиографию».

После предъявления анкеты, заверенной двумя поручителями, каждый поступавший на службу в полицию давал специальную подписку: обязательство честно служить фашистской Германии и бороться против советской власти.

Кютт и его помощники составили два списка: один — на евреев и другой, общий список, в котором значилось более ста человек политически неблагонадежных, — для немцев.

Старорусская уездная полиция строилась следующим образом: при каждом волостном правлении был урядник, во всех деревнях, входивших в волость, было по одному полицейскому. Урядникам назначался оклад в размере 300 рублей в месяц, а рядовые полицейские, работая бесплатно, пользовались большими льготами у немецких властей. В частности, с них не брали никаких налогов, им выдавалась лучшая земля, вместе со старостами они являлись фактическими хозяевами в своих деревнях.

К концу декабря 1941 года в аппарате уездной полиции работало около шестидесяти-семидесяти урядников и полицейских.^[179]

Во главе полицейской службы соседнего со Старой Руссой Новгорода был поставлен Никита Яковлевич Расторгуев, до революции служивший полицейским в Санкт-Петербурге. Задержанный советскими органами государственной безопасности, на допросе 16 ноября 1947 года он показал: «Отправившись в городскую управу, я предложил свои услуги для работы там. Тут же я предъявил им свою справку о том, что я был при советской власти репрессирован, осужден и отбывал наказание на 10 лет. Заявил, что я был обижен советской властью. Меня тут же назначили начальником охраны города Новгорода, передав мне в мое непосредственное подчинение 10 человек полицейских».^[180]

К октябрю 1941 года оккупантам стало очевидно, что собственными силами осуществлять тотальный контроль за населением, эффективно бороться с силами сопротивления они не в состоянии. В начале ноября 1941 года в горуправе состоялось собрание, на котором выступил с речью немецкий городской комендант и предложил реорганизовать полицию, подчинив ее непосредственно оккупационным властям. После этого собрания немецкой комендатурой всем полицейским были выданы специальные удостоверения за подписью коменданта.

Полицейские должны были усилить несение службы по обеспечению безопасности германских войск, расположенных в городе, то есть вести борьбу с нежелательными немцам лицами. Для этой цели Расторгуев получил девять боевых винтовок. Горуправа стала постоянно охраняться, а всех полицейских вооружили наганами. На рукаве они обязательно носили повязки с надписью «полицейский».

В новые функции «охраны города» вошли следующие: несение охраны города и поддержание порядка, установленного немцами, аресты коммунистов и советского актива, обыски на квартирах, изъятие у населения продовольствия, вещей и ценностей.

Сразу по назначении на должность начальника полиции Расторгуев приступил к созданию полицейского аппарата. Им были подобраны 20 человек полицейских и штат тюрьмы. Начальником тюрьмы был назначен Барташевич, до августа 1941 года отбывавший наказание на торфоразработках около Новгорода. Первое время полиция располагалась в подвалах городской управы, а потом переехала в Дом культуры, и там же была образована тюрьма. В тюрьме находились арестованные советские граждане — бывшие партийцы и советский актив, кроме того, там сидели люди, уличенные в воровстве, а также отказывавшиеся работать на немцев. Начальник полиции имел право выдавать санкции на обыск и арест, и без них никого нельзя было арестовывать и отправлять в тюрьму. При допросах полицейские систематически применяли физическую силу и избивали арестованных.

Будучи допрошенной в качестве свидетеля о преступной деятельности своего мужа, второго бургомистра Новгорода Морозова, убитого испанским солдатом в ноябре 1941 года, Раиса Морозова 15 ноября 1947 года показала: «В октябре 1941 года, числа 11–12, Расторгуев пришел к нам на квартиру и говорит: «Нужно организовать арест Силантьева Василия». На второй день после этого Силантьев был арестован и в деревне Григорово расстрелян. Кроме того, Расторгуев при немцах был резко антисоветски настроен. Он заявлял, что, наконец, он дожил до времени, когда можно жить по-настоящему и есть возможность лично, собственными руками отомстить большевикам-паразитам. Мне также известно, что он обирал советских граждан и их вещи обращал в личное пользование».^[181]

Первым помощником Расторгуева являлся Иван Сергеевич Обтемперанский. Он сам пришел в городскую управу, где отрекомендовался как бывший штабс-капитан, имеющий награды (георгиевское золотое оружие и офицерские ордена), а также высшее образование. В подтверждение этих слов им были предъявлены дореволюционные фотографии. «И я, — сказал он, — очень хочу устроиться на службу в полицию для более активной борьбы с большевиками и их пособниками».

Полицейские работали в тесном сотрудничестве с гестапо. Русским сотрудником гестапо с сентября 1941 года стал Борис Филистинский. Предполагалось, что все лица, заподозренные в связях с советским подпольем, относятся к ведению только тайной государственной полиции рейха. При выявлении полицейскими таких людей о них докладывалось Филистинскому. Последний выделял нескольких вооруженных немецких солдат, и люди, выражавшие недовольство нацистским оккупационным режимом, арестовывались и доставлялись в немецкую комендатуру для разбирательства. Многие арестованные после этого бесследно исчезали.

Наибольшее рвение в борьбе с просоветскими настроениями проявлял Обтемперанский. Выступая перед полицейскими и дворниками, он неоднократно говорил о том, что «нужно активизировать выявление коммунистов и передавать их на расправу немцам. Нечего их жалеть».

Рядовых полицейских мог принимать на работу как городской голова, так и представитель гестапо. Брали только тех, кто мог доказать, что у него есть причины ненавидеть советскую власть: был репрессирован, пострадал после революции или во время коллективизации и т. п.

Полиция, получая указания от немецкой комендатуры или Филистинского, занималась не только арестами советско-партийного актива и лиц еврейской национальности, но и конфискацией вещей, оставшихся без хозяев в городе. Собирались они на одном складе, после чего распределялись между сотрудниками управы и полицейскими. Частично вещи отправляли в Германию.

В сентябре 1941 года в городе начались восстановительные работы. Они были направлены в первую очередь на обустройство германских частей. Кроме этого, к первоочередным объектам были отнесены тюрьма и Софийский собор. Работы эти проводились силами советских граждан, насильно согнанных полицейскими. Использовались здесь также и арестованные.

Полиция в Новгороде делилась на городскую, состоящую из семи участков во главе с участковыми «стражами порядка», и на районную, в которую входило два участка: Панковский и Ракомский. На этих участках было по два-три полицейских во главе с начальником. Вначале они подчинялись начальнику полиции, а затем непосредственно немецкой полицейской комендатуре.

В самом городе русская полиция функционировала только на Софийской стороне. На Торговую сторону их деятельность не распространялась, так как она полностью находилась в управлении немцев. Во главе каждого участка стояли участковый полицейский и надзиратель, который имел в своем ведении контору с вывеской и штат дворников, обычно три-четыре человека. За свое официальное сотрудничество с полицией дворники получали жалованье. Предполагалось, что они смогут оперативно выявлять лиц без документов или людей, заподозренных в связях с подпольем или партизанами.

Немалое содействие полиции оказывали добровольные помощники из числа обывателей. Многие из них, обиженные советской властью или желавшие выслужиться перед оккупантами, добровольно приходили в городскую управу, гестапо или полицию и доносили на членов ВКП(б) и комсомола, не успевших эвакуироваться, а также на лиц еврейской национальности.

Все полицейские ежедневно в девять часов являлись на доклад к начальнику полиции и сообщали о всех происшествиях на их участках за ночь. Тот давал им указания, полученные от немецкой комендатуры. После получения информации о положении в городе начальник полиции отчитывался перед немецким военным комендантом.

Номинально считалось, что полиция находится в двойном подчинении: как член управы Расторгуев подчинялся городскому голове, а как начальник полиции — военному коменданту. Но на практике реальная власть была лишь в руках германских оккупационных служб. Так, пропуски на право круглосуточного хождения по городу сами полицейские и члены управы получали в немецкой комендатуре.^[182]

Всего в новгородской городской полиции к ноябрю 1941 года числилось свыше тридцати человек.

В сельской местности, удаленной от линии фронта, представители русской коллаборационистской администрации пользовались бблыиими правами, чем в городе. Они обеспечивали порядок, собирали налоги, выступали посредниками между гражданским населением и немецкими оккупационными службами. Так, в Новгородском районе для свободного передвижения между деревнями требовалось наличие справки, подписанной старостой или полицейским. За единовременный пропуск взималась плата три рубля советскими деньгами.^[183]

Места заключения создавались в самих деревнях. Повсеместно они получили название «бункер». В бункеры забирались люди за невыполнение распоряжений немецкой и русской администраций, за грубое обращение со старостой, за несвоевременную поставку продуктов.^[184]

Так, в приказе № 185 по Локотьскому управлению от 23 июня 1942 года говорилось о том, что при распределении бывшего колхозного имущества его должны отдавать «в первую очередь… работникам полиции, раскулаченным, пострадавшим от партизан, сотрудникам (управы)…».^[185]

Несмотря на все эти льготы, не во всех сельских районах оккупантам удалось оперативно создать полицейскую службу. Иногда вербовка в полицию проводилась обманными путями. В некоторых населенных пунктах к несению охраны привлекались все крестьяне по очереди. Через некоторое время «добровольной охране» давались одна-две винтовки на населенный пункт, как говорилось, «для порядка».

Постепенно «временных» полицейских делали постоянными. Иногда их внезапно забирали для участия в различных акциях: облавах на партизан, расстрелах евреев и коммунистов. Расстрелы проходили публично. «Крещение кровью» подкреплялось продуктовыми пайками, самогоном, вещами, награбленными во время арестов.

Пленных красноармейцев принуждали вступать в полицию, угрожая отправкой в концлагеря и расстрелом.^[186]

Следует отметить, что практически везде оккупанты стремились переложить расходы на содержание полиции на мирных жителей. Так, командование группы армий «Центр» обязывало русскую администрацию в каждой деревне до пятидесяти семей иметь как минимум одного полицейского. Каждый полицейский получал рубль в месяц с каждого дома.^[187]

Руководство и контроль за деятельностью полицейских участков возлагались на городскую полицию. По указанию немецкого коменданта городская полиция должна была иметь: начальника, двух его заместителей — по политической части и по хозяйственным вопросам, следственный и паспортный отделы.

Предполагалось, что после двух-трех месяцев работы хорошо зарекомендовавшие себя полицейские будут отправлены учиться на специальные курсы по повышению квалификации. Наиболее крупный «центр по подготовке стражей порядка» действовал в Смоленске. Обучение в нем (в течение трех месяцев) проходили полицейские города и округа.

Кроме бывших уголовников среди полицейских были люди, пострадавшие во время коллективизации и репрессий 1937–1938 годов. Так, заместителем начальника полиции в Таганроге был бывший полковник царской армии Степанов, в Феодосии в полиции служил грузинский меньшевик Барамидзе, начальником полиции в Белгороде стал бывший инженер маслозавода Белых, пострадавший от советской власти в конце 1930-х годов.^[188]

Функции полиции были весьма разнообразны — от поддержания порядка на улицах и выявления уголовных преступников до борьбы с «подрывными элементами». На начальников участков возлагался систематический контроль за санитарным состоянием города, чистотой улиц, благоустройством дорог, фасадов домов, заборов и т. д. Но все-таки главная задача полиции заключалась в том, чтобы выявлять всех коммунистов, комсомольцев, активистов, просоветски настроенных людей и арестовывать их, вести беспощадную борьбу со всеми нарушителями режима, установленного немецким военным комендантом в городе и уезде, и обеспечивать условия, исключающие всякую возможность проникновения в расположение немецких войск партизан, советских разведчиков и других подозрительных оккупантам лиц.^[189]

В каждом населенном пункте немцы поручали сельскому старосте или бургомистру через полицейских составить два списка местных жителей. В первый список заносились лица, прибывшие после начала войны (беженцы, сезонные рабочие и т. п.). При этом туда вносились только те люди, которые имели исправные личные документы и за благонадежность которых бургомистр или его ближайшее окружение могли поручиться.

Выявленных среди пришлого населения командиров и красноармейцев, отставших от своих частей, партизан и их помощников, советских разведчиков и парашютистов немцы отправляли в лагеря военнопленных или расстреливали. Прочих людей, которые не вызывали у них доверия, оккупанты отправляли в лагеря.

Во втором списке полицией регистрировались постоянные жители данной местности. В него вносились только те лица, которые не вызывали у бургомистра и немецкой комендатуры каких-либо подозрений. Но были и исключения. Так, после взятия Севастополя всё оставшееся в городе гражданское население было объявлено военнопленными.

Жители, занесенные в списки, получали удостоверения личности сроком на два-три месяца, после чего удостоверение могло быть продлено только в том населенном пункте, где оно выдавалось. За несвоевременный обмен удостоверения виновные штрафовались. Удостоверения составлялись на русском и немецком языках, имели фотокарточку владельца и немецкую печать; вторая фотокарточка оставалась у бургомистра или у начальника полиции. В удостоверении отмечались внешние данные владельца: телосложение, рост, цвет волос, глаз, особые приметы.

На удостоверениях лиц, прибывших в данный пункт после начала войны, ставилась буква «F» («Fremdling») или русская буква «Ч» («Чужой»).

Вместо выдачи удостоверений иногда производилась вклейка в советский паспорт дополнительного листка с описанием примет владельца документа; эти данные также заверялись подписью коллаборационистского чиновника или немецкого офицера и печатью. В некоторых сельских местностях немецкие власти присваивали каждому жителю номер и обязывали носить на шее бирку с этим номером. При выезде из деревни на лошади этот же номер писался на дуге. Кроме того, список жителей с указанием присвоенных им номеров должен был быть вывешен на воротах каждого дома.

В городах вводились домовые книги и обязательная прописка вновь прибывающих. Повсеместно запрещалось предоставление кому бы то ни было ночлега без разрешения бургомистра. За нарушение накладывались денежные штрафы до 500 рублей. Чтобы выявить людей, поддерживающих связь с партизанскими отрядами и снабжающих их продовольствием, одеждой и т. п., немцы систематически проводили обыски и облавы. В тех районах, где партизаны действовали наиболее активно, подобные мероприятия проводились регулярно, каждый раз в иное время суток. В Пскове, например, летом 1943 года облавы проводились 10–12 раз в день.

Немецкая пропаганда всячески подчеркивала, что «уголовники-урки» являются лучшими друзьями большевиков, поэтому борьба с ними есть «выжигание каленым железом еще одного порочного пятна большевистского прошлого».^[190]

Полицейская служба также занималась и вопросами злоупотреблений в приобретении объектов недвижимости. В первые недели оккупации нашлись предприимчивые люди, которые решили, что заявления немцев о возрождении «Новой России без жидов и коммунистов», а также частной инициативы соответствуют действительности. Начался процесс «приватизации», в котором активное участие приняли сотрудники «новой русской администрации» и их ближайшее окружение. Через некоторое время встал вопрос о переделе собственности. К его решению были привлечены следователи полиции.

Так, всего за месяц (с 3 сентября до 11 октября 1941 года) городской управой города Старая Русса были проданы частным лицам городские строения, имеющие производственное значение, всего — 36 строений на общую сумму 18 тысяч 400 рублей. Строения продавались в большинстве случаев без осмотра и, соответственно, без составления технических расчетов, по приблизительной оценке работников управы. В результате этих действий некая госпожа Аксенова стала владелицей электростанции со всем оборудованием, а господин Васильев получил во владение гончарный завод.^[191]

Следственная комиссия, куда вошли представитель полиции и контролер городской управы, проверила правильность оценки двадцати пяти строений. Их осмотрели и установили действительную стоимость, с учетом размера износа и сохранности отдельных элементов зданий, по техническим нормам и ценникам 1932–1940 годов. При этом оказалось, что действительная стоимость этих объектов исчислялась в сумме 75 400 рублей.

Следствие установило случаи прямого злоупотребления со стороны должностных лиц, участвующих в совершении сделок. Выяснилось, что инженеры Дробницкий и Захаров произвели продажу городского имущества не по его действительной стоимости, а по приблизительной, явно заниженной. Все это стало возможным при активном участии городского головы Быкова, его заместителя Чурилова и завотделом снабжения Жуковского. Все они к началу этого разбирательства были освобождены от занимаемых должностей как не справившиеся с работой. Новоявленными капиталистами стали в большинстве случаев их родственники или друзья. Новый состав управы такое положение дел не устраивало.

По представлению полиции были признаны надлежащими аннулированию шесть сделок. 21 сделка оставлена в силе как неподдающаяся проверке из-за уничтожения объектов, по семи сделкам предлагалось потребовать доплату от покупателей по действительной стоимости незаконно приобретенных новыми русскими предпринимателями объектов.

Но заключение по этому делу было следующим: «Учитывая сложную обстановку военного времени, при которой протекала работа управы в первые месяцы после реорганизации, и принимая во внимание объяснение выше перечисленных работников о том, что они руководствовались стремлением предотвратить расхищение построек населением, полагаю нецелесообразным применять суровые меры взыскания. Оставляю данный вопрос на рассмотрение начальника округа. Вместе с тем нахожу, что, во всяком случае, материальный ущерб должен быть возмещен лицами, причинившими вред интересам города».^[192]

Голод и нехватка продовольствия порождали страшные преступления. Так, бывший начальник Ржевской городской полиции Анисим Мироньков на допросе показал, что в декабре 1942 года его вместе с бургомистром Ржева Кузьминым вызвали в СД. На совещании присутствовал военный комендант города, который указал главе полиции, что его подчиненные плохо ведут наблюдение за базаром: только что задержана женщина, которая похищала детей, убивала их, а мясо продавала.

Преступницу помог разоблачить четырнадцатилетний подросток: «Он ходил по базару. Там женщина продавала конфеты-леденцы в виде трубочки, которые назывались «бом-бом». 10 марок штука. Он собирался уже купить, а женщина говорит: «Пойдем, мальчик, ко мне домой. Там продам дешевле». Пошли.

Пришли в дом у аптеки. Поднялись на второй этаж. Женщина сразу закрыла дверь. В этом он почувствовал что-то неладное. Увидел под кроватью куски мяса. Начал кричать. Немецкие патрули услышали его крик. Ворвались в комнату. Женщина бежала, но ее поймали…».^[193]

После проведенного полицией расследования была задержана сообщница людоедки. Обеих женщин повесили на базаре. Казнь проводили заместитель начальника полиции И. М. Смирнов, который связывал преступницам руки веревкой, и начальник полиции А. Ф. Мироньков, который надевал петли. Кроме того, на экзекуции присутствовали бургомистр Кузьмин и представители немецкой комендатуры. Перед началом церемонии бургомистр произнес речь с призывом к населению выявлять лиц, подобных этих двум женщинам.

Разумеется, голод толкал людей на отчаянные поиски продовольствия. Но лишь окончательно потерявшие человеческий облик люди решались на людоедство.^[194]

К 1942 году оккупанты наладили поставку в полицейские участки различных бланков, отпечатанных в типографии. Это облегчало ведение их практической деятельности. Так, в бланке протокола допроса имелись следующие графы: фамилия, имя, отчество, национальность, пол, возраст, образование, партийность, отношение к воинской службе, репрессировался ли советской властью, словесный портрет, особые приметы.

Активизация партизанского движения заставила оккупантов искать новые формы организации полицейской службы, в первую очередь в деревнях. Весной 1942 года в центральных областях России публикуется «Положение о работе сельских дружин мира и порядка». В «дружину» призывали вступать всех мужчин старше восемнадцати лет, коренных жителей села. Основной целью данной организации было содействие тому, «чтобы каждая крестьянская семья добросовестно и с наилучшим результатом трудилась на своем земельном наделе, так как только упорный и разумный труд является основой благосостояния каждого семейства. Дружинники укрепляют в русских людях уверенность в будущем и сплачивают крестьян в их совместной работе под германским управлением».^[195]

Достичь этой цели, по мнению оккупантов, можно было, оказывая активное содействие «доблестной германской армии», борясь с «подлыми сторонниками сталинской колхозной системы» — партизанами, охраняя свои села от проникновения в них «жидо-большевистских агентов» и «осуществляя общественный контроль за тем, чтобы все распоряжения германского управления и местных гражданских властей выполнялись точно, добросовестно и к сроку».

В дружину не могли приниматься «пьяницы, лентяи, взяточники, а также члены и кандидаты коммунистической партии и комсомола».

Одной из основных задач, поставленных оккупационными властями перед русской полицией, была поголовная паспортизация населения. Военный комендант Старой Руссы указывал, что «путем проведения поголовной паспортизации и регистрации населения будут дополнительно выявлены нежелательные элементы немцам, а также это облегчит работу полиции и жандармерии по розыску подозрительных лиц — партизан и советских разведчиков».^[196]

В октябре 1942 года население Новгородского района получило от немцев годичные паспорта, называвшиеся временным удостоверением. Выдача проводилась согласно спискам, предоставляемым старостами деревень. Паспорта имели параллельные русские и немецкие тексты. Советские паспорта было приказано сдать. За выполнением этого приказа следили полицейские, и за его нарушение налагалось наказание в семь месяцев принудительных работ.

Начальники полицейских участков получили указание в кратчайшие сроки создать сеть доверительных людей, с помощью которых они должны были выявлять лиц, враждебно настроенных против немецких оккупантов. Для этой работы рекомендовалось привлекать родственников и знакомых.^[197]

В целом контроль за настроением населения и проведение различных пропагандистских акций осуществлялись немецкой администрацией по двум направлениям: через официальных служащих — полицейских, старост, агрономов, волостных старшин, учителей, сочувствующих им священнослужителей — и через тайных агентов-осведомителей. Последние официально не занимали никаких постов, и в их функции входил сбор информации о наличии и деятельности партизан и подпольщиков, а также «пропаганда шепотом».^[198]

Тайные агенты, становясь секретными сотрудниками полиции, давали специальную подписку о своей будущей работе. Текст ее гласил: «Я… даю подписку русской полиции в том, что я добровольно обязуюсь давать сведения, направленные против германского командования и русского самоуправления, хранить в строжайшем секрете военную тайну, нести ответственность по законам военного времени».^[199]

После выявления лиц, заподозренных в нелояльности нацистскому оккупационному режиму, полицейские производили их аресты и обыски и препровождали в жандармерию и военную комендатуру, предварительно проводя расследования по поступившим материалам. Для этих целей был создан следственный отдел горполиции. Комендатура и жандармерия, получив арестованного и материалы на него, решали его судьбу: его или расстреливали, или отправляли в лагерь, или освобождали.^[200]

О своей текущей работе руководство полиции ежедневно отчитывалось перед военной комендатурой, гестапо и бургомистром.

Гитлеровцы организовывали и другие вспомогательные полицейские силы под различными кодовыми названиями. На оккупированной территории Северного Кавказа существовали полицейские группы: «Гиви» (добровольная помощь), «Оди» (внутренняя служба), «Шума» (полицейские). Задача этих групп состояла в оказании содействия оккупационным органам. Группы «Гиви» следовали вместе с войсковыми частями, «Оди» использовались для охраны объектов на местах, «Шума» — для охраны хозяйственных объектов. Солдаты и офицеры вермахта не любили русских полицейских, чинили им всевозможные препятствия. Германское командование вынуждено было издать 8 февраля 1942 года специальный приказ, где указывалось: «Служащие регулярных германских вооруженных сил, виновные в проявлении несправедливых действий против «Гиви», «Оди» и «Шума», будут строго наказаны».^[201]

Все эти группы были небольшими по численности и носили временный характер. На службу сюда никто не шел, задачи, поставленные перед полицейскими, выполнялись плохо. Гитлеровцы были вынуждены эти подразделения распустить.

В 1943 году, в условиях коренного перелома в Великой Отечественной войне, нацисты решили создать новую форму организации полицейских служб на оккупированной территории России. Согласно «Особому постановлению по полицейскому делу» структура и организационная работа полиции теперь должны были строиться следующим образом:

К функциям волостной полиции было отнесено проведение в жизнь распоряжений районных начальников либо бургомистров, таких как взыскание установленных ими административных штрафов, надзор по делу регистрации и явки в волостях и пр. В ее личный состав входили один или два полицейских на каждую волость.

На городскую и сельскую стражу (службу охраны порядка) оккупанты возлагали следующие задачи: а) уголовно-полицейские — пресечение и преследование всех уголовных проступков, а также охрана производственных объектов и складов; б) государственно-полицейские — раскрытие и преследование всех действий и замыслов, направленных против германских интересов; в) по охране общественного порядка — надзор за дисциплиной дорожного и уличного движения, охрана от пожаров, охрана дорог и населенных пунктов от нападений партизан, обеспечение проведения в жизнь хозяйственных задач, надзор за содержанием в чистоте улиц; в пределах более крупных населенных пунктов — караульная служба; г) особые задачи — содействие войскам охранения либо непосредственная активная борьба против бандитов, воздушно-десантных войск и парашютистов под руководством местной комендатуры.

По мере расширения партизанского движения использование полицейских в борьбе с ними становилось все более неэффективным. Из-за участившихся случаев переходов на сторону участников сопротивления оккупантам и низкого боевого духа «полицаев» в 1943 году использовали в основном для проведения различных реквизиций у мирного населения. Так, 26 сотрудников солецкой гражданской полиции (Ленинградская область) за июль выполнили следующую работу: «Произведено санитарных обходов дворов и улиц — 2, изъято крупного рогатого скота от населения по распоряжению хозкомендатуры — 67 голов. Рассмотрено различных заявлений — 27, по мелким кражам, спорам об имуществе, подвергнуто аресту от 3 до 10 дней за кражи и драки 5 человек».^[203]

Оккупанты перекладывали на русских полицейских выполнение самой грязной работы, в частности насильственных реквизиций у мирного населения. На выражение протеста представители тыловых служб вермахта «невинно» и возмущенно отвечали: «Вам нечего обижаться на немцев. Мы ничего не берем, а если у вас что забирают, так это ваши же русские».^[204]

Городская полиция состояла из нескольких отделов с различными сферами деятельности. Так, во время оккупации города Орла в русскую полицию входило четыре отдела: отдел «А» курировал полицейские участки, полицию при театре, при ремесленных производствах, следил за санитарным состоянием в городе, наблюдал за ценами на рынках; в ведении отдела «Б» находились уголовные дела, проверка политической благонадежности. Он вел следствия по делам о растратах городскими служащими или рабочими; паспортно-адресный стол носил название «Отдел «В»». К области его работы относились составление списков жителей, выдача временных удостоверений личности, свидетельств о поведении, паспортизация, контроль за приезжими и иногородними; отдел «Г» занимался вопросами пожарной охраны.^[205]

Каждый день полицмейстер подавал рапорт о проделанной работе в военную комендатуру, гестапо и бургомистру. Так, например, согласно отчету за 15 февраля 1942 года, городская полиция Орла проделала следующую работу:

«1. Отправлено на трудовые работы 527 мужчин и 1010 женщин.

2. Выявление безработных мужчин и женщин и вручение повесток на штрафы за невыход на работы по снегоочистке.

3. Производился учет и регистрация телег и экипажей на колесах.

4. Общее наблюдение за соответствующим содержанием в чистоте улиц и домов.

5. Наблюдение за вывозкой мусора и разных нечистот с берега реки Оки.

6. Разбор жалоб граждан г. Орла по имущественнобытовым вопросам.

7. Производилось дознание по делу Евсеева, обвиняемого в выписке заведомо неверных нарядов на работы в магазины №№ 1 и 2. По делу допрошены свидетели — Романов М. А., проживающий по Георгиевской улице, д. 43, и Савин И. В., проживающий по Ширококузнечной улице, д. 26.

8. Направлены в комендатуру 6 женщин, уклоняющихся от работ по снегоочистке.

9. Обычная утренняя регистрация работающих по снегоочистке.

По распоряжению нацистов в полицейские органы в 1943 году принимались «в политическом смысле надежные добровольцы из числа мужчин коренного местного населения либо из числа отпущенных военнопленных». Набирались по возможности более молодые и холостые мужчины не моложе семнадцати лет. Практически во всех положениях о приеме на службу в полицию говорилось о том, что «бывшие комсомольцы и члены коммунистической партии не могут с оружием в руках защищать Россию в рядах русской полиции».

При вовлечении в полицейские формирования делалась ставка на тех людей, которые на протяжении длительного времени демонстрировали свою лояльность к немцам. Так, в характеристике, данной старшиной деревни Соловьевым гражданину Мечтанову, поступающему на работу в полицию, писалось: «Мечтанов Алексей, бывший военнопленный, два года работал кучером в немецкой части, нареканий не имел, в порочащих связях не замечен, и поэтому считаю, что может работать в Болотовской жандармерии, и любое поручение им будет выполнено».^[207]

Полицейские формирования действовали на протяжении всего времени оккупации западных районов нашей страны. Их функции были весьма разноплановыми, но основой их деятельности являлась активная помощь вермахту и гестапо.

Советское сопротивление отлично понимало, что вооруженный полицейский, пользующийся доверием со стороны оккупационных властей, представляет серьезную опасность. Поэтому делалось все, чтобы наиболее активных пособников врага физически уничтожить или дискредитировать в глазах нацистов. Кроме этого, чекисты внедряли свою агентуру в полицейские аппараты, а также способствовали продвижению наших разведчиков к руководству в этих органах.^[208]

Среди работников полиции (особенно в 1943 году) широко распространялись листовки, отпечатанные типографским способом, с призывами переходить на сторону партизан. И под Псковом, и под Орлом текст их был почти одинаков: «Полицейские! Красная Армия скоро будет здесь. Смывайте с себя позорное пятно, искупайте вину перед Родиной, не бойтесь партизан, а бойтесь немцев. Они вас обманут. Не давайте немцам утонять ваш народ в Германию и увозить добро, срывайте мобилизацию, помогайте населению укрываться от нее, организуйте население — вы вооружены, защищайте население от расправ немецких, перебейте немецких холуев, вместе с населением и обозами приходите к нам, к партизанам. Если не сможете связаться с нами, действуйте самостоятельно. Смелее на подвиги во имя советской Родины!»^[209]

Материалы, адресованные конкретным представителям «службы порядка», часто писались от руки, они обычно были обращены к жителям конкретных деревень и районов. В их написании принимали участие бывшие полицейские, перешедшие на сторону партизан. Их результативность была очень высока. Содержание данных прокламаций наиболее характерно выражено в воззвании «К молодежи Уторгошского района, поступившей в немецкую полицию». В начале ее полицаям напоминали о том, что и они когда-то были советскими людьми: «…Только поэтому мы в последний раз обращаемся к тебе». Далее писалось о том, что настоящий русский человек и патриот не может помогать грабить свою землю чужеземным захватчикам. Но «если тебе это нравится, то радуйся каждому прожитому тобой дню: их осталось немного. Красная Армия и партизаны не щадят предателей!».^[210]

Все листовки, обращенные к полицейским, обычно заканчивались словами: «Иди же к партизанам! Иди смело! Принеси оружие. Родина простит тебя, если сам придешь к ней!» Кроме этого, в конце прокламаций народные мстители часто публиковали списки казненных ими полицейских, активно сотрудничавших с фашистами.

Как позднее вспоминал комиссар пятой партизанской бригады Герой Советского Союза И. И. Сергунин, «с этими листовками к нам пришли сотни юношей, чтобы с оружием в руках вместе с нами бить фашистских извергов».^[211]

По мере активизации всенародной борьбы в тылу врага и побед Красной армии на фронтах Великой Отечественной войны личный состав русской полиции оказался расколот. Часть сотрудников с оружием в руках перешла на сторону партизан, убежденные же противники советской власти вошли в состав РОА.

Оккупанты возлагали на создававшиеся полицейские службы весьма широкий круг задач. На первый взгляд некоторые из них — борьба с уголовными преступлениями, надзор за дисциплиной дорожного и уличного движения, обеспечение пожарной безопасности и некоторые другие — отвечали интересам мирного русского населения. Именно об этом писали многие члены «службы порядка» в последнее десятилетие XX века, объявляя себя «жертвами сталинского режима», добиваясь своей реабилитации.

Но нельзя забывать о том, что все эти функции, с одной стороны, являлись второстепенными в их деятельности, а с другой — в них были также заинтересованы и нацистские оккупационные службы.

При этом главным в работе полиции признавалось раскрытие и преследование всех действий и замыслов, направленных против германских интересов. Сотрудники полиции с оружием в руках принимали непосредственное участие в борьбе с партизанами и подпольщиками, помогали немецким военным комендатурам в охране производственных объектов и складов.

Большинство полицейских никак нельзя назвать идейными противниками советской власти. Некоторые люди были вовлечены обманом, но многие согласились надеть полицейские знаки отличия из-за сиюминутных, корыстных побуждений. Именно поэтому, как только наметился перелом в войне в пользу Советского Союза, они стали в массовом порядке переходить на сторону партизан, пытаясь таким образом искупить свою вину перед родиной.

Глава седьмая А судьи кто?

Следует отметить, что в первые месяцы войны, рассчитывая на то, что план молниеносной войны с Советским Союзом будет в ближайшее время успешно доведен до конца, немецкие оккупанты не особо считались с мирным населением. Но если в прифронтовой полосе расправы над жителями совершались без какого-либо юридического оформления, то в более глубоком тылу оккупанты создали судебную систему. Гитлеровские суды носили чисто формальный характер, так как ими выносились приговоры, заранее намеченные нацистами.

В августе 1941 года рейхсминистр Восточных областей Альфред Розенберг издал указ о вынесении приговоров о смертной казни лицам, не повинующимся оккупационным властям. В этом указе, в частности, говорилось: «Местное население обязано вести себя в соответствии с немецкими законами и приказами, изданными для них немецкими властями. Поскольку местные жители не являются немецкими подданными или лицами немецкой национальности, они подлежат… особому положению о наказаниях». В большинстве случаев наказанием могла быть либо смерть, либо каторга.

Указом устанавливалось, что «дела» советских граждан рассматривают специальные суды. Если же такой «суд» не мог в короткий срок прибыть на место, то «дело» решалось немедленно в военно-полевом суде. В состав последнего, согласно указу, входили: председатель (командир батальона или командир отряда охранной полиции и выше) и два полицейских или эсэсовца. Военно-полевой суд практически выносил только два вида наказаний: смерть или заключение в концлагерь (вместо каторжной тюрьмы).

Уже в первые дни оккупации нацисты выработали свой стиль общения с русским населением. Он был весьма жестким. Военнообязанные, не вставшие на учет, объявлялись партизанами и подлежали расстрелу. Жителей сел и городов обязывали сдавать все оружие, а также «…имущество Красной Армии, поскольку оно является военным трофеем, кто похитит военное или чужое имущество, будет, как грабитель, тяжело наказан». В случае необнаружения виновных отвечали перед оккупантами все жители данной местности.^[212]

За хищение продовольствия и имущества, принадлежащего германской армии, обвиняемые присуждались к каторжным работам или к смертной казни. За прослушивание советских или английских радиопередач виновные приговаривались к трем — пяти годам каторги. За хранение оружия или боеприпасов «особые германские суды» приговаривали к казни и лишь в отдельных случаях — к каторжным работам.

В своих приказах и распоряжениях, обращенных к русскому населению в первые дни оккупации, нацисты прямо указывали, что за отсутствием судебных органов все споры решают представители «русской администрации» — старосты и бургомистры. Они должны были решать все дела, опираясь на свои собственные представления о справедливости. Но при совершении опасных преступлений староста вместе с понятыми был обязан доставлять виновного на расправу немецким властям.

Размах партизанского движения, неожиданный для агрессоров, а также неудачные попытки сломить его в первые месяцы жестоким массовым террором сделались для фашистских оккупационных органов, особенно после провала молниеносной войны, предметом величайшей заботы.

Некоторые представители немецких военных сил стали требовать изменения политико-пропагандистской тактики в отношении советского населения. Уже 13 декабря 1941 года начальник тыла сухопутных войск писал Розенбергу о том, что военное положение требует активного привлечения населения оккупированных советских областей на немецкую сторону.^[213]

С этим был полностью согласен рейхсминистр пропаганды Йозеф Геббельс. В своем дневнике в середине 1942 года он сделал запись о том, что «в отдельных областях России целесообразно образовать марионеточные правительства, которые стали бы проводить в жизнь наиболее неприятные и непопулярные мероприятия. Тем самым был бы создан фасад, за которым стало бы легче маскировать свою политику».

В сложившихся условиях командование ряда частей вермахта, заинтересованное в стабильности своего тыла, зачастую стало проводить свою собственную оккупационную политику под ширмой «новых русских судов». При этом в распоряжениях Розенберга специально оговаривалось, что действительное руководство во всех вопросах должно находиться только в руках немцев.

Судьи, прокуроры, следователи, адвокаты и нотариусы допускались к работе исключительно после утверждения их кандидатур немецким командованием. Все они давали подписку о том, что «повинуются установленному порядку управления». Местный суд не вправе был судить немцев и не мог разбирать дела «по преступлениям, затрагивающим интересы германской империи».

Гражданские иски, в которых хотя бы одной из сторон являлся немец, местные суды могли рассматривать только при условии, что он давал на это согласие.

В крупных населенных пунктах суды находились в ведении городской управы. К функциям ее общего отдела, согласно немецкой инструкции, относились: «право, суд, адвокатура, нотариат, подданство, загс, снабжение населения продуктами питания…»^[214]

Бургомистр, возглавлявший ее, являлся должностным и административным руководителем всех подчиненных ему чиновников, организаций и учреждений. Он имел право накладывать административные взыскания на население подведомственного ему района. На допросе в НКГБ бургомистр Пскова В. М. Черепенькин заявил: «Да, я был председателем суда, председателем общества взаимопомощи, директором музея. Но на все эти работы я шел только из любви к русскому народу.

Занимая все эти должности, я был только русским для русских. Законы наши русские распространялись только на русских, немцы, проживавшие до этого в России, под эти законы не подпадали, и их судить мы не имели права. Председателем суда меня никто не избирал, я сам был назначен на эту должность согласно выпущенному немцами положению о судах. В суде рассматривались дела, за которые полагалось не более 3000 рублей штрафа. О принудительных работах, тюремном заключении наш суд не имел права выносить решения».^[215]

Слова Черепенькина не соответствуют действительности. Уже в конце 1941 года в его распоряжение были предоставлены бланки «Распоряжений о наложении административного наказания». Заполнялись они на двух языках: немецком и русском. В них имелись следующие графы, касающиеся лиц, привлеченных к административной ответственности: фамилия и имя, профессия, адрес проживания, год и место рождения. Налагал административное наказание, согласно этим документам, городской голова (бургомистр) или волостной староста. Утверждал его местный военный комендант.

В качестве возможных наказаний указывались денежный штраф, арест и принудительные работы. Из сохранившихся «распоряжений», заверенных подписью Черепенькина, видно, что он налагал все возможные и разрешенные оккупантами наказания.

В соответствии с распоряжениями о наложении административных наказаний штрафы налагались по очень широкому кругу дел: за кражи, драки, нарушение комендантского часа, нарушение светомаскировки, задержку в выплате налогов, опоздание на совещание или собрание, проводившееся немцами и их пособниками, и за многое другое.^[216] Но что считалось наиболее опасным?

Так, Ефросинья Павлова, рабочая, 26 февраля 1942 года была наказана денежным штрафом в размере двух тысяч рублей и принудительными работами на срок в четыре недели за то, что «дала своей сестре для продажи военные брюки галифе немецкого производства».^[217] Домохозяйка Анна Поташова отправилась на десять дней в тюрьму, предварительно заплатив штраф в 200 рублей за то, что без разрешения пользовалась электричеством.^[218] Предприниматель Михаил Панков выложил три тысячи рублей за торговлю сахарином, а швея Екатерина Фомина — 300 рублей за покупку на рынке немецкого одеяла. Штрафы в 100 рублей полагались за «нарушение постановления городского управления об очистке», «продажу в небазарный день молока» и даже за «нарушение постановления комендатуры о пребывании в чужих квартирах в запрещенные часы». В качестве доказательства вины обычно выступало собственное признание. Как видно, наиболее сурово нацисты и их пособники наказывали за административные правонарушения, связанные со сделками по продаже немецкого военного имущества.

Следует отметить, что немцы, устанавливая в оккупированных ими городах и селах свой режим, особое внимание уделяли осуществлению контроля за населением.

Одной из функций общего отдела являлась перепись населения. Здесь его чиновники работали в тесном и постоянном контакте с полицией, как русской, так и немецкой. Так, в Феодосии был вывешен приказ за подписью руководства городской управы, в котором говорилось о том, что «за сокрытие и уничтожение домовых книг с целью сокрытия военнослужащих, работников органов НКВД и милиции виновные будут привлекаться к ответственности гестапо».^[219]

Согласно инструкции № 184, изданной немецкой военной комендатурой Брянска, во всех оккупированных населенных пунктах вводился порядок, при котором:

«1. Местные органы власти обязаны доводить до сведения немецких комендатур списки всех лиц, не проживавших до 22 июня 1941 года в данной общине, о всех приезжих и обо всех, кто будет прибывать.

2. Городской голова, волостные старшины назначают в каждом доме доверенное лицо, в обязанности которого входит следить, чтобы в доме не проживали бы лица, о которых не заявлено.

3. Жители, желающие дать приют приезжающим, обязаны заявлять об этом городскому голове, а в селах — волостному старшине, указывая причины приезда.

4. Лица, дающие приют причастным к Красной Армии, или лицам, являющимся агентами советской разведки, подлежат расстрелу.

5. Все жители, до сведения которых дошли вести о заговорах против немецкой армии и распоряжениях, издаваемых немецкими властями о вредительских актах, саботаже, в особенности и о всякого рода покушениях, обязаны немедленно заявлять об этом в ближайшую немецкую воинскую часть. Упущение такого заявления карается смертной казнью. Имущество таких жителей уничтожается. Тем, кто сообщает о таких случаях, обещается вознаграждение в размере 5000 рублей».^[220]

Таким образом, все действия, связанные с сопротивлением нацистскому оккупационному режиму, особо тяжкие уголовные преступления находились в ведении немецких военных властей и наказывались самым жесточайшим образом.

Следовательно, к ведению судов, находящихся под контролем русской коллаборационистской администрации, относились гражданские и маловажные уголовные дела. Как говорилось в положении о суде города Орла (1941 год), «суд призван служить интересам населения, защищать имущество и личность от всяких незаконных посягательств и гарантировать правопорядок в общении и бытовых отношениях».^[221] Так, Смоленский городской суд, начавший свою деятельность 29 октября 1941 года, за два месяца своей работы провел 12 судебных заседаний. За это время в суд поступило 39 дел. В процентном отношении эти дела разделялись следующим образом: об установлении отцовства и алиментах — 31 процент, о возвращении расхищенных вещей — 25,2 процента, о выселении из квартир —12,4 процента, о праве на спорное имущество — 7,6 процента, о взыскании квартирной платы — 7,6 процента, о заработной плате — 5 процентов.^[222]

Для помощи населению в юридических вопросах образовывалась адвокатура. Особое предпочтение здесь отдавалось людям, получившим юридическое образование до революции.

Создавая новый суд, коллаборационисты всячески подчеркивали его гуманность по сравнению с советским судом. Как писала газета «Речь», выходившая в оккупированном немцами Орле, «этот суд резко отличается от судебной системы большевиков, имевшей целью создание многомиллионной армии заключенных в лагерях, бесплатных рабов, которыми жиды и коммунисты пользовались, как им хотелось… Санкция же статей, выработанных для нашего суда, имеет пределом 6 месяцев тюрьмы и 1000 рублей штрафа… Дела об убийствах, разбоях и ряд других политических дел неподсудны суду и регулируются положением военного времени».^[223]

Ряд дел рассматривался одновременно в порядке и гражданского, и уголовного судопроизводства.

Материалы о работе судов широко и регулярно публиковались в коллаборационистской печати. Практически в каждом номере газеты имелась рубрика «Из зала суда». Так, например, в № 4 «Смоленского вестника» за 1941 год в корреспонденции «Получили по заслугам» сообщалось о супругах Варфоломеевых, укравших чужие вещи и понесших за это со стороны охраны города наказание в виде принудительных работ. По искам пострадавших было рассмотрено дело в порядке гражданского судопроизводства. Смоленский городской суд обязал Варфоломеевых похищенные вещи вернуть, а при невозможности возвращения их в натуре уплатить пострадавшим стоимость этих вещей с возмещением понесенных последними судебных расходов.^[224]

Наиболее сурово наказывались деяния, прямо или косвенно связанные с невыполнением распоряжений немецких властей и их пособников. Так, в смоленской газете «Новый путь» за 7 декабря 1941 года в рубрике «Происшествия» сообщалось о том, что два гражданина были приговорены к 14 дням принудительных работ за самовольное оставление работы, на которую они были определены биржей труда. Здесь же давался материал о штрафе в 100 рублей (минимальная сумма для штрафа) за продажу мяса лошади, скончавшейся от болезни.^[225]

В прифронтовых районах, где была высокая концентрация войск противника, все без исключения уголовные дела находились в ведении германской военной администрации. Что касается гражданских дел, то, например, в городе Гатчине и Гатчинском районе (Ленинградская область) были созданы суды и примирительные камеры при городском голове и старшине волости. Судьи назначались военным комендантом, членов суда назначало городское военное управление. Постановления судебной коллегии по наиболее серьезным делам утверждались комендатурой, некоторые из них решением суда передавались для разбора в СД.

В условиях активизации партизанского движения нацисты стали широко привлекать к борьбе с народными мстителями различные коллаборационистские вооруженные подразделения. Не доверяя «русским полицейским» и желая держать их под жестким контролем, в мае 1942 года немецкие оккупационные власти издали приказ по группе армий «Центр», согласно которому «верховное командование германских вооруженных сил решило, чтобы всё местное население, выступившее на борьбу против большевиков с оружием, рассматривалось как войско, и в целях поддержания дисциплины было подчинено подсудности германскому военному суду. Одновременно подлежит подсудности военного суда германского командования и вся полиция. При совершении ими каких-либо преступлений судиться они будут по германским военным законам».^[226]

Что касается законодательной базы, то в ряде местностей в судах использовались советские законы (если они не противоречили распоряжениям немецких властей). Те управы, которые имели штат юристов (или людей себя таковыми считавшими), издавали собственные кодексы. На оккупированной территории Северо-Запада РСФСР действовал «Псковский гражданский кодекс», сочиненный бургомистром Пскова Черепенькиным в 1942 году.^[227] Заместитель начальника Смоленского окружного управления Н. Г. Никитин, выступая на торжественном собрании, посвященном «двухлетию освобождения Смоленского округа от большевиков», 15 июля 1943 года заявил: «…У нас уже утверждено положение о семейном праве. Утверждается уголовный кодекс».^[228]

Некоторые коллаборационисты выдвигали предложения о возрождении российских дореволюционных законов.

В 1943 году, в условиях коренного перелома в войне и активизации сопротивления на оккупированных территориях России, нацисты предприняли попытку представить себя защитниками «Великих судебных уставов 1864 года». Жесточайшей критике с их стороны подверглась советская судебная система. При этом жителей запугивали тем, что в случае прихода Красной армии все население, «видевшее свободу», будет репрессировано. Служащие геббельсовского министерства пропаганды писали, что «большевистская система, система террора и насилия в области судопроизводства, создала ряд законов и положений, направленных исключительно на укрепление жидо-болыпевистского режима, на укрепление власти кучки преступников, засевших в Кремле и распоряжающихся судьбами миллионов людей.

Большевистская юриспруденция ни в коей мере не защищает интересов народа. Наоборот, она направлена против них. Советский суд представляет собой учреждение насилия над человеческой личностью…».^[229]

Рассматривая и анализируя организацию политических процессов в Советском Союзе в предвоенные годы, нацисты напоминали русскому населению о том, что в «СССР вопрос по обвинению в так называемой измене, контрреволюции и т. д. решался не в суде, а в управлениях НКВД или в партийных органах. Если в этих случаях и допускался разбор дела в суде, то суд выносил заранее приготовленный и санкционированный соответствующими инстанциями приговор.

Многие дела решались за закрытыми дверьми, без соблюдения судебно-процессуальных правил и положений.

Роль адвоката была фальсифицирована, и адвокат на суде из защитника превращался в обвинителя. Большая часть дел решалась вообще без адвоката».

Основной целью в деле реформы суда нацисты и русские коллаборационисты провозгласили «истинное привлечение всех честных граждан к суду».^[230] Во многом это делалось для расширения социальной базы противников советской власти. В конце 1941 года в Смоленске немецкое командование издало распоряжение об организации в городах и районах мирового посредничества или мировых судов.

Каждый претендующий на должность мирового судьи был обязан заручиться рекомендациями от русских коллаборационистских, а лучше — немецких оккупационных властей и заполнить анкету. В ней должны были быть представлены следующие данные о:

Кандидат должен был «являться благонадежным, иметь достаточное образование и возраст не моложе 30 лет». Особое предпочтение отдавалось учителям как людям, «хорошо знающим местную жизнь». Так, в Солецком районе Ленинградской области на эту должность был назначен 77-летний педагог (1865 года рождения), при нем числилось два заседателя, 66 и 68 лет.^[231]

Судье устанавливался оклад содержания размером тысяча рублей в месяц.^[232] С 1 января 1943 года начали свою деятельность местные суды. Они создавались в каждом районе. Суд состоял из председателя и двух заседателей. Предполагалось, что председатель должен быть юристом по образованию. В роли заседателей выступали доверенные лица из населения. Рекомендовалось, чтобы заседателям было более пятидесяти лет, так как «люди старшего поколения сформировались до 1917 года и знают, что такое настоящая справедливость».^[233]

Разбору и решению в местных судах подлежали гражданские дела, касающиеся трудовых взаимоотношений граждан, споров, вытекающих из различных договоров, наследственные и семейные дела. Там же рассматривались и мелкие уголовные преступления, но при условии, что они не направлены против интересов германской армии.

Специально оговаривалось, что ведению судов не подлежало рассмотрение претензий лиц, у которых советскими властями было конфисковано какое-либо имущество. Обычно подобные проблемы возникали у эмигрантов, которые требовали вернуть имущество, конфискованное у них после 1917 года, в первую очередь земли. Эти вопросы подлежали рассмотрению германскими военными властями, «поскольку речь здесь идет не о правовых спорах, а об административных действиях большевистского правительства».^[234]

Судебные сборы по гражданским делам составляли 5 процентов от исковой суммы, независимо от ее размера. За каждую выданную гражданам копию с документов, находящихся в судебных делах, бралось по два рубля.^[235]

Особое место в немецкой оккупационной политике играл Локотьский автономный округ, объединявший восемь районов Орловской и Курской областей с общим населением 581 тысяча человек. Созданный по инициативе командующего 2-й танковой армией вермахта генерал-полковника Рудольфа Шмидта, он обладал определенным «суверенитетом». Вся полнота исполнительной власти в округе была целиком возложена на русское самоуправление, а все немецкие войска были выведены за его пределы.

Данную политику немецкого генерала можно объяснить тем, что в этом районе активно действовали советские партизаны. Против них вермахтом использовались силы коллаборационистской РОНА под командованием Бронислава Каминского, который в Локотьском округе фактически был диктатором. Пытаясь провести в жизнь амбициозные мечты о своей особой роли в будущей «Новой России», он провел ряд реформ, в том числе и судебную.

Судебная система Локотьского округа была двухступенчатой. В качестве первой ступени выступали мировые суды. Они функционировали при волостных управах. К сфере их деятельности относились мелкие дела, связанные с взаимными тяжбами, самогоноварением и хулиганством. Выносимые судом наказания обычно предусматривали лишение свободы с исправительными работами сроком до шести месяцев и денежные штрафы до тысячи рублей. В качестве суда второй инстанции выступали уездные (районные) суды.^[236]

Судебные дела были открытыми, а нормативную базу составляли приказы обер-бургомистра Каминского и инструкции окружного юридического отдела.

Политические преступления находились в ведении военной коллегии Локотьского округа. К ним относились любые формы борьбы с оккупационным режимом, а также дезертирство из рядов РОНА.

Применялись следующие виды наказаний: смертная казнь через повешение или расстрел (для партизан), от трех до десяти лет тюрьмы — для лиц, оказывавших содействие народным мстителям, три года тюрьмы с конфискацией имущества или без нее — для дезертиров. Приговоренные к срокам заключения отбывали наказание в Локотьской окружной тюрьме. Особенно много было там отказавшихся служить в РОНА и «народной милиции». К ним также применялись и внесудебные репрессии — выселение из дома, взятие из семьи заложников и др.

К особо опасным преступлениям относилось и самогоноварение. Так, согласно приказу Б. Каминского «О борьбе с пьянством» (1942 год) полагалось:

1) все дела по пьянкам и самогонокурению рассматривать В трехдневный срок;

2) лиц, виновных в изготовлении самогона, и лиц, употребляющих его при исполнении служебных обязанностей, судить по статье 45, через военно-полевые суды, вплоть до расстрела виновных.

Пытаясь удержать население округа в повиновении и вместе с тем показать всем свою приверженность закону, каминцы провели несколько открытых судебных процессов над партизанами и подпольщиками. Так, в марте 1943 года были арестованы члены антифашистской организации Брасовского района Орловской области «За Родину». До июня 1943 года шло следствие. По некоторым архивным данным, для этого судебного процесса были подобраны двенадцать присяжных заседателей (естественно, из числа наиболее антисоветски настроенных граждан). На протяжении всех дней, пока шел процесс, коллаборационистская газета «Голос народа» публиковала отчеты о нем.

В газетах, а также партизанских донесениях в штаб партизанского движения, в частности, сообщалось: «…Все подсудимые вели себя на суде исключительно гордо и достойно. Никто из них не просил пощады. Тон для всех подсудимых задал подпольной командир группы С. В. Васильев. В своем выступлении он говорил: «Русский народ до глубины души возмущает та обстановка, которую создали здесь немцы. Они покрыли всю Европу и оккупированные районы нашей страны концлагерями и виселицами. Мы боролись за свободу и независимость, мы боролись за свой народ и не просим у вас пощады». Героически вел себя на суде также Фирсов Анатолий Андреевич, которому Каминский задал вопрос: «За что вы боролись?» Фирсов ответил: «За русский народ, за нашу Родину». Тогда Каминский в ярости закричал: «Дурак, твоя Родина село Заловкино, вот иди туда и борись!» Товарищ Фирсов на это громогласно объявил: «Сам ты ни черта не разбираешься, что такое Родина. Твоя родина — Польша. Вот туда иди сам и борись, а здесь нечего околачиваться!» Через некоторое время задал еще вопрос. Фирсов, не оборачиваясь, начал на него отвечать членам суда. Судья сделал замечание, говоря, чтобы Фирсов отвечал, и обернулся в зал к Каминскому. Фирсов махнул рукой в сторону зала и говорит: «Подумаешь, всякие тут будут задавать вопросы, а я им должен отвечать. Я подсудимый и отвечаю суду»».^[237]

Всего по делу подпольной организации «За Родину» было арестовано около двухсот человек. Многих из них каминцы расстреляли. Но их мужественное поведение на суде оказало огромное влияние на настроение мирного населения, солдат «русско-немецких войск» округа.

Создавая судебную систему при «новой русской администрации», оккупанты преследовали в немалой степени пропагандистские цели. Нацисты рассчитывали таким образом добиться стабильности в своем тылу, переложив часть репрессивных функций непосредственно на само русское население. Рассуждения о негуманности советских правоохранительных органов противопоставлялись «немецкому порядку».

Однако попытки представить гитлеровцев наследниками «Великих судебных Уставов 1864 года» были изначально обречены на провал. Население на оккупированной территории России отлично видело, что наказания за наиболее серьезные, с нацистской точки зрения, преступления целиком и полностью находятся в компетенции захватчиков. В ведении судов, формально подчинявшихся коллаборационистской администрации, находились лишь маловажные преступления и проступки.

Там же, где предпринимались попытки изобразить полную независимость «русских судей» (и даже «судов присяжных») от немецкой администрации, приговоры представителям советского сопротивления были предопределены изначально. Мирное население не верило в справедливость этих судебных учреждений, считая их марионетками нацистских оккупационных властей.

Глава восьмая Арийцы и унтерменши

Проблемам расовой чистоты и необходимости бороться за нее посвящена одиннадцатая глава первой части «Mein Kampf» Адольфа Гитлера. Она называется «Народ и раса». «Вершина человеческой культуры» — арийцы противопоставлялись «стае голодных крыс» — евреям. Все остальные народы занимали в этой расистской пирамиде различное место. В зависимости от него кого-то предполагалось ассимилировать, а кто-то подлежал частичному или полному уничтожению.

20 июня 1941 года Альфред Розенберг заявил: «Россия никогда не была национальным государством, а всегда являлась государством многонациональным… Все народы оставались враждебными русским… Задача нашей внешней политики представляется мне следующей: в разумном и целенаправленном виде учесть стремление к свободе всех этих народов и облечь их в определенную форму государственности. Это значит: на огромной территории Советского Союза органически нарезать государственные образования и настроить их против Москвы, чтобы на ближайшие столетия освободить германский рейх от дурного давления с Востока». Однако большинство нацистских бонз отрицательно относились к идеям о каких-либо независимых национальных государствах на территории покоренного Третьим рейхом Советского Союза.

Многонациональный характер населения Советского Союза в предвоенных планах нацистов оценивался чаще всего лишь с той точки зрения, что межнациональные противоречия в СССР настолько велики, что он представляет собой «колосс на глиняных ногах». В условиях подготовки плана молниеносной войны никакой серьезной и продуманной политики по отношению к различным народам России не планировалось. Если и готовились какие-либо планы, то они касались полного или частичного уничтожения «недочеловеков», в первую очередь евреев и цыган.

Одной из форм деятельности немецко-фашистской оккупационной политики было разделение населения по национальному признаку. Исходя из теории расового превосходства немцев над другими народами, в Третьем рейхе сформировалась своего рода школа «чистоты нации». Но она не была постоянной. По мере изменения военной и политической конъюнктуры ту или иную нацию могли признать «расово чистой» и наоборот. В целом, эта политика была подчинена успешному исполнению планов германского командования на каком-либо конкретном этапе войны. Деятельность пропагандистских служб осложнялась тем, что интересы народов Европы, с одной стороны, расходились с интересами Германии, а с другой — с интересами жителей определенных государств. Ведомство Геббельса на протяжении всей войны пыталось использовать малейший повод для разъединения борющихся с нацизмом сил по «национальным квартирам».

Общеизвестно, что в национал-социалистической идеологии многие народы относились к категории «Untermensch» (недочеловек). Впервые в Германии этот термин употребил 6 августа 1941 года Густав Херберт в нацистском официозе «Volkischer Beobachter». Пропагандистская машина рейха описывала «недочеловеков» как «ненавидящих европейскую цивилизацию славяно-монгольскую смесь народов».

Вершиной этого «крестового похода цивилизованной Европы за чистоту нации» стало издание образовательным отделом СС в 1942 году иллюстрированной брошюры «Унтерменш». Эта расистская брошюра была направлена на разжигание ненависти ко всем народам на востоке. Рассуждения о «славяно-татарской гидре с еврейскими головами», о «гуннских ордах», о «раскосых глазах, которые горят жаждой убийства» вызывали негативную реакцию не только среди прагматично настроенных немецких пропагандистов (последние возмущались, что после ознакомления русских с подобной печатной продукцией результат их работы сводится к нулю), но и у крупнейшего азиатского союзника рейха — Японии.

Шеф имперской безопасности Гейдрих 17 июля 1941 года подписал так называемый «Оперативный приказ № 8», в котором предусматривались «чистки от нежелательного элемента». Их должны были проводить «айнзатцкоманды» — группы из четырех — шести человек, состоящие из представителей службы безопасности и гестапо. Под «нежелательным элементом» имелись в виду евреи, политические и административные работники.

На специальных построениях в лагерях военнопленных спрашивали о их национальности. Русских выстраивали в одну колонну, украинцев — в другую, татар и кавказцев — в третью и т. д. Евреи в первые же дни были отделены от основной массы пленных и уничтожены — расстреляны, замучены.^[238]

В сентябре 1941 года на одном из совещаний военного руководства, которое рассматривало вопросы обращения с военнопленными, Отто Бройтигам, офицер связи Восточного министерства при Верховном главнокомандовании вермахта, жаловался, что «айнзатц-команды» часто уничтожали всех «обрезанных» военнопленных, принимая их за евреев. Присутствующий при этом небезызвестный шеф гестапо Генрих Мюллер заявил, что он впервые слышит, что мусульмане практикуют обычай обрезания.^[239]

С лета 1941 года на оккупированной территории России начался процесс создания немецких структур управления. Из местного населения предполагалось использовать в первую очередь тех, «чьи семьи пострадали от большевиков», но при этом предпочтение отдавалось «жителям окраинных государств», то есть Прибалтики и Украины.^[240] Немецкие пропагандистские службы отмечали, что люди со стороны, не имеющие никаких связей в данном регионе, смогут более успешно проводить политику установления «нового порядка». Кадры обычно набирались путем освобождения военнопленных из национальных меньшинств. Предварительно все они подвергались тщательной проверке на лояльность нацистам.

Игра на национальных чувствах местного населения была присуща не только нацистам, но и их союзникам. Так, в газете «Острогожский листок» (Воронежская область) был помещен материал за подписью «венгерского поручика С. Степановича» под названием «Братья — русские!». Автор аргументировал тезис о «братстве» мадьярских оккупантов с русским народом так: «Мы, венгры, родом из Азии. Наши народные обычаи, песни, танцы — сходны с вашими. Мы понимаем вас».^[241]

Одна из трагических страниц Великой Отечественной войны — судьба еврейского населения. Адольф Гитлер, у которого ненависть к евреям носила патологический характер, видел в евреях особый класс, который фактически господствовал в СССР. Он утверждал, что коммунистическая идеология и Советский Союз как объект реализации данной идеологии являются лишь орудием в руках евреев, готовящихся к захвату всего мира.

30 января 1939 года, за полгода до начала Второй мировой войны, Гитлер в одной из своих речей говорил: «Если международные еврейские финансисты в Европе и за ее пределами сумеют еще раз втянуть народы в мировую войну, то результатом войны будет не большевизация мира и, следовательно, триумф еврейства, а уничтожение еврейской расы в Европе».^[242] Здесь — основа взглядов Гитлера: большевизм и еврейство есть одно целое. И то и другое является врагом Германии и подлежит уничтожению.

Летне-осенняя военная кампания 1941 года не внесла каких-либо серьезных изменений в формулировки оккупационных средств массовой информации по национальному вопросу. Перспектива «возрождения» как России, так и русского народа связывалась лишь с победой Германии в этой войне.^[243] Один из лозунгов 1941 года, обращенных нацистами и к населению занятых областей России, гласил: «Жиды — это наше несчастье!»

1) эта война была развязана по ее инициативе;

2) она является нацией-паразитом, живущей за счет других;

3) евреи, захватив власть в России, создали советскую тюрьму народов.

Вывод из всего этого однозначно делался следующий: «Конец жидам — это будет конец войне».^[244]

Геноцид против евреев нацисты могли осуществлять лишь при содействии или хотя бы при сочувственном отношении к этим акциям со стороны местного населения. Поэтому не было ни одного направления в идеологическом воздействии на жителей России, оказавшихся под немецкой оккупацией, в котором бы не присутствовали антисемитские сюжеты. Основная задача этой политики заключалась в том, чтобы доказать: у немцев и русских есть общий враг — евреи. В псковской газете «За Родину» в течение всех лет оккупации существовала рубрика «Беседы с Домной Евстигнеевной», где носителем исконной народной мудрости выступала деревенская богобоязненная старушка. Из номера в номер в ее уста коллаборационистскими журналистами вкладывались следующие мысли: «Потерял народ наш разум, когда жидовских вшей себе за шиворот пустил. Вот они его и объели. Ну, да война выучит, жидовскую храбрость мы знаем. Немец ему в печенку въелся, вот он русский народ и гонит на убой за свои жидовские интересы».^[245]

Истребление еврейского населения на оккупированной территории России началось с первого дня прихода немцев и не прекращалось вплоть до их изгнания. Рассматривая «еврейский вопрос» с немецкой пунктуальностью, нацисты выработали целый комплекс различных законов, распространив их действие с территории Третьего рейха на все оккупированные вермахтом территории.

До начала XX века в большинстве европейских стран евреем считался человек, исповедовавший иудаизм. Такое правило было и в Российской империи. При крещении иудеи приобретали все права, которыми обладали христиане. Против такой практики в «Mein Kampf» гневно выступил Гитлер: «Еврей охотно пойдет на это. Представители церкви будут радоваться по поводу нового завоеванного сына церкви, а сам этот «сын» — об удавшемся гешефте».

В первые дни оккупации для населения вышло специальное распоряжение, согласно которому евреем считался тот, кто происходил, по меньшей мере, от трех дедушек или бабушек, которые в расовом отношении являлись чистокровными евреями. К евреям относились и те, кто происходил от одного или двух дедушек или бабушек, чистокровных евреев, а также тот, кто а) принадлежал к еврейской религиозной общине; б) на 22 июня 1941 года или позже состоял в зарегистрированном или незарегистрированном браке с евреем или еврейкой.

В случае сомнения нацисты сами решали по своему усмотрению, кто является евреем, опираясь на эти директивы.

Немецкое военное командование при участии союзного населения должно было немедленно обеспечить следующее:

«а) евреи в соответствии с приказом должны зарегистрироваться: сообщить фамилию, пол, возраст и адрес. Источником сведений для регистрации могут служить записи еврейской общины, а также сообщения надежных местных жителей; б) должно быть издано распоряжение о ношении евреями постоянных и ясно различимых опознавательных знаков — желтых шестиконечных звезд, по меньшей мере 10 см в поперечнике, на левой стороне груди и на середине спины; в) евреям запрещается:

1. Выезжать из своей местности или менять место жительства без разрешения гебитскомиссара или штадтскомиссара.

2. Пользоваться тротуарами, общественным транспортом, автомобилями.

3. Пользоваться местами и заведениями отдыха (курорты и плавательные бассейны, парки и парковые зоны, игровые и спортивные площадки).

4. Посещать театры, кинотеатры, библиотеки и музеи.

Согласно новым распоряжениям еврейские врачи и дантисты могли лечить или консультировать только еврейских пациентов. Еврейским аптекарям разрешалось заниматься своей профессией только в гетто и лагерях в той мере, в какой в них ощущалась потребность. Еврейским ветеринарам запрещалось заниматься своей профессией.

Также был издан список «запрета на профессии для лиц еврейской национальности». К ним относились:

2) банковская деятельность и обменные операции, ростовщичество;

Имущество, принадлежащее евреям, подлежало конфискации. В первую очередь изымались: а) местные денежные знаки и иностранная валюта;

6) ценные бумаги; в) ценности всякого рода (монеты, золотые и серебряные слитки, другие драгоценные металлы, ювелирные изделия, драгоценные камни и т. п.).

Для поддержания своего существования еврейское население могло сохранить предметы домашнего обихода для удовлетворения минимальных потребностей (мебель, одежда, постельное белье); сумму денег из расчета 0,2 рейхсмарки (2 рубля) на каждого еврея — члена семьи в день.

Для обеспечения жесткого контроля за еврейским населением в директивах германского командования выдвигались следующие требования: а) сельская местность должна быть очищена от евреев; б) евреи должны быть удалены из всех видов торговли, особенно из торговли сельскохозяйственными продуктами и продовольствием; в) евреям должно быть запрещено проживание в местностях, имеющих экономическое, военное или идеологическое значение, а также в курортных местностях; г) насколько возможно, евреи должны быть сконцентрированы в городах или в районах больших городов, население которых и прежде было преимущественно еврейским. В них должны быть созданы гетто, и евреям должно быть запрещено покидать эти гетто.

На оккупированной территории России наиболее крупное гетто было образовано в Смоленске. В некоторых городах, например в Орле, евреев поселяли в дома, находящиеся в разных районах города. Но во всех случаях они находились под постоянным контролем со стороны нацистов и их пособников.

Находившиеся в гетто люди могли получать лишь столько продуктов, сколько могло им выделить остальное население, но не более, чем было необходимо для поддержания их существования. Жители гетто улаживали свои внутренние дела при помощи собственных органов управления. Всякий, желавший пройти на территорию гетто, предварительно получал на это разрешение от германских властей.

В первое время трудоспособные евреи привлекались к принудительным работам. При этом специально оговаривалось, что «оплата труда не должна соответствовать выработке, но лишь поддерживать существование работника и нетрудоспособных членов его семьи с учетом и других средств, имеющихся в его распоряжении».

Полная изоляция гетто обеспечивалась русской полицией, набранной из местного населения. Часто именно полицейские по приказу нацистов выполняли самую грязную работу. Так как город Старая Русса в 1941 году находился в прифронтовой зоне, «окончательное решение еврейского вопроса» планировалось провести в самые сжатые сроки. Евреи, жители города Старая Русса, в октябре были все одновременно арестованы. Аресты проводила немецкая жандармерия при активном участии русской полиции. В декабре все арестованные были расстреляны. Все их вещи конфисковывались в пользу оккупантов, однако часть из них была позднее передана городской управе для поощрения наиболее активных работников.^[247]

Помня слова фюрера о том, что «евреи являются крысами», в некоторых местах их уничтожали под видом «дезинфекции». Так, в сентябре 1941 года в гетто Невеля немецкие врачи установили вспышку чесотки. Во избежание дальнейшего заражения были расстреляны 640 евреев, а их дома сожжены.^[248]

В Смоленске в конце июля 1941 года комендант города фон Швец издал распоряжение о создании гетто. Для этого выделялся район «Садки». Все русское население, проживавшее там, должно было переселиться в другие части города. На их место под конвоем немецких жандармов пригоняли евреев. Люди при этом подвергались всяческим оскорблениям и унижениям. Им не давали транспорта, и они должны были перевозить на ручных тележках и переносить на руках свой скарб. На переселение выделялся только один день — 3 августа 1941 года.

Старостой (или старшиной гетто) комендатура назначила известного в Смоленске дантиста доктора Пайсона. В беседах с русскими людьми, которые хоть как-то пытались помочь попавшим в беду землякам, он неоднократно жаловался на то, что осознает малую вероятность благополучного исхода для узников гетто.

Но не все смоляне сочувственно относились к узникам гетто. Так, главный врач при Смоленском городском управлении К. Е. Ефимов издал приказ, согласно которому все медицинские работники при осмотре больных должны были указывать в карточках: «наличествует крайняя плоть» или «отсутствует крайняя плоть». Второй диагноз означал, что обследуемый человек является евреем. Об этом факте следовало немедленно сообщать в соответствующие немецкие органы.^[249]

Доносили и рядовые граждане. Так, доктор В. С. Раевский рассказывал своим знакомым: «Видя, что от меня может ускользнуть перспективная должность врача-венеролога, я, будучи у штабного врача немецкой комендатуры Дезе, проинформировал его о своих познаниях в области венерологии и тогда же отрицательно отозвался о заведующей кожно-венерологическим диспансером Анне Захаревич, сказал Дезе, что она еврейка». Врача А. И. Захаревич после этого отстранили от работы и отправили в гетто, где она вскоре была расстреляна. Арестованный летом 1944 года советскими органами государственной безопасности Раевский заявил на допросе: «Рассказав Дезе о Захаревич как о еврейке, я цели предательства Захаревич не преследовал. В данном случае я просто хотел обеспечить себе работу по специальности».^[250]

На гетто нацисты наложили специальные налоги. По ним еврейское население должно было снабжать солдат вермахта теплой, особенно меховой, одеждой. Поборы велись немецкими жандармами и русскими полицейскими с неописуемой грубостью. Очень часто одежда срывалась прямо с людей, которых избивали. Причем фашистов и их пособников нисколько не интересовало, кто перед ними — женщина, старик или ребенок.

Ни один из узников гетто не имел права на продовольственный паек. На вопрос доктора Пайсона: «Как нам кормить наши семьи?» — комендант города ответил, что подобные мелочи его не интересуют.^[251]

Что касается работоспособных, то они, занятые на разборке и уборке улиц, с ноября 1941 года стали получать скудный хлебный паек — 200 граммов хлеба. Иногда им давали баланду. Все евреи носили на рукавах желтые звезды Давида. За разговоры с русскими их жестоко избивали. В июне 1942 года бургомистр города Меньшагин приказал евреям принести в городскую управу семь тысяч рублей золотом.^[252]

Акции по уничтожению еврейского населения обычно начинались с широкомасштабной пропагандистской обработки населения. Людям внушалась мысль, что евреи являются абсолютным злом, что они паразиты на теле других народов, что они на протяжении последних десятилетий унижали и порабощали простого русского человека.

15 июля 1942 года Смоленское гетто было ликвидировано. Этой акцией руководил заместитель бургомистра Гандзюк (член партии НТСНП). 1200 человек (по другим данным — две тысячи)^[253] были уничтожены различными способами — расстреляны, забиты насмерть, отравлены газами. Детей сажали в автомашины отдельно от родителей и увозили, применяя к ним газы. Взрослых отвозили в деревню Магдаленщина Смоленского района, где заранее были вырыты ямы. Людей в них толкали живыми, затем расстреливали. Наибольшую активность при этом проявлял полицейский Тимофей Тищенко. Он возил узников гетто на расстрел, снимал с них одежду и распределял ее среди своих работников. За одежду, снятую с убитых, получал водку и продукты. Через месяц газета «Новый путь» поместила о нем материал «Образцовый страж порядка».^[254]

Всех жителей города потрясло это варварство. Многие из тех, кто относился к немцам без ненависти и изначально поддался антисемитской пропаганде, сделались убежденными противниками фашистских порядков.

Как уже отмечалось, на советской территории оккупационные немецкие власти считали евреем и уничтожали тех, у кого один из родителей был евреем. Детей, родившихся от смешанных браков, силой отбирали у матерей и уничтожали. В Смоленском округе в марте-апреле 1943 года была проведена акция против детей, родившихся от смешанных браков. Русских матерей уничтожали вместе с детьми. Местному населению объяснялось, что смешение славянской и еврейской крови дает «самые ядовитые и опасные всходы».^[255]

В 1942 году немецкая армия, захватив территории на юге России и в Крыму, немедленно уничтожила местных евреев, а также беженцев из западных районов, не успевших эвакуироваться. Приказом военного коменданта города Кисловодска от 9 сентября 1942 года две тысячи евреев были вывезены поездом на станцию Минеральные Воды и расстреляны. Там же ликвидировали доставленных поездами евреев из Пятигорска и Ессентуков. Всего в Минеральных Водах было убито шесть тысяч евреев. В Ростове-на-Дону, захваченном немцами вторично в конце июля 1942 года, 11 августа 1942 года было уничтожено все еврейское население города. По данным горсовета, за время оккупации, по 13 февраля 1943 года, в Ростове-на-Дону было убито 15–16 тысяч евреев. После 11 августа 1942 года немцы при ликвидации ростовских евреев иногда применяли душегубки. Евреи Ставрополья были убиты 15 августа 1942 года. Керчь была оккупирована 15 мая 1942 года, и спустя несколько дней там было расстреляно около двух тысяч евреев. В Крыму немцы убивали не только евреев, но и крымчаков, которых отождествляли с евреями, однако не трогали караимов, полагая, что по расовому происхождению они не евреи. На Северном Кавказе пострадали лишь немногие из проживавших там горских евреев, ибо оккупация продолжалась считаные месяцы. Немцы колебались, считать ли горских евреев с расовой точки зрения евреями, но прежде чем пришли к решению, были изгнаны из этого района Советской армией.

В Феодосии евреев в морозную погоду вывезли в поле, приказали всем раздеться донага и несколько десятков человек заставили лечь на дно земляного рва. Затем их расстреляли, засыпали трупы слоем земли, поверх него вновь уложили нагих людей и вновь открыли огонь из автоматов. Так продолжалось до тех пор, пока ров не был заполнен. В Курске евреев расстреливали немецкие солдаты, переодетые в красноармейское обмундирование. Расстрелы фотографировались офицерами. 10 января 1942 года в Ивне Курской области немцы публично расстреляли 36 еврейских женщин и детей.^[256]

Развивая в 1942 году свой тезис о том, что евреи являются виновниками войны, фашисты повсеместно развернули погромную антисемитскую агитацию и пропаганду. По решению военных властей в гетто выдавалось по 100 граммов хлеба в день на человека, при этом за малейшую провинность изымалось и это. В Пскове, городах Дно и Остров были полностью уничтожены (расстреляны и повешены) все мужчины, юноши и мальчики еврейской национальности.^[257]

В Порхове весной 1942 года было забито насмерть палкой больше двадцати человек из местного гетто карателем «Васей-скобарем». Под этой кличкой скрывался Василий Васильевич Васильев. После войны он смог эмигрировать в Канаду, в Торонто. Там успешно занимался бизнесом. Не исключено, что его первоначальный капитал составили вещи, которые он награбил у мирных советских граждан. Скончался преуспевающий предприниматель в 1989 году.^[258]

Лишь незначительное число из узников гетто удалось спасти советским подпольщикам путем отправки их из городов и населенных пунктов в партизанские отряды.

Такому же массовому истреблению, согласно установкам нацистского руководства, подлежали и цыгане. Уже с конца лета 1941 года на них начинается охота. Зондеркомандам рекомендовалось уничтожать их сразу, «не засоряя тюрьмы».

Эта политика велась целенаправленно. На протяжении всего периода оккупации районные управления получали распоряжения от немецких оккупационных властей, в которых, в частности, говорилось: «Если на территории вашей волости будут обнаружены кочующие цыгане, то вы обязаны лошадей отобрать и передать их гражданам селений, нуждающимся в лошадях, а цыган направить в ближайшую комендатуру для привлечения их к работе». Но в комендатуре арестованные цыгане долго не задерживались. Их уничтожение мотивировалось нежеланием и неспособностью последних выполнять любую работу.^[259]

Официально нацистское руководство в качестве «союзного населения» в 1941 году рассматривало только граждан бывших прибалтийских государств: эстонцев, латышей и литовцев. Немецкие спецслужбы уже с 1940 года наладили тесные связи с различными националистическими организациями Прибалтики, находившимися после присоединения Эстонии, Латвии и Литвы к СССР в подполье.

В донесении командира оперативной группы «А» бригаденфюрера СС Штальекера о деятельности группы в прифронтовой зоне Северо-Запада России и прибалтийских республиках говорилось: «Мы с самого начала стремились к привлечению надежного населения к борьбе против вредителей, в первую очередь евреев и коммунистов».^[260]

Любимой идеей Альфреда Розенберга в 1941 году было удвоение территорий прибалтийских республик, которые после войны должны были стать составной частью рейха, за счет России и Белоруссии и депортации подавляющей части прибалтов во вновь захваченные области. В них предполагалось переселить около 50 процентов эстонцев, всех латгальцев, свыше 50 процентов латышей и 85 процентов литовцев.^[261]

Но эти планы держались в строжайшем секрете, так как население Прибалтики рассматривалось в качестве потенциального союзника, поддержка которого в антибольшевистской борьбе являлась весьма желательной для немецких властей. Представители германского командования в «неофициальных» беседах заявляли, что они приветствуют идею создания «Великой Эстонии» или «Великой Латвии» с включением в них части территории России.

После поражения вермахта под Москвой оккупанты начали открыто заигрывать с прибалтийскими народами. «Новая национальная политика» нацистов объяснялась их небеспочвенной надеждой использовать местные человеческие ресурсы в военных целях, то есть в качестве «пушечного мяса». С этой целью поддерживались и всячески насаждались антирусские настроения среди местного населения.

Несмотря на достаточно высокую мононациональность сельских районов Северо-Запада РСФСР, все без исключения старосты и коменданты в августе — сентябре 1941 года получили распоряжение, из которого следовало, что они обязаны в кратчайший срок известить германское командование о наличии в районах их проживания «иностранцев и жидов».^[262]

Задачу по очищению территории от «нежелательного национального элемента» офицеры вермахта возложили на карательные отряды, находящиеся при военных комендантах. Все они были сформированы из жителей Эстонии и Латвии. Привлечение к этим акциям граждан прибалтийских республик захватчики объясняли тем, что они не хотят допустить повторения 1937–1938 годов, когда «сосед сводил счеты с соседом из корыстных побуждений».^[263]

После выявления евреев, коммунистов и комиссаров в первые месяцы войны к концу осени 1941 года немцы на некоторое время прекратили разделять попавших в плен красноармейцев на отдельные национальные группы. Но в декабре 1941 года нацисты вновь активизировали работу по усилению национальной розни среди пленных. Ю. В. Галь вспоминал: «Украинцев стали размещать в отдельном бараке, их не гоняли на работу и обещали, что из них будут вскоре комплектовать отряды полиции для оккупированных городов, в частности для Пскова. Казаки в лагере имели привилегированную работу — на бойне. Они были сыты, а излишками мяса спекулировали в лагере. Балтийские народы также получили привилегии. Они употреблялись только на внутрилагерных работах, а весной 1942 года их отпустили домой — в Эстонию, Латвию и Литву. Русских использовали на самых тяжелых работах: погрузка снарядов на железной дороге, рытье канав, строительство укреплений».^[264]

Стабилизация советско-германского фронта на севере и в центре весной 1942 года и последовавший за этим отвод немецких частей в тыл на отдых и переформирование на некоторое время снизили накал сопротивления оккупантам. Нацисты, в свою очередь, не доверяя во многом русскому населению, вынуждены были искать потенциальных союзников как среди жителей Прибалтики, так и в финских и эстонских деревнях на территории Северо-Запада РСФСР. Оккупационная администрация издала распоряжение, из которого следовало, что представители национальных меньшинств, пострадавшие от коммунистов, облагаются сниженным налогом. На сараях эстонских и финских дворов вывешивались объявления на немецком языке: «Реквизировать следующим отрядам строго воспрещается!»^[265] Поскольку план поставок обычно распределялся по районам, вся тяжесть дополнительных реквизиций перекладывалась на соседние русские хозяйства.

С весны 1942 года немцы начали процесс вербовки бывших репрессированных, особенно среди финского, латышского и эстонского населения Ленинградской области, для борьбы с подпольщиками. В ряде районов захватчики пошли на вооружение групп эстонской молодежи для борьбы с партизанским движением. Подобные «силы самообороны» были обязаны задерживать подразделения народных мстителей до подхода немецких подкреплений.^[266]

В 1942 году Гитлер был решительно против призыва в армию жителей Прибалтики для использования их на Восточном фронте. В феврале из Берлина в Ригу пришла депеша следующего содержания: «Фюрер не желает никаких воинских соединений из Прибалтики для использования их на фронте, так как после войны это привело бы к политическим требованиям с их стороны. Кроме этого, для этих целей нет оружия. Однако следует формировать возможно большее количество охранных батальонов для несения службы на оккупированной русской территории».^[267]

После неудачной попытки создать карательные отряды из русского населения для очистки лесов от партизан немцы для этой же цели стали использовать финнов и эстонцев, которые оказывали им активное содействие. Как признавали сами участники антифашистской борьбы, «партизанам появляться в деревнях, где есть хоть один финн или эстонец, рискованно».

В некоторые населенные пункты немцы приезжали со списком, составленным эстонцами из местных жителей, в который были включены все коммунисты и ушедшие в партизаны. В 1942 году в Кингисеппском районе Ленинградской области действовал специальный карательный отряд эстонцев — кайтселитовцев из Нарвы численностью до двух тысяч человек. Отряды из местных эстонцев были меньше, в них входило 60–80 человек. Они обычно действовали в районе своего постоянного проживания.

Работая с финно-угорским населением, представители фашистских пропагандистских служб разъясняли, что видят в нем потенциального союзника. Эстонцам было обещано, что после войны Кингисеппский и Псковский районы войдут в состав «Великой Эстонии».^[268]

Конечно, далеко не все представители прибалтийских национальностей встали на путь активного сотрудничества с нацистами. Но сам факт, что именно их гитлеровцы рассматривали в качестве «союзного населения» на Северо-Западе России, можно объяснить рядом причин.

Во-первых, необоснованными массовыми репрессиями, которые проводились в Советском Союзе в 1930-е годы. Эстонцы и латыши жили в Прибалтике многие сотни лет. Кроме этого, количество местного населения несколько увеличилось в результате переселенческой политики П. А. Столыпина. В 1920-х годах активно работали эстонские и латвийские школы и клубы, имелись национальные сельсоветы. Однако во второй половине 1930-х годов практически все они были закрыты, а многие активисты арестованы как «буржуазные националисты».

Во-вторых, Эстония, Латвия и Литва вошли в состав СССР только в 1940 году. Многие их граждане в потере своей государственной независимости обвиняли Сталина. Поэтому немецкие войска встречались ими как освободители.

В-третьих, немецкие разведывательные и пропагандистские службы имели здесь хорошо подготовленную агентурную сеть из местного населения.

В городах имели место факты предоставления преимуществ украинцам перед русскими. В основном они выражались в обещаниях и подачках во время вербовки в карательные отряды. Нацисты усиленно распускали слух о том, что на Украине создается национальное украинское правительство и что в скором времени все желающие будут отправлены домой для «установления жизни по-новому».^[269] При этом заявлялось, что «первым долгом каждого честного украинца является беспощадная борьба с жидо-болыыевизмом и московским империализмом — главными врагами независимого украинского государства». Эта «борьба» часто сводилась к участию в самых жестоких карательных акциях. Иногда даже члены СС брезговали выполнять такую «работу» (например, уничтожение женщин и детей в гетто), которой не гнушались «украинские шуцманы».^[270]

20 июня 1942 года, выступая перед своими подчиненными, рейхсляйтер Альфред Розенберг заявил: «Надо прилагать все усилия, чтобы вызвать национальное сознание украинцев. Надо способствовать появлению литературы о борьбе украинцев. Также следует поддерживать культ их вождей — гетмана Хмельницкого, Мазепы. И, наконец, на более позднее время можно иметь в виду и организацию политического движения, что-нибудь вроде «Свободного украинского казачества»».^[271]

Немецкая пропаганда, вовлекая украинцев для участия в карательных акциях на территории России, не скупилась на обещания, описывая будущие границы независимого Украинского государства. В него должны были войти Крым, Курск, Воронеж, Тамбов и Саратов.

В марте 1942 года в Берлине под покровительством министерства Розенберга состоялась конференция «Задачи науки на Востоке». На этой конференции с большим докладом на тему «Проблемы народностей Востока» выступил профессор Герхард фон Менде. Он заявил, что война против Советского Союза поставила перед германской наукой совершенно новые задачи, поскольку армия и германские гражданские власти на оккупированной территории столкнулись с населением, которое до войны оценивалось как абстрактный противник, и можно было отвлеченно судить о его военном или экономическом потенциале, а не о национальном составе. Он также отметил следующую общегерманскую тенденцию: как до войны, так и в ее первые месяцы в Германии господствовали весьма смутные представления о народах Советского Союза, который виделся страной с единым русским населением или же, напротив, страной с глубокими национальными противоречиями.^[272]

В том же 1942 году в Германии начала издаваться книжная серия «Библиотека восточных территорий», в которой выходили не только брошюры, посвященные отдельным районам и областям СССР, но и отдельным народам, в частности книга «Народы восточных территорий» под редакцией Г. Ляйббрандта.

С 1942 года восточные и тюркские народы в национал-социалистической пропаганде постепенно «реабилитируются». А. Даллин считает, что все началось с того, что Гитлер в своей речи от 26 апреля 1942 года причислил восточные народы к борющимся с мировым врагом — большевизмом.^[273] Подобный ход нацистского руководства можно объяснить, с одной стороны, стремлением найти новых союзников в затянувшейся войне с Советским Союзом, а с другой — планами наступления вермахта весной и летом 1942 года на его южной территории.

Германское командование по мере продвижения вермахта к Кавказу летом 1942 года, стремясь внести раскол в советское общество по национальному признаку, издало ряд распоряжений и инструкций по общению немцев с местным нерусским населением. В одном из приказов командования группы армий «Юг» предписывалось следующее:

1) уважать собственность горских народов. Изъятия проводить только за плату;

2) все мероприятия, обусловленные войной и касающиеся горцев, следует обосновывать;

По всему Северному Кавказу нацисты распространяли листовки, обращенные к черкесам, ингушам, карачаевцам, чеченцам. В одной из этих прокламаций, обращенных к «свободолюбивым народам Кавказа», говорилось: «Горец! У тебя теперь есть своя власть. Твои права охраняет доблестная германская армия. Люби эту власть, люби германского воина, который, как орел, перелетел снеговые горы, чтобы освободить тебя и твоих братьев. Живи счастливо, хозяин гор! Пусть благословен будет твой труд и твоя сакля».^[274]

Параллельно началось формирование вспомогательных войск из лиц татарского и кавказского происхождения. Кроме военной важное место занимала идеологическая работа с новобранцами. На учебных курсах обсуждались следующие темы:

1. Национал-социализм рассматривает нацию как творение Бога, а большевики стремятся к национальной неразберихе.

2. Германия обеспечит татарскому (или чеченскому, или карачаевскому, или калмыкскому — в отличие от национальной принадлежности возможных потенциальных немецких союзников. — Б. К) народу свободное развитие собственной культуры, не посягает на старинные обычаи и привычки.

3. Германия обеспечивает полную религиозную свободу.

4. Советская система за время своего существования постоянно лишала татарский народ лучших его сил.

5. С Турцией Германию связывает старое братство по оружию со времен мировой войны. И сегодня Турция своими политическими и хозяйственными интересами привязана к Германии.^[275]

Пропагандистские службы вермахта получили из Берлина специальное указание, в котором говорилось: «Бессмысленно обращаться с пропагандой ко многим племенам сразу. Смешанный добровольческий корпус тогда не будет боеспособным. Нужно сформировать отдельные подразделения грузин, армян, черкесов, кабардинцев и т. д.».

В Крыму во всех горных деревнях немецким командованием создавались из татарских добровольцев отряды по борьбе с партизанами во главе с немецкими и румынскими инструкторами. Всем состоящим в этих отрядах выдавали румынскую и немецкую форму и оружие, захваченные немцами при отходе Красной армии. Члены отрядов получали зарплату, продовольствие, лучшие наделы садов, виноградников, табачных плантаций, полностью или частично освобождались от налогов. При наделении татарских «дружинников» участками садов, виноградников и другим имуществом немцы обычно отбирали его у нетатарского населения, в первую очередь у русских и греков.^[276]

Орган крымско-татарских националистов газета «Азат Крым» («Освобожденный Крым»), выходившая два раза в неделю в Симферополе, призывала местное население активизировать борьбу с большевиками и евреями, которые «разрушили нашу прекрасную родину, растоптали всю нашу культуру, резали и вешали наши национальные кадры…».

Нацисты не возражали против тезиса о том, что первоочередной задачей крымских татар является возрождение их нации. При содействии немецкого командования стали организовываться мусульманские комитеты в городах и районных центрах Крыма.

На собраниях населения ставились вопросы о создании добровольческих дружин для борьбы с партизанами, а также о помощи бедноте, старикам и семьям красноармейцев, многодетным семьям. Газета «Азат Крым» называла эти собрания «проявлением симпатии крымско-татарского народа к новому порядку».

…Еще в феврале 1942 года рейхсминистерство по делам восточных оккупированных территорий разработало проект организации Национального союза за свободу отчизны с отделениями в наиболее крупных городах Центральной России: Орле, Смоленске и Брянске.^[277] Но нацистское руководство в тех условиях не посчитало необходимым использование русского населения в качестве вооруженного союзника. Оно пока еще рассчитывало в основном на свои собственные силы. Даже на пропагандистских курсах для коллаборационистов лекторам не рекомендовалось употреблять слово «Россия». Дело касалось и мелочей. Мотивируя тот факт, что на берегах Волги проживают многие народы, в песне «Волга, Волга, мать родная, Волга — русская река» слово «русская» в песеннике, изданном для населения оккупированных районов, было заменено на «мощная».^[278]

С весны 1943 года, в условиях коренного перелома в войне, изменился национальный состав сил, используемых нацистами в борьбе против партизан. В ходе вербовки в добровольческие вспомогательные отряды и Русскую освободительную армию в рядах карателей стали доминировать русские и украинцы при офицерском составе из немцев.^[279]

В условиях, когда нацисты предприняли попытку развязать на оккупированной территории гражданскую войну, особое значение приобрело сплочение всех наций в борьбе против фашизма и его идеологии.

Основную тяжесть в противостоянии оккупационных служб силам антигитлеровского сопротивления нацисты в 1943 году переложили на власовцев. В апреле генерал А. А. Власов сделал «Заявление по национальному вопросу».^[280] Оно послужило основой для всех выступлений коллаборационистских пропагандистов по проблеме межнациональных отношений в России. Ostpropzug, курирующий соответствующие структуры в РОА, разработал основные тезисы, на которых должна была базироваться «новая русская национальная политика». Она содержала следующие утверждения:

1) дореволюционная царская Россия строилась по принципу угнетения национальностей и была тюрьмой народов;

2) власть в СССР ничем не отличается от своего предшественника, более того, главным угнетенным теперь стал сам русский народ;

3) новая Россия, союзная Германии, уничтожит любые проявления национального гнета над населяющими страну народами;

4) каждый народ получит национальную свободу, вплоть до права самоопределения.^[281]

Осуществление этих планов связывалось с победой Германии и уничтожением власти Сталина, «без чего немыслимо счастье любого из народов страны».

Движение РОА было построено, согласно заявлениям ее функционеров, на принципах интернационализма и антибольшевизма.^[282] В условиях активизации партизанского движения и успешных наступательных операций Красной армии на фронтах Великой Отечественной войны подобная политика легко разоблачалась силами сопротивления, которые резонно отмечали невозможность сосуществования фашизма и интернационализма.^[283]

Летом 1943 года на оккупированной территории Ленинградской области появились листовки и воззвания РОД — Русского освободительного движения. В отличие от РОА оно объявило себя «носителем национализма и русского национального сознания».^[284] РОД ставило перед собой следующие задачи:

1) возрождение мононационального Русского государства;

2) борьба с интернационалистскими элементами внутри народа.

В связи с тем, что после победы советских войск под Курском и Белгородом на Северо-Западе РСФСР началась подготовка к всенародному вооруженному восстанию в тылу врага, пропагандисты РОА и тем более РОД не смогли вести свою подрывную деятельность на значительной части территории. Все их попытки выйти за пределы крупных фашистских гарнизонов пресекались партизанами в самом начале.

Дефицит сил заставил службы вермахта активно привлекать к борьбе с партизанами так называемые «национальные подразделения». Против народных мстителей были выставлены, кроме немцев и РОА, части, сформированные в Прибалтике, а также из бывших военнопленных — украинцев, азербайджанцев, армян и представителей других национальностей.^[285]

Коллаборационистские воинские формирования строились, как правило, по национальному признаку. Хотя Украинский легион, который находился в деревне Старь Орловской области и городе Рославль Смоленской области, и состоял из русских. Но их фамилии переделывались на украинский лад. Так, легионеры Иванов и Васильев, перешедшие на сторону партизан, сообщили, что, находясь на немецкой службе, они носили фамилии Иваненко и Василенко.^[286]

К этому периоду практически все партизанские бригады обладали полиграфической базой. Это позволило им оперативно начать выпуск листовок к представителям тех национальностей, вооруженные формирования которых находились в сфере их вооруженной борьбы. Посильную помощь в работе над ними оказали перебежчики. В сентябре — декабре были выпущены воззвания как на русском языке, так и на языках легионеров (в том числе написанные от руки из-за отсутствия подходящего шрифта): «К братьям-латышам», «К армянам в легионе «Армения»», «К азербайджанцам, состоящим на службе у немецких захватчиков», «К русским, украинцам, белорусам, казахам, татарам, азербайджанцам, состоящим на службе у немецких разбойников».^[287]

Работа по разложению союзных вермахту формирований на Северо-Западе РСФСР курировалась Ленинградским штабом партизанского движения, и ей придавалось большое значение.

В октябре в бригадных типографиях был отпечатан приказ штаба партизанского движения «Всем русским, украинцам, белорусам, латышам, эстонцам, литовцам, азербайджанцам и другим, состоящим на службе в немецкой армии». Он призывал «перебить немецких офицеров, разгромить военные объекты Пскова, Луги, Порхова, вывести из строя промышленные предприятия и средства транспорта, захватить оружие и, выполняя это задание, перейти к партизанам».

За осень 1943 года только в партизанские бригады Ленинградской области явилось с оружием более четырех тысяч бойцов и офицеров из национальных легионов.^[288]

Реальный успех советской пропаганды можно объяснить рядом причин: а) военными успехами Красной армии и партизан; б) неверием в мощь фашистской Германии; в) разоблачением самими же перебежчиками нацистского утверждения о том, что «всех предателей партизаны уничтожают»; г) тем, что большинство легионеров были набраны в лагерях военнопленных и служба Гйтлеру виделась им тогда как единственная альтернатива голодной смерти; д) показом в советских прокламациях интернационального характера борьбы народов СССР против общего врага с призывами, подобными этому: «Гитлер думал посеять вражду между народами и проглотить их поодиночке. В дружбе народов, нашей страны — наша непобедимость!»

…Национальный вопрос с самого начала занял видное место в идеологии германского фашизма. Крайний национализм, согласно положениям которого исключительными правами обладает лишь немецкая нация, способствовал циничному подходу нацистов к решению проблемы межнациональных отношений на оккупированной территории. Оккупировав часть территории СССР, нацисты стремились посеять раздор между представителями различных наций. Это делалось, с одной стороны, для ослабления сопротивления захватчикам, а с другой — с целью физического уничтожения части местного населения. Всё это, по замыслу фашистов, должно было способствовать освобождению жизненного пространства «Великой Германии» от нежелательного национального элемента.

Глава девятая «Колхоз» готическим шрифтом

Еще до нападения Германии на Советский Союз, 2 мая 1941 года, в секретариате Адольфа Гитлера были разработаны рекомендации для Альфреда Розенберга как будущего верховного правителя оккупированных Восточных областей:

«1. Войну следует продолжать только в том случае, если на третьем году ее ведения весь вермахт будет снабжаться продовольствием из России.

2. При этом, несомненно, десятки миллионов человек умрут от голода, если мы будем вывозить из страны все крайне необходимое нам».^[289]

Совершенно другое обещалось населению районов, оказавшемуся под гитлеровской оккупацией. Немецкая пропаганда твердила о том, что «германский солдат несет в Россию землю и волю».^[290]

Пропагандистский натиск принес свои результаты: в ряде деревень немцев встречали хлебом-солью, как освободителей от колхозов, налогов и репрессий.

«В целом, общество оказалось расколото. Часть населения, как обиженное советской властью, так и растерявшееся, разуверившееся в успехах Красной Армии, поверила в победу фашистской Германии и надеялась получить всё то, что немцы обещали в своих прокламациях. Большинство заняло выжидательную позицию, но и оно, согласно партизанским разведывательным сводкам, считало, что лучше все-таки, если бы было единоличное хозяйство»,^[291] — писали в своих донесениях в Центр советские партизаны на Северо-Западе России в начале осени 1941 года.

Но заблуждение об истинных намерениях оккупантов недолго дезориентировало российское крестьянство. Именно в сельском хозяйстве раньше, чем в других областях экономики, реально проявилось подлинное лицо нацистской оккупационной политики. Безудержное ограбление русского населения со стороны германских солдат началось с первых дней войны, что было засвидетельствовано даже в немецких официальных документах. Например, этому вопросу был посвящен приказ по 112-й пехотной дивизии от 5 августа 1941 года, в котором, в частности, указывалось: «Сельские бригадиры заявили серьезные и обоснованные жалобы на поведение солдат, которое в перспективе может привести к катастрофическому голоду. Имеется в виду Следующее:

1. Увод скота и лошадей без всякой оплаты, причем к хозяевам применяются угрозы оружием.

2. Бессмысленное уничтожение картофеля на грядах, хотя легко можно было бы убедиться в том, что картофель еще совершенно непригоден в пищу.

3. Увоз с полей необмолоченных снопов, видимо, для использования в качестве подстилки.

4. Увоз сельскохозяйственного инвентаря (кос, серпов), чем осложняется уборка урожая.

5. Взлом запертых дверей и унос домашних вещей у крестьян.

Часть жителей не решается уходить на полевые работы, опасаясь, что во время отсутствия хозяев исчезнет их последнее имущество».^[292]

Запрещая в своих приказах самовольное единоличное мародерство, германское командование на самом деле не наказывало своих солдат за нарушение этих запрещений.

Подобные приказы не имели никакого практического значения, и они были нужны германскому командованию только для того, чтобы с их помощью доказать соблюдение вермахтом международных правил ведения войны. Но самое главное — мародеры мешали организации государственной системы ограбления захваченных территорий.

Вместе с тем германское руководство издавало множество приказов о снабжении своих войск из местных ресурсов через организацию захвата сельскохозяйственных продуктов. Чтобы обеспечить бесперебойное снабжение армии за счет мирных жителей, немцы требовали сохранять уцелевшие после военных действий сельскохозяйственные машины, постройки, инвентарь, рабочий скот, горючее.

Захват элеваторов, продовольственных складов, совхозных усадеб, МТС выполняли отряды экономической разведки, технические батальоны или непосредственно действующие части. В дивизиях, полках и батальонах выделялись специальные офицеры — уполномоченные по сельскому хозяйству.

Советские организационные формы в сельском хозяйстве в первый период оккупации сохранялись, но руководители совхозов, колхозов, МТС, противодействующие оккупантам, немедленно заменялись немецкими ставленниками. Действуя с их помощью, офицеры — уполномоченные по сельскому хозяйству выполняли следующие задачи:

1) выявляли запасы хлеба, картофеля, овощей и других продуктов, наличие скота, мельниц, пекарен, молочных ферм и т. п. Обеспечивали охрану обнаруженных запасов и объектов и доносили о них в штаб дивизии;

2) организовывали снабжение своей части картофелем, мясом, овощами, молоком и молочными продуктами до полного удовлетворения потребности;

3) обеспечивали бесперебойное выполнение полевых и огородных работ, заготовку сена. Проводили репрессии в случае, если крестьяне саботировали сельскохозяйственные работы;

4) вели учет лошадей и рабочего скота, оставшегося после эвакуации их владельцев.

В начальный период войны нацистские экономисты считали сохранение колхозов и совхозов совершенно необходимым. Они отлично понимали, что производственный процесс в крупных хозяйствах легче держать под контролем, проще изымать произведенную продукцию. Восточный штаб экономического руководства предупреждал своих чиновников, что при разделении колхозов и совхозов на несколько миллионов крестьянских хозяйств влияние немцев на производство сводится к утопии: «Поэтому со всякой попыткой ликвидировать крупные предприятия надлежит бороться самыми жестокими мерами».^[293]

Как видно, колхозно-совхозная система полностью устраивала оккупантов как наиболее оптимальный аграрный придаток тыловых служб вермахта. Именно на ее базе и предполагалось в будущем проводить политику германской колонизации. Все промышленные структуры, имевшиеся в наличии (заводы в городах, технические службы железных дорог, машинно-тракторные станции), с августа 1941 года официально переходили под контроль и в руки немецких властей.^[294]

В качестве руководящей установки офицеры — уполномоченные по сельскому хозяйству уже с конца лета 1941 года получили указание о том, чтобы «все излишки хлеба и картофеля (сверх потребности армии) в возможно большем количестве отправлять в Германию, так как в этих продуктах там ощущается крайняя нужда».

Сохранение старой системы землепользования летом 1941 года объяснялось немцами тем, что массовое перераспределение земли может привести к голоду, а также привычкой русского крестьянина к колхозу или общине^[295]

27 августа 1941 года это состояние дел было законодательно закреплено в «Положении об общем дворе». Кроме утверждения о том, что «немцы признают исключительно частное имущество, а колхозы придуманы коммунистами, чтобы погубить русское крестьянство», из него следовало, что:

«1) возвращение царской реакции и помещиков не состоится;

2) приусадебный участок и дом остаются в личной собственности владельцев;

3) право на собственное хозяйство приобретает тот, кто своей работой доказывает способность к сельскому хозяйству;

4) тот, кто самовольно присвоит себе чужую землю, будет строго наказан, а сверх того, он будет лишен своего личного хозяйства;

5) за порядок в колхозе отвечает не только председатель, а и всякий его член;

6) объем сданной сельхозпродукции должен быть по всем показателям не ниже прошлогоднего».^[296]

Из кого же предполагалось подбирать кадры для оккупационных органов в русских деревнях? На этот вопрос отвечает инструкция, подготовленная перед началом нападения на Советский Союз трудовым штабом особого назначения. Для работы в центральных хозяйственных управлениях были призваны чиновники германского министерства продовольствия и сельского хозяйства, а также подчиненных ему управлений и организаций. На должности окружных и районных «сельскохозяйственных вождей», местных помещиков-латифундистов намечались зажиточные немецкие крестьяне. Предполагалось привлекать на эту работу не только немцев, живших когда-либо в России и знающих «славянский характер», советских граждан немецкого происхождения, но и сельских жителей из Голландии, Бельгии, Дании и Норвегии.

Но это — в перспективе. На практике управление хозяйствами обычно возлагалось на лиц, имевших немецкое происхождение, «обиженных советской властью» и прежних председателей — при условии, что они не допустят падения производства сельхозпродукции. Иногда на эти должности оккупанты назначали местных агрономов. К осени 1941 года немцы не смогли подобрать нужного им количества управляющих. В некоторых местах руководство сельскохозяйственными делами осуществлялось непосредственно воинскими частями и комендатурами.

Наиболее крупные хозяйства возглавляли представители тыловых служб вермахта. По мере продвижения германской армии на восток офицеров — уполномоченных по сельскому хозяйству заменяли в тыловых районах немецкие управляющие при колхозах, совхозах и машинно-тракторных станциях. Они подчинялись хозяйственным управлениям и командам. Сельскохозяйственными руководителями в отдельных случаях назначались и бывшие помещики, если они по национальности были немцами. Так, в Лужском районе Ленинградской области немецкими управляющими оказались бывшие здешние землевладельцы: барон Бильдерлинг и барон фон Розен.

Составив представление о положении дел в вверенном ему хозяйстве, новый руководитель должен был обратиться к подведомственному русскому населению с такой речью: «Люди! С сегодняшнего дня вы находитесь под защитой немецкого военного управления. Мы пришли к вам не как враги. Мы принесли вам порядок и безопасность. В течение двух десятилетий вас угнетали и эксплуатировали, теперь вы снова являетесь свободными людьми. Вы снова будете получать вашу законную заработную плату, которой вы были обманным путем лишены в течение десятилетий. Для того чтобы быстро и прочно улучшить свое положение, вы должны точно выполнять наши постановления и распоряжения. Больше не должно быть бездельников. Если вы не будете продолжать работать, вы вынуждены будете голодать. Кто будет сопротивляться, тот, несмотря на его положение, будет предан самому строгому военному суду».^[297]

В первых опубликованных приказах немецкие военные власти регулярно подчеркивали, что в деревне «теперешняя форма хозяйства не должна быть заменена». Затем последовали специальные приказы на этот счет. Из них следовало, что:

«1. Во всех колхозах необходимо строго соблюдать трудовую дисциплину, ранее учрежденные общими собраниями правила внутреннего распорядка и нормы выработки. Все без исключения члены сельхозартели должны беспрекословно выполнять приказания председателей и бригадиров, направленные на пользу работы в колхозах.

2. На работу выходить всем безоговорочно, в том числе служащим, единоличникам и беженцам, работать добросовестно.

3. Бригадирам и счетоводам строго ежедневно учитывать работу каждого в отдельности лица и записывать выработанные трудодни.

4. Подготовку почвы к осеннему севу и проведение осеннего сева производить строго коллективно.

5. Распределение всего собранного урожая 1941 года производить только по выработанным трудодням, о чем будет дано отдельное распоряжение.

6. Строго соблюдать неприкосновенность от посягательства к расхищению государственного колхозного (то есть принадлежащее Третьему рейху. — Б. К) и личного имущества частных лиц».

Практически во всех оккупированных районах России захватчики запрещали русским сельским жителям использовать земельные угодья в своих интересах, приказывали им оберегать животноводческие фермы от разрушения и повреждений, оказывать содействие войскам вермахта, предоставляя транспорт, фураж и продовольствие.

Главная роль в организации сбора урожая отводилась окружным «сельскохозяйственным фюрерам». Они подчинялись непосредственно хозяйственной команде. От ее начальника окружной «сельскохозяйственный фюрер» получал все указания и приказы. Связь между ними поддерживалась через полевую или местную комендатуру. Полученные приказания окружные «фюреры» были обязаны передавать районным «сельскохозяйственным фюрерам» и руководителям сельскохозяйственных предприятий. В обязанности окружных «фюреров» также входило составление донесений, предназначенных для хозяйственных команд. Всю свою работу они проводили совместно с местными комендатурами и специалистами по сельскому хозяйству при полевой комендатуре.

В период боевых действий резиденция окружного «сельскохозяйственного фюрера» должна была располагаться в месте дислокации хозяйственной команды. Там же должны были находиться районные «сельскохозяйственные фюреры» и руководители сельскохозяйственных предприятий.

Подобные предосторожности не являлись случайными. Русское крестьянство и партизаны активно боролись с нацистским ограблением российской деревни и теми, кто осуществлял эту политику на практике. В августе 1942 года на совещании у Геринга было доложено, что в России к этому времени было убито более 1500 старост.^[298]

Полных сведений о количестве хлеба, собранного в 1941 году на оккупированной территории, нет. По оценке английского министерства экономической войны, «урожай 1941 года в оккупированных областях СССР был на 40 % ниже нормального… В Прибалтийских странах он составлял около 80–90 % нормального».^[299]

Оккупанты использовали все средства для того, чтобы побудить крестьян сдавать крупный рогатый скот, лошадей, свиней, кур. Так, в Смоленской области 18 ноября 1941 года немецкие хозяйственные организации приказали русскому населению сдавать скот на «объединенные скотные дворы», мотивируя это необходимостью сохранить поголовье. Им обещали выдать охранные расписки и возместить полную стоимость павшего на «объединенном скотном дворе» скота. В противном случае оккупационные власти снимали с себя всякую ответственность за реквизицию воинскими частями скота, не сданного на «объединенные скотные дворы».

Зимой 1941/42 года начали свою работу случные пункты. За случку с быками-производителями, жеребцами-производителями взималось деньгами от 25 до 50 рублей, в зависимости от производителя, и пять килограммов фуража-концентрата. Населению в коллаборационистской прессе объявлялось, что на этих пунктах представлены элитные производители из Германии, которые значительно улучшат различные породы скота в России.^[300]

На этих пунктах оккупанты несколько раз произвели у крестьян конфискацию коров и свиней, мотивируя свои действия тем, что животные якобы больны заразными болезнями и подлежат уничтожению.

Рогатый скот и телят на племя разрешалось продавать только внутри района и при наличии разрешения немецкого начальника сельхозуправления. Забой телят и их продажа на мясо разрешались оккупантами только в исключительных случаях.^[301]

Немецкие тыловые службы стремились взять под свой контроль все без исключения виды сельскохозяйственной продукции. Так, плодово-ягодные насаждения, такие как яблони, смородина, малина, делились между трудоспособными жителями деревни. При этом оговаривалось, что «земляника остается общественной». Хозяйства, которые отказывались от обработки полевой земли, плодово-ягодными насаждениями не наделялись.

В целях сохранения урожая ягод и прочей продукции, предназначенной для немецких госпиталей, староста деревни должен был организовать наблюдение за проведением правильного и своевременного ухода за ягодниками и садами.

Изъятие продовольствия сопровождалось насилиями на всей оккупированной территории. Пропаганда в печати и по радио требовала от населения «благодарности к немцам-освободителям» и «совместных жертв в борьбе против большевизма». Подавляющая часть собранного хлеба и продовольствия использовалась немецкой армией или отправлялась в Германию и лишь малая доля выдавалась городским жителям, работающим на немцев. Большинство городских жителей вынуждены были самостоятельно добывать продукты питания в деревнях, меняя на продовольствие одежду, имущество и т. п. Делать это было не только очень сложно, но и опасно. Немцы под угрозой самых строгих репрессий и наказаний запрещали крестьянам обменивать или продавать продукты, ибо все продовольственные излишки должны были быть сданы немецким органам. Кроме того, немецкие патрули арестовывали горожан, не имеющих пропусков на хождение между населенными пунктами. Арестованных немцы зачастую расстреливали, считая их партизанами, ведущими разведку. Попавшие в руки к русским полицаям обычно отделывались гораздо легче — у них просто отбирались все вещи и продукты.

В этих условиях процветала подпольная торговля продовольствием по чрезвычайно высоким спекулятивным ценам, что, в свою очередь, обесценивало зарплату, получаемую рабочими и служащими.

Начальник хозяйственной инспекции группы армий «Центр» генерал-лейтенант Вейгант для снабжения крестьян предлагал отправлять в оккупированные области третьесортную и бракованную продукцию европейской промышленности, поскольку не хватало промышленных товаров нормального качества. Кроме того, он считал необходимым развивать на месте кустарное производство.

В некоторых оккупированных областях немцы ввели карточную систему снабжения продовольствием. В различных областях были установлены различные нормы, но даже самые высокие из них не обеспечивали нормального существования. К тому же и по установленным голодным нормам продовольствие выдавалось не полностью и не всем жителям. Лишались права на получение продуктовых карточек лица, не зарегистрированные на бирже труда, семьи коммунистов, семьи военнослужащих Красной армии, евреи и другие элементы, неугодные оккупантам. Во многих оккупированных немцами областях России продукты выдавались только работающим на предприятиях или в учреждениях оккупационной и коллаборационистской администрации.

Так, в захваченных районах Ленинградской области рабочим и служащим выдавалось по 200 граммов хлеба в день и изредка продавалась соль, являвшаяся большим дефицитом, по 100 рублей за килограмм. В Смоленске жителям, работающим на предприятиях и в учреждениях, выдавалось лишь по 200 граммов хлеба. Правда, основной доход служащих в немецких административных органах часто составляли не эти жалкие крохи, а многочисленные взятки и поборы с населения. Они практиковались самым широким образом и иногда — практически легально, с прямого попустительства немецкой администрации.^[302]

Зимой 1942 года в некоторых городах прифронтовой полосы выдача хлеба была полностью прекращена. Некоторым жителям, у которых оставались коровы и куры, иногда удавалось выменивать у немецких солдат хлеб на молоко и яйца. На втором году оккупации ни скота, ни домашней птицы ни у кого не осталось. Пытаясь спастись от голода, часть жителей стала разводить кроликов, заниматься огородничеством. Многие люди питались отбросами, подбираемыми около немецких кухонь, древесной корой, листьями. Смерть от голода стала заурядным явлением.

Провал плана молниеносной войны заставил оккупантов уже с ноября 1941 года изменить свой подход к решению аграрного вопроса. Газеты и листовки, адресованные населению, заостряли внимание на осуждении колхозных порядков в СССР. Противопоставлялось положение при советской власти города и деревни. Говорилось о тратах Советского Союза на содержание коммунистических партий в Европе и Америке, о превращении коммунистов в новый слой эксплуататоров.^[303]

В коллаборационистской печати помещались письма русских граждан, считающих, что «если колхозы будут существовать дальше, то этим Германия разобьет все надежды крестьян по эту и ту сторону фронта… Крестьяне надеются на то, что Германия уничтожит колхозное хозяйство и частная собственность будет снова восстановлена». Выражались пожелания, что если это невозможно сделать в данный момент, то желательно осуществить в 1942 году. В тех же газетах печатались и ответы германской администрации. В них, в частности, говорилось, что Адольф Гитлер, узнав о бедах колхозников, заявил: «Существующее до сих пор положение (то есть колхозный строй. — Б. К.) немецким правительством будет постепенно изменено так, что русский снова станет хозяином своего куска земли». Но процесс переустройства хозяйства, по заявлению оккупантов, нельзя было начинать, не подготовив тщательно новое. Беспорядок — это голод народа.

Катастрофическое положение дел в сельском хозяйстве открыто признавалось даже пронацистскими газетами. Вот как описывалась жизнь крестьян под Смоленском: «Около сараев, навесов беспризорно валяется различный сельскохозяйственный инвентарь: сбруя, сено и прочее. Где остался скот, он утопает в грязи, мерзнет в полуразрушенных сараях». Правда, все эти факты объяснялись тем, что за годы «владычества большевиков» у населения выработалась привычка к бесхозяйственности и разгильдяйству, «от которого немцы с таким трудом русских отучают».^[304]

Учитывая провал уборочных и осенних посевных работ в 1941 году, немцы заблаговременно начали готовиться к весеннему севу 1942 года. В качестве главного организационно-политического мероприятия в условиях затянувшейся войны рассматривалось введение так называемого «нового аграрного порядка».

В январе 1942 года нацистские отделы агитации и пропаганды оповестили граждан о том, что при распределении земли лучшие участки должны получить те, кто активно участвует в построении «Новой Европы» — волостные руководители, старосты, полицейские, представители «групп самообороны».

Одним из главных пунктов фашистской пропаганды стало обещание ликвидировать колхозы. «Старательным и прилежным» крестьянам было обещано сохранение за ними усадеб, скота и построек на правах частной собственности, без уплаты каких-либо налогов. Однако немецкие власти и их ставленники наталкивались почти повсеместно на пассивное сопротивление или активные выступления крестьянства, имевшие целью сорвать снабжение германских войск хлебом и продовольствием. Немецким управляющим пришлось применять всяческое принуждение и репрессии, чтобы заставить крестьян выходить на различные работы.

27 февраля 1942 года «рейхминистерством освобожденных областей» Альфреда Розенберга было опубликовано постановление о новом порядке землепользования. Коллаборационистская пресса восторженно нарекла его «Дар Адольфа Гитлера русскому крестьянству». Он распространялся на оккупированную Германией территорию Советского Союза к востоку от государственной границы СССР 1939 года.

В первой его части отменялись все декреты, законы и постановления советской власти о коллективных хозяйствах. «Примерный устав сельскохозяйственной артели» объявлялся утратившим силу, а колхозный строй — ликвидированным.

Конечной целью нового аграрного порядка объявлялась замена колхозов частнособственническими крестьянскими хозяйствами. Однако этот переход предполагалось провести постепенно. На первом этапе реформы колхоз превращался в общинное хозяйство, к которому целиком переходили вся земля, скот и имущество колхоза. Крестьяне не получали индивидуальных земельных наделов и были обязаны обрабатывать земли общинного хозяйства под надзором управляющего, назначаемого немецкими властями и действовавшего по их директивам.

Весь урожай должен был поступать в распоряжение немецких властей, а крестьяне за свою работу получали плату. Размеры и формы оплаты при опубликовании данного распоряжения объявлены не были. Постановление Розенберга объявляло частной собственностью крестьян только приусадебные участки. Они могли быть увеличены по усмотрению германских властей. В своем приусадебном хозяйстве крестьянам разрешалось без каких-либо ограничений разводить скот. Земля приусадебного участка освобождалась от налогов, но при этом налогами облагались разводимый на приусадебных участках скот, постройки, домашние промыслы.

На втором этапе реформы общинные хозяйства предполагалось преобразовывать в сельскохозяйственные кооперативы. Пахота и посев там должны были производиться всеми членами кооператива на едином земельном массиве, но уход за посевами и уборка урожая должны были осуществляться каждым двором на своем закрепленном участке, который предоставлялся данному двору из года в год.

Все крестьянские дворы должны были получить одинаковые по размеру участки, независимо от числа едоков или трудоспособных членов. Каждый двор нес ответственность за выполнение агрономических мероприятий, за уборку урожая, за обмолот и хранение хлеба. Правление сельскохозяйственного кооператива составляло планы севооборота, проводило агрономические и хозяйственные мероприятия по указанию или с разрешения германской администрации.

Было объявлено, что при переходе от общинного хозяйства к кооперативу рабочий скот и сельскохозяйственные орудия будут распределены между группами крестьян или отдельными членами кооператива. С кооператива будет взыскиваться натуральный налог, исчисляемый с общей земельной площади. Правление будет распределять налог между членами кооператива, которые несут коллективную ответственность за взнос всего налога. Размеры налога в указе не определялись. Членам сельскохозяйственного кооператива никакой зарплаты не полагалось, но предполагалось, что им будут принадлежать сельскохозяйственные продукты, оставшиеся у них после взноса натурального налога. Приусадебные участки членов кооператива, как и при общинном хозяйстве, не облагались налогами, скотоводство не ограничивалось.

Переход от общинного хозяйства к сельскохозяйственному кооперативу мог произойти только с разрешения немецких властей. Разрешение давалось лишьт ем общинным хозяйствам, которые аккуратно выполняли все обязательства по поставкам, правильно (с немецкой точки зрения) вели хозяйство и исполняли распоряжения оккупационной администрации. Политически неблагонадежным членам общинного хозяйства, а также тем, кто не зарекомендовал себя способным к индивидуальному землепользованию, запрещалось вступать в сельскохозяйственный кооператив.

Третьим и конечным этапом аграрной реформы должно было быть расчленение сельскохозяйственных кооперативов на единоличные крестьянские хозяйства. Осуществление этой стадии переносилось на неопределенный срок.

Вслед за «Новым аграрным порядком» 17 марта 1942 года последовало «Распоряжение № 1 об организации, управлении и ведении хозяйства в крестьянских общинных хозяйствах». Первый раздел «Распоряжения» включал основные положения по созданию общинных хозяйств. Все сельские населенные пункты с их земельными угодьями, животноводческой базой и сельхозинвентарем объявлялись «общинными хозяйствами». С этого момента крестьяне считались наделенными приусадебными участками. Селяне получали звание «хозяева-крестьяне», а члены их семей — «участники общинного хозяйства».

«Распоряжение» обязывало крестьян осуществлять обработку приусадебных участков собственными силами, но общинные земли крестьяне должны были обрабатывать коллективно, с использованием орудий производства, находившихся как в их личном пользовании, так и принадлежащих общине. Общиной руководило правление, состоявшее из старшего общинного хозяйства и его заместителя. При правлении вводилась должность бухгалтера или счетовода, отвечавшего за состояние бухгалтерского учета.

В порядке исключения «Распоряжение № 1» допускало создание единоличных хозяйств. Но этот процесс был весьма сложным и запутанным и допускался лишь там, где нацисты считали это нужным для себя.

Во втором разделе «Распоряжения № 1» разъяснялось, что пашни и другие основные угодья бывших колхозов относились к «общей земле». Сельскохозяйственный инвентарь делился на «общий инвентарь» (бывшая колхозная усадьба с помещениями и постройками, скот и машины) и «крестьянский инвентарь» (крестьянские дворы, личный скот, мелкий сельхозинвентарь).

Одновременно был опубликован и «Приказ № 2», который потребовал от крестьян в течение семи дней проведения во всех бывших колхозах собраний и создания «общинных хозяйств». Собрания были обязаны проводить бывшие председатели колхозов (где они сохранили свои посты) или сельские старосты. На собрании обязаны были присутствовать представители от каждого двора — главы семей. Крестьяне должны были познакомиться с «новым порядком землепользования», распоряжениями германского командования по этому вопросу, а также выбрать правление и дать новое название «общинному хозяйству», если оно до этого носило советское название.

Выборы правления «общинного хозяйства» проводились открытым голосованием. Кандидатуры в члены правления заранее подбирались из числа тех людей, которые за что-либо могли ненавидеть советскую власть или по своим личным качествам заслуживали доверия оккупантов. Правление приступало к исполнению своих обязанностей только после утверждения решения собрания земельным районным управлением.

Выполнение своих приказов оккупационные власти пытались ускорить с помощью приказа № 3 германского главного земельного управления, опубликованного, как и два предыдущих, 2 3 марта 1942 года. На основании этого приказа осуществлялся раздел колхозной земли и колхозного сельскохозяйственного инвентаря по «общинным хозяйствам». Согласно ему «общинные хозяйства» создавались в пределах старых границ деревни и принадлежащих ей земель. Колхозные постройки и инвентарь на время переходили в собственность «общинного двора», который нес ответственность за его сохранность до того времени, пока земельное управление не примет приказа о его разделе.

Стремясь придать характер равного распределения инвентаря между «общинными хозяйствами», оккупанты разрешали передавать часть инвентаря из более обеспеченных сел менее обеспеченным. Делалось это, как правило, без учета желаний законных владельцев.

Приказом № 4 от 23 марта 1942 года германское главное земельное управление запретило крестьянам проводить самовольный раздел пастбищ, пустырей, садов, питомников и огородов крупного размера. Разделу также не подлежали школьные участки и леса. Уход и контроль за этими сельскохозяйственными угодьями и их обработку приказывалось проводить сообща.

Приказом № 5 от того же числа вводилась единая система сельскохозяйственных поставок — так называемый «натуральный военный сбор». Его крестьяне должны были выполнять с 1 апреля 1942 года по 31 марта 1943 года. Размер поставок для общинных хозяйств устанавливался земельным управлением. «Общины», в свою очередь, распределяли общую сумму сбора по крестьянским дворам.

В этом приказе нормы сдачи сельскохозяйственной продукции и их цены не были точно установлены. Крестьянам только обещали оставить для собственного потребления или продажи всё, что они произведут сверх «военного сбора». Поскольку не были известны размеры и формы оплаты за работу в общинном хозяйстве, единственным определенным источником существования крестьянина оставались приусадебный участок и немногочисленный скот, который мог быть прокормлен на этом участке. Но и этот источник существования фактически ничем не был защищен от конфискации и поборов. С марта 1942 года начались официальное преобразование колхозов в общинные хозяйства, массовое назначение немецких управляющих и торжественное вручение грамот о передаче приусадебных участков в единоличную собственность. К лету 1942 года эти мероприятия на Северо-Западе и в Центральной части РСФСР были в основном закончены.

Весь этот комплекс документов трактовался как «конец колхозной системы, начало свободного и здорового сельского хозяйства». Населению разъяснялось, «почему государство ждет от каждого своего крестьянина прежде всего крайне высокой требовательности к самому же себе. Требовательность к себе, личная инициатива, прилежание необходимы нам для того, чтобы получить в будущем времени от государства право на землю. Кто трудится с прилежанием, тот сам доказывает, что он может достигнуть большего, т. е. что его можно наделить большим имуществом и облечь большей ответственностью».^[305]

Весной 1942 года активизировалась нацистская пропаганда, направленная на сельское население. Стало выходить гораздо больше наименований печатной продукции. В разнообразных «сельскохозяйственных календарях» портреты Адольфа Гитлера и биографии национал-социалистических бонз соседствовали с рекомендациями по повышению урожайности различных агрокультур.

С 22 марта начала выходить газета «Колокол» для крестьян оккупированных областей России. Новая газета простым и примитивным, часто — псевдорусским, языком рассказывала сельским жителям о событиях на фронтах и во всем мире, а также о «строительстве новой жизни в освобожденных областях России».

Поскольку хвалебные материалы о «героях вермахта» мало интересовали жителей русской глубинки, объявлялось, что «опытные агрономы, привлеченные к участию в газете, будут помогать крестьянам советами по сельскому хозяйству».

«Звучи, как колокол, правдивое слово» — так заканчивалось обращение к читателям, помещенное в первом номере этой газеты. «Колокол» выходил в течение.

1942 года два раза в месяц тиражом, в первое время, 150 тысяч экземпляров.^[306]

Во всех захваченных областях немцы награждали земельными наделами местных жителей, участвующих в борьбе против партизан. Предателям давали наделы земли от 11 гектаров (в Орловской области) до 25 гектаров (в Псковском уезде). В отдельных случаях немцы обещали еще более высокие земельные награды. Так, например, за поимку командиров партизанских отрядов, действовавших в Обоянском и Кривцовском районах Курской области, в марте 1942 года было обещано по четыре тысячи марок и до 100 гектаров земли. Отдельно оплачивалась любая информация о народных мстителях.^[307]

В оккупированных районах РСФСР порядок землепользования, размеры полевых и приусадебных участков, распределения урожая отличались большой пестротой. Поскольку на этой территории не было единой гражданской администрации, каждая местная комендатура вводила свои произвольные порядки.

В феврале 1942 года газеты и листовки, которые выходили в оккупированном нацистами Орле, призывали сельское население повышать производительность труда, серьезно, ответственно и с пониманием относиться ко всем требованиям германского командования. Лишь при неукоснительном соблюдении всех этих условий, писали коллаборационистские журналисты, русские крестьяне в недалеком будущем смогут получить право на частное обладание землей. Крестьян призывали соревноваться друг с другом: кто сможет больше произвести сельхозпродуктов. «Передовикам» обещалось предоставить б0лыиий надел и дать определенные льготы.^[308]

В Центральной России оккупанты предложили создать два вида крестьянского землепользования: единоличное землепользование и общинное землевладение. Предусматривалось, что каждый крестьянский двор должен быть обеспечен «исключительно в зависимости от трудолюбия и способности своих владельцев, плодами своей индивидуальной работы».

Единоличное землепользование предусматривало общую обработку земли и общий сев на больших объединенных земельных участках. Уход за этими участками, сбор урожая и реализация его передавались в руки отдельных семейств. Для этой цели производилось разделение участков на отдельные полосы. Предполагалось, что эти полосы из года в год будут выделяться одним и тем же семействам. После совместной обработки и посева семья должна была брать на себя ответственность за выделенный участок земли.

Немецкие пропагандистские службы утверждали, что переход от общинных землевладений к единоличному землепользованию может совершиться только постепенно, «так как коммунистический период в России привел очень многие колхозы в такое состояние, что немедленный переход всех дворов невозможен. В таких случаях община обрабатывает свои земли совместно, всеми своими трудоспособными членами».

Возможность получения русскими крестьянами права частной собственности на землю оккупантами не отрицалась. Но она оговаривалась множеством условий:

1) должно быть подано соответствующее заявление германскому управлению от конкретного крестьянина;

2) согласие могло быть получено только в тех случаях, когда вся община добросовестно исполнила свои обязательства по отношению к германскому управлению;

3) политически неблагонадежные и неспособные члены общины не могли получить право на земельный надел.^[309]

При этом все налоги и сборы определялись исключительно немецкой стороной.

Осуществляя свою политику в сельском хозяйстве, оккупанты стремились создать такую систему, которая позволила бы накормить как солдат вермахта, так и значительную часть гражданского населения в Германии, а также создать стратегические запасы продовольствия.

Для осуществления этих планов в Псковском уезде каждому двору передавались в единоличную собственность полосы размером от 0,75 до 2,5 гектара в зависимости от числа едоков.

Во Всходском районе Смоленской области весь урожай ссыпался в общие амбары якобы с целью спасения его «от разбазаривания», а крестьянам выдавалось лишь по 3,5 килограмма зерна в месяц на едока.

В оккупированных районах Ленинградской области была введена индивидуальная форма землепользования, но в одних районах земля нарезалась по числу едоков (Сланцевский район), а в других — на все дворы выделялись одинаковые участки (Гдовский район). Незначительная часть колхозного инвентаря и скота раздавалась в этих районах крестьянам, но большая часть реквизировалась воинскими частями. На Северном Кавказе (в Майкопском, Гиагинском, Пашковском и других районах) немцы создавали так называемые «десятидворки» для совместной обработки земли. На каждую десятидворку они оставляли одну-две лошади, на каждую семью — по одному пуду муки и зерна, а весь остальной скот и продовольствие конфисковывали.

В Белгородском и Ивнянском районах Курской области было выделено по 0,25 гектара на каждый двор в качестве приусадебного участка и полевые наделы по 0,08 гектара на каждого трудоспособного члена семьи. Остальная земля оставалась за общинным хозяйством, которое именовалось здесь «экономией». Крестьяне обязаны были три дня в неделю работать на земле экономии, а остальное время могли использовать для обработки своих наделов. Хлеб на землях экономии был поделен на корню пропорционально числу трудоспособных членов каждой семьи. В других районах Курской и Орловской областей хлеб также делился на корню, но всем дворам выделялись равные доли, независимо от числа трудоспособных членов. Наконец, в отдельных селах Курской области крестьянам было выдано по 20 килограммов зерна, а весь остальной хлеб предназначался для сдачи немцам. Семьям красноармейцев и членов ВКП(б) хлеб не выдавался.

Репрессированные при советской власти, вернувшиеся после оккупации на старое местожительство, получали повышенный продовольственный паек. Кроме того, немцы вернули, где это было возможно, лицам, пострадавшим после 1917 года, их прежние усадьбы или обязывали односельчан строить для них новые дома. Наиболее радикально этот вопрос был решен в Локотьском округе. 23 июня 1942 года Бронислав Каминский издал специальный приказ. В нем говорилось о том, что при раскулачивании у крестьян с нечеловеческой жестокостью производилось изъятие построек, скота, сельхозинвентаря и другого имущества. «В целях восстановления справедливости» всем категориям репрессированных (к ним относились раскулаченные, твердозаданцы и другие обиженные советской властью) безвозмездно возвращались принадлежавшие им ранее постройки всех видов: жилые дома, сараи, риги и прочее, сельхозинвентарь: молотилки, веялки, жатки, сеялки, а также подсобно-промышленные предприятия: мельницы всех видов, шерстобойки, крупорушки, просорушки и пр. Если ранее отобранные постройки были уничтожены, то репрессированным советской властью предоставлялись взамен равноценные — из бывших колхозных строений, в целом виде или частично. Если же дома были проданы, перестроены или использованы для общественно полезных нужд: на постройку школ, больниц, нужных для общества складов и бань, — то им отпускался бесплатно лесоматериал с вырубкой и вывозкой за общественный счет.

Особо жестоким преследованиям подвергались семьи красноармейцев, партизан, коммунистов, советских активистов. Немецкая пропаганда объясняла это тем, что «любой грех, совершенный против своего народа, должен быть наказан».^[310]

Машинно-тракторные станции и совхозы объявлялись на всей оккупированной территории России собственностью германского государства. МТС перестраивались в опорные пункты или базы, возглавляемые немецкими управляющими. К каждой базе прикреплялось до пятнадцати общинных хозяйств. Базы должны были обрабатывать уцелевшими тракторами и машинами земли общинных хозяйств, осуществлять агрономический надзор, внедрять улучшенные методы хозяйства, заготовлять посевное зерно, разводить племенной скот и вести образцовое хозяйство на собственных полевых участках. Базам поручалось также агрономическое обучение крестьян и политическая пропаганда. Совхозы переименовывались в государственные имения. Некоторые из них прикреплялись для обслуживания определенных немецких тыловых гарнизонов. Вместе с тем в русской пронацистской прессе писалось о том, что «правительство Германии не остается в стороне от посевной. Оно оказывает усиленную помощь, завозятся семена даже из Европы… Из германской армии отпускается много лошадей для сельского хозяйства. Поступила большая партия горючего для эксплуатации тракторов в посевной кампании: бензин, дизельные масла, заменяющие керосин, а также запасные части».^[311]

Нельзя сказать, что это была чисто пропагандистская акция. Немецкие тыловые службы делали все, чтобы обеспечить вермахт необходимым объемом продовольствия. Часть скота, конфискованная у крестьян, передавалась в «государственные имения». В качестве рабочей силы туда привлекались крестьяне окрестных деревень. Прием, учет и хранение сельскохозяйственных продуктов, поступающих по обязательным поставкам и в результате реквизиций, а также доведение этого продовольствия до военных и гражданских органов снабжения, находящихся как в Германии, так и на оккупированной территории, были возложены на Центральное торговое общество «Восток». Этому же обществу поручался ввоз в оккупированные области сельскохозяйственных машин, инвентаря и товаров широкого потребления для сельского рынка. Общество тесно сотрудничало с Восточным штабом экономического руководства. Правление общества находилось в Берлине; во всех оккупированных областях имелись его представительства и конторы, которых насчитывалось на захваченной нацистами территории нашей страны более четырехсот.

Немецкая пропаганда весной 1942 года выдвинула на оккупированной территории России лозунг «Судьба этого года войны находится в Ваших руках — русские крестьяне!».

Так как активная идеологическая обработка сельского населения не принесла тех результатов, на которые рассчитывали немецкие пропагандисты, решающую роль стал играть силовой фактор. Как мобилизованные, так и местные жители работали в сельском хозяйстве под надзором полиции и немецких управляющих. Последних к лету 1942 года во всех оккупированных областях насчитывалось от 13 до 16 тысяч человек.^[312]

Для надзора за проведением уборочных работ на места регулярно выезжали окружные генеральные комиссары и все чиновники их аппаратов. Так, в Курской области рабочий день в поле продолжался с пяти-шести часов утра до шести-семи часов вечера. Для обработки приусадебных участков отводилось два дня в неделю, остальное время каждый должен был трудиться на земле общинного хозяйства. За невыход на работу в первый раз накладывался штраф — до 500 рублей, во второй раз виновный отправлялся в лагерь военнопленных и у него конфисковывалось все его имущество. Там, где уклонение от работ принимало регулярный и организованный характер, применялись телесные наказания и расстрелы. Между русскими крестьянами и немецкими управляющими неоднократно происходили кровавые столкновения. По сообщениям немецких газет, «многие сельскохозяйственные руководители, честно исполнявшие свой долг, погибли на своем посту».^[313]

Во многих районах хлеб в счет обязательных поставок увозился немцами на свои склады прямо с полей. За утайку хлеба, несвоевременную его сдачу, за всякое сопротивление германским солдатам и чиновникам при насильственном изъятии хлеба население подвергалось штрафам, физическим наказаниям, заключению в тюрьмы и смертным казням. Так, например, в оккупированных районах Ленинградской области за несвоевременную сдачу хлеба накладывался штраф от 500 до 1000 рублей, а если это не давало результата, виновный подвергался телесному наказанию. В Смоленской области немцы объявили крестьян, уклоняющихся от сдачи хлеба, саботажниками, отбирали у них коров и кур, подвергали порке и другим физическим наказаниям, вплоть до расстрела.

Гитлеровцы иногда применяли и такой способ «заготовки» продуктов: оцепляли рынок и изымали все сельскохозяйственные продукты и вещи, а трудоспособное население отправляли в Германию на работы. Такой случай произошел, в частности, в Курске. 4 декабря об этом сообщалось в Берлин следующее: «Большое недовольство вызвало последнее официальное мероприятие по конфискации всех продуктов, которые сельское население привезло в Курск на рынок».^[314]

Особенно жестокие формы приняли реквизиции в прифронтовой полосе, превращаемой немцами в «зону пустыни». Угоняя из этой зоны население, немцы реквизировали весь хлеб, скот, фураж и другие сельскохозяйственные продукты, абсолютно не считаясь с ранее установленными нормами и выполнением обязательных поставок. Реквизиции сопровождались сжиганием дотла деревень и массовым уничтожением мирного населения.

За ходом введения «нового аграрного порядка» следили не только тыловые службы вермахта, но и СД. Нацистские спецслужбы интересовали многие вопросы, связанные с реакцией русского населения на «Закон Розенберга». Они требовали от различных оккупационных чиновников и своей агентуры предоставления им подробной информации, не реже двух раз в месяц, о ходе аграрной реформы, а также сведений о реакции русского населения на мероприятия по ее осуществлению. Обязательным в отчетах было наличие цифрового материала и сравнение его с прежними показателями.

Представители советского сопротивления, находившиеся на временно оккупированных территориях, подвергли немецкий закон «О твердом и трудолюбивом крестьянине» жесточайшей критике. Согласно этому закону, любой хозяин, систематически не выплачивающий налоги, мог лишиться всего своего имущества. Партизаны писали: «В этом году у тебя выйдет, но будет случай, когда тебе не под силу будет выплатить налог, и твое имущество с землей будет отобрано. Ты станешь батраком. Таким образом будут создаваться кадры для будущих немецких помещиков».^[315]

Анализ документов полностью подтверждает правоту партизанского донесения о том, что к лету 1942 года «крестьяне поняли, что немцы — не друзья им. Они ждали родную Красную Армию, ждали советскую власть». Но при этом отмечалось, что «частнособственническую психологию крестьянина немцы разбудили. При оккупации она несколько проснулась. Население нам постоянно говорило: «Как бы что другое, а не колхоз»».^[316] Уже с лета 1942 года упоминания о колхозах и их восстановлении в партизанских заявлениях встречаются всё реже и реже. Форма обращения к населению меняется, вместо «колхозник» обычно используется «крестьянин». Основное содержание листовок этого периода: «Граждане, не работайте на немцев, саботируйте их приказы, прячьте имущество!» Партизанские агитаторы давали советы мирным жителям, как лучше уклониться от уплаты налогов. Некоторые пропагандисты по собственной инициативе говорили о том, что «после войны колхозов не будет, если разобьем немца, народу послабление выйдет».^[317]

Боевые действия на фронтах Великой Отечественной войны и обострение ситуации в тылу у вермахта заставили германскую администрацию к концу 1942 года приступить ко «второй ступени реформы». В ней предполагалось перейти к иной форме землепользования — к единоличному хозяйству на основе земледельческого товарищества. Закон предусматривал раздел между группами крестьян или отдельными крестьянскими хозяйствами производственного и тяглового скота и сельскохозяйственных машин и давал право единоличной обработки и сбора урожая. Было предусмотрено, что животноводство при этом порядке землепользования ведется исключительно единолично и не подлежит никаким ограничениям.

С 1943 года начался третий этап аграрной политики оккупантов. В этот период нацисты намеревались осуществить переход от «общинных хозяйств» к «товариществам по обработке земли», а в северо-западных районах РСФСР — ввести отрубную и хуторскую систему и осуществить попытку перехода на единоличное владение землей.

В условиях коренного перелома в Великой Отечественной войне 3 июня 1943 года немцами была обнародована декларация «О частной собственности на землю». Объявлялось о том, что «в освобожденных областях начался переход на хутора и отруба. Отруб и хутор — это та форма землепользования и землевладения, которая займет преимущественное место в сельском хозяйстве будущей новой свободной России».^[318] Нацисты рассчитывали, что этот закон сможет повернуть ход войны. Для этого готовились крупномасштабные акции по распространению информации о нем по обе стороны линии фронта.

Указ о формах землепользования на Востоке, подписанный Альфредом Розенбергом, декларировал «поощрение и защиту частной собственности». Объявлялось, что земля переходит в личное пользование крестьян. При этом отмечалось, что «право на землю имеют все, кто обрабатывает ее своим трудом… в том числе лица, временно отсутствующие: находящиеся на военной службе как в вермахте, РОА, так и в Красной Армии, эвакуированные или увезенные большевиками, а также занятые в настоящий момент на работах в Германии или находящиеся в плену…».^[319]

Намеченные оккупантами пропагандистские мероприятия и директивные указания на 1943 год были направлены на дальнейшую эксплуатацию сельского населения, получение бесплатной сельскохозяйственной продукции для вермахта и населения Германии. Но значительно изменился тон, которым нацисты говорили с русским крестьянином. На смену приказам, угрозам и презрительным рассуждениям о «миссионерской роли немцев среди славян» пришли заигрывание и призывы «стать верным союзником в борьбе с жидо-большевизмом». Теперь в декларациях, обращенных к сельскому населению, появились такие выражения: «крестьянство как передовой слой населения», «русский крестьянин должен быть достоин великой чести — работать на собственной земле». Жителей деревень запугивали не только тем, что «большевики возродят колхозы», но и ссылкой в Сибирь и сталинскими лагерями.

Однако немецкая пропаганда не имела никакой реальной основы. На практике захватчики стремились всячески увеличить все виды поборов с крестьян. Так, в приказе по Смоленской области от 28 апреля 1943 года оккупационные власти писали: «Если в 1943 году военный сбор по птицеводству исчислялся в зависимости от поголовья птицы в хозяйстве, то с 1 сентября 1943 года сдача птицы и яиц будет производиться каждым крестьянским двором независимо от того, имеется ли птица в хозяйстве или нет».^[320] В другом приказе отмечалось: «План мясопоставок с 1 сентября 1943 года по 31 августа 1944 года будет доведен до каждого двора, таким образом, участвовать в нем будут не отдельные лица, а все члены общин независимо от того, имеют ли они животных или нет». В этих условиях все шире практиковалась коллективная ответственность деревенских жителей при сдаче оккупационным властям различных продуктов питания. Но, несмотря на все усилия оккупантов, объем сельскохозяйственных заготовок продолжал сокращаться.

Указ «О трудовой повинности и назначении трудящихся на работу в оперативной зоне занятых восточных областей» заставил население более активно приступить к созданию «лесных лагерей», о необходимости которых говорили и писали партизаны.

Последним этапом в противостоянии советской и немецкой сторон в социально-экономической сфере была эвакуация населения из прифронтовой полосы. Так, в конце 1943 года в районе действий группы армий «Север» оккупанты заявили, что хотя уходить они не собираются, но обеспечить полную защиту крестьян от «бандитов» они не в состоянии. Для «спасения» личного имущества было издано постановление конференции северных комендатур от 23 декабря 1943 года. По нему весь скот и сельхозинвентарь изымался под защиту германской армии. Предполагалось повесить бирки и весной всё вернуть владельцам.^[321]

Начавшаяся депортация гражданских лиц и реквизиции в пользу вермахта заставили последних сомневающихся последовать советам партизан. В одном из их донесений сообщалось: «Грабеж немцев-солдат был при наступлении, затем немецкое командование начало с этим бороться. 1942 год — самый благоприятный в этом отношении. Фашисты играли с нашим населением до движения фронтов. Как стало ясно, что территорию придется оставлять, начался ничем не прикрытый разбой».^[322] Это было явным симптомом провала нацистской оккупационной политики в сельском хозяйстве.

Глава десятая «Новые русские предприниматели» и их хозяева

С целью привлечения к войне против СССР стран-сателлитов в нацистских средствах массовой информации богатства России объявлялись общеевропейским достоянием. Экономистами Третьего рейха рассматривались варианты использования в интересах Германии денежных, материальных и людских ресурсов побежденных государств.

В немецкой публицистике активно муссировался тезис о том, что само существование Германии как мировой державы и будущее благосостояние немецкого народа в основном зависят от удержания и освоения оккупированных областей на Востоке.

Военно-экономический аппарат еще до начала войны против СССР начал накапливать разведывательный материал о точном размещении, характере и мощности промышленных предприятий и сельскохозяйственных районов на предполагаемом театре военных действий.

Хозяйственные управления и команды, а также управления и команды по снаряжению не охватывали все населенные пункты на оккупированной территории нашей страны. В некоторых сельскохозяйственных районах функции этих органов выполняли местные военные комендатуры, которые организовывались непосредственно штабами действующих частей. Местные комендатуры в первый период оккупации осуществляли административное управление, организовывали борьбу с партизанами и подпольщиками, выявляли коммунистов и евреев, назначали сельских старост и бургомистров, организовывали вспомогательную полицию и гражданские административные управления.

Комендатуры в городах возглавлялись старшими офицерами, а в наиболее крупных из них — генералами. Например, комендантом города Орла был назначен генерал Гаманн.

Комендатура поддерживала тесную связь с гестапо и имела в своем составе агентурную сеть, помещение для арестованных и команду по охране, а также отделы: военный, полиции и карательных отрядов, сельскохозяйственный, транспортный, регистрации и прописки населения, по делам военнопленных и финчасть.^[323]

В небольших населенных пунктах комендатуры имели меньший личный состав и упрощенную организацию.

Уже в первые дни оккупации, в соответствии с директивами Восточного штаба экономического руководства, германские военные службы полностью реквизировали на всех фабриках, заводах и складах различные виды жидкого топлива, смазочные вещества, сырье, полуфабрикаты и готовую продукцию.

В марте и апреле 1942 года проводилась конфискация растительных, животных и искусственных жиров, олифы, глицерина, стеарина, нефти, мазута, авиационного бензина, минеральных масел и смол. На предприятиях были даже изъяты кожаные приводные ремни.

Стремясь захватить полностью все запасы дефицитного сырья, немцы запретили производство товаров первой необходимости для снабжения местного населения. К ним относились мыло, обувь, кожевенные изделия. Ремесленники в этих условиях наладили выпуск обуви из дерева. Широкое распространение получило плетение лаптей.

В ближайших к фронту тыловых районах восстановление промышленных и коммунальных предприятий производилось техническими батальонами и отрядами технической помощи. Для руководства предприятиями назначались управляющие, действовавшие как уполномоченные германского государства. Кроме того, в 1941–1942 годах на оккупированной территории России было создано около пятидесяти обществ и компаний по эксплуатации отдельных отраслей промышленности.

С июля 1941 года в Германии стали образовываться так называемые «восточные компании». Обычно они являлись филиалами крупных акционерных обществ и фирм, при помощи которых германский капитал стремился к непосредственному осуществлению собственных экономических целей. В этих условиях возникла целая система «подшефных фирм» и «опекунов», через которые крупнейшие немецкие монополии попытались взять под контроль наиболее ценные отрасли и предприятия советской промышленности. Так, например, металлургический завод в Таганроге стал опекаться фирмой «Маннесман — Рёренверке».^[324]

Еще в указаниях Геринга от 27 июля 1941 года относительно управления экономикой в оккупированных советских областях в связи с образованием восточных компаний говорилось, что первоначальное использование немецких предприятий в качестве отдельных опекунов следует рассматривать лишь как временную переходную меру. Рекомендовалось как можно быстрее организовать «сдачу восточных объектов в аренду» этим немецким предприятиям.

Уже в первые недели оккупации в городах и крупных населенных пунктах восстанавливались объекты, обеспечивавшие их нормальную жизнедеятельность. В первую очередь восстанавливались некоторые коммунальные предприятия в городах, где размещались большие гарнизоны, штабы и военные учреждения. На начало 1942 года имеются сведения о пуске следующих коммунальных предприятий в крупных русских городах: Смоленск — электростанция «Смолэнерго», водопровод; Орел — электростанция, водопровод, баня. Брянская ГЭС снабжала током города Брянск и Карачев. При этом электрический ток подавался только в дома, занятые немцами, а также на оборонные предприятия.

Оккупанты стремились пустить в ход предприятия по производству строительных материалов, продукция которых использовалась для постройки полевых укреплений, мостов, дорог, казарм и т. п. Так, к 1942 году начали успешно функционировать лесопильные заводы в Лисино, Луге (Ленинградская область) и в Карачеве (Орловская область). На них широко применялся труд военнопленных. В Смоленске предприниматель С. Б. Владимиров организовал «литейно-механический завод». Об этом с пафосом писал в статье «Создатели капитальных ценностей», опубликованной в газете «Новый путь», журналист В. Александров. В ней говорилось о том, что «частная инициатива, освобожденная из-под семи замков ненавистной большевистской опеки, бьет живительным ключом, создавая фундамент новой жизни».^[325] Но на практике этот «завод» являлся небольшой ремонтной мастерской, работавшей на немецком оборудовании и в основном по заказам вермахта.^[326]

Машиностроительные, металлообрабатывающие и химические заводы и мастерские приспосабливались немцами главным образом для среднего и капитального ремонта автомашин, танков, артиллерийского вооружения и самолетов. Так, в районе Смоленска летом 1942 года действовало шесть мастерских по ремонту танков.^[327] Иногда ремонтные базы оборудовались в уцелевших промышленных зданиях независимо от того, какое производство размещалось здесь прежде. Недостающие станки, инструменты, оборудование, технические кадры и часть рабочих доставлялись из Германии, а также из стран, находившихся под нацистской оккупацией. На базе некоторых советских заводов немцы организовали производство авиабомб, боеприпасов и боевых химических веществ. На отдельных металлообрабатывающих заводах немцы наладили ремонт тракторов и производство граблей, серпов, вил и т. п. Кроме экономической выгоды подобные предприятия по замыслу оккупантов должны были приносить и определенные пропагандистские результаты. В коллаборационистских газетах регулярно публиковались материалы «об успешной помощи возрождающейся русской промышленности, возрождающемуся русскому сельскому хозяйству и крестьянству».

Наибольшее количество промышленных предприятий на оккупированной территории России успешно функционировало в городе Орле. Здесь достаточно стабильно работали два авторемонтных завода, танкоремонтные мастерские и завод боеприпасов. Газета «Речь» неоднократно писала о том, что «скромные и честные орловские труженики находятся на переднем крае борьбы с проклятым жидо-большевизмом».

На юге, в Таганроге, в 1942 году начал работу завод по производству мотоциклов для нужд германской армии. Выпускалось по 15–20 машин в день.

В любой стране есть предатели

РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА

Антисемитизм и антикоммунизм — стержень нацистской пропаганды

Адольф Гитлер

В складках губ, в его лучистом взоре

Непреклонность, воля и борьба.

Подобострастное признание

Знает он, что значит жизни горе,

Подневолье бедного раба.

Он прошел через года лишений,

Он познал и горе и нужду,

Коммунизма жуткое похмелье,

Подчиненье подлому жиду.

И борьбой великой, неустанной

Своему народу Гитлер дал

Радость жизни, бодрый труд желанный

И свободу он завоевал.

Но томятся многие народы

Под жидовской страшною пятой,

Захлебнувшись горем и невзгодой,

Океаном крови пролитой.

И — во имя мира, состраданья —

За свободу, счастье, бодрый труд,

Строить нашей новой жизни зданье

К нам полки германские идут.

Это он их двинул нам навстречу,

Чтобы нас освободить навек,

Чтобы русские, свои расправив пледа»

Вновь познали слово «человек»,

В складках губ, в его открытом взоре

Видим мы и радость и привет.

Знаем мы, что засияет вскоре

Долгожданной лучшей жизни свет.

Алексей Сиверский.

На уцелевших предприятиях пищевой промышленности перерабатывались сельскохозяйственные продукты, полученные в результате реквизиций и обязательных поставок. В связи с нерегулярным и недостаточным поступлением сырья все эти предприятия работали с перебоями. В основном полученные продукты использовались для снабжения германских войск и военных госпиталей. Наибольшее количество продукции выдавали в Центральной России завод фруктовых вод в Карачеве и маслозавод в Трубчевске (Орловская область).

Восстановленные предприятия легкой промышленности обслуживали исключительно германскую армию. Функционировало достаточно большое количество заводов по первичной переработке льна в оккупированных районах Смоленской, Калининской и Ленинградской областей. В Пскове и Порхове работали овчинно-тулупные предприятия, выделывавшие тулупы, шубы, жилеты, теплые одеяла и перчатки из захваченных немцами значительных запасов овчин и кож. В течение нескольких месяцев 1942 года в Таганроге действовала обувная фабрика, прекратившая работу из-за нехватки сырья.

Уже в первые месяцы Второй мировой войны в Третьем рейхе в связи с увеличением численности вермахта стал ощущаться недостаток рабочих рук, занятых в промышленности и сельском хозяйстве. С 1939-го до середины 1941 года количество рабочих и служащих уменьшилось здесь примерно на 2,7 миллиона человек.^[328] Поэтому, захватив ту или иную страну, нацисты наряду с ограблением ее сырьевых ресурсов, максимальным использованием местной промышленности проводили непрерывные депортации в Германию физически крепких людей.

5 августа 1941 года рейхсминистр Восточных областей Альфред Розенберг издал приказ об обязательной трудовой повинности для населения этих территорий. Уклонение от нее каралось тюрьмой.

Но при этом гитлеровцы отлично понимали, что для относительно полного использования экономического потенциала оккупированных районов нужно добиться хотя бы минимальной поддержки со стороны местного населения. В документах командования немецко-фашистской армии разъяснялось: «Чтобы добиться здесь наивысшей производительности, необходимы добрая воля и готовность к труду самого населения как помощника в деле восстановления страны».^[329]

Существовавшие при советской власти артели и союзы кустарей были объявлены ликвидированными. Провозглашалось восстановление частных кустарных предприятий. Кустари, не получившие права иметь самостоятельное предприятие, могли объединиться в артели или товарищества. Для их организации требовалось разрешение оккупационных властей. Вступление евреев в артели было запрещено.

Перед кустарной промышленностью была поставлена задача осуществлять для воинских частей ремонт обуви и обмундирования, изготовлять различный военно-хозяйственный инвентарь. Помимо военных заказов кустари должны были снабжать местный рынок товарами широкого потребления, используя местное сырье и остатки военных материалов, иногда, в исключительных случаях, выделяемых германскими властями. Последнее делалось по инициативе нацистских пропагандистских служб, а также некоторых представителей оккупационной администрации. Таким путем оккупанты намеревались хотя бы отчасти удовлетворить спрос крестьян на предметы повседневного обихода, повысить покупательную способность денег и стимулировать добровольную продажу русскими крестьянами сельскохозяйственных продуктов.

Восстановлению кустарной промышленности в «освобожденных от большевиков областях» было посвящено немало материалов в коллаборационистской прессе. Так, в журнале «На переломе» писалось о «непрерывном росте ремесленных мастерских». В качестве образца приводился Симферополь, где «96 промышленных предприятий работают на германское военное командование и население, вырабатывая ежемесячно продукции на 1 300 000 рублей».^[330]

В Орле функционировали мастерские по обработке металла, хозяевами которых являлись новоявленные капиталисты Сиротский, Васильев и Ноздрунов. Они изготавливали по заказам германского командования ведра, тазы, кастрюли, кофейники, железные печи.

Однако из-за отсутствия сырья, топлива, недостатка квалифицированных кадров кустарная промышленность не оправдала надежд германских властей. Те кустарные предприятия, которые не получали германских заказов, находились в жалком состоянии или полностью бездействовали. Характерно, что в качестве образцового кустарного предприятия, ориентированного исключительно на «культурные запросы русского населения», коллаборационистская газета «Речь» превозносила «небольшую конвертную мастерскую А. А. Кожиной». По случаю годовщины этого «предприятия» вышла большая статья. Очевидно, коллаборационистские журналисты этой газеты не смогли найти более внушительного примера восстановительной работы в сфере кустарной промышленности.^[331] Уничижительной критике на страницах оккупационной прессы так же подвергалась жизнь в СССР в предвоенные годы.

Но так хорошо дела складывались лишь на страницах коллаборационистской прессы. Например, в Пскове начальник района Горожанский в своем докладе 22 марта 1943 года в связи с годовщиной работы Псковского районного управления, говоря о развитии промышленности, смог отметить только такой факт: «Организуем выработку гонта, деревянного кровельного материала, в котором ощущается большая нужда как в городе, так и деревне. Гонторезный станок уже приобретен».^[332]

Систематические заявления в пронацистской прессе о том, что на подконтрольной немцам территории России создан благоприятный климат для предпринимательской деятельности, не соответствовали действительности. На практике в первые недели и месяцы оккупации многие предприятия городскими управами были проданы или переданы в частные руки. Так, в Феодосии заместитель директора хлебозавода Нестеренко стал его хозяином. Новый владелец феодосийской табачной фабрики, ее бывший главный бухгалтер Булатович, стал налаживать там выпуск махорки и папирос. В частные руки также перешел Дом крестьянина, где начал свою работу ресторан.

Но после того как на этих предприятиях был запущен производственный процесс, все они оказались под полным немецким контролем. Всех русских рабочих с хлебокомбината уволили и заменили их на немецких солдат, которые стали снабжать хлебом исключительно вермахт. Табачная фабрика, имевшая значительный запас сырья, оставшегося с довоенного времени, тоже стала использоваться для нужд германской армии. На ресторан поместили вывеску с надписью «Только для немцев». Новоявленным хозяевам было объявлено, что «частная собственность, безусловно, незыблема… Но русские предприниматели смогут полностью воспользоваться плодами своих трудов только после победы над большевизмом».^[333]

Однако на страницах коллаборационистской печати все выглядело по-другому.

В коллаборационистских газетах, особенно в начальный период войны, понятие «частная собственность» встречается очень часто. Населению оккупированных областей обещалась и «частная собственность на землю», и «частная собственность на промышленные предприятия». При этом обычно оговаривалось, что активно данный процесс «превращения простого русского человека в собственника» пойдет после победы над «жидо-болыпевизмом». На деле, очень часто местные власти не допускали частной собственности граждан даже в отношении собственного жилья.

В условиях нехватки продовольствия многие горожане пытались искать спасение от голода у своих деревенских родственников. Но когда они возвращались домой, часто оказывалось, что там живут другие люди. Причем на совершенно законных основаниях.

Уже на второй месяц войны, 28 июля 1941 года, вышел приказ рейхсминистра Тодта об использовании труда советских граждан на самых тяжелых физических работах. В нем, в частности, писалось: «На русской территории действуют другие правила использования рабочей силы, чем в Западной Европе. Использование рабочей силы нужно главным образом осуществлять в порядке трудовой и гужевой повинности без какого-либо вознаграждения».

Гитлеровцы разработали особо жестокий метод эксплуатации населения захваченной советской территории. В циркуляре хозяйственного штаба германского командования от 4 декабря 1941 года говорилось: «Немецкие квалифицированные рабочие должны трудиться в военной промышленности; они не должны копать землю и разбивать камни, для этого существуют русские».^[334]

Этот циркуляр предписывал использовать труд «унтерменшей» в горном деле, на строительстве дорог, различных подземных сооружений, шахтах, вредном производстве. По распоряжению Германа Геринга создавались «трудовые колонны» из местного населения. Когда эти колонны использовались в оперативном тылу вермахта, на них в принудительном порядке возлагались строительство железных и автомобильных дорог, обезвреживание минных полей и т. д.

Для выполнения трудоемких физических работ по постройке и расчистке дорог, строительству мостов, укреплений, противотанковых сооружений немецкие военные власти мобилизовывали местное население, как мужчин, так и женщин в возрасте от 14 до 60 лет, а иногда и старше. От работ не освобождались даже многодетные матери, высококвалифицированные специалисты, если они не были в данный момент использованы на производстве, больные. Продолжительность рабочего дня иногда доходила до четырнадцати часов. Работы осуществлялись под постоянным надзором русских полицейских и немецких солдат. Работавшие медленно или неаккуратно подвергались различным наказаниям, вплоть до расстрела. Все это в назидание другим делалось публично. Снабжение продуктами не обеспечивало даже полуголодного существования людей. В связи с этим в рабочих колоннах и лагерях была большая смертность. Например, жители Оредежского и Тосненского районов Ленинградской области работали на ремонте дорог, на торфоразработках и лесозаготовках с шести часов утра до наступления темноты и получали за это только по 200 граммов хлеба в день.^[335]

На предприятиях ряда оккупированных городов РСФСР (Брянск, Орел, Смоленск) каждому рабочему присваивался номер; как правило, фамилия и имя при обращении к ним со стороны представителей оккупантов уже не упоминались. Населению подобные правила объяснялись стремлением немецких властей к порядку и нежеланием немецких мастеров «неправильно произносить русские имена и фамилии».

Режим, существовавший на предприятиях, естественно, исключал создание каких-либо легальных рабочих организаций или подобия профсоюза. Они запрещались. Нацистская пропаганда демагогически заявляла, что их роль берет на себя немецкое руководство предприятия. Рассуждая об особом отношении к рабочему человеку в «истинно народном немецком государстве», русских оповещали о том, что «на работу принимаются только политически безупречные люди, то есть те, которые не вели никакой активной политической работы, а также не занимали никаких руководящих политических постов. Убежденные сторонники коммунизма не могут быть приняты на работу. Каждый член заводского коллектива, который заметит какую-либо коммунистическую деятельность, подпольную работу или саботаж членов заводского коллектива, должен немедленно сообщить об этом руководству завода, в противном случае следует наказание… Акты саботажа или намерение к этому будут караться смертью».^[336] Естественно, любое проявление предательства своих товарищей всячески поощрялось как морально, так и материально.

Несмотря на все широкомасштабные репрессии со стороны оккупантов, на многих промышленных предприятиях успешно действовало советское сопротивление, всячески вредившее врагу. Люди, вставшие на путь борьбы с нацизмом, становились бойцами единого антифашистского фронта. Например, в Лужском районе Ленинградской области шерстоваляльный завод выпускал вполне добротные на вид валенки, которые через две-три недели расползались.

Рабочие Думиничского чугунолитейного завода, узнав о намерениях немцев запустить их предприятие, под видом получения заработной платы разобрали с заводских складов всё имеющееся там оборудование. Таким образом, планы оккупантов были сорваны.

В Ростове-на-Дону группа подпольщиков, работавших на шорно-обувной фабрике, испортила шесть тысяч штук свиных кож, 480 кавалерийских седел, предназначенных для немецкой армии, и 13 бочек красителей для обработки кож. Подпольщики Ялты сожгли лесопилку, готовившую материал для строительства военных укреплений. В одной из автоколонн было уничтожено 83 автомашины.^[337]

В тыловых районах оккупантами вводилась всеобщая трудовая повинность. В порядке трудовой повинности гражданские власти широко привлекали население на сельскохозяйственные, дорожные, строительные работы, на торфоразработки, дровозаготовки и т. п.

В качестве характерного примера можно сослаться на приказ по 20-й пехотной дивизии вермахта от 17 сентября 1941 года, содержавший обращение к жителям Шлиссельбурга. В нем было сказано, что все мужчины в возрасте от 15 до 55 лет должны собраться у комендатуры к 13 00 для направления на работы.

Жителям, уклонявшимся от работ, объявлялось о том, что тот, «…кто отказывается от работы, считается врагом германского государства и будет расстрелян».^[338]

При этом населению постоянно внушалась мысль, что все эти трудности являются временными, поскольку все они вызваны войной.

Но к лету 1942 года даже многие немецкие чиновники признавали исключительно тяжелое положение, в котором находились русские рабочие. В одном из докладов, адресованных в Генеральный штаб, говорилось: «Растущие рыночные цены находятся в резком контрасте с получаемой рабочими зарплатой. Недельного заработка не хватает, чтобы удовлетворить самые необходимые потребности в продуктах питания. И если глава семьи еще кое-что получает, то остальные члены семьи буквально голодают. Они вынуждены обменивать на продукты питания последнюю одежду и домашнюю утварь». Даже те рабочие, которые регулярно получали продовольственный паек, постепенно приходили в состояние крайнего истощения. В апреле 1942 года в одном из докладов в Берлин сообщалось: «Часто бывает, что рабочие должны бросать тяжелые работы вследствие истощения от недоедания. Производительность рабочих, которые применяют физическую силу, сильно падает».

Говоря о будущем государственном устройстве России как независимого, союзного Германии государства, нацистская и коллаборационистская пропаганда утверждала, что «возрождение национальной жизни России будет, безусловно, сопровождаться и быстрым возрождением экономической жизни. Народы России обретут благосостояние, вообще немыслимое при большевиках. Каждый человек получит право пользоваться результатами своих трудов, повышать, если он будет честно работать, материальный уровень своей жизни».^[339]

Обычно уже в первые дни оккупации в каждом населенном пункте проводился тщательный учет рабочей силы по профессиям, стажу, возрасту. В сельской местности учет проводили волостные старшины, старосты и писари, а в городах — биржи труда. Они, как и различные «отделы по трудоустройству» и «управления труда», занимались отнюдь не свободным наймом на работу. В обязанности этих организаций входило налаживание системы принудительного труда.

Немецкое командование требовало от коллаборационистской администрации регулярных отчетов о количестве работоспособного населения в подконтрольных им районах. Так, начальник Солецкого района Ленинградской области с раздражением писал своим подчиненным в ноябре 1942 года: «Числится работоспособных 12 600 человек, кроме того, женщин с детьми 4100 человек, работающих для германской армии 6000 человек, а дома на сельхозработах 6600 человек, дома сидят с детьми 3500 человек. Итого: трудоспособных дома 10 000 человек. Обозначенные цифры говорят, что волостные старшины неправы, когда говорят, что нет рабочих для нужд германского командования».^[340]

По требованию оккупантов все зарегистрированные работоспособные граждане, проживавшие в городах, обязывались ежедневно утром приходить на биржу труда, уведомлять о смене места жительства, не оставлять и не менять работу без разрешения.^[341]

При регистрации на бирже труда каждому явившемуся выдавалась трудовая книжка. Не имеющие трудовой книжки лишались права на получение продовольственных карточек. Таким образом, регистрация на бирже труда являлась фактически принудительной. Через биржи труда проходило привлечение рабочих и служащих в учреждения и предприятия, а также мобилизация в порядке всеобщей трудовой повинности на сельскохозяйственные, дорожные, строительные работы, на торфоразработки, дровозаготовки и т. п. В качестве самого легкого наказания за уклонение от трудовой повинности одним из указов Розенберга предусматривалось заключение в трудовой лагерь.^[342]

Кроме организации работ на оккупированной территории биржи труда производили совместно с прибывающими из Германии вербовочными комиссиями отбор и отправку русских рабочих в Третий рейх. Всего из СССР оккупационные власти отправили 4 миллиона 978 тысяч советских граждан.

Массовая насильственная депортация советских граждан была отнесена Международным военным трибуналом в Нюрнберге к разряду военных преступлений и преступлений против человечества. Угон граждан СССР нацисты рассматривали не как временную кампанию, а как одну из важных функций и неотъемлемое условие деятельности оккупационных властей. При этом полностью игнорировалось международное право. Массовый угон людей на положение рабов в Третьем рейхе противоречил международным конвенциям, в частности, 4б-й и 52-й статьям Гаагской конвенции, общим принципам уголовного права всех цивилизованных стран и внутреннему уголовному праву стран, на территориях которых совершались эти преступления.^[343]

В течение зимы 1942/43 года, особенно после объявления в Германии «тотальной мобилизации», в оккупированных областях прошел переучет всего трудоспособного населения и развернулась массовая принудительная отправка рабочей силы в Германию. От отправки освобождались лица, мобилизованные или вступившие добровольно в антисоветские воинские части, в полицию или в «рабочие батальоны», которые использовались на строительстве укреплений и других военных объектов.

О способах набора рабочих, применявшихся в оккупированных районах РСФСР, дают представление следующие примеры. В Таганроге и его окрестностях была проведена регистрация мужского населения в возрасте от 16 до 60 лет под предлогом выдачи хлебных карточек. Фактически регистрация имела целью выявить квалифицированных рабочих, которые и были отправлены на работу в Германию. Остальные жители были увезены в Донбасс и на правобережье Днепра на строительство различных военных сооружений, а также для восстановления разрушенных при отступлении Красной армии предприятий.

Летом и осенью 1942 года на территории Смоленской области захватчики развернули широкую кампанию по вербовке населения якобы для поездки на полевые работы на Украину. Особенно усиленно вербовали девушек и одиноких женщин. Всех изъявивших желание поехать на Украину отправили в Германию на принудительные работы как «добровольцев». В Гдовском и Сланцевском районах Ленинградской области германские комендатуры издали приказы, согласно которым каждый сельский староста должен был назначить определенное число физически здоровых мужчин и женщин для отправки в рейх. Ответственность за явку людей на железнодорожную станцию возлагалась на сельских старост и волостных старшин. За уклонение от поездки в Германию виновные арестовывались и отправлялись в концентрационные лагеря. Из Красногвардейска, Пушкина, Слуцка и других оккупированных городов Ленинградской области немцы вывезли до шестидесяти тысяч человек. Некоторым из них было объявлено, что они переселяются на «родину», так как они будто бы являются потомками немцев, переселившихся в окрестности Петербурга при Екатерине И. При этом им обещались особые льготы в «фатерлянде».^[344]

Из-за частых побегов эшелоны с рабочими первоначально охранялись в пути вооруженными полицейскими. Так как их сил было явно недостаточно, оккупационные власти были вынуждены привлекать немецких военнослужащих. Так, комендант тылового армейского района 580, находившегося в районе Курска, 16 мая 1942 года издал распоряжение, из которого следовало, что «на 1 тысячу перевозимых русских рабочих должна выделяться охрана. Численность ее: 1 офицер, 20 унтер-офицеров и караульных. Для выделения охраны в распоряжение комендатуры регулярно поступают находящиеся в их районах воинские подразделения».^[345]

Тяжелые условия работы и жизни в Германии скрывались от населения оккупированных областей. Объявления немецких вербовочных комиссий всячески рекламировали работу в Германии. Так, молодым людям обещалось, что они смогут получить любую интересующую их профессию на германских предприятиях и даже в будущем поступить в университет.

Добровольно записавшимся обещали заботиться об остающихся семьях, обеспечить питание по существующим в Германии нормам, отдельную комнату, медицинское и культурное обслуживание. Орловская газета «Речь» поместила 9 сентября 1942 года объявление о том, что семьям рабочих, уехавших в Германию, будут выдаваться пенсия и талоны на получение три раза в месяц молока.

Практически все газеты, издаваемые немцами в оккупированных областях, публиковали письма, якобы написанные находящимися в Германии рабочими, которые призывали своих земляков следовать их примеру. Однако до населения доходили известия о непосильном труде, голоде и издевательствах, которым подвергались в Германии советские люди. Вот что говорилось в одном из немецких отчетов о секретной перлюстрации: «Особенно отрицательно воспринимается то, что в результате принудительных вербовок женщин отрывают от маленьких детей, а детей школьного возраста — от семей. Те, кого пытаются завербовать, всеми способами стараются уклониться от вывоза в Германию».

Для того чтобы усилить контроль за контактами между людьми, отправленными в Германию, и их родственниками, на территории России массовыми тиражами стали выходить брошюры «Как писать письма в Германию». «Восточным рабочим» в рейхе предоставлялись уже готовые бланки с текстами писем на родину, куда предлагалось вписать только имена тех, кому они будут адресованы.^[346]

Сопротивление вербовке и угону в немецкий тыл для использования в качестве рабочей силы в Третьем рейхе было в России гораздо более активным, чем на оккупированных территориях других стран. Вопрос о том, что больше содействовало этому — политическая зрелость, вера в советские идеалы или же осознание той горькой истины, что немцы пришли в качестве колониальных господ, обращавшихся с русскими, согласно одному образному выражению, «как с белыми неграми», — остается дискуссионным. Но можно сказать, что все эти факторы в большей или меньшей степени сыграли свою роль.

Многочисленные публикации в коллаборационистской прессе о «возрождающемся русском хозяине промышленности» не соответствовали истине. Даже когда во главе предприятия номинально находился местный житель, фактически оно находилось в полной зависимости от немецких тыловых служб. Ни о каком «свободном труде», базирующемся на «материальной заинтересованности работника», о чем также утверждали немецкие пропагандисты, говорить не приходится.

В первые недели войны германские воинские части, реквизируя у крестьян сельскохозяйственные продукты, в отдельных случаях «расплачивались» занумерованными расписками с гербовой печатью, имевшей надпись «Германские вооруженные силы». Бланки расписок были изготовлены типографским способом, на простой бумаге и могли быть заполнены и подписаны любым офицером. В расписках было указано, что реквизированные продукты будут в ближайшее время оплачены командованием вермахта. Фактически же никакой оплаты так и не было произведено.

Позднее на всей оккупированной территории платежным средством были объявлены билеты германских кредитных касс (Reichskreditkassenschein — оккупационные марки). Внешне они имели вид денежных знаков, но по существу являлись денежным суррогатом, не имеющим никакого реального обеспечения. Расчеты же в рейхсмарках, имевших золотое обеспечение, были на оккупированной советской территории категорически запрещены. Это делалось для того, чтобы избежать их накопления в руках местного населения. С этой же целью даже жалованье солдатам на Восточном фронте выплачивалось не в рейхсмарках, а в имперских кредитных банковских билетах.

Между тем в первые дни оккупации рыночные торговцы в чисто спекулятивных целях использовали германские марки как единственные законные платежные знаки, отказываясь от приема русских денег. В крупных городах даже возникали «черные валютные биржи», где покупались и продавались немецкие марки, золото и дефицитные лекарства.

Самый широкий размах приобрел бартер: натуральный обмен продуктами и предметами первой необходимости, а также различные формы спекуляции.

В этих условиях немецкие власти выпустили распоряжение, в котором говорилось, что советские рубли являются законным платежным средством. Официальный курс обмена между немецкой маркой и рублем был установлен 1:10.

Военно-хозяйственные инспекции для «организации торговли на здоровых началах денежного обращения» открывали в городах магазины, имеющие в ассортименте товары для городского и сельского потребителя. Торговля в этих магазинах велась только на рубли. Предвидя, что товары в этих торговых точках очень быстро закончатся, немцы издали дополнительное распоряжение: «Открывать магазины для отдельных товаров не следует. Такие магазины в связи со слабой возможностью пополнения товарами очень быстро опустошались бы, в то время как универсальные магазины всё же имеют возможность предлагать какой-либо товар».^[347]

«Новые русские предприниматели» (и не только русские) часто пытались заниматься обыкновенной перепродажей по завышенным ценам.

Описанный в газете случай не был чем-то уникальным. В экстремальных условиях оккупации у человека проявлялись не только лучшие, но и самые худшие черты: жадность, обман, стремление жить за счет других.

Ковалев Б. H Повседневная жизнь населения России в период нацистской оккупации

Введение

Глава первая От Рейна до Енисея

«Интересные журналы

«Городские столовые

«Немецкий язык как международный язык

«Хороший староста

Глава вторая Повседневная неповседневность

Глава третья Присягая Гитлеру

«Высокая награда

«Ускорить уничтожение сталинских бандитов

«Наш долг — бороться с большевизмом

Боевая доблесть русских добровольцев на Западе

«РОА на Западе

«Отвага и боевая доблесть

Глава четвертая Всевидящее око незримого фронта

Области военного и гражданского управления на оккупированной немецко-фашистскими захватчиками территории

Где-то под Старой Руссой

Уходили в поход партизаны

Идет война народная

Рейхсминистр Восточных территорий Альфред Розенберг

«Новая власть» за работой

«Избрание» старосты

«Дружеское» напутствие

Первый бургомистр Новгорода В. Пономарев

Бургомистр Новгорода в 1942 году Д. Джиованни

Бургомистр Краснодара С. Ляшевский

Первый бургомистр «Локотьского самоуправления» К. Воскобойник

Бургомистр Смоленска Б. Меньшагин

Обер-бургомистр «Локотьского самоуправления» Б. Каминский

Вооруженное коллаборационистское формирование

Полицейские задерживали воришек…

…помогали бабушкам на улицах… (кадры из нацистского фильма)

…и вешали (снимок из реальной жизни)

Начальник полиции Старой Руссы А. Кютт

Бургомистр Старой Руссы В. Быков

«Шеф Новгородского гестапо» Б. Филистинский

Начальник полиции в Новгороде Н. Расторгуев

«Отряд самообороны» выезжает на задание

Командующий «Русской освободительной армией» А. Власов (в центре)

Власовцы на построении

Власов (справа) у редакции газеты «За Родину»

Власовцы с газетой «Новое слово», издававшейся в Берлине

С псковской коллаборационистской газетой «За Родину»

Крестьянки с пропагандистскими материалами нацистов

Нацистский информационный стенд в Смоленске

На улицах русских городов

«Стержень» нацистской пропаганды

Захваченный в плен партизан

Нацистский монумент в Гатчине

Сельский пейзаж: виселица рядом с храмом

«Думы партизан.

Глава пятая Идейные противники Советской власти

Глава шестая Айн, цвай, полицай

«Полиция

«Четвертое отделение

«Приказ № 95

Глава седьмая А судьи кто?

«Чего хотела «левая нога» торговца Петрова

«Совещание районных мировых судей Смоленского района

«Организация мирового посредничества в районах

Глава восьмая Арийцы и унтерменши

«Жид правит в Москве

Глава девятая «Колхоз» готическим шрифтом

«Премии передовикам

Глава десятая «Новые русские предприниматели» и их хозяева

«Первый патент

Вербовка населения в ряды защитников «Новой Европы»

В любой стране есть предатели

Коллаборационистские газеты

Такими нацистская пропаганда представляла действия англо-американской авиации

…а такими — образы Рузвельта…

…и Черчилля

РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА

Сталин управляет

А жид накопляет

Антисемитизм и антикоммунизм — стержень нацистской пропаганды

Нацизм за «чистоту ленинизма»

Фальшивая листовка, выпущенная гитлеровцами

Адольф Гитлер

`РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА`

`А жид накопляет`

`Антисемитизм и антикоммунизм — стержень нацистской пропаганды`

`Адольф Гитлер`