Восстание 1821–1825 гг.

Из всего, что говорилось выше по поводу внутренних противоречий в Бухаре в первой четверти XIX в., можно заключить, насколько тяжелым бременем ложилось на трудящиеся массы классовое господство местной военно-феодальной правящей клики, поддерживавшей свою власть путем постоянного насилия и делавшей лишь иногда слабые попытки к расширению производственной базы земледелия, как это отчасти наблюдалось, например, в отношении оросительных работ. Попытки эти, как указывалось выше, являлись совершенно недостаточными для сколько-нибудь заметного улучшения условий экономической жизни страны. Крестьянство, доведенное до крайней степени разорения непомерными налогами, пыталось протестовать против творившихся над ним насилий и вызывало правящие круги на новые репрессии, создававшие еще большую напряженность, как это наблюдалось, например, уже в начале царствования эмира Хайдера в Каршинском вилайете.{168} О другой стороны, противоречия, наблюдавшиеся внутри самого правящего класса феодалов, были настолько значительны, что еще больше осложняли внутреннюю обстановку. Феодальная знать насильственно присоединенных к Бухаре областей Ходжента, Джизака, Гиссара, Ура-тюбе и других не могла примириться скоро с утратой своей независимости, позволявшей ей эксплоатировать в свою пользу «своих» когда-то крестьян и ремесленников, и пыталась поэтому вооруженной силой восстановить свое положение, не довольствуясь скромными подачками эмира.

К этому же должно было присоединиться недовольство со стороны ряда прежних сановников, вынужденных уступить свои доходные места мангытской знати, усиленно покровительствовавшейся эмиром и забиравшей все в свои руки. К числу такого рода выступлений, повидимому, следует отнести восстание [54] в 1800 г. Катта-курганского правителя Мухаммед Эмин-ходжи-накыба, вынужденного бежать затем от эмира в Шахрисябз.{169}

С третьей стороны, наконец, внешнее окружение было также для Бухары неблагоприятным, вследствие чего страна постоянно подвергалась нападениям со стороны своих соседей, особенно, как это уже отмечалось выше, Хивы.{170}

Восстания в разных районах ханства происходили уже в первом году правления эмира Хайдера. Причины их источниками, по обыкновению, не указываются, хотя не подлежит, конечно, сомнению, что они крылись в общих, уже отмечавшихся выше, условиях. Мухаммед Я'куб, между прочим, отмечает, что в 1215/ 1800 г. восстали в Мерве туркмены,{171} доведенные, повидимому, до крайности бухарскими сборщиками закята.

В следующем 1216/1801 г. происходит восстание туркменского населения в районе Аму-дарьи (Керки, Кызыл-аяк), вызвавшее за собою упорную борьбу с высланными эмирскими войсками, хотя и закончившееся затем поражением восставших.{172}

Уже отмечавшееся выше восстание Ходжи-Накыба было связано, повидимому, с вовлечением в него широких крестьянских масс, так как при описании взятия бухарскими войсками небольшой крепости Пейшамбе говорится об убийстве эмиром 600 человек, боровшихся на стороне Накыба.{173}

Из рассказа о тех же событиях видно, что территория китай-кипчаков — Мианкаль — уже в первом десятилетии XIX в. являлась ареной борьбы между эмиром и различными феодалами,{174} что, разумеется, не могло не отразиться на разорении [55] массы местного населения, выносившей на своих плечах, помимо общих налогов и сборов, еще различные военные повинности.

Не останавливаясь далее на описании подобного же рода фактов, предшествовавших китай-кипчакскому восстанию, перейдем теперь к изложению фактической стороны непосредственно интересующих нас событий 1821–1825 гг. в той последовательности, какую позволяет здесь установить наш основной источник — Мухаммед Я'куб.

Внешним поводом{175} к восстанию 1821 г. послужило следующее обстоятельство. Для несения гарнизонной службы в Мерве бухарское правительство посылало туда регулярно по 500 человек своих войск, набиравшихся по очереди от каждого племени (фирка) мианкальских узбеков. Посланный отряд нес службу в течение трех месяцев, после чего сменялся.{176}

В описываемое время, т. е. весною 1236/1821 г.,{177} когда очередь снова дошла до китай-кипчаков, эмир приказал катта-курганскому правителю Аяз-бию{178} набрать среди этого племени 500 человек и лично направиться с ними в Мерв. [56]

Выше на основании документов начала XIX в. мы уже отмечали, что в Бухаре в рассматриваемое время иногда наблюдались случаи откупа от военной службы. Об этом же сообщает и Мухаммед Я'куб, указывая, что среди китай-кипчаков существовал обычай откупаться от воинской повинности и посылать вместо себя за плату других людей.{179} Разумеется, это могли делать только богатые.

На этот раз, однако, правитель распорядился, чтобы все богатые (давлетманд) и почтенные (баабру) китай-кипчаки участвовали в походе лично и отказался принять предлагавшиеся ими деньги.{180} Автор далее добавляет, что это обстоятельство вызвало сильное недовольство среди китай-кипчаков.

Если бы дело ограничивалось одним только этим поводом, можно было бы допустить, что недовольны были только богатые, интересы которых в данном случае были главным образом ущемлены правителем. Однако дело заключалось не только в запрете откупаться от военной службы. Повидимому, это являлось только одной из причин возникновения недовольства и притом не главной. Об этом можно судить по словам самого же Мухаммед Я'куба, который отмечает, что катта-курганский правитель Аяз-бий совершал безграничное (би хад) число насилий над подчиненным ему населением ,{181} в состав которого в рассматриваемое время входили китай-кипчаки.

Некоторое представление о характере совершавшихся насилий дает «История эмира Хайдера», авторы которой рассказывают следующее. Отправляясь в Мерв, Аяз-бий{182} приказал своему помощнику Мирза-хану собрать с населения харадж.{183} Стремясь, очевидно, собрать не только все, что было положено, [57] но и награбить как можно больше для себя, Мирза-хан не останавливался ни перед какими средствами.

Всех, кто не вносил харадж сразу, правитель приказывал подвергать истязаниям. Этих несчастных связывали, били, подвергали всевозможным мучениям, не останавливаясь перед самыми изощренными пытками.{184} К скрывавшимся правитель являлся на дом и забирал там все, что попадалось.{185} Жестокость Мирза-хана являлась, повидимому, несколько необычной даже с официальной бухарской точки зрения, так как авторы «Истории эмира Хайдера» относятся к ней с осуждением.

Такого же рода жестокости совершались над китай-кипчаками и в Янги-курганском районе, где правителем в это время состоял некто Шукур-бек, племянник (по другим данным — зять) самаркандского наместника Давлета-кушбеги.{186}

Слухи о постоянных насилиях, творившихся со стороны Шукур-бека, доходили до покровителя его Давлета-кушбеги. Тот уже несколько раз был вынужден предостерегать своего племянника от излишних жестокостей, однако безрезультатно.{187}

Вскоре среди китай-кипчаков началось заметное брожение, охватывавшее все более широкие массы. Мухаммед Я'куб в одном из своих сочинений говорит о недовольстве среди большинства народа,{188} а Мухаммед-Хаким утверждает, что недовольство проявляли все китай-кипчаки.{189}

Власть эмира колебалась. В Мерве происходило новое восстание туркмен,{190} хивинцы угрожали своими набегами самому центру Бухарского ханства. Главный оплот эмира в районе китай-кипчаков — город Катта-курган, остался после ухода Аяз-бия без гаранизона. [58]

Повидимому, учитывая все эти обстоятельства, доведенные до последней крайности китай-кипчаки решили поднять восстание. Явившись к своим предводителям (сердар) Ма'мур-бию и Адина-кулу, народ стал жаловаться на притеснения со стороны бухарских правителей и угрожал им расправой. Оба китай-кипчакских предводителя, не проявляя какой-либо инициативы с своей стороны, присоединились к восставшим.{191}

Был изобран определенный день, на который назначалось всеобщее восстание, после чего китай-кипчаки скрепили свое решение взаимной присягой и разошлись.{192}

Дальнейшие события развертываются следующим образом.

Правитель Самарканда, Давлет-кушбеги, узнав о брожении среди мианкальского населения, прибыл с небольшой свитой в Янги-курган, чтобы предупредить Шукур-бека о назревающих событиях.{193}

Избрав удобный момент, восставшие ночью неожиданно напали на крепость, схватили Давлета-кушбеги вместе со всеми его родственниками и приближенными и захватили их имущество.{194}

Иная версия относительно начала восстания содержится в «Истории эмира Хайдера», согласно которой восставшими был убит Мирза-хан, а Шукур-бек был отправлен в Самарканд к Давлету-кушбеги.{195} Сообщение это, однако, не может быть принято, так как оно противоречит дальнейшему ходу событий, излагаемых не только Мухаммед Я'кубом, но и совершенно не зависящим от него Мухаммед-Хакимом, как это будет видно из последующего изложения.

В эту же ночь восставшие захватывают крепость Чилек, а на следующий день в их руки переходит и Катта-курган. После этого китай-кипчаки, вместе с присоединившимися к ним [59] каракалпаками, направляются к Самарканду и осаждают его крепость.{196}

Авторы «Истории эмира Хайдера» первый эпизод восстания связывают с участием в нем брата эмира Хайдера, Хусейн-хана, прибывшего, будто бы по приглашению китай-кипчаков, в это время из Шахрисябза и принявшего, по просьбе восставших, участие в их делах.{197} Относительно Хусейн-хана (Мухаммед Хусейн-бек) из слов Абдуль-Керима Бухарского известно, что при жизни отца своего Шах-Мурада он управлял Самаркандом, а затем с вступлением на престол эмира Хайдера, в силу каких-то обстоятельств, должен был оставить Самарканд и бежать в Шахрисябз.{198} Это же утверждает мирза Шемс.{199}

Один из ферганских историков, Мухаммед-Хаким, сообщает, что из Шахрисябза Хусейн-хан явился в Коканд и одно время управлял, по поручению кокандского хана, Шахрухией, мечтая снова овладеть Самаркандом. Однако потеряв надежду на осуществление своих планов, Хусейн-хан снова ушел в Шахрисябз. В 1236/1821 г., т. е. в год восстания, Хусейн-хан находился в свите кокандского хана, о чем подробно рассказывает тот же автор.{200}

События в Мианкале не могли, разумеется, не привлечь к себе внимания Хусейн-хана, мечтавшего, как мы видели, о возвращении потерянной власти, однако участие этого авантюриста в мианкальском восстании Мухаммед-Хаким относит не к первому периоду, а ко времени несколько более позднему.{201} [60]

В качестве участника и очевидца событий этого периода, Мухаммед-Хаким заслуживает большего доверия, чем авторы «Истории эмира Хайдера», вследствие чего их рассказ о появлении Хусейн-хана на сцене именно в этот период следует признать сомнительным. Возможно, что здесь нашли свое отражение более поздние народные предания, в которых хронологические моменты, как известно, иногда играют подчиненную роль.

В данном случае важно отметить лишь то обстоятельство, что и авторы «Истории эмира Хайдера», и Мухаммед-Хаким сходятся между собой в определении той незначительной роли, какую сыграл Хусейн-хан в восстании. Единственное крупное мероприятие, которое Ибадулла и Мухаммед-Шериф приписывают Хусейн-хану, — это попытку объединения отдельных узбекских племен на почве восстания против власти эмира. Явившись к китай-кипчакам, Хусейн-хан будто бы приказал послать письма к племенам найманов, джелаиров, митанов и мир-шикар,{202} приглашая их всех принять участие в восстании. Получив письма, представители указанных племен будто бы явились к Хусейн-хану и изъявили свою покорность его воле.{203} Ход дальнейших событий, однако, не подтверждает факта подобной солидарности.

Из прочих сообщений авторов «Истории эмира Хайдера» заслуживает внимания упоминание о взятии китай-кипчаками одновременно с Чилеком и Катта-курганом также крепости Лаиш,{204} впоследствии отобранной у них эмиром, как это будет указано в дальнейшем.

Что касается ферганского историка, то его сообщение об участии Хусейн-хана в восстании сводится к краткому упоминанию о том, что, прибыв из Шахрисябза к китай-кипчакам и проведя среди них несколько дней, Хусейн-хан снова ушел в Шахрисябз, так как убедился, что «дело его не выходит».{205} Впрочем и «История эмира Хайдера», ограничившись сообщением приведенного выше эпизода, не уделяет в дальнейшем личности [61] Хусейн-хана особенно большого внимания, отмечая впрочем в конце своего рассказа факт ухода его в Шахрисабз.{206}

Констатируя таким образом неудачу попытки со стороны авторов «Истории эмира Хайдера» изобразить китай-кипчакское восстание, как движение феодально-династическое, возглавлявшееся якобы представителем бухарского царствующего дома, перейдем к дальнейшему изложению обстоятельств первого периода восстания, освещенного нашими источниками, к сожалению, крайне скудно.

Мирза Шемс сообщает, что, завладев Янги-курганом, восставшие поставили здесь правителем Ма'мура, из китаев, а в Чилеке — Анна (Адина)-кула, из кипчаков,{207} уже упоминавшихся выше. Оба названные предводителя упоминаются нашими источниками отчасти и в дальнейшем, хотя роль их, невидимому, не была особенно активной.

Некоторые подробности, связанные с первыми днями восстания, сообщает также Мухаммед-Хаким, принимавший в это время личное участие в бухарских походах Омар-хана.

Ферганский историк сообщает, что предводители китап-кипчаков Анна-кул и Ма'мур-бий, захватив с собой пленного Давлета-кушбеги и его приближенных, явились вместе с начальствующими лицами из китай-кипчаков и каракалпаков к кокандскому хану, осаждавшему в это время Джизак, и стали просить у него помощи против эмира.{208} Прибывшие приглашали также Омар-хана выступить против Самарканда и Бухары, предлагая ему помощь с своей стороны.

Не согласившись на активное выступление, Омар-хан назначил Анна-кула и Ма'мур-бия на должности хакимов (правителей) среди китай-кипчаков, возвел их обоих в чин парваначи и отправил обратно вместе со своим приближенным, [62] Исхаком-диванбеги,{209} назначив последнего главным начальником в районе китай-кипчаков и каракалпаков.{210}

Относительно Исхака-диванбеги (Исхак-бек) Мухаммед. Я'куб сообщает, что когда он прибыл в район китай-кипчаков, его провозгласили будто бы здесь даже эмиром (т. е. ханом).{211}

Любопытно, между прочим, отметить, что как ни случаен сам по себе факт вынужденного временными обстоятельствами обращения китай-кипчаков за помощью к Омар-хану, он был все же воспринят современниками как факт подчинения китай-кипчакского района власти кокандского хана и в этом смысле имел своего рода «международное» значение. Во всяком случае, в письме, присланном хивинским ханом Мухаммед-Рахимом в ша'бане 1236 г. х. (май 1821 г.) на имя Омар-хана, последний именуется уже повелителем «всех узбеков Мианкаля Самаркандского».{212}

Если даже допустить, что в подлинном тексте грамоты эти слова отсутствуют, то все же взгляд самих ферганцев на эти события весьма характерен.

Продержав Джизак в осаде 17 дней, Омар-хан направился в Коканд, захватив с собою привезенного к нему пленного Давлета-кушбеги. Дорогой, дойдя до Ходжента, хан приказал пленника освободить, подарил ему коня и осыпал его прочими наградами.{213}

Дальнейшую судьбу самаркандского наместника наши основные источники обходят молчанием.{214} [63]

Сведения о происходившем восстании дошли до Бухары в то время, когда окрестностям столицы угрожали хивинцы. Совершенно растерявшись, эмир Хайдер направил в район восстания своего сына, будущего наследника Насруллу с отрядом войск, а сам остался в Бухаре. В то время когда передовой бухарский отряд прибыл в Пейшамбе,{215} китай-кипчаки были заняты осадой Самарканда, вследствие чего главный административный и укрепленный пункт района восстания, город Катта-курган, оказался почти беззащитным. Воспользовавшись этим обстоятельством, «некоторые из жителей» (фукара) позвали бухарского начальника и открыли ему городские ворота. Как уже отмечалось выше, под термином «фукара» Мухаммед Юсуф обычно разумеет оседлое городское население (главным образом таджикское) и сельское, в противоположность «илят» — «кочевники» и вообще узбеки, сохраняющие родовые деления. Таким образом следует полагать, что в данном случае под выражением «некоторые из жителей» следует разуметь представителей той части торгово-ремесленного населения города, интересы которых не были связаны с успехом восстания и даже были ему противоположны. После этого в Катта-курган прибыл эмир Насрулла. Китайский предводитель Миран-утачи{216} с несколькими своими помощниками и 40 другими китаями были убиты.{217} Заслуживает внимания также упоминание Мухаммед Я'куба о том, что часть городского населения Катта-кургана (фукара) была на стороне восставших. К числу таковых относился также «главный из местных начальников»{218} Сафар-аксакал (староста), впустивший китай-кипчаков в город. С приходом бухарцев в Катта-курган Сафар-аксакал вместе с сочувствовавшей ему частью других городских жителей (фукара) был подвергнут мучительной казни.{219}

По словам авторов «Истории эмира Хайдера» занятие бухарцами Катта-кургана сопровождалось жестокими боями с восставшими внутри городских стен. Часть китай-кипчаков сумела спастись и бежала в Янги-курган. Общее число казненных в этот [64] день в Катта-кургане китаев достигло 700 человек. Всем им, по приказанию Насруллы, отрезали головы, а тела их бросили в ров. Расправа была настолько жестокой, что городские «жители пришли в трепет». После этого Насрулла раздал подарки аксакалам города и передал управление Катта-курганом присланному эмиром из Бухары Бурхан-бию.{220}

Из слов Мухаммед Я'куба видно, что окончательное занятие Катта-кургана бухарцами произошло, повидимому, уже в то время, когда восставшие потерпели неудачу с осадой Самарканда и разбрелись в разные стороны.

Получив сведения о занятии Катта-кургана, эмир Хайдер с артиллерией прибыл в этот город, однако обстановка в районе оказалась настолько напряженной, что эмир опасался предпринимать какие-либо активные действия и 25 дней провел в стенах крепости.{221}

Ибадулла и Мухаммед Шериф рассказывают, что китай-кипчаки в это время выступили из Янги-кургана и подвергли осаде бухарские крепости Митан{222} и Хатырчи, «вводя в соблазн» все окрестное население.{223}

Осада Митана носила, по словам тех же авторов, чрезвычайно длительный и упорный характер, благодаря энергичному сопротивлению со стороны одного из представителей местной феодально-родовой знати Абдуррахмана Митанского, ставшего во главе своего племени — митанов. Потерпев неудачу с осадой этой крепости, китай-кипчаки напали на Самарканд, в чем помогал им халифе Хасан со своими мюридами.{224}

С целью подействовать на восставших, эмир в это время, по словам Мухаммед Я'куба, дважды посылал для переговоров с ними и для увещеваний одного из наиболее, повидимому, популярных представителей духовенства, ишана халифе Хусейна, однако эта мера, как сообщает тот же автор, не только не принесла ожидаемых результатов, но даже имела обратные последствия, еще больше укрепив упорство восставших.{225} [65]

Об участии ишана халифе Хусейна в переговорах между эмиром и китай-кипчаками упоминает также Мухаммед-Хаким,{226} относящий, однако, это событие уже к тому моменту, когда происходило заключение мира между воюющими сторонами, т. е. через пять лет после описываемых событий.

В «Истории эмира Хайдера» о халифе Хусейне говорится как о святом подвижнике, жившем среди китай-кипчаков и принимавшем участие в их восстании,{227} что, впрочем, крайне сомнительно, в виду приведенного выше свидетельства Мухаммеда Я'куба.

Чрезмерная краткость источников не позволяет, к сожалению, остановиться на той, повидимому, довольно любопытной роли, какую играл в действительности в этот период халифе Хусейн.{228}

После того, как эмир Хайдер выступил из Катта-кургана по направлению к Самарканду, к нему в местечке Чимбай{229} присоединился правитель Ура-тюбе Мухаммед-Рахим диванбеги, носивший титул аталык-бек,{230} из юзов, с 3000 всадников и пленными кипчаками, захваченными им дорогой. Прибыв [66] в Самарканд, союзники направились отсюда к крепости Чапар,{231} принадлежавшей каракалпакам.

Каракалпаки, по словам Мухаммед Я'куба, также свергли своего хана (имя не указывается) и возвели на его место племянника его, Хаким-хана, после чего объединились с кипчаками и вместе с последними участвовали затем в нападении на Самарканд. Убив пятьдесят человек каракалпаков, эмир Хайдер взял их крепость, а затем, присоединив к себе насильственно 500 человек годных к военной службе каракалпаков, он двинулся против Чилека. Избивая всех попадавшихся ему на пути, эмир сжигал дома сельских жителей и уничтожал их посевы.{232} После обстрела крепости из пушек восставшие предложили мир, на который эмир вынужден был согласиться, так как в это время из Бухары пришли тревожные сведения на счет хивинцев.{233}

После этого эмир вернулся в Самарканд. Назначив правителем города своего сына Хусейна,{234} эмир Хайдер весной того же 1236 (1821) г. возвратился в Бухару.{235}

Летом того же года хивинцы осадили Чарджуй, а Катта-бий, из мингов, нанес поражение самаркандским войскам мир Хусейна и завладел городом Ургутом. В это же время Аталык-бек вынуждает правителя Самарканда Хусейна передать ему Джизак.

Пользуясь обнаружившейся слабостью самаркандского правителя, китай-кипчаки заручаются помощью кокандцев и снова приступают к осаде Самарканда.{236}

Эмир вынужден был вести борьбу одновременно на два фронта, значительно осложнявшуюся также недостатком войск и снаряжения.

Часть военных сил под начальством одного из своих сыновей, Омара, эмир направил в крепость Фараб на Аму-дарье против хивинцев. В состав посланных с Омаром войск входили [67] также прибывшие на помощь эмиру отряды из Балха, Андхоя и Гиссара. Во главе последних стоял тесть эмира, гиссарский хаким Сейид-аталык.{237}

Другая часть ополчений, набранная в срочном порядке в районе Кермине, Хатырчи, а также среди найманов, гиссарских китаев и мианкальских смешанных племен, носивших название курама, была направлена в район восстания — в города Катта-курган и Пейшамбе.{238} Последнее сообщение Мухаммеда Я'куба является чрезвычайно характерным, так как оно указывает, что в борьбе против восставших эмир опирался и на ближайшие к китай-кипчакам узбекские племена. Это обстоятельство в достаточной мере оттеняет неудачу делавшейся со стороны восставших попытки призвать эти племена для совместных действий, как это видно из цитировавшегося выше сообщения Ибадуллы и Мухаммед Шерифа.

Что касается взаимоотношений китай-кипчаков в данный период с кокандцами, то имеющиеся в нашем распоряжении на этот счет материалы сводятся к следующему. Когда Омар-хан совершал один из своих очередных походов против Ура-тюбе, к нему прибыли на помощь китай-кипчаки.

Во главе четырехтысячного отряда явившихся находился Анна-кул и ряд других главарей китай-кипчаков и каракалпаков. Сюда же прибыл посол от правителя Шахрисабза Даньял-аталыка. Так же как и предыдущий раз, прибывшие стали убеждать Омар-хана выступить против центральных городов ханства — Самарканда и Бухары.{239} Хан на этот раз также отверг делавшееся ему предложение, выдав, однако, награды начальникам китай-кипчаков. Когда прибывшие отправились обратно, хан присоединил к ним своих приближенных Хушвакта-кушбеги{240} и Арслан-бека-дадха.{241}

К сожалению, Мухаммед-хаким не отмечает при этом, находились ли в распоряжении посланных начальников кокандские [68] войска, между тем как Мухаммед Я'куб утверждает это положительно, определяя численность кокандских войск в 10 000 человек,{242} что, впрочем, повидимому, сильно преувеличено.

Хивинцы также, по словам авторов «Истории эмира Хайдера», действовали в союзе с китай-кипчаками. Явившись к бухарской крепости Усти (на Аму-дарье), Мухаммед-Рахим будто бы сообщил восставшим о своем намерении напасть на Чарджуй и предлагал китай-кипчакам одновременно напасть на Самарканд. Те будто бы согласились и на другой же день выступили.{243}

Приведенное сообщение Ибадуллы и Мухаммед Шерифа представляется довольно вероятным, так как некоторые данные о влиянии мианкальского движения на характер хивинско-бухарских отношений в рассматриваемое время встречаются и в хивинской придворной хронике Муниса-Агехи.

Так Агехи рассказывает, что в ша'бане 1237 г. х. (май 1822 г.) эмир Хайдер прислал в Хиву своего посла с выражением признательности хану за его дружественное отношение к Бухаре, в то время когда ее правитель напрягает все свои силы для подавления китай-кипчакского восстания. Эмир выражает надежду, что эти дружественные отношения между обоими государствами будут продолжаться и в дальнейшем.{244}

Откровенность письма эмира Хайдера принесла результат, совершенно обратный тому, на что он рассчитывал: Мухаммед Рахим велел передать послу, что он будет говорить с его государем лишь под стенами Чарджуя, против которого он намерен в ближайшее время выступить.{245}

Действительно, второй поход против Чарджуя был предпринят вскоре же после отъезда посла, будучи ускорен может быть обнаружившейся слабостью бухарского правительства.

Описывая одну из дневок Мухаммед Рахима в местности ниже Хазараспа, Агехи сообщает, что в этом месте ханом был принят [69] «посол» от китай-кипчаков, некто Алла-берды-бек, доставивший письмо от Адина-кула и Ма'мура-парваначи. Представители китай-кипчаков сообщают о предпринятой ими борьбе против бухарского правительства и уверяют якобы о своей преданности хивинскому хану.

Оставшись доволен письмом, Мухаммед Рахим направил к предводителям китай-кипчаков своего посла, по имени Бури-бая, с грамотой, в которой выражал благодарность китай-кипчакам за оказываемые ему «тайные услуги» и выражал уверенность в том, что предпринятое ими дело не пропадет напрасно. Предлагая начатое дело продолжать с прежним успехом, хан заверяет предводителей, что он не оставит их своим милостивым вниманием и поддержкой.{246}

«Поддержка» эта, как мы знаем, заключалась в том, что хан организовал систематические грабежи и избиения беззащитных жителей бухарских кишлаков.

Во всяком случае из приведенного отрывка можно установить, что сообщение авторов «Истории эмира Хайдера» о связи китай-кипчакского восстания с Хивой подтверждается также и хивинской официальной историографией, хотя и в несколько более общей форме, чем это указывают Ибадулла и Мухаммед Шериф.

Эпизод, связанный с вторичной осадой Самарканда, рассказывается нашими источниками следующим образом.

Хушвакт-кушбеги и Арслан-бек-дадха, выступив, как уже указывалось, из Ура-тюбе, прибыли в район китай-кипчаков в Янги-курган. Здесь они соединились с Исхак-беком, Катта-беком (завладевшим, как уже сообщалось, Ургутом), Адина-кулом, Ма'мур-бием и другими правителями тех мест и выступили с многочисленными силами против Самарканда.{247} Состав союзников был чрезвычайно пестр. Помимо китай-кипчаков и кокандского отряда, состоявшего, повидимому, из юзов, к числу которых принадлежал Хушвакт-кушбеги, здесь находились также войска Катта-бека и кенегесы из Шахрисябза.{248} Естественно, что равновесие среди союзников не могло сохраняться долго.

Через неделю среди осаждающих начались распри (джанг), вызванные, повидимому, различием, если не противоположностью, [70] интересов внутри коалиции. Потеряв в связи с этим надежду на успешное завершение предпринятой осады и опасаясь взаимного кровопролития, осаждающие сняли осаду и разошлись каждый в свою сторону.{249}

Хушвакт-кушбеги и другие кокандские начальники после неудачи своего предприятия возвратились в Коканд.

Повидимому, значительную роль при отражении китай-кипчаков и их союзников из-под Самарканда сыграло узбекское племя найман, об участии которого на стороне эмирских войск отчасти говорилось уже выше. В этом же смысле о найманах говорит и «История эмира Хайдера», рисующая их как ревностных сторонников эмира и непримиримых врагов восставших.{250} Заключалась ли разгадка этого факта в противоречии хозяйственных интересов обоих племен или у найманов пользовалась особым значением феодально-родовая знать, быть может умело привлеченная эмиром на свою сторону, — остается неизвестным. Во всяком случае противодействие восстанию со стороны такого могущественного племени, каким являлись тогда найманы, не могло не оказать своего отрицательного влияния на успех мианкальского движения.

«История эмира Хайдера» отмечает также, что осада Самарканда на этот раз сопровождалась чрезвычайно тяжелыми последствиями для жителей города. Городские ворота были засыпаны землей, вследствие чего подвоз продовольствия должен был прекратиться. Наступивший вслед за этим голод принял настолько острую форму, что беднейшая часть городского населения («вдовы» и «бедняки») вынуждена была продавать своих детей за кусок хлеба».{251}

Несмотря на отсутствие у осаждающих артиллерии и какого бы то ни было единства действий, город был поставлен в настолько тяжелое положение, что готов был сдаться.

Только общий подъем, вызванный среди осажденных будто бы жестокой расправой осаждающих с найманами в окрестностях города, помог городским жителям единодушными усилиями отогнать китай-кипчаков и их союзников от города. [71]

Значительный интерес вызывает к себе деятельность Исхак-бека, назначенного, как говорилось уже выше, Омар-ханом для непосредственного общего начальствования в районе восстания.

Источники указывают, что Исхак-беку удалось сгруппировать вокруг себя довольно значительные, повидимому, силы и вместе с Ма'мур-бием приступить к активным операциям в бухарском направлении. Китай-кипчаки, по словам Мухаммед Я'куба, осадили Пейшамбе и Хатырчи и даже докатились до Багче-каляна{252} (в 10 км к северо-западу от Зияуддина).

Чрезвычайно важно отметить, что восставшим удалось при этом привлечь на свою сторону в какой-то мере часть других узбекских племен, среди которых Мухаммед Я'куб отмечает джелаиров, митанов и кыятов, при поддержке которых они, очевидно, и могли так далеко продвинуться на запад.{253}

На стороне эмира оставались, однако, найманы, которые вступили в борьбу с союзниками и в конце нанесли им поражение.

После понесенной неудачи Исхак-бек с отрядами китай-кипчаков должен был откатиться далеко назад. Дальнейшие попытки со стороны восставших опереться на своих новых союзников — джелаиров, митанов и кыятов — не дали повидимому положительных результатов, так как из рассказа историка видно, что эмир, явившийся вскоре к крепости Митан, не встретил здесь какого-либо сопротивления.{254} Таким образом начавшееся было распространение восстания в сторону центра было ликвидировано, не изменив и не улучшив общей обстановки. Это обстоятельство, так же как и неудачная осада Самарканда, в значительной мере способствовало сужению района восстания, в сущности его изоляции.

Исхак-бек после неудачи предпринимавшихся на западе операций снова поселился среди китай-кипчаков, однако, «не будучи в состоянии среди них удержаться», вынужден был бежать от них в Коканд.{255}

Бегство Исхак-бека знаменует собой полную неудачу всех предпринимавшихся со стороны Омар-хана попыток так или [72] иначе повлиять на ход китай-кипчакского восстания и использовать его в своих интересах. На этом эпизоде собственно и заканчивается активное вмешательство кокандских феодалов в дела «подвластного им» Мианкаля.

С уходом последнего кокандского представителя китай-кипчаки в своей борьбе против эмирских войск могли рассчитывать только на своих собственные силы.

Когда войска хивинского хана оставили, наконец, бухарскую территорию, эмир Хайдер направился из Митана в Мианкаль.

Вместе с бухарскими войсками на этот раз в мианкальском походе участвовали также юзы из Гиссара, во главе с Сейид-аталыком.{256}

Китай-кипчаки, узнав о приближении эмирских войск, выступили им навстречу и вступили в бой с ними с таким ожесточением, что «(все) 92 рода узбеков прикусили палец изумления».{257} Бой не дал, однако, решительных результатов. Эмирские войска продолжали продвигаться вперед. После ряда новых сражений эмир подошел к Янги-кургану и снова обложил его. Осада продолжалась 27 дней, в течение которых эмир, по словам Мухаммед Я'куба, ежедневно выпускал по крепости по 100 ядер.{258} Одновременно разорялись и уничтожались посевы жителей. Овладеть Янги-курганом и на этот раз, однако, не удалось.

Эмир снял осаду и выступил против уже называвшейся выше крепости Лаиш и овладел ею после трех дней осады. Оставив в Лаише свой гарнизон, он направился к Чилеку, который и осаждал в течение 20 дней, а затем снял осаду, произвел повсеместное уничтожение посевов непокорного населения и прибыл в Самарканд.{259}

На этот раз прибытие эмира в Самарканд ознаменовалось смещением с должности самаркандского правителя эмира Хусейна, не проявившего достаточной энергии в отражении [73] нападений китай-кипчаков и допустившего слишком большое своеволие со стороны Раджаб-бека (Катта-бека), завладевшего в это время Ургутом.{260} Назначив на место мир Хусейна другое лицо, эмир возвращается в Бухару, где ему пришлось организовать защиту от хивинцев.{261}

Когда эмир прибыл в свою столицу, ему донесли здесь, что хивинцы опустошают бухарские туманы (волости), производя всюду насилие и грабежи.{262} Слабостью бухарского правительства воспользовался в это время предводитель шахрисябзских кенегесов Даньял-бий, который захватил три крепости, принадлежавшие племени джиют, и столько же крепостей отнял у мангытов в долине Кашка-дарьи. После этого Даньял-бий распространил свои набеги до бухарской крепости Чирагчи и Ярты-тепе.{263} Одновременно с этим обнаружилось недовольство среди жителей Ургута, сместивших находившегося у них бухарского правителя и посадивших на его место своего кандидата.{264} Тревожные признаки наблюдались также в Самаркандском районе, где по соседству с китай-кипчаками появился Катта-бий из мингов, захвативший крепость Джума-базар. Кроме того Катта-бий заложил на расстоянии 3–4 км от Самарканда свою крепость, угрожавшую безопасности города.{265}

Летом 1237/1822 г., «когда поспевала пшеница», Мухаммед Рахим, хан хивинский, снова подошел со своими войсками к Чарджую. Занятый мианкальскими делами, эмир Хайдер не мог выступить против хивинцев лично, направив против них лишь шесть тысяч конницы во главе с сыном своим мир Омаром и двумя полководцами. Потерпев поражение от хивинцев под Фарабом, мир Омар бежал с своими войсками к Кара-кулю и обратился за помощью к отцу. Все лучшие войска эмира находились в это [74] время в Мианкале, где они были заняты подавлением китай-кипчакского восстания. Эмиру удалось, однако, собрать в разных туманах ополчение (кыл-куйрук),{266} с которым он через некоторое время явился к Фарабу и вынудил хивинцев прекратить осаду Чарджуя и возвратиться в Хиву.{267}

С уходом хивинцев эмир снова появляется в районе китай-кипчаков. Осаждая в течение нескольких дней сначала Янги-курган, а затем Чилек, эмир возвращается затем в Бухару, не достигнув успеха и ограничившись лишь очередным уничтожением посевов непокорного населения.{268}

Слова Мухаммед Я'куба не позволяют судить о причинах столь быстрого прекращения осады. Можно, однако, допустить, что здесь оказала свое действие та активность, которую, по словам Мирзы Шемса,{269} проявляли осажденные китай-кипчаки, делавшие частые вылазки и постоянно беспокоившие своими нападениями эмирские войска.

Из дальнейшего рассказа Мухамед Я'куба видно, что руководящая роль в районе Самарканда переходит теперь к Катта-бию, который, как уже указывалось выше, захватил в свои руки Джума-базар и часть окрестностей города, а затем привлек на свою сторону Даньял-бия из Шахрисябза, Аталык-бека и Ма'мур-бия с кипчаками.{270}

Таким образом эмиру Хайдеру приходилось теперь иметь дело не только с китай-кипчаками, но и с их союзниками, представлявшими собой довольно значительную коалицию во главе с Катта-бием. Самарканд, считавшийся важнейшим центром ханства после столицы, оказался окончательно отрезанным от Бухары.

Союз родовых феодалов оказался, однако, непрочным. Зимой 1238/1823 г., когда эмир выступил против главного опорного [75] пункта союзников — Джума-базара, ему через три дня удалось овладеть этой крепостью, вслед за чем здесь произошло всеобщее избиение ее защитников.{271} Нанеся таким образом сильный удар союзникам, эмир обратился снова против китай-кипчаков и осадил Чилек. Крепость три дня беспрерывно обстреливалась лз пушек, однако осада неожиданно была прекращена, так как из Бухары снова поступило известие о нападении хивинцев, причем на этот раз уже на центральные районы ханства. Явившись в Бухару, эмир получил сведения о том, что отряды, посланные Мухаммед-Рахим-ханом, разоряют Рамитанский туман.{272} Вскоре хивинские войска ушли. Прервавшаяся было на короткое время борьба с хивинцами вскоре снова возобновилась. Летом этого года отряды хивинских войск снова появились под Чарджуем. После ряда столкновений с бухарскими войсками хивинцы, однако, ушли, не решившись переправиться на правую сторону Аму-дарьи.{273}

Проводя зиму 1239 (1823–24) г. в Бухаре и услышав о новых захватах Аталык-бека и соединении его с кипчаками, эмир в самый разгар зимы{274} является в район восстания и после кратковременной безуспешной осады Янги-кургана берет и разрушает крепости Нардбан и Уджма (Учма), захваченные аталык-беком.{275}

Возвратившись после этого в Бухару, эмир находился здесь до весны следующего 1240/1825 г., когда он снова направился против непокорного Мианкаля. Поход этот завершился подчинением китай-кипчаков, лишившихся к этому времени всех своих союзников и доведенных изнурительной многолетней войной до полного истощения.{276}

Подойдя весной 1825 г. к Чилеку, эмир в течение десяти дней занимался здесь, по обыкновению, уничтожением посевов жителей, после чего эмирские войска подступили к Янги-кургану. [76]

Осада крепости затянулась на этот раз на 70 , а по другим данным — на 90 дней, в течение которых бухарцы успели выстроить со всех сторон Янги-кургана свои собственные крепости,{277} прервавшие связь осажденных с внешним миром и обезопасившие вместе с этим бухарцев от вылазок неприятеля. В крепости не стало ни воды, ни продовольствия.{278}

Обстоятельства сдачи китай-кипчаков описываются Мухаммед Я'кубом следующим образом. Взвесив создавшееся положение, осажденные решили прекратить сопротивление, поставив, однако, перед эмиром вопрос о гарантии личной безопасности. Условия эти были приняты, в чем 200 наиболее уважаемых лиц, из бухарской знати{279} принесли соответствующую присягу. После отъезда эмира в Бухару его приближенным сдался также Чилек. В обеих крепостях бухарцы назначили своих начальников. Руководивший защитой Чилека Адина-кул-бий отправился после сдачи своей крепости ко двору эмира, где получил звание токсаба , был пожалован мельницей (т. е. доходом с нее) и получил прочие танха.{280}

Несколько иные подробности, связанные со сдачей Янги-кургана, сообщает Мухаммед-Хаким и другие зависящие от него ферганские авторы. Примирение воюющих сторон произошло, по словам этих историков, при посредстве кокандского посольства,{281} прибывшего к эмиру Хайдеру в то время, когда последний осаждал Янги-курган.{282} [77]

В ответ на предложение кокандского посольства примириться с эмиром китай-кипчаки будто бы изъявили свое согласие, потребовав, однако, письменной гарантии со стороны эмира в неприкосновенности. Эмир приказал своим казиям составить письменный договор (ахд-намэ) и за своей печатью передал его китай-кипчакам, сдавшим после этого свои крепости.{283}

Необходимо при этом отметить, что помимо ряда хронологических неясностей, данный эпизод представлен в Мунтахаб-ат-таварих в двух противоречивых вариантах, значительно понижающих достоверность сообщаемых сведений.{284}

Кроме того, следует иметь в виду, что автор названного сочинения находился в этот период в ссылке далеко за пределами Средней Азии и мог писать об этом событии через много лет и притом со слов других лиц.

В такой же степени малодостоверным является сообщение Мирзы Шемса Бухарского, который утверждает, что примирение главарей китай-кипчаков с эмиром состоялось при посредстве правителей Гиссара и Шахрисябза,{285} из которых последний, как нам уже известно, отнюдь не был в этом заинтересован.

Впрочем, какова бы ни была степень достоверности рассказа двух последних авторов в отдельных деталях, важно отметить лишь, что в основном их сообщения не противоречат изложенному выше рассказу Мухаммед Я'куба. Необходимо отметить, что как в том, так и в другом случае историки говорят не об окончательном поражении и разгроме восстания, а о примирении воюющих сторон на основе обоюдного соглашения.

Уже самый факт принятия эмиром условий, предложенных осажденными китай-кипчаками, говорит за то, что последние, [78] несмотря на трудность создавшегося для них положения, все же представляли собою внушительную силу, с которой эмир не мог не считаться.

Пользуясь достигнутым примирением с китай-кипчаками и наступившим миром с хивинцами, эмир Хайдер направил свои усилия на окончательное подавление восстаний племен мингов и юзов, возглавлявшихся, как уже говорилось выше, Катта-бием в Ургуте и Аталык-беком, еще продолжавшим держаться в своих крепостях в восточной части Самаркандского района.{286} С Катта-бием было достигнуто, наконец, примирение, но Аталык-бек остался непобежденным.

Заключенный в 1825 г. с китай-кипчаками мир оказался однако непрочным. При описании политических событий, связанных со смертью эмира Хайдера (1826 г.) и борьбой за бухарский престол между Насруллой и его братьями,{287} Мухаммед Я'куб упоминает о новой вспышке восстания среди китай-кипчаков. В тот момент, когда наступило двоевластие, китай-кипчаки, по словам названного автора,{288} вызвали из Шахрисябза одного из находившихся там своих предводителей, Хусейн-бия, из рода утачи{289} и привели его в Янги-курган, в это время уже снова перешедший в руки китай-кипчаков. В то же время восставшие прогоняют из Чилека посаженного было там бухарского правителя Ширдана-бека из мангытов, и снова овладевают этой крепостью.{290}

Большинство населения ханства раскололось на два лагеря, один из которых был на стороне мир Омара (сына эмира Хайдера), засевшего в это время в стенах Бухары, другие поддерживали Насруллу, уже провозглашенного частью своих союзников в Самарканде эмиром и теперь безуспешно пытавшегося овладеть столицей ханства — Бухарой.{291}

Найманы, игравшие, как мы уже указывали выше, крупную военно-политическую роль в ханстве, оказались на стороне Омара. [79]

Они укрепились в крепости Дабусии{292} и направили оттуда небольшой отряд на поддержку мир Омара.{293} Представители этого племени заявили, что в случае, если китай-кипчаки{294} окажут им свою поддержку, их племя вышлет на помощь Омару две тысячи воинов и заставит Насруллу прекратить осаду столицы.

Из дальнейших слов Мухаммед Я'куба, однако, выясняется, что существовавшее ранее среди китай-кипчаков единство теперь было нарушено: оба племени разделились и начали враждовать друг с другом.{295} Чем именно были вызваны эти раздоры — в источниках не указывается. Повидимому причина этих разногласий заключалась в той предательской роли, которую играла в это время китай-кипчакская знать (калян), ставшая, вопреки воле масс, открыто на сторону эмира Насруллы и пытавшаяся увлечь, за собой своих соплеменников.{296} Между тем большинство рода не могло сочувствовать Насрулле, так как в памяти китай-кипчаков были живы еще воспоминания о той жестокой расправе, какую чинил он над ними в первый период восстания.

Отсутствие в источниках сведений об активных выступлениях китай-кипчаков в этот период заставляет полагать, что разложение, внесенное правящей верхушкой в среду крестьянской массы, имело серьезные последствия, в связи с чем нараставшая было новая волна восстания была приостановлена.

Рассказывая в последней части своего труда о воцарении Насруллы и первых годах его правления, Мухаммед Я'куб отмечает, что все «92 рода узбеков» изъявили свою готовность служить новому эмиру и что приглашенный незадолго до этого китай-кипчаками Хусейн-бий должен был оставить Янги-курган и бежать в Шахрисябз.{297} Это обстоятельство должно как будто [80] указывать на ликвидацию всякого рода оппозиционных настроений среди китай-кипчаков; однако тот же автор отмечает, что сколько-нибудь удовлетворительных отношений между Насруллой и китай-кипчаками, также как и некоторыми другими племенами, не существовало и что власть нового эмира поддерживалась только страхом.{298}

Это же подтверждается кокандским историком Аваз Мухаммедом, который, рассказывая в своем сочинении о смерти Насруллы, падишаха Бухарского, и воцарении эмира Музаффар-эд-дина (раби II 1277 — октябрь-ноябрь 1860 г.), сообщает между прочим следующие характерные подробности:{299} «в это время китаи и кипчаки, совершившие зло отцу и деду Музаффара, явились к хакиму города Самарканда и сказали: «так как мы являлись преступниками перед отцом этого эмира и причиняли ему зло, то теперь мы желаем принести свои поздравления господину эмиру Музаффару и вступить в число его приверженцев».

Тронутый будто бы словами китай-кипчаков, правитель Самарканда наградил прибывших одеждами (сарупа) и довел о их словах до сведения эмира. После этого эмир Музаффар-эд-дин направился в Самарканд и короновался здесь на знаменитом кокташе.

Приведенный рассказ ферганского историка, с одной стороны, подтверждает в полной мере слова Мухаммед Я'куба о наличии не только враждебности, но и, повидимому, значительной активной борьбы между эмиром Насруллой и китай-кипчаками, с другой — этот рассказ может служить яркой иллюстрацией к высказанной выше мысли о том, что родовая верхушка китай-кипчаков не только отошла от оппозиционно-настроенных масс своего рода, но и перешла открыто на сторону врагов, так как классовые интересы ее оказались сильнее, чем пресловутая «родовая солидарность», игравшая может быть некоторую роль на определенном этапе движения.

Само собой разумеется, что рассказ Аваз Мухаммеда говорит о перемене взглядов только среди родовой знати и, разумеется, ни в какой мере не характеризует изменения настроений, господствовавших среди большинства крестьянства. [81]

Массы, как мы знаем из других источников,{300} продолжали сохранять свой революционный дух и боевые традиции вплоть до того момента, когда на помощь бухарским феодалам пришли штыки царской армии, завоевавшей в 1868 г. Зеравшанскую долину.