К вопросу о характере социальных движений в Средней Азии в XVI — XIX вв.

Начало XVI в. в Средней Азии ознаменовалось, как известно, окончательным распадением государства тимуридов и возникновением на его развалинах узбекских ханств, Бухарского и Хивинского (позже еще Кокандского). Господствующая роль во всех вновь образовавшихся феодальных деспотиях принадлежала узбекской военно-феодальной аристократии, опиравшейся в своем господстве над массами на союз с высшим мусульманским духовенством, также сосредоточивавшем в своих руках обширные земельные фонды в виде так называемых вакуфов (церковных земель). Политическая история среднеазиатских ханств XVI — XIX вв. представляет собою почти непрерывную цепь войн феодалов между собою за обладание той или иной частью территории, что крайне болезненно отражалось на массе местного населения, выносившего на себе всю тяжесть военно-феодальной эксплоатации. На ряду с этим рассматриваемая эпоха характеризуется значительным ростом внешне-торговых связей и развитием элементов товарно-денежных отношений в местном хозяйстве, что также связано было с усилением эксплоатации непосредственного производителя, представленного здесь в основной своей массе крестьянством. Стихийные восстания, в которых находило свое отражение нараставшее недовольство широких масс против феодального гнета, представляют собою, поэтому, довольно распространенное явление в истории Средней Азии в период позднейших столетий. Протекая нередко под руководством местных феодалов и не принося за собой, поэтому, непосредственного заметного улучшения в хозяйственно-политическую жизнь крестьянства, эти восстания интересны для нас как одно из наиболее ярких и характерных для данной эпохи проявлений классовой борьбы, оказавших то или иное влияние на ход последующих исторических событий. С этой точки зрения вопрос о характере восстаний в Средней Азии заслуживает самого пристального [6] внимания историка, тем более, что все эти восстания зарождались и протекали в обстановке, во многом отличающейся от обычных условий европейских стран того же времени.

Знакомясь с имеющейся литературой, мы должны будем убедиться, однако, в том, что к исследованию этих чрезвычайно интересных явлений социальной жизни XVI — XIX вв. у нас еще не приступлено. Несколько вышедших за последнее время небольших работ по вопросам народных движений в Средней Азии и соседних восточных странах относятся исключительно к средним векам,{2} когда значительная часть современных среднеазиатских народов еще не успела появиться на территории Средней Азии и когда историческая обстановка, следовательно, была здесь совершенно иной.

Позднейшие века, связанные с появлением на исторической арене узбеков, казахов, каракалпаков и некоторых других национальностей современных среднеазиатских республик, продолжают до сих пор оставаться почти неизученными в историческом отношении, если не считать нескольких относящихся сюда старых работ полупопулярного характера, написанных еще в прошлом столетии. Все эти работы представляют только библиографический интерес, так как в связи с множеством открытых за последнее время источников, они в большинстве утратили научное значение.{3} [7]

Исследований капитального характера по истории среднеазиатских народов в XVI — XIX вв. за последние десятилетия не появилось, вышло лишь небольшое количество статей по отдельным вопросам более или менее частного характера.{4}

Первоисточники по интересующему нас периоду истории среднеазиатских народов XVI — XIX вв. в массе своей не изучены и в большей своей части даже не описаны. Огромное большинство их продолжает оставаться в рукописном виде.{5} Помимо рукописных сочинений среднеазиатских историков XVI — XIX вв. для данного периода имеется также большое число различного рода исторических грамот, характеризующих главным образом социально-экономическую жизнь народа, а потому особенно ценных для изучения классовых отношений в тот или иной период. Все этого рода восточные документы продолжают пока оставаться в архивах среднеазиатских республик, не имея даже элементарных описей.{6} [8]

Не имея возможности, вследствие указанных условий, касаться основных вопросов, связанных с историей народных движений в более отдаленный период, автор ставит своей задачей пока предварительное освещение одного из частных эпизодов позднейшего времени — именно восстания 1821–1825 гг., как сравнительно более доступного для изучения при наличном состоянии источников.

Отчасти выбор данной темы обусловлен тем обстоятельством, что район, где развертываются события 1821–1825 гг. — Мианкаль — центр плодоносной долины Зеравшана{7} — занимает вообще выдающееся место в истории массовых движений в Бухарском ханстве на протяжении последних столетий его истории. Так, в 1092/1681 гг. здесь развертывается движение среди каракалпаков и узбеков племени китай (китай-кипчаков), заставившее бухарское правительство собрать значительные силы и выступить с ними против восставших.{8} После подавления первой вспышки восстание вскоре возобновилось снова. Из слов современника событий видно, что движение носило крайне упорный характер и вызвало значительные потрясения в жизни Бухарского ханства.{9}

В 1159/1746 гг. источники отмечают новое крупное восстание вМианкале, вспыхнувшее на этот раз под предводительством Ибадулла-бия из рода китай. В распоряжении Ибадуллы находилось 12 тыс. чсл., с которыми он прорвался к Бухаре и даже овладел ее окрестностями, однако вынужден был отойти. Высланный против восставших отряд хана Абул-Фейза (1711–1747), численностью в 15 тыс. человек, потерпел поражение под Самаркандом. Был сформирован новый отряд из узбеков и туркмен, общей численностью в 20 тыс. чсл., встреченный повстанцами около Хатырчи. После четырехдневного сражения начальники [9] той и другой стороны решили помириться на том, чтобы оставить весь Мианкаль вместе с Самаркандом под властью Ибадулла-бия. Однако Абул-Фейз не утвердил этого договора и обратился за помощью к Надир-шаху, вассалом которого он себя признавал. Ибадулла снова напал на окрестности Бухары, но вскоре ушел в Мианкаль. Надиром был выслан в Бухару большой карательный корпус с артиллерией, с помощью которого восстание удалось ликвидировать.{10}

Особенно напряженный характер носили восстания с значительным участием крестьянских масс в период правления первого представителя бухарской династии мангытов — Рахим-хана (1747–1769), вынужденного в течение большей части своего царствования бороться с восставшими племенами Мианкаля и других районов Бухарского ханства.{11}

Новая волна восстаний среди зеравшанских узбеков прокатывается между 1172 и 1174 гг. х. (1769–1761) в начале правления сына и преемника Рахим-хана — Даньяла. В восстаниях участвовали главным образом узбеки племен юз и китай под предводительством отдельных своих феодалов. Центром восстания являлся город Таткент,{12} а затем восставшими был захвачен Самарканд, взятый обратно бухарцами лишь после того как здесь были собраны значительные силы Даньяла и сына его — будущего эмира Ма'сума.{13} В это же время восстают зеравшанские туркмены, занявшие крепость Ак-тепе, а также узбеки племени беркут, которым удается завладеть крепостью. Нур-ата. [10]

Последняя крепость, впрочем, вскоре пала, повидимому отчасти потому, что главный руководитель восстания погиб в первые же дни осады при взрыве порохового погреба.{14}

Приведенными краткими справками, разумеется, далеко не исчерпываются имеющиеся в источниках сведения о массовых движениях в долине Зеравшана в рассматриваемую эпоху. Полная неисследовательность источников и связанная с этим обстоятельством недостаточность фактических данных не позволяют пока останавливаться ни на подробном рассмотрении фактической стороны дела, ни на характеристике основных мотивов и движущих сил отмеченных выше восстаний. В этом смысле они являются для нас не более как примерами, характеризующими наличие резких социальных противоречий и вооруженной классовой борьбы в среднеазиатских ханствах в период проявления первых внешних симптомов разложения феодализма. Многое из указанного здесь остается для нас пока не вполне ясным.

Возможно, например, что некоторые из отмеченных выше вооруженных столкновений, представлющиеся нам как восстания крестьянства, могут при подробном их изучении в дальнейшем оказаться в основных своих чертах эпизодами борьбы феодалов между собою, борьбы, в которой крестьянству принадлежала может, быть лишь пассивная роль. С другой стороны, возможно также, что некоторые из военных событий XVI — XIX вв., до сих пор рассматривавшиеся историками в качестве обычных феодальных войн между представителями узбекской родовой феодальной аристократии, окажутся в действительности крестьянскими или народными движениями, лишь возглавлявшимися или иногда использовавшимися феодальной знатью в своих классовых интересах.

Таковы, например, продолжавшиеся столетиями войны между бухарскими эмирами и Гиссаром (собств. Хисар) или Шахрисябзом, обычно объясняемые в литературе враждой родовой феодальной аристократии между собою.

Отрицать целиком феодальный характер подобных войн едва ли возможно, так как и с той и с другой стороны, повидимому, существенную роль играли взаимные претензии правящих феодальных групп и их внутренняя борьба за раздел территории. [11]

Однако объяснить всю вековую борьбу Гиссара или Шахрисябза с бухарскими эмирами только интересами небольшой группы местных феодалов также невозможно, ибо в связи с этим пришлось бы отрицать значение крестьянства в политической жизни страны вообще. А это недопустимо тем более, что бухарская знать XVI — XIX вв., особенно местная, не имела возможности бороться с своими противниками при помощи вооруженного рыцарства или наемной военной силы, как это делали, например, феодалы средневековой Европы, а вынуждена была опираться на крестьянские ополчения, от активности которых и зависел конечный исход происходившей борьбы. В такой же мере неясными представляются нам движущие силы целого ряда массовых движений и в других районах Средней Азии.

Можно указать, например, на многочисленные восстания туркмен против владычества хивинских ханов в XVI — XIXвв.,{15} восстания каракалпаков в 1827 и 1865 гг.,{16} кипчакские восстания в Кокандском ханстве в XIX в.{17} и т. д. Легче всего было бы объяснять подобного рода факты «межнациональной враждой» или борьбой феодалов между собою, однако нельзя упускать из вида того обстоятельства, что в основе многих из этих движений лежали мотивы чисто аграрного характера, затрагивавшие интересы значительных крестьянских масс.

Попытки более подробного рассмотрения подобного рода фактов неизбежно заставили бы нас углубиться в изучение целого ряда еще никем не исследовавшихся источников, что в свою очередь значительно отвлекло бы нас от непосредственно занимающей нас темы.

Предоставляя, поэтому, обстоятельное изучение источников по затронутым здесь вопросам другим исследователям, укажем попутно лишь на некоторые общие черты отмечавшихся выше движений, насколько это позволяют сделать немногие доступные нам в настоящий момент данные. [12]

Общей чертой, сближающей между собою, повидимому, большинство местных массовых движений XVI — XIX вв., являются их неоформленность, стихийность и сепаратизм, характерные в той или иной степени для крестьянских движений ряда других стран. В смысле своей неорганизованности массовые движения Средней Азии могут быть сближены скорее с стихийными массовыми крестьянскими выступлениями в России в XVII — XVIII вв., чем с оформленными разного рода «петициями» крестьянскими движениями в Западной Европе XIV — XVI вв.

Характерной чертой рассматриваемых движений является, между прочим, отсутствие в них религиозных мотивов, присущих не только значительной части народных и крестьянских движений Средней Азии в эпоху средневековья (восстания Муканны, Тараби и др.), но и, например, Германии первой четверти XVI в., где религиозный элемент играл, в отдельные моменты, довольно значительную роль, как бы прикрывая собою основные экономические мотивы восстания.{18}

Заканчивая на этом свои краткие предварительные замечания, основной задачей которых являлось обратить внимание исследователей на полную неразработанность вопроса о характере и роли массовых, в основе, повидимому, крестьянских, движений в новой истории Средней Азии, перейдем теперь к характеристике основных фактов исторической жизни Бухары в первой четверти XIX в.