Содержание
«Военная Литература»
Исследования

Глава 2.
Генрих Гиммлер

Состав медленно тащился на север. Лицо пассажира становилось все мрачнее. Вот уже несколько часов первый нацистский гауляйтер Гамбурга Альберт Кребс{53} был вынужден выслушивать болтовню человека сидевшего напротив, который, как и сам Кребс, ехал из Эльбфельде.

Визави гауляйтера был среднего роста, крепкого телосложения и имел обычное, несколько одутловатое лицо. Если маленький, почти скошенный подбородок говорил о некоторой мягкости характера его обладателя, то живой выразительный взгляд серо-голубых глаз за стеклышками пенсне свидетельствовал о присущей ему значительной силе воли. Крепкая фигура казалась несовместимой с маленькими, почти женскими руками и ухоженными ногтями.

Надо сказать, что тогда, весной 1929 года, гауляйтер не обратил никакого внимания на противоречивую натуру своего попутчика. С растущим раздражением внимал Кребс высказываниям нового рейхсфюрера СС Германа Гиммлера о текущей политической ситуации.

«В политике, – заявлял Гиммлер, – все зависит от тайных обстоятельств. В соответствии с этим хотелось бы знать, например, откуда у фюрера СА Конна столь странная фамилия. Очень уж созвучна она еврейской фамилии Коган, не правда ли? Следует также выяснить: не попал ли в свое время бывший банковский служащий гауляйтер Генрих Лозе{54} в зависимость от еврейского капитала…»

Кребсу оставалось, только молча кивать головой.

И по прошествии 30 лет эти гиммлеровские речи, когда-то так шокировавшие Кребса, все еще казались ему «смесью воинственной демагогии, обывательской застольной болтовни и проповеди фанатика-сектанта».

Впечатление, которое произвел на гамбургского гауляйтера партайгеноссе Гиммлер во время его инспекционной поездки по подразделениям охранных отрядов НСДАП, разделяли и другие национал-социалисты. В двадцатидевятилетнем начальнике СС они видели шумного, однако нерешительного и слишком провинциального гитлеровского аппаратчика. Дьявольские черты в портрете «сектанта» и «застольного демагога» добавятся значительно позже. Чем большую власть захватывали «женственные ручки» Гиммлера, тем демоничнее и ужаснее становился его образ для миллионов немцев. Со временем рейхсфюрер СС превратится в некую бестелесную абстракцию, безличное воплощение нацистского полицейского государства, в безжалостного монстра, стремившегося любой ценой искоренить инакомыслие. Никакая личная деталь, никакая черта характера так и не смогли раскрыть сущности явления, скрывавшегося за титулом «рейхсфюрер СС». Да, и сегодня немцы не могут понять, что это был за человек.

Даже люди, знавшие его лично, не в состоянии осмысленно рассказать, каким все-таки был Гиммлер. Его образ настолько противоречив, что современники и биографы предпочли рисовать портреты сразу нескольких Гиммлеров: Гиммлера – палача, Гиммлера – добропорядочного бюргера, Гиммлера – фанатичного идеолога расизма, Гиммлера – неподкупного апостола чистоты, Гиммлера – послушного инструмента своего фюрера, Гиммлера – тайного сторонника немецкого Сопротивления.

«Этот человек – злой дух Гитлера, холодный, расчетливый, жаждущий власти. Он являлся, пожалуй, наиболее целеустремленной и одновременно зловещей фигурой третьего рейха». Так считал бывший адъютант Гитлера генерал Фридрих Хоссбах.

А по мнению бывшего генерал-полковника танковых войск Хайнца Гудериана{55}, рейхсфюрер СС был вообще каким-то «потусторонним явлением». Бывший верховный комиссар Лиги Наций по Данцигу швейцарец Карл Й. Буркхардт писал о Гиммлере: «Этого человека характеризовали гипертрофированное чувство субординации, узколобая исполнительность, нечеловеческая методичность с элементами автоматизма».

Разглядывая фотографию вождя черного ордена, нацистский идеолог Альфред Розенберг вспоминал: «Мне ни разу не удалось поймать взгляд Гиммлера. Его глаза вечно бегали и моргали, скрываясь за стеклами пенсне. Сейчас же они смотрят на меня прямо с фотографии, и мне кажется, что я в них кое-что смог-таки разглядеть – коварство».

Генералу-ракетчику Вальтеру Дорнбергеру{56}, напротив, рейхсфюрер СС казался похожим «на интеллигентного школьного учителя, вовсе не способного к насилию». По его словам, Гиммлер «обладал редким талантом внимательного слушателя», был тихим, чуждым патетике, «человеком без нервов».

Швед граф Фольке Бернадотт{57}, проводивший с Гиммлером тайные переговоры в 1945 году, вспоминал с удивлением: «Я не нашел в нем ничего демонического, он был весьма любезен в общении, показал, что обладает чувством юмора, иногда окрашенного в черные цвета, с удовольствием прибегал к анекдотам, чтобы поднять общее настроение».

Некоторые дипломаты ценили трезвость его суждений, а кое-кто из иностранцев и даже участников Сопротивления считали, что только при его поддержке удастся сместить Гитлера. «Монстр» Гиммлер, по мнению британского историка Х. Р. Тревор-Ропера, «обладал некоторыми качествами, которые делали его личность таинственной»

В итоге биографы рейхсфюрера СС выдвинули гипотезу, призванную хоть как-то объяснить наличие столь разных характеров в одном человеке. Они решили, что ключ к разгадке личности Гиммлера следует искать в его отрочестве и юности: отпрыск представителей среднего класса, выросший в тени отца-педанта и жестокосердной матери, не встречавший понимания в послевоенной жизни и нашедший, наконец, защиту в нацистском движении.

Гипотеза эта выглядит привлекательно и соответствует веянию времени, когда все непонятное легко объясняется с помощью психоанализа. Однако и она далека от действительности. Верно лишь то, что Гиммлер родился в добропорядочной баварской буржуазной семье. Его отношения с родителями и братьями, старшим – Гебхардом{58}, родившимся в 1898 году, и младшим – Эрнстом{59}, 1905 года рождения, ничем не омрачались. Ни полностью захватившая его работа в СС, ни попытки нервозной жены Маргариты внести раскол в отношения с отчим домом («как только я вспоминаю о твоих родителях, у меня дух захватывает от возмущения»), не смогли вырвать рейхсфюрера СС из уз семьи. Когда умерла его мать, Гиммлер, несмотря на болезнь, целую ночь простоял у гроба покойной. Во время похорон над могилой, взяв за руки братьев, он напыщенно произнес со свойственным ему пафосом: «Мы навсегда останемся вместе!»

Гиммлер постоянно воображал себя покровителем семьи. «Папочка не должен так много работать. Пусть чаще выходит на прогулку», – писал он, еще будучи студентом, в 1921 году «милой мамочке». Братьям не всегда удавалось избежать его педантичных поучений, достойных иного директора гимназии.

«Меня весьма радуют твои хорошие оценки. Однако зазнаваться не следует! – прочел 14 ноября 1920 года «Эрнстушка» в письме брата, который был лишь на пять лет старше его. – Я ожидаю, что ты исправишься и по истории…

Нельзя быть столь односторонним. Будь хорошим и послушным, не серди папочку и мамочку».

Свою долю заботливости получил и старший брат Гебхард, имевший несчастье полюбить дочь вайльхаймского банкира Паулу Штельце, которая чем-то не пришлась по душе «железному блюстителю нравственности».

18 апреля 1923 года Генрих сообщил девушке без обиняков все, что о ней думает: «Чтобы ваш союз принес счастье вам обоим, а также пользу народу, он должен строиться на здоровых и чистых нравственных отношениях. Поэтому ты обязана с варварской строгостью сдерживать свои порывы».

Далее Паула прочла: «В связи с тем, что ты сама недостаточно строго и жестко работаешь над собой, а твой будущий супруг слишком добр к тебе, этим вопросом придется заниматься кому-то еще… Я считаю своим долгом сделать это для тебя». Затем будущий рейхсфюрер СС, вечно путавший героинь древнегерманского эпоса с женщинами XX столетия и рассматривавший добрачные отношения полов, как нарушение им же выдуманных постулатов нравственности, дал задание мюнхенскому детективному бюро Макса Блюмля «расследовать» прошлое девушки. Не дожидаясь его итогов, 14 марта 1924 года Генрих обратился с аналогичной просьбой к некоему чиновнику Ресснеру: «Прошу вас безотлагательно сообщить мне все, что Вам известно о связи фрейлейн Штельце с вашим сотрудником Даффнером!». В итоге брат Гебхард сдался и расторг помолвку с Паулой.

Этот эпизод из жизни Генриха Гиммлера показывает, что тот в отличие от большинства нацистских вождей вырос в «добропорядочной» бюргерской среде. В отличие от Гитлера с его кошмарными воспоминаниями о бездомной, нищей жизни в Вене, в отличие от Геббельса{60}, в отличие от эмигранта Альфреда Розенберга второй сын тайного советника по ведомству просвещения Гебхарда Гиммлера был типичным представителем своего класса.

7 октября 1900 года на втором этаже дома № 3 по мюнхенской Хильдегардштрассе на свет появился мальчик. Гиммлеру-старшему не пришлось беспокоиться о будущем общественном положении сына: над новорожденным простиралась заботливая длань одного из влиятельнейших людей Баварского королевства – виттельсбахского принца Генриха, бывшего в свое время учеником Гиммлера-старшего. В честь принца и назвали ребенка. Его высочество милостиво согласился стать крестным отцом и опекуном своего маленького тезки, после того как тайный советник нижайше доложил о том, что продолжатель его рода весит 7 фунтов и 200 граммов. Таким образом, наличие коронованного опекуна уже с пеленок предопределило для будущего рейхсфюрера СС консервативный жизненный стиль и мировоззрение верного монархии чиновного сословия.

Никогда юному Гиммлеру не пришло бы поэтому в голову поставить под сомнение авторитет родителей, не говоря уже об общественном устройстве. Гиммлер-отец учил юношу, что их предки всегда были примерными бюргерами, чем заложил в душе сына основу вагнеровского исторического романтизма – мира, населенного мужественными германскими воителями и их величественными женщинами, которым в недалеком будущем суждено было превратиться в нордических господ, чтобы соответствовать потребностям нацистской диктатуры. Мальчик быстро научился отдавать должное почтение окружавшему его миру чиновничества. Даже в невинном личном дневнике гимназиста Генриха отмечается социальное прилежание: все сановники упоминаются в нем при полных чинах и титулах.

Если твой опекун – принц, ты, разумеется, должен стать офицером. Здесь и лежит ключ к пониманию натуры Гиммлера: с ранних лет в мечтах он видел себя во главе победоносного войска. Однако этим детским грезам так никогда и не было суждено полностью осуществиться. Близорукий сын учителя собирался служить в императорском военно-морском флоте, но туда очкариков не брали. Тогда Генрих решил попытать счастье в сухопутных войсках. 26 июня 1917 года тайный советник Гиммлер записал в дневнике: «Мой сын изъявил настойчивое желание стать профессиональным пехотным офицером». Юноша никак не мог дождаться, когда он сможет пойти воевать. Еще в феврале 1915 года, когда брата Гебхарда призвали в ополчение, в дневнике Генриха появилась запись: «Ах, как я хочу стать быстрее взрослым, чтобы тоже попасть на фронт!» Слово в слово он переписывал фронтовые сводки генерального штаба и поругивал жителей города Ландсхута, куда переехала на жительство семья, за недостаточный патриотизм.

Навязчивая идея Генриха о фронте стала приобретать маниакальный характер, и Гиммлер-отец вынужден был просить своих покровителей при дворе досрочно устроить сына на военную службу. Друзья обещали похлопотать. В то время молодой Гиммлер смог в последний раз воспользоваться помощью погибшего на фронте опекуна. Управление двора сообщило «его высокоблагородию г-ну тайному советнику и проректору Гебхарду Гиммлеру»: «Банкирский дом «И. Н. Оберндерфер», Сальваторштрассе, 18, уполномочен перечислить вам 1000 рейхсмарок из 5 % военного займа. Примите эту сумму в качестве дара вашему сыну Генриху от его крестного отца – скоропостижно ушедшего от нас его королевского высочества принца Генриха».

В конце 1917 года Генрих Гиммлер был зачислен в ряды 11-го пехотного полка «Фон дер танн». Однако его военная карьера закончилась, фактически так и не начавшись. Впрочем, незадолго до своей смерти рейхсфюрер СС рассказывал шведскому графу Бернадотту, как «вместе со своими солдатами бился на передовой», а в иных «источниках» вообще говорится о том, что Гиммлер участвовал в крупном сражении на Западном фронте.

Все это однако чистый вымысел – подпрапорщик Гиммлер никогда не был на передовой. Ему не была дана возможность проявить себя на поле брани. После полугодовой начальной военной подготовки в Регенсбурге он с 15 июня по 15 сентября 1918 года учился на курсах подпрапорщиков во Фрайзинге и с 15 сентября по 1 октября 1918 года – на пулеметных курсах в Байройте. А через два месяца был демобилизован.

Но, как ни странно, послевоенная неразбериха вроде бы предоставила Гиммлеру шанс сделать военную карьеру. В феврале 1919 года баварский левосоциалистический премьер-министр Курт Айснер погиб от пули офицера. Коммунисты воспользовались этим и провозгласили Баварскую советскую республику. Законное правительство социал-демократов бежало в Бамберг, где стало собирать фрайкор, добровольческий корпус, состоявший в основном из бывших фронтовиков. В апреле 1919 года прибывшие из Берлина регулярные войска рейхсвера и части фрайкора начали готовиться к штурму красного Мюнхена. В небольшой добровольческий отряд лейтенанта Лаутенбахера записался и подпрапорщик Гиммлер. И опять он опоздал: его часть так и не послали в Мюнхен. Однако мужества он все же набрался. 17 июня 1919 года Гиммлер отправил письмо в штаб 11-го пехотного полка с просьбой выдать ему его документы, как он выразился, «в связи с тем, что через несколько дней я поступаю на службу в рейхсвер».

Однако и с рейхсвером ничего не вышло. Дело в том, что утрата высокого покровителя при дворе и растущая инфляция подсказали прагматичному Гиммлеру-старшему единственно правильное решение относительно дальнейшей судьбы сына: Генриху следует выучиться какой-нибудь более солидной и стоящей профессии, например агронома. Несостоявшемуся полководцу пришлось согласиться с предложением отца, тем более что сельское хозяйство его также интересовало. Еще мальчиком он собрал огромный гербарий. В недалеком будущем навязчивую любовь Гиммлера к растениям и травам испытали на себе узники нацистских концентрационных лагерей: Они должны были разводить грядки с травами, так как рейхсфюрер СС ценил их лечебные качества выше традиционной медицины.

Но и карьера агронома оказалась также рожденной под несчастливой звездой: не успел Генрих Гиммлер приступить к обучению в крупном крестьянском хозяйстве под Ингольштадтом, как его свалил тиф. Некий врач Грюнштадт, вынес приговор: «Занятия прекратить на год, затем – очное обучение в учебном заведении». После выздоровления, 18 октября 1919 года Гиммлера зачислили на сельскохозяйственное отделение высшего технического училища при Мюнхенском университете.

Так смогли ли сломить Гиммлера пережитые неудачи? Превратился ли он в «одинокого волка», брошенного всеми на задворках общества, как говорят легенды?

Ни в коем случае! В Мюнхене начался самый светлый, безоблачный период его жизни, ставящий биографов перед загадкой…

Ничто не выдавало в приветливом, всегда готовом помочь, слегка занудливом юноше, жадном до кулинарных наслаждений и выступавшим на мюнхенских маскарадах в костюме турецкого султана Абдул-Хамида, безответно влюбленном в даму по имени Майя Лориц будущего главного экзекутора массового террора.

Безусловно, политика и «игра в солдатики» еще какое-то время занимали его душу. Согласно членскому удостоверению от 16 мая 1920 года он записался в пресловутый мюнхенский «айнвонервер», в связи с чем получил на складе 21-й стрелковой бригады «1 винтовку и 50 патронов к ней, 1 каску, 2 патронташа и 1 мешок для сухарей (старого образца)».

1 декабря 1921 года Гиммлер считал особым днем в своей жизни: пришло сообщение, что ему присвоено звание прапорщика запаса. Совместно с группой националистически настроенных студентов Генриху удалось поучаствовать в подготовке заговора с целью освобождения из тюрьмы некоего графа Антона фон Арко ауф Валлей – убийцы бывшего премьер-министра Баварии Айснера. Однако в связи с заменой смертного приговора графу пожизненным заключением, заговорщики отказались от своего плана. По этому поводу Гиммлер особо расстраиваться не стал. Он невозмутимо записал в дневнике: «Что ж, как-нибудь в другой раз».

Его мучили другие, довольно неприятные проблемы. В ноябре 1919 года Гиммлер вступил в студенческое братство «Аполлон», не зная, как будет совмещать свою новую жизнь с архикатолическими убеждениями, полученными в родительском доме, и чрезвычайно восприимчивым желудком. Дело в том, что церковь запрещала дуэли, а врачи – пивные возлияния, обязательные атрибуты жизни немецких студенческих союзов. Хмельную проблему ему удалось решить сравнительно легко – братство освободило его от употребления пива.

Правда сотоварищи провалили его уже на следующих выборах в братство. Долго не мог «Хайни» найти и партнера по дуэли: очевидно, сокурсники считали его малоспособным и в этой области. Только на последнем курсе, в июне 1923 года нашелся студент, нанесший Гиммлеру шрамы на лице, без которых будущий глава СС не представлял себе тевтонского воспитания.

Гиммлеры всегда были убежденными католиками. Одному из кузенов Генриха – Августу Вильгельму Патину даже удалось дослужиться до каноника престижной мюнхенской церкви Хофкирхе. Да и сам Генрих Гиммлер считался верным христианином. Посещение воскресной мессы являлось для него не внешним ритуалом, а внутренней потребностью. В дневнике он записывал впечатления о каждом посещении им церковной службы, и почти всегда можно было прочесть: «В этой церкви я чувствовал себя особенно хорошо». Когда от девушки, за которой он робко ухаживал, Генрих услышал, что она причащается каждый день, то записал в дневнике: «Это было самое радостное известие, которое я получил за последние восемь дней!»

Однако вступление в студенческое братство несколько изменило отношение Гиммлера к церкви. Разрыв произошел не сразу, но из месяца в месяц становился все глубже. Сначала Генрих пытался сохранить в душе церковные постулаты, но воспитанное в родительском доме стремление к социальному приспособленчеству одержало верх над традицией.

«Я полагаю, что вступил в конфликт с моей религией, – записал Гиммлер в дневник 15 декабря 1919 года. – Хотя, что бы ни произошло, я всегда буду любить Господа, буду ему молиться, я навсегда останусь верным сыном католической церкви и буду ее защищать даже тогда, когда она отвернется от меня».

И это писал человек, который в будущем заставит десятки тысяч эсэсовцев отречься от церкви, человек, который предложит прилюдно казнить папу римского…

Разрыв с церковью не потряс Гиммлера, однако вызвал внутренний дискомфорт. К тому времени его интересы уже перенеслись в сферу мирской суеты. Более чем политика и религия, студента из Ландсхута захватывала полная соблазнов жизнь буржуазного Мюнхена, обеды у фрау Лориц, а также вопросы пола, волновавшие молодежь.

Анна Лориц, вдова оперного певца и содержательница семейного пансиона на мюнхенской Егерштрассе, 9, приходилась Гиммлерам дальней родственницей. Ее дочь Мария (в обиходе – Майя) очень нравилась Генриху, однако ему перебежал дорогу будущий торговец кожгалантереей из Штутгарта Ханс Книпп, оказавшийся более удачливым ухажером. Большая семья Гиммлеров частенько собиралась вместе под гостеприимной крышей пансиона.

«Когда все пятеро «святош», как мы их называли, появлялись в доме Лориц, там начинался веселый переполох, – вспоминал позже Книпп. – Семья Г. (Гиммлеров) могла быть уверена – у доброй тетки Лориц всегда для них будет накрыт роскошный стол».

«Учишься ли ты танцевать?» – поинтересовался как-то в письме бывший сослуживец по полку Роберт Кистлер. И Гиммлер тут же стал брать уроки танцев, чтобы не спасовать перед красавицей Майей. В январе 1920 года он даже овладел модным тогда «бостоном». Вместе со своим приятелем Людвигом по прозвищу «Лу» он стал завсегдатаем мюнхенских традиционных карнавалов – «фашингов». Даже подобные развлечения Гиммлер считал событиями, достойными записи в дневнике:

«3ал был разукрашен под восточный гарем, – описывал он один из праздников в доме тетки Лориц. – В углу, у камина, – большой шатер для меня и Лу… Фрау Лориц накрыла богатый стол. Сначала подали какао, которое я тут же пролил себе на штаны… «

Гиммлер был так занят праздниками, что от него, ведущего дневник педанта, ускользнуло одно немаловажное событие – состоявшийся в это самое время Первый съезд НСДАП. Согласно американским историкам Вернеру Т. Ангрессу и Бредли Ф. Смиту, Гиммлер тех дней «мыслил самыми традиционными категориями, оберегал ценности баварского среднего класса, был в целом добродушным, несколько бесцветным, вполне нормальным молодым человеком».

Его усердие не знало границ. Во время рождественских каникул Генрих мог печь булочки для пожилой пенсионерки, читать книги слепому, играть в благотворительном спектакле для бедных венских детей. Он бегал от собрания к собранию, вступив в члены бесчисленных кружков и объединений, вплоть до Немецкого общества разведения домашних животных, Немецкого сельскохозяйственного общества, Объединения друзей гуманитарной гимназии, стрелкового общества «Свободный путь» Старобаварского стрелкового союза, Общества ветеранов войны Мюнхенской высшей технической школы, мюнхенской секции Альпийского общества, Немецкого клуба туризма, спортивного общества «1860» г. Ландсхута, Объединения офицеров бывшего 11-го Королевского баварского пехотного полка. Для человека с таким количеством членских билетов не составляло труда подстраиваться под свое окружение. Политические взгляды молодого Гиммлера еще не сложились и, естественно, отражали суждения и предубеждения его среды. Их можно было бы назвать буржуазно-националистическими, но в них полностью отсутствовали фанатизм и вера в призраков, свойственные нацистскому мировоззрению.

Его можно было бы назвать региональным националистом. Только чтобы проводить в последний путь бывшего короля Людвига III, студент Гиммлер взял напрокат цилиндр и прогулочный фрак, однако на выборах отдал свой голос общегерманской право-государственнической коалиции. В тот период его антиеврейские выпады еще полностью им контролировались и не переходили рамок приличия. В связи с убийством националистами имперского министра иностранных дел Вальтера Ратенау Гиммлер бросил фразу: «Я доволен». Однако он тут же поспешил добавить, что покойный был «весьма толковым человеком». Своего бывшего одноклассника и идеологического противника демократа Вольфганга Халльгартена он скорее в шутку, чем презрительно, называл «вшивым еврейчиком». А свою знакомую по кабаре «Рейхсадлер», танцовщицу Инге Барко, еврейку по национальности, изгнанную из родительского дома за связь с его сокурсником-немцем, Гиммлер считал «девушкой, достойной всяческого уважения».

Дневники раскрывают политическую агрессивность, свойственную позднему Гиммлеру, лишь в одном: он никак не мог смириться с постигшей его неудачей в военной карьере. Когда Майя Лориц, девушка его мечты, окончательно дала несчастному влюбленному отвод, Генрих решил, что только война и солдатская жизнь смогут принести успокоение его измученному сердцу. 28 ноября 1919 года он записал в дневнике: «Если бы сейчас я мог смотреть в глаза опасности, рисковать жизнью, сражаться – это стало бы для меня освобождением». 22 ноября 1921 года новая запись в дневнике (теперь пером водил уже как бы будущий, «зрелый» Гиммлер: «Если начнется война на Востоке, я буду непременно участвовать. Восток для нас особенно важен. Запад так или иначе вскоре отомрет. За Восток надо бороться, его следует колонизировать». С каждым разом усиливалась склонность Гиммлера к военщине. Запись от 19 февраля 1922 года: «О, быстрей бы снова началась борьба, война, выступление!.. » 11 июня 1922 года: «Наверное, я каким-нибудь образом все же попаду на службу. Я же по натуре – солдат… Но сначала следует сдать экзамены».

Он писал родителям: «Пока на экзаменах я чувствую себя достаточно уверенно». Однако в это самое время в жизнь Генриха Гиммлера ворвался капитан Эрнст Рем, обещавший дать свободу милитаристским устремлениям неудачливого влюбленного.

Когда впервые встретились эти люди, которых судьба связала кроваво-драматическим узлом, установить не представляется возможным. Уже не раз пересекались их жизненные пути: в конце 1918 года Рем служил при штабе 12-й Баварской пехотной дивизии в Ландсхуте, где тогда проживали Гиммлеры, позже он руководил вооружением и снабжением в 21-м стрелковом полку в Мюнхене, со складов которого ополченец Гиммлер в мае 1920 года получил свое первое оружие. К тому же Рем был основным поставщиком оружия для полулегальных «оборонных» организаций – своеобразного милицейского войска, сформированного в тени официального рейхсвера. Однако запись в дневнике Гиммлера свидетельствует, что именно в январе 1922 года, на одном из собраний в мюнхенской пивной «Арцбергеркеллер», он встретился с Ремом: «Там также присутствовали капитан Рем и майор Ангерер (бывший ротный командир Гиммлера). Было очень приятно. Рем пессимистически настроен по отношению к большевизму».

Капитан произвел на Генриха сильнейшее впечатление. Тем более прапорщик, благоговевший перед любым начальством, никогда не забывал, что на военной иерархической лестнице Рем стоит на несколько ступенек выше его. Встречаясь с «господином капитаном», Гиммлер и в дальнейшем всегда внутренне вытягивался в струнку. Увешанный многочисленными наградами, с боевыми ранами на лице воин Первой мировой, этакий гомосексуальный «солдат удачи» Эрнст Рем, с одной стороны, и добропорядочный бюргерский сынок, «правозащитник» Генрих Гиммлер – с другой, представляли собой несовместимую пару. Однако капитан сумел найти верный подход к студенту. Для старшего товарища Гиммлер был готов на все.

5 августа 1922 года, едва сдав выпускные экзамены и получив должность сельскохозяйственного ассистента на фирме «Штикштофф – Ланд ГмбХ» (общества с ограниченной ответственностью) в Шляйсхайме, производившей азотные удобрения, он по совету Рема вступил в националистическую организацию «Рейхсфлагге» (имперский флаг). Наконец-то, дипломированный агроном добился своего – снова смог носить униформу, разумеется, не армейскую, а «рейхсфлагговскую», состоявшую лишь из серой куртки-ветровки да ботинок с обмотками. Но это была ФОРМА! Вечерами, после работы, Гиммлер с упоением занимался военными упражнениями, готовясь с единомышленниками к уличным боям будущей гражданской войны…

Вскоре у Гиммлера появилась возможность делом доказать свою преданность Рему. В конце августа 1923 года он оставил работу в Шляйсхайме и переселился в Мюнхен, а уже в ноябре активно участвовал в своей первой «боевой операции» – «пивном путче» Адольфа Гитлера.

Организация «Рейхсфлагге», после внутренних раздоров переименованная в «Рейхскригсфлагге» (имперский военный флаг), перешла под знамена Гитлера и Рема. Эрнст Рем, старый член гитлеровской партии, мог без труда уговорить своих друзей вступить в НСДАП. Стал членом партии и Гиммлер Он, конечно, еще не был настоящим нацистом и своим вождем считал вовсе не Гитлера, а Рема, символом же будущего ему казалась не свастика, а имперский триколор.

Вечером 8 ноября 1923 года Гиммлер появился на собрании «Рейхскригсфлагге», проходившем в мюнхенской пивной «Левенбройкеллер». В это время из другой пивной – «Бюргербройкеллер» поступило сообщение, что Гитлер с пистолетом в руке заставил ведущих политиков и военных Баварии «нанести последний удар по «ноябрьским преступникам» в Берлине.

Товарищи Гиммлера вскакивали со стульев, обнимались, многие плакали от радости и восторга. Солдаты рейхсвера срывали с фуражек свои желтые кокарды. «Наконец-то! – вот слова облегчения, которые вырывались у каждого», – вспоминал позже Рем.

Рем вручил Гиммлеру старый имперский флаг, на котором незадолго до этого присягали собравшиеся. После этого капитан отдал команду к выступлению. Дикая толпа быстро превратилась в походную колонну и направилась в сторону «Бюргербройкеллера», где Гитлер и баварская политическая верхушка – генеральный государственный комиссар фон Кар и генерал рейхсвера фон Лессов договаривались о «национальной революции». Однако на Бриннерштрассе колонну остановил гонец из «Бюргербройкеллера». Он передал Рему приказ Гитлера захватить здание баварского военного министерства на Шенфельдерштрассе, где располагался штаб VII (Баварского) военного округа. Капитан подчинился. Уже через час военное министерство было в его руках.

Окна здания ощетинились стволами винтовок и пулеметов четырехсотенного ремовского войска. Однако капитан уже понял: что-то идет не так.

Пришедшие в себя политики и генералы решили нанести ответный удар. Ранним утром 9 ноября грохот танковых моторов известил об этом защитников комплекса зданий военного министерства. Части рейхсвера и полиции выдвигались вперед, захватывая дом за домом, занимая позиции. Орудия и пулеметы были готовы к бою.

Наступила убийственная тишина. На Людвигштрассе у заграждения из колючей проволоки, разделявшего противников, стоял Гиммлер, судорожно сжимая в руках древко имперского военного флага.

Гитлеровская одержимость удивительным образом сплела судьбы будущих товарищей и врагов, убийц и их жертв. Рядом с Гиммлером стоял будущий вождь штурмовиков, жизнь которого оборвется через 11 лет под пулями убийц, посланных его бывшим знаменосцем. Неподалеку от капитана занял позицию будущий начальник разведки СА граф Карл Леонард ду Мулин-Эккарт, которого впоследствии гиммлеровские приспешники замучают в тюрьмах и концлагерях третьего рейха.

По ту сторону баррикад с винтовкой в руках залег лейтенант рейхсвера Герман Хефле{61} , бывший адъютант Рема и тайный приверженец «Рейхскригсфлагге». Летом 1934 года из верности к Рему он предупредит своего бывшего шефа о грозящей ему смертельной опасности, а позднее, будучи уже в ранге генерала войск СС, причинит немало огорчений своему новому шефу, рейхсфюреру СС Гиммлеру.

Как говорится, сегодня – верные друзья, завтра – смертельные враги. 30 июня 1934 года пули эсэсовских палачей навечно соединили фон Кара и его бывшего противника Рема. Лишь посредникам, бывшему командиру Рема Францу фон Эппу и будущему фюреру СА Герману Хефле, пытавшимся в тот день, 9 ноября 1923 года, примирить Кара с путчистами, суждено было пережить историю черного ордена. Но их попытка не удалась. Рему пришлось капитулировать перед превосходящими силами рейхсвера и полиции и сложить оружие. Только невооруженных членов « Рейхскригсфлагге» выпускали за полицейское оцепление. Итог: движение Гитлера и Рема было разгромлено, а за Гитлером захлопнулись зарешеченные ворота Ландсбергской крепости.

Знаменосец Гиммлер остался один – без идола, без веры. Он переживал внутренний кризис: должность потерял, а новой работы, несмотря на многочисленные попытки, найти никак не удавалось, Майя Лориц окончательно порвала с ним, да и политическая борьба окончилась полным разочарованием. Лишь благодаря моральной поддержке своих новых почитательниц, Гиммлеру удалось остаться на плаву. Подружки в самом деле верили, что 9 ноября 1923 года бравый знаменосец совершил подвиг исторического значения. Одна из его поклонниц буквально упивалась воспоминаниями:

«Перед военным министерством – колонны «Рейхскригсфлагге». Впереди – Гиммлер со знаменем. Чувствуется, как надежно чувствует себя знамя в его руках и как он горд этим. Я подхожу к нему, не в состоянии молвить и слова. Звучат его слова:

Гордитесь – я знаменосец!
Не бойтесь – я знаменосец!
Любите меня – я знаменосец!»

Подружка Гиммлера Мария Р. (возможно – Мариэла Раушмайер), направляя «знаменосцу» письмо одной из его очередных поклонниц, сделала следующую приписку: «Это письмо – моему другу Генриху. Оно должно стать маленьким знаком горячей благодарности и дорогих воспоминаний о подвиге, который он совершил в часы, когда мы вновь научились надеяться».

Неудавшийся путчист решил остаться в политике: из двух организованных на месте разогнанной НСДАП ультраправых «народнических» группировок он сделал выбор в пользу «Национального освободительного движения»{62}, созданного генералом Людендорфом. К нему принадлежал также случайный знакомый Генриха, ландсхутский аптекарь Грегор Штрассер{63} , по-крестьянски хитрый, воинственный националист, истинный глава движения. Штрассер заметил организаторские способности Гиммлера и привлек его к работе.

На май 1924 года были намечены парламентские выборы. Впервые злейшие враги республики захотели повернуть «оружие демократии» против самой демократии. Штрассер решил, использовав гитлеровский путч, вызвавший сенсацию во всей Германии, протащить нацистов в рейхстаг. Спектакль небывалой предвыборной борьбы захлестнул Баварию. Пропагандист Гиммлер на мотоцикле мчался по дорогам Нижней Баварии, распространяя идеи Грегора Штрассера. Переезжал из одной деревни в другую. В его рабочем календаре можно прочесть:

«23. 02. 24: речи в Эггмюле, Ландвайде и Бирнбахе;

24. 02. 24: выступления в Кельхайме и Заале, затем – «индивидуальная работа»;

25. 02. 24: полуторачасовая речь в Роре».

Он побил все рекорды нацистской демагогии. Разоблачал евреев и масонов, натравлял крестьян на финансовых магнатов, воспевал будущий мир, в котором решающее слово будет, естественно, за благородным крестьянством; метал громы и молнии в сторону большевизма, изобличал демократию и другие направления рациональной политики.

«У меня ужасно много работы, – писал Гиммлер своему другу Кистлеру, – на меня возложена задача возглавить пропагандистскую деятельность на территории всей Нижней Баварии и развивать ее по всем направлениям».

Усилия Гиммлера не прошли даром: движение Штрассера завоевало почти 2 миллиона голосов избирателей и смогло получить в рейхстаге 32 депутатских мандата.

Однако успех на выборах не обрадовал Гиммлера. Его мучили сомнения, перспективно ли движение, к которому он примкнул. Тому же Кистлеру он жаловался на свою «самоотверженную работу, не приносящую быстрых и видимых результатов», и на то, что ощущает себя занимающимся «безнадежным делом».

Разногласия между «народниками» и «националистами», взаимные интриги противников и сторонников находящегося в заключении Гитлера смущали слабохарактерного Гиммлера, окончательно запутавшегося в распрях ультраправых группировок. Он искал своего идола – ВОЖДЯ, к которому можно было бы примкнуть, и был готов ему покориться. Но хозяина не было. Гиммлер был готов принять любую идею, но ее не было. Он страстно желал играть роль в истории, даже представляя себя мучеником. В дневнике Гиммлера есть и такие строки:

Если ранят тебя,
Защищайся и бейся до конца.
Отдай жизнь свою,
Но защити знамя.
Его подхватят другие.
Пусть тебя похоронят,
А они добьются счастья,
О котором ты мечтал.

Но где же оно, это самое знамя, святое дело, за которое стоит отдать жизнь? Генрих Гиммлер прекрасно понимал, что в одиночку не «добьется счастья», поскольку не принадлежит к волевым людям. Постоянно его сознание разъедал скепсис, будущий всесильный рейхсфюрер СС не смог тогда увидеть в себе полноценную личность. В дневнике Гиммлер записывал все, что думал о себе самом. Поскольку он терял уверенность перед аудиторией, то много болтал лишнего, рассказывал дурацкие анекдоты. В дневнике за 29 января 1922 года можно прочитать: «Человек – что это за жалкое создание! Я говорун и трепач. У меня не хватает энергии. У меня ничего не получается. Все меня считают парнем, который работает, развлекаясь, которому все по плечу: Хайни?! – он справится с этим».

Генрих настолько разуверился в себе, что помышлял об эмиграции из Германии. Он даже стал изучать русский язык, чтобы уехать куда-нибудь на Восток и заняться там крестьянским трудом. Или же представлял свое будущее в Перу, может быть в Турции. За период с 1919 по 1924 год мысли об эмиграции возникают в дневнике Гиммлера 14 раз!

Позже этот нерешительный, суеверный человек вообще вообразил, что его преследует злой рок.

«Нам, ландскнехтам, на роду написано оставаться одиночками, находиться вне закона», – жаловался он годы спустя своей жене.

На что получил следующий ответ:

«Перестань рисовать такое мрачное будущее! Оставь будущее в покое. Далее фрау Гиммлер выразилась еще яснее – Опять одно и то же: «год будет неудачным»! Ты что, стал звездочетом?.. всякое там «нами правит Марс» и поэтому – сплошные несчастья… Прямо тебе говорю, оставь весь этот бред!».

Справиться со своими мазохистскими сомнениями Гиммлер смог лишь тогда, когда на его горизонте появился человек, ставший для него полубогом.

В декабре 1924 года из крепости Ландсберг был освобожден Адольф Гитлер. Он сразу приступил к восстановлению запрещенной и расколовшейся НСДАП. То, что Гиммлера смущало в лагере «народников», Гитлер смог устранить в течение года. 27 февраля 1925 года ему удалось объединить в новой партии и подчинить себе все, что осталось от национал-социалистов и «народников» в Баварии. Через два месяца он образовал СС, разобрался с внутренней оппозицией в собственном лагере и, наконец, во второй половине 1926 года сформировал собственную партийную армию – СА.

Своим инстинктом приспособленца Гиммлер почувствовал, что нашел наконец для себя нового идола. Уже в августе 1925 года он получил членскую карточку обновленной НСДАП и вскоре занял убого обставленную контору неподалеку от церкви Св. Мартина в Ландсхуте в качестве личного секретаря Грегора Штрассера с окладом в 120 рейхсмарок. Штрассер, руководивший тогда пропагандой в Нижней Баварии, возложил на своего подчиненного немало ответственных поручений. Так, Гиммлер должен был поддерживать постоянную связь с самыми отдаленными партячейками. В итоге для нацистов из баварской глубинки он и его мотоцикл стали олицетворением партийного руководства. Через некоторое время Гиммлер дослужился до должности управляющего делами гау{64} Нижней Баварии.

Позже многие историки утверждали, будто бы Гиммлер, подобно рейнскому оратору Иосифу Геббельсу, был искренним приверженцем идей Грегора Штрассера. На самом же деле, будущий рейхсфюрер СС никогда не был его духовным соратником и всегда ощущал себя лишь конторским служащим правления партии. Когда шеф перебрался в Берлин, где стал соперником Гитлера на севере Германии, Гиммлер, наоборот, плотнее придвинулся к фюреру. Летописцы до сих пор не могут точно указать дату первой личной встречи будущих вождей третьего рейха. Однако Гиммлер до конца своих дней так и не сможет преодолеть в себе чувство робости, постоянно возникавшее у него при общении с «величайшим мозгом всех времен и народов», как он называл Гитлера.

Еще в годы работы в ландсхутском бюро Штрассера Гиммлер испытывал какое-то поистине религиозное преклонение перед фюрером НСДАП. Ханс Эрхард, друг Генриха, рассказывал английскому писателю Вилли Фришауэру, что Гиммлер нередко вполголоса разговаривал с портретом Гитлера, висевшим на стене его конторы. Даже при телефонных разговорах с фюрером Гиммлер вытягивался по стойке «смирно» и щелкал каблуками.

«Уже во время войны, – вспоминал личный врач рейхсфюрера СС д-р Феликс Керстен, – мне как-то пришлось ответить на телефонный звонок, адресованный Гиммлеру. После беседы рейхсфюрер СС еле сдерживая распирающие его чувства, торжественно промолвил:

– Господин Керстен, вам известно, с кем вы только что говорили? Вы слышали голос ФЮРЕРА! Какое счастье! Напишите сейчас же об этом вашей супруге! Я представляю себе, как она обрадуется, что вам выпал такой исключительный шанс…»

Дни «совместной борьбы» рядом с Гитлером Гиммлер всегда воспринимал как «величайшие мгновения» своей карьеры. «Это было великолепное время, – взволнованно вспоминал он уже в 1945 году. – Мы, бойцы движения, постоянно находились в смертельной опасности. Но страха не испытывали. Адольф Гитлер сплотил нас и повел за собой. Эти годы навсегда останутся самыми лучшими в моей жизни».

И вновь «во имя фюрера» без устали носился по сельским дорогам Гиммлер, охваченный непомерным тщеславием и нестерпимыми болями в желудке, доводящими его иной раз до полуобморочного состояния.

«Как вы много работаете, – восхищалась осенью 1927 года одна из поклонниц Гиммлера, – но ваш желудок мстит вам за причиненную ему несправедливость. И, разумеется, правда на его (желудка) стороне».

«Ты опять торопишься уехать, и мне приходится думать, что вся твоя жизнь – сплошная гонка!» – отчаивалась его будущая жена.

Гитлер, в свою очередь, не забывал преданного подчиненного, переводя его со ступеньки на ступеньку вверх по лестнице нацистской иерархии: в 1925 году Гиммлер – заместитель гауляйтера гау Нижняя Бавария – Оберпфальц, в том же году – заместитель рейхсляйтера партии по пропаганде и, наконец, в 1927 году – заместитель рейхсфюрера СС. За несколько лет нерешительный, бесхребетный студент превратился в фанатичного сподвижника Гитлера, поражавшего фюрера необычным организаторским талантом. Но на оргработе Гиммлер не собирался останавливаться. Он видел себя великим учителем и воспитателем, мечтал вывести партию и нацию к «истинным источникам жизни».

Долговременное пребывание в крестьянской Нижней Баварии способствовало превращению Гиммлера в одержимого приверженца философии «крови и земли». С молодых лет, благодаря свойственному ему романтическому представлению об истории, Гиммлер видел в крестьянстве первоисточник нации.

«Именно свободный землепашец на свободном клочке собственной земли, – утверждал будущий рейхсфюрер СС – является становым хребтом внутренней силы германской нации и народного духа». Позже он говорил о себе: «По происхождению, крови и существу я сам – крестьянин». Гиммлер представлял великих людей истории не иначе, как потомками крестьян.

Своего любимого героя, саксонского короля и покорителя славян Генриха I Птицелова (876-936 гг.), он с восхищением называл «благородным крестьянином своего народа».

После окончания учебы, уже работая в сфере народнической пропаганды, Гиммлер представлял себе общество будущего, основанное на крестьянских ценностях. Согласно недатированной записи, ячейкой государства, построенного на лозунге «обратно – к земле!», он считал сельскую школу, где во взаимоотношениях преподавателей и учеников разглядел «картину истинной немецкой государственности» и «основу нового общества».

Учителя школы и воображаемый «народ-крестьянин» – это «мастера» и «подмастерья» обоего пола. «Мастера»-мужчины должны были обладать «качествами вождя», они обязаны были распознавать «ложь и обман этого мира».

Напротив, «мастерицы», жизнерадостные, высоконравственные женщины, обладающие настоящим материнским чувством, полностью свободные от духовных и физических недугов, свойственных вырождающимся женщинам современных городов, должны быть сильными и одновременно очаровательными, с удовольствием оставляющими за мужчинами право последнего слова. Основная ячейка гиммлеровского крестьянского общества должна была служить духовным центром притяжения для народных деятелей, поэтов и художников германской нации, всегда доступным для соотечественников, чтобы черпающие из нее силы рабочие городов могли, «не сгибаясь, пройти через духовные предрассудки современности». Трудно не увидеть во всем этом зарождающиеся элементы нацистской и эсэсовской общественной утопии!

«Основное внимание должно придаваться не знаниям, а убеждениям», – требовал геополитик Гиммлер, представляя продукт своей лаборатории: людей со стопроцентным здоровьем, крепкой нервной системой и сильной волей, превращающихся в постоянной связи со школой в вождей народа.

Гиммлеру даже удалось найти единомышленников, готовых воплотить его «крестьянско-народническую» белиберду в жизнь. Они приобрели небольшое крестьянское хозяйство в Нижней Баварии и предоставили его в распоряжение «теоретика». Однако надежды Гиммлера на то, что «найдется еще немало благородных людей, способных в зависимости от их состояния и сил материально поддержать его начинание, оказались тщетными. «Деревенская школа будущего» так и осталась мечтой. Однако, несмотря на первую неудачу, Гиммлер не отступился от своей утопии. Сын учителя обнаружил в себе педагогические наклонности, считая, что рожден великим воспитателем, способным найти практическое применение своей идее.

Поучая окружающих его людей, Гиммлер любил пофилософствовать, как бы поступили предки в том или ином случае. Для этого у него всегда был наготове какой-нибудь подходящий пример из истории, способный «освежить» в памяти современников прошлое и стать для них уроком на будущее. Даже в годы войны, по словам его самого близкого друга д-ра Керстена, Гиммлер мечтал о мирном времени, когда снова можно будет «воспитывать и еще раз воспитывать». Лейб-врач вполне серьезно полагал что, согласно своей натуре, Гиммлер с большим удовольствием предпочел бы перевоспитывать восточные народы, чем их истреблять.

Из неудавшейся аферы с «деревенской школой» прагматик Гиммлер все же извлек пользу. Он, наконец, познакомился с истинным положением немецкого крестьянства, однако сделал из увиденного весьма своеобразные выводы, свойственные утописту и сектанту.

Крестьянский мистик Гиммлер не разглядел тяжелейшего кризиса, настигшего германское сельское хозяйство еще в конце правления Бисмарка. Не осознал он и основных его причин, выход из которого лежал в настоятельной необходимости рационализации сельскохозяйственного производства, в уничтожении нежизнеспособных мелких крестьянских хозяйств. Гиммлер все понял по-своему. Обнаружил он и виновника всех бед милых его сердцу немецких крестьян – «мировое еврейство». «Главным врагом крестьянства, – писал он в 1924 году, – является международный еврейский капитал, натравляющий жителей городов на сельского труженика». А происходило все это, по его мнению, следующим образом: «С помощью спекуляций и игры на бирже еврейский капитал добивается уменьшения цены производителя и увеличения потребительской цены. Сельский производитель должен меньше зарабатывать, а горожанин при этом больше платить. Полученную прибыль заглатывает еврейство и его приспешники».

Если до «пивного путча» 1923 года евреи в дневниковых записях Гиммлера еще носили какие-то индивидуальные черты, то теперь они превратились в некую общую массу. Каждый неариец стал для Гиммлера лазутчиком всемирного еврейского заговора. Наконец-то он нашел своего врага.

В той же дневниковой записи обнаруживается и другой «смертельный враг», без которого рейхсфюрер СС больше не мог обойтись, – славяне.

«Только в борьбе со славянством, – писал Гиммлер, – немецкое крестьянство проявит себя и окрепнет, так как будущее – за германским Востоком… Именно на Востоке находятся гигантские территории, приспособленные для сельского хозяйства. Они должны быть заселены потомками наших крестьян, чтобы прекратилась практика, при которой второй и третий сыновья немецкого крестьянина вынуждены переселяться в города для поиска заработка. Только переселение на Восток сможет способствовать тому, чтобы крестьянское население стало, как прежде, играть ведущую роль в Германии». Переселение, согласно Гиммлеру, это проявление немецкого национального духа: «Увеличение численности крестьянского населения одновременно способствует пресечению нашествия рабочих масс с Востока. Как и 600 лет назад, немецкий крестьянин должен чувствовать себя призванным бороться против славянства за обладание и увеличение территории святой матери-земли».

Таким образом, уже в 1924 году Генрих Гиммлер сформулировал два ключевых пункта программы будущих идей СС, определявших антисемитскую и антиславянскую политику третьего рейха.

Борьба со славянским «недочеловеком» и «всемирным еврейством» превратилась в идефикс молодого Гиммлера. Пока ее еще не подкрепляли фанатизм и псевдорелигиозная одержимость, однако процесс становления мировоззрения Гиммлера начался.

НСДАП в тот период не стала еще организацией, способной воплотить в жизнь «крестьянско-народническую политику» Гиммлера, и тогда он примкнул к группе, серьезно воспринявшей его лозунг «Назад к земле!», к ордену артаманов{65}. Артаманы принадлежали к народническому крылу немецкого молодежного движения, являлись идеалистами, поставившими своей целью создать «новую жизнь на собственном клочке земли». Большинство из них к НСДАП не принадлежало.

В 1924 году первая группа артаманов отправилась в Саксонию, чтобы воплотить свои экономические и политические идеи в жизнь (Возможно, хозяйство Гиммлера в Нижней Баварии тоже должно было служить целям этого ордена.) Две тысячи человек разъехались по крестьянским хозяйствам Восточной Германии, где стали готовиться к отражению «нашествия славян».

Вскоре Гиммлеру удалось пробиться в первые ряды «воинствующих народников». Он был избран гауфюрером Баварии, поддерживал контакты с артаманами по всей стране, в том числе и с бранденбургским фюрером этого ордена Рудольфом Хессом{66}, ставшим в будущем комендантом лагеря смерти Освенцим и одним из самых жутких сподвижников рейхсфюрера СС.

Среди артаманов гауфюрер встретил человека, которому было суждено перевести народнические предрассудки Гиммлера на идеологические рельсы собственной, расовой теории, утверждавшей превосходство нордической расы. Этим человеком стал Рихард Вальтер Дарре{67}, аргентинский немец, выпускник Королевского колледжа в британском Уимблдоне, бывший чиновник прусского министерства сельского хозяйства и будущий эксперт по аграрным вопросам нацистской партии. Он-то и стал идеологическим наставником Гиммлера. Дарре внушил ему то, что проповедовал на протяжении ряда лет: проблема сельского хозяйства – не экономическая, это, прежде всего, – «проблема крови». Крестьянство, согласно одной из поздних публикации Дарре, «всегда составляло глубинную основу крови народа», и, следовательно, задача государства состоит в том, чтобы всемерно содействовать распространению крестьянской крови – путем расселения на новых территориях, повышения рождаемости, сокращения переселения в города. «Необходимо как можно быстрее неразрывно соединить лучшую кровь нашего народа с землей», – призывал Дарре. Самым подходящим резервуаром «лучшей крови» он считал некое легендарное существо, уже поселившееся в горячих головах народнической молодежи, – нордическую расу. Именно «носители нордической крови», доказывал идеолог, создали все ценности мира: «Мы знаем, что почти все великие империи и все величайшие культуры всемирной истории создавались и развивались людьми, в жилах которых текла нордическая кровь. Мы также помним, что эти великие империи и культуры оказались разрушенными вследствие того, что их основатели не сохранили чистоту своей крови».

Для современников это означало вытеснение всех чуждых нордическому мифу идеологических идей, уничтожение всех сил, придерживавшихся интернационалистских и гуманистических убеждений, начиная с масонства (раздутого нацистской пропагандой до размеров управляющей миром суперсилы) и кончая проповедующим человеческое братство и терпимость христианством. Потрясенный Гиммлер увидел очертания нового для него мира, о возможности существования которого он раньше лишь смутно догадывался. «Оракул крови и земли» просветил его, и, возможно, именно тогда Гиммлеру привиделась расовая элита будущего – правители будущих германцев, рыцари ордена СС.

Артаманы растворились в потоке истории, их идеализм не выдержал столкновения с эгоизмом крупных помещиков и владельцев земли, накрепко связанных с городами, однако Гиммлер никогда не забывал, чем он обязан брату-артаману Дарре. В недалеком будущем он заберет его в СС, где назначит руководителем главного управления СС по вопросам расы и переселения.

Гиммлер стал проповедовать миф «крови и земли» в подчиненных ему эсэсовских формированиях Нижней Баварии. Тогда-то вожди партии и заметили «теоретика крестьянского вопроса». У Гиммлера появился шанс встать во главе всех охранных отрядов, однако он еще не решил для себя, принадлежит ли его будущее «земле» или «черному ордену», так как в это время у него появился партнер для переселения в деревню.

Как-то в 1926 году, спасаясь от ливня, он забежал в холл небольшой гостиницы в Бад-Райхенхалле. Там, столкнувшись с какой-то дамой, галантный Генрих настолько энергично приподнял свою насквозь промокшую охотничью шляпу в знак приветствия, что обрызгал женщину с головы до ног. Когда он смущенно поднял глаза, чтобы извиниться, то увидел германскую богиню своих грез: белокурое голубоглазое создание с фигурой Валькирии. Это была Маргарита Боден – дочь помещика из западнопрусского местечка Гончерцево. В годы Первой мировой войны она служила сестрой милосердия, позже переселилась в Берлин, где после неудачного брака на деньги отца основала небольшую частную клинику. Девственный нацистский пропагандист ушел с головой в омут любви с первого взгляда. Однако у Гиммлеров-старших серьезные намерения сына никакого восторга не вызвали: Марга (как она сама любила себя называть) была на восемь лет старше Генриха, да ко всему прочему проповедовала протестантизм. Достаточно долгое время Гиммлер не решался представить Маргу родителям. Он писал брату Гебхарду по этому поводу: «Мне легче одному очистить зал от тысячи коммунистов!»

Наконец, старики родители сдались и предоставили молодым самим решать свою судьбу. 3 июля 1928 года Генрих и Марга повенчались и решили начать новую жизнь в деревенской идиллии. Марга продала клинику, и на вырученные деньги молодожены приобрели земельный участок в Вальдрундеринге под Мюнхеном. Там они построили небольшой деревянный домик: на первом этаже располагались две комнаты, еще три находились на втором этаже. Генрих собственноручно смастерил курятник, так как молодая чета предполагала создать большую птицеферму.

«Любушка моя, я так часто думаю о маленьком кусочке земли, который мы приобретем, – мечтала будущая фрау Гиммлер за несколько месяцев до свадьбы. – Любушка моя, злой мужик должен заботиться, чтобы у нас были деньги. Ты же знаешь, злая баба так любит их тратить».

Со временем Гиммлеры приобрели 50 кур-несушек, однако вечная нехватка денег и политическая карьера хозяина дома заморозили проект по организации крупной фермы: двухсот рейхсмарок зарплаты партийного клерка явно для этого не хватало.

6 мая 1929 года Марга писала мужу: «Куры ужасно несутся, всего 2 яйца в день. Я не представляю, как мы дальше будем жить, да еще сумеем ли накопить деньги к троице… У нас сплошные неудачи. Я пытаюсь что-то откладывать, но деньги тут же испаряются». В следующем письме – те же заботы: «Ты опять не ответил, как нехорошо. Если завтра утром не появятся деньги, Берта (служанка) не сможет забрать твои ботинки».

К финансовым проблемам добавился семейный кризис, наступивший раньше, чем могли предположить сами супруги. Холодная, нервная, не отличавшаяся покладистым характером хозяйка домика в Вальдрундеринге начала в такой степени раздражать впечатлительного мужа, что он все чаще под различными предлогами отсутствовал дома. После рождения дочери Гудрун, их единственного ребенка, супруги окончательно разошлись.

Напрасно надеялась Марга, что нацистская политика в итоге вернет ей мужа.

«Когда пройдут выборы, то, наконец, хотя бы на несколько лет наступит спокойствие… и ты, ты будешь снова навсегда со мной», – писала несчастная женщина мужу. «Ты, проклятый ландскнехт, ты когда-нибудь появишься дома, – читаем мы в следующем письме. – Приезжай хотя бы на два дня, но приезжай!» Позднее Марга начала догадываться, что теряет мужа навсегда: «Мне иногда так грустно, что я все время дома одна. Сегодня я представляла, как мы отпразднуем твой День рождения. Давай сходим на какую-нибудь выставку, мы же ни разу не ходили… » А вот другое письмо: «Мне очень плохо. Что же будет? Я все время думаю об этом… Милый, что же со мной будет?!»

Генрих Гиммлер не искал ответов на вопросы жены. Он давно уже находился в другом мире, очерченном рамками приказов фюрера, назначившего его 6 января 1929 года имперским руководителем охранных отрядов. Член СС с личным номером 168 получил возможность воплотить в жизнь то, чему научился у Грегора Штрассера и Вальтера Дарре. СС, как считал Гиммлер, ждут, когда он рукой мастера превратит охранные отряды в элитный орден национал-социализма.

Однако очень скоро новый рейхсфюрер СС понял, что Гитлер ожидает от него отнюдь не идеологического пуризма. Фюреру был нужен не орден правоверных «руноносцев», а беспрекословно подчиненная его воле преторианская гвардия, слепой инструмент его личной власти. НСДАП стояла на перепутье. Экономический кризис конца 20-х годов загонял все большее количество ожесточившихся немцев в нацистские ряды. Приток новых сторонников, конечно, укреплял партию, однако мог подорвать внутрипартийные позиции самого Гитлера. И он решил перестроить партию, перестроить под себя, подавляя всяческое сопротивление на своем пути.

Открывалась самая ужасная глава в германской политической истории.

Дальше