Положительным результатом немецкой политики в Калмыкии немецкие власти считали прежде всего тот факт, что калмыки оказали немцам непосредственную военную помощь. Из поначалу небольших вооружённых отрядов, групп местных полицейских и отдельных конных эскадронов после отступления зимой 1942/1943 гг. было создано крупное кавалерийское соединение.

Значение того, что на стороне противника сражается целый Kалмыцкий Кавкорпус, который быстро вырос до силы бригады, можно хорошо представить, если вспомнить о трудностях, с которыми столкнулся советский режим при формировании калмыцких частей.

В ходе создания аналогичных частей в Прибалтике, Средней Азии и особенно на Кавказе ГКО по инициативе Генерального инспектора кавалерии РККА генерал-полковника Городовикова принял уже в ноябре 1941 года решение о создании в Северо-Кавказском ВО национальных кавдивизий: по одной в Чечено-Ингушетии и Кабардино-Балкарии (114-я и 115-я кавдивизии), и двух, 110-й и 111-й кавдивизий, в Калмыкии. По разным причинам и прежде всего небольшого числа жителей, около 135 000 человек, Обком и Совнарком Калмыкии вынуждены были ограничиться созданием лишь 110-й Отдельной калмыцкой Кавдивизии, которую сперва возглавил полковник Панин, и несколько позже полковник Хомутников, ветеран Гражданской войны, который одно время был военкомом Калмыкии (позже он погибнет под Будапештом).

110-я кавдивизия заняла оборону на Дону под Батайском в составе 37-ой армии и в первых же боях попала в крайне тяжёлое положение – в первую очередь в силу грубых ошибок командования. 26 июля 1942 года дивизия была практически окружена немцами и была вынуждена прорываться небольшими группами на восток в направлении Сальск – Башанта – Моздок.

(Начальник штаба 156-й стрелковой дивизии, занимавшей позиции правее 110-й ККД, подполковник Пядов показал на допросе, что штаб армии не отвечал на запросы и просто сбежал в неизвестном направлении.)

При прорыве из окружения дивизия потеряла более половины состава, 1300 из 2000 солдат, (пленные говорили о потерях до 70 %).

(Об этом говорил перебежчик из 4-го эскадрона 292-го кавполка, как и 8 пленных из 110-й ККД. Эти показания подтвердил лейтенант Ляхов, командир транспортной колонны, и другой лейтенант, командир взвода в батарее 292-го кавполка.)

Этот факт вызвал беспокойство у советских властей и прежде всего подозрение, что калмыки сами сдавались немцам и даже сразу оказывали им военную поддержку.

Это недоверие сохранилось и тогда, когда остатки дивизии уже заняли оборону по линии Астрахань – Кизляр и были привлечены тем самым к защите стратегически важной дороги на Кавказ. Об этом, например, говорится в приказе начальника политотдела 110-й Кавдивизии батальонного комиссара Иванова от 14-го сентября 1942 года. В этом приказе от комиссаров частей было категорично потребовано, разобраться с солдатами, которые попадали в плен к врагу или в окружение. Исключение делалось лишь для тех, кто мог доказать, что он активно сражался с немцами или вышел из окружения «в организованном порядке» (!) либо уже прошёл проверку в лагерях НКВД.

Недоверие к солдатам, прорывавшимся из немецкого окружения, принимало часто более чем гротескный характер.

Акты особых отделов НКВД, попавших в руки немцам, свидетельствуют, что как правило эти солдаты рассматривались как шпионы и предатели, даже если они при прорыве совершали геройские поступки. Очень многие из них были практически сразу приговорены к расстрелу.

Сдача в плен считалась преступлением в соответствии с УК РСФСР (Статья 193, параграф 22 – «Сдача в плен»), а в духе приказа Сталина за номером 227 автоматически влекла за собой обвинение в дезертирстве и измене родине.

Как подтверждает советский генерал П.Григоренко, тем самым под лозунгом борьбы с «предателями, открывшими фронт врагу», немедленный расстрел ожидал даже героев, оказавших врагу сопротивление и ценой неимоверных усилий прорвавшихся к своим. Даже те, кто пережил этот кошмар, должны были жить с ярлыком «окруженец».

«Большинство из них оказалось в лагерях и штрафбатах.»

Такая же судьба ожидала и советских пленных, вернувшихся после войны из немецкого плена, независимо от того, сдались ли они сами в плен или как, например, майор Гаврилов, защитник крепости в Брест-Литовске, оказали немцам геройское сопротивление.

(Майор Гаврилов попавший в плен тяжелораненным, был уволен из армии и исключён из партии, тем самым оказавшись в ужасном положении. Только в 1956 году он был реабилитирован, а годом позже ему было присвоено звание Героя Советского Союза.)

В приказе политотдела 110-й Кавдивизии выражено и глубокое недоверие советского руководства непосредственно ко всему калмыцкому народу. Даже замнаркома обороны СССР Щаденко получал в сентябре и октябре донесения, в соответствии с которыми полковник Хомутников якобы перешёл на сторону немцев вместе с 2000 своих солдат, т.е. практически всей Калмыцкой дивизией. Эти слухи нашли в Москве очевидно хорошую почву, если об этом свидетельствует и попытки их опровержения со стороны обкома КАССР.

Так, в докладе на имя Щаденко и генерал-полковника Городовикова секретарь обкома Лаврентьев и председатель СНК Гараев пытались рассеять эти слухи, подчёркивая заслуги калмыцких частей: «Бойцы, командиры и политработники 110-й Кавдивизии показали в боях с врагом смелость, доблесть, геройство и преданность социалистической Родине», хотя факты часто говорили именно об обратном.

Тем не менее, они требовали пресечь такие слухи, а тех, кто их распространяет, привлечь к ответу.

По приказу генерала армии Тюленева, командующего Кавказским фронтом, 110-я кавдивизия была переформирована в начале октября 1942 года. Это не привело к усилению дивизии, даже вопрос пополнения представлял собой большую трудность. Командующий 28-й армией генерал-лейтенант Герасименко как и командующий 44-й армией генерал-майор Петров отказались передать солдат-калмыков в распоряжение Калмыцкой кавдивизии.

В неоккупированной части Калмыкии добровольцев оказалось удивительно мало и советские власти вынуждены были призвать в армию молодёжь 1925 года рождения, т.е. едва-едва 17-летних.

110-я Кавдивизия насчитывала в октябре 1942 года лишь около 1000 человек, как показали 4 офицера 138-го Кавполка, перешедшие к немцам. К концу ноября 1942 года эти новые меры довели численность дивизии до 2300 человек. Но существовала острая нехватка оружия, лошадей, транспорта, какого-либо снабжения, а настроение калмыцких солдат было более чем отрицательным.

Не только в Калмыкии, но и других регионах СССР, особенно в Грузии, Армении и Азербайджане, эксперимент с созданием национальных частей, начатый по инициативе начальника политуправления Красной Армии Мехлиса, закончился провалом.

Все эти дивизии отличались ненадёжностью, отсутствием боевого духа, а в критических ситуациях очевидной склонностью сразу сдаваться врагу или просто переходить на сторону противника.

В 1943 году практически все эти части были расформированы, официально согласно тому, что «все народы Советского Союза осознали, что Советская Армия, воспитанная в духе братства трудящихся, представляет собой единый оплот многонационального отечества».

(Подполковник Пядов, начальник штаба 224-ой дивизии, составленной из азербайджанцев и грузин, которая позднее была преобразована в чисто грузинскую, показал 02.08.1942 по вопросу национальных частей, что по его мнению смешанные нац. части не оправдали себя по причине разного менталитета и языковых трудностей, а однородные нац. части ненадёжны по причине сильных антисоветских и антивоенных настроений. Об «антисоветской позиции» кавказских народов и крахе политики нац. частей сообщил и перешедший на сторону немцев командир 1-го Кавказского стрелкового корпуса полковник Шаповалов.)

Более жёсткая судьба ожидала национальное калмыцкое соединение.

В начале февраля 1943-го года солдаты-калмыки были включены в состав 4-го гвардейского Кубанского казачьего кавкорпуса под командованием генерала Кириченко, затем в связи с ликвидацией Калмыцкой АССР и депортацией всего калмыцкого народа в декабре 1943 года, они (за исключением офицеров) были направлены в тыл и переведены согласно приказу ГПУ Красной Армии в резервные части и трудовые лагеря.

Из советских источников можно понять, что очень мало кто из калмыков смог остаться до конца войны в действующей армии.

Подобные трудности на немецкой стороне отсутствовали.

Калмыцкие части, сражавшиеся на немецкой стороне, формировались и развивались последовательно и естественно, а если тут и возникали недоразумения, то они были связаны не с недостатком надёжности или готовности солдат, а с недостатком необходимого опыта уже у немецких офицеров.

Начало калмыцких формирований связано с антисоветскими партизанскими группами, действовавшими на западе и северо-западе Калмыкии ещё до прихода немцев. Дезертировавшие или отставшие солдаты Красной Армии обьединялись с противниками Советского режима и начинали борьбу на свой страх и риск в Приютненском, Кетченеровском и Юстинском улусах.

Партизанские группы под руководством Артаева, Огдонова, Усялова, Очирова, Даваева, Шильгирова и других, состоявших согласно советской терминологии из «деклассированных элементов, уголовников, отщепенцев, предателей и дезертиров», доставили летом 1942 года измученным советским властям большие хлопоты. Особенно отличился при этом сперва насчитывавший 12–15 и выросший до 70–90 человек отряд Басана Огдонова, который пользуясь поддержкой населения успешно действовал против отрядов НКВД.

Антисоветские партизанские группы, которые вместе с другими добровольцами стали сотрудничать с немецкими частями, рассматривались немцами как хорошая поддержка и при необходимости обеспечивались оружием.

Естественно, что немецкая пропаганда сразу начала говорить, что «бок о бок с немецкими солдатами» в борьбе против большевизма принимают участие и «калмыцкие эскадроны». Эффектной пропагандой была, например, публикация в газете «Свободная земля»от лица «командира немецких частей, действующих в Калмыцкой степи» некрологов, сообщавших о гибели добровольцев под заголовком со словами Хонгора из национального эпоса «Джангар»: «Погибни, если ты должен погибнуть, главное же победа над врагом!»

(Хонгор – «Хан Хонгор Огненнорыжий» – наверно самый любимый легендарный герой, в котором калмыцкий народ воплотил свои лучшие представления: храбрость, ловкость, сила и духовная чистота. Об этом рассказывает 8-е сказание Джангара «О том, как буйный Хонгор победил могучего богатыря хана Чилгина». Джангариада всегда вдохновляла калмыцкий народ на борьбу за счастливую жизнь, за жизнь, которую вели герои эпоса в Стране вечной юности Бумба. – Профессор Б.К.Пашков в предисловии к изданию «Джангариады» 1958 года.)

Часто появлялись и заметки о подвигах калмыков. Так, например, 20 декабря 1942 года вышла статья под заголовком «Родина должна знать своих героев», посвящённая награждению медалями «За храбрость с мечами» нескольких солдат одного из эскадронов генералом графом фон Шверином. Численность калмыцких солдат, сражавшихся на немецкой стороне достигла уже в период оккупации 3000 человек. Треть из них представляла собой местных полицейских, другая треть – разного рода отряды в сёлах, в которых не было немецких гарнизонов, и ещё треть представляла собой кавалерийские эскадроны, состоявшие на немецкой службе.

Первые части военного характера образовали уже в сентябре 1942 года два конных эскадрона, сформированные и оснащённые 16-й мотопехотной дивизией, которые по инициативе майора графа фон Штауффенберга, руководителя группы т.н. «Восточных частей» генштаба Сухопутных сил были поставлены на довольствие 17 и 23 октября 1942 года и стали таким образом боевым соединением немецкого Вермахта.

30 ноября 1942 года они получили официальное наименование 1-й и 2-й Калмыцкий эскадрон 66.

(На калмыцкие эскадроны распространялись все инструкции, действующие для казачьих частей. Характерным было тут как раз формирование «чисто национальных» частей, т.е. их разделение на донских, кубанских и терских казаков.)

Эти эскадроны добровольцев, известные вначале как «Калмыцкий легион», тем не менее сильно отличались от других национальных легионов, образованных с 1941/1942 гг. – туркестанцев, сев.кавказцев, азербайджанцев, грузинов, армян, волжских татар, которые быстро достигли численности свыше 80 батальонов и представляли собой вариант фронтовых частей, которые после спешного формирования и обучения были задействованы в степи.

(Из факта дислокации туркестанских соединений в Калмыкии возникли конфликты с местным населением, как следует из сообщения командира дивизии генерал-лейтенанта Хенрици. В частности: «Именно в силу особого положения, в котором находится дивизия по отношению к калмыцкому населению, конфликты туркестанцев с местным населением могут нанести значительный политический ущерб. Калмыки, которые относятся к немецким солдатам более чем положительно и оказывают разведкой и рейдами с риском для жизни самую большую помощь, относятся к конфликтам с туркестанцами весьма болезненно. Дивизия должна немедленно навести порядок в отношении туркестанцев к местному населению.»)

Что касается боевого духа и надёжности, то солдаты доктора Долля и его соратники были на самом хорошем счету.

За два месяца существования произошёл, например, лишь один незначительный дисциплинарный инцидент, который был быстро устранён.

Вместе с туркестанскими батальонами 811, 782 и 450 часть калмыков была задействована с конца ноября 1942 года на участке Чилгир-Городок и Городок-Цаган Усун по флангам зимних позиций около Яшкуля для поддержки сражавшейся здесь 16-ой МПД.

Непосредственное участие во фронтовых операциях в силу этого оставалось незначительным даже в оборонительных боях.

Сильной стороной калмыков была их тактика маленькой войны, в которой им всегда сопутствовал успех даже в самых трудных ситуациях.

Благодаря кавалерийским рейдам и разведкам в ничейных районах между немецкими позициями и далеко в советские тылы они по единодушному мнению немецких властей и офицеров оказывали немецким частям самую большую пользу.

Генерал граф фон Шверин утверждает даже, что без надёжных данных калмыцкой ближней и дальней разведки дивизия не смогла бы справиться с задачей обеспечения фронтовых операций в Калмыцкой степи и была бы беспомощна в тактическом отношении.

О том же говорит и командующий 4-ой танковой армией генерал-полковник Гот: «Создание калмыцких частей себя полностью оправдало, поскольку они оказали совершенно выдающуюся помощь 16-ой МПД, которая оказалась в Калмыцкой степи в крайне тяжёлом положении.»

Переходы на многие сотни километров до Каспийского моря и до Астрахани, за линию Киселёвка – Цаган Нур и до Волги под Владимировкой калмыцкие эскадроны, как отмечается, совершали «за невероятно короткое время». Немецкое командование получало благодаря этому «ценные разведданные о положении противника в Астрахани и в дельте Волги».

Так, например, калмыцкая разведка своевременно сообщила и о готовящемся советском зимнем наступлении.

Семь эскадронов самостоятельно действовали под своим жёлтым национальным флагом и контролировали большую часть Калмыцкой степи. Они защищали неприкрытые фланги и тылы немецких частей под Юстой, а также по обе стороны дороги Элиста – Астрахань, под Улан Эрге, Яшкулем, Уттой и Халхутой, вели борьбу с советскими разведгруппами, партизанами и гарнизонами и практически взяли на себя роль передового авангарда.

16-я МПД была занята и другим вопросом. Посланники калмыков из частично (Черноземельский, Кетченеровский, Малодербетовский) или неоккупированных (Приволжский, Долбанский, Лаганский, Уланхольский, Юстинский) восточных районов установили контакт с немецкими частями и просили помочь оружием. Здесь представлялась редкая возможность организовать сопротивление в тылу противника. Оружие поставлялось в регионы, занятые противником, было начато формирование групп сопротивления.

Офицер отдела 1с 16-й МПД доктор Хольтерманн работал над подготовкой общего Калмыцкого восстания, целью которого должно было стать быстрое продвижение немецких частей ...

Размах немецко-калмыцкого сотрудничества и боевого содружества можно понимать и как признак того, что советскому режиму в целом так и не удалось привлечь большинство калмыков на свою сторону.

Естественное стремление строить жизнь согласно собственным представлениям и в соответствии с народными традициями ещё не погасло в Kалмыцкой степи.

Вклад калмыков в военное противостояние на советской стороне даже в самый критический период был более чем незначительным, об этом свидетельствует и неудачная партизанская война осенью 1942 года.

Трудно понять, чем руководствовались авторы тезисов о том, что партизаны Калмыкии наносили по врагу «сокрушительные удары».

С самого начала в оккупированных улусах, естественно, не было какого-либо организованного сопротивления, так что были предприняты меры для организации партизанского движения извне. С этой целью представители Центрального штаба партизанского движения Рыжиков и Шестаков основали в Астрахани 16 сентября 1942 года специальную партизанскую школу, в которой с сентября 1942 по январь 1943 г.г. прошли подготовку 380 агентов и диверсантов. После этого они с целью саботажа направлялись в немецкие тылы: 112 партизан в Сталинградскую и Ростовскую области а также в Осетию, 268 человек из оперативной группы обкома под руководством Касаткина и военного совета (штаб и политотдел) 28-й армии – часть из которых были калмыки – в оккупированные улусы КАССР. Здесь они столкнулись с «крайне тяжёлыми обстоятельствами». И причиной были не только климатические условия-огромная безводная степь, но и наличие антисоветских формирований, которые действовали в степи с большим успехом.

Решающим однако было отсутствие того обстоятельства, которое ещё Фридрих Энгельс назвал необходимым для ведения успешной партизанской войны: надёжную поддержку со стороны населения.

В отличие от отношения к антисоветским партизанам, большинство населения отрицательно относилось к советским партизанам и часто встречало их откровенно враждебно. Попытки перетянуть население на свою сторону путём пропаганды часто кончались для пропагандистов трагически. Без поддержки населения советские партизаны несли тяжёлые потери. По утверждению Скоробогатова «большинство участников этих патриотических подпольных групп» погибли.

Командир 16-й МПД также докладывал в начале 1943 года о том, что «все партизанские группы, действовавшие под Элистой, были практически полностью уничтожены за самое короткое время».

Решающую роль в обнаружении и ликвидации советских партизан играли калмыцкая местная полиция и конные эскадроны, и можно с полным правом сказать, что этот вид немецко-калмыцкого сотрудничества сделал невозможным «успешную работу вражеских шпионских и диверсионных групп».

По сообщению профессора фон Рихтгофена от 08.01.1943 г. «большинство партизанских групп задерживались и уничтожались в степи калмыцкими отрядами, иногда брались в плен или окружались до подхода немецкого подкрепления».

Уже в конце октября 1942 года один из калмыцких эскадронов уничтожил половину партизанского отряда под Улан Тугом южнее Юсты.

Самый известный партизанский отряд, отдельный 59-й под руководством Гермашева, действовавший на участке Элиста-Яшкуль, был разгромлен немцами в начале ноября под Бага Бурулом «при поддержке калмыцкого добровольческого эскадрона и полицейских из Элисты, Приютненского и Троицкого улусов».

Такая же судьба постигла и 53-ю группу под руководством Коломейцева; она была обнаружена калмыцким эскадроном под Адыком и преследовалась при поддержке полицейских из Яшкуля и Улан Эрге. Чуть позже командиру калмыков Сунгурчикову удалось окружить группу между Адыком и Уттой и, после безрезультатных призывов сложить оружие, уничтожить несмотря на отчаянное сопротивление.

Этот же эскадрон в середине ноября уничтожил под Адыком 74-й отряд «Юста» под руководством Очирова сразу же после прибытия отряда в район действий.

Точно так же при большом содействии калмыцких частей были уничтожены или разгромлены после актов саботажа и диверсий против немецких или румынских солдат или представителей местной администрации партизанские группы «Павел» под руководством Яковлева, «Старики» под рук. Чернышёва, «Мстители» Кравченко, «Кетченеры» Харцхаева, «Андрей» Потлова, «Манджи» Батаева.

В рамках отчаянного немецко-советского столкновения партизанская война была постоянным источником крайностей. В Калмыкии, где друг против друга воевали нерегулярные части, она быстро приняла черты гражданской войны. Акции советских партизан, естественно, ни по цели ни по содержанию не соответствовали нормам Гаагских соглашений, но и действия антисоветских групп были далеки от цивилизованных правил.

Естественно, что 16-я МПД и калмыцкие добровольцы стали после «освобождения» Калмыкии обьектом тяжких обвинений по поводу политики, которую они проводили на занятой территории.

Обвинения в жестокости стали самым мягким понятием, принятым в советской литературе по отношению к калмыцким частям, сражавшимся на стороне немцев.

Так «советский историк» называет командира 16-й МПД генерала графа фон Шверина «генералом-преступником», который якобы имеет на своей совести тысячи невинных жертв, Калмыцкий Кавкорпус именует не иначе как «карательный корпус», единственной целью которого было «уничтожение советских патриотов, партизан и всех тех, кто не склонил головы перед оккупантами».

По советским данным, только в Элисте «гитлеровцами и их пособниками» было убито 708 человек (первоначально речь была о 500-х, позднее о 800-х), в Яшалтинском улусе по официальным данным 190 человек. Людские потери за время оккупации оцениваются в 2000 «советских патриотов», причём непонятно, относятся ли сюда солдаты Красной Армии. Эти данные трудно воспринимать всерьёз, поскольку каких-либо доказательств, конечно, нет. И нельзя забывать, что к результатам расследований комиссий сталинских времён надо относиться осторожно, т.к. они слишком часто были уж слишком далеки от истины.

(Самый яркий пример – дело о расстреле тысяч польских офицеров в лесу под Катынью. Главный советский обвинитель генерал Руденко особо подчеркнул в Нюрнберге тот факт, что «варварское преступление немцев в Катыни было самым тщательным образом расследовано компетентной государственной комиссией. Результатом расследования стало заключение, что преступление в лесах под Катынью было совершенно немцами.» О том же заявил и полковник Покровский, представивший материал перед трибуналом 14.02.1946: «В качестве доказательства этого преступления я передаю суду официальные документы специальной комиссии ... Комиссия работала по поручению чрезвычайной государственной комиссии.»)

Тем не менее не подлежит сомнению, что восставшие калмыки поначалу не пренебрегали актами возмездия, и естъ даже сообщения, что немцы иногда должны были вмешиваться, чтобы предотвратить акты «бессмысленной жестокости», которая не отвечала намерениям 16-й МПД.

Генерал граф фон Шверин подтверждает, что порой было совсем не легко сдерживать боевую ярость калмыков в разумных пределах. В актах однако отсутствуют доказательства того, что немецкие власти организовывали и осуществляли в Калмыкии какие-либо эксцессы. В том есть, правда, одно тяжкое исключение, которое относится к деятельности СС и СД.

Командир располагавшейся в Элисте – около 20 солдат-зондеркоманды 11а спецгруппы D («Зондеркоманда Астрахань») гауптштурмфюрер Маурер приказал в сентябре 1942 года расстрелять в степи за городом еврейское население Элисты общим числом от 80 до 100 человек-мужчин, женщин, детей.

К этой акции 16-я МПД не имела отношения, поскольку зондеркоманда СД входила в состав спецгруппы D, оперировавшей на юге России и Кавказе.

В историческом контексте подобные акции, естественно, не имели ничего общего с борьбой против партизан, которая не регулировалась Гаагской конвенцией. Командование Сухопутных сил тoже не сильно церемонилось с захваченными партизанами и агентами противника на предмет соответствия применяемых методов военному праву, как о том свидетельствует приказ по 40-му танковому корпусу от 13.10.1942 года, «независимо от возраста и пола». В этом корпусе расстрелу подлежали даже подростки, если они оказывались вражескими шпионами.

В Калмыкии, как правило, имело место точное расследование обстоятельств с заслушиванием свидетелей и составлением протокола, чем по меньшей мере выполнялся некий минимум международных норм.

С другой стороны за советских агентов часто заступались калмыцкие авторитетные лица, старосты и священники, если речь шла о родственниках или просто калмыках. Профессор фон Рихтгофен сообщает даже о случае, когда один из советских диверсантов был передан на рассмотрение калмыцкому «народному закону»-собранию буддийских священников. (Он же подчёркивает, что калмыцкие представители в целом не разделяли «жёстких немецких мер против большевицких шпионов и диверсантов».)

В войне мировоззрений между национал-социалистической Германией и коммунистической Россией имела место обычная для этих режимов практика, какой бы мрачной она ни казалась.

И советская сторона не отставала в беспощадности от своего противника.

К регулярным частям Красной Армии это относилось так же как и к партизанским отрядам или частям НКВД.

В каком моральном состоянии были советские солдаты, воевавшие в Калмыкии, иллюстрирует «Лицевой счёт солдата», распространявшийся среди солдат политотделом 28-й Армии с начала ноября 1942 года с заголовком: «Сколько немцев мы сегодня убили?» На этом пропагандистском опусе приводился отрывок из приказа командующего Сталинградским фронтом генерала-полковника Ерёменко: «Каждый боец должен видеть свою честь и гордость в том, чтобы уничтожить как можно больше фашистов огнём орудий, пулемётов и автоматов. Убить 10 хорошо, убить 15 образцово, убить 20 геройски.» Тут же и кошмарный призыв писателя Эренбурга: «Мы забыли обо всём на свете кроме одного, убить немца. С этого начинается и этим кончается наш день ... пусть наш сжигает одна страсть и одним горит сердце: убей немца, убей немца ...» Этот текст был известен и на немецкой стороне.

Когда Красная Армия отвоевала в январе 1943 года город Сальск, полковник Телешевский, редактор армейской газеты «Красное знамя», нашёл там экземпляр немецкой газеты, выходившей на русском языке, в которой, как он писал, «какой-то фашистский иезуит» сетовал на то, что, наверно, никогда ещё в истории «солдаты одной армии не воспитывались в такой неописуемой ненависти против солдат другой армии».

Острая реакция показывала, что этим было затронуто самое ранимое место.

Плоды разжигания подобной ненависти против немецких солдат сказались прежде всего на пленных, захваченных Красной Армией.

Хотя на советской стороне имел место приказ об отправке пленных в тыл, «если это разрешают обстоятельства», есть многочисленные свидетельства о том, что в Калмыкии и соседних регионах немецких пленных сразу расстреливали. Партизаны делали это практически всегда.

Опубликованные сводки часто содержат формулировки типа, что там или там удалось захватить и расстрелять немцев. Регулярные части Красной Армии не отставали в этом от партизан. Советские офицеры и солдаты без видимой причины расстреливали немецких солдат при захвате в плен или позже, в особенности раненных.

(Такие же сообщения поступали и с фронта румынских частей. Так, на участке румынской 4-й пехотной дивизии сообщалось о расследовании грубых преступлений против международных норм со стороны противника в боях около села Садовое. По сообщениям, пленные здесь были в массовом порядке расстреляны или повешенны, раненные были сожженны.)

Более того, порой ликвидировались даже попавшие в плен немецкие лётчики после того, как они были допрошены в самых высоких штабах. (Об одном таком случае при штабе 47-й Армии рассказал на допросе офицер этого штаба лейтенант Редько.)

Особенно варварским актом стал эпизод в феврале 1943 года в Гришино и Постышево под Красноармейском, где по приказу политотдела 4-го гвардейского танкового корпуса генерал-майорa Полубояровa была расстреляна большая группа немецких, итальянских и румынских пленных, а также немецкие и французские железнодорожники. (Подробности об этом сообщил командир зенитной батареи 14-й гв. танковой бригады лейтенант Сорокин.)

Примечательно в связи с этим поведение бывшего командира 16-й МПД генерал-лейтенанта Хенрици и его преемника генерала графа фон Шверина, которые подвергаются тяжелым обвинениям в связи со своей деятельностью в Калмыкии. Хенрици, теперь уже командир действовавшего при Красноармейске 40-го танкового корпуса, издал в связи с этим случаем приказ, в котором он призывал свои части не опускаться до актов возмездия:

«Мы должны оставаться верными солдатскому долгу», говорилось в приказе, «пленный солдат противника, который безоружен и уже не может сражаться, должен быть отправлен в лагерь для военнопленных».

Строгое мнение Хенрици позволяет сделать вывод, что подобным было и его поведение в Калмыкии.

Ещё более жестокие репрессии по сравнению с немецкими военнопленными, которых в Калмыкии было не так уж много, выпали на долю мирного населения, заподозренного в сотрудничестве с немцами.

На немецкой стороне довольно быстро возникло ощущение, что советские власти склонны к тому, чтобы во всех калмыках видеть своих врагов. Показания пленных и трофейные документы указывают на то, что калмыки, задержанные советскими солдатами с оружием в руках, расстреливались на месте.

В одном из сообщений командования группы армий Б в октябре 1942 года говорилось о расследовании обстоятельств, связанных с расстрелом и захоронением большой группы калмыков отступавшими русскими частями.

Уничтожение предателей родины, служивших немцам, под которыми понимались прежде всего старосты и местные полицейские, было главной задачей, поставленной перед партизанами Центральным штабом партизанского движения.

Приказ гласил: «Беспощадно уничтожайте ...»

Но эти события стали лишь прелюдией жестокой расправы над населением, которое симпатизировало немцам – в Калмыкии, на Северном Кавказе, в казачьих регионах, в Крыму, на Украине и других краях.

Непосредственно за советскими фронтовыми частями почти всегда следовали политические отряды НКВД (МВД/МГБ), которые прочёсывали города и сёла в поисках немецких сотрудников и занимались чисткой населения на свой манер.

В данном случае можно говорить не столько о немецких сторонниках, которых полагалось наказать «по советским законам» за сотрудничество с врагом во время оккупации, сколько о систематическом устранении всех политических противников, ненадёжных элементов и, в конечном счёте, ликвидации значительной части неудобного населения.

Примерный размах этих массовых репрессий стал ясен только после разоблачений послевоенного времени и не в последнюю очередь благодаря 20-му съезду КПСС.

Но уже в военные годы немцы располагали обширными данными. 01.01.1943 года-ещё до того, как началось собственно немецкое отступление – командующий группой войск А, генерал-фельмаршал фон Клейст подтвердил представителю Имперского министерства по делам оккупированных Bосточных территорий при группе армий А советнику доктору Бройтигаму, который указывал на трагические последствия планируемого отступления для местного населения, «что в уже оставленных районах Северной Осетии наступающие большевики сжигают сёла местных жителей и убивают население включая женщин и детей».

Подобное сообщалось и из других мест.

Так, например, в марте 1943 года отряды НКВД расстреляли во временно «освобождённом» Харькове по обвинению в симпатиях к немцам во время оккупации большое число жителей вместе с женщинами и детьми.

Немецкие сообщения говорят о 4 % населения.

В этой связи следует подчеркнуть, что именно советские органы безопасности, руководимые Берия, Кругловым, Меркуловым, Серовым, действовавшие по поручению Сталина и Политбюро ВКП(б), использовали как раз те варварские методы, которые часто без всяких оснований приписывались немецким оккупантам.

Начатое в конце 1942 года отступление немецких войск на Дон стало для калмыков при этих обстоятельствах вполне понятным потрясением. Их доверие силе немецкой армии и уверенность в становлении национальной государственности в родной степи толкнули их на борьбу на стороне немцев и к дружеской поддержке немецких властей. И теперь они вдруг увидели, что немецкой власти не удалось покончить с советским режимом.

То, что соотношение сил постепенно стало склоняться в пользу Красной Армии, уже не было секретом, и было быстро замечено населением.

В этом плане оставление Халхуты в ноябре 1942 года было примечательным событием: Оставление Халхуты практически означало окончательный отказ от проведения планируемой операции «Цапля» – захвата Астрахани – признание собственной слабости, которое со страхом было воспринято калмыками.

Хотя в их вооружённых формированиях не было заметно абсолютно никаких признаков паники, и добровольцы производили спокойное и хладнокровное впечатление, тем не менее немецкие власти сразу были поставлены перед вопросом о дальнейшем сотрудничестве с монгольскими союзниками.

Надёжность калмыков, которые до сих пор оказали немцам более чем ценные услуги, естественно не ставилась под сомнение. Тем не менее в штабах существовало сомнение, в какой мере можно из добровольцев, которые теперь вынуждены оставить свою родину, сформировать постоянные воинские части, способные действовать в рамках военной необходимости.

Для доктора Хольтермана, который до сих пор направлял и координировал работу с ними, калмыки были воинами степи, к тому же их было возможно использовать на берегах Азовского моря.

Когда же они в начале мая 1943 года «при полном игнорировании обстоятельств» должны были быть отведены в тыл из полосы действий под Таганрогом, Хольтерманн, согласовав этот вопрос с Доллем и генералом графом фон Шверином, обратился к референту при главном командовании Вермахта профессору фон Рихтгофену, с просьбой оказать содействие, чтобы предотвратить «невосполнимый урон». Рихтгофен обратился в свою очередь к полковнику Гелену – начальнику отдела генштаба сухопутных войск «Иностранные войска на Востоке»; в конце-концов дело закончилось письмом генерала восточных войск при ОКХ, генерал-лейтенанта Хелльмиха командующему группы армий «Юг», в котором настаивалось на том, чтобы пойти навстречу требованиям Хольтерманна и использовать калмыков в соответствии с их способностями.

Как это ни странно, но как и в данном случае, калмыки всегда находили понимание и защитников на самых высоких верхах, собственно, это было главной причиной, почему калмыки в целом всегда чувствовали полную поддержку со стороны немцев и их боевая мораль всегда оставалась безупречной при отступлении по Украине на Запад.

Калмыцкие части, которые в полной мере были «задействованы» командованием 16-й мотопехотной дивизии в силу острой нехватки сил на фронте под Яшкулем уже в ноябре/декабре 1942 года, были поставлены перед необходимостью и в новом году доказывать свою стойкость уже на трудных дорогах отступления.

Вместе с 16-й МПД они ушли на юг через Маныч на участке Кистинская-Киевка, недалеко от Дивного, где они впервые были реорганизованы Доллем.

Калмыцкая часть, первоначально состоявшая из 6 эскадронов, была непосредственно подчинена командиру 444-й дивизии генерал-майору Микуличу, которая в составе группы генерал-лейтенанта Аулеба должна была прикрыть северо-восточный фланг отступающих с Кавказа частей группы армий «А».

При решении этой задачи калмыки играли значительную роль, поскольку они своей разведкой поставляли ценные сведения о положении противника севернее Маныча.

Так, 3 января 1943 года отходящий калмыцкий эскадрон сообщил о продвижении противника до 4-го совхоза, 7 километров северо-западнее от Чикин-Сала, в связи с чем дивизия сразу заняла Сара-Хулсун и укрепила позиции в северном направлении. 13 января 1943 года калмыцкая разведка донесла о продвижении кавалерии противника на Воздвиженское.

Под давлением противника бойцы Долля отошли 18 января 1943 года на позиции под Егорлыком восточнее Сальска, где они вместе с полком казаков Юнгшульца должны были прикрыть от атак противника через Маныч северный участок 444-й дивизии.

Уже через несколько дней, 22 января 1943 года, калмыки получили новое важное задание: Они должны были организовать взаимодействие с 3-й танковой дивизией на участке западнее Белой Глины и прикрыть глубокий фланг дивизии. (Калмыцкие эскадроны были переданы 27.01.1943 года 3-й танковой дивизии и согласно докладу 40-го танкового корпуса от 29.01.1943 года оставались далее в её распоряжении.)

Число калмыков-беженцев к тому времени настолько выросло, что уже в феврале 1943 года были сформированы новые части.

С согласия 2-го орготдела в генштабе сухопутных войск д-р Долль сформировал из эскадронов усиленный кавполк, состоявших первоначально из трёх подразделений, который был назван в актах по имени своего основателя и командира «Калмыцкая часть доктора Долля», сами же калмыки называли себя «Калмыцкий Kавалерийский Kорпус» – ККК.

Отступление в феврале 1943 года привело ККК в тактическом взаимодействии с 3-й танковой дивизией к Таганрогу, где он был использован под командованием «полевой жандармерии 200» вместе с казачьим полком Юнгшульца для охраны побережья Азовского моря. (То, что Калмыцкий Кавкорпус зарекомендовал себя к тому времени как надёжная боевая часть следует и из донесения командира «ПЖ 200» полковника Майера, который просил в рапорте командующему 24-м танковым корпусом от 21.03.1943 года оставить за ним руководство по защите побережья, поскольку он уже имеет «хороший опыт и особые отношения в сотрудничестве с калмыцкими и казачьими частями».)

Участок фронта Таганрог – Мариуполь заняла в марте 1943 года 444-я дивизия (с 23 марта 1943 под названием «Охрана побережья»), которая подчинялась генералу танковых войск Нерингу-командиру 24-го танкового корпуса. Калмыки получили под охрану часть побережья около восточной Будённовки, протяжённостью от Еланчика до Рожка (западнее Натальевки), в сумме около 40 км, включая тылы от Грузского до Пудевого на Миуссе. Штаб Корпуса располагался в Будённовке, штабы подразделений в Обрыве, Седове и Весёло-Вознесенке.

Хотя германско-советский фронт и застыл между Таганрогом и Ростовом, тем не менее существовала опасность прорыва противника с юга по замёрзшему морю. Поэтому по всему побережью на равных интервалах были размещены патрули, а всё побережье контролировала конная разведка.

Наблюдение должно было выйти и на лёд Азовского моря, от которого калмыки весьма благоразумно уклонились под тем предлогом, что, мол, местные рыбаки считают, что лёд в это время не проходим.

В целом, в это время боевых действий почти не было. Работа калмыков сводилась к охранной и патрульной службе, к борьбе с очень редкими в этих краях партизанами, на регистрации взорванного или иного ущерба, охране складов и наблюдению за местными рыбаками. В этом они снискали благодарность командира 24-го танкового корпуса. (После того, как начальник штаба 6-й армии проинспектировал 30.3.1943 года задействованных на побережье «восточных наездников», 16.4.1943 года калмыцкие и казачьи части посетил командир 24-го танкового корпуса. Инспекция завершилась парадом, командир корпуса Неринг был более чем доволен и распорядился о дополнительном обеспечении солдат Корпуса провиантом и сигаретами «за особые заслуги».)

Относительное спокойствие во время охраны побережья было использовано командованием Корпуса для организационного укрепления и оснащения эскадронов, насколько это позволяла ситуация. Пред лицом снабженческих трудностей, стоило, конечно, немалых трудов заполучить 1000 голландских винтовок, 35000 патронов, грузовики, полевые кухни, часы для командного состава, и прочие совершенно необходимые мелочи.

Особой заботой было к этому времени состояние лошадей, которые к тому времени уже заметно сдали и болели. Калмыцких ветеринаров не было, поэтому в лагерях военнопленных начались поиски русских ветеринаров.

Не лучше обстояло и дело с моральной работой среди калмыков, многие из которых совсем не говорили по-русски.

Уже 8 января 1943 года профессор Рихтгофен сказал, что считает необходимым издавать в эскадронах газету или листовки, которые могли бы помочь калмыкам справиться с тем, что они оставили родину. Газета «Хальмаг», издаваемая в Берлине с весны 1943 года Калмыцким Национальным Комитетом, была в Корпусе к тому времени ещё не известна, и только в ноябре 1944 года появился еженедельник «Халмаг Даяш» («Калмыцкий Боец»), которую редактировал лейтенант Николай Манжиков, по своей гражданской профессии юрист. В издательстве газеты принимали участие и добровольцы, и целью должно было сделать газету голосом в интересах калмыцкого народа на чужбине. (С 1944 года действовала радиопередача на калмыцком языке как до этого на русском, украинском,белорусском, армянском, азербайджанском, грузинском, туркменском, волга-татарском, чеченском, карачаевском и осетинском языках. Радио ДХП-6030 кГц, 49,75 м – говорила по-калмыцки с 00.00 до 00.10)

В апреле 1943 года 6-я армия по меньшей мере обеспечила поставку музыкальных инструментов, игр и «подобного бытового материала».

В конце апреля 1943 года Калмыцкий Кавкорпус, который вырос уже до четырёх подразделений, был освобождён от патрулирования побережья и переведён из подчинения 6-й армии в группу армий «Юг».

Через Мариуполь, Запорожье, Никополь он попал в начале мая в окрестности Днепропетровска, где Корпус до осени 1943 года нёс охрану стратегических железных дорог по обе стороны Днепра под командованием начальника «Полевой команды 397» генерал-лейтенанта Шартова. Штаб Корпуса размещался в Кривом Роге (с августа в Днепропетровске-Диевка), штабы подразделений-в Долгинцево, Пятихатки, Апостолово и Сурское-Михайловка.

Один из сохранившихся докладов д-ра Долля за время от 3-го июня до 14 июля 1943 года даёт представление о деталях охранной службы калмыков и их методах борьбы с партизанами.

Так, в эти недели удалось предотвратить опасные диверсии на станциях и подрыв крупного железнодорожного моста около Весёлые Терни, причём очевидно, что калмыки не стеснялись в выборе средств в борьбе с диверсантами.

Но тем не менее речь идёт лишь о пленных партизанах и других подозрительных, которые позже были переданы соответствующим органам (полиции по охране ж/д, жандармерии, гестапо, в одном случае СД).

Калмыки полностью оправдали возложеное немцами на них доверие по охране стратегически важных военных обьектов вокруг Кривого Рога и поздней осенью 1943 года они впервые получили отдельное задание на проведение самостоятельной наступательной операции на фронте.

К этому времени группа Шёрнера, конкретнее-группа частей 40-го танкового корпуса, находившаяся с 26.12.1943 года в распоряжении 4-го армейского корпуса, вела бои на плацдарме под Никополем-Марганец на Днепре с целью не дать противнику возможности блокировать группировку немцев в Крыму.

Рокадные дороги этой армейской группы, втянутой в жестокие бои с противником, вели через Днепровские Плавни – труднопроходимые болотистые и лесные чащи, в которых действовали мощные, хорошо вооружённые и строго организованные партизанские отряды.

Парашютный десант под руководством майора Кирпы придал этим партизанам организационную поддержку. Около 450 бойцов под командованием подполковника Ткачёва располагались лагерем южнее местечка Грушевский Кут в районе Апостолово и находились на постоянной радиосвязи с начальником особого отдела 50/53 штаба Южного фронта под командованием полковника Субронова (кличка «хозяин»).

Немцы, которые хорошо были информированы о происходящем, отчасти благодаря хорошо поставленной разведке отряда гестапо 721, разведгруппы 201 и данным, которые сообщил уже попавший в плен и склонённый к сотрудничеству майор Кирпа, контролировали этот регион и обьявили всю долину южнее Марганца запретной зоной.

(О дальнейшей судьбе майора Кирпы в актах ничего не сказано. Он был допрошен начальником местного гестапо фельдфебелем Шпехтом, и согласно показаниям, его задачей было не столько организация партизанского движения, сколько создание плацдарма под с. Ушкалька для обеспечения переправы через Днепр частями Красной Армии. «Отделение гестапо 721, филиал Никополь, протокол допроса партизанского командира Кирпы Ивана Викторовича, 8.11.1943 года, из документов 40-го танкового корпуса).

Был составлен план по окружению партизанского лагеря, но ни 17-й армейский корпус, ни группа Шёрнера не имели лишних сил для активных действий против партизан.

Такой была ситуация, когда эта задача была поставлена перед солдатами Калмыцкого Корпуса.

По приказу генерала Ранфта, командующего тылом, которого попросил о помощи командующий 6-й армией, в конце ноября 1943 года к операции приступила «Калмыцкое соединение д-ра Долля» с целью очистить от противника тылы 40-го танкового корпуса.

Первые операции начались 2 декабря 1943 года при участии около 1000 солдат из 3-го подразделения по командой Абушинова.

Во взаимодействии с отрядом полевой жандармерии «440» четыре конных эскадрона и один разведэскадрон прочесали болотистые леса к югу от с. Гришевский Кут, при этом им удалось ликвидировать один из партизанских лагерей. Партизаны потеряли много людей убитыми и пленными и много боеприпасов. Несколько подобных операций в начале декабря были лишь началом для более масштабной операции в регионе Грушевский Кут – Маринское – Бабино – Ушкалька, в которой кроме 3-го подразделения под командой Абушинова приняло участие и 1-е подразделение под командой Шильгирова.

План операции был установлен Доллем при участии капитана Мюнстера из отряда полевой жандармерии и был одобрен в штабе 40-го танкового корпуса.

Тем не менее 10 декабря 1943 года ознаменовалось неудачей, поскольку партизаны, предупреждённые разведчиками, быстро уходили в леса, спасаясь от эскадронов. И только на следующий день 11 декабря 1943 года был обнаружен партизанский лагерь между с. Тёмная и Днепром. Калмыки взяли много пленных и добычу в виде скота.

Операции продолжались с переменным успехом до 21 декабря 1943 года, и потом были прекращены.

Окончательное успокоение Плавней не представлялось возможным, поскольку партизаны «опирались на поддержку местных жителей» – как это подчеркнул в своём докладе Долль 13 декабря 1943 года.

Тем не менее, в тылах 40-го танкового корпуса стало значительно спокойней, что с благодарностью восприняло командование.

По поручению командующего, офицер штаба корпуса майор Кандуш наградил орденами и медалями 23 декабря 1943 года 54 солдат и офицеров Калмыцкого Корпуса.

В боевом журнале 40-го танкового корпуса отмечается «храброе и решительное поведение 3-го подразделения Калмыцкого соединения д-ра Долля, которое в тяжёлых условиях действовало уверенно и энергично несмотря на собственные потери».

В связи с операциями в районе Никополь – Кривой Рог и особенно с боями в «Днепровских Плавнях» у деревни Кут советские историки выдвигают обвинения против калмыков в связи с их акциями против «мирного населения».

Но если поднять документы о тех событиях и об участии в них калмыков, то поголовное обвинение калмыцких солдат не выдерживает критики.

О массовых акциях против населения не може быть и речи, даже д-р Долль вынужден был доложить 13 декабря 1943 года, что лишь небольшая часть местного населения является действительно партизанами, большинство же местных жителей просто скрывалось в лесах от боёв и стрельбы.

Т.е. даже в самых тяжёлых условиях делалось различие между мирным, запуганным населением и активными партизанами. Действия калмыков многократно преподносятся как жестокие и безжалостные. Сомнений нет, таковые тоже имели место.

Но один из бывших солдат Калмыцкого Корпуса вспоминает только об отдельных случаях, что касается репутации всего Корпуса, то тут он вспомнил поговорку, что «одна ложка дёгтя портит бочку мёда». (О жестокости калмыков, известной со времён старых войн упоминает, например, и профессор Б. Бергманн, один из первых историков, который проводил этнографические исследования в Калмыкии по поручению «Русской Императорской Академии Наук»:

«Европейцы находят в калмыцком характере склонность к жестокости, которая возмущает любого человека. Но кто хоть раз бывал в калмыцких кибитках, тот вспомнит лишь вежливое и нередко даже любовное приветствие. В Семилетней войне калмыкам для запугивания противника приписывался даже каннибализм-калмыцкие старики и сегодня хихикают, когда вспоминают ужас, который они вызывали у пруссаков, и именно благодаря этому обстоятельству, считают они, мир был так быстро и скоро заключён прусским королём ... Естественно, что бессмысленные жестокости непростительны, но при чём здесь именно калмыки, если грубость и злоба свойственны на войне всем народам?»)

Справедливо, наверно, заметить, что боевой дух калмыков не превосходил и даже далеко уступал в своей безжалостности бесчеловечной партизанской морали. Это отражено и в довольно высоком числе взятых ими в плен.

(Это справедливо и для времени, когда ККК действовал ещё в своих родных степях, как подтверждает Хольтерманн, они быстро ликвидировали русские партизанские и шпионские группы, но многих брали и в плен.)

Например, за время с 20 февраля по 7 марта 1943 года, когда калмыки несли охрану берега на Азовском море, согласно сообщению полевой комендатуры «200», ими было убито 10 диверсантов и взято в плен 30. В том числе и в Плавнях калмыки взяли в плен до 12 декабря 1943 года 51 партизана, в боях же погибло 50 партизан. 13 декабря 1943 года д-р Долль докладывает об ОДНОМ погибшем партизане и 32 пленных.

«Безжалостных» солдат Калмыцкого Корпуса просто не было. Сохранившиеся доклады и рапорты о боевых действиях калмыков подтверждают, что и они могли быть в высшей степени великодушными и снисходительными.

Офицер штаба 40-го танкового корпуса майор Кандуч помнит эпизод: Он спросил майора Абушинова, где, мол, пленные, которых надо бы допросить?!

Майор Абушинов задумался, покачал головой и сказал, что когда калмыки воюют с русскими, пленных не бывает, по меньшей мере так было последние 500 (!) лет ...

Калмыцкий Кавалерийский Корпус был в германской армии необычным соединением.

Уже по своей истории создания и внутреннему составу он отличался от других Bосточных частей и по характеру более походил на чисто добровольческое формирование. К тому же не следует забывать и то особое положение, которое занимал командир Корпуса д-р Долль и который до своей гибели в июле 1944 года в значительной мере формировал лицо Корпуса.

Яркая судьба этого бывшего австрийского, позднее украинского офицера, оказавшегося на немецкой службе, была, естественно, поводом для многочисленных слухов о его личности и даже стала поводом для сомнений в его личных и политических намерениях.

Нo на это просто не было причин.

(Рихтгофен писал автору этих строк 28.04.1971 года: «Идея, что д-р Долль мог быть советским агентом, совершенно чудовищна! Он был в высшей степени честным борцом за свободу народов, которых коммунисты поставили на грань уничтожения, и особенно за интересы калмыков. Я знал его очень хорошо.»

Аналогично о личности Долля говорил 29.03.1971 г. в беседе со мной и Хольтерманн. Резко отрицательно, естественно, характеризуют Долля советские источники.)

Для солдат и офицеров Калмыцкого Корпуса он был опытным адвокатом интересов калмыцкого народа, и, как заметил позднее один из них, «всегда стоял на страже нашей независимости как народа и нации и представлял наше дело во всех немецких инстанциях.»

О его авторитете свидетельствует и тот факт, что служители калмыцкой религии уже в 1942 году неоднократно выражали пожелание поместить его портреты в заново открытых буддийских хурулах.

Oн завоевал большое доверие населения в Калмыкии, и таким же безграничным был и его авторитет среди солдат Калмыцкого Кавкорпуса, для которых он был образцом немецкого офицера.

(Мюлен справедливо говорит о том, что д-р Долль полностью идентифицировал себя со своими калмыцкими солдатами и благодаря этому пользовался их «абсолютным доверием».)

В одном из немецких рапортов речь идёт даже о том, что со стороны своих солдат он почитался как «полу-Бог».

(Нечто аналогичное подтвердил и один из бывших солдат Корпуса: «По моему личному опыту и по мнению моих земляков д-р Долль был для нас калмыков «ангелом». Наши офицеры были от него в восторге, он был образцом для всех офицеров и солдат.» Из беседы 15.05.1971 года.)

Это однако вовсе не значило, что все его приказы находили всегда полную поддержку. Группа калмыцких офицеров во главе с Арбаковым, ставшим позже начальником штаба, имела иногда собственное мнение, порой критично относилась к его мерам или даже принимала другие решения.

Из-за той особой роли, которую сыграл Долль в жизни калмыцкого народа, его рассматривают иногда как сооблазнителя и искусителя калмыков, который тем самым несёт ответственность за те страдания, которые постигли калмыцкий народ за сотрудничество с немцами.

Но не д-р Долль создал условия для немецко-калмыцкого сотрудничества, он лишь направил готовность калмыков в нужное русло.

И если даже считать, что Долль слишком легкомысленно проигнорировал предупреждения о том, что калмыки, которые уже в Гражданской войне до 1920 года понесли огромные потери, и в виду их очевидной малочисленности могли быть полностью уничтожены в случае немецкого поражения, то следует отметить, что такой вариант развития событий был просто непредставим летом и осенью 1942 года.

Да и не трудно понять, что не в его силах было остановить стремление калмыков к свободе, предвидеть грядущее поражение и тем более предотвратить ту трагедию, которую советское руководство уготовило калмыцкому народу в 1943 году.

То, что Калмыцкий Кавкорпус был не совсем обычным воинским формированием, свидетельствует и тот факт, что в нём был полностью реализован принцип национального руководства.

В данном случае можно даже говорить об абсолютной калмыцкой идентичности Корпуса в отличие от других многочисленных тюрко-татарских и кавказских легионов, сформированных в 1941/1942 гг.

Т.н. «Восточные легионы», сражавшиеся на немецкой стороне, имели двоякую цель: с одной стороны непосредственно помочь немецким частям, а с другой-освободить свои национальные территории от большевизма. Конкретных политических программ за ними не закреплялось. С немецкой стороны всегда подчеркивалось, что солдаты этих формирований имеют равные с немецкими солдатами права и являются не какими-то наёмниками, а товарищами по оружию, солдатами-союзниками, сражающимися за свои национальные интересы и в силу этого требующие к себе соответствующего уважения, хотя естественно, что в первое время эти соединения не могли не играть чисто вспомогательной роли.

С одной стороны это было связано с отсутствием квалифицированного руководящего национального персонала, с другой стороны-с частично оправданным недоверием со стороны немецких властей.

Обычно в подобных частях все ключевые позиции занимал немецкий персонал.

Во главе батальона всегда был немецкий командир, в штабе у него были 5 немецких офицеров и 23 немецких унтер-офицера. Местным офицерам обычно отводились должности заместителей и, как правило, офицеров-врачей. Согласно «Правилам организации Восточных легионов», изданным генералом Ольбрихтом 24 апреля 1942 года, руководить этими частями, согласно руководству Вермахта, должны были местные командиры, но их функции остались слабыми, поскольку им всегда на правах «советника» придавался немецкий офицер и 10 немецких солдат.

(В последующем солдаты Восточных легионов шаг за шагом уравнялись во всех правах и обязанностях с немецкими военнослужащими. Это прежде всего касалось присвоения офицерских званий, наград, окладов и обеспечения.)

В противовес к сказанному в марте 1943 года, когда Калмыцкий Кавкорпус уже насчитывал много тысяч солдат, в нём кроме командира Долля было лишь 2 немецких младших офицера и 3 простых солдат-немцев. Немецкий персонал со временем несколько вырос, хотя далеко не достигал процентных соотношений в других Восточных легионах-не забудем, что и сам Калмыцкий Корпус вырос более чем вдвое. 21 июля 1943 года, когда Корпус количественно достиг численности полка, в нём были кроме Долля только немецкий врач, бухгалтер – он же по совместительству переводчик – и 9 младших офицеров. В каждом подразделении, там где в Восточных легионах было по 5 офицеров-немцев и 68 солдат-немцев, немцев-офицеров не было вообще и только 14 младших офицеров и солдат-немцев. Другой разницей было то, что если немецкий персонал в Восточных легионах имел по правилам всегда командирский статус, то в Калмыцком Корпусе это был лишь персонал связи.

Немцы в Калмыцком Корпусе не имели полномочий командиров над солдатами-калмыками; они выполняли функции администрации, санитарии и т.п.

(Из рапорта о положении дел в Калмыцком формировании д-ра Долля для начальника штаба группы войск Шёрнера в генерал-губернаторстве от 5/6.07.1944 г. и из беседы с Д.Арбаковым 25/26.10.1971 г.)

Не забудем, что формирования Восточных легионов не превышали обычно численности усиленного батальона, в то время как Калмыцкий Корпус уже имел силу минимум бригады. Если не считать самого командира Долля, штаб Калмыцкого Кавкорпуса состоял только из офицеров-калмыков.

Небольшой особенностью было присутствие при штабе чисто политической фигуры в лице бывшего мэра Элисты Бембе Цуглинова, который после отступления из Калмыкии, пользуясь полным доверием Долля, в отсутствие других постов занимал официально должность председателя полевого суда Корпуса.

Естественно, что ничего подобного не было в других батальонах Восточных легионов, которые находились в рамках обычной военной юрисдикции.

То, что Калмыцкий Корпус имел свой собственный юридический статус, ещё раз подчёркивало его автономный характер, хотя тут можно было бы ожидать появления тех или иных судебных недоразумений, связанных с юридической компетентностью Цуглинова. Политический вес Цуглинова по-прежнему определялся словами «Президент Калмыцкого народа».

Цуглинова, как правило, вспоминают как человека властного, которого солдаты-калмыки не сколько уважали, сколько побаивались. Рядом с ним, уже не как политический, а как военный советник, всегда присутствовал начальник штаба.

Этот пост с февраля по июнь 1943 года первоначально занимал Санджи Коноков, донской калмык, бывший ранее замначальника штаба в одном из полков 110-й Кавалерийской дивизии, его преемником с июня 1943 года по март 1944 был Балдан Метабон, некалмыцкий монгол, бывший ранее аспирантом в Томском университете, с мая по июль 1944 года – Мукебен Хахлышев, а с августа 1944 года и до конца войны Дорджи Арбаков, который ранее уже занимал этот пост в январе/феврале 1943 года.

Биография Арбакова почти типична для большинства офицеров, служивших в ККК, поэтому скажем о нем несколько слов. Он, как и Коноков, был донским калмыком, родился в 1914 г. в станице Батлаевской и занимал в Калмыцкой дивизии должность начальника канцелярии.

Он происходил из зажиточной семьи – его отец был атаманом в войске донских казаков и был убит красными во время революции, – и тем не менее Арбаков как и многие офицеры-калмыки в советское время принадлежал к кругам молодой национальной интелигенции. После окончания института по специальности «Химия и геология» он был директором школы в с. Садовое Сарпинского улуса и одновременно одним из немногих калмыков-инструкторов по марксистско-ленинской идеологии. По причине своего происхождения он быстро попал в немилость, что привело прежде всего к тому, что в Красной Армии ему был недоступен офицерский чин.

Естественно, что национальные чувство и сознание были для него намного важнее любой идеологии. Поэтому вместе с другими своими земляками Арбаков довольно быстро встал на сторону немцев, с которыми он связывал освобождение своего народа.

В Калмыцком Кавкорпусе он сыграл заметную роль.

Среди других офицеров в руководстве Корпуса, который по своей структуре больше походил на русскую, а не немецкую часть, следует упомянуть: начальника снабжения Дамбинова, начальника офицерского состава Акубинова, ранее тоже бывшего на гражданской службе директором школы, начальника канцелярии Хулхашинова, историка по образованию, выпускника Ростовского университета и тоже бывшего директором школы, начальника полевой жандармерии Кушкина, погибшего в сентябре 1944 года, его помошника Мухараева и его преемника до конца войны, тоже бывшего учителя Лялина, старшего ветеринара Шалхакова, врача Агеева и буддийского ламу Корпуса Баслиева.

Особую роль, детали которой теперь уже точно не выяснить, но в любом случае довольно важную, играл личный адъютант командира, Эдуард Батаев, бывший ранее учителем, о котором говорили, что он как лейтенант Красной Армии закончил советскую диверсионную разведшколу.

Это, собственно, не слишком много значило, поскольку в Корпусе служили и другие бывшие офицеры НКВД, ставшие надёжными людьми.

Батаев, бывший правой рукой Долля и имевший решающее слово по многим персональным вопросам, попал тем не менее в сложное положение. Его обвиняли во многих недостатках и упущениях и говорили о его отрицательном влиянии как закулисной персоны; так, некоторые рекомендованные им офицеры, как например Роман Лялин, оказались симпатизантами Советов.

Факт в том, что после тяжёлых боёв Калмыцкого Корпуса против советских частей в июле 1944 года и гибели Долля, Батаев временно возглавил Корпус вместе с начальником штаба Хахлышёвым, другим представителем бывшей советской интеллигенции. Оба офицера были вскоре после этого арестованы и расстреляны немцами под тем предлогом, что они якобы хотели сдать Корпус в плен Красной Армии.

Как рассказывает Арбаков, один грузинский капитан, бежавший на советскую сторону, был задержан калмыцким дозором; у него в сапогах нашли шпионские донесения Батаева.

Арбаков называет Батаева (17.11.1970 г.) предателем своего народа.

Тем не менее обвинения в его адрес не подкреплены документально, и некоторые калмыки склоняются к мнению, что он и Хахлышёв стали жертвами внутренней борьбы за власть среди офицеров Корпуса.

Правда, надо заметить, что именно представители из образованной среды оказывались порой наименее надёжным контингентом в составе Восточных частей и легионов, и с переменой военной ситуации в них появлялось стремление перейти на Советскую сторону, которой они в конечном счёте были обязаны своей карьерой.

Естественно, что такие настроения могли появиться в критические дни конца войны и среди калмыков, хотя и в меньшей степени.

На уровне ниже штаба Корпуса командование дивизионами и эскадронами было полностью в калмыцких руках.

Командирами дивизионов в разное время были: 1-й дивизион-Шильгиров, Лукьянов; 2-й дивизион-Мукубенов, Болдырев; 3-й дивизион-Шильгиров, Абушинов; 4-й дивизион-Завкаев, Коноков.

Как и в русских частях, у командира был помощник и начштаба. На этих постах были Хaджигоров (2-й дивизион), Баслиев (3-й дивизион), Нимгуров (4-й дивизион) и другие.

Большинство этих офицеров были ранее офицерами в Красной Армии, как правило, в 110-й Кавдивизии. Среди них были и такие, кто закончил советскую Военную Академию. Много лейтенантов и как минимум сержантов было среди командиров эскадронов: Урусов (штабной эскадрон), Усьялов (2-й эскадрон), Даваев (4-й эскадрон), Андреев (13-й эскадрон), Андриянов (19-й эскадрон), Шаранов (20-й эскадрон), Маглинов, Цакиров и другие.

Не все офицеры ККК имели военное образование, многие из них стали таковыми по другим причинам – образованию, политическому положению или за заслуги в боях против Советского режима.

Здесь прежде всего следует упомянуть легендарно знаменитого Басана Огдонова (командира 1-го эскадрона), человека без образования, бывшего ранее простым рабочим в колхозе, который с самого начала уклонился от службы в Красной Армии и ещё до прихода немцев встал на путь вооружённой – и весьма успешной – партизанской борьбы против Советских властей. Его партизанский отряд численностью до 90 бойцов действовал в камышовых зарослях под Яшкулем.

В личном плане Огдонов был без сомнения исключительно храбрым человеком. На Украине он был обвинён в превышении полномочий по отношению к местному населению, что привело к осложнениям между ним и руководством Корпуса.

Огдонов был выдвинут в офицеры по предложению Долля и его штаба. До официального утверждения офицеры-калмыки носили немецкую офицерскую форму без знаков различия. В своих подразделениях они имели полные офицерские права и обязанности.

В июле 1943 года Огдонов во главе большого калмыцкого отряда был заброшен немецкими самолётами к себе на родину, где он ещё долгие месяцы продолжал войну против Красной Армии вплоть до своей героической гибели.

(Такие операции, очевидно, проводились неоднократно. Так, согласно одному несколько загадoчному сообщению от 04.04.1949 г.-об этом поведал бывший офицер Абвера, – в июне/июле 1944 года из Румынии/Цилистеа была организована операция «Солёное озеро», в процессе которой хорошо вооружённая группа калмыков численностью в 50 человек, оснащённая взрывчаткой, рациями, тяжёлым вооружением, лошадьми и мотоциклами, должна была быть десантирована в Калмыцкой степи. Об операции стало известно противнику, тем не менее, несмотря на предупреждение, она была проведена, и немцы потеряли всю группу, включая 3 «Юнкерса» с экипажами.)

Уже сама организация Калмыцкого Кавкорпуса свидетельствует о том, что это была строго организованная регулярная воинская часть.

31 августа 1943 года ККК состоял из штаба Корпуса, четырёх дивизионов, каждый из которых включал 5 эскадронов по три взвода в каждом: 1-й дивизион состоял из 1-го, 4, 7, 8 и 18 эскадронов; 2-й дивизион – из 5-го, 6, 12, 20 и 23; 3-й дивизион состоял из 3-го, 14, 17, 21 и 25; 4-й дивизион – из 2-го, 13, 19, 22, и 24. Эскадроны 9, 10, 11, 15 и 16 по данным Долля остались в Калмыцкой степи и сражались там до своего уничтожения. Каждый дивизион имел кроме того свой отдельный разведэскадрон, сформированный из наиболее опытных солдат. Обычно эскадрон состоял из 100 солдат, временами до 150 и более, разведэскадроны имели около 60 солдат.

Общее число калмыцких солдат, сражавщихся на немецкой стороне, естественно менялось, но в целом оно значительно превышало численность калмыков-солдат в Калмыцкой Кавдивизии на Советской стороне, которая насчитывала лишь при организации 2000–3000 солдат, а после тяжёлых потерь в июльских боях 1942 года на Дону их было в ней уже 2000 и временами даже 1000. До ноября 1942 года состав удалось с большими трудом увеличить до 2300 человек. В дивизию забирали уже и русских, большей частью старших возрастов.

В это же время ККК из первоначальных 1575 солдат стал за самое короткое время мощной силой.

18 апреля 1943 года он состоял в целом из 2200 солдат, 28 апреля 1943 года уже из 79 калмыцких офицеров, 353 младших офицеров и 2029 солдат (а также 2030 лошадей), 23 мая 1943 года ККК состоял из 67 офицеров-калмыков, 3165 младших офицеров и солдат (и 1941 лошадей), 6 июля 1944 года – из 147 калмыцких офицеров, 374 младших офицеров и 2917 солдат (и 4600 лошадей).

На рубеже 1944/1945 гг. в ККК числилось не менее 5000 калмыцких солдат.

Кроме того за Корпусом всегда следовало большое число гражданских лиц, прежде всего женщины и члены семей солдат Корпуса, что естественно не сильно радовало немецкие власти и штаб Корпуса. Оснащение и вооружение Корпуса, которое долго оставляло желать лучшего, было летом 1943 года значительно пополнено. Речь, конечно, идёт о лёгком пехотном вооружении, но его вполне хватало для выполнения боевых задач Корпуса.

6 июля 1944 года Корпус имел 2166 винтовок (1092 немецких, 1025 русских, 43 голландских), 246 пистолетов, 163 автомата (33 немецких, 135 русских), 30 легких и тяжёлых пулемётов, немного гранатомётов разного калибра и прочее военное снаряжение.

По своему характеру Калмыцкий Кавкорпус рассматривался самими солдатами-калмыками не как вспомогательное формирование для немцев, а «как самостоятельное союзное воинское формирование, как союзник Германского Рейха. У них перед глазами рядом с флагом Рейха развивается национальное знамя Калмыцкого народа.»

(«Калмыки чувствуют и считают себя союзниками Великого Германского Рейха. Они сражаются не ради денег, а ради победы Германии и с победой Германии они связывают исполнение своей национальной мечты».

«Калмык с радостью последовал призыву фюрера, чтобы сражаться на стороне Вермахта за освобождение своей Родины. Он считает себя союзником, его верность и готовность основаны на его идейных убеждениях ...

Калмык-это не бывший военнопленный, его нельзя сравнивать с другими вспомогательными солдатами прочих Восточных частей.»

Из докладной о Калмыцком Корпусе для штаба группы войск Шёрнера от 10.01.1944 года.)

Калмыцкие солдаты сражаются «за национальное государство», «за новый социализм», за национальное и социальное освобождение своей Родины. Они всегда подчёркивали, что они не бывшие военнопленные, а сами, добровольно, с оружием в руках, встали на сторону немцев.

Национальный момент всегда высоко поднимался Цуглиновым, роль которого как политического вождя Калмыцкого Корпуса была тем не менее весьма спорной.

Он считался конкурентом для Калмыцкого Национального Комитета, который существовал в Берлине под руководством Шамбы Балинова, своего рода правительство в эмиграции под опёкой Имперского Министерства по делам Восточных территорий. Естественно, что это маленькое соперничество было следствием неизбежных противоречий между старыми эмигрантами и бывшими советскими гражданами. Например, Балинов, как эмигрант двадцатых годов, не нашёл большого отклика среди местного населения во время своего короткого посещения Калмыкии осенью 1942 года, (как об этом свидетельствует полковник Поздняков 10.4.1972 г.).

Большинство калмыков, естественно, было за объединение всех сил Калмыцкого народа и поэтому поддерживали усилия Балинова, направленные на устранение разногласий и создание прочного сотрудничества со своими земляками из Калмыцкого Кавкорпуса.

В этом плане, по мнению Арбакова, несколько скептичен был д-р Долль, поскольку он не хотел ставить под вопрос самостоятельность Корпуса.

В сентябре 1944 года, уже после гибели Долля, Калмыцкий Кавкорпус в политическом отношении полностью признал руководство Балинова и Калмыцкого Национального Комитета, Лукьянов был послан офицером связи в Берлин, одновременно представляя интересы Корпуса при командующем добровольческими формированиями в немецком генштабе генерале Кёстринге.

Если Калмыцкий Кавкорпус и отличался своей оригинальностью от других восточноевропейских добровольческих формирований, это совсем не значило, что его положение было неприкасаемым.

Немецкие службы в целом скептически относились к тому, что Корпус слишком сильно отличался от немецких правил и был странным образованием в немецких структурах, что, конечно, не имело значения или было даже преимуществом, когда бои шли в Калмыкии.

Но затем Корпус постоянно подвергался попыткам реорганизации с целью привести его в соответствие с немецкими нормами или по крайней мере сделать его подобным другим Bосточным частям.

Группа армий «Юг» первоначально категорически воспротивилась подобным мерам (из беседы с Арбаковым 25/26.10.1971 г.), но тем не менее тыловые службы приняли в этом направлении в июле 1943 года определённые решения.

Поводом к тому послужила инспекция эскадронов, задействованных по охране тыловых служб под Кривым Рогом, 14 июля 1943 года со стороны командующего Восточными частями, которая выявила серьёзные недостатки в организации и оснащении калмыков. Генерал-майор фон Гольдель подчеркнул в своём рапорте, что «калмыки, наполовину люди старших и наполовину молодых лет, оставили очень хорошее впечатление» и, как хорошо известно, очень добросовестно относятся к исполнению своих обязанностей.

Но состояние Корпуса было неудовлетворительным: солдатам не хватало униформы, одежды, сапог, одеял, бытовых предметов, полевых кухонь, посуды, столовых принадлежностей, сёдел и упряжи, даже оружия и боеприпасов и всего прочего, что необходимо для оснащения регулярной воинской части. Иногда им не выплачивалось пособие, а службы снабжения не обеспечивали поставку сена для лошадей-всё это подчёркивало их особый статус, при котором, собственно, за них никто не отвечал.

Для командующего Восточными войсками было только одно средство преобразовать Корпус в «боеспособную часть», а именно, строгое организационное формирование, связанное с улучшением оснащения и обеспечения.

Но уже его соответствующее заявление вскрыло серьёзные проблемы.

Офицеры, которые имели опыт работы с калмыками, считали, что нужно признать характер формирования как лёгкого кавалерийского соединения и воздержаться от преобразования его по немецкому образцу.

То, что могло бы быть после этого, не признаёт сегодня и Арбаков, который вспоминает лишь об идеальном плане реорганизации, предложенном немецким командованием, которому воспротивились Долль и его соратники.

Устранив всех гражданских лиц, подвергнув всех солдат, младший и старший офицерский состав солидной военной выучке, можно было бы значительно поднять военный потенциал Калмыцкого Кавалерийского Корпуса.

Если верить Арбакову, то это было в интересах как немцев, так и калмыков, хотя следует заметитъ, что уже преобразование в духе других Восточных легионов привело бы к замене калмыцких офицеров немецкими офицерами.

Понятно, что тем самым был бы в значительной мере утерян именно особый характер Корпуса как национального калмыцкого соединения.

Первым шагом реорганизации для руководства группой армий «Юг» и командующего Восточными частями стало отстранение от военного руководства Корпусом д-ра Долля, который к этому времени имел статус особого командира.

С этой целью в середине июля 1943 года в Корпус был послан майор Калльмайер, который тем не менее вольно или невольно сразу встал на сторону д-ра Долля.

На совещании с комендантом 397-го региона генерал-лейтенантом Шартовым и полковником д-ром Ганом 21 июля 1943 года в Днепропетровске Долль высказал категоричное убеждение, что его калмыки «безусловно надёжные солдаты» и более чем пригодны для выполнения задач малой войны, несмотря на небольшие изъяны в подготовке. Он не советовал подчинять Корпус немецким офицерам, поскольку боевая мораль в данном случае сильно зависела от понимания Калмыцкого Кавалерийского Корпуса именно как национального формирования.

Генерал Шартов с этим согласился, но командующий Восточными легионами по-прежнему настаивал на передаче военного руководства Корпусом немецкому офицеру и сохранении за д-ром Доллем лишь статуса советника для калмыков и немцев.

Когда же 31 июля 1943 года генерал фон Гольдель вынужден был по требованию командующего группы армий принять решение о реорганизации Корпуса, выяснилось, что д-р Долль уже убедил командование, что наилучшим решением будет оставить всё как есть.

Калмыцкие эскадроны были с самого начала организованны по территориальному и родственному признаку, так, в 1-м и 2-м дивизионах состояли в большинстве тургуты, в 3-м малодербеты, в 4-м дербеты и донские калмыки. Поскольку эскадроны уже имели большой военный опыт, то любое изменение их структуры влекло бы за собой опасность ущерба для всего Корпуса.

И новый командующий Восточными легионами генерал-майор граф Штольберг тоже не смог в конце-концов ничего поделать против аргумента, что все успехи калмыков связаны прежде всего с психологическими и организационными особенностями. По его настоятельной просьбе реорганизация Корпуса-т.е. отставка д-ра Долля как командира, переформирование дивизионов и эскадронов, уменьшение числа калмыков-офицеров и замена их немцами – не состоялась.

Особое положение Калмыцкого Кавалерийского Корпуса и его командира д-ра Долля осталось неизменным ещё и потому, что на их сторону встал инспектор по делам Тюркских частей, позднее командующий Добровольческими соединениями при Верховном Главнокомандующем Вермахта, генерал от кавалерии Кёстринг, долгое время бывший ранее военным атташе в Москве.

Это имело и некоторые отрицательные последствия, в первую очередь в вопросax обеспечения и снабжения. В этом плане помощь оказал командующий тылом, который очень высоко ценил службу калмыков и приказал комендантам регионов, где действовали солдаты ККК, оказывать им полную поддержку во всех снабженческих вопросах.

Так, уже в июле 1943 года им была поставлена новая униформа, были решены все вопросы с оружием, боеприпасами и прочим оснащением.

Учтены были даже особенности калмыцкого питания – они при первой же возможности обеспечивались молочными продуктами. Настроение среди солдат ККК оставалось бодрым.

Немецкие сообщения говорят о «безусловной надёжности» калмыцких кавалеристов, которые «более чем исполнительно» выполняют задания и «обезвреживают врага даже там, где немецкие части демонстрируют свою беспомощность». Естественно, что успехи калмыков в борьбе с партизанами и их жёсткие порой методы снискали им уже на Украине не самую большую симпатию среди местного населения. В этом вопросе имели место очевидные недоработки.

Так, штаб группы армий Шёрнера, в черте которой в начале 1944 года был задействован ККК, издал для немецких служб специальный информационный листок об особенностях и характеристиках Корпуса.

(«В черте армий для выполнения различных задач задействованны эскадроны калмыков. Они зарекомендовали себя с самой лучшей стороны. Об этом необходимо самым подробным образом проинформировать войска. ...Отдельные отрицательные факты ни в коем случае не должны быть приписаны всему Калмыцкому Корпусу!»)

Штаб Корпуса старался, естественно, предотвратить неизбежные эксцессы, чему способствовало и категорическое вмешательство офицеров-калмыков, но многие обвинения оказывались при рассмотрении и примитивной клеветой. Тем не менее некоторые жёсткие акции в борьбе с партизанами имели место.

Это в особенности касалось времени, когда Калмыцкий Корпус находился в Польше, куда он был переброшен весной 1944 года после короткого пребывания в Венгрии и где он был задействован в тыловых районах группы армий «Северная Украина», подчиняясь в оперативном плане командованию 372-го региона в Люблине, а точнее, 213-й охранной дивизии.

В «генерал-губернаторстве» стали отчётливо сказываться недостатки, связанные с переброской калмыков на Запад. Местное население, настроенное резко антигермански, понятным образом не могло иметь никаких симпатий к какому-то экзотичному Кавкорпусу, который верно служил немецкой армии и успешно действовал против польских партизан. Калмыки отвечали тем же и демонстрировали особую жёсткость при выполнении заданий.

О подобных обстоятельствах свидетельствует, например, срочный доклад коменданта округа Билгорай Люблинского воеводства от 26 июня 1944 года администрации генерал-губернаторства в Кракове с настоятельной просьбой не использовать калмыков в данном районе, жители которого «уже и так сильно пострадали». Комендант ссылается на жалобы о грабежах, насилиях, убийствах и т.п., которые якобы были совершенны калмыками в Гуте Крцесовской, Боровце и Доборчи, которые могут отрицательно сказаться на «облике германского Вермахта, форму которого они носят».

По требованию командующего войсками генерал-губернаторства было организовано расследование.

Было решено переподчинить Калмыцкий Кавалерийский Корпус немецкому соединению с тем, чтобы ограничить возможный ущерб, вызванный передислокацией калмыков на Запад. Более интенсивными должны были стать подготовка и воспитание в соответствии с правилами, изданными командующим Добровольческими частями, и распоряжениями д-ра Долля, усилена роль немецких служб связи, реорганизованно судебное дело.

Рассматривался вопрос о предоставлении Калмыцкому Корпусу собственного региона с большими пастбищами с последующим поселением там кавалеристов с их семьями.

Эти мероприятия остались на бумаге, поскольку в июле 1944 года Калмыцкий Корпус был атакован под Люблином наступающими частями Красной Армии, когда среди многих других погиб и командир Корпуса д-р Долль.

Неожиданная смерть глубоко почитаемого ими «авы» произвела на калмыков тяжёлое впечатление и была встречена ими «с большими слезами». (Бывший солдат-калмык 15.5.1971 г.).

С д-ром Доллем, который сформировал и руководил Калмыцким Кавалерийским Корпусом с самого начала калмыки утеряли внутренний стержень и защиту, а обстоятельства, связанные после небольшого перерыва с приходом нового командира подполковника Бергена, сразу приняли несчастливый характер.

Этот офицер был полной противоположностью своему предшественнику, предполагал превратить все восточные добровольческие легионы в регулярные немецкие части и не догадывался о том, что именно калмыки никогда не станут «прусскими солдатами». Естественно, что его не интересовали ни менталитет калмыков, ни их трудности.

Поскольку офицеры-калмыки по его мнению были не в состоянии обеспечить дисциплину и порядок, он посчитал необходимым заменить их немцами. Берген считал, что калмыки-офицеры, за редким исключением, вобще не способны организовать и вести своих солдат, тем более, что они сами часто показывают плохой пример.

Так, он поставил вопрос об устранении национального руководства, что было до сих пор особой печатью Корпуса. (Из письма Д. Балинова – КНК, командованию Вермахта.)

Все без исключения командные должности до командиров эскадронов занимались немецкими офицерами – практика, которая уже противоречила правилу, принятому в Восточных легионах – назначать по возможности на командные должности национальных офицеров. Калмыцкий Кавалерийский Корпус был поделён на две бригады, в каждой по два полка под немецким началом. Для укрепления дисциплины Берген, пользуясь поддержкой офицера штаба при группе армий подполковника Пёше, ответственного за вспомогательные части, ввёл роковое новшество – приказом за номером 21 всему немецкому персоналу, не только офицерам, но и младшим офицерам, и даже простым солдатам давалось право в случае нарушения дисциплины прибегать ко всем возможным мерам, включая применение оружия.

Надо напомнить, что ещё в 1942 году немецкие части были проинформированы о «ярко выраженном чувстве национального достинства и этнической принадлежности», о любви к свободе и природной гордости кавказских народов и калмыков и категорически предупреждались о недопустимости оскорблений и тем более применения физической силы. Особенно в Восточных частях имело место железное правило уважать чувство чести добровольцев и никоим образом его не затрагивать.

Но именно новый приказ нарушал это правило в Калмыцком Корпусе.

Калмыки подвергались оскорблениям и даже избиениям, такие жалобы поступали на офицера-ветеринара и главного бухгалтера. К концу 1944 года в Калмыцком Корпусе назрел кризис, который уже грозил его существованию. Это случилось как раз в то время, когда по представлениям калмыцких политиков-эмигрантов ККК должен был играть и политическую роль.

Главным инициатором в этом стал председатель Калмыцкого Национального Комитета Балинов, влияние которого после гибели д-ра Долля и Цуглинова сильно выросло.

Подобно тому как Масарик и Бенеш в годы 1-й мировой войны рассматривали Чехословацкий легион в России как инструмент в достижении независимости чехословацкого государства, Балинов и его соратники рассматривали ККК как единственное средство подтвердить свои политические цели.

Сокращение или даже ликвидация этой воинской части, которая, как он писал, единственная «защищает наш национальный облик, нашу национальную честь в этой гигантской борьбе», было бы в его глазах «тяжёлым политическим поражением для нашего маленького народа. В таком случае мы будем политически уничтожены и потеряем наше национальное лицо». Поэтому он настаивал на всех возможных мерах, чтобы спасти Корпус.

По настоятельной просьбе земляков Балинов посетил Корпус 20 декабря 1944 года в окрестностях Кракова в сопровождении немецкого офицера связи капитана барона фон Курченбаха, чтобы ознакомиться с ситуацией и обсудить возможные решения.

Он был ознакомлен с планами командира Корпуса в беседе, состоявшейся в тот же день в присутствии коменданта тыла генерала Кратцерта.

Подполковник Берген, который ещё раз обрисовал ситуацию вокруг Корпуса, подчеркнул, что единственным средством восстановления дисциплины и порядка является замена калмыцких офицеров, что, конечно, вызвало самый энергичный протест со стороны Балинова, поскольку именно под руководством своих офицеров калмыки стойко и успешно сражались порой в самых тяжких ситуациях.

Если теперь снять этих офицеров с их постов и заменить их немцами, то Калмыцкий Корпус потеряет прежде всего свой специфический характер и это поставит калмыков на ступень ниже других национальных легионов.

И это именно теперь, когда эти соединения не только теоретически, но и практически приобрели равный статус союзных войск.

Хотя многие тюркотатарские и кавказские батальоны как и большинство русских частей имели немецких командиров, что было часто связано с тем, что первые не имели политического или военного опыта сражений во Франции и Западной Европе, многие национальные кадровые офицеры не только внешне, но и по существу и даже в своих правах и обязанностях не уступали немецким офицерам. В легионах азербайджанцев, северокавказцев, грузин, туркестанцев, частью в армянских и волготатарских, был заметен медленный, но постоянный рост числа национальных офицеров.

При подобных обстоятельствах Балинов охарактеризовал планы Бергена как «абсолютно невозможные», причём он дипломатично подчеркнул, что главной задачей является сохранение и укрепление боевой морали Корпуса, а не его явное разрушение на основе оскорбительных и несвоевременных мероприятий.

Хотя в разговорах с немцами он занял бескомпромиссную позицию, в беседах с калмыцкими офицерами он категорически потребовал от них поддержания строгой дисциплины среди солдат и прекращения столкновений с польским населением.

На собрании 21 декабря 1944 года он поставил офицеров 2-го полка перед фактом, что дальнейшая конфронтация может действительно привести к ликвидации соединения с неизбежными для калмыков последствиями.

«И задачей офицеров,» – сказал Балинов, – «является предпринять всё возможное, чтобы восстановить и укрепить порядок в Корпусе.»

Офицеры в свою очередь не оспаривали упрёков по поводу слабой дисциплины среди солдат, подчёркивая, что ситуация в этом отношении явно улучшается, но и отмечали, что они сами в значительной мере являются жертвами поляков, резко настроенных против калмыков и старающихся их всячески очернить в глазах немцев.

И приводили некоторые примеры, как это происходило в реальности «через призму их простой калмыцкой психологии».

Так, бывало, что если у поляка ночью кто-то украдёт гуся, тот сразу кричит: «Это калмык, чёрный парень его украл!»

Некоторые поляки забивают тайком скотину на мясо, а вину перекладывают на калмыков, убивая сразу двух зайцев: «Они обманывают немцев, запасаются мясом и клевещут на калмыков.» В любом случае калмыков совсем не трудно оклеветать и обвинить их в местной полиции во всевозможных грехах.

Так же солдаты воспринимали и обвинения по поводу изнасилования женщин, что их сильно огорчало, поскольку даже немцы верили не им, товарищам по оружию, а полякам, поскольку калмыки в силу незнания немецкого языка не могли, как правило, оправдываться или рассказать о происшедшем.

Что касается дисциплины, то она не была уж такой мрачной, как о том рассказывает подполковник Берген, и ситуация в Корпусе по мнению офицеров, не такая уж плохая.

Так, Сёренсен, командир 1-го полка категорически заступился за своих солдат, когда поведал Балинову 22 декабря 1944 года, что «все калмыцкие командиры» его полка честно выполняют свои обязательства и хорошо руководят своими подразделениями, особенно в бою.

В критической ситуации к концу года Калмыцкий Корпус неожиданно приобрёл нового союзника в образе СС, которые стремились расширить свои полномочия, даже порой и за счёт Вермахта.

После того как СС по примеру Вермахта занялись в 1944 году формированием тюркотатарских и кавказских добровольческих частей, обергруппенфюрер Бергер, начальник Главного Управления СС, бывший до того руководителем «Политического Управления» в Имперском министерстве по делам оккупированных Восточных территорий, взялся за перевод буддийских монголов в ряды СС. В этом он, очевидно, последовал предложению отвечавшего за калмыков «Кавказского управления» Восточного министерства, которое тоже было озабочено поиском средств и путей для сохранения характера и состава Калмыцкого Кавалерийского Корпуса.

Когда Арбаков, который предвидел подобное развитие событий, обратился за помощью в Министерство, он встретился с руководителем этого управления Цейтлером, который рассказал ему о положительном опыте работы с другими национальностями и попытался прозондировать отношение калмыков к их переходу в части СС. Начальник штаба не имел ничего против и попросил предпринять соответствующие шаги.

Мотивы, которые им двигали, были, естественно, очень далеки от идеологии, причина была более чем прагматичной: именно СС могли в данный момент гарантировать то, что уже ставилось под вопрос Вермахтом, а именно, принцип национального руководства и характера Кавалерийского Корпуса как национальной боевой части.

Не подлежит сомнению, что СС с большим пониманием и уважением, чем Вермахт, относились к политическим целям и традициям малых народов СССР, представленных в войсках СС. Эти формирования имели и более тесную связь со своими национальными представительствами, которые рассматривали их как основу для создания национальных освободительных армий.

В так называемых частях СС речь шла уже не об абстрактном символе отдельных батальонов, а об организационном обьединении добровольцев в более крупных масштабах.

(«Формирование национальных воинских частей в рамках СС пробуждает у этих добровольцев надежду, что все ошибки, совершённые Вермахтом, будут разом устранены. ... Представители национальных организаций выразили пожелание, чтобы СС переняло из Вермахта их национальные боевые части. ... Эти народы не хотят быть только наёмниками в немецкой армии, они считают себя равными и равноправными союзниками, которые сражаются как национальные освободительные армии за свои национальные интересы и свободу своей родины.» Бергер в докладе рейхсфюреру СС Гиммлеру, 7.11.1944 года.)

Например, Кавказский корпус был организован так, что каждый полк объединял нации азербайджанцев, северокавказцев, грузин и армян под руководством своего офицера. Командиром азербайджанского полка был полковник Исрафиль Бей, имевший чин штандартенфюрера, в том же чине был и черкес полковник Улагай, командир северокавказского полка, грузинским полком командовал тоже штандартенфюрер бывший полковник Цулукидзе. Подобное имело место и в восточнотюркском полку СС. В отличие от вышеназванных офицеров, служивших ранее во французской или других иностранных армиях, командиром туркестанской части был бывший старшина Красной Армии Сулам Алим.

Прагматичные причины, которые двигали Арбаковым, заставили и генерал-лейтенанта фон Панвица перевести 15-й Казачий Кавкорпус в рамки СС – в надежде пополнить солдатские ряды заключёнными из лагерей военнопленных, находившихся под управлением СС, а также обеспечить лучшее оснащение вооружением, чем это было возможно в Вермахте.

СС были заинтересованы в приобретении ККК и по той причине, что он имел репутацию «очень боеспособной части» и «хорошо себя зарекомендовавшей.» В отделе по делам Восточных частей отделения Д Главного Управления СС были составлены планы по применению Корпуса. Вариантами были или включение его в состав Кавказских частей под командованием штандартенфюрера Тойерманна, бывшего царского офицера, либо в восточнотюркские части, штандартенфюрер Харун эль Рашид, – бывший немецкий офицер, служивший при турецком генштабе полковником и принявший ислам.

Бергер склонялся ко второму варианту, но начальник Кавказского отдела министерства высказался за сохранение Калмыцкого Кавалерийского Корпуса как самостоятельной части, поскольку калмыки по своему происхождению и менталитету не относятся ни к тюркотатарам, ни к кавказцам и будут себя неуютно чувствовать в этих группах.

Главное Управление СС догадывалось, что Вермахт не расстанется с калмыками так уж легко, но надеялось договориться по этому вопросу.

Но прежде чем СС успело решить вопрос, вмешался Командующий добровольными частями Вермахта, чтобы разобраться с неполадками в Корпусе.

Генерал Кёстринг был обеспокоен докладом Балинова, который информировал его о ситуации в Корпусе. Председатель Национального Комитета категорически подчеркнул, что реорганизация Корпуса, включающая отстранение офицеров-калмыков, неизбежно приведёт к параличу боевой морали всего соединения и неизбежной ликвидации Корпуса.

Своё письмо, в котором он просил Кёстринга о помощи, он закончил умоляющими словами:

«Вы, господин генерал, знаете горькую судьбу нашего народа. Вам известна и его нынешняя трагедия. Мы об этом говорили с Вами в Вашем штабе. Вы хотели нам помочь, и поэтому я уверен, что Вы обратите на это внимание...»

Кёстринг распорядился о проверке ситуации и об отстранении подполковника Бергена и всего немецкого персонала от их должностей в Калмыцком Кавкорпусе. Новым командиром стал полковник Хорст, бывший ранее офицером Генерального штаба при Германской военной миссии в Бухаресте.

Но прежде, чем все эти меры возымели действие, т.е. в крайне неприятной ситуации, Калмыцкий Кавалерийский Корпус оказался вечером 16 января 1945 года в центре советского зимнего наступления под Радом-Кильче. Около Конски калмыки уже во второй раз попали под удар передовых частей Красной Армии и были полностью разгромлены при участии хорошо вооружённых польских партизанских частей. (В это время Корпус уже находился в подчинении коменданта тыла 4-й танковой армии.)

Калмыки понесли тяжёлые потери, в особенности это касалось следовавшего с Корпусом гражданского населения.

С боями калмыки смогли пробиться на запад.

И в этих боях калмыки подтвердили свою исключительную надёжность, поскольку они хорошо понимали, что их ждёт на советской стороне.

В докладе Имперского Министерства по делам оккупированных Восточных территорий от 27 января 1945 года говорится, что калмыки, «окружённые и разгромленные Красной Армией, мужественно и храбро сделали всё возможное, чтобы не попасть к большевикам. Не было ни одного случая, чтобы калмыцкие солдаты сдавались в плен.»

Остатки Калмыцкого Корпуса были отведены в военный городок Нойхаммер и там переформированны. Гражданские лица были отделены и эвакуированны в Баварию.

Из оставшихся солдат был тем не менее сформирован усиленный кавалерийский полк, который был отправлен в Хорватию в распоряжение 15-го Казачьего Кавкорпуса, где он был включён в состав 3-й Пластунской бригады полковника (позднее генерал-майора) Ивана Кононова. Перед отправкой калмыцкие офицеры закончили в военном городке Мюнзинген офицерские курсы.

Важнейшее политическое значение для калмыцких политиков-эмигрантов имело обстоятельство, что в организационном плане до самых последних дней войны Калмыцкий Корпус остался единым национальным калмыцким соединением.

В связи с тем, что немцы в сентябре 1944 года полностью признали русское освободительное движение, из тени событий появились Балинов, Бальданов, Степанов, Манжиков, Тундутов и другие личности. Если ранее их деятельность сводилась в целом к журналистской работе, то теперь эти представители наименьшей народности, представленной в Берлине, решили заявить о своих политических представлениях в рамках предполагаемого Власовым преобразования Российского государства. Хотя эти представления пред лицом реальных обстоятельств имели теперь лишь гипотетическое значение, о них следует тем не менее упомянуть.

Балинов, бывший председателем официального Калмыцкого Национального Комитета и в то же время главой существовавшей с 1928 года политической организации «Халмаг Тангечин Тук» (Калмыцкое знамя), признанный таковым и немцами и своими земляками, хорошо понимал рамки своих политических возможностей. Вначале он, возможно, был близок к идеям сепаратизма, но потом идея полной независимости Калмыкии в виду географического положения республики между русскими, тюркотатарскими и кавказскими народами стала представляться ему иллюзорной.

Лишь одна цель была в рамках возможного-осуществление так часто забытого в прошлом и настоящем принципа национальной автономии, т.е. признание за калмыками прав охраняемого законом национального меньшинства, признание права на самостоятельную жизнь, свободное развитие духовных начал и традиций «в семье народов».

Вся политическая активность, как трезво сознавал это Балинов, должна была вести к гарантии трёх фундаментальных свобод для калмыцкого народа: свобода религии, свобода культуры и свобода экономики.

Понимание этого стало для него и его соратников побудительной причиной для следующего политического шага, которому порой энергично противились представители других национальностей – сближение с великорусским освободительным движением генерала Власова.

Сегодня уже трудно установить, ответили ли калмыки тем самым на призыв Власова к представителям национальных меньшинств или же сами проявили инициативу в этом направлении.

В любом случае Калмыцкий Национальный Комитет, в котором в большинстве были представители старой эмиграции, заручился поддержкой своих земляков из Советского Союза.

Вопрос присоединения к Власову был поставлен Балиновым уже в сентябре или октябре 1944 года, т.е. ещё до обнародования Пражского Манифеста, в письме, которое он направил начальнику штаба Калмыцкого Кавалерийского Корпуса Арбакову. (Из беседы с Арбаковым 25 и 26.10.1971 года.)

Если это соответствует действительности, в чём не может быть больших сомнений, то калмыцкие офицеры на нескольких собраниях, которые были проведены уже без участия немцев, практически единогласно высказались в поддержку этого шага. Все солдаты и офицеры Кавкорпуса подписали заявление, в котором они поддержали обьединение с движением генерала Власова.

В знак согласия и солидарности солдаты пожертвовали месячный оклад в общем размере 150 000 рейхсмарок на поддержку калмыцких беженцев в Германии.

При такой поддержке Балинов оказался желанным союзником для генерала Власова, особенно если вспомнить, что со стороны других национальностей последний наткнулся на холодную сдержанность и даже откровенный отказ.

Полковник Кромиади, начальник личной канцелярии Власова, был свидетелем того, что уже первая встреча двух политиков состоялась в атмосфере полного взаимопонимания и стала началом большого личного доверия между ними, сохранившегося до конца.

Для Балинова было очень важным узнать, как Комитет Освобождения Народов России (КОНР) представляет себе будущие отношения с нерусскими народами-и как раз в этом направлении Власов старался дать все возможные гарантии. Он подчёркивал не только то, что Пражский Манифест декларировал уже 14 ноября 1944 года право национальных меньшинств на равноправие и самоопределение, он шёл дальше, как позже писал Балинов, и понимал под этим право на национальное самоопределение вплоть до отделения и создания суверенного государства.

(В статье 1 Манифеста было написано: «Равные права всем народам нашей Родины с полным уважением их прав на национальное развитие, самоопределение и независимость», «Декларация Комитета Освобождения Народов России».)

Если тот или иной народ в результате свободного волеизъявления заявлял о выходе из Российского обьединения, ему в этом должна была быть предоставлена полная свобода. Ослабление Российского государства было для Власова как русского патриота, не простым вопросом, и он этого не скрывал, но в интересах объединения всех антибольшевистских сил и организации единого фронта народов, он считал необходимым предусмотреть такую возможность, которая, собственно, была теоретически предусмотрена и в советской Конституции от 5 декабря 1936 года.

С самого начала необходимо было избежать всего, что могло быть истолкованно как отступление от принципа самоопределения, и Власов говорил, что он всегда будет сторонником этой первой программной статьи Пражского Манифеста, – «пока я буду жив». Принципиальность, с которой он отстаивал эту точку зрения по национальному вопросу на различных встречах, говорит о том, что в данном случае речь не шла о простом тактическом ходе.

(«Мы поставили своей целью защиту национальных прав всех народов, сохранение их своеобразия и уничтожение губительного интернационализма. Манифест, подписанный в Праге, даёт каждому народу право на самостоятельное развитие и государственную самостоятельность», – генерал Власов в интервью корреспонденту газеты «Фёлькишер Беобахтер».)

По-видимому, он ожидал, что со временем национальные страсти улягутся, и русский язык, культура и преимущества общей экономики станут достаточно прочным узлом сотрудничества и единства.

Уже одно принципиальное признание права на самоопределение могло удовлетворить ожидания калмыков, которые стремились лишь к поиску общего фундамента для объединения с другими народами под одной общей крышей.

Балинов тем не менее получил ещё одно заверение, когда поведал о трагедии его народа и состоянии калмыцких частей.

Власов заверил его, что он предпримет всё возможное, чтобы сберечь калмыков в предстоящих тяжёлых сражениях, чтобы сохранить этот маленький народ – один из древнейших народов Азии – для жизни «в будущей свободной России».

Эти слова были проникнуты такой искренностью и убеждённостью, что по свидетельству полковника Кромиади, Балинов, услышав это заверение, разрыдался.

По единогласному решению Калмыцкого Национального Комитета и Хальмаг Тангечин Тук Балинов обьявил от имени обеих организаций о вступлении их в КОНР.

В заявлении для прессы от 13 декабря 1944 года он обосновал этот шаг тем, что все принципы, положенные в фундамент руководимого генералом Власовым КОНРа, были калмыками безусловно и полностью приняты.

Если Калмыцкий Национальный Комитет полагал теперь, что его политические интересы гарантированы КОНРом, руководимым генералом Власовым, то он несколько отходил от общей линии, на которой оставались другие представители нерусских меньшинств. Естественно, что Национальный Туркестанский Комитет, Северокавказский Национальный Комитет и представители, обьединившиеся для военного и политического сотрудничества в Кавказском Совете (признанном Национальном комитете с 1945 года) приветствовали Власова как нового союзника в общей борьбе, но решительно отказались подчиняться русскому управлению и заявили о возможности сотрудничества только при условии признания их безусловной независимости.

Позиция калмыков противоречила и всей прежней политике Имперского Министерства по делам оккупированных восточных территорий, которое, очевидно, было против великорусских устремлений Власова и поддерживало автономные и центробежные идеи национальных меньшинств. Но чтобы подчеркнуть, «что отдельные представительства обладают полной свободой и в любое время могут примкнуть к Власову», и поскольку речь шла о калмыках – маленькой народности, формально ещё существующее Министерство одобрило решение Балинова.

Однако в реальности это присоединение калмыков к русскому освободительному движению мало что изменило. Сам Власов приобрёл несколько более широкую политическую опору и по меньшей мере имел теперь возможность приводить в пример капризным национальным меньшинствам тех же калмыков. Кроме того он полагал, что Балинов поможет ему в улучшении отношений с представителями кавказских народов в Берлине, с которыми тот был в хороших отношениях. Но большого результата, который бы знаменовал для Власова реальное усиление власти в обстоятельствах поздней осени 1944 года, он не дождался.

Перевод жёстко организованного и закалённого в боях Калмыцкого Корпуса в рамки лишь только создаваемых Вооружённых сил КОНР не состоялся.

Власов, который провёл об этом переговоры с Балиновым и военным представителем калмыков Арбаковым в начале ноября 1944 года, встретил с их стороны принципиальное согласие. Так, он распорядился о посылке 10 русских офицеров-инспекторов в Калмыцкий Кавалерийский Корпус и прикомандировании Арбакова в чине полковника и представителя калмыков в свой штаб. Но данный план был сначала отклонён генералом по делам добровольческих частей при Верховном командовании Вермахта, который вовсе не собирался передавать Корпус ни Власову, ни СС. И только в начале следующего года он поменял своё мнение.

По поводу принятия под командование 1-й русской дивизии (600-й пехотной дивизии) в Мюнзингене 16 февраля 1945 года Власов в присутствии Арбакова снова поднял этот вопрос, и генерал Кёстринг на этот раз согласился с передачей Калмыцкого Корпуса.

(Весной 1945 года РОА включала в себя: Штаб ВС КОНР, 1-ю и 2-ю дивизии, 650-ю пехотную дивизию, бригаду резерва, офицерскую школу и другие части, например, танковую часть, небольшое авиационное соединение.)

Независимо от этого, съезд казаков-фронтовиков, состоявшийся в Вировитице 25 марта 1945 года, высказался за переход всех казачьих частей из состава 15-го Казачьего Кавкорпуса-а значит и калмыцкого Кавполка-в подчинение ВС КОНР, т.е. под командование генерал-лейтенанта Власова. До реализации этого решения дело уже не дошло.

В конце войны калмыцкий кавалерийский полк отступал по Хорватии. Тайное офицерское собрание около Аграма в апреле 1945 года приняло решение, чтобы полк небольшими группами вышел и сдался западным союзникам. Но, возможно, по причине предательства – в этой связи упоминается имя старшего лейтенанта и командира полевой жандармерии Лялина – большинство калмыцких солдат угодили в руки югославских партизан. Небольшие группы калмыков, которые смогли уйти через Драву, были выданы англичанами Красной Армии под Юденбургом. (Арбаков автору 03.08.1972 года.)

На этом успехи калмыцких политиков-эмигрантов заканчиваются. Но их деятельность тем не менее значима именно на фоне событий в Советском Союзе.

27 декабря 1943 года секретным Указом Президиума Верховного Совета СССР Калмыцкая АССР была ликвидирована.

При этом речь шла не о том или ином изменении государственных основ Союза, а прежде всего о ливидации формально предоставленной калмыкам автономии и этническом уничтожении народа – очевидное возмездие за их сотрудничество с немцами, которое должно было иметь для них самые страшные последствия.

Подобно тому, что призошло до этого с волжскими немцами, в это же время или чуть позже с карачаевцами, чеченами, ингушами, балкарцами, частью кабардинцев и крымскими татарами, весь калмыцкий народ постигла трагедия выселения в отдалённые регионы Сибири, в Казахстан, Киргизию и Узбекистан.

Депортации проводились в спешке, среди зимы и самыми жестокими способами, и были связаны ввиду тяжёлых условий в местах назначения с чрезвычайно большими жертвами, точное число которых уже невозможно установить.

Первыми как правило погибали старые люди и маленькие дети, которые не выдерживали недельных транспортировок в неотапливаемых вагонах для скота.

Даже имя калмыков должно было исчезнуть в Советском Союзе; оно исчезло с географических карт, из справочников, как, например, из Большой Советской Энциклопедии и прочих книг. Народ был рассеян и вёл на чужбине жизнь отверженных. Земля изгнанных была поделена. Многие районы бывшей КАССР отошли к Астраханской области, некоторые к Сталинградской и Ростовской.

После того, как организованная, самостоятельная жизнь калмыков в 1943 году в Советском Союзе перестала существовать, символическое значение приобретает именно тот факт, что в изгнании калмыцкие и русские политики пришли к полному согласию о принципах будущего содружества в рамках Российской государственности.

Калмыцкий Национальный Комитет в Берлине и Калмыцкий Кавалерийский Корпус-две организации на стороне тех, кто когда-то завоевателями пришли в их край, были в 1944 и 1945 годах последними фактическими представителями единственного монгольского народа, жившего в пределах Европы.