Содержание
«Военная Литература»
Исследования

Финская катастрофа

Спустя три месяца и одну неделю после подписания советско-германского пакта, 30 ноября 1939 года, Красная Армия перешла границу с Финляндией — и началась самая неудачная и позорная из всех войн, которые нам когда-либо доводилось вести. С тех пор на протяжении 50 лет ортодоксальная историография стремилась свести всю эту "зимнюю войну" к сражению на Карельском перешейке, выставляя в качестве ее цели отодвижение границы от Ленинграда.

Но за месяц до начала этой войны Молотов говорил о западной прессе: "Утверждают, что СССР "требует" себе г. Виппаури (Выборг) и северную часть Ладожского озера. Скажем от себя, что это — чистый вымысел и ложь" {1}. В итоге именно эти территории и отошли к Союзу. То есть перед началом войны речь шла совсем не о той передвижке границы, что была осуществлена по ее окончании, а о намного меньшей.

Гораздо важнее, однако, отметить другую фальшь:

как масштаб, так и цели военных действий выходили далеко за пределы Карельского перешейка. С первого же дня наши войска двинулись в наступление практически на всем протяжении границы между двумя странами, от Балтийского моря до Ледовитого океана: на Ухтинском, Реболском, Поросозерском, Петрозаводском, Петсамском направлениях {2}.

Несколько раньше, на протяжении ноября, высказывания советской пропаганды о финском правительстве становились все резче. Вечером 26 ноября было объявлено, что в 15 часов 45 минут у села Майнила, находящегося у самой границы, орудийными выстрелами с финской стороны было убито 4 и ранено 9 красноармейцев. Началась яростная кампания митингов на заводах и фабриках. Множество стихов, карикатур, статей самого зловещего характера пролилось на газетные страницы. Прошло незамеченным, что сигнал к началу концерта прозвучал до инцидента на границе: еще утром 26 ноября "Правда" вышла с передовицей "Шут гороховый на посту премьера", посвященной главе финского правительства Каяндеру. В ней, в частности, говорилось:

"Не уйти каяндерам от ответа, которого требует все более настойчиво финляндский народ". Еще не разорваны дипломатические отношения, а о Каяндере говорится в тех же выражениях, что и о Бухарине или Зиновьеве — в дни, когда они сидели на скамье подсудимых: "Это разновидность пресмыкающегося, у которого нет острых зубов, нет силы, но есть коварство и похотливость мелкого хищника... Надо надеяться, что финский народ не даст марионеткам вроде Каяндера вести дальше государственный корабль Финляндии по гибельному пути Беков и Мосьцицких" {3}.

В первый же день войны было сообщено о радиоперехвате обращения ЦК компартии Финляндии к "трудовому народу" своей страны: "Бело-Финляндия является в настоящий момент самой черной страной в Европе... Однако теперь пришел конец терпению нашего трудового народа. Пусть это презренное правительство... будет последним правительством капиталистов и помещиков Финляндии. Необходимо создать широкий трудовой народный фронт - а к власти необходимо выдвинуть опирающееся на этот фронт правительство трудового народа, т. е. народное правительство".

Новая власть, предлагало обращение, должна сразу же выступить с территориальными претензиями к СССР:

"Обратиться к правительству СССР с предложением удовлетворить вековую национальную мечту финского народа и воссоединить с Финляндией районы Советской Карелии... Мы имеем основание надеяться, что, если установим с Советским Союзом дружественные отношения, Советский Союз удовлетворит такое предложение".

Содержащиеся в обращении оценки Красной Армии и прогнозы относительно будущего хода боевых действий показывают, что в день начала войны с Финляндией Сталин по-прежнему находился под влиянием иллюзии собственного могущества: "Смешно даже думать, что генералишки финляндской армии могли бы устоять перед Красной Армией. Красная армия обучена и снабжена лучше всех армий в мире. (Курсив мой.- П. X.)... Крас-ная Армия монолитна, как гранитная скала... Вы увидите, что сопротивлению финляндских генералишек скоро будет конец... Да здравствует независимая Финляндская Демократическая Республика!" {4}.

Спустя еще сутки — новое сообщение: в занятом Красной Армией поселке Териоки уже образовано "народное правительство" во главе с Отто Куусиненом (живший в то время в Москве работник Коминтерна; впоследствии — секретарь ЦК КПСС; участвовал в разработке хрущевской программы строительства коммунизма). В декларации нового правительства говорилось: "В разных частях страны народ уже восстал и провозгласил создание демократической республики. Часть солдат финляндской армии уже перешла на сторону нового правительства, поддерживаемого народом... Народные массы Финляндии с огромным энтузиазмом встречают и приветствуют доблестную, непобедимую Красную Армию".

Сообщалось также, что уже сформирован Первый Финский Корпус, и ему "предоставляется честь принести в столицу знамя Финляндской Демократической Республики и водрузить его на крыше президентского дворца на радость трудящимся и страх врагам народа" {5}. А уже вечером того же дня радио известило о подписании между СССР и новоиспеченной ФДР договора о дружбе и взаимопомощи. События теперь стали изображать так, будто сначала в Финляндии произошла революция, а затем мы пришли на помощь "восставшему народу". Например, поэт Семен Кирсанов писал:

Наш снаряд — к победе пропуск!
Под огнем возводим мост,
Чтобы Первый Финский Корпус
Знамя в Хельсинки принес!

А вот отрывок из фронтового репортажа Николая Вирты: "Первые же часы войны показали, что хваленая "доблесть" финской армии не стоит выеденного яйца... На улице встречаю старого знакомого — комиссара N-ской дивизии.

— Куда едете, товарищ комиссар, как дела?

— Некогда, Вирта, право слово, некогда, спешу. Еду в полк. Он третий день не выходит из боя. Не задерживайте.

— Ну скажите хоть пару слов. Что там, на фронте?

— А вы что, в тылу?

— Ну ладно шутить. Где же ваши части?

— Наступают, берем деревни одну за другой. Завтра возьмем станцию Райвола. До скорого свидания, приезжайте в Хельсинки".

Никто, как видим, не скрывал, что цель войны — не передвижка границы, а свержение правительства Финляндии. Крайняя спешка, с которой было создано правительство Куусинена, показывает, что не допускалось и мысли о возможности не то что остановки, но хотя бы задержки стремительного наступления. Позже, когда военное банкротство Сталина и Ворошилова стало очевидным, о "народном правительстве" и обо всем, что с ним связано, пришлось хранить неловкое молчание.

Как обосновывали, чем оправдывали в Кремле решение, стоившее огромной крови народам Финляндии и Советского Союза? Мне известны три главных аргумента:

граница "нависла" над Ленинградом на расстоянии всего лишь 32 километров — на такую дальность могут стрелять современные (по тогдашним понятиям) орудия; этот факт представляет слишком большую опасность для города, этого нельзя терпеть;

уже упоминавшийся выше артобстрел у села Майнила требовал возмездия;

Финляндия вообще проводила враждебную Союзу политику, требовались соответствующие меры...

Разберем эти аргументы по порядку.

Что касается опасений относительно артобстрелов Ленинграда, они выглядят несерьезно хотя бы потому, что к тому времени опыт войн в Испании, Китае, Польше однозначно показал: главную опасность для больших городов представляют не артобстрелы, а бомбежки с воздуха. Никакая передвижка границы, конечно, не могла уберечь Ленинград от этой угрозы. Кроме того, стрелять на расстоянии 32 км могли бы лишь наиболее тяжелые орудия, которые финнам пришлось бы располагать возле самой границы, что делало их весьма уязвимыми. Если бы Финляндия вознамерилась вести наступательную войну против СССР, ее армия могла бы надеяться подойти поближе для артобстрела Ленинграда; если же война с финской стороны была бы оборонительной, обстреливать Ленинград было бы крайней глупостью. В 1941 году финны с боями вернулись на прежнюю, близкую к Ленинграду границу, но главная опасность к городу подошла, как известно, с другой стороны.

Артобстрел села Майнила, по мнению Финляндии, был произведен с советской стороны; но даже если принять советскую версию, нельзя поверить, что Сталин начал бы войну из-за нескольких убитых красноармейцев. Не начал же он войну с Японией из-за действительно разбойного нападения на нашу территорию у озера Хасан.

Что касается "враждебной" политики Финляндии, даже если принять это как факт (хотя "враждебность" весьма сомнительна), то любая насильственная передвижка границы могла враждебные СССР силы и настроения в Хельсинки только усилить; свержение же законного правительства чужой страны из-за неприязни к его политическому курсу, как ни крути, акт международного бандитизма. К тому же Финляндией и СССР в 1932 году был заключен пакт о ненападении; после вторжения Гитлера в Польшу финское правительство подтвердило свою позицию нейтралитета и, если бы Сталин не захотел большего, мы во время войны с фашизмом, вероятно, не знали бы ни обороны Мурманска, ни блокады Ленинграда.

Таким образом, войну против Финляндии невозможно оправдать, даже если принять за чистую монету все шитые белыми нитками сталинско-молотовские аргументы в ее пользу. Она была просто не нужна. Вдобавок в чисто военном отношении она обернулась настоящим фиаско. Маршал А. М. Василевский свидетельствовал:

"Ленинградский фронт... топтался на Карельском перешейке целый месяц, понес тяжелые потери и, по существу, преодолел только предполье. Лишь через месяц подошел к самой линии Маннергейма, но подошел выдохшийся... Финская война была для нас большим срамом и создала о нашей армии глубоко неблагоприятные впечатления за рубежом, да и внутри страны" {6}. Севернее Ладоги потери были в ряде случаев еще страшнее, чем на линии Маннергейма. "Беспомощность, с которой мы вели войну с Финляндией", констатирует и Н. С. Хрущев. Он пишет: "Все мы, и прежде всего Сталин, видели в нашей победе над финнами поражение. Это было опасное поражение, потому что оно укрепляло наших врагов в убеждении, что Советский Союз — колосс на глиняных ногах" {7}. В 1944 году то же самое пространство, но еще более укрепленное, наша армия преодолела не за 105 дней, а за десять.

Конкретные действия Сталина доказывают: финская война заставила его заново оценить свои силы. Именно во время войны с Финляндией стало свертываться строительство океанского флота {8}. Тогда же было прервано строительство Дворца Советов в Москве. Кроме того, любопытные "скачки" обнаруживаются в численности курсантов военных училищ сухопутных войск. В 1937- 1938 годах численность курсантов резко возросла-с 36 тыс. до 59 тыс. (в 1,65 раза). Видимо, Сталин пытался таким путем компенсировать последствия массового уничтожения военных кадров. Захват Гитлером Чехословакии, явное назревание большой войны особого беспокойства, как представляется, в Кремле не вызвали: в 1938-1939 годах число курсантов выросло мало — с 59 тыс. до 65 тыс. Зато после войны с Финляндией — невиданный скачок: с 65 тыс. до 170 тыс. (в 2,6 раза). Если взять одни пехотные училища (без танковых, артиллерийских и т. д.), картина получается еще более красноречивая: скачок 1937-1938 годов — в 1,5 раза; скачок 1939-1940 годов — в 6,5 раза! {9}.

Цифры говорят сами за себя: "зимняя война" стала личным крушением Сталина, столкнула его с реальностью, неподвластной ему и нежелательной. Не в июне 1941-го, а в декабре 1939 года жизнь преподнесла Сталину грандиозный и грозный сюрприз. Вот когда действительно события развивались для него внезапно и страшно. Не Ленинградский фронт потерпел поражение — потерпела провал вся его долгосрочная стратегия подготовки к войне. Оказалось плохо не что-то одно — Красная Армия в целом оказалась вооруженной, обученной и управляемой не лучше, а хуже других. Но ведь Сталин на завышенной оценке избитой и обескровленной им Красной Армии основывал все свои далеко идущие расчеты. Значит, война с Финляндией перечеркнула не только прошлую его политику, но и планы на будущее.

Важно осознать все значение этого факта. Сталин до "зимней войны" и после нее — это два разных политика. С этого момента он делал все не так, как рассчитывал раньше. Война с Финляндией — важнейший рубеж во всей истории сталинщины. Совершенно исчезли из нашей прессы жизнерадостные рассказы о будущей войне.

Чтобы понять поведение Сталина до этого краха, надо разгадать, каким он видел будущее после предполагаемой победы над Финляндией. Мне не доводилось встречать по-настоящему точных указаний на то, в какой срок рассчитывал Сталин закончить операции в Финляндии. Из различных туманных свидетельств можно понять, что на все про все отводилось около двух или трех недель. По свидетельству А. М. Василевского, когда Б. М. Шапошников еще во время подготовки к наступлению доложил на совещании планы Генштаба, "Сталин поднял его на смех. Было сказано что-то вроде того, что, дескать, вы для того, чтобы управиться с этой самой... Финляндией, требуете таких огромных сил и средств. В таких масштабах в них нет никакой необходимости" {10}. Отсюда следует, что Отец народов замышлял эдакую демонстрацию мощи, быструю победу одной левой. И кстати, почему нападение началось 30 ноября? Почему не в январе или феврале? Ведь, как известно, возможности сближения позиций СССР и Финляндии отнюдь не были исчерпаны, и поэтому быстрый рост напряженности в двусторонних отношениях и сама война оказались для финской стороны в значительной мере неожиданными. Временами в Хельсинки просто не понимали, что происходит. 29 ноября, за считанные часы до начала войны, в Москву поступила срочная нота: правительство Финляндии выдвигало новые предложения, шло навстречу требованиям Молотова. Нота осталась без ответа {11}. Почему?

В качестве зыбкой гипотезы позволю себе высказать следующее: похоже на то, что Сталин хотел "разрешить" финскую проблему до нового, 1940 года. Потому что он понимал намерения Гитлера и предвидел, что с окончанием весны фашисты предпримут попытку разгромить Францию. Видимо, он стремился завершить свои ближайшие военные мероприятия, забрать всё причитавшееся по договору о ненападении и протоколам к нему до начала лета. После подписания пакта о ненападении продвижение Красной Армии осуществлялось в довольно высоком темпе: сентябрь 1939-го — Западная Украина и Западная Белоруссия; октябрь — размещение гарнизонов в Эстонии, Латвии, Литве; 30 ноября — Финляндия. Кто был на очереди?

Согласно секретным протоколам августа 1939 года, кроме уже занятого, Сталину "полагалась" только Бессарабия, принадлежавшая в то время Румынии. Однако следующий (после Финляндии) шаг Сталин, как представляется, планировал сделать в другом направлении.

Маленькое отступление. 31 октября Молотов в Верховном Совете сказал: "Английские, а вместе с ними и французские сторонники войны объявили Германии что-то вроде "идеологической войны", напоминающей старые религиозные войны" {12}. Еще грубей и откровенней высказался депутат от Ленинграда А. А. Кузнецов:

"Поджигатели войны — Англия и Франция хотели и нас втянуть в войну, которую они ведут за свое мировое господство" {13}. Это типичные для тех месяцев заявления. В день начала войны с Финляндией было опубликовано официальное личное опровержение Сталина в связи с сообщением французского агентства Гавас о якобы сделанном Сталиным на заседании Политбюро 19 августа заявлении: "Война (между Францией и Германией.- П. X.) должна продолжаться как можно дольше, чтобы истощить воюющие стороны". Ответ был таков: "Я, конечно, не могу знать, в каком именно кафешантане сфабриковано это вранье. Но как бы ни врали господа из агентства Гавас, они не могут отрицать того, что:

а) не Германия напала на Францию и Англию, а Франция и Англия напали на Германию, взяв на себя ответственность за нынешнюю войну;

б) после открытия военных действий Германия обратилась к Франции и Англии с мирными предложениями, а Советский Союз открыто поддержал мирные предложения Германии...

в) правящие круги Англии и Франции грубо отклонили как мирные предложения Германии, так и попытки Советского Союза добиться скорейшего окончания войны.

Таковы факты..." {14}

Бросается в глаза, что это "опровержение" — вовсе не опровержение. Пункты "а", "б" и "в" не имеют никакого отношения к "клевете" агентства Гавас {15}. Зато они представляют собой важнейшее внешнеполитическое заявление: впервые на столь высоком уровне столь определенно Москва провозглашала свою солидарность с Германией в связи с идущей в Европе войной и враждебность по отношению к Англии и Франции.

В таком контексте не удивляет еще одно место из речи Молотова 31 октября: сообщив депутатам, что Турция заключила пакт о взаимопомощи с Англией и Францией, Вячеслав Михайлович сказал: "Не пожалеет ли об этом Турция — гадать не будем. (Оживление в зале.)". Строго говоря, фраза бессодержательная, придраться не к чему, но звучит угрожающе, и Верховный Совет, как видим, это почувствовал.

Синхронно с Молотовым, но подробнее и резче высказался журнал "Большевик" в передовой (это важно!) статье: "В то время, как Советский Союз ведет борьбу за прекращение войны, империалистические агрессоры пытаются расширять плацдарм войны. Заключенный недавно франко-англо-турецкий пакт о взаимопомощи — это не инструмент мира, а орудие создания новых очагов войны... Турция стала на путь весьма рискованной внешней политики, которая не способствует сокращению военных действий, не ведет к миру" {16}.

Раз политика Турции не ведет к миру — значит, она ведет к войне. Намек прозрачен. Контраст между СССР и Турцией подчеркнут. Между прочим, перед заключением англо-франко-турецкого пакта Молотов вел с Турцией переговоры относительно возможного договора о взаимопомощи — такие же, как с Эстонией, Латвией, Литвой, Финляндией. Аналогия напрашивается.

Но после неудач на линии Маннергейма и в Карелии все претензии к Турции как ветром сдуло. Для сравнения: тот же "Большевик" в апреле 1940 года, и опять в передовой статье, затрагивает вроде бы ту же тему, что и полгода назад: "Англия и Франция с самого начала ведут отчаянную борьбу за расширение плацдарма военных действий" {17}. Но никакого недовольства Турцией теперь не выражается, эта страна даже не упомянута.

Итак. Не исключено, что Турция была намечена как следующая после Финляндии жертва. Предлагаю эту версию как рабочую гипотезу для дальнейшего поиска подтверждающих и опровергающих аргументов и документов, При той самоуверенности, какою был преисполнен Сталин осенью 1939 года, он мог рассчитывать разрешить турецкую и бессарабскую проблемы до окончания весны, и к моменту, когда Гитлер готов был бы обрушиться на Францию, у него за спиной на востоке стояла бы превосходящая по мощи Красная Армия, продемонстрировавшая всему миру свою силу, получившая боевой опыт. Быть может, идя на пакт о ненападении с Гитлером, Сталин вовсе не собирался за так подарить ему Францию, дать погубить второй фронт в Европе. В этом случае его ошибка состояла не в доверии к Гитлеру и не в плохом понимании фашистских планов, а в грубой переоценке своих сил.

Фюрер не обманул Вождя. Сталин обманулся сам.

Ужасные потери наших войск становились еще ужасней от того, что демонстрировали не мощь армии, а ее бессилие. 2-й секретарь посольства США в Москве Болен писал в конце декабря 1939 года: "По мнению иностранных военных атташе в Москве, самая критическая оценка советских вооруженных сил, имевшая место до финского конфликта, кажется теперь пропагандой в пользу Советов. Ввиду такого неожиданного поворота дел, которого никто фактически не ожидал, в ряде стран возникает сильная тенденция увеличить активную помощь финнам... Немцы в Москве очень довольны и смеются..." {18}.

Как я не раз убеждался в личных беседах, многие рядовые советские люди в ту зиму сделали для себя вывод: теперь Гитлер обязательно нападет на нас.

Персонально для Сталина военное фиаско в Финляндии было не только неожиданным, но и необъяснимым. Причины прятались слишком глубоко в его мышлении, и он не мог до них докопаться, тем более что для "отлова" собственных ошибок его интуитивный и нестрогий образ мыслей был приспособлен еще меньше, чем для руководства войной. В результате — он стоял лицом к лицу с фактом собственной постыдной слабости и неумения, не зная в то же время, где искать и как устранять причину этого.

Он бросился еще крепче завинчивать гайки, повышать качество оружия (в прежнем, неправильном его понимании) и т. д. Многие наши руководители и командиры за время финской войны получили ценный опыт, извлекли из него уроки, и это сыграло свою роль с началом Великой Отечественной войны; но сам Сталин мало чему научился в тот раз, скорее, он просто утратил уверенность в себе. До декабря 1939 года он готовился к войне по-своему последовательно, поэтапно, без тревоги; с самого начала 1940 года — исступленно "жал на газ", не будучи в глубине души уверенным, что едет по той дороге. Планомерность сменилась импровизацией, самодовольство — страхом.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

{1}

Правда. 1939. 1ноября.

{2}См., напр.: Красная звезда. 1939. 3 декабря.

{3} Бек и Мосьцицкий — политические деятели только что уничтоженного тогда польского государства.

{4}Правда, 1939. 1 декабря

{5} Там же. 2 декабря.

{6}Знамя. 1988. № 5. С. 79-80.

{7} Молдавия литературная. 1989. № 10. С. 69.

{8}См.: Кузнецов Н. Г. Накануне. С. 303.

{9}См.: Военно-исторический журнал. 1990. № 2. С. 22.

{10}Знамя. 1988. № 5. С. 79.

{11}См.: Новая и новейшая история. 1989. № 4. С. 35.

{12}Правда. 1939. 1ноября.

{13}Там же.

{14}Литературная газета. 1939. 1 декабря.

{15}На самом деле Сталин говорил той осенью в узком кругу: "Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга". См.: Известия ЦК КПСС. 1989. № 12. С. 207.

{16} Большевик. 1939. № 20. С. 21.

{17}Большевик. 1940. № 8. С. 2.

{18} Новая и новейшая история. 1989. № 4. С. 37.

Дальше