С одной стороны мы как будто вырвались далеко вперед в подготовке к войне; с другой — все внешнеполитические партнеры — хищники, все мазаны одним миром, и решающая война с ними все равно неизбежна. При такой оценке обстановки какая дипломатическая игра была бы правильной и разумной? Естественно было бы, пока мы впереди, пока мы сильнее, реализовать свое военное превосходство, приступить к боевым действиям, раскалывая будущих противников дипломатическими средствами, побеждая их поодиночке. Дабы не иметь против себя, как предсказывал Фрунзе, "объединенную силу всего империалистического лагеря".
Похожа ли реальная сталинская политика на этот вариант?
Рассмотрим два крупнейших европейских кризиса 1938 и 1939 годов: Мюнхенский, связанный с поэтапным присоединением Чехословакии к сфере господства Гитлера, и начало второй мировой войны, нападение фашистской Германии на Польшу. Сосредоточимся на поведении Сталина в этих критических ситуациях, чреватых, между прочим, немедленной войной между СССР и Германией. Во время обоих кризисов имели место контакты и обмен мнениями между Москвой и Парижем, Москвой и Лондоном, а также другими столицами, видимой целью которых было противодействие германской агрессии. Все как будто понимали, что остановить Гитлера способна только сильная коалиция, основными участниками которой могут стать: на востоке — СССР, на западе — Франция и Англия. Одни действительно хотели создать такую коалицию, другие полагали, что для сохранения мира достаточно самой угрозы ее создания или просто блефа. Западные демократии вели себя, на мой взгляд, небезупречно, но мы здесь говорим прежде всего не о них, а о Сталине.
Обычная тенденция торгов на переговорах о военно-политической коалиции — стремление каждого государства оставить себе наибольшую свободу рук на будущее и, наоборот, как можно крепче связать руки своим возможным союзникам. Или, говоря чуть точнее, взять наименьшие обязательства на себя и взвалить максимальные обязательства на товарища по оружию. Примерно так и вели себя по отношению к Советскому Союзу Англия и Франция. В Москве именно так понимали их действия. Советская печать нередко возмущалась тем, что нашей стране пытаются отвести роль "батрака", заставить "таскать каштаны из огня" для других.
В эти месяцы советская внешнеполитическая игра разительно отличалась от западной. Она велась по совсем иным правилам. И осенью 1938-го, и летом 1939 года для нашей политики характерно следующее:
готовность брать на себя гораздо большие военные обязательства, чем те, о которых просят партнеры;
поразительное равнодушие к вопросу о втором фронте на западе (то есть об обязательствах партнеров);
явное стремление немедленно пустить в дело Красную Армию.
Проследим эту "красную нить" сталинской политики от Мюнхена до договора с Гитлером о ненападении.
Угрозы из Берлина в адрес Чехословакии стали предельно частыми и громкими летом 1938 года. К тому времени существовало трехстороннее соглашение Франции, Чехословакии и СССР, по которому наша страна в случае агрессии против Чехословакии была обязана прийти ей на помощь лишь в том случае, если военную помощь окажет и Франция. Если же французы нарушали бы свои обязательства, Москва могла с чистой совестью умывать руки.
20 сентября 1938 года, когда напряженность достигла пика и счет пошел на часы, президент Чехословакии Бенеш сделал запрос в соответствии с договором: готов ли Союз оказать помощь, если Франция поступит так же? Ответ был мгновенным и удивительно щедрым: СССР готов воевать, даже если французы отступятся. Польское правительство, так же, как и германское, сосредоточивало свои войска на чехословацкой границе. 23 сентября Советское правительство обратилось к Варшаве с заявлением о том, что, если польские войска нарушат чехословацкую границу, СССР признает это актом невызванной агрессии и денонсирует польско-советский пакт о ненападении {1}.
Не остается никаких сомнений, что Сталин был готов воевать против европейской коалиции во главе с Германией сию же минуту и без второго фронта, хотя юридические обязательства Советского Союза позволяли уклониться от этого варианта. М. В. Захаров сообщает о приготовлениях в Красной Армии: "Истребительная авиация должна была перебазироваться на передовые аэродромы у границы для прикрытия себежского, полоцкого, минского и слуцкого направлений, а скоростная бомбардировочная — в район Витебск, Орша... Одновременно Ленинградскому, Калининскому, Белорусскому, Киевскому, Харьковскому и Московскому военным округам давались указания о приведении в боевую готовность системы ПВО... В боевую готовность были приведены: танковый корпус, 30 стрелковых и 10 кавалерийских дивизий, 7 танковых, мотострелковая и 12 авиационных бригад, 7 укрепленных районов... Частичное отмобилизование войск коснулось не только наших западных приграничных округов, но и внутренних округов вплоть до Урала... (Курсив мой.- П. X.) В армию было призвано в общей сложности до 330 тыс. человек... Кроме того, десятки тысяч младших командиров и рядовых, выслуживших установленные сроки службы и подлежащих увольнению, были задержаны в рядах армии... Подобные приказы, как известно, отдаются в исключительных случаях" {2}.
И никаких попыток выиграть время, никаких взглядов на Запад (что там Англия и Франция?) — сталинская линия четко определена: война сию же минуту. Нужно только согласие Праги — и мы пойдем вперед. Н. С. Хрущев рассказывает о днях Мюнхенского кризиса: "В Киев сообщили (от Сталина я лично этого не слышал, а было передано через военных), что может возникнуть необходимость того, что нашим войскам придется силой пробиваться через польскую территорию в Чехословакию, чтобы оказать ей помощь. Это было очень сложно, если принимать во внимание географическое положение участка, на котором были сосредоточены наши войска..."{3} Можно еще долго умножать свидетельства, доказывающие, что в этот момент Кремль был готов воевать практически без союзников против, может быть, всей Европы. Если же учесть, что тогда не прошло еще и двух месяцев после ожесточенных и неудачных для Красной Армии боев с японцами у озера Хасан и обстановка на Дальнем Востоке была весьма напряженная, то мы вновь замечаем: Сталин не опасается и войны на двух огромных фронтах против великих держав Евразии.
Странно после этого читать рассуждения историков, будто Сталин и в 1938-1939 годах стремился выиграть время и оттянуть войну. Если бы президент Бенеш не принял ультиматум Гитлера, война могла бы начаться для нас не в июне 1941-го, а в октябре 1938-го. Может быть, все зависело от одного слова. Но Мюнхенские соглашения были подписаны, немецко-фашистские войска вступили в Судетскую область Чехословакии. Не прошло и полугода, как Гитлер сам нарушил достигнутые договоренности, двинулся дальше и поставил под свой контроль всю Чехословакию. Это вызвало взрыв возмущения и тревоги в Англии и Франции, общественное мнение изменилось не в пользу фашистов, политика умиротворения Гитлера потеряла всякую популярность. Стало ясно, что вскоре он пойдет еще дальше и очередной жертвой должна стать Польша.
В апреле — августе 1939 года в большом треугольнике Москва — Париж и Лондон — Берлин шел зондаж, контакты и торг каждого с каждым. Все перипетии и нюансы этого сложного взаимодействия мы не сможем здесь проследить и обсудить подробно. Задержимся лишь на одном важнейшем процессе — на переговорах английской, французской и советской военных миссий в Москве в середине августа, в последние две недели перед подписанием советско-германского пакта.
Результатом этих переговоров, вообще говоря, могло бы стать создание антигитлеровской коалиции еще в 1939 году. Этого не случилось. Первое же крупное расхождение между сторонами было вызвано не занимаемыми позициями, но разным пониманием предмета переговоров: английская и французская стороны хотели обсудить цели и принципы военного сотрудничества, а глава советской делегации Ворошилов настаивал на первоочередном рассмотрении конкретных планов военных действий {4}. Иначе говоря, западные делегации заботились о том, какие термины и формулировки будут в окончательном тексте соглашения, какой будет конвенция. Ворошилова с первой минуты интересовало — какой будет война.
Британский министр иностранных дел Галифакс на заседании кабинета 10 июля говорил об этих (тогда еще только предстоявших) переговорах: "Они не будут иметь большого успеха. Переговоры будут затягиваться, и в конце концов каждая из сторон добьется от другой обязательств общего характера" {5}. Видимо, на Западе ожидали классической, традиционной нудной борьбы из-за каждой запятой в расчете на то, что либо итоговый документ, либо сама по себе многозначительная волынка в Москве подействуют Гитлеру на нервы и предотвратят самое худшее. Вряд ли в Лондоне и Париже могли вообразить, что Ворошилов, едва речь зайдет о целях и принципах, заявит, что предложения западных партнеров "не вызывают возражений" — то есть как бы примет предлагаемое с порога, не торгуясь, а двадцать часов спустя, на следующем заседании, так же походя, как само собой разумеющееся, скажет, что обсуждение принципов и целей вообще "отвлекло бы нас в сторону" {6}. Затем западные делегации представили те же принципы уже не в устной, но в письменной форме, оформленные как проект совместной трехсторонней декларации. Ворошилов, попросив время на его рассмотрение, отреагировал в итоге следующим образом: "Эти три принципа об организации обороны договаривающихся сторон слишком универсальны, абстрактны, бесплотны и никого ни к чему не обязывают. Я их, разумеется, разделяю, так как против них трудно возразить" {7}.
Это означает, что Запад без боя добился всего, чего хотел, однако советская сторона хотела вдобавок согласовать военные планы.
Но когда английская и французская стороны согласились обратиться в первую очередь к этим планам, начались уже просто чудеса. Первое же пожелание Ворошилова звучало так: "Я полагаю, что г-н генерал Думенк, излагая план обороны западного фронта... не ограничится только Западом, а выскажет свои предположения, как, по его мнению, должна быть организована защита, оттяжка сил агрессора на востоке" {8}. Кажется, советскую сторону второй фронт на западе не интересует вовсе. Выслушав западный план, Ворошилов задал много уточняющих вопросов, но не высказал ни одного возражения и ни одного пожелания по ведению войны на западе. В контрасте с ожесточенными спорами о втором фронте времен Великой Отечественной войны это выглядит прямо-таки неправдоподобно. Но это факт. Невольно вспоминается высказывание Мехлиса о том, что нам-де не нужны союзники.
Что касается Восточного фронта, поведение Ворошилова в этом вопросе тоже было нестандартным. Советский Союз в то время не имел общей границы с Германией, будучи отделен от рейха территориями Польши и Румынии. Если бы Сталин руководствовался в августе 1939 года желанием выиграть время и оттянуть свое вступление в войну, было бы естественным на переговорах ссылаться на отсутствие соприкосновения советских и немецких войск и отказываться взять на себя обязательство о непосредственном участии в войне, ограничиваясь обещаниями обеспечить тыл Польши, Румынии или других восточноевропейских соседей, которые подверглись бы гитлеровской агрессии, а также поставлять им необходимое оружие и другие материалы, как это делалось по отношению к Китаю. По-видимому, такую позицию и ожидали встретить в Москве французы, получившие соответствующую инструкцию: "Необходимо, чтобы русские взяли на себя обязательства в случае войны ничего не предпринимать против Польши, Румынии, Турции и даже (курсив мой.- П. X.) оказать им помощь, если наши союзники (т. е. перечисленные страны.- П. X.) об этом попросят, и обезопасить, когда они обратятся с просьбой, их коммуникации и усилить авиацию. Большего с русских не спрашивать" {9}. Наверное, никому и в голову не приходило, что Ворошилов без всякого нажима на него по своей воле с самого начала пожелает взвалить на советский народ не минимальную, а максимальную военную тяжесть. Он заявил собеседникам, что хочет знать, как Красная Армия войдет в соприкосновение с врагом; что для этого, очевидно, требуется согласие Польши на проход советских войск через ее территорию навстречу вермахту — и вопрос о согласии Польши и стал главным камнем преткновения на переговорах {10}.
Так что же, в сущности, произошло? Западные принципы и цели были приняты без всяких споров. Добившись обсуждения планов, Москва пожелала взять на себя максимальные обязательства на востоке, не требуя взамен никаких дополнительных обязательств в отношении западного второго фронта! Этот царский подарок был по достоинству оценен французской делегацией, писавшей в Париж: "То, что предлагают русские в целях выполнения обязательств по политическому договору, соответствует интересам нашей безопасности и безопасности самой Польши... Нам предлагают точно определенную помощь на востоке и не выдвигают каких-либо дополнительных требований о помощи с запада" 11 .html# target="app" class="showTip L11 ">{11 } (курсив мой.-П. X.). Кажется, французы руками разводят от удивления.
Между тем поведение Сталина в данном случае строится по той же схеме, что и в прошлом году, во время Мюнхенского кризиса, и основывается на том же стремлении: скорее в бой! И советско-германский пакт о ненападении 23 августа 1939 года был подписан при соблюдении этого ключевого условия: уже через три недели Красная Армия перешла западную границу. Где же здесь оттягивание войны? Миф о том, что пакт мыслился как средство отсрочить войну, впервые выдвинут самим Сталиным в знаменитой речи 3 июля 1941 года. В тот момент требовалась хоть какая-то хорошая мина при плохой игре, хоть какое-то, пусть самое неуклюжее, оправдание при явном политическом банкротстве. Никакой договор с Гитлером войну отсрочить не мог, подобная надежда находилась в кричащем противоречии со всем образом политического мышления Кремля.
Наугад, не выбирая, можно привести типичное высказывание, принадлежащее Жданову (1938 год): "В период, когда международные правовые нормы и отношения превращаются в клочки бумажки и попираются грубой силой, мы должны быть особенно сильными" {12}. Неужели после этого можно считать какой-то договор серьезной защитой? Сам Сталин, по свидетельству Хрущева, говорил при заключении пакта: "Здесь ведется игра — игра, кто кого перехитрит, кто кого обманет.- И заключил:- Я их обманул" {13}.
Сталин был прекрасно осведомлен о расчетах Гитлера. Еще в 1938 году советская пресса сообщала, что в Судетской области Чехословакии перед ее захватом фашисты распространяли листовки с картой Европы, на которой были обозначены даты гитлеровских захватов: весна 1938-го — Австрия; осень 1938-го — Чехословакия; весна 1939-го — Венгрия; осень 1939-го — Польша; весна 1940-го — Югославия; осень 1940-го — Румыния и Болгария; весна 1941-го-Франция, Бельгия, Голландия, Дания и Швейцария; осень 1941-го — СССР {14}. Даты и объекты агрессии обозначены неточно, но сам принцип поэтапного ее осуществления не вызывал сомнений. Наивно думать, будто Сталин, не доверявший никому, вдруг проникся доверием к главному своему врагу — Гитлеру.
Тем не менее отношения между Москвой и Берлином в ближайшие месяцы после пакта были не менее тесными, чем между союзниками в будущей антигитлеровской коалиции.
Политическое, экономическое, военное сотрудничество дополнялось и сотрудничеством между гестапо и НКВД. Пропаганда обоих режимов блистала подчеркнутой корректностью по отношению к партнеру. Когда 17 сентября Красная Армия перешла польскую границу, фашистский официоз "Фелькише Беобахтер" откликнулся с восхищением: "Мы безгранично приветствуем решение Москвы". В "Комсомольской правде" можно было прочесть: "Берлин, 19 сентября (ТАСС). Германское население единодушно приветствует решение Советского правительства... Берлин в эти дни принял особенно оживленный вид. На улицах около витрин и специальных щитов, где вывешены карты Польши, весь день толпятся люди. Они оживленно обсуждают успешные операции Красной Армии. Продвижение частей Красной Армии обозначается на карте красными советскими флажками" {15}.
В те дни Гитлер, выступая в Данциге (Гданьске), сказал: "Россия оказалась вынужденной со своей стороны ввести свои войска для защиты украинского и белорусского населения Польши. В Англии и Франции считают преступлением сотрудничество Германии и России — уроки 4 лет войны достаточны для обоих государств и народов. Мы намерены представлять и защищать свои собственные интересы и нашли, что лучше всего двум самым крупным государствам и народам Европы договориться о соглашении... Если вы полагаете,- заявил Гитлер обращаясь к Англии,- что мы при этом вступим в конфликт, то вы ошибаетесь, так как намерения Германии очень ограничены"{16}.
Несмотря на такие речи фюрера, Сталин, по моему мнению, ясно и точно представлял себе замысел Гитлера, "читал" его. Сухопутные боевые действия осенью 1939 года стали для нас фактом. Полномасштабная война была явно не за горами.
Был ли Сталин встревожен? Его практические действия показывают: нет, нисколько. Адмирал Кузнецов пишет: "Когда Гитлер в сентябре 1939 года напал на Польшу, очевидно, следовало сразу решать, как быть дальше с судостроительной программой... Дорогостоящую, отнимавшую массу ресурсов программу следовало немедленно свернуть... Изменений в нашей программе не последовало. Напротив, темп строительства даже нарастал (курсив мой.-П. X.), что влекло за собой колоссальные расходы на строительство военно-морских баз, доков, заводов и т. д." {17}. Рост ресурсов, отвлекаемых от сухопутных сил в пользу морских, должен по логике вещей означать, что Сталин в связи с переменами в обстановке предвидит приближение пока еще отдаленной морской войны, а в сухопутном своем могуществе по-прежнему уверен. Драматические и кровавые события той осени не изменили его высокую оценку собственных сил. Полным ходом продолжалось грандиозное строительство Дворца Советов в Москве...
{2} Там же. С. 114-115.
{3}Вопросы истории. 1990. № 6. С. 84.
{4}См.: СССР в борьбе за мир накануне Второй мировой войны. М., 1971. С. 546-550.
{5}1939 год: уроки истории. М., 1990. С. 325.
{6} СССР в борьбе за мир накануне Второй мировой войны. С. 548, 550.
{7}Там же. С. 600.
{8}СССР в борьбе за мир накануне Второй мировой войны. С. 550.
{9}1939 год: уроки истории. С. 314.
{10}См., напр.: СССР в борьбе за мир накануне Второй мировой войны. С. 601.
{11}1939 год: уроки истории. С. 315.
{12}Красная звезда. 1938. 4 ноября.
{13}1939 год: уроки истории. С. 487.
{14}См.: Красная звезда. 1938. 2 ноября.
{15} Комсомольская правда. 1939. 20 сентября.
{16}Там же. 21 сентября.
{17}Кузнецов Н. Г. Накануне. С. 30.3.