Сначала немного подробнее об атомной бомбе.

Задолго до получения какой-либо информации от наших разведчиков сотрудниками Института химической физики (ИХФ) Я.Зельдовичем и автором этой статьи в 1939 и 1940 годах был проведен ряд расчетов по разветвленной цепной реакции деления урана в реакторе как регулируемой управляемой системе. В качестве замедлителей нейтронов уже тогда авторами предлагалось использовать тяжелую воду и углерод. В те же предвоенные годы Г.Флеровым и Л. Русиновым экспериментально были получены важные результаты по определению ключевого параметра цепной реакции — числа вторичных нейтронов, возникающих при делении ядер урана нейтронами. В ряду фундаментальных достижений того периода было и открытие Г.Флеровым и К.Петржаком самопроизвольного, без облучения нейтронами, деления урана. [4]

Перечисленные результаты, как и другие важные работы советских физиков, были сразу опубликованы в научных журналах и явились основой решения атомной проблемы в СССР.

Кроме того, Я.Зельдовичем и мной были выяснены условия возникновения ядерного взрыва, получены оценки его огромной разрушительной мощи. Сообщение на эту тему было сделано нами летом 1939 года на семинаре в Ленинградском физико-техническом институте. Позднее, в 1941 году, нами с участием И.Гуревича была уточнена критическая масса урана-235 и получено ее весьма правдоподобное, но из-за приближенного знания ядерных констант, конечно, неточное значение. Однако эта часть наших работ не была тогда опубликована из-за введенных к тому времени требований секретности.

Директор ИХФ академик Н. Семенов в 1940 году направил в свой наркомат письмо о необходимости развития комплекса работ по созданию ядерного оружия. Отклика не последовало. Сотрудник руководимой И. Курчатовым лаборатории ядерной физики Ленинградского физико-технического института Г. Флеров, находясь в армии, обратился со сходным письмом к Сталину в 1942 году. Правда, обстановка на фронте была уж очень тяжела, и трудно было ожидать положительной реакции на предложения, казавшиеся тогда многим фантастическими.

В США в 1939 году физик Л.Сцилард понял, что только воздействие самого высокого научного авторитета непосредственно на верховную власть может помочь началу работ по ядерному оружию. Сцилард уговорил Эйнштейна, работавшего тогда в США, написать письмо президенту Рузвельту. Письмо [5] подействовало. Вскоре был создан ряд научных и производственных центров по этой проблеме.

В СССР начавшаяся война, эвакуация из Ленинграда Института химической физики, Физико-технического института и Радиевого института в Казань, а также необходимость подключиться к работам, связанным с оборонной промышленностью, прервали исследования по созданию ядерного оружия.

Началу практических работ по ядерному оружию способствовали достаточно неожиданные обстоятельства. Молодой немецкий физик-теоретик Клаус Фукс был коммунистом. В начале 30-х годов он выехал из Германии, так как при развивающемся фашизме ему грозила опасность. В 1934 году поселился в Англии и через несколько лет принял английское подданство. В 1941 году Фукса пригласил в свою группу другой немецкий эмигрант физик Р. Пайерлс. Его группа работала над вопросами, связанными с созданием ядерного оружия.

Вскоре Фукс узнал, что работа ведется в секрете от СССР, союзника по войне. Он считал это недопустимым и сообщил известную ему информацию представителям наркомата обороны в советском посольстве в Лондоне. В дальнейшем резидентами советской разведки была установлена связь с Фуксом и систематическая передача информации в Москву.

Научно-технический центр по созданию ядерного оружия в СССР был организован правительством в 1943 году. Руководителем центра по рекомендации академика А. Иоффе был назначен И.Курчатов. Это была действительно наилучшая кандидатура прекрасный физик с исключительным организаторским талантом. Игорь Васильевич был необыкновенно обаятельным человеком, что очень полезно, когда [6] приходится иметь дело с огромным количеством совершенно различных людей.

На окраине Москвы Курчатов по решению правительства начал создавать институт под названием «Лаборатория N 2» Академии наук, хотя к академии это учреждение, естественно, не имело отношения. Курчатов был знаком с нашими с Зельдовичем работами и предложил мне взять на себя руководство разработкой ядерного заряда или, как часто говорят, атомной бомбы. Я согласился.

В 1946 году для этой работы правительством было принято решение об организации специального института, который в настоящее время называется ВНИИЭФ — Всероссийский научно-исследовательский институт экспериментальной физики (Российский федеральный ядерный центр).

В 1946 году в Лаборатории N 2 у Курчатова заработал первый в Советском Союзе ядерный реактор (конечно, не промышленный, а исследовательский). Затем были построены заводы для производства и выделения плутония. Много совершенно новых идей было вложено нашими учеными в создание точнейших электронных и оптических приборов для гидродинамических измерений, измерительной аппаратуры для ядерно-физических исследований и регистрации различных видов излучений, возникающих в процессе ядерного взрыва. По существу, б те годы в кратчайшие сроки была создана новая отрасль науки и техники - атомная. Изготовление первой атомной бомбы потребовало огромных усилий многих ученых, инженеров, техников и рабочих.

С 1943 по 1946 год Фукс вместе с группой Р. Пайерлса работал в США, затем вернулся в Англию. Информация, переданная Фуксом и другими агентами, [7] охватывала широкий круг разделов науки и техники, необходимых для создания ядерного оружия. Например, ядерный реактор, в котором под действием мощного потока нейтронов образовывался плутоний, различные расчеты и, наконец, подробная схема первого ядерного заряда США. Конечно, мы не могли безоговорочно доверять этой информации. Она могла содержать элементы дезинформации, ведь мы понятия не имели, как добывались эти сведения, — и поэтому они нуждались в тщательной проверке и дополнительных расчетах.

Но о возможности получения плутония нам уже было известно из статей Э. Мак-Миллана, Ф. Абельсона и Л. Тернера, опубликованных ими еще в открытой печати в июньском и июльском номерах журнала «Физикал Ревью» за 1940 год.

Нами были выполнены крупномасштабные экспериментальные работы по измерениям параметров в конструкции под давлением продуктов взрыва вещества массой от одной до двух тонн, а также различные ядерно-физические исследования.

Когда мы получили информацию о том, что бомба, о которой нам было ранее сообщено, успешно испытана в США, стало ясно, что и нам лучше испытывать именно эту схему. Необходим был самый быстрый и самый надежный способ показать, что у нас тоже есть ядерное оружие. Более эффективные конструкции, которые нам виделись, могли подождать. Они и были отработаны в последующие годы.

Как известно, первое испытание атомной бомбы в СССР прошло благополучно 29 августа 1949 года.

За обширную информацию, которую передавал для советских физиков Клаус Фукс, весь советский народ должен быть ему глубоко благодарен. В СССР эта [8] помощь, как и все связанное с деятельностью НКВД, держалась в секрете. После освобождения Фукса в 1959 году я обращался к Д. Устинову с просьбой ходатайствовать о награждении Фукса за помощь, которую он оказал СССР. Дмитрий Федорович занимал высокие посты в государственном и партийном аппарате и внимательно следил за работами по созданию ядерного оружия. Он согласился с тем, что это следует сделать, и сказал, что попытается. Но положительного результата не получилось.

С первой водородной бомбой дело обстояло следующим образом.

В США идея о возможности создания водородной бомбы (или супербомбы, в тысячи раз более мощной, чем атомная) была выдвинута венгерским эмигрантом, очень квалифицированным физиком-теоретиком Эдвардом Теллером в 1942 году. Он с группой помощников энергично занимался конкретно этим проектом и к 1946 году считал, что в основном возможность создания водородной бомбы доказана. Информация об этой разработке была сообщена Фуксом нашим разведчикам.

Пока обсуждали целесообразность разработки водородных зарядов, математик Улам (тоже эмигрант) со своим помощником Эвереттом в 1950 году обстоятельно проверил расчеты Теллера и обнаружил, что предложенная концепция ошибочна. Американским специалистам стало ясно: схема водородной бомбы Теллера неработоспособна, а выбранный путь тупиковый. Соответственно, все полученные нашими разведчиками данные о работе в США по водородной бомбе оказались бесполезными и для нас.

В начале 1950 года Фукс, вернувшийся в 1946 году из США в Англию и продолжавший контакты с советскими [9] разведчиками, был арестован. Американская и английская контрразведки сумели выявить его связи с советской разведкой. Фукс был вынужден признать факт передачи им для СССР материалов, связанных с разработкой ядерного оружия.

Суд состоялся в Лондоне 1 марта 1950 года. Фукс был приговорен к тюремному заключению на 14 лет. Через 9 лет он был освобожден и немедленно переехал в ГДР.

Таким образом, Фукс был изолирован от внешнего мира в начале 1950 года, когда ошибки в расчетах по американской водородной бомбе еще не были выявлены, К тому же информация из США в Великобританию не передавалась. Поэтому некому было сообщить советским разведчикам, что полученная ими информация о водородной бомбе была для нас совершенно бесполезна. Но представители разведки продолжают, к сожалению, упорно повторять, что советские ученые при создании своей первой водородной бомбы ничего сами не придумали.

В последние годы в американской печати появились высказывания о том, что, быть может, советские физики получили полезную информацию о конструкции американских водородных бомб, анализируя продукты взрыва, унесенные ветром. Действительно, аппаратура для сбора продуктов взрыва, размещенная на самолетах, использовалась в США и в СССР, но организация работ у нас была в то время еще на недостаточно высоком уровне и полезных результатов не было получено.

Из вышесказанного ясно: разработка водородной бомбы была проведена советскими физиками совершенно независимо. Физики-теоретики при этом постоянно сотрудничали с математическим сектором [10] нашего института и специально созданным отделением Математического института АН СССР.

Первый в мире реальный водородный заряд с использованием термоядерных реакций, готовый к применению в виде бомбы, который по мощности примерно в 20 раз превышал бомбу, сброшенную американцами на Хиросиму, был испытан в Советском Союзе в 1953 году. Автором этого заряда был А. Сахаров. В этом заряде уже использовалось перспективное термоядерное горючее, которое американцы впервые применили в испытаниях 1954 года. Этот вид термоядерного горючего был предложен еще в 1948 г. В. Гинзбургом, сотрудником группы академика И. Тамма, в которую входил и А. Сахаров. Эта группа работала тогда в Физическом институте АН СССР.

В 1955 году в СССР был испытан водородный заряд с использованием принципиально новых физических идей, которые применялись и в дальнейшем, при разработке других термоядерных зарядов. Мощность испытанного в 1955 году заряда составила более 1000000 тонн тротила и совпадала с расчетным значением. Как отмечает А.Сахаров в своей книге «Воспоминания», работа над новой перспективной схемой водородного заряда была коллективной. Тем не менее можно назвать ученых, чей вклад в создание этой новой конструкции водородного заряда был определяющим. Это А. Сахаров, Я. Зельдович и Ю. Трутнев.

Ошибочность результатов первых лет работы по водородной бомбе в США отмечается и в книге «Советники» бывшего директора созданной в 1952 г. Ливерморской лаборатории Г. Йорка. С октября 1950 года до января 1951 года Теллер был в отчаянии. Но затем ему совместно с Уламом постепенно удалось найти неожиданное решение. Могу засвидетельствовать: [11] нашим теоретикам тоже пришлось изрядно помучиться, пока правильный путь был найден. Добавлю, что мы обошлись без чрезвычайно сложного опыта, выполненного американцами на атолле Тихого океана в 1952 г.

В последующие годы появились атомные заряды, разработанные советскими учеными с использованием новых идей и обеспечивающие повышение удельной мощности зарядов в десятки раз. Именно эти заряды и составляют основу нашего ядерного оружия.

Статью академика Ю.Харитона дополняет интервью с ним и комментарий, выполненные Ю.Смирновым, который несколько лет работал в Арзамасе-16

Вклад разведки в советский атомный проект бесспорен. Он заключается в том, что информация из-за рубежа способствовала принятию руководством страны трудного решения о начале работ по ядерному оружию в ходе кровопролитнейшей войны. Разведка позволила нашим физикам максимально сократить время, помогла избежать «осечки» при проведении первого атомного взрыва, имевшего огромное политическое значение. Разведка сделала И.Курчатова самым информированным физиком-ядерщиком, который, зная достижения своих коллег, одновременно на важном начальном этапе ядерной гонки был посвящен в результаты западных специалистов.

Однако полученная разведкой информация, сколь бы она ни была полезной потенциально, сама по себе мертва. Мертва, пока не будут найдены доказательства, подтверждающие, что «улов» не есть ошибка или еще хуже — дезинформация. И потому нельзя согласиться с [12] заявлениями наших «атомных» разведчиков о добытых ими «настолько подробных данных», что они «позволили Курчатову строить сразу производственные цехи, минуя стадии опытного производства».

— Когда мы убедились, — говорит Юлий Борисович Харитон, что в наших руках полностью кондиционный материал, уже испытанная американцами схема бомбы, конечно, в тот драматический период надежнее и менее рискованно было использовать именно ее для первого нашего взрыва. Учитывая государственные интересы, любое другое решение было тогда недопустимым.

Как вспоминает Л. Альтшулер, непосредственный участник советского атомного проекта, на вопрос о том, почему в ходе первого испытания идут на самый примитивный и дорогой вариант, Ю.Харитон объяснил: важно, как можно скорее, продемонстрировать, что бомба у нас имеется.

Обратим внимание: в ответе не прозвучало, что испытываемое устройство — воспроизведение американского образца. Об этом знали только единицы из числа высших руководителей проекта. Остальные участники оставались в неведении вплоть до наших дней. Ю.Харитон поясняет:

— Представляете, что было бы, если бы я рассказал о разведматериалах?! Запрет на разглашение самого факта получения подобной информации был суров. И уж кому-кому, а нашим «атомным» разведчикам должно быть особенно ясно, почему советские физики не обсуждали эту тему.

— Но ученые не очень-то любят, когда начальство им что-то навязывает, отклоняя собственные идеи...

— Конечно, это так. Но какого-то особенного противодействия нашим с Зельдовичем предложениям не было [13]. Люди видели: наши предложения в действительности того типа, что нужно. И делали. Потом, несколько позднее, эти же люди сделали гораздо лучше, более совершенные образцы. Очень скоро ими были созданы атомные заряды в несколько десятков раз меньшего веса и в несколько раз меньшим расходом активного вещества.

Следующая атомная бомба, испытанная в СССР в 1951 г., была мощнее первой более чем в два раза. При этом ее диаметр был существенно меньше копии американской бомбы, и она была почти в два раза легче своей предшественницы. Важно отметить, что проработки этого более совершенного варианта бомбы имели весьма ясные очертания уже к 1949 году.

Однако промежуточные этапы, успешно преодолеваемые в коллективах И.Курчатова и Ю.Харитона, не производили должного впечатления на руководство страны. В том числе и на курировавшего советский атомный проект Берию. Даже пуск первого атомного реактора 25 декабря 1946 г. не шел в сравнение с демонстрацией новой военной техники — самолета, пушки или грозно грохочущего танка. Увидев метнувшийся «зайчик» гальванометра при начале цепной реакции да услышав нарастающую частоту щелчков репродуктора, Берия, обращаясь к Курчатову, воскликнул: «И это все? И больше ничего?!»

Подобные «показы» были крайне невыразительны. Не случайно Берия стал задумываться: а не занимается ли Курчатов надувательством? Игорю Васильевичу было известно о подготовленных ему на смену «дублерах», и все понимали: если бомба не взорвется, Курчатовскому коллективу несдобровать. Сгущающиеся тучи мог развеять только успешный взрыв атомной бомбы в СССР. И чем скорее — тем лучше [14]!

И.Курчатов как-то рассказал, что на встрече у Сталина до взрыва первой бомбы вождь произнес: «Атомная бомба должна быть сделана во что бы то ни стало». А когда взрыв состоялся и вручались награды, Сталин заметил: «Если бы мы опоздали на один-полтора года с атомной бомбой, то, наверное, «попробовали» бы ее на себе».

— Юлий Борисович, сейчас много разговоров на тему о том, кто является, так сказать, «отцом» советской атомной бомбы. Называют Курчатова, Вас. Намекают на Фукса. Как бы Вы ответили на этот вопрос?

Первыми в СССР атомной бомбой начали заниматься мы с Зельдовичем еще с начала 1939 года. Но одно дело теоретически разрабатывать конструкцию и совсем другое реализовать на практике, осуществив поистине огромный объем работ. Так что если выражаться в терминах вопроса, то было три «отца» — Курчатов и мы с Зельдовичем. Заслуга Фукса и других наших помощников за рубежом несомненна. Однако мы реализовали американскую схему при первом испытании не столько из технических, сколько из политических соображений.

В истории с Фуксом, как бы она ни была неприятна американцам, они придерживаются беспристрастных оценок. В середине 50-х годов, когда полемика вокруг Фукса еще была животрепещущей для США, было опубликовано заключение: «Основные трудности, которые должны были преодолеть Советы для создания бомбы, были связаны с тяжелой промышленностью и производством. У Советского Союза были свои прекрасные ученые, которые могли найти ответы на все вопросы самостоятельно».

Более того, Ханс Бете, в группе которого работал Фукс в Лос-Аламосе, в своей объяснительной записке к [15] меморандуму 1952 года отметил, что если бы советские физики воспользовались информацией Фукса по водородной бомбе, то «нам остается лишь радоваться, ибо это означает, что им приходится разоряться ради проекта, никчемного в военном отношении».

— А как теперь, в наши дни, смотрят в Америке на перипетии, связанные с «атомным шпионажем», затронувшим когда-то самые чувствительные струны двух мировых держав? В беседе с авторитетным американским специалистом по истории советского атомного проекта профессором Стэнфордского университета Д. Холлуэем я коснулся этой темы.

— На Западе широко обсуждался вопрос, — сказал Д. Холлуэй, — какую помощь получил Советский Союз от разведки, особенно от Фукса. Фукс был квалифицированным физиком. У него была достойная репутация, хотя он и не являлся физиком высшего класса, подобно X. Бете. Давая показания по научным вопросам после своего ареста, Фукс говорил правду, ничего не скрывая и ничего не искажая. У него был обширный доступ к информации в Лос-Аламосе.

Естествен вопрос, как повлияла информация Фукса на решение Сталина дать жизнь советскому атомному проекту. Мне кажется, эта информация могла играть для Сталина очень важную политическую роль. Техническая сторона уступала ее политическому значению. Очень часто, когда пишут о Фуксе, не понимают именно этой важной разницы.

Другой вопрос имеет уже техническую окраску: можно ли провести сопоставление во времени передаваемой Фуксом информации с прогрессом советского атомного проекта? Обращает на себя внимание интересный факт. Когда во время войны с советской стороны задавали Фуксу вопросы, почти все они были безграмотны с точки [16] зрения физики. Любопытно, кому они принадлежали? Я просто не могу поверить, что они предлагались Курчатовым, Харитоном или Зельдовичем. И мы знаем, что после 1945 года Фуксу задавали уже очень специфические, очень точные вопросы.

— И все-таки, насколько выиграл, по-вашему, советский атомный проект благодаря разведке?

— Когда я старался оценить выигрыш, который принесла Советскому Союзу информация Фукса, я обратился к опыту послевоенной Англии. В Лос-Аламосской лаборатории работало около 20 англичан. И когда после войны сотрудничество в области атомного оружия между Англией и США прекратилось, все они, включая Фукса, в 1946 году, то есть через год после испытания атомного оружия в США, вернулись на Родину и включились в работу по созданию английской атомной бомбы. И все-таки англичанам при их весьма высоком уровне промышленности и технологии было очень трудно. Несмотря на высокую информированность, множество проблем пришлось решать самостоятельно. Конечно, у СССР было меньше информации извне, чем у Англии. Так что вы должны были пройти гораздо больший и очень трудный путь. (Первая британская атомная бомба была взорвана на три года позже советской. — Ю.С.).

Важная роль Фукса в истории советского атомного проекта не уменьшает вклада советских физиков. Кроме того, наиболее трудоемкая проблема при создании атомной бомбы — не теоретическая ее разработка, а практическая организация, создание соответствующей промышленности и новой техники [17].

— Что Вы можете сказать о регулярных в последнее время выступлениях наших «атомных» разведчиков в средствах массовой информации?

— В этих публикациях я не вижу неточностей с точки зрения фактического материала. Но в них есть, конечно, очень ясный политический замысел: не столько физики, сколько КГБ обеспечил создание советской атомной бомбы. А если говорить о водородной бомбе, то не Сахаров...

В качестве первооткрывателей атомной эры, ставшей поворотным этапом в развитии цивилизации, история выбрала Соединенные Штаты Америки и Советский Союз. В первую очередь этим двум державам пришлось в полной мере испытать, как ядерная гонка форсировала и даже подчинила себе наиболее передовую часть технологии и науки. Эти страны первыми осознали, что обладание ядерным оружием никому не дает решающих преимуществ и, напротив, таит в себе угрозу всеобщего уничтожения. Ядерное оружие, породив глобальные проблемы, в том числе и моральные, во многом предопределяет сейчас стратегию мировой политики. По этой причине исследователи вновь и вновь будут обращаться к начальным драматическим страницам атомной эпопеи, стараясь «докопаться» до их подлинного содержания [18].

О некоторых мифах и легендах вокруг советских атомного и водородного проектов

Последние 10 лет жизни Игоря Васильевича Курчатова его имя и дела были окружены исключительным почетом и любовью. Его фигура стоит как бы особняком, ярко выделяясь на фоне всего коллектива советских физиков, среди которых было немало выдающихся ученых, завоевавших высокий авторитет во всем мире.

Престижная и широко известная однотомная «Энциклопедия Мак-Миллана» 1989 года издания{1} среди тщательно отбираемых кандидатов включила на свои страницы имя Курчатова в ряду других корифеев отечественной физики — П.Л. Капицы, Л.Д. Ландау и А.Д. Сахарова. Специально отмечено при этом, что команда Курчатова построила в Советском Союзе ядерный реактор в 1946 году, создала атомную бомбу и первую водородную бомбу, что в его честь назван химический элемент «курчатовий».

Быть может, именно сейчас, в наши дни особенно ярко осознается могучий созидательный потенциал и полководческий в науке талант Игоря Васильевича. В значительной мере его усилиями наша страна, обескровленная войной и полуразрушенная, обрела передовую атомную науку и технику, создала принципиально новые отрасли промышленности, сумела защитить себя от реально грозившей ей смертельной опасности.

Время по справедливости только ярче высветит основную грань этого человека: он предстанет перед [19] потомками могучим богатырем на ниве науки. Одним из тех ее великих подвижников, которые ввели человечество в атомную эру. Надо полагать, нынешняя горькая ассоциация атомной энергии с ядерным оружием — преходящее явление. Оно, как и это оружие, — наследие периода идеологического противостояния и холодной войны. В исторической перспективе, освободившись от этого наследия, умудренное человечество вступит, наконец, только в созидательную эпоху использования энергии атома, употребит ее исключительно на благо людей. В это глубоко верил сам И.В.Курчатов.

Тщательность, с которой Игорь Васильевич подходил к своим задачам руководителя такого гигантского мероприятия, как советский атомный проект, совершенно поразительна. Он необычайно быстро завоевал всеобщие симпатии, и его человеческому обаянию и доброжелательности невозможно было противостоять. Вероятно, в сочетании с его необыкновенным научным кругозором и даром создавать большие, великолепно работающие коллективы это качество его покоряющей личности — одна из разгадок успеха всего дела. Объяснение того, как Игорю Васильевичу удавалось вовлечь в небывалое и, в общем-то, рискованное предприятие многих крупных специалистов из самых разных областей науки и техники. Ему удавалось оторвать их иногда вместе с возглавляемыми ими коллективами от любимого и привычного дела, в котором они нередко были лидерами. Он так организовал работу, что все завертелось с максимальной скоростью.

Это счастье, что среди нас оказался такой человек, как Игорь Васильевич, и что именно он возглавил поход за скорейшую ликвидацию американской атомной монополии. Без него решение проблемы могло занять больше времени, а ведь бывают случаи, когда [20] промедление — смерти подобно. И мы должны быть глубоко благодарны Абраму Федоровичу Иоффе, что он сумел разглядеть и оценить молодого, совсем недавно приобщившегося к ядерной физике Игоря Васильевича и рекомендовал именно его возглавить столь ответственное и важное для страны дело.

Игорь Васильевич еще при Сталине пользовался исключительным доверием в правительстве. Его высоко ценил Хрущев{2}. Даже находясь в опале и диктуя в микрофон свои мемуары на скромной подмосковной даче, он не забыл упомянуть, что при поездке в Великобританию включение Игоря Васильевича в правительственную делегацию поднимало ее престиж. Хрущев считал Курчатова великим ученым нашего времени и говорил о нем как о замечательном человеке. Общение с Курчатовым почитал за счастье Е.П. Славский, возглавлявший долгие годы нашу отрасль. Он не раз восклицал: «Игорь Васильевич был изумительный человек, причем такой изумительный, какого редко встретишь! Я любил его как человека...»

Впервые приехавший в нашу страну в августе прошлого года известный американский физик-ядерщик Эдвард Теллер первое, что пожелал увидеть, был мемориальный дом-музей И.В.Курчатова. Его привезли к этому коттеджу прямо с аэродрома. Войдя в гостиную и увидев рояль, Теллер тут же извлек из своего портфеля ноты с произведениями Бетховена и сел за инструмент. А затем, после музицирования, он и сопровождавшие его американские коллеги очень тепло говорили об Игоре Васильевиче Курчатове...

Имя Игоря Васильевича, 90-летие со дня рождения которого мы отмечаем сегодня, окружено легендами. Но для всех нас реальностью является то, что наши личные судьбы и даже в значительной мере судьба нашей страны [21] испытали несомненное влияние этой необыкновенной личности. Такое в истории случается не часто. По существу, все мы — наследники грандиозных свершений И.В. Курчатова, представители или последователи его школы.

В нашем календаре и замечательные полувековые юбилеи.

Ровно через три месяца — 50 лет со дня организации Лаборатории N 2 АН СССР, а еще через три года КБ-11 — ныне Всероссийского научно-исследовательского института экспериментальной физики (ВНИИЭФ), на долю которого выпало заниматься непосредственно созданием ядерного оружия. Игорь Васильевич был душой обоих коллективов. И не случайно некоторые сотрудники Института атомной энергии, будучи откомандированными во ВНИИЭФ, годами успешно работали в его стенах. Среди них Георгий Николаевич Флеров, Виктор Александрович Давиденко, Юрий Сергеевич Замятнин, Дмитрий Петрович Ширшов и другие. Но и ВНИИЭФу приятно сознавать, что именно из его коллектива в стены Курчатовского института была занесена плодотворная идея А.Д.Сахарова и И.Е.Тамма о магнитной термоизоляции горячей плазмы. И вряд ли широко известно, что А.П. Александров летом 1967 года всерьез вынашивал мысль сделать своим преемником на директорском посту одного из наиболее ярких сотрудников ВНИИЭФ. Вы хорошо знаете этого человека. Даже специальная встреча и собеседование состоялись между ними в знаменитом Курчатовском кабинете. Но собеседник этот со свойственной ему обезоруживающей мягкой улыбкой — а им был Андрей Дмитриевич Сахаров! — сказал Анатолию Петровичу: «Я, Анатолий Петрович, никакой не организатор. От этого меня Бог избавил! Я никем [22] командовать не могу и никогда не командовал... Это совершенно невозможно...».

Жизнь идет. Продолжаются контакты между нашими коллективами. Легендами окружаются не только имя Игоря Васильевича, но и его дело. Даже обрастают наслоениями и домыслами, а то и просто мифами.

В этом мало удивительного. У нас, не в пример американцам, не было принято записывать для истории по горячим следам даже основные этапы реализации советского атомного проекта. Сверхжесткий режим секретности позволял только отдельным людям из числа высших руководителей проекта осознавать в целом всю картину разворачивавшихся событий. На долю остальных выпали, как правило, частные фрагменты из общей мозаики. Составить из них безошибочную панораму — очень сложная задача. Недавний пример — преувеличение роли разведки некоторыми ее представителями в создании советского ядерного оружия. При всей удачливости, профессиональном мастерстве и результативности ее работников при добывании материалов за рубежом.

Многих непосредственных участников тех героических лет уже нет с нами. Появляющиеся же после десятилетий вынужденного молчания воспоминания ныне здравствующих ветеранов неизбежно окрашены субъективными красками и содержат иногда неумышленные неточности и искажения. Реконструкция событий той поры требует поэтому особой тщательности, ответственности и аккуратности. Кроме того, сейчас, когда важнейшие документы становятся достоянием общественности, снимаются искусственные секреты и устанавливаются контакты и сотрудничество с нашими зарубежными коллегами в закрытых прежде областях атомной техники, представляется необходимым исправить получившие широкое хождение некоторые заблуждения и ошибки [23] в отношении истории создания отечественного ядерного оружия.

Кстати, на Западе рассекречивание в связи с истечением срока давности документов преподносит свои сюрпризы. К примеру, ставший хрестоматийным рассказ{3} о сверхбыстрой публикации в «Натурвиесеншафтен» статьи О.Гана и Ф. Штрассмана об открытии деления урана{4} благодаря якобы бескорыстному дружескому участию директора издательства «Шпрингер» Пауля Розбауда в действительности имел совсем иную подоплеку{5}. Оказывается, Пауль Розбауд был одним из самых выдающихся, глубоко законспирированных разведчиков Великобритании, который работал под кодовым именем «Гриффин». Непримиримый враг нацизма, Розбауд первым сообщил Уинстону Черчиллю о гитлеровском плане блицкрига против Англии с помощью подлодок, о создании немцами ракет для разрушения Лондона и об их попытках создать атомную бомбу. Сверхсрочная публикация статьи Гана и Штрассмана была сознательной акцией Розбауда, который сумел увидеть в их открытии огромные и опасные перспективы. Таким образом, он постарался без промедления ознакомить научную общественность с результатами исключительного значения, опасаясь, быть может, что их засекретят фашистские службы.

Чрезвычайная засекреченность работ по созданию ядерного оружия, как у нас, так и за рубежом хорошо известна. Даже в наших научных отчетах долгое время использовался «птичий» язык: «нулевая точка», «гудрон», «гуща» и т.п. Для непосвященных поясним, что «нулевая точка» означала нейтрон, а под «гущей» понималась столь почитаемая в Курчатовском институте плазма. То, что Лаборатория № 2 АН СССР, ЛИПАН — бывшие названия Курчатовского института, знают все. Но легко ли [24] догадаться, что «Приволжская контора», КБ-11, объект N 550, «Кремлев», Москва, Центр-300, Арзамас-75 — синонимы одного и того же места, известного ныне как Саров или Арзамас-16?! Вряд ли все знают и смысл аббревиатуры первых советских атомных и водородных зарядов, которую придумал один из помощников Берии генерал Махнев: РДС-1, РДС-2 и так далее — «Реактивный двигатель Сталина». И потом очень гордился этим своим изобретением! Хотя многим известно, что на Западе первые наши ядерные заряды называли по имени Сталина — «Джо-1», «Джо-2»... Как видите, Запад был близок к правильной расшифровке.

О написании какой истории мы могли тогда мечтать, если имел место даже такой случай. В ноябре 1959 года, побывав с небольшой группой наших специалистов в США, В.С.Емельянов привез только что появившуюся на Западе книгу одного из участников Манхэттенского проекта Арнольда Крамиша. В ней на основе доступных в то время американцам сведений рассказывалось о становлении работ по использованию атомной энергии в СССР, Книгу хотели перевести на русский язык и издать у нас. Но вскоре от этого намерения отказались: посчитали, что сам факт ее издания в СССР косвенно подтвердит правильность некоторых сведений, упоминавшихся в книге Крамиша, но оберегаемых нашими спецслужбами.

Отсутствие информации создавало благоприятную почву для различных фантазий.

Еще когда отечественный атомный проект только набирал силу, а США оставались единственными обладателями атомной бомбы, в народе, как бы для равновесия, стали поговаривать о своем уже имеющемся оружии колоссальной силы. Только с креном в низкие температуры. С упоминанием о бомбах, мгновенно замораживающих [25] все окрест. Были даже интерпретаторы среди ученых. Хорошо известный курчатовцам О.А. Лаврентьев, письмо которого руководителям страны инициировало советские исследования по управляемому термоядерному синтезу и о котором В.Д.Шафранов сказал:

«Вот этот самый дядя,
Что в армии служил,
Без взрыва синтез ядер
Устроить предложил!»,

вспоминал, к примеру, что даже в 1950 году на лекции по химии проректор Московского университета Г.Д. Вовченко пояснял: «Водородная бомба — это когда землю заливают жидким водородом, все замораживая».

Был период в первые годы работы над ядерным оружием, когда даже в Арзамасе-16 далеко не все сотрудники знали, чем они занимаются на самом деле. Известен прямо-таки анекдотический случай, рассказанный Е.А. Негиным{6}, когда один из начальников конструкторского отдела в канун испытания первой советской водородной бомбы, облокотившись на нее, рассуждал перед своими коллегами: «Вот до чего же дошла секретность у нас в стране! Где-то есть еще один центр, там тоже работают над оружием, а мы об этом даже не догадываемся! Вчера выступал Маленков и говорил, что в нашей стране создано водородное оружие, а мы даже не знаем, где именно и кто его сделал!». А ведь шел уже август 1953 года...

Еще более жесткие ограничения при определении объема допуска к тем или иным видам работ, существовавшие при создании нашего первого атомного заряда, привели к тому, что ветераны, пытаясь теперь нарисовать развернутую картину происходившего, иногда невольно становятся пленниками либо своего воображения, либо [26] устоявшихся представлений прошлого. Так, один из участников тех работ, объясняя, как была создана конструкция первой советской атомной бомбы, испытанной 29. августа 1949 года, заключил, что все шло чуть ли не от известных геометрических параметров бомболюка американского самолета: «Опубликованный в одном из американских журналов снимок подвески атомной бомбы, сброшенной над Хиросимой, под самолет Б-29,...позволил установить габариты этой бомбы. Ведь размеры бомболюка нам известны. Копией Б-29 являлся наш самолет Ту-4. Исходя из размеров бомболюка, наружный диаметр авиабомбы не должен превышать 1500 мм, а длина не более 3325 мм. Вычтя толщины баллистического корпуса авиабомбы и корпуса сферического заряда, обеспечивающего необходимую прочность конструкции, получим отправной габарит сферического заряда ВВ. Он и определит размер всех конструктивных элементов, входящих в этот сферический заряд»{7}.

В действительности ситуация была обратной. В процессе работы над первой нашей бомбой Ю.Б.Харитон ездил в конструкторское бюро А.Н.Туполева. Но ездил для того, чтобы убедиться, войдет ли готовая бомба по габаритам в бомболюк Ту-4, и согласовать с авиаконструкторами другие вопросы по ее транспортировке самолетом.

Как теперь хорошо известно{8}, для конструкции первой советской атомной бомбы были использованы попавшие к нам благодаря Клаусу Фуксу и разведке достаточно подробная схема и описание первой испытанной американской атомной бомбы. Эти материалы оказались в распоряжении наших ученых во второй половине 1945 года. Когда специалистами Арзамаса-16 было выяснено, что информация достоверная (а это потребовало выполнения большого объема тщательных [27] экспериментальных исследований и расчетов), было принято решение — для первого взрыва воспользоваться уже проверенной, работоспособной американской схемой. Учитывая государственные интересы в условиях накаленных отношений между СССР и США в тот период, а также ответственность ученых за успех первого испытания, любое другое решение было бы недопустимым и просто легкомысленным. Информация о разведывательных данных и принятое решение были строжайше засекречены.

После суда над Клаусом Фуксом в начале 1950 года факт его работы на СССР стал известен на Западе, но у нас эти обстоятельства продолжали оставаться тайной. Причем тайной, «освященной» на самом высоком уровне. 8 марта 1950 года было опубликовано специальное заявление ТАСС: «Агентство Рейтер сообщило о состоявшемся на днях в Лондоне судебном процессе над английским ученым-атомщиком Фуксом, который был приговорен за нарушение государственной, тайны к 14 годам тюремного заключения. Выступавший на этом процессе в качестве обвинителя генеральный прокурор Великобритании Шоукросс заявил, будто бы Фукс передавал атомные секреты «агентам советского правительства». ТАСС уполномочен заявить, что это заявление является грубым вымыслом, так как Фукс неизвестен Советскому правительству и никакие «агенты» Советского правительства не имели к Фуксу никакого отношения»{9}.

Можно понять чувства здравствующих ныне ветеранов, которые первый заряд, а если сказать точно, то схему первого заряда считали тогда достижением советских ученых и конструкторов. И думали так до самого последнего времени. Но открывшаяся правда нисколько не уменьшает значения сделанного нашими [28] первопроходцами. В тот драматический период, когда над страной нависла угроза атомного нападения и стоял вопрос о миллионах человеческих жизней, поступать надо было исходя из жесткой логики реальной ситуации. Кроме того, чтобы воплотить принятую схему в конструкцию, в изделие, надо было сначала, очевидно, в масштабах страны совершить настоящий подвиг: создать атомную промышленность и соответствующие технологии, создать уникальное аппаратурное обеспечение высочайшего класса, подготовить кадры. Все это в условиях истерзанной войной страны. И потом, разве переживали и сомневались американцы, как поступить, когда они, опасаясь, что их может опередить фашистская Германия, по существу, объединили в усилиях по созданию атомной бомбы крупнейших физиков мира, превратив свой проект в интернациональный!

Но здесь необходимо отметить и другое важное обстоятельство. Приняв решение реализовать для первого взрыва американскую схему, советские ученые временно притормозили разработку своей оригинальной и более эффективной конструкции. Тем не менее ее экспериментальная отработка была начата уже весной 1948 года, а в 1949 году Л.В. Альтшулером, Е.И. Забабахиным, Я.Б. Зельдовичем и К.К. Крупниковым был выпущен «отчет-предложение», в котором новый и несомненно более прогрессивный в сопоставлении с американской схемой вариант ядерного заряда был обоснован уже экспериментально и расчетно. Этот заряд был успешно испытан в 1951 году, и его взрыв представлял собой второе испытание атомного оружия в СССР.

Ныне в музее ядерного оружия в Арзамасе-16 макеты двух изделий — с использованием американской схемы и схемы, испытанной в 1951 году, — стоят рядом и являют собой разительный контраст. Бомба на основе нашей [29] собственной схемы, будучи почти в два раза легче копии американской бомбы, получилась одновременно в два раза мощнее ее. Кроме того, существенно меньшим оказался и диаметр новой бомбы благодаря оригинальному инженерному решению по обеспечению имплозии, предложенному В.М. Некруткиным.

В некоторых наших и зарубежных публикациях проскальзывали утверждения, будто к созданию нашей атомной бомбы были причастны немецкие специалисты, работавшие в Советском Союзе после окончания войны, в частности, находившиеся в Сухуми. Хотя отдельные немецкие ученые и участвовали в поиске методов разделения изотопов и получения металлического урана, эти работы оставались вспомогательными. К конструкции оружия, его разработке прямого отношения немецкие специалисты не имели. Еще в 1948 году американские эксперты, анализируя возможности России создать свою атомную бомбу, заключили: «Немцы сами достигли небольших успехов в секретных научных исследованиях по атомной энергии в военные годы. Этот факт твердо установлен в официальных отчетах высококомпетентных научных наблюдателей. В этом направлении России нельзя ожидать сколько-нибудь значительной помощи»{10}.

Один из наиболее видных немецких специалистов, работавших в СССР, Макс Штеенбек так суммировал вклад своих соотечественников в советский атомный проект: «Западная пропаганда... при каждом удобном случае утверждала, что советскую атомную бомбу создали якобы немецкие ученые. Абсолютная чепуха! Конечно, мы сыграли определенную роль в разработке ядерной темы, но наша задача никогда не выходила за те границы, где освоение энергии четко переходит от мирного применения к использованию в военных целях»{11}[30].

В современной печати встречаются прямо-таки фантастические домыслы, как появилось в нашей стране атомное оружие или, напротив, почему оно не появилось раньше. Хотя, как кажется некоторым журналистам и рассказчикам, перед войной у нас были сделаны некие далеко идущие, но недооцененные изобретения по атомному оружию.

Многим, наверное, памятна опубликованная не так давно нелепая версия. Будто бы американцы сбросили на Японию не две, а три атомные бомбы, одна из которых не только не взорвалась, но даже... сохранилась. И будто бы эта третья бомба и была передана японцами Советскому Союзу.

В печати популяризировали и так называемый «Харьковский проект»{12}. Поводом послужила заявка на изобретение, поданная в октябре 1940 года сотрудниками Харьковского физико-технического института В.А. Масловым и В.С. Шпинелем, под названием «Об использовании урана в качестве взрывчатого и отравляющего вещества». При ознакомлении с формулой этого изобретения выясняется, что авторское нововведение, представляющее суть изобретения, заключался в следующем: предлагалось несколько подкритических частей из урана-235 в бомбе разделить «рядом непроницаемых для нейтронов перегородок из взрывчатого вещества, например, ацетил-серебра, уничтожаемых путем взрыва в требуемый момент». В действительности такое изобретение к реальной атомной бомбе и к ее работоспособности отношения не имеет.

Оглядываясь в прошлое, мы знаем, что фундаментом стремительного продвижения к труднейшей цели — созданию отечественного атомного оружия — стали два главных обстоятельства: превращение атомного проекта в СССР в дело исключительной, первостепенной, [31] государственной важности и предвоенные достижения советских физиков, занимавшихся изучением атомного ядра и проблемой урана. Блестящая когорта молодых ученых — Я.Б. Зельдович, Г.Н. Флеров, К.А. Петржак и другие, группировавшихся вокруг столь же молодого И.В. Курчатова, уже тогда ставшего неформальным лидером советских ядерщиков, сумела выйти на передовые рубежи мировой науки и сделать работы выдающегося, пионерского значения.

Я.Б. Зельдович и Ю.Б. Харитон выяснили условия осуществления разветвленной цепной реакции деления урана в реакторе и предложили использовать в качестве замедлителей нейтронов тяжелую воду и углерод{13}. Независимо от западных физиков Г.Н. Флеров и Л.И. Русинов экспериментально установили число вторичных нейтронов при делении урана{14}. Г.Н. Флеров и К.А. Петржак открыли самопроизвольное, без облучения нейтронами, деление урана{15}, а Ю.Б. Харитон еще в 1937 году предложил метод разделения газообразных веществ различного молекулярного (и, конечно, атомного) веса с помощью центрифугирования, обосновав его количественно{16}.

И.В.Курчатов в своей знаменитой докладной записке{17}, подготовленной в 1943 году и ставшей своеобразным самоучителем по ядерной физике для высших администраторов нашего атомного проекта, отметил, что по состоянию на июнь 1941 года, когда из-за начала войны работы по урану в Советском Союзе были прекращены, советские физики уже изучали следующие конкретные схемы осуществления цепных реакций: в обычном металлическом уране; в металлическом уране-235; в смеси из обычного урана, обогащенного ураном-235, и воды; в смеси из обычного урана и тяжелой воды и, наконец, в смеси из обычного урана и углерода [32].

Менее известно, что Я.Б.Зельдович и Ю.Б.Харитон в те же предвоенные годы выяснили условия возникновения ядерного взрыва и получили оценки его огромной разрушительной мощи. Сообщение на эту тему было сделано ими летом 1939 года на семинаре в Ленинградском физико-техническом институте. Позднее, в 1941 году, основываясь на еще приближенных тогда значениях ядерных констант, эти же авторы вместе с И.И. Гуревичем уточнили критическую массу урана-235 и получили весьма правдоподобное, хотя и неточное, ее значение{18}.

Тем не менее, в нашей стране, в противоположность мнению небольшой группы энтузиастов, преобладающим было представление, что техническое решение проблемы урана — дело отдаленного будущего и для успеха потребуется 15–20 лет{19}. Направленное в 1940 году Н.Н. Семеновым в свой наркомат письмо о необходимости развития комплекса работ по созданию ядерного оружия осталось без ответа{8}.

Тем временем на Западе события, подогреваемые страхом, что в решении урановой проблемы фашистская Германия может вырваться вперед, развивались необычайно быстро. Вскоре там было выяснено, что задача может быть решена в более короткие сроки.

В конце 1941 года важные события развернулись и у нас. С одной стороны, стала поступать агентурная информация о начавшихся масштабных работах по урановой проблеме в Великобритании, а затем и в США. Одновременно, прямо с фронта, Г.Н. Флеров стал настойчиво атаковать письмами И.В. Курчатова и уполномоченного Государственного комитета обороны (ГКО) по науке С.В. Кафтанова, обосновывая безотлагательную необходимость вернуться к урановой проблеме и работе над атомной бомбой. Весной 1942 года он обратился [33] с письмом непосредственно к Сталину, подчеркнув, что с появлением атомной бомбы «в военной технике произойдет самая настоящая революция».

В декабре 1941 года Г.Н.Флеров переслал в Казань И.В.Курчатову рукопись своей статьи, в которой, обсуждая возможность осуществления ядерного взрыва, предлагал схему такого опыта на основе «пушечного» варианта, т.е. быстрого сближения двух полусфер из урана-235. Он также высказал здесь важную идею «использования сжатия активного вещества». И.В.Курчатов не расставался с рукописью своего ученика. После кончины Игоря Васильевича она была обнаружена у него дома в ящике письменного стола.

Весной 1942 года в ГКО страны было направлено письмо о необходимости создания научного центра по проблеме ядерного оружия, подписанное С.В. Кафтановым и А.Ф. Иоффе{20}. С.В.Кафтанов свидетельствовал, что Сталин обсуждал с ним этот вопрос. И в это же время Берия направил информационный документ Сталину о начале работ над атомным оружием на Западе.

11 февраля 1943 года ГКО принял специальное решение об организации научно-исследовательских работ по использованию атомной энергии. И.В. Курчатов был назначен их руководителем.

Ныне рассекречены и стали доступны два исключительных по своему значению документа, относящиеся к тем дням начала 1943 года. Это исполненные от руки в одном экземпляре письма И.В. Курчатова обзорного характера, адресованные заместителю председателя Совета Народных Комиссаров Союза ССР М.Г. Первухину{21}. Первое письмо от 7 марта 1943 года содержало 14 страниц, второе — от 22 марта 1943 года — было на 8 страницах [34].

В них Игорь Васильевич сопоставил результаты советских физиков с информацией, полученной от разведки, и, что особенно важно, изложил первоочередные, наиболее перспективные с его точки зрения направления работ по атомной проблеме.

И.В. Курчатов констатировал, в частности:

«Для нас было очень важно узнать, что Фриш подтвердил открытое советскими физиками Г.Н. Флеровым и К.А. Петржаком явление самопроизвольного деления урана, явление, которое может создавать в массе урана начальные нейтроны, приводящие к развитию лавинного процесса. Из-за наличия этого явления невозможно, вплоть до самого момента взрыва, держать в одном месте весь бомбовой заряд урана. Уран должен быть разделен на две части, которые в момент взрыва должны с большой относительной скоростью быть сближены друг с другом. Этот способ приведения урановой бомбы в действие... для советских физиков... не является новым. Аналогичный прием был предложен нашим физиком Г.Н. Флеровым; им была рассчитана необходимая скорость сближения обеих половин бомбы... Опубликованные в 1939, 1940 годах работы Жолио, Хальбана и Коварского во Франции, Андерсена, Ферми, Цинна и Сцилларда в Америке и некоторые исследования, произведенные в моей лаборатории, дают то же значение числа вторичных нейтронов на акт деления и примерно тот же общий вид их распределения по энергиям...»

Обращает на себя внимание, что И.В.Курчатов с первых дней трезво и очень критически относился к материалам разведки. Он сомневался, «отражают ли полученные материалы действительный ход научно-исследовательской работы», и даже опасался, как бы они не оказались «вымыслом, задачей которого явилась бы дезориентация нашей науки». Игорь Васильевич прямо [35] заявлял: «Некоторые выводы, даже по весьма важным разделам работы, мне кажутся сомнительными, некоторые из них мало обоснованными». И не скрывал своего удивления, что, к примеру, методу центрифугирования для разделения изотопов западные ученые предпочли диффузионный метод.

Мы не случайно подробно остановились на изложении основных результатов работ советских физиков, так как именно они определили мощные стартовые позиции наших ученых, приступивших в разгар войны к решению атомной проблемы. В этом смысле в становлении советского атомного проекта нельзя преувеличивать значение материалов разведки, хотя мы воздаем должное ее усилиям и вкладу в успех общего дела.

Исключительна роль И.В. Курчатова как руководителя всех работ в формировании стратегически верной с самого начала программы исследований. Поразительная способность Игоря Васильевича безошибочно находить правильные пути к цели и принимать незамедлительные меры для их реализации даже при весьма скудных и неполных исходных научных данных ярко проявилась в уже упомянутых двух его письмах М.Г. Первухину{21}.

К примеру, на тот момент времени И.В. Курчатов знал, что «все производившиеся до сих пор опубликованные исследования систем — уран-замедляющее вещество производились с однородными смесями обеих этих компонент». Обращаясь к Первухину, он высказывает догадку, что ситуация может оказаться более благоприятной, «если система будет неоднородной и уран будет сконцентрирован внутри массы тяжелой воды в блоки наиболее подходящего размера, размещенные на некотором оптимальном расстоянии друг от друга». Игорь Васильевич на этом не останавливается:

«Я считаю необходимым произвести силами наших советских ученых [36] теоретический анализ сравнительных свойств однородной и неоднородной смесей урана с тяжелой водой и думаю поручить выполнение этого анализа проф. Ю.Б. Харитону и проф. Я.Б. Зельдовичу».

И тут же «озадачивает» М.Г. Первухина: «...было бы важно узнать... с какой формой системы — однородной или неоднородной проводились опыты в Америке». Как известно, поставленную И.В. Курчатовым задачу о решающем преимуществе гетерогенного реактора у нас успешно решили И.И. Гуревич и И.Я. Померанчук.

При всей осторожности к материалам разведки Игорь Васильевич сразу обратил внимание на содержавшиеся в них, говоря его словами, «отрывочные замечания о возможности использовать в «урановом котле» не только уран-235, но и уран-238» и что, «может быть, продукты сгорания ядерного топлива в «урановом котле» могут быть использованы вместо урана-235 в качестве материала для бомбы». В письме М.Г. Первухину от 22 марта 1943 года он сообщает:

«Имея в виду эти замечания, я внимательно рассмотрел последние из опубликованных американцами в «Physical Review» работ по трансурановым элементам (эка-рений-239 и эка-осмий-239){*1} и смог установить новое направление в решении всей проблемы урана... Перспективы этого направления необычайно увлекательны» (здесь и далее подчеркнуто И.В.Курчатовым).

Хотя об открытии плутония уже было известно из публикации Э. Мак-Миллана и Ф. Абельсона{22}, его ядерные свойства оставались таинственными для советских физиков. С другой стороны, отрывочные [37] замечания в материалах разведки о возможности использования урана-238 в реакторе и, быть может, использования для бомбы продуктов сгорания ядерного топлива не являлись доказательными при принятии столь ответственного решения, к которому пришел И.В.Курчатов. Фактически, проявив безупречную физическую интуицию, Игорь Васильевич предопределил перспективу, заключив:

«По всем существующим сейчас теоретическим представлениям попадание нейтрона в ядро эка-осмия должно сопровождаться большим выделением энергии и испусканием вторичных нейтронов... Его можно будет выделить из «уранового котла» и употребить в качестве материала для «эка-осмиевой» бомбы. Бомба будет сделана, следовательно, из «неземного» материала, исчезнувшего на нашей планете. Как видно при таком решении всей проблемы отпадает необходимость разделения изотопов урана, который используется и как топливо, и как взрывчатое вещество».

И опять Игорь Васильевич не терпит промедления: «...развитая схема нуждается в проведении количественного учета всех деталей процесса. Эта последняя работа в ближайшее время будет мной поручена проф. Я.Б. Зельдовичу».

Таким образом, теперь становится особенно ясным, что с первых дней и первых шагов советский атомный проект, имея в качестве первоосновы замечательные работы советских физиков, получил благодаря Игорю Васильевичу абсолютно правильную исходную программу для своей реализации. Другое дело, что до 1945 года эта программа выполнялась крайне ограниченными силами с использованием незначительных ресурсов. Она приобрела надлежащий размах только после первых американских атомных взрывов. Именно тогда развернулось создание отечественной атомной [38] промышленности и технологии, появились крупнейшие объекты и комбинаты.

Это была захватывающая и чрезвычайно интенсивная работа, выполнявшаяся с огромной самоотверженностью и энтузиазмом. Олицетворением патриотического порыва в небывалом и ответственном деле был сам И.В. Курчатов.

Но этот героический энтузиазм почему-то уже не всегда замечают и учитывают некоторые современные исследователи, акцентируя внимание читателей на отдельных происшествиях и эпизодах, которые возможны в любом большом коллективе. В недавно появившейся в Германии книге{24} по истории советского атомного проекта на страницах, посвященных Арзамасу-16, говорится даже об атмосфере «с юмором висельников», что люди якобы находили отдушину в цинизме и алкоголизме. Автор книги Хайнеман-Грюдер явно сгустил краски, рисуя читателю некую карикатуру и не поняв, насколько все были увлечены грандиозной задачей и преисполнены чувством долга.

Отнюдь не какие-то единичные исключительные случаи предопределяли атмосферу в коллективе и даже не особенности изолированной жизни в режимной зоне с ее строгими требованиями. Конечно, было мало радости наблюдать колонны заключенных, которые на начальном этапе становления объекта привлекались к строительным работам. Но все это отступало на второй план, и люди не считались ни с бытовыми трудностями, ни со своим временем, стремясь наилучшим образом и как можно скорее прийти к успеху. Они прекрасно видели, что страна в опасности и, с другой стороны, понимали, что, надеясь на них, государство предоставляет им все необходимое для работы и жизни. И великолепно справились с возложенной на них задачей [39].

Искажения исторической правды возникают, как мы знаем, не только вследствие субъективных оценок рассказчиков, чрезмерной секретности, ограничивающей доступ к информации, или просто по недоразумению. Почва для различных домыслов появляется и тогда, когда правда замалчивается из-за политических установок и соображений, как, например, в случае Л.П. Берии. Нет правды сегодня — значит, будут мифы завтра.

Мы не собираемся подвергать сомнению оценку общеизвестных злодеяний этого страшного человека или приукрашивать демоническую личность, принесшую неисчислимые страдания людям. Но до середины 1953 года, в течение примерно восьми лет Берия отвечал в правительстве за всю работу по атомному проекту. В интересах истории мы считаем необходимым остановиться на этом факте несколько подробнее.

Известно, что вначале общее руководство советским атомным проектом осуществлял В.М. Молотов. Стиль его руководства и соответственно результаты не отличались особой эффективностью. И.В.Курчатов не скрывал своей неудовлетворенности.

С переходом атомного проекта в руки Берии ситуация кардинально изменилась. Хотя П.Л. Капица, принимавший на первых порах участие в работе Особого Комитета и Технического Совета по атомной бомбе, в письме Сталину отозвался о методах нового руководителя резко отрицательно{25}.

Берия быстро придал всем работам по проекту необходимый размах и динамизм. Этот человек, явившийся олицетворением зла в новейшей истории страны, обладал одновременно огромной энергией и работоспособностью. Наши специалисты, входя в соприкосновение с ним, не могли не отметить его ум, волю и целеустремленность. Убедились, что он первоклассный организатор, умеющий [40] доводить дело до конца. Может быть, покажется парадоксальным, но Берия, не стеснявшийся проявлять порой откровенное хамство, умел по обстоятельствам быть вежливым, тактичным и просто нормальным человеком. Не случайно, у одного из немецких специалистов Н. Риля, работавшего в СССР, сложилось очень хорошее впечатление от встреч с Берией{26}.

Проводившиеся им совещания были деловыми, всегда результативными и никогда не затягивались. Он был мастером неожиданных и нестандартных решений. Работавшему в аппарате Берии генералу А.С.Александову, которого затем назначили заместителем Б.Л. Ванникова в Первом главном управлении и через какое-то время начальником Арзамаса-16, запомнился характерный эпизод{27}. Политбюро приняло решение разделить наркомат угольной промышленности, которым руководил В.В. Вахрушев, на два — для западных районов страны и восточных. Предполагалось, что возглавят их соответственно Вахрушев и Оника. Поручили разделение произвести Берии. Можно представить, сколько мороки вызвала бы подобная процедура при обычном бюрократическом подходе.

Берия вызвал Вахрушева и Онику и предложил им разделиться полюбовно. А по истечении срока вызвал обоих и сначала спросил Вахрушева — претендента на руководство западными районами отрасли — нет ли претензий. Тот ответил, что претензий нет и поделили все правильно. Тогда Берия обратился к Онике: «Как вы?» Оника заупрямился: «У меня есть претензии. Все лучшие кадры Вахрушев себе забрал. И все лучшие санатории и дома отдыха тоже». Видя такое дело, Берия рассудил: «Раз Вахрушев считает, что все разделено правильно, а Оника возражает, то сделаем так: Вахрушев будет [41] наркомом восточных районов, а Оника — западных». И совещание на этом закончил.

М.А. Садовский оказался участником совсем иного по духу совещания у Берии{28}. В его кремлевском кабинете присутствовало около 30 человек, и обсуждалась подготовка полигона к первому термоядерному взрыву. Докладчики пытались говорить, как будет размещена техника, какие и как построить сооружения, каких подопытных животных разместить на поле, чтобы изучить воздействие поражающих факторов. Но Берия, распаляясь, вдруг начал высказывать недовольство, обрывать и менять докладывающих ему людей, стал задавать странные вопросы, на которые было трудно дать ответы.

Наконец, он совершенно вышел из себя, и, по словам М.А.Садовского, полностью неудовлетворенный сообщениями, почти выкрикнул: «Я сам расскажу!» Затем Берия понес что-то несусветное. Постепенно из его бурного монолога стало выясняться: он хочет, чтобы на опытном поле взрывом было уничтожено все. Чтобы было страшно!

После совещания участники расходились подавленные. А Михаил Александрович, говоря его словами, впервые понял тогда, что иметь дело с Берией — не шутка...

Берия был быстр в работе, не пренебрегал выездами на объекты и личным знакомством с результатами работ. При проведении нашего первого атомного взрыва он был председателем государственной комиссии. Несмотря на свое исключительное положение в партии и правительстве, Берия находил время для личного контакта с заинтересовавшими его людьми, даже если они не обладали какими-либо официальными отличиями или высокими титулами. Известно, что он неоднократно встречался с А.Д.Сахаровым — тогда еще кандидатом физико-математических наук, а также с упоминавшимся [42] нами О.А. Лаврентьевым, только что демобилизованным сержантом-дальневосточником.

Берия проявлял понимание и терпимость, если для выполнения работ требовался тот или иной специалист, не внушавший, однако, доверия работникам его аппарата. Когда Л.В. Альтшулера, не скрывавшего своих симпатий к генетике и антипатий к Лысенко, служба безопасности решила удалить с объекта под предлогом неблагонадежности, Ю.Б. Харитон напрямую позвонил Берии и сказал, что этот сотрудник делает много полезного для работы. Разговор ограничился единственным вопросом всемогущего человека, последовавшим после продолжительной паузы: «Он вам очень нужен?». Получив утвердительный ответ и сказав: «Ну ладно», Берия повесил трубку. Инцидент был исчерпан.

По впечатлению многих ветеранов атомной отрасли, если бы атомный проект страны оставался под руководством Молотова, трудно было бы рассчитывать на быстрый успех в проведении столь грандиозных по масштабу работ.

Внимание атомному проекту уделял и И.В. Сталин. Сохранились личные записи И.В.Курчатова (29}, сделанные им сразу после часовой встречи с вождем вечером 25 января 1946 года. В беседе участвовали только Молотов и Берия.

В ходе разговора Сталин не советовал заниматься мелкими работами или искать дешевых путей. Подчеркивал, что необходимо действовать «широко, с русским размахом», что в этом отношении будет оказана всемерная помощь. Сталин заметил, что наши ученые очень скромные люди и «иногда не замечают, что живут плохо». По записи И.В.Курчатова, «по отношению к ученым Сталин был озабочен мыслью, как бы... помочь им в материально-бытовом отношении и в премиях за [43] большие дела, например, за решение нашей проблемы... Было предложено написать о мероприятиях, которые были бы необходимы, чтобы ускорить работу, все, что нужно».

К вопросу о премиях мы еще вернемся. А сейчас отметим, что незадолго до первого взрыва нашей атомной бомбы Сталин лично, в присутствии Берии и И.В. Курчатова, заслушал доклады руководителей основных работ о подготовке к испытаниям. Докладчики-специалисты приглашались в кабинет по одному, и Сталин внимательно выслушал каждого. Первое сообщение сделал И.В. Курчатов, затем Ю.Б. Харитон и другие.

Для Ю.Б. Харитона эта встреча со Сталиным оказалась единственной. Сталин спросил у него: «Нельзя ли вместо одной бомбы из имеющегося для заряда количества плутония сделать две, хотя и более слабые? Чтобы одна оставалась в запасе». Докладчик, имея в виду, что наработанное количество плутония как раз соответствует заряду, изготавливаемому по американской схеме, и излишний риск недопустим, ответил отрицательно. Во время доклада, вопреки некоторым рассказам, превратившимся в легенду, никаких показов плутониевого шарика Сталину и, значит, прикосновений к нему не было. С места своего изготовления в Челябинске-40 плутониевый шарик был доставлен сначала в Арзамас-16, а затем вывезен непосредственно на семипалатинский полигон. Красивая легенда сложилась, по-видимому, в аппарате Берии, где приведенный диалог со Сталиным объединили с эпизодом, о котором рассказал А.П. Александров{30}. Этот эпизод случился с ним, когда он покрывал в Челябинске-40 плутониевые полушария для первой бомбы никелевой пленкой:

«Как-то ночью сижу и этим занимаюсь. Вдруг приезжает целая группа генералов. И давай меня спрашивать, откуда я взял это [44] полушарие и действительно ли это плутоний, а не железка какая-то. Я говорю: смотрите, он же теплый. Он радиоактивный и сам себя греет. Постепенно я их убедил, что это действительно плутоний».

После взрыва бомбы на полигоне И.В. Курчатов, как рассказывал М.Г. Первухин, в первых числах октября вместе с некоторыми членами комиссии докладывал Сталину о результатах испытания. Сталин интересовался деталями и несколько раз переспрашивал у докладчиков, видели ли они сами то, о чем рассказывают.

Теперь о наградах.

Через два месяца после взрыва атомной бомбы вышло закрытое постановление Совета Министров СССР от 29 октября 1949 года, подписанное Сталиным. До сих пор его текст, кроме награжденных, мало кому известен. Да и о наградах сообщалось упоминаемым в них участникам только в отдельных персональных выписках, чтобы не посвящать в весь документ. Между тем по этому постановлению несколько особо отличившихся участников работы во главе с И.В. Курчатовым были представлены к присвоению звания Героя Социалистического Труда, премированы крупной денежной суммой и машинами «ЗИС-110» или «Победа», получили звание лауреатов Сталинской премии первой степени, им были подарены дачи. Этим же постановлением награжденным было предоставлено право на обучение своих детей в любых учебных заведениях страны за счет государства, а также (пожизненно для награжденных, их жен и до совершеннолетия для их детей) право — отмененное затем Хрущевым — на бесплатный проезд неограниченное число раз железнодорожным, водным и воздушным транспортом в пределах СССР.

Среди ветеранов теперь поговаривают, что при представлении к наградам Берия будто бы распорядился [45](не без зловещего «юмора») исходить из простого принципа: тем, кому в случае неудачи был уготован расстрел, — присваивать звание Героя; кому максимальное тюремное заключение, — давать орден Ленина и так далее, по нисходящей. Трудно сказать, соответствуют ли подобные разговоры истине или представляют собой пример «устного народного творчества». Но упоминавшийся нами генерал А.С.Александров вспоминал о подготовке документов о награждениях в очень спокойных выражениях и в совершенно ином ключе{27}. «Однажды Берия поручил мне подготовить проект постановления Совета Министров СССР о мерах поощрения за разработку вопросов атомной энергии... При подготовке проекта мне пришла мысль: а что же эти товарищи будут делать с деньгами — ведь на них ничего не купишь в наших условиях! Пошел я с этим вопросом к Берии. Он выслушал и говорит: «Запиши — дачи им построить за счет государства с полной обстановкой. Построить коттеджи или предоставить квартиры, по желанию награжденных. Выделить им машины». В общем, то, что я предполагал разрешить им купить, все это теперь предоставлялось за счет государства. Этот проект был утвержден».

Но и груз ответственности, лежавший на плечах создателей ядерного оружия, был нешуточный. Колючий холодок возможной расплаты за неудачу ощутили участники испытаний, когда впервые заряд не сработал и ядерный взрыв не состоялся. Изделие «отказало», как говорят в таких случаях разработчики. Правда, первый «отказ» произошел, к счастью, 19 октября 1954 года, когда в нашей стране уже было создано и атомное, и водородное оружие, а Берии уже не было. Разыгравшаяся сценка великолепно запомнилась Е.А. Негину (31}:

«После поездки к месту несостоявшегося атомного взрыва [46] Курчатова, Малышева, Зернова, Харитона и других участников мы собрались в каземате и стали спокойно разбираться в причинах отказа. Вдруг появляется некий полковник госбезопасности. В фуражке, начищенный, с иголочки. Козырнул и обращается к В.А. Малышеву, нашему министру:

— Товарищ министр! Если я правильно понимаю, произошел отказ?

— Правильно понимаете.

— Разрешите начать следствие...

Нам всем как-то нехорошо стало. Малышев так спокойно начинает говорить:

— Видите ли, здесь наука. Не война. Тут новые вещи, не все еще знаем. Ученые разбираются. Они тоже не сразу могут сказать, в чем причина...

— Так разрешите начать следствие!

Цвет лица Малышева начинает медленно меняться. Он краснеет.

— Я же Вам говорю: это вещь опытная, сделанная в первый раз. Нам, очевидно, в чем-то не повезло, у нас не получилось. Но я думаю, в самое короткое время разберемся и ответы будут.

— Так разрешите начать следствие!

Малышев багровеет, потом произносит:

— Пошел вон...

Полковник опять козырнул, повернулся на каблуках и ушел».

Отказ изделия был всегда тяжелым испытанием для его разработчиков. Даже такой неистощимый на шутки и юмор, жизнерадостный по натуре человек, как Я.Б. Зельдович, и то очень остро переживал подобные неудачи.

Теперь многие понимают, что создание водородного оружия — приоритетное достижение советских физиков [47]. Сначала мы догоняли своих американских коллег, создавших атомную бомбу к середине 1945 года. Но в августе 1949 года опаснейшая монополия США на атомное оружие была ликвидирована. А затем советские физики вырвались вперед и впервые в мире испытали 12 августа 1953 года реальный водородный заряд, готовый к применению в виде бомбы. Идея этого заряда была предложена А.Д. Сахаровым.

Правда, американские ученые первыми осуществили термоядерный взрыв 1 ноября 1952 года. Но этот их эксперимент был только этапом к созданию водородной бомбы. Взорванное в США устройство представляло собой огромное нетранспортабельное 50-тонное наземное сооружение размером с двухэтажный дом{32}. Ядерное горючее поддерживалось в нем в сконденсированном состоянии с помощью криогенной техники. Советские ученые обошлись без подобного чрезвычайно сложного и дорогого опыта.

В заочном соревновании по совершенствованию водородного оружия США вышли вперед в 1954 году. Однако уже в 1955 году наши физики, осуществив настоящий технологический прорыв, нейтрализовали успех американцев. Определяющий вклад в создание новой конструкции заряда здесь внесли А.Д. Сахаров, Я.Б. Зельдович и Ю.А. Трутнев. Более того, советские ученые первыми в мире произвели взрыв водородной бомбы, сбросив ее с самолета Ту-16. Этот эксперимент состоялся 22 ноября 1955 года и был выполнен экипажем во главе с Героем Советского Союза Ф.П. Головашко. Кстати, первое в СССР сбрасывание атомной бомбы с самолета было произведено 18 октября 1951 года экипажем во главе с Героем Советского Союза подполковником К.И. Уржунцевым [48].

Наши физики 30 октября 1961 года осуществили и непревзойденный до сих пор по мощности взрыв 50-мегатонной бомбы. Этот заряд отличался высокой «чистотой»: 97% его мощности приходилось на термоядерные реакции. Полный успех испытания 30 октября 1961 года доказал возможность конструировать на основе предложенного принципа водородные заряды практически неограниченной мощности. Авторы этой разработки — А.Д. Сахаров, В.Б. Адамский, Ю.Н. Бабаев, Ю.Н. Смирнов, Ю.А. Трутнев. Подрыв бомбы был осуществлен на высоте четырех километров над Новой Землей с помощью стратегического бомбардировщика Ту-95 под командованием Героя Советского Союза А.Е. Дурновцева.

Говоря об отдельных ярких экспериментах, мы отмечаем главное — огромную творческую работу замечательных коллективов физиков и разработчиков Арзамаса-16 и Челябинска-70, которая привела к созданию могучего оборонного ядерного щита нашей Родины. Этот успех — результат тесного сотрудничества наших ученых с конструкторами, инженерами и производственниками — истинными мастерами своего дела.

Мы уже отмечали в декабрьском номере «Известии» за 1992 год, что водородная бомба создана в СССР совершенно самостоятельно{8}. Она никоим образом не являлась продуктом деятельности советской разведки. В США также пришли к выводу, что Клаус Фукс не мог передать Советскому Союзу секреты водородной бомбы. Это объясняется тем, что в период, когда Фукс еще сообщал информацию в СССР, наработки американских физиков-ядерщиков по этому направлению были ошибочными и к успеху не вели.

Но в США есть физики, которые, по-видимому, из-за недостатка информации полагают, что советская бомба, испытанная 12 августа 1953 года, не была «настоящей» [49] водородной бомбой{33}. Они также не исключают{33}, что советские физики могли получить решающую информацию для создания своей водородной бомбы образца 1955 года из радиохимических анализов атмосферных проб продуктов взрыва, произведенного США 1 ноября 1952 года.

Выясним сначала, была ли советская водородная бомба, взорванная 12 августа 1953 года, «настоящей».

Эффективность конструкции водородного заряда в значительной мере определяется тем, какую степень сжатия термоядерного горючего она обеспечивает в результате стартового взрыва атомного устройства. В этом отношении конструкции советских водородных бомб, испытанных в 1953 году и в 1955 году, действительно были различными. Но мощность заряда, испытанного в 1953 году, примерно в 20 раз превосходила мощность атомной бомбы, сброшенной на Хиросиму и имевшей такие же габариты и вес. Уже по этой причине испытанный заряд поднимал уровень ядерного оружия на новую ступень. Более того, схема этого заряда допускала создание водородной бомбы порядка мегатонны. Очень важным показателем испытанного заряда являлась его «термоядерность», т.е. вклад собственно термоядерных реакций в полную величину мощности. Этот показатель приближался к 15–20%.

Некоторые американские специалисты склонны отождествлять наше испытание в 1953 году со своими испытаниями типа «Джордж», проведенными в США в 1951 году{33, 34}. В этих американских зарядах использовались малые количества трития и дейтерия, чтобы показать, говоря словами Г. Йорка, «что термоядерная реакция при идеальных условиях может иметь место в экспериментальном устройстве». Но подобные опыты, по замечанию другого американского [50] физика Р. Джастрова{35}, были «скорее игрой на публику, чем подлинным экспериментом... Использование здоровенной атомной бомбы для инициирования реакции в небольшом пузырьке с дейтерием и тритием напоминало применение доменной печи для поджигания спички». Ясно, что наш заряд, испытанный 12 августа 1953 года, был принципиально другого класса{36}. В нем уже использовалось перспективное термоядерное горючее Li6O, которое в американских зарядах появилось позднее. Особенностью поэтому было и то, что в нашем заряде тритий нарабатывался в ходе термоядерных реакций в процессе взрыва, а получавшиеся высокоэнергичные нейтроны обеспечивали «трехтактную» схему «деление-синтез-деление». Эта «трехтактность» играет большую роль в современном термоядерном оружии.

Учитывая сказанное, американские коллеги, по нашему мнению, явно недооценивают значение испытания, осуществленного в СССР в августе 1953 года, которое мы с полным правом считаем первым в мире испытанием водородной бомбы.

Наконец, получили ли советские ученые полезную информацию для конструирования своего водородного оружия в результате радиохимического анализа атмосферных проб после термоядерного взрыва в США 1 ноября 1952 года?

Определенно нет, так как организация работ у нас была в то время еще на недостаточно высоком уровне и полезных результатов не дала. Радиохимический анализ проб из воздуха после американского взрыва 1 ноября 1952 года действительно мог дать некоторую информацию о материалах, с применением которых был произведен взрыв. И, в лучшем случае, по соотношению определенных короткоживущих изотопов, образовавшихся в ходе термоядерных реакций, дал бы возможность судить [51] о степени сжатия термоядерного горючего. Но величина этого сжатия не позволила бы, однако, заключить, как именно сделано взорванное устройство, и не раскрыла бы его конструкцию. С другой стороны, еще в 1946 году советские ученые И.И. Гуревич, Я.Б. Зельдович, И.Я. Померанчук и Ю.Б. Харитон, выступив с предложением об использовании термоядерных реакций для создания бомбы{37}, уже тогда пришли к выводу, что «желательна наибольшая возможная плотность дейтерия, которая должна быть осуществлена применением его при высоком давлении», а для инициирования взрыва они предложили использовать урановые заряды. Так что и в этом отношении информация о взрыве 1 ноября 1952 года, если бы она была получена нами, не явилась бы откровением.

Оглядываясь в прошлое, мы понимаем: среди начальных импульсов для американского и советского атомных проектов было и опасение, что фашистская Германия, обладавшая перед войной наиболее передовыми и совершенными технологиями и первоклассной наукой, способна опередить всех в создании атомного оружия. Заявления Гитлера об оружии возмездия звучали зловеще. Позднее, в послевоенные годы в период холодной войны ядерное оружие стало основным аргументом в опаснейшем противостоянии мировых держав. Постепенно освобождаясь от наследия этого противостояния, мы все более осознаем: на рубеже сороковых-пятидесятых годов физики-ядерщики, среди которых и блестящая плеяда советских физиков во главе с И.В. Курчатовым, сделали нечто большее и непреходящее — они открыли цивилизации дверь в новую эпоху. В этой эпохе атомная энергия определяет не только технологический уровень общества, но и влияет на культуру, политику и будущее. Значит, влияет [52] на историю. Это особенно становится ясным, ест вспомнить знаменитую работу Иды Ноддак, опубликованную в немецком журнале прикладной химии в 1934 году{38}.

И. Ноддак усомнилась в интерпретации опытов Э. Ферми, который облучал уран нейтронами, и высказал; мысль, что на самом деле происходит не образование «трансуранов», а расщепление тяжелого атомного ядра урана на части. Она даже прислала свою статью Э. Ферми, но он не воспринял ее точку зрения{39}. В 1936 году предположение о распаде урана называет абсурдным и Отто Ган{3, 40}.

Страшно подумать, как развивались бы события, если бы провидческую статью, содержавшую гениальную догадку, на четыре с лишним года опередившую открытие Гана и Штрассмана, сразу осознали физики гитлеровской Германии. Гитлер мог стать единственным обладателем атомной бомбы, и вторая мировая вона развивалась бы по иному сценарию. В этом случае сейчас мы имели б совершенно другую историю. [56].

Советские физики шли своим путем

В наши дни в силу различных причин, включая и окончание холодной войны, многое из того, что долгое время было тайным, становится предметом публичных дискуссий. В числе подобных тем — история создания ядерного оружия в Советском Союзе. Профессор Стэнфордского университета (США) Д. Холлуэй справедливо отметил, что «эти дебаты касаются не только России, так как советская ядерная программа была важнейшим звеном в истории холодной войны, и эта тема имеет сегодня общемировое значение».

Наиболее острая дискуссия развернулась, пожалуй, по вопросу о том, какое реальное значение для советских физиков-атомщиков имели добытые разведкой материалы за рубежом. Накал дискуссий связан с тем, что вдруг «заговорившие» некоторые представители советской разведки, участвовавшие в сороковые годы в получении материалов по атомной тематике, но далекие, однако, от технических тонкостей и действительного положения вещей в наших ядерных центрах, дали, к сожалению, субъективную и сильно искаженную картину. К тому же за рубежом, и, прежде всего, в США, еще в 50-е годы получила широкое хождение легенда о том, что советские ядерщики «украли секреты или в лучшем случае скопировали то, что уже осуществили Соединенные Штаты» [57].

Возможное значение шпионажа для советского атомного проекта стали обсуждать в Соединенных Штатах задолго до того, как выявились конкретные факты утечки американских атомных секретов. После взрыва в Аламогордо в 1945 году даже высказывались суждения, что публикации по атомной тематике в открытой печати и шпионаж не будут иметь для России решающего значения, поскольку объем работ фантастически велик и слишком изощренны научно-технические методы, необходимые для создания атомной бомбы. Американцы понимали, что решающее значение на этом этапе приобретала не столько информация, сколько профессиональное мастерство и создание совершенно нового гигантского научно-промышленного потенциала. Быть может, именно вследствие недооценки возможностей России в США уже в 1945 году появилась примечательная и довольно информативная книга Г.Смита «Атомная энергия для военных целей». Она тут же была переведена и издана в нашей стране.

После ареста в Великобритании в 1950 году Клауса Фукса, помогавшего Советскому Союзу на добровольной идейной основе, и суда над ним значение шпионажа для советской атомной программы сразу подверглось в США кардинальной переоценке. В этом смысле показательны слова бывшего заместителя директора ЦРУ Р. Клайна: «Я убежден в том, что... проникновение разведки в американские атомные секреты было всеобъемлющим. Все делалось с высочайшим профессионализмом. Подавляющее большинство американцев сначала даже не догадывалось о том, что происходит. Только в 50-е годы люди начали узнавать правду». И, явно впадая в крайность, Р. Клайн добавил: «...Я думаю, что Советский Союз благодаря материалам, которые добыли в Лос-Аламосе [58] шпионы, выиграл около 5 лет. Я говорю о сроках создания атомного оружия».

Бывшие резиденты советской разведки, получившие возможность рассказать о своей работе, стали, к сожалению, утверждать, что для первой советской атомной бомбы, как и для первой водородной, ими была получена такая документация, по которой нашим ученым якобы прямо можно было делать эти бомбы. В действительности разведчики формально правы лишь в отношении схемы первой испытанной советской атомной бомбы, однако в отношении водородной — такое мнение является абсолютно ошибочным.

В печати появились и сбивающие с толку публикации, в которых, в частности, приводятся неверно интерпретируемые слова выдающегося участника советского атомного проекта И.К. Кикоина о том, что материалы разведки по разрабатывавшейся в 40-е годы в США водородной бомбе (оказавшиеся технически несостоятельными!) «представляют большой интерес». Следует иметь в виду, что И.К. Кикоин непосредственно с разработкой и конструированием ядерного оружия связан не был.

Наши физики — создатели ядерного оружия долгое время были вынуждены хранить молчание и в дискуссию не вступали. И только год назад ситуация изменилась.

Обсуждая роль разведки, мы, естественно, должны учитывать два важнейших обстоятельства. С одной стороны, профессиональные задачи разведки, ее способность добывать информацию. С этой точки зрения советские разведчики, опасную работу которых мы высоко ценим и уважаем, охотясь за атомными секретами, добились блестящего результата. Более того, успехом явилось и то, что в 40-е годы разведка завладела материалами, показавшими, как в тот период американские ученые представляли себе реализацию идеи [59] по созданию водородной бомбы. Хотя те первые результаты американских физиков оказались ошибочными, успех разведки был бесспорен.

С другой стороны, очень важно понимать, какую роль в действительности сыграли разведданные для решения конкретных задач советского атомного проекта. Здесь решающее слово может принадлежать только специалистам. С этой точки зрения полученные разведкой материалы по водородной бомбе для советских ученых оказались абсолютно бесполезными.

Как бы убедительно ни выглядела информация, полученная разведкой, она требовала тщательнейшей проверки. Естественно, наши специалисты затратили немало усилий и времени, прежде чем сделали заключение о степени технической достоверности и состоятельности материалов, пришедших из-за рубежа. Даже поэтому заявления некоторых «атомных» разведчиков о том, что советским ученым, занятым разработкой ядерного оружия, оставалось будто бы лишь «производить перерасчеты», очень далеки от действительности.

В реальной жизни не все так просто, и дезинформация может выглядеть очень правдоподобной. К примеру, многие помнят недавние драматические коллизии в связи с провозглашенной в 1983 году президентом США Р.Рейганом так называемой Стратегической оборонной инициативой (СОИ). Только теперь появились признания бывших высокопоставленных должностных лиц США, что это была сознательно запущенная грандиозная дезинформация. Целью ее было склонить нашу страну к бессмысленным затратам в десятки миллиардов долларов. Министр обороны США того периода К. Уайнбергер недавно заявил в связи с этим, что обман противника — вещь естественная, и добавил: «Вы всегда работаете на [60] обман. Вы всегда стараетесь практиковать дезинформацию. Всегда стараетесь ввести противника в заблуждение, чтобы быть уверенным, что реальная информация ему неизвестна». Ясно, что атомный проект для своего времени был не менее дорогостоящим предприятием, чем, скажем, затраты в связи с СОИ.

Казалось бы, теперь существует очень простой и эффективный способ положить конец дискуссии о значении материалов, полученных разведкой, для советского атомного проекта: достаточно сопоставить добытые материалы с конкретными этапами воплощения нашего проекта и результаты сопоставления опубликовать. Но тогда пришлось бы сделать всеобщим достоянием деликатные технические подробности, относящиеся к ядерному оружию. А это запрещено международным Договором о его нераспространении.

Однако специалисты в области ядерного оружия даже при весьма ограниченной общедоступной информации в состоянии дать объективную оценку уровня самостоятельности тех или иных результатов, полученных советскими атомщиками. Исходным пунктом здесь являются отечественные предвоенные работы наших физиков. Задолго до получения какой-либо информации от разведчиков Я.Зельдович и Ю.Харитон провели расчеты по условиям осуществления разветвленной цепной реакции деления урана в реакторе. В качестве замедлителей нейтронов они предложили использовать тяжелую воду и углерод. В те же предвоенные годы Г.Флеров и Л.Русинов экспериментально получили важные результаты по определению ключевого параметра цепной реакции — числа вторичных нейтронов, возникающих при делении ядер урана. В ряду фундаментальных достижений того периода было и открытие Г.Флеровым и К.Петржаком самопроизвольного [61] деления урана. Кроме того, Зельдович и Харитон выяснили условия возникновения ядерного взрыва и оценили его разрушительную мощь. Позднее, в 1941 году, они же совместно с И.Гуревичем получили приближенное значение критической массы урана-235.

Дело зашло так далеко, что уже в 1940 году директор Института химической физики академик Н.Н. Семенов направил в свой наркомат письмо о необходимости развития комплекса работ по созданию ядерного оружия. Эта инициатива осталась незамеченной. Тем не менее успехи советских физиков были настолько впечатляющими, что, несмотря на бушевавшую войну, летом 1944 года великий датский физик Нильс Бор в секретной записке президенту США Рузвельту отмечал:»... на основании предвоенных работ русских физиков естественно предположить, что ядерные проблемы окажутся в центре их интересов».

И в самом деле, решением Государственного комитета обороны советскому атомному проекту был дан старт уже в феврале 1943 года. Пройдет шесть с половиной лет, и, к изумлению научной и политической элиты США, надеявшейся на долголетие своей атомной монополии, истерзанный войной Советский Союз произведет первое испытание ядерного оружия. В 1984 году один из самых ярких участников нашего атомного проекта академик Я.Б. Зельдович напишет: «Известно удивление ученых США, когда пробы воздуха показали, что в августе 1949 года их ядерная монополия кончилась... Удивление в США было бы меньше, если бы они читали наши работы предвоенных лет, опубликованные на русском языке. Речь идет при этом не только о работах по цепному делению урана. Наука о взрыве и теория детонации также являются необходимой частью тех знаний, без которых нельзя решить проблему» [62].

Соединенные Штаты приступили к работе над атомной бомбой, опасаясь, что обладающая превосходным научным потенциалом фашистская Германия может первой овладеть атомным оружием. Объединив усилия лучших физиков Старого и Нового Света, Америка стала энергично создавать небывалые по масштабу атомные лаборатории и заводы-гиганты. Успех был достигнут благодаря совершенной координации усилий науки, промышленности, правительства и щедрому финансированию. Процветающие Соединенные Штаты Америки, к территории которых враг даже не прикоснулся, превратили свой атомный проект в интернациональное мероприятие. Наряду с американскими — физиками они сумели привлечь к его реализации знаменитостей из Германии, Италии, Венгрии, Великобритании и других стран, знаменитостей, по разным причинам оказавшихся за океаном.

Советский Союз, прервавший свои работы по атомной тематике из-за нападения гитлеровской Германии, был вынужден в середине войны вновь вернуться к ним. Причина заключалась не только в опасности появления атомной бомбы у противника. Мощным толчком явилось и сообщение разведки о глубоко засекреченных усилиях по созданию атомного оружия в Соединенных Штатах Америки, которые по союзническому договору должны были делиться с СССР информацией об этих исследованиях. Первый атомный взрыв и особенно демонстративное применение американцами атомного оружия в Японии советское правительство истолковало как атомный шантаж против СССР, как угрозу развязывания новой, еще более страшной и опустошительной войны.

Кстати, в последнее время обоснованность такого толкования приобрела дополнительную убедительность. Дело в том, что несколько месяцев назад Агентство по [63] национальной безопасности США рассекретило разведывательные донесения, относящиеся к концу второй мировой войны. Среди них особый интерес вызвали материалы, согласно которым еще в мае 1945 года американская разведка пришла к выводу: Япония в отчаянном положении и, скорее всего, готова сдаться в ближайшее время. Как заключил — в связи с этим американский историк Г. Алперовиц, «атомная бомбардировка была излишней». Он добавил также, что, когда принималось решение об использовании атомной бомбы против Японии, политические соображения взяли верх над военными.

У нас к такому выводу пришли сразу, в 1945 году. Опасения за судьбу послевоенного мира и судьбу страны были понятны тогда даже простому человеку, далекому от политических премудростей. И многократно усиливались из-за непримиримого идеологического противостояния СССР и США, когда, казалось, мир бесповоротно раскололся на два враждебных лагеря и военных блока.

Советский Союз был истощен жестокой войной. Погибли десятки миллионов человек, оказались разрушенными более 30000 промышленных предприятий, около 1700 городов и 70 тысяч деревень. А страна должна была в кратчайшие сроки повторить тот же рывок и тот же гигантский объем работ, который был, по заключению экспертов США, «даже для американской промышленности сопряжен с большими трудностями».

В 1948 году, примерно за год до нашего испытания атомной бомбы, эти эксперты заявляли: за время войны «диспропорция между исследованиями по атомной энергии в США и СССР значительно увеличилась»; «советское промышленное строительство все еще находится в веке кирки и мотыги» и перегружено работами по восстановлению трети промышленности. Они [64] понимали также, что некоторые немецкие физики, вывезенные после разгрома Германии в СССР, не окажут существенной помощи, поскольку, по словам американцев, немцы «достигли небольших успехов в секретных научных исследованиях по атомной физике в военные годы».

Американцы рассуждали так: «Россия могла бы попытаться получить «агитационную бомбу» при помощи строительства одного плутониевого завода... Это могло бы приблизить дату производства Россией «бомбы-образца», но отдалило бы срок, к которому Россия имела бы настоящее атомное оружие». Иными словами, обладание единственным экземпляром атомной бомбы, каким бы путем она ни появилась у России, — задачи не решало. Настоящее оружие страна приобретает, когда она в состоянии создать свой арсенал.

Но задача была решена! Выдающаяся квалификация советских ученых-физиков и других специалистов, приоритетное внимание к работам по атомному проекту как к государственной задаче наипервейшей важности, концентрация усилий огромной страны — все это в сочетании с патриотическим порывом сотен тысяч занятых в проекте людей позволило совершить чудо.

Участники невероятной гонки помнят, что все работали тогда с огромным напряжением. И единственной мыслью было — лишь бы успеть! Вряд ли широко известно, что осенью 1988 года, находясь в США, А.Д. Сахаров сказал, обращаясь к создателю американской водородной бомбы Э. Теллеру на приеме в честь этого замечательного американского физика: «Я и все, кто вместе со мной работал, были абсолютно убеждены в жизненной необходимости нашей работы, в ее исключительной важности... То, что мы делали, было на самом деле большой трагедией, отражающей трагичность всей [65] ситуации в мире, где для того, чтобы сохранить мир, необходимо делать такие страшные, ужасные вещи».

Да, действительно, благодаря разведке, из США в руки советских ученых-атомщиков попала схема атомной бомбы. Нашим специалистам пришлось немало потрудиться, прежде чем стало окончательно ясно, что схема не есть дезинформация. И, чтобы максимально исключить какие-либо неожиданности, для первого нашего испытания было решено применить именно ее. Это был самый быстрый и самый надежный способ показать, что у нас тоже есть атомное оружие. Таким образом, принятое решение являлось не столько техническим, сколько политическим. Более эффективные конструкции, которые уже тогда виделись советским физикам, могли подождать. Они и отрабатывались в последующие годы.

К примеру, уже следующая советская атомная бомба получилась более чем в два раза мощнее первой, сделанной наподобие американской. Ее диаметр был существенно меньше копии американской бомбы, и она была почти в два раза легче. Важно отметить, что проработки этого более совершенного варианта бомбы имели весьма ясные очертания уже к 1949 году. Ныне макеты этих двух атомных бомб, одна из которых была сделана по американской схеме, а другая создана на основе собственных разработок и исследований и испытана в 1951 году, стоят рядом в «Музее ядерного оружия» Арзамаса-16.

Но американскую схему заряда у нас предпочли использовать не только потому, что сокращалось время для подготовки первого нашего атомного взрыва. Не менее важно было, что успех первого нашего испытания снижал непомерный психологический пресс, в условиях которого работали физики. Ведь к 1949 году атомные [66] исследования и, прежде всего, строительство гигантских атомных объектов широко развернулись у нас в стране. Были вовлечены колоссальные энергетические, технические и людские ресурсы. Сталин распорядился: «Предоставим Курчатову неограниченные кредиты, но будем контролировать».

Решение воспользоваться уже опробованной на опыте американской схемой было для той конкретной накаленной обстановки единственно правильным. Оно никоим образом не умаляет высокого престижа отечественных физиков. Приступив к работе по созданию атомного оружия в труднейший период войны, они в годы послевоенной разрухи ликвидировали атомную монополию США. А затем, когда создавалось еще более грозное водородное оружие, даже вышли вперед.

После испытания первого советского водородного заряда 12 августа 1953 года американцы сразу заключили по анализам проб воздуха из атмосферы, что «это был взрыв термоядерной бомбы, но изготовленной из материалов, отличных от тех, которые были применены американцами в 1952 году».

Действительно» США в ноябре 1952 года первыми произвели термоядерный взрыв. Но это был взрыв огромного, с двухэтажный дом, наземного лабораторного сооружения. В США этот эксперимент явился только промежуточным шагом на пути к созданию собственной водородной бомбы. Советские физики обошлись без такого промежуточного и очень дорогостоящего опыта.

А первым в мире реальным водородным зарядом, уже готовым к применению в качестве бомбы и содержавшим термоядерное горючее в виде твердого химического соединения, как раз и стал заряд, испытанный в СССР 12 августа 1953 года. Он имел габариты первой [67] американской атомной бомбы, но в 20 раз превосходил ее по мощности.

Это стало выдающимся приоритетным достижением наших физиков и особенно А.Д. Сахарова и В.Л. Гинзбурга. Достижением, которое признается ныне и нашими коллегами в США. Ничего подобного в качестве термоядерного оружия в Соединенных Штатах на тот период времени не было. С советским достижением 1953 года не могут отождествляться ни американские опыты с малым количеством трития и дейтерия, относящиеся к 1951 году, ни уже упомянутый взрыв 1952 года, для которого использовалось термоядерное горючее в сжиженном состоянии при температуре, близкой к абсолютному нулю.

После столь знаменательного события в американских публикациях пятидесятых годов появилось признание: «Ситуация, которой так долго опасался Вашингтон, стала теперь очевидной. Первенство в состязании за «абсолютное оружие» уже принадлежало другой стороне». Успех советских физиков в создании водородной бомбы в 1953 году был настолько значительным, что Академия наук СССР осенью того же 1953 года вместе с А.Д. Сахаровым избрала в свои ряды целую плеяду ученых, усилиями которых этот успех был обеспечен. Как известно, подобного «отклика» после атомного взрыва в СССР в 1949 году со стороны Академии наук не последовало.

...Здесь мы дали некоторые представления о том, каковы были первые шаги при создании отечественного ядерного оружия. Но захватывающие события развернулись и в дальнейшем, когда ядерная гонка между США и СССР набрала максимальные обороты [68].

Голоса с другого берега

Авторитетный американский журнал «Бюллетень ученых-атомщиков» опубликовал в майском номере за 1993 год доклад Ю. Харитона и Ю. Смирнова, сделанный 12 января 1993 года в Курчатовском институте (текст доклада по-русски был издан в феврале 1993 г. в виде препринта).

Доклад вызвал большой интерес у специалистов и привел к определенной «переоценке ценностей».

Эдвард Теллер, создатель американской водородной бомбы, в связи с публикацией в упомянутом журнале написал: «Статья Харитона и Смирнова исключительно интересна, так как в ней рассматривается создание ядерной взрывчатки с другой и, очевидно, обоснованной точки зрения. На меня произвели особенное впечатление два обстоятельства. Во-первых, создание атомной и водородной бомб происходило в СССР и в США совершенно различными путями. Таким образом, мало смысла в том, чтобы заявлять, кто был впереди в какой-то момент времени.

Другое обстоятельство связано с огромной разницей в политическом руководстве двух стран. В случае Соединенных Штатов это был Лилиенталь, в случае Советского Союза — Берия... Вспомним, что именно Лилиенталь попросил Оппенгеймера написать важнейшее предложение о том, чтобы сделать ядерную энергию международным достоянием. Это предложение известно в мире как план Баруха.

Несмотря на то, что почти через полстолетия фактически нельзя вернуться к плану 1946 года (т.е. к плану Баруха — примеч. редактора), мы должны рассмотреть, какой путь международного сотрудничества в [69] области атомной энергии может сегодня привести к наибольшей стабильности в мире».

Весьма примечательны комментарии по докладу Ю. Харитона и Ю. Смирнова одного из корифеев современной физики и участника американского атомного проекта Нобелевского лауреата Ханса Бете: «Мне хотелось бы особо подчеркнуть потрясающие достижения русских по созданию атомной бомбы к 1949 году, особенно если учесть ущерб, нанесенный стране немцами. Немцы не достигли таких успехов. Они достигли немногого. Не намереваясь создать бомбу, они хотели построить ядерный реактор. Однако к 1945 году они преодолели только половину пути».

Относительно испытания 12 августа 1953 года советского водородного заряда Бете высказался так: «Я не знаю, как они его сделали... Он напоминал конструкцию нашего «Будильника», но, по-видимому, превосходил его. Поразительно, что они смогли это осуществить... В то время мы не смогли бы это сделать... Никто из нас не видел тогда способа, чтобы достаточно сильно сжать «Будильник» и получить необходимую плотность. О советской водородной бомбе 1955 года, явившейся своеобразным технологическим прорывом, он заметил: «Насколько я могу судить, их конструкция 1955 года, несмотря на то, что в ней использовались те же принципы, что и у нас, была ими разработана полностью самостоятельно».

Американский писатель и историк Ричард Роудс, перу которого принадлежит удостоенная премии Пулитцера книга «Как делали атомную бомбу», так охарактеризовал факты, приведенные в докладе Ю. Харитона и Ю. Смирнова: «Это сообщает новый, потрясающий уровень к выдающейся и впечатляющей истории создания ядерного оружия в СССР. Советские достижения были столь же [70] впечатляющими, как и достижения американцев, а может быть, даже и в большей степени, если учесть тяжелые послевоенные условия, в которых вам приходилось работать, и то политическое давление, которое на вас оказывалось» [71].