50–60-е годы XIX в. являлись важной эпохой в истории политики России в Средней Азии. Поражение в Крымской войне (1853–1856) заставило царское правительство временно отказаться от активной политики на Балканах и Ближнем Востоке и уделить больше внимания укреплению своих позиций в странах Центральной Азии{1}. Наибольший интерес у господствовавших тогда кругов Российской империи вызывали Бухарское, Кокандское и Хивинское ханства, которые поддерживали тесные торговые отношения с Россией. Этому способствовала географическая близость их к России, а также экономическая обстановка в Российской империи и среднеазиатских ханствах в первой половине XIX в. Россия все более твердо становилась ра капиталистический путь развития, а Средняя Азия представляла собой экономически отсталый район, являвшийся выгодным рынком сбыта промвпцленной продукции и источником сырья.
Укрепление экономических, а в связи с этим и политических позиций в среднеазиатских ханствах приобретало для торгово-промышленных кругов Российской империи тем большее значение, что русская промышленность отставала в те годы по уровню и темпам развития от промышленности капиталистических стран Европы.
Узость внутреннего рывка, обусловленная господством крепостного права, а после его отмены — наличием серьезнейших пережитков феодально-крепостнической системы, увеличивала ценность внешних рынков для правящих классов империи. Российский капитализм, который встречал серьезные трудности для развития «вглубь», распространялся «вширь». Важным объектом этого распространения после Крымской войны стала Центральная Азия. [4]
Однако на пути завоевания этих рынков царизм сталкивался с сильным соперником — Англией. Завершив в середине XIX в. подчинение Индии и превратив ее в базу широкой экономической и военно-политической экспансии в Азии и Африке, британские колонизаторы стремились установить свое господство и в Центральной Азии. Английские фабричные товары, вытеснявшие в Индии местное ремесленное производство, наводняли Турцию, во все большем количестве проникали в Иран, Афганистан, Среднюю Азию, западнокитайскую провинцию Синьцзян Британские войска вторгались в Иран и Афганистан, а английские агенты вели подрывную деятельность в Бухаре, Хиве, Коканде, Синьцзяне. Правящие круги Англии и британская печать прикрывали эти действия шумихой о «русской угрозе» Индии.
Английская торгово-политическая экспансия явилась дополнительным стимулом, обусловившим активизацию политики России в Средней Азии. Проведя в 1857–1862 гг дипломатическую и военную разведку, царское правительство в 1863–1868 гг. распространило свое господство на Южный Казахстан и Северную Киргизию, на Ташкентский и Самаркандский оазисы, заставило крупнейшие среднеазиатские ханства — Бухарское и Кокандское — признать их зависимость от Российской империи.
Таковы вопросы, рассматриваемые в данной книге. Их исследование имеет важное значение при изучении истории нашей Родины, способствует освещению экономического развития России, позиции различных социальных слоев при определении целей, задач и методов внешней политики в Центральной Азии в 50–60-х годах XIX в. Внутриполитическое положение Российской империи, Англии и ханств Средней Азии затрагивается в книге лишь в той степени, в какой это необходимо для понимания внешнеполитической деятельности того или иного государства.
К сожалению, недостаточная изученность в нашей литературе восточных источников не дает возможности всесторонне осветить отношение различных кругов народов Средней Азии и соседних стран Востока к политике России. Однако уже имеющиеся материалы, в частности использованные в трудах Б. Г. Гафурова, Е. Б. Бекмаханова, А. В. Пясковского, Б. Д. Джамгерчинова и др.{2}, свидетельствуют о том, что широкие слои населения стран Востока были кровно заинтересованы в уничтожении феодального гнета. Это проявилось, например, во время борьбы России с Кокандским и Бухарским ханствами. [5]
Включение Средней Азии в состав России, в частности, стимулировало, помимо воли царского правительства, развитие пролетариата в Средней Азии, способствовало образованию в дальнейшем многонационального союза трудящихся против царизма, буржуазии и помещиков, против местных эксплуататоров, против всех и всяких видов классового и национального угнетения.
Дореволюционная русская историография, уделявшая много внимания соперничеству между Российской империей и Англией в странах Востока, особенно военной стороне этого соперничества, лишь поверхностно касалась социально-политических и экономических проблем{3}. Даже крупные специалисты в области международных отношений иа Востоке не шли в своих работах дальше простого изложения собранного фактического материала. Дворянско-буржуазная историография не разработала общей концепции политики царизма в XIX в Попытки же создать серьезную научную концепцию оказались неудачными из-за классовой ограниченности мировоззрения их авторов. «Актуальность тематики содействовала также тому, — справедливо отмечал известный советский ученый А. Л Попов, — что буржуазно-Дворянские историки, работавшие над вопросами внешней политики самодержавия XIX в., культивировали в своих трудах официальные легенды или ограничивались публицистическим подходом»{4}.
Вопросы внешней политики царского самодержавия в XIX и начале XX в освещались дореволюционными историками меньше, чем внутриполитические проблемы Российской империи Это объясняется, в частности, сугубой секретностью документальных материалов В государственные архивы получали доступ лишь единичные исследователи, пользовавшиеся особым доверием правительства Но и они могли публиковать свои труды только в том случае, если их точка зрения совпадала с официальной. Так, трехтомная «История завоевания Средней Азии» М. А. Терентьева, ознакомившегося в 70-х годах XIX в. с архивными материалами учреждений Туркестанскою генерал-губернаторства, увидела свет лишь через три десятилетия — в 1906 г., когда первая буржуазно-демократическая революция в России заставила царское правительство допустить на некоторое время цензурные послабления Такая долгая задержка с выходом книги объясняется тем, что ее автор [6] несколько критически отнесся к действиям царских чиновников и военных деятелей в Средней Азии{5}.
Если доступ к документам государственных учреждений был крайне ограничен, то материалы предпринимателей, торговцев, путешественников 'были недостаточны для исследователя.
Основной недостаток дореволюционной исторической литературы заключается в идеалистическом подходе к исследованию. Буржуазные авторы не изучали всего комплекса социально-экономических (предпосылок, определявших тот или иной политический акт, отрывали внешнюю политику от внутренней, объясняли ее случайными, второстепенными факторами, зачастую поддерживали «официальную легенду». Так, в основу многих статей и книг, посвященных среднеазиатской политике самодержавия, легла, например, «концепция», выраженная в «циркулярной ноте» (1864 г.) министра иностранных дел А. М. Горчакова о «непреодолимом стремлении правильно организованного государства» распространять свое господство ча соседние территории, где, по мнению царских чиновников, не существовало «твердого порядка».
Неправильная методология, отсутствие всестороннего и глубокого экономического и политического анализа серьезш обесценивали даже и те работы, в которых был собран большой фактический материал. Для примера могут быть названы та же книга М. А. Терентьева «История завоевания Средней Азии», работы М. И. Венкжова, В. В. Григорьева, Н. И. Веселовского и других дореволюционных востоковедов{6}.
Подлинно научное изучение внешней политики Российской империи и ее отношений с другими государствами, в том числе со странами Востока, фактически началось только после того, как к нему приступили советские историки, вооруженные марксистско-ленинской методологией. Но в советской исторической литературе больше внимания уделялось освещению истории международных отношений на Ближнем Востоке{7} и Дальнем Востоке{8}.
Политика капиталистических держав и международные отношения в Центральной Азии (особенно в Средней Азии) в [7] XIX в. освещены слабее. Среди имеющихся работ на эту тему видное место занимают исследования А. Л. Попова, базирующиеся на богатом и разностороннем фактическом материале: «Борьба за среднеазиатский плацдарм»{9} (ограничена тридцатыми годами XIX в.), «Из истории завоевания Средней Азии»{10} и обширный труд «Внешняя политика русского царизма в XIX веке в «кривом зеркале» М. Н. Покровского»{11}, где рассматриваются преимущественно историографические вопросы. Следует отметить также монографию М. К. Рожковой «Экономическая политика царского правительства на Среднем Востоке во второй четверти XIX века и русская буржуазия», статьи Е. В. Бунакова «К истории сношений России со среднеазиатскими ханствами в XIX в.»{12} и Е. Н. Кушевой «Среднеазиатский вопрос и русская буржуазия в 40-е годы XIX века»{13}. Упомянутые работы и более мелкие исследования по сути дела исчерпывают советскую историографию по внешней политике России на Среднем Востоке и в Средней Азии в XIX в.
После второй мировой войны в реакционной буржуазной историографии широко распространилась версия о том, что советская историческая наука отошла от своих прежних позиций разоблачения агрессивной политики царизма на Востоке и стала «обелять» ее. При этом делались ссылки на работы отдельных советских авторов, допускавших некоторые ошибки в освещении исторического процесса. И хотя эти ошибочные положения подвергались резкой принципиальной критике в нашей литературе, буржуазные «критики» марксизма пытались л пытаются искать «противоречия» в советской исторической науке, приписать всей советской историографии «изменение позиций». Как же обстоит дело в действительности?
В трудах советских историков 20–30-х годов текущего века присоединение Средней Азии к России освещалось односторонне. Справедливо отмечая захватнический характер политики царского правительства и установленный им в Средней Азии режим колониального угнетения, эти авторы почти ве упоминали об объективно положительном значении включения народов Туркестана в состав Российской империи{14}. [8]
Мало внимания уделяли советские историки вопросам экономических и политических связей народов нашей страны еще до XIX в. В советской исторической литературе этого периода подчас недооценивали крупнейшие социально-экономические, изменения в Средней Азии, происшедшие в результате присоединения ее к России, и влияние передовой русской культуры на культуру народов Средней Азии.
Главным недостатком исторических работ того времени является недооценка тесного союза, который складывался между трудящимися массами Средней Азии и пролетариатом России. Создание этого союза имело огромное значение для народов нашей страны. «В лице русского пролетариата, — подчеркивается в тезисах ЦК КПСС о 300-летии воссоединения Украины с Россией, — трудящиеся всех национальностей нашей страны впервые в истории обрели надежного руководителя в их борьбе за ниспровержение социального и национального гнета».
В конце 40 — начале 50-х годов текущего века, а особенно после XX съезда КПСС, советские .историки на базе накопленного ими обширного документального материала приступили к всестороннему изучению переломного этапа в жизни среднеазиатских народов — включения их в состав России. Этому вопросу посвящены следующие исследования: Б. Г. Гафуров, «История таджикского народа в кратком изложении. С древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции 1917 г.», новые издания «Истории Казахской ССР, С древнейших времен до Октябрьской социалистической революции» и «Истории Узбекской ССР», впервые изданная «История Туркменской ССР. С начала XIX века до Великой Октябрьской социалистической революции».
Одновременно с указанными общими работами по истории узбекского, таджикского, казахского и туркменского народов были изданы специальные исследования Е. Б. Бекмаханова «Присоединение Казахстана к России», Б. Д. Джамгерчинова «Присоединение Киргизии к России», З. Ш. Раджабова «Из истории общественно-политической мысли таджикского народа во второй половине XIX и в начале XX в.», И. М. Муминова «Из истории общественной и философской мысли Узбекистана конца XIX и начала XX века» и др.
Эти труды — результат многолетних исследований научных коллективов и отдельных ученых. Авторы на большом фактическом материале рассмотрели сложившиеся социально-экономические отношения и государственное устройство среднеазиатских ханств накануне их присоединения к России; отметили экспансию царизма и агрессивные устремления Англии, направленные на использование ханств для борьбы против [9] Российской империи в Азии, интриги и провокации британской агентуры ореди местного населения.
Советские ученые (в отличие от буржуазных авторов, исходящих из идеалистических концепций о решающей роли личности в истории) обращают основное внимание на историю народных масс — подлинных ее творцов и созидателей материальных благ.
Поэтому, разоблачая колонизаторскую политику царского правительства и грабительскую, захватническую деятельность империалистов Запада в странах Востока, советские исследователи детально освещают развитие дружбы народов Российской империи, возникшей и крепнувшей вопреки колонизаторским стремлениям царского самодержавия. Они подчеркивают, что царизм был злейшим врагом всех этих народов, в том числе и русского.
Фальсификаторские приемы представителей реакционной буржуазной историографии не могут скрыть или затушевать подлинную принципиальную разницу между позициями советской и буржуазной историографии. Различие состоит не в признании западными историками агрессивности царизма и отрицании этой черты советскими учеными. Советские историки на основании всестороннего изучения международных отношений на Востоке пришли к выводу о безусловной тенденциозности и необоснованности версии буржуазных авторов (и в первую очередь английских) об «оборонительном» характере британской политики в Азии. «Положение было вовсе не таково, будто бы Россия наступала, а Англия оборонялась. В Средней Азии сталкивались два встречных потока экспансии. И Россия и Англия вели наступательную политику, и при этом обе опасались друг друга»{15}.
Этот важный тезис базируется на известном высказывании В. И. Ленина, который, характеризуя острое соперничество между британскими империалистами и русским самодержавием, писал, что «Англия была сильнейшим врагом разбойничьей политики России, потому что Россия грозила подорвать господство Англии над рядом чужих народов»{16}.
Однако русский империализм вследствие общей экономической слабости (а в дальнейшем и все возраставшей зависимости от более развитых капиталистических держав) и особой остроты внутренних противоречий часто не мог соперничать с могущественными конкурентами. Царское правительство не могло серьезно думать и не думало о завоевании Индии, захвате Суэцкого канала и т. п. [10]
Прямой долг советских историков разоблачать попытки реакционной буржуазной науки прикрыть захватническую политику империалистов Англии, США и других держав лживой версией о «русской угрозе».
В советской историографии были более или менее подробво освещены основные аспекты вопроса об «угрозе Индии» и установлено, что авторитетные британские круги использовали эту версию для оправдания и манкировки своей экспан»ии в странах Востока{17}. Анализ экономического, политического и военного положения Российской империи в течение всего ХIX в. убедительно свидетельствует, что русское правительство и не помышляло о подобной операции. Об этом были хорошо осведомлены правящие круги Британской империи. Английские империалисты опасались не столько захвата их колоний Россией, сколько того, что приближение к границам Индии соперничавшей с Англией державы могло активизировать антианглийское освободительное движение народов Востока, о чем в свое время писал Ф. Энгельс{18}.
Британские империалисты, неоднократно выступавшие с резкими протестами против продвижения России в Азии и организовывавшие демагогические кампании по поводу «угрозы Индии», фактически мало внимания уделяли подготовке к обороне против «русского вторжения». Вдоль северной границы Индии, казалось, наиболее уязвимой, не было построено почти никаких укреплений. Даже реакционный американский автор У. Б. Уолш отмечает, что «конфиденциальные донесения русского генерального штаба... не обнаруживают каких-либо русских планов захвата Индии»{19}.
Среди историков Запада в основном английские уделили много внимания внешней политике Российской империи в Средней Азии{20}. В буржуазной историографии Англии эта тема занимает особое место в связи с острым соперничеством между Британской империей и царской Россией на Среднем Востоке. К сожалению, ее разработка всецело подчинена не научным, а политическим целям: оправдать завоевательные действия английских правящих кругов на Востоке. [11]
Преследуя пропагандистские цели, реакционные английские историки (а после второй мировой войны — и американские) выдвигают два фальшивых тезиса: о «сверхагрессивности» России и «оборонительной» политике Англии в странах Востока и о продолжении Советским Союзом политики царской России.
Положение о «сверхагрессивности» России и «оборонительной» политике Англии в странах Востока стало отправным лунктом многих западных буржуазных исследователей. Они ссылаются при этом на «завещание Петра I» — фальшивку, впервые появившуюся во Франции во второй половине XVIII в., в которой Петру I приписывались фантастические планы захвата всей Европы, Османской империи, Ирана и Индии. В периоды обострения взаимоотношений между западными державами и Российской империей это «завещание» широко использовалось для пропаганды против русского государства и обоснования тезиса о «сверхагрессивности» России. Этим сомнительным оружием часто оперировали апологеты и лроводники британской экспансии в странах Востока: Д. Уркварт{21}, Г. Раулинсон{22}, Д. Керзон{23}, П. Сайкс{24} и многие другие. После вероломного нападения гитлеровской Германии на СССР в 1941 г. эта фальшивка распространялась и фашистской пропагандой.
Советские историки убедительно доказали научную несостоятельность мифа о «завещании Петра I», вскрыли его антирусскую направленность и политическую подоплеку спекуляций вокруг этого вопроса{25}. Однако эта легенда продолжает периодически появляться на страницах англо-американской печати, в книгах историков, в речах государственных деятелей. Именно стремлением всячески подчеркнуть «сверхагрессивность» России и одновременно оклеветать советскую внешнюю политику вызвано утверждение американского автора А. Лилиенталя, что со времен Петра I Россия, а затем СССР «неуклонно стремились» к захвату портов Средиземноморья и Персидского залива{26}. [12]
На сфабрикованных материалах типа «завещания Петра I» английская дипломатия и официальная историография 20–30-х годов XIX в. построила тезис о «русской угрозе» Индий и другим странам Востока и о чисто «оборонительном» характере внешней политики Англии в этом районе. Подобные взгляды лежат в основе почти всех английских исторических трудов XIX — XX Вв. по вопросам международных отношений на Востоке. Эти взгляды не претерпели почти никаких изменений до наших дней. Так, В. К. Фрэзер-Тайтлер вслед за Раулинсоном, Сайксом, Керзоном и другими, обосновывает всю колониальную политику Англии с начала XIX в. «агрессивными действиями России». Там, где он при всем желании не может обосновать тезис о прямой «угрозе», он выдвигает новое понятие «потенциальной угрозы»{27}.
Прикрываясь этой надуманной теорией, Фрэзер-Тайтлер изображает экспансионистские действия британских колонизаторов на севере Индии (захват Синда в 1843 г., Пенджаба в 1846–1849 гг., Кветты и Читрала в 1876 г., припамирских княжеств Хунзы и Нагара в конце 80-х — начале 90-х годов XIX в.) и агрессивные войны против Афганистана (1838–1842 гг., 1878–1880 гг., 1919 г.) в виде своеобразных «превентивных операций» Англии для обеспечения своих колониальных владений в Индии «от опасности с севера»{28}.
Фрэзер-Тайтлер и другие английские буржуазные историки, настойчиво твердившие об «угрозе Индии», умалчивали о том, что Индия уже была захвачена силой и превращена в английскую колонию, а ее население подвергалось беспощадной эксплуатации и ограблению.
Мнимое «завещание Петра I», которое ранее широко использовалось в Англии для оправдания ее «чисто оборонительной» империалистической политики в противовес «наступательной» политике России, после Октябрьской революции применяется для «доказательства» агрессивных намерений «большевиков» на Востоке; оно превратилось в орудие клеветы на внешнюю политику Советского Союза.
В наши дни версия о «сдерживающей роли Англии», якобы заинтересованной лишь в защите Индии и развитии экономических связей со странами Азии, выдвигается и американскими реакционными историками. Д. Ленцовский, например, утверждает: «В противоположность России, продвигавшейся на новые территории, Британия концентрировала свое внимание исключительно на достижении экономических выгод» и с [13] начала XIX в. «лишь оборонялась. Главной целью ее политики была защита Индии»{29}.
Аналогичные взгляды высказывала и Р. Л. Гривз, выпустившая книгу под тенденциозным названием «Персия и оборона Индии»{30}.
В действительности, в XIX в. отмечалась активная экономическая и военно-политическая экспансия Англии на Востоке, и Индию английская буржуазия не «защищала», а завоевывала и грабила. О тяжелой трагедии народов Индии написаны многие сотни статей и книг.
Так как Индия в период английского колониального господства служила важнейшей базой захватнической деятельности Британской империи в Азии, развитие международных отношений на Востоке привлекало и привлекает внимание национальной индийской историографии. После завоевания независимости в Индии опубликовано много ценных работ, использующих не привлекавшиеся ранее источники, доступ к которым в условиях колониального режима был затруднен. Труды индийских ученых по вопросам международных отношений на Востоке в XIX в. можно разделить на две группы: в одной продолжают господствовать некоторые традиционные мотивы британской буржуазной историографии; другая выдвигает концепцию, отличающуюся от «канонических» положений этой историографии.
К первой группе историков Республики Индии, воспринявших фальсификаторские утверждения английских авторов о русской «угрозе Индии» и «оборонительном» характере политики Великобритании в Азии, относятся Б. Прасад{31}, М. Чоудхури{32}, в меньшей степени — Н. К. Синха и А. Ч. Банерджи{33}.
В то же время К. М. Паниккар, К. С. Менон, А. Ч. Капур занимают более правильную позицию. Они справедливо считают, что британская экспансия на Востоке имела вполне самостоятельный характер, а не являлась «ответной», оборонительной мерой{34}. Эти историки отмечают, что версия о «русской угрозе» послужила дымовой завесой, под покровом [14] которой правящие круги Великобритании проводили захватническую политику в Азии{35}.
Очень интересна небольшая, но содержательная работа индийского ученого К. С. Менона « «Русское пугало» и британская агрессия в Индии и за ее пределами»{36}. На основании английских документов Форейн оффис К. С. Менон убедительно доказывает, что шумиха о «русской угрозе» в течение длительного времени была блефом и служила ширмой, под прикрытием которой велась английская экспансия в странах Востока.
Важнейший ключ к трактовке исторических документов и пониманию подлинной сущности событий, а также определяющих мотивов в международных отношениях на Востоке дают произведения основоположников марксизма-ленинизма. Известные циклы статей К. Маркса и Ф. Энгельса об Индии, о «Восточном вопросе» помогают лучше уяснить политическую и социально-экономическую обстановку в странах Востока. Труды Ф. Энгельса «Положение рабочего класса Англии», В. И. Ленина «Развитие капитализма в России» освещают важнейшие проблемы развития капиталистических отношений в Англии и Российской империи, основные предпосылки колониальной политики этих держав. Работы В. И. Ленина «Империализм, как высшая стадия капитализма», «О сепаратном мире», «Тетради по империализму» способствуют определению места англо-русского соперничества в странах Востока в общем комплексе противоречий между капиталистическими: державами в их борьбе за рынки сбыта и источники сырья, особенно обострявшихся по мере развития в этих странах основных черт империализма.
Исследование внешнеполитических проблем, как и вопросов внутренней истории, невозможно без тщательного изучения трудов классиков марксизма-ленинизма.
Источниками для разработки нашей темы послужили богатейшие документальные материалы государственных архивов: Центрального Государственного военно-исторического архива СССР (ЦГВИА), особенно коллекции Военно-ученого архива (ВУА); Центрального Государственного исторического архива в Москве (ЦГИАМ), в котором следует на первый план (с точки зрения нашей темы) выделить личные фонды видных политических деятелей и представителей торгово-промышленных кругов России; Центрального Государственного исторического [15] архива в Ленинграде (ЦГИАЛ); Архива внешней политики России (АВПР); Центрального Государственного архива военно-морского флота СССР (ЦГА ВМФ); Центрального Государственного исторического архива Узбекистана (ЦГИА УзССР). В последнем архиве, в частности, имеется фонд 716 — «Подготовительные материалы к публикации документов А. Г. Серебренникова «Туркестанский край. Сборник материалов для истории его завоевания»». Это 70 объемистых томов содержательной, но малоизвестной публикации, составленной А. Г. Серебренниковым по архивным документам Петербурга, Москвы, Оренбурга, Тифлиса и Омска, т. е. городов, где находились государственные органы, связанные с политикой царского правительства в Средней Азии. Часть этой публикации издавалась ограниченным тиражом в Ташкенте в годы первой мировой войны, причем из 70 томов в 1912–1915 гг. было выпущено в свет лишь 14.
Эта коллекция, несмотря на некоторые существенные недостатки в подборе и археографической обработке документов{37}, очень ценна для исследования истории Средней Азии за периоде 1839 по 1876 г.
Среди других источников следует отметить материалы военного ведомства Российской империи, хранящиеся в Центральном Государственном военно-историческом архиве СССР, — Департамента Генерального штаба (ф. 38), Главного штаба (ф. 400), Военно-ученого комитета (ф. 401), коллекцию «Военные действия в Средней Азии» (ф. 483) и др. Военное министерство играло важную роль в планировании и проведении политики царского правительства в Средней Азии и поддерживало теснейший контакт с Министерством иностранных дел. Использование данных военного ведомства дало возможность уделить меньше времени работе над фондами Министерства иностранных дел, ибо бумаги дипломатических органов царского правительства, как правило, пересылались для сведения или согласования высшим военным руководителям Российской империи.
Особое значение имеют так называемые личные фонды — документальные материалы, «отложившиеся» в архиве того или иного государственного, военного или общественного деятеля, какой-нибудь «династии» помещиков, предпринимателей, торговцев либо отдельных представителей этих социальных слоев. Документы отдельных лиц, участвовавших в исторических событиях, дополняют материалы государственных учреждений и организаций, зачастую проливая новый свет на [16] истинную подоплеку различных событий и помогая глубже раскрыть их смысл.
Автор настоящего труда старался уделить больше внимания личным архивам, которые, к сожалению, мало использовались при изучении внешней политики царского правительства в Средней Азии. В работе над личными фондами встречаются серьезные трудности, так как эти материалы разбрр-саны по разным учреждениям. Поэтому далеко не всегда известно, где находятся документы того или иного исторического деятеля. Многие личные фонды хранятся в архивах, библиотеках и музеях, куда они попали подчас по каким-либо случайным причинам{38}.
Наряду с документами государственных архивов автором настоящей книги использованы также материалы Архива Академии наук СССР, Архива Всесоюзного географического общества (АВГО), Отдела письменных источников Государственного исторического музея СССР (ГИМ), Отдела рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина (БЛ ОР).
Большой интерес для работы над темой представляют публикации в периодической печати того времени, которая широко освещала вопросы торговли и политики России в Средней Азии{39}.
Наконец, в данной работе использована многочисленная мемуарная литература, воспоминания участников военных походов и дипломатических миссий, описания научных экспедиций [17] и путешествий. При всем субъективизме, присущем этим материалам, они зачастую содержат интереснейшие сведения, позволяющие лучше уяснить сложившуюся обстановку в России и странах Востока, позицию и взгляды того или иного политического или военного деятеля, ученого, дипломата, предпринимателя.
Таковы, например, мемуары Н. П. Игнатьева и Н. Г. Залесова об их поездке в Хивинское и Бухарское ханства, И. Ф. Бабкова о его службе в Западной Сибири, П. П. Семенова-Тян-Шанского, Н. А. Северцова, Ч. Ч. Валиханова и других о совершенных ими научных путешествиях по Средней Азии.
К перечисленным источникам необходим, конечно, критический подход. В особенности это относится к материалам военно-политических деятелей царизма и представителей торгово-буржуазных кругов, в которых обосновывалась «необходимость тех или иных военных походов в Средней Азии».
Интереснейшие проблемы политики России и других держав на Среднем Востоке, международные отношения в этой части земного шара в период так называемого «свободного капитализма» и империалистической стадии еще ждут своих исследователей. Важная и ответственная задача советских историков — разработка частных вопросов и создание обобщающих трудов, в которых была бы показана общая картина политики и взаимоотношений различных государств.
В обстановке распада колониальной системы и неуклонного роста авторитета СССР фальсификаторская концепция о «сверхагрессивности России» получила новое значение. Широкая морально-политическая поддержка Советским Союзом антиколониального движения сыграла важную роль в его успехах. Народы Азии и Африки, по достоинству оценивая политику страны Советов, видят в СССР верного друга в борьбе против империализма и колониализма. Мировая реакция стремится помешать развитию и укреплению дружественных связей между Советским Союзом и странами Востока. По мере сил этому помогает и реакционная буржуазная историография.
Идеологи «холодной войны» выдвинули фальшивый тезис о «советском колониализме», подняли шумиху о «коммунистической агрессии», о «преемственности» политики царского самодержавия и рабоче-крестьянского Советского правительства. Эта пропагандистская кампания, не имеющая под собой ничего, кроме провокационных, демагогических измышлений ее организаторов, используется прежде всего для «обоснования» захватнической деятельности да Востоке империалистических держав, в первую очередь США, и прямого вмешательства колонизаторов во внутренние дела независимых [18] государств Азии и Африки, для вовлечения их в военные блоки и установления над ними иностранного господства.
По поводу этих демагогических обвинений в адрес СССР глава Советского правительства Н. С. Хрущев сказал: «У Советского государства не было, нет и не может быть каких-либо захватнических намерений по отношению к другим странам... Цель нашей внутренней политики — единственная и главная — в том, чтобы создать жизнь, достойную лучших идеалов человечества. Цель нашей внешней политики — единственная и неизменная — предотвратить войну, обеспечить мир и безопасность для своей страны и для всех стран»{40}. [19]