Ликвидация независимости Кокандского и Бухарского ханств (1865–1868)
Действия царских войск летом и осенью 1864 г. ликвидировали господство Кокандского ханства в Южном Казахстане. Однако правительство Коканда не намеревалось отказаться без борьбы от этой территории и готовило военное наступление на север. Неудача Черняева под Ташкентом осенью 1864 г. еще более усилила стремление кокандских феодалов вернуть утраченные позиции.
В конце ноября 1864 г. кокандское войско (по некоторым данным насчитывавшее до 10 тыс. чел.) под командованием Алимкула вышло к р. Арыси и перерезало дорогу между Туркестаном и Чимкентом. Кокандцы, по-видимому, рассчитывали внезапно атаковать г. Туркестан.
В начале декабря у селения Икан они встретили казачий отряд есаула Серова, который, заняв оборонительную позицию, оказал упорное сопротивление наступавшим. Казаков поддержали жители Икана (ранее принявшие русское подданство) и сообщили коменданту Туркестана о выступлении кокандцев{519}.
После боев у Икана Алимкул уже не мог рассчитывать на внезапность нападения. Не решившись на атаку укрепленных городов, правитель Коканда разрушил Икан, переселил всех его жителей на подвластную ханству территорию{520} и вернулся [192] в Ташкент, откуда пришли вести о выступлениях недовольных кокандским режимом.
На экономике крупнейшего торгового центра Средней Азии — Ташкента больше, чем на хозяйстве многих других городов края, отражались пагубные последствия разрыва торговых связей, непрерывных войн и борьбы различных феодальных группировок. Население города страдало от всевозможных военных налогов, единовременных обложений и поставок, постоя кокандских войск и т. д. Все это усиливало недовольство многочисленных ремесленников города, а также некоторых феодалов, стремившихся опереться на русские войска для укрепления собственного положения. Постепенно в Ташкенте складывалась (втайне, конечно) группа сторонников русской ориентации. Ее представители пытались установить связь с командованием русских войск.
В конце 1864 г. в Чимкент из Ташкента бежал видный сановник Абдуррахман-бек, управлявший восточной частью города{521}. Он информировал Черняева о положении в Ташкенте и укреплениях города.
Особую роль в подготовке благоприятных условий для захвата Ташкента сыграл один из богатейших его жителей Мухаммед Саатбай. Крупный торговый деятель, много лет торговавший с Россией, он содержал постоянных приказчиков в Петропавловске и Троицке, неоднократно посещал Россию, был связан с торговыми домами Москвы и Нижнего Новгорода и знал русский язык.
Черняев писал, что Саатбай, один из самых влиятельных людей в Ташкенте, принадлежит к группе «цивилизованных мусульман», готовых «на уступку противу корана, если это не противоречит коренным правилам мусульманства и выгодно для торговли». Черняев подчеркивал, что Саатбай возглавлял прорусскую группировку населения Ташкента{522}.
В то же время некоторая часть жителей Ташкента, преимущественно мусульманское духовенство и близкие к нему круги, стремилась установить связь с главой среднеазиатских мусульман — бухарским эмиром. Они отправили к нему посольство и, воспользовавшись продвижением войск эмира к Ташкенту, объявили о принятии бухарского подданства. Вернувшийся в это время Алимкул расправился со сторонниками бухарской ориентации; его сарбазы заставили отступить отряды [193] эмира Музаффара{523}. Решительные действия Алимкула укрепили позиции кокандских властей в Ташкенте, но не могли ликвидировать недовольства его жителей.
В связи с обострением положения в Ташкенте Черняев запросил инструкций на случай, как он писал, «если в городе произойдет переворот и жители обратятся с просьбой о помощи»{524}.
В правительственных кругах Российской империи уже вплотную рассматривался вопрос об овладении Ташкентом, и генерал-квартирмейстер Главного штаба в своих замечаниях по поводу запроса Черняева писал, что завоевание Ташкента «делается почти необходимостью» для укрепления Новококандской линии, особенно после неудачного штурма 1864 г. Он оговаривался, однако, что малочисленность войск, которыми располагает начальник линии, может привести к новому поражению, и рекомендовал ограничиться наблюдением за обстановкой в городе до тех пор, пока на Новококандскую линию не прибудут дополнительные войска{525}.
Черняев получил приказ ждать прибытия подкреплений, поддерживать сношения с жителями Ташкента и «не лишать их надежды на помощь в свое время»{526}.
Министерство иностранных дел выступало против дальнейшего продвижения царских войск.
Директор Азиатского департамента Стремоухов призывал использовать войска лишь для предупреждения нападения на русскую территорию или в случае нарушения торговых интересов России. Он резко возражал против дальнейшего расширения занятой территории и подчеркивал необходимость развития торговли и установления мирных отношений с соседними государствами.
Учитывая склонность Черняева к особой инициативности, Стремоухов указывал, что местные власти должны строго следовать предписаниям свыше и запрашивать соответствующие правительственные органы всякий раз, как возникнут ситуации, не предусмотренные инструкциями.
Переходя непосредственно к проблеме Ташкента, директор Азиатского департамента считал полезным, чтобы этот город добился независимости от Кокандского ханства, но только «изнутри», в результате деятельности «довольно многочисленной [194] и сильной партии, которая решилась бы и имела бы средства к ниспровержению владычества Коканда». Если же независимость будет предоставлена городу «извне», т. е. Российской империей, то это не даст благоприятных результатов для России: придется «после больших усилий и пожертвований бросить эту область по-прежнему на произвол судеб или завладеть ею окончательно, а оба эти исхода имели бы для нас самые неблагоприятные последствия». Стремоухое полагал, что Ташкент как резиденция русского консула, как рынок и «меновой двор» принесет больше пользы для торговли России, чем в качестве непосредственного владения. Итак, русская администрация должна уделить основное внимание внутреннему устройству уже занятых районов и «подготовлению-в Ташкенте условий самостоятельности»{527}.
Эту точку зрения полностью разделял и поддерживал Горчаков. Его инструктивное письмо новому оренбургскому генерал-губернатору Н. А. Крыжановскому, отправлявшемуся, к месту своего назначения, чуть ли не дословно повторяет некоторые положения, сформулированные директором Азиатского департамента. Горчаков полагал, что сосредоточение на границах Коканда русских войск заставит ханские власти предоставить русским подданным права и привилегии, необходимые для развития торговли. Министр иностранных дел подчеркивал, что в сложившейся обстановке следует избегать какого-либо вмешательства во внутренние дела Коканда. Такое вмешательство втянет Россию в среднеазиатские междоусобицы и беспрерывные войны, отвлечет внимание и силы от освоения занятых территорий и приведет «иногда даже и против воли» к новым завоеваниям. Горчаков допускал применение силы лишь в случае вторжения на территорию Российской империи или нарушения ее торговых интересов. При этом «не следует делать новых поземельных приобретений и не переносить далее нашу границу».
Эти замечания дополнялись частными соображениями по поводу Ташкента «как самого близкого соседа нашего, которому, вероятно, суждено играть значительную для нас роль-в политическом и торговом отношениях». Министр иностранных дел подчеркивал, что решение не включать этот город в пределы империи было вызвано мнением о более выгодном косвенном значении города. Ташкент в составе Кокандского ханства рассматривался как залог добрососедского отношения ханской власти к России.
Теперь эта точка зрения подвергалась пересмотру: Горчаков предполагал, что будет выгоднее, если Ташкент восстановит [195] свою былую независимость и станет самостоятельным. В этом случае его можно было бы использовать не только в качестве «ограды против всяких внезапных покушений Коканда и Бухары», но и для «ажима на эти ханства. Кроме того, с водворением русского консульства Ташкент мог бы превратиться в важнейший центр среднеазиатской торговли России.
По мнению Горчакова, жители Ташкента «решатся восстать для достижения независимости», и поэтому целесообразно поддерживать тайные сношения с ними, чтобы помочь восставшим в их борьбе против кокандских войск. Однако после этого русский отряд не должен принимать участия в захвате города, потому что «таковым занятием мы как бы приняли на себя ручательство на будущее время охранять независимость Ташкента и приняли бы на себя весьма тягостную опеку, которая могла бы привести нас к самым затруднительным последствиям».
В то же время Министерство иностранных дел опасалось захвата Ташкента бухарским эмиром, считая, что там будут установлены те же ограничения для русских купцов, которые царское правительство стремилось ликвидировать в Бухаре.
Горчаков поручил Крыжановскому обсудить с бухарским эмиром политические изменения, которые произошли в результате продвижения русских войск, и заявить ему о желании России сохранять и развивать торговые связи.
Горчаков указывал, что если кокандские власти будут стремиться к миру, то демаркация новых государственных границ должна предусматривать «действительное занятие нами местностей, составивших Туркестанскую область, и направление нашей новой линии». Он считал нужным заявить о «решимости не распространять наших пределов, но карать всякое нарушение их со стороны кокандских подданных». Это заявление должно было, по мнению Горчакова, заменить политический трактат{528}.
Оренбургский генерал-губернатор, переслав Черняеву копии полученных директив, подтвердил необходимость внимательно наблюдать за положением в Ташкенте, «содействовать морально партии, желающей отделения от враждебного нам Коканда», и добиваться превращения этого города в независимое от среднеазиатских ханств но вассальное по отношению к России владение{529}. [196]
Аналогичное предписание получил Черняев и от генерал-квартирмейстера Веригина, который указывал на общность мнений Военного министерства и Министерства иностранных дел о желательности ослабить Кокандское ханство, отделив от него Ташкент и превратив его в самостоятельный город под покровительством России. Он оговаривался, что конкретная помощь жителям города в борьбе против кокандских властей должна быть оказана лишь при твердой гарантии «в положительном желании большинства ташкентского населения стать под нашу защиту» и при наличии у Черняева достаточных военных сил, чтобы действовать с полной уверенностью в успехе. Приняв Ташкент под защиту России, следует употребить все меры: военные, политические, торгово-экономические, чтобы не допустить там постороннего влияния — ни кокандского, ни бухарского{530}.
Составной частью новой политики в Средней Азии было административное переустройство, вызванное расширением границ Российской империи. Этим вопросом занялся Особый комитет в составе военного министра Милютина и министра внутренних дел Валуева, генерал-губернаторов — Восточной Сибири Корсакова и Западной Сибири Дюгамеля, бывших генерал-губернаторов — Восточной Сибири Муравьева-Амурского и Оренбургского края Безака, генерал-квартирмейстера Веригина, директора Азиатского департамента Стремоухова, а также Тимашева, Буткова и Ег. Ковалевского.
На заседании 25 января 1865 г. комитет счел целесообразным сконцентрировать руководство политикой и торговлей в Средней Азии в Оренбурге, а сношения с Западным Китаем возложить на Западносибирское генерал-губернаторство. Комитет принял решение объединить Новококандскую и Сыр-Дарьинскую линии ( «от западной оконечности Иссык-Куля до Аральского моря») в одну область — Туркестанскую (в составе Оренбургского генерал-губернаторства) под управлением военного губернатора с особыми правами по своему «отдаленному и самостоятельному положению»{531}. Первым военным губернатором Туркестанской области был назначен генерал-майор М. Г. Черняев{532}.
Политические взгляды Черняева в связи с чрезвычайными полномочиями, какими он был наделен, приобрели еще больший вес. В ответ на решения Особого комитета Черняев заявил, что при существующих отношениях между Россией и Кокандом проведение какой-либо «условной границы» ни в [197] настоящем, ни в будущем не даст результатов, ибо ее будут нарушать кокандские войска. Черняев ссылался на отсутствие географических рубежей, без чего невозможно определение «естественной границы» между Российской империей и Кокандом. Черняев настаивал на необходимости «утверждения прочного нашего влияния в самом ханстве», чтобы «водворить порядок» в Коканде и гарантировать стабильность границы. Русские власти должны добиться для купцов свободного допуска на среднеазиатские рынки и гарантировать безопасность их жизни и имущества. «С достижением этого условия все остальное, что до торговли касаться может, устроится интересом самих торгующих без вмешательства администрации», — замечал Черняев. По его мнению, Ташкент более всего подходил для размещения русских факторий.
Черняев снова отрицал возможность переселения русских крестьян в занятые районы, ссылаясь на то, что конфискация земли, «которой немного» у местного населения, будет «вредна для края»{533}.
Пока решался вопрос административного переустройства и шла эта переписка, положение в Средней Азии обострилось еще больше. Воспользовавшись русско-кокандской войной, бухарский эмир вновь попытался захватить Ферганскую долину. В начале 1865 г. он сосредоточил свои войска в Самарканде, откуда они двинулись к Ура-Тюбе, прикрывавшему доступ в Фергану.
В Ташкенте обстановка продолжала оставаться напряженной. Влиятельные торгово-промышленные круги по-прежнему были заинтересованы в восстановлении мира. Мира желали и сторонники русской ориентации, и сторонники более многочисленной «пробухарской группировки», активизировавшейся по мере продвижения войск Бухары.
Приверженцы русской ориентации отправляли к Черняеву своих гонцов. Религиозные убеждения, которыми не раз пользовались мусульманские феодально-клерикальные круги для возбуждения ненависти и вражды к «неверным», отступили на задний план перед более могущественными экономическими факторами. Простая и убедительная характеристика «ташкентских партий» была дана в штабе войск Оренбургского округа: «...все одинаково строги насчет мусульманского приличия и одинаково равнодушны к вере, (когда дело идет о денежных выгодах. Самая нетерпимость иноверных торговцев (имеется в виду среднеазиатское купечество. — Н. X.) гораздо более [198] основана на меркантилизме, нежели на фанатизме, который более служит благовидным предлогом»{534}.
Итак, обстановка для дальнейшего наступления царских войск в Средней Азии складывалась благоприятно. Столкновения между Бухарой и Кокандом исключали возможность их совместных действий. Внутриполитическая борьба в Ташкенте позволяла рассчитывать, что русские войска не встретят серьезного сопротивления в случае осады или штурма города.
В этой обстановке Черняев предпринял действия, которые фактически полностью соответствовали замыслам как правительства и военно-феодальной аристократии Российской империи, так и торгово-промышленных кругов. Он прекрасно понимал, что неоднократные призывы дипломатического ведомства к прекращению продвижения в Средней Азии являются своеобразным маневром, дымовой завесой, вызванной опасениями нежелательных протестов Англии. Черняев пользовался тесной поддержкой экспансионистских элементов в столице (мы уже упоминали, в частности, ответственного сотрудника Главного штаба Полторацкого) и среди своих ближайших коллег; он знал, что не только не встретит осуждения за свои «самостоятельные» действия, но, наоборот, может рассчитывать на награды и служебные повышения.
Ссылаясь на угрозу Ташкенту со стороны Бухарского ханства, военный губернатор Туркестанской области в двадцатых числах апреля 1865 г. выступил в новый поход во главе отряда в 1300 человек при 12 пушках. Осуществление планов Черняева ускорили некоторые соображения личного порядка. Со времени неудавшейся попытки овладеть Ташкентом «с налета» осенью 1864 г., Черняев, по выражению его ближайшего помощника генерал-майора Качалова, «целую зиму бредил Ташкентом». Когда новый оренбургский генерал-губернатор Крыжановский сообщил о своем намерении отправиться в Туркестанскую область для осмотра военных укреплений, Черняев начал опасаться, как отмечал тот же Качалов, что Крыжановский «вздумает повести сам войска к Ташкенту, овладеет им, получит графа, а мы, трудящиеся (! — Н.Х.), тут останемся в дураках»{535}.
28 апреля 1865 г. отряды Черняева подошли к крепости Ниязбек на р. Чирчик, в 25 верстах к северо-востоку от Ташкента. Эта крепость контролировала снабжение города водой. После ожесточенной бомбардировки, продолжавшейся почти [199] весь день, гарнизон Ниязбека сдался (потери русских войск — 7, раненых и 3 легко контуженных){536}.
Овладев крепостью, Черняев отвел два главных рукава р. Чирчик, снабжавших Ташкент водой. Однако депутации о сдаче города не прибыли, и Черняев решил, что кокандский гарнизон полностью контролирует положение в Ташкенте. 7 мая царские войска заняли позицию в 8 верстах от города. Сюда прибыл из Кокандского ханства с шеститысячным войском и 40 орудиями Алимкул. 9 мая началось упорное сражение, в результате которого кокандские сарбазы были вынуждены отступить, потеряв, по данным Черняева, до 300 убитых и 2 пушки{537}. Потери царских войск составляли 10 раненых и 12 контуженых. В сражении 9 мая погиб правитель Кокандского ханства Алимкул.
Смерть этого видного полководца и государственного деятеля дала основание Черняеву поставить вопрос «о дальнейшей судьбе Кокандского ханства». Черняев предложил провести границу по р. Сыр-Дарье «как самую естественную» и запросил инструкций в связи с намерением бухарского эмира занять всю остальную часть Кокандского ханства — «за Дарьей»{538}.
Военное министерство указало на нежелательность утверждения бухарского эмира в Кокандском ханстве. Черняеву поручалось уведомить эмира, что любой захват кокандских земель будет рассматриваться как враждебный акт против Российской империи и приведет к «совершенному стеснению торговли бухарцев в России».
Одновременно Министерство иностранных дел предложило оренбургскому генерал-губернатору договориться с бухарскими властями о создании в ханстве твердой основы для торговли с Россией. Речь шла о предоставлении русским купцам в ханстве тех же прав, какими пользовались бухарские торговцы в России: обеспечение личности и имущества, право свободной торговли во всех городах, уравнение в пошлинах и в юридических правах с мусульманскими торговцами.
Таких же результатов царское правительство хотело добиться и в Ташкенте, считая, что ликвидация кокандского владычества над городом послужила бы важной предпосылкой для успешного расширения торговли. Жителям Ташкента [200] предлагалось отправить доверенных лиц в Чимкент к военному губернатору Туркестанской области «для изложения просьб и желаний»{539}.
Через несколько дней Горчаков отправил Крыжановскому проект обращения ( «объявления», по терминологии Горчакова) «к военным и гражданским начальникам Кокандского ханства» с изложением целей политики царизма. Это обращение не содержало ничего нового по сравнению с уже известными материалами; в нем говорилось, что основная цель Российской империи — развитие торговли, которой мешают нападения кокандских войск на торговые караваны, что вызывает ответные действия царских войск, и т. д. Вместе с тем этот документ чрезвычайно интересен по содержащемуся в нем предостережению: «Как ни благонамеренна цель подобного-объявления, оно могло бы злонамеренно быть истолковано как воззвание (т. е. подстрекательство. — Н. X.) подданных хана к неповиновению законным властям, а потому документ этот может быть употреблен лишь с крайней осторожностью и только в том случае, когда успех его заранее подготовлен и не может подлежать сомнению»{540}.
Эта любопытная оговорка свидетельствует о том, что царское правительство, ведя непрерывные войны с кокандским ханством, все же твердо придерживалось «легитимистского» начала и больше всего опасалось содействовать выступлению народных масс против «законных властей».
Указания Горчакова запоздали. Гибель Алимкула, организатора обороны города, снизила стойкость кокандского гарнизона. Начались раздоры между кокандским военачальником Султаном Сеид-ханом, который в донесениях Черняева именуется «молодым кокандским ханом», начальником города Ташкента Бердыбаем-кушбеги, связанным с местной знатью, и главой ташкентского духовенства Хакимом Ходжой-казием. Нехватка продовольствия и воды вызвала народные волнения, во время которых были избиты многие представители высшего мусульманского духовенства{541}. Ташкентская беднота добилась изгнания Султана Сеид-хана: в ночь с 9 на 10 июня он с 200 приближенными покинул город. Некоторые представители клерикальной верхушки (Хаким Ходжа-казий, ишан Махсум Гусфендуз, Карабаш-ходжа мутевали и др.) обратились за [201] поддержкой к бухарскому эмиру, который находился в это время с большим войском в Ходженте.
Чтобы не допустить вмешательства Бухарского ханства в борьбу, развернувшуюся в Ташкенте, Черняев в начале июня выслал небольшой отряд штабс-капитана Абрамова на «бухарскую дорогу» и занял крепость Чиназ на р. Сыр-Дарье, окружив таким образом Ташкент с трех сторон. Царские войска, насчитывавшие 1950 человек при 12 орудиях, подошли к стенам города и на подступах к нему завязали перестрелку{542}; им противостоял 15-тысячный кокандский гарнизон{543}. Однако плохая расстановка артиллерии и разбросанность ташкентского гарнизона по многочисленным оборонительным сооружениям облегчали прорыв укреплений. К тому же среди жителей города не было единства и часть из них была готова содействовать русским войскам.
В ночь с 14 на 15 июня царские войска начали штурм Ташкента. После уличных боев, продолжавшихся два дня, сопротивление защитников города было сломлено. Уже к вечеру 16 июня к Черняеву прибыли представители местных властей с просьбой разрешить аксакалам Ташкента явиться. 17 июня аксакалы и «почетные жители» (городская знать) от имени всего города «изъявили полную готовность подчиниться русскому правительству»{544}. Взятые Черняевым трофеи составили 63 орудия и множество ружей. Его отряд потерял 25 убитых, 89 раненых, 28 контуженых. Число жертв среди местного населения не было установлено.
Некоторую роль в сравнительно быстром достижении победы сыграли сторонники русской ориентации. В частности, еще во время штурма, когда царские войска овладели городской стеной, Мухаммед Саатбай со своими единомышленниками призывал ташкентцев прекратить сопротивление и, по свидетельству Черняева; способствовал сдаче города{545}.
Стремясь в максимально короткий срок восстановить в Ташкенте нормальную жизнь, подорвать антирусскую агитацию мусульманского духовенства и приверженцев, бухарского [202] эмира, Черняев после занятия города опубликовал обращение к его жителям, в котором провозглашал неприкосновенность их веры и обычаев и гарантировал от постоя и мобилизации в солдаты. Был сохранен старый мусульманский суд (правда, уголовные преступления рассматривались по законам Российской империи); были уничтожены произвольные поборы; на годичный период ташкентцы освобождались вообще от каких-либо податей и налогов{546}. Все эти мероприятия в значительной степени стабилизировали положение в крупнейшем центре Средней Азии.
Взятие Ташкента оживленно комментировалось в военно-политических и деловых кругах Российской империи. В этих комментариях подчеркивалось важное значение города как торгового центра, «который может принять значение главнейшего рынка для всей Средней Азии», а также отмечалось богатство Туркестанской области полезными ископаемыми, «ожидающими рациональной разработки»{547}.
Продвижение русских войск в глубь Азии оказывало большое влияние на всю международную обстановку на Востоке. После занятия Ташкента Россией сюда стали прибывать представители различных государств Востока, рассчитывавших установить связи с русскими властями для укрепления своего политического положения и развития торговых отношений.
24 ноября 1865 г. в Ташкент приехали послы махараджи Рамбир Сингха, правителя североиндийского княжества Кашмир, которое издавна поддерживало торгово-политические связи со среднеазиатскими ханствами. Кашмирские послы прибыли через несколько месяцев после вступления русских войск в Ташкент, проделав длительный, трудный и опасный путь. Это свидетельствовало о том, что в Индии внимательно следили за развитием событий в Средней Азии.
Посольству не удалось добраться до цели в полном составе. Из четырех человек, отправленных Рамбир Сингхом, до Ташкента добрались лишь двое. На территории, управлявшейся британскими властями (между границами Кашмира и г. Пешаваром), посольство подверглось нападению, двое его членов были убиты, а послание махараджи к русским похищено. Пропажа письма, не представлявшего ценности для случайных грабителей, заставляет думать, что организаторы нападения преследовали политические цели. Возможно, что отъезд посольства стал известен британскому резиденту в столице Кашмира Сринагаре и что английская колониальная администрация приняла меры, чтобы посланцы не достигли цели. [203]
Однако уцелевшие члены миссии — Абдуррахман-хан ибн Сеид Рамазан-хан и Сарафаз-хан ибн Искандер-хан, пройдя через Пешавар, Балх и Самарканд, прибыли в Ташкент. Они заявили Черняеву, что не знакомы с содержанием письма Рамбир Сингха, но на словах им поручено передать, что в Кашмире уже осведомлены об «успехах русских», что цель их миссии — «изъявление дружбы», а также изучение перспектив развития русско-кашмирских отношений.
Послы сообщили, что махараджа хотел направить в Россию еще одно посольство, через Кашгар, но они не знали, осуществлено ли это намерение. Из бесед с кашмирцами выяснилось, что народные массы Индии возмущены колонизаторской деятельностью Англии.
Опасаясь провокации со стороны английских властей и не располагая достоверными сведениями о прибывших, Черняев ограничился несколькими беседами с ними и запросил инструкций у Крыжановского{548}. Однако и оренбургский генерал-губернатор не смог самостоятельно решить вопрос о развитии связей с Кашмиром, боясь осложнений с Англией. Он позволил послам остаться с Ташкенте до следующей весны, поскольку с наступлением зимы горные перевалы закрылись, запретил Черняеву какие-либо антианглийские заявления и рекомендовал ему воспользоваться прибытием гостей из Индии для изучения политической обстановки на Востоке{549}.
Одновременно Крыжановский информировал Горчакова о кашмирском посольстве и изложил ему свой взгляд на развитие отношений с Кашмиром и другими странами Азии.
Крыжановский считал, что в случае получения письменных просьб о помощи от народов, находившихся под английским господством, было бы «противно интересам Российской империи резким отказом отталкивать от себя людей, могущих быть нам впоследствии полезными, особенно для торговых связей». Он отмечал в то же время, что «положительное обещание помощи без возможности подать ее населениям стран, отделенных от нас Гималайскими горами, было бы бесцельно и только уронило бы значение России в глазах среднеазиатских народов».
Поэтому он предлагал дать представителям Кашмира и другим посланцам в случае их прибытия следующий письменный ответ: «Император Всероссийский пребывает в полной дружбе с английской королевой, и пока со стороны английского [204] правительства не будет сделано никаких враждебных заявлений, войска наши не предполагается вести к берегам Аму-Дарьи...»{550}.
Позиция Крыжановского, изложенная в конфиденциальном письме, свидетельствовала о полном нежелании воспользоваться прибытием посольства из Индии для подрывных действий против Англии. Эта позиция не встретила возражений ни царя, ни военного или дипломатического ведомства.
Несмотря, на секретность, окружавшую посольство, сведения о том, что представители Кашмира добрались до Ташкента, стали известны британским властям в Индии. 19 января 1866 г. директор Азиатского департамента Стремоухов направил Милютину «выписку из индийской газеты». В ней говорилось, что вице-король Индии Д. Лоуренс «отправил в Среднюю Азию по разным направлениям трех агентов из туземцев... Им предписано отправиться в Бухару, Самарканд и Коканд, наблюдать за всем там происходящим и по возвращении донести об отношениях, существующих между различными владетелями, о движении России и о состоянии умов народонаселения»{551}. Стремоухов писал, что хотя подобные статьи не заслуживают доверия, но эти сведения совпадают с аналогичными, полученными Крыжановским.
«Выписка из индийской газеты» имела вполне определенную цель. Ясно, что сведения об отправке тайной агентуры не просачиваются в печать. Англо-индийское правительство неоднократно отправляло своих разведчиков в Среднюю Азию, не оповещая об этом газеты. Вероятно, «сообщение индийской газеты» должно было ввести царские власти в заблуждение, заставить их подойти с недоверием к любому лицу, прибывшему из Индии с официальной или неофициальной миссией, и тем помешать установлению связей России с индийскими княжествами.
23 июня 1866 г. военный губернатор Туркестанской области Д. И. Романовский, сменивший на этом посту Черняева, сообщал Крыжановскому, что семимесячное пребывание кашмирского посольства в Ташкенте под негласным надзором убедило администрацию Туркестана в том, что кашмирцы действительно посланы махараджей. Романовский писал о них, что это «простые, но честные и умные люди, которые весьма откровенно говорят, что явились сюда, чтобы поздравить нас с нашими военными успехами». Романовский ссылался на высказывания прибывших, что благожелательная позиция со стороны [205] России, «весьма сильно возвысив политическое значение Кашмира, вместе с тем была бы весьма выгодной для них и в торговом отношении, так как сбыт их произведений очень затрудняется англичанами».
Избегая разговоров на политические темы, Романовский в беседе с ними коснулся вопросов торговли. Кашмирцы, заинтересованные в развитии торговых связей с Россией, заверяли его, что торговля их родины с Ташкентом через Кокандское ханство вполне возможна. Дорога же из Кашмира до Коканда, как утверждали послы, полностью контролируется махараджей Рамбир Сингхом, ибо от него зависят «дунганы, овладевшие ныне Кашгаром»{552}.
Через несколько дней после отправки Романовским этого письма кашмирское посольство двинулось в обратный путь, и дальнейшая судьба его нам неизвестна.
Министерство иностранных дел продолжало придерживаться осторожной тактики в отношении политического контакта с правителями индийских княжеств. В ответ на запрос Военного министерства было заявлено о нежелательности публикации в русской прессе сообщений о пребывании в Ташкенте кашмирской миссии, ибо это могло возбудить «весьма неприятные для правительства толки в английских журналах»{553}. Однако правительство выступало за развитие торговых отношений с княжествами Индии. Кашмирским купцам были предоставлены те же права, какими пользовались среднеазиатские купцы в торговле с русскими. Исполнявший должность товарища министра иностранных дел А. Л. Вестман 16 сентября 1866 г. писал по этому поводу в Оренбург: «Не входя в переговоры с Кашмиром о заключении какого-либо обоюдообязательного условия, можно ограничиться лишь объявлением им через наше пограничное начальство о дозволении торговать с Россией на вышеупомянутых условиях»{554}.
Эпизод, связанный с прибытием в Ташкент кашмирского посольства, был характерен для политики царского самодержавия. Петербург не желал давать повод Британской империи к новым нападкам на действия России в Азии и отказывался от каких-либо шагов, которые могли быть истолкованы как поддержка освободительного движения народов Востока против английского господства. Этих позиций русское правительство придерживалось и в отношении к другим миссиям, которые прибывали в дальнейшем в Туркестан из Индии. [206]
Завоевание Ташкента поставило перед царским правительством вопрос о его дальнейшей судьбе. Так возникла проблема «Ташкентского ханства». Как известно, первоначально намеченный план действий не предусматривал занятия города, и петербургские власти из дипломатических соображений отказались санкционировать его присоединение к России. Они считали более целесообразным превратить Ташкент и окружающие его земли в отдельное ханство, которое должно было находиться под полным контролем царизма и играть роль «нейтральной прокладки» между русскими владениями и Бухарским эмиратом. В Петербурге резко возражали против прямого включения Ташкента в состав России из опасения дипломатических осложнений с Англией.
Так, военный министр сообщил оренбургскому генерал-губернатору, что Министерство иностранных дел протестует против данного Крыжановским Черняеву разрешения занять постоянными гарнизонами крепости Ниязбек, Чиназ и укрепленный пункт близ Ташкента, а также устраивать самостоятельные военные посты на Сыр-Дарье вплоть до ее верховьев. Милютин поддерживал мнение Горчакова, что эти мероприятия равносильны включению «Ташкентского ханства» в состав России и превращению Сыр-Дарьи в границу империи{555}.
Однако Черняев после занятия Ташкента заявил о практическом неудобстве превращения его в «самостоятельное ханство». Он пояснял, что ранее опасался больших расходов на содержание в городе войск и полиции. Однако порядок, установленный в Ташкенте самими жителями, по мнению Черняева, давал возможность все управление городом и сбор податей возложить на маленький административный аппарат (управляющий Ташкентом, его помощник, два чиновника для сбора налогов и таможенных пошлин, четыре переводчика и три писаря).
Образование же самостоятельного Ташкентского ханства ликвидирует политическое значение овладения Россией этим городом. Поэтому Черняев настаивал на проведении границы по Сыр-Дарье вплоть до верховьев реки, чтобы отдалить пограничную черту от Ташкента, установить более тесный контакт с Кокандским ханством и открыть для торговых караванов доступ в Кашгар{556}. [207]
Но Черняева не поддержал Крыжановский, считавший более выгодным «иметь под боком слабое в военном отношении, но весьма торговое государство, нам вассальное, чем приобщать то государство к империи и сажать туда русских чиновников». Оренбургский генерал-губернатор предлагал не передвигать линию границы из Южного Казахстана, образовать в Ташкентском оазисе и в остальной части Кокандского ханства два «независимых владения», обеспечить для Российской империи возможность судоходства по всей Сыр-Дарье ( «если нужно — даже военными постами») и занять Ниязбек, Чиназ, а также «еще один пункт под самым Ташкентом», чтобы не допустить ничьих посторонних посягательств на его «независимость»{557}.
В то же время в специальном послании директору Азиатского департамента Крыжановский указывал, что он не изменил своих взглядов, ранее согласованных с Министерством иностранных дел, о необходимости прекратить завоевания и заняться административным устройством присоединенных земель, развитием здесь экономики и торговли. Крыжановский заявлял о своем намерении «подтянуть поводья» лицам, увлекающимся военными походами в Туркестане, и «направить воинственный удар на что-нибудь более разумное, чем расширение и без того широчайшей России»{558}.
Однако Министерство иностранных дел отказалось принять даже ограниченную программу Крыжановского. Оно считало занятие различных пунктов в районе Ташкента временной мерой, подлежащей безусловной отмене, когда будут полностью ликвидированы притязания бухарского эмира на господство в Ташкенте. Министр иностранных дел Горчаков призывал отказаться от размещения каких-либо войск в «Ташкентской независимой области» и ограничиться «нравственным убеждением», что Россия поможет Ташкенту в случае нападения на него{559}.
Наиболее последовательно выступал против новых завоеваний П. С. Стремоухов. «Если мы будем расширять наши пределы только потому, что будем желать присоединять к себе каждое воинственное кочевое племя, могущее делать набеги, то вряд ли удастся нам когда-либо остановить свое движение на юг..., — писал он. — Близкое соседство предполагаемой границы к Коканду вряд ли желательно и поведет только к скорому присоединению и этого города...» [208]
Общее кредо руководителя Азиатского-департамента особенно отчетливо проявилось в его утверждении, что царское правительство отнюдь не ставит своей задачей «распоряжаться судьбами всей Средней Азии, проникая даже до Бухары; подобные замыслы еще не входили, да и вряд ли должны вхо-,дить, в нашу политическую программу, потому что ни в каком случае не оправдывались бы ни требованиями нашей торговли, ни общим политическим соображением, а между тем вовлекли бы нас в неизбежные затруднения»{560}.
Ближе других стоял к занятой Черняевым позиции Милютин. Военный министр старался согласовать точку зрения военного губернатора Туркестана и руководителей Министерства иностранных дел. Милютин признавал, что независимость Ташкента вовсе не обязательно должна быть связана с утверждением во главе города нового хана: вполне можно обойтись созданием в Ташкенте «муниципального управления» под охраной царских войск. Эти войска, не занимая города, всегда были бы на страже его внутренней самостоятельности{561}.
Предложение военного министра, несомненно, было направлено на усиление влияния и контроля царских властей над «независимым Ташкентом».
В сентябре 1865 г. оренбургский генерал-губернатор, твердо намереваясь осуществить намеченную в Петербурге программу, отправился в инспекционную поездку в Туркестанскую область. Прибыв в Ташкент, Крыжановский собрал городскую знать, объявил о создании здесь «самостоятельного ханства» и предложил избрать хана. К его удивлению, собравшиеся, среди которых было много представителей торговых кругов{562}, не только не радовались «дарованным царским милостям», а, наоборот, были явно недовольны перспективой посадить на свою шею нового хана. Черняев объяснял это тем, что ташкентцы «живо еще помнят все неудобства, сопряженные с ханской властью»{563}.
Когда же Крыжановский спросил «именитых граждан» (в основном духовенство), какую они желают избрать власть, ему ответили специальным адресом на узбекском языке, скрепленным, по обычаям Востока, вместо подписей, 58 печатями. В этом адресе отклонялось предложение об избрании хана и выражалась просьба поручить контроль над духовной жизнью [209] населения религиозному главе и верховному судье Ташкента — кази-каляну с тем, чтобы он руководствовался мусульманским правом — шариатом. Составители адреса призывали не облагать налогом их «дворовые места, находящиеся внутри города Ташкента, и земли, приобретенные с ведома и с утверждения кази-каляна»; они обязывались при этом выплачивать ( «по шариату») натурой и деньгами 10% с доходов от передаваемых в оброк казенных земель. Активное участие духовенства в подготовке этого документа нашло отражение (кроме пункта о роли кази-каляна) в содержащейся здесь просьбе освободить от всяких обложений вакфы (недвижимая собственность, принадлежащая мусульманским учреждениям) и разрешить духовенству полностью распоряжаться поступающими с них доходами{564}.
Особенно противились восстановлению ханской власти лекоторые влиятельные купцы Ташкента, в частности уже знакомый нам Мухаммед Саатбай{565}. Крыжановский вынужден был признать в письме военному министру, что «сами ташкентцы усиленно просили меня не покидать их на произвол ханов и эмиров...»{566}.
Правда, оренбургский генерал-губернатор, продолжая выполнять инструкции Министерства иностранных дел, все же лередал Черняеву для опубликования специальное объявление, в котором провозглашал «гор. Ташкент, вместе со страной, распространяющейся до реки Сыр-Дарьи», независимым государством{567}. Однако Крыжановский писал военному министру об огромных трудностях в практическом осуществлении этого плана и из двух форм управления — единоличной (ханская власть) и муниципальной — отдавал предпочтение «единоличному правителю», поскольку на него легче было оказывать влияние{568}.
Впрочем, Черняев так и не опубликовал это объявление, подчеркнув, что при стремлении населения Ташкента к окончательной ликвидации междоусобиц и к развитию торговли провозглашение независимости будет способствовать активизации различных политических группировок (в том числе и враждебных России) и новой вспышке всевозможных раздоров, [210] которыми немедленно воспользуется бухарский эмир{569}. Разрешение проблемы окончательного политического и административного устройства Ташкента затянулось на длительное время. Оттягивая его, Крыжановский, например, заявлял о необходимости внимательно и детально изучить местную обстановку и учесть мнение жителей самого Ташкента. Крыжановский указывал на «естественность их желания» войти в состав сильного государства, способного «защитить их от внешнего врага и избавить от вечных внутренних волнений и смут».
Оренбургский генерал-губернатор опасался, что утверждение во главе Ташкента «единоличного правителя» (представителя ханского рода), посаженного сверху, вызовет серьезное недовольство некоторых слоев местного населения и приведет к непрерывным столкновениям в городе, подобно тому, что происходило в Закавказье, в частности в Абхазии и Мегрелии. Не меньшие опасения вызывали у Крыжановского и планы создания «муниципального правления», так как власть могло захватить могущественное мусульманское духовенство. «Мы рискуем, таким образом, создать в Средней Азии нечто вроде краковской бывшей республики, теократия которой неизбежно вовлечет нас в столкновения и в распри с мусульманством, — докладывал он военному министру, — а это пряма поведет к возбуждению религиозного фанатизма и не только в подданных Ташкентской республики, но и в непосредственных русских подданных... населяющих Туркестанскую область»{570}.
В связи с этим он предлагал, во-первых, ослабить позиции духовенства, отмечая, что мусульманское духовенство пользуется таким же влиянием в Средней Азии, как католическое духовенство в некоторых странах Европы. Крыжановский считал полезным в целях поднятия престижа царского правительства упростить податную систему и ввести ее в рамки фиксированного закона, уничтожить произвол ростовщиков, создать «ссудные магазины и запасные общественные капиталы».
Другая мера для укрепления влияния России заключалась в усилении торговых слоев города за счет духовенства. Необходимо было «поднять в Ташкенте значение класса коммерческого в ущерб партии политической и духовной, т. е. постараться сделать из него азиатский Гамбург и Франкфурт ...к чему Ташкент имеет все элементы».
Этот тезис Крыжановского еще более укреплял мнение царского [211] правительства о максимальном расширении выгодных торговых связей с Ташкентом. Одной из важнейших мер, призванных расширить торговлю с этим городом и со среднеазиатскими ханствами, был перенос таможенной линии на юг. 30 апреля и 6 мая 1865 г. под председательством Крыжановского состоялись заседания специальной комиссии. В ее работах участвовали руководящие сотрудники Министерства финансов — Бутовский и Тернер, иностранных дел — Стремоухов и Оболенский, Военного министерства — Полторацкий и Дандевиль, представитель Оренбургского генерал-губернаторства Гутковский.
Было решено перенести в 1866 г. оренбургско-сибирскую таможенную черту, проходившую по Уралу, Тоболу, Ишиму и Иртышу, на новую границу в Южном Казахстане. Переход торговых караванов из Средней Азии в Россию через Устюрт был запрещен под угрозой конфискации груза. Пошлины с привозных азиатских товаров предполагалось взимать по общему тарифу Оренбургской таможни; вместе с тем Министерству финансов, предоставлялось право снизить эти пошлины, учитывая заинтересованность принявших русское подданство казахских племен в традиционных для них изделиях Бухары и других ханств. Русские товары освобождались от вывозных пошлин, за исключением скота, с которого устанавливался «умеренный сбор».
Комиссия признавала возможным разрешать перекочевки казахских племен за границу, но указывала на необходимость не допускать при этом провоза контрабанды и нелегального перехода торговых караванов{571}.
Осуществление решений комиссии укрепляло позиции предпринимателей Российской империи на среднеазиатских рынках.
Параллельно с решением о переносе таможенной линии были предприняты шаги к превращению Ташкента в торговый центр России в Средней Азии. Один из ответственных сотрудников Главного штаба В. А. Полторацкий разработал специальную записку (от 6 сентября 1865 г.) о мерах развития русской торговли в этом районе. Горчаков полностью одобрил записку и подчеркнул, что именно стремление к развитию торговли должно направлять политику, а не «увеличение территориальных владений. Материальное влияние наше должна быть настолько сильно, чтобы обеспечивать торговую деятельность сообразно с ее развитием, но не более того»{572}.
Министерство иностранных дел поддержало мнение Полторацкого [212] о необходимости содействовать «собственно ташкентской торговле», чтобы избавиться от посредничества Бухары в торговле России и Средней Азии. Для этого Ташкент следовало превратить в центральный торговый пункт «и тем уничтожить монополию и убыточное посредство Бухары в среднеазиатской торговле», создать здесь факторию и выработать торговые правила для решения спорных вопросов. «Трудно свыкнуться с мыслью, — гласили «замечания» Министерства иностранных дел, — что успех нашей торговли в Ташкенте главнейшим образом должен зависеть от присутствия в городе военной силы, и следовало бы стремиться к тому, чтобы Ташкент примкнул к нам общностью своих жизненных интересов с нами».
В заключение Министерство иностранных дел вновь подчеркивало из дипломатических соображений, что важной целью военно-политических действий в Средней Азии должно быть развитие торговли, ибо это лучше всего упрочит господство России в Ташкентском оазисе{573}.
Проблемами расширения выгодных экономических связей с Туркестаном живо интересовался и Крыжановский. Вернувшись из поездки в Ташкент осенью 1865 г., он обратился к министру финансов М. X. Рейтерну с просьбой максимально содействовать развитию этих связей. Несмотря на бедность подавляющего большинства кочевого населения, русские предприниматели, по мнению. Крыжановского, могут найти здесь легкий рынок сбыта для своих товаров: «...при сметливости и предприимчивости русский купец и мануфактурист может не только приобрести состояние, но вместе с тем и принести всему краю и отечеству своему огромную пользу»{574}.
Крыжановский информировал далее Рейтерна об отправке научных экспедиций для исследования природных ресурсов края — Татаринова для поисков каменноугольных месторождений, Н. А. Северцова для исследования флоры и фауны и астрономов под руководством К. В. Струве.
Указывая, что Средняя Азия может со временем занять важное место «в коммерческих и финансовых оборотах России», Крыжановский просил министра финансов «побудить» московское купечество направить в Ташкент весной 1866 г. специальную группу «предприимчивых лиц» для изучения на месте условий торговли, возможности учреждения здесь ярмарки для всей Средней Азии, «коммерческого суда из русских и азиатских членов» и т. д.{575}. [213]
В аналогичном письме Милютину Крыжановский отмечал; что лишь скорейшее развитие здесь русской торговли может возместить расходы «на приобретение вновь занятого края и каковые, несомненно, еще потребуются в будущем», а также писал, что состоятельные люди смогут «увеличить здесь свой капитал» и способствовать утверждению господства России. Поскольку, с точки зрения Крыжановского, в Москве имелось много купцов, с давних времен торговавших с Туркестаном, он просил Милютина командировать в Москву побывавшего в Средней Азии полковника Д. И. Романовского с особым заданием — «для личных объяснений с тамошними торговыми людьми и для сообщений им сведений о новом крае, для них необходимых»{576}.
Военный министр с готовностью поддержал просьбу оренбургского генерал-губернатора и заручился обещанием московского генерал-губернатора В. А. Долгорукова о содействии Романовскому{577}. В начале декабря 1865 г. Романовский прибыл в Москву и вступил в переговоры с представителями местного купечества. Однако московские купцы с опасением отнеслись к этому рискованному предприятию, тем более что в эти годы потерпели крах многие предприниматели. Тем не менее при содействии В. А. Долгорукова и одного из богатейших фабрикантов и торговцев России председателя Московских отделений коммерческого и мануфактурного советов А. Хлудова, к которому обратился со специальным письмом министр финансов, Романовскому удалось добиться существенных результатов. В ходе обсуждения вопроса в коммерческом совете крупнейшие московские торгово-промышленные дома, обороты которых превышали десятки миллионов рублей, решили послать в Ташкент пробный караван с товарами на 100 тыс. руб. Представители московских предпринимателей заявили, что «надеются совершенно вытеснить английские товары (из Туркестана. — Н. X.), так как могут доставить подобные же произведения лучших качеств и по более сходным ценам»{578}. Тогда же был выработан проект создания специального московско-ташкентского товарищества для торговли со Средней Азией.
Ссылаясь на рискованность коммерческих операций в отдаленном крае, где еще продолжались военные действия, участники намечавшегося товарищества обратились в Министерство [214] финансов с ходатайством обеспечить им вооруженный конвой для торговых караванов и заимообразный отпуск денежных сумм из военного интендантства Туркестанской области, а также возмещение казной убытков в случае расхищения или разграбления товаров в пути{579}. Однако Министерство финансов, не желая дискриминировать других торговцев, склонно было отказать в удовлетворении этих просьб.
Военное министерство, поддерживая мнение Министерства финансов о нежелательности гарантирования купечеству возмещения убытков в случае грабежа, вместе с тем считало возможным выделить его участникам определенный кредит и обеспечить охрану караванов. Милютин настоятельно указывал на необходимость «озаботиться, чтобы отказ в некоторых льготах московское купечество не приняло за недостаток сочувствия правительства к вызванному им самим предприятию». Нужно, чтобы первое впечатление о торговле с Ташкентом было особенно благоприятным, подчеркивал Милютин и просил Рейтерна вновь командировать в Москву Романовского для разъяснения купечеству причин неполного удовлетворения их просьб{580}.
Быстрота и оперативность решения этого вопроса в царских канцеляриях сама по себе свидетельствовала о большом внимании, уделявшемся ему в правительственных кругах. Уже 7 января 1866 г. Александру II был представлен доклад министра финансов «Об учреждении в Москве товарищества для торговли с Ташкентом и Средней Азией». В нем отмечалось, что крупнейшие предприниматели второй столицы Российской империи вызвались участвовать в этом деле. Среди них упоминались торговые дома: «Ивана Хлудова сыновья», «Саввы Морозова сыновья», «М. А. Хлудов», «Вл. Третьяков», «Бр. Барановы», «Бр. Ремезовы», «Бр. Солодовниковы» и др. В числе концессионеров значился и Д. И. Романовский, игравший роль своеобразного посредника между правительством и купеческим миром.
По докладу, утвержденному царем, товариществу разрешалось составить первоначальный складочный капитал в 60–100 тыс. руб., создать в Москве специальный комитет с правом непосредственного ходатайства перед министром финансов, московским и оренбургским генерал-губернаторами. Оренбургскому генерал-губернатору поручалось максимально содействовать товариществу (предоставлять конвой и транспортные средства, выделять земельные участки и помещения), а туркестанским властям предоставлялось право выдачи взаймы [215] до 100 тыс. руб. казенных денег. На первое время товарищество было освобождено от платежа гильдейских повинностей, а его товары — от таможенного досмотра{581}.
14 января 1866 г. участники товарищества собрались на новое совещание. Здесь было выдвинуто предложение добиться разрешения получать с казенных горных заводов металл (железо, медь и сталь) по заводской цене. Московские дельцы ходатайствовали о предоставлении им на берегах Сыр-Дарьи земель «для сельскохозяйственных заведений», пристаней и т. п. Особое место в требованиях купечества занимал вопрос о предоставлении русским купцам в Бухаре и других ханствах Средней Азии тех же прав, какими пользовались бухарские купцы в России. Они предлагали перенести таможенную линию в Средней Азии за Ташкент и уменьшить тем самым вывоз среднеазиатскими торговцами русского золота и серебра за таможенную черту. Обращая особое внимание на просьбу об отпуске металла и предоставлении земель на Сыр-Дарье, А. Хлудов отмечал, что «на этом праве создается надежда указать местным жителям способы улучшенного разведения хлопчатой бумаги, шелковичных червей и марены»{582}.
Царское правительство, с неизменным вниманием относившееся к нуждам и запросам торгово-промышленных кругов, согласилось удовлетворить пожелания товарищества.
По докладу министра финансов «О пособии Московско-Ташкентскому товариществу», утвержденному 4 марта 1866 г. Александром II, товариществу предоставлялось до 100 тыс. руб. из казны «с тем, чтобы по этой сумме правительство имело в делах товарищества... одинаковые права с прочими вкладчиками». В связи с этим товарищество обязывалось дважды в год представлять Министерству финансов подробные отчеты о ходе операций, состоянии капитала и имущества, а также причитающиеся на долю государства дивиденды. Министерству финансов разрешалось утвердить проект устава товарищества с изменениями, какие оно признает необходимым внести{583}.
История создания «Московско-Ташкентского товарищества» показывает большую заинтересованность царского правительства в развитии экономических связей между Россией и занятыми землями в Средней Азии. Непосредственное участие его и отдельных административных лиц (как, например, Д. И. Романовского) в делах товарищества придавало особое значение [216] внешнеполитическим планам и действиям Российской империи в Туркестане.
Понятно, что образование специальной торговой компании, связанной с правительством, должно было ускорить разрешение вопроса об урегулировании положения Ташкента. Это обстоятельство и непрекращавшиеся вооруженные столкновения между войсками Российской империи и Бухарского ханства вызвали быструю эволюцию во взглядах царского правительства на статус Ташкента.
Еще в январе 1866 г. Военное министерство, по согласованию с Министерством иностранных дел, представило на утверждение царя записку, по которой жители этого города должны были самостоятельно избирать органы управления, тогда как царские власти сохраняли за собой лишь верховный надзор за их деятельностью и за соблюдением политических, торговых и фискальных интересов России ( «в вознаграждение расходов по содержанию войск» для обороны города). Вместе с тем Милютин поддерживал высказанные Крыжановским соображения о необходимости ослабления ташкентского духовенства и «усиления значения торгового сословия»{584}.
Однако уже через три месяца, в апреле 1866 г., военный министр и министр иностранных дел при участии оренбургского генерал-губернатора подвергли пересмотру вопрос о Ташкенте и других городах, занятых царскими войсками.
Мотивируя изменение своей позиции, Министерство иностранных дел указывало, что враждебные действия бухарского эмира и его претензии на господство над Кокандским ханством оказывают моральное воздействие на население территорий, находящихся под контролем России. Это обусловило отказ от выжидательной тактики в отношении Ташкента. Царское правительство отбросило свой прежний план создания «нейтральной страны» между своими и бухарскими владениями, решив полностью включить Ташкент в состав России{585}. Летом 1866 г. судьба Ташкента была решена в плане, против которого оба министерства — военное и иностранных дел — формально еще не так давно упорно протестовали.
В августе 1866 г. был издан царский указ о присоединении Ташкента, и 27 августа 1866 г. жители крупнейшего города Средней Азии приняли русское подданство{586}. Ташкент стал важнейшим экономическим и военно-политическим центром владений России в этой области. [217]
Таким образом, «ташкентская проблема» официально была решена лишь через 14 месяцев после захвата города царскими войсками. В Ташкенте было введено Положение об управлении от 11 июля 1867 г. (оно не было утверждено в Петербурге, но применялось практически до принятия с 1 января 1887 г. «Положения об управлении Туркестанским краем»), которое предусматривало создание в Ташкенте «Хозяйственного общественного управления». Это учреждение было выборным; оно делилось на управления «русской» и «туземной» частей города, в обязанности которых входили управление общественным хозяйством Ташкента, раскладка и сбор различных податей. В дальнейшем здесь было введено «городовое» положение 1870 г., на основании которого были образованы, городская дума и городская управа.
В середине 1865 г. бухарский эмир Музаффар, воспользовавшись борьбой России с Кокандским ханством, вторгся во главе большого войска в Ферганскую долину. Он занял столицу ханства — Коканд и посадил на престол неоднократно изгонявшегося в ходе межфеодальной борьбы Худояр-хана. Одновременно Музаффар прислал в Ташкент посольство, которое в ультимативной форме потребовало от Черняева немедленного вывода русской администрации и военных сил. Энергичные действия эмира вызвали у царского правительства опасения, что русским отрядам в Туркестанской области угрожает совместный удар Бухары и Коканда{587}.
В связи с ухудшением русско-бухарских отношений Черняев распорядился арестовать всех бухарских купцов на подведомственной ему территории и конфисковать их товары. Он ходатайствовал перед Крыжановским о проведении подобных репрессий в Оренбургском крае и на всей территории Российской империи. В Оренбургском генерал-губернаторстве последовали примеру Черняева. При этом, однако, был нанесен серьезный удар не только бухарским торговцам, но и тесно связанным с ними русским предпринимателям, что породило большое беспокойство правящих кругов России. Горчаков заявил, что Россия не может отступить в Средней Азии, «преклониться перед эмиром», ибо от этого зависит «наше влияние в. Средней Азии», но тем не менее назвал арест бухарских купцов [218] и конфискацию их товаров «дикой мерой»{588}. В Петербурге эти действия были признаны вредными, «чрезмерными и опасными»{589}.
Однако в отношении Бухары было решено придерживаться твердой позиции: не давать повода к столкновениям, но и не избегать при необходимости активных действий. Милютин, как и Горчаков, подчеркивал, что вся «будущность» политики России в Средней Азии зависит от того положения, в какое царское правительство поставит себя по отношению к Бухаре.
Вскоре Крыжановский был вынужден изменить занятую позицию. Оренбургское купечество, игравшее важную роль в среднеазиатской торговле, обратилось к нему с заявлением, что Нижегородская ярмарка ожидает представителей Бухары — выгодных покупателей русских товаров, а бумагопрядильные предприятия страны крайне нуждаются в хлопке из Средней Азии. Купцы просили освободить бухарских торговцев и разрешить, им отправиться на ярмарку, снять секвестр с бухарских товаров в Оренбургском крае и восстановить свободный товарообмен между Россией и Бухарой.
В связи с этим Крыжановский пошел на уступки. Он не разрешил бухарским купцам вернуться в ханство, но позволил им под наблюдением специально созданных в Оренбурге и Троицке комиссий по бухарским делам отправиться со своими товарами на ярмарку. Это «послабление» Крыжановский обосновывал интересами «русской торговли и фабричной промышленности и возможного предоставления средств нашему купечеству продолжать выгодные для России торговые операции с Бухарой»{590}.
19 октября 1865 г. Комитет министров заслушал сообщение министра финансов о состоянии русско-бухарской торговли в связи с карательными мерами, принятыми оренбургскими властями, и предложил Крыжановскому при первой возможности полностью отменить репрессии против купцов Бухары{591}. Бухарским торговцам было объявлено, что царское правительство стремится к максимальному развитию торговых отношений со Средней Азией и что «меры строгости» были вызваны лишь враждебными действиями эмира. В то же время Комитет министров обязывал соответствующие органы приложить [219] все усилия к расширению среднеазиатской торговли и к ограждению прав среднеазиатских купцов и не прибегать к каким-либо чрезвычайным мерам без санкции центрального правительства{592}.
В Средней Азии тем временем обстановка продолжала обостряться. К югу от Ташкента начались столкновения между царскими войсками и отрядами Рустамбека, правителя Зачирчикского района.
Борьба шла не столько за «наследство» Кокандского ханства, которое сейчас по сути дела лищилось своих владений вне Ферганской долины, а главным образом за господство в Средней Азии. Крыжановский еще во время своего визита в Ташкент в сентябре 1865 г. ставил перед Черняевым задачу добиваться любыми средствами господствующего положения России в Туркестане{593}.
После разгрома Коканда Бухарское ханство претендовало на гегемонию в этом районе и стремилось подчинить другие среднеазиатские владения{594}. Но в военном отношении Бухарское ханство было чрезвычайно слабым и отсталым по сравнению с Россией. Это проявилось в первых же столкновениях с русскими отрядами. Плохо вооруженные и необученные сарбазы Рустамбека отступили перед отрядом подполковника Пистолькорса, который в сентябре 1865 г. занял небольшие населенные пункты Пскент и Келеучи, по дороге на Ходжент{595}. Крыжановский предложил сохранить военный контроль над этой территорией, так как она снабжала Ташкент зерном.
Хотя между Россией и Бухарой уже развернулась вооруженная борьба, обе стороны делали попытки добиться своих целей дипломатическим путем. Эмир Музаффар направил в Петербург посольство во главе с Неджметдином-ходжей, который уже бывал там в 1859 г. Однако царское правительство поручило вести переговоры оренбургскому генерал-губернатору. Посольство было задержано в Казалинске несмотря на протесты бухарского посланника. То же самое произошло и с русским посольством. Отправленное Черняевым в октябре 1865 г. в Бухару посольство в составе астронома К. В. Струве, связанного с торгово-промышленными кругами А. И. Глуховского [220] и горного инженера А. С. Татаринова также было фактически арестовано местными властями.
Оба посольства энергично пытались выполнить возложенные на них задачи. Так, бухарский посланник, вопреки распоряжению Крыжановского, прибыл из Казалинска в Оренбург, а снаряженный им специальный полномочный гонец мулла Фахретдин добрался с письмом Неджметдина-ходжи даже до Петербурга{596}. Это, однако, не дало результатов: письмо посланника, в котором он жаловался на нарушение дипломатических обычаев оренбургскими властями, не было принято, и мулле Фахретдину было предложено представить его Крыжановскому.
Ни к чему не привели и попытки представителей Российской империи установить нормальный дипломатический контакт с правящими кругами Бухарского ханства.
Министерство иностранных дел от имени царя уполномочило оренбургского генерал-губернатора вступить в переговоры с посланником Бухары, предъявив главное и основное требование — «поставить торговлю и политические отношения» России в Средней Азии «в самое благоприятное положение». Директор Азиатского департамента Стремоухов указывал, что дальнейшее применение репрессий против бухарских купцов необоснованно, так как русские караваны благополучно вернулись из ханства. Главное теперь — установление прямого и тесного контакта между русскими и ташкентскими купцами и использование Ташкента в качестве торговой базы России в Средней Азии{597}.
Сам Крыжановский выработал обширный перечень условий, которые он собирался предъявить на переговорах. Он требовал учреждения в Бухаре торгового агентства России, уравнения русских купцов с бухарскими в правах, введения уменьшенного тарифа ввозных и вывозных пошлин, признания «самостоятельного» существования «Ташкентского государства» (под русским протекторатом с границами по рекам Сыр-Дарье и Нарыну) и свободного плавания русских судов по этим рекам и их притокам. В случае настойчивых претензий эмира на господство над Кокандским ханством Крыжановский считал возможным удовлетворить их.
Эти условия намечалось включить в договор, который должен был подписать эмир. Лишь после этого царские власти соглашались допустить бухарское посольство в Петербург для [221] заключения «дружественного трактата» между Российской империей и Бухарским ханством{598}.
Программа Крыжановского была в основном поддержана военным министром. В одобренной царем записке Милютин подчеркивал необходимость придерживаться принципа равноправия в русско-бухарских отношениях и предоставить Бухаре те же привилегии в торговле, которых добивалось царское правительство. Например, ханству разрешалось держать агентов в Оренбурге, Ташкенте или в других местах, «где того потребуют торговые интересы Бухары». Предоставляя эти льготы, царское правительство рассчитывало укрепить свое влияние в Бухаре.
Вместе с тем Милютин категорически отвергал притязания бухарского эмира на Коканд и вмешательство его в кокандские дела{599}.
Поэтому программа Крыжановского, в котором оренбургский генерал-губернатор был готов ради торговых выгод пойти на определенные политические уступки Бухарскому ханству, именно в политической части не устраивала центральные правительственные органы. Правящие круги Российской империи стремились открыть широкий доступ русским купцам в Бухару, но не за счет политических уступок ханству.
Проведение в жизнь программы Крыжановского в одобренном Петербургом виде было затруднено взаимоотношениями, сложившимися между оренбургским генерал-губернатором и военным губернатором Туркестанской области. Черняев, ссылаясь на слабую осведомленность Крыжановского в местной обстановке, затягивал выполнение его указаний и добивался через Полторацкого непосредственного подчинения Туркестанской области Петербургу, минуя оренбургского генерал-губернатора. После неоднократных конфликтов Крыжановский добился санкции на замену Черняева и в конце декабря 1865 г. вызвал его в Оренбург. Это распоряжение не было передано Черняеву его начальником штаба полковником Ризенкампфом. В письме Милютину и Крыжановскому Ризенкампф объяснял [222] свой поступок сложностью ситуации, возникшей в русско-бухарских отношениях, с которой якобы мог справиться «только начальник энергический, с полными правами, предоставленными законом, и даже лично заинтересованный в поправлении ошибки», — сам Черняев{600}.
Фактическое пленение миссии Струве — Глуховского в Бухарском ханстве дало Крыжановскому повод для особых, нареканий на своеволие Черняева. Под предлогом «понуждения эмира» к освобождению послов Черняев предпринял военную демонстрацию: в начале января 1866 г. он двинул к Чиназу стрелковый батальон, а затем, перебросив туда дополнительные силы, форсировал Сыр-Дарью и направился через Голодную степь к крепости Джизак.
Поход кончился неудачей. Слабые попытки штурма крепости были отбиты бухарскими войсками, которые также затрудняли Черняеву проведение фуражировки. В середине февраля 1866 г., исчерпав запасы снаряжения и фуража и преследуемый бухарской конницей, Черняев был вынужден отступить, на правый берег Сыр-Дарьи{601}.
Провал Джизакской экспедиции решил участь Черняева. Получив полгода тому назад в знак «монаршего благоволения» золотую саблю с бриллиантами за взятие Ташкента, он в марте 1866 г. сдал должность генерал-майору Генерального штаба Д. И. Романовскому.
Эта замена не отразилась на общем ходе событий. В степи между Сыр-Дарьей и Джизаком происходили непрерывные стычки царских войск с отрядами бухарского эмира. Крыжановский, еще недавно заявлявший о своем намерении положить конец военным походам, в письме военному министру от 7 апреля 1866 г. призывал к решительным действиям против Бухары и сообщал о своем намерении вновь отправиться в Ташкент для личного руководства боями{602}.
Ясно, что Крыжановский не был противником наступательных действий; его прежняя позиция объяснялась желанием самому пожать лавры, выпадавшие на долю его подчиненного — Черняева. Получив же возможность «отличиться» на военном-поприще, он стал активно осуществлять завоевательные замыслы царизма.
Царское правительство одобрило планы оренбургского [223] генерал-губернатора и вызвало его в Петербург. Еще до возвращения Крыжановского в Оренбург мелкие стычки между войсками России и Бухары переросли в крупное сражение в урочище Ирджар. В этом сражении (8 мая 1866 г.) бухарская армия во главе с эмиром потерпела полное поражение, понесла значительные потери и была вынуждена бежать.
Немедленно вслед за этим Романовский занял важные пункты, прикрывавшие доступ в Ферганскую долину, — город Ходжент и крепость Hay. Его нимало не смущало, что они принадлежали не Бухарскому ханству, с которым велась война, а Коканду, фактически прекратившему борьбу после падения Ташкента. Впрочем, уже «ирджарское дело», инициатором которого был Романовский, показало, что он продолжает активную экспансионистскую политику своего предшественника и эти стремления находят полную поддержку в высших правительственных кругах{603}. В Петербурге и Оренбурге закрывали глаза на противоречивый характер сообщений военного губернатора Туркестанской области, мотивировавшего! свой поход на Ходжент и Hay стремлением к «точнейшему исполнению видов правительства, желающего избегать завоеваний и ограничиваться лишь такими военными действиями, которые для спокойствия края, принятого под покровительство России, и для поддержания нашего достоинства в Средней Азии крайне необходимы»{604}.
Романовский теперь настаивал на включении Hay и Ходжента в состав Российской империи, ссылаясь на «отказ» правителей Бухары и Коканда от прав на эти пункты при условии заключения мира. В Петербурге отдавали отчет в вынужденном характере этих «отказов», и военный губернатор Туркестанской области делал упор на большом стратегическом и торговом значении Ходжента{605}. Вместе с тем он предлагал начать мирные переговоры с ханствами, так как эмир освободил посольство Струве — Глуховского (оно в начале июня 1866 г. вернулось в Ташкент) и обещал немедленно отпустить всех русских купцов, задержанных в Бухаре.
После Ирджарского сражения Романовский предъявил эмиру предварительные условия мира. Они предусматривали признание Бухарским ханством всех территориальных захватов России в Средней Азии и проведение границы по Голодной степи и пустыне Кызылкум; уравнение пошлин, взимавшихся [224] с русских товаров в ханстве, с пошлинами, какими облагались бухарские товары в России; обеспечение безопасности и свободы передвижения русских купцов в Бухаре; выплату военной контрибуции.
Как подчеркивал военный губернатор Туркестанской области, он специально включил пункт с требованием контрибуции, чтобы в случае необходимости заменить его любым другим условием{606}.
Так как Крыжановский сохранил прерогативы ведения окончательных мирных переговоров со среднеазиатскими ханствами, то после посещения Петербурга и совещаний с высшей сановной знатью он значительно расширил программу экспансионистских действий, включив в нее военные походы на Бухару и Коканд.
«Побив эмира так, как вы его побили, — писал Крыжановский Романовскому, — надо от него всего требовать, не уступая ему ни в чем». В отношении Коканда он предлагал «принять... тон высокий, третировать Худояр-хана как человека, который по положению своему должен быть вассалом России. Если обидится и будет действовать против нас, тем лучше, это даст предлог покончить с ним»{607}.
17 августа 1866 г. Крыжановский приехал в Ташкент для осуществления намеченных захватнических планов. Вскоре после его приезда было официально провозглашено включение в состав Российской империи всех занятых земель — не только Ташкента, но и зачирчикских районов, Ходжента, Hay и др.
Оренбургский генерал-губернатор потребовал от бухарского эмира присылки уполномоченного для переговоров о мире. В начале сентября посол согласился принять все условия, но просил лишь исключить пункт о выплате контрибуции. Это было использовано Крыжановским в качестве предлога для начала военных действий. Еще до окончания переговоров (5 сентября 1866 г.) Крыжановский писал Милютину, что выступает в поход против Бухары{608}. 13 сентября он предъявил послу явно невыполнимей ультиматум: в десятидневный срок выплатить крупную контрибуцию (100 тыс. бухарских тилл). 23 сентября царские войска вторглись в пределы Бухары и вскоре штурмом заняли важные крепости — Ура-Тюбе, Джизак и Яны-Курган.
Добившись успехов в борьбе с более слабым противником, Крыжановский отбыл в Оренбург. Русские войска вышли на подступы к Самарканду. [225]
Тем временем из Индии в Россию направилось посольство полузависимого от англичан княжества Индур, расположенного в центральной части полуострова Декан. Индурская миссия, выехавшая летом 1866 г., к концу года через Лахор, Пешавар, Кабул, Бамиан, Балх добралась до бухарского города Карши. Здесь она была задержана местными властями, отобравшими почти все ее документы. Лишь главе миссии удалось сохранить письмо к русским властям. Оно было написано симпатическими чернилами на листке чистой бумаги, а потому не привлекло внимания бухарских чиновников.
В июне 1867 г. глава миссии был отправлен из Карши в Самарканд. Вместе со сгонявшимися на войну ремесленниками и дехканами индурец участвовал в столкновении под Яны-Курганом 5 июля 1867 г., а при отступлении бухарских войск перешел в русский лагерь. Отсюда он был отправлен в Ташкент. Посланец оказался сыном главного министра княжества Индур — Гаухар-султана. Он заявил, что послан правителем Индура Мухаммед Гали-ханом, возглавляющим союз княжеств Индур, Хайдарабад, Биканер, Джодхпур и Джайпур.
По словам исполнявшего должность военного губернатора Туркестанской области Мантейфеля, индурец произвел на него впечатление «весьма смышленого человека и начертил даже карту Индии и всего его пути до Ташкента»{609}, сообщив при этом, что в Индии распространились слухи о занятии Россией Самарканда, Бухары и всех земель вдоль Аму-Дарьи.
Рекомендуя посланца как особо доверенное и уполномоченное лицо, правитель княжества писал, что посылает его для установления дружественных отношений с Россией, поручая «состоять при русском военачальнике» для поддержания связи с Индуром, который, как гласило письмо, «до сих пор еще не подчинился англичанам»{610}.
Вместе с письмом посол представил и проект своеобразного договора между Россией и союзом перечисленных княжеств, правители которых обязывались по этому проекту дружелюбно принять «главнокомандующего русского со своими войсками» и не предоставлять убежища врагам России. Правительство Российской империи соответственно должно было обещать не вмешиваться во внутренние дела княжеств и возвращать бежавших оттуда преступников. «В случае надобности русских в войске и деньгах, — говорилось в этом проекте, — им позволяется брать у «ас и то, и другое, но в размере, сколько мы будем в состоянии дать им»{611}. [226]
Никаких конкретных результатов это посольство не имело. Собираясь в обратный путь, индурец просил Мантейфеля дать, ему ответное письмо для передачи правителю княжества. Осторожный Мантейфель отказался и заявил, что находит это «совершенно лишним и неуместным». Послу был выдан лишь документ, удостоверявший, что он был принят в Ташкенте русскими властными и возвращается на родину. В августе 1866 г. индурец через Ходжент, Коканд и Кашмир направился в Индию.
Так завершилось индурское посольство в Россию. Его прибытие еще раз подтвердило стремления индийских княжеств установить контакт с Российской империей для противодействия английской колониальной политике.
К 1867 г. обширные территории Средней Азии были включены в состав Российской империи. Для обсуждения проблемы административного устройства завоеванных районов был создан комитет под председательством Милютина в составе Крыжановского, Стремоухова, начальника Главного штаба Гейдена, непосредственных участников военных действий в Средней Азии — Черняева, Романовского и Воронцова-Дашкова, членов так называемой степной комиссии — Гирса, Гутковского, Гейнса, Проценко и др.
Несмотря на возражения Крыжановского, комитет решил изъять среднеазиатские владения из ведения оренбургских властей и образовать отдельное Туркестанское генерал-губернаторство, куда должны были войти две области: Сыр-Дарьинская и Семиреченская. Закон о создании новой административной единицы был принят 11 июля 1867 г.
Первым генерал-губернатором был назначен генерал-адъютант К. П. Кауфман. Он участвовал в военных действиях на Кавказе, был правителем канцелярии Военного министерства, а затем занимал должность виленского генерал-губернатора. Царским манифестом от 17 июля 1867 г. Кауфману были предоставлены неограниченные полномочия «к решению всяких политических, пограничных и торговых дел, к отправлению в сопредельные владения доверенных лиц для ведения переговоров и к подписанию трактатов, условий или постановлений», касающихся взаимоотношений России с этими странами{612}.
Перед ним была поставлена задача открыть прежде всего [227] «широкий и легко доступный путь нашей отечественной торговле и промышленности в глубь Средней Азии»{613}.
Кауфман стал настоящим хозяином в Туркестане. Недаром местные жители дали ему прозвище — «ярым-подшо» — полуцарь. Его подчиненный Н. П. Остроумов отмечал, что Кауфман своими распоряжениями «иногда даже предупреждал высшую правительственную власть, которой оставалось только соглашаться с его распоряжениями и утверждать их в законодательном порядке»{614}.
Этот неограниченный властелин выехал в Ташкент, получив задание максимально облегчить колониальное освоение занятых Россией среднеазиатских земель. Выполнение этого задания, отвечавшее интересам торгово-промышленных слоев империи, являлось одной из непосредственных целей царского правительства. «Зависимость самодержавия от буржуазии всея России...» — по выражению В. И. Ленина, — есть самая сильная материальная зависимость...»{615}
Предприниматели Российской империи продолжали проявлять большую заинтересованность в расширении среднеазиатской торговли и эксплуатации природных ресурсов Туркестана. Еще в апреле 1866 г. в связи с присылкой Черняевым из Средней Азии на этнографическую выставку 1867 г. коллекций образцов сельскохозяйственной продукции и промышленных изделий края в Москве было созвано объединенное заседание Московского общества сельского хозяйства и Общества любителей естествознания при Московском университете, посвященное экономическим ресурсам Туркестана. Оно вызвало огромный интерес: на нем присутствовало свыше 500 представителей различных отраслей промышленности и торговли, а также видные ученые. Выступивший на заседании президент Московского общества сельского хозяйства И. Н. Шатилов в докладе о природных богатствах и экономике Средней Азии подробно остановился на значении и перспективности развития с ней всесторонних связей. Он призвал «купечество и промышленников... докончить дело, начатое русским войском, ...и упрочить за Россией значение» в Азии{616}.
Крупные промышленники, банкиры и ученые — Д. П. Шипов, И. К. Бабст, Т. С. Морозов, М. Я. Киттары, Г. Е. Щуровский, С. А. Маслов и другие — настаивали, чтобы правительство обеспечило безопасность торговли, и постановили выразить [228] признательность М. Г. Черняеву «не только» за успешное руководство военными действиями, но и за «участие, которое он принимает в деле развития промышленности и торговли»{617}.
Специальное заседание было посвящено транспортным проблемам. Было решено отправить экспедицию для исследования местности между Каспийским и Аральским морями, где намечалось проложить торговую дорогу в Туркестан.
Расширение владений Российской империи в Средней Азии встретило одобрение у деловых кругов не только важнейшего торгового центра — Москвы, но и других городов. Уфимское городское собрание, например, в мае 1866 г. отправило Черняеву «благодарственный адрес», в котором отмечало значение «присоединения к России обширных и богатых природой областей, ...открытие новых, весьма значительных рынков для отечественной торговли», и присваивало в знак этого бывшему военному губернатору Туркестанской области звание почетного члена собрания{618}.
Много внимания уделяла развитию торговых связей со Средней Азией газета «Москва». Ее редактором-издателем был член известной семьи славянофилов И. С. Аксаков, близко стоявший к московскому купечеству. Эта газета, которая провозглашала, что в ней будет отведено «почетное место интересам русской промышленности и торговли»{619}, призывала закрепить за Россией господство на среднеазиатских рынках.
Газета в частности предостерегала от учреждения в Бухарском ханстве английского консульства. Вслед за консулом, отмечала «Москва», в ханства приедут британские торговцы и предприниматели, «и тогда нетрудно предвидеть, что станет с этим драгоценным, по невозможности встретить нам еще теперь конкуренцию, рынком»{620}.
Использование рынков Средней Азии для русской торговли находилось под пристальным и неослабным наблюдением влиятельного «Общества для содействия русской промышленности и торговли». Одним из стимулов его создания являлось стремление торгово-промышленных кругов России противодействовать пропаганде фритредерства, которую вели в правительственных кругах во второй половине 60-х годов XIX в. (в связи с подготавливавшимся пересмотром таможенного тарифа) английский консул в Петербурге Митчел и экономист Де Молинари. Инициаторами образования общества для защиты интересов отечественных предпринимателей были крупный лесопромышленник В. Ф. Громов, представитель кяхтинского [229] купечества в Петербурге И. А. Носков, известный, в то время заводчик и общественный деятель А. П. Шипов, петербургский городской голова Н. И. Погребов. Устав общества был утвержден 17 ноября 1867 г.{621}.
Члены общества, среди которых находились лица, связанные с политикой царизма в Туркестане и со среднеазиатской торговлей (Н. П. Игнатьев, ставший впоследствии, в 1883 г., почетным членом общества, Ю. А. Гагемейстер, А. И. Глуховской, А. А. Шавров и др.), много времени и энергии уделяли изучению торговых путей в Среднюю Азию{622}. Они детально изучали проблемы, связанные с занятием побережья Красноводского залива и с созданием там русской торговой фактории, и даже интересовались возможностью повернуть течение Аму-Дарьи из Аральского в Каспийское море для использования этой реки в качестве водной транспортной магистрали.
Еще в 1866 г., в самый разгар военных действий между Российской империей и Бухарским ханством, крупный делец А. Хлудов отправил свои товары в Бухару и очень выгодно продал их{623}. В 1867 г. большая партия товаров была направлена из Ташкента в Кокандское ханство, а торговые дома Хлудовых, Кривошеина и другие готовились к посылке новых караванов в Бухару.
Освоение соседних рынков постоянно находилось в центре внимания царских властей в Туркестане. Основное положение в докладе, составленном в канцелярии туркестанского генерал-губернатора, гласило: «Проникнувшись важностью такого дела, как развитие русской торговли в Средней Азии, администрации областей (Сыр-Дарьинской и Семиреченской. — Н. X.) должны содействовать купцам, одобрять и отмечать наиболее энергичных представителей русского купечества, быстро и безо всяких проволочек исполнять все, в чем купечество может нуждаться от властей, — одним словом, добросовестно и от души содействовать развитию нашей торговли»{624}.
В докладе подчеркивалось, что целью торговой политики царского правительства в Средней Азии является максимальное развитие торговых оборотов купечества Российской империи, «чтобы русские товары проникали на азиатский материк как можно южнее и восточнее». [230] Это нашло прямое отражение в практической деятельности Кауфмана сразу же после его приезда в Ташкент.
По специальному указанию туркестанского генерал-губернатора, была создана комиссия по устройству ярмарки в Ташкенте{625}. В 1868 г. Кауфман обратился с большой речью к «именитым людям» Ташкента, носившей своего рода программный характер. Он сделал исторический экскурс в недавнее прошлое торгово-политической жизни Средней Азии, особо подчеркнув, что ханы и беки отбирали у местных торговцев в свою пользу «все ценное и хорошее», с чем купцы «возвращались из Ирбита, Нижнего, Петропавловска и Троицка». «Богатые люди, — продолжал Кауфман, — подвергались, по капризу высших властей, опасности быть повешенными или зарезанными потому только, что они были богаты». Генерал-губернатор ссылался на проведенное уменьшение податей и налогов, особенно тех, которыми было обложено торговое сословие{626}. Он призывал к развитию экономических связей с остальной частью страны.
Прибыв в Ташкент, Кауфман отказался признать мирный договор, который Крыжановский еще до образования отдельного Туркестанского генерал-губер-наторства подписал в Оренбурге с бухарским послом. По условиям этого соглашения наложенная на Бухару контрибуция отменялась, а крепость Яны-Курган (близ Самарканда) возвращалась эмиру. Кауфман возражал против отказа от контрибуции и предлагал провести русско-бухарскую границу западнее, чем это было предусмотрено договором. По его приказанию был подготовлен и отправлен эмиру Музаффару новый проект.
Царское правительство готовилось к решительной войне против Бухары. Чтобы обеспечить свой тыл и закрепить зависимое от России положение Кокандского ханства, Кауфман в январе 1868 г. добился принятия Худояр-ханом торгового договора. Этот договор предоставлял русским купцам все те льготы и привилегии, которые царское правительство долго пыталось обеспечить за собой. В частности устанавливались фиксированные пошлины на ввозимые товары в размере 2,5% их стоимости. Так же как кокандским купцам в России, русским торговцам гарантировались свободное и безопасное пребывание в ханстве, проезд в любую его часть и организация здесь складочных пунктов (караван-сараев). В Коканде разрешалось пребывание русских торговых агентов.
Договор 1868 г. фактически превращал Кокандское ханство [231] в контролируемый царским правительством рынок сбыта русских товаров и источник сырьевых ресурсов{627}.
Добившись осуществления своих целей в отношении Кокандского ханства, царское правительство уделило все внимание утверждению господства над Бухарой.
Положение в Бухарском ханстве было очень напряженным. Уже в первой половине 1868 г. в Бухаре и Самарканде, как в свое время и в Ташкенте, определились две группировки среди господствовавших кругов ханства. Бухарское духовенство и феодальная верхушка требовали от эмира решительных действий против России. Они делали ставку на старшего сына эмира Абдулмалика, по прозвищу Катта-тора, обвиняя Музаффара в слабости и вялости. Опираясь на многочисленных учеников мусульманских религиозных училищ, духовенство издало фетву (указ) о «священной войне» — газавате против Российской империи.
Противоположную позицию занимало бухарское купечество, торговые и ремесленные слои Бухары и Самарканда. Заинтересованные в развитии экономических связей, они стремились к быстрейшему урегулированию конфликта.
В борьбе этих группировок победа оказалась на стороне более могущественного духовенства и феодальной аристократии. В апреле 1868 г. возглавляемые эмиром бухарские войска вышли к р. Зеравшан, оставив в тылу у себя Самарканд. С востока туда подошли царские отряды под командованием Кауфмана. Эмир требовал возвращения Джизака и других занятых царскими войсками городов, а туркестанский генерал-губернатор настаивал на принятии Бухарским ханством договора об отказе от территориальных претензий и на выплате значительной контрибуции.
Царь и Военное министерство одобрили наступательный план действий, предложенный Кауфманом{628}.
1 мая 1868 г., ссылаясь на то, что эмир не отвел свои войска от Зеравшана в глубь бухарской территории, туркестанский генерал-губернатор отдал приказ о форсировании реки. В тот же день бухарская армия отступила. Русские войска без сопротивления овладели Самаркандом, откуда Кауфман послал донесение Александру II о взятии города{629}.
Преследуя эмира, царские войска 11 мая 1868 г. заняли г. Ургут, а через пять дней — Катта-Курган, последний крупный [232] город на подступах к столице ханства Бухаре. 2 июня 1868 г. на Зирабулакских высотах, между Катта-Курганом и Бухарой, произошло решающее сражение, в котором бухарские отряды потерпели поражение. Дорога на столицу ханства была открыта, но народное восстание в Самарканде, где Кауфман оставил небольшой гарнизон, заставило его повернуть обратно на выручку осажденного в городе русского отряда.
Впрочем, это не оказало существенного влияния на дальнейший ход событий. Бухарское ханство было вынуждено капитулировать. 23 июня 1868 г. между Российской империей и Бухарой был заключен мирный договор. Бухарское правительство официально признало вхождение Ходжента, Ура-Тюбе и Джизака в состав Российской империи. Русским подданным предоставлялось право свободной торговли и учреждения торговых агентств в ханстве, проезда через его территорию в другие государства, а также гарантировалась безопасность личности и имущества. Царское правительство добилось принятия эмиром пункта о выплате 500 тыс. руб. контрибуции. Для; обеспечения выплаты оно объявило о временной оккупации Самарканда и Катта-Кургана, из районов которых был образован Зеравшанский округ (в составе Самаркандского и Кат-та-Курганского отделов){630}.
С Самаркандом — повторилось то же, что и с Ташкентом: длительное время между различными правительственными учреждениями России шла оживленная переписка по вопросу о судьбе этого города и всего Зеравшанского округа. Кауфман, поддерживаемый Милютиным, настойчиво добивался полного и окончательного включения округа в Туркестанское генерал-губернаторство. Он ссылался на экономическое и военно-политическое значение Самарканда, в частности на то, что через Самарканд протекала р. Зеравшан, снабжавшая водой столицу ханства. Это, по мнению Кауфмана, автоматически ставила Бухару в зависимое положение от России{631}.
В противовес этому представители Министерства иностранных дел, продолжая свою линию оглядки на реакцию Британской [233] империи, доказывали, что Бухарское ханство и без того поставлено под полный контроль царского правительства, что «дополнительные», «ненужные» аннексии вызывают лишние дипломатические осложнения{632}.
Этот вопрос не имел существенного значения. Уже в результате территориальных аннексий и неравноправных договоров, навязанных Кокандскому и Бухарскому ханствам в 1868 г., царское правительство добилось полного господства над обширными землями Средней Азии и подчинения своему контролю двух наиболее крупных и богатых ханств.
Успехи политики царизма были с удовлетворением встречены влиятельными политическими и торгово-промышленными кругами Российской империи. «Русский вестник», откликаясь на события, происшедшие в 1864–1868 гг. в Средней Азии, подчеркивал, что они «возбуждают все больший и больший интерес»; в журнале отмечалось, что перспективы развития отечественной промышленности и торговли определяются тем, «в какой мере мы сумеем приурочить к себе обширные и многолюдные рынки непосредственно прилегающие ко вновь завоеванным землям»{633}. В деловых сферах считали, что утверждение в Средней Азии укрепит внутриэкономичеекое положение и усилит торговые позиции России в Азии.
В 1868 г., таким образом, был завершен важный этап политики царского самодержавия в Средней Азии: закрепившись в ее центральных районах, оно после этого смогло уделить больше внимания Хивинскому ханству, овладению восточным побережьем Каспийского моря и всей Туркменией, развитию торгово-политических связей с Китаем, особенно с его западной провинцией Синьцзяном.
В период обострившегося соперничества колониальных держав, усилившейся борьбы за рынки сбыта и источники сырья, а затем и за сферы приложения капитала, перед Средней Азией было всего два пути: оказаться в составе Российской империи или быть поглощенной Англией — непосредственно или косвенно, через находившиеся в значительной степени под контролем британских колонизаторов соседние отсталые феодальные государства Востока.
Англо-русское соперничество в Средней Азии завершилось, победой России. [234]