Глава II.

Подготовка царской России к экспансии в Средней Азии (1857–1858)

Экономическое развитие России после Крымской войны и ее политика в Центральной Азии

Исход Крымской войны не был вызван одной лишь военной слабостью царской России. Это понимали и представители развивавшихся буржуазных слоев, и военнослужилая знать, и помещики.

Мировой экономический кризис 1857 г. в отличие от предшествующих серьезно затронул экономику России.

В стране сократилось промышленное производство, на 11 % уменьшился объем внешней торговли (в первую очередь экспорт), острый кризис переживала биржа{159}. Экономические трудности России вызывали беспокойство в правительственных и торгово-промышленных кругах.

Отправленный за границу со специальной целью изучить экономическую обстановку и положение в различных европейских странах будущий министр финансов статс-секретарь М. X. Рейтерн в конце 1857 г. писал из Парижа Александру II: «Положение наших финансов заслуживает полного внимания нашего правительства. Недостаточно сказать, что оно затруднительно. Мы находимся в настоящее время на поворотном пункте. Теперь еще зависит от правительства выбрать дорогу, по которой оно намерено идти. Через несколько лет будет невозможно оставаться на прежней дороге и слишком поздно, чтобы перейти на другую». Рейтерн предлагал срочно сократить расходы и добиться увеличения доходов «новыми податями и улучшением существующих», а также укрепить денежную [61] систему внутренними займами и выпуском кредитных билетов{160}.

В различных кругах русского общества вызревала мысль о необходимости проведения коренных государственных преобразований. Не только буржуазные, но и некоторые представители помещичьих слоев высказывались за ликвидацию крепостного строя «сверху», опасаясь, что он будет сметен «снизу».

Большинство русских предпринимателей и многие представители правящих кругов видели определенный выход из создавшегося положения в максимальном развитии внешней торговли, в приобретении новых рынков сбыта, ибо крепостная зависимость многомиллионных крестьянских масс до предела суживала внутренний рынок России.

Поражение в Крымской войне 1853–1856 гг. привело к необходимости переключить центр тяжести внешней политики России с Балкан и Ближнего Востока на Средний и Дальний Восток, в первую очередь в Среднюю Азию.

Анализируя результаты Крымской войны, К. Маркс в своем «Конспекте книги Бакунина «Государственность и анархия»» писал: «Итак, для Всероссийской империи путь в Европу ныне закрыт... Но если закрыт путь северо-западный, то остается южный и юго-восточный, Бухара, Персия, Афганистан, Ост-Индия, наконец, Константинополь»{161}.

Экспансия в Средней Азии, развитие экономических связей с другими странами Востока с точки зрения правящих кругов России давали им возможность восстановить свой военно-политический престиж и создать предпосылки для нажима на основного соперника — Англию.

Проблемы внешней политики, внешней торговли, завоевание и освоение новых рынков для развивавшейся капиталистической промышленности вызывали глубокий интерес российской общественности.

Мотивы «среднеазиатского направления» политики звучали все громче и громче и занимали все более самостоятельное место в планах и проектах господствовавших слоев империи. Отошел в прошлое период одиноких «трубадуров» восточной торговли типа П. Голубкова или Ф. Пичугина, крупных предпринимателей второй четверти XIX в., упорно, но зачастую малоуспешно пытавшихся привлечь внимание правительственных и деловых кругов России к Средней Азии и соседним с ней странам{162}. После Крымской войны реальная дейсгвительность [62] гораздо лучше всевозможных «голубковских изданий»{163} убеждала купцов и фабрикантов, как и правительство России, в необходимости глубокого, всестороннего, а главное безотлагательного изучения, а затем и захвата рынков сбыта и источников сырья в странах Востока.

«Не в Европе будущее России: к Азии должна она обратить свои взоры, — с достаточной категоричностью утверждал генерал-майор генерального штаба Бларамберг в январе 1856 г. — Блистательное развитие (особенно в последние 30 лет) и постоянное с году на год увеличение числа отечественных фабрик и мануфактур, потребляющих наши же сырые произведения, требуют новых путей сбыту; а так как европейские рынки заперты для мануфактурных произведений России соперничеством всех государств этой части света, то она поневоле должна обратиться для продажи своих произведений к обширным странам Азии»{164}.

Среди различных высказываний о значении развития русской торговли с соседними странами Востока вызывает особое внимание опубликованная в 1857 г. статья крупного экономиста буржуазно-либерального направления Ю. А. Гагемейстера «Взгляд на промышленность и торговлю России»{165}. Автор участвовал в разработке и проведении экономической политики царского самодержавия{166}. В конце 50 — начале 60-х годов XIX в. он был директором общей канцелярии Министерства финансов, а одно время возглавлял кредитную канцелярию этого министерства. Гагемейстер, внимательно следя за экономической жизнью страны и отдельных ее районов, составил обширное описание Сибири, долго и много работал над проблемами расширения и развития русской торговли.

Министр финансов Княжевич был другом Гагемейстера и прислушивался к его советам; по настоянию Гагемейстера, в министерстве были образованы комиссия поземельного кредита и комиссия по преобразованию податной системы.

Председателем первой из них был назначен близкий к Гагемейстеру директор мануфактурного департамента В. П. Безобразов, председателем второй — сам Гагемейстер. «От этих комиссий ожидали очень многого, — писал видный деятель [63] Министерства финансов управляющий делами податной комиссии Ф. Г. Тернер, — и некоторые лица смотрели на них, как на зачатки будущих конституционных порядков»{167}.

В статье «Взгляд на промышленность и торговлю России» Гагемейстер указывал, что темпы развития «азиатской» торговли значительно выше, чем «европейской». Он подчеркивал, что «половина всего отпуска в Азию состоит из товаров обработанных, которых по европейской границе отпускается самое ничтожное количество»{168}.

Гагемейстер отмечал большую экономическую перспективность освоения Средней Азии (в частности, для разведения хлопчатника) и возможность организации русского судоходства вверх по Сыр-Дарье до Ташкента и Коканда. Вместе с тем он считал, что ханства Средней Азии «могли бы размениваться с Россией многими предметами» только при «лучшем; внутреннем устройстве» этих стран. «Изменения же настоящего варварского их управления Россия не может достигнуть, не покорив этих государств...»{169}.

Фундаментальный трехтомный труд А. Семенова о внешней торговле и промышленности России с середины XVIII по середину XIX в. перекликался с работами авторитетных и высокопоставленных сотрудников Министерства финансов (Ф. Г. Тернера, Ю. А. Гагемейстера), со статьями и книгами заводчика и крупного торговца А. Шилова, востоковедов И. Березина и В. Григорьева, публицистов, экономистов и путешественников М. Иванина, Н. Тарасенко-Отрешкова и др. Еженедельник «Экономический указатель», который выпускал и редактировал известный буржуазный экономист И. В. Вернадский{170}, столь же охотно предоставлял свои страницы для освещения различных военно-политических и торговых дел России на Востоке, как и катковский «Русский вестник» или официальные журналы «Военный сборник» и «Морской сборник».

Какие же идеи и положения преобладали в этих материалах?

Видный ученый, корреспондент Академии наук В. В. Григорьев, бывший в 1852–1863 гг. председателем Оренбургской пограничной комиссии, сделал очень важные выводы в своем «Разборе сочинения «Очерки торговли России с Среднею Азиею» П. Небольсина». [64]

Не Россия торгует с «Внутренней Азией», писал Григорьев, а «Внутренняя Азия» торгует с Россией, ибо покупают и продают товары и в Азии, и в Российской империи, как правило, «азиатские торговцы, почему им почти без раздела достаются и купеческие барыши этой торговли».

Причина этого в препятствиях, «противопоставляемых торговле русских (и вообще христианских) купцов общеизвестным неустройством и еще более правительствами среднеазиатских владений, тогда как наше покровительствует торговле азиатцев в России».

Торговля со Средней Азией, констатировал Григорьев, может расти и при данном общественно-политическом положении в ханствах, но «пока над Внутренней Азией будут тяготеть теперешние там беспорядок и варварская дикость, естественно порождающие бедность и апатию, — значительное развитие торговли с ней положительно невозможно.

Чтобы покупать и потреблять, надо иметь чем платить за покупаемое, а для этого надо производить, и Внутренняя Азия могла бы... производить весьма много, но кто же станет заботиться об усилении производства, о разработке естественных богатств, об улучшении путей и средств сообщения, когда не только богатство, но даже достаток влекут за собой для обладателя их притеснения и насильственную смерть, а бедность представляется единственным условием сохранения жизни гражданина в некоторой безопасности». Внутриполитическое положение в ханствах мешает и транзитной торговле.

Единственный выход для «Внутренней Азии» Григорьев видел в переходе ее «под владычество какой-либо христианской державы, которая бы, водворив там порядок и безопасность, внушила обитателям Аму и Сыра желание воспользоваться их естественными средствами к улучшению собственного и соседей их благосостояния. Тогда может прийти речь и о торговле России с странами к юго-востоку от Внутренней Азии; до тех пор, т. е. пока эта последняя будет оставаться тем же, что она есть, — всякое рассуждение об этом будет праздной, совершенно бесплодной болтовней»{171}.

Григорьев подчеркивал, что рост торговли со Средней Азией «связан с развитием фабричного и заводского производства в Московской и околомосковных губерниях»{172}.

К расширению торговли со Средней Азией призывал и видный общественный деятель петрашевец Р. Черносвитов. Он указывал на необходимость соединить судоходными каналами [65] Черное, Азовское, Каспийское и Аральское моря, чтобы облегчить русским товарам доступ в Среднюю Азию{173}.

Полемизируя с Черносвитовым по вопросу о проведении железнодорожной линии в Среднюю Азию, Д. Долинский соглашался с ним в главном: в признании крупных выгод от развития русской торговли в этом районе. Долинский отмечал «былое изобилие среднеазиатских земель» и подчеркивал, что «возвратить им прежнее, цветущее благосостояние, развить земледелие и промышленность, одним словом, возвратить их к жизни может только цивилизация, проведенная путем торговли»{174}.

Русских фабрикантов интересовали среднеазиатские ханства как рынки сырья. Крупный текстильный фабрикант А. Шипов указывал на важное значение хлопчатобумажной промышленности в экономической жизни России и на роль Средней Азии как потенциального источника сырья. По мнению Шилова, эта промышленность наиболее способствует «созиданию новых капиталов», что важно «в государстве, где ощущается недостаток в капиталах, например, в России».

«Ни одна промышленность по ценности ее и по количеству рабочих рук, полезно занимаемых, особенно по содействию в успехах естественных наук и практического их применения, далеко не может равняться с хлопчатобумажной», — отмечал Шипов и указывал на необходимость оградить русских фабрикантов «внутри своей страны от опасного соперничества чужеземных фабрик», а главное — обеспечить бесперебойное снабжение предприятий хлопком. «О снабжении сим основным материалом бумажных мануфактур, дабы не остановить оные надолго, необходимо заботиться во всякой стране и стараться всеми способами отвратить все те неблагоприятные обстоятельства, которые могут произвести столь длительную остановку мануфактуры»{175}, — писал он.

Шипов приводил в пример Англию, начавшую выращивать хлопчатник в Индии и в Австралии, чтобы ослабить зависимость от ввоза американского хлопка. Российская империя «может употребить свои усилия чрез искусные коммерческие или иные сношения к водворению и усовершенствованию... возделывания хлопка в Средней Азии, ибо из того должны произойти весьма важные для развития производительных сил России последствия...»{176}. [66]

Итак, в различных кругах царской России складывалось единое мнение: Средняя Азия — выгодный и перспективный рынок сбыта русских товаров и источник сырья, чрезвычайно важный для наиболее развитой отрасли промышленности России — текстильной. Использование Средней Азии осложняется, однако, плохими путями сообщения (их надо изучить и улучшить), а главное — внутренними неурядицами в ханствах, «необеспеченностью жизни и имущества предпринимателей».

Широкая кампания русской прессы за необходимость включения Средней Азии в состав Российской империи вызвала благожелательный отклик в правительственных кругах, особенно у тех представителей государственного аппарата, которые были связаны с русской буржуазией.

Еще в июле 1856 г. наместник Кавказа и главнокомандующий кавказской армией А. И. Барятинский представил Александру II проект постройки железной дороги по Устюрту, от берегов Каспия до Аральского моря. Замысел был смел. Всего лишь за пять лет до того, в 1851 г., было завершено строительство первой в России крупной железной дороги между Москвой и Петербургом (644 км - самый длинный в то время железнодорожный путь в мире).

Проект Барятинского был любопытен не столько своими техническими планами, сколько политико-экономическим обоснованием. Создание железной дороги между Каспием и Аралом, по мнению Барятинского, могло заменить караванные пути, «сосредоточило бы всю торговлю сопредельных стран, доставило бы нашим товарам самый отдаленный сбыт, могло бы даже обогатиться выгодами кратчайшего и удобнейшего транзита». К тому же этот путь всецело контролировался Россией и был бы свободен «от всякого совместничеетва и постороннего вмешательства»{177}.

Проведение этой дороги должно было укрепить и политическое влияние Российской империи в странах Востока. Автор проекта приходил к выводу, что Россия, «пользуясь одними преимуществами, дарованными ей природой, беспрепятственно упрочила бы свое влияние на местах, не доступных другим европейским державам, но предлагающих ей новые источники богатства и силы»{178}.

Через несколько месяцев Барятинский направил в Петербург новое письмо. В связи с захватом британскими войсками важнейшего иранского порта Бушира наместник Кавказа полагал, что Англия, опираясь на этот пункт, подчинит в дальнейшем весь Иран, в том числе и его прикаспийские провинции, [67] граничащие с Россией. Барятинский опасался, что английское правительство, «подняв британский флаг на Каспийском море, поставит нас в крайне критическое положение и в Дагестане, и в Закавказье, и в степях Закаспийских»{179}.

Барятинский предлагал усилить военную флотилию на Каспийском море, укрепить Бакинский и Петровский порты и содействовать развитию торгового мореплавания. Он призывал занять какой-либо пункт на восточном берегу Каспия, чтобы открыть путь к Аральскому морю и создать предпосылки для организации в будущем судоходства по Сыр-Дарье. Барятинский снова выдвигал идею прокладки железной дороги через Устюрт и настаивал на снаряжении экспедиции для исследования путей от залива Мертвый Култук на Каспийском море до берегов Аральского моря.

Александр II нашел предложения об изучении Устюрта и прокладке через него железной дороги «весьма важными и полезными» и распорядился, чтобы этому делу «были даны все нужные пособия»{180}. Главноуправляющий путей сообщения К. В. Чевкин передал представленный Барятинским проект на отзыв оренбургскому генерал-губернатору Перовскому и специалисту по Средней Азии проф. Гельмерсену. Они нашли планы Барятинского мало обоснованными не только с технической, но и с политической и экономической точек зрения.

27 января 1857 г. состоялось заседание Особого комитета, созванного для рассмотрения предложений Барятинского. В нем приняли участие А. М. Горчаков, Н. О. Сухозанет, К. В. Чевкин, В. К. Ливен, Ф. П. Врангель и Ег. П. Ковалевский. Горчаков резко протестовал против каких-либо активных действий на восточном побережье Каспийского моря. Министерство иностранных дел не желало международных осложнений, и министр, ссылаясь на донесения российского посла в Лондоне, объявил опасным любой «шаг на Востоке, сколько-нибудь задевающий интересы Англии или даже могущий подать предлог к придиркам со стороны британского кабинета»{181}.

Горчакова поддержал Перовский, сославшись на волнения среди казахских племен в районе Устюрта. Особый комитет в принципе высказался в пользу прямого сообщения от восточного побережья Каспийского моря к Аралу и далее к берегам Аму — и Сыр-Дарьи, но отметил полную неподготовленность к отправке научной экспедиции на Устюрт. [68]

Комитет решил отложить «до более благоприятных обстоятельств» снаряжение экспедиции «для обследования пространства между Каспийским и Аральским морями, по случаю взволнованного состояния степных племен и общего сомнительного политического положения на Востоке и недостатка времени изготовления ее (экспедиции. — Н. X.) в значительном составе»{182}.

Таким образом, несмотря на возражения Горчакова и Перовского, предложение Барятинского не отклонялось полностью и окончательно; его осуществление было лишь отсрочено до более подходящего момента. Сама идея постройки железной дороги, по мнению комитета, заслуживала большого внимания и всяческой поддержки.

Еще до Крымской войны в стране возникали всевозможные торговые и промышленные фирмы и компании, транспортные организации капиталистического типа, деятельность которых была тесно связана с торговлей в соседних странах Востока. Царское правительство поощряло тех предпринимателей, которые основывали торгово-промышленные компании для торговли с Востоком. В 1849–1850 гг. было учреждено «высочайше утвержденное» пароходное общество «Меркурий», которое в 1857 г. объединилось с созданным в 1856 г. аналогичным обществом «Русалка». На этой базе в дальнейшем образовалась Известная транспортная компания «Кавказ и Меркурий»{183}. В деятельности этого общества принимали участие видные предприниматели Новосельский, Кокорев, Нобель, Брылкин, Трубников, Алейников и др. Пароходы компании перевозили товары по Волге и Каспийскому морю, связывали русские порты с городами Северного Ирана, с туркменскими селениями на юго-восточных берегах Каспия.

В 1845 г. «по высочайшему повелению» был учрежден торговый дом «Н. Баранов, Елизаров, Ремезов и компания»{184}. Эта фирма (в дальнейшем переименованная в «Московский для торговли с Азией дом почетного гражданина Елизарова») длительное время присылала председателю московских отделений Мануфактурного и Коммерческого советов отчеты о ходе торговли с Азией для представления их министру финансов, который в свою очередь докладывал их царю{185}.

Правительство предоставило этому торговому дому право получать с казенных горных заводов металл (железо, медь, [69] сталь) по себестоимости на сумму до 45 тыс. руб. в год с доставкой его за счет государства в Астраханский порт.

В августе 1856 г. был утвержден устав Российского общества пароходства и торговли{186}, сыгравшего большую роль в развитии торговых связей России.

В середине 50-х годов XIX в. деятели торговых и промышленных кругов Москвы и Петербурга пытались создать представительную организацию русской буржуазии. Собираясь в доме крупного заводчика и фабриканта И. С. Мальцева, они обсуждали планы организации общества, «в среде которого могли бы рассматриваться все торгово-промышленные вопросы и которое имело бы право ходатайствовать перед правительством о нуждах русской торговли и промышленности». Был подготовлен проект устава такого общества, но «вследствие неблагоприятных обстоятельств дело не могло осуществиться».

Источники, к сожалению, не указывают, в чем заключались отмеченные «неблагоприятные обстоятельства». Можно, однако, думать, что в стране еще не было условий для появления Такой общественной организации: проект ее создания был неблагожелательно встречен в дворянско-помещичьих кругах. Это предположение подтверждается, в частности, в мемуарах видного общественного деятеля и публициста К. Скальковского, тесно связанного с предпринимателями Москвы и Петербурга. Он писал, что идея образования «Общества для частного обсуждения государственных вопросов казалась тогда слишком либеральной»{187}. Однако попытка создания такой организации русской буржуазии, которая отстаивала бы ее классовые интересы, была весьма показательна.

Особый интерес с точки зрения нашей темы вызывает позиция одного из крупнейших капиталистов середины XIX в. В. А. Кокорева. Разбогатевший откупщик винных лавок, состояние которого «в наличных деньгах, акциях, имениях, делах и долгах» на 1860–1861 гг. исчислялось в 7,4 млн. руб.{188}, Кокорев был тесно связан с наместником Кавказа А. И. Барятинским (прочившим его на пост министра финансов){189}, с министрами финансов Ф. П. Вронченко и А. Броком, дружил с реакционным историком, публицистом и писателем — панславистом М. П. Погодиным, выступавшим за активную политику на Востоке. [70]

Будучи типичным представителем развивавшейся русской буржуазии, Кокорев пытался найти компромиссные решения, удовлетворяющие и буржуазию, и помещиков, и крестьян. Он составил «Записку» об образовании частного банка для выкупа крестьян из крепостной зависимости, поданную в 1858 г. министру внутренних дел{190}.

Кокорев считал, что отмена крепостного права и наделение крестьян землей резко расширит внутренний рынок, будет стимулировать торговлю, что в свою очередь предоставит большие возможности для обогащения предпринимателей. Он был участником многих капиталистических предприятий: «Российское общество пароходства и торговли», «Волжско-Камский коммерческий банк», «Бакинское нефтяное общество», «Северное телеграфное агентство», «Уральская горнозаводская железная дорога» и др.{191}.

Наряду со взглядами В. А. Кокорева большой интерес представляют взгляды генерал-лейтенанта С. А. Хрулева. Герой севастопольской обороны генерал Хрулев с 1856 г. находился в распоряжении А. И. Барятинского. Хрулев глубоко интересовался проблемами внешней и внутренней политики, внимательно следил за экономическим развитием России и непосредственно участвовал во многих торгово-промышленных предприятиях. В 1856 г. его адъютант П. Степанов по разработанной Хрулевым программе составил подробную записку «О каспийских путях сообщения»{192}.

Степанов указывал на особое значение торговли с ханствами Средней Азии и предлагал создать торговые фактории в г. Туркестане, в различных районах восточного побережья Каспийского моря и на границах Хивинского ханства. В записке подчеркивалась необходимость улучшения дорог, ведущих в Среднюю Азию, учреждения постоянного пароходства на Каспийском море и даже прокладки железнодорожного пути в направлении Хивы{193}.

Для практического осуществления этих предложений генерал Хрулев и Кокорев осенью 1857 г. обратились к кн. Барятинскому с просьбой содействовать созданию общества для организации пароходства на Каспийском море и расширения торговли с соседними странами Востока. Общество должно [71] было основать укрепленные фактории в пограничных районах и проложить железную дорогу между Каспийским и Аральским морями. Кокорев и Хрулев ходатайствовали о предоставлении обществу тех же прав, какие имела Российско-американская компания{194}: право монопольной разработки полезных ископаемых на соответствующей территории, торговли с соседними странами, организации исследовательских экспедиций.

Правительственные круги поддержали предложения Кокорева и Хрулева. Барятинский в специальном письме к вел. кн. Константину Николаевичу{195} писал, что он всецело «разделяет мнение о возможности устройства железной дороги между Каспийским и Аральским морями». Он подчеркивал огромное значение сделанных предложений «с правительственной точки зрения», заявляя, что ими нужно воспользоваться как можно скорее, и заверял, что Докорев «принадлежит, бесспорно, к благомыслящим и достойнейшим слугам государя»{196}.

Министр финансов Брок, получив на заключение это ходатайство, передал его на рассмотрение в Кавказский комитет{197}. Вел. кн. Константин Николаевич обещал Барятинскому «употребить зависящее... содействие, чтобы убедить членов комитета одобрить предложения В. А. Кокорева и С. А. Хрулева»{198}.

Тем временем Кокорев, Н. Е. Торнау и Н. Новосельский основали акционерное «Закаспийское торговое товарищество» с капиталом 2 млн. руб. для «сбыта российских изделий в Персию и Среднюю Азию и для вывоза оттуда всего того, что надобность и польза укажет». Проект устава этого общества был представлен в Кавказский комитет.

По поручению Барятинского начальник штаба Кавказского корпуса Д. А. Милютин 22 октября 1857 г. во время доклада царю о положении на Кавказе изложил мнение Барятинского «о компании Каспийского пароходства, 6 компании Азиятской торговли, о предприятиях насчет железной дороги» и т. п. Александр II одобрил предложения Барятинского об оказании поддержки этим предприятиям{199}.

Судя по отрывочным данным и косвенным сообщениям некоторых источников (достаточно полных и исчерпывающих сведений не удалось обнаружить), к созданию компании отрицательно [72] отнеслось британское правительство и его агентура в Петербурге. Управляющий делами Кавказского комитета В. П. Бутков в письме Барятинскому сообщал об «очень хорошем деле» — «учреждении Кокоревым компании для торговли с Астрабадом... Горчаков и Брок, боясь англичан, спешили его кончить (закончить организацию компании. — Н. X.) до отъезда государя», — добавил он{200}.

Это свидетельство перекликается с корреспонденцией Г. Каменского из Лондона, в которой указывалось на огромное внимание, уделявшееся в Англии русской торговле в Средней Азии: «Английскому купечеству не нравятся распространение пароходства на Каспийском море и образование Закаспийской компании»{201}.

Устав Закаспийского торгового товарищества был утвержден. Товариществу предоставлялось право создавать «заводы и фабрики для выделки изделий из произведений, как получаемых им из Азии, так равно и отправляемых туда»{202}. Это общество закупало в Иране и Средней Азии хлопок, шерсть, марену, бакалейные товары и сбывало туда железо, сталь, медь и мануфактурные изделия. На него распространялась привилегия, которой пользовался переставший к тому времени существовать Московский торговый дом — получать по казенной цене металлы с государственных заводов на 45 тыс. руб. в год. В дальнейшем царское правительство неизменно поддерживало деятельность Закаспийского торгового товарищества.

В том же 1858 г. было оказано содействие предпринимателю Бенардаки. Бенардаки обратился в Министерство государственных имуществ с ходатайством о разрешении организовать постоянное рыболовство в Красноводском заливе и открыть меновую торговлю с туркменскими племенами на побережье этого залива. Оренбургский генерал-губернатор счел предложение «в высшей степени полезным». Он готов был предоставить для охраны склада товаров и «рыболовных заведений» военный отряд в 250 человек с тем, чтобы его содержал Бенардаки.

Министр государственных имуществ Муравьев, как и департамент Генерального штаба, тоже нашел предприятие Бенардаки «весьма полезным для Прикаспийского края»{203}. Однако [73] провести в жизнь проект Бенардаки в тот период не удалось. Как свидетельствует письмо департамента Генерального штаба Министерству государственных имуществ от 13 мая 1859 г., «вопрос об устройстве укрепления, которое для охраны фактории признается необходимым тесно связать с другими предприятиями, требует предварительного разъяснения многих других обстоятельств»{204}.

Поддержка правительственными органами частных предпринимателей свидетельствует о политическом и экономическом интересе царского самодержавия к Средней Азии.

Окончание Крымской войны и подписание мирного договора не изменило активной антирусской деятельности британской буржуазии; «враждебные происки Пальмерстона против России продолжались и на Кавказе, и в Персии, и в Турции, и в других местах»{205}.

Агрессивные действия Англии специально обсуждались царским правительством на заседании Особого комитета в январе 1857 г., о котором говорилось выше. Многие государственные и общественные деятели предлагали проекты широкой экспансии России в Азии. Некоторые из них делали основной упор на вопрос о походе в Индию с целью ослабления позиций Англии на Востоке.

Несмотря на решения не делать опасных шагов, задевающих Англию, Барятинский продолжал настаивать на проведении более активной «восточной политики». 16 февраля 1857 г., он отправил военному министру обстоятельное письмо{206}, в котором, ссылаясь на донесение военного агента в Лондоне Н. П. Игнатьева и на сообщения печати и частных корреспондентов, подчеркивал, что «англичане деятельно готовятся к войне и ведут атаку с двух сторон: с юга — от берегов Персидского залива, и с востока — через Афганистан»{207}.

Барятинский выражал особое беспокойство по поводу «несомненного стремления» Британской империи утвердиться на берегах Каспийского моря. «Появление британского флага на Каспийском море, — писал он, — будет смертельным ударом: не только нашему влиянию на Востоке, не только нашей торговле внешней, но ударом для политической самостоятельности империи»{208}.

Барятинский предлагал при первых сообщениях о новой войне с Англией и о движении англичан к Герату немедленно перебросить войска в Астрабад; он снова возвращался к своему [74] плану строительства железной дороги между Каспием и Аралом.

По указанию царя Военное министерство изучило соображения наместника Кавказа и подготовило доклад «О возможности неприязненного столкновения России с Англией в Средней Азии»{209}. Доклад составили генерал-квартирмейстер генерал-адъютант Ливен и генерал-майор Неверовский, отредактировал Н. О. Сухозанет (от чьего имени он и был представлен Александру II). Царь проект одобрил, не согласившись, однако, с отдельными его положениями, о чем свидетельствуют пометы на полях.

Этот документ заслуживает подробного рассмотрения, ибо раскрывает подлинные взгляды высших правительственных кругов Российской империи на обстановку, складывавшуюся в Центральной Азии, на англо-русское соперничество и на политику царского самодержавия по отношению к соседним странам Азии.

Авторы доклада пытались определить, «какого рода опасность» можно ожидать со стороны Англии. Они отмечали, что сильный морской флот Великобритании дает ей возможность «легко утверждаться на прибрежьях морей или в странах, пересекаемых большими судоходными реками, как то в Индии или Китае». Поэтому Англия не может посылать в глубь материков большие военные экспедиции, так как они подвергались риску и требовали к тому же крупных расходов. Опасения же Барятинского, что Британская империя хочет занять какой-либо пункт в Персии, а тем более на побережье Каспийского моря, — не обоснованы. Однако, отмечали авторы, она будет стараться вредить России на политическом фронте, предпринимая «тайные происки в мусульманских наших провинциях и между кавказскими горцами» и вмешиваясь в дела «пограничных с нами областей»{210}. Поэтому надо быть бдительными и готовыми к борьбе.

Далее авторы доклада категорически отвергали какие бы то ни было проекты «индийского похода». Они пришли к выводу, что в настоящее время политика России «как в Средней Азии, так и в Европе» должна быть «выжидательной, а не наступательной». Более того, они призывали готовиться к укреплению обороны Черного и Каспийского морей, пересмотреть состав кавказской армии и снабдить ее более современным вооружением, увеличить военно-морские силы на Каспийском море и, уделив особое внимание развитию на нем и по Волге торгового пароходства, заготовить военное снаряжение в Баку и Астрахани. [75]

Только тогда, когда все это будет выполнено, при условии расторжения англо-французского союза и установления союзных взаимоотношений между Российской империей и другими странами, можно будет вести более активную политику.

Предложения Барятинского о железнодорожном строительстве от Каспийского к Аральскому морю Военное министерство продолжало считать нецелесообразным. По его мнению, даже если бы эта дорога была построена, она принесла бы мало пользы в случае англо-русской войны в Афганистане, ибо кратчайший путь к Герату лежал через Астрабад — Мешхед. Путь вдоль Аральского моря, предлагавшийся Барятинским, или плавание вверх по Аму-Дарье затруднительны, не обеспечены продовольствием и фуражом, и использование их может быть связано с нежелательной для России войной против Хивинского ханства. Помимо всего прочего, впереди лежит Гиндукушский хребет, который, как представляли себе в Военном министерстве, легко может быть укреплен неприятелем и превращен в непреодолимую преграду на пути русских войск{211}.

Этот доклад подкреплялся дополнительной «запиской» одного из его авторов — генерал-майора Неверовского, датированной также мартом 1857 г.

Анализ доклада военного министерства приводит к двум важным выводам. Царское правительство, во-первых, выступало против каких-либо активных действий в отношении Индии и, во-вторых, проявляло особое беспокойство по поводу торговой экспансии Англии.

Всевозможные наступательные планы, химерические проекты «завоевания Индии», отвергнутые Военным министерством, не встретили никакой поддержки и в дипломатическом ведомстве. Министерство иностранных дел, традиционно придерживавшееся более осторожной политики по сравнению с военными кругами, полностью одобрило доклад военного министра.

В письме военному министру от 24 марта 1857 г. министр иностранных дел отмечал свое полное согласие с политической стороной доклада и подчеркивал, что даже одни разговоры о походе на Индию могут ускорить столкновение с Великобританией, одна мысль о котором «мне кажется так несовместна с положением наших финансов, с изнурившей нас войной, с политическим состоянием Европы, что убеждения мои не допускают даже возможности на оной остановиться»{212}. [76]

Горчаков указывал, что господство в Индии имеет для Англии исключительно важное значение и попытки ниспровергнуть его вызовут чрезвычайно бурную реакцию английского правительства, которое выступит в союзе с другими государствами против России, тогда как последняя вряд ли может рассчитывать на приобретение союзников.

Все доводы — политические, военные, экономические — говорили о необходимости для господствующих кругов России не распылять своих сил в погоне за фантастическими, малореальными целями (Горчаков, например, заявлял о своем резко отрицательном отношении к каким бы то ни было планам всевозможных авантюристических походов на Индию), а сосредоточить их на осуществлении практически достижимой конкретной задачи — укрепления позиций в странах Востока и захвата Средней Азии.

Непосредственным организатором всестороннего изучения, соседних стран Среднего Востока, главным образом как рынков сбыта и источников сырья, стал Азиатский департамент Министерства иностранных дел. К этому времени в значительной степени изменился личный состав министерства. На смену К. В. Нессельроде, мало понимавшему государственные интересы страны и превратившему это ведомство, которым он управлял с 1816 по 1856 г., в «сонное министерство иностранных и престранных дел», по меткой характеристике А. С. Грибоедова, пришел один из крупнейших дипломатов XIX в. А. М. Горчаков.

В июне 1856 г. Горчаков поручил Ег. П. Ковалевскому управление Азиатским департаментом, приобретавшим в силу сложившихся условий первостепенное значение. Прекрасно образованный (он окончил философское отделение Харьковского университета), с большим жизненным опытом, Ег. П. Ковалевский зарекомендовал себя как энергичный человек, талантливый дипломат, хорошо понимавший общую обстановку, которая складывалась в стране. По приглашению своего старшего брата Ев. П. Ковалевского, главного начальника алтайских горных заводов{213}, он до 1837 г. работал в Сибири горным инженером, а затем был приглашен черногорским правителем Петром Негошем для изучения природных богатств Черногории.

Ег. П. Ковалевский участвовал в Хивинской экспедиции Перовского (1839 г.), геологических изысканиях в Египте, Судане и Эфиопии (1847 г.); в 1849 г. побывал с русской духовной миссией в Пекине. В 1851 г. Ег. П. Ковалевский подготовил и подписал Кульджинский трактат. [77]

Незадолго до назначения на должность директора Азиатского департамента в 1853 г. Ег. П. Ковалевский был отправлен в Черногорию в качестве русского комиссара для расследования вопроса о нападении Турции на Черногорию. Во время осады Севастополя Ег. П. Ковалевский находился в штабе М. Д. Горчакова, выполняя обязанности историографа героической борьбы русских солдат и моряков против англо-французских интервентов.

«В трудное время стал Ковалевский директором Азиатского департамента, — писали его биографы, — несчастная Крымская кампания и Парижский мир сильно подорвали влияние и вес, какими пользовалась дотоле Россия на Востоке... Ковалевскому принадлежит несомненная заслуга, что в это тяжелое время он сумел поддержать престиж русского имени среди восточных и западных племен и тем значительно ослабил моральное значение Парижского мира в международных отношениях»{214}.

Ковалевский оказывал всяческое содействие научным экспедициям, отправлявшимся на Восток. В течение 1856–1862 гг. он был помощником председателя Русского географического общества, сыгравшего большую роль в изучении соседних стран Азии.

Виднейший политический и культурный деятель этой эпохи П. П. Семенов (впоследствии Семенов-Тян-Шанский) давал любопытную общую характеристику связи научных изысканий с практическими потребностями господствующих классов России: «Начало рассматриваемого периода было для России эпохой ее возрождения после Крымской кампании. Русское общество стремилось к оживлению наших торговых сношений с Передней Азией и очень заботилось о распространении с этой стороны сферы нашего влияния. В то самое время, как наше влияние так успешно проникало на северо-западную окраину Нагорной Азии — в Джунгарию и Северный Туркестан, весьма естественно было заботиться о распространении наших географических сведений, а также об оживлении наших торговых сношений и со стороны Каспийского бассейна»{215}. [78]

Это «оживление торгово-политических связей» привлекало Внимание самых высокопоставленных правительственных кругов Российской империи, не говоря уже о русской буржуазии. Расширением таких связей живо интересовался сам царь и его непосредственное окружение. Члены царской семьи — великие князья, занимавшие ответственные государственные посты (как, например, «генерал-адмирал» Константин Николаевич, возглавлявший Морское министерство), активно участвовали, в разработке конкретных планов развития внешней торговли.

Наиболее перспективное в этом отношении направление — восточное — имело особое значение. Важнейшие министерства — иностранных дел, финансов, военное — изучали всевозможные аспекты укрепления экономического и политического влияния Российской империи в Азии, увеличения и расширения выгодного товарообмена с государствами Востока. Эта деятельность должна была подготовить почву к прямой вооруженной экспансии царизма в Средней Азии.

Учитывая интересы и запросы русских капиталистов, царское правительство резко активизировало свою деятельность в соседних государствах Среднего Востока и послало туда торгово-политические миссии. В 1858 г. в Иран, ханства Средней Азии и Кашгар отправились соответственно миссии. Н. В. Ханыкова, Н. П. Игнатьева и Ч. Ч. Валиханова.

Миссии в страны Востока были по-разному оформлены: Н. В. Ханыков возглавил большую научную экспедицию; полковник Н. П. Игнатьев — официальное дипломатическое посольство, а поручик Ч. Ч. Валиханов ехал под видом мусульманского купца. Однако все три миссии ставили перед собой одни и те же цели и задачи: глубокое изучение политического и экономического состояния соседних стран Азии и возмрж-ности использования их в качестве источников сырья и рынков сбыта для развивавшегося в Российской империи капитализма.

Экспедиция Н. В. Ханыкова в Хорасан

Научная экспедиция Н. В. Ханыкова провела большую исследовательскую работу в Иране и Гератском оазисе и в то же время выполнила ряд заданий царского правительства и отдельных предпринимателей.

Идея экспедиции в Хорасан принадлежала Н. П. Игнатьеву{216}. Александр II одобрил это предложение, и по указанию вел. кн. Константина Николаевича разработку проекта [79] поручили видному востоковеду Н. В. Ханыкову, сотруднику Азиатского департамента. Н. В. Ханыков был одним из выдающихся русских ученых, завоевавших отечественному востоковедению почетное место в мировой науке. Он самостоятельно изучил восточные языки и в девятнадцать лет участвовал в посольстве Бутенева в Бухару в 1841–1842 гг. Книга Ханыкова «Описание Бухарского ханства», вышедшая в Петербурге через год после возвращения посольства, была единодушно признана лучшим описанием Бухары и переведена вскоре на английский, французский и немецкий языки.

Впоследствии Ханыков работал главным образом в Закавказье. В конце 40-х годов XIX в. он выполнял дипломатические поручения наместника Воронцова; в марте 1851 г., во время организации Кавказского отдела Русского географического общества, был избран помощником председателя отдела. С 1853 г. Ханыков управлял Российским генеральным консульством в Табризе, где открыл метеорологическую станцию, а в сентябре 1857 т. его назначили драгоманом Азиатского департамента в канцелярию Кавказского наместничества.

17 сентября 1857 г. Н. В. Ханыков представил председателю Русского географического общества обширную докладную записку «Предположение об ученой экспедиции в Хорасан»{217}, составленную по указанию правительства.

B этой записке Ханыков отмечал большие успехи, достигнутые в научном исследовании Азиатского материка, тесно переплетавшиеся с «европейской», т. е. капиталистической, экспансией в странах Востока. О Китае и Японии, слабо изученных западной наукой, имеется богатая китайская литература, констатировал он. В то же время «часть Средней Азии, граничащая с Китаем, и юго-восточная часть Персии могут быть признаны за страны, о которых всякий без стыда в невежестве может признаться, что он мало или даже вовсе ничего не знает»{218}. Содержащиеся в литературе — восточной и европейской — сведения об этом районе крайне скудны и не могут дать ответа на важные вопросы: «В какой степени богатства его могут служить подмогою европейской промышленности, в какой степени его хлопчатая бумага, шелк и аптекарские товары могут быть доступны выгодной обработке или продаже в Европе, в каком размере край этот способен потреблять европейские обработанные произведения, еловом сказать, какое место ему нужно дать в промышленной жизни человечества»{219}.

Н. В. Ханыков писал также о большом научном значении исторических, этнографических и филологических изысканий в [80] этом районе, но для нас важны его четкие обоснования экономических целей экспедиции, что свидетельствовало о понимании автором насущных потребностей развивавшегося в Российской империи капитализма и о стремлении русской буржуазии найти новые рынки для сбыта своих товаров. Не случайно Ханыков подчеркивал, что «северо-восточный угол Ирана «для нас гораздо более любопытен», чем юго-западный, «по участию в судьбах стран, подчиненных России»{220}. Ханыков фактически призывал детально изучить соседние территории, наиболее доступные влиянию Российской империи.

Что касается расходов, то «в той мере, в которой они прямо касаются Общества», по мнению Ханыкова, не должны были превысить 6 тыс. руб. в год.

Предложение, сформулированное Ханыковым, встретило живой отклик и поддержку в Русском географическом обществе. Уже через шесть дней — 23 сентября 1857 г. — проект был обсужден Советом общества, отметившим «важные последствия, которые должна иметь ученая экспедиция в означенный край как для успеха в науке, так и для промышленности России»{221}.

Русское географическое общество не смогло самостоятельно финансировать экспедицию в Хорасан, поэтому, как явствует из отчета общества за 1857 г.{222}, Совет использовал государственный бюджет. Протокол заседания Совета от 23 сентября 1857 г. предусматривал: «1. Содержание членов экспедиции поставить за счет тех ведомств, от коих они будут откомандированы. 2. Подъемные деньги... выдать из государственного казначейства. 3. На путевые издержки обратить пособие из сумм общества (от 1 до 2 тыс. руб.), если его будет недостаточно, то просить содействия Азиатского департамента»{223}.

Александр II утвердил эти предложения. Важнейшие ведомства и научные учреждения: министерства народного просвещения, финансов, иностранных дел, внутренних дел, Межевой корпус, Генеральный штаб, Гидрографический департамент, Николаевская обсерватория, Главная физическая обсерватория, а также Академия наук и другие учреждения и организации{224} выделили необходимые инструменты и материалы, а некоторые — откомандировали своих сотрудников. [81]

К подготовке этой экспедиции были привлечены крупнейшие специалисты в области географии, геологии, ботаники, зоологии, истории, этнографии. Среди них находились академики и профессора: Ф. Ф. Брандт, Г. В. Абих, И. И. Срезневский, В. В. Вельяминов-Зернов, Э. Ленц, П. И. Небольсин и др. Ее руководителем был назначен Н. В. Ханыков, а участниками — профессор Дерптского университета Бунге, магистр этого университета геолог Гебель, преподаватель Петербургского технологического института Р. Ленц, представитель морского ведомства капитан-лейтенант Ристори; с экспедицией на собственный счет отправился зоолог Кейзерлинг.

Хорасанская экспедиция заинтересовала капиталистические круги России. Участники Закаспийского торгового товарищества немедленно откликнулись на сделанное им предложение Советом Русского географического общества принять участие «в расходах экспедиции»{225}. Они рассчитывали на многообещавшее «благоволение» почетного председателя Русского географического общества вел. кн. Константина Николаевича.

Закаспийское торговое товарищество выделило на экспедицию крупную для того времени сумму — 3 тыс. руб. серебром{226}. Исполнявший должность секретаря общества В. П. Безобразов заявил: «Сведения, которые будут собраны хорасанской экспедицией, находятся в тесной связи с предприятиями Каспийского товарищества и, без сомнения, будут весьма для него полезны; промышленная компания, которая при самом начале своей деятельности дает ей такой просвещенный характер, тем самым уже доказывает, что она находится на высоте современных экономических интересов, всюду в образованном мире ищущих прочной для себя опоры в науке»{227}.

Как уже было сказано, экспедиция Н. В. Ханыкова преследовала и политические цели. Задуманная вскоре после начала грандиозного антиколониального восстания народов Индии, она, как и снаряжавшаяся почти одновременно дипломатическая миссия Н. П. Игнатьева в Хиву и Бухару, должна была ознакомиться с обстановкой, складывавшейся в соседних странах Востока, и способствовать, по возможности, укреплению в них влияния Российской империи. Возглавлявший Морское министерство все тот же вел. кн. Константин Николаевич специальным письмом информировал об этом кавказского наместника Барятинского{228}. [82]

Ханыков, кроме того, получил задание от Министерства иностранных дел вести переговоры с правителями различных афганских владений о создании союза «среднеазиатских ханств», направленного против Англии. Царское правительство стремилось убедить их, как отмечал Ег. П. Ковалевский в начале 1859 г., «в желании нашем не ослаблять ханств, но усиливать их сколько возможно; мы хотели этим доказать, что наш собственный интерес требует того, чтобы поставить оплот (т. е. преграду. — Н. X.) завоевательным стремлениям Англии... Нельзя же было Министерству иностранных дел оставить в Средней Азии как можно более обширное пространство земель, так сказать нейтральных, не принадлежащих: ни: той, ни другой державе; мысль эта довела до того, что пока мы оставались спокойными и равнодушными в своих границах, Англия подвинулась из Индии до Лагора, завоевала: последний, поставила комиссара своего в Афганистане и распространила влияние свое на Герат»{229}.

В связи с этим Н. В. Ханыкав получил из Министерства иностранных дел специальную инструкцию, утвержденную Александром II, согласно которой Ханыкову поручалось попытаться установить отношения между Российской империей и Афганистаном. Для этого глава экспедиции должен был проехать в Кабул и вступить в переговоры с эмиром Дост Мухаммадом. Во время переговоров надлежало разъяснить политику русского правительства в Центральной Азии, в частности в отношении Афганистана. В инструкции подчеркивалось стремление России содействовать созданию в Центральной Азии сильного и независимого государства, которое могло бы стать мощным барьером на пути британской экспансии. Поэтому Россия заинтересована в максимальном укреплении Афганистана.

Для придания надлежащего веса русскому послу Ханыкова снабдили личным письмом вел. кн. Константина Николаевича к Дост Мухаммеду, в котором разъяснялись научные цели экспедиции и выражалась надежда, что «путь в подвластные вам страны будет открыт тем, коих влечет туда благородная бескорыстная любознательность»{230}.

Ханыкову было предложено, кроме того, посетить Герат и Кандагар, выяснить в них политическую обстановку и установить контакт с их правителями. В Южном Хорасане и Сеи-стане Ханыков должен был наряду с изучением создавшегося здесь положения в ходе переговоров с властями «способствовать усилению их зависимости от правительства Ирана»{231}. [83]

Таким образом, перед Хорасанской экспедицией были поставлены важные политические задачи.

Торгово-экономические цели экспедиции также неизменно подчеркивались во всех официальных документах. Даже в письме вице-председателя Русского географического общества Ф. Литке в Академию наук с просьбой составить инструкции для участников экспедиции содержалась фраза о чрезвычайной важности Хорасанской экспедиции «как для успехов науки, так и для промышленности и торговли России»{232}.

Знаток внешнеторговых связей России со странами Востока П. И. Небольсин составил специальную инструкцию для членов Хорасанской экспедиции «по части собирания данных о торговых обычаях и других предметах, тесно с этим вопросом связанных». Он рекомендовал изучить условия торговли в Хорасане, местные пути и средства сообщения, зависимость установленных пошлин от религиозной принадлежности и национальности торговца, советовал также ознакомиться с месторождениями полезных ископаемых и со всем тем, что интересует, по его выражению, «торговцев-практикантов»{233}.

К началу 1858 г. члены экспедиции завершили подготовку и двинулись в путь. В марте они уже были в Баку, а в конце месяца прибыли в Астрабад. Отсюда Н. В. Ханыков по приглашению иранского шаха Насер эд-Дина отправился в Тегеран, где провел свыше месяца в переговорах с правительством Ирана по различным торгово-политическим вопросам. После этого весь состав экспедиции, посетив города Шахруд, Нишапур и Мешхед, прибыл в Герат, где экспедиция работала с начала сентября 1858 до конца января 1859 г. Ханыков и его спутники всесторонне изучили Гератский оазис и детально ознакомились с состоянием и особенностями местного рынка.

Правитель Гератского владения Султан Ахмад-хан{234} гостеприимно встретил экспедицию и оказал ей содействие{235}. [84]

Из Герата Ханыков отправил нарочного к Дост Мухаммад-хану за разрешением на прибытие в Кабул. Эта попытка не имела успеха. Дост Мухаммад-хан, всего лишь за год до этого заключивший новый договор с Британской империей, отклонил предложение о встрече. Он сообщил письменно Ханыкову, что не желает нарушать установленные с таким трудом «дружественные» отношения со своим могущественным соседом — Британской империей{236}.

Таким образом, разработанные правительством Российской империи планы укрепления связей с Афганистаном провалились. Стремление России создать в Центральной Азии мощный барьер в борьбе против своего соперника — Англии потерпело неудачу.

В обратный путь экспедиция Ханыкова направилась через Северный Сеистан, Южный Хорасан и Керман. Она посетила города Сабзевар, Лаш, Сербише, Керман. 1 мая 1859 г. участники экспедиции прибыли в Йезд, 19 мая — в Исфахан, а отсюда — через Кум — в Тегеран. В конце 1859 г. Ханыков вместе с Гебелем возвратился в Россию, проведя в экспедиции почти полтора года.

Политических успехов экспедиция Ханыкова не добилась. Зато ее научные достижения были очень велики. Исследованиями была охвачена территория, превышавшая по площади 350 тыс. кв. верст. Благодаря неутомимым трудам топографов Жаринова и Петрова резко изменились представления о карте Восточного Ирана{237}. Были достигнуты важные результаты в изучении климата, растительного и животного мира этой территории, а также собраны богатейшие этнографические и археологические коллекции. Многие из них, однако, не были обработаны полностью, а их описания не были опубликованы в связи с тем, что Ханыков вскоре после окончания экспедиции фактически эмигрировал во Францию, где жил до самой смерти, поддерживая лишь научную переписку с Русским географическим обществом и Академией наук. Свои труды он издавал во Франции на французском языке. Попытки руководителей Русского географического [85] общества собрать воедино для издания все материалы экспедиции не увенчались успехом{238}.

Экспедиция Ханыкова оказала большую помощь в развитии русской торговли в Хорасане. Так, Закаспийское торговое товарищество значительно расширило свои торговые операции{239}.

Собранные экспедицией Ханыкова материалы ознакомили царское правительство с общей обстановкой, сложившейся в Восточном Иране, Гератском оазисе и афганских землях, находившихся под властью эмира Дост Мухаммада, и предоставили возможность выработки политической линии по отношению к правителям этих государств.

Посольство Н. П. Игнатьева в среднеазиатские ханства

Возраставшее проникновение английских товаров на рынки Средней Азии наряду с дипломатическими интригами Англии в этой области и оказывавшейся ею энергичной военно-политической поддержкой распространению власти Дост Мухаммад-хана в бассейне Аму-Дарьи являлись факторами, ускорившими активизацию политики царского правительства в этом районе.

16 октября 1857 г. Александр II утвердил доклад Горчакова об отправке русского посольства в Хиву и Бухару. Характерно, что одним из доводов министра иностранных дел о необходимости этого мероприятия было утверждение, что в Бухару приехал «английский агент и употребляет все усилия, чтобы разрушить наши торговые сношения как с Хивой, так и с Бухарой»{240}. [86]

Горчаков указывал также на важность изучения судоходности Аму-Дарьи и «точных сведений о положении некоторых стран Средней Азии, подвергавшихся в последнее время большим случайностям и частым переменам»{241}.

Целесообразность отправки посольства в Среднюю Азию настолько назрела, что за три дня до рассмотрения царем доклада Горчакова оренбургский генерал-губернатор А. А. Катенин подписал отношение в Министерство иностранных дел, в котором независимо от Петербурга предлагал послать миссии в среднеазиатские ханства{242}.

Для выработки плана действий в Средней Азии военный министр Н. О. Сухозанет предложил Катенину срочно командировать в Петербург начальника Аральской флотилии капитана первого ранга А. И. Бутакова со всеми материалами о состоянии и нуждах флотилии. Правительство рассчитывало отправить посольство вверх по Аму-Дарье{243}.

В Петербурге развернулась интенсивная подготовка к отправке посольства{244}. Все вопросы, связанные с посольством, разрешались безотлагательно.

29 декабря 1857 г. Бутаков приехал в Петербург и был принят вел. кн. Константином Николаевичем, которому представил проект «водного пути» в среднеазиатские ханства — по Аральскому морю и Аму-Дарье. Непосредственный начальник Бутакова Катенин предлагал направить миссию сушей из-за плохого состояния Аральской флотилии и отсутствия разрешения хивинского хана на проход русских судов через его владения.

4 января 1858 г. состоялось заседание Особого комитета, на которое был приглашен и Бутаков. В нем участвовали вел. кн. Константин Николаевич, А. М. Горчаков, Н. О. Сухозанет и Ег. П. Ковалевский. Великий князь поддержал Бутакова, однако Горчаков и Сухозанет, опасавшиеся военного столкновения с Хивинским ханством, выступили против. По словам Бутакова, министр иностранных дел заявил, что «в настоящее время, при внутреннем состоянии России, всякая война была бы для нас крайне несвоевременна, а потому и он, понимая всю важность знания Аму-Дарьи... находит плавание по ней наперекор хивинцам неудобным и сопряженным с большими случайностями»{245}.

Особый комитет в основном согласился с мнением Катенина, но высказался за использование всех возможностей для [87] плавания по Аму-Дарье, чтобы проникнуть «так далеко вверх по реке, как только время года и обстоятельства то позволят...»{246}. При этом учитывалось, что плоскодонные суда, из которых состояла Аральская флотилия, будут оснащены выдвижными килями.

Морское министерство назначило командирами судов Аральской флотилии лейтенантов Можайского{247}, Ковалевского и Колокольцева, «все трое кругосветные (т. е. участвовавшие в кругосветных плаваниях. — Н. X.) и с самой блестящей репутацией», по характеристике Бутакова{248}.

Царское правительство, опасаясь враждебной реакции Англии, намеревалось засекретить подготовку и отправку миссии в Среднюю Азию. Однако известие о посольстве немедленно распространилось в самых различных кругах столицы. «К крайнему удивлению моему, — писал Бутаков Катенину, — о нем говорят во всех слоях здешнего общества. Я слышал даже, что это известно в английском посольстве. В Петербурге, так же как и в Оренбурге, новость эта разгласилась весьма свободно»{249}.

По предложению Горчакова посольство в Хиву и Бухару возглавил флигель-адъютант Н. П. Игнатьев, бывший военный представитель в Лондоне. Назначение на этот пост придворного лица — царского флигель-адъютанта, дипломата — особо подчеркивало значение посольства в международном плане. Игнатьев был хорошо знаком с положением на Востоке и политикой, проводившейся там царским правительством. Находясь в Лондоне, Игнатьев «внимательно наблюдал за событиями в Азии и деятельностью там английских агентов»{250}. Будучи вызван в Россию для личного доклада царю о положении на Востоке, Игнатьев в сентябре 1857 г. представил детально разработанную записку о «видах» Англии в Азии и «о тех подготовительных мерах, которые должны быть приняты нами в Турции, Персии и Средней Азии, чтобы поднять наше значение и противодействовать Великобритании»{251}. Игнатьев был тесно связан с промышленными кругами России, полностью разделял изложенные выше взгляды представителей влиятельных финансовых и политических кругов страны на значение Средней Азии для Российской [88] империи с экономической и военно-политической точки зрения. Ему принадлежит весьма выразительное определение этого значения. В записке, поданной министру иностранных дел в сентябре 1857 г., он писал: «В случае разрыва с Англией только в Азии можем мы вступить в борьбу с нею с некоторой вероятностью успеха и повредить существованию Турции. В мирное время затруднения, порожденные Англией в Азии, и увеличение значения нашего в странах, отделяющих Россию от британских владений, послужат самым лучшим ручательством сохранения мира с Англией».

Эта военно-политическая характеристика проблемы дополнялась Игнатьевым указанием на ее экономическое значение. «...Азия — единственное поприще, — писал он, — оставленное для нашей торговой деятельности и развития нашей промышленности, слишком слабых, чтобы войти в успешное состязание с Англией, Францией, Бельгией, Америкой и другими государствами.

Исследование Средней Азии, утверждение сношений в этом крае, утверждение нашего влияния и уменьшение английского — так соответствуют естественным пользам России, что, мне кажется, не представляется и надобности для покрытия расходов экспедиции, которая была бы предпринята для исследования местных условий, в огромных пожертвованиях казны. Можно ожидать, что многие богатые купцы и промышленники изъявят готовность содействовать этому предприятию»{252}.

Игнатьев призывал к активным наступательным действиям в Средней Азии. В многочисленных «записках» и других документах, адресованных высшим сановникам, Игнатьев провозглашал необходимость попользовать опыт Великобритании, которая, не стесняясь ничем, вела колониальные войны на Востоке. Как мы видели выше, одна из «записок» Игнатьева послужила предпосылкой к отправке в Хорасан экспедиции Н. В. Ханыкова. Игнатьев доказывал целесообразность подчинения ханств Средней Азии и призывал открыть путь русским судам вверх по Аму-Дарье, вплоть до территории Афганистана. Это должно было укрепить экономические и военно-политические позиции Российской империи на Востоке и заставить Англию «дорожить нашей дружбой».

Довод об использовании продвижения в Среднюю Азию как средства нажима на Англию с целью заставить ее придерживаться дружественной политики в отношении России часто высказывали многие крупные государственные и военные [89] деятели царского самодержавия{253}. Эти высказывания, которые далеко не всегда делались для печати, резко расходились с многочисленными и разнообразными английскими трактовками русского продвижения в Среднюю Азию, как эпизода на пути к «основному» — «изгнанию Англии из Индии».

В начале 1858 г. отправка миссии в Среднюю Азию была окончательно решена. В апреле 1858 г. Игнатьеву вручили детальную инструкцию{254}, составленную директором Азиатского департамента Ег. П. Ковалевским и утвержденную Александром II. Анализ этой инструкции вскрывает цели и задачи, поставленные царским правительством перед посольством. Основными задачами миссии были:

1. Изучение ситуации, сложившейся в Средней Азии.

2. Упрочение влияния Российской империи в Бухарском и Хивинском ханствах, улучшение условий русской торговли в этих государствах.

3. Уничтожение вмешательства англичан, которые стараются проникнуть в Среднюю Азию и привлечь ее на свою сторону.

Игнатьеву предлагалось приложить усилия, чтобы добиться разрешения на свободное плавание русских торговых судов по Аму-Дарье. «Открытие судоходства по этой реке, — гласила полученная им инструкция, — составляет важнейшее из всех поручаемых вам дел. О достижении его вы будете стараться всеми возможными средствами». Крупную роль в деятельности посольства должна была сыграть Аральская флотилия; ее командир А. И. Бутаков поступал в распоряжение руководителя миссии.

Чтобы получить разрешение хивинского хана на плавание русских судов по Аму-Дарье, царское правительство прибегло к такой, несколько наивной уловке, как посылка хану очень громоздких «подарочных вещей», труднодоступных для перевозки гужевым транспортом (например, органа){255}. Этот расчет на корыстолюбие правителя Хивы не оправдался. [90]

Получив разрешение, русские суда должны были подняться как можно выше по течению Аму-Дарьи ( «возможно даже до Балха», как гласила инструкция) для детального исследования судоходности этой важнейшей водной магистрали{256}.

В случае успеха в вопросе о русском судоходстве по Аму-Дарье Игнатьеву разрешалось не настаивать на следующем требовании — уменьшении постоянной пошлины с русских товаров вдвое (с 10 до 5%).

К уступкам Хиве и Бухаре, на которые шло царское правительство, относилось разрешение хивинским подданным, женившимся в России, вывозить свои семьи на родину, а также предоставление бухарским купцам (согласно просьбам эмира) права торговать во всех городах и на ярмарках Российской империи и выделение для них постоянных лавок на Макарьевской ярмарке в Нижнем Новгороде. Это свидетельствует, что в данный момент военно-политические интересы были не менее важны для царского самодержавия, чем интересы торговые.

От правителя Хивы миссия должна была добиться обязательства не подстрекать туркменские, казахские и каракалпакские племена против Российской империи и к «взаимной вражде друг с другом». Перед миссией стояла задача избежать обсуждения каких-либо проблем, касавшихся наиболее спорного вопроса — о русско-хивинских границах.

В Бухаре миссия должна была потребовать освобождения всех русских пленных, обращенных в рабство, и постараться подвести твердую основу под русско-бухарскую торговлю.

В случае успешного завершения переговоров Игнатьев был уполномочен обещать правителям обоих ханств от имени России, что она «будет, по возможности, ограждать их от вредного вмешательства других государств». Дабы в ханствах не сомневались, кто именно имеется в виду, главе миссии поручалось «внушить» руководящим кругам ханства «справедливые опасения насчет образа правления Англии в Азии», объяснить, «как мало следует иметь доверия к словам и обещаниям державы, которая под всеми предлогами ищет случая проникать в страны для того только, чтобы обращать их в колонии и извлекать из них одну пользу для себя», и, наконец, указать «на пример Индии, системой Англии доведенной до самого жалкого состояния».

В Бухаре, расположенной ближе других ханств к британским владениям и подвергавшейся непосредственной угрозе английской экспансии, миссия Игнатьева должна была [91] изучить положение и «способы» английской торговли в ханствах, а также изыскать средства для удержания за Российской империей «необходимо нужного для нее первенства на среднеазиатских рынках». Игнатьеву предлагалось вести тщательное наблюдение за деятельностью англичан в Бухарском ханстве, за развитием их торговли в Средней Азии и применявшимися при этом приемами.

Для получения полной информации о деятельности Англии в Центральной Азии Игнатьеву поручалось установить контакт с Ханыковым, уже отправившимся в поездку в Хорасан.

В случае успешных переговоров между главой дипломатической миссии и правителями ханств должны были быть подписаны «письменные обязательные акты», содержание которых планировалось довести до сведения населения ханств особыми фирманами.

Инструкция Военного министерства была более краткой и сводилась в основном к сбору топографических, статистических и «вообще военных сведений» по пути следования: о реке Аму-Дарье ( «во всех отношениях»), о туркменах ( «их военной силе, отношении к Хиве и расположении к России»), о дорогах и реках Средней Азии, в частности из Бухары в Самарканд и Кокандское ханство, а также «о военной силе и средствах Хивы, Бухары и по возможности Балха»{257}.

Кроме того, царское правительство выдвигало и побочную задачу перед посольством: установить связи со старшинами туркменских племен, всегда игравшими роль бродильного элемента в Хивинском ханстве.

Игнатьев был снабжен письмами к везирам Хивы и Бухары, а также «высочайшими грамотами» на имя правителей ханств. В этих документах указывалась цель миссии: установление дружественных взаимоотношений и заключение «формального акта об этом»{258}.

Особый комитет, обсуждавший задачи Аральской флотилии, рекомендовал не раздроблять флотилию и оставлял на усмотрение Игнатьева и Бутакова вопрос о том, «должно ли подвергать флотилию случайностям зимовки в Чарджуе» или перевести ее в другое место{259}. Члены комитета почти не сомневались в успехе ее действий. На деле вышло иначе...

15 мая 1858 г. миссия Игнатьева двинулась из Оренбурга в Хиву. Кроме Игнатьева и его секретаря Е. Я. Килевейна, в состав посольства входили дипломатический чиновник при оренбургском генерал-губернаторе М. Н. Галкин, офицеры [92] Генерального штаба Салацкий и Залесов, офицеры корпуса топографов Яковлев и Зеленин, лейтенант флота А. Ф. Можайский, астроном К. В. Струве, представитель Академии, наук востоковед П. И. Лерх и др. Посольство вместе с конвоем насчитывало 83 человека{260}.

Маршрут шел через Эмбенское укрепление, вдоль западного берега Аральского моря — в Хиву и далее в Бухару» Обратный путь также был намечен через Хивинское ханство{261}. Одновременно с отправкой посольства в Хиву и Бухару оренбургский генерал-губернатор Катенин предпринял специальный инспекционный объезд «Киргизской степи», т. е. Казахстана{262}.

И Бутаков и Катенин, как сетует в своих мемуарах Игнатьев{263}, стремились использовать активизацию внешней политики царского правительства в своих интересах, что, по Игнатьеву, вредно отразилось на результатах посольства, «Самонадеянный Бутаков» сообщил неверные сведения о степени готовности Аральской флотилии и всячески старался, играть самостоятельную роль, — приблизительно так оценивал действия Бутакова глава миссии. Однако во многих, документах Бутаков характеризуется как прекрасный организатор, самоотверженный и скромный человек. Некоторая задержка в подготовке судов флотилии зависела не от ее руководителя, а от косного, бюрократического отношения к нуждам флотилии царских чиновников.

Катенин, действительно, рассматривал Оренбургский край как свою вотчину и был весьма недоволен нарушением, как ему казалось, его прерогатив. Под различными предлогами Катенин оттягивал отъезд посольства из Оренбурга (Игнатьев прибыл туда 1 мая 1858 г.) до начала своего «объезда Киргизской степи», желая, чтобы посольство шло с ним в одном отряде до Эмбы, а затем как бы «отделилось» от пышной свиты генерал-губернатора. Лишь после многочисленных настояний Игнатьев добился возможности выступить отдельной группой.

Положение в ханствах Средней Азии было в это время весьма напряженным. Хива переживала очередное обострение борьбы между узбекской и туркменской феодальной верхушкой. Ожесточенные кровопролитные столкновения ханских [93] войск с туркменскими отрядами зачастую завершались победой туркмен, вожди которых утверждали ханов по своему усмотрению. Эта борьба, имевшая в основе политические, земельные и налоговые конфликты, происходила и в период поездки миссии Игнатьева.

Так, например, характеризовал внутреннюю обстановку в Хиве во время следования через ханство русской миссии Килевейн: «Междоусобия и беспрестанные войны породили повсюду страшную дороговизну и голод. Поля остались незасеянными и необработанными. Пуд хлеба, стоящий обыкновенно 4 теньги (80 коп.), продавался в это время по 20 теньга (4 руб.)... Летом 1857 г. свирепствовала в Хиве сильная эпидемия, бывшая, вероятно, последствием голода и сопряженного с ним истощения сил; особенно велика была смертность между детьми; болезнь эта, по всем признакам, была холера»{264}.

Города Куня-Ургенч и Ходжейли, через которые должно было проехать посольство, оказались блокированными войсками туркменского хана Ата-Мурада, предлагавшего Катенину принять его в русское подданство.

Чтобы не возбуждать подозрений правителя Хивы встречей с Ата-Мурадом, Игнатьев решил изменить маршрут и прибыть в столицу ханства через г. Кунград.

На пути в Хиву Игнатьев обменялся письмами с Министерством иностранных дел. В письме от 24 мая 1858 г. он предлагал допустить постоянных торговых агентов Бухары и Хивы в Оренбург в случае разрешения русским торговым агентам находиться в этих ханствах.

Уточняя средства воздействия на правительственные круги этих государств, Игнатьев достаточно откровенно оценивал положение вещей: «Так как вообще обещания наши взамен требуемых ныне от правителей Хивы и Бухары будут в сущности ничтожны и преимущественно должны заключаться в громких, но пустых фразах, то не лучше ли для убеждения ханов в необходимости принять и подписать предлагаемые им акты угрожать в случае отказа отнять существующие доселе для азиатцев торговые льготы, выразив им при этом, что мы без азиатских товаров обойтись можем». Игнатьев сомневался в целесообразности пункта инструкции, предписывавшего ему уклониться от обещания помощи бухарскому эмиру в его борьбе против Кокандского ханства. Указывая на явно враждебное отношение кокандцев к Российской империи, Игнатьев считал невыгодным отказать в [94] помощи эмиру и «не воспользоваться сим случаем, чтобы связать Сыр-Дарьинскую линию с Сибирской, заняв Туркестан; и Ташкент». Бухарское ханство, по мнению Игнатьева, не усилилось бы особенно «по невоинственности народа», а также потому, что эмиру трудно было бы удержать занятую часть Коканда без русской помощи, которая сделала бы бухарское правительство более уступчивым.

Это, безусловно, центральный пункт письма Игнатьева.. Пожалуй, впервые после Крымской войны ответственным лицом Российской империи с такой определенностью было внесено предложение о создании русско-бухарской коалиции для расчленения Кокандского ханства и о переносе государственной границы в глубь Средней Азии, к Ташкенту.

В заключение Игнатьев предлагал пообещать хивинскому хану какие-либо материальные выгоды за разрешение русским, судам плавать по Аму-Дарье. Например, за движение торговых караванов в Бухару через Хиву Россия должна будет выплачивать хану двухпроцентную пошлину с провозимых товаров в течение первых двух-трех лет, после чего легче потребовать ее отмены для транзитных грузов{265}.

Ответ министерства Игнатьев получил 26 сентября 1858 г. уже в Бухаре. В свЪем предписании от 19 июля министр сообщал, что письмо посла докладывалось царю. Правительство Российской империи соглашалось на допуск в Оренбург торговых агентов Бухарского и Хивинского ханств. Оно разрешало также Игнатьеву при необходимости «намекнуть» на возможность отмены торговых льгот для бухарских и хивинских купцов, но не рекомендовало «прибегать к явной угрозе, которой мы не могли бы исполнить без вреда для нашей торговли и которая при недействительности оной поставила бы нас в затруднительное положение».

Предложение Игнатьева о создании союза России с Бухарой против Кокандского ханства полностью отклонялось. Правительство, гласило предписание министра, не считает эмира надежным союзником и поэтому не намерено принимать участие в его войне с Кокандом.

Забегая вперед, следует отметить, что через 6 лет соединение Сыр-Дарьинской и Сибирской линий, предложенное Игнатьевым, see же состоялось на рубеже Туркестан — Чимкент — Аулие-Ата. Царское правительство по сути дела использовало Бухару как союзника в борьбе против Кокандского ханства. К тому времени Игнатьев занимал уже пост директора Азиатского департамента. [95]

Временный отказ царского правительства от экспансии в Средней Азии можно объяснить сложной внутри — и внешнеполитической ситуацией. Еще не оправившись от длительной и неудачной Крымской войны, в обстановке непрерывных крестьянских волнений, при определенной политической изоляции России, царские власти не решались начать наступление в Средней Азии.

Между тем на этом настаивал не только Игнатьев, но и лица, занимавшие ответственные административные посты на «азиатских окраинах» империи. Катенин писал в Министерство иностранных дел 6 июля 1858 г., т. е. почти одновременно с Игнатьевым, что «оставаться в таком положении мы решительно не можем, и занятие Туркестана и Ташкента есть такая необходимость, от которой зависит как утверждение нашего влияния на среднеазиатские владения, так и самое существование Сыр-Дарьинской линии»{266}.

Эти настояния, однако, также были отвергнуты. Время для широкого продвижения России в Среднюю Азию еще не наступило.

Последний вопрос, затронутый в письме Игнатьева, о поощрении хивинского хана торговой пошлиной с русских транзитных товаров остался открытым; его должно было рассмотреть Министерство финансов{267}.

31 мая 1858 г. экспедиция Игнатьева вышла к р. Эмбе. Сюда в начале июня в лагерь миссии прибыл бывший руководитель движения части казахских племен против России Исет Кутебаров, прекративший вооруженную борьбу после объявления Катениным амнистии. Чтобы засвидетельствовать искренность своих намерений и действий, Исет Кутебаров поручил одному из своих сыновей сопровождать Игнатьева в Хиву{268}.

Неподготовленность Аральской флотилии, отнюдь не по вине Бутакова, привела к тому, что выполнение важнейшего пункта полученной инструкции сразу же оказалось под угрозой: суда флотилии пришли к устью Аму-Дарьи, когда почти все рукава дельты обмелели, и суда не могли несколько дней войти в реку. Бутаков еще в 1848–1849 гг. знакомился с устьем Аму-Дарьи, но изученные им тогда рукава дельты ко времени прибытия флотилии оказались обмелевшими и заросшими камышом.

Осложнило задачу миссии и то, что хивинский хан перехватил [96] посланные Катениным письма туркменским старшинам. И когда Игнатьев 28 июня 1858 г. прибыл в Кунград, то, несмотря на внешне благожелательную встречу, он почувствовал явную ее натянутость.

«Любезное письмо, посланное оренбургским генерал-губернатором, — доносил Игнатьев Министерству иностранных дел, — перехвачено ханом хивинским, который считает сие уликой в двойственности наших действий... Отряд наш и движение оренбургского генерал-губернатора встревожило хана хивинского, так что собрано везде войско. Пароход усилил дурное впечатление... Пароход пытался пройти в различные устья и наделал тревогу выстрелами и изысканиями и с 22 по 29 июня не мог войти, так что я вынужден согласиться на настойчивые просьбы хана хивинского перегрузить подарки на хивинские барки...{269}. Медлю для выигрывания времени, но иду вперед. Миссия наша садится в Кунграде на барки хивинские»{270}.

Несмотря на многочисленные и упорные настояния Игнатьева, хивинцы наотрез отказались пропустить суда Бутакова выше по Аму-Дарье. Бутакову удалось лишь детально изучить устье реки: им была составлена превосходная карта дельты Аму-Дарьи. Появление у Кунграда неизвестного до того в Хиве парохода произвело сильное впечатление на население и правящие круги ханства.

В Хиве считали, что миссия является «авангардом войск, находящихся еще на Устюрте»: до хана уже дошли известия об экспедиции Катенина и о встрече оренбургского генерал-губернатора с депутацией враждебных хивинским властям туркмен. Чтобы создать благоприятную обстановку для переговоров, Игнатьев был вынужден отправить Бутакову приказ не подниматься выше Кунграда.

От дальнейшего продвижения вверх по Аму-Дарье «до Чарджуя и Балха» пришлось временно отказаться. Опасаясь быть надолго отрезанным от Аральского моря в связи с дальнейшим обмелением реки, Бутаков вывел суда в море. Игнатьев использовал это как доказательство «дружелюбия и желания мирных сношений» Российской империи.

До встречи и личных переговоров с ханом Игнатьев снял свое требование о пропуске судов в реку. Члены миссии двинулись из Кунграда в столицу ханства — г. Хиву на лодках, которые тянули вверх по течению бечевой. [97]

18 июля посольство прибыло в Хиву, и через 10 дней Игнатьев был принят ханом, которому вручил свою «верительную грамоту». Обстановка, однако, оказалась неблагоприятной для выполнения задач миссии. Игнатьев характеризовал ее следующим образом: «Сеид Мухаммед (хивинский хан. — Н. X.) не доверяет никому из своих подчиненных, боится их козней, хочет все делать сам и отстранить возможность, чтобы советники его могли быть подкуплены миссией и иметь какое-либо влияние на решение дела... Вместе с тем Сеид Мухаммед не имеет достаточно твердости духа и уверенности в себе, чтобы самостоятельно обдумать и решить что-либо самопроизвольно в деле государственном и поэтому прибегает беспрестанно к мнению многочисленного совета, никогда не приходящего к какому-либо заключению, пока хан не выскажет своей воли, и затрудняющего еще больше ход дела. Стесненный, с одной стороны, туркменами, зная намерение киргизов (т. е. казахов. — Н. X.) перейти в русское подданство, находясь под сильным влиянием бухарского эмира, которого он боится несравненно более нас, опасаясь между тем нашего соседства и встревоженный нашими действиями в степи, — Сеид Мухаммед видит в каждой уступке в пользу русских конечную свою гибель и ущерб собственному достоинству...»{271}.

Посол Российской империи предложил хану подписать «обязательный акт» об установлении дружественных взаимоотношений между Россией и Хивой, который предусматривал: гарантию личной и имущественной безопасности русских торговцев; разрешение русским судам на плавание по Аму-Дарье; пребывание в ханстве торгового агента России; установление постоянной пошлины с русских товаров в размере не свыше 2,5%, их стоимости.

От имени Российской империи Игнатьев предложил предать забвению все прежние конфликты между обоими государствами и не требовать возмещения за разграбленные ранее караваны русских торговцев, предоставить ханским купцам права и привилегии, какими пользовались в России купцы других стран Азии, разрешить хивинцам, женившимся в России, вывезти свои семьи на родину, допустить в Оренбург торгового агента Хивы, а также предоставить хану возможность собирать пошлину не только с выгруженных в ханстве товаров, но и с транзитных товаров, провозимых по Аму-Дарье{272}. [98]

Переговоры тянулись долго, не давая определенных результатов. Наконец хан дал предварительное согласие принять предложенные Игнатьевым условия и заключить «дружественный трактат». Единственным пунктом, вызвавшим упорные возражения, был вопрос о плавании по Аму-Дарье русских судов.

Как отмечал Игнатьев, этому «в особенности противилось торговое сословие, опасавшееся перехода торговли в руки русских купцов». Хивинские торговцы говорили, что они скорее согласятся, чтобы товар сгнил на месте, нежели погрузят его на русские суда.

Хотя хан, казалось, готов был принять «обязательный акт», он всячески затягивал его подписание. Это укрепило мнение Игнатьева, которое он высказывал и ранее, на пути в Хиву: «На трактаты полагаться нечего», необходимо «физическое воздействие» на хивинское правительство, «рано или поздно нам придется занять устье Аму-Дарьи и построить там укрепление для облегчения плавания наших судов»{273}.

21 августа, когда уже почти была достигнута договоренность о принятии хивинскими властями предложений России, стало известно, что на пароход «Перовский», офицеры которого проводили съемки близ Кунграда, бежал пленный перс, обращенный хивинцами в рабство. Бутаков отказался его выдать и заплатил владельцу раба «20 полуимпериалов» выкупных.

Этот инцидент вызвал созыв ханского совета. Было решено, как иронически отмечал Залесов, перефразируя донесение Игнатьева Ковалевскому от 27 августа, «что пароходы наши отнюдь не следует пускать в реку, ибо, исследуя местность, мы можем внезапно овладеть ханством, а увоз безнаказанно пленных разорит окончательно Хиву...» От Игнатьева потребовали распоряжения о выдаче бежавшего и о прекращении съемок. Тот отклонил требование, ссылаясь на отсутствие точных сведений о происшедшем. Все это послужило основанием для хивинских властей к срыву уже намечавшегося соглашения, и 25 августа Игнатьев получил ответные подарки хивинского хана царю.

Несмотря на внешнее проявление дружелюбия, хивинское правительство было настроено резко враждебно к посольству. Один из участников миссии в письме из ханства довольно мрачно изображал обстановку: «Наша жизнь в Хиве незавидна, подозревают во всем, хватают наших почтарей и трактата не подписывают. Некоторые из членов миссии, люди [99] слабонервные, ходят с вытянутыми физиономиями, не спят ночи и ежеминутно ожидают нападения. Действительно, мы каждый день почти получаем сведения, что на ханских советах трактуют, как бы от нас отделаться: одни предлагают отравить, другие — поджечь, а третьи, чтобы снять ответственность с хана, советуют нанять шайку туркмен, которая бы передушила нас где-нибудь по дороге из Хивы»{274}.

Положение было настолько напряженным, что Катенин приказал задержать в Оренбурге хивинские торговые караваны до получения известий о благополучном отъезде посольства из ханства.

Краткий итог пребывания миссии в Хивинском ханстве подводил сам Игнатьев: правящие круги ханства не имеют никакого представления о международном праве, о принципе «договоры должны соблюдаться»; единственное средство заставить их соблюдать договоры — вооруженная сила.

«Если бы гоняться за заключением трактатов, большей частью ни к чему не ведущих, — сообщал Игнатьев Катенину, — подобно тому, как договор, заключенный Данилевским в 1841 г., но никогда не соблюдавшийся, то можно было бы и теперь заключить договор, приняв в соображение, что нынешние уступки хивинцев несравненно важнее тех, коими мы до сих пор довольствовались. Я почел за долг совести не продолжать более переговоров и не подписывать дружественного акта, ибо хан не согласился на свободное плавание по реке Аму судов наших. Договоры с Хивой бесполезны, пока хивинцы не убедятся в необходимости нас слушаться и свято исполнять обещанное нам, а этого... нельзя достигнуть одними рассуждениями и объяснением доводов...»{275}.

В отчете Азиатскому департаменту о действиях миссии с 23 июня по 20 августа 1858 г. Игнатьев подчеркивал, что прием среднеазиатских посольств в России, как и отправка в ханства русских миссий, — «это напрасная трата денег, которые могут быть употреблены для достижения той же цели в этой же части Азии, но иным образом, с несравненно большим вероятием успешного результата»{276}.

В Бухарское ханство посольство Игнатьева направилось вверх по правому берегу Аму-Дарьи. Несмотря на получение «дружественных писем» и традиционных подарков от хивинских властей, обстановка была очень накаленной, и Игнатьев серьезно опасался нападения на миссию, инспирированного [100] хивинским правительством. Отряд находился в состоянии постоянной боевой готовности; несколько раз возникала непосредственная угроза нападения на посольство.

Через месяц, в конце сентября 1858 г., посольство Игнатьева прибыло в Бухару. Бухарский эмир Насрулла был занят в это время войной с Кокандским ханством, и предварительные переговоры пришлось вести с его наместником Мирзой Азизом.

Игнатьев изложил шесть требований российского правительства: уменьшение вдвое таможенных пошлин, взимаемых с русских купцов; введение «правильной оценки товаров и ограждение наших торговцев от произвола бухарских чиновников»; разрешение на прибытие в Бухару «временного торгового агента» — русского чиновника; выделение особого караван-сарая для русской торговли и разрешение русским купцам ездить по бухарским владениям; свободное плавание судов Российской империи по Аму-Дарье ( «для перевозки товаров») и, наконец, освобождение русских пленных{277}.

Уже простое перечисление этих требований показывает, что центральное место в переговорах посольства с бухарским правительством занимали вопросы торговли, имевшей первостепенное значение в русско-бухарских отношениях того времени.

Вместе с тем перед миссией Игнатьева стояла задача помешать английским планам захвата ханства, поскольку британское правительство продолжало вести интриги в Бухаре. Игнатьев сообщал в Министерство иностранных дел, что незадолго до прибытия миссии в ханство в Бухару приехали под видом афганских купцов двое англичан, один из которых владел персидским и русским языками. Кроме того, добавлял он, здесь же находились еще трое англичан, выдававших себя за индийцев{278}.

Сведения о происках английских агентов в Бухаре заставили Игнатьева по-иному оценить полученные им еще в Хиве аналогичные данные о Кокандском ханстве: хивинские чиновники информировали русского посла о том, что в Кокан-де находится несколько офицеров, направленных сюда англо-индийскими властями для обучения артиллеристов и пехотинцев и для строительства укреплений; они сообщили также, что англичане намерены заключить с Кокандом и Хивой военный союз, уже «прислали кокандцам оружие и отливают у них пушки»{279}. [101] Игнатьев тогда не поверил этим сведениям. Он решил, что хивинцы пытаются лишь укрепить свои позиции при переговорах.

Новое известие об активной деятельности английских эмиссаров в среднеазиатских ханствах, в том числе и в Бухарском, свидетельствовало о том, что сообщения хивинских чиновников правильны.

Британская агентура развернула подрывную деятельность непосредственно в Бухарском ханстве с целью осуществления старых планов по созданию антирусской коалиции в Средней Азии. Однако политические и экономические связи между Бухарой и Россией были значительно шире, нежели с Англией. Поэтому англичане не добились успеха. К тому же, как отмечал Игнатьев, «в Бухаре заметна чрезвычайная симпатия к восстанию туземцев в Индии...»{280}.

Влиятельные круги Бухары не только осуждали проанглийскую политику эмира Афганистана, но и пытались заставить его изменить занятую позицию. В ответ на прибытие в Бухару афганского посольства в конце августа 1858 г. были направлены в Кабул представители эмира Насруллы. Им предстояло выяснить возможность совместных антианглийских действий и оказать нажим на Дост Мухаммада, не решавшегося выступить против англичан{281}. Наряду с этим бухарский эмир, учитывая настроения в ханстве, предложил своему посольству потребовать от Дост Мухаммада, «чтобы он впредь совсем не пропускал англичан в Бухару»{282}.

Активные экспансионистские действия Британской империи в Средней Азии были обсуждены при переговорах Игнатьева с бухарскими властями. Он ознакомил токсабу Мирзу Азиза с имевшимися у него сведениями о британских интригах в Коканде. Обсуждались и агрессивные действия Англии в Иране и Китае, положение в Индии в связи с антианглийским восстанием, а также позиция Хивинского ханства, выявившаяся после переговоров с миссией{283}.

11 октября эмир вернулся в свою столицу{284}. Очередная война с Кокандом не привела к каким-либо определенным; результатам: бухарские войска, правда, овладели Ура-Тюбе, но все их попытки занять другой важный стратегический пункт — Ходжент, защищавший вход в Ферганскую долину, [102] окончились неудачей. Эмир также был обеспокоен слухами (распущенными, возможно, английской агентурой) о союзе, заключенном якобы Россией с ташкентским беком{285}.

Не желая вести военные действия в трудных зимних условиях и узнав о прибытии русской миссии, Насрулла поспешил назад в Бухару, готовый дружескими переговорами с Россией обезопасить себя от грозных последствий возможного русско-кокандского наступления. Это предопределило успешный исход посольства Игнатьева в Бухарское ханство.

Игнатьев немедленно был принят эмиром и уже через несколько дней, 16 октября, получил письменное согласие бухарского правительства на все свои предложения{286}. Воспользовавшись благоприятной обстановкой, он отклонил просьбы бухарских купцов о предоставлении им новых льгот в Российской империи и умолчал даже об уступках ханству, предусмотренных данной ему инструкцией.

Игнатьеву было сообщено представителями эмира, что в случае отказа Хивинского ханства пропустить русские суда по Аму-Дарье Насрулла готов содействовать России в «уничтожении сего препятствия» и что неплохо было бы уже сейчас «заблаговременно условиться относительно разделения ханства между Россией и Бухарой». В последнем предложении проявились важные тенденции политики Бухарского эмирата: при помощи России сокрушить своих хивинских (и кокандских) соперников в борьбе за господство в Средней Азии.

Однако полномочия Игнатьева не заходили так далеко, и он уклонился от переговоров на эту тему, хотя в донесении Министерству иностранных дел отмечал, что Россия могла бы занять устье Аму-Дарьи и г. Кунград, «подчинить себе каракалпаков, киргизов и туркмен», отдав земли собственно Хивы Бухаре{287}. Успешный результат переговоров с Бухарой, ло мнению Игнатьева, должен был иметь большой международный резонанс, и посол высказывал предположение, что, узнав о соглашении, хивинское правительство вышлет своих представителей в Россию, а казахские племена, находившиеся в Хивинском ханстве, перекочуют на русскую территорию.

Закрепляя договоренность о плавании русских судов по Аму-Дарье, Игнатьев добился от эмира, чтобы бухарский посол, направлявшийся с ответным визитом в Россию, [103] возвратился на родину через Аральское море и Аму-Дарью на русском пароходе.

Наконец, эмир занял благоприятную для России позицию и в очень важном вопросе о взаимоотношениях с Британской империей: он заявил, что не примет английских послов и выразит пожелание Дост Мухаммад-хану не пропускать их через Афганистан в Бухару. Английские агенты, уже находившиеся в ханстве под видом афганских купцов, не были приняты (ото данным Игнатьева) даже токсабой и за несколько дней до отъезда русского посольства из бухарской столицы уехали в Афганистан{288}.

31 октября посольство Игнатьева выехало из Бухары, направившись в форт № 1 на Сыр-Дарье, куда прибыло 26 ноября. В декабре 1858 г., после семимесячного отсутствия миссия вернулась в Оренбург.

Оценивая итоги работы посольства, Игнатьев отмечал: «Главнейший и существеннейший результат посылки нашего агента в Среднюю Азию в 1858 г. заключался в том, что рассеялся туман, заслонявший ханства от глаз русского правительства, которое, наконец, прозрело и узнало настоящую цену «дипломатических сношений» с хивинскими ханами и Бухарой. Сведения, добытые нашей миссией, и добросовестное уничтожение прежнего «миража» вызвали крутой поворот в характере наших сношений с ...соседями, способствовали установлению более правильного взгляда на значение и основу их власти, на действительную их силу и в особенности на то положение, которое мы должны и можем занимать в Средней Азии... а равно и те цели, которые мы должны преследовать для более верного и мощного ограждения наших существенных интересов»{289}.

Этот вывод{290} заслуживает серьезного внимания. Длительное пребывание в Хивинском и Бухарском ханствах дало возможность русскому посольству глубоко и всесторонне изучить экономику, расстановку политических сил, феодальный произвол, который вызывал резкое недовольство в различных слоях населения. Военная отсталость ханств была явной для участников миссии, большинство которых было кадровыми военными. Среднеазиатские государства в их глазах были слабыми противниками. [104]

Игнатьев не обольщался успешными переговорами в Бухаре, так как прекрасно понимал, что при фактически пренебрежительном отношении к принципу нерушимости договоров хан в любое время мог от них отказаться.

К таким же выводам приходили и спутники Игнатьева. Так, Н. Г. Залесов приводит в своей статье «выдержку из частного письма одного из членов нашего посольства» (судя по стилю, некоторым деталям и оборотам речи, можно предположить, что автор — сам Залесов). Характеристика положения в Бухаре дается здесь очень симптоматично: «...на каждом шагу совершенное самообольщение, против которого никакая дипломатия ничего не сделает, а если и будут со стороны эмира какие-либо уступки, то только для вида. На днях люди генерал-губернатора Бухары, живущего во дворце, в чем-то провинились, их сейчас же перерезали, а у генерал-губернатора отобрали все имение и продали с аукциона, а самому дали 40 палок, посадили в тюрьму и, вероятно, скоро снесут голову. Вот каковы тут суд и расправа. Как тут толковать о международных правах, о силе и могуществе России, о развитии торговли и пр. На первых порах здесь все нужно делать силой, а ее-то у нас и нет: на фразах же далеко не уедешь...»{291}.

В письме начальнику Сыр-Дарьинской линии генерал-майору Данзасу от 30 ноября 1858 г. Залесов своеобразно объяснял «успехи» миссии Игнатьева в Бухаре «находчивостью эмира, который не остановился согласиться на многое, твердо решившись не исполнять ничего»{292}. Впрочем, у самого Данзаса сложилось аналогичное впечатление. Он писал Катенину, что считает пустой похвальбой сообщения участников посольства об успехе переговоров в Бухаре. Уступчивость эмира, по Данзасу, объяснялась неудачей предпринятых им военных действий против Кокандского ханства, а также опасениями по поводу враждебной политики афганского эмира Дост Мухаммад-хана. Эти уступки Насрулла-хана, подводил итоги Данзас, ничего не стоят: они не будут проведены в жизнь{293}.

Для нас совершенно ясно, что «коварство и вероломство» были характерны не только для феодальных правителей среднеазиатских ханств, но и для правящих кругов царской России, не менее рьяно попиравших, когда им было выгодно, принципы международного права. Мнения Игнатьева, Залесова, Данзаса интересны в ином смысле: все больше и больше [105] политических и военных представителей России склонялись к мысли, что от дипломатических переговоров со среднеазиатскими государствами «пора» переходить к прямому военному нажиму и открытию рынков Средней Азии вооруженным путем, к активным наступательным действиям для осуществления целей военно-феодальных кругов Российской империи и русской буржуазии.

Наиболее откровенно выразил эту мысль начинавший свою карьеру в Средней Азии М. Г. Черняев. Он настаивал на захвате укрепления Джулек и широком наступлении на Кокандское ханство. «Средства для этого у нас есть, но они находятся под спудом, — писал он. — Затем разве мы пришли сюда, чтобы здесь комфортабельно устраиваться и заводить хозяйство, — для этого у нас много земли в России и более к тому удобной. Нам нужен этот край для распространения нашего влияния на Среднюю Азию... К чему это несвоевременное посольство в Хиву... Мы бросились на детали и упустили из виду главную идею»{294}.

Посольство Игнатьева доказало, что британские правящие круги не только проявляют к Средней Азии «теоретический» интерес, но и предпринимают конкретные шаги к утверждению здесь своего влияния. Этот вывод заставил царское правительство особенно настороженно следить за положением в среднеазиатских ханствах и за дальнейшими действиями там английской агентуры.

Принятие русских предложений бухарским эмиром, независимо от его «коварства и вероломства», было важно в моральном смысле — оно укрепляло авторитет Российской империи среди государств и народов Центральной Азии.

Большое значение имела научная работа миссии. В результате деятельности ее участников (в первую очередь А. И. Бутакова и А. Ф. Можайского) были детально исследованы низовья Аму-Дарьи, различные рукава дельты и большой отрезок реки от Аральского моря до Хивы и от Хивы еще на 600 верст вверх по течению Аму-Дарьи. Была доказана возможность проезда в Хивинское ханство летом по тому же маршруту, по которому за 20 лет до того, зимой 1839 г., потерпел неудачу военный поход В. А. Перовского.

Миссия Игнатьева была последним из посольств, отправленных царским самодержавием в Среднюю Азию в период, предшествовавший стремительному наступлению войск Российской империи в глубь Азии. [106]

Поездка Ч. Ч. Валиханова в Кашгар

В феврале 1858 г., за месяц до того, как экспедиция Л. В. Ханыкова прибыла в Баку, и за два месяца перед тем, как миссия Н. П. Игнатьева отправилась из Петербурга в свой далекий путь, в укрепление Верное приехал русский поручик Чокан Чингисович Валиханов. Ему поручалось направиться в Кашгар (где еще недавно хозяйничал ходжа Валихан-тора), чтобы выяснить перспективы восстановления политико-экономических связей Российской империи с китайской провинцией Синьцзян.

Весной 1857 г., воспользовавшись восстанием в Кашгаре против власти маньчжуро-китайских феодалов, ходжа Валихан-тора с небольшой группой приверженцев и при поддержке населения захватил Кашгар. Используя антиманьчжурские настроения, он в короткий срок утвердил свою власть на обширной территории. Но успехи Валихан-торы продолжались до тех пор, пока он опирался на народные массы, борьба которых имела характер антифеодальной крестьянской войны. В надежде на «хорошего правителя» угнетенные слои населения оказали поддержку Валихану, но вскоре разочаровались в нем. Когда Валихан-тора повысил налоги, а деклассированные элементы из его военных отрядов занялись грабежом, сельская беднота и городские низы начали отходить от этого движения. В Кашгаре был установлен режим кровавого деспотизма, мало чем отличавшийся от гнета маньчжуро-китайских феодалов. Валихан-тора восстановил против себя не только широкие народные массы, но и зажиточные слои населения, которые были недовольны, во-первых, отсутствием гарантий безопасности их жизни и имущества, во-вторых, тем, что доходные места и высшие должности в армии были распределены между пришедшими из Кокандского ханства сподвижниками ходжи.

«Средства страны скоро были истощены, остановка торговли и всякой промышленности сильно чувствовалась. Лошади, ослы были взяты для войска, медные котлы, тарелки и всякая медная посуда отбирались для отливки пушек. В продолжение ста дней весь народ находился при осадных работах, оставляя свои домашние заботы и обыденные занятия. Ко всему этому подозрительность и жестокость ходжи перешла всякие границы... Жизнь всех и каждого находилась в опасности. Такое напряженное состояние не могло продолжаться долго...»{295}.

Восстание Валихан-тора в августе того же 1857 г. было подавлено. [107]

Русские власти, не имевшие хорошо налаженной связи с Кашгаром, очень интересовались местной обстановкой, отражавшейся на торговых отношениях России с Западным Китаем. Узнав о начале восстания, царское правительство поручило директору Азиатского департамента Ег. П. Ковалевскому изложить соображения о событиях в Синьцзяне.

В записке «О положении дел в Кашгаре и наши к нему отношения»{296} Ег. П. Ковалевский отметил важное географическое положение Кашгара — «обширной и плодоносной провинции, расположенной между Китаем, Индией, Афганистаном и Кокандом и кочевьями русскоподданных дикокаменных киргизов».

Местное население было настроено антиманьчжурски; имелись и претенденты на власть — представители свергнутой династии ходжей. Царское правительство могло, прикрываясь стремлением помочь «законным претендентам», более активно вмешаться в борьбу за Кашгар. Однако и по отношению к южной части Синьцзяна — Кашгару — царское правительство также отказывалось от наступательных действий и ограничивалось лишь полумерами.

После обсуждения записки Ег. П. Ковалевского в Военном министерстве и Министерстве иностранных дел оба ведомства приняли совместное решение:

1. Командировать в Кашгар подготовленного офицера для сбора сведений о положении на местах.

2. Усилить русские отряды на кашгарской границе, если это будет признано необходимым генерал-губернатором Западной Сибири Гасфордом.

3. Если в Кашгаре будет полностью восстановлена власть прежней династии, независимой от правительства Китая, и ее представители обратятся за содействием к генерал-губернатору Западной Сибири, то он должен будет, «не отвергая их просьбы и приняв благосклонно посланцев новой власти в Кашгаре», запросить инструкций правительства{297}.

Эти решения, внесенные в утвержденный царем доклад, показывают, что правительство Российской империи не желало использовать в своих интересах положение дел в Кашгаре. Наиболее важный, третий пункт доклада был облечен в такую форму, что всякое оказание поддержки «прежней династии» неизбежно наталкивалось на длительную волокиту и затяжную переписку между Омском и Петербургом. [108]

Нежелание царского правительства вмешиваться в борьбу в Кашгаре подтверждается и письмом министра иностранных дел А. М. Горчакова генерал-губернатору Западной Сибири от 1 ноября 1857 г. «Правительство наше, — писал А. М. Горчаков, — не предпринимая наступательных действий, должно быть готово ко всем случайностям...»{298}.

Военный министр Н. О. Сухозанет, сообщив Г. X. Гасфорду о принятых в Петербурге решениях по кашгарскому вопросу, подчеркнул, что русское правительство еще со времен Екатерины II обращало внимание на установление политических и торговых отношений с Кашгаром и во время переговоров, связанных с заключением Кульджинского трактата, безуспешно пыталось добиться учреждения в Кашгаре русской фактории. «Ныне нельзя не воспользоваться тем положением, в котором находится 'Кашгар в отношении к Китаю, — отмечал Сухозанет, имея в виду восстание Великан-торы, — а потому правительство наше решилось опять возобновить старание свое к учреждению хотя бы некоторых сношений с названной провинцией»{299}.

Гасфорд, не поняв как следует полученных им указаний, в ответном письме представил программу резкого увеличения вооруженных сил России, сосредоточенных в Западной Сибири, для оказания немедленной поддержки восставшему Кашгару. Любопытно его донесение в Военное министерство,, испещренное пометками царя и военного министра, возражавших против энергичных планов командира Сибирского корпуса.

«При настоящем затруднительном положении китайского правительства, — писал Гасфорд, — можно с большой вероятностью ожидать отторжения Кашгарии, но для упрочения самостоятельности этого владения необходимо, чтобы содействие другой державы было оказано оному вовремя, ибо иначе существование его не может быть продолжительным при значительной несоразмеримости сил Кашгарии силам, которые огромная Китайская Империя... может противопоставить для установления там своего владычества»{300}.

Поэтому Гасфорд считал необходимым наряду со сбором детальных сведений о положении в Кашгаре «усилить военные способы наши в Заилийском крае для поддержания... независимости Кашгарии по восстановлении прежней [109] мусульманской династии». Гасфорд отмечал далее, что в основу всей своей деятельности на посту генерал-губернатора Западной Сибири он ставил стремление утвердить влияние России в Заилийском крае, «ибо, — как он выражался, — присоединение Илийского края вообще я считаю одним из первых усилий не только к утверждению нашей власти на сей окраине, но и для решительного влияния нашего на всю Среднюю Азию» (помета царя: «Преувеличено воображением»).

Излагая план сосредоточения войск в Западной Сибири, Гасфорд просил Военное министерство быстрее откликнуться на его предложения, чтобы к окончанию весенней распутицы он смог начать подготовку к осуществлению зимней кампании.

Последнее соображение вызвало достаточно характерный отклик военного министра Сухозанета, отметившего на полях этого документа: «По крайней мере в скором времени сего ожидать невозможно, тем более, что сношения с Китаем не перестают быть миролюбивыми».

Высшие правительственные круги отнюдь не были склонны поддерживать воинственные настроения западносибирского генерал-губернатора.

Гасфорду было сделано соответствующее внушение{301}, и в следующем письме он уже бил отбой, заявляя, что вся его обширная программа была рассчитана лишь на необходимость «быть готовым к тем случайностям, которые возникнуть могут»{302}.

Сухозанет разъяснял Гасфорду, что «даже содействие материальными средствами предполагалось оказать в таком только случае, если бы в Кашгаре восстановлена была прежняя династия, не зависимая более от китайского правительства. Эти указания вели к тому заключению, что следовало всеми мерами избегать расходов для снаряжения экспедиции, которая едва ли теперь состоится, тем более, что из полученных нами сведений видно, что потомки прежних владетелей кашгарских испытали неудачу...»{303}. Правительство Российской империи было намерено оказать материальную помощь представителям «бывшей династии ходжей» лишь в том случае, если бы им удалось собственными силами полностью утвердиться в Кашгаре. [110]

Несмотря на ликвидацию восстания, решение о посылке в Кашгар «опытного и надежного офицера» для глубокого изучения местной обстановки оставалось в силе. «Поручение было опасное, и для исполнения оного нужен был человек с большой решительностью, с наблюдательным умом и притом такой, который бы знал татарский язык и восточные приемы, так как приходилось ехать переодетым в азиатское платье»{304}.

Правители Кашгара крайне враждебно относились к иностранцам. Валихан-тора, например, казнил приехавшего туда немецкого ученого-путешественника Адольфа Шлагинтвейта.

Выбор лица для поездки в Кашгар был сделан весьма удачно. Ч. Ч. Валиханов (1835–1865) был одаренным и любознательным человеком. Правнук известного казахского хана Аблая, он в 1853 г. окончил Омский кадетский корпус. Общение с демократическими кругами Омска, а также с сосланными туда некоторыми членами кружка петрашевцев отразилось на формировании мировоззрения Валиханова. Прослужив пять лет в Западносибирском генерал-губернаторстве (за годы службы здесь он участвовал в экспедициях в Джунгарию и в район озера Иссык-Куль), Ч. Ч. Валиханов, привлек внимание одного из руководителей Русского географического общества П. П. Семенова, который и предложил отправить его в очень сложное и опасное путешествие в Кашгар{305}. Этот выбор был тем более обоснован, что Валиханов уже побывал в Кульдже в августе — октябре 1856 г., где внимательно изучал местную жизнь, историю и культуру народов Западного Китая.

В конце 1857 г, переодевшись купцом-мусульманином, Валиханов выехал в киргизские кочевья, к границам Синьцзяна. Во время подготовки к дальнейшему пути управляющий «областью сибирских киргизов» (т. е. казахов) К. К. Гутковский прибыл в Семипалатинск, чтобы договориться с местными купцами об отправке специального каравана в Кашгар. Местные торговцы долго не решались вложить средства в опасное предприятие, но в конце концов Гутковский добился своего, и караван выступил в путь в середине 1858 г. В конце июня близ Копала, к каравану присоединился Валиханов. Он назвался Алимбаем, подданным кокандского хана.

Осенью 1858 г., пройдя Заукинское ущелье и долину озера Иссык-Куль, Валиханов и его спутники вышли к границам Синьцзяна, В Кашгаре уже распространились слухи о [111] поездке переодетого русского офицера, и пограничные власти с особым пристрастием допрашивали каждого приезжавшего в эту область.

Валиханову удалось благополучно проехать через пограничные пикеты. 1 октября 1858 г. караван вступил в г. Кашгар. Однако и здесь участники поездки подвергались постоянному надзору, их неоднократно расспрашивали о пути следования и составе каравана.

Стараясь отклонить подозрения, Валиханов вел себя, как заправский купец, заключал торговые сделки, закупал товары, но не забывал и о цели своего приезда. «Что касается до моих действий, — отмечал он впоследствии, — то я во время пребывания в Кашгаре старался всеми мерами собрать возможно (более) точные сведения о крае, особенно о политическом состоянии Малой Бухарин, для чего заводил знакомства с лицами всех наций, сословий и партий, и сведения, полученные от одного, сверял с показаниями другого; сверх того я имел случай приобрести несколько исторических книг, относящихся к периоду владычества ходжей, и пользовался дружбой ученых ахундов... Имея постоянные и короткие сношения с кокандцами, я получил много данных о состоянии этого ханства и особенно о последних событиях, имевших последствием падение хана Худояра»{306}.

Пренебрегая смертельной опасностью, Валиханов провел в Кашгаре почти полгода. 11 марта 1859 г. он направился в обратный путь и 12 апреля 1859 г. добрался до Верного. Вся поездка заняла около полутора лет, из них год Валиханов находился на полулегальном положении. За это время он прошел и проехал многие сотни километров, собирая сведения о политическом и экономическом положении Кашгара. Нередко его жизнь висела на волоске. В изнурительном труде и скитаниях Валиханов подорвал свое здоровье и заболел тяжелой формой туберкулеза. Он вернулся в Семипалатинск вместе с караваном в июле 1859 г., доставив царскому правительству обширные материалы{307}, послужившие основой для изучения возможностей торговли с Западным Китаем. Особое значение имел один из выводов, сделанных Валихановым. В отчете об этой экспедиции он указывал, что установление прямых торговых отношений между Россией и Кашгаром ослабит тортовое и политическое влияние Кокандского ханства в южной части Синьцзяна, «ибо снабжение и продовольствие края скотом будет зависеть от нас; чайная [112] торговля может перейти в наши руки, и Азия будет получать его (т. е. чай. — Н. X.) от наших купцов... Выгодный сбыт наших товаров в этой стране несомненен». В то же время Россия может получать из Кашгара интересующие ее хлопок, шелк, пух и выделываемую здесь грубую ткань — дабу.

«Хотя производительные силы страны еще не развиты, — продолжал Валиханов, имея в виду Кашгар, — но вследствие требований могут принять более обширные размеры, например хлопчатая бумага и шелк, которые, как говорят, лучше качеством, чем среднеазиатские сорта этих продуктов»{308}.

Авторитетное суждение Валиханова свидетельствовало о перспективности развития экономических связей с Кашгаром. Оно не могло не усилить стремлений правящих кругов России к установлению непосредственных экономических связей с Синьцзяном, суливших, судя по обоснованным утверждениям Валиханова, большие выгоды. Российская империя рассчитывала добиться своих целей мирным путем. Это было характерной чертой политики царского правительства России в отношении Китая в течение длительного времени.

Развитие торговых связей с Западным Китаем представляло несомненный интерес как для России, так и для Синьцзяна. Эти связи нашли правовое оформление еще в Кульджинском договоре 1851 г.

Восстание в 1857 г. в Синьцзяне нанесло значительный ущерб торговым и политическим интересам Русского государства: полностью прекратилась русско-кашгарская торговля. Однако, несмотря на наличие предлога для вмешательства в кашгарские дела в связи с многочисленными пограничными инцидентами, русское правительство отказалось воспользоваться им.

Оно в то же время учитывало возможность использования Синьцзяна британскими правящими кругами как базы для своих агрессивных планов в отношении Средней Азии и Сибири, а также опасалось английской торговой конкуренции в этом районе.

В течение 1858 и первой половины 1859 г. царское правительство постаралось изучить обстановку в соседних районах Среднего Востока и дипломатическим путем укрепить здесь свои позиции.

Из этих двух задач фактически была разрешена лишь первая: миссии Н. В. Ханыкова, Н. П. Игнатьева, Ч. Ч. Ва-лиханова собрали и привезли ценные и важные сведения о жизни народов Хорасана и Восточного Ирана, среднеазиатских [113] ханств и Западного Китая, о проникновении в эти страны Англии.

Эти поездки убедительно показали, что в одних случаях царские власти уже опоздали в стремлении усилить свои позиции (например, в Афганистане), а в других — столкнулись с торгово-политическим соперничеством Англии (в Бухаре). Закрепить господство в районах, важных для развивавшегося в России капитализма, дипломатическим путем не удалось.

В связи с этим царское правительство в последующий период начинает более активно применять военные методы, дополняя ими дипломатическое воздействие, переходит к военной разведке, а затем и к широкому военно-политическому наступлению на основные интересовавшие его территории — ханства Средней Азии с целью их завоевания. [114]