Зарождение военного квазиальянса
Москва-Берлин (1918-1922 гг. )
Россия и Германия после революций
После Октябрьской революции 1917 г. России удалось выйти из Первой мировой войны. Это произошло в результате подписания с Германией 3 марта 1918г. в Брест-Литовске сепаратного мирного договора. Правда, по мнению стран Антанты, этот договор явился нарушением соглашения, подписанного Россией, Англией и Францией 23 августа 1914 г. и запрещавшего заключение сепаратного мира с враждующей стороной в ходе войны. Поэтому уже 9 марта 1918 г. англичане «с целью обороны» Мурманского края от немцев высадили в Мурманске свои войска. После этого интервенция в Россию стала нарастать: в начале апреля 1918 г. во Владивостоке высадились войска Японии. В дальнейшем в интервенции в Россию участвовали также войска США, Франции и других стран. Советское правительство, сделав ставку на немцев, 1 августа 1918 г. предложило им при помощи германских и финских войск остановить продвижение английских войск из Мурманска к Петрограду, а также помочь защитить Москву в случае нападения чехов и белогвардейцев. Однако статс-секретарь (министр) иностранных дел кайзеровской Германии П. фон Хинце отклонил это предложение.
27 августа 1918 г. Советская Россия заключила с кайзеровской Германией Добавочный договор, причем его заключение не смогло сорвать даже провокационное убийство левыми эсерами 6 июля 1918 г. германского посланника в России графа В. фон Мирбаха-Харфа{1}. Этот договор состоял из трех соглашений: политического, [23] финансового, частно-правового. Несмотря на тяжелые для России условия договора (в особенности обязательство уплатить Германии 6 млрд. марок золотом), его заключение явилось определенным успехом советской дипломатии, ибо, с одной стороны, означало усиление позиций советского правительства, и, с другой — нанесло серьезный удар белогвардейцам, до того делавшим ставку на кайзеровскую Германию в борьбе против Советской власти в России. Кстати, германский посол в Советской России К. Хельферих (Гельферих), назначенный 26 июля 1918 г. вместо убитого Мирбаха, настаивал на отклонении Добавочного договора и в день его подписания в знак протеста ушел в отставку.
Брест-Литовским мирным договором, как известно, предусматривалось установление дипломатических отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией, и уже в апреле 1918 г. советский полпред А. А. Иоффе приступил к своим обязанностям. Следует признать, что диппредставители советской стороны, исходившей из посылки мировой революции, пользуясь дипломатическим иммунитетом, активно распространяли агитационные материалы с призывами к революционной борьбе в Германии и сотрудничали с германскими коммунистами (союз «Спартак») в целях подготовки в Германии революции.
С учетом нараставшего политического кризиса в стране правительство Германии с целью сохранения режима все более склонялось к идее скорейшего прекращения войны на Западе и заключения компромиссного мира с Антантой за счет Советской России. Буквально накануне Ноябрьской революции 28 октября 1918 г. правительство кайзеровской Германии во главе с ее последним райхсканцлером Максом Баденским решило путем провокации прервать дипломатические отношения с Советской Россией с последующей незамедлительной высылкой советских дипломатов из Берлина: 4 ноября 1918г. германская полиция организовала провокацию на вокзале в Берлине, в результате которой «упал» и «разбился» один из ящиков с советской диппочтой, в которой «оказались» листовки на немецком языке с призывами к свержению существовавшего в Германии [24] строя. В тот же день германское правительство заявило о разрыве отношений с Советской Россией и высылке всех советских представителей. Утром 6 ноября они покинули Берлин. Ленин так прокомментировал сей факт:
«Германия <...> выслала нашего посла из Берлина, ссылаясь на революционную пропаганду нашего представительства в Германии. Германское правительство как будто раньше не знало, что наше посольство вносит революционную заразу. Но если раньше Германия об этом молчала, то потому, что она была еще сильна, что она не боялась нас. Теперь же, после военного краха, мы стали ей страшны».
Но и это не помогло — начавшийся 28 октября 1918 г. мятеж на флоте (Киль) разрастался, охватывая все новые города, и 9 ноября, когда в Берлине разразилась революция. Макс Баденский известил об отречении от престола Вильгельма II и его наследника. В тот же день он передал дела председателю СДПГ Ф. Эберту и на другой день в Берлине было провозглашено новое правительство — Совет народных уполномоченных. В те дни в Германии лишь офицерский корпус и солдаты сохраняли относительное спокойствие.
В это же время, 8 — 11 ноября 1918 г. в Компьенском лесу проходили франко-германские переговоры о перемирии. 11 ноября соглашение о перемирии было подписано с французской стороны — маршалом Ф. Фошем, с германской — статс-секретарем М. Эрцбергером. Помимо весьма унизительных для Германии условий перемирия германское правительство обязалось не выводить своих войск с занимаемых ими позиций на Востоке. Подписанием Компьенского перемирия закончилась первая мировая война. А 13 ноября Брестский мирный договор и все вытекавшие из него соглашения решением ВЦИК Советской России были аннулированы.
Понимая, насколько шатким было положение правительства в те бурные дни без поддержки армии, Ф. Эберт 11 ноября 1918 г. обратился к П. фон Гинденбургу (начальник генштаба германской армии, исполнявший обязанности главнокомандующего вместо кайзера) и В. Гренеру (генерал-квартирмейстер и по должности — первый заместитель, а фактически — начальник генерального штаба германской армии, сменивший [25] на этом посту Э. Людендорфа), под командованием которых оставались боеспособные армейские части. Он попросил Гренера оставаться на своем посту и руководить возвращением войск в Германию. Оба собеседника договорились о том, что офицерский корпус поддержит Правительство и будет участвовать в борьбе против нараставшего в Германии революционного движения, Эберт же позаботится о привилегиях и снабжении армии. Это было по существу заключением союза между социал-демократическим правительством и германским генералитетом в условиях жесточайшего цейтнота{2}.
В декабре 1918 г. в Берлине проходил I Всегерманский съезд рабочих и солдатских советов. Исполком Совета рабочих и солдат Берлина пригласил делегацию «Советов России», и СНК решил направить свою делегацию. Однако германское правительство Ф. Шайдемана не разрешило въезд в Германию делегации Советской России. Все же один человек, переодевшись под «пленного австрияка», с документами на чужое имя, сумел добраться до Берлина и участвовал 30 декабря 1918 г. на съезде, провозгласившем создание Коммунистической партии Германии на базе коммунистического союза «Спартак». Этим человеком был К. Б. Радек, уроженец Галиции, подданный Австро-Венгрии, член СДПГ и РСДРП, один из ближайших соратников Ленина.
5 января 1919 г. под руководством «Спартака» в Берлине вспыхнуло восстание. 12 января оно было подавлено, 15 января были убиты К. Либкнехт и Р. Люксембург. В январе — феврале 1919 г. во многих городах северной и центральной Германии создавались местные Советы. 10 января 1919 г. была провозглашена Бременская Советская Республика. Однако 5 февраля, просуществовав всего 27 дней, республика пала под ударами верных центральному правительству войск. 7 апреля 1919г. в Мюнхене была провозглашена Баварская Советская Республика. Но как и в Бремене и тоже через 27 дней к 3 мая с помощью правительственных войск революция в Баварии была подавлена, республика распущена. В организации этих выступлений в Германии участвовал и Карл Радек. 2 февраля 1919 г. он был арестован и посажен в тюрьму Моабит. [26]
По свидетельству очевидцев и самого Радека, военное министерство Германии почти сразу же взяло его под свою опеку, были существенно улучшены условия его содержания в тюрьме, а затем к нему зачастили визитеры: члены социал-демократического правительства Германии, коммунисты, промышленники (в том числе В. Ратенау{3} — президент АЭГ), журналисты, высшие офицеры райхсвера (в том числе О. Хассе — позднее начальник штаба райхсвера). Радек был тем звеном, через которое стало возможным (вновь) наладить отношения между Германией и Россией, а его тюремная камера превратилась в своеобразный «политический салон».
Как писал Радек, ему удалось
«наладить сношения <...> с представителями восточной ориентации германского политического мира».
Одними из первых посетителей Радека в тюрьме были М, Талаат-паша, последний великий визирь (премьер-министр) Турции, и Энвер-паша. Он был инициатором заключения Турцией военного союза с Германией и до конца первой мировой войны в качестве военного министра руководил действиями турецкой армии. Радек знал, что оба они были друзьями Германии и люто ненавидели Англию. Ему было известно об их связях с набиравшим силу и политический вес генералом X. фон Зектом (Сектом), который в течение последнего года империалистической войны занимал пост начальника генштаба турецкой армии. Зект тесно взаимодействовал с Энвер-пашой. В январе 1919г. он был начальником штаба верховного главнокомандования армии «Норд», участвовавшей в оккупации Прибалтики с целью «защиты» ее и Европы «от распространения большевизма». Зная традиционно сильное, исключительное положение германской армии и ее офицерского корпуса в структуре власти Германии («государство в государстве»), и, очевидно, будучи информированным о заключении союза между Эбертом и Гренером 11 ноября 1918г., Радек убедил визитеров из Турции в необходимости втолковать германскому генералитету преимущества для Германии союза с Советской Россией — «другого пути вывести Германию из политической изоляции нет».
Подобные настроения усилились в результате подписания [27] Германией 28 июня 1919г. Версальского мирного договора, по которому территориальные потери Германии составили ¼ ее территории, устанавливались три зоны оккупации (Кельн, Кобленц, Майнц), на левобережье Рейна создавалась Рейнская демилитаризованная зона. От Германии отторгались Шлезвиг и Мемель. Угольные шахты Саарского бассейна Германии в счет будущих репараций передавались «в полную и неограниченную собственность» Франции.
Германия признала независимость Чехословакии и Польши и передала им некоторые территории в Верхней Силезии. Принадлежность остальной части Верхней Силезии, а также округов Алленштайна и Мариэнвердера (Восточная Пруссия) должен был определить плебисцит. Данциг с прилегающей к нему территорией превращался в «вольный город под защитой Лиги Наций» и включался в таможенные границы Польши. Германия была лишена всех ее колоний. Формально она отказалась «от всех своих прав и правооснований на свои заморские владения». Общая сумма репараций в Версальском договоре не была зафиксирована, ее должна была определить межсоюзническая репарационная комиссия.
На Германию были наложены жесткие военные ограничения. Так, уже к 31 марта 1920г. германская армия не должна была превышать 100 тыс. человек, а ее офицерский корпус — насчитывать более 4тыс. офицеров. Германский генеральный штаб ликвидировался, и его восстановление запрещалось{4}. Воинская повинность отменялась. Германии запрещалось проводить какую бы то ни было военную подготовку в учебных заведениях, стрелковых, спортивных и туристских организациях. Она лишалась права аккредитовывать в других странах свои военные миссии. Германии запрещалось иметь тяжелую артиллерию, танки, подводные лодки, дирижабли, военную авиацию, а в будущем силы ВМФ не должны были превышать 15. тыс. человек, 6 броненосцев, 6 легких крейсеров и 12 контрминоносцев{5}. Контроль за выполнением военных постановлений Версальского договора возлагался на особые межсоюзнические комиссии: военную, морскую и воздушную{6}. [28]
9 июля 1919г. германское Национальное собрание ратифицировало Версальский мирный договор, и 15 июля в Германии был принят закон об обязательной силе его постановлений.
В начале января 1919г. в Берлине была образована миссия по делам военнопленных (шеф — депутат от СДПГ Д. Штюклен, ее фактический руководитель — М. Шлезингер). При ее активном участии — и в нарушение приказа союзников, регулировавшего определенный порядок возврата русских военнопленных из Германии в Россию, а затем и его прекращение (союзники намеревались использовать русских военнопленных в борьбе против Советской власти), — Шлезингер сумел интенсифицировать возврат русских с тем расчетом, чтобы советская сторона, в свою очередь, ускорила возврат военнопленных немцев из России в Германию.
Весной 1919 г. в Берлине советский представитель В. Л. Копп подписал вместе с представителем германской миссии Соглашение об обмене военнопленными, легализовавшее его положение в Берлине в качестве руководителя советской миссии по делам военнопленных{7}. 7 июля 1920 г. был заключен договор, по которому Коппу в Берлине и Г. Хильгеру в Москве предоставлялись некоторые дипломатические права:
разрешалось пользоваться курьерской почтой и исполнять некоторые консульские функции.
21 августа 1919 г. страны Антанты призвали германское правительство участвовать в блокаде Советской России. 20 октября 1919 г. советский нарком иностранных дел Г. В. Чичерин послал в Берлин советскую ноту протеста с предупреждением о том, что в случае участия Германии в блокаде Советской России в какой бы то ни было форме советское правительство будет рассматривать это как «сознательно враждебные действия». «Советское правительство надеется, что Германское правительство ответит на глубоко несправедливое требование держав Согласия решительным отказом», — говорилось [29] в советской ноте. На заседании Национального собрания Германии{8}24 октября 1919г. депутаты от трех партий, исходя, правда, из различных позиций, отклонили требование Антанты. Большинство депутатов было сторонниками союза с Россией, несмотря на отрицательное отношение к большевистскому режиму.
Тем временем в августе 1919 г. Радека выпустили из тюрьмы. Еще какое-то время он оставался в Германии и жил на квартире у полковника барона Е. Райбница, одного из ближайших сотрудников Людендорфа в годы первой мировой войны. Он был инициатором заключения Турцией военного союза с Германией и до конца первой мировой войны в качестве военного министра руководил действиями турецкой армии. Уже после подписания Версальского договора к Радеку приходил бывший министр иностранных дел кайзеровской Германии адмирал П. фон Хинце. Радек имел затем еще одну встречу с В. Ратенау и директором АЭГ Ф. Дойчем. Ему удалось убедить собеседников в необходимости и неизбежности союза между Россией и Германией. Когда в конце 1919г. Радек вернулся в Россию, была проделана очень большая и основательная работа, подготовившая в основном будущую линию взаимоотношений между Советской Россией и Германией.
Год спустя, на VI Всероссийском съезде Советов в декабре 1920 г., Ленин, оценивая внешнеполитическое положение Германии после Версаля, сказал, что Германия была поставлена в условия невозможные для существования.
«И при таком положении Германия, естественно, толкается на союз с Россией. <...> Единственное для нее средство спасти себя — только в союзе с Советской Россией, куда она и направляет свой взгляд».
И это при том, что, как отмечал Ленин,
«немецкое буржуазное правительство бешено ненавидит большевиков, но интересы международного положения толкают его к миру с Советской Россией против его собственного желания».
И действительно, для обеих стран, этих двух парий Европы, как метко назвал их премьер-министр Великобритании Ллойд Джордж в августе 1921 г., был лишь один выход — соединить свои усилия, установив хорошие отношения друг с другом. [30]
Польский фактор (1919-1921 гг. )
Поражение России и Германии, а также Австро-Венгрии в империалистической войне вновь — впервые после польского национального восстания в 1863 г. — реанимировало идею польской государственности. То, что Германия и Австро-Венгрия в ноябре 1916 г. и Россия в августе 1914 г. и в марте 1917 г. объявили о намерении создать независимую Польшу, не только не уменьшило, а, пожалуй, увеличило стремление поляков стать независимыми и от Германии, и от России, и от Австро-Венгрии. А после того, как пришедшие к власти в России большевики провозгласили право народов на самоопределение и взяли курс на мировую революцию, оттолкнув от себя бывших союзников России по войне, взоры поляков и других лимитрофов обратились к державам Антанты. Еще не имея четко очерченных границ, Польша при активной и решающей помощи держав Антанты, и в первую очередь Франции, стала быстро приобретать доминирующую роль в восточной Европе — в условиях царившего там хаоса и политического вакуума, и в течение двух-трех лет стала основным форпостом западных союзников, своеобразным «восточным бастионом Версальского договора».
Территориальные притязания Польши к Германии Вызвали у немцев открытую вражду к новому восточному соседу, с существованием которого им трудно тело примириться. И на Востоке поляки претендовали на значительные российские территории.
В ходе гражданской войны и интервенции положение в России Советской власти было крайне неустойчивым. Соблазн воспользоваться этим обстоятельством у правительства Ю. Пилсудского был велик, тем более что еще в конце 1918 г. — начале 1919 г. Польше совершенно безнаказанно, «под шумок» удалось захватить некоторые украинские, белорусские и литовские земли. Ленин же, как показали еще мирные переговоры с немцами в Брест-Литовске, ради сохранения Советской власти был готов идти на значительные территориальные уступки.
В заявлении СНК правительству [31] Польши и польскому народу от 28 января 1920г., т. е. еще до начала советско-польской войны, Польше предлагалось начать мирные переговоры
«на основе того фронта <…>, который Литву и Белоруссию, непольские земли, оставлял полякам».
С началом Ноябрьской революции Германии пришлось вести борьбу за сохранение в ее составе Верхней Силезии, поскольку уже в начале 1919г. Варшава пыталась спровоцировать там польское национальное движение за независимость и присоединение Верхней Силезии к Польше. Однако по призыву генерал-фельдмаршала Гинденбурга в Германии под Бреслау и в районе Франкфурта-на-Одере были образованы соединения добровольцев и отрядов самообороны для противодействия притязаниям поляков на верхнесилезские и восточнопрусские территории.
В начале мая 1919 г. на мирных переговорах в Версале стало известно намерение Франции (Клемансо) передать Польше всю Верхнюю Силезию, затем однако было решено передать лишь ее часть (округ Оппельн). В конце концов германской делегации удалось добиться сначала проведения на этих территориях плебисцита и лишь затем в зависимости от его результатов — принятия окончательного решения о государственной принадлежности верхнесилезских районов. Польша подобным развитием событий на Версальских мирных переговорах была недовольна и, пытаясь поставить Антанту и Германию перед свершившимися фактами, в течение 1919 — 1921 гг. трижды пыталась захватить Верхнюю Силезию, провоцируя там польское национальное «восстание». Первая такая попытка была предпринята уже в августе 1919 г. Примерно неделю относительно узкая полоса верхнесилезской территории вдоль германо-польской границы находилась в руках поляков, но затем она была очищена немецкими отрядами самообороны.
В начале 1920 г. для организации и проведения плебисцита в Верхнюю Силезию прибыла межсоюзническая комиссия, и в феврале 1920 г. вся исполнительная власть перешла в руки генерала ле Ронда, который проводил там пропольскую политику, позволившую вести целенаправленную мощную польскую агитацию. Ситуация [32] настолько обострилась, что в Берлине не исключали военного конфликта с Польшей. 17 августа 1920 г. поляки во главе с В. Корфанти предприняли вторую попытку насильственного захвата Верхней Силезии. Двухтысячный польский отряд вступил в Верхнюю Силезию и занял значительную территорию.
«Поляки намереваются захватить верхнесилезские рудники», — писала тогда «Правда» в статье «Вторжение поляков в Силезию».
В эти же дни Польша одержала победу в сражении под Варшавой, решившую исход польско-советской войны. Но она была вновь отбита немецкими добровольческими отрядами и полицией.
Параллельно с этими польскими провокациями, проходившими с молчаливого согласия Франции и Англии, 11 июня 1920 г. в восточнопрусских округах Мариэнвердер, Алленштайн и Остероде был проведен плебисцит. Более 95% голосов было отдано за то, чтобы эти округа остались германскими. Тем не менее восемь деревень округов Алленштайн и Остероде по решению союзников были переданы Польше.
В это же время предельно обострились и советско-польские отношения. Польша, поддерживаемая державами Антанты, готовила военный поход с целью отколоть от Советской России Украину, отдать ее под власть Петлюры и заключить затем польско-украинский союз против большевистской России. Своей целью руководитель Польши Ю. Пилсудский ставил создание своего рода Лиги Наций на востоке Европы для борьбы с большевизмом. Вместе с тем еще с октября 1918г. обеими сторонами неоднократно предпринимались попытки провести переговоры по спорным двусторонним вопросам, однако все они были безрезультатны. 8 декабря 1919г. союзниками по этническому принципу была определена восточная граница Польши — так называемая «линия Керзона», однако Польша с этим не согласились. В конце концов Пилсудский 17 апреля 1920г. отдал приказ о переходе польских войск в наступление, и 25 апреля 1920 г. польские войска без объявления войны двинулись на Восток. Почти одновременно с юга началось наступление белогвардейских войск под командованием барона Врангеля. [33]
Трижды менялся ход скоротечной польско-советской войны 1920 г. : сначала поляки, начав наступление, вступили на Украину, заняли часть Белоруссии, захватили Киев, Минск, оккупировали Вильно. Однако части Красной Армии во главе с М. Н. Тухачевским отбили натиск поляков и затем перешли в стремительное контрнаступление. В июне они вышли на линию, с которой поляки 25 апреля начали свои военные действия, а 14 июля освободили Вильно и вступили в Восточную Галицию.
11 июля 1920 г. в разгар советского наступления Лондон направил Москве знаменитую «ноту Керзона», которой предлагалось немедленно приостановить военные действия и заключить перемирие между Польшей и Советской Россией, а также «между армиями Советской России и генерала Врангеля». В качестве восточной границы Польши предлагалась «линия Керзона», этническая граница проживания поляков. 17 июля СНК сообщил о готовности начать мирные переговоры с поляками в случае их соответствующего обращения. Такое обращение было сделано 22 июля, однако прибывшая 1 августа для переговоров в Барановичи польская делегация имела лишь полномочия на ведение переговоров о перемирии. Тем временем политорганы Красной Армии совместно с польскими коммунистами создавали Советы, ревкомы, отряды польской милиции. 30 июля 1920 г., сразу же после захвата Белостока, в нем был образован Временный ревком Польши (Польревком) во главе с Ю. Мархлевским (в его состав вошли Ф. Э. Дзержинский, И. С. Уншлихт), а в середине августа началось формирование польской Красной Армии (главком — Р. В. Лонгва){9}.
В эти же дни в Москве с 19 июля по 6 августа проходил II конгресс Коминтерна. В первый день работы конгресса итальянский делегат Д. М. Серрати (ИСП) предложил воззвание «Красной Армии, Красному Флоту РСФСР». В нем были такие слова:
«Братья красноармейцы, знайте: ваша война против польских панов есть самая справедливая война, какую когда-либо знала история. Вы воюете не только за интересы Советской России, но и за интересы всего трудящегося человечества, за [34] Коммунистический Интернационал».
Оно было принято без возражений. Выступивший затем П. Леви (СДПГ) добавил:
«Как раз в настоящий момент русские войска приближаются все больше и больше к Варшаве. Здесь, в Польше, впервые русские войска встретятся лицом к лицу с европейским империализмом. <...> Здесь придется померяться силами, и здесь европейскому пролетариату придется показать, насколько он это сознает и в состоянии бить в Польше не только польскую буржуазию, но и европейский капитализм, бить его и бить, пока он не будет сломан. Это будет первым звеном общего выступления, в котором пролетариату всех стран придется принимать активное участие».
Это было единодушное мнение делегатов. Следующим было принято воззвание «Пролетариям и пролетаркам всех стран», в нем говорилось:
«Под мощными ударами Красной Армии русских рабочих и крестьян падает белогвардейская Польша, твердыня мировой реакции. То, чего пламенно желали все революционные рабочие и работницы всего мира, свершилось»{10}.
23 июля 1920 г. Ленин прямо с конгресса направил Сталину, тогда члену РВС Юго-Западного фронта телеграмму:
«Положение в Коминтерне превосходное. Зиновьев, Бухарин, а также и я думаем, что следовало бы поощрить революцию тотчас в Италии. Мое личное, что для этого надо советизировать Венгрию, а может быть, также Чехию и Румынию. Надо обдумать внимательно»{11}.
Однако, как оказалось, и Ленин, и участники II Конгресса поторопились, — события развернулись иначе.
20 июля 1920 г. германское правительство объявило о своем полном нейтралитете в польско-советской войне. Это было обусловлено как успешным наступлением Красной Армии, быстро продвигавшейся к Варшаве, так и тем, что на конференции в Спа (5 — 16 июля 1920 г. ) германскому канцлеру К. Ференбаху не удалось убедить премьеров стран Антанты в целесообразности («борьба против большевизма») наличия у Германии райхсвера численностью в 200 тыс. человек, а не в 100 тыс., как предписывалось Версальским договором{12}. Тем не менее в отношении России нейтралитет Германии был благожелательным. Германский министр иностранных дел [35] В. Зимонс заявил о запрете транзита оружия Францией через Германию в Польшу; в вольном городе Данциге докеры отказывались разгружать суда, груженные французским оружием для Польши; германские добровольцы, по словам Тухачевского, их было «сотни и тысячи», — сражались в рядах Красной Армии против армии Пилсудского{13}. 10 августа 1920 г Политбюро (в заседании участвовали В. И Ленин, Г. Е. Зиновьев, Н. Н. Крестинский, Е. А. Преображенский, Н. И. Бухарин, К. Б Радек) приняло предложение Троцкого о направлении на западный фронт, на немецкую границу «около ста немецких коммунистов, годных к советской и пропагандистской работе» во главе с Булихом. Исполнение было поручено Зиновьеву и Преображенскому{14} Именно в это время в Германии и особенно в националистически настроенном руководстве германского райхсвера (главнокомандующий райхсвером генерал-полковник X. фон Зект, начальник генерального штаба генерал В. Хайе, начальник оперативного отдела генштаба полковник О. Хассе) усилились настроения в пользу «восточной ориентации» и военного союза с «советским большевизмом». В случае победы России над Польшей (но не ранее) Зект призывал объединиться с Советской Россией с целью ликвидации позорных для Германии условий Версальского договора{15} и восстановления общей границы между Германией и Россией на возможно более длинном протяжении{16}. И хотя тогда же среди влиятельной части германского генералитета были весьма сильны настроения в пользу союза с Антантой против Советской России (генералы Э. Людендорф, М. Хофман, промышленник А. Рехберг), тем не менее, как справедливо отмечал Ленин, «когда русские войска подходили к Варшаве, вся Германия кипела»{17}.
Теперь вряд ли возможно установить точную дату и инициатора сотрудничества между РККА и райхсвером. Во всяком случае, мысль об этом в среде германского генералитета появилась задолго до подписания Рапалльского договора. Западные историки единодушно сходятся [36] в том, что ее автор — главнокомандующий райхсвером, генерал X. фон Зект, который, по воспоминаниям одного из близких ему людей майора Ф. Чунке, еще в 1919 г. настаивал на налаживании таких связей. В одной из своих книг Зект писал, что будучи еще начальником штаба армии «Норд» в Прибалтике он пришел к выводу о необходимости для Германии опереться на Советскую Россию в борьбе за ликвидацию невозможных для Германии условий, продиктованных державами Антанты в Версале{18}. Правда, по свидетельству генерала X. Риттера фон Миттельбергера, «мысль о совместной работе с Россией» пришла Зекту весной 1920 г. {19}.
Первые контакты с этой целью имели место, начиная со второй половины 1919 г., и шли они по нескольким каналам: через Радека в Берлине (февраль-декабрь 1919 г. ), а после его возвращения в Москву — по линии миссий по делам военнопленных (Копп и Хильгер), а также через Энвер-пашу, прибывшего летом 1920 г. из Берлина в Москву с поручением Зекта установить тайные германо-советские военные связи и намерением привлечь затем обоих партнеров к сотрудничеству с турецкими националистами в борьбе против Великобритании. В Москве Энвера принимал Ленин{20}.
После разрыва кайзеровской Германией дипломатических отношений с Советской Россией и начавшейся в Германии Ноябрьской революции все отношения между Германией и Россией оказались прерванными. Более того, когда в декабре 1918 г депутат райхсвера от СДПГ Штюклен направил в Москву для установления контактов с советскими лидерами О. Кона, работавшего экспертом по германскому праву в советском полпредстве в Берлине, советская сторона, считавшая, что начался очередной этап мировой революции и революция в Германии сметет там все старые структуры буржуазной демократии, отказалась от контактов через Кона.
Вместо этого в Германию для «катализации» революционных событий был послан Радек. Этот «узник Моабита», арестованный в феврале 1919 г., устроил в тюрьме под крылом военного министерства Германии «политический салон» и установил там отношения «с представителями восточной ориентации германского [37] политического мира». И именно по совету Радека один из его первых посетителей Энвер-паша, обладавший тесными связями с германским генералитетом со времен империалистической войны, предпринял в октябре 1919 г. попытку самолетом добраться из Германии в Советскую Россию. Подготовкой полета занимался адъютант Зекта Э. Кестринг, впоследствии — военный атташе Германии в Москве{21}. Идея перелета была предложена Москвой: Чичерин 24 октября 1919 г. писал Ленину:
«Пусть эти люди приедут к нам сюда для выработки деталей. Те же люди могут прилететь на аэроплане к нам вместо переговоров с Коппом»{22}.
Ему надлежало на месте оценить обстановку, добиться приема у Председателя РВС Республики Троцкого и поговорить с ним от имени Зекта. Однако самолет потерпел аварию и вынужден был приземлиться близ Ковно (Каунас), занятого английскими интервенционистскими войсками. Энвер-паша был арестован. Лишь благодаря царившему тогда в Прибалтике хаосу он случайно был освобожден майором Ф. Чунке, командиром подразделения немецких добровольцев, действовавших в том же районе. У летчика X. Хессе, уполномоченного руководством фирмы «Юнкерс» вести переговоры с советским правительством, англичане обнаружили письмо на имя наркома внешней торговли Л. Б. Красина с предложением о строительстве «Юнкерсом» в России авиационного завода, а также об открытии и обслуживании там линий воздушного сообщения. В самолете была обнаружена также карта, подготовленная в штабе райхсвера и датированная 1 сентября 1919 г. На ней было нанесено размещение войск держав Антанты, которые могли быть задействованы тогда против правительства Советской России. Лишь в августе 1920 г. Энверу удалось добраться до Москвы.
Что касается Коппа, то он появился в Германии где-то в середине 1919 г. Официально считалось, что он прибыл в Берлин для решения вопроса о репатриации и обмене военнопленных. В 1920 — 1921 гг. он подписал там ряд соответствующих советско-германских соглашений, первое — 19 апреля 1920 г., согласно которому он получил статус руководителя Советской миссии по делам военнопленных [38] в Германии. Однако неофициально, де-факто, — и это понимали все, — он являлся представителем Советской России в Берлине. Согласно исследованиям Дж. Эриксона и Б. Руланда, Копп в беседах с заведующим Восточным отделом МИД Германии А. фон Мальцаном 15 апреля 1920 г. и в июле 1920 г. с Зектом зондировал позицию Германии в случае вооруженного конфликта между Польшей и Советской Россией и в этой связи обсуждал вопрос о налаживании сотрудничества между РККА и райхсвером, причем делалось это по инициативе Коппа{23}. Ясно, что он не мог обсуждать такие вопросы без поручения или одобрения Центра.
К тому времени Зект, прочно занявший свое место в структуре политических сил Германии в качестве руководителя райхсвера — опоры власти в Ваймарской республике, уже приобрел большое политическое влияние, не в последнюю очередь благодаря своей несгибаемой «великогерманской» позиции, которую он продемонстрировал, участвуя в составе германской делегации в работе международной мирной конференции в Версале, на конференций в Спа и т. д. В Берлине с его мнением считались независимо от того, возглавляли ли правительство Германии представители СДПГ (Ф. Шайдеман, Г. Бауэр, X. Мюллер), католической партии Центра (К. Ференбах, Й. Вирт, В. Маркс), немецкой народной партии (Г. Штреземан) или беспартийные В. Куно и X. Лютер. В бытность его главнокомандующим райхсвером в 1920 — 1926 гг. и особенно в «жаркий» период 1920 — 1923 гг., когда Германия нуждалась в «твердой руке» для сохранения конституционного порядка, Зект являлся, пожалуй, даже чересчур крупной политической фигурой. В Берлине его не только слушали, но и побаивались. И вполне закономерно один из авторитетнейших британских исследователей роли и влияния райхсвера на политику Ваймарской Германии Фр. Карстен окрестил период 1920 — 1926гг. «эрой Зекта»{24}.
В этой связи весьма интересны взгляды Зекта, письменно изложенные им в различной связи в 1920 — 1921 гг. Свою позицию в отношении России он, пожалуй, впервые кратко сформулировал в письме генералу Э. фон Массову от 31 января 1920г. Поскольку основные [39] направления будущей восточной политики Германии в тот момент были еще не определены (одни были готовы искать союзника в лице Советской России, другие же — сражаться против нее «на службе у Антанты»), Зект относительно «проблемы России» писал, что в качестве «незыблемой цели» германской политики в будущем он видит «политическое и экономическое объединение с Великороссией», и поэтому Германии, по его мнению, следовало постараться «по крайней мере не превратить Россию в своего врага».
«Я отклоняю поддержку Польши, даже в случае опасности ее поглощения (Россией — С. Г. ). Наоборот, я рассчитываю на это, и если мы в настоящее время не можем помочь России в восстановлении ее старых имперских границ, то мы не должны ей во всяком случае мешать... Сказанное относится также к Литве и Латвии. Если же большевизм не откажется от мировой революции, то ему следует дать отпор на наших собственных границах».«Мы готовы, — писал Зект, — в собственных интересах, которые в данном случае совпадают с интересами Антанты, создать вал против большевизма. Для этого она должна предоставить нам необходимое оружие»{25}.
Вообще не следует забывать, что вопрос о мировой революции долгие годы стоял в программе действий советских политиков, и в слегка завуалированной форме был закреплен в Конституции 1924г. {26}.
В меморандуме Зекта от 4 февраля 1920 г. читаем:
«Только в сильном союзе с Великороссией у Германии есть перспектива вновь обрести положение великой державы <...> Англия и Франция боятся союза обеих континентальных держав и пытаются предотвратить его всеми средствами — т. о., мы должны стремиться к нему всеми силами... Наша политика как по отношению к царской России, так и по отношению к государству во главе с Колчаком и Деникиным была бы неизменной. Теперь придется мириться с Советской Россией — иного выхода у нас нет». {27}
В одном из своих выступлений в Гамбурге 20 февраля 1920г. Зект говорил:
«Ни один немец не должен пошевелить и рукой ради спасения от большевизма Польши, этого смертельного врага Германии, творения и союзника Франции, разрушителя [40] немецкой культуры, и если бы черт побрал Польшу, нам бы следовало ему помочь»{28}.
Примерно полгода спустя 26 июля 1920 г. в ходе советско-польской войны, в дни, как казалось, неудержимого наступления Красной Армии, Зект направляет высшему Политическому руководству Германии (райхспрезиденту Ф. Эберту, райхсканцлеру К. Ференбаху, министру иностранных дел В. Зимонсу и военному министру О. Гесслеру) памятную записку о германо-советских отношениях. Начиналась она так:
«В полной победе России над Польшей вряд ли можно больше сомневаться. Россия отклонила посредничество Англии, отвергла всякое вмешательство Лиги Наций и вынудила Польшу непосредственно просить о перемирии и заключении мира.Приведут ли начавшиеся переговоры действительно к окончательному прекращению военных действий, определенно сказать нельзя. Вполне вероятно, что большевистские армии продвинутся за Вислу к границам Германии. В таком случае в Европе сложилась бы совершенно новая политическая ситуация. Германия и Россия пришли бы в непосредственное соприкосновение. Одна из важнейших целей версальской политики — разделение Германии и России сильной Польшей — была бы перечеркнута».
Зект отверг возможность войны Германии против России на стороне Антанты, подчеркнув ее полную бесперспективность (она превратила бы Германию «в вассала Англии»).
«Если Германия примет сторону России, то она сама станет непобедимой, ибо остальные державы будут вынуждены тогда считаться с Германией, потому что они не смогут не принимать в расчет Россию».
Сотрудничество с Россией позволит Германии осуществить «подрыв основ Версальского мирного договора», чего Берлин как раз и добивался.
Вместе с тем, чтобы выиграть время и действовать сугубо в интересах Германии, он дистанцировался от того, чтобы «открыто и немедленно принять сторону России», предложив выждать и посмотреть, «какова ударная сила России и достаточна ли она для того, чтобы действительно поддержать нас в случае разрыва между Антантой и Германией». Нейтралитет — вот [41] ключ, который «в момент слабости» Германии позволял сохранить ей как «совершенно лояльную позицию в отношении Антанты И России», так и «полную свободу действий в будущем».
Он призывал «совершенно открыто заверить русских» в миролюбии Германии и заявить о ее желании «жить с Россией в дружбе и поддерживать двусторонний экономический обмен на основе полнейшей взаимности. И при этом следовало бы выразить надежду, что Россия будет полностью уважать границы империи 1914 г., так как мы чувствуем себя обязанными уберечь от ужасов войны те области, которые принадлежали Германии до вступления, в силу мирного договора».
И далее следует весьма примечательный пассаж, который, по сути, явился концептуальной основой германского подхода к взаимоотношениям с Советской Россией на протяжении всего «рапалльского периода»:
«По всей вероятности, Россия будет искать дружбы с Германией и уважать ее границы, во-первых, потому, что она всегда действует постепенно, до сих пор уважает право на самоопределение тех народов, которые не относятся к ней враждебно, во-вторых, также потому, что она нуждается в рабочей силе и промышленности Германии. Если же Россия нарушит границы Германии 1914г., то нам из-за этого вовсе не нужно бросаться в объятия Антанты, а скорее следует привлечь на свою сторону Россию путем заключения союза».
11 августа 1920г. через линию польско-советского фронта на советскую сторону перешел первый эмиссар из Берлина — Энвер-паша, бывший военный министр Турции в 1914 — 1918 гг. Его связывала с Зектом личная дружба: они подружились в 1916 г., когда Зект возглавлял генеральный штаб турецкой армии. 11 августа 1920 г. член РВС Западного фронта, председатель ВЧК Ф. Э. Дзержинский (он же председатель Политбюро ЦК РКП(б) и член Временного ревкома Польши) сообщал Ленину шифротелеграммой из Белостока:
«Сегодня ночью из Германии приехал с предложениями [42] Энвер-Паша с двумя другими турками. <...> Направляю их сегодня Смилге»{29}.
В это же время майор В. Шуберт, последний военный атташе кайзеровской Германии в России, по поручению МИД Германии был направлен в Восточную Пруссию для налаживания контактов с Красной Армией. 12 августа он уже вступил в контакт со снабженцами 4-й и 15-й армий. Они передали ему списки необходимых Красной Армии вооружений, снаряжения, локомотивов, автомобилей, медикаментов, провианта. Представители Красной Армии пытались вступать в контакт и с властями Восточной Пруссии{30}.
День 12 августа 1920 г., как выясняется, был весьма богат на события. В Берлине в этот день Копп по поручению Троцкого сообщил представителям германского правительства, что Москва готова признать границы 1914г. В случае, если «в Варшаве будет образовано польское большевистское правительство, то это « польское правительство добровольно передаст Германии прежние немецкие территории, если они этнографически являются немецкими»{31}. Таким образом, присутствие членов Временного Польревкома, «польских товарищей» Дзержинского и Уншлихта в Белостоке было не простым совпадением: ждали победы.
В тот же день, 12 августа Дзержинский из Белостока направил в Москву распоряжение своему секретарю по ВЧК В. Л. Герсону:
«Снеситесь с Рыковым и внешторгом. Соприкосновением с Пруссией открываются широкие конкретные возможности приобретения в Германии предметов военного и иного потребления. Пусть пришлют нам своих уполномоченных-<...>»{32}
И. С. Уншлихт, член РВС Западного фронта и Временного польского ревкома, тогда также предложил закупить оружие в Германии. Л. Д. Троцкий 13 августа вынес это предложение на заседание Политбюро ЦК РКП(б) (присутствовали Ленин, Троцкий, Крестинский, Преображенский, а также М. П. Томский, А. Ю. Финн, Ударов (в протоколе. Очевидно, опечатка, и речь идет об Ф. Я. Угарове — С. Г. ), В. И. Зоф). Оно было принято. Политбюро постановило: «Предложить Наркомвнешторгу, НКПС и другим причастным ведомствам [43] принять меры к установлению железнодорожного стыка с Германией для получения оттуда предметов вооружения»{33}. Политбюро постановило «немедленно заключить сделку на оружие»{34}.
16 августа 1920г. Чичерин информировал Предсовнаркома Ленина о предложении германского правительства, которое привез в Москву Энвер-паша. Речь шла о том, «чтобы мы обещали Германии принять с нашей стороны все меры для возвращения Германии границы 1914 года». Взамен Берлин обязывался помогать советскому режиму «неофициально, т. е. посылкой нам вооружения, организацией в нашу пользу восстаний против поляков и т. п. »
Однако, отмечал Чичерин,
«относительно приобретения вооружения от Германии мы уже начали переговоры без всякой компенсации, но Энвер утверждает, будто бы согласие правительства ничего не значит, если Зект не даст согласия. <...> Энвер ждет ответа»{35}.
Чичерин предложил Ленину содействовать не «простому возвращению под германскую власть польских местностей», а проведению плебисцитов в спорных местностях бывших восточных земель Германии. Примечательна при этом констатация, сделанная Чичериным:
«Мы (... ] ведь не собираемся завоевывать Польшу»{36}.
20 августа 1920 г. Председатель РВС Республики Л. Д. Троцкий направил срочную телеграмму заместителю наркома внешней торговли А. М. Лежаве с тем, чтобы «сейчас же, не теряя ни одного часа» перевести через И. Э. Гуковского или В. Л. Коппа 27 млн. марок{37}.
Уншлихту Троцкий телеграфировал:
«Сделка одобряется. <...> Спешите закончить операцию»{38}.
Еще одной телеграммой Предреввоенсовета сообщил, что
«присылка золота <...> крайне затруднительна»{39}.
Здесь следует поставить все точки над «i» и констатировать следующее: приведенные выше документы однозначно свидетельствуют о том, что весь руководящий слой советского государства — и СНК, и Политбюро ЦК РКП(б) / ВКП(б) — был в курсе военного сотрудничества с Германией и считал его важным, если не важнейшим направлением советской политики того периода. [44]
Продолжавшееся наступление Красной Армии заставило-таки поляков согласиться на переговоры о Мире, но пока — через Лондон (!), вследствие плохих атмосферных условий, не позволявших поддерживать устойчивую радиосвязь Москва — Варшава, — шло согласование вопроса о начале мирных переговоров, польскому командованию при активной и решающей помощи французского генерала М. Вейгана удалось провести перегруппировку своих войск{40}. Умело воспользовавшись также несогласованными действиями командования советского Западного фронта, выразившимися в одновременном наступлении на Варшаву и на Львов, поляки в решающем сражении под Варшавой 16 — 19 августа 1920г. не только отбили советское наступление, но и сумели нанести мощный контрудар. Варшавская группировка РККА была по существу разгромлена и кампания проиграна. Положение было настолько тяжелым, что началось беспорядочное, хаотичное отступление, — по существу, бегство — разрозненных частей РККА. «Правда» за 17 августа 1920 г. однако еще писала:
«Красные войска подступают к Варшаве вплотную. Польские белые войска, хлынувшие на Советскую республику, бегут назад под ударами рабоче-крестьянского кулака».
Но уже 21 августа тон стал несколько иным:
«Еще неделю назад мы имели с польского фронта блестящие сводки. Красная Армия наступала по всем направлениям. На севере она обходила Варшаву, перерезая пути сообщения с Данцигом, в центре она близко приближалась к польской столице. Под влиянием этих сводок многие были склонны преувеличивать значение наших успехов. Им казалось, что польские паны уже разбиты наголову, что мы можем чуть ли не голыми руками взять Варшаву».
22 августа 1920 г. «Правда» сообщала:
«С помощью французских подкреплений польские белогвардейцы потеснили наши боевые колонны. С помощью французского флота кровавый барон высаживает десанты на юге»{41}.
«Правда» от 24 августа 1920 г. начиналась следующими заголовками:
«Польский пан и немецкий барон наступают! Красная Армия подалась назад». [45]
В статье «Обратно на Варшаву» «Правда» на другой день писала:
«Нас бьют. И притом довольно крепко бьют. Этот факт надо сразу усвоить и сразу сделать из него надлежащие выводы. <...> Нас бьют, но нас уже били. Колчак был на Волге, Деникин был в Орле, Юденич был в Пулкове. Уже сгнил ныне труп Колчака, а Деникин и Юденич скитаются где-то в Европе, из диктаторов превратившись в эмигрантов.В этих временных поражениях мы учились побеждать. За одно благодарны мы белым генералам: за то самое, за что Петр благодарил своих учителей шведов, за обучение искусству побеждать, которое приобретается неудачами».
Таким образом, когда Энвер-паша 25 августа 1920 г. встречался в Москве{42} с заместителем Председателя РВС Республики Э. М. Склянским («правая рука» Троцкого), Красная Армия уже завершила отступление от Варшавы.
Письмом от 26 августа Энвер-паша доносил Зекту об этой беседе со Склянским:
«Здесь есть группа лиц, которая имеет реальную власть И к, которой принадлежит также Троцкий, высказывающаяся за сближение с Германией. Эта группа готова признать старые границы Германии 1914г. И они видят лишь один путь выхода из мирового хаоса: сотрудничество с Германией и Турцией. <...> Чтобы помочь русским, можно послать в коридор (Польше по Версальскому договору были переданы земли Западной Пруссии, отделившие Восточную Пруссию от остальной Германии. Эти земли и назывались тогда коридором. — С. Г. ) или иной подходящий район армию добровольцев или спровоцировать повстанческое движение»{43}.
Цель ясна: ударить по Польше с двух сторон и уничтожить ее. В том же послании Энвер советовал Зекту установить связь с советским представителем в Берлине (Копп){44}. В этом письме Энвер написал Зекту почти дословно то же самое, что и Чичерин Ленину, — с той лишь разницей, что, по версии Чичерина, предложения о сотрудничестве против Польши исходили от Энвера, а по версии самого Энвера это все ему предлагали новые хозяева Кремля. [46]
В другом письме Зекту (от 25 августа 1920г. ) Энвер-паша писал о своих планах военных операций Против англичан на турецкой, иранской и афганской границах. «Помощник» и «решающий фактор Троцкого», как называл Энвер-паша Склянского, обещал посильную помощь оружием анатолийской армии турок и предложил Энверу производить закупки оружия в Германии с последующим его транзитом в Турцию через территорию России{45}. По уговору с Лениным Энвер-паша после I съезда народов Востока должен был поднять родственные туркам народы Туркестана и под лозунгом освобождения народов Востока повести их через Афганистан «на Индию». Ленин согласился. Но Энвер не сдержал слова — объединив часть басмачей, он двинулся на Бухару для свержения там Советской власти. В июле-августе 1922 г. Красная Армия разгромила его войска, сам Энвер-паша убит{46}.
Спасаясь от преследования польских легионеров, отдельные части Красной Армии переходили германскую границу в Восточной Пруссии, где они сдавались местным властям. В результате к началу сентября 1920 г. в Восточной Пруссии было интернировано уже 45 тыс. красноармейцев{47}, а к началу их репатриации — около 50 тыс. человек{48}.
В письме от 7 сентября 1920 г. Копп сообщал Чичерину, Ленину и Троцкому:
«Наши неудачи на польском фронте и предстоящий мир с Польшей, <-. . > привели к тому, что идея восточной ориентации (в Германии. — С. Г. ) если не окончательно исчезла с политического горизонта, то во всяком случае сильно поблекла. Правые националистические круги, связывавшие эту идею с мечтами о военном выступлении против Франции в союзе с Советской Россией, бьют отбой по всей линии».
На передний план вышла другая идея — долговременного военного сотрудничества.
С 17 августа 1920 г. в Минске, а затем с 21 сентября в Риге начались советско-польские мирные переговоры. 12 октября 1920г. эти переговоры завершились подписанием [47] прелиминарного мирного договора, согласно которому западные украинские и белорусские земли были включены в состав Польши.
Польша, вновь обретшая свою государственность во многом благодаря Западу (сначала Германии, а затем державам Антанты) и пользовавшаяся огромной поддержкой Франции, Англии и США, развила в 1920 г. поразительную территориальную экспансию «по всем азимутам»: это не только ее попытки силой решить верхнесилезский вопрос с Германией на Западе и бесцеремонно развязанная война с Россией на Востоке, но и захват 9 октября 1920 г. Вильно и Виленщины в нарушение Сувалкского договора от 7 октября 1920 г. между Литвой и Польшей, закреплявшего Виленскую область и Вильно за Литвой. Поскольку, однако, зарождение литовского государства в ходе империалистической войны происходило при активной поддержке германских войск, оккупировавших прибалтийские губернии Российской империи, постольку оно долгие годы затем было обречено на непризнание и неприязненное отношение к нему со стороны держав Антанты (в первую очередь Франции и Англии), рассчитывавших на создание единого польско-литовского государства.
Тем временем Польша, окрыленная своими территориальными приращениями{49}, используя благосклонное отношение французской администрации в Верхней Силезии, поощрявшей усиливавшиеся там провокации поляков, продолжала курс на решение вопроса о государственной принадлежности Верхней Силезии вооруженным путем. Нагнетание Польшей напряженности в верхнесилезском вопросе привело к тому, что с декабря 1920г. в (генеральном) штабе райхсвера обсуждалась возможность войны с Польшей, и это несмотря на то, что Зект — в силу беспомощности Германии — был непреклонным сторонником ее нейтралитета.
2 декабря 1920 г. Зект заявил Коппу, что если при голосовании о судьбе Верхней Силезии большинство голосов будет отдано в пользу Германии, то «поляки займут В. Силезию вооруженной силой»; они уже начали стягивать на границу Силезии свои войска. Копп писал Чичерину:
«Это вторжение поляков Германия, по [48] заявлению Зекта, будет рассматривать как казус белли и немедленно объявит войну Польше, не считаясь ни с какими последствиями <...>. Зект дал понять, что в случае вооруженного столкновения с Польшей, Германия рассчитывает на нашу помощь».
В свою очередь, он пообещал помощь со стороны райхсвера. Зект говорил о желательности «установить более тесный контакт между германским генштабом и нашими военными властями». При этом Зект продвигал мысль о том, чтобы германские военные специалисты приняли участие в создании советской военной промышленности с целью использования ее затем «как источника вооружения для разоруженной Германии при столкновении ее с Антантой». Он выразил также готовность оказать поддержку в закупках оружия и содействовать вывозу военных материалов, закупленных советским представителем в Германии. Одновременно Зект заявил, что германский генштаб согласен оказывать всякие услуги в предоставлении имеющихся сведений о Польше.
После изучения материалов по беседе Коппа с Зектом Председатель РВС Республики Троцкий 18 декабря 1920 г. написал Коппу о принятом в Центре решении в военные авантюры не впутываться
(«Совершенно независимо от того, будет ли германская буржуазия драться с белой Польшей из-за частей Силезии, <...> наша политика должна быть строго миролюбивой»).
Начало 1921 г. ознаменовалось проведением в Берлине многочисленных обсуждений возможности войны с Польшей. В военном министерстве Германии устраивались продолжительные штабные игры, в ходе которых прорабатывались различные варианты германо-польской войны. Наконец, 25 января 1921 г. на заседании кабинета министров, несмотря на чрезвычайно трудное внешнеполитическое положение Германии, было принято решение о военном противостоянии в случае польского вооруженного вторжения.
18 марта 1921 г. в Риге был подписан мирный договор между Россией и Украиной, с одной стороны, и Польшей — с другой, закрепивший положение прелиминарного Рижского мирного договора от 12 октября [49] 1920 г. К Польше, таким образом, отошли части украинских и белорусских территорий.
В таких условиях 20 марта 1921 г. состоялся плебисцит в Верхней Силезии. 59,6% голосов было отдано за принадлежность Верхней Силезии к Германии (707 тыс. голосов; 434 тыс. голосов было отдано за Польшу). В трех верхнесилезских районах голосование было в пользу Польши. Однако обе стороны были недовольны:
Германии не хотелось расставаться с этими промышленно развитыми районами, поляки же рассчитывали на приобретение всей Верхней Силезии. Обе стороны начали подготовку к военным действиям.
Ситуация вокруг Германии продолжала накаляться из-за вопроса о репарациях: непосильная для Германии сумма в 269,3 млрд. марок, определенная межсоюзнической репарационной комиссией в июне-июле 1920г., в январе 1921 г. была снижена до 226 млрд. марок. Но на Лондонской конференции в начале марта 1921 г. Германия отклонила это решение. В ответ союзники 7 марта прервали конференцию и 8 марта 1921 г. оккупировали Дюссельдорф, Дуйсбург, Рурорт.
В апреле 1921 г. межсоюзническая репарационная комиссия определила окончательную сумму германских репараций в размере 132 млрд. марок. 5 мая 1921 г. совещание премьеров Антанты в Лондоне приняло так называемый «Лондонский ультиматум», обязавший Германию к уплате данной суммы. На ответ было дано шесть дней. В случае отказа Антанта (Франция) грозилась оккупировать Рур. Ультиматум вызвал в Германии правительственный кризис: канцлер Ференбах, представитель правого крыла католической партии Центра, подал в отставку, и с 4 по 9 мая Германия была без правительства. Политика открытого саботажа Версальского договора и ревизии репарационного плана союзников однако потерпела поражение. Новое правительство Германии во главе с И. Виртом, лидером левого крыла католической партии Центра, приняло ультиматум и угроза оккупации Рурской области, таким образом, была ликвидирована{50}.
Буквально накануне, 3 мая №1 г., польская сторона, выждав чрезвычайно благоприятный с внешнеполитической [50] точки зрения момент, усилила верхнесилезские военизированные организации польских «Соколов» частями регулярной армии и при активном участии польского комиссара плебисцита В. Корфанти, в течение трех дней захватила большую часть Верхней Силезии. 9 мая 1921 г. французский посланник в Берлине заявил, что посылка райхсвера в Верхнюю Силезию будет воспринята как нарушение Версальского договора и Франция ответит на этот шаг оккупацией Рурской области{51}.
В конце мая — начале июня 1921 г. между немецкими силами самообороны и польскими подразделениями завязались ожесточенные бои. Немцы были удачливее. Предвидя их успех, Антанта добилась вывода всех немецких и польских военных формирований из Верхней Силезии. Государственная принадлежность районов Верхней Силезии в конечном итоге была определена согласно результатам референдума и в октябре 1921 г. четыре верхнесилезских округа (Катовице, Кенигсхютте, Плес, Рыбник), а вместе с ними V, всей промышленности и основная часть угольных запасов Верхней Силезии по решению Лиги Наций от 17 октября 1921г. перешли к Польше{52}. Вирт, сделав заявление протеста против этого решения Лиги Наций, подал в отставку. Однако 26 октября 1921 г. по поручению президента Германии Эберта он сформировал свой второй кабинет.
«Тандем» Нидермайер-Копп
Концепция двустороннего военного сотрудничества была намечена в результате серии секретных двусторонних переговоров в Москве и Берлине в 1920 — 1923 гг. Ее необходимость понимали все участники разворачивавшейся тогда в Советской России яростной дискуссии между сторонниками Л. Д. Троцкого и М. В. Фрунзе о будущей советской военной доктрине. Одним из ее главных побудительных моментов послужило поражение в войне с Польшей. Оно выявило все слабые стороны РККА и заставило Москву основательно [51] заняться военным строительством (на основе сочетания кадровой армии и территориально-милиционной системы), ввести в армии единоначалие, приступить к оснащению РККА военной техникой и подготовке квалифицированного комсостава. Итогом этой дискуссии стало сокращение за два года Красной Армии с 5,5 млн. в конце 1920 г. до 600 тыс. человек к 1 февраля 1923 г. и военная реформа в 1924 — 1925 гг., приведшая к построению регулярной армии на смешанной — кадрированно-милиционной — основе.
В начале 1921 г. в военном министерстве Германии по инициативе Зекта для организации сотрудничества с РККА была создана «Зондергруппа Р» (Россия), в советской терминологии — «Вогру», т. е. военная группа. Военно-промышленному сотрудничеству, во всяком случае в начальный его период, «Вогру» дала кодовое наименование «Купферберг-Гольд» — с намеком на имя Зекта. Дело в том, что «Купферберг-Гольд» — это название одного из сортов шампанского. По-немецки слово «шампанское» произносится так же, как и фамилия главнокомандующего райхсвера, хотя и пишется иначе: «зект» (Sekt) — Зект (Н. von Seeckt). Уже весной 1921 г., как минимум с мая месяца, в Москве появился первый уполномоченный «Зондергруппы Р» О. фон Нидермайер, действовавший под псевдонимом Нойман/Нейман (Neumann).
... В сентябре 1944 г. генерал-майор вермахта Нидермайер был арестован гестапо и до апреля 1945 г. сидел в тюрьме Торгау. После освобождения союзниками в середине 1945 г. он перешел к советским властям. На одном из допросов «немецкий Лоуренс», как любил себя называть Нидермайер, так рассказал о своей первой поездке в Советскую Россию:
«<...> в Россию я прибыл как личный представитель военного министра Германии с задачей выявления возможности развития в России тяжелой индустрии и военной промышленности. Был я в первый раз в Москве две-три недели и по указанным вопросам имел беседы с Троцким, Рыковым, Чичериным»{53}.
С согласия советской стороны он вместе с майором Ф. Чунке (псевдоним: Тайхман/Тейхман — Teichmann) и майором В. Шубертом совершил затем ознакомительную поездку [52] по оборонным заводам и верфям Петрограда. Советская сторона рассчитывала не только на их восстановление при помощи немецкого капитала и специалистов, но и на значительные затем немецкие заказы. Нидермайера сопровождали заместитель наркома иностранных дел Советской России Л. М. Карахан, В. Л. Копп и руководитель германской миссии по делам военнопленных в Советской России Г. Хильгер.
В течение 1921 г. попеременно в Москве и Берлине шли интенсивные строго секретные переговоры, в ходе которых, как писал Чичерин Ленину 27 мая 1921 г., «т. Копп сыграл подготовительную и инициативную роль». Он вел переговоры о различных проектах. Так, в его донесении Председателю РВС Республики Троцкому от 7 апреля 1921 г. речь шла о возможной кооперации «в деле восстановления нашей военной промышленности и именно в следующих трех направлениях: постройка воздушного флота, подводного флота, выделка оружия». «Зондергруппа Р» к этому времени уже договорилась с промышленниками о том, что «фирма «Блом и Фосс» (подводные лодки), «Альбатросверке» (воздушный флот) и «Крупп» (оружие)» предоставят России «как свои технические силы, так и нужное оборудование». В этом же донесении Копп сообщал о готовности Нидермайера (Ноймана/Неймана) приехать в Россию. Оригинал этого документа хранится в архиве Троцкого в США. На нем — одобрительные пометки Ленина и согласие одного из руководителей ВЧК Менжинского беспрепятственно пропустить Нидермайера и группу немецких специалистов в Россию. Нидермайер очень доверял Коппу и настаивал на его участии в переговорах.
«Он играет при нем незаменимую подсобную роль, вроде Чичероне{54}», — отмечал Чичерин.
К тому же, по словам наркома, «Копп хорошо знает наши заводы». К этому времени Политбюро однако из-за склоки, устроенной советником полпредства в Берлине Ю. X. Лутовиновым, 6 апреля 1921 г. решило Коппа отозвать. 16 апреля 1921г. Политбюро (участвовали В. И. Ленин, И. В. Сталин, В. М. Молотов, Л. Б. Каменев, М. И. Калинин) тем не менее согласилось с предложением Коппа о предоставлении немцам концессий.
Ему была послана [53] директива:
«Завяжите предварительные переговоры как представитель Центросоюза и действуйте совместно со Стомоняковым. Никакое решение не должно быть принято без предварительного утверждения Москвы»{55}.
8 июня 1921 г. Политбюро ЦК РКП(б) обсуждало вопрос «О переговорах с приехавшим немцем». Речь шла о Нидермайере. Оно постановило: «Предложить товарищу Троцкому переговорить с приехавшим немцем, рекомендуя при этом особую осторожность». По инициативе Ленина в начале июня 1921 г. Коппу было поручено вести переговоры в Берлине. В письме Чичерину Ленин предложил «провести соответствующее решение Политбюро через Молотова «путем опроса по телефону». Он предложил «в принципе принять предложение с условием полной тайны». Коппу, находившемуся с Нидермайером в Москве, была дана директива «поехать в Германию только по особому делу», (sic!). «Вдогонку» решением Политбюро от 25 июня 1921 г. Копп был временно назначен полномочным представителем Советской России в Берлине.
По итогам переговоров Политбюро ЦК РКП(б) приняло «план восстановления <...> военной и мирной промышленности (РСФСР — С. Г. ) при помощи немецкого консорциума, предложенный представителем группы виднейших военных и политических деятелей» Германии. Об этом упоминается в записке Чичерина в ЦК РКП(б) от 10 июля 1921 г., который далее писал, что
«первоначально немцы больше всего интересовались военной промышленностью. Производимое вооружение оставалось бы у нас. Совершенно исключена возможность употребления его против немецких рабочих потому, что оно просто оставалось бы у нас на складах до момента новой войны. На наш вопрос, как решаются немцы оставить на складах у нас это оружие без гарантий, они отвечали, что гарантия — единство политических интересов <...>».
Для финансирования предприятия образован консорциум по инициативе «Дойче Ориентбанк», в который входят все крупнейшие банки в Германии, за исключением связанной со Стиннесом «Дисконте-Гезельщафт». От нас требуются юридические гарантии (правовые основы предприятия) [54] финансовые: гарантия прибыли минимум 6 %, а группа военных и политических деятелей депонирует сумму для обеспечения от излишнего риска{56}.
В конце июля — начале августа 1921 г. Нидермайер вновь появился в Москве. 4 августа 1921 г. он встречался с Чичериным. Из записки советского наркома Ленину от того же числа по итогам беседы вытекает, что к этому времени была уже выработана линия на тесное военно-политическое сотрудничество Москвы и Берлина.
Чичерин сообщал Ленину:
«Влиятельнейшие люди, вплоть до канцлера, waren gewonnen»{57}.
Однако из-за постоянного вмешательства и слежки советского представителя в Берлине Ю. X. Лутовинова за Коппом, последний отказывался продолжать работу.
На это Ленин указывал Чичерину:
«Коппа мы заставим (под угрозой исключения из партии) работать над этим делом и только над ним».
Ленин был очень недоволен тем, что Нидермайер был в курсе этого конфликта, и настаивал на дальнейшей связи именно через Коппа:
«Нейману сказать: <...> Копп удаляется. Если кто из немцев посмеет вмешиваться в это дело, — выкинем за дверь, как наглеца и дурака. Напишите ему в этих выраж(ениях )».
Далее Ленин предлагал написать Нидермайеру письмо в таком же духе и копию его послать Зекту.
«В письме прямо: кто хочет союза против Англии, мы за того. Кто за волокиту, к черту Письмо можно подписать псевдонимом: „Катерина»»{58}.
Чичерин однако в таком тоне разговаривать с Нидермайером отказался («Оскорблять Неймана ни в коем случае не надо». ) и 6 августа написал Ленину, что предложенные им меры «бьют через цель (и потому вредны)».
Он разъяснил Ленину, что
«берлинская склока{59} действительно тяжело отражается на Неймане. Это, впрочем, неважно, и не меняет дела. Военно-промышленную работу Нейман уже сегодня должен был начать: в 12 ч. он должен был сообщить Льву Дав. свои планы»{60}.
Лев Давидович Троцкий, а речь шла именно о нем, входил тогда в высший ареопаг власти — Политбюро ЦК РКП(б) и возглавлял Реввоенсовет Республики.
В конце сентября 1921 г. в Берлине — на частных квартирах (на квартире майора генштаба К. фон [55] Шляйхера{61}) — состоялись секретные переговоры наркома внешней торговли Красина и Коппа с руководством райхсвера (главнокомандующий райхсвером генерал X. фон Зект, начальник генштаба генерал В. Хайе, начальник оперативного отдела генштаба полковник О. Хассе, начальник управления вооружений райхсвера полковник Л. Вурцбахер, уполномоченный райхсвера в РСФСР О. фон Нидермайер).
Переговоры велись также с представителями фирмы «Крупп». К тому времени из-за возникших между «Вогру» и промышленниками трений, грозивших провалить все дело, руководство райхсвера решило «целиком и окончательно» отделить соглашение с «Вогру» от соглашения с промышленниками. В особом докладе № А2 от 20 сентября 1921 г. Копп информировал Чичерина об этом и о том, что были достигнуты конкретные условия сотрудничества, в соответствии с которыми «Вогру» дает советской стороне заказы на производство самолетов, тяжелой артиллерии и других предметов военного снаряжения, гарантирует оплату депонированием суммы, пополняемой по мере выполнения и сдачи заказа, а также кредиты для пополнения оборудования советских заводов. Советская сторона обязывалась привлечь для исполнения заказов германские фирмы по указанию «Вогру» и гарантировать «Вогру» непосредственное участие ее военно-технических кадров при выполнении ее заказов на советских заводах.
Ввиду выхода «Вогру» из консорциума сотрудничество с промышленниками планировалось осуществлять «исключительно на мирных основаниях». Консорциуму с советской стороны должно было быть предоставлено несколько петроградских заводов для производства сельскохозяйственного оборудования. В качестве гарантий с этой заводской концессией комбинировалась лесная концессия на Мурмане или у Архангельска.
В особом докладе № A3 на имя Чичерина от 27 сентября 1921 г. Копп писал, что в ходе секретных переговоров с руководством райхсвера в Берлине в сентябре 1921 г. эти договоренности были конкретизированы и расширены. Советская сторона в целях восстановления промышленности обязалась создать трест, в который бы [56] вошли основные предприятия по изготовлению тяжелой артиллерии (Мотовилиха, Царицын), самолетов (Рыбинск, Ярославль), пороха, снарядов и т. д. Было обусловлено, что наблюдательный совет треста составляется из представителей совправительства и «Вогру»; формально трест финансируется советской стороной, по существу же все необходимые средства предоставляются «Вогру». Производственная программа составляется «Вогру» после предварительного обсуждения между представителями «Вогру» и Штаба Красной Армии. Для обсуждения программы и обследования состояния заводов, предложенных для военно-промышленного треста, «Вогру» делегирует в Москву военно-техническую комиссию. В том же письме отмечалось, что «формирование и подготовка делегаций (комиссии. — С. Г. ) предположены к середине октября». Советская сторона обязалась принять все необходимые организационные меры. В качестве первого пункта подлежащей исполнению программы признавалось производство самолетов{62}.
По итогам переговоров Копп 24 сентября 1921 г. информировал Председателя ВСНХ Богданова о том, что
«в военной области <...> уже изготовлен список первого заказа. Основные цифры следующие: 1000 самолетов, 300 полевых орудий, 300 тяжелых орудий, 200 зенитных орудий, 200 пулеметов, 200 бронеавтомобилей, по 3000 шт. снарядов для каждого орудия»{63}.
Красин письмом от 26 сентября 1921 г. напрямую писал Ленину
(«Строго секретно, никому копии не рассылаются»): «План этот надо осуществить совершенно независимо от каких-либо расчетов получить прибыль, «заработать», поднять промышленность и т. д., тут надо щедро сыпать деньги, работая по определенному плану, не для получения прибыли, а для получения определенных полезных предметов — пороха, патронов, снарядов, пушек, аэропланов и т. д. ». Красин был уверен, что немецкие генералы, жаждавшие реванша и освобождения из-под Антанты, деньги найдут, «хотя бы, например, утаив известную сумму при уплате многомиллиардной контрибуции той же Франции»{64}.
В письме Чичерину от 1 октября 1921 г. Копп подытожил, что
«соглашение с «Вогру», хотя и приняло, [57] ввиду специфического характера очередных задач, промышленно-техническую форму, но остается по существу актом политического значения (выделено мною. — С. Г. ) и требует для успешного своего проведения постоянной политической работы». Мобилизация «Вогру» денег, подчеркивал Копп, «не мыслима без все растущей политической заинтересованности, которая должна быть настолько значительной, чтобы преодолеть те неизбежные разочарования в промышленной области <...> на первых порах. Наконец, если мы желаем продолжать ту политическую линию по отношению к Германии, которая была намечена мною и которая базируется на использовании национальных тенденций в Германии при возможных конфликтах между нами и Польшей, Румынией, Балтийскими государствами, а также при проведении нашей восточной политики, — то контакт с «Вогру», ее политическая обработка и соответствующий контроль над уклонами ее внутренней политики являются задачами первостепенной важности».
Копп настоял на том, чтобы контакт с «Вогру» оставался в руках НКИД, а, ибо только таким образом могло быть обеспечено «полное использование ситуации как в интересах нашей общей политики, так и для специфических военно-промышленных связей». Ввиду конспиративности сообщений он просил Чичерина связаться с получившими копии доклада Лениным, Троцким и Радеком с тем, чтобы они уничтожили часть доклада с упоминанием имен участников переговоров. Таким образом Копп четко и недвусмысленно отстаивал линию на оказание влияния на политические круги Германии через лидеров райхсвера с целью достижения далеко идущих (мировая революция! ) советских внешнеполитических интересов.
10 октября 1921 г. Ленин в коротенькой записке Троцкому одобрил идею комбинированного военного и чисто экономического характера концессий немцам и потребовал подробно изучить данный вопрос{65}. С декабря 1921 г. по май 1922г. упомянутая военно-техническая комиссия, в состав которой в зависимости от обсуждавшихся вопросов помимо представителей [58] «Вогру» входили уполномоченные «Круппа» и «Юнкерса», находилась в РСФСР. Она произвела осмотр интересующих ее заводов и вела переговоры о заключении концессий.
В начале октября 1921 г. Москва попала в крайне неприятную ситуацию — чекисты арестовали некоего Бартельса и произвели у него обыск. Оказалось, что он был «кинематографщиком Германской Вогру». Поэтому 20 октября 1921 г. Политбюро на своем заседании, на котором присутствовали Ленин, Сталин, Троцкий, Калинин, Каменев и секретарь ЦК В. М. Михайлов, приняло предложение Троцкого «строжайше наказать» чекистов, ответственных за данный арест; поручить Уншлихту (ВЧК) проводить «еженедельные совещания его с представителями НКИД и РВС», и «извиниться перед «Вогру» в Германии (хотя бы от имени Военного Ведомства)». Неделю спустя, 27 октября 1921 г. Политбюро (присутствовали Ленин, Троцкий, Сталин, Каменев, Михайлов, члены ЦК Фрунзе, Радек, Кутузов), решив не наказывать чекистов, обязало Уншлихта «в случае особо важных обысков и арестов» иностранцев «извещать лично и в совершенно точной форме главу ведомства или его заместителя».
В конце октября 1921 г. полпредом РСФСР в Германии был назначен видный партийный и государственный деятель Н. Н. Крестинский. Сам факт назначения члена Политбюро, секретаря ЦК РКП(б), наркома финансов РСФСР полпредом в Германию свидетельствовал о том значении, которое придавалось высшим руководством страны установлению тесного и выгодного сотрудничества с Германией. По приезде в Берлин Крестинский сразу окунулся в гущу событий и при посредничестве Коппа установил контакты с высшим политическим и военным руководством Германии.
Еще в декабре 1921 г. Крестинский встретился с Зектом. В донесении в НКИД об этой встрече он кратко изложил юридическую сторону дела:
«Формально мы будем иметь дело только с той коммерческой фирмой, которую выдвинет «Вогру». Сама же «Вогру» будет находиться в известных договорных отношениях с этой фирмой и получать от нее известную часть продукции»{66}. [59]
Рапалло и первые результаты военных контактов
В связи с голодом в Поволжье в 1921 г. Брюссельская конференция представителей Англии, Франции, Бельгии, Японии, Италии, Германии и других стран (октябрь 1921 г. ) выдвинула предложение помочь голодающим, выдвинув условием признание советским правительством всех довоенных и военных долгов.
Москва, почувствовав усилившиеся в Германии колебания, статьей Радека в «Правде» «Германо-советские отношения» от 15 октября 1921г. резко одернула Берлин:
«Узнав о голоде в России, белогвардейцы и сторонники интервенции во всех странах, как известно, воспрянули духом. Розен стал рассчитывать на новую интервенцию против Советской России. <...> Ратенау <...> дал деликатно понять г-ну Лушеру, что Германия охотно координирует свою политику по отношению к России с французской политикой».«Герой войны Людендорф, который как навязчивый нищий, все набивается на службу союзным державам в качестве наемного солдата против России, снова предлагает свои услуги <...> союзным правительствам», — писал Радек.
Он напомнил о французской ноте от 25 ноября 1920 г. В ней говорилось, что в случае признания Москвой русских долгов, Париж будет настаивать на том, что «параграфы Версальского договора в пользу России должны быть точно соблюдены», т. е. что Россия получит свою долю репараций с Германии.
Радек едко заметил в статье:
«Если Германия не в состоянии противостоять союзникам, — а что она не в состоянии это сделать, понимают все, — то все же каждый германский политический деятель должен соображать, что чем сильнее, чем прочнее будет позиция Германии по отношению к России, тем больше союзникам придется считаться с Германией. Германия стоит перед этой задачей со времени своего поражения и решает ее так, что можно подумать, что хотя всех коров вывезли во Францию, все ослы остались в германском министерстве иностранных дел».
В ноте правительствам держав Антанты от 28 октября 1921 г. правительство согласилось на скорейший созыв [60] международной конференции для рассмотрения взаимных претензий и заключения всеобщего мира. СНК выразил готовность вести переговоры об уплате части военных долгов при условии предоставления ему кредитов и признания легитимности советского правительства.
На совещании держав Антанты в Канне б января 1922 г. было принято решение о созыве международной экономической конференции европейских держав в Генуе с участием Германии, Австрии, Венгрии, Болгарии и Советской России. 7 января итальянское правительство передало СНК приглашение. 8 января был дан положительный ответ. 16 января 1922 г. Председатель СНК Ленин предложил провести с немцами личные переговоры в Берлине и Москве о контактах в Генуе. Как раз в это время компания «Фридрих Крупп в Эссене» предложила организовать концессию на эксплуатацию 50 тыс. десятин земли «для ведения рационального сельского хозяйства». 23 января 1922 г. Ленин по предложению Красина настоял на принятии этого предложения
(«Принять предложение Круппа для нас необходимо именно теперь, перед Генуэзской конференцией. <...> бесконечно важно заключить хоть один, а еще лучше несколько договоров именно с немецкими фирмами»){67}.
А 26 января Ленин «по соображениям не только экономическим, но и политическим» потребовал заключения еще одной концессии с немцами в Грозном:
«Необходимо действовать быстро, чтобы до Генуи иметь позитивные результаты»{68}.
Переговоры в Берлине шли с 25 января по 17 февраля 1922 г. В январе 1922 г. их вели Радек и Крестинский (Радек должен был «подготовить почву»), а затем в феврале вместе с ними — Раковский и Красин{69}. Наряду с обсуждением политических (установление дипотношений) и экономических (предоставление займа) проблем шло обсуждение вопросов военно-промышленного сотрудничества. Радек, прибывший в Берлин 17 января 1922 г. в сопровождении Нидермайера, переговоры по военным вопросам вел с шефом «Зондергруппы Р» («Вогру») майором X. Фишером. Тот докладывал Зекту, который в свою очередь информировал канцлера Вирта и обсуждал с ним все возникавшие вопросы. 10 февраля 1922 г. в Берлине состоялись встречи Радека с зав. восточным [61] отделом МИД Германии Мальцаном и Зектом. Радек предложил начать переговоры между генштабами армий обеих стран, просил предоставить немецкие наставления и инструкции по обучению войск. Он рассказал Ратенау, что Франция в течение нескольких месяцев пыталась достичь секретного соглашения с Советской Россией. Тем самым он пытался добиться от германского правительства крупного займа, который скрепил бы советско-германские отношения. Однако в итоге он лишь поссорился с Ратенау. Раковский, встретившись затем с Ратенау, постарался исправить промахи Радека и перевести отношения на такую почву, которая не могла бы служить основой для откровенного шантажа{70}.
В донесении в НКИД и Политбюро ЦК РКП(б) (Ленину, Троцкому, Зиновьеву, Сталину, Каменеву) от 11 февраля 1922 г. Радек писал, что В. Ратенау, 31 января 1922 г. возглавивший МИД Германии и известный своей прозападной ориентацией, «недолго продержится у власти» — до «окончания генуэзских иллюзий», а «силы, работающие на сближение с Россией, будут продолжать работать». О беседе с Зектом Радек сообщал, что в Германии единственный выход видят в сближении с Россией, Осознание этого растет во всех кругах независимо от направления партий.
«Поэтому та работа, которую начала «Вогру», будет продолжаться».
Но Зект сказал, что
«средства «Вогру» очень ограничены, и пока не развернется авиационное дело, он новых сил для этого дела не в состоянии будет дать».
Зект, с которым Радек, судя по записи, виделся впервые, был очень сдержан («Этот мужик очень крепок на уме, ни одного лишнего слова не взболтнет»). Лишь однажды Зект потерял самообладание, когда он говорил о Польше:
«Тут он поднялся, глаза засверкали как у зверя и сказал: «Она должна быть раздавлена и она будет раздавлена, как только Россия и Германия усилятся».
«С деловой точки зрения» разговоры, докладывал Радек, фактически закончились{71}.
О каком же «авиационном деле» говорил Зект? А вот о каком: еще в июле 1921 г. торгпред РСФСР в Германии Б. С. Стомоняков по поручению СНК вел переговоры с различными фирмами, в том числе и с [62] фирмой «Юнкерс», об организации смешанного общества воздушных сообщений между Германией и Россией. Примерно в это же время по инициативе канцлера Вирта завязались переговоры «Юнкерса» о строительстве авиазавода в России. В ноябре 1921 г. представитель фирмы «Юнкерс» обусловил заключение этого договора предоставлением ей концессии на воздушное сообщение Берлин — Москва{72}. Ленину и Троцкому Крестинский 28 ноября 1921 г. сообщал, что «Юнкерс» или другие фирмы будут «ставить в России аэропланное производство»{73}.
В начале апреля советская делегация во главе с Чичериным вела переговоры в Берлине с целью заключения договора о полной нормализации отношений с Германией еще до Генуи. Затрагивались и вопросы военного сотрудничества{74}. Однако главное препятствие — вопрос о национализации германской собственности в России — устранить не удалось. Тем не менее на открывшейся 10 апреля 1922г. конференции в Генуе ситуация сложилась таким образом, что, пожалуй, наиболее желанным и единственно приемлемым выходом для обеих сторон явилось заключение 16 апреля 1922 г. в итальянском городке Рапалло советско-германского договора, известного как Рапалльский договор.
Согласно ст. 1 этого договора стороны взаимно отказались от всяких финансовых претензий друг к другу (возмещение военных расходов и убытков, включая реквизиции, невоенных убытков, расходов на военнопленных). Для Советской России ст. 1 означала отказ от претензий на репарации с Германии. В ст. 2 был особо закреплен отказ Германии от претензий на возмещение за национализированную частную и государственную собственность при условии, что правительство РСФСР не будет удовлетворять аналогичных претензий других государств. Договор предусматривал восстановление дипломатических и консульских отношений между двумя странами (ст. 3), а также развитие экономического сотрудничества и торговли на основе принципа наибольшего благоприятствования (ст. 4). В ст. 5 была зафиксирована готовность германского правительства «оказать возможную поддержку сообщенным [63] ему в последнее время частными фирмами соглашениям и облегчить их проведение в жизнь». Постановления договора вступали в силу немедленно. Лишь пункт «б» ст. 1 об урегулировании публично- и частноправовых отношений и ст. 4 о наибольшем благоприятствовании вступали в силу с момента ратификации.
В дополнение к договору подписавшие его Чичерин и Ратенау обменялись письмами, не подлежавшими опубликованию. В них стороны подтвердили, что в случае признания Россией упомянутых в ст. 2 претензий в отношении какого-либо третьего государства, урегулирование этого вопроса станет предметом специальных переговоров в будущем, причем на такой основе, что с бывшими немецкими предприятиями должны поступать так же, как и с однотипными предприятиями этого третьего государства. Другими словами (словами Литвинова, члена советской делегации на Генуэзской конференции), в случае удовлетворения Россией претензий третьих стран в отношении национализированного имущества «немцы ставятся в такое же положение». По сути, речь шла о применении, принципа наибольшего благоприятствования. Кроме того германское правительство обязалась не участвовать в сделках международного экономического консорциума в России, предварительно не договорившись с правительством РСФСР{75}.
Договор, как уже общепризнано, не содержал никаких тайных договоренностей о военном союзе, однако текст ст. 5 договора опосредованно представляет собой договоренность о военно-промышленном сотрудничестве. Весьма показателен тот факт, что для участия в Генуэзской конференции, единственным вопросом которой были торгово-экономические вопросы, в состав германской делегации был включен преемник генерала В. Хайе на посту начальника генерального штаба райхсвера генерал-майор О. Хассе{76}. По мнению германского исследователя X. Р. Берндорфа, «Рапалльский договор был подготовлен в ходе тесных и секретных обсуждений между г-ном д-ром Ратенау и г-ном фон Зектом», которые происходили по инициативе и в квартире Шляйхера{77}. Канцлер Вирт об этом, естественно, знал. Более [64] того, вопрос о сближении с Россией был предрешен в ходе его бесед с Зектом и зав. Восточным отделом и статс-секретарем германского МИД Мальцаном. Это видно из исследований другого германского историка X. Хельбига{78}. О факте подписания Рапалльского договора Хассе немедленно информировал Зекта, который приветствовал договор словами, что «наконец-то предпринята попытка проведения активной политики»{79}.
Еще один германский исследователь Б. Руланд, однако, утверждает, что Зект ничего не знал об этом договоре и не участвовал в его подготовке. Вот приводимые им слова Зекта о Рапалльском договоре:
«Я рассматриваю его не по его материальному содержанию, а по его моральному воздействию. Он является первым, но весьма существенным усилением авторитета Германии в мире. Это заключается в том, что за ним предполагают больше, нежели тому имеются фактические основания. Не существует никаких военно-политических договоренностей, но в их возможность верят <...>. В наших ли интересах разрушать этот слабый ореол? Гораздо лучше, чтобы неразумные (люди) верили в это. Нашей целью должно быть достижение договора, обеспечивающего нам помощь. Я буду предпринимать все, чтобы добиться этого. Но пока это будет достигнуто, нам должна помочь видимость этого. Наши силы слишком малы. Мнение врагов должно их мультиплицировать»{80}. Это высказывание все же дает основание предполагать, что роль Зекта и его содействие заключению Рапалльского договора гораздо больше, нежели считает Руланд.
Французский премьер Р. Пуанкарэ в письме английскому послу от 2 мая 1922г., оценивая складывавшиеся отношения Москвы и Берлина, писал, что «общая склонность германской политики к сближению с Россией благоприятствует зарождению военного сотрудничества обеих стран».
Договором были полностью урегулированы все имущественные вопросы, восстановлены дипломатические отношения и создана крепкая правовая база для налаживания межгосударственных отношений, а также торгового, промышленного и военно-промышленного сотрудничества. Два месяца спустя после подписания Рапалльского [65] договора, в июне 1922 г.
Чичерин, негодуя по поводу беспардонной деятельности чекистов в отношении немецких партнеров по военным переговорам в Москве, писал своему заместителю Карахану:
«Наиболее важным я считаю дело «Вогру». Тут мы наглупили больше, чем в чем-либо другом. Идиотское вмешательство Уншлихта{81} грозит уничтожением одному из главнейших факторов нашей внешней политики»{82}.
Вот так. Сотрудничество с райхсвером через «Вогру» нарком иностранных дел Чичерин считал уже тогда «одним из главнейших факторов нашей внешней политики». И у него были на это веские основания. Нелишне отметить, что в то время Советская Россия поддерживала дипломатические отношения всего с 10 государствами (Эстония, Литва, Латвия, Финляндия, Польша, Иран, Афганистан, Турция, Монголия, Германия). Германия была из них единственной «вполне современной европейской державой», да еще и дружественно настроенной к Советской России.
Летом 1922г., когда продумывались формы реализации Рапалльского договора, германские военные круги пошли на подготовку соглашения между, военными ведомствами двух государств о военно-техническом сотрудничестве. Предварительный договор об этом (или, как теперь сказали бы, «протокол о намерениях») был подписан 29 июля 1922 г. в Берлине Хассе и членом РВС Республики А. П. Розенгольцом{83}. Две недели спустя майор Фишер был направлен в Москву для заключения военных договоренностей.
Уже осенью 1922 г. первые офицеры райхсвера были посланы в Россию. В октябре 1922 г. командирам Красной Армии во главе с начальником общевойсковой подготовки РККА Д. А. Петровским было разрешено осмотреть германские общевойсковые (пехотные) школы. Советская сторона обращалась к немцам с просьбой провести экспертизу возможностей защиты Дарданелл, опасаясь интервенции Англии и Франции с Черного моря{84}.
В Берлине тем временем после некоторых размышлений по инициативе президента Эберта на пост германского посла в Москве был предложен У. фон Брокдорф-Ранцау, профессиональный дипломат, первый [66] министр иностранных дел Ваймарской Германии. Фигура его была неоднозначной, вызывала большие сомнения и в качестве альтернативы предлагался П. фон Хинце, последний министр (статс-секретарь) иностранных дел кайзеровской Германии, сторонник германо-советского сотрудничества. В конце концов была выбрана кандидатура Брокдорфа-Ранцау. До своего официального назначения он встретился 23 июня 1922 г. в Берлине с Чичериным, изложил свою концепцию развития отношений между Германией и Советской Россией и получил заверения наркома в поддержке его будущей деятельности в Москве{85}. В своем меморандуме от 5 июля 1922 г. руководителям Германии он писал, что, несмотря на стремление большевиков осуществить мировую революцию и их готовность ради взаимопонимания с Антантой пожертвовать Германией, «германский народ хочет сотрудничать с русским» и полон решимости помочь, несмотря на существующую в России форму правления. Он полагал, что сотрудничество с Россией сможет помочь усилению роли Германии в мире.
15 августа 1922 г. Брокдорф-Ранцау написал для германского руководства меморандум, в котором предостерегал от поспешного выбора союзника, тем более, если этот союзник — Советская Россия. («Большим недостатком Рапалльского договора являются опасения военного союза, которые с ним связываются»). Он считал, что ни в коем случае нельзя давать повода заподозрить Германию в военных связях с ней, поскольку это автоматически повлекло бы за собой союз Англии с Францией против союза Германии с Россией. Заключение Рапалльского договора вызвало в Англии подозрения в том, что Германия готовится взять реванш в союзе с Россией. Военный же союз с Россией не оправдан, поскольку отсутствуют гарантии, что с его помощью Германия сможет выбраться из того безнадежного положения, в котором она пребывала. Предпосылок для этого в обеих странах не было. Поэтому выход, по мнению Брокдорфа-Ранцау, был не в заключении военных пактов, а в сотрудничестве между Россией и Германией на благо их экономического возрождения. И хотя он мало верил в возможность мирного оздоровления [67] ситуации после Версаля, все же он считал крупной политической ошибкой «преждевременные военные связи с Советской Россией». К тому же, как он писал, он не доверял «абсолютно бессовестному советскому правительству», которое вполне могло бы шантажировать германское правительство угрозой огласки военных договоренностей. Этот меморандум Брокдорф-Ранцау 7 сентября 1922 г. вручил канцлеру Вирту, и 8 сентября — президенту Эберту.
9 сентября Вирт передал меморандум Ранцау Зекту. А спустя два дня, 11 сентября 1922 г., Зект уже вручил канцлеру свой ответный меморандум. Он писал, что
«Германия должна проводить активную политику, как и любое государство, поскольку отказываясь от активной политики, государство перестает быть таковым. Рапалльский договор стал первым активным шагом Германии, направленным на повышение ее международного престижа. Начало сближения России и Германии — в экономической области, «сила однако заключается в том, что это экономическое сближение подготавливает возможность политического и тем самым и военного союза. То, что в данной двойной связи и для Германии и также для России заключено их усиление, не подлежит сомнению».
Франция является непримиримым врагом Германии, а Польша — ближайшим союзником Франции.
«Существование Польши невыносимо, несовместимо с условиями существования Германии. Она должна исчезнуть и исчезнет в силу собственной внутренней слабости и благодаря России — с нашей помощью. Существование Польши для России еще более невыносимо, чем для нас; никакая Россия не примирится с Польшей. С Польшей отпадет одна из сильнейших опор Версальского мира и господствующего положения Франции. Достижение этой цели должно стать одним из основополагающих пунктов германской политики, поскольку он достижим <...>. Восстановление границы между Россией и Германией является предпосылкой взаимного усиления. Россия и Германия в границах 1914 г. — это должно стать основой взаимопонимания между ними».
Угроза со стороны обоих государств будет постоянно довлеть над Польшей, поэтому [68] для Германии было бы очень выгодно, если бы поляки были уверены в том, что в случае их участия в санкциях против Германии на стороне Франции, Россия «дышит им в затылок».
«То, что Рапалльский договор вызывает такое впечатление, как если бы он имел военные последствия, достаточно для оказания влияния на польскую политику в благоприятном смысле».
Сотрудничество с Россией, писал Зект, имеет целью, во-первых, усиление России в экономической, политической и, таким образом, в военной области и тем самым косвенно усиление Германии, поскольку Германия укрепляет своего возможного союзника, и, во-вторых, непосредственное усиление Германии путем создания в России военной промышленности, которая в случае необходимости могла бы быть использована Германией. (Причем создавать ее должны были частные германские предприниматели, а не райхсвер. Но при этом им, по мысли Зекта, надлежало следовать указаниям военного министерства Германии. — С. Г. ). Первой цели, отмечал Зект, эта военная промышленность служит непосредственно. Пожелания России о дальнейшей помощи в военной области можно удовлетворить предоставлением средств и кадров, если они окажутся возможными и выгодными. В других военных областях по пожеланию русских можно установить и поддерживать контакты; для этого желательно наличие взаимных военных представительств. Причем при осуществлении этих мероприятий, по Зекту, «участие и даже официальное уведомление германского правительства исключается полностью». Переговоры об этом сотрудничестве возможны лишь через военные миссии; а то, что их договоренности, достигнутые без ведома руководящих политических структур, не будут иметь для райха обязательного характера, должно рассматриваться как само собой разумеющееся. И «до тех пор, пока правительство не ведет официальных переговоров, германское посольство в Москве не будет являться подходящим местом переговоров». «Тот же, кто видит в Рапалльском договоре ошибку, может пригодиться в другом месте, но он непригоден в качестве германского представителя в Москве»{86}. [69]
Брокдорф-Ранцау тем не менее был назначен послом в Москву. Сам он, понимая опасность противостояния с главнокомандующим райхсвера для успешности своей миссии в Москве, попытался в октябре 1922 г. примириться с Зектом через В. Зимонса, исполнявшего в ходе Версальских переговоров обязанности генсека германской делегации. Зимонс взялся за это, считая, что Германия не может больше себе позволить, чтобы «две ее способнейшие политические головы работали друг против друга». Ранцау пришлось смириться с существованием связей между военными обеих стран и учитывать их в своей работе по укреплению «германо-советского сообщества интересов»{87}. Однако ему, «кандидату президента» Эберта, удалось добиться от президента и канцлера Вирта широких полномочий в толковании и проведении «восточной политики», права непосредственного доклада президенту и главе кабинета и проведения курса в отношении России независимо от «ежедневных или еженедельных инструкций того или иного министра» иностранных дел.
Канцлер Вирт заверил Брокдорфа-Ранцау:
«Вся политика в отношении России будет проводиться через Вашу персону».
На что строптивый граф ответил:
«Да, или через мой труп».
Х-Дирксен, возглавлявший в 20-е годы Восточный отдел МИД Германии, а затем ставший и преемником Ранцау в Москве, свидетельствовал позднее, что
«центр тяжести политики <...> в отношении России находился не в МИДе в Берлине, а у нашего посла в Москве, графа Брокдорфа-Ранцау»{88}.
2 ноября 1922 г. Ранцау прибыл в Москву и 6 ноября вручил верительные грамоты Председателю ВЦИК М. И. Калинину.
26 ноября 1922 г. после продолжительных переговоров в Москве были подписаны концессионный договор с самолетостроительной фирмой «Юнкерс» о производстве металлических самолетов и моторов, а также еще два договора — об устройстве транзитного сообщения Швеция — Персия и об организации аэросъемки{89}. Это был, пожалуй, первый крупномасштабный договор, заключенный в развитие договоренностей, достигнутых в ходе секретных переговоров Красина в Берлине в сентябре 1921 г. [70]
Подытоживая основные результаты советско-германского сотрудничества к концу 1922г., следует подчеркнуть, что Германия во всех отношениях была объектом наиболее пристального внимания правительства Ленина — и как следующее звено в цепи революций, и как наиболее приоритетный партнер в экономическом сотрудничестве. Ноябрьская революция и Версальский договор еще более усилили значение Германии для советского правительства, которому пришлось вести ожесточенную войну и отражать интервенцию, дабы удержаться у власти. Неудачный исход советско-польской войны в 1920 г. со всей неизбежностью поставил перед Москвой задачу усиления Красной Армии. Германия стала здесь основным партнером Москвы. Контакты советских представителей Коппа и Радека в Берлине в 1919 — 1920 гг. и переговоры Красина с Зектом осенью 1921 г. положили начало широкому советско-германскому военному сотрудничеству.