Часть первая.

Расстановка сил

Глава первая. Арена действий

Кавказские горы часто сравнивают с Пиренеями: такая же асимметрия и крутые южные склоны, высоченные и глубоко изрезанные утесы на востоке, снежные шапки сверкающих на солнце горных пиков в центре и постепенно теряющие высоту и размах хребты на западе, вбирающие в себя дожди, по мере приближения к морю все более обильные. Как и на Пиренеях, трудность сообщений из-за сложного рельефа местности обусловила образование на Кавказе настоящего лоскутного одеяла народов. Этой изоляции также содействовал извечный страх за свою безопасность, наложивший отпечаток на жилые постройки местных жителей, сделавшие завоевание горных селений столь трудным. Наконец, как и Пиренеи, Кавказ преградил кочевавшим народам путь переселения, и они вынуждены были обходить его стороной, но в то же время он не мешал народам расселяться: представителей каждого племени, населяющего горы с одной стороны, можно обнаружить и по другую их сторону{42}.

Кавказ, протянувшийся с запада в юго-восточном направлении на 1100 км от Таманского полуострова на Черном море до Апшеронского полуострова на Каспийском, принято считать границей между Европой и Азией{43}. В ширину он простирается от 32 до 180 км. Его [27] высочайшей вершиной является двуглавый Эльбрус, достигающий 5629 и 5593 м{44}.

Осевую часть горной системы почти на всем ее протяжении составляют два хребта, отстоящие друг от друга на расстояние от 10 до 15 км. Главный, или Водораздельный хребет, имеет среднюю высоту 3600 м, а Боковой, хребет расположенный севернее Главного, местами имеет огромную высоту. Некоторые вершины уходят ввысь намного дальше границы вечных снегов, которая проходит на высоте 2750 м на западе и 3900 м — на востоке{45}. Отсюда пошло их русское название Снежные, или Ледниковые, горы.

Севернее Бокового хребта лежат более низкие и постепенно снижающиеся хребты, которые уже не достигают высот вечных снегов. Два самых приметных из них — это Скалистые (со средней высотой 3300 м) и Пастбищные, или Черные, хребты (средняя высота 2300 м), названные так из-за густых лесов, их покрывающих. Севернее протекающих тут рек Кубань и Терек лежат Черкесские степи, являющиеся продолжением русских степей. Кумо-Манычская впадина «является естественной северной границей Черкесских степей, главным образом из-за крайне неблагоприятных для жизни людей условий»{46}.

К югу от Главного кавказского хребта расположены более низкие горные складки, круто обрывающиеся в долину реки Куры. В Дагестане южные склоны Главного хребта «высятся словно стена над наносными долинами Куры и Алазани»{47}. Два главных хребта Кавказских гор соединены поперечными хребтами, которые, как писал Л. С. Берг, «как бы приподнимают весь горный массив, что создает в нем довольно сухой климат»{48}.

Чечня и Дагестан образуют северо-восточный край Кавказа. Чечня, названная так по населяющему ее народу, представляет собой четырехугольник, очерченный реками Сунжа и Терек на западе и севере, Андийским хребтом на востоке (служит границей с Дагестаном) [28] и Главным кавказским хребтом на юге. Согласно русским источникам, река Аргун делит Чечню на две части: Малая Чечня — на западе и Большая Чечня, на востоке{49}.

Как и всюду на Кавказе, Чечню пересекают параллельные хребты, самые северные из которых называются Терекский и Сунженский, по рекам, вдоль которых они расположены. Сердцем Чечни является низина между Сунженским хребтом, одноименной рекой и Черными горами. В сущности, это скопище горных и речных долин, обрамленное горными хребтами. Местность пересекают многочисленные притоки Сунжи, протекающие в глубоких ущельях и каньонах. Паводок в них, как всюду на Кавказе, приходится на летнее время, когда тают снега на высоких горах.

Большая часть Чечни расположена в зоне кавказских лесов. За исключением Терекского и Сунженского хребтов, «образованных скругленными холмами, голыми и безлесными, но покрытыми поверху пышным травянистым покровом», с двумя-тремя также безлесными утесами эта местность представляет собой «бескрайнее пространство одетых лесами холмов, волна за волной подымающихся к подножию могучих стен и бастионов из юрских известняков, увенчанных высокими вершинами двух главных хребтов, являющих в хорошую погоду величественную панораму снежных пиков и скалистых утесов, высящихся над зеленым океаном»{50}.

Дагестан ( «Горная страна») представляет собой треугольник, стороны которого образуются Главным кавказским хребтом на юго-западе, Андийским хребтом на северо-западе и Каспийским морем на востоке. Внутренний, или Нагорный, Дагестан — это сплошные горы{51} высотой две-три тысячи метров с единственным выходом по глубокому и узкому ущелью реки Сулак. Эта область складывается из «асимметричных, треугольных в сечении хребтов с заостренными гребнями и высоких синклинальных плато»{52}. Они, как правило, [29] обрываются в бездонные пропасти, чаще всего непроходимые, что придает этой горной стране «еще более дикий вид», как писал Н. А. Гвоздецкий.

Эти хребты и нагорья пересекают четыре реки Кой-су{*17}, образующиеся при слиянии Сулак с его многочисленными притоками. Реки текут в глубоких каньонах с обрывом в сотни метров. Средняя высота плато 1900 м, высота рек — 700 м.

Как отмечал один из первых описателей этих краев И. С. Щукин, обычно русло реки занимает все дно такого каньона, не оставляя места для... дороги. Извилистые тропы вьются либо на головокружительной высоте по карнизам этих ущелий, либо проходят в стороне по плоскогорью и вдоль гребня хребтов... Долины здесь вовсе не способствуют связи между отдельными районами. Они скорее затрудняют сообщение и заставляют дороги бесконечно кружиться, чередуя крутые спуски и подъемы.

По остроте Марлинского, «сам дьявол должен быть министром путей сообщений в Дагестане».

Климат Нагорного Дагестана, замкнутого в такой труднодоступной местности, сухой и не благоприятствует произрастанию лесов. Скудная растительность и бесконечное нагромождение скал создают унылый и пустынный ландшафт. Таким образом, Внутренний Дагестан представляет собой, как пишет Бадли, хаотическое скопление утесов, чаще всего испещренных промытыми водой глубокими расселинами; эту картину могут дополнить плоды приложения человеческих рук... главным образом в виде дорог, скорее пригодных для горных козлов, чем для людей; в виде террас, вырубленных на горных склонах ценой неимоверных усилий [31] для выращивания сельскохозяйственных культур; в виде оросительных каналов, проложенных с поразительной выдумкой, искусством и терпением; в виде групп низких с плоскими крышами жилых строений, сложенных из камня и громоздящихся друг на друге по склонам скал высоко над какой-нибудь рекой или горным потоком{53}.

Внешние склоны хребтов на севере и востоке Внутреннего Дагестана покрыты широкими полосами лесов. Это особенно характерно для областей Кайтак и Табасарань, но таких густых лесов, как в Чечне, больше нет нигде. Зона лесистых холмов постепенно переходит в полупустынную Кумыкскую равнину на северо-востоке и узкую полосу низменного берега Каспийского моря. Эту полосу в нескольких местах пересекают выходящие к морю горные отроги. Самый заметный из отрогов находится возле Дербента, некогда единственного города Дагестана, который у некоторых получил ироничное название Ворота. (Дербент на персидском означает «узкий проход», ущелье, дверной засов).

Области к югу от Дагестана, Кубах на северном склоне Кавказского хребта, Ширван, Шеки и Чарталах — на южном, издавна имели с Дагестаном тесные связи (В 30-х гг. прошлого века русские, видимо, считали эти области частью Дагестана). Их ландшафт схож с видом внешних склонов дагестанских гор: здесь холмы чередуются с полосами лесов, переходящих в полупустынную степь.

География Кавказа определяет для наступающих войск два самых трудных способа ведения действий — войну в горах и в лесах. Хотя эти виды военных действий в корне отличаются друг от друга, они оба дают огромные преимущества обороняющимся: здесь сильно затруднено проведение генеральных сражений и применение артиллерии, а снабжение войск, их транспортировка и связь ставят головоломные задачи{54}. Прежде чем начать сражение, наступающий должен победить [33] природу. Чтобы провести артиллерию и обозы, русские войска вынуждены были валить лес и прорубать просеки, но и тогда вьючных лошадей нужно было вести гуськом, а пушки катить вручную. К примеру, даже в мирное время на преодоление 200-метрового дефиле{*18} силами трех батальонов с четырьмя пушками уходило десять часов{55}.

Самой легкой пушкой, которая имела наиболее широкое применение, было четвертьпудовое длинноствольное орудие общим весом 106,47 кг. Каждый снаряд его весил примерно 1,5 кг, шрапнельная граната — 4,5 кг, заряд пороха примерно 0,3 кг. Вес четырех таких орудий с боеприпасом и другой поклажей часто превышал тонну. Дневной паек солдата на марше состоял из 716 г сухарей, 94 г мяса и 2,2 г соли. Согласно действующим уставам, каждое подразделение должно было на марше везти с собой шестидневный запас провизии (солдат нес на себе четырехдневный паек), три батальона по 800 человек в каждом должны были везти с собой 10 310 кг сухарей, 1353 кг мяса и 31,7 кг соли, примерно, 11,7 т продовольствия. К этому следует добавить разное вооружение и имущество (огромное количество боеприпасов, а также канцелярию, походную кухню и бочонок с водкой) каждого отдельного подразделения, личное имущество офицеров (для каждого выделялась вьючная лошадь), товары маркитантов и пр. Таким образом, войско сопровождал огромный обоз, состоявший из повозок и вьючных животных, сдерживавших и затруднявших продвижение, потому что все это надо было охранять, тащить и переправлять через препятствия. В некоторых районах Дагестана обозы становились еще тяжелее, потому что нужно было везти с собой дрова и корм для лошадей.

В Дагестане война велась в горах, а в Чечне — в [34] лесах. Лишь в Верхней Чечне обстановка была схожей с дагестанской. Таким образом, Чечня и Дагестан представляли собой самостоятельные театры военных действий, которые требовали своей, порой диаметрально противоположной тактики.

Даже наиболее удобные для военных действий времена года были там разные. В Чечне лучшим временем для военных кампаний считалась зима, когда земля твердела от холода, а реки хотя и не замерзали, зато мелели, тогда как весной и летом они были полноводными, а осенние дожди превращали почву в непролазную грязь. Кроме того, зимой деревья и кустарники сбрасывали листву, и чеченцам было труднее за ними скрываться.

Чеченцы применяли против русских оригинальную тактику, которая состояла в том, чтобы «занять позицию на одном большом буковом дереве. На одном таком лесном гиганте могло сразу разместиться от тридцати до сорока человек, которые обрушивали на приближающуюся колонну русских свинцовый дождь. Залповый огонь батальона против такой импровизированной крепостной башни ничего не давал»{56}. Слабая эффективность залпового огня объясняется тем, что дистанция поражения русских ружей не превышала 30–50 м по горизонтали, а в данном случае приходилось стрелять вверх; к тому же, что более существенно, русской армии более других европейских армий было привычнее действовать штыком, а не огнем. Русского солдата особо не обучали меткой стрельбе, и он обычно стрелял просто в воздух. Залп таких стрелков мог произвести шумовой эффект, а по существу был пустой тратой боеприпасов. Поэтому в бою с горцами русские больше полагались на артиллерию (стрельба шрапнелью), что только усложняло работу их обозов и тыловых служб. В Дагестане, наоборот, до таяния снегов горные перевалы были непроходимыми и русские не рисковали начинать военные операции ранее июня, когда появлялся подножный корм для лошадей. В октябре-ноябре [35] первые снегопады делали всякие действия уже невозможными.

Из двух театров чеченский был более тяжелым, именно там русские терпели главные поражения и несли наибольшие потери. Зато Дагестан вел себя с русскими враждебнее, это был ярый и психологически трудный для них противник.

Сколь ни яростными были (чеченские) кампании, где за каждым кустом таился снайпер и где потери русских были просто ужасными, сама земля не выглядела чуждой. На ней росли трава и деревья, текли ручьи — это был свой, знакомый мир. Умирая на этой земле, солдат погибал среди друзей. В Дагестане все не так, там нет ничего живого; бесконечный лабиринт пропастей и фантастическое нагромождение скал создают впечатление проклятой бездны, настоящего ада, куда занесло солдат на их погибель{57}. [36]

Глава вторая.

Народ

Кавказ, вероятно, — самое пестрое по этническому и языковому составу скопление народов на всей земле{58}. Их львиная доля приходится на Дагестан. На его территории проживают не менее 30 этническо-языковых групп, некоторые из которых составляют население одного-единственного аула. Четыре самых многочисленные народности — это аварцы, даргинцы, лакцы и лезгины. Все они говорят на языках, относящихся к северо-восточной группе кавказского, или яфетического, языкового семейства. Многие из них живут южнее Главного кавказского хребта, на территории современного Азербайджана. Некоторых, как лезгин, там проживает даже больше, чем в Дагестане, а другие из этой группы дагестанских народностей нигде, кроме Азербайджана, больше не встречаются. В источниках до XX столетия все жители Южного, а во многих случаях всего Дагестана назывались лезгинами. В персидских документах Южный Дагестан, в частности, называется Лезгистан. Кумыкская равнина и большая часть побережья Каспия заселена кумыками. В окрестностях Дербента преобладают адхарские турки (азерийцы). И те, и другие говорят на тюркских языках. На иранском наречии говорят таты, или горские евреи, проживающие южнее и западнее Дербента.

Чечня заселена преимущественно чеченцами (чеханцами), название которых происходит от аула Большой Чечан, где русские впервые с ними столкнулись. На [37] западе и юго-западе проживают ингуши. (Эти две народности настолько близкие, что некоторые специалисты разделяют их лишь «по некоторым историческим признакам. Так, согласно А. Беннигсену, ингуши не участвовали ни в борьбе Шамиля, ни в восстании 1920–1922 гг.{59} Вообще говоря, это утверждение справедливо, хотя случалось, что кто-то из ингушей и поддерживал движение Шамиля.) На юге в предгорьях Главного хребта живут кисты, которых некоторые ученые считают самостоятельной группой. Однако большинство источников рассматривают их как чеченское племя. Выше в горах живут хевсуры, горское племя православных грузин.

Несмотря на большое этнически-языковое разнообразие, все обитатели Кавказа, или, как их называют русские, горцы{60}, имеют одинаковый образ жизни, у них схожие традиции, правила и одежда. Их общую культуру Лузбетак относит к патриархально-кочевому типу{61}. Жители этих гор делятся по мужской линии на многочисленные семьи, кланы и племена. Семейно-родовые признаки разных уровней определяют те или иные приоритеты, они же обусловливают статус каждого человека, характер взаимоотношений между людьми и лежат в основе политической, социальной и экономической жизни горцев{62}. В некоторых случаях границы кланов и племен (русские исследователи чаще называют их обществами) совпадают с границами этническо-языковых групп. В Чечне и Дагестане эти общества свободны, иначе говоря, никому не подчиняются. Такие общества часто возглавляли выборные кади. (Такие кади не имеют с шариатскими судьями ничего общего, кроме названия.) Важные решения всюду принимались старейшинами и общим собранием мужчин. По этой причине некоторые русские авторы называют эти «общества» демократиями, или республиками.

В некоторых случаях эти общества объединялись в союзы (конфедерации). Самой крупной конфедерацией [38] в Дагестане считалась Акуша (называемая также Дар-ги), разбившая в 1744 г. Надир-шаха{*19}{63}. В восточном Дагестане было несколько таких кофедераций или княжеств. Их правители имели особые звания: в Тарги — шамхал {*20} в Каракайтаке — уцми, в Табасарани — масум. Владетель Элису носил титул султан, другие же — в Казикумухе, Курахе, Мехтули и Кунзахе — носили звание хан. Курах был изначально частью Казикумуха. Он был оформлен русскими в самостоятельное ханство в благодарность Аслан-хану за его услуги и лояльность. Степень автономии отдельных обществ в этих землях целиком зависела от личности и могущества того или иного правителя{64}.

Основным занятием населения было сельское хозяйство. Горцы выращивали различные зерновые культуры, фрукты и овощи. Но основу экономической жизни составляло животноводство, и благополучие народов покоилось на табунах лошадей, стадах рогатого скота и особенно на гуртах овец и коз. Эта живность была целью и добычей их набегов друг на друга. Такие набеги, особенно набеги на равнинные районы, составляли важный компонент хозяйствования отдельных горных областей.

В Чечне и некоторых «независимых обществах» Дагестана социальная структура не получила развития. Землей владели сообща, а все мужчины данного рода считались свободными обывателями — узденями. Пленников продавали в рабство или добивались получения за них выкупа.

В княжествах и зависимых от них общинах, а также у кумыков социальная структура была более развитой. Там существовало дворянство (беки), обладающее определенными социальными, экономическими и политическими [40] привилегиями, но жизнь беки вели, как обычные уздени. Дети дворян, рожденные простыми женщинами, и их потомство назывались джанка, они пользовались некоторыми привилегиями и престижем своих отцов и занимали положение между беками и узденями. Владение землей там имело более сложные формы, на ней работали крепостные и арендаторы.

В Чарталахе пять дагестанских обществ и султанат Элису образовывали элитарную конфедерацию, господствовавшую над грузинами-земледельцами, принявшими ислам (ингилойцами), и тюркским народом — мугальцами, которые ныне ассимилировались с адхарцами.

Этнически-языковые различия для горцев имели важное значение. Особенно сильно это проявлялось в отношениях чеченцев с дагестанцами, главным образом с аварцами и примыкающими к ним группами, которых в Чечне называли тавхли (таух — по-чеченски гора). Однако на уровне межплеменных отношений решающую роль играло другое. Там в центре внимания было вероисповедание. Чеченцы и дагестанцы, по крайней мере формально, принадлежали к мусульманам-суннитам. Степень исламизации в разных районах была неодинаковой, и Чечня, куда ислам проник позднее, чем в другие районы, была исламской менее других. Поэтому во всем Дагестане и Чечне действовали законы обычаев (адаты), которые в некоторых ханствах были кодифицированы. И в этом качестве они почитали себя в родстве с кумыками, кабардинцами и черкесами{65} а следовательно, противостояли и мусульманам-шиитам (адхарцам), и горским христианам-грузинам (тушинцам, хевсурам и пшавам). В более широком плане ислам суннитского направления объединял чеченцев и дагестанцев с турецким султаном, выступавшим как глава мусульман-суннитов. Религиозная принадлежность аварцев и чеченцев сыграет важную роль в их борьбе против русских. [41]

Следует упомянуть и о некоторых свойствах горцев, вытекающих из их культуры и общественной жизни, которые тоже имели важное значение в их борьбе с русскими. Во-первых, об их предельной чувствительности к посягательствам на свою свободу и о ненависти ко всякой власти за пределами своего племени или клана. Даже черкесы, общество которых, в отличие от чеченцев, имело большее социальное расслоение, по описанию жившего среди них около года англичанина, «быстро устают от власти в руках другого человека». Далее он добавляет: «И настолько ревниво этот суеверный народ относится к соблюдению собственных прав, что никто ни на один миг не поступится малейшей долей их, даже формально не станет передавать их отдельному лицу или группе представителей»{66}. Во-вторых, о кровной мести (канлы), порой охватывавшей несколько поколений и приводившей к истреблению целых аулов и общин{67}. В-третьих, о том, что в XIX в. получило название «расы воителей», потому что с детского возраста мужчин здесь воспитывали как воинов. Их отвага, искусство наездника, мастерское владение кинжалом, шашкой и ружьем, умение маскироваться и действовать скрытно вызывали романтическое восхищение русских{68}, сильно им в этом уступавших.

Скорость, с какой горцы умели передвигаться, будь то на коне или пешком, стала легендарной. В отличие от регулярных русских войск горцы не обременяли себя обозами. Скудно питаясь и ведя суровый образ жизни, горец все необходимое имел при себе, а когда припасы кончались, он держался чем придется, рассчитывая либо на помощь соплеменников, либо устраивая набег на врага.

Больше всего восхищала в горцах их гибкость. Русская армия, как все западные армии, имея дело с менее цивилизованным противником, применяла тактику, основанную на жесткой дисциплине и огневом превосходстве, стараясь добиться победы в генеральном [42] сражении. В оборонительном бою регулярное каре{*21} русской пехоты было практически неодолимым для горцев, а штыковой атаки русских противник обычно не выдерживал; причем в обоих случаях победа обеспечивалась огнем артиллерии, стрелявшей шрапнелью{69}.

Горцы же генеральных сражений не вели. Их главным методом ведения войны был не огонь по врагу, а быстрый маневр, главным образом в виде стремительного набега на противника и рейда возмездия, с захватом пленных, лошадей и скота. Очень скоро они приноровились к тактике русских, разглядели их слабые стороны и стали умело их использовать. Таким образом, русские войска на северо-востоке Кавказа оказались лицом к лицу с 200-тысячным населением, из которого 40–50 тысяч были превосходными воинами, готовыми в любой момент нанести удар. [43]

Глава третья. Русские

Русское войско во всех отношениях было полной противоположностью горским военным объединениям. Оно было громоздким и неповоротливым; оно не могло обойтись без больших обозов, которые связывали его по рукам и ногам (тыловое обеспечение никогда не было сильной стороной русской армии, а в чрезвычайно тяжелых условиях Кавказа оно часто просто разваливалось). Главную силу русской армии составляли пехота и огневая мощь (артиллерия), а также жесткая дисциплина, требующая беспрекословного исполнения приказов и связывающая личную инициативу.

В русской армии использовались следующие образцы артиллерийских орудий (см. табл. 1).

Самым распространенным орудием, совершенно очевидно, была 1/4-пудовая горная пушка, которая чаще всего использовалась для стрельбы шрапнелью. В таком случае она была малоэффективной при дистанции стрельбы более 150–200 м, а по существу ее применяли для стрельбы на 50 и менее метров, когда горцы могли своим ружейным огнем поражать артиллерийскую прислугу. Тут надо иметь в виду, что горцы, даже используя русские ружья, стреляли очень метко и на большее расстояние. Иногда они заряжали ружья двойным зарядом пороха, что не разрешалось русскими наставлениями, и значительно увеличивали дистанцию огня на поражение. Таким образом, дальность прицельного огня у горцев составляла 60–80 м, и практически все пули попадали в цель.

Русские войска на Кавказе, называвшиеся сначала [44] Кавказским корпусом{70}, а затем Кавказской армией, включали три составляющих:

1. Костяк Кавказского корпуса, несший основное бремя боевых действий, составляли части регулярной армии. Это была преимущественно пехота (егеря и стрелки) и артиллерия, а на более поздней стадии [45] в операциях принимали также участие и драгуны. Солдатами этих войск были российские крестьяне, служившие в армии 25 лет. То был храбрый воин, верный присяге и послушный командирам, «в бой он шел, как в церковь»{71}. Сам по себе русский солдат был сметлив и находчив. Каждый за долгую службу овладевал каким-нибудь ремеслом (портняжничал, шил сапоги и пр.). Эти ремесла в жизни солдат играли большую роль. Солдату шинель выдавалась на три года, мундир на четыре года, пара шерстяных брюк на два года, пара сапог, пара холщовых брюк и полотна на две рубахи раз в год. Так что острая потребность в портных и сапожниках ощущалась всегда. Качество тканей и кожи было низким, и солдатское обмундирование быстро изнашивалось даже в мирные дни. Форма солдат во время военных кампаний нуждалась в постоянных штопке и ремонте. Внутри и в окрестностях своих крепостей солдаты разбивали сады, сажали огороды, заводили коров, овец и коз. Это имело такое же большое значение, как обмундирование. «Кормежка и питье для русского солдата одинаково важны в физическом и психологическом плане: приготовление пищи и еда означали для него отдых, а чем наполнить желудок, для него всегда составляло проблему»{72}, солдатский рацион, состоящий из 907 г муки (716 г сухарей на марше), 161 г масла, 94 г мяса, 2,2 г соли в день и чарки водки (или пива) три раза в неделю, делал эти сады и отары горцев важным источником добавки к рациону солдат — фруктов, овощей, мяса. Это служило дополнительным стимулом для участия в походах на горцев. Походы не только разнообразили тяжелую повседневную гарнизонную работу солдат, из походов они возвращались с грузом свежих овощей и фруктов, с коровами и овцами, с другими трофеями, которые служили предметами обмена. Таким образом, во многих отношениях, хотя и не во [46] всем, Кавказская армия находилась на самообеспечении. Но самое главное, ее солдаты освоили методы кавказской войны и знали, как вести себя в бою с горцами.

2. Линейные батальоны, несшие гарнизонную службу в крепостях на редутах линий. В своем большинстве они не годились для боевых действий и выполняли вспомогательные задачи. Их редко использовали на поле боя, русские командиры на них особенно и не полагались{73}.

3. Казаки воевали, как местные горцы. Но ни сам казак, ни его конь не могли тягаться с горцем. Даже на своей земле казаки могли противостоять набегам горцев лишь при поддержке артиллерии, которая входила в состав казацких частей. Донские казаки имели «вьючную артиллерию», состоявшую из легких малокалиберных орудий. Они стреляли шрапнелью на дистанцию не более 50–100 м. Казаков также привлекали к вспомогательным работам; русские офицеры смотрели на них с пренебрежением, и казаки платили им тем же{74}.

Дополнительную вспомогательную силу составляла милиция из местного населения. Русское командование ей тоже не слишком доверяло, и к боевым операциям местную милицию обычно не привлекали, а использовали главным образом как орудие политики «разделяй и властвуй».

Общая численность русских войск постепенно увеличивалась и с 30 тысяч в 1820–1830 гг.. выросла до 200 тысяч в 50-е гг. Регулярные части составляли подавляющую часть этих сил (80–85%).

Армия Николая 1 страдала рядом недостатков. Некоторые из них вообще были присущи российскому воинству во все времена. Другие были связаны или, по [47] крайней мере, обострены персональными свойствами царя, особенностями его политики и личных взглядов. Три порока были тесно взаимосвязаны: низкий профессиональный уровень офицерского и унтер-офицерского состава; слишком глубокий (по европейским меркам) разрыв между командирами и низшими чинами; чрезмерно строгая дисциплина и концентрация внимания не на боеготовности, а на парадной выправке войска. Успешно выслужиться в русской армии, как писал Карл Маркс, мог лишь «офицер-палочник, все достоинство которого состояло в беспрекословном послушании и угодливости да в умении заметить на мундире оторванную или расстегнутую пуговицу».

Так же низко оценивала русскую армию в 1854 г. и американская пресса: «Вот такие солдафоны и ветераны армейской лямки», а вовсе «не настоящие военные специалисты, не лучшие умы, не молодость, не живость и не военный талант» скорее продвигались по службе. «Таким образом, армией командовали в основном дряхлые старики и малограмотные капралы, которые могли управиться со взводом, но не умели и не знали, как правильно и быстро провести сложный маневр в ходе кампании»{75}.

Кавказский корпус во многих отношениях представлял собой исключение в русской армии. Ведя постоянные бои, он был менее подвержен казенщине и «плац-парадной» муштре, от чего страдали большинство частей российского войска. Дисциплина в нем была не такой палочной, отношения комадиров и подчиненных — более тесными. Но общие для всей армии недуги, хотя и не в такой сильной форме, проявлялись и на Кавказе.

Несмотря на боевое товарищество, дистанция между офицерским и рядовым составом оставалась большой. Русский офицер, обычно выходец из дворян-землевладельцев, и солдат из крепостных крестьян были разного поля ягодами. Посему «с самого начала кавказской [48] войны рядовой солдат для командиров был просто рабочей скотиной, не заслуживающей особого внимания»{76}, — писал Н. А. Волконский.

К солдатам так и относились: командиры использовали их в качестве рабочей силы в личном хозяйстве, и это нашло широкое распространение среди российского генералитета. К примеру, когда в 1854 г. на Кавказ приехал Муравьев{*24}, ему, по его собственному признанию, удалось «задействовать на работах в собственных владениях 16 000 солдат, которые одновременно числились на активной военной службе»{77}. Дурное отношение к солдату со стороны офицеров и тяжкий физический труд в сочетании со скудным питанием и плохим обмундированием (во многих случаях связанных с воровством в армии), тяжелые природные условия, несоблюдение требований санитарии и гигиены, а также отсутствие необходимого медицинского ухода и обслуживания из-за нехватки врачей — все это приводило к тому, что из одиннадцати смертей только одна происходила в бою. Личный врач Воронцова писал по этому поводу: «В России уже начали понимать, что генерал должен обладать если не приобретенным умением, то по крайней мере природной сметливостью и талантом, но касательно военного врача по-прежнему бытует мнение, будто никаких знаний и способностей от него вовсе не требуется»{78}.

Профессиональный уровень офицеров на Кавказе был, возможно, выше, чем в остальных гарнизонах, но все же оставался недостаточным. Мало кто из них избирал службу в Кавказском корпусе как средство построения военной карьеры. Большинство офицеров и унтер-офицеров направлялись туда либо как ссыльные (при Николае I Кавказ стал «теплой Сибирью» для [49] оппозиционеров царскому режиму), либо ехали «фазанами» за наградами (молодые офицеры приезжали туда из России на несколько месяцев, чтобы получить знак отличия и поскорее уехать домой){79}. Совершенно естественно, что мало кто (особенно это относится к полякам, большими партиями отправлявшимся в Кавказский корпус после восстания 1831 г.) проявлял служебное рвение.

Тех же, кто действительно был способным командиром и хотел честно служить, связывали путы слепого подчинения: всякая личная инициатива, независимо от успеха или неуспеха начинания, была наказуема (если, конечно, у такого выскочки не было в Петербурге влиятельных покровителей), и очень быстро все русские офицеры убеждались в справедливости сентенции Фомы Кемпийского{*25}: куда спокойнее быть под началом, чем командовать другими{80}. Таким образом, в корпусе получило широкое распространение правило, которое можно свести к формуле «разумное ничегонеделанье».

Другим недугом российской армии, проявившемся и на Кавказе, были «интриги и подсиживание... моральная зараза, сгубившая немало блистательных имен в верхних эшелонах Кавказской армии»{81}.

Обозревая эту историю с позиций сегодняшнего дня, можно утверждать, что главная проблема России в завоевании Кавказа носила психологический характер и заключалась в пренебрежительном отношении к горцам как «басурманам», «азиатам» и «татарам» (в самом отрицательном смысле последнего слова, бранного у русских). Это исходило из самых верхов, а в низах его усиливало дополнительные факторы: уязвленность русских [50] от неприязни со стороны Запада{82}; гордость своей военной мощью, проявленной в ходе войны с Наполеоном (и усилившейся в ходе войн с Турцией и Персией); свойственное русским предпочтение количества перед качеством, много раз приводившее к заблуждению, будто численное превосходство приводит противника в трепет; наконец, беспечность русских, которую они сами в себе знают.

Все это мешало русскому командованию признать горцев серьезным противником, не говоря уже о том, чтобы как следует познакомиться с ними и извлечь для себя нечто полезное из их тактики, социальной структуры и политических веяний. Не учитывая всего этого{83}, русское командование часто повторяло собственные ошибки и приходило к результатам, обратным намечавшимся целям.

Такова цена гордыни, так приходится платить за алчность.

Сеющий в благодушном невежестве ветер пожинает бурю!{84}

Эти слова двух современных бардов хорошо выражают поведение русских на Кавказе. Особенно точно они аттестуют первого русского генерала, начавшего широкое наступление против Чечни и Дагестана, — Алексея Петровича Ермолова. [51]