Одной из загадок того времени стал человек, существовавший как бы в двух измерениях, реальном и мнимом. Его воображаемые свидетельства о системе концентрационных лагерей вызывали радость у одних и недоверие у других, и Курт Герштайн стал чем-то вроде чревовещателя. В этой главе говорится о судьбе этого загадочного человека и его последних днях.
С.... Я хотел бы узнать, известно ли вам что-нибудь о некоем человеке из СС. Особом человеке. Я знаю, в СС служило множество непростых людей, но, когда я изучал дело этого человека, работая над материалами Нюрнберга, многое осталось невыясненным. Весьма загадочная и сложная оказалась ситуация.
М. Вы совершенно правы. В СС состояли миллионы людей, и я едва знал их крохотную часть. Имя?
С. Курт Герштайн.
М. О да, я помню его. Младший офицерский чин. Связан с отделом медицинской службы.
С. Был замешан в отравлении газом...
М. Да, тот самый. В чем вопрос?
С. Как вы узнали о нем и что именно вы узнали?
М. Иногда хорошая память — это настоящее наказание, позвольте вам заметить. Столько мусора скапливается [111] в голове. Герштайн работал в Люблине вместе с вашим добрым другом Глобочником...
С. Пожалуйста, оставьте ваш сарказм.
М. Что ж, среди моих друзей он, конечно, не числился. Герштайн попал в сферу моего внимания, я думаю, в начале 1944 года. Или, может быть, в конце 1943-го. Это было тогда, когда Гиммлер заставил Глобочника закрыть его лагеря и уничтожить малейшие их следы. Да, думаю, это было, скорее, в конце 1943 года. Плюс-минус месяц или два. У меня был с Гиммлером частный разговор об этом человеке. Тот повсюду распространял клеветническую информацию о деятельности СС, и Гиммлеру пришлось его арестовать, но тем не менее утверждения этого человека о том, что массовые отравления газом продолжаются и десятки тысяч людей гибнут каждый день, его встревожили. Герштайн упоминал также фюрера, якобы присутствовавшего при этом, и все такое прочее. Гиммлер просто разрывался между яростью и страхом, потому что это предприятие Глобочника... лагеря в Люблине и других местах, которые контролировал Глобочник... не подлежали какому-либо обсуждению. Никто не должен был даже знать об этом. А Герштайн бегал по разным людям, рассказывая эти небылицы, и слухи достигли нас... гестапо... и кто-то сразу донес Гиммлеру. С первого взгляда Гиммлер понял, что у Герштайна не все в порядке с головой, но он не мог решить, что с ним делать.
С. И за этим решением обратились к вам?
М. Так и есть. Мы забрали Герштайна из камеры, и я очень сурово допросил его. Я не психиатр, но и мне было очевидно, что этот человек находится в очень тяжелом нервном состоянии и что его поведение не [112] совсем адекватно. Я пригласил помочь мне в работе компетентного психиатра из госпиталя "Шарите", который присутствовал на допросах. Криминальные или политические вопросы — пожалуйста, но проблемы психики — это не моя сфера, как вы понимаете. Нет нужды подробно пересказывать весь допрос, но я могу кратко изложить главное. Кстати, вы судили Герштайна в Нюрнберге?
С. Нет, не судили. Расскажите мне о нем, и затем я объясню вам причину моего интереса.
М. Конечно. Этот человек имел какое-то техническое образование... университетский курс... и был религиозным фанатиком. По-видимому, он переходил от одной группы к другой... протестант... и всегда был занят каким-нибудь новым проектом. Скорее, безобидный назойливый тип, который многократно задерживался сотрудниками гестапо и получил предупреждение держаться подальше от политики. Во время войны он вступил в СС, куда его приняли с неохотой из-за его прошлого, но тогда нужен был каждый. Он был определен в отдел дезинфекции медицинской службы СС и затем отправлен в район Люблина. Понимаете, именно туда, где Глобочник предполагал устроить свои еврейские "потемкинские деревни". Гиммлер хотел собрать местных польских евреев и депортированных из других мест с тем, чтобы они организовали свои собственные контролируемые общины на востоке Польши. Предполагалось, что эти евреи будут работать на маленьких фабриках и обеспечивать рейх и готовой продукцией, и сырьем. Франк, тогдашний губернатор, возражал против этого, потому что хотел видеть на этой территории немцев, и столкнулся со странными воззрениями Гиммлера. Гиммлер иногда верил в самые невозможные [113] вещи, позвольте доложить вам. И там развернул свою деятельность его дорогой друг, Глобочник, член его, Гиммлера, администрации, глупый, как пень, который пытался организовать этакие счастливые маленькие фабрики и поселки для депортированных городских евреев, чтобы шить там меховые шубы. Глобочник тут же столкнулся с непроходимым упрямством поляков, помехами со стороны Франка и, к довершению всего этого, с огромным числом евреев, которые неожиданно начали прибывать в этот еврейский трудовой рай. Разумеется, Глобочник лгал Гиммлеру и говорил, что результаты его стараний с каждым днем становятся все успешнее, так что сейчас на него навалились целые горы евреев, которых некуда девать и нечем кормить. И тогда, не зная, что еще с ними делать, он начал их убивать, а все новые и новые депортированные прибывали и прибывали. Глобочник едва справлялся с убийством нескольких сотен, набивая их в кузов фургона и накачивая туда по трубе выхлопные газы, но это занимало долгие часы и было по-настоящему отвратительно. Фургон заполнялся тем, что мы, в полиции, называем телесными выделениями. Мой помощник, которого я отправил туда, услыхав об этом, вернулся назад с позеленевшим лицом, если хотите знать. Глобочник и его добрый приятель Вирт не умели убивать этих жалких созданий достаточно быстро, пока этот самый Герштайн, который отвечал за дезинфекцию, не изобрел удачный способ и научил своих замечательных начальников убивать людей более чистоплотно и в большем количестве. У Герштайна было воздухонепроницаемое строение с воротами с одной стороны и отверстием в крыше. Сначала они набивали помещение евреями, а потом Герштайн забирался на крышу, открывал люк [114] и высыпал внутрь помещения содержимое банок — кристаллы цианида. Потом люк захлопывался. Как я понимаю, этот метод работал довольно хорошо... гораздо лучше, чем фургон.
С. Я бы так не выразился, но продолжайте.
М. После этого Герштайн влип в это ужасное дело, так как сам вызвался на роль эксперта, и теперь его место было на крыше: травить евреев газом. В конце концов, его рассудок не выдержал, у него начались галлюцинации и страшные ночные кошмары, так что с работы его убрали, но было уже слишком поздно. Теперь он начал говорить всем и каждому, что он только наблюдал за этим, а сам ничего не делал, и пытался очистить свою совесть обращением к Богу, уверившись, что он был только невольным очевидцем. Подобное, кстати, не было таким уж редким событием в некоторых из этих лагерей. Большинство людей не могло забыть о таких ужасах, и многие сошли с ума, а некоторые покончили с собой.
С. Значит, Герштайн сошел с ума?
М. Именно так. Его рассудок повредился, и он ходил по Берлину, обращаясь к верующим людям... и даже требуя встречи с Его Святейшеством, чтобы тот отпустил ему грехи. Я думаю, что во времена настоящих потрясений протестанты обращаются к Риму. Вы не согласны?
С. Пожалуйста, оставим религию в стороне.
М. Таково мое мнение. Проговорив с Герштайном около трех часов, я сумел добиться от него, помимо изложения маниакальных религиозных идей, подлинных фактов и велел моему личному секретарю записать его признание. Это было сделано с целью получить лишние свидетельства против Глобочника, которого я все еще собирался схватить. Врач сообщил [115] мне, что у Герштайна сильнейший маниакальный психоз и маловероятно, чтобы он оправился. Он добавил, что Герштайн вынужден постоянно повторяться, стремясь уменьшить свою вину в преступлениях. Я сказал этому доктору, что, если он проболтается обо всем этом хотя бы словечком, я тут же отдам его под расстрел, и он, естественно, пообещал мне хранить молчание.
С. А Герштайн?
М. Ну что, мы поместили его в одно закрытое учреждение. Гиммлер хотел казнить его, но я указал, что нам следует обходиться с Герштайном так, будто он совершенно безумен. Одному богу известно, со сколькими людьми он говорил, и его казнь только придала бы правдоподобие его россказням. В основе своей эти истории были правдивы в том, что касалось газовых камер, но Герштайн притянул сюда и Гитлера, и Гиммлера, и кое-кого еще. Он якобы видел Гитлера в Аушвице наблюдающим за казнями и рассказывал о совещаниях с Гиммлером, где шла речь о даже еще более масштабных умерщвлениях газом. Естественно, Гитлер никогда не был в Аушвице и Гиммлер никогда не совещался с Герштайном. Насколько мне известно, Герштайн до сих пор находится в психиатрической лечебнице. Может быть, вы мне скажете, почему он вас так интересует?
С. Разумеется. По-видимому, он вышел из лечебницы и жил в маленьком городке на западе. Когда американцы стали приближаться, он стал очень истеричным, и однажды утром его нашли в квартире мертвым — он повесился на чердачной балке. Он надел свой мундир, и когда прибыли люди из CIC, они подумали, что это значительное лицо, особенно после того, как домовладелец сообщил им о том, что Герштайн [116] передал ему чемодан с очень важными документами. Труп Герштайна уже начал смердеть, так что они сожгли его, а потом просмотрели его бумаги. Я видел эти бумаги и согласен с вами и с начальником бригады из CIC в том, что Герштайн был не вполне здоров. Некоторые из его обвинений были несостоятельны, некоторые имели смысл, так что следствие в Нюрнберге взяло понемногу то отсюда, то оттуда и подготовило интересный и ужасающий документ. Его нужно было перепечатать, конечно, на английском, и из-за этого на суде возникли сложности. У меня появились подозрения давно, и ваш рассказ лишь подтверждает их, но знаете, у этого человека репутация была отчасти как у великого героя Сопротивления. Какая ирония, что он сам и сделал достоянием гласности это дело с цианидом. Я имею в виду его бумаги... он упоминает о близких отношениях с доктором Нимеллером...
М. Ах да, я и забыл об этом. Нимеллер сидел в тюрьме за антиправительственную агитацию, и я припоминаю, что Герштайн заявлял, будто ежедневно общается с ним. Поскольку это означало бы серьезное нарушение тюремной системы безопасности, я лично расследовал эту историю. Ничего подобного, конечно, не было. Нимеллер никогда не слышал о Герштайне и, безусловно, никогда с ним не общался. Не было и никаких представителей Его Святейшества, не знаю, писал ли Герштайн об этом, а Ватикан не собирался присылать личный самолет, чтобы доставить Герштайна в Рим для беседы с Папой.
С. Я слышал об этом. Разумеется, я не поверил.
М. Герштайн ужасно боялся, что американцы или русские узнают о его штучках на крыше и повесят его. [117] Сначала с ним случилось нервное расстройство, а потом он решил сочинять для собственного спасения разные истории. В последнюю минуту, когда "друзья" были уже всего в нескольких милях, как вы сказали, он сам вынес себе приговор на чердаке. У меня до сих пор хранится его подписанное признание, если оно вам нужно. Это оригинал. Я отослал одну копию Гиммлеру, а другая хранится в досье РСХа. Я ведь говорил вам, что не стоит делать героев из дерьма, не так ли? И вот вы превозносите человека, который убил стольких заключенных! Вполне сопоставимо с Глобочником, который есть не кто иной, как настоящая скотина в военной фуражке. Злая ирония, не так ли? А теперь вы заполучили Глобочника и его дорогого компаньона Вирта, которых держите на каком-то дорогом курорте, пытаясь вытрясти из них деньги и полный чемодан горячечного бреда, который, оказывается, вошел в историю.
С. Я всегда считал, что бумагам Герштайна верить нельзя, и я в этом не одинок, но Кемпнер{45} был в восторге...
М. А, этот. Он служил в Министерстве юстиции Пруссии, пока не сбежал, и теперь он у вас. Вашингтон теперь, наверное, напоминает нечто среднее между психлечебницей и зоопарком.
С. Иногда мне хочется аплодировать вашим замечаниям, но я не могу комментировать их. Теперь, полагаю, мы должны вернуться к другим вопросам, и благодарю вас. [118]