Часть шестая.

Крах гестапо.
1944 год.

1. Армия против гестапо

6 июня 1944 года. На исходе ночи, когда заря чуть высветлила восточный край небосклона, самая большая в истории военно-морская армада двигалась к берегам Франции. Через час первые подразделения 21-й группы союзных армий под командованием генерала Монтгомери вступят на пляжи Кальвадоса, и начнется битва за Францию, которую одновременно и ждали, и боялись и на которую возлагали столько надежд.

В этом прямом столкновении между наступающими и «осажденными» гестапо могло играть лишь второстепенную роль, Первенство возвращалось к армии, которая упорно сопротивлялась на заблаговременно укрепленных ею позициях, поскольку Гитлером был отдан приказ: ни шагу назад, Но эсэсовцы принимали непосредственное участие в боях, а дивизия «Рейх», действовавшая на юго-западе Франции, выполняла задачу по «прочесыванию» региона с привычной для нее свирепостью, Продвигаясь по территории Франции от Монтобана до Сен-Ло, чтобы принять участие в боях, она усеяла свой путь сотнями и сотнями трупов. В начале июня к числу своих жертв, погибших в странах Восточной Европы, гестапо добавило 99 французов, повешенных в Тюле, и всех жителей деревни Орадур-сюр-Глан, расстрелянных или сожженных заживо. Нескончаемый список жертв нацизма продолжал пополняться новыми именами.

Но господство бесчеловечного режима близилось к концу. Дивизия «Рейх» потеряла 60% личного состава в битве при Сен-Ло, а последовавший затем прорыв в районе Авранш и бросок союзных сил в Бретань вынудили германские войска к отступлению.

Тем временем в Париже службы Оберга и Кнохена были охвачены беспокойством. Стало уже невозможным игнорировать тот факт, что союзные армии в ближайшее [411] время достигнут столицы. Надо было принимать меры, с тем, чтобы обеспечить себе свободу действий при отступлении из города. Было ясно, что население, группы сопротивления, действовавшие уже почти в открытую, постараются помешать отходу последних отступающих подразделений. Оберг приказал провести превентивные аресты всех, кто был способен возглавить такого рода действия.

Уже в апреле-мае были предприняты первые шаги в этом направлении: арестованы 13 префектов, как считалось, враждебно относившихся к Германии, и одновременно несколько других лиц.

10 августа были арестованы и высланы 43 человека, в числе которых префекты, финансовые инспектора (в частности, г-н Вильфрид Баумгартнер), высшие чиновники из министерства финансов, ряд генералов, полковников, майоров, банкиров, адвокатов, преподавателей учебных заведений. Таким образом, Оберг с небольшим запозданием проводил антиподрывную операцию — операцию А-Б в менее широких масштабах.

Эти меры прошли незамеченными для парижан. Они жили под гипнотическим воздействием новостей с фронтов, находившихся уже в каких-нибудь двухстах километрах от столицы. 14 июля в различных кварталах Парижа состоялись праздничные шествия под трехцветными знаменами, и повсюду люди готовились к последним боям.

Парижане ничего не могли знать о тех драматических событиях, которые потрясли 20 июля немецкую администрацию Парижа, в особенности гестапо.

Уже на протяжении длительного времени антинацистски настроенные видные деятели в Германии пытались объединиться. Этим попыткам противодействовали СД и гестапо. Оппозиционные группы сложились уже и в военных кругах. Действуя самостоятельно, военные могли бы иметь шансы на успех, но они предпочли, как показали события, без лишних колебаний принять предлагавшиеся режимом льготы и преимущества: возможность быстрого продвижения по службе{44}, высокие [412] оклады, не говоря уж о периодических подачках Гитлера членам генералитета.

Поэтому не следует искать среди военных тех, кто первыми мужественно выступил против режима. Во время войны оппозиционные по отношению к режиму движения вначале возникли в университетских кругах: это были люди, совесть которых восставала против попрания нацистами элементарных норм человеческой этики и морали.

Проникновение нацистских спецслужб в университеты не могло искоренить в них многолетнюю традицию независимости, стремление к свободе, к соблюдению прав личности, свойственные студентам всех стран мира.

В Мюнхене под университетской крышей возникла организация «Белая роза». Деятельность группы, проходившая в университетских кругах на протяжении долгих лет, держалась в секрете. Эта группа печатала и распространяла тексты мужественных проповедей мюнстерского епископа фон Галена, а, начиная с лета 1942 года, размножала и распространяла выдержки из законов Ликурга и Солона.

В начале 1943 года члены организации «Белая роза» стали выступать более открыто. Эти юноши даже осмеливались делать на городских стенах надписи «Долой Гитлера!», что в наши дни может показаться довольно безобидным занятием, но в то время требовало определенного мужества. После Сталинградской битвы 18 февраля ими были напечатаны листовки с призывом к восстанию и пачками разбросаны в университетских аудиториях. В листовках также содержался призыв к чести и разуму офицерства вермахта. Кальтенбруннер, который лично руководил расследованием этого дела, вызвал в Мюнхен Канариса и одного из начальников отдела контрразведки абвера Лахузена. Они ознакомились с текстами листовок. Это было 22 февраля, как раз в тот день, когда приводили в исполнение смертный приговор авторам листовок, и, очевидно, этот исполненный тревоги призыв молодых людей, верящих в воинскую честь, нашел какой-то отклик в сердцах офицеров армии. Может быть, именно он побудил наконец к действию заговорщиков из абвера. [413]

К тому же молодые члены «Белой розы» не ограничились распространением своих листовок. 19 февраля они возглавили в Мюнхене студенческую манифестацию — неслыханное дело в мире нацизма. Один из блоклейтеров узнал двоих студентов — брата и сестру, бросавших листовки через окно университета, и тут же побежал с доносом в гестапо.

Развития событий долго ждать не пришлось. В тот же день гестапо арестовало трех студентов: Кристофа Пробста двадцати четырех лет, Ганса Шолля двадцати пяти лет, обучавшихся на медицинском факультете, и Софию Шолль двадцати двух лет, студентку философского факультета. 22 февраля после трех дней допросов и пыток все трое были приговорены к смертной казни и вечером того же дня казнены. Расследование продолжалось. 13 июля настал черед профессора философии Курта Хубера и студента-медика Александра Шморелля. Наконец, 12 октября был взят студент-медик Вилли Граф. Осужденные на смерть «народным судом», они были обезглавлены. Имена этих мучеников свободы до сих пор еще мало известны... А они заслуживают того, чтобы им было воздано должное, тем более что досталось оно дорогой ценой.

Разгром под Сталинградом сыграл роль катализатора оппозиционных настроений среди военных. Наиболее прозорливые из них в этот день поняли, что война проиграна, что необратимый процесс, начавшийся в эти дни на морозных просторах России, мог завершиться лишь полным крахом рейха. Вместе с нацией чудовищное поражение, соответствующее по масштабам конфликта, потерпела и армия. И если военные стали серьезно подумывать о возможности прямого вмешательства в события, то это было не столько результатом возмущения в их среде преступлениями нацизма, сколько попыткой спасти то, что еще можно было спасти. Преступления нацизма совершались у них на глазах на протяжении многих лет, не вызывая стремления попытаться покончить с этим. Страх перед грозящим поражением, стремление сохранить свои привилегии — вот что выводило военных из привычного равновесия.

С первых шагов нацистского режима Гиммлер внимательно следил за настроениями в армии. Службы [414] безопасности почувствовали, что военные плели сети заговоров в тиши штабов, в обстановке секретности, пользуясь иногда помощью со стороны дипломатов. РСХА бросила на этот участок своих лучших агентов. Но заговорщики действовали в стенах практически неприступной крепости — абвера. Для Гиммлера абвер издавна являлся предметом вожделенных устремлений: ему не терпелось прибрать к рукам все без исключения службы разведки. Но с февраля 1943 года ту же цель поставил себе Кальтенбруннер. С этого момента началось соревнование на скорость между абвером и гестапо, поскольку заговорщики приняли наконец решение, перед которым они долгое время отступали: устранить Гитлера. Офицерство могло бы уже давно покончить с Гитлером законными средствами и методами, но оно не осмелилось действовать в то время, когда это было еще возможно. Принятое решение обернулось целой серией неудачных попыток. Наиболее близкой к удачному завершению была попытка, предпринятая 13 марта. Генерал фон Тресков, начальник штаба армейской группы Центр, действовавшей на русском фронте, и генерал Ольбрихт, начальник главной армейской канцелярии, разработали операцию «Вспышка», намереваясь взорвать в полете личный самолет Гитлера.

13 марта 1943 года, когда Гитлер готовился вылететь из своей штаб-квартиры в Смоленске в Берлин, Фабиан фон Шлябрендорф, офицер из штаба Трескова попросил одного из пассажиров самолета передать две бутылки коньяка своему другу в Берлине. В пакете было взрывное устройство, привезенное полковником абвера Лахузеном в Берлин. Однако детонатор устройства не сработал, и Гитлер благополучно добрался до Берлина. Заговорщики сумели перехватить пакет в Берлине, и попытка покушения не была раскрыта.

Полковник Эрвин Лахузен, бывший сотрудник австрийской разведки, перешедший в абвер после аншлюса, являлся заместителем полковника Пикенброка, начальника Первого отдела абвера. [415]

Несколько планов подобных операций были разработаны; некоторые из них начинали осуществляться, но до конца не был доведен ни один.

Тем временем люди Мюллера и Шелленберга продолжали свое расследование. 5 апреля 1943 года они пробили первую брешь в стенах той крепости, которой являлся абвер; они арестовали ближайших сотрудников генерал-майора Ганса Остера, начальника отдела «абвер-заграница», и в том числе одного из руководителей заговорщиков. В сейфе одного из арестованных сотрудников абвера, доктора Догнани, были обнаружены документы, частично раскрывавшие общую картину заговора. Однако содержавшиеся в них сведения оказались недостаточными для организации широкомасштабной профилактической акции. Было и другое обстоятельство, также сдерживавшее рвение гестапо: Гиммлер испытывал комплекс неполноценности, сталкиваясь с Канарисом, и никак не мог решиться перейти против него в прямое наступление, что позволило абверу продержаться еще несколько месяцев.

Собранные в апреле сведения были дополнены в сентябре результатами типичной для методов работы гестапо операции под кодовым названием «Чай у фрау Солф». Эта фрау Солф была симпатичной пожилой дамой, принадлежащей к сливкам общества, у которой кое-кто из заговорщиков периодически собирался «на чашку чая». Они поддерживали, хоть и не без трудностей, регулярные связи с антифашистами-эмигрантами, осевшими в Швейцарии, а через них — с английской и американской агентурой. 10 сентября 1943 года к этому кружку примкнул новый его член — швейцарский медик доктор Рексе, отличавшийся резкими антинацистскими суждениями и оценками. Заговорщикам изменила осторожность: они доверили ему ряд письменных сообщений для доставки в Швейцарию. Доктор Рексе был агентом гестапо. Но и на этот раз Гиммлер выждал, прежде чем начать действовать. Собранных материалов оказалось еще недостаточно, чтобы поразить Канариса наверняка.

Однако в декабре в его распоряжении оказалось достаточно улик, чтобы добиться выхода Остера в отставку и арестовать его. В январе были арестованы семьдесят [416] пять человек, проходивших по делу «Чая у фрау Солф». Наиболее скомпрометированные попали под скорый суд и через несколько дней были казнены{45}.

В начале 1944 года новые факты выявили роль абвера как «крыши» для многих участников заговора. Пользуясь этими данными, Гиммлер добился согласия Гитлера на то, чего он уже некоторое время настойчиво просил, подталкиваемый Шелленбергом, который не испытывал чувства собственной неполноценности, имея дело с Канарисом.

14 февраля появился декрет о расформировании абвера. Центральные службы абвера носили общее название: «Amt Ausland nachrichten und Abwehr», то есть «Управление разведки и контрразведки», и составляли одно из пяти управлений главного командования — Верховного командования германских вооруженных сил. Абвер состоял из двух крупных частей, разведки — «Amstgruppe Ausland», и контрразведки — «Abwehr Amt».

Декретом от 14 февраля абвер делился на части, отходившие к разным ведомствам. «Амстгруппе аусланд», обрабатывавшая информацию общего характера, то есть важную, но не секретную, и работавшая в тесном контакте с министерством иностранных дел, оказалась в ведении оперативного отдела ОКВ. «Абвер amt», составлявший ядро секретных служб армии, отдавал все свои четыре подотдела службам РСХА, слившим их в единое вспомогательное подразделение, получившее название «Militärisches Amt» — «Управление военной контрразведки».

Одновременно, по указанию Гитлера, amt VI — службы Шелленберга — получили «неограниченную свободу рук за рубежом», а сам Шелленберг становился полным хозяином всех служб внешней разведки. После [417] этого Канарису оставалось только подать в отставку. Что он и сделал.

Военный отдел РСХА стал возглавлять полковник Гансен, бывший ранее начальником 1-го отдела абвера — наиболее крупного из всех, — ведавшего службами разведок сухопутных, военно-морских сил и авиации. Гансен сменил основательно скомпрометированного Пикенброка — старого друга Канариса. Но Гансен и сам являлся одним из двух старейших членов подпольного заговорщического движения в абвере (вторым был Фрейтаг-Лоринговен{46}). Его спасло необычайно удачное стечение обстоятельств, и гестапо не имело никаких подозрений на его счет. Став начальником отдела, он про и все его друзья.

Итак, абвер, выступавший как конкурент РСХА в области внешней разведки, прекратил, наконец, свое существование. Гиммлер торжествовал победу над Канарисом, укрепляя свое положение. Заговорщики утратили защиту и надежное убежище. Иссяк источник, питавший их поддельными документами, командировочными удостоверениями, взрывчаткой и всем необходимым. Они лишились часто использовавшейся возможности переправлять в Швейцарию тех, на кого падало подозрение в причастности к заговору. Их контакты с американскими и английскими разведслужбами отныне также становились почти невозможными. Возникшие сложности обострили разногласия, уже давно существовавшие между членами группировки заговорщиков.

Этот удар мог бы положить конец заговору, если бы незадолго до расформирования абвера среди заговорщиков не появился новый человек — подполковник граф фон Штауфенберг. Штабной офицер, получивший тяжелое ранение в Тунисе{47}, ставший затем начальником штаба резервной армии, он был потомком семьи, принадлежавшей — из поколения в поколение — к военной аристократии. Правнук Гнейзенау по матери, он [418] на первых порах уверовал в достоинства нацистского режима, сулившего обеспечить возрождение величия Германии. Впоследствии Штауфенберг понял, что война проиграна и что Гитлер в своем падении увлечет за собой Германию и армию в бездну, если не будет своевременно устранен. И Штауфенберг примкнул к группе заговорщиков, душою которых были бывший мэр Лейпцига доктор Герделер и бывший начальник генерального штаба армии генерал Бек.

Побудительные мотивы Штауфенберга четко обрисованы Гизевиусом: «Штауфенберг не желал, чтобы Гитлер увлек с собой в могилу всю армию. Будучи военным человеком до кончиков ногтей, он считал, что спасти армию означало спасти родину... Он не был одинок в этом убеждении, будучи типичным представителем группы военных, осуществлявших руководство событиями 20 июля. Начиная с 1942 года численность этой группы росла с каждым новым поражением на фронте и в ней крепла решимость активно реагировать на события».

Штауфенберг быстро понял, что все разговоры в кулуарах штабов, туманные проекты, памятные записки, направляемые генералам, были абсолютно бесполезны. Он предпочел действовать: впервые один из руководителей заговора взял на себя и роль исполнителя. 26декабря 1943 года приглашенный в ставку Гитлера в Растенбург для доклада, он принес туда в портфеле взрывное устройство замедленного действия. Однако по своему обыкновению Гитлер в последний момент отменил совещание, и Штауфенбергу пришлось увезти свою бомбу обратно в Берлин.

Энергичный Штауфенберг вдохнул новую жизнь в заговор. Абвера уже не было, но он нашел ему новое прикрытие в самом верховном командовании, привлек к участию в заговоре еще нескольких генералов, заручившись, по меньшей мере, их дружественным нейтралитетом.

Чтобы застраховать себя от покушений, Гитлер никогда не соблюдал установленного им самим распорядка дня, внося в него все новые и новые изменения в последнюю минуту. [419]

Найти сообщников среди сотрудников гестапо и СД не удалось, но двое высокопоставленных руководителей полиции, ветеранов нацистского движения, перешли в лагерь заговорщиков и оказали им свою помощь. Это были Небе, начальник крипо (уголовная полиция), который ранее командовал эйнзатцгруппой в России, и граф Гелльдорф, префект берлинской полиции, а также его заместитель граф Шуленбург — еще один раскаявшийся нацист. В случае путча они могли бы сыграть очень важную роль в сотрудничестве с генералом фон Газе, военным комендантом Берлина, участником заговора.

Немало командиров оккупационных войск, расквартированных на западе Европы, также оказывали поддержку движению. В их числе были фон Штюльпнагель, военный губернатор Франции, фон Фалькенхаузен, военный губернатор Бельгии, и в особенности Роммель, главнокомандующий группой армий «В». Он один из всех маршалов не отвернулся от тайных эмиссаров заговорщиков, равно как его начальник штаба генерал Ганс Шпейдель. Возрастающее техническое превосходство армий союзников укрепило их в мысли, что наличные германские силы не способны долго удерживать фронт в Нормандии и могут лишь замедлять продвижение противника. Гитлер, верный своим привычкам, отказался считаться с аргументами, выдвинутыми маршалами.

Развал абвера создал для заговорщиков значительные трудности. Если в 1943 году можно было насчитать по меньшей мере шесть покушений на Гитлера, то за первые шесть месяцев 1944 года ни один подобный план не смог быть разработан. Штауфенберг прекрасно понимал, что свержение режима станет возможным лишь тогда, когда исчезнет сам Гитлер. Личность Гитлера сковывала волю генералов, считавших себя связанными присягой верности фюреру, которую они дали после смерти Гинденбурга.

Однако успешная высадка войск союзников во Франции и их продвижение в Италии, где был взят Рим, поражение немецких войск на Восточном фронте и вступление советских войск в Польшу показали Штауфенбергу, что далее медлить нельзя, поскольку иначе спасать будет уже нечего. [420]

Следует сказать, что заговорщики основывались на ошибочных предположениях. Они были, в частности, уверены, что смерть Гитлера позволит им полюбовно договориться с западными державами. Они стремились к скорейшему заключению перемирия, но отметали всякую возможность безусловной капитуляции. Несколько проектов «мирного урегулирования», разработанных Карлом Герделером, свидетельствуют об удивительном непонимании ими реальных условий того времени. Имелось в виду, что сепаратный мир, заключенный с Западом, никак не задержит операций на Востоке. Более того, предполагалось, что после сохранения укороченного фронта на Западе на время, необходимое для установления новой власти в Германии, американцы и англичане объединят с ней свои усилия для войны против русских. Это означало, что заговорщики совершенно не учитывали ялтинских соглашений. И можно утверждать, что в случае успеха заговора дальнейший ход событий не претерпел бы существенных изменений. Придя к власти после смерти Гитлера, заговорщики встретили бы отказ со стороны западных держав согласиться с такими их предложениями. Даже если не учитывать обязательств, принятых ими на себя в Ялте, которые никогда не ставились под сомнение, невозможно представить себе, чтобы деятель такого склада, каким был Черчилль, отказался от перспективы полной и безусловной капитуляции противника в момент, когда его военное превосходство оказалось полностью обеспеченным. В этой ситуации новое германское правительство, действуя под эгидой военных, вероятно, решило бы продолжать войну.

В отличие от Герделера и Бека Штауфенберг со своими ближайшими друзьями, кажется, смотрел на вещи более трезво. Развал всех фронтов показал им, что призыв к отчаянному сопротивлению, брошенный Гитлером, означал бы самоубийство для немецкой нации. Продолжение боев в центре страны привело бы к разрушению всего экономического потенциала Германии, повлекло бы за собой смерть тысяч и тысяч, а может быть, и миллионов немецких граждан, сделав возрождение Германии почти невозможным.

Исходя из этих соображений, Штауфенберг, продолжая поддерживать контакт с руководящей группой [421] Герделера и Бека, разработал план под кодовым названием «Валькирия». Им предусматривалось убийство Гитлера и немедленная организация военного правительства в Берлине, которое должно было с помощью войск вермахта нейтрализовать самые опасные органы нацистского режима: СС, гестапо и СД. В конце июня Штауфенберг получил чин полковника и был назначен начальником штаба внутренней армии, что открывало ему доступ на совещания, проводившиеся в ставке фюрера. Подготовка продолжалась с удвоенной энергией и 20 июля завершилась покушением на Гитлера.

На 20 июля было назначено важное совещание в ставке для подведения итогов русского наступления в Галиции. Кейтель пригласил Штауфенберга в Растенбург на это совещание, где он должен был сделать доклад о создании первых частей внутренней армии, предназначавшейся для организации обороны каждого населенного пункта в Германии и получившей впоследствии название «фольксштурм». Ожидалось прибытие укрывшегося в Германии Муссолини, который должен был в 14 час. 30 мин. осматривать ставку своего друга. На этот раз расписание выдерживалось с точностью до минуты.

Штауфенберг прибыл в Вольфшанце{48} с портфелем, в котором опять находилось взрывное устройство замедленного действия, начиненное экзогеном — английской взрывчаткой, хранившейся на секретных складах абвера. Он был полон решимости взорвать свою адскую машину.

В 12 час. 30 мин. Кейтель и Штауфенберг вошли в барак, где находился зал заседаний. Взрыватель с часовым механизмом был уже приведен в действие. Взрыв должен был последовать в 12 час. 40 мин. Когда они вошли в зал, совещание уже началось. В 12 час. 36 мин. Штауфенберг поставил свой портфель на пол и придвинул его к массивной ножке стола, так, чтобы взрывчатка находилась менее чем в двух метрах от Гитлера. Сделав это, он незаметно покинул помещение, сказав, что ему необходимо срочно связаться с [422] Берлином. Тем временем полковник Брандт продолжал свой доклад о положении в Галиции. Придвинувшись к карте, он наткнулся на портфель Штауфенберга. Брандт передвинул его таким образом, что между портфелем и Гитлером оказалась массивная ножка стола.

В 12 час. 45 мин. прогремел мощный взрыв, раскидавший толстые каменные стены барака. Штауфенберг, находившийся в двухстах метрах от строения, увидел, как взлетела в воздух крыша, как пламя и дым повалили из выбитых окон. Для него сомнений не было: Гитлер погиб вместе со всеми, кто находился в зале заседаний. Однако в действительности дело обстояло иначе: хотя полковник Брандт был действительно убит, двое генералов смертельно ранены и все прочие участники совещания получили ранения большей или меньшей тяжести, Гитлер отделался царапинами благодаря массивной ножке стола, прикрывшей его от взрывной волны.

У Штауфенберга не было времени, чтобы выяснить все эти обстоятельства. Уверовав в успех покушения, он помчался на близлежащий аэродром и вылетел в Берлин. Там его ждал неприятный сюрприз: вопреки намеченному плану берлинские заговорщики не приступили к действиям. Они хотели удостовериться в смерти Гитлера, прежде чем выступить по радио с заявлением о смерти фюрера и о создании нового правительства, в котором Беку был уготован пост главы государства, а генералу фон Витцлебену пост главнокомандующего вермахтом.

Штауфенберг заверил всех в том, что Гитлер погиб, и убедил в необходимости действовать. Однако время было потеряно, и эта задержка в гораздо большей степени, чем неудача покушения, помешала осуществлению плана путчистов.

Уже шли в гарнизоны первые распоряжения путчистов, когда некоторым из них, в том числе самым высокопоставленным, стало известно, что Гитлер лишь легко ранен. Связь с Растенбургом, отключенная одним из сообщников Штауфенберга, была восстановлена к 15 час. 30 мин. и с этого момента паника овладела многими не слишком мужественными участниками заговора. В надежде спасти свою жизнь, они отреклись от своих друзей [423] и отказались выполнять то, что обещали сделать всего несколькими днями ранее. Те, кто охотно оказал бы помощь заговорщикам в случае успеха, теперь отвернулись от них, а некоторые, в частности генерал Фромм, бросились их арестовывать. За несколькими редкими исключениями, все эти генералы вновь стали такими же, какими были всегда, не считая того времени, когда энергия Штауфенберга на время выбила их из привычного состояния, а именно — трусливыми оппортунистами{49}. Только в 19 час. 30 мин. генерал Витцлебен передал по радио телеграмму, предписывавшую военным брать в свои руки всю полноту власти на местах. Если бы этот приказ пошел в эфир в 13 час., ситуация могла бы быть спасена, поскольку Геббельс, информированный о покушении, только в 16 час. получил указание объявить по радио, что фюрер жив и здоров.

В это время Гиммлер, срочно назначенный командующим внутренней армией, о чем он давно мечтал, уже летел в Берлин, чтобы возглавить операции по подавлению путча и организовать репрессии. Шелленберг с помощью Скорцени к этому времени уже успел взять под контроль часть армейских формирований, которые должны были выполнять приказы заговорщиков.

В час ночи Гитлер выступил по радио. Путч захлебнулся, и поднялась кровавая волна репрессий.

В Париже, как и в Праге, и в Вене, участники заговора, действовавшие в оккупационных войсках, в 16 час. узнали, что покушение состоялось, как было намечено. Около 19 час. 30 мин. Бек позвонил Штюльпнагелю и подтвердил приказ о выполнении намеченных мероприятий. Штюльпнагель принял приказ к исполнению, хотя с первых же шагов успех операции был поставлен под вопрос изменой, имевшей катастрофические последствия. Маршал фон Клюге, недавно сменивший фон Рундштедта на посту командующего вооруженными силами на Западе, пообещал ранее свою помощь заговорщикам «в том случае, если покушение будет успешным». Но в 19 час. он узнал из сообщений [424] берлинского правительственного радио, что Гитлер отделался небольшими ранениями, и тут же пошел на попятную. В 19 час. 30 мин. он получил сообщение от Витцлебена, утверждавшего, что Гитлер скончался, и снова проявил желание примкнуть к заговорщикам.

В 20 час. 15 мин., связавшись напрямую с ОКВ, он получил подтверждение безрезультатности покушения и снова переметнулся на сторону гитлеровцев. Этот отказ сотрудничать с заговорщиками — на сей раз окончательный — грозил им тяжелыми последствиями. Но их парижская группа уже отдала свои приказы и была полна решимости довести дело до конца. Далее в случае провала заговора в Берлине ничто не могло помешать им продолжать начатое во Франции, объявив открыто о своем неповиновении берлинским властям. Такой шаг, конечно, мог бы вызвать чрезвычайно важные последствия в самой Германии. Поэтому уже отданные приказы не были отменены.

Около 21 час. подразделения второго батальона первого гвардейского полка, действуя по приказу генерала фон Бойнебурга — военного коменданта «Большого Парижа», — вышли из казарм Военной школы и окружили здания на авеню Фош, резиденцию Оберга, помещения на улице Соссэ, здание на бульваре Ланн и ворвались туда с оружием в руках. Эсэсовцы не оказали ни малейшего сопротивления, и уже к 23 час. оказались под арестом почти 1200 эсэсовцев, собранных со всего Парижа, все гестаповцы и сотрудники СД. Сам Оберг был арестован генералом Брехмером в тот момент, когда он пытался связаться с абвером по телефону, и сдал оружие без сопротивления. Не хватало только Кнохена. Он ужинал в посольстве у своего друга Зейтшеля, когда ему позвонил один из подчиненных, попросивший срочно приехать на авеню Фош. Опасливый Кнохен предпочел заехать предварительно к генералу Обергу. Там он узнал об аресте Оберга, и сам был немедленно арестован. Будучи препровожден на авеню Фош, он застал там генерала Брехмера, уже сидящим за столом его, Кнохена, кабинета.

Около полуночи все руководители СС, Оберг, Кнохен и начальники служб гестапо и СД были арестованы и доставлены по приказу генерала Бойнебурга в гостиницу [425] «Континенталь» на улице Кастильоне, где должны были ждать решения своей судьбы.

Тем временем в Военной школе начались приготовления к предстоящему на завтра расстрелу руководителей гестапо и СД — военный трибунал заговорщиков готов был вынести им смертный приговор, — а фон Клюге в очередной раз переметнулся на сторону противников переворота и сообщал о событиях в Берлин, отметив особенно «недопустимое» поведение Штюлышагеля{50}.

В тот же час Штауфенберг из Берлина связался со Штюльпнагелем, чтобы ввести парижскую группу заговорщиков в курс дела, и рассказал о неудаче покушения и путча. «Мои убийцы, — сказал в заключение он, — уже стучат в дверь».

Однако все это не могло поколебать решимость заговорщиков, пока новое, непредвиденное препятствие не встало на их пути. Адмирал Кранке — командующий западной группой военно-морских сил — получил из Берлина соответствующие указания, как только Клюге донес о «недопустимом поведении» Штюльпнагеля. Заговорщики, привыкшие иметь дело исключительно с сухопутными силами, совершенно не учли наличие в Париже военных моряков. Получив из Берлина приказ действовать, Кранке поставил под ружье военных моряков, разбросанных по всему Парижу, и из своей штаб-квартиры, расположенной в квартале Мюэт, направил армейскому штабу ультиматум, требуя немедленно освободить Оберга и его эсэсовцев, и угрожал в противном случае применить оружие. Этот удар оказался для заговорщиков последним. Продолжать борьбу без надежды на успех было бы преступлением. И около часа ночи, когда в Берлине уже шли репрессии, в Париже военные власти выпустили всех арестованных и вернули им оружие. На следующее утро все вошло в обычную колею, и парижане ничего не узнали о необычайных [426] событиях, происшедших этой ночью в тиши немецких штабов во французской столице.

В Берлине главные руководители заговора были убиты в ночь с 20 на 21 июля. Генерал Фромм — непосредственный начальник Штауфенберга, весьма тесно связанный с участниками заговора, — счел, что сможет спасти свою жизнь ценой еще одной подлости: когда ему стало ясно, что путч безнадежно провалился, он собрал группу младших офицеров, срочно отмежевавшихся, как и он сам, от заговорщиков, и по его приказу, около 23 час., они арестовали Штауфенберга, Бека, генерала Ольбрихта, полковника Мерца, Хефтена и Гопнера, иначе говоря, всех руководителей заговора, находившихся в своих кабинетах в военном министерстве на Бендлерштрассе.

Желая избавиться от опасных свидетелей, Фромм объявил им, что некий «военный трибунал» уже осудил на смерть четверых: Штауфенберга, Ольбрихта, Мерца и Хефтена. А Беку просто дали револьвер, порекомендовав покончить с собой. Бек попытался последовать совету, но сделал это так неловко, что лишь ранил себя. Пока Штауфенберга и троих его товарищей расстреливали во дворе при свете фар военного автомобиля, Бек еще раз выстрелил в себя, и снова неудачно. Тогда по приказу Фромма один из сержантов вытащил его в коридор и прикончил выстрелом в затылок.

Через несколько минут Скорцени ввел в помещение министерства взвод эсэсовцев. В час ночи, когда Гитлер смог, наконец, выступить по радио, все уцелевшие заговорщики уже находились в камерах гестаповской тюрьмы на Принц-Альбрехтштрассе.

В считанные часы армия оказалась раздавленной Гиммлером и его эсэсовцами. Впервые военные осмелились пойти на прямое противоборство со своими «черными» соперниками, но трусость и подлость немногих обрекла на неудачу всех. Гиммлер торжествовал. Отныне гестапо ставило все под свой безраздельный контроль, о котором его руководители мечтали долгие годы, и приступало к расследованию обстоятельств путча, что обещало возможность сведения старых счетов после обследования содержимого самых секретных сейфов в армейских штабах. [427]

В Париже Кнохен поручил это дело Штиндту, занявшему место Бемельбурга во главе гестапо. Подполковник Гофакер, обеспечивавший связь между Штюльпнагелем и берлинской группой, был арестован. Та же судьба постигла полковника фон Линстона, подполковника Финка и Фалькенхаузена{51}.

Сам Штюльпнагель на следующий же день после путча был срочно вызван в Берлин. Доклад фон Клюге возымел свое действие, и Штюльпнагель сразу понял, что его ждет гибель. 21 июля в полдень он выехал на машине из Парижа в Берлин. В Mo ему пришлось сделать остановку из-за технической неисправности, и лишь в 15 час. он смог снова двинуться в путь на другой машине. Перед Верденом Штюльпнагель приказал шоферу изменить маршрут и поехал к Седану через места, где в 1916 году молодой капитан Штюльпнагель участвовал в боях первой мировой войны. У Вашерошвиля он свернул на берег Мааса и вышел из машины, отдав приказание шоферу дожидаться его в ближайшей деревушке, куда он обещал дойти пешком, «чтобы размять ноги». Минутой позже он выстрелил себе в висок и упал в реку.

Шофер вытащил его из воды и отвез в верденский военный госпиталь, где врачи спасли ему жизнь. Но пуля, пробившая череп, лишила его зрения.

К 29 августа он уже достаточно поправился, чтобы предстать вместе с другими обвиняемыми перед «народным судом», председателем которого являлся зловещий Фрейслер. Все они были осуждены на смерть и повешены во дворе берлинской тюрьмы Питцензее. Казнь совершалась с изощренной жестокостью: осужденных подвесили на острые крючья и душили постепенно, в соответствии с пожеланием Гитлера, заявившего, что он хочет, «чтобы их повесили, как вешают мясо в мясных лавках». Слепого Штюльпнагеля пришлось вести за руку к месту казни. Репрессии длились несколько месяцев и обрушились и на членов семей, и на друзей заговорщиков. Сведения о расправах преподносились населению в упаковке из псевдоюридических [428] формулировок, но по существу это была акция еще более кровавая и разнузданная, чем известная чистка сторонников Рема в 1934 году.

Гиммлер и Кальтенбруннер словно стремились перещеголять друг друга в жестокости. Из семи тысяч арестованных на смерть были отправлены почти пять тысяч{52}. Канарис также был арестован, хотя и не принимал никакого участия в организации самого заговора. После многомесячного тюремного заключения его повесили 9 апреля 1945 года. Подлый Фромм, организовавший убийство Бека, Штауфенберга и их сподвижников, был расстрелян в марте 1945 года. Фалькенхаузена спасло от расстрела наступление американских войск в мае 1945 года. Впоследствии он был осужден как военный преступник. Многие офицеры предпочли самоубийство аресту и суду. 14 октября Роммеля принудили к самоубийству.

В Париже Оберг и Кнохен вернулись к руководству своими службами, но развитие событий на фронтах сдерживало расследование. Генерал Бойнебург, действия которого сводились к исполнению лишь приказов Штюльпнагеля, а собственная роль и взгляды не могли быть выявлены, отделался переводом в резерв. Комендантом «Большого Парижа» стал генерал фон Хольтиц.

Союзники, основательно закрепившиеся на французском плацдарме и постоянно получавшие пополнение в живой силе и технике, в конце июля начали свое освободительное наступление. 24 июля развернулись бои на Авраншском направлении. 28 июля были взяты города Кутанс и Гранвиль, 30 июля — Авранш, 3 августа — Ренн, а 10 августа — Нант и Анже. Все это время Оберг и Кнохен со всей их гестаповской ратью невозмутимо продолжали заниматься привычным делом, отправляя в Германию последние составы с заключенными. [429]

Эшелоны увозили в Германию последних узников Компьеньского лагеря, Роменвильского форта и других тюрем, где все еще оставались несколько тысяч заключенных. Поезда отправлялись в ужасающих условиях: под бомбежкой, под грохот начавшегося боя, и в них погибло еще больше людей, чем это было раньше. В эшелоне, отправленном 2 июля из Компьеня, многие сошли с ума или погибли в стычках за свободное место. Невыносимая жара, жажда, отчаяние, овладевавшее людьми, вынужденными ехать в момент, когда освобождение было так близко, обрекали их на невероятные мучения.

Уже в нескольких километрах от Компьеня в каждом из вагонов было немало погибших. До прибытия в Дахау в этом поезде скончались 900 человек.

15 августа, уже после того, как Клюге принял 13 августа решение об отступлении, а канадцы уже готовились штурмовать Фалез, еще один эшелон с 2453 заключенными был отправлен в Германию.

Во второй половине июля представители движения Сопротивления пытались вступить в переговоры с немцами относительно прекращения вывоза в Германию заключенных. Шведский консул г-н Рауль Нордлинг согласился взять на себя деликатную миссию посредничества в этом вопросе. Он вступил в контакт с фон Хольтицем, новым комендантом «Большого Парижа», и с германским посольством. Нордлинг передал им памятную записку и предложения, подготовленные г-ном Пароди, представлявшим в Париже генерала Кенига — руководителя французских сил Сопротивления, и графом Александром де Сент-Фалем. Хотя Хольтиц и кое-кто из его коллег склонялись к заключению этого соглашения, никто из немецкого командования не осмелился взять на себя ответственность подписать такой документ. 17 августа Оберг завершил свою подготовку к эвакуации. Архивы и картотеки гестапо были отправлены из Парижа уже в начале месяца. В ночь с 16 на 17 августа штаб немецких полицейских служб перебрался в Шалон-сюр-Марн. 17 августа все остальные службы выехали из Парижа в Нанси и Прованс. В столице [430] остались лишь сам Оберг, Кнохен и их приближенные, укладывавшие чемоданы.

Близость их отъезда придала смелости военным и дипломатам. Утром 17 августа фон Хольтиц дал наконец свое согласие при условии, что договоренность будет визирована службами Militärbefehlshaber (военного командования), расположенными в отеле «Мажестик». Однако здание «Мажестика» оказалось почти пустым, поскольку еще утром военная администрация Парижа уложила свои последние архивы и выехала на Восток. В конце концов, отыскали некоего майора Хума{53}, согласившегося подписать документ в качестве представителя германской военной администрации во Франции.

Посредники поспешили к Александру де Сент-Фа-лю, где очень быстро составили нужный документ.

Тремя параграфами протокола, подписанного Раулем Нордлингом и майором Хумом, предусматривалось, что «с момента подписания соглашения» г-н Нордлинг «будет осуществлять наблюдение и возьмет на себя руководство и ответственность за всех политических заключенных», содержащихся в пяти тюрьмах, трех госпиталях и трех концентрационных лагерях, равно как «во всех прочих местах заключения и депорта-ционных поездах без исключения, куда бы эти поезда в настоящее время ни направлялись». Все германские власти должны были передать свои полномочия г-ну Нордлингу.

«Со своей стороны г-н Нордлинг обязуется добиться освобождения пяти немецких военнопленных в обмен на освобождение каждого из вышеупомянутых политзаключенных».

Этот пункт так и остался невыполненным. Продвижение союзных войск и отступление оккупантов помешали немецким властям потребовать его выполнения.

Очень важно было добиться немедленного освобождения тех арестованных французов, в отношении которых возникали опасения, что немцы попытаются уничтожить их в камерах, как это случилось в тюрьме города Канн. 17 августа открылись двери парижских тюрем, но в Роменвиле и в Компьеньском концлагере сложилось [431] иное положение. Здесь эсэсовское начальство, сотрудники гестапо и СД отказались выполнять указания фон Хольтица, сообщив, что подчиняются лишь указаниям Оберга.

В Компьене гауптштурмфюрер Петер Илерс, сотрудник СД, также отказался освободить политзаключенных вопреки всем просьбам г-на Граммонта и г-на Лагиша, являвшихся представителями Международного Красного Креста, и тут же потребовал ареста посредников, которые вынуждены были спешно ретироваться.

На следующее утро, 18 августа, во исполнение указаний Оберга он отправил в Германию эшелон, увозивший 1600 заключенных. Почти всех их ожидала смерть в Германии.

Это был последний приказ, отданный Обергом в столице Франции. В тот же день утром Оберг, Кнохен, Шеер, начальник орпо и последние сотрудники гестапо переехали из Парижа в Виттель, устроив там подобие своей штаб-квартиры, поскольку верховное командование объявило им, что фронт будет стабилизирован на востоке Франции.

20 августа Кнохен решил отправить одну из зондеркоманд в Париж с поручением держаться там как можно дольше и регулярно сообщать ему по радио о развитии событий. Возглавил эту экспедицию Носек, который в июне 1940 года входил в группу, прибывшую для усиления зондеркоманды Кнохена. 21 августа эта группа, состоявшая из 11 человек, из которых пятеро были французы, отправилась в Париж на четырех машинах и с радиопередатчиком. 23 августа, когда дивизия Леклерка подходила к Рамбуйе, эта зондеркоманда приблизилась к пригородам Парижа. Атмосфера в городе была наэлектризована ожиданием предстоящего освобождения, и маленькая немецкая группа не рискнула въехать в Париж, боясь быть захваченной в плен. Носек решил ограничиться рекогносцировкой в окрестностях. Быстро проехав по площади Венсенских ворот, а затем по площади Монтрей, зондеркоманда развернулась и обосновалась в городе Mo, неподалеку от въезда в Париж, Носек оставался там до 28 августа, когда ему пришлось спешно покинуть город, чтобы избежать встречи с американскими танками, готовыми отрезать ему дорогу к отступлению. [432]

Последние гестаповцы покидали Париж в условиях весьма схожих с теми, с которыми они столкнулись в июне 1940 года при своем появлении в этом городе. Кнохен, эта черная душа гестаповских служб, устоял у руля своего зловещего учреждения в течение всего периода с 14 июня 1940 года до 18 августа 1944 года вопреки проискам всех своих врагов. Но война во франции для него еще не кончилась.

2. Волки пожирают друг друга

В самой Германии ликвидация июльского заговора и отстранение Канариса{54} повлекли за собой полную перестройку служб РСХА. Военный отдел, который был создан в феврале в рамках РСХА, чтобы стать воспреемником служб абвера, был расформирован. После того как его начальника полковника Хансена повесили, весь личный состав, унаследованный от абвера, подвергся чистке, и все службы отдела были поделены между секторами IV (гестапо) и VI (внешняя СД) управлений. В гестапо были переданы службы, занимавшиеся шпионажем, контршпионажем, забросом агентов-парашютистов и диверсионных групп. СД были подчинены группы сбора военной информации. Каждое подразделение гестапо и СД отныне дублировалось подчиненной ему службой того же названия, но с пометкой «Военн.».

Заговор 20 июля окончательно убедил Гитлера в том, что он не может доверять армии, «этой реакционной клике», которую необходимо поставить на место.

По предложению Мартина Бормана на офицерские посты были выдвинуты молодые члены партии, фанатично преданные режиму, которых направили в каждую воинскую часть, поручив строго следить за политическими настроениями коллег. Они должны были докладывать лично Борману — хранителю нацистской ортодоксии, обо всем, что могло показаться недостаточно национал-социалистским в устах коллег. Тут же Борману было доложено о «недопустимо пораженческих настроениях [433] в группе армий, действующей в Силезии», ибо она, изрядно потрепанная тяжелой и нескончаемой военной кампанией, сдавала свои позиции под натиском русских войск.

Гиммлер, поднявшийся на вершину славы, добился, наконец, поста командующего группой армий. Завершавшийся 1944 год принес его эсэсовцам 7 новых дивизий. К концу года должны были появиться дополнительно две бригады, сформированные из «добровольцев», набранных в Голландии и во Франции. Это были весьма своеобразные добровольцы. Отслужив свое в полицейских частях, организованных оккупантами, они скрылись из своих стран в обозе отступающих гитлеровцев, чтобы избежать заслуженной кары. Нацисты сформировали из них так называемую пггурмбригаду СС.

На востоке Франции немецкие войска удвоили сопротивление во исполнение строгого приказа Гитлера. Союзные войска вышли к Рейну и к франко-германской границе на всем ее протяжении только к началу 1945 года.

Оберг и Кнохен 20 августа обосновались в Виттеле и устроили там свою штаб-квартиру. Тут же их настигли две плохие новости. Первую принесло чрезвычайно резкое, составленное в оскорбительных выражениях письмо Гиммлера. Рейхсфюрер упрекал их, используя весьма энергичные обороты речи, за то, что они дали себя арестовать 20 июля, не оказав ни малейшего сопротивления, и ставил под вопрос их честность и мужество. Несколькими днями позже, в конце августа, Кальтенбруннер потребовал Кнохена к себе в Берлин. Получив такой вызов, Кнохен не стал строить иллюзий по поводу своей дальнейшей судьбы. Он понимал, что во время пребывания в Париже его не трогали, опасаясь нарушить слаженную работу служб гестапо, а вместе с концом немецкой оккупации Франции этот фактор перестал действовать, и его враги смогут теперь добиться его опалы. Действительно, сразу же по приезде в Берлин Кальтенбруннер поставил Кнохена в известность о том, что он лишен всех чинов и званий и переводится в качестве простого гренадера в ваффен-СС.

Кнохена определили в «Лайбштандарте Адольф Гитлер» и отправили в учебный лагерь Бенешау в Чехословакии для обучения противотанковой борьбе. Его уже [434] готовили к отправке на фронт, когда последовал вызов в Берлин. На этот раз речь шла о возвращении ему доверия и расположения Гиммлера и о назначении его на высокий пост в РСХА. 15 января Кнохена включили в специальную службу, которой поручалась организация деятельности новых групп в СД, взявших на себя обязанности прежнего абвера. Крах Германии не дал ему возможности заняться этим делом всерьез.

В Виттеле Кнохена сменил оберштурмбаннфюрер Зухр, бывший руководитель тулузской службы. Гиммлер приказал воссоздать организацию на еще занятом немцами клочке французской территории и создать, таким образом, базу для переправки агентуры в освобожденные части Франции. Агентов следовало набрать из числа французских коллаборационистов, нашедших убежище в Германии.

В сентябре Гиммлер приехал в Жерардмер, чтобы встретиться с генералом Бласковицем, который принял командование группой армии Н, оставив свой пост командующего группой армий G. Одновременно он решил провести инспекцию своей агентуры. Видимо, это был последний приезд Гиммлера во Францию. Вскоре после его приезда Оберг обосновался в Пленфене, близ города Сен-Дье. Там ему нанес визит Дарнан и его заместитель Книппинг, обратившийся с просьбой о помощи в деле улучшения материального положения коллаборационистской милиции, расквартированной в лагере Шримек в ожидании отправки в Германию.

Именно в Пленфене Оберг в последний раз издал приказ, определивший судьбу жителей одного из французских городов. 8 ноября население города Сен-Дье получило приказ покинуть город{55}. Оберг подписал этот приказ 7 ноября. С 9 по 14 ноября город подвергся разграблению: с заводов вывозилось оборудование, запасы сырья, инструменты и отправлялось в Германию. Затем все, что не поддавалось демонтированию, было взорвано, а дома подожжены. Пожар продолжался трое суток. Десять жителей, пытавшихся спасти свое [435] имущество, были расстреляны на месте. И, наконец, все мужчины в возрасте от 16 до 45 лет были «мобилизованы на строительство оборонительных сооружений». Однако в действительности всех 943 человек просто вывезли в Германию.

18 ноября Оберг, вместе со своим штабом, переехал из Пленфена в Ружмон близ Бельфора. Там он оставался не более нескольких дней, продолжив маршрут через Гебвиллер и Энсисем. 1 декабря Оберг и Зухр со своими службами перебрались через Рейн и к вечеру прибыли во Фрайбург. Наконец 3 декабря они добрались до Цвиккау, около чехословацкой границы, где по приказу Гиммлера и расположились их службы.

Некоторое время спустя Оберг получил назначение на командный пост в группе армий Вейхзель под началом самого Гиммлера, который взял на себя руководство этой группой. Таким образом, Оберг завершил полицейский этап своей карьеры, перейдя в ряды фронтовых эсэсовцев.

Но гестаповские службы продолжали заниматься Францией еще несколько месяцев. Диверсионно-разведывательные школы были созданы доктором Кайзером во Фрайбурге и в Штеттине близ Зигмарингена. При них открылись многочисленные специализированные филиалы.

Скорцени организовал во Фридентале овой тренировочный центр для подготовки диверсантов и разведчиков. Эти шпионско-диверсионные центры набирали людей из числа бывших членов ППФ, РНП и в особенности из французов-полицаев и кагуляров, перебежавших в Германию. Дарнан первым предложил своих людей гауптштурмфюреру Детерингу и его заместителю обершарфюреру Гинрихсу, которым было поручено формировать специальные части. Детеринг, начальник группы «Фукс» (лиса), занимался переброской агентуры во Францию.

Впоследствии Дарнан добился-таки разрешения создать спецшколу для своих полицаев, руководимую французскими коллаборационистами «при содействии» инструкторов из СД и гестапо. Эта «автономная служба» действовала под руководством экс-полицая Деганса и его заместителя Фийоля, кагуляра, выполнявшего ранее поручения по убийству политических противников, [436] а затем, уже в рядах оккупационной милиции, ставшего одним из заплечных дел мастеров ее «2-й службы»{56}. Дарнан далее разработал план организации «белого сопротивления» во Франции.

Этим шпионским гнездам удалось с большим трудом переправить во Францию лишь некоторое число агентов-диверсантов. Несколько человек нелегально пробрались во Францию через Швейцарию, используя пограничный пункт Леррах, что возле Базеля. Другие оказались задержанными швейцарской полицией, и только единицы сумели проникнуть во Францию и даже вернуться обратно в Германию по выполнении задания. Ну а подавляющее большинство было арестовано в короткие сроки.

Немало других агентов были выброшены с самолетов над Францией в специальных контейнерах с мягкой обивкой, подвешенных к парашютам. Дело в том, что выброска должна была происходить ночами, а ночные прыжки весьма опасны для плохо тренированного парашютиста. Такие выброски имели место, в частности, в департаменте Коррез. Эти агенты арестовывались в ближайшие же часы после приземления, и ни один из них не смог выполнить своего задания. Некоторые покончили жизнь самоубийством в момент ареста, раздавив капсулу с цианистым калием, которой их снабжали при вылете.

Попытки подрывной деятельности в тылу наступающих союзных армий потерпели неудачу в подавляющем большинстве случаев. В начале 1945 года складывалось катастрофическое для Германии положение на фронтах военных действий.

Порожденный насилием, взращенный на протяжении 12 лет на преступлениях и ужасах, германский нацизм агонизировал среди развалин и морей крови, увлекая за собой в пучину национального краха население своей собственной страны.

В поистине вагнеровском громе налетевших на страну событий нацисты, вчерашние соратники, «неподкупные и великие» вожди и хозяева страны, безнадежно [437] искали точку опоры, свою выигрышную карту, порой с удивительным безрассудством.

Каждый из этих всевластных деятелей ревностно следил за своими коллегами, зная, что они неотступно следят за ним. Любой ошибочный шаг мог стоить жизни. Засевший в своем бункере в рейхсканцелярии, Гитлер видел, как вокруг него рушится, как карточный домик, все, казалось бы, прочное здание его власти{57}. Он знал, что все те, кто вчера еще заискивал перед ним и готов был ради одного его слова пойти на любую низость, теперь думали лишь о том, как бы ускользнуть от него. Но, подобно фараонам Древнего Египта, он не хотел уходить в небытие в одиночку, считая, что те, кого он поднял на вершины власти, должны сойти в могилу вместе с ним. Его безумный взгляд искал признаки предательства на лицах приближенных, прятавших под маской твердости и решимости страх и растерянность. Каждый, считал он, должен испить свою чашу до дна.

Теперь тот фюрер, который некогда был кумиром толпы, крупным военачальником, вождем, стал всего-навсего больным стариком, согнувшимся под тяжестью поражения, со страдальческим взглядом загнанного животного, с горящими глазами на бледном лице, уже отмеченном печатью смерти.

Никто не мог иметь доступ в рейхсканцелярию, не подвергшись контролю со стороны эсэсовцев, стороживших все входы и выходы. Им была доверена охрана фюрера с момента создания «Лайбштандарте», с первых шагов его правления. Отвечая за жизнь фюрера, только они, за малыми исключениями, сохраняли еще его доверие. Помимо них рядом с фюрером оставались лишь члены его семьи и несколько приближенных, на которых не распространялись подозрительность и презрение, питаемое Гитлером ко всему миру. Борман был тенью фюрера. Он, наконец, одержал верх над своими соперниками, подорвав их репутацию. Гиммлер оказался дискредитированным в момент, когда он почти достиг высшей власти и долгожданного устранения самого Гитлера. [438]

Гиммлер был наиболее могущественным человеком рейха с августа 1944 года по март 1945 года. После ликвидации его последних соперников, вследствие неудавшегося покушения на Гитлера в июле 1944 года, он стал командующим группой армий, о чем всегда мечтал. С этого момента у него оказалось больше титулов и должностей, чем у любого другого человека в рейхе. Он был министром внутренних дел, министром здравоохранения, высшим руководителем всех полицейских служб, служб разведки, спецслужб гражданских и военных. В качестве командующего войсками СС он располагал настоящей армией, включавшей в начале 1945 года 38 дивизий, 4 бригады, 10 легионов (ваффен-фер-банде), 10 специальных групп-коммандос штабных сил и 35 отдельных корпусных частей. Подчиненные ему войска отличались особой фанатичностью. Гиммлер, наконец, контролировал множество партийных организаций и органов государства в центре и на местах. Став командующим группы армий, он принялся маневрировать, с тем, чтобы сосредоточить в своих руках все остальные рычаги военной власти.

Геринг, его старый политический конкурент, практически сошел со сцены, погрязнув в сомнительных торговых сделках, в демонстрациях крикливой роскоши, полностью растеряв свой былой авторитет. В таком же положении оказался и Риббентроп. Его «высокая дипломатия» повсюду потерпела фиаско. Геринг публично отозвался о Риббентропе как о «грязном, мелком спекулянте шампанским», что вызвало улыбку у фюрера, забывшего, что совсем недавно он сам называл Риббентропа «новым Бисмарком».

Геббельс сохранял свое могущество, но Борман обошел его на этом поприще. Стремясь к устранению своих конкурентов, Борман действовал с неумолимой решимостью. Фанатически преданный идеям нацизма, он занимал посты рейхслейтора, начальника кабинета Гесса, являвшегося с 1933 по 1943 год представителем фюрера. Затем, после бегства Гесса, он сам стал представителем фюрера и руководителем секретариата партии. С этого времени он становится практически безраздельным хозяином партийного аппарата и всей партии. 12 апреля 1943 года к своим титулам он добавил еще один — секретарь фюрера. [439]

Борман прекрасно понимал, что наиболее опасным конкурентом для него является Гиммлер, цели и устремления которого он постиг достаточно быстро. Он знал также, что как военачальник Гиммлер полнейшее ничтожество. Именно на этом недостатке Гиммлера Борман построил всю игру. В качестве «пешки» Борман использовал Фегелейна.

Гиммлер имел своего постоянного представителя в ставке фюрера — обергруппенфюрера Германа Фегелейна, адъютанта Гитлера. В прошлом конюх, ставший генералом, он обеспечивал связь между штаб-квартирой Гиммлера, расположенной в Базеле, а позднее в Пренцлау, и фюрером. Фегелейн был женат на Гретель Браун, сестре Евы Браун — жены фюрера. Являясь шурином Гитлера, он был вхож в его семейный круг в своем двойном качестве: как адъютант и как родственник Евы Браун. Борман, ежедневно встречавшийся с ним, сумел сделать из него своего союзника.

Все промахи командующего группы армий Гиммлера отныне всячески выпячивались, ошибки раздувались и недостатки подчеркивались. В марте, после отступления из Померании, Гиммлер был снят со своего командного поста ввиду должностного несоответствия. В Венгрии, где положение на фронте складывалось чрезвычайно неблагоприятным образом, в контратаку были брошены отборные эсэсовские дивизии под командованием Зеппа Дитриха, одного из ветеранов нацизма. В сложившейся ситуации Борман усмотрел возможность нанести Гиммлеру решающий удар.

Личному составу дивизий СС, действовавших в Венгрии, внезапно было запрещено ношение отличительных нарукавных повязок отборной части войск СС. Зепп Дитрих был возмущен этой санкцией, как и все офицеры и солдаты дивизий, являвшихся гордостью режима и самого Гиммлера. Речь шла о дивизиях «Лайбштандарте Адольф Гитлер» и «Рейх» — двух старейших дивизиях СС, а также о дивизии «Гитлерюгенд», гордой своей боевой славой.

Своеобразное массовое разжалование знаменовало собой падение Гиммлера. Теперь его можно было вычеркнуть из списка конкурентов. Командование действиями войск отвлекло его на многие месяцы от руководства полицией, что в такой напряженный период было [440] весьма опасно. Борман, да и сам Гитлер во время его отсутствия привыкли давать свои распоряжения непосредственно Кальтенбруннеру, так что Гиммлер оказался отстраненным от руководства. Не информировали его и о большинстве распоряжений Гитлера.

Итак, «тысячелетний рейх», обещанный пророком нацизма, доживал свои последние часы. Империя «расы господ» стала узкой полоской территории Германии, уменьшавшейся с каждым часом в эти дни конца апреля 1945 года. Оказались бесполезными победы партии над ее противниками, победы гестапо над соперниками и конкурентами. Среди развалин того, что еще совсем недавно было городом, столицей, в нескольких метрах от элегантной улицы Унтер-ден-Линден, на которую вскоре упадут первые русские снаряды, Гитлер из своего бункера продолжал рассылать приказы, уже не доходившие по назначению. Впрочем, многие соединения и части, которым адресовались эти приказы, уже не существовали.

10 апреля, уступая настояниям своего окружения, Гитлер решил перенести ставку в «Бергхоф», Орлиное гнездо, а военная канцелярия его ставки выехала в Берх-тесгаден, куда позднее должен был перебраться и он сам. 12 апреля рейхсканцелярия подверглась бомбардировке с воздуха и в ней начался пожар. 16 апреля русские прорвали немецкий фронт на Одере и в Лозице и хлынули к Берлину. Но Гитлер так и не выехал из Берлина. Намеченный на 20 апреля — день его рождения — выезд в последнюю минуту пришлось отменить. Красная Армия уже достигла Луббена в 70 километрах к югу от Берлина и двигалась к городу вдоль долины реки Шпрее. На севере русскими был взят Ораниенбург, и они оказались в 30 километрах от Берлина.

В ночь с 20 на 21 апреля, заручившись согласием Гитлера, три человека покинули развалины рейхсканцелярии: Риббентроп, Геринг и Гиммлер. Гитлер окончательно отказался выехать в Берхтесгаден. Он понимал, что его замысел закрепиться на «баварском выступе» уже неосуществим. В своем последнем выступлении по радио, переданном 20 апреля одним из запасных передатчиков, еще работавшим, несмотря на непрерывную бомбардировку, он объявил свое решение оставаться в Берлине, чего бы это ему ни стоило. [441]

Услышав это заявление, Геринг встрепенулся. День рождения фюрера он провел вместе с ним, в окружении старых соратников, которые в тот момент еще находились в Берлине: Гиммлера, Геббельса, Риббентропа и, конечно, Бормана. Но Герман вовсе не собирался умирать. Зловещий конец в глубине бункера под русскими бомбами и снарядами не представлялся ему слишком заманчивым. К тому же он уже принял все необходимые меры, дабы обеспечить себе выезд из города. Времени было в обрез. Геринг выскользнул из бункера и, пользуясь темнотой наступавшей ночи, пробрался в свою резиденцию, где его уже ждали машины, готовые двинуться в путь.

Еще в самом начале апреля Геринг приказал разместить в надежном месте его коллекцию, представленную произведениями искусства, украденными из различных стран Европы. Чтобы перевезти эту добычу в Берхтесгаден, где нашла себе убежище его вторая жена, актриса Эмми Зоннеман, со своей дочерью, потребовалось два железнодорожных состава. В сопровождении нескольких грузовиков, груженных последними ящиками имущества, и легковой машины с сотрудниками его штаба Геринг отправился на юг. Двигаясь вдоль узкого коридора, пока еще отделявшего русские войска от американских, караван «вернейшего сподвижника фюрера» смог без помех прибыть в Берхтесгаден вечером 21 апреля. Геринг не знал еще, что в тот же час Гиммлер также пустился в бегство, а несколько позже за ним двинулся и Риббентроп. Оба они, как и сам Геринг, рассчитывали пустить в ход свои козыри, чтобы попасть на вакантное место, освобождаемое Гитлером.

Геринг мог считаться законным наследником. После создания гестапо он стал безупречным нацистом, оказывая неизменную поддержку самому фюреру. В соответствии с Законом от 29 июня 1941 года Геринг становился фюрером не только в случае смерти Гитлера, но также и в том случае, если он по какой-либо причине оказывался не в состоянии выполнять свои обязанности «даже на короткий срок».

23 апреля Геринг решил, исходя из текста этого закона, что созрели условия для наследования власти, поскольку Гитлер оказался не в состоянии осуществлять управление армией и сам заявил Кейтелю и Йодлю, что, [442] когда настанет время мирных переговоров, наиболее подходящей фигурой для этого будет Геринг. Генерал ВВС Коллер, прибывший в Берхтесгаден 23 апреля, передал Герингу эти высказывания фюрера. Геринг рассудил, что действительно искомый момент наступил: американцы и русские встретились на Эльбе и Красная Армия завершила окружение Берлина. Пробил наконец для него час взять на себя всю полноту власти в стране. Даже в этой обстановке Геринг испытывал чувство огромной гордости.

Он собрал всех деятелей нацистского режима, находившихся в данный момент в Берхтесгадене. Это были: доктор Ламмерс, начальник рейхсканцелярии, Филип Боухлер, рейхслейтер и заведующий личным секретариатом Гитлера, генерал Коллер и полковник ВВС, адъютант Геринга Бернд фон Браухич, сын маршала Браухича. По общему мнению, Гитлер, запертый в Берлине, терял возможность руководить и командовать. Заручившись одобрением присутствовавших, Геринг по радио обратился к Гитлеру, прося его согласия на выполнение им, Герингом, функций руководителя правительства рейха «с полной свободой действий в области внутренней и внешней политики». Геринг объявил, что, если не получит ответ к 22 часам, он будет действовать ради общего блага.

Отправляя свое послание, Геринг действовал из привычных побуждений, движимый глубоко укоренившимся страхом перед носителем высшей власти. В складывавшейся обстановке казалось маловероятным, что адресат получит послание и тем более что на него придет ответ. Таким образом, с 22 час. 23 апреля Геринг мог бы считать себя — и только себя — уполномоченным на проведение мирных переговоров, тактику которых он уже разработал. Однако, вопреки ожиданиям, послание дошло до адресата. Борман получил его и преподнес Гитлеру как яркое доказательство нелояльности Геринга и его стремления захватить власть. Установленный в тексте предельный срок получения ответа следовало понимать — по словам Бормана — как настоящий ультиматум. Гитлер впал в ярость, и в адрес Геринга посыпались ругательства: «проклятый наркоман», «вороватый спекулянт» и т.п. [443]

Незадолго до 22 час. Геринг получил короткое послание от Гитлера, который запрещал ему брать на себя какую бы то ни было инициативу. В тот же момент к нему явился целый отряд эсэсовцев под командованием оберштурмбаннфюрера Франка, и Геринг оказался под арестом. Это были последние проделки Бормана, решившего свести счеты со своим старым недругом. На свой страх и риск он направил Франку, командовавшему эсэсовской охраной Берхтесгадена, радиограмму, в которой предписывалось немедленно схватить маршала «Великого рейха»{58}, обвиняемого в государственной измене. Так, в момент, когда, как ему казалось, он достиг вершины своей карьеры, Геринг вдруг очутился в ненадежном положении кандидата на виселицу.

На следующий день, 24 апреля, он, видимо, готов был встретить свой смертный час после того, как Кальтенбруннер пришел взглянуть на арестованных (вместе с Герингом были взяты под стражу его адъютанты) и ушел, не сказав ни слова. В тот же день Эйгрубер — рейхсштатгальтер Обердонау — объявил, что любой, кто на руководимой им территории станет противиться воле фюрера, будет расстрелян на месте, невзирая на лица, чины и звания.

Оставшийся свободным, генерал Коллер предпринимал все возможное и невозможное, пытаясь освободить Геринга. 29 апреля под усиленной охраной Геринг был препровожден в находившийся поблизости средневековый замок.

1 мая Борман, решив воспользоваться тем, что накануне Гитлер покончил с собой, сам направил начальнику эсэсовской охраны указание строго следить за тем, чтобы «апрельские изменники не смогли избежать возмездия». Такой приказ был равносилен смертному приговору — из этого и исходил Борман, отдавая его. Однако в изменчивой обстановке этих дней, когда в ближайшие часы там ожидался приход американцев, начальник охраны замка не решился взять на себя ответственность и расстрелять рейхсмаршала. И 5 мая охрана с радостью [444] избавилась от Геринга, сдав своего обременительного пленника проходившему мимо замка отряду люфтваффе, который вскоре рассеялся по живописным окрестностям, предоставив Герингу полную свободу действий. Геринг воспользовался обретенной свободой, тут же предложив свои услуги принявшему власть у Гитлера адмиралу Деницу для переговоров с Эйзенхауэром. Судя по тексту письма, которое он направил Деницу, Геринг не сомневался в благотворности «прямой беседы между двумя маршалами». Даже подписание перемирия в мае не лишало его надежды сыграть впредь какую-то роль. Когда 8 мая он стал пленником американских войск, занявших Берхтесгаден, ему немедленно захотелось встретиться с генералом Эйзенхауэром, которому он попросил передать заранее заготовленное письмо. Удивлению его не было границ, когда ему объявили, что он предстанет — вместе с другими нацистскими руководителями — перед Международным трибуналом как военный преступник.

Сменивший Геринга во главе гестапо Гиммлер, этот «честный Генрих», также выбрался из Берлина вечером 21 апреля. Но если Геринг держал путь на юг со своими грузовиками, нагруженными картинами, то Гиммлер направился к датской границе. Там он хотел разыграть свою личную козырную карту, попытавшись без ведома и одобрения фюрера вступить в переговоры с западными союзниками и выпутаться из положения собственными средствами.

Это не было случайным импровизированным решением. Прозорливый Шелленберг уже давно понял{59}, что участь кампании решена, решена необратимо, и что судьба Германии (и в особенности нацистских правителей) может быть смягчена лишь при условии безотлагательных переговоров с победителями. Начиная с августа 1944 года Шелленберг властвовал безраздельно над всеми разведслужбами Германии и получал обширную информацию изо всех концов Европы. Его агентура, действовавшая в нейтральных странах, держала его в курсе всех намерений союзников, информировала о [445] предпринимаемых ими шагах. Естественно, собственное будущее и будущее его коллег не виделось ему в радужных красках. Однако эта же его агентура могла облегчить установление определенных контактов, нужных связей и предоставить возможность проведения некоторого обмена мнениями, а затем и секретных переговоров. Шелленберг решился «спасать свою шкуру», но, чтобы обеспечить себе прикрытие на крайний случай, он посвятил в свои планы и Гиммлера, оставив недалекого Кальтенбруннера в полном неведении.

В течение лета 1944 года Шелленберг сумел встретиться в одном из стокгольмских отелей с американским дипломатом Хьюитом, с которым он обсудил вопрос о возможности переговоров. Эта первая его попытка оказалась безрезультатной, но Шелленберг счел нужным информировать о ней Гиммлера. Гиммлер пришел в ярость, но потом Шелленбергу удалось его убедить в том, что подобные контакты, установленные при соблюдении строжайшей секретности, могут оказаться полезными. Вслед за тем Шелленберг начал исподволь обрабатывать Гиммлера, выдвигая все новые аргументы, и в конце концов он добился от него разрешения на заключение определенных соглашений, рассматривая их как настоящую операцию по страхованию своей жизни.

В начале 1945 года другой агент Шелленберга, некий доктор Хеттль, представлявший шестое управление в Вене, установил по его указанию необходимые контакты в Берне с американским генералом Донованом. Цель всех этих действий состояла в получении согласия американцев на заключение сепаратного мира и образовании германо-американского союза, направленного против русских. Главным результатом заключения такого союза должно было стать продолжение войны на Восточном фронте совместно с американцами, и ради этого представитель Шелленберга просил ослабить натиск союзников на рейнскую группу армий, с тем чтобы в дальнейшем американцы смогли использовать ее против Советского Союза. Все их провалы не могли заставить нацистов трезво взглянуть на положение: они постоянно возвращались к тем идеям, которые уже неоднократно и безусловно отвергались. Все их предложения [446] остались без ответа, несмотря на то что Хеттль снова и снова возвращался в Берн.

Неизвестно, ввел ли Шелленберг Гиммлера в курс своих демаршей или же он бросал эти пробные шары на свой страх и риск.

В конце 1944 года в ставке Гитлера рассматривался вопрос о возможности «превентивной» оккупации Швейцарии. Шелленберг и по его настоянию Гиммлер выступили против этих планов и к их рассмотрению больше не возвращались. Тем временем Шелленберг продолжал свои попытки сторговаться с западными союзниками через Швейцарию. Один из его агентов, некто Лангбен, установил новый контакт с представителями союзников, но Мюллер и Кальтенбруннер пронюхали об этом, начали свое расследование, и Шелленбергу пришлось спешно пойти на попятную.

Зато переговоры, начатые с Жан-Мари Мюзи, бывшим президентом Швейцарской Конфедерации, дали положительные результаты. Г-н Мюзи, приверженец традиций швейцарского посредничества в международных конфликтах, стремился добиться передачи Швейцарии возможно большего числа евреев-узников немецких концентрационных лагерей, над которыми нависла угроза уничтожения немцами при приближении к лагерям союзных армий. Гиммлер согласился встретиться с Мюзи сначала в конце 1944 года, а затем еще раз 12 января 1945 года в Висбадене. Он согласился с предложением передать некоторое число евреев Швейцарии, которая должна была служить транзитным пунктом для лиц, получивших «разрешение на эмиграцию». Со своей стороны международные еврейские организации, в частности американские, должны были выплатить значительный выкуп. В конце концов пришли к соглашению о том, что два раза в месяц немцы будут передавать 1200 евреев Швейцарии. Это была незначительная цифра, если сравнить ее с десятками тысяч несчастных, которых ждала смерть в гитлеровских лагерях, но это все же означало, что многие сотни будут спасены от газовых камер. Первый эшелон с такими узниками прибыл в Швейцарию уже в начале февраля 1945 года, и еврейские организации выплатили 5 млн. швейцарских франков, хранителем которых стал все тот же Мюзи. Этот факт попал в печать, и мировая пресса выдвинула [447] предположение, что Швейцария обязалась в порядке компенсации предоставить после войны на своей территории убежище нацистским правителям. Гитлер пришел в ярость и наложил запрет на дальнейшую выдачу заключенных.

Тем не менее Мюзи не пал духом и продолжал прилагать усилия к освобождению заключенных. Несмотря на свой возраст, он предпринял целый ряд визитов в Германию, идя на риск попасть под бомбежку во время своих поездок по этой стране. В начале апреля он добился от Гиммлера обязательства не эвакуировать заключенных из лагерей при приближении союзных армий. До этого момента заключенных строили в колонны или грузили в запломбированные вагоны и отправляли колесить по Германии в поисках нового места для лагерей. Это не помешало командованию некоторых концлагерей отдать приказы о расстреле заключенных при приближении союзников. Поэтому, заслышав грохот приближающегося боя, узники обычно испытывали двойное чувство: страха за свою судьбу и надежды.

Попытки спасти заключенных гитлеровских концлагерей предпринимались также Гилелем Шторхом, представителем Всемирного сионистского конгресса, доктором Буркхардтом, президентом Международного Красного Креста, и шведским графом Бернадоттом. Все эти переговоры более или менее тщательно держались в тайне и в конце концов убедили Гиммлера в том, что он может сыграть главную роль в спасении Германии (и своей жизни) путем заключения соответствующего международного соглашения.

Два раза он встречался с графом Бернадоттом, сначала в феврале, а затем в начале апреля 1945 года. Ему, как и Мюзи, Гиммлер дал обещание не эвакуировать концентрационные лагеря. На большее он пошел лишь после долгих колебаний: привычка к полному и безоговорочному повиновению фюреру, страх перед суровым наказанием, которое ожидало его в случае, если его двойная игра выплывет на поверхность, сдерживали его желание перейти Рубикон. Однако в эти решающие апрельские дни Гиммлер уже впал в немилость фюрера, [448] его эсэсовские телохранители были лишены чинов и званий, Гитлер принимал его все реже и реже. Все эти обстоятельства позволили ему освободиться от пут зависимости, которыми он так долго был связан со своим хозяином.

19 апреля Гиммлер имел продолжительную беседу с министром финансов Шверином фон Крозигом, а Шелленберг в это время уговаривал министра труда Зельдта. Все они пришли к единому мнению: Гитлер должен был уступить свое место Гиммлеру или исчезнуть, причем задачей Гиммлера становилось заключение «почетного мира»! Новые заговорщики руководствовались теми же иллюзиями, что и их предшественники. Надежды на успех Гиммлер связывал с графом Бернадоттом. В ходе последней встречи Бернадотт порекомендовал Гиммлеру отстранить от власти Гитлера и взять ее в свои руки, объявив о невозможности для фюрера исполнять обязанности в связи с неожиданным тяжким заболеванием. После чего должен был последовать роспуск национал-социалистской партии. Гиммлер уже созрел для осуществления этого запоздалого переворота, но он хотел удостовериться, что союзники смогут согласиться на проведение с ним переговоров, и опасался их отказа.

21 апреля, покинув рейхсканцелярию, Гиммлер встретился с Шелленбергом, который должен был проводить его в госпиталь Хохенлихен в одном из пригородов Берлина, где планировалась встреча Гиммлера с Бернадоттом. В ходе этой встречи Гиммлер пообещал принять меры к недопущению эвакуации концентрационного лагеря Нейнгамме, находившегося около Гамбурга, и просил графа Бернадотта передать его предложения генералу Эйзенхауэру, с которым он пожелал встретиться. Поскольку Бернадотт постарался развеять его иллюзии относительно политической роли, которую он мог бы играть в будущей Германии, эта встреча окончилась безрезультатно.

Тем не менее Гиммлер, подобно утопающему, пытался ухватиться за соломинку, которая ускользала у него из рук всякий раз, когда ему казалось, что он поймал ее. Сразу после встречи Бернадотт отправился обратно в Швецию через Любек, и Гиммлер решил догнать его там, чтобы снова предложить прекращение военных [449] действий в увязке с устранением Гитлера, с чем он теперь безоговорочно соглашался. Шелленберг первым выехал в Любек и там узнал, что Бернадотт уже пересек границу и находится в Апенроде к северу от Фленсбурга. Ему удалось связаться с Бернадоттом по телефону и уговорить его встретиться с ним во Фленсбурге на германо-датской границе, Тут Шелленберг пустил в ход все свои дипломатические таланты, чтобы убедить Бернадотта вернуться вместе с ним в Любек, куда к тому времени уже приехал Гиммлер. Хотя Бернадотт был убежден в бесполезности этой затеи, он дал-таки свое согласие на встречу. 23 апреля в 11 час. вечера эта встреча состоялась в подвале шведского консульства при свете свечей, поскольку в Любеке, подвергавшемся постоянной бомбардировке, было отключено электричество. После переговоров, длившихся пять часов, Бернадотт согласился передать предложения Гиммлера своему правительству, которое одно могло решить, следует ли доводить эти предложения до сведения союзников.

Не мешкая, Гиммлер написал письмо министру иностранных дел Швеции г-ну Кристиану Гюнтеру, в котором просил его содействовать передаче этих предложений американцам.

Опубликованное на следующий день заявление президента Трумэна, в котором отметалась любая возможность частичной односторонней капитуляции Германии, развеяло в прах все надежды Гиммлера.

22 апреля ему стало известно, что Гитлер отдал приказ о расстреле его бывшего личного врача доктора Брандта за то, что тот отправил свою жену к американцам. Самого Брандта арестовали уже в Тюрингии, и все это доказывало, что Гитлер, запертый в глубине своего бункера, все еще имел возможность заставить себе повиноваться.

Однако сам безумный фараон, заживо погребенный в своем подземелье, понимал, что у него не остается более никаких надежд. 22 апреля он сказал своим приближенным: «Война проиграна... Я убью себя...» На следующий день сообщение о «предательстве» Геринга разбудило в нем угасшую было энергию. Поддерживаемый Борманом, он метал громы и молнии по адресу предателей и трусов, приказывал принять все меры для [450] наказания виновных. 24 апреля было завершено окружение Берлина, но Гитлер снова стал надеяться на «армию Венка», которая должна была подойти и снять осаду. Надежда на армию Венка оказалась призрачной, и к 27 апреля стало ясно, что она никогда не сможет дойти до Берлина.

Накануне произошел инцидент, усугубивший состояние фюрера. Из бункера скрылся Фегелейн, шурин Гитлера. Узнав о его исчезновении 27 апреля, Гитлер бросил на розыски исчезнувшего группу эсэсовцев. Фегелейна быстро нашли и привели обратно в бункер уже в качестве арестованного. На следующий день, 28 апреля, еще работавшие радиоприемники приняли передачу радиостанции Би-би-си, в которой со ссылкой на агентство Рейтер сообщалось о встрече Гиммлера с Бернадоттом и о его предложениях относительно капитуляции Германии. Это последнее предательство вызвало у Гитлера новую вспышку ярости, привычную для его окружения, и толкнуло его на последние решения. Русские уже вошли в Берлин, приближались к Потсдамер-плац и в ближайшее время следовало ожидать их решающей атаки. Чтобы немного успокоиться, Гитлер приказал расстрелять беднягу Фегелейна, что и было сделано тут же во дворе имперской канцелярии. Затем он срочно вызвал к себе служащего отдела актов гражданского состояния и ночью оформил свой брак с Евой Браун — его давней любовницей. После этого он стал диктовать одной из секретарш свое завещание.

В соответствии с последней волей фюрера Геринг и Гиммлер смещались со всех своих постов; он отрекался от них и требовал, чтобы имена их были обречены на позор и поругание: «Геринг и Гиммлер — не говоря уж об их нечестности по отношению лично ко мне — нанесли колоссальный вред народу и германской нации, вступив без моего ведома и разрешения в тайные переговоры с врагом и пытаясь противозаконно захватить власть в государстве». Оба они исключались из партии, лишались всех наград, должностей и чинов. Адмирал Дениц назначался преемником Гитлера, рейхспрезидентом и верховным главнокомандующим вооруженными силами.

В другом — личном — завещании Гитлер объявлял Бормана своим душеприказчиком, которому поручалось следить за исполнением положений, фигурировавших в [451] его первом завещании, составленном еще 2 мая 1938 года. Все свое имущество Гитлер оставлял партии, за исключением некоторых денежных сумм, завещанных родственникам, друзьям и домочадцам.

Последняя фраза этого личного завещания четко выражала решимость Гитлера покончить жизнь самоубийством: «Сам я и моя жена выбираем для себя смерть, предпочтя ее позору смещения с моего поста или капитуляции. Завещаем немедленно предать наши тела огню в том месте, где на протяжении двенадцати лет служения моему народу я выполнял большую часть моих повседневных обязанностей».

30 апреля в 15 час. 30 мин. Гитлер и Ева покончили с собой: он — выстрелив себе в рот из револьвера, она — приняв капсулу с цианистым калием. Согласно выраженному обоими пожеланию, их тела были облиты бензином и сожжены во дворе рейхсканцелярии.

Геббельс и его жена решили последовать примеру Гитлера. По просьбе обоих супругов врач, оказавшийся среди обитателей бункера, сделал смертоносные уколы шестерым детям четы Геббельсов. Затем они попросили одного из эсэсовцев прикончить и их самих выстрелом в затылок, что тот охотно сделал. Восемь трупов были перенесены в садик рейхсканцелярии, залиты бензином и подожжены. Это произошло около девяти часов вечера 30 апреля.

Пока трупы догорали, последние оставшиеся в живых обитатели бункера выбрались наружу, чтобы попытаться пройти через боевые порядки русских, пользуясь темнотой. Среди них был и Борман. Он только что отправил последнюю телеграмму Деницу, в которой сообщал о своем предстоящем прибытии, сохраняя надежду найти себе место среди членов нового правительства.

По свидетельству двух очевидцев, Борман погиб при попытке пересечь расположение передовых отрядов русских. Но эти свидетельства не совпадают: по словам Эрика Кемпки, шофера Гитлера, Борман был убит разорвавшимся в центре группы беглецов русским снарядом. А по утверждению обергебитсфюрера Артура Аксмана, руководителя гитлеровского союза молодежи, Борман покончил с собой, проглотив капсулу с цианистым калием после того, как стало ясно, что пройти через русские порядки будет невозможно. [452]

При таком расхождении в показаниях свидетелей трудно считать гибель Бормана доказанной. Нюрнбергский Международный трибунал посчитал Бормана живым, предложил обеспечить его явку в суд и судил его заочно{60}. С тех пор неоднократно сообщалось о том, что Бормана видели в разных местах земного шара. В 1947 году было объявлено, что он находится в Северной Италии, где ему якобы предоставлено убежище в одном из монастырей. Один эсэсовец, который сам скрывался в Ломбардии более двух лет, утверждал, что Борман умер в этом монастыре, и указал примерное место его захоронения. Проведенное расследование не дало результата, но представляется вероятным, что Борман действительно смог пробраться в Италию и некоторое время скрывался там. Впоследствии он как будто переехал в Южную Америку и скончался от рака в Чили после многолетнего пребывания в Аргентине.

Одновременно со всеми этими событиями наступила последняя одиссея и для Гиммлера.

Расставшись с графом Бернадоттом в Любеке, Гиммлер принялся кружить по еще не занятой союзниками территории, подобно хищнику, попавшему в западню. И западня эта становилась все более и более тесной, как бывает, когда опасного хищника хотят загнать в угол клетки. Сначала он направился в Берлин, не зная, что его измена Гитлеру уже стала известной. Однако попасть в Берлин оказалось невозможным. Повернув на север, он достиг Фюрстенберга, где расположилась штаб-квартира военного командования.

26 апреля, находясь в Фюрстенберге, он узнал о «предательстве» Геринга, о провале его планов и о приказе фюрера арестовать этого маршала.

Гиммлер снова заторопился к датской границе на встречу с Шелленбергом. Ему он ранее поручил сопровождать Бернадотта во Фленсбург и продолжать там начатые «переговоры», располагая для этого необходимыми полномочиями. Шелленберг к тому времени уже съездил в Данию и вернулся во Фленсбург 30 апреля и здесь узнал, что освобожден от всех своих постов и [453] обязанностей. Гитлер догадался, что Шелленберг причастен к инициативам Гиммлера, и, карая других, не обошел и его. Обязанности Шелленберга переходили к оберштурмбаннфюреру Банку, начальнику политического отдела СД, и к оберштурмбаннфюреру Скорцени, начальнику военного отдела.

На Шелленберга эта новость уже не произвела большого впечатления. Он тут же отправился в Травемюнде к северу от Любека, где и встретился со своим начальником. 1 мая к ним пришла весть о самоубийстве Гитлера и о назначении Деница,

Гиммлер виделся с Деницем накануне, проезжая через находившийся в нескольких километрах от Любека Плен, где расположился межармейский штаб вермахта, и он тут же решил отправиться к нему, чтобы «посовещаться» относительно необходимых мер.

Шелленберг, сопровождавший Гиммлера в Плен, в свою очередь решил установить необходимый контакт с Шверином фон Крозигом, членом правительства, а в следующую ночь выехал в Данию для продолжения своих переговоров. Вернувшись на некоторое время в Плен, он уехал в Стокгольм, где его и застала капитуляция.

А Гиммлер последовал за новым правительством, которое 4 мая переехало из Плена в Мюрвик близ Фленсбурга, где обосновалось в морской школе. Нового президента окружала когорта обезумевших людей. Кейтель, Йодль и многие другие военные развивали идею о продолжении борьбы в Норвегии. Дениц созвал к себе рейхскомиссара Тербовена, генералов Бема и Линдермана, чтобы обсудить с ними возможность организации сопротивления в Скандинавских странах. Множество известных деятелей нацистской партии искали возможность примазаться к новому правительству. Эти неисправимые стратеги высоких приемных совершенно не отдавали себе отчета в том, что их судьба уже решена. Они и не помышляли о том, чтобы смягчить страдания народа, истощенного тяготами войны. Между тем продолжающиеся бомбардировки ежеминутно множили число теперь уже ненужных жертв.

В этой толпе, жившей слухами и всяческого рода ложными новостями, попытался затеряться Гиммлер в тот момент, когда наконец 6 мая было принято решение о безоговорочной капитуляции Германии. В тот же день [454] рейхсфюрер СС стал весьма обременительным для нового правительства и был из него выведен{61}. Гиммлер ощутил нависшую над ним угрозу и скрылся. 8 мая, в полночь, военные действия были прекращены на всех европейских фронтах. Впервые после 1 сентября 1939 года пушки в Европе замолчали.

Местонахождение Гиммлера в этот период осталось неизвестным. По всей вероятности, он нашел себе временное убежище где-то в окрестностях Фленсбурга и скрывался там вместе с кучкой эсэсовцев, оставшихся ему верными и так же как он стремившихся уйти от возмездия. В течение двух недель ему удавалось обмануть бдительность преследующих его спецслужб союзников, искавших его в окрестностях Фленсбурга. Во все части и подразделения оккупационных войск этого региона была разослана его фотография. Вероятно, среди немцев нашлось бы немало желающих выдать его союзникам, если бы стало известно, где он находится.

Однако подобное положение не могло продолжаться бесконечно. 20 мая Гиммлер решил найти надежное убежище в Баварии, куда он направился в сопровождении десятка офицеров-эсэсовцев.

21 мая по дороге из Гамбурга в Бремен, в толпе беженцев, изгнанных войной с родных мест и пытавшихся пешком или на попутном транспорте добраться до родных очагов, выделялась небольшая группа мужчин.

По обеим сторонам дороги тянулась болотистая низменность, где участки раскисшей, пропитанной солончаковой водой пашни перемежались с чахлым сосновым редколесьем. Близ «Тойфель Мор», «Чертова Болота», толпа замедлила свое движение и окончательно остановилась перед английским контрольно-пропускным пунктом. К проходу подошел человек, протянувший военному чиновнику документы на имя Генриха Хитцингера. Его левый глаз был закрыт черной повязкой. Разношерстное одеяние никак не выделяло его среди прочих беженцев: брюки гражданского покроя и солдатская гимнастерка. Однако его неуверенность и новенькие [455] документы, бывшие редкостью в этой толпе, где большинство не имело никаких бумаг, привлекли внимание постового. По его знаку двое английских солдат вывели его из толпы и завели в караулку, а затем сообщили о подозрительном человеке службе безопасности Второй армии, штаб которой находился в Люнебурге. До решения его судьбы подозрительный субъект был помещен в тюремную камеру находившегося неподалеку лагеря. Никто, впрочем, не мог подумать, что человек с черной повязкой на глазу был никем иным, как Гиммлером, сбрившим свои знаменитые усики, делавшие его слегка похожим на Гитлера.

Однако Гиммлер понимал, что установить его личность не составит большого труда, и он решил сделать, как он думал, выигрышный ход. Он попросил о встрече с комендантом лагеря и, войдя к нему в кабинет, снял черную повязку и представился:

— Я Генрих Гиммлер, я хочу сделать важное и срочное сообщение маршалу Монтгомери.

Неизвестно, хотел ли он сыграть какую-то роль или рассчитывал на побег в пути следования, но, как бы то ни было, его немедленно направили в Люнебург, штаб-квартиру Второй армии, где передали в руки служб безопасности.

В Люнебурге были приняты все меры предосторожности, предусмотренные для столь важных пленных: Гиммлера осматривал врач, все его карманы были обысканы. В одном из них обнаружили крупную ампулу цианистого калия. Его переодели в поношенную английскую форму и посадили под замок до прибытия полковника Мерфи, которому маршал Монтгомери поручил заниматься задержанным. Но полковнику Мерфи не довелось допросить Гиммлера. Сразу по прибытии он принялся расспрашивать о мерах предосторожности, принятых до его приезда.

— А проверили ли у него рот? — спросил он. — Чаще всего нацисты прячут капсулу с цианистым калием под языком или в одном из искусственных зубов. Капсула, найденная в кармане, может быть положена туда лишь для отвода глаз.

И врач снова отправился осматривать Гиммлера. Когда он приказал ему открыть рот, Гиммлер свел челюсти, [456] что-то хрустнуло, и он тут же упал замертво: проглоченный им цианистый калий оказал свое действие{62}.

Все попытки вернуть Гиммлера к жизни оказались напрасными. Так, растянувшись на паркете среди английских военных, пытавшихся вызвать у него рвоту, окончил свою жизнь рейхсфюрер СС. Через несколько минут наступила смерть. Его труп, сфотографированный союзными военными корреспондентами, был предан земле, и местонахождение этой могилы держится в секрете.

Один лишь Генрих Мюллер, примерный исполнитель, верный подручный Гиммлера, возглавивший гестапо, избежал, по-видимому, подстерегавшей его смерти, исчезнув с поля зрения в первых числах мая 1945 года. Некоторые немецкие офицеры, побывавшие в русском плену, утверждали по возвращении на родину, что Мюллер якобы находился в Москве. Если верить утверждениям Шелленберга, то Мюллеру удалось воспользоваться делом «Красной капеллы» и установить контакт с советской агентурой, на службу к которой он перешел в момент краха рейха. Многие члены немецких спецслужб пытались спасти свою жизнь, перейдя на службу к американцам, англичанам и даже французам, не говоря уже о других. Многим эта операция удалась. Мюллер, кажется, выбрал для себя работу на русских, хотя крайнее ожесточение, с которым он вел расследование по делу о «Красной капелле», казалось бы, исключает такую возможность. Тем не менее полностью сбрасывать со счетов возможность такой версии нельзя. Если верить тем же источникам, Мюллер умер в Москве в 1948 году. Согласно более свежим данным, Мюллер перебрался в Чили к Борману.

Кальтенбруннер, арестованный, как и Геринг, предстал вместе с ним перед Нюрнбергским трибуналом. 1 октября 1946 года судебный процесс, начатый 20 ноября 1945 года и продолжавшийся в ходе 403 открытых [457] судебных заседаний, завершился вынесением обоим смертного приговора.

Кальтенбруннер был повешен 16 октября вместе с Риббентропом, Кейтелем, Розенбергом, Йодлем, Франком, Фриком, Зейсс-Инквартом, Заукелем и Штрейхером. Герингу удалось достать себе капсулу с цианистым калием при содействии Баха-Зелевского, хотя тот и был свидетелем обвинения во время процесса. За 2 часа до приведения в исполнение смертного приговора Геринг раздавил свою капсулу, как это сделал Гиммлер 18 месяцами ранее.

Оберг и Кнохен приложили немало сил, чтобы уйти от ответственности.

Оберг после 8 мая 1945 года обосновался в тирольской деревушке Киртшберг, неподалеку от Китцбюля, и проживал там под именем Альбрехта Гейнце. Но убежище оказалось ненадежным: уже в конце июля американская военная полиция арестовала его и 7 августа передала в Вильдбаде представителям французских властей по требованию правительства Франции.

Кнохен оказался более ловким. Он скрылся в Гёттингене, расположенном к югу от Ганновера, и более семи месяцев все розыски его оставались безуспешными. Но 14 января 1946 года он покинул свой укромный уголок, чтобы пробраться в американскую зону оккупации. Это был неосторожный шаг, поскольку только отказ от любых передвижений мог гарантировать ему безопасность. По прибытии в город Кронах, в пятидесяти километрах к северу от Байрейта, он был арестован американской военной полицией. Просидев некоторое время в лагерях, в частности в Дахау, он был передан в руки французских властей после того, как выступил свидетелем на процессе в Нюрнберге по делам Кальтенбруннера и Риббентропа. В Париж он попал 9 ноября 1946 года.

Дело Оберга и Кнохена рассматривалось парижским военным трибуналом, размещавшимся в здании тюрьмы Шерш-Миди. Слушание проходило с 22 февраля 1954 года после долгого следствия, в ходе которого Обергу пришлось выдержать триста восемьдесят шесть допросов. В итоге следствия было накоплено более 90 килограммов документов и материалов, а заключительный приговор занял более 250 страниц текста. Однако начавшееся слушание дела пришлось в очередной раз отложить, [458] и только после его возобновления, 20 сентября, этим трибуналом был вынесен смертный приговор обоим обвиняемым.

Бывший немецкий посол в Париже Абец в 1949 году был осужден к двадцати годам каторжных работ, но в 1954 году оказался среди помилованных и вышел на свободу в 1954 году{63}.

Зная об этом прецеденте, оба осужденных выслушали приговор с улыбкой на устах. Газета «Паризьен либере» писала по этому поводу на следующий день после оглашения приговора: «Очень возможно, что этот приговор станет лишь мерой морально-этического характера, но отнюдь не расплатой за смерть расстрелянных, за мучения увезенных в Германию и высланных в те мрачные годы, когда немецкая полиция властвовала во Франции».

Помилования, однако, пришлось ждать до 10 апреля 1958 года, хоть его и предвидели со дня вынесения приговора. Президентским декретом смертная казнь заменялась пожизненной каторгой, а 31 декабря 1959 года новый декрет снижал ее срок до двадцати лет, считая со дня вынесения приговора.

По этому декрету и Оберг, и Кнохен должны были получить свободу только 8 октября 1974 года, но по неизвестным причинам французское правительство решило выпустить их значительно раньше. Без лишнего шума их перевели в тюрьму города Мюлуз и 28 ноября 1962 года передали западногерманским властям в соответствии с новым президентским декретом о помиловании.

Кнохен вернулся к семье в Шлезвиг-Гольштейн, Оберг также смог воссоединиться с семьей, проживавшей неподалеку от Гамбурга, но против него уже было возбуждено судебное дело в связи с его причастностью к чистке сторонников Рема.

Оказалось, что еще в июне 1934 года оберштурмбаннфюрер Оберг являлся заместителем Гейдриха по берлинским центральным службам СД, сыгравшим значительную роль в подготовке этой кровавой чистки. [459]

Однако судебные перипетии не слишком беспокоили Оберга: ведь еще в мае 1957 года мюнхенский суд присяжных разбирал дело двух непосредственных участников резни — бывших эсэсовских генералов Зеппа Дитриха и майора из Дахау Михеля Липперта. Последний обвинялся в том, что вместе с Эйке участвовал в убийстве Рема в его камере, Дитриха и Липперта приговорили к 18 месяцам тюрьмы. И только.

Адольф Эйхман — человек, непосредственно ответственный за смерть миллионов людей, — продержался несколько дольше. В 1952 году ему удалось перебраться в Южную Америку. Он переезжал там из страны в страну, побывав за три года в Аргентине, Бразилии, Парагвае, Боливии, и наконец в 1955 году обосновался в Буэнос-Айресе. Здесь он поступил на работу в филиал автомобильной фирмы «Мерседес-Бенц» и выписал к себе из Германии свою жену и двоих детей. Ему удалось раздобыть поддельный паспорт на имя Клемента Рикардо, и для окружающих он стал неприметным рядовым служащим компании. Эта уловка не смогла спасти его: 13 мая 1960 года он был захвачен группой израильских агентов, схвативших его прямо на улице по дороге домой с работы. Тайно перевезенный в Израиль, Эйхман предстал в Иерусалиме перед судом, публичные слушания в котором начались 11 апреля 1961 года и закончились 15 декабря смертным приговором.

Эйхмана повесили 1 июня 1962 года в тюрьме Рамлех. Тело было сожжено, и прах развеян над морем вдали от берега.

Так расстался с жизнью еще один из немногих уцелевших руководителей гестапо.

Подведем итоги. Главные действующие лица этой драмы, которая разыгрывалась на всем протяжении истории гестапо, окончили свою жизнь так, как они этого заслужили. Это, пожалуй, единственное, что соответствует нашим представлениям о морали в их мрачных биографиях, относящихся к периоду «грязи, замешанной на крови».

Сложная конструкция всего здания гестапо, служившая каркасом нацистского режима, смогла рассыпаться и исчезнуть только вместе с самим режимом. Шедевры гестаповской техники, гигантские картотеки с данными, [460] «охватывавшими» всю Европу, его архивы, хранившие секреты, касающиеся личной жизни миллионов людей, сгорели в пламени пожаров, зажженных «массированными бомбардировками» немецких городов. Они разлетелись и по грязным дорогам из кузовов грузовиков, закатывались в грязь колесами воинских автоколонн, затаптывались ногами беженцев, круживших по стране в поисках укрытия. То, что сохранилось, попало в руки победителей и стало тяжкой уликой в обвинениях, выдвинутых против тех, кто приложил столько стараний для создания этих досье, картотек и прочего.

С кошмаром нацизма было покончено. Остались, однако, тяжелое чувство подавленности и привкус пепла и слез, которые омрачали радость вновь обретенной свободы. Гестапо сохранилось в памяти людей как инструмент государственного террора, обрушившего на людей неисчислимые страдания, слезы, скорбь. А также и стыд, поскольку гестапо явило нам, словно в кривом зеркале, отталкивающий облик человеческого существа, и доказал нам, что столь ужасающие персонажи могут существовать в реальной жизни.

Однако преступления нацизма нельзя относить на счет одного народа. Кровожадность, культ насилия, почитание силы, ставшее чуть ли не религией, жестокий расизм не являются исключительным достоянием какой-либо одной нации или одной эпохи. Они присущи всем временам и всем странам. Их ростки заложены, видимо, в самой натуре человека, в его биологической и психологической природе, которые пока еще мало изучены, но тем не менее совершенно реальны. Видимо, человек остается опасным хищником. В нормальных условиях его опасные инстинкты дремлют, сдерживаемые условностями, законами, правилами поведения, принятыми в цивилизованном обществе. Но как только устанавливается такой общественный порядок, который не только дает свободу его дремлющим хищным инстинктам, но превращает их в достоинства, тогда из глубины веков появляется обличье зверя, прорывающего тонкую оболочку цивилизованности и заявляющего о себе хищным рыком давно ушедших и забытых времен.

То, что попытался сделать нацизм, своего рода воплощением которого являлось гестапо, и что едва не удалось ему, это, по сути дела, разрушение «гомо сапиенс», [461] уничтожение человека, который формировался в течение тысячелетий. Мир нацизма — это империя грубой силы, избавленной от всех сдерживающих факторов, это мир, состоящий только из господ и рабов, в котором доброта, нежность, жалость, уважение к праву, жажда свободы не рассматриваются более как достоинства, а становятся тяжкими преступлениями. Это мир, где можно только повиноваться и пресмыкаться, убивать по приказу и умирать самому в том случае, когда не умеешь выть с волками по волчьи. Это такой мир, где убивают, чтобы получить удовольствие, и где убийц чествуют как героев. Иногда кажется, что все это далеко от нас, как мимолетный кошмар, который хочется забыть. Тем временем отравленное тесто готово в любой момент подняться вновь. Люди не имеют права забыть о том, что произошло в Германии, и не должны забывать. Никогда.

События, которые потрясли Германию, привели к ее разгрому и расчленению, наложили на нее пятно позора, могли бы произойти в любой другой стране. Если какой-то народ вновь будет подвергнут совокупному воздействию навязчивой пропаганды, террора, тотальной милитаризации, будет погружен в атмосферу доносительства, всеобщей слежки, если молодежи будут прививаться крайне националистические взгляды, если до небес будут превозносить преступников, отказавшись от соблюдения элементарных морально-этических норм, и если народу будут внушать, что он является народом избранным, призванным господствовать, результат будет тот же, что и в Германии. Какой другой народ мог бы противостоять такой обработке и какой народ сможет завтра воспротивиться такому воздействию?

Этот вопрос сейчас так же актуален, как и в прошлом, и останется актуальным навсегда.

Пример, преподнесенный нам германским народом, уходит в прошлое. Но уже во всех странах мира последыши нацизма, поклонники национал-социалистских идей сеют новые смертоносные семена. Если люди станут забывать уроки прошлого, если благоприятные условия возникнут вновь и смутные времена в отсутствие сдерживающих факторов дадут им произрасти, новая кровавая волна может обрушиться на человечество.

И кто тогда будет ее следующей жертвой? [462]