Часть четвертая.

Гестапо в войне.
1940 год

1. Польша

Зимой 1941/42 года, когда войска СС, занимались «чисткой» гражданского населения (то есть его уничтожением) в оккупированных к тому времени районах СССР, Гиммлер выступил перед группой офицеров СС с речью, предназначенной поднять их дух, несколько смущенный нагромождением ужасов, которые даже они выносили с трудом.

«Очень часто, — сказал он, — работники сил СС думают о депортации живущих здесь людей. Эти мысли приходили мне на ум, когда я наблюдал трудную работу, выполняемую здесь сыскной полицией, которой много помогают ваши люди. То же самое происходило в Польше при температуре в 40° ниже нуля, там, где мы должны были транспортировать тысячи, десятки и сотни тысяч людей, где нам приходилось проявлять жестокость — вы должны это услышать, но тотчас забыть, — расстреливая тысячи репрессированных поляков».

Польша была полигоном для опробования нацистских методов. Именно там, в городах и деревнях этого несчастного «генерал-губернаторства», отданного во власть кровавого Франка, отрабатывались способы, с помощью которых вскоре была опустошена вся Европа.

7 октября 1939 года, сразу по завершении завоевания Польши, Гитлер подписал декрет, скрепленный также подписями Геринга и Кейтеля, о назначении Гиммлера «комиссаром рейха по утверждению германской расы», которому поручалось также «германизировать» Польшу.

В соответствии с этим декретом рейхсфюрер СС должен был направлять в рейх чистокровных немцев из иностранных государств, «устранять пагубное воздействие иностранной части населения, представляющей [249] опасность для рейха и для сообщества германского народа», и создавать новые германские колонии. Для успешного выполнения задачи ему были предоставлены выбор средств и полная свобода действий, Гиммлер тотчас конкретизировал эти общие директивы.

«Наш долг состоит не в том, — сказал он, — чтобы германизировать Восток в старом значении этого слова, то есть преподавать тамошнему народу немецкий язык и германское право, а в том, чтобы обеспечить заселение Востока только чистокровным германским народом». Таково было естественное следствие эсэсовских «принципов крови». «Очищение от чужих рас присоединенных территорий является одной из важнейших целей на германском Востоке».

Чтобы ускорить эту «германизацию» нового типа, Гиммлер приказал принять меры по «предотвращению роста польской интеллектуальной элиты», распределил земли, освободившиеся в результате исчезновения польских фермеров, между чистокровными немцами, а чтобы использовать «очень хорошие расовые типы», которые могут быть обнаружены «в таком смешении рас», он холодно заявил: «Я думаю, что наш долг — забрать себе их детей, отдалить их от их окружения, выкрадывая и похищая их в случае необходимости. Либо мы получим хорошую кровь, которую сможем использовать сами и дадим ей место в нашем народе, либо, господа, хотя вы, быть может, и сочтете это жестокостью, но сама природа жестока, и мы разрушим эту кровь».

Так поляки и евреи были экспроприированы, лишены имущества, домов и земель. Земли были переданы «колонистам» — «чистокровным немцам», жившим тогда за границей и возвращенным в Германию. Экспроприированных помещали в концентрационные лагеря, если они были евреями или считались возможными противниками; в более благоприятных случаях они отправлялись в Германию на военные заводы или сельскохозяйственными рабочими; порой они были даже вынуждены работать на бывших собственных землях как крепостные.

Декретом от 12 декабря 1940 года Гиммлер ввел «расовый регистр». В него заносились: 1) чистокровные немцы, занимавшиеся политической деятельностью в какой-либо нацистской организации; 2) чистокровные [250] немцы, не занимавшиеся политической деятельностью; 3) лица, происходящие от чистокровных немцев или супруги чистокровных немцев; 4) потомки немцев, абсорбированные польской нацией, «полонизированные» и рассматриваемые в качестве ренегатов. Последние должны были подвергнуться перевоспитанию в целях их «регерманизации». Уклоняющиеся от такого перевоспитания, а также лица, уклоняющиеся от внесения в «расовый регистр», передавались в ведение гестапо и направлялись в концентрационные лагеря.

Исполнение всех этих мер по «германизации» и колонизации было поручено шефу Главного управления имперской безопасности (РСХА) Гейдриху. РСХА организовывало и проводило экспроприацию, эвакуацию, перевозку на работы в Германию и доставку колонистов на «освобожденные» земли аннексированной Польши, или «генерал-губернаторства», которым управлял губернатор Ганс Франк.

«Мы должны уничтожать евреев повсюду, где найдем их, и всякий раз, как только это будет возможно», — говорил Франк. Для решения этой задачи в июне 1940 года в Освенциме, под Краковом, был открыт лагерь уничтожения. Там, посреди гнилых болот, за пять последующих лет были истреблены миллионы евреев.

Вскоре после Освенцима были открыты два других лагеря — в Майданеке и Треблинке. Треблинка послужила прототипом для всех созданных в дальнейшем лагерей уничтожения.

За один год РСХА, выполняя директивы Гиммлера, выселило из той части Польши, которая была аннексирована рейхом{10}, полтора миллиона польских и еврейских крестьян и переправило их в «генерал-губернаторство», где судьба их сложилась ужасно. К концу мая 1943 года было экспроприировано 702 760 хозяйств общей площадью в 6 367 971 гектар. Сюда включены лишь хозяйства, занятые «службами» Данцига, Западной Пруссии, Познани, Цихенау и Силезии, были найдены их отчеты об этом. На эти земли поселили 500 [251] тыс., чистокровных немцев, то есть одну треть в сравнении с экспроприированными поляками. В мероприятии участвовали «Фольксдойче миттельштелле», открывшее новую службу под контролем Гиммлера, и Центр иммиграции, учрежденный при управлении полицейских служб и СС.

Поляки, отправленные в Германию, находились на положении рабов. Теории Гиммлера о функционировании будущего рейха здесь впервые воплотились в жизнь под наблюдением гестапо.

В качестве сельскохозяйственных рабочих поляки подчинялись регламенту из пятнадцати пунктов. Прежде всего регламент определял: «Сельскохозяйственные рабочие польской национальности не имеют права жаловаться; следовательно, никакая жалоба не будет приниматься никакой официальной администрацией». Так что, отданные на произвол своих «господ», польские рабы не имели права оставлять места работы. Для них был введен комендантский час с 20 час. до б час. утра зимой и с 21 час. до 5 час. утра летом. Они имели право пользоваться велосипедом только для поездки к месту работы и по приказу своих хозяев. Им было запрещено посещать церкви и храмы, кино, театры, места культурных мероприятий и рестораны. Они не должны были вступать в половые контакты с какими бы то ни было женщинами и девушками; собираться вместе, пользоваться транспортом: железной дорогой, автобусом и т.д. Им строго запрещалось переходить от одного хозяина к другому. Хозяин же мог подвергать их телесным наказаниям, «если указания и увещевания не действуют». В подобных случаях он ни перед кем не отчитывался и не «считался ответственным перед администрацией». Кроме того, рекомендовалось держать польских рабочих вдали от семей. Под страхом серьезных санкций хозяин должен был немедленно уведомлять власти о любом «преступлении» польского рабочего. Под «преступлением» понимались «саботаж:», медлительность или леность в работе, «вызывающее» поведение. Были предусмотрены суровые наказания для хозяина, если он «не соблюдает необходимой дистанции между ним и сельскохозяйственными рабочими польской национальности. То же правило относится к женщинам и девушкам. Дополнительный рацион строго запрещается». [252]

Польские женщины определялись прислугой в германские семьи: члены НСДАП имели приоритет в получении такой бесплатной прислуги. Всего было перемещено от 400 до 500 тыс. этих несчастных женщин, низведенных до рабства, чтобы «принести значительное облегчение германской хозяйке и дольше сохранить ее здоровье». Их положение было столь же тяжелым, как и положение сельскохозяйственных рабочих. Они «не могут требовать отпуска. Как правило, домашние работницы с Востока могут отлучаться из дома лишь для выполнения домашних работ. Однако в качестве вознаграждения им может предоставляться свободное время вне дома — три часа в неделю. Этот отпуск должен заканчиваться с окончанием дневного времени — самое позднее в 20 час.».

Все запреты, налагавшиеся на мужчин, распространялись и на этих несчастных женщин. «Находясь вне дома, домашняя работница с Востока должна всегда иметь при себе рабочее удостоверение, которое служит ей личным пропуском».

Легко увидеть, что термин «рабство» не является преувеличением, и невольно испытываешь чувство стыда за немецких «нанимателей», внешне добропорядочных граждан страны с древней цивилизацией, которых вполне устраивали эти правила, предоставлявшие в их распоряжение человеческие существа, жизнью и смертью которых они распоряжались. Семи лет нацистского режима оказалось достаточно, чтобы чудовищная бесчеловечность стала обычным явлением. При всем том крупные германские промышленники прошли по этому пути гораздо дальше.

За соблюдением нового кодекса следило гестапо. Сотни тысяч взрослых людей обоего пола были доведены до состояния крайней материальной и моральной деградации, судьба десятков тысяч детей была еще драматичнее (восьмилетние дети, полуголые, голодные, тянули тележки и переносили грузы в некоторых трудовых лагерях), и над всей этой толпой распростерлась тень гестапо.

«Работа» гестапо оказалась настолько «эффективной», что Франк, давая интервью журналисту Клейсту из «Фёлькишер беобахтер» б февраля 1940 года, решил даже высмеять меры террора, принятые его коллегой [253] фон Нейратом, протектором Богемии и Моравии. Нейрат развесил на стенах по всей Чехословакии красные афиши с уведомлением о казни семи чешских студентов. «Если бы я распорядился вывешивать афиши на стенах всякий раз, когда расстреливают семь поляков, — иронизировал Франк, — то для производства бумаги не хватило бы всех лесов Польши».

25 января 1940 года Франк объявил, что он намерен депортировать миллион польских рабочих. Чтобы выполнить эту программу, гестапо организовало облавы. Оно сделало это столь успешно, что к августу 1942 года было депортировано 800 тыс. польских рабочих.

10 мая 1940 года внимание мировой общественности, до сих пор сосредоточенное на польских событиях, переключилось на другой театр военных действий. Западные германские армии вторглись в Голландию, Бельгию, затем во Францию, они стали объектом наблюдения международных обозревателей. Франк писал, что «надо воспользоваться тем, что пристальное внимание всего мира приковано к западному фронту, и ликвидировать тысячи поляков, начав с главных представителей польской интеллигенции».

Решение об их уничтожении было принято еще в сентябре 1939 года, но, чтобы совершить это, не восстановив против себя иностранных критиков, надо было дождаться удобного момента. Желательно было также найти какие-то правдоподобные аргументы.

В середине мая Франк пригласил к себе своего статс-секретаря Йозефа Бюлера и рейхсминистра Зейсс-Инкварта, они вместе отработали детали акции, названной операция АБ (немецкая аббревиатура «чрезвычайной акции по умиротворению»). Она была проведена под предлогом необходимости положить конец агитации, угрожающей безопасности войск. Как всегда, восемью месяцами ранее фюрера гениально «осенило» насчет грядущих событий, и он нашел средство выправить положение.

Проведение операции АБ было поручено исключительно представителям РСХА в Польше: обергруппенфюреру СС и полицейскому генералу и бригадефюреру I управления РСХА Штрекенбаху; в помощь им [254] были приданы эсэсовцы, специально приехавшие из Германии.

С ноября 1939 года гестапо начало арестовывать профессоров Краковского университета и направлять их в концентрационные лагеря на территории рейха. Число лиц, подлежащих уничтожению, было слишком значительным, и перевод их в Германию — слишком сложным. Поэтому решили упростить дело. «Нет необходимости помещать эти элементы в германские концентрационные лагеря, — писал Франк после совещания с Крюгером и Штрекенбахом, — так как это вызвало бы трудности и ненужную переписку с семьями. Лучше решать эти вопросы в самой стране и наиболее простым способом».

Были проведены массовые аресты, а затем устроена некая пародия на суд. Это совершенно фальшивое разбирательство целиком находилось в ведении гестапо. 30 мая Франк дал свои последние инструкции:

«Всякая попытка судебных властей вмешаться в операцию АБ, предпринятую полицией, будет рассматриваться как измена государству и германским интересам... Комиссия по помилованиям, состоящая при моей службе, не будет заниматься этими делами. Операция АБ должна проводиться исключительно шефом полиции и СС Крюгером и его организацией. Это просто внутреннее мероприятие по умиротворению, которое должно быть проведено вне рамок обычной процедуры».

Таким образом, лишенные возможности обратиться к законному суду и всякой надежды на помилование, польские интеллектуалы были хладнокровно «ликвидированы» гестапо и СС. Когда все кончилось, Штрекенбах вернулся в Берлин, где приступил к своим обычным административным обязанностям. По случаю его отъезда была устроена прощальная церемония, на которой Франк выступил с небольшой и взволнованной речью, поздравляя и благодаря за хорошую работу, выполненную общими усилиями. В этой речи прозвучала ужасная фраза:

«То, что было исполнено в генерал-губернаторстве вами, бригадефюрер Штрекенбах, и вашими людьми, не должно быть забыто, и вам не следует стыдиться содеянного». [255]

Штрекенбах и его люди и не думали «стыдиться». Чего ради большинству этих людей было «забывать» об ужасных часах и о том, кто их устроил?

Впоследствии гестапо расширило свои полномочия. Декретом от 2 октября 1943 года Франк дал возможность гестаповцам оправдывать самые жестокие репрессии. К тому времени уже было расстреляно 17 тыс. поляков в качестве заложников, то есть без всякого суда, и Франк прокомментировал это так: «Мы не должны поддаваться чувствам, узнав, что расстреляно 17 тыс. человек. Эти лица являются жертвами войны». Но «иностранная пропаганда» подняла большой шум вокруг казней заложников, и тогда был найден выход из этого затруднительного положения. Вместо того чтобы изменить методы, просто вычеркнули слово «заложник» из официального словаря и узаконили эти убийства, создав декретом от 2 октября 1943 года штандгерихте — чрезвычайные трибуналы, состоявшие исключительно из членов гестапо. В параграфе 4 декрета говорилось: «Чрезвычайные трибуналы сыскной полиции должны образовываться из одного фюрера СС, принадлежащего к службе командования сыскной полиции и СД, и двух членов той же службы». Параграф б предписывал: «Приговоры чрезвычайных трибуналов сыскной полиции приводятся в исполнение немедленно».

Тем самым гестапо могло действовать с максимальной быстротой. Оно разыскивало врагов режима, арестовывало их, судило и казнило без всякого контроля извне. Как только появился декрет, сотни поляков, содержавшихся в застенках Кракова, были «осуждены» и казнены.

Пока гестапо и СД сеяли террор в Польше, Гейдрих не забывал и о других задачах своих служб.

Брожение, возникшее в некоторых армейских кругах во время подготовки агрессии против Чехословакии, не ускользнуло от внимания бесчисленных осведомителей СД.

СД узнало о поездке Клейста в Лондон в августе 1938 года, хотя ничего не было известно ни о личности эмиссара заговорщиков, ни о точном характере его миссии. У Гиммлера знали, что эмиссар вернулся с письмом от Черчилля, однако ничего больше выяснить не удалось. В августе 1939 года, когда готовилось нападение [256] на Польшу, обеспокоенные военные опять зашевелились, но дело ограничилось слабыми попытками что-нибудь предпринять. Гиммлер и Гейдрих решили подробно разузнать об этом тайном недовольстве и о том, какие связи могли существовать между скрытой оппозицией и английскими службами. Расследование, проведенное в Германии, не дало результатов, и поэтому были проведены поиски в другом направлении, то есть у самих англичан.

Гиммлер и Гейдрих выбрали для этой деликатной миссии двух «перспективных» сотрудников СД, блестящих и одаренных молодых людей — Вальтера Шелленберга и Гельмута Кнохена. Оба происходили из тех бедных студентов, которых старалась использовать партия. Гейдрих почувствовал, что для успеха серьезного контакта с англичанами требуются люди с цивилизованными манерами, говорящие по-английски правильно и даже изысканно, способные избегать ловушек, которые непременно будут устроены на разных поворотах в ходе переговоров. Развертывание операции показало, что его выбор был превосходным.

Молодого Кнохена как раз только что назначили в VI управление (внешние дела СД), где ему было поручено создать новые агентурные сети за границей. Он старался выявить среди немецких эмигрантов тех, чье затруднительное положение заставило бы их принять «интересные» предложения. Кнохен был знаком с этой средой, так как ранее ему было поручено наблюдение за эмигрантами и изучение газет, которые те выпускали. Ему удалось тогда завербовать некоего Франца Фишера, доктора экономических наук, влачившего нищенское существование в Париже. Быть может, по указанию СД Фишер обосновался в Голландии в качестве агента. Он сумел вступить в контакт с британскими кругами в Голландии, а вскоре — с агентами Интеллидженс сервис, которые вели разведывательную работу среди немецких эмигрантов. Кнохен вызвал Фишера на голландскую границу и поручил ему предложить англичанам установить контакт с представителем оппозиционной группы, созданной германскими генералами и офицерами.

В середине октября Фишер получил согласие англичан. Польская кампания завершилась, и союзники ждали [257] скорого удара на западном направлении. Поэтому всякая информация о возможном брожении в германских вооруженных силах могла быть чрезвычайно ценной. Интеллидженс сервис игнорировала то обстоятельство, что Фишер был «двойным агентом», как выражаются в разведывательных службах, и что им «манипулирует» СД из Дюссельдорфа.

Когда приготовления закончились, в прямой контакт вместо Кнохена вступил Шелленберг.

«Доверенный человек» Фишер организовал первую встречу, которая состоялась 21 октября в голландском городке Зютфен. Шелленберг выступал под именем капитана Шеммеля из транспортной службы Верховного командования вермахта. Такой офицер действительно существовал, и сотрудники Интеллидженс сервис могли проверить это по ежегодным справочникам германской армии, которые были в их распоряжении. В качестве меры предосторожности настоящий Шеммель был отправлен в командировку на Восток. Шелленберг, он же Шеммель, сумел внушить доверие англичанам — майору Стивенсу, капитану Пейну Бесту и лейтенанту Коппенсу. В Голландии было несколько встреч, и Шелленберг побывал вместе со своими собеседниками в Арнеме и Гааге.

В одной из его поездок Шелленберга сопровождал господин весьма респектабельного вида, которого он представил как генерала и «общего» руководителя группы сопротивления вермахта. Генерал, интеллигентный, изысканный, блестящий собеседник, произвел наилучшее впечатление на английских агентов. Шелленберг поручил эту трудную роль «любителю» — Д-ру Кринису, известному берлинскому психиатру.

Было далее намечено кратковременное путешествие в Лондон специальным самолетом. Между поездками Шелленберг всегда возвращался в ставку в Дюссельдорфе, чтобы информировать Берлин о развитии событий. 31 октября, во время одной из поездок в Гаагу, фальшивый Шеммель получил приемник-передатчик для регулярной связи с агентами Интеллидженс сервис в Голландии, а также специальный аккредитив для вызова секретного телефонного абонента в Гааге. Игра шла благоприятно, и Шелленберг надеялся достичь двух целей: «отравить» английские [258] службы, сообщая им неверные сведения и передавая подложные документы, и добиться контакта с ядром военных оппозиционеров. Новая встреча состоялась 7 ноября, по-прежнему в Голландии, и на следующий день была назначена еще одна.

8 ноября после полудня в Дюссельдорф прибыл «специальный отряд» из дюжины эсэсовцев, посланный по приказу Гиммлера, чтобы обеспечить «защиту» Шелленберга. Отрядом командовал Науйокс, эффективность действий которого получила высокую оценку во время проведения ложного польского нападения на радиостанцию в Глейвице.

В тот же день вечером, примерно в 21 час. 30 мин., Гитлер выступил с речью в «Бюргербраукеллер» в Мюнхене, чтобы почтить память, как это делалось каждый год, «героев 9 ноября» — жертв неудачного путча 1923 года, который начался в этом пивном зале.

В порядке исключения ни Геринг, ни Гиммлер не присутствовали на этом торжественном вечере. Речь Гитлера была необычно краткой, и, окончив ее, он внезапно ушел, хотя обычно задерживался, дружески беседуя со «старыми бойцами» партии.

Несколько минут спустя — через 10- 12 минут, как утверждали свидетели, — мощный взрыв наполовину разрушил зал, оставив семь убитых и 63 раненых. Если бы Гитлер не ушел, он был бы убит, так как бомба была спрятана посреди зала, в колонне, около которой он всегда располагался, когда произносил речь.

Через час Гиммлер вызвал по телефону Шелленберга в Дюссельдорф и приказал ему захватить трех английских агентов, с которыми он назначил встречу на следующий день в Венло, городке на голландской границе, примерно в 60 километрах от Дюссельдорфа. Специальный отряд СС должен был ему помочь. Такова версия, представленная Шелленбергом. Она выглядит очень подозрительной. Имеется один факт, говорящий о том, что и захват англичан, и покушение в Мюнхене были заранее спланированы. Это прибытие в Дюссельдорф отряда СС за несколько часов до взрыва бомбы в Мюнхене. Шелленберг совершенно не нуждался в защите 8 ноября, поскольку агенты Интеллидженс сервис ему доверяли. Отряд из дюжины эсэсовцев, подготовленных для террористических акций под командованием [259] Науйокса, специалиста по подобным операциям, совсем не походил на группу защиты, а был именно отрядом специального назначения. Кроме того, встречи Шелленберга всегда назначались в Голландии, и часто далеко в глубине голландской территории; трудно вообразить, как Науйокс и его двенадцать эсэсовцев могли бы обеспечивать его безопасность.

9 ноября пополудни Шелленберг ждал агентов Интеллидженс сервис в кафе в Венло, рядом с границей, Когда англичане открывали дверцу своего автомобиля, большого «Бьюика», полный эсэсовцев грузовик, отбросив шлагбаум, ворвался на территорию Голландии. Науйокс и его люди начали стрелять по «Бьюику». Англичане открыли ответный огонь; лейтенант Коппенс, задетый пулей, упал. Науйокс и один из его людей, Гёч, бросились к машине и вытащили Беста, Стивенса и раненого, «как соломенных чучел», писал впоследствии Шелленберг.

Эсэсовцы быстро сели в машину{11} и дали задний ход к границе, прикрывая отход грузовика с тремя пленниками. Похищение, проведенное совершенно как в гангстерских фильмах, заняло лишь несколько минут. Оно могло повлечь за собой серьезные дипломатические осложнения, так как была нарушена голландская граница и совершено вооруженное нападение — явно на территории Голландии. Раненый лейтенант Коппенс умер через несколько часов в госпитале Дюссельдорфа и, как свидетельствовали его документы, в действительности оказался лейтенантом Клопом из голландских разведывательных служб.

Риск не был бы оправдан, если бы речь шла просто о захвате столь незначительных пленников. Но Гитлер и Гиммлер намеревались более «рентабельно» использовать их.

10 ноября в деревне Крейцлинген, около Констанца, был задержан некий столяр-краснодеревщик Элзер, пытавшийся перебраться в Швейцарию. У него нашли почтовую открытку с изображением внутреннего [260] помещения «Бюргербраукеллер». Чернильным крестом была помечена колонна, в которую была спрятана бомба. Элзера привезли в Берлин и долго допрашивали на Принц-Альбрехтштрассе, куда были доставлены также Бест и Стивене. Допросами руководили Гейдрих, Мюллер и Шелленберг. Не составило особого труда заставить Элзера признаться, что он — автор покушения. Он даже гордился тем, что ему удалось изготовить взрывное устройство, механизм замедленного действия которого позволял установить его на взрыв за целых десять дней. Это дало ему возможность спрятать бомбу в колонну до того, как службы безопасности начали проверять зал. Бест и Стивенс не имели никакого отношения к покушению. Но нацистская пропаганда так все закрутила, что, казалось, ей было все известно, и возложила ответственность за покушение одновременно на Интеллидженс сервис и на «Черный фронт» Отто Штрассера, скрывавшегося в Швейцарии.

Элзер, по-видимому, сыграл роль своего рода «ван дер Люббе номер два». Нацисты не решились устроить сенсационный процесс, поскольку сохранили слишком дурные воспоминания о процессе над поджигателями рейхстага. Элзер был отправлен в концлагерь Заксенхаузен, потом в Дахау. Там он оставался до 1945 года. Помещенный в барак для особо опасных заключенных, он имел в своем распоряжении столярную мастерскую, где мог делать все, что ему вздумается. Там он изготовил, например, цитру, на которой играл часами. Заключенные окрестили его «игроком на цитре». По любопытной случайности именно в концлагере Бест и Стивенс впервые встретились со своим «соучастником» Элзером. Тот рассказал им, что он сделал бомбу по наущению каких-то двух типов, которые потом привели его ночью в «Бюргербраукеллер», чтобы установить устройство в выбранной колонне. Он поведал им также, что по указанию своих «сообщников» снабдил бомбу детонатором замедленного действия и еще одним, электрическим, который приводился «в действие простым выключателем на конце длинного провода, что позволяло произвести взрыв в любой момент. Элзер думал, что его бомба взорвалась от детонатора замедленного действия, но более вероятно, что взрыв произошел от второго детонатора после ухода Гитлера [261] и сопровождавших его высокопоставленных нацистов.

Сообщники Элзера препроводили его затем на швейцарскую границу, где его и арестовало гестапо. Предварительно они передали ему компрометирующую почтовую открытку. Детали этого дела наводят на мысль, что покушение было организовано гестапо из пропагандистских соображений. Захват Беста и Стивенса позволял взвалить на Интеллидженс сервис ответственность за замысел и осуществление плана, слишком сложного для того, чтобы считать Элзера, человека довольно ограниченного, единственным его автором. Что же касается смерти голландского лейтенанта Клопа, то она тоже была использована нацистской пропагандой, которая истолковала его присутствие рядом с Вестом и Стивенсом как доказательство сговора голландского правительства с британским, направленного, против Германии, — аргумент, который был использован при вторжении германских войск в Голландию.

Бест и Стивенс находились в заключении вплоть до прибытия американских войск. А Элзер по тайному приказу Гиммлера был расстрелян гестапо в апреле 1945 года, и его смерть была приписана бомбардировке. Нацисты вовсе не хотели, чтобы Элзер попал в руки союзников. Это обстоятельство, случившееся спустя пять с лишним лет после покушения, проливает на последнее довольно странный свет.

Вступление Германии в европейскую войну в сентябре 1939 года привело к централизации руководящих органов полиции путем создания центральной службы безопасности рейха — РСХА. Другая перемена произошла тогда же в организации СС, деятельность которой надо было направить на нужды войны.

До сих пор «доблестные войска СС» сражались лишь с безоружными гражданскими лицами. Даже в Чехословакии они не сталкивались ни с какой военной силой, потому что эта мужественная страна была отдана на съедение чудовищу другими европейскими странами, которые наивно надеялись умерить тем самым его аппетиты.

Когда весной 1939 года Гитлер принял решение напасть на Польшу, было ясно, что на сей раз придется вести настоящую войну. Гиммлер хотел, чтобы эсэсовцы играли [262] в конфликте как можно более блестящую роль. Он усматривал в этом повод для создания подлинной армии, уже не внутренней, а полномасштабной, что позволило бы ему достичь наконец своей цели и стать большим военачальником, а такую мечту бывший куровод тайно лелеял со времени своего назначения рейхсфюрером СС. В политическом плане создание армии СС обеспечивало противовес силам вермахта, а поскольку такая армия составлялась бы из элитных частей, ее роль могла быть решающей в случае открытого конфликта с генералами. Ей можно было бы также поручать некоторые грязные дела, которые обычные войска, состоящие из солдат-призывников, отказывались бы выполнять.

Уже давно существовало правило, что постоянные эсэсовские полки, находившиеся в исключительном распоряжении фюрера, не подчиняются верховному командованию вермахта. В секретном приказе Гитлера от 18 августа 1938 года уточнялось, что войска СС не входят ни в вермахт, ни в полицию (хотя они и находились под общим командованием рейхсфюрера СС Гиммлера), что срок службы в них составляет четыре года (при добровольном вступлении в них) и что служба в войсках СС рассматривается как обычная воинская повинность. В случае войны эти части должны использоваться «верховным командованием армии в условиях армии военного времени», но политически они остаются «частями НСДАП». Наконец, на случай мобилизации Гитлер резервировал за собой право самому определять дату, численный состав и формы «включения этих войск СС в состав армии военного времени в зависимости от внутренней политической ситуации на данный момент».

Сразу после опубликования этого приказа Гиммлер пересмотрел организацию войск СС: он моторизовал их и создал новые части противотанковой обороны, пулеметные и разведывательные батальоны. В июле 1939 года он придал им артиллерийский полк, завершив тем самым преобразование своих «чрезвычайных войск» в боевые части.

В первых числах сентября 1939 года началась эта конверсия эсэсовских спецподразделений в войска, с которыми предстояло познакомиться Европе. В начале 1940 года в войска СС вступило большое число добровольцев [263] и они составили примерно 100 тыс. человек: 64 тыс. добровольцев и 36 тыс. призывников.

В Польше первые эсэсовские части вели себя с жестокостью, которой от них и ждали и которую Геринг называл «образцовой храбростью». Гиммлер получил разрешение формировать новые дивизии.

Пройдя испытание войной и ожесточившись, войска СС должны были образовать внутреннюю полицейскую армию, и только ей поручалось поддержание порядка в «критические моменты». Таким образом, обычные военные лишались всякой роли внутри страны. Гитлер знал, что «поддержание порядка» часто служит предлогом для захвата власти армией. Он знал, как соблазнительно нарушить порядок, чтобы потом восстановить его наилучшим способом. Не решаясь протестовать против потери полицейских функций, которые всегда презирались армией, генералы стали жаловаться на свободу, предоставленную эсэсовцам. Офицеры повторяли формулу, с которой выступал сам Гитлер во времена чистки после мятежа Рема: «В Германии есть только одна вооруженная сила — вермахт».

Протесты были такими горячими, что Гитлер поручил своему адъютанту подготовить объяснительную записку. Эта записка не была составлена, поскольку сам Кейтель, несмотря на обычную покорность, заявил Гитлеру, что такой жест будет «сочтен армией за оскорбление». В конце концов Браухичу было велено успокоить умы, сообщив офицерам, что речь идет о «полицейских войсках», которые обязательно должны участвовать в боевых операциях.

Но протесты незамедлительно возобновились. Организации, в которых каждый молодой немец непременно должен был состоять в течение нескольких лет, контролировались партией. Для СС было легко вести там интенсивную пропаганду и подбирать самых подходящих для себя людей. Такое «снимание сливок» лишало вермахт и люфтваффе их будущих кадров. «Сухопутная армия и авиация выступили со справедливым протестом, — говорил Геринг, — так как этот захват лучших добровольцев ведет к тому, что в сухопутных войсках и авиации не хватает молодых людей, которые могли бы стать блестящими офицерами». Гитлер оставил это без внимания, и Гиммлер получил разрешение формировать новые дивизии. [264]

Требования момента и стремление бесконечно наращивать мощь своей армии заставили Гиммлера отказаться от знаменитых «правил крови», которые до этого считались решающим фактором для «защиты расы и идеологии» нацизма. Ситуация изменилась. Рослые белокурые арийцы с абсолютно чистой нордической кровью, гордость и смысл бытия СС, постепенно стали оттесняться на задний план довольно неожиданными формированиями: в 1943 году была создана мусульманская дивизия «Хандшар»; в 1944 году — албанская дивизия «Скандербег», французская дивизия «Шарлемань» и венгерская кавалерийская дивизия; в 1945 году — хорватская дивизия «Кама», а также дивизии фламандская «Лангемарк», валлонская «Валлония», голландская «Лансторм Недерланд» и итальянская. Одновременно создавались и менее значительные подразделения из тех, кого Гиммлер называл «дикими народами». Так появились туркестанский и кавказский полки, индийский легион, батальон норвежских лыжников, два румынских батальона, один болгарский и три казацкие дивизии. Все эти пестрые войска были одеты в форму СС, которая тремя или четырьмя годами ранее предназначалась лишь для «элиты германской расы», а соискателей принимали в нее лишь после строгой проверки генеалогического древа.{12}

Можно считать, что в войска СС входило больше миллиона человек. Повсюду появление этих «элитных войск» сопровождалось жесточайшими акциями.

2. Гестапо внедряется во Франции

Для французов война началась 10 мая 1940 года. Больше восьми месяцев французские и британские войска увязали в «странной войне». Люди уже привыкали к этой необычной войне, в которой больше заботы проявлялось о досуге мобилизованных, о снабжении их радиоприемниками и футбольными мячами, чем о наступлении [265] и передвижениях войск. Внезапная атака, которую уже несколько недель ждали союзные штабы, расставила все по своим местам.

Никто не ждал железного урагана, обрушившегося на страну. События развертывались с невероятной быстротой, и 14 июня верховное командование вермахта опубликовало следующее коммюнике:

«После полного развала всего французского фронта между Ла-Маншем и линией Мажино у Монмеди французское командование отказалось от своего первоначального намерения защищать столицу Франции. В момент, когда сообщается это коммюнике, доблестные германские войска вступают в Париж».

Париж пал. Части 18-й армии фон Кюхлера вошли в Париж через ворота Виллетт 14 июня в 5 час. 30 мин. — в том же самом часу, в котором началось наступление через голландскую границу 36 днями раньше.

Две группы с самого раннего утра направились — одна к Эйфелевой башне, другая — к Триумфальной арке. Они водрузили там флаги со свастикой. Еще до полудня генерал фон Штутниц, первый комендант «большого Парижа», обосновался в отеле «Крийон». Все происходило упорядочение и методично и казалось давно подготовленным.

14 июня и в последующие дни поток регулярных германских частей вливался в Париж. Некоторые из них размещались в городе, другие пересекали его, чтобы двигаться дальше на юг.

Среди войск незамеченной вошла в город небольшая группа в форме секретной полевой полиции. У нее было лишь несколько легких грузовиков, мало оружия и всего человек двадцать. Места размещения для нее не готовились заранее, снабжалась она в военном отношении нерегулярно. Тем не менее именно из этого маленького подразделения, почти подпольного, сформировалась вскоре немецкая полицейская организация, которая в течение четырех лет терроризировала французов.

Любопытная история этого маленького отряда с большим будущим еще никогда не рассказывалась.

Когда германские войска вошли в Польшу, командование вермахта выступило с чисто платоническими протестами против одновременного вхождения полицейских [266] отрядов и армейских подразделений. Однако Гиммлер добился согласия Гитлера, и полицейские службы проникали в Польшу одновременно с боевыми частями, как это было в Австрии и Чехословакии. Когда план нападения на Западе был принят окончательно, армейское командование еще более энергично выступило против того, чтобы то же самое произошло и во Франции. Поведение СС и гестапо в Польше шокировало некоторых генералов (потом они привыкли), проявивших на этот раз такую решимость, что Гитлер прислушался к верховному командованию вермахта. Ни одной полицейской части, ни одному подразделению СД не было разрешено сопровождать армию в ее продвижении по Франции. Полицейские полномочия были переданы военной администрации, и армия стала единственной хозяйкой на захваченной территории, избавившись тем самым от контроля Гиммлера.

Такое соглашение поставило Гиммлера в трудное положение. Он понял, что эсэсовцам и полицейским службам грозит опасность, если победоносная армия полностью захватит в свои руки управление оккупированными территориями на Западе. Поэтому надо было создать «плацдарм», который позволил бы последовательно отбирать полномочия, временно данные военным.

Гиммлер приказал Гейдриху создать зондеркоманду (автономную команду со специальными задачами) и ввести ее в Париж одновременно с первыми войсками. Это было вопросом как безопасности, так и престижа, и Гиммлер, по-видимому, не отказал себе в удовольствии продемонстрировать военным виртуозность действий своих служб.

Гейдрих тщательно подобрал отряд, которому поручалась эта деликатная миссия. Он остановился на цифре в двадцать человек — число небольшое, позволяющее действовать незаметно, но и достаточное, чтобы организовать первый «плацдарм». Чтобы отряд проник во Францию, Гейдрих решил прибегнуть к военной хитрости: двадцать человек были одеты в форму секретной полевой полиции (то есть чисто военной полиции которую можно сравнить с французской службой армейской безопасности), а грузовики получили военные номера. Таким образом, зондеркоманда могла свободно [267] разъезжать среди войск на марше по дорогам Франции и без труда оказаться в Париже.

Вечером 14 июня команда обосновалась в отеле «Лувр». Утром 15-го, едва прошло 24 часа после прибытия ее в Париж, она принялась за дело. Один из ее членов явился еще до полудня в полицейскую префектуру и потребовал передать ему досье на немецких эмигрантов и евреев, а также некоторые досье на политических деятелей, враждебно относящихся к нацизму.

Что это были за люди, а прежде всего — кто был их шефом?

Думая об обеспечении руководства зондеркомандой и выполнении ее миссии, Гейдрих вспомнил о молодом интеллектуале, который столь блестяще провел дело в Венло и похитил двух британских офицеров, — о Гельмуте Кнохене. В 30 лет он проявил незаурядные организаторские способности и умение самостоятельно принимать решения. Хороший спортсмен, человек с университетским образованием, воспитанный, вежливый, с приятными манерами, он вполне подходил для того, чтобы общаться с французами. Кнохен сам подобрал свою команду, за одним исключением. Шеф IV управления (гестапо) Мюллер счел абсолютно необходимым иметь в группе своего доверенного человека. Им стал штурмбанфюрер Бемельбург, старый полицейский служака, чьи способности были хорошо известны. Бемельбург был единственным представителем гестапо. Было ясно, что вначале группа не будет иметь исполнительной власти, притом довольно долго. Поэтому гестапо являясь преимущественно исполнительным органом, было представлено в группе на консультативных началах. Другие члены команды были очень молоды, многие из них были университетскими выпускниками, как, например, Гаген, который в свои 27 лет, хотя и был членом СД с 1934 года, получил диплом в Берлине в феврале 1940 года и занимался журналистикой.

В основном людской состав обеспечило VI управление (внешние дела СД), кроме Бемельбурга и еще двух человек из войск СС на случай возможных жестких силовых операций. Все они достаточно долго специализировались на анализе иностранных кругов, С 1935 годах [268] гестапо и СД досконально знали дела во французской полиции. Было собрано огромное количество материалов о Франции, ее администрации, культуре, религии, деятелях искусства, а особенно — о ее экономике и политике. Каждому сектору гестапо и СД было поручено тщательно изучать соответствующие его профилю стороны французской жизни. Так, например, сотрудники берлинского региона годами изучали «регион V» — парижский регион.

Результаты такой скрупулезной подготовки не замедлили сказаться: агенты гестапо и СД работали в обстановке, хорошо им знакомой. Они были в курсе местных обычаев, поведения жителей и даже частной жизни более или менее значительных лиц. Сам Кнохен побывал в Париже в 1937 году, чтобы «посетить всемирную выставку».

Он родился 14 марта 1910 года в Магдебурге в скромной семье. Отец, Карл Кнохен, был школьным учителем, как и отец Гиммлера, и юный Гельмут тоже получил строгое воспитание. Учился он хорошо, стал абитуриентом (что соответствует французскому бакалавру) в Магдебурге, потом продолжал учебу в университетах Лейпцига, Галле и Гёттингена. В 1935 году защитил докторскую диссертацию по философии на тему об английском драматурге Джордже Колмене. Он мечтал стать профессором литературы, но влияние политики оказалось сильнее. Отец Кнохена, артиллерийский капитан запаса, ветеран войны 1914-1918 годов, тяжело раненный под Верденом, вследствие чего долгое время была почти полностью парализована его правая рука, был патриотом старой закалки. Когда сыну исполнилось 16 лет, он записал его в юношескую секцию «Стального шлема», под предлогом организации встреч ветеранов войны проводившего ожесточенную националистическую кампанию.

Чтобы помочь родителям, Гельмут несколько месяцев работал преподавателем гимнастики и одновременно посещал университетские курсы, потом начал писать статьи для местных газет. Когда пришли к власти нацисты, студентам становилось все труднее, если они не были членами какой-либо партийной организации. 1 мая 1933 года он вступил в СА, где получил скромный чин обергруппенфюрера <так в тексте>. Тем самым он сунул [269] палец в шестеренку, которая должна была затащить всего его целиком. Вскоре его статьи появились в «Штудентенпресс» — органе министерства культуры. Новая журналистская деятельность пришлась ему по душе. Он считал ее более выгодной, чем профессорство, в 1936 году окончательно оставил мысль о преподавании литературы и поступил редактором в ДНБ — официальное германское агентство печати. Там он занимался главным образом темой Олимпийских игр, а однажды встретился с одним из своих прежних профессоров, д-ром Сиксом, который оставил университет и вступил в СД, где стал заведовать секцией печати. Д-ру Сиксу не составило труда привлечь своего бывшего ученика: в 1937 году Кнохен стал работать в центральной службе СД в Берлине и получил звание оберштурмфюрера СС (капитана). Сначала ему поручили анализировать германскую печать, а вскоре и французскую, бельгийскую и голландскую. Особое внимание он уделял газетам, издававшимся эмигрантами, а также собирал всякую информацию о последних. Участие в успешной операции в Венло дало ему известность, и он в один день получил «Железный крест» I и II степени, Успех способствовал тому, что ему было поручено возглавить зондеркоманду, которая появилась в Париже 14 июня 1940 года.

Кнохен обосновался в Париже — сначала в отеле «Лувр», потом в отеле «Скриб», затем в доме № 57 на бульваре Ланн и, наконец, в доме № 72 на улице Фоша, где он жил вплоть до разгрома немцев в августе 1944 года. Это был стройный человек, с усталым и несколько надменным лицом, на котором выделялись серо-голубые глаза, редко улыбавшийся, уравновешенный. Нос прямой и тонкий, рот несколько широк и чуть-чуть искривлен влево, что придавало ему выражение легкого презрения. Большой лоб интеллектуала, немного выпуклый, открытый. Шатен. Внешность довольно неожиданная для шефа «автономной команды специального назначения». Таков был молодой человек, взявший в свои руки бразды правления германской полицией в Париже, д-р философии Кнохен, совсем не похожий на «твердокаменный» тип, каким его обычно представляют. Тем не менее манеры и культура не мешали ему выполнять свою работу. [270]

Наперекор всем ветрам и невзгодам ему предстояло быстро и прочно укрепить свою службу.

Военные, как только узнали о существовании службы Кнохена в Париже, напомнили ему, что у него нет никакой власти, и, чтобы «урегулировать ситуацию», поставили его под свой контроль.

Кнохен утверждал, что он совершенно не намерен посягать на прерогативы оккупационной армии, и объяснил, что ему всего лишь поручено заниматься немецкими и австрийскими эмигрантами-антинацистами, коммунистами, евреями и франкмасонами, ибо все они являются врагами нацизма. Он обещал испрашивать помощь секретной полевой полиции всякий раз, когда будут необходимы «исполнительные меры», то есть обыски и аресты. Кнохен маневрировал с такой легкостью, что сумел заключить соглашение с шефом военной полиции д-ром Зова. И тотчас команда Кнохена взялась за выполнение своей миссии: закрывала офисы антигерманских и антинацистских учреждений, захватывала архивы, устраивала обыски у немецких эмигрантов, франкмасонов, некоторых политических деятелей, повсюду собирала компрометирующие бумаги. При этом она всегда обращалась к военной полиции, когда дело доходило до ареста, а это бывало каждый раз, когда находили эмигранта, не решившегося покинуть Париж.

Военные подумали, что, хотя люди Кнохена довольно-таки деятельны, все-таки их легко будет держать в руках, поскольку они немногочисленны. 20 человек — сущий пустяк в сравнении с 2500 человек полевой полиции, которые обосновались в Париже, а вскоре достигли численности в шесть тысяч.

Кнохен прочно укрепил плацдарм: ему на подмогу пришла вторая зондеркоманда, тоже примерно из двух десятков людей, под командованием гауптштурмфюрера Киффера.

Затем, в начале августа, прибыла третья группа во главе с унтерштурмфюрером СС Роландом Нозеком и с конкретной задачей собирать политические сведения. Нозек был специалистом в этой области. Член партии с 1932 года, он побывал в Италии, Бельгии, Венгрии, Турции, Румынии, Греции и Франции. [271]

Он отлично владел французским, английским и испанским языками. С 1938 года Нозек работал во внешней службе СД и сам сформировал себе группу, отбирая исключительно таких сотрудников, которые прекрасно говорят по-французски, знают Францию и уже установили там кое-какие личные связи. В этой третьей команде были разные люди: немцы — бывшие служащие или коммерсанты, разведенная графиня, два люксембуржца, одна молодая чешская учительница.

Эта группа разместилась в отеле «Боккадор» и оборудовала себе служебные помещения в здании французской сыскной полиции — улица де Соссэ, 11, где также находился со своими людьми представитель гестапо и шеф немецкой сыскной полиции по Франции Бемельбург.

Одновременно Кнохен начал внедрять свои службы в провинции и в начале августа поручил Гагену соорудить «щупальце» в Бордо, чтобы вести наблюдение по всему атлантическому побережью, от испанской границы до Луары, и на всю глубину оккупационной зоны. Гаген, имевший поначалу лишь 18 человек и одну секретаршу, временно поселился на яхте бельгийского короля, причаленной в порту, пока не открыл свои бюро на улице Медок. Впоследствии он, как и Кнохен, развил бурную деятельность, присоединил к зоне своих действий Бретань и последовательно создал «филиалы» в десяти крупнейших городах своей зоны, причем каждый из «филиалов» мог выделить агентов для работы в других местностях.

Трения с военными не прекратились. Армейский главнокомандующий фон Браухич распорядился, чтобы его службы выступали против работы людей Гиммлера и, во всяком случае, не допускали ни малейшего ущемления власти военных.

Поэтому Кнохен ограничивал свою деятельность сбором сведений об эмигрантах, коммунистах, евреях и франкмасонах. Но, соблюдая эти правила, он конкурировал с другой службой — «боевым» штабом Розенберга. Эта команда была создана теоретиком-мистиком партии тоже для того, чтобы собирать документацию о религиозных или тайных обществах, в частности о масонских ложах. Не замедлили вспыхнуть конфликты. И тут тоже люди Кнохена оказались в подчиненном положении, [272] так как Кнохен представлял во Франции Гиммлера, а служба Розенберга получила специальные полномочия лично от фюрера. В конце концов было достигнуто некоторое согласие: служба Розенберга обязалась захватывать лишь те архивы, которые представляют исторический интерес, и оставлять политические и современные документы Кнохену, а тот обещал передавать в штаб Розенберга исторические документы. Конкуренция от этого не ослабела, и люди Кнохена так никогда и не передали Розенбергу ни единой бумаги.

Эти распри навели Кнохена на мысль, что ему нужно получить «прикрытие», кого-нибудь в верхнем эшелоне, способного говорить на равных с конкурентами. Поэтому он вздохнул с облегчением, когда прибыл бригадефюрер СС (генерал) д-р Томас, фигура импозантная, личный представитель Гейдриха, которому было поручено надзирать за всеми уже работающими зондерко-мандами. Имея титул «представителя шефа сыскной полиции и СД по Бельгии и Франции», Томас официально отвечал за обеспечение связи с посольством Германии и с военным командованием во Франции. Его появление принесло явный успех.

Генерал Томас был чем-то вроде колосса, такой же рослый, как и Кнохен, но в два раза шире, мощный, с громовым голосом. Если Кнохен был человеком изысканным, сдержанным, работящим, то Томас не имел призвания к разведывательной работе и частенько рассуждал о ней с легкостью. До этого он ведал вопросами безопасности в тыловой зоне за «линией Зигфрида» и находился в Висбадене; о нем говорили, что он больше знаком с казино и ночными заведениями этого курорта, чем с укреплениями линии.

Весельчак и здоровяк, большой выпивоха, любитель женщин, притом не очень разборчивый, он был личным другом Гейдриха, с которым совершал многочисленные и памятные «вылазки» в берлинские злачные места. У генерала Томаса на руках был важный козырь, который обеспечивал ему доверие Гейдриха и способствовал его назначению в Париж: его дочь, любовница Гейдриха, имела от него ребенка.

В Париже Томас поселился в доме № 57 на бульваре Ланн. Он делил свое время между Парижем и Брюсселем, так как его функции распространялись и на [273] Бельгию. Когда он бывал во Франции, его работа состояла в посещениях кабаре на площади Пигаль и Елисейских полях. Тем не менее Томас претендовал на политическую и полицейскую роль, и его «коньком» были сепаратистские партии. Он установил контакты с представителями движений басков, корсиканцев, бретонцев, убежденный в том, что его помощь этим движениям позволит им расширить сферу своих действий и сыграть важную роль во французской внутренней политике. Он не понимал, однако, что их ничтожная численность не позволяла им развернуться сколько-нибудь значительно. Одновременно Томас принимал в Париже представителей партий, всегда готовых сотрудничать с нацистами. Среди них был и Секретный комитет революционного действия — группа, настроенная резко антиреспубликански и антисемитски. Впоследствии она проявила большую активность, что оказалось фатальным для самого Томаса. Он часто принимал у себя двух его руководителей — Делонкля и Фийоля, которые стали в некотором роде его «политическими советниками». Они же создали тогда партию, названную ими «Социальное революционное движение».

Томас и подлинный организатор всех дел Кнохен использовали тех, кто по своей продажности или по убеждениям уже много лет был восприимчив к интенсивной пропаганде, которую нацистские службы вели во Франции. Самым коварным ее инструментом было германское Управление железных дорог: под прикрытием туризма оно распространяло всевозможные листовки и брошюры, принимало нужных людей, выявляло тех, кто был падок не только до природных и архитектурных красот Германии, и предоставляло им огромные «льготы»{13}. Службы пропаганды ДНБ субсидировали некоторые газеты и в обмен на гонорары за рекламу добивались от них поведения, иногда явно [274] благоприятного нацизму, или по меньшей мере какого-то понимания.

Некоторое число публикаций обеспечивалось из нацистских фондов через рекламное агентство «Прима». Так обстояло дело, например, с «Франс аншене», органом Антиеврейского объединения Франции, основанного Луи Даркье де Пеллепуа, который поступил потом на службу к нацистам и «охотился за евреями» во Франции; с «Гран Оксидан», чей генеральный директор, некий Поль Фердонне, никому не известный в 1937 году, стал знаменит в 1939-м под прозвищем «штутгартского предателя»{14}.

Важную роль играл также комитет «Франция — Германия», руководящими членами которого были Жорж Скапини и Фернан де Бринон.

Эти газеты и движения способствовали тому, что часть французского общества была подготовлена к восприятию нацистских идей, постепенно подведена к «пониманию» нацистских методов, к снисходительному к ним отношению.

Что касается тех французов, которые были настроены благожелательно к режиму, то они давно находились под наблюдением двух учреждений: «Вельтдинст» («Всемирная служба»), резиденция которой находилась в Эрфурте и которая выпускала дважды в месяц бюллетень на шести языках «Сервис мондиаль», и «Немецкого союза Фихте», располагавшегося в Гамбурге и распространявшего пангерманистские листовки и брошюры.

Основой всей пропаганды служил антисемитизм. Именно он привлекал симпатизирующих к германским службам, что позволило гестапо и СД сразу же после внедрения в страну завербовать ценных агентов. Связи с коллаборационистскими партиями оказались настолько плодотворными, что Кнохен поручил одному из своих помощников, Зоммеру, заниматься исключительно ими. [275]

Но, несмотря на масштабы своей деятельности, службы Кнохена находились в зависимости от военной администрации. Верховное командование во Франции, обосновавшееся в отеле «Мажестик» на авеню Клебер и находившееся под началом генерала фон Штюльпнагеля, подразделялось на две ветви: военный штаб, начальником которого был генерал Шпейдель, и военную администрацию во главе с д-ром Шмиттом.

Действуя параллельно со штабом, который решал чисто военные вопросы (личный состав, интендантская служба, разведка), военная администрация располагала службами для решения гражданских проблем: полицией с ее шефом д-ром Вестом, экономической — с д-ром Михелем, сельскохозяйственной — с Рейнхардтом и юридической — с д-ром Медикусом.

Бест, ведавший полицией, получил это назначение благодаря своему огромному опыту. Можно вспомнить, что он был одним из организаторов СД, потом — шефом I и II управлений РСХА в период его создания. Военная администрация выполняла главным образом организационные задачи и обеспечивала связь с французскими службами. Так что Бест тоже не имел никакой исполнительной власти, которая принадлежала исключительно секретной полевой полиции и полевой жандармерии, а они подчинялись непосредственно штабу. Тем не менее Бест руководил специальным подразделением администрации для оккупированных стран, которое решало все полицейские вопросы и осуществляло надзор над французской полицией.

Штаб занимался реквизированными лагерями и тюрьмами и обеспечивал их охрану. В каждой комендатуре был отдел, занимавшийся отношениями с префектами, с генеральными секретарями префектур и передававший им директивы верхних инстанций. Один из членов каждой комендатуры ведал полицейскими вопросами.

В начале оккупации службы Гиммлера во Франции были вынуждены строго ограничиваться лишь сбором сведений и играли весьма незначительную роль. Такое положение продолжалось вплоть до мая 1942 года.

В сфере сбора сведений существовало одно учреждение, и только оно было уполномочено заниматься вопросами безопасности и разведывательными данными [276] для военных. Это был абвер, разместившийся в отеле «Лютеция» и руководимый подполковником Рудольфом{15}.

Абвер, как и все шпионские организации, маскировал свои службы, которые якобы выполняли безобидные социальные задачи. Одна из важнейших служб в Германии называлась Бюро по набору женского персонала Красного Креста 12-го армейского корпуса, бюро в Нанте — Управление работ Нанта, в Дижоне — Штаб труда, в Бордо — Служба бухгалтерии, в Туре — Международное общество транспортных средств.

В сравнении с этой огромной организацией группа Кнохена казалась слабой и плохо вооруженной. И все-таки именно она, эта группа, после многих месяцев тайной борьбы стала хозяином положения, а потом, несколько месяцев спустя, поглотила своего соперника.

Но, пока эта трудная победа не была одержана, позиция генерала Отто фон Штюльпнагеля, назначенного главнокомандующим вооруженными силами в оккупированной зоне Франции, усложняла задачу Кнохена. Фон Штюльпнагель яростно сопротивлялся присутствию людей Гиммлера в его вотчине и увеличивал трудности службы Кнохена, мешая ей работать, несмотря на соглашение, которое тот заключил с д-ром Зова, шефом секретной полевой полиции. Напряженность выросла настолько, что Штюльпнагель даже приказал Кнохену прекратить разведывательную деятельность и сделал невозможной всякую связь с Гейдрихом, лишив его средств связи с Германией.

Кнохен не видел вокруг себя никакой поддержки. Со стороны германского посольства он тоже наталкивался на глухую оппозицию. Письмо министра иностранных дел от 3 августа 1940 года определяло роль посла Абеца во Франции. Он должен был руководить действиями секретной военной полиции и секретной государственной полиции во всем, что касается французской внутренней политики, печати, радио, пропаганды. Он также должен был давать им рекомендации по вопросам изъятия документов, [277] важных с политической точки зрения. «Фюрер четко распорядился, чтобы только посол Абец нес ответственность за все политические вопросы в оккупированной и неоккупированной зонах Франции». Однако в соответствии со своими привычками гестапо и СД совершенно не принимали во внимание указаний Абеца; впрочем, они их никогда и не испрашивали.

Кнохен добился победы в совершенно неожиданной сфере, действовать в которой никто не догадался ему запретить. Видели, как он стал часто посещать парижские салоны, порою шикарные, рассыпался в светских любезностях, демонстрировал интеллигентность и ум, которых ему было не занимать, перед влиятельными людьми, в круг которых его вводили французские политические друзья. Вскоре он был завсегдатаем на всех собраниях, празднествах в той части «света», которая легко вступила на путь активного коллаборационизма в надежде провернуть свои делишки, что часто и удавалось. Благодаря этому Кнохен не только был в курсе множества сплетен о парижской жизни, столь полезных для такого человека, как он, но и мог получать чрезвычайно интересные сведения о бывших и нынешних государственных и политических деятелях, о реальном положении в экономике и промышленности, о настроениях общественности, о тенденциях и лидерах оппозиции, о сопротивлении и связях с Англией и Америкой. Некоторые из его новых друзей, в том числе довольно влиятельных, стали его агентами (я не буду столь жесток, чтобы приводить имена, забытые теперь широкой публикой, но весьма пикантно видеть, как некоторые бывшие сотрапезники Кнохена сегодня преподают уроки патриотизма).

Д-р Томас, номинальный шеф Кнохена, избрал другой способ оказывать влияние на французскую внутреннюю политику. С самого начала оккупации германские власти и правительство Виши приняли некоторые антиеврейские меры. Одновременно антисемитская печать, получавшая значительные субсидии от немецких пропагандистских служб, начала кампанию, призывавшую к самым настоящим погромам, желая тем самым вызвать антисемитские чувства среди французского населения. Однако то обстоятельство, что кампания инспирировалась [278] немцами, и ее ожесточенность привела к провалу.

У Томаса, предпочитавшего ночные заведения на площади Пигаль салонам Пасси, политическими советниками были Делонкль, один из первых руководителей кагуляров и лидер Социального революционного движения, и его заместитель, палач и убийца Фийоль. Чтобы «разбудить общественность», они предложили Томасу в сентябре 1941 года устроить несколько налетов на парижские синагоги. Идея показалась шефу Кнохена гениальной: она напомнила ему «спонтанные» погромы, организованные нацистами в Германии в 1938 году. Он поручил оберштурмфюреру Гансу Зоммеру из VI управления, специально занимавшегося связью с французскими коллаборационистами, урегулировать с Делонклем и Фийолем материальные вопросы операции, соблюдая при этом величайшую осторожность, чтобы ничего не узнали военные, особенно Штюльпнагель. Зоммер получил из Берлина необходимые технические средства.

В ночь со 2 на 3 октября парижане были разбужены серией взрывов. В 2 час. 30 мин. взрыв серьезно повредил синагогу на улице Турель; в 3 час. 40 мин. — взрыв на улице Нотр-Дам де Назарет; в 4 час. 30 мин. — большая синагога на улице Виктуар; в 5 час. — улица Сент-Изор; в 5 час. 15 мин. — улица Коперника. Если прибавить к этому бомбу на улице Павэ и еще одну в частной молельне на авеню Монтеспан, то всего было семь взрывов, устроенных в одну ночь под носом у патрулей вермахта. Были даже довольно серьезно ранены двое солдат вермахта, совершавшие круговой обход, а осколки повредили соседние здания.

Делонкль{16} был горд подвигом своих старых кагуляров. В самом деле, потребовалось много «храбрости», чтобы ночью заложить бомбу у столба ворот и сразу же убежать. Томас ликовал. Но этот подвиг, достойный СА в ее лучшие времена, имел неожиданные последствия. Уже 6 октября Штюльпнагель знал авторов акции и направил в ставку жалобу, что оберштурмфюрер Зоммер, [279] действуя по приказу Кнохена, снабдил «французских преступников» взрывчаткой, доставленной из Германии, чтобы произвести эти взрывы.

21 октября 1941 года письмо со штемпелем военной администрации ставки командования в Париже было направлено шефу секретной полиции СД в Берлине, то есть Гейдриху. После напоминания об акции, в которой было ранено два солдата вермахта и несколько французов, в письме говорилось:

«Эти взрывы были произведены французами из окружения Делонкля. Оберштурмфюрер СС Зоммер передал взрывчатые материалы исполнителям акции. Оберштурмфюрер СС Зоммер знал о времени взрывов и о способе, каким они будут произведены. Он находился в контакте с исполнителями акции непосредственно перед ее осуществлением. Оберштурмфюрер СС Зоммер действовал по приказу начальника парижской службы секретной полиции СД оберштурмбаннфюрера СС Кнохена. Последний изложил содержание этого дела в прилагаемом докладе, адресованном 4 октября 1941 года военному коменданту. Он изложил дело неточно как в объективном, так и в субъективном отношении, изобразив его как чисто французскую акцию». Кнохена упрекали прежде всего в том, что за 24 часа до акции, о подготовке которой он знал, он заявлял, что меры, принятые военным командованием, плодотворны и что все спокойно. Ранее тоже совершались разного рода покушения и всегда принимались ответные меры наказания. «Исполнители и инициаторы взрывов 2 и 3 октября прекрасно знали, что жертвами будут невинные люди и все это приведет к самым серьезным политическим последствиям».

Опасности последних удалось избежать благодаря быстрому выявлению организаторов акции, но престиж оккупационной армии был подорван, так как французская полиция уже раскрыла истину. Наконец, составитель письма (вероятно, д-р Бест) сформулировал свою подлинную цель:

«Ответственность за меры, принятые зондеркомандой секретной полиции СД, и за поведение этой зондеркоманды должен взять на себя ее руководитель, даже если он сам и не участвовал ни прямо, ни косвенно в этой акции. Поэтому следует настаивать на смене [280] руководства зондеркомандой ввиду политической важности дела и его влияния на политическое положение германской администрации. По этой причине главнокомандующий германской армией просит, чтобы бригадефюрер СС Томас был снят со своего поста. Командование вермахта предполагает, что берлинские службы согласятся с ним в том, что д-р Кнохен и Оберштурмфюрер СС Зоммер, которые участвовали в этой акции, не будут больше использоваться на оккупированных территориях».

Используя до конца ошибку своих конкурентов, Штюльпнагель надеялся их устранить. Соболезнование, выраженное французам, которые едва не понесли незаслуженное наказание, кажется неуместным, если вспомнить, что в тот самый день, когда было подписано это письмо, шестнадцать заложников, тоже совершенно невиновных, пали под пулями взвода солдат в Нанте и что на следующий день двадцать семь других заложников были расстреляны в Шатобриане.

В административном отношении (единственная сфера, где нацисты были щепетильны) Штюльпнагель проявил благоразумие. Кнохен был слишком ценен, и не могло быть речи о том, чтобы расстаться с ним. Генерал Томас был более уязвим, несмотря на высокую протекцию его «зятя», который и предложил решение, удовлетворившее всех: Томас попросил об отставке. Через несколько дней он отбыл в качестве шефа секретной полиции СД на оккупированные территории на Востоке и оказался в Киеве.

Кнохен снова стал единственным хозяином положения во главе полицейской службы без власти, под бдительным наблюдением военных. Тем не менее его интеллект и ловкость позволили ему победоносно выйти из затруднительного положения.

3. Гестапо одолевает армию

Оппозиция военных, основанная на соперничестве, опиралась также и на различие в доктринах.

Статья 3 соглашения о перемирии, подписанного 22 июня в Ретонде, изложена довольно двусмысленно: [281] «В оккупированных районах Франции германский рейх осуществляет все права оккупирующей державы. Французское правительство обязуется всеми средствами способствовать разработке норм, относящихся к исполнению этих прав и их осуществлению с помощью французской администрации. Французское правительство немедленно распорядится, чтобы все французские власти и административные службы оккупированной территории исходили из установок германских военных властей и сотрудничали с ними корректным образом...»

Верховное командование вермахта намеревалось применять эти положения буквально и поставило французскую администрацию оккупированных районов под свой полный контроль. Военные придерживались той точки зрения, что управление оккупированной частью Франции должны обеспечивать сами французы, а военные будут лишь следить за тем, чтобы французские службы строго исполняли немецкие директивы. Таким образом, роль германской военной администрации ограничивалась руководством и контролем.

Рабочие директивы, данные военной администрацией (армейский штаб — ставка, № 800/40 — 22 августа 1940 года), совершенно ясны:

«Всякая деятельность военной администрации будет основываться на принципе принятия лишь тех мер, которые связаны с обеспечением военной оккупации страны. Напротив, в компетенцию военной администрации не входит вмешательство в дела французской внутренней политики в целях ее улучшения. Военная администрация по всем административным мерам, которые она будет принимать, должна пользоваться каналами французских властей».

Военные считали, что такое решение имеет одни лишь преимущества: трудности исполнения будут преодолевать сами французы; административное управление обойдется дешевле; наконец, и в особенности, выполнение германских директив под французским прикрытием позволит избежать «инстинктивных реакций французов против всего, что исходит от немцев». Таким подходом и объясняется то обстоятельство, что германские власти весьма тепло относились к французам, которые соглашались сотрудничать с ними. Они желали не [282] аннексии Франции, а благоприятной для них ее политической линии.

Поэтому, по мнению военных, прямые действия германских полицейских служб могли «все испортить». Единственной приемлемой для них службой была антиеврейская секция, руководимая Даннекером — одним из помощников Бемельбурга и непосредственным представителем Эйхмана во Франции.

27-летний гестаповец Тео Даннекер был. баварцем из Мюнхена. Он подчинялся Эйхману, который лично назначил его своим представителем в Париже. Он прибыл туда в сентябре 1940 года. Находясь в административной и дисциплинарной зависимости от Кнохена, он тем не менее не получал от него никаких прямых приказов. В своей «работе» он зависел только от Эйхмана, который посылал ему свои директивы.

Первый генеральный комиссар по еврейским вопросам Ксавье Балла сказал на суде над ним, что Даннекер был «неистовым нацистом, который впадал в транс, как только при нем заговаривали о евреях». Когда вступили в силу антисемитские меры, он контролировал приговоры уголовных трибуналов, направляя французам бурные протесты всякий раз, как только он находил санкции сколько-нибудь мягкими.

Даннекер разместил свои службы в доме № 31-бис на авеню Фоша и в доме № 11 на улице Соссэ. Он решил сразу же использовать французских антисемитов и помог им советами и деньгами создать Институт по изучению еврейских вопросов, для которого он реквизировал помещения одного еврейского предприятия на бульваре Османа. Став таким образом без всяких помех съемщиками помещений у гестапо, французы, бывшие инициаторами создания института, среди которых на первом месте был помощник Даркье де Пеллепуа капитан Сезиль, превратились в самых активных поставщиков людей для лагерей уничтожения.

Немецкая антисемитская пропаганда приносила свои плоды. Но Даннекер не мог довольствоваться любителями. 3 октября 1940 года правительство Виши обнародовало «Положение о евреях». После определения, что [283] всякое лицо, имеющее евреями трех предков и если его супруг или супруга тоже евреи, рассматривается как еврей, в этом документе перечислялись «общественные функции и мандаты», доступ к которым евреям запрещен, а затем регулировался доступ евреев к некоторым свободным и торговым профессиям.

Даннекер потребовал от полицейской префектуры выделить ему дюжину инспекторов. Он непосредственно отдавал им приказы и тем самым обеспечивал то, чего хотела военная администрация: чтобы французы сами выполняли грязную работу, которую поручали им немцы.

24 августа 1941 года под нажимом немцев был принят закон о смертной казни за «антинациональные происки» и были образованы чрезвычайные трибуналы.

В октябре 1941 года министр внутренних дел Пюше, чтобы «избавить» от немцев тех полицейских, которые непосредственно им подчинялись, создал некий триптих для преследования «врагов» режима, которые одновременно были врагами нацистов. Пюше образовал Полицию по еврейским вопросам, Антикоммунистическую полицейскую службу и Службу по тайным обществам; последняя должна была заниматься франкмасонами, отлученными от общественных функций законом от 13 августа 1940 года и поставленными под наблюдение как враги отечества.

В эти формирования вошел разношерстный персонал. Трое их директоров были не полицейскими-профессионалами, а людьми, выбранными из числа военных крайне правых взглядов. Например, антикоммунистическую службу возглавил один бывший коммерсант и активист Французской народной партии Дорио, который получил титул специального уполномоченного с жалованьем в те времена весьма значительным — десять тысяч франков в месяц. Персонал был набран из деятелей тех же самых политических ориентации плюс профессиональные полицейские-добровольцы, привлеченные высокими заработками, и чиновники, которым надоели дурные компании и они решили не «пачкать руки» грязными делами.

Можно лишний раз отметить некий парадокс: нацисты рекрутировали своих подручных среди членов [284] партий, которые рьяно провозглашали себя патриотическими.

Расчеты германского военного командования не давали желаемых результатов. Поскольку обычные меры оказались, согласно формуле Кейтеля, «нерентабельными», верховное командование встало на путь репрессий и принимало решение о казнях заложников всякий раз, когда убивали военнослужащего оккупационной армии.

22 августа 1941 года фон Штюльпнагель подписал приказ, по которому начиная с 23 августа все французы, находящиеся под стражей в германских, службах, считаются заложниками. Из этого «резерва» брались потом люди для расстрела в количествах, варьирующихся «в зависимости от тяжести совершенного преступления». 19 сентября новый приказ прибавил к этой первой категории заложников «всех французов мужского пола, находящихся под арестом французских служб за коммунистическую или анархистскую деятельность, и тех, кто будет находиться там под арестом в будущем». Отныне такие люди должны были рассматриваться как арестованные Верховным военным командованием во Франции. Все эти меры были сгруппированы в общем распоряжении от 30 сентября, известном под названием «Кодекс заложников», который противоречил статье 50-ой Гаагской конвенции, запрещающей брать заложников.

Эти меры были еще больше ужесточены. В июле 1942 года, когда генерал Отто фон Штюльпнагель был заменен своим двоюродным братом Генрихом фон Штюльпнагелем, газета «Паризер цайтунг» поместила в номере от 16 июля следующее уведомление:

«Будут расстреляны ближайшие родственники мужского пола, а также шурины, девери и двоюродные братья старше 18 лет — родственники организаторов смуты».

«Все женщины, находящиеся в той же степени родства, будут приговорены к принудительным работам».

«Дети моложе 18 лет, чьими родителями являются вышеуказанные лица, будут помещены в исправительный дом». [285]

В течение всего этого периода немецкие полицейские службы, гестапо, СД оставались за кулисами. Но, хотя они и не выступали на передний план, а скрывались в тени военной администрации, они последовательно расширяли сферу своих действий.

С самого начала Кнохен организовал свои службы по образцу РСХА, распределив людей по шести секциям соответственно шести управлениям берлинского главного управления и с аналогичными функциями. И не так уж важно, что они не могли работать в открытую. Их использовали для сбора документации и вербовки французских помощников из числа рецидивистов и членов некоторых партий, в первую очередь Французской народной партии Дорио.

В 1941 году тиски военного контроля начали постепенно разжиматься. Перегруженная работой секретная полевая полиция вынуждена была разрешить гестапо самостоятельно производить обыски, а затем и аресты. Гестапо должно было отчитываться о своих операциях в подробных докладах, но чаще всего эта формальность «забывалась». Вскоре военному командованию пришлось просить гестапо проводить расследования, которые уже не могли вести абвер и секретная полевая полиция. После получения согласия абвера было решено, что гестапо и СД будут заниматься безопасностью армейских тылов, притом лишь в гражданском и политическом аспектах, а вся военная разведка останется в исключительном ведении абвера. Но граница между этими видами деятельности часто размывалась, сотрудники Кнохена переходили ее легко и вторгались в чужие пределы, из-за чего нередко возникали конфликты. Отношения между гестапо, СД и абвером всегда несли на себе печать глухой враждебности, что отражало соперничество, которое в Германии противопоставляло друг другу высших шефов обеих организаций.

Успешный захват новых сфер деятельности увеличивал политическую важность служб Кнохена. К концу 1941 года он действовал повсюду, исключая несколько секторов, где военные сохраняли свои прерогативы. То были цензура печати, радио, театр, кино, еврейские дела и экономические вопросы французской администрации. [286]

В тот же период он учредил три «филиала» службы по внешним делам — в Бордо, Дижоне и Руане. В Виши с начала оккупации был послан агент Гиммлера. Его звали Райхе, и он осведомлял непосредственно Гиммлера обо всех событиях во «временной столице». Он не зависел от Кнохена.

Эта организационная работа и упорная борьба, увенчавшаяся наконец успехом, были заслугой Кнохена. После отбытия Томаса он оставался единственным ответственным лицом служб гестапо — СД. Томас был заменен оберфюрером Биркампом, но тот всего-навсего был временным заместителем в течение шести месяцев, пока не прибыл новый шеф.

В апреле 1942 года Гиммлер получил наконец от Гитлера необходимые распоряжения, позволившие ему отобрать у штаба оккупационной армии во Франции полицейские полномочия и передать их своему новому личному представителю.

Чтобы отметить важность этого поста и этой победы над военными, он назначил на него человека, настоятельно рекомендованного Гейдрихом, — генерала Карла Оберга.

Карл Альбрехт Оберг родился 27 января 1897 года в Гамбурге, его отец, Карл Оберг, был врачом. Молодой человек окончил школу в этом ганзейском городе в 1914 году. Ему было тогда 17 лет. В августе разразилась война, он записался в армию добровольцем и в сентябре 1916 года воевал на французском фронте в чине лейтенанта. В конце войны он был награжден «Железным крестом» I и II степени.

Вернувшись в Гамбург, он из-за трудного материального положения семьи поступил к одному торговцу и оставался у него до 1921 года. Потом работал у бумагопромышленника, а после — служащим на дрожжевой фабрике Христиансена во Фленсбурге, около датской границы. В 1923 году Оберг женился на Фриде Трамм, которая была на пять лет моложе его. В 1926 году молодая супружеская пара вернулась в Гамбург, где Оберг нашел работу в компании по оптовой продаже экзотических фруктов — «Вест-Индия бананенфертрибсгезельшафт», а через три года перешел в должности концессионера в [287] конкурирующую фирму по торговле экзотическими фруктами — «Баньяк». Там он не добился успеха и спустя десять месяцев, осенью 1930 года, оказался без работы. Три с половиной миллиона безработных заполняли тогда улицы немецких городов. Карл Оберг был не из тех, кто впадал в отчаяние и вставал в очередь за бесплатной похлебкой. Получив небольшую ссуду от родственников, он открыл собственную табачную лавку в самом центре города, на Шауенбургерштрассе — торговой улочке рядом с «Ратхаусом», огромной и сверкающей огнями ратушей Гамбурга.

В это время на Оберга уже начала влиять нацистская пропаганда. Он жил в городе, который полностью зависел от морской торговли и испытывал на себе больше, чем всякий другой город, воздействие экономического спада. В июне 1931 года он вступил в НСДАЛ и получил партийный билет № 575205. Через десять месяцев он стал членом СС и проявил там незаурядные организаторские способности. 15 мая 1933 года в Гамбург приехал Гейдрих, чтобы проинспектировать местную службу СД, которая только что организовалась. С некоторых пор Оберг внимательно приглядывался к партийным службам безопасности. Он был представлен Гейдриху, который одобрил его кандидатуру. Вступив в СД, Оберг превратился в довольно высокооплачиваемого функционера, и его денежные затруднения ушли в прошлое. 1 июля 1933 года он получил звание унтерштурмфюрера (младшего лейтенанта), был назначен в штаб Гейдриха и скоро стал одним из его ближайших сотрудников. Он последовал за ним в Мюнхен, когда туда в конце июля 1933 года была переведена служба, потом, в сентябре, — в Берлин, где учреждалась центральная служба СД. Некоторое время спустя он стал начальником личного штаба Гейдриха в СД, потом — начальником службы по личному составу и занимал этот пост до ноября 1935 года. Находясь при Гейдрихе, он активно участвовал в «чистках» после ремовского путча.

Оберг добровольно оставил СД, чтобы активно служить в СС, где он командовал 22-м полком СС в Мекленбурге, получив звание штандартенфюрера (полковника), а потом стал шефом IV отдела СС в Ганновере и в этой должности пробыл до декабря 1938 года. В январе 1939 года он был назначен президентом полиции [288] в Цвиккау, в Саксонии, а в апреле получил звание оберфюрера СС. Война не изменила его положения вплоть до сентября 1941 года, за исключением одной краткой передвижки. В апреле 1941 года Гиммлер назначил его временно исполняющим обязанности на важный пост президента полиции в Бремене, но у местной нацистской крупной шишки, гаулейтера Кауфмана, была другая кандидатура, и он столь решительно воспротивился назначению Оберга, что тот был возвращен в Цвиккау неделю спустя.

В сентябре 1941 года Оберг получил назначение в Радом, в Польше, в качестве фюрера СС и полиции. Там он участвовал в уничтожении евреев и в облавах для набора польской рабочей силы. С этого поста его и взяли в Париж; предварительно он получил чин «бригадефюрера и генерал-майора полиции», то есть бригадного генерала, что было весьма быстрым продвижением, поскольку девятью годами ранее он был всего-навсего младшим лейтенантом.

Таким образом, ему было 45 лет, когда Гиммлер направил его во Францию. Это был в то время человек в расцвете сил, рослый, нордического типа, розовощекий блондин, крепко сложенный, хотя и с животиком из-за непомерного потребления пива. На продолговатом лице выделялись серо-голубые глаза, несколько навыкате, которые выражали скорее не жестокость или жесткость, а некую терпеливую прилежность. Большие очки, длинный, с горбинкой нос с чрезвычайно заостренным, слегка приподнятым кончиком, делали его, особенно в профиль, похожим на клоуна. Сквозь редкие светлые волосы просвечивала розовая кожа. На предыдущих работах он оставил о себе впечатление как о человеке уравновешенном и терпеливом, мягком и добром к подчиненным. Он был добропорядочным и степенным супругом, который только после тринадцати лет семейной жизни стал отцом: в 1936 году родился его первый ребенок, в 1941 — второй, а в 1942 году он должен был стать отцом в третий раз.

Должны были назначить Шталекера, но он был убит на русском фронте, что и дало «шанс» Обергу. [289]

В общем, человек, избранный Гиммлером, мог быть добрым малым в стаде диких животных из гестапо и СС, если бы все не испортило еще одно его качество: Оберг был чересчур дисциплинированным.

Гиммлер принял решение послать Оберга во Францию 22 апреля 1942 года. Оберг прибыл 5 мая. Его появление привело к коренным переменам в отношениях между немецкой полицией и оккупационной армией. Чтобы подчеркнуть эту перемену, Оберг получил титулы «высшего фюрера СС и полиции» и «личного представителя Гиммлера», тогда как Томас имел лишь титул представителя Гейдриха. Одновременно Оберг был облечен всеми полицейскими полномочиями и обеспечивал связь, с одной стороны, между верховным шефом германской полиции и СС Гиммлером и, с другой — различными властями во Франции, то есть военным комендантом во Франции Штюльпнагелем, верховным главнокомандующим западного фронта маршалом Рундштедтом, послом Абецом и, наконец, французским правительством.

Чтобы придать этому новому назначению торжественность и важность, Гиммлер пожелал лично приехать в Париж и официально ввести Оберга в должность. Но его бесчисленные обязанности помешали ему, и он послал туда Гейдриха. Тот представил Оберга немецким и французским властям, с которыми Обергу предстояло иметь дело, на церемонии, устроенной в отеле «Риц». Ради этого Гейдрих вызвал в Париж генерального секретаря полиции Рене Буске и генерального секретаря по административным вопросам министерства внутренних дел Илэра: оба были назначены на свои посты двумя неделями ранее. Он принял их, а также Фернана де Бринона, делегата французского правительства в оккупированной зоне, и Даркье де Пеллепуа, нового генерального комиссара по еврейским вопросам, который сменил на этом посту Ксавье Балла.

Гейдрих выступил перед ними с длинной речью. Они должны теснейшим образом сотрудничать с оккупационными властями, чтобы каждый в своей сфере способствовал успеху новой полицейской службы, которую организует Оберг «для блага всех».

Эта речь послужила прелюдией к требованиям, которые Гейдрих сформулировал от имени фюрера. Его [290] приказы адресовались в особенности Рене Буске, поскольку они касались в первую очередь французской полиции. Обергу, говорил он, поручено реорганизовать немецкие полицейские службы на оккупированной территории. Эти службы получат теперь исполнительную власть, и полицейские функции будут изъяты из ведения военной администрации. Безопасность армейского тыла будет обеспечиваться службами полиции и СС. Гиммлер дал указание Обергу: «Следите за тем, чтобы войска, размещенные на побережье, имели надежный тыл».

Чтобы выполнить эту задачу без особых затруднений, он приказывал поставить французскую полицию в оккупированной зоне под опеку германской полиции. Это требование, по утверждению Гейдриха, вытекало из соглашения о перемирии. Следить за поддержанием порядка, говорил Гейдрих, есть право и обязанность оккупирующей державы. Тем не менее Гитлер и Гиммлер не думали, что французская полиция в ее тогдашнем виде будет способна сотрудничать лояльно и эффективно. Следовательно, рейхсфюрер СС требовал глубокой реформы французской полиции. Руководить ею и пополнять ее кадры должны надежные люди — члены политических партий, искренне сотрудничающих с германскими службами «ради построения новой Европы», в первую очередь Французской народной партии Дорио и Службы ордена легионеров Дарнана.

Нацисты не забыли, что сами они устранили своих противников, «обеспечивая порядок» силами СА и направляя во все полицейские службы людей, для которых служба партии была выше службы государству. Во Франции Томас попытался поступить именно так, оказывая протекцию людям, которые пошли в услужение нацизму. Пюше тоже создал три специальные службы — Полицию по еврейским вопросам, Антикоммунистическую полицейскую службу и Службу по тайным обществам.

Гейдрих ожидал увидеть человека, готового склониться перед ним, но неожиданно встретил твердое сопротивление. Рене Буске отказался поставить полицию под чью-либо опеку и призвать в ее ряды людей из экстремистских партий. По его словам, восстановить порядок можно было при условии, что французская полиция [291] будет в полной мере выполнять свою задачу, а немцы со своей стороны прекратят неоправданные широкие репрессии. Гейдрих, казалось, прислушался к аргументам Буске. Он и сам, сказал он, придерживается того мнения, что все эти меры не нужны, если Буске обяжется ориентировать французскую полицию в направлении, благоприятном для германских интересов, и если между обеими службами установится тесное и дружественное сотрудничество.

Рене Буске согласился при условии, что немецкая полиция не будет вмешиваться в дела французской и обе будут действовать раздельно.

Гейдрих должен был признать, что не уполномочен заключать соглашение подобного рода. Он может лишь отсрочить выполнение полученных им указаний и связаться со своими начальниками — Гитлером и Гиммлером. При таком молчаливом согласии Гейдрих вернулся в Берлин. В Париже он больше не бывал никогда.

Эта встреча Гейдриха с Буске, состоявшаяся 5 мая 1942 года, избавила Францию от серьезной угрозы. В Польше, Дании, Чехословакии немецкая полиция контролировала все местные службы. В Дании почти все полицейские были арестованы и депортированы. В Чехословакии сам Гейдрих, назначенный «протектором Богемии и Моравии», сеял террор. В Польше эсэсовцы выполняли приказы гестапо по уничтожению населения. Можно, однако, задаться вопросом, устраивало ли германские службы принятое решение. Взять на себя всю полицейскую службу во Франции означало занять большое количество людей, столь необходимых в дни, когда на Восточном фронте был на счету каждый боец. Это означало также, что поддерживать порядок наверняка будет все труднее, поскольку население более отрицательно относилось к мерам, принимаемым оккупантами, чем к предписаниям французских служб. Порядок, таким образом, будет нарушаться все больше и больше. Франция могла быть также уверена в том, что на нее обрушатся жестокие меры в стиле тех, которые применялись в Центральной и Восточной Европе, чтобы «укрощать» сопротивляющееся население. В конце концов каждый из участников этого соглашения получил по своему счету. [292]

В Париже Оберг принялся реорганизовывать службы, отданные ему в подчинение.

Первым преобразованием было присоединение к службам сыскной полиции и СД той секции военной администрации, которая осуществляла наблюдение над французской полицией. С другой стороны, секретная полевая полиция исчезла почти полностью. 23 группы из 25 были распущены, а их персонал передан в сыскную полицию СД или отправлен на русский фронт. Люди, взятые из полевой полиции, демобилизовывались из вермахта и направлялись в гестапо и СД, получая специальные назначения. Однако военная администрация до самого конца сохраняла за собой контроль над тюрьмами и лагерями, таможнями и управлением полевой жандармерии.

Все это было делом рук Кнохена, завершением долгой работы, которую он вел неустанно, чтобы обеспечить в Париже главенство партии над армией, как это было в Германии. Благодаря полномочиям, имевшимся у Оберга, это главенство продолжало укрепляться, и реальное управление германской политикой во Франции принадлежало полицейским учреждениям, хотя теоретически ею по-прежнему ведал посол Абец.

Оберг разделил полицейские службы на две группы соответственно общему типу германской организации: орднунгсполицай (полиция порядка) и зихерхейтсполицай (сыскная полиция СД). Во главе каждой группы был поставлен бефельсхабер (командир). Полиция порядка обосновалась в доме № 4 9 на улице Фезандери, и возглавил ее Швайнихен, замененный в 1943 году Шеером. Сыскная полиция осталась под командованием Кнохена и сохранила свои службы на улице Соссэ и на авеню Фоша.

Для проведения этой политики экспансии, направленной на то, чтобы отобрать полномочия у военных, в каждом районе была создана региональная служба. К уже существовавшим службам в Бордо, Руане и Дижоне добавились семь других — в Анжере, Шалон-сюр-Марне, Нанси, Орлеане, Пуатье, Ренне, Сен-Кантене, что довело число региональных управлений до одиннадцати, считая и парижское.

Каждая из этих служб в свою очередь учредила местные посты в основных городах своего района, а [293] также направила своих сотрудников в местные комендатуры. Например, Руан создал посты в Эврё, Кане и Шербуре и еще три более мелких поста в Гранвиле, Дьепе и Гавре.

Северные и восточные районы не подчинялись Парижу. Служба Лилля, отвечавшая за департаменты Нор и Па-де-Кале, подчинялась центральному управлению в Брюсселе; служба Страсбурга зависела от германского регионального управления.

Все региональные управления, подчинявшиеся Парижу, воспроизводили на своем уровне организацию центральной службы Парижа, а та была скалькирована с РСХА.

Таким образом, центральная служба сыскной полиции СД и ее внешние службы разделились на семь секций. К их обычным функциям добавились специальные, связанные с оккупацией иностранного государства. Отдел II (СД), занимавшийся административным управлением, был сдублирован так называемым «отделом II-Пол», сформированным из бывшей группы, выделенной из военной администрации. В компетенцию этой секции входили отношения с французской полицией, контроль, юридические вопросы. Она обеспечивала связь с бюро военной администрации, которое ведало лагерями и тюрьмами.

Отдел III (СД) занимался списком «Отто», первоначально составленным ведомством пропаганды рейха, которое контролировало также и французскую печать. В этом списке фигурировали произведения, попавшие туда по причине либо происхождения автора (еврей), либо содержания (антинацистское).

Отдел III контролировал также немецкие закупочные конторы. Наконец, он занимался вопросами рабочей силы и принудительного труда, поддерживая связь с гаулейтером Заукелем.

Отдел IV — это, как и в Германии, собственно гестапо. В его ведении была борьба против «врагов государства», саботажников, террористов, а также активный контршпионаж. В его застенках в Париже заканчивали свой путь несчастные люди, выявленные либо агентами этой секции, либо в результате работы отделов III и VI. Он также ловил передачи подпольного [294] радио на Лондон и готовил тексты фальшивых передач.

В административном отношении эта секция контролировала зондеркоманду, присланную из Берлина, которая сначала называлась зондеркомандой IV «J», а потом IV «В» 4, и занималась антиеврейской борьбой. Эту команду, получавшую приказы непосредственно от Эйхмана из Берлина, курировал Даннекер. Она подготовляла «эмиграцию» евреев, принимая предварительные меры, исполнение которых поручалось французским властям. Евреи, которых, в частности, арестовывали во время облав, проводимых комиссариатом по еврейским вопросам, интернировались в лагере Дранси, а потом отправлялись в Польшу, где их уничтожали.

В регулярных совещаниях, проводимых у Даннекера, участвовали представитель Абеца Цайтшель, два представителя военных властей, Эрнст и Бланке, и делегат от службы Розенберга фон Бер. Именно на этих совещаниях утверждались меры, приведшие к стольким жертвам среди французов.

Посольство назначало также французских «экспертов». Эти «специалисты» избирались из числа лидеров коллаборационистских и антисемитских групп. Среди них были Бюкар, Даркье де Пеллепуа, Клеманти и один псевдоученый, «профессор» Жорж Монтандон, расистский «антрополог».

Даннекер злоупотреблял своей независимостью, и его бесцеремонное поведение бросало тень на Кнохена, который, заботясь о своем престиже шефа, нашел предлог чтобы добиться его перемещения «по соображениям дисциплины». В сентябре 1942 года Даннекер покинул Париж и закончил карьеру в Софии.

В мае 1943 года Эйхман, сочтя, что Франция «очень отстала» от других стран Европы в деле «ликвидации еврейской проблемы», направил в Париж свою правую руку, гаупшггурмфюрера Брюннера с миссией максимально ускорить депортации. Брюннер прибыл из Салоник, где оставил о себе память как о безжалостном звере. Эйхман самолично ввел его в должность в Париже. Он еще дважды приезжал во Францию, чтобы самому отметить «хорошие результаты» работы Брюннера. Когда французские антисемитские [295] газеты, в первую очередь «Пилори», развернули широкую кампанию протеста против «преступной» терпимости, которой пользуются евреи в районе Ниццы, Эйхман приехал туда проверить, действительно ли, как утверждали эти газеты, там укрылись «все евреи Франции».

Когда прибыл Брюннер, Оберг получил от Гиммлера приказ «встряхнуть» французскую полицию, слишком слабо помогавшую охоте на евреев.

Но Брюннер пользовался очень большой самостоятельностью. Он привез с собой специальный отряд из 25 человек и автомобильный парк. Получая приказы из Берлина и поручая их выполнение французам из комиссариата по еврейским вопросам, он ускользал из-под контроля Кнохена. С августа 1943 года транзитный лагерь в Дранси перешел под германское управление, и только его внешнее наблюдение обеспечивалось французской жандармерией. В этих условиях Брюннеру удалось еще больше «активизировать» депортации французских граждан.

Отдел IV занимался зловещей деятельностью: он определял, кого из арестованных надо судить военным трибуналом, размещавшимся в доме № 11 на улице Буасси-д'Англар, а кого депортировать без суда. Наконец, он пользовался ужасной привилегией: отбирать заложников для расстрела в порядке репрессий.

Отдел IV имел подотдел IV5 для организации «специальных миссий» и подотдел IV N для проникновения в разведывательные службы противника.

В его распоряжении были также две боевые группы, работу которых почувствовали все французы, особенно парижане, хотя и не знали их наименований. «Интервансион-Реферат», чья главная служба находилась в доме № 48 по улице Вильжюст, формировал отряды убийц, набиравшиеся из боевиков Французской народной партии и из «милиции», причем самые знаменитые брались из банды Карбона. Эти команды привлекались, когда СД и гестапо не хотели действовать сами. Они совершали налеты на некоторые организации, похищения и убийства отдельных лиц.

Во вторую боевую группу под названием «секция VI вспомогательной полиции помощи» и во главе с эльзасцем Биклером входили французы, работавшие на гестапо. [296] Эта секция создала школу для специальной подготовки вспомогательных агентов.

Оба этих формирования широко пользовались услугами уголовников, значительное число которых было выпущено из тюрем. Их вербовка началась любопытным образом. Некий Анри Шамберлен, бывший заведующий столовой парижской полицейской префектуры, связался с преступным миром и был отправлен в 1939 году в лагерь Сепуа. Там он познакомился с несколькими немецкими агентами, тоже помещенными туда, и бежал вместе с ними. После прибытия команды Кнохена Шамберлен стал работать на гестапо сначала как наводчик, потом, по просьбе своих нанимателей, как «шеф отряда». Под именем Лафона Шамберлен сколотил группу, которой должен был руководить вместе с бывшим инспектором Бони. Они обосновались на улице Лористона, 93. Чтобы сформировать свой отряд, Шамберлен-Лафон добился освобождения двух десятков уголовников. Стали появляться и другие «местечки» подобного рода — например, так называемый дом зловещего Мартена по прозвищу «Рюди де Мерод». Преступники пытали жертвы во время допросов и чувствовали себя в безопасности благодаря специальным пропускам и разрешению на ношение оружия. Они совершали множество преступлений: воровали во время проведения обысков, устраивали ложные обыски в богатых домах, шантажировали, спекулировали всем на свете.

Эти банды работали и на гестапо, и на СД, и на абвер.

В принципе отдел IV имел исполнительные полномочия вместе с отделом V, то есть производил аресты, допросы и обыски. Его шефом до конца 1943 года был Бемельбург.

По многим причинам Бемельбург считался ценным работником в начале деятельности службы Кнохена в Париже. Это был старый полицейский служака-профессионал, прекрасно разбиравшийся в полицейских и судебных обычаях и средствах разных стран, один из видных деятелей Международной организации криминальной полиции (предшественницы Интерпола), секретариат которой находился тогда в Вене, и благодаря этому знал основных руководителей французской полиции или по крайней мере знал о них кое-что. [297]

Сверх того он прекрасно говорил по-французски, даже понимал жаргон, поскольку некогда довольно долго находился в Париже как «техник» одной немецкой фирмы по поставке и установке центрального отопления. Во время визита английского короля Международная организация криминальной полиции попросила Бемельбурга разработать вместе с французскими службами систему безопасности против международных террористов, акций которых тогда опасались. Французское правительство хранило живое воспоминание об убийстве в Марселе югославского короля Александра и министра Луи Барту. Тем самым он наладил прямые контакты, которые не преминул возобновить, когда обосновался в качестве шефа гестапо на улице Соссэ.

Но в 1943 году Бемельбург вдруг стал впадать в старческую слабость. Возраст как будто внезапно сразил его. Память, когда-то безупречная, стала подводить его, решения он стал принимать медленнее, в суждениях был меньше уверен. Это было время, когда ширилось движение Сопротивления и росла политическая оппозиция. Гестапо начало беспощадную войну, повсюду нанося жесточайшие удары. Бемельбург же, превратившись в старика, вдруг стал выступать за мягкость и умеренность. Оберг и Кнохен, с согласия РСХА, стали изыскивать способ заменить его, но так, чтобы не причинить ему душевных страданий. Когда партизаны убили представителя Оберга в Виши Гейслера, начали поговаривать о возрастном пределе. Пост убитого был передан тогда Бемельбургу, а на его место в Париж прибыл Штиндт, который оставался шефом гестапо во Франции до конца оккупации.

После эвакуации из Франции Бемельбург, который сопровождал правительство Виши, был прикреплен лично к Петену в Сигмарингене. Это был его последний пост.

Отдел V был криминальной полицией. В принципе она должна была бороться против черного рынка. Но эта деятельность была чисто теоретической, поскольку немецкие службы сами часто бывали главными организаторами черного рынка к своей выгоде. При техническом содействии гестапо этот отдел занимался антропометрией заключенных, сбором примет разыскиваемых [298] лиц, экспертизой оружия, снятием отпечатков пальцев и т.д.

Отдел V разделял с отделом IV исполнительные полномочия. Руководил им сначала Коппенгофер, потом Одевальд.

Отдел VI занимался сбором сведений о политических группах и наблюдением за их связями с заграницей. В Париже он располагал семью специализированными командами, задачи которых часто бывали весьма любопытными.

Зондеркоманда «Паннвиц» (по имени ее шефа, гауптштурмфюрера Паннвица из IV управления РСХА) была специально послана из Берлина и работала вместе с отделами IV и VI по так называемому делу «Красной капеллы» с целью ликвидировать действовавшую во Франции разведывательную сеть, собиравшую сведения о немецких войсках, их численности, состоянии дивизий, прибывающих на отдых с Восточного фронта или готовящихся вновь отправиться туда; эти сведения передавались в Москву либо по радио, либо через Швейцарию. Зондеркоманда «Паннвиц» пользовалась также помощью другой специальной команды — «Функшпиль».

Команда «Функшпиль» (само это слово означает радиоигру, радиоуловку) включала в свой состав специалистов по пеленгованию подпольных радиопередач.

Третья специальная команда обеспечивала защиту высокопоставленных немецких чиновников, совершавших поездки по Франции. Она состояла из тщательно отобранных эсэсовцев и полицейских из городской полиции порядка.

Четвертая команда — «Венгер» (по имени ее шефа) — следила за выдачей виз. «Зондерреферат» гауптштурмфюрера Вагнера контролировал высшее французское общество. Другая команда, техническая, занималась раскрытием маскировки, используемой для автотранспорта секретной армии. Она действовала в южной зоне, где и сформировалась секретная армия. Наконец, седьмая и последняя команда набирала проституток для домов, предназначенных для немецких военнослужащих, а иногда даже для домов, которые создавались в некоторых концентрационных лагерях. [299]

Во Франции не существовало настоящего отдела VII, но специалисты седьмого управления не раз приезжали из Берлина изучать «работы» французского антиеврейского института и составляли каталоги библиотек, конфискованных штабом Розенберга, который учредил свою службу в Париже (улица Дюмон-д'Юрвиль, 12) и методически присваивал предметы искусства, старинную мебель, книги, серебро, драгоценные камни и меха, вообще все более или менее ценные предметы из квартир евреев.

Таким образом, с мая 1942 года германские службы во Франции сколотили всеведущую и вездесущую организацию, подобную той, которую создала для себя Германия. Ей были переданы теперь все полномочия, и она стала всемогущей.

Хотя теоретически функции между службами были разделены по образцу центральных служб, во Франции такое разделение было гораздо менее четким и реальным, чем в Германии. В частности, во внешних секциях, общая численность персонала которых практически не превышала сотни человек, включая административных работников, сотрудники работали сразу по всем направлениям, а по мере того, как шел месяц за месяцем, они все больше занимались репрессиями, опираясь на информацию и доносы, получаемые от французских коллаборационистских организаций и некоторых политических партий, оставляя сбор сведений за своими французскими «помощниками», которые набирались на местах.

Сотрудники команд сыскной полиции СД носили одинаковую форму, то есть форму СС с повязкой на левом рукаве с буквами SD. Буквы обозначали не просто службу СД, а определенный разряд, в который входили члены служб безопасности или полиции, также принадлежащей к СД.

Армия лишилась власти, которую взяли в свои руки шефы гестапо. Так, например, только с его согласия военное командование могло теперь назначать французских чиновников в оккупированной зоне. Когда гестапо получило независимость, оно потребовало права вмешиваться в каждое назначение, способное затронуть его полицейские функции. [300]

После оккупации в ноябре 1942 года южной зоны гестапо заявило, что в обеих зонах префекты должны назначаться только с его согласия, и даже предлагало своих кандидатов, против чего выступили военное командование и посольство. Тем не менее, отдел III всегда просеивал, словно сквозь сито, все назначения, чтобы выяснить, не окажутся ли новые чиновники помехой для репрессивной работы. В конце концов Оберг добился, чтобы французскую полицию возглавил его человек. Это был Дарнан.

Помимо классических источников получения сведений, гестапо вместе с абвером использовало во Франции и особый источник, типичный для того времени.

Нехватка сырья, продуктов питания и большинства промышленных изделий породила черный рынок, где вершились дела в обход правил рационирования. Германская экономика, виновная в этой нехватке, поскольку она грабила французскую экономику, как и экономику всех оккупированных стран, сама страдала от недостаточности своего производства, что усугублялось воздушными бомбардировками, разрушавшими промышленные зоны Германии. Военные расходы достигали таких цифр, что выдерживать их становилось все тяжелее.{17} Если в 1939 году доля этих расходов, покрываемая налогами, составляла 42%, то в 1942 году она составила 33, а в 1944 году — только 19%. Контрибуция, изымаемая из оккупированных стран под видом покрытия «издержек оккупации», достигла 66 млрд. марок, а если к этому прибавить суммы, заработанные или просто изъятые по другим статьям, то общая цифра составляла примерно 100 млрд. Одна лишь Франция выплатила 31 млрд. 600 млн. марок в качестве «издержек оккупации», что составляет самую большую долю из всех оккупированных стран, но и это было слабым вкладом, поскольку только в одном пятом году войны расходы достигли 100 млрд. марок. [301]

Практически больше невозможно было увеличить причитающийся с Франции тоннаж поставок требуемых продуктов, и поэтому немецкие службы прибегли также ко второй форме изъятий, организовав черный рынок. Они открыли учреждения, так называемые закупочные бюро, по заключению регулярных сделок с французскими промышленниками. Фактически эти бюро превратились в гигантские рассадники коррупции, где вершились самые невероятные дела, и участники их получали огромные прибыли благодаря безнаказанности своего привилегированного положения и протекции гестапо. Там продавали, покупали, обменивали самые разнообразные товары — сталь, медь, вольфрам, каучук, ртуть, аптекарские товары, шерсть, ткани, сафьяновые изделия, колючую проволоку, французские тонкие вина, коньяк, шампанское, сыромятные кожи, роскошные духи, шелковые чулки, лес, железнодорожные рельсы. Часто эти бюро отдавались в управление случайным агентам гестапо или абвера в порядке вознаграждения за их добрые услуги. Прибыли были баснословными. Некоторые из нынешних состояний — именно такого происхождения. Там не только торговали золотом и иностранными ценными бумагами и валютой, но и обеспечивали поставки интендантству вермахта. Французские торговцы и промышленники без труда побеждали собственное отвращение — кстати сказать, весьма слабое, — диктуемое шатким патриотизмом, и предлагали свои услуги этим закупочным бюро. Одновременно они, вольно или невольно, превращались в агентов-осведомителей, причем некоторые даже охотно, чтобы не терять выгодных заказов.

Все эти бюро управлялись службой, которая именовалась «Организация Отто» и имела три центральных бюро (дома № 21 и № 23 на сквере Булонского леса, дом 25 на улице Астор и дом № б на улице Адольфа-Ивона), а также большие склады и доки в Сент-Уане и Сен-Дени.

«Организация Отто» управлялась двумя немцами — Германом Брандлем по кличке Отто и Робертом Пешлем (или Пешелем). Эти два человека официально ведали всеми закупками товаров во Франции для Германии, и их служба пользовалась покровительством абвера. Их [302] личные прибыли можно оценить в несколько миллиардов франков.

Брандль был мозгом организации. Это был человек ниже среднего роста, с овальным, немного полным лицом с двойным подбородком. У него были изящные манеры. Всегда одетый элегантно и даже изысканно, волосы с легкой проседью свободно откинуты назад — таким он появлялся в увеселительных заведениях Парижа, которые посещал и ради удовольствия, и для того, чтобы проворачивать там дела. «Организацию Отто» интересовало все. Брандль устремлял на собеседников ледяной взгляд и слушал их, не произнося ни слова. Когда сделка заключалась, он предлагал выпить шампанского.

Отто интересовался также биржевыми бумагами. Часто эти бумаги, захваченные или украденные гестаповцами, распространялись на бирже агентами организации. Гестапо осуществляло специальный контроль над ценными бумагами. Оно также оказывало нажим на некоторые крупные общества, чтобы получать от них большие партии акций для германских обществ, в которых участвовало РСХА, и тем самым лучше контролировать эти общества и одновременно получать свою долю прибылей.

Кроме того, «Отто» скупал золото, драгоценные камни и прочие ценные вещи и переправлял все это в Германию.

Брандль служил в абвере и имел звание капитана. При нем состоял помощник, который поддерживал постоянную связь с руководством абвера, — Вильгельм Радеке, беззаветно преданный ему, субъект беззастенчивый, циничный, грубый, близкий друг Шамберлена (Лафона), с которым он вместе распутничал.

Через Радеке гестапо набирало агентов для работы среди клиентуры закупочных бюро. Самыми грозными были Фредерик Мартен по кличке «Рюди де Мерод» и Жорж Дельфан, или «Масюи»; конторы последнего размещались в доме № 101 на авеню Анри-Мартена. Он слыл изобретателем пытки в ванне.

В период разгрома 1944 года Пешль пытался укрыться в Испании, надеясь потом перебраться в Южную Америку и пользоваться там своим огромным богатством. Он уже догадывался об исходе войны, готовил свое бегство тщательно, и капиталы уже ждали его в [303] Лиссабоне. Но он был арестован гестаповцами на испанской границе. Переправленный в Германию, он был осужден и повешен.

Брандль вернулся в Германию с частью своих сокровищ. По пути он устраивал различные тайники на территории Франции. В подсобных помещениях одного замка в Шампани были найдены огнетушители, полные драгоценных камней, которые припрятал Отто. В Германии он обосновался на первых порах в Мюнхене и там тоже припрятал драгоценности в ведрах с застывшим цементом. Он спрятал у друзей полотна Сислея, Ренуара, Будена, Писарро, ковры, бесценную мебель, коллекции редких марок, ценные бумаги, старинное серебро — в общем, все самое ценное из того, что было методично награблено во Франции за четыре года.

Когда наступил крах Германии, Брандль жил под чужой фамилией недалеко от Дахау. Там он и был арестован летом 1946 года. В тюрьме «Штадельхейм» он повесился в своей камере.

Так оба преступника нашли один конец — на виселице. Найдена была лишь незначительная часть «сокровищ Отто». По-видимому, картины мастеров догнивают в каких-нибудь надежных тайниках рядом с почерневшим серебром и истлевшими бумагами. Что же касается золота, валюты и ценных бумаг, переправленных ими в Португалию и Южную Америку, то не присвоил ли их какой-нибудь сообщник?