Часть вторая.

Гестапо совершенствует методы своей работы.
1934-1936 годы

Поджог рейхстага и Лейпцигский процесс позволили высветить беспощадным светом всю суть нацизма, его методы и его людей. Весь мир оценил их страшную технику, их людоедскую мораль и установил, что имеет дело с худшим типом убийц. И выводы из этого следовали самые очевидные.

Однако они требовали и немало мужества. Проще было закрыть глаза и открыть убийцам путь к вершинам карьеры. Гестапо уже усвоило науку затыкать людям рты с помощью террора.

Через несколько лет Репке не без основания напишет: «Сегодняшняя мировая катастрофа — это та гигантская цена, какую мир вынужден платить за то, что оказался глухим ко всем сигналам тревоги, которые с 1930 по 1939 год с нарастающим смятением предрекали нисхождение в ад, куда сатанинские силы национал-социализма готовы были ввергнуть сперва Германию, а затем и остальной мир. Ужасы нынешней войны — это именно те ужасы, какие мир терпеливо сносил в Германии, поддерживая нормальные отношения с нацистами, организуя вместе с ними празднества и международные конгрессы».

Год 1933-й завершился серьезным ударом по самолюбию Геринга, подвергшегося осмеянию на процессе «поджигателей» рейхстага. Этот процесс закончился провалом для нацистов, нанес ущерб их престижу в самой Германии, а еще больше — за границей.

Чтобы подбодрить Геринга, фюрер направил ему 1 января 1934 года поздравительное письмо. Напомнив о путче 1923 года, о реорганизации СА, которая была проведена под руководством Геринга, о его «первостепенной роли в подготовке 30 января» (дата захвата власти), Гитлер закончил письмо выражением ему «сердечной благодарности» «за выдающиеся заслуги перед национал-социалистской революцией, а значит, и перед германским народом».

За несколько недель до этого Геринг удостоился и более осязаемого поощрения. Комиссариат по аэронавтике был преобразован в министерство авиации, разумеется гражданской, ставшее прикрытием для незаконного возрождения военно-воздушного флота, запрещенного союзниками. Таким образом, Геринг стал министром авиации и в связи с этим получил чин генерала рейхсвера. Гинденбурга удалось убедить, что министр, которому, возможно, завтра предстоит командовать мощнейшими воздушными силами, не может оставаться капитаном.

Была создана Лига воздушной обороны, которую возглавил генерал в отставке Гримм. Под руководством Эрхарда Мильха, которого Геринг знавал в 1918 году как военного летчика в чине капитана, будущего генерального инспектора люфтваффе, а затем и маршала, началась работа таких конструкторов, как Мессершмитт и Хейнкель. [89]

В этих условиях Геринг не мог пристально следить за деятельностью полиции, поскольку процесс ван дер Люббе отодвинул ее проблемы на второй план. Тем не менее он отнюдь не собирался полностью передать «свое» гестапо в чужие руки. Не случайно он написал в 1934 году: «Многие недели пришлось мне лично поработать над реорганизацией этой службы, прежде чем удалось создать, мне одному, благодаря собственной энергии и инициативе, настоящую службу гестапо. Этот инструмент, внушающий глубокий ужас врагам нашего государства, решающим образом способствовал тому, что сегодня нет и речи о коммунистической или марксистской опасности как в Пруссии, так и во всей Германии».

30 января 1934 года, в день годовщины захвата власти, полицейская служба специальным декретом была поставлена под юрисдикцию рейха. Земельным властям, которые после учреждения института имперских наместников превратились в архаичные, лишенные какого-либо конкретного содержания структуры, были оставлены лишь вопросы управления полицией. Тем не менее они продолжали оплачивать работу полиции за счет своих бюджетов вплоть до принятия организационного закона 1936 года.

Это «установление контроля», которое должно было затронуть и гестапо, свелось фактически к чисто административной формальности: Геринг крепко держал в руках свое детище.

Это и понятно, он был слишком горд своим созданием, чтобы легко от него отступиться, тем более что пока еще он нуждался в нем для борьбы с опасным соперником Ремом, звезда которого неуклонно поднималась. Нужно было только передать гестапо в надежные руки. Благодаря принятым мерам Геринг мог по-прежнему свободно пользоваться услугами тайной полиции. Декрет от 30 ноября 1933 года выводил гестапо из подчинения прусскому министерству внутренних дел и передавал его в ведение министра-президента.

Поэтому весной 1934 года ему удалось передать прусское министерство внутренних дел в подчинение еще одному из своих противников, министру внутренних дел рейха Фрику. В довольно обтекаемой форме последнему предоставлялось право давать политической [90] полиции только установки общего характера, но ни в коем случае не конкретные оперативные приказы. А весной 1936 года он потерял и эти условные полномочия.

На деле же в стране царила полная административная неразбериха. Как министр внутренних дел Пруссии Фрик подчинялся Герингу, а как министр внутренних дел рейха мог давать директивы правительствам земель, а значит, и самому Герингу, который был министром-президентом Пруссии! Эти административные дебри давали возможность уходить от всякого контроля и так разбрасывать ответственность, что она превращалась в фикцию. Рядовой немец, неспособный разобраться в этом лабиринте, был перед властью совершенно безоружен.

Геринг сделал этот запоздалый «подарок» Фрику потому, что открыл «редкую птицу», надежного союзника в борьбе с Ремом, человека, который вскоре превратит и без того грозное, но еще несовершенное гестапо в точнейший механизм, который уже через два года будет способен проглотить любую оппозицию. Таким человеком был Гиммлер.

1 апреля 1934 года Дильс получил отпуск. Геринг пожертвовал им на этот раз без сожаления, так как знал, что новый шеф гестапо без труда превзойдет прежнего. Тем не менее Дильс вел текущую работу до прибытия Гиммлера, то есть до 20 апреля. В качестве утешительного подарка Дильс получил назначение на пост регирунгспрезидента Кёльна (что-то вроде супрефекта полиции), а затем, после смерти Рема, был прикомандирован к начальнику штаба СА Виктору Лютце.

Этой передвижкой завершился «первый период» деятельности гестапо. Его новый начальник сразу наложил на гестапо отпечаток своей личности, придал ему особый, нестираемый «стиль».

Закрепившись на Принц-Альбрехтштрассе, 8, Гиммлер «завершил» операцию, начатую несколькими месяцами раньше.

В то время когда Геринг создавал «свое» гестапо в Пруссии, Гиммлер, основываясь на тех же посылках, решил укрепить свои позиции, захватив руководство политической полицией. Поскольку Пруссия уже находилась в руках конкурента, он поставил свои фигуры на [91] другие клетки шахматной доски. В марте 1933 года он добился назначения на пост президента (префекта) полиции Мюнхена, а через месяц — на пост президента политической полиции всей Баварии. Он прибег тогда к своеобразной распродаже на дому, используя свое положение шефа СС. Его люди подсказывали ему объекты захватов, а при необходимости давали понять местным властям, насколько им будет выгодно назначение дружественных лиц на те или иные посты. Борьба была ожесточенной, поскольку руководители СА и политических организаций также добивались этих постов.

В октябре Гиммлер поставил под свой контроль полицию Гамбурга, второго по численности города рейха и столицы независимой земли. Затем пали Мекленбург, Любек, Тюрингия, великое герцогство Гессен, Баден, Вюртемберг и Анхальт. В начале 1934 года — Бремен, Ольденбург и, наконец, Саксония, где преобладали враждебные нацистам тенденции. К весне Гиммлер контролировал уже всю Германию, за исключением Пруссии. Тогда-то он и попросил Геринга уступить ему гестапо. Его поддержал Гитлер, которому пришелся по вкусу аргумент шефа СС: было бы «справедливо, своевременно и необходимо бороться с врагом общими для всего рейха методами». В свою очередь для Геринга был очень важен факт, что Гиммлер, как и он, был решительным противником одного из его врагов, Рема. Он высоко оценил стратегическое искусство, с которым Гиммлер проводил операции на окружение. С появлением союзника такого класса можно было считать, что дни Рема сочтены.

20 апреля Геринг вручил бразды правления гестапо Гиммлеру. Но он принял серьезные меры предосторожности: фактически Гиммлер стал шефом гестапо, тогда как юридически им оставался Геринг. И он сохранил этот пост, хотя и чисто формально, до 1936 года, то есть до принятия основного закона по реорганизации управления.

Когда Гиммлер был шефом полиции многих городов и земель, он просто не мог реально выполнять связанные с этим обязанности. Он делегировал их своим «заместителям» в соответствии с распространенной тогда модой, позволявшей высшим партократам совмещать многочисленные посты. «Заместителей» он выбирал [92] среди своих доверенных людей из СС. В Мюнхене, а затем и во всей Баварии он поставил во главе полиции особенно одиозную фигуру, руководителя службы безопасности СС Рейнхарда Гейдриха. Когда Гиммлер достиг наконец своей цели и обосновался в Берлине, он немедленно назначил Гейдриха начальником Центральной службы гестапо. Одновременно он объединил в одно целое организации политической полиции всей страны. Таким образом, гестапо вышло за пределы Пруссии и охватило своими сетями всю Германию.

Приход Гиммлера к руководству гестапо произошел не без конфликтов. Когда стало очевидно, что Геринг вскоре избавится от Дильса, выдвинулся еще один серьезный претендент на этот пост. Им был Курт Далюге, группенфюрер СС с Востока, второе лицо в СС после Гиммлера и его главный соперник, произведенный Герингом в генералы полиции, а ко времени описываемых событий возглавлявший все службы полиции порядка, то есть полиции, носящей униформу, а также полиции безопасности, на территории Пруссии и всего рейха. Геринг передал ему свои полномочия в этой области, и Далюге не без основания считал, что освободившийся пост шефа политической полиции принадлежит ему по праву.

Завязалась глухая борьба. Далюге благоволил Гитлер, но он был расположен и к Гиммлеру. К тому же Далюге был любимчиком Фрика. Этот факт, а также явное нерасположение Далюге к политической полиции, какой представлял ее себе Геринг, решили выбор. Далюге был слишком склонен к формализму и отвергал принятые в гестапо методы, что в глазах Геринга было крупным недостатком. Кроме того, его назначение позволило бы Фрику располагать информацией, которую предпочитали от него скрывать. Таким вот образом Гиммлер стал счастливым победителем этой странной лотереи.

Кем же он был этот человек, в чьи руки свалилось такое наследство?

Как и Геринг, он происходил из буржуазной семьи, и только в сумятице того смутного времени стал возможен резкий перелом в его судьбе, казалось бы строго предопределенной, исключающей всякие «истории». Генрих Гиммлер родился 7 октября 1900 года в Мюнхене. [93] Его отец был когда-то наставником при Баварском дворе, а мать — дочерью торговца овощами из Савойи. Молодые годы Генрих провел в маленьком баварском городке Ландсхуте, где отец его был директором местной школы. Этот суровый и властный человек не допускал никаких отступлений от незыблемых, вечных правил, определяющих отношения между членами семьи и требующих уважения к властям предержащим, труду и социальной иерархии. Семья Гиммлеров исповедовала католицизм, и юного Генриха, как и его братьев, воспитали в духе строгого соблюдения религиозных догм.

Суровое воспитание давило на молодого человека и наложило глубокий отпечаток на его миропонимание. Он на всю жизнь сохранил уважение к определенным ценностям, не отдавая себе отчета, что чтил лишь их внешнюю сторону.

В самый страшный период нацистского террора, когда концентрационные лагеря, подлинным хозяином которых был Гиммлер, превратились в настоящие фабрики уничтожения, он требовал выставлять в них на видном месте щиты с такой надписью: «К свободе ведет один путь. И его вехами являются покорность, прилежание, честность, воздержание, чистота, самопожертвование, порядок, дисциплина и любовь к родине»{1}. Эти лозунги отражали не только цинизм их автора, но и были неосознанным результатом наставлений его отца. Баварский учитель жил в памяти сына, развращенного идеологией нацизма, несмотря на моря крови, пролитые им.

В семнадцать лет Гиммлер-младший был призван в армию, но успел лишь стать свидетелем крушения той самой германской армии, тех самых генералов и офицеров, преклонение перед которыми было воспитано в нем с детства. Его короткая служба не дала ему никакой военной подготовки. Генерал-полковник войск СС Пауль Хаусер скажет впоследствии, что некомпетентность Гиммлера в военном деле была общеизвестна. «Все знали, — заявил он в Нюрнберге, — что Генрих Гиммлер служил в армии рядовым всего год и ничего не [94] понимал в военных вопросах. Он недооценивал важность задач, стоящих перед военнослужащими, и их труд. Он любил строить из себя человека с твердой рукой, подчеркивая свое превосходство и преувеличивая свои заслуги».

И все же юный Генрих был потрясен социальными сдвигами, последовавшими за крушением германской империи. Никто не почитал более профессоров, у офицеров срывали погоны, аплодисментами встречали речи людей, за которые совсем недавно их наверняка расстреляли бы.

Конец войны застал его в Берлине. Он влачил жалкое существование, работая посыльным в щеточной мастерской, служащим на фабрике по производству клея, но продолжал все же свои занятия агрономией.

Берлин напоминал тогда «кипящий котел», где варились наиболее опасные образчики человеческих отбросов. Трудная жизнь, безработица, финансовая и политическая нестабильность способствовали появлению среди постоянно меняющегося населения столицы динамичного, хорошо вооруженного и неуловимого воровского мира. Представляется вероятным, что молодой Гиммлер, выбитый из колеи крушением социальных ценностей, лежавших в основе формирования его личности, связался с этим миром и провел несколько месяцев на дне берлинской «клоаки».

Исследование этого периода жизни нацистских руководителей представляет немалые трудности, а авторы, посвятившие свои труды истории Германии, как бы проскальзывают эти годы, не особенно углубляясь. Такие люди, как Гиммлер, Кальтенбруннер и Гейдрих, за пятнадцать лет хозяйничанья в полицейских службах имели все возможности уничтожить компрометирующие их архивные документы. Любопытно, что маленькая книжечка под названием «На тебя смотрят нацистские вожди», изданная в 1935 году Вилли Мюнценбергером и группой эмигрантов в Париже на немецком языке для нелегального распространения в Германии, разыскивалась и скупалась нацистами по всей Европе. Эта брошюра содержала краткие биографии главных нацистских руководителей, очень сжатые и неполные; зачастую биографические справки сводились к нескольким эпизодам их преступной деятельности внутри [95] партии, но сама краткость только усиливала убедительность.

Маленький томик был внесен, естественно, в так называемый список «Отто», то есть в перечень изданий, подлежащих уничтожению сразу же по вступлении немецких войск во Францию. Национальная библиотека владеет в настоящее время двумя экземплярами этой книжицы, спрятанными во время оккупации. Но и здесь экземпляр второго, дополненного издания, выпущенного в 1935 году, был поврежден. «Кто-то» вырвал именно те страницы, на которых помещалась заметка, посвященная Гиммлеру.

Как бы то ни было, писал Андре Гербе, молодой Гиммлер имел тогда неприятности с полицией и правосудием при следующих обстоятельствах. В начале 1919 года он проживал в одной дешевой гостинице в Моабите на Ахерштрассе, 45, вместе с проституткой Фридой Вагнер, родившейся в Мюнхенберге 18 сентября 1893 года, то есть на семь лет раньше своего сожителя. Имеется полицейский протокол, составленный 2 апреля 1919 года комиссаром Францем Штирманом из полицейского поста 456 на Шписсенгерштрассе в ответ на жалобу соседей этой пары, которым надоели их беспрерывные шумные ссоры. Молодой Гиммлер, указано в протоколе, жил на доходы своей сожительницы, получаемые от проституции. Частично Гиммлер и сам признавал этот факт. В начале 1920 года он внезапно исчез, как раз тогда, когда Фрида Вагнер была найдена убитой. Был объявлен его розыск, и 4 июля 1920 года он был арестован в Мюнхене, а 8 сентября предстал перед уголовным судом Берлина — Бранденбурга по обвинению в убийстве. Гиммлер яростно защищался, и за отсутствием доказательств, поскольку бегство его служило лишь косвенной уликой, суд, к сожалению, вынужден был его оправдать.

В те же годы Гиммлер познакомился с молодым человеком, как и он, из порядочной бюргерской семьи Гансом Хорстом Весселем, вращавшимся в тех же берлинских кругах. Он жил на Максимилианштрассе, 45, и добывал себе средства к существованию сутенерством, как указано в рапорте комиссара полиции Курта Шиссельмана. 4 сентября 1924 года он был осужден берлинским судом к двум годам тюремного заключения [96] за мошенничество. Выйдя из тюрьмы, Хорст Вессель заинтересовался политикой и обратился в национал-социалистскую партию к своему старому другу Гиммлеру, который во время его вынужденных каникул столкнулся с известными нам превратностями судьбы. Это было время, когда НСДАП (Национал-социалистская немецкая рабочая партия) приглядывалась к воровскому миру в поисках решительных ребят для создания костяка своих штурмовых отрядов.

В 1923 году Хорст Вессель вступил в партию и был зачислен в СА. С группой головорезов, набранных им среди своих друзей из преступного мира Берлина, он сформировал штурмовой отряд («Штурм-5») СА. После кровавых стычек ему удалось одержать верх в одном из пользующихся самой дурной славой кварталов Берлина, где раньше преобладали коммунисты. Этот «подвиг» принес ему звание почетного члена берлинских штурмовых отрядов 5, 6 и 7.

Хорст Вессель отличился тем, что написал проникнутые духом национал-социализма слова на мотив старой морской песенки. Эта песня после смерти автора станет гимном нацистской партии под названием «Хорст Вессель». А убит он был вечером 23 февраля 1930 года другим сутенером, Али Хёлером, оказавшимся коммунистом, в стычке за «право обладания» девицей в одном из притонов Вединга в Берлине{2}.

После прихода фашистов к власти Хорст Вессель занял свое место в пантеоне нацистских преступников, а его мать и сестра стали почетными участниками пропагандистских собраний.

После берлинского антракта молодой Гиммлер решает вернуться в отчий дом. В начале 1921 года он появляется в Ландсхуте. Отец устраивает его на маленькой ферме, чтобы он мог применить там свой хозяйственный талант в деле выращивания птицы. Гиммлер-старший настоятельно рекомендовал сыну держаться подальше от политики. В это время вся Бавария, особенно Мюнхен, буквально бурлила. Гиммлер уже примыкал к выступающему за «обновление германского крестьянства» [97] молодежному движению «Артоманс», девиз которого — «кровь, земля, меч» — представлял собой упрощенную формулу, ставшую впоследствии основным принципом СС.

Несмотря на родительские рекомендации, Гиммлер включился в патриотические движения, которые выступали за возврат к традиционным ценностям и требовали покончить с веймарским режимом и с «ноябрьскими преступниками», ответственными за позорное перемирие. Он примкнул к организации «Знамя Империи», одним из руководителей которой был капитан Рем. В начале октября 1923 года в этом движении произошел раскол. Большая его часть, последовав за капитаном Хейссом, поддержала политику фон Кара, тогда как группа «ультра» из числа сторонников НСДАП покинула ряды организации. Гиммлер был одним из трехсот экстремистов, которые под руководством капитанов Рема и Зайделя образовали раскольническую группу «Знамя Империи». Это движение, состоявшее из «твердых», появилось как раз вовремя, чтобы принять участие в путче 9 ноября. Гиммлер находился в головной группе во время знаменитого «марша», закончившегося столь плачевным образом перед «Фельдернхалле». Но ему повезло, и он выбрался из перестрелки без единой царапины.

В период отступления НСДАП в результате неудавшегося путча он продолжал активно работать в различных группах, посредством которых камуфлировалась тогда деятельность нацистов; некоторое время он был секретарем у Грегора Штрассера, занимавшего пост, который унаследовал от него в 1925 году Геббельс.

В конце декабря 1924 года он узнал, что после тюремного заключения в Ландсберге в Мюнхен вернулся Гитлер. 5 февраля 1925 года Гиммлер написал ему письмо, чтобы рассказать, как надеются на него патриоты в их стремлении помочь Германии выйти из хаоса и занять подобающее ей место на мировой арене. Тронутый этим письмом Гитлер, сторонники которого за время его отсутствия разбрелись кто куда, ответил своему почитателю и пригласил его к себе. 12 марта Гиммлер постучал в дверь квартиры г-жи Райхтер на Тирштрассе, 41, которую она сдавала фюреру. Гиммлер получил партийный билет № 1345. Гитлер решил тогда [98] начать с ноля, но, чтобы пустить пыль в глаза вновь вступающим, нумерацию билетов начал с 500.

На Гитлера произвели большое впечатление уважительные манеры и дисциплинированность молодого человека. При этой встрече, следуя наставлениям отца, Гиммлер надел личину смирения. С благоговением внимал он словам Гитлера, который любую беседу с любой аудиторией невольно превращал в политическую лекцию. По своему темпераменту Гиммлер был предназначен на роль блестящего второго, верного и необходимого служаки. Амбиции толкали его вперед, а склонность к скрытности заставляла отдавать предпочтение роли второго лица. В отличие от многих нацистов, особенно из числа «ветеранов», часто искавших возможность устранить Гитлера, Гиммлер никогда не предпринимал попыток захватить власть. Он был «типичным вторым человеком, который брал на себя самую грязную, самую отвратительную часть жестокости, точно по формуле: Магомет улыбается, а Калиф казнит». Так сказал о нем доктор Гебхардт, один из медиков-нацистов, знавший Гиммлера с детских лет.

В последующие месяцы Гитлер не раз имел возможность по достоинству оценить новобранца. Гиммлер стал одним из самых усердных участников мероприятий, проводившихся нацистской партией. Он добился, чтобы его включили в число телохранителей Гитлера во время его пропагандистских поездок с целью оживить деятельность НСДАП, хотя формально она оставалась запрещенной. Активность партии поднялась также и в связи с тем, что 28 февраля умер президент Республики Эберт и на президентских выборах 25 марта был выдвинут генерал Людендорф, кандидатуру которого Гитлер намеревался поддержать.

В борьбе со своим основным соперником фельдмаршалом Гинденбургом Людендорф потерпел сокрушительное поражение, получив всего 1% голосов. Но дни веймарского режима были уже сочтены. Вторая половина 1925 года была отмечена всплеском активности нацистов. Гитлер понял, что нужно спешно готовить ряды партии к штурму Республики, причем законными средствами, поскольку ее строй уже был подорван изнутри. [99]

9 ноября 1925 года, в годовщину «славного патриотического марша» на Мюнхен, Гитлер решил создать специальную группу для своей охраны — охранные войска (Schutz Staffel), которые стали впоследствии известны под буквенным обозначением СС.

Эти «войска» возникли не стихийно, не на пустом месте. У Гитлера всегда были телохранители. Первые из них составляли службу порядка, созданную сначала для собраний, чтобы затыкать рты оппонентам при необходимости посредством кулачных расправ. Уже с 1920 года пять человек входят в личную охрану Гитлера. Это лейтенант Бертольд, часовщик Эмиль Морис, торговец лошадьми Вебер, Герман Эссер и главный «живодер» Уль-рих Граф. Последний стал позднее личным телохранителем Гитлера.

В марте 1923 года шеф СА Клинч попытался создать для Гитлера личную охрану СА. Постепенно группа охраны выросла и получила название штурмовых отрядов Гитлера. Силы СС были сформированы с целью воссоздания бывших штурмовых отрядов, распущенных после ареста Гитлера. Командование ими было поручено Юлиусу Шрекку, а с начала 1926 года группа была придана СА, где составляла специальное подразделение. СС была таким образом подчинена начальнику штаба СА Францу Пфефферу фон Заломону.

В 1929 году между Гитлером и Пфеффером фон Заломоном возникли серьезные трения. В результате уже в следующем году последний вынужден был уйти.

Гитлер понял, что во главе его охраны должен стоять человек, преданный ему душой и телом. Критики Гитлера утверждали, что он строил из себя султана. А султану необходимы янычары, и главой их стал Гиммлер.

6 января 1929 года Гиммлер возглавил отряд СС, он насчитывал всего 280 человек, но это были испытанные бойцы. С первых же шагов Гиммлер положил в основу формирования этой группы, которую ему было поручено реорганизовать, политику строжайшего отбора. В отличие от Рема, который на первое место ставил численность отрядов, Гиммлер ориентировал свою политику на «качество» кандидатов, чтобы превратить СС в отборное войско партии.

Это различие взглядов лишь усилилось, когда Рем в январе 1931 года возглавил СА и стал формально, согласно [100] существующей иерархии, начальником Гиммлера, поскольку СС по-прежнему входила в СА. Между этими двумя людьми возникла глухая антипатия. Вскоре она переросла во вражду, а затем в яростное соперничество, сыгравшее определяющую роль в решении Гиммлера овладеть всеми полицейскими службами.

Усиленное внимание Гиммлера к отбору кандидатов обусловило довольно медленный, особенно вначале, рост рядов СС. С 280 человек в ноябре 1929 года численность отрядов СС выросла до 2 тыс. в 1930 году, до 10 тыс. — в 1932 году, до 30 тыс. — к моменту взятия власти и до 52 тыс. — ко дню, когда Гиммлер стал шефом гестапо. Цифры смехотворные по сравнению с 4,5 млн. членов СА, которыми располагал в этот период Рем.

Однако отборные кадры эсэсовцев были расставлены их хозяином на многие ключевые посты. С водворением Гитлера в рейхсканцелярию Гиммлер отобрал 120 испытанных в деле высокорослых, бесстрашных парней и сформировал из них роту «Лайбштандарте Адольф Гитлер» для охраны канцелярии. Это элитное подразделение существовало до последнего дня режима. Ближайшее окружение Гитлера также состояло почти из одних эсэсовцев; Гиммлер расставил их повсюду в непосредственном окружении фюрера. Брига-дефюрер СС Юлиус Шауб управлял личным имуществом Гитлера, бригадефюрер СС Штрек был его шофером. Личная безопасность фюрера обеспечивалась непосредственно телохранителями СС под командованием бригадефюрера Раттенхубера и группой полицейских из гестапо, возглавляемой инспектором Хёглем. Эти люди были всегда рядом с Гитлером, следуя за ним всюду. Гиммлер получал таким образом информацию о любом случае, визите, разговоре с участием фюрера. Никто не мог приблизиться к Гитлеру без его ведома. Люди Гиммлера вошли также в гестапо. Они утвердились на многих других важных постах во время чисток и реорганизаций, последовавших за взятием власти.

Гиммлер приступил к систематическим атакам на СА и Рема. Воздействуя на Гитлера в соответствии с планом, аналогичным плану Геринга, он сообщал фюреру о бесчинствах, совершаемых в концлагерях членами СА, [101] и показывал их возможные отрицательные последствия. Возмущали его, разумеется, не методы, применяемые СА, а лишь беспорядочное их использование.

В марте 1933 года руководство СС создало свои собственные лагеря. Постепенно Гиммлер полностью вытеснил «конкурента» и в начале 1934 года добился, чтобы управление и охрана концлагерей были целиком поручены силам СС. С этой целью он создал внутри СС новое подразделение, «Тотенкопф», или полки «Мертвая голова», единственной обязанностью которых была охрана концлагерей. Они совершали там те же зверства, что и их предшественники, а впоследствии превратили лагеря в настоящие фабрики по уничтожению людей. Расходы на содержание лагерей ложились на плечи земель, и в общем бюджете рейха соответствующие статьи появились лишь в 1936 году.

Создание специальных войск СС «Мертвая голова» ясно показало, что концлагеря становятся в Германии общенациональным институтом. И ни один судебный или административный орган, ни одно германское должностное лицо, не говоря уж о министре юстиции Гюртнере, не подняли голоса протеста против этого чудовищного беззакония, не подкрепленного каким-либо юридическим актом и противоречащего действующей конституции. Опираясь на этот механизм, можно было арестовывать и сажать в лагеря тысячи и тысячи людей без предъявления им обвинения, без суда и следствия, держать их в заключении, по выражению Геринга, «до тех пор, пока над ними не сжалится фюрер». И именно это вечное соглашательство и трусливое отступление перед тактикой свершившегося факта обусловило постепенное распространение нацистских методов, отказ от всякой законности и в конечном счете всевластие преступных организаций.

Гиммлер уже обладал огромной мощью, когда он утвердился в кабинете руководителя гестапо на Принц-Альбрехтштрассе, 8, откуда он вел слежку за всей Германией, словно паук, раскинувший свою гигантскую паутину.

1 января он обратился к членам СС с довольно откровенным посланием: «Одна из самых неотложных задач, выпавших на нашу долю, состоит в том, чтобы раскрыть всех тайных и явных врагов фюрера и национал-социализма, [102] разгромить и уничтожить их. Для выполнения этой задачи мы готовы пролить не только свою кровь, но и кровь других людей».

«Тело несет на себе отпечаток внутренних сил, которые им движут», — писал в начале XVIII века ясновидец-теософ Якоб Бёме. Коротко и убедительно. Ведь утешительно то, что убийцы несут на себе клеймо скотства. И большинство нацистских руководителей иллюстрирует это правило: у Рема была голова душегуба, физиономия Бормана могла внушать только ужас, у Кальтенбруннера и Гейдриха были рожи убийц. Что касается Гиммлера, лицо его было гладким, но безнадежно банальным.

Это был человек среднего, а скорее высокого роста, довольно хорошо сложенный. Лицо его было немного полноватым, с признаками раннего облысения надо лбом и на висках, хотя в начале полицейской карьеры ему исполнилось всего тридцать три года. Внешне он выглядел мелким служащим, скромным счетоводом или коммерсантом. Маленький, срезанный назад подбородок отнюдь не свидетельствовал о сильной воле. Его вялое лицо перечеркивали усики, а обрамляли большие оттопыренные уши. Неизменная улыбка придавала ему приказчичье выражение.

Только два признака вызывали скрытую тревогу: очень тонкие, бледные, почти бескровные губы и два маленьких голубых или серо-голубых глаза, взгляд которых, удивительно проницательный и завораживающе твердый, не могли скрыть стекла пенсне в круглой оправе из полированной стали. Он знал, конечно, что этот взгляд выдает его, и старался держать голову, слегка склонив к правому плечу, чтобы отблеск стекол маскировал глаза. Он разглядывал собеседника словно хищник в засаде, стерегущий добычу. Болезненный вид его странной шеи с дряблой и морщинистой, как у старика, колеей часто поражал посетителей. Руки у него были необыкновенно тонкие и деликатные, с длинными пальцами, очень белой прозрачной кожей и хорошо видными венами. Они напоминали руки холеной женщины. Разговаривая с посетителями, он имел привычку класть их перед собой на столе в странной неподвижности. [103]

Эти невыразительные руки хорошо сочетались с неподвижной и загадочной маской лица.

Подчиненные рассказывали, что Гиммлер никогда никого не хвалил и не ругал. Его распоряжения были чаще всего нечеткими. Он любил, чтобы его сотрудники сами находили лучший способ исполнить желания их шефа, планы которого раскрывались лишь постепенно. Ему нравилась таинственность. Окружая секретностью все свои замыслы, он сделал ее абсолютным законом, нарушение которого влекло за собой строжайшее наказание, а иногда и смерть.

Гиммлер обладал редкой работоспособностью. Его рабочий день начинался в восемь утра и заканчивался глубокой ночью, частенько к двум часам. Он трудился всюду и беспрерывно. В поездках, где бы он ни находился — в поезде, самолете или автомобиле, — его всегда сопровождал секретарь, записывавший под диктовку письма и другие тексты. Он постоянно поддерживал радиосвязь с центральной службой гестапо и строго требовал, чтобы аппаратура содержалась в образцовом порядке. Ему должны были докладывать о любом сколько-нибудь важном сообщении или письме. Документы Гиммлер читал очень внимательно, делая на полях пометки карандашом, как правило бледно-зеленого, близкого к растительной зелени цвета. Со свойственным ему педантизмом на всяком прошедшем через его руки документе он ставил отметку GEL (сокращение от слова «прочтено»), дату и свою подпись: две связанные между собой буквы «Г», перечеркнутые горизонтальной чертой с острым кончиком. Этот выбор серовато-зеленого цвета характерен для его личности. Честолюбивый и хвастливый Геринг, например, помечал свою почту ярко-красным карандашом. Маленькая, но сколь красноречивая деталь!

Когда Гиммлер не находился в разъездах, причем довольно частых, или в инспекционных поездках, которые он проводил обычно без предупреждения с целью более эффективного контроля за деятельностью отдельных служб, его рабочий день прерывался лишь для еды. Питался он почти всегда в офицерской столовой СС или гестапо, а иногда в ресторане. Ему случалось приглашать позавтракать очередного визитера, и довольно часто он предлагал пообедать вместе руководителям [104] служб. В общении с людьми он показал себя гостеприимным хозяином, красноречивым и веселым собеседником. Далее находясь на вершине славы и исполняя бесчисленные и важные функции, превращавшие его фактически в наиболее могущественного деятеля режима, он выглядел непритязательным.

У него были добрые и верные друзья, причем многие знали его с детства и продолжали называть «Гейни», как в те времена, когда они вместе ходили в школу его отца. В СС его также называли любовно и уважительно: «Рейхс-Гейни». Ну может ли быть что-либо, более отвратительное? Изверги, на совести которых кровь многих тысяч детей, выращивают окровавленными руками цветы дружбы и называют друг друга уменьшительными именами, вспоминая запахи фиолетовых чернил и мела, которые они вместе вдыхали в стенах старой баварской школы. Двигаясь по служебной лестнице, Гиммлер тянул за собой большинство своих старых друзей. Его товарищ детства врач Гебхардт станет одним из ответственных руководителей научных опытов, баварские функционеры, знакомые ему по работе в мюнхенской полиции, последовали за ним в берлинское гестапо. Все они верили в его звезду, да и сам он имел бесспорный дар убеждения. «Он верил тому, что говорил, этому верили и все, кто его слушал», — скажет позднее Гебхардт.

Гиммлер был не слишком привязан к своему очагу, и, похоже, у него вообще не было личной жизни. Все его помыслы, вся деятельность ограничивались рамками СС и гестапо. Казалось, он существовал только ради этих двух своих чудовищных детищ. Его спокойная внешность скрывала тайную рану: он был крайне неудачлив в семейной жизни. Он женился на уроженке Бромберга медсестре Марге Куцерцовой, которая была старше его на семь лет. Она работала в одной крупной берлинской клинике. В тот период, когда разложение столичного общества достигло крайних пределов, она видела столько подпольных операций, столько злоупотреблений и спекуляций, что прониклась глубокой неприязнью к врачам и хирургам. И напротив, она верила в чудесные возможности лечения травами и сумела передать эту веру своему мужу. На деньги жены Гиммлер создал сперва ферму по откорму цыплят в местечке Трудеринг близ Мюнхена. Дело не пошло, и по совету [105] жены он занялся выращиванием лекарственных трав. Со всей страстью он принялся читать средневековые труды о травах, но коммерческого успеха так и не добился. Этот провал не ослабил его страсти к целебным травам, но в дальнейшем Гиммлер осуществлял их выращивание руками узников концлагерей.

Может быть, эти провалы и стали причиной раздоров между супругами, источником презрительного отношения Марги к мужу. Ничего не изменило и рождение в 1928 году дочери Гудрун. По словам доктора Гебхардта, Гиммлер страдал частичным половым бессилием и «всю жизнь не мог избавиться от этого внутреннего конфликта». Он решительно отказывался от развода, ссылаясь на интересы дочери, хотя вполне возможно, что главной, пусть и не непосредственной, причиной этого было строгое религиозное воспитание, полученное им в детстве.

Позднее он познакомился с другой женщиной и разделил с ней остаток жизни. У них было двое детей, мальчик и девочка, которые родились и выросли под присмотром кормилицы в Хохенлихене.

Это двойное существование, жизнь на два дома, часто создавало для Гиммлера финансовые трудности и заставляло его прибегать к займам. Он был, пожалуй, единственным из высших нацистских руководителей, который не разбогател, несмотря на все свое могущество и коррупцию, глубоко поразившую весь аппарат партии. Из-за своей врожденной честности он глубоко презирал Геринга, который во время войны пустился во всякого рода махинации, пользуясь своим высоким положением в государстве и партии.

Гиммлер не обладал подлинной культурой. Этот полуобразованный человек был романтиком, придавшим своеобразную направленность созданным им службам, а следовательно, и всей организации «третьего рейха». Он верил в магнетизм, месмеризм и в гомеопатию, в самые сомнительные теории натуристской евгеники, в психические свойства натурального питания, в ясновидцев, врачевателей, гипнотизеров и ведьм. Всю жизнь он окружал себя экстрасенсами и часто консультировался с ними, прежде чем принимал какое-либо решение. Такого рода отклонения были свойственны и другим нацистским руководителям, особенно в начале их карьеры. [106] Многие из них посещали салон берлинского мага Хануссена, что, вероятно, и позволило ему предсказать поджог рейхстага.

Гиммлер с большим уважением относился к военной дисциплине. «Старому правилу: приказ должен быть выполнен, — скажет Гебхардт, — он придал почти истерическое толкование». Он превратил его в абсолютную догму для своих служб, что было, впрочем, не так уж и трудно, поскольку простые люди Германии не успели к тому времени перейти от рабского мышления к буржуазному и вступили в период «третьего рейха» в каком-то полусне. Из-за своего романтизма он испытывал чувство поклонения перед одним из германских императоров, Генрихом I Птицеловом, или Саксонским. Он высоко ценил организацию его рыцарства, благодаря которой этот суверен сумел основать новые города, прогнать датчан, разбить венгров, покорить славян и венедов. Эта модель повышенного интереса Гиммлера к расовым проблемам сыграла первостепенную роль в организации СС. Так, церемония принесения присяги молодыми эсэсовцами происходила в полночь при свете факелов в кафедральном соборе Брюнсвика, перед гробницей Генриха Птицелова.

Анализ личности Гиммлера, проведенный доктором Франсуа Бейлем, позволяет утверждать, что в ней доминируют следующие черты: врожденная неспособность к развитию общих идей заставляет его замыкаться в духе системы; огромное рвение и отрицательная воля в форме остервенелого упрямства, которое выражается во всепоглощающей страсти к работе; полное отсутствие самобытности и бесчувственность, определяющие почти механическую работу мысли, претерпевающей столь глубокую деформацию в своей природе и в значении, что ее можно рассматривать как патологию. К этим основным чертам следует прибавить отсутствие здравого смысла, доведенные до абсурда амбиции и неискоренимое упрямство, нехватку интуиции, которая не компенсируется интеллектуальным воспитанием, ненормально развитый эротический инстинкт, проявляющийся в сильной потребности ласки и дружеского окружения, парадоксальным образом сочетающийся с глубоким эмоциональным безразличием. [107]

Этот дух системы открылся ему благодаря Гитлеру, в котором Гиммлер увидел спасителя. В своих речах, витийствуя и стуча кулаками, Гитлер выдвигал энергичные и удивительно простые решения. Особенный резонанс в склонной к упрямству душе новообращенного рождали уверенность и напор фюрера. А когда Гитлер со всей захватывающей аудиторию убежденностью обращался к вопросам расы и чистоты крови, это задевало самые чувствительные струны в душе Гиммлера. Он издавна увлекался этими проблемами и считал, что еще в годы учебы в агрономическом училище сумел дать научную форму идеям расового отбора у животных, обуревавшим его сегодня, но уже на уровне человека. Птицевод полагал, что люди для их же блага могут быть подчинены правилам рационального птицеводства. Он усвоил когда-то, что из птичника и скотного двора следует устранять нерентабельных животных, и находил совершенно разумными слова Гитлера: «Мы все страдаем от изъянов нечистой крови. Все, что не является полноценной расой, — плевелы». Или: «Более сильное поколение отсеет слабых, жизненная энергия разрушит нелепые связи так называемой гуманности между индивидуумами и откроет путь естественному гуманизму, который, уничтожая слабых, освобождает место для сильных». И еще: «Жалость может нас только поссорить и деморализовать».

Когда Гитлер заявил, что национал-социалистское государство осуществит эти теории, Гиммлер пришел в восторг. И как представился случай, применил их на практике.

В его памяти навсегда отпечатались слова Гитлера: «Кто видит в национал-социализме только политическое движение, тот ничего в нем не смыслит. Это даже больше, чем религия, это воля к новому человеческому творчеству. Без биологической основы и без биологической цели политика сегодня совершенно слепа».

И далее: «Я освобождаю людей от отягчающих ограничений разума, от грязных и унижающих самоотравлений химерами, именуемыми совестью и нравственностью, и от требований свободы и личной независимости, которыми могут пользоваться лишь немногие».

И наконец: «После столетий хныканья о защите бедных и униженных наступило время, чтобы мы решили [108] защитить сильных против низших... Естественные инстинкты повелевают всем живым существам не только завоевывать своих врагов, но и уничтожать их. В прежние дни прерогативой победителя было уничтожать целые племена, целые народы».

Вскоре Гиммлер последует этому совету с ужасающей точностью.

2. «Черный орден» Гиммлера

Гиммлер мечтал о возрождении рыцарства и о развертывании биологических экспериментов с применением его «принципов крови». Все это и позволила ему осуществить служба СС. Она же наложила явный отпечаток на гестапо.

Он был рейхсфюрером СС, то есть высшим руководителем охранных отрядов всего рейха. И СС действительно оставалась «его вещью», его личной собственностью до последнего дня, до тотального краха рейха.

Чтобы понять механизм действия нацистской административной машины, где переплетение различных иерархий — иерархии государственных служащих и верхушки регулярной армии, иерархии партии и особой иерархии СС — достигло невообразимой сложности, необходимо разобраться в том, что же конкретно представляла собой СС. Эта организация проникла во все органы и звенья не только партии, но и государственного управления, не только общественных институтов, но и частных предприятий. Примерно с 1940 года все сколько-нибудь важные деятели режима, все полицейские чиновники и руководители крупных служб принадлежали к СС или получили в ней в качестве поощрения высокие чины.

Идеология и принципы СС постепенно полностью охватили своим влиянием жизнь германской нации, а все руководящие посты оказались в руках людей, которые из-за своей принадлежности к СС находились в той или иной мере под контролем Гиммлера. Он установил два основополагающих принципа СС: расовый отбор и слепое повиновение. [109]

Фарс расового отбора был облачен в псевдонаучные формулировки, целиком отвечавшие вкусам великого магистра ордена. Для страны, где на протяжении веков происходило смешение многочисленных и очень разных народов, подвергавшейся нашествию многих племен и рас, в частности славян, оказавших мощное воздействие на население германских земель до самой Эльбы, — для такой страны догма «чистейшей нордической крови» могла быть только шуткой. Но никто в Германии, казалось, не замечал этого, во всяком случае никто не осмеливался об этом во всеуслышание заявить.

Высокопарные декларации забавляли простой народ, который издевался над ними, называя доктора Геббельса, этого уродливого карлика, «усохшим германцем». Показательно также, что, когда в соответствии с принципами СС получили развитие генеалогические изыскания, Гитлер строжайше запретил какие-либо исследования, касающиеся его происхождения, по утверждениям его противников, не совсем «чистого».

Гиммлер хотел превратить организацию СС в новый рыцарский орден, который стал бы самой прочной основой нацистского рейха. В подписанном им в Мюнхене приказе от 31 декабря 1931 года он так определил сущность СС: «Организация СС есть союз специально отобранных нордических немцев... СС сознает, что данным приказом закрепляется сделанный ею значительный шаг вперед. Нас не трогают насмешки, ирония, недоговоренности: нам принадлежит будущее».

Разработка расистских принципов, составляющих одну из главных основ нацизма, посредством которых будут оправданы избиение «низших» народов, уничтожение миллионов человеческих существ и превращение выживших в рабов, завершилась принятием в 1935 году нюрнбергских законов, определявших требования, которым должен отвечать гражданин рейха. Отныне германское гражданство было связано с определенными этническими признаками и предоставлялось только «фольксгеноссе», то есть тем жителям Германии, которые могли доказать, что по меньшей мере трое из их бабушек и дедушек принадлежат к пяти расам, отнесенным к германским. Только такие граждане могли пользоваться политическими правами. [110]

Так проявлялось значение перемен, внесенных фашизмом в шкалу ценностей западного мира. После победы христианства и утверждения его влияния в формирующихся обществах считалось, что при всех формах социальной организации люди имеют одинаковые права и обязанности. Это братство и равенство — как следствие одинакового для всех божественного творения человека — сохранялось в светских обществах и заняло важнейшее место в Декларации прав человека. Марксизм, отбрасывая Бога, также сохранил приверженность этим принципам.

Нацизм опирается на «революционное» утверждение о неравенстве людей. Он выдвигает в качестве постулата идею о существовании между людьми глубоких различий, связанных не с их знаниями, силой и другими приобретенными качествами, а с самим фактом их происхождения. Существуют люди высшей расы, то есть нацисты, на самом верху общества, и «недочеловеки», принадлежащие к низшим, выродившимся расам, в его низу. Между этими двумя полюсами — огромное количество промежуточных звеньев, оцениваемых посредством псевдонаучных приемов. Этот постулат опирается исключительно на политику силы, на ряд произвольных утверждений, которые не могут быть предметом научной дискуссии, зато служат основанием для попытки уничтожения «недочеловеков».

Службы СС, и особенно гестапо, стали исполнителями воинствующих расистских идей нацизма. Их правила, печально знаменитые правила, в которых Гиммлер хотел возродить традиции рыцарства, были донельзя примитивны. Здесь прежде всего можно назвать известную клятву, приносимую молодыми кандидатами в театрализованной обстановке: «Я клянусь тебе, Адольф Гитлер, фюрер и канцлер рейха, быть верным и храбрым. Я торжественно обещаю тебе и тем, кого ты назначил мне в руководители, быть с Божьей помощью послушным до самой смерти». Исходя из этой клятвы, требующей слепого повиновения, эсэсовцы без малейшего колебания шли на самые чудовищные преступления.

«Моя честь — это моя верность». Таков был «гордый девиз» эсэсовцев, который, по сути дела, лишь повторял клятву о слепом повиновении; верность понималась [111] здесь лишь как преданность фюреру, руководителям СС и своим товарищам по этой организации, а не преданность традиционным правилам морали. Честь эсэсовца, которую так превозносили представители этого движения в своих речах и изданиях, не только не препятствовала, а, напротив, предписывала убивать детей, женщин, стариков. Во имя этой странной чести детей, прибывающих в Освенцим, вырывали из рук матерей и отправляли в газовые камеры, а в дни массовых поступлений заключенных, чтобы выиграть время, их бросали живыми в канавы, наполненные горящим бензином.

Замкнутый мир нацизма извращает общепринятый смысл понятий, лишает такие слова, как «честь» и «верность», их подлинной сути. Сам Гиммлер изложил то, что подразумевают под этим нацисты, в своей речи, произнесенной 4 октября 1943 года в Познани на собрании группенфюреров СС: «Лишь один принцип должен, безусловно, существовать для члена СС: честными, порядочными, верными мы должны быть по отношению к представителям нашей собственной расы и ни к кому другому. Меня ни в малейшей степени не интересует судьба русского или чеха».

Таково конкретное применение теории «расы господ», выдвинутой Гитлером с первых шагов национал-социализма.

Эсэсовцы, которые должны были стать аристократией завтрашнего мира, подбирались по принципу крови. Ценность человека определялась его расовой принадлежностью. «Следовательно, для нас важна только совершенная кровь, значение и творческая сила которой доказаны историей, основа любого государства и любой военной деятельности, то есть нордическая кровь. Я сказал себе, если мне удастся отобрать для этой организации максимальное количество людей, в большинстве своем обладающих такой кровью, привить им военную дисциплину и убедить их со временем в ценности этой крови и связанной с ней идеологии, то возникнет реальная возможность создать организацию элиты, способную выдержать любые испытания».

При отборе обладателей столь ценной крови кандидаты проходили строжайшую проверку. «Их изучали и подвергали экзаменам. Из ста человек выдерживали в [112] среднем не более десяти-пятнадцати. Мы требовали от них политическое досье их родителей, братьев и сестер, их генеалогическое древо до 1750 года и, разумеется, проверяли их физическое состояние, а также их учетную карточку членов «Гитлерюгенд». Они были обязаны также представить справку о наследственности, в которой подтверждалось бы отсутствие наследственных болезней у их родителей и в их семье».

Конечную цель всех этих проверок Гиммлер сформулировал так: «Мы хотим сформировать высший класс, которому предстоит господствовать века». Однажды Гиммлер рассказал, что будущий рейх, который к тому времени охватит всю Европу, будет организован по образцу античных обществ. Это означало, что элита, представляющая 5-10% населения, будет господствовать над остальным обществом, заставляя работать на себя огромную массу илотов и рабов. И действительно, когда Германия оккупировала три четверти Европы, нетрудно было убедиться, что нацистский режим был фактически рабовладельческим.

Будущие «господа» из числа эсэсовцев имели особые права. После принятия присяги они получали кинжал, помеченный буквами «СС». Им говорили, что этот кинжал выдается для того, чтобы смыть кровью нанесенное им оскорбление, если сами они сочтут, что задета их честь. В 1935 году это их право и даже долг были закреплены декретом Гиммлера, а в специальном решении Верховного суда было уточнено, что эсэсовец «может воспользоваться оружием, если даже противник мог быть остановлен другим способом». Право безнаказанного убийства стало, таким образом, прерогативой СС.

В сентябре 1939 года эсэсовец, охранявший группу из пятидесяти заключенных-евреев, решил позабавиться и после окончания работы перестрелял несчастных одного за другим. Был составлен протокол, но убийца не получил наказания, поскольку, указывалось в донесении, его принадлежность к войскам СС делала его «особо чувствительным к виду евреев» и действовал он «совершенно неосмысленно, подталкиваемый юношеской склонностью к приключениям». Вполне возможно, что столь одаренный представитель элиты получил внеочередное повышение. [113]

Для большей безопасности эсэсовцы были исключены рядом декретов из общей юрисдикции. Все их дела передавались внутриведомственным органам правосудия, и за свои поступки они отвечали лишь перед трибуналами СС.

В первые годы фашистской власти применялся закон от 2 августа 1933 года, в силу которого правительство могло остановить любое расследование, прервать рассмотрение дела судом на любой стадии. Однако в этом были определенные неудобства. 17 октября 1933 года двое заключенных лагеря Дахау «покончили жизнь самоубийством» в своих камерах. Дирекция лагеря указала, что они повесились на собственных ремнях, однако семьи погибших обратились в прокуратуру Мюнхена, два судмедэксперта произвели вскрытие и обнаружили, что несчастные были жестоко избиты, а затем задушены. Многочисленные кровоподтеки на голове и на всем теле не оставляли места для сомнений; у обоих на шее были явные следы удушения, а не повешения. Да и ремни, которые якобы служили для самоубийства, не были представлены.

Все это произошло до того, как об обстоятельствах дела стало известно высшим властям. Когда о нем рассказали Рему, формально руководившему войсками СС, поскольку они еще не были отделены от СА, он подготовил записку, где говорилось: «Лагерь Дахау является лагерем политзаключенных и лиц, интернированных в предварительном порядке. Происшедшие инциденты носят политический характер и при всех обстоятельствах должны разрешаться в первую очередь политической властью. Мне кажется, что, учитывая их характер, они не должны рассматриваться судебными властями. Таково мое мнение, мнение начальника штаба и имперского министра. И как таковой, я заинтересован в том, чтобы принятые у нас процедуры не наносили политического ущерба рейху. Я добьюсь, чтобы рейхсфюрер СС издал приказ, согласно которому следственным властям не будет открыт доступ в лагеря и ни один из заключенных не будет подвергаться допросам».

Министр внутренних дел потребовал прекратить расследование. В качестве обоснования он выдвинул тот факт, что «дальнейшее расследование нанесло бы большой ущерб престижу национал-социалистского государства, [114] так как было бы направлено против членов СА и СС, а значит, и против СА и СС, то есть организаций, являющихся главными устоями национал-социалистского государства».

27 сентября прокуратура прекращает дело, «поскольку расследование показало, что не имеется достаточно убедительных доказательств того, что смерть означенных лиц последовала из-за внешних причин».

Все вроде бы налаживалось, но 5 декабря государственный министр юстиции предписывает возобновить расследование и довести его до конца, «факты должны быть прояснены как можно скорее... Если же возникнут попытки их скрыть, они должны быть пресечены надлежащим образом».

Досадный инцидент. Разумеется, по прошествии столь долгого срока и при ограниченности средств судебного расследования в среде СС никому ничего серьезного не грозило. Тем не менее, пользуясь достойными сожаления инцидентами, «посторонние» смогли слишком глубоко заглянуть в «частные» дела СС и познакомиться с некоторыми приемами, которые не следовало предавать огласке. Это и стало одной из причин создания специальной юрисдикции СС. С этого момента СС превращалась в замкнутый мир, внутрь которого не мог проникнуть никто посторонний.

Эти «неприкасаемые» эсэсовцы были для Гиммлера высококачественным человеческим материалом, идеально подготовленным для его экспериментов. Вновь в нем проявился птицевод, строго следящий за чистотой селекции. Эсэсовец не имел права жениться без разрешения своего начальства. Невеста была обязана представить доказательства своего арийского происхождения начиная с 1800 года, если женихом был рядовой эсэсовец или младший офицер, и с 1750 года, если ее суженым был офицер. Только центральное штатное управление имело право утвердить представленные доказательства и дать разрешение на брак. Кроме того, девушка должна была пройти несколько медицинских осмотров и физических испытаний, выявляющих ее способность обеспечить потомство, достойное «расы господ». После свадьбы молодая жена обязана была окончить курсы СС в специальной школе, где преподавались политические дисциплины и «идеология, вытекающая [115] из понятия расовой чистоты». Она проходила также курсы домашнего хозяйства, ухода за детьми и т.д. Все это преследовало цель создать за несколько лет постоянно увеличивающийся контингент индивидов, строго одинаковых физически и психологически.

Система Гиммлера нашла свое полное воплощение после создания «источников жизни» («лебенсборн»), своего рода племенных заводов для людей, где специально отобранные девушки с совершенными нордическими признаками вместе с эсэсовцами, отобранными по тем же критериям, занимались воспроизведением нордического потомства, не вступая между собой в какие-либо законные брачные союзы. Дети, родившиеся в этих заведениях, построенных на принципах направленной евгеники, принадлежали государству и воспитывались в специальных школах. Теоретически они должны были составить первое поколение чистых нацистов, сформированных, начиная с эмбриона. Крушение фашистского режима не позволило продолжить этот эксперимент. Однако в «источниках жизни» уже появилось на свет пятьдесят тысяч детей. Как выяснилось позднее, их интеллектуальный уровень был значительно ниже среднего, а доля умственно отсталых среди них в четыре-пять раз превышала норму. Нацистские евгенисты игнорировали то, что хорошо знают психологи «деградирующих» стран и «вырождающихся» рас: в деле «выращивания» детей самое совершенное заведение не идет ни в какое сравнение с любой матерью, даже и посредственной. Никакая идеология не может заменить материнской любви.

Биологические эксперименты Гиммлера над эсэсовцами принимали и другие формы. Птицевод полагал, что пища оказывает влияние на анатомические и психологические черты людей. Поэтому в казармах СС утренний кофе был заменен завтраком древних германцев, состоящим из молока и каши. В качестве питья при еде эсэсовцы получали минеральную воду, а меню было «строго научно» рассчитано партийными евгенистами. В казармах СС проводились опыты по гипнотерапии, а некоторые руководители были подвергнуты опытам по массажу нервной системы. Одним словом, с эсэсовцами обращались как с дорогими подопытными животными, но вместо того, чтобы почувствовать себя униженными, [116] восстать против оскорбления их человеческого достоинства низведением их до положения лабораторных кроликов, они прониклись величайшей гордостью. Их-де относят к особым существам, сверхчеловекам, взирающим свысока на все остальное человечество.

Члены этой новой преторианской гвардии почитали одним из главных достоинств «великолепную военную выправку», отвечающую требованиям прусских традиций. Все в них было слепком с этой модели: высокомерная спесь, жестокость отношений, непреклонность, крайняя самоуверенность, сознание своей силы, доведенное до абсурда, «кастовая гордыня, садизм в выучке и казарменный мазохизм во всех их исходных или развитых формах, сложившихся за двести лет прусского господства» — так писал об этих качествах Когон. И далее этот автор замечает: «Критическая мысль, которая предполагает способность сравнивать и отличать и требует, следовательно, растущего уровня знаний, вредила бы, как они думали, эффективности их действий, делала бы их «анемичными», казалась им деморализующей, опасной, коварной, «европейской"». И здесь снова вступает все то же старое армейское правило: «никогда не пытаться понять».

Предоставленные им права, такие, как право самим решать вопрос о жизни и смерти современников «в порядке защиты своей чести», а также терпимость, с какой к ним относились власти, лишь усиливали их уверенность в собственном превосходстве. Что касается законности их действий, она просто не ставилась под вопрос; в этом не было никогда ни малейшего сомнения.

И как же могло быть иначе? Ведь вся традиционная элита Германии принимала как должное самые преступные акты нацистов и покрывала их своим молчанием. Эта элита являлась частью системы и соглашалась сотрудничать с выскочками. Возглавив СС, Гиммлер с первых дней стремился вовлечь в ее ряды аристократов, всегда обладавших большим престижем, знатных лиц, некоторых видных военных. Вступление в ряды СС бывших офицеров из добровольческих отрядов, которые считались тогда национальными героями, имело значительный резонанс. Уже в 1928 году были приняты в НСДАП представители ряда известных фамилий. Еще до 1933 года многие аристократы входили в «Черный [117] корпус», как называли тогда СС. Среди наиболее известных назовем князя Вальдека и наследного великого герцога Мекленбургского. После взятия нацистами власти в СС кинулись многие и другие: князь Гогенцоллерн-Зигмаринген, последний герцог Брауншвейгский, наследный принц Липпе-Бистерфильд, генерал граф фон Шуленбург. Среди них оказался даже архиепископ Грёбер из Фрибурга. От этих знатных новобранцев не требовали никаких услуг, но ловко использовали их вступление в рекламных целях. Оно в такой степени способствовало притоку новых членов, что позднее Гиммлер учредил почетные чины СС, присваиваемые известным деятелям, даже и не входящим в эту организацию.

Результаты такой политики не замедлили сказаться, особенно в буржуазных кругах; служба в СС рассматривалась теперь как особый шик, а черная форма — как верх мужской элегантности.

Руководители СС могли толковать этот приток новых членов как одобрение своих методов, однако нельзя не признать, что отсутствие какой-либо международной реакции также немало способствовало их успехам. Призывы немецких эмигрантов звучали гласом вопиющего в пустыне. Когда преступления, ежедневно совершаемые в Германии, были уже общеизвестны, ни одна «цивилизованная» страна ни на минуту не задумалась о необходимости порвать с убийцами. С неизменной учтивостью послы продолжали пожимать руки, обагренные кровью невинных, давать торжественные обеды в честь палачей. Заключались новые торговые соглашения, Франция пригласила фашистскую Германию участвовать во Всемирной выставке 1937 года; и, наконец, увенчанием этого здания трусости явился договор 1939 года, подписанный Советским Союзом с теми, кто погубил под пытками тысячи коммунистов, а десятки тысяч бросил в лагеря.

Привлечение известных деятелей преследовало рекламные цели. Вербовка же рядовых исполнителей была обращена в самые низы общества. Для грязной работы, какая их ожидала, нужны были люди, способные не задавать лишних вопросов, слепо повинующиеся скоты, или хорошо организованные садисты. [118]

Но такой источник мог и истощиться. Нацисты быстро поняли, что постоянный приток «подходящих» кадров можно обеспечить, лишь воспитывая завтрашних преторианцев с детства. И резервуаром кадров для СС и гестапо стала организация «Гитлерюгенд» («Гитлеровская молодежь»). Каждый год 20 апреля, в день рождения фюрера, дети, которые в наступающем году достигали десятилетнего возраста, принимались в организацию «Юнгфольк» («Молодежь»), Церемониал, связанный с празднованием дня рождения Гитлера, должен был поразить их юные умы. В этой организации они оставались до тринадцати лет, проводя по одному году в каждой из четырех ее секций, постепенно подводящих своих членов к вступлению в «Гитлерюгенд», которая непосредственно готовила кадры для армии и организаций, примыкающих к партии.

Сперва младшая ветвь СА, «Гитлерюгенд», получила независимость в рамках Национального комитета ассоциаций германской молодежи, а через некоторое время после взятия власти декретом от 22 июня 1933 года этот комитет был распущен. Его имущество конфисковано, а члены поглощены организацией «Гитлерюгенд». В 1936 году был принят закон, согласно которому вступление в ГЮ стало обязательным для всех немцев. Таким образом, с десятилетнего возраста юный немец подвергался постоянному, навязчивому воздействию нацистской пропаганды и идеологии. И с этого нежного возраста, когда личность легко поддается моделированию, принцип фюрерства укоренялся в юных мозгах как абсолютная догма. Затем следовала тренировка, которая доводила человеческое существо до состояния тотального подчинения. Такое уродливое «выращивание» человека, его дегуманизация и объясняют феномен гитлеризма, существование гестапо и преступления, которые и по сей день поражают совесть человечества. Орадур, Варшавское гетто, массовые казни на Востоке, Освенцим — это не германские преступления, это преступления нацизма. Можно с уверенностью сказать, что применение этих методов к любому народу привело бы примерно к тем же результатам. И если, германский народ оказался, возможно, наиболее податливой глиной, то произошло это потому, что традиционная милитаризация общества привила ему более строгие, [119] чем где-либо, навыки дисциплины, что официально с некоторой завистью ставилось в пример в большинстве «недисциплинированных» стран. Почти всем эсэсовцам, которые сожгли Орадур, в дни взятия власти нацистами было от восьми до четырнадцати лет. Все они прошли нацистское воспитание чуть ли не с младенческого возраста, и никто не обсуждал с ними достоинств и недостатков этой системы. И именно в рядах «Гитлерюгенда» в 1933-1940 годах были подготовлены Орадуры будущей войны.

В одной из речей, произнесенных в ноябре 1933 года, Гитлер в следующих словах изложил свои планы, касающиеся германской молодежи: «Когда противник заявляет: «Я не хочу равняться на вас, и вам не удастся меня принудить к этому», я спокойно отвечаю: «Мне уже принадлежит твой ребенок. Народ живет вечно. Кто ты? Ты уйдешь. Но твои потомки уже находятся в новом лагере. И в ближайшем будущем они будут знать только это новое общество"».

Уже в мае 1933 года под руководством Геббельса было организовано первое аутодафе на университетской площади в Берлине. В предшествующие этому событию недели были «очищены» книжные магазины, публичные библиотеки и университеты. Были изъяты тонны книг, авторы которых были евреями, марксистами или содержание которых не соответствовало принципам нацизма. 10 мая студенты-нацисты с песнями доставили на площадь двадцать тысяч экземпляров книг и сложили их в огромную кучу. Здесь было все — от низкопробных порнографических изданий до трудов «выродившихся» философов. Под звуки национального гимна и партийных песен книги облили керосином и подожгли. Геббельс произнес речь. «Сегодняшняя церемония, — сказал он, — является символическим актом, она покажет миру, что моральные основы Республики, созданной в ноябре 1918 года, разрушены окончательно. Из этой кучи пепла возникнет феникс нового духа».

Прошедший отбор молодой немец перед вступлением в СС должен был пройти обязательную стажировку в Службе государственной трудовой повинности. [120]

Силы СС разделялись на три категории: общие силы СС, в которых служба не носила постоянного характера, части, находящиеся на казарменном положении, и, части СС «Мертвая голова», обеспечивающие охрану концентрационных лагерей.

Общие силы СС составляли материнскую ветвь, куда сначала принимались молодые «кандидаты», пожелавшие войти в состав эсэсовской элиты. Они получали там первичное обучение, проходили стажировку, принимали присягу, им вручали почетный кинжал.

Члены общих сил СС оставались активными членами СС до пятидесяти лет. Ежегодно они подвергались экзаменам с целью проверки их физической формы, уровня военной и политической подготовки.

Вскоре членство в СС стало необходимым условием для занятия некоторых постов в государственном управлении или ответственных должностей в частном секторе промышленности. То же требовалось для поступления в высшую школу или университет.

Таким образом, созданный Гиммлером странный «черный орден» проник во все поры германской жизни, обеспечив своему организатору власть, которая в будущем станет безраздельной. Это ему позволило также устранить своих наиболее опасных врагов.

3. Вездесущее гестапо

Безраздельный хозяин СС Гиммлер перенес часть принципов своего «черного ордена» на организацию гестапо. Строгая иерархия СС была постепенно скопирована в гестапо, а позднее, когда его члены получили соответствующие эсэсовские звания, даже полностью воспроизведена. Разделение функций было еще усилено соблюдением строжайшей секретности, которая превратилась в один из фундаментальных принципов эсэсовской дисциплины. Она же стала одной из основ гестапо, которое было превращено стараниями Гиммлера, как это было ранее в СС, в замкнутый мир, куда [121] никто не мог даже заглянуть и критика которого была категорически запрещена.

После создания Герингом государственной полиции ей сразу же понадобились помещения. Для новой организации прекрасно подходил по их расположению в городе и планировке ряд зданий на Принц-Альбрехтштрассе. Речь шла прежде всего о Музее фольклора, который тут же был выселен, и о здании профессиональной промышленной школы; ее изгнали под тем предлогом, что некоторые из ее студентов были коммунистами, а в общежитиях происходили «ночные оргии». Как только здания были освобождены, в них разместилось гестапо. Хозяином этих служб стал Рейнхард Гейдрих. Поставленный Гиммлером в 1931 году во главе службы безопасности СС, он в начале 1933 года стал его заместителем на должности президента мюнхенской полиции, а в 1934 году, когда его шеф возглавил гестапо, присоединился к нему в Берлине. Гиммлер немедленно поручил ему центральную службу гестапо. Из своего кабинета в Берлине Гейдрих фактически руководил почти всей деятельностью государственной полиции.

И здесь, по принятой у нацистов практике, происходило совмещение функций. Как шеф гестапо, Гейдрих был государственным служащим, а как начальник СД, то есть партийной инстанции, он являлся важным деятелем нацистской партии и мог использовать в своих интересах отдельные партийные организации. Большинство работавших под его началом людей были подчинены ему дважды: как чиновники и как члены нацистской партии. Очень удобная позиция; если у кого и появлялись угрызения совести по поводу особенно возмутительных безобразий, если кто-то и пытался сообщить о них органам правосудия, то вступали в дело партийные запреты, куда более действенные по сравнению с административными.

Партия приступила к поглощению государства. Статья 1 закона от 1 декабря 1933 года недвусмысленно гласила: «Национал-социалистская партия стала носителем идеи германского государства и неразрывно связана с ним».

И государственные чиновники и члены служб НСДАП были объединены общей целью, стремились осуществить политические планы партии и фюрера, [122] претворить в жизнь его прорицания: построить тысячелетний рейх, провозглашенный им много лет назад, осуществить в отдаленной перспективе переворот в самих основах человеческого общества, нарушить сложившееся в мире равновесие, утвердить расу господ и колонизировать мир. Носителем священных принципов и инструментом распространения этой идеологии становилась партия. Она фактически воплотилась в государстве. Отлучение от партии означало почти смертный приговор. Считалось общепринятым, что «исключение из партии является самым тяжелым наказанием. В определенных обстоятельствах оно означало потерю всех средств к существованию и утрату положения в обществе». Но и эта угроза не шла ни в какое сравнение с той, которая благодаря стараниям Гиммлера висела над головами эсэсовцев: «Кто хотя бы в мыслях нарушит верность фюреру, тот изгоняется из СС, и мы будем стремиться, чтобы он исчез и из мира живых».

Не допускать никаких дискуссий по поводу нацистских догм, не стесняясь в средствах, устранять не только противников режима, но и тех, кто осмеливался сомневаться в его совершенстве, — такова была задача гестапо. Чтобы ее успешно решить, его службы должны быть вездесущими. Гиммлер и Гейдрих в своем логове должны были знать все. Им потребовалось несколько лет, чтобы довести до совершенства структуру организации, но с самого начала они ни в чем не испытывали нужды. За годы подпольной деятельности службы безопасности СС накопили огромные архивы. С величайшим тщанием в картотеки были внесены все противники партии. Их досье были просто бесподобны, там было все: политическая и профессиональная деятельность, семья и друзья, место жительства и возможные убежища, интимные связи, человеческие слабости и увлечения, все находило там себе место, чтобы в нужный момент появиться на свет.

Именно эти архивы и пустило в ход гестапо. Противников режима подвергали арестам и пыткам, убивали без суда и следствия. В Германии об этом знал каждый, но среди тех, кто мог бы подать сигнал тревоги и, возможно, спасти свою страну и весь мир от все более усиливающейся опасности, не нашлось ни одного человека, ни одного министра или генерала, кто осмелился [123] бы поднять голос протеста. «Заглянув в зловещие потемки здания на Принц-Альбрехтштрассе, — напишет позднее Гизевиус, — можно было сорвать колдовство Гейдриха». Но ни один взгляд из-за кордона не попытался прорваться через эту удушающую тьму, и Германия, как выразился в Нюрнберге американский главный обвинитель Роберт Джексон, «стала одним обширным застенком».

Гестапо находилось под контролем партии. Его персонал состоял в основном из профессиональных полицейских, оставшихся в большинстве своем от старых времен, несмотря на чистку, проведенную нацистами после взятия власти, ведь слишком большая перетряска могла бы разрушить этот хрупкий механизм. Начиная с апреля 1934 года идеологический контроль в гестапо был резко усилен, а его пополнение шло исключительно за счет членов партии. Точно так же для всякого повышения чиновника по службе требовалось согласие и оценка партии, где на этот предмет велась специальная картотека, по материалам которой давалась политическая характеристика. Именно от нее зависело всякое назначение. В специальном циркуляре канцелярия партии определяла ее как «обоснованную оценку политических и идеологических позиций и характера (работника...). (Она) должна быть точной и четкой... базироваться на бесспорных данных и ориентироваться в оценках на цели движения... составные элементы такой характеристики могут быть получены у соответствующих политических руководителей, у технических служб и служб СД при рейхсфюрере СС». Таким образом, работники гестапо находились под политическим контролем СД, то есть их «близнеца», аналогичного органа партии, с которым у гестапо, установились отношения все более тесного сотрудничества.

Обе службы, СД и гестапо, поставленные под начало Гейдриха, контролировали всю общественную жизнь, но СД, как партийная инстанция, занималась сбором и использованием информации, тогда как на гестапо ложилась конкретная полицейская работа: аресты, допросы, обыски.

Уже в 1934 году гестапо получало информацию от СД, но это был для него далеко не единственный источник сведений. Организационной основой нацистской [124] партии и государства был так называемый принцип фюрерства, или принцип вождя, согласно которому вся власть сосредоточивалась в руках одного руководителя, вождя. Заповеди партий гласили: «Фюрер всегда прав. Программа должна быть для тебя догмой. Она требует от тебя полной преданности интересам движения... Право — это то, что служит движению, а значит, и Германии». Партия в данном случае отождествлялась, естественно, с родиной. В основе организации партии лежит идея фюрера. Считается, что все политические руководители назначаются фюрером и ему подответственны. Они располагают всей полнотой власти по отношению к нижележащим ступеням.

Из принципа непогрешимости Адольфа Гитлера следовал вывод о необходимости абсолютного повиновения всем назначенным им руководителям. Уже статья 1 грубо нарушала неотъемлемые права личности: «Каждый руководитель имеет право распоряжаться, управлять и принимать решения, не подвергаясь какому бы то ни было контролю».

Принцип фюрерства внедрялся в жизнь немцев начиная со школы. За фюрером в иерархической пирамиде следовало пятнадцать рейхслейтеров. Среди этих столпов режима наиболее известными были начальник партийной канцелярии Гесс, замененный позднее в этой должности Борманом, руководитель ведомства пропаганды Геббельс, Гиммлер, руководитель «Трудового фронта» Лей, глава молодежной организации фон Ширах, Розенберг, представлявший фюрера в сфере контроля за интеллектуальной деятельностью и идеологией. Главной задачей института имперского управления, рейхслейтунга, был подбор руководящих кадров.

С начала 1933 года Германия была резделена на тридцать две административные области (гау). Область делилась на районы (крайсы), район — на местные группы (ортсгруппен), группа — на ячейки (целлен), а ячейка — на блоки. Во главе каждого подразделения стоял соответственно гаулейтер, крайслейтер, ортсгруппенлейтер, целлеллейтер и блоклейтер.

Гаулейтер, назначавшийся непосредственно фюрером, нес полную ответственность за делегированную ему часть суверенитета. Это был носитель власти, как и крайслейтер, отвечавший за воспитание, политическую и идеологическую подготовку политических руководителей, членов партии и всего населения. Ортсгруппенлейтер также считался «носителем суверенитета». Он нес ответственность за группу ячеек, включавшую в себя примерно полторы тысячи семей; целленлейтер, имевший под своим началом от четырех до восьми блоков, являлся прямым руководителем блоклейтеров, которым он передавал директивы партии и контролировал их выполнение. Наконец, шел блоклейтер, служивший главной опорой партии. Фактически именно он был основным звеном этой цепи и нес ответственность за свой блок, то есть за сорок, максимум шестьдесят семей (дворов). Только он из всей свиты чиновников вступал в прямой контакт с населением. Только он в максимальной степени знал каждого члена контролируемой им группы.

Он был обязан выявлять недовольных и разъяснять им неправильно понятые новые законы; и, наконец, когда этого было недостаточно, прибегать к другим имеющимся в его распоряжении средствам: «Если ошибочное поведение человека наносило вред ему самому, а через него и всей общине, могли быть использованы, кроме совета, и более жесткие формы исправления».

Разумеется, это доскональное знание своего квартала и своих соседей, которое требовалось от блоклейтера, имело и другое назначение. «Блоклейтер обязан разоблачать тех, кто распространяет вредоносные слухи, сообщать о них в местную группу, чтобы такие факты становились достоянием компетентных органов власти». То есть гестапо. Именно туда стекались результаты этого массового научно организованного доносительства. Приказ, подписанный Борманом 26 июня 1935 года, внес здесь следующее уточнение: «Чтобы установить более тесный контакт между партийными службами и их организациями, с одной стороны, и руководством гестапо — с другой, уполномоченный фюрера предлагает, чтобы в будущем шефы гестапо приглашались на все важнейшие официальные мероприятия партии и ее организаций».

Таким образом, в лице руководителей ячеек и блоков гестапо располагало десятками тысяч ушей и глаз, внимательно следивших за каждым движением каждого немца. [126]

Американский адвокат Томас Д. Додд сказал об этом в Нюрнберге: «Ни в одной нацистской ячейке или блоке для них не существовало никаких секретов. Включение, радиоприемника, неодобрительное выражение лица, нарушаемая тайна исповеди, исконное доверие между отцом и сыном и даже священные откровения супругов — все включалось в сферу их деятельности. Их задачей было знать все». Ничто не должно было ускользать от контроля гестапо.

Но и эти тысячи добровольных осведомителей не удовлетворяли гестапо. Ведь нужно было следить за людьми на их рабочем месте, во время развлечений, вне дома, то есть всюду, где они ускользали от бдительного ока своих надсмотрщиков — блоклейтеров.

Первыми под контроль попадали, естественно, чиновники. Инструкция, подписанная 22 июня 1933 года Герингом, предписывала всем чиновникам следить за словами и делами государственных служащих и разоблачать тех, кто осмеливался критиковать режим. Так создавалось нечто вроде круговой слежки, поскольку каждый шпионил за соседями, а соседи в свою очередь шпионили за ним. И чтобы обеспечить бесперебойное функционирование этой системы всеобщего доносительства, циркуляр Геринга уточнял, что отказ от доносов должен рассматриваться как враждебный по отношению к правительству акт.

Железный корсет непрерывного шпионажа дополнялся еще и деятельностью многочисленных группировок. Существовала, например, тщательно отобранная молодежная организация «Зальбергкрайс» («Кружок у подножия»), среди руководителей которой был молодой преподаватель рисования Отто Абец. Он занимался подготовкой встреч с комитетами французской молодежи, в ходе которых готовилась благоприятная почва для деятельности службы безопасности (СД). С одной стороны, эти встречи позволяли выявлять французских сторонников нацизма, многие из которых привлекались к разведывательной работе, с другой — способствовать проникновению агентов СД во французское общество.

Немцы находились под наблюдением и на рабочих местах. На каждом заводе и предприятии создавались партийные ячейки. «Трудовой фронт» Роберта Лея, под контролем которого находились социальное обеспечение, [127] кооперативы, зарплата и т.д., заменил профсоюзы. В него были включены и поставлены под строгий контроль как рабочие, так и служащие. Циркуляр Геринга от 30 июня 1933 года предписывал службам гестапо ставить в известность представителей «Фронта» о каждом члене партии, о каждом работнике, политическая позиция которого представлялась сомнительной.

Крестьянство было охвачено организацией через «Крестьянский фронт» Вальтера Дарре. А в 1935 году для объединения всех групп населения, связанных с производством, была создана Имперская корпорация пищевиков.

Спортивные организации получили в начальники Чаммер-Остена; развлечениями занималась организация КДФ («Сила через радость»), подчиненная Лею; кино и радио строго контролировались министерством пропаганды; не забыта была, конечно, и пресса, ее твердой рукой вели государственное агентство ДНБ (Германское информационное бюро), которое заменило ряд прежних агентств, а также федерация и палата печати, созданные под контролем партии. И горе было журналисту, осмелившемуся сделать малейший намек, нежелательный властям! Впрочем, такие материалы почти не имели шансов появиться в печати, поскольку все директора и главные редакторы газет и журналов утверждались министерством пропаганды и могли быть отстранены от работы при малейших признаках неповиновения. Эти меры позволили отменить цензуру, так как писать разрешалось лишь на темы, утвержденные министерством.

Палата писателей и Профессиональная ассоциация вели строгий надзор за всеми профессиональными журналистами и писателями. Только члены этой ассоциации имели право публиковать свои труды, а принимались в нее исключительно «благонадежные» люди. Палата писателей информировала министерство обо всем, что казалось ей вредным, как в современных, так и в ранее изданных работах. Библиотеки были очищены. Эта полицейская система контроля за мыслями дополнялась также Федерацией издателей.

Адвокаты, медики, студенты были «охвачены» корпоративными ассоциациями. Всемирно известная Ассоциация германских медиков, созданная в 1873 году, [128] была поглощена Национал-социалистской лигой медиков, которая «очистила» ряды специалистов этой профессии от евреев и социалистов, а затем и от всех политически неблагонадежных членов.

Министерство здравоохранения было влито в министерство внутренних дел, а Общество Красного Креста поставлено под контроль СС. Некоторые всемирно известные научные ассоциации, такие, как Хемницкая ассоциация или Медицинская ассоциация Берлина, были сохранены, но поставлены под строжайший контроль. Свободное научное творчество в них стало невозможным, а интеллектуальный уровень пал так низко, что подлинные ученые вышли из них, уступив место бездарностям и шарлатанам, поддерживаемым партией.

Нацистская партия с недоверием относилась к высшей школе, считая, что ученые развращены либерализмом. С 1933 по 1937 год там было отстранено от работы 40% преподавателей. Декретом от 9 июня 1 943 года был создан Совет по научным исследованиям, возглавляемый президиумом из 2 1 члена, в котором не было ни одного ученого, зато фигурировали Борман, Гиммлер, Кейтель и т.п. во главе с председателем Герингом. Совет, контролировавший научно-исследовательские институты, назначил в каждый из них представителя гестапо. Это мог быть преподаватель или ассистент, административный работник или даже безликий студент; их главная обязанность состояла в том, чтобы регулярно докладывать о настроениях сотрудников института.

Еще две организации давали нацистам возможность распространять их секретные исследования за пределы рейха и пытаться охватить своим контролем весь мир. Таковы были Заграничная организация НСДАП (АО) и «Фольксдойче миттельштелле», занимавшаяся вопросами возврата в лоно матери-родины всех людей немецкой крови. Фактически же эти организации были шпионскими гнездами, которые либо самостоятельно, либо в качестве подручных специальных нацистских служб содействовали сначала внедрению «пятой колонны» в Австрии и Чехословакии, а затем выявлению укрывшихся за границей немецких политических противников режима и слежке за ними. В течение многих лет эти «бунтовщики» вызывали особую ненависть нацистов. [129]

В своей директиве от 15 января 1934 года Геринг предписывал гестапо и пограничной полиции брать на заметку политических эмигрантов и евреев, проживающих в соседних странах, чтобы в случае их возвращения в Германию немедленно арестовать и препроводить в концлагерь.

В странах, где эти изгнанники находили убежище, за ними шпионили, устанавливали постоянную слежку. При вступлении германских войск в Австрию, Чехословакию, Польшу, а затем во Францию гестапо учиняло на этих несчастных немыслимую по жестокости охоту. Так произошло с двумя лидерами германской социал-демократии Гильфердингом и Брайтчайдом, укрывшимися во Франции в 1933 году. По требованию немцев они были арестованы в южной (так называемой свободной) зоне Франции в 1941 году и переданы гестапо. Гильфердинг покончил жизнь самоубийством в парижской тюрьме. Когда-то он был министром финансов рейха и представлял свою страну на Гаагской конференции. Брайтчайд погиб в Бухенвальде.

В июне 1942 года Германское верховное главнокомандование направило своей танковой армии, действовавшей в Африке, секретный приказ фюрера, в котором предписывалось, чтобы с германскими политическими эмигрантами, если они будут обнаружены в рядах вооруженных сил «Сражающейся Франции», «обращались с предельной строгостью». Это означает, что они должны быть безжалостно уничтожены. Там, где этого еще не произошло, они должны быть по приказу первого же немецкого офицера немедленно расстреляны, если только обстановка не требует временно сохранить им жизнь для получения необходимой информации».

Заграничная организация (АО) и «Фольксдойче миттельштелле» позволяли также проводить всеобъемлющую слежку за беженцами. АО являлась секцией НСДАП, которая объединяла немцев, живущих за границей. Ее руководителем был партийный гаулейтер и статс-секретарь министерства иностранных дел Эрнст Боле. Эта специальная секция была создана в 1931 году Грегором Штрассером в Гамбурге. Выбор этого города в качестве местопребывания организации объяснялся тем, что из десяти более или менее длительных заграничных поездок немцев восемь осуществлялись через [130] Гамбург, порт, из которого шли морские линии в обе Америки, где размещались крупнейшие транспортные морские компании и находилось около сотни иностранных консульств. На секцию возлагалась задача обеспечения связей с 3300 членами НСДАП, проживающими за пределами Германии. В октябре 1933 года АО была поставлена под контроль Гесса, выступавшего в качестве представителя фюрера. За несколько лет эта организация создала около 350 региональных групп НСДАП, рассеянных по всеми миру, не считая отдельных членов, с которыми также поддерживалась постоянная связь.

Вторая организация, «Фольксдойче миттельштелле», полностью контролировалась СС. Руководителем этой центральной службы немцев чистой расы был группенфюрер Лоренц. Сфера деятельности этой организации, занятой защитой интересов немцев, принадлежащих к чистой расе и живущих за границей, распространялась в основном на соседние страны. Она сыграла огромную роль в подготовке аншлюса и в организации волнений в Судетах. «Фольксдойче миттельштелле» была руководящим органом этой «пятой колонны», по поводу акций которой было пролито столько чернил.

Во время войны она выступила организатором перемещения населения в Польше и на восточных территориях. Гиммлер, назначенный 7 октября 1939 года имперским комиссаром по расселению германской расы, руководил проведением этих операций с помощью СС и гестапо.

И наконец, существовала третья, малоизвестная служба, которая могла быть образцом для подобных организаций, — Бюро иностранной помощи НСДАП (АПА). С апреля 1933 года, когда было создано это бюро, им руководил Альфред Розенберг. В задачу АПА входила пропаганда нацизма в других странах, в частности распространение антисемитизма, организация межуниверситетских обменов, стимулирование торговых отношений, публикация в иностранной печати статей, содержание которых готовилось в Берлине. Например, в Соединенных Штатах материалы нацистской пропаганды распространялись газетным концерном Херста; во Франции крайне правые газеты и журналы получали от служб германской пропаганды постоянные субсидии и, естественно, во всем вторили заявлениям Гитлера. [131]

Однако самая важная служба АПА была и самой незаметной. В АПА имелась секция печати, где были собраны высококвалифицированные переводчики, обладавшие глубокими знаниями всех живых языков. Эта секция могла максимально быстро дать перевод любого издания, даже вышедшего в самой отдаленной стране. Каждый день она выдавала обзоры печати, а также выборки из трехсот иностранных газет и распространяла среди заинтересованных служб обобщающие статьи о тенденциях мировой политики. Мимоходом переводчики выполняли некоторые полицейские функции, пополняя данными картотеки гестапо. Вся информация, связанная с политическими эмигрантами и опубликованная в мировой прессе, включая сообщения о браках, рождениях и кончинах, объявления о собраниях и конференциях, торговые извещения и т.д., переводилась и передавалась в соответствующие досье. Со своей стороны секция печати АПА вела картотеки, отражавшие степень влияния на общественное мнение основных газет мира, а также уровень популярности и ориентацию журналистов; часть этих сведений передавалась в гестапо.

Эти примеры дают возможность судить о плотности сети информаторов, доносчиков и шпионов, которой гестапо покрыло не только Германию, но и весь мир. Такая погоня за информацией, такое использование и систематическое извращение всех видов человеческой деятельности для целей инквизиции дают представление о том, что же такое мир нацизма, который за несколько месяцев превратил Германию в огромную тюрьму.

Информация поступала и по другим каналам. Местные органы полиции и жандармерии обязаны были передавать в гестапо любые важные сведения политического характера. Отвечая услугой за услугу, гестапо уступало местным службам расследование мелких дел, беря на свой счет только действительно важные. И наконец, Гиммлер получал информацию непосредственно от руководителей СС и других высокопоставленных деятелей партии.

Еще одним важным источником информации было подслушивание телефонных разговоров. С начала существования телефонной сети во всех странах мира и при [132] всех режимах действуют многочисленные пульты прослушивания. Недавний скандал показал нам, что даже в Соединенных Штатах имеются частные организации, занятые нелегальным подслушиванием разговоров в интересах отдельных лиц. Нацистский режим превратил эту практику в настоящую индустрию. Уже в 1933 году Геринг, используя опыт и техническое совершенство германских предприятий, создал специальную организацию. Она получила расплывчатое название: «Научно-исследовательский институт Герман Геринг». Фактически его хозяином, если не сказать владельцем, был Геринг, а его создателями — специалисты средств связи морского флота при содействии таких полицейских, как Дильс. Институт контролировал телефонную и телеграфную сети, а также радиосвязь. Под пристальным наблюдением находились переговоры немцев с заграницей, а также телеграммы, идущие в страну и из страны. Институту удавалось даже перехватывать обмен сообщениями между иностранными государствами; что касается сношений, идущих транзитом через германские средства связи, они подвергались систематическому прослушиванию и расшифровке.

В самой Германии прослушивались разговоры популярных деятелей, известных иностранцев и, конечно, всех политически неблагонадежных или находящихся под надзором полиции граждан. Предпринималось и выборочное подслушивание. В случае необходимости институт почти мгновенно мог подключиться к любой линии. Специальное устройство позволяло записывать любой сколько-нибудь важный разговор — поразительное для того времени техническое новшество. Институт систематически регистрировал и помещал в свой архив все телефонные вызовы фюрера.

Каждый день для Гитлера готовились выборки и отчеты о подслушанных разговорах. В то же время любая информация, интересующая те или иные министерства и ведомства, немедленно им передавалась. Однако Геринг, как создатель и руководитель института, всегда имел возможность принять решение о сокрытии некоторых разоблачений и сохранении их для собственных наблюдений.

Институт дал Герингу колоссальную власть и оказался очень эффективным в его борьбе против Рема. Поэтому, [133] сознавая огромную ценность такого инструмента, он стремился сохранить под своим влиянием и отказался передать его в ведение Гиммлера вместе с гестапо, Гестапо и СД могли широко пользоваться услугами института, но он до самого конца оставался под контролем Геринга.

Напротив, гестапо и само, ни у кого ничего не спрашивая, устанавливало секретные устройства для подслушивания и записи разговоров в домах подозреваемых лиц. В отсутствие хозяина либо под предлогом ремонта и проверки телефонной линии или аппаратуры тайком устанавливали микрофоны, позволявшие шпионить за подозрительными людьми даже в самой интимной семейной обстановке. И никто не был огражден от этой унизительной практики. Так, в 1934 году министр действующего правительства Шахт был неприятно поражен, обнаружив, что в его салоне установлен потайной микрофон, что его горничная сотрудничает с гестапо и специальная система позволяет ей подслушивать частные разговоры своего хозяина, даже если они идут ночью в его спальне.

Шпионаж был буквально всеохватывающим. Генерал авиации Мильх заявил в Нюрнберге, что люди боялись не столько СС как таковой, сколько гестапо. «Мы были уверены, — сказал он, — что находимся под постоянным надзором, все, независимо от звания. На каждого из нас в тайной полиции имелось досье, и многие немцы попали в последствии под суд на основе имевшихся там материалов. Вытекающие из этого неудобства касались всех — от мелкого чиновника до самого рейхсмаршала (Геринга)».

Фактически же каждая из этих организаций превращалась в крепость, принадлежащую ее создателю и шефу; каждый из таких князьков отчаянно боролся против тех, в ком он видел противников, настоящих или будущих. Гиммлер считал, что это соперничество способствует здоровому соревнованию, а взаимная слежка мешает людям, жаждущим власти и денег, стать опасными.

Гиммлер умел легко маневрировать среди интриг и одержал верх над своими соперниками. Особенно выгодным оказался его союз с Герингом. Институт телефонного подслушивания, оставленный Герингу, тогда [134] как было бы логично поставить его под контроль центральной службы государственной полиции, является примером уступок, какие умел делать Гиммлер ради сохранения благожелательного нейтралитета одной из сторон. Гестапо и СД очень быстро установили сверхсекретные пульты прослушивания самого Геринга, и дело с концом.

В этой борьбе за верховенство, где холодный цинизм и самая безжалостная жестокость были необходимым оружием, Гиммлер обзавелся ценным помощником, верным, надежным и очень изобретательным подручным в лице своего заместителя, элегантного и тонкого политика Гейдриха.

4. Странная личность Гейдриха

Человек, который в апреле 1934 года занял кресло шефа центральной службы гестапо, был, несомненно, неординарен. Личность Гейдриха, его роль в жизни страны, размах его деятельности, число и чудовищность его преступлений делали его действительно незаурядной фигурой.

Рейнхард Гейдрих происходил из хорошей семьи и получил превосходное образование. Он родился 7 марта 1904 года в городе Галле, где его отец, Бруно Гейдрих, был директором консерватории. Детство и юность он провел в родном городе и успешно окончил среднюю школу. В семье Гейдрихов царила атмосфера преклонения перед классической культурой, в которой важное место принадлежало музыке. Все это наложило неизгладимый отпечаток на личность Гейдриха, и в будущем, став главой гестапо, он любил, устав от пыток и зверств в его застенках, расслабиться, занимаясь музицированием.

Весной 1922 года юный Гейдрих был принят в состав имперского морского флота. Карьера молодого моряка шла успешно: в 1924 году он слушатель второго курса военно-морского училища, в 1926 году — лейтенант, в 1928 году — старший лейтенант.

С младых ногтей он интересовался политикой. В 1918 — 1919 годах он являлся членом Национальной [135] ассоциации пангерманской молодежи — «Немецкого национального союза молодежи» в Галле. В 1920 году, сочтя этот союз слишком умеренным, он вступает в «Немецкий народный союз обороны и наступления». В том же году, горя желанием более активно участвовать в бурлившей вокруг него военно-политической жизни, он становится связным в дивизии «Люциус», входящей в добровольческие отряды в Галле. В 1921 году вместе с одним из своих товарищей он основывает новую ассоциацию — «Немецкий народный молодежный отряд». Работая в этих организациях, он увлекся экстремистскими теориями «патриотических» движений, проникнутым духом милитаризма, чему в немалой степени способствовало общение с офицерами добровольных отрядов «Люциус», сторонниками тотальной психологической обработки людей.

Став моряком, Гейдрих не порвал связи с ассоциацией. Он получил звание лейтенанта и был назначен по собственному желанию в политический сектор разведывательной службы Балтийского флота. Здесь он приобрел знания, которые очень пригодились ему спустя несколько лет. Большой умница, способный, работящий и дисциплинированный, он мог бы сделать блестящую карьеру, если бы не скрытая трещина, расколовшая все здание его судьбы. Гейдрих был сексуальным маньяком, и случай его представлял бы находку для любого психиатра. Несколько раз любовные истории ставили под угрозу его карьеру, пока одна из них, наиболее серьезная, не положила ей конец. Гейдрих был обручен с дочерью старшего офицера, служившего в арсеналах Гамбурга. Согласно одной версии, он сделал ее своей любовницей, а затем порвал с ней под тем предлогом, что офицер не может жениться на столь легкомысленной особе; по другой версии, он ее напоил, а затем изнасиловал; и, наконец, третья версия гласила, что он хитростью выманил у нее деньги. Трудно сказать, какая из них ближе к истине: меры, принятые нацистскими главарями с целью стереть темные пятна в своем прошлом, затрудняют исследование их биографий. Как бы то ни было, инцидент был передан в суд чести. Этот «трибунал» под председательством будущего адмирала Редера счел поведение старшего лейтенанта Гейдриха недостойным и рекомендовал ему подать в отставку во [136] избежание более крупных неприятностей. Таким образом, в 1931 году молодой офицер, двадцати семи лет от роду, оказался выброшенным на улицу. Как и Гиммлер, Гейдрих пережил тогда довольно трудное время, перебивался с хлеба на воду и вращался среди отбросов общества в северных портах Германии — Гамбурге, Любеке, Киле. Именно там он свел знакомство с головорезами, которых нацистская партия использовала в политической борьбе для нападения на собрания своих противников и для кулачных расправ во время уличных столкновений.

Эти связи и политическое прошлое Гейдриха предопределили его вступление в НСДАП. Партия приобрела в его лице полезного члена, ценность которого определялась его образованием, военной подготовкой и специальными знаниями. Из карьерных соображений Гейдрих вступил в СС. Вскоре он уже возглавил кильскую группу СС, правда небольшую по численности. В этот период и заметил его Гиммлер. Он сумел разглядеть исключительные способности своего скрытного подчиненного. 1 августа 1931 года он назначил Гейдриха штурмфюрером, к осени повысил до штурмбаннфюрера (майора) и включил в состав своего штаба в Мюнхене.

В июле 1932 года Гиммлер решил реорганизовать службу безопасности СС и, зная компетентность Гейдриха в данной области, поручил ему эту работу, произведя в штандартенфюреры. После создания СС в каждой воинской части имелось 2-3 человека, занятых обеспечением «безопасности», то есть разведывательной службой. Сам Гиммлер следующим образом охарактеризовал работу таких агентов: «В те времена мы, по понятным причинам, располагали разведывательной службой в полках, батальонах и ротах. Было необходимо, чтобы мы знали о том, что готовят наши противники, хотят ли, скажем, коммунисты провести сегодня собрание, произойдет ли внезапное нападение на наших людей, и о других такого рода событиях».

В 1931 году Гиммлер отделил работников разведки от остальных подразделений СС и создал закрытую службу безопасности. Новую организацию он назвал службой безопасности рейхсфюрера СС (СД). Она осталась органом СС, отвечающим за безопасность самого Гиммлера и эсэсовцев вообще. [137]

Возглавив эту новую службу, Гейдрих попытался осуществить то, чему его научили в морской разведке. Он построил новую организацию на военный лад, а ее сотрудникам обеспечил хороший уровень технической подготовки. Он создал разведывательные картотеки, которые до того времени были неполными, хотя и не смог дать службе должное развитие из-за нехватки кадров. Зато после взятия власти исправил ее недостатки собственными методами. Довольный его работой, Гиммлер в 1933 году назначил Гейдриха своим представителем в руководстве баварской полиции, а в 1934 году поставил во главе центральной службы гестапо. Гейдрих не принадлежал к «ветеранам» движения, но имел достаточно солидный партийный стаж, когда утвердился в Берлине, где и возглавил гестапо, оставаясь в то же время шефом СД.

Этот человек с бурным прошлым, который в недалеком будущем заставит содрогнуться многих немцев, внешне выглядел довольно безобидно: рослый офицер-ариец, хорошо воспитанный, белокурый, с небольшой рыжинкой в гладкой жестковатой шевелюре, разделенной на две неравные части точнейшей ниточкой пробора. Он был статен, хорошо сложен, обладал «отличной военной выправкой», высоко ценимой в те времена. Очень характерным было лицо Гейдриха. Уходящий назад, необычно высокий лоб нависал над маленькими, глубоко сидящими голубыми глазками, полуприкрытыми пухлыми веками. В его раскосых глазах угадывалось что-то монгольское, следы общения его отдаленных предков с воинами Чингисхана или Аттилы, и этих явных признаков вполне бы хватило, чтобы взорвать расовые теории Гиммлера, если бы тот дал себе труд задуматься над ними. Лицо его имело овальную, излишне удлиненную форму, которую не портили крупные красивые уши. Длинный прямой нос был несколько широковат у основания и слишком узок внизу. На этом типично мужском лице резким пятном выделялся рот: широкий, с крупными, хорошего рисунка губами. Голос Гейдриха был на два тона выше нормального: голос женщины, вырывающийся из широкой груди атлета. Женственными были и его руки: белые, тонкие, холеные и живые, столь же выразительные, сколь и его лицо. Если Гиммлер старался превратить свое лицо в бесстрастную [138] маску Будды, Гейдрих никак не мог совладать со своим темпераментом холерика. Когда он выступал, речь его шла рывками. Часто он не успевал закончить фразу, слова сталкивались друг с другом, теснимые слишком быстрой мыслью. Гиммлер маскировал отсутствие мысли, прибегая к слишком широким директивам, отнимая у собеседников возможность разобраться в его намерениях, Гейдрих же, казалось, более всего боялся быть плохо понятым.

Дисгармония лица, отмеченного противоречащими друг другу признаками, лица гермафродита, отражала лишь свойственный ему психологический строй. Гейдрих был очень светским человеком. Превосходный кавалер и бретер, один из лучших в Германии фехтовальщиков, он был также большим поклонником искусства. Талантливый скрипач — в этом была одна из причин его большой заботы о руках, — он любил устраивать у себя вечера камерной музыки для избранных, где его нередко награждали аплодисментами за действительно превосходное исполнение. Однако этот джентльмен и тайный поклонник всего английского допускал иногда тревожные взрывы темперамента, обычно тщательно скрываемого. Человек сексуально неуравновешенный, он находился как бы в состоянии постоянной гонки за удовольствиями, любил организовывать ночные экспедиции в злачные места с несколькими наиболее близкими друзьями. Даже в те времена, когда Гейдрих занимал очень высокие посты, он не отказался от таких прогулок, которые начинались обходом берлинских ночных заведений, славившихся тогда разнообразием, продолжались всю ночь и заканчивались в притонах, где он подбирал проституток, готовых на любые извращения. Но особенно отличался Гейдрих абсолютной жестокостью. Самые безжалостные палачи гестапо трепетали перед ним, познав его в «деле». Женоподобный зверь побил самых свирепых убийц на их собственном поле. Эти чисто нацистские «качества» опирались на незаурядный ум, железную волю и непомерное тщеславие. Он умело скрывал свои аппетиты и всячески демонстрировал свою дисциплинированность, черту, наиболее ценимую Гиммлером. Однако под благодушной внешностью скрывалась всепожирающая наглость. После прихода нацистов к власти, когда положение Гитлера [139] как вождя партии не было еще прочным и в ней бурлили интриги, Гейдрих сделал попытку собрать документы о сомнительном происхождении фюрера, о чем его близкие друзья осмеливались говорить лишь намеками. Навязчивая генеалогическая идея, владевшая этими людьми, нашла анекдотичное подтверждение в рассказе Канариса о том, как после смерти Гейдриха у него в руках оказались доказательства его собственного еврейского происхождения!

Этот человек, чудовищные обязанности которого требовали железных нервов, легко выходил из себя. С ним часто случались настоящие припадки гнева, когда он рычал, брызгал слюной, угрожал своим подчиненным. Однако он позволял себе подобные демонстрации только у себя, внутри своего ведомства. В личной жизни он был невероятно ревнив. Он ревновал свою жену, холодную красавицу, которая всячески понуждала мужа «продвигаться», надеясь, что он достигнет самых высоких постов и это позволит ей купаться в роскоши, без которой она жить не могла. Он подстерегал ее, устраивал за ней слежку, чтобы убедиться в ее верности. Он завидовал не только успехам своих противников, но и успехам друзей, он жаждал власти, могущества, почестей, денег, он хотел быть первым и ради этого был готов на все.

У него была любимая присказка: «Все зависит от вожака». Чтобы легче властвовать, Гейдрих натравливал друг на друга своих сотрудников. Он умел их использовать, выжимать из них максимум возможного, а выжав, безжалостно отбрасывал. Так же он действовал и в отношении тех, чьи достоинства казались ему слишком большими и чьи амбиции грозили превратить их в его соперников. Чтобы нейтрализовать таких, он организовал нечто вроде взаимной слежки в нацистском стиле.

Гейдрих был не прочь столкнуть лбами даже нацистских бонз. И в результате обзавелся непримиримыми врагами. Однажды он сказал Гизевиусу, которого, кстати, совершенно не выносил: «Я могу преследовать своих врагов до могилы». Это, конечно, не просто громкая фраза, в ней была и частица истины. Он ненавидел Канариса, Боле, Риббентропа, а в конце концов вступил в противоборство со своим шефом, Гиммлером. Но вся эта лютая борьба велась скрытно. Склонность к насилию [140] сочеталась у Гейдриха с пристрастием к секретности. Его страстная любовь к таинственности шла, возможно, от комплекса неполноценности.

Подчиненные Гейдриха почти никогда не произносили его имени, а называли странным прозвищем «Эс», понятным только посвященным в тайны дома. Он не мог глядеть собеседнику прямо в глаза, как не был способен, несмотря на свой дикий нрав, ударить врага, стоящего к нему лицом. Глубокое совпадение его самых сокровенных чувств с нацистскими принципами и превратило его в идеолога, теоретика, распространителя расовых принципов и методов деятельности СС. Для него начальник, отдающий команды и берущий на себя всю ответственность, был добрым гением. Характерно, что СД, или внутренней полиции СС, которой он руководил, было поручено не только следить за «хорошим поведением» эсэсовцев, но и за их идейной верностью доктрине. Убийца надел на себя личину моралиста.

Из своего кабинета на Принц-Альбрехтштрассе, 8, Гейдрих терпеливо плел гигантскую паутину, которая впоследствии покроет всю Германию. Для этого хватило пяти лет, поставивших страну на порог войны, которую лучшие умы уже видели на горизонте в том, 1934 году.

С самого начала Гитлер четко определил пределы полномочий гестапо. «Я запрещаю всем службам партии, всем ее секторам и примыкающим ассоциациям проводить расследования и дознания по делам, находящимся в ведении гестапо. Сегодня, как и раньше, о всех инцидентах, подведомственных по своему характеру политической полиции, следует немедленно ставить в известность соответствующие службы гестапо без ущерба для информации, передаваемой по партийной линии... Я особо настаиваю на том, чтобы все сведения о заговорах или государственной измене, полученные партией, сообщались государственной тайной полиции. Партия не обладает правом проводить по собственной инициативе изучение и расследование дел в этой области, каков бы ни был их характер».

Не было и речи о том, чтобы связывать себя законностью или иными формальными соображениями. Еще [141] в 1931 году Шведер писал в «Политише полицай», что нацистское государство не является преемником Республики, а философия нацизма не вытекает из либерализма, точно так же и полиция, которая, являясь институтом государственной власти, отражает природу государства, не может быть результатом преобразования республиканского института в нацистский корпус. «Необходимо нечто совершенно новое».

И новое появилось. Гестапо и в самом деле ничем не напоминало полицию, на которую во всем мире опирается цивилизованное общество. Обнаружив возможного оппозиционера, гестапо тут же его нейтрализовывало. «Пусть знает тот, кто поднимет руку на представителя национал-социалистского движения или государства, — заявил Геринг 24 июля 1933 года, — что он будет немедленно уничтожен. Для этого вполне достаточно доказать, что у виновного было намерение совершить этот акт, не говоря уж о тех случаях, когда нападение будет совершено, но закончится не смертью, а лишь ранением пострадавшего». В новом нацистском государстве достаточно было намерения! Один из ведущих юристов нацистской партии Герланд был автором инструкции для немецких судебных органов, где подчеркивалась, в частности, необходимость «вернуть уважение к понятию «террор» в уголовном праве».

Таким образом, политическая полиция, то есть гестапо, не подлежала никакому контролю, а его работники могли совершать любые беззакония, и никто не имел права потребовать у них отчета.

В течение трех лет гестапо работает в условиях полного беззакония, поскольку не было ни одного документа, определявшего его функции и компетенцию. Оно могло лишить свободы любого гражданина Германии при помощи так называемого «превентивного» заключения, разрешенного двумя декретами (от 2 8 февраля 1933 года и от 8 марта 1934 года), хотя и не существовало закона, который устанавливал бы такие прерогативы.

Нужно было приучить народ к этому странному режиму, к этой смеси произвола и дисциплины, постепенно прививая ему покорность. Официальные инструкции время от времени напоминали, что полиция стоит выше общих законов. И никто не осмеливался сказать, что [142] это признак морального разложения государства, конец всякого правосудия, всякой законности.

2 мая 1935 года Административный суд Пруссии высказал «мнение», что тайная полиция не подлежит судебному контролю, а 10 февраля 1936 года это «мнение» было возведено прусским законодательством в ранг правового принципа: «Приказы и действия тайной полиции не подлежат рассмотрению в административных судах».

Отсутствие юридической основы в деятельности гестапо никого не смущало. Так, профессор Хуберт писал: «...авторитет политической полиции опирается на обычное право рейха». А доктор Бест, влиятельный чиновник министерства внутренних дел, считал, что полномочия гестапо вытекают из «новой философии» и не нуждаются в особом юридическом обосновании.

В мае 1935 года Административный суд Пруссии заявил, что приказ о «превентивном» заключении не может быть опротестован судом. В марте 1936 года один протестантский священник осмелился выступить в своей проповеди против известного епископа, примкнувшего к нацистам. На следующий же день гестапо приказало ему покинуть приход. Священник отказался, считая этот приказ незаконным, и обратился в суд. Суд ответил, что приказ, исходящий от гестапо, не подлежит пересмотру судебным решением и не может быть и речи о том, чтобы его опротестовать (решение от 19 марта 1936 года).

Затем пришла очередь католического священника: местное гестапо запросило у него сведения о церковных организациях и его прихожанах. Пастырь опротестовал это требование, но его иск также был отклонен. «Когда гестапо отдает приказ, — ответили ему, — с ним не спорят, его выполняют».

Спрут раскинул свои щупальца. Чтобы заняться некоторыми видами торговли, требовались особые удостоверения. Их и выдавала полиция после небольшой проверки морального облика кандидата. Гестапо увидело в этом еще одну область для своего контроля. Оно опротестовало законность этих лицензий на торговлю и передало дело в Административный суд Саксонии. Принятое судом решение может служить образцом лакейства. «Поскольку та или иная форма организации торговли [143] может способствовать подрывной деятельности, полиция, прежде чем выдавать удостоверения, должна консультироваться в гестапо». Таким образом, гестапо получило возможность оказывать давление и на политически неблагонадежных торговцев.

Официально гестапо могло применить без всякого суда три вида наказаний: предупреждение, превентивное заключение и заключение в концлагерь. Эти «законные» наказания давали возможность подвергнуть аресту даже оправданного судом политического противника сразу после выхода из зала заседаний, а затем интернировать его, Наряду с «законными» методами применялись и незаконные: похищения, убийства, безжалостные расправы, иногда замаскированные под несчастные случаи или самоубийства. Директор организации «Католическое действие» Клаузенер был убит 30 июня 1934 года во время «чистки» сторонников Рема. Официально сообщили, что он покончил с собой. Страховая компания отказалась выплатить вдове всю сумму страховой премии, поскольку речь шла о самоубийстве, к тому же усомниться в этом было опасно.

Адвокат г-жи Клаузенер обратился за помощью в министерство внутренних дел (Клаузенер был чиновником министерства). Ему ответили, что он должен написать жалобу и лишь тогда дело будет рассмотрено. Такой же ответ пришел из министерства юстиции. Удобный способ отделаться от жалобщика, ведь письменная жалоба на гестапо была бы равносильна самоубийству. Но до гестапо уже дошли слухи об этих шагах адвоката, и оно сочло их вмешательством в свои внутренние дела: адвокат был арестован и просидел в тюрьме несколько недель за то, что поставил под сомнение самоубийство, подтвержденное агентами гестапо.

Очень правильно писал доктор Бест: «Никакие юридические путы не должны затруднять защиту государства, которая не может не приспосабливаться к стратегии врага. В этом и состоит задача гестапо, которое требует для себя статуса армии и, как и армия, не может согласиться на то, чтобы юридические нормы противодействовали его инициативам».

За несколько лет и общественность и правосудие были сломлены. Именно в те времена Геринг говаривал министру финансов Шахту: «А я утверждаю, что дважды [144] два равно пяти, если этого хочет фюрер». Когда, несмотря на все предосторожности, в Германии распространились самые тревожные слухи о насилиях, которым подвергаются попавшие в когти гестапо несчастные узники, были приняты меры, чтобы помешать тем, чья совесть восставала против зверств, громко заявить о своем возмущении. Им напомнили о «патриотическом долге молчания». Согласно нацистским критериям должны быть объявлены предателями и строго наказаны не палачи и убийцы, наносившие непоправимый ущерб своей стране, а, напротив, те, кто их разоблачает. Особенно популярной стала эта теория с 1938 года, когда начались спровоцированные нацистами военные авантюры. Поднять голос протеста против садистов и преступников означало-де снабдить противника пропагандистскими аргументами против Германии.

Эти аргументы были с удовлетворением восприняты «почтенными гражданами», которые думали лишь о том, как остаться в неведении. Как писал Гизевиус, «миллионы немцев играли сами с собой в прятки или по меньшей мере притворялись, что ничего не знают, и было чрезвычайно трудно их разубедить, поскольку демонстрируемое ими неведение было вполне реально. Ведь они никогда и не стремились к точному знанию! Как добропорядочные граждане, они удовольствовались тем, что им сообщалось официально».

Что касается тех, кому случайные события невольно открывали глаза, они ограничивались лишь сожалением по поводу злоупотреблений, допускавшихся безответственными подчиненными. Формула «О, если бы Гитлер знал!» была, наверное, самым распространенным в те годы восклицанием. Бедный фюрер! Затерянный в заоблачных высях, занятый преодолением гигантских трудностей и заботами о благе народа, он не знал о злоупотреблениях и ужасах, творимых от его имени. Если б он знал, он, конечно, обрушился бы на негодяев. Однако предупредить его нет никакой возможности.

Оппозиция режиму укрылась в подполье. Как очень верно заметил Гизевиус, «тоталитаризм и оппозиция — это две взаимоисключающие политические концепции». Впрочем, германская оппозиция уже в 1934 году была [145] сведена к минимуму. Политические и профсоюзные организации, которые могли бы служить костяком для движения сопротивления, пусть и подпольного, были разгромлены сразу после прихода нацистов к власти. Руководители, способные восстановить их, были брошены в тюрьмы либо бежали. Деятельность редких и слабых групп, которым удалось перестроиться, была малозаметной, они подвергались слежке, терпели провалы, иногда выданные кем-то из своих. Несмотря на столь полное торжество, нацисты не ослабляли бдительности. Они прекрасно понимали, что это лишь внешнее смирение, а где-то в глубине, как в закрытом котле, бродит жгучая ненависть. Эмигранты, а особенно коммунисты, тайно засылают в Германию листовки и брошюры, несущие хорошо обоснованную антифашистскую пропаганду. Гестапо устраивало охоту на распространителей этих листовок. Одного факта обнаружения такой листовки было достаточно, чтобы отправить ее владельца в концлагерь, если он не умирал под пытками в подвалах на Принц-Альбрехтштрассе.

Недаром Геринг, объясняя причины создания гестапо, говорил: «Хотя мне и удалось разом арестовать тысячи коммунистических функционеров, чтобы одним ударом ликвидировать непосредственную угрозу, сама она отнюдь не была устранена. Нужно было бороться против целой сети тайных ассоциаций, постоянно держать их под наблюдением; это было под силу лишь специализированной полиции».

Такая «специализация» успешно развивалась благодаря необъятной власти, которую шаг за шагом сосредоточило в своих руках гестапо. Оно встало выше самих законов. И в недалеком будущем Шведер получит все основания написать: «Наша политическая полиция охватывает все, потому что она всемогуща, располагая средствами наказания, она наносит неотразимые удары, гибко реагируя в то же время на живое развитие нации и государства, которым служит». Вторя ему, нацистский юрист, профессор Губерт уточняет, что она должна «решительно пресекать тенденции и намерения, прежде чем они осуществятся и превратятся в открытые выступления». [146]

Близился момент, когда люди гестапо с потрясающей силой продемонстрируют эту теорию на практике.

5. Гестапо против Рема

Поскольку верховным руководителем политической полиции был рейхсфюрер СС Гиммлер, а руководителем ее центральной службы — шеф СД Гейдрих, гестапо оказалось полностью в руках СС. К весне 1934 года Гиммлер упрочил свою власть и его давнее соперничество с Ремом резко обострилось. Формально Гиммлер по-прежнему подчинялся Рему, так как охранные отряды СС представляли собой лишь специальное подразделение СА. Фактически же Рем не имел в СС ни малейшего влияния, однако Гиммлер жаждал окончательно освободиться от его опеки. В этом ему могло помочь гестапо, где он властвовал безраздельно и где Рем не имел и намека на право контроля. Геринг со своей стороны также ждал благоприятного момента, чтобы окончательно разделаться со своим давним врагом. Рем и штаб штурмовых отрядов СА были поставлены под непрерывный надзор. Гиммлер, Гейдрих и их временный сообщник Геринг решили подготовить компрометирующее Рема досье и потребовать у Гитлера голову этого человека, который, несмотря на свои злоупотребления, оставался старым другом и наиболее надежной опорой фюрера.

Как и его земляки Геринг и Гиммлер, Рем происходил из баварской буржуазной семьи. Это был довольно полный, массивный человек сангвинического темперамента. Но под слоем жира у него скрывалась крепкая мускульная основа. Рем не отличался тучностью, как Геринг, но бесконечные банкеты, где пили и ели часами, делали свое дело, и компенсировать их верховой ездой, которой он усердно занимался, не удавалось. На этом мощном теле красовалась великолепная голова зверя. У него было почти круглое, налитое кровью лицо с двойным подбородком и отвислыми щеками, покрытыми синими прожилками. Под низким, но широким лбом поблескивали маленькие, очень живые глазки, глубоко сидящие [147] в орбитах и полускрытые жирными щеками. Глубокий шрам пересекал лицо, еще более подчеркивая его звероподобие. Широкой бороздой он шел через левую скулу и заканчивался у носа, почти разрубая его надвое. Переносица была раздавлена, расплющена, а конец носа, округлый и красный, торчал как бы отдельно и имел бы комичный вид, если бы не зловещее выражение всего лица. Короткий и твердый треугольничек усов скрывал длинную верхнюю губу, приоткрывая тонкогубый широкий рот.

Вопреки прусской военной традиции Рем не брил голову. Его коротко остриженные волосы были всегда гладко причесаны. Крупные уши, заостренная верхняя часть которых резко выгибалась наружу, придавали его лицу нечто от фавна.

Ради некой наглой бравады Рем подбирал в свою свиту юнцов редкой физической красоты. Он заботливо развращал их, если они еще не были испорченными. Его окружение, не исключая шофера и денщика, составляли гомосексуалисты. Рем «освоил» этот порок в армии, где гомосексуализм был в большой моде. Одна демократическая газета напечатала интимные по характеру письма Рема одному из его «друзей», бывшему офицеру. Возмущенный Гитлер подверг его допросу. Посмеиваясь, Рем ответил, что он относится ж «двуполым». В конце концов фюрер отступился, учитывая все более грозную силу возглавляемых Ремом штурмовых отрядов. К середине 1931 года он создал 34 отряда гауштурма и 10 групп СА, объединявших 400 тыс. человек. Сохраняя верность нацистской идеологии, Рем оставался все же армейским офицером. О Гиммлере часто говорили, что он «незаконнорожденное дитя Версальского договора». Но именно к Рему это определение подходило более всего, так как за каждым его делом, за каждым творением звучала тема военного реванша, тогда как Гитлер весь был поглощен идеей контрреволюции, борьбой против «красных», то есть против демократов и республиканцев.

В то же время Рем отвергал и презирал старые кадры германской армии, считая их бездарными за то, что они не смогли организовать победу Германии в последней войне. На деле, оставаясь бессознательно приверженным к определенному традиционализму, он полагал, [148] что для возрождения военного величия Германии необходимо решительно покончить со всеми видами конформизма.

Геринг и Гиммлер внимательно следили за ним. Как только власть была захвачена, а штурмовые отряды выполнили свою роль, установив режим жесточайшего террора, два «союзника» начали свою подрывную работу с целью воздействовать на фюрера. В это время Гитлер, став канцлером рейха, был особенно заинтересован в поддержке мирового общественного мнения. Летом 1933 года ему было нужно, чтобы мир увидел в Германии спокойную дисциплинированную страну. А скандальные, плохо воспитанные штурмовики этому отнюдь не способствовали. Как когда-то руководитель политической организации Штрассер, они восприняли всерьез социалистический аспект партийной пропаганды, шумели по поводу национализации, аграрной реформы и т.д. Они забыли, что в декабре 1932 года Грегор Штрассер именно по этой причине был вынужден подать в отставку, и обвинили Гитлера в «предательстве дела революции». Для Рема завоевание власти было лишь первым шагом. Лозунгом СА в те дни стал клич «Не снимайте поясов!», призывавший к повышению бдительности, СА оказалась не единственной организацией, напоминавшей о социалистических принципах НСДАП. 9 мая 1933 года президент Верхней Силезии Брюкнер, выступая в Бойтхене, яростно обрушился на крупных промышленников, «жизнь которых есть непрерывная провокация». Он был смещен со своего поста, исключен из партии, а в следующем году арестован. В Берлине представитель нацистской Рабочей федерации Келер подчеркнул: «Капитализм присвоил себе исключительное право давать трудящимся работу на условиях, которые сам и устанавливает. Такое преобладание аморально, его нужно сломать». В июле того же года глава нацистской группы в прусском ландтаге Кубе ополчился на помещиков. «Национал-социалистское правительство, — заявил он, — должно заставить крупных помещиков разделить свои земли и передать большую их часть в распоряжение крестьян».

Эти наивные люди забывали, что согласно принципу фюрерства директивы должны идти сверху. На деле же идущие от верхов приказы мало чем напоминали эти [149] пламенные речи. Когда Гитлер приступил к реорганизации германской промышленности «в соответствии с новыми идеями», то ее «фюрером» он назначил господина Круппа фон Болена{4}.

Эта болтовня не беспокоила Гитлера. Здесь навести порядок было легко. А вот Рем заботил его гораздо больше. И пусть фюрер формально считался верховным главой штурмовых отрядов, их главнокомандующий Рем превратил их в свою личную армию. Она была действительно опасна, а ее мощь превосходила силу рейхсвера. Нужно было, следовательно, задушить в зародыше бунт, который неминуемо поглотил бы Гитлера и его верных соратников. 1 июля Гитлер собрал в Бад-Рехенхалле (Бавария) руководителей штурмовых отрядов, где заявил, что второй революции не будет. Это сообщение было одновременно и недвусмысленным предупреждением. «Я готов, — сказал он, — решительно и сурово подавить любую попытку, направленную на разрушение существующего порядка. Я со всей энергией воспротивлюсь второй революционной волне, так как она повлечет за собой настоящий хаос. А тех, кто поднимется против законной государственной власти, мы возьмем за шиворот, какое бы положение они ни занимали».

6 июля, выступая на собрании имперских наместников (рейхсштатгальтеров), Гитлер повторил свое предупреждение. «Революция не может быть перманентным состоянием. Поток революции необходимо направлять в спокойное русло эволюции, — сказал он. — ...Особенно важно поддерживать порядок в экономическом аппарате... потому что экономика есть живой организм, который нельзя преобразовать одним махом. Она строится на первичных законах, глубоко укоренившихся в человеческой природе». Те, кто хотел бы направить машину в другую сторону, являются «носителями бацилл, порождающих вредоносные [150] идеи», и должны быть обезврежены, так как они «представляют опасность для государства и нации». Таким образом, штатгальтерам предлагалось следить, за тем, чтобы ни один орган партии не принимал никаких мер экономического характера, поскольку эта сфера находилась в исключительной компетенции министра экономики. 11 июля министр внутренних дел Фрик подписал постановление, в котором сообщалось о завершении «победоносной германской революции», вошедшей отныне в фазу эволюции».

Рем был предупрежден. С заменой Гутенберга на посту министра экономики Шмидтом, представлявшим промышленников, закончилось уточнение новых директив. В многочисленных статьях, опубликованных в главных нацистских газетах «Кройццайтунг» и «Дойче альгемайне цайтунг», развивались идеи, высказанные фюрером, раздавались аплодисменты по поводу достижения «конечной точки германской революции», что не оставляло места для какой-либо другой интерпретации. Оставалось лишь встать в общие ряды либо вступить в борьбу с Гитлером, который уже пользовался поддержкой крупного германского капитала, почувствовавшего себя более уверенно.

Однако Рем пренебрег этими предупреждениями, безмятежно взирая на возможный конфликт с Гитлером. Он, очевидно, представлял его как соперничество внутри НСДАП, в которой перевес Гитлера не был явным. Если исход спора решала бы масса членов партии, фюрер мог бы проиграть.

Но существовала сила, которую Рем, по-видимому, недооценил. Это была двойная армия Гиммлера. СС представляла к тому времени грозную преторианскую гвардию. Хотя численно она была меньше СА, но в 1934 году насчитывала уже 200 тыс. человек. Сгруппированные в 85 полков, они представляли собой отборные части, по всем статьям превосходившие штурмовиков СА.

К тому же Рем явно не учел мощи тайной армии Гиммлера — гестапо. Уверенный в своих силах, он не считал нужным скрывать свои чувства. Фактически он хотел получить пост министра рейхсвера в первом кабинете Гитлера. Это была его главная задача, единственный способ выковать такую армию, о какой он мечтал, [151] традиционную и в то же время народную, армию политических солдат, которая будет править страной. Чтобы получить этот пост, он вернулся по призыву фюрера из Боливии и никак не мог смириться с тем, что «его» место занял один из презираемых им генералов — Бломберг. Он разместил штаб-квартиру СА в Мюнхене и, наезжая в Берлин, без всяких предосторожностей принимал в отеле «Фазаненхоф» в Шарлоттенбурге, где он всегда останавливался, всех, кто более или менее открыто критиковал политику Гитлера. Обедал он обычно в ресторане Кемпинского на Лейпцигерштрассе, куда приглашал ту же публику. Разговоры там велись крамольные, а тон задавал сам Рем.

«Адольф подлец, — говорил он, — он нас всех предал. Он общается теперь только с реакционерами и выбрал себе в наперсники этих генералов из Восточной Пруссии! Адольф вышел из моей школы. Именно от меня он получил все свои знания по военным вопросам. Но Адольф был и остается штатским человеком, писакой и мечтателем. Мещанином, который только и думает о мире по-венски. А мы тем временем лишь вертим пальцами, тогда как у нас чешутся руки».

Рем закусил удила и не пытался это скрывать. Он кипел от бешенства, считая, что у него обманом отняли плоды победы.

Гитлер со своей стороны полагал, что утолил его жажду власти и почестей, назначив министром без портфеля законом от 1 декабря 1933 года, в котором было закреплено приравнивание партии к государству. Но Рем ограничился замечанием, что это отличие было в тот же день пожаловано и Рудольфу Гессу, назначенному фюрером председателем центральной политической комиссии НСДАП.

В начале 1934 года позиция Рема стала открыто враждебной. Гестапо, организовавшее успешную слежку за ним, докладывало, что с ним все чаще встречались многие из правых оппозиционеров. Почти ежедневно Гитлер получал донесения о том, что Рем остро критиковал его, что не могло не беспокоить фюрера. Что касается Гиммлера и Геринга, Рем был для них врагом № 1. Его слова и дела истолковывались ими без, малейшего снисхождения. Объектом наблюдения стали и сами штурмовые отряды. А члены СА как назло не отказывали [152] себе в удовольствии выпить, а затем бродить по улицам, распевая неприличные или чересчур революционные песни.