Часть первая.

Рождение гестапо.
1933-1934 годы

1. Нацисты становятся хозяевами Германии

Итак, 30 января 1933 года. В этот день в кабинете маршала Гинденбурга решались судьбы всего мира на пятнадцать лет вперед, Только что Гитлер принял титул рейхсканцлера Германии, а фон Папен стал при нем вице-канцлером и одновременно рейхскомиссаром Пруссии. Фон Папен — бывший штабной офицер, пользовавшийся доверием старого маршала, — являлся в то же время выразителем интересов руководимой графом фон Клакреутом «Немецкой аграрной лиги», объединившей крупных землевладельцев восточных областей Германии. Когда Гинденбург поручил ему «установить контакт с партиями, чтобы прояснить политическую обстановку и изучить имеющиеся возможности» образования нового кабинета министров, фон Папен представил ему Гитлера, которого восточногерманские помещики считали единственным в Германии человеком, способным силой остановить намечавшийся сдвиг общественных настроений в пользу социализма. Фон Папен был близок и к армейским кругам.

Новым министром внутренних дел стал доктор Фрик — ветеран мюнхенской полиции и нацистского движения. Ему предстояло оставаться на этом посту до 1940 года. Фон Бломберг стал военным министром; фон Нейрат — министром иностранных дел, а Геринг, сохранив кресло председателя рейхстага, обзавелся также и постом министра без портфеля, ведающего вопросами авиации и контроля за деятельностью прусского министерства внутренних дел.

«Верному Герингу», члену партии с 1922 года, получившему тяжелое ранение во время неудачного путча 1923 года, предстояло сыграть важную роль на протяжении первых же недель прихода нацистов к власти. Став депутатом рейхстага в 1928 году и являясь депутатом [31] прусского ландтага, Геринг постоянно вращался в кругах полиции, где приобрел, в частности благодаря помощи одного из своих друзей, кадрового сотрудника этих служб Рудольфа Дильса, обширные познания в технике политического сыска.

В первые же дни прихода нацистов к власти на Германию обрушилась волна террора. Она приняла двоякую форму жестоких и кровавых расправ во время волнений, уличных стычек и скрытно наносимых ударов в виде множества незаконных тайных арестов, проводимых на исходе ночи и завершавшихся чаще всего ликвидацией арестованного без суда и следствия с помощью пули или пытки в глубине глухого подземелья.

Уже к вечеру 30 января вооруженные отряды нацистов стали нападать на коммунистов. Там и тут завязались настоящие бои. 31 января Гитлер выступил по радио. В речи, выдержанной в умеренном тоне, новый канцлер заявлял о своей приверженности традициям германского народа. По его словам, задачей правительства должно было стать «восстановление духовного единства нации, объединенной одной волей», и защита основ христианства, семьи, «этой естественной ячейки общества и государства», всего того, что составляло привычный круг буржуазных ценностей,

Подобное показное уважение к общепринятым формам не помешало новому главе правительства уже 1 февраля добиться декрета о роспуске рейхстага, то есть того, о чем безуспешно просил Гинденбурга фон Шлейхер. Выборы были назначены на 5 марта; пока еще нацисты держались в рамках законности. Однако, учитывая, что уверенности в победе на выборах не было, они были готовы добиваться ее любыми способами, и прежде всего путем методического устранения соперников. 2 февраля Геринг, используя свои полномочия комиссара по внутренним делам, лично возглавил полицию Пруссии и провел в ней чистку. Служащие-республиканцы, заблаговременно внесенные в проскрипционные списки, а также их коллеги, не выражавшие сочувствия нацизму, были отстранены или ликвидированы. Их место заняли ярые нацисты. Перетряске подверглись многие сотни инспекторов, комиссаров полиции, простых полицейских, замененных людьми из СС и СА. Создавался нацистский кадровый костяк, который втискивался [32] в рамки старого административного аппарата. В дальнейшем на его основе возникло гестапо.

Однако прусский ландтаг воспротивился столь противозаконным действиям. И уже 4 февраля он был распущен специальным декретом — «в интересах защиты народа». В тот же день другим декретом были запрещены собрания, «способные нарушить общественный порядок», и тем самым была создана возможность срывать митинги и собрания левых партий, предоставляя полную свободу действий нацистам.

5 февраля активисты «Стального шлема», шупо и «коричневые рубашки» участвуют в торжественном параде в Берлине. Фактически это была легализация штурмовиков еще до официального признания их властями и сигнал к объединению сил всех националистических партий известного «Гарцбургского фронта». Ночь после этого дня ознаменовалась кровавым разгулом нацистских громил, организовавших разгром помещений, домов, кафе, где обычно собирались коммунисты. Имели место крупные столкновения в Бохуме, Бреслау, Лейпциге, Стасфурте, Данциге, Дюссельдорфе, со многими жертвами — ранеными и убитыми. У власти в этот момент стоял триумвират в составе: Гитлер, фон Папен и Гутенберг — министр экономики и пищевой промышленности, владелец многих газет и киностудий, руководитель Немецкой национальной партии.

6 февраля был принят закон о введении чрезвычайного положения «для защиты немецкого народа», обрекавший прессу и органы массовой информации оппозиции на полное молчание.

9 февраля пришла в движение полицейская машина, направляемая Герингом. По всей стране были проведены обыски помещений, используемых коммунистическими организациями, квартир руководителей партии. В печати преподносились сообщения об обнаружении складов оружия и боеприпасов, документов, «доказывающих» существование заговора, близкого к осуществлению и предусматривающего, в частности, поджог общественных зданий. Аресты, похищения людей множились ежечасно. Штурмовики пытали, убивали людей по спискам, о существовании которых говорили уже давно. [33]

Генерал Людендорф, старый друг Гитлера, отрекся от своего соратника по событиям 1923 года. Он писал Гинденбургу:

«Я хочу торжественно предупредить Вас, что эта зловещая личность заведет нашу страну в бездну и приведет нацию к ужасающей катастрофе. Когда Вы будете в могиле, грядущие поколения проклянут Вас за то, что Вы допустили это». Гинденбург отреагировал на это письмо только тем, что передал его Гитлеру.

20 февраля Геринг издал распоряжение, в котором полиции предлагалось использовать оружие против участников манифестаций, организованных партиями, выступающими против правительства. Бывший канцлер Брюнинг организовал в Кайзерслаутерне собрание католической организации «Пфальцская вахта». Сразу же после собрания нацисты, вооруженные дубинками и револьверами, напали на его участников, убив одного, тяжело ранив троих, избив и покалечив многих. В этой связи католическая газета «Германия» обратилась с письмом к президенту Гинденбургу, однако «старый господин» и здесь промолчал.

23 февраля министр экономики земли Вюртемберг, член демократической партии Майер выступил с протестом против попыток лишить провинциальные власти их прерогатив. Он призвал всех жителей Южной Германии объединиться «для защиты республиканской законности, прав и свобод граждан, используя то обстоятельство, что ни в одной провинции юга страны гитлеровцы не имели большинства в парламентах».

На следующий день с многозначительным ответом на это заявление выступил Фрик. «Рейх, — заявил он, — утвердит свое владычество над южными землями, и Гитлер останется у власти, даже если он не получит большинства на выборах 5 марта». В этих условиях появится лишь необходимость заявить о введении чрезвычайного положения и приостановить действие определенной части конституции, «учитывая, что победа враждебных сил может иметь только негативное значение».

Хотя нацисты и были полны решимости сохранить власть, доставшуюся им с такими трудностями, их не покидало беспокойство. Оппозиция продолжала сопротивляться. Все чаще появлялись факты, свидетельствующие [34] об этом и вызывавшие озабоченность у нацистов: так, 25 февраля коммунистические боевые группы, включавшие также группы «Антифашистской лиги», были объединены под единым командованием в ответ на захват нацистами Дома имени Карла Либкнехта 24 февраля. 2 6 февраля новое руководство этих групп выступило с призывом к «широким массам встать на защиту коммунистической партии, прав и свобод рабочего класса». Руководство звало массы на «широкое наступление в титанической борьбе против фашистской диктатуры».

В этих условиях подавить компартию, не дать ей возглавить крестовый антифашистский поход можно было, лишь найдя какое-то средство, действенное в рамках легальности, необходимо было найти способ убедить население страны в том, что коммунисты готовят путч, и воспользоваться этим для устранения руководителей и дискредитации коммунистической партии как раз накануне выборов.

Нацисты не испытывали ни малейших трудностей при организации крупных политических махинаций. После проведенной Герингом чистки полиция Берлина была целиком и полностью в их руках. 30 тыс. волонтеров «вспомогательных отрядов» полиции, хорошо вооруженных и носивших нарукавные повязки со свастикой, были хозяевами берлинских улиц. Получали они по три марки в день из партийных средств нацистов. Специальным декретом, изданным Герингом 22 февраля, в их число были включены члены штурмовых отрядов и отрядов «Стального шлема». Таким образом, все было готово к предстоящей постановке. Третьего звонка, возвещающего о начале спектакля, не пришлось долго ждать. 27 февраля открылся занавес главной сцены предстоящих драматических событий.

2 7 февраля в 21 час 15 мин. студент-богослов, проходивший по Кёнигсплац, где высилось здание рейхстага, услышал звон разбиваемых стекол. На тротуар посыпались осколки. Студент, пораженный случившимся, бросился искать сторожей рейхстага. Совершавшие обход сторожа заметили силуэт человека, метавшегося по зданию и поджигавшего все на своем пути.

Некоторое время спустя на место происшествия прибыла полиция и пожарные. Полицейскими, которые [35] подъехали минутой позже пожарных, командовал лейтенант Латейт. Вместе с инспектором полиции Скрановичем и несколькими полицейскими он стал осматривать помещение, разыскивая поджигателя. Всех поразило то, что очагов пожара было множество и они были разбросаны по всему зданию. Зрелище, представшее их взорам в зале заседаний рейхстага, было поразительным. Столб пламени в метр шириной поднимался до потолка. Он почти не выделял никакого дыма. Других очагов возгорания в этом помещении не было. Очевидно, горело какое-то легковоспламеняющееся вещество. Это зрелище так потрясло полицейских, что они вытащили оружие и продолжали поиски, не выпуская пистолетов из рук. Им удалось проникнуть в помещение ресторана, уже горевшее, как большой костер. Повсюду пылали ковры и драпировки.

В большом зале, носившем имя Бисмарка, расположенном в южной части здания, они внезапно наткнулись на обнаженного по пояс человека, который, весь в поту, с блуждающим взглядом, производил впечатление психически ненормального. Когда его окликнули, он поднял руки вверх и дал себя обыскать без сопротивления. В карманах у него нашли голландский паспорт, нож и несколько грязных бумаг. Скранович набросил ему на плечи одеяло и отвез в полицейскую префектуру на Александерплатц.

Человек спокойно назвал себя: Маринус ван дер Люббе, родившийся 13 января 1909 года в Лейдене, безработный, подданный Нидерландов.

Как только стало известно о пожаре, радио объявило новость: «Коммунисты подожгли рейхстаг». Еще до начала расследования стало известно, что поджечь рейхстаг могли лишь коммунисты. В ту же ночь начались репрессии. Сразу же были обнародованы так называемые «чрезвычайные законы от 28 февраля», принятые «для защиты народа и государства» и подписанные старым маршалом.

Наиболее тяжелый удар был нанесен по коммунистической партии, но и все газеты социал-демократов оказались также запрещенными. Так называемые «Декреты общественного спасения» отменяли большинство конституционных свобод: свободу прессы, собраний, неприкосновенность жилища, личности, переписки. [36]

Проведение в жизнь чрезвычайных законов ставило немецких граждан в полную зависимость от нацистского полицейского произвола. В любой ситуации полицейские могли действовать по своему усмотрению, не опасаясь ответственности, получали возможность проводить тайные аресты, бессрочные задержания без предъявления каких-либо обвинений, без доказательств, без судебного процесса и без адвокатов. Никакие правоохранительные органы не могли вмешиваться в деятельность полиции, не были в состоянии потребовать освобождения арестованных и пересмотра их дел.

Гестапо сохранит все свои прерогативы до последних дней существования гитлеровского режима.

В ту же ночь начались аресты в Берлине. Под покровом темноты были арестованы «в превентивном порядке» 4,5 тыс. членов коммунистической партии и демократических организаций, находившихся в оппозиции к режиму. Полицейские, штурмовики и эсэсовцы действовали сообща, проводили обыски, допросы, набивали полные грузовики подозреваемыми, которые после недолгого пребывания в тюрьме нацистской партии или в государственной тюрьме отправлялись в концентрационные лагеря, о создании которых позаботился Геринг.

Уже с трех часов утра аэродромы, речные и морские порты были поставлены под строгий контроль, а поезда обыскивались на пограничных контрольно-пропускных пунктах. Без специального разрешения выехать из Германии стало невозможно. Многие из тех, кто находился в оппозиции, смогут покинуть страну, несмотря на трудности, но по оппозиции в целом был нанесен сокрушительный удар. Вскоре насчитывалось уже 5 тыс. арестованных в Пруссии и 2 тыс. в Рейнской области.

Новым декретом, опубликованным 1 марта, были объявлены наказуемыми «подстрекательство к вооруженной борьбе против государства» и «подстрекательство к всеобщей стачке». Именно стачки нацисты опасались больше всего, поскольку только всеобщая стачка могла оставаться последним грозным оружием в руках разобщенных левых сил. Хотя компартия была обезглавлена, а социал-демократы запуганы до дрожи, оставались еще профсоюзы. [37]

Располагая огромной массой членов и активистов, профсоюзы были способны преградить дорогу нацистам, парализовать страну всеобщей забастовкой.

В Германии существовали три крупных профсоюзных объединения: Немецкая всеобщая конфедерация труда, наиболее мощная из всех, Независимая всеобщая конфедерация труда, насчитывавшая 4,5 млн. членов, и, наконец, христианские профсоюзы, имевшие в своих рядах 1250 тыс. человек. Немецкие профсоюзы считались в то время самыми сильными в мире: в профсоюзных организациях состояло 85% общего числа работающих по найму. Эти люди помнили, во что им обошлась война, и были ярыми противниками милитаризма, способного втянуть страну в новый конфликт, платить за который пришлось бы трудовому народу.

Эта внушительная сила, которой располагали профсоюзы, хотя и была враждебна к новым властителям, не смогла пойти на риск всеобщей мобилизации, чтобы отстоять свое будущее и будущее всей Германии. Как и социал-демократы, профсоюзы решили согнуть спину и ждать развития событий. Очень скоро им придется поплатиться за это.

В свой срок, среди бурных потрясений, наступил день выборов. С 30 января Германия жила в атмосфере террора, развязанного нацистами, обрушившими на население потоки своей пропаганды — пропаганды всепроникающей, сопровождавшей каждый шаг простых людей и каждую минуту их существования.

Многие тысячи митингов и собраний были организованы нацистами в ходе предвыборной кампании. Сам Гитлер развил бурную деятельность, почти невероятную по своей интенсивности. Он перелетал из города в город, появляясь лишь на столько времени, сколько ему было необходимо для того, чтобы вдохнуть новую энергию в ряды своих сторонников хорошо отработанным набором жестких и туманных фраз. Была пущена на полную мощь созданная Геббельсом гигантская машина нацистской пропаганды, бьющая на внешний эффект, широко использовавшая массовые шествия со знаменами и плакатами, поражавшие своими масштабами воображение простых граждан, сбегавшихся послушать нового мессию. В Германии насчитывалось в этот период более 7 млн. безработных, а это значит, что каждый [38] третий немецкий рабочий жил на нищенские пособия, выделяемые органами социального обеспечения.

5 марта на всей территории Германии состоялись выборы. Воздержались от участия в них лишь 11% лиц, имеющих право голоса, что значительно меньше, чем на предыдущих выборах.

Нацисты получили 17 164 тыс. голосов. Этот успех был результатом их напористости, колоссального нажима на сознание немцев и мошеннического политического спектакля — поджога рейхстага.

Вопреки тем, кто предрекал полное поражение коммунистам, итоги выборов оказались для них гораздо лучше, чем ожидалось. Несмотря на обрушившиеся на них жестокие репрессии, на аресты и изгнание из страны их руководителей, на закрытие газет, за коммунистов было подано 4750 тыс. голосов, что позволило им сохранить 81 место в рейхстаге. В его новом составе оказалось, таким образом, 288 депутатов от национал-социалистов, 118 социалистов, 70 депутатов центра, 52 депутата Немецкой национальной партии, 28 баварских популистов и представителей мелких групп и, наконец, 81 коммунист. На долю социалистов пришлось около 7 млн. голосов. Нацисты, получившие 43,9% голосов, не располагали большинством в рейхстаге. Больше всего они страшились того, чтобы другие партии, объединившись, не предложили бы им «воздержаться» от участия в заседаниях рейхстага, как задолго до выборов они обещали сделать сами в отношении коммунистов. Понимая, что речь идет о жизни и смерти, коммунисты не стали участвовать в заседаниях рейхстага.

21 марта, в годовщину созыва Бисмарком первого рейхстага в 1871 году, новый рейхстаг торжественно открыл свои заседания.

22 марта в берлинском Тиргартене, в зале Оперного театра Кроль состоялось первое рабочее заседание нового рейхстага. Трибуна и стол президиума возвышались на фоне огромного полотнища гитлеровского знамени со свастикой. Коридоры здания были заполнены отрядами эсэсовцев и штурмовиков, а все нацистские депутаты явились в форме гитлеровской партии; не таясь, совершенно открыто новый порядок вступал в свои права. [39]

Устранение коммунистов позволило нацистам располагать 52% голосов. Ни один из депутатов не выступил с протестом против отторжения части депутатского корпуса, которое отдавало всю полноту власти в руки нацистов. Президиум собрания был избран за несколько минут: голосование проводилось путем вставания с мест. Председателем рейхстага был избран Геринг: за него проголосовало большинство, за исключением социалистов.

23 марта Гитлер выступил с программной речью, в которой среди тщательно приглаженных банальных формулировок содержалось требование о предоставлении ему чрезвычайных полномочий сроком на 4 года. При этом Гитлер утверждал, что «большинство, которым располагает правительство, могло бы освободить его от необходимости обращаться с просьбой о введении этих мер». Чрезвычайные полномочия давали правительству возможность издавать законы, не считаясь с конституцией; правительственные декреты не нуждались в подписи президента и в одобрении парламента. Договоры, которые впредь могли быть заключены с иностранными, государствами, не представлялись на ратификацию парламента. Иначе говоря, одним росчерком пера ликвидировалась парламентская демократия и, при формальном соблюдении законности, устанавливался режим диктатуры.

Грохот сапог штурмовых отрядов, собравшихся вокруг здания, где проходили заседания, создавал весьма своеобразное звуковое сопровождение работе парламента. Началось голосование. Одни лишь социалисты сохранили достаточно мужества, чтобы голосовать против. Предложенный проект был принят 441 голосами против 94. После этого оставалось только распустить парламент. Сам престарелый маршал оказывался лишенным своих полномочий, поскольку больше не было необходимости ставить его подпись под декретами. Отныне нацисты становились полноправными хозяевами страны и начинали свою настоящую «революцию».

Располагая всей полнотой власти, нацисты не упускали из виду того обстоятельства, что для сохранения ее в своих руках им следовало нанести сокрушительный удар по оппозиции, показавшей свою жизненность [40] в ходе последних выборов. Таким образом, для будущего гестапо открывалось обширное поле деятельности.

Предстояло не откладывая начать проводить в жизнь пресловутую установку на единообразие, то есть безраздельное господство нацизма в Германии, добиваться, чтобы все и вся «шли в ногу», как того требует тоталитарный режим, обеспечить беспрекословное повиновение народа и подчинение государства всемогущей партии. Для этого требовалось прежде всего ликвидировать все политические организации, устранить их руководителей путем убийств, арестов или отправки в эмиграцию.

В отношении коммунистов это уже было сделано. А 1 апреля Гитлер призвал к бойкоту еврейских магазинов и еврейских товаров. Последовали почти повсеместные погромы и избиения евреев. Уже давно боевым кличем нацистов стала фраза: «Пусть сдохнут евреи!»

1 апреля штурмовики и эсэсовцы рассыпались по улицам Берлина, собирая вокруг себя толпы и натравливая их на евреев, избивая всех, кто встречался на пути, громя и грабя магазины еврейских владельцев, избивая их хозяев и служащих, в ресторанах и кафе отыскивали посетителей еврейской национальности и выставляли их на улицу. Воссоздание в стране атмосферы средневековых погромов вызвало волну гнева и осуждения во всем цивилизованном мире.

Подобный разгул насилия отнюдь не был чем-то случайным и стихийным, как это могло показаться. «Следует постоянно учитывать слабости и звериные черты человеческой натуры», — отмечал Гитлер. Такой расчет, построенный на использовании самых низменных сторон человеческого характера, широко внедренный в практику нацизма, нашел свое выражение прежде всего в массовом разгуле антисемитизма, неотделимого от нацизма. Однако операция, начатая 1 апреля, послужила своего рода ширмой: пока взоры всех были обращены на то, что происходило на улицах, был издан еще один декрет, который вскоре, 7 апреля, был дополнен другим; то были первые шаги по централизации государственного управления рейхом. Парламенты всех земель, за исключением Пруссии, были распущены этими декретами. Вместо них всеми полномочиями облекались рейхсштатгальтеры, то есть представители центральной [41] власти на местах, отобранные лично Гитлером. Эти исключительной важности меры были направлены на пресечение любых попыток оказать сопротивление решениям центральной власти, как это имело место в некоторых ландтагах, и в частности в Баварии. «Наместники центральной власти» получили право отстранять от занимаемых должностей чиновников в случае их несоответствия требованиям «чистоты арийской расы» или отхода от политических установок нацистов.

После всех этих мер предосторожности «Комитет национального действия» нацистской партии принял постановление о роспуске начиная с 21 апреля 28 отраслевых и территориальных союзов, входивших во Всеобщую конфедерацию труда. Имущество этих организаций было конфисковано, руководство арестовано вместе с директорами Немецкого трудового банка. Остальные профсоюзные конфедерации никак не реагировали на подобные действия.

На 1 мая Гитлер намечал проведение «национального праздника труда». В преддверии этого события нацисты вступили в переговоры с руководством свободных профсоюзов, иначе говоря, с теми, кто еще оставался в составе руководства из числа социалистов и католиков. Переговоры велись вежливо, но очень жестко. Нацисты требовали привлечь широкие профсоюзные массы к участию в демонстрации, организованной нацистской партией по случаю первого праздника нового режима. Речь якобы шла об укреплении рабочей солидарности, объединении всех трудящихся в духе общенационального братства. По утверждению нацистов, это было не столько политическое, сколько социальное мероприятие, которое должно было стать праздником всеобщего примирения. Имелось в виду, что зарплата за этот день будет выплачена, как за обычный рабочий день, и все, кто примет участие в демонстрации, получат возмещение транспортных расходов и расходов на оплату питания.

Политическая наивность или трусость? Кто сможет сказать? Но профсоюзное руководство дало свое согласие.

1 мая миллион немецких трудящихся собрался на бывшем военном плацу в Темпельгофе. Гитлер выступил перед ними с прекрасной речью, в которой взывал [42] к Богу и призывал рабочие массы к трудовым успехам. А на следующий день в 10 часов утра отряды штурмовиков и полиции заняли штаб-квартиры всех профсоюзов, народные дома, редакции профсоюзных газет, кооперативов, а также Трудовой банк и все его отделения на местах.

Гестапо, создание которого в Пруссии было официально оформлено декретом, подписанным Герингом 6 апреля, в эти дни впервые действовало в Берлине под своим новым названием. Занесенные в специальные списки профсоюзные руководители, за которыми уже несколько дней велась тщательная слежка, были арестованы дома или в тех местах, где они нашли временное пристанище. Лейпарт, руководитель реформистских профсоюзов, Гроссман, Виссель — всего 58 профсоюзных лидеров были задержаны «для обеспечения их безопасности». На архивы профсоюзов, на все их банковские счета, включая пенсионный фонд и фонд взаимопомощи, был наложен арест.

В тот же день специальный «Комитет действий в защиту немецких трудящихся», руководимый доктором Леем, «принял на себя руководство» профсоюзами всех направлений, которые попали таким образом в подчинение заводским партийным комитетам нацистов.

Так профсоюзы, насчитывающие около 6 млн. членов, располагавшие профсоюзным бюджетом, достигавшим ежегодно 184 млн. марок, оказались разгромленными, не оказав ни малейшего сопротивления.

4 мая Лей объявил о создании «Германского трудового фронта» и введении специальным декретом принудительного труда.

Фронт, членство в котором стало обязательным, являлся огромным пропагандистским аппаратом, внедрявшим в сознание своих членов нацистскую идеологию. Результатом этой политики стала определенная нивелировка условий жизни трудящихся. Хотя обширные производственные программы нацистов привели к снижению числа безработных, в целом средний уровень заработной платы трудящихся понизился, К вящей выгоде промышленников, вставших на сторону нацистов. После подавления профсоюзов не трудно было завершить разгром и политических партий. [43]

Гутенберг, пришедший к власти вместе с Гитлером и фон Папеном 30 января и обеспечивший столь ценную для Гитлера поддержку немецких националистов, стал выражать опасения по поводу мер, принятых по отношению к партиям центра, Немедленно государственные служащие — члены его партии были бесцеремонно лишены своих постов в соответствии с буквой и духом новых декретов. Однако за ним оставались еще портфели двух министерств: экономики и сельского хозяйства. Чтобы избавиться от Гутенберга, была организована широкая кампания протестов против его аграрной политики. 28 июня ему пришлось подать в отставку.

В тот же день народная партия (бывшая партия Штреземана) сочла за благо самораспуститься по соображениям безопасности своих членов. За ней последовала 4 июля католическая Партия центра. Лишь Баварская народная партия решила не следовать этому примеру, не самоустраняться, а попытаться отстоять себя. Тогда нацисты арестовали ее руководителей, в том числе принца Вреде, кавалерийского офицера, участвовавшего в 1923 году вместе с Гитлером в известном Мюнхенском путче и вместе с ним отсидевшего свой срок в Ландсбергской тюрьме. В итоге и этой партии пришлось самораспуститься.

7 июля было принято постановление об исключении депутатов социал-демократов из рейхстага и всех правительственных органов земель. Многие руководители социал-демократов к этому времени уже эмигрировали. Другие попали в тюрьмы и концентрационные лагеря. Нацисты объявили, что те, кто не сумеет оценить всех прелестей нацизма, отправятся туда на «перевоспитание». Еще 25 марта был открыт первый концентрационный лагерь близ Штутгарта. Он был рассчитан на содержание полутора тысяч узников, но очень скоро в нем их было уже в три или четыре раза больше. В короткие сроки эти учреждения станут одним из основных столпов режима.

8 тот же день, 7 июля, был опубликован пакет из 19 законов. Одним из этих законов подводилась черта под всеми политическими спорами: «Национал-социалистская немецкая рабочая партия является в Германии единственной политической партией. Лица, оказывающие поддержку какой-либо иной политической партии [44] или пытающиеся создать какую-либо новую политическую партию, наказываются каторжными работами на срок до 3 лет или тюремным заключением от 6 месяцев до 3 лет, если иное наказание не предусмотрено в текстах других законоположений».

Надо думать, что немало честных немцев были потрясены таким оборотом событий. Можно лишь пожалеть, что они не обратили своевременно внимания на предупреждение Гитлера: «Там, где есть мы, нет места никому другому». А ведь вчерашние друзья и союзники Гитлера, в том числе немецкие националисты, имели достаточно времени, чтобы обдумать это предупреждение.

Итак, нацисты становились полными хозяевами в Германии. Отныне их «новые государственные институты» могли начать действовать без помех.

2. Геринг обращается к полиции

К весне 1939 года 65 тыс. граждан Германии покинули пределы своей страны. Одного года нацистской диктатуры оказалось достаточно, чтобы закровоточил общественный организм, теряя тысячи и тысячи лучших своих членов — ученых, писателей, артистов, педагогов, шедших на риск нелегального перехода границы в поисках спасения за рубежом. Они бежали от неволи, гонимые неизъяснимым ужасом перед тем, чему название отныне было: гестапо.

Гестапо. Эти три слога заставляли бледнеть самых мужественных — столько в них было накоплено кровавых тайн и леденящего ужаса. Каков же был тот человек, который мог своими руками построить этот чудовищный механизм устрашения? Кто был тот изверг, который создал основу нацистской машины, покрывшей впоследствии просторы Европы пеплом пожарищ, руинами и трупами 25 млн. уничтоженных гестапо людей?

Этот человек отнюдь не выглядел чудовищем. Его полноватая физиономия более симпатична, чем лица большинства его соратников; он пользовался большой популярностью и поддерживал ее подчеркнутой непринужденностью [45] в обращении с людьми. Звали его Германом Герингом.

Когда знакомишься год за годом с жизнью Геринга, на ум приходят две фразы Мальро: «Человек — это не то, о чем он умалчивает, а то, что он делает» (роман «Орешники Альтенбурга») и «Человек есть сумма определенных поступков, того, что он сделал и что может сделать» (роман «Условия человеческого существования»). Геббельс, Гесс, Борман, Гиммлер, не говоря уж о самом Гитлере, с первых своих шагов стали вызывать недоверие и тревогу, а Геринг, наоборот, успокаивал наблюдателей. Один лишь Отто Штрассер давал иную оценку: «У Геринга душа убийцы, он наслаждается ужасом жертв...» И он был прав, говоря о «наслаждении ужасом», которому заплывший жиром маршал в зените своей карьеры придавал артистическую декадентскую утонченность.

У Геринга это чувство получило свое развитие при довольно любопытных обстоятельствах. Напомним, что 13 октября 1930 года новый рейхстаг, избранный на выборах 14 сентября, провел свое первое заседание. По числу депутатов национал-социалистская партия оказалась в результате выборов на втором месте после социалистов, получивших 143 места. 107 новых нацистских депутатов рейхстага вошли в зал заседаний в коричневых рубашках, маршируя строем, печатая шаг. Замыкающим в этой колонне был ее командир, один из старейших членов партии Герман Геринг. Впервые он появился в рейхстаге двумя годами ранее — 20 мая 1928 года, когда его партии с большим трудом удалось занять 12 мест в парламенте. Тогда мало кто из немцев вспомнил, что этот новый депутат был одним из героев минувшей войны, «великой войны», которая в тот период еще не стала достоянием архивов и легенд. Его присутствие в рядах молодой, шумной и пользующейся дурной славой партии было способно вызвать удивление. Казалось, что по его происхождению и прошлому Герингу более всего подходило бы место среди консерваторов, состоявших в большинстве своем из монархистов, или в одной из партий Центра, объединявших представителей крупной буржуазии, то есть среди людей, стоявших на одной с ним ступени социальной лестницы. [46]

Герман Геринг, сын доктора Генриха Геринга, высокопоставленного чиновника старой школы, родился в Баварии, в городе Розенхайме 12 января 1893 года. По бабушке со стороны матери, Каролине де Нерее, у него были французские предки — гугеноты, осевшие в Нидерландах. Отец Геринга — личный друг Бисмарка — в 1885 году получил пост генерал-губернатора немецкой Юго-Западной Африки. Обладатель дипломов Боннского и Гейдельбергского университетов, отслуживший свой срок в качестве офицера прусской армии, отец Геринга был проникнут духом пруссачества.

Рано овдовев в первом браке, с пятью детьми на руках доктор Геринг женился во второй раз на молодой тирольке, которую он вывез на Гаити, куда был назначен на свой второй колониальный пост. Когда пришла пора родиться маленькому Герману, он отправил ее обратно в Баварию.

Детство Германа прошло в драках и столкновениях. Его постоянно выгоняли из всех школ, где ему пришлось учиться, за агрессивность и непокладистость. Видя такие наклонности сына, отец решил отправить его в Карлсруэ, в кадетскую школу, откуда он был переведен в Берлинскую военную школу.

Эту школу Геринг закончил одним из первых по успеваемости учеников и в марте 1912 года был определен на службу в пехотный полк принца Вильгельма, квартировавший в Мюлузе, в чине младшего лейтенанта. В это время ему только что исполнилось 19 лет. Рутина гарнизонной службы претила энергичному молодому человеку, и он с восторгом воспринял известие о начале войны. В октябре 1914 года он добился своего перевода в военную авиацию, служба в которой должна была принести ему славу. Он летал сначала в качестве наблюдателя, потом — пилотом разведывательной и бомбардировочной авиации. Наконец, осенью 1915 года он стал летчиком-истребителем.

За штурвалом маленького самолета лейтенант Геринг показал все свои боевые качества, успешно используя обретенную им самостоятельность. Ему удалось сбить один из первых тяжелых английских бомбардировщиков фирмы «Хандли пейдж», а затем он сам был сбит английскими истребителями. Получив ранения в бедро и в ногу, он скоро возвращается в строй и, будучи признанным [47] одним из лучших пилотов-истребителей Германии, получает должность командира 27-й эскадрильи в мае 1917 года. На начало 1918 года за ним числится 21 победа в воздушных боях, и уже в мае он награжден кайзером орденом «За заслуги», считавшимся в Германии высшей наградой. Именно тогда его переводят в знаменитую эскадрилью № 1, более известную под названием «Эскадрилья Рихтгофен» — по фамилии ее первого командира.

2 1 апреля 1918 года капитан барон Фрейкер фон Рихтгофен, имевший на своем счету более 80 побед в воздушных боях, был сбит и погиб. Занявший его место лейтенант Рейнхард погиб 3 июля. Его место занял Герман Геринг, возглавивший знаменитую эскадрилью. Он вступил на этот пост 14 июля, когда германские войска начали свой отход на Марне.

Проявленное в боях мужество не смягчило для летчиков эскадрильи № 1 всей тяжести поражения. Для Геринга настали тяжелые времена. В ноябре ему пришлось возвращать свои самолеты и личный состав в Германию. С болью в сердце Геринг сделал запись о перемирии в журнале боевых действий эскадрильи. Всего за время существования этой авиационной части она занесла на свой счет 644 победы в воздушных боях; 62 пилота числились в списках погибших.

Геринг демобилизовался в чине капитана. На его груди красовались «Железный крест» I степени, орден Льва со шпагами, орден Карла Фридриха, орден Гогенцоллернов III степени со шпагой и орден «За заслуги». Он никогда не забудет ни об этом периоде своей жизни, ни о своих друзьях по «Эскадрилье Рихтгофен». Когда в 1943 году один из его товарищей, еврей по фамилии Лютер, оказался арестованным гамбургским гестапо, Геринг немедленно вмешался, добился его освобождения и принял под свое покровительство.

Демобилизовавшись в конце 1919 года, капитан Геринг был вынужден искать себе работу. Он мог бы продолжить службу в рейхсвере, но, являясь противником Республики, не хотел служить в ее армии. Чтобы заработать на жизнь, он стал принимать участие в показательных полетах в Дании, а затем в Швеции. По воскресеньям он катал любителей острых ощущений на своем маленьком «фоккере». Так он зарабатывал на пропитание [48] себе и… одной женщине, которую увел у мужа и сына и вывез в Германию, в Мюнхен, где состоялась их свадьба.

По возвращении в Баварию безработный герой войны еле-еле сводил концы с концами. Он поступил на первый курс Мюнхенского университета, не столько ради изучения политических наук и истории, сколько для того, чтобы его вынужденное безделье выглядело респектабельно. Жил он в симпатичном домике на окраине Мюнхена на подачки, которые его жена Карин фон Фок получала от своего семейства.

Осенью 1922 года союзники потребовали от германского правительства выдачи некоторого числа военных преступников. Геринг был тем более взбешен этим требованием, что его имя фигурировало в списках, представленных Францией.

В одно из воскресений ноября на Кёнигсплац в центре Мюнхена проходила манифестация, участники которой протестовали против требований союзников. Геринг был на этой манифестации. Слушая ораторов, он заметил в толпе рядом с собой худощавого человека с острым профилем и маленькими черными усиками. Его лицо показалось Герингу знакомым. Оказалось, что это тот самый Адольф Гитлер, о котором уже начали говорить в Баварии и портреты которого ему приходилось видеть. Вокруг Гитлера собралась группа людей, просивших его выступить. Он отказывался, говоря что «не стоит нарушать столь добропорядочное проявление единства нации». Это говорилось с каким-то холодным презрением, поразившим Геринга. Он тоже считал, что все эти платонические протесты не возымеют никакого действия и что лишь гораздо более решительные шаги способны принести успех. На следующей неделе Геринг явился на одно из собраний, организованных Национал-социалистской немецкой рабочей партией. Гитлер там выступил с речью, в которой звучали излюбленные им темы. Лейтмотивом их была борьба против «версальского диктата». Поскольку Версальский мирный договор сделал из блестящего офицера Геринга полунищего бедолагу, живущего за счет жены, мысли оратора нашли у него живой отклик, и после собрания он предложил Гитлеру свои услуги. [49]

Для этой партии, пока еще слабой, но быстро набирающей силы, Геринг был даром небес. Его престиж героя войны можно было прекрасно использовать, а вкус к силовым методам, который чувствовался во всех его высказываниях, целиком и полностью совпадал с линией партии. На следующей неделе он стал членом нацистской партии, исполненный решимости отдать «тело и душу» в полное распоряжение человека, с которым был знаком менее двух недель. Ударная сила партии — ее штурмовые отряды (Sturmabteilung, SA) — нуждалась в руководителе. Предстояло хорошо их организовать, дисциплинировать, координировать их действия и «превратить в абсолютно надежную боевую единицу, способную успешно выполнять приказы Гитлера и мои собственные», как говорил Геринг впоследствии. В начале января 1923 года Герман Геринг, отставной герой, принял на себя командование нацистскими ударными силами.

За несколько месяцев из этого многочисленного, но плохо организованного воинства Геринг сделал настоящую армию с помощью военных, в частности при содействии Рема, который в это время исполнял обязанности командующего седьмой дивизией, одновременно являясь руководителем подпольных групп милиции. Рем был также и «идейным вдохновителем» ряда националистических партий, бросая в оборот всякого рода лозунги и соответствующие «идеи». Он проявлял большой интерес к Гитлеру и к его партии, но между ними существовало крупное расхождение: Гитлер отдавал первенство политике, политической организации партии, тогда как для Рема главное место должно было принадлежать солдату. Именно солдата, по мнению Рема, следовало политизировать и перевоспитывать.

Действуя негласно, Рем содействовал вооружению штурмовых отрядов, черпая необходимое в секретных складах рейхсвера. При этом он сохранял надежду в один прекрасный день взять руководство ими в свои руки. Вскоре между Ремом и Герингом, приход которого Рем встретил с неудовольствием, возникло глухое соперничество. Геринг в свою очередь почувствовал в Реме опасного соперника.

Тем не менее благодаря их отнюдь не безоблачному сотрудничеству нацистская партия смогла уже к началу [50] ноября 1923 года создать настоящую армию, одетую в серо-зеленые гимнастерки, с военной выправкой, располагавшую кадрами из числа бывших боевых офицеров, набранных по объявлениям, опубликованным Герингом при поддержке Рема в «Фёлькишер беобахтер». Коричневые рубашки и специфическое гитлеровское приветствие появятся значительно позже.

Располагая такими силами и возлагая на них большие надежды, Гитлер и его друзья предприняли 9 ноября 1923 года попытку импровизированного путча.

Первые шаги к подготовке этого путча, который должен был установить диктатуру Гитлера и Людендорфа, были сделаны на скорую руку только 23 октября. Читателю уже известно, что недостаточно подготовленный путч был подавлен за несколько часов. Мюнхенский полк штурмовиков занял позиции на правом берегу реки Изар, тогда как полицейские силы расположились на левом его берегу. Чтобы не терять времени в ожидании, Геринг уже провел аресты нескольких заложников, но дело быстро закончилось после короткой перестрелки на улице Фельдгернгале, в которой Геринг получил две пули в низ живота. Ему удалось скрыться в доме еврейской семьи Баллен в первые часы после перестрелки. Вскоре верные люди препроводили его к австрийской границе, которую он перешел нелегально, а затем в Инсбрук, где он смог начать лечиться. Через 20 лет за участие в судьбе Геринга семья Баллен будет избавлена от грозившего ей уничтожения.

Ранения и вынужденное бездействие, которое за этим последовало, оказали существенное воздействие на темперамент Геринга. Он не мог вернуться в Германию, где уже был выдан ордер на его арест. Ему пришлось на протяжении четырех лет жить в Австрии, Италии, а затем в Швеции. В связи с поздним началом лечения раны плохо заживали. В течение двух лет он принимал морфий и стал им злоупотреблять. Интоксикация морфием вызвала психическое расстройство. Он стал опасен в общении и его пришлось поместить в психиатрическую клинику в Лангбро, затем в аналогичную в Конрадсберге, а потом снова в Лангбро, откуда он был выписан недолечившимся под регулярное наблюдение врачей. Судебный медик Карл Лундберг, [51] осмотревший его в клинике Лангбро, рассказывает, что у Геринга проявился истерический темперамент, наблюдалось раздвоение личности, на него находили припадки слезливой сентиментальности, перемежавшиеся с приступами безумной ярости, во время которых он был способен пойти на крайности.

Для членов его семьи в этом не было ничего удивительного: они давно уже дали ему самую суровую оценку. По словам его двоюродного брата Герберта Геринга, семья считала, что в характере Германа преобладало тщеславие, боязнь ответственности и полная неразборчивость в средствах: «Если надо, Герман пойдет по трупам».

Затянувшаяся праздность, пребывание в психиатрических лечебницах и госпиталях наложили глубокий отпечаток на облик Геринга. У него всегда была склонность к полноте, но теперь она перешла в ожирение. В 32 года он был необычайно тучен, налит нездоровым жиром, от которого уже никогда не смог избавиться. Отрезанный от своих национал-социалистских друзей, он в известной мере избежал влияния их окружения. Отныне методы силового воздействия стали ему претить. Воспоминания о Мюнхене, к которым он возвращался постоянно, привели его к выводу о том, что нацизм должен искать иное решение своих проблем.

Вчерашний хищник изменил свое обличье, зверь стал неузнаваем. Теперь Геринг готовился к борьбе с использованием совершенно иных, куда более опасных средств. Эти изменения приведут его к окончательному отходу от Рема, который так и останется грубым солдафоном. По возвращении в Германию в 1927 году он станет, как и Гитлер, убежденным сторонником взятия власти «политическими» средствами. Под «политическими» он подразумевал, разумеется, методы наиболее грязные.

Вернувшись в Мюнхен после амнистии, объявленной осенью 1927 года, Геринг нашел там всех своих друзей: Гитлера, уже освобожденного из тюрьмы, Геббельса, Штрейхера и Розенберга. Был среди них и новый человек — Гиммлер, которому Гитлер собирался поручить организацию своей личной охраны — службы СС. В это время Рем, находившийся в Боливии, [52] занимался обучением новой армии. Геринг мог бы попытаться вновь взять в свои руки штурмовые отряды, но он почувствовал, что может рассчитывать на нечто лучшее: он был выдвинут кандидатом на выборах 1928 года. На них нацисты получили только 12 мест, но Геринг оказался избранным. Атмосфера заседаний рейхстага, не лишенная торжественности, импонировала Герингу, а ежемесячное содержание в 600 марок, выплачиваемое депутатам, значительно поправило его материальное положение. Происхождение Геринга, как и его воинское звание, открывало для него доступ в высшее берлинское общество и, главное, в круги крупных промышленников, где он вскоре стал рассматриваться как «полномочный представитель» Гитлера, а впоследствии и как «ближайший соратник фюрера». Посещение берлинских салонов еще более отдалило его от головорезов Рема и от штурмовых отрядов. С этой поры берет начало его показное увлечение коллекционированием произведений искусства и претенциозное меценатство.

Тем временем в нацистской партии назревало глухое соперничество между штурмовиками и политической организацией, руководимой Грегором Штрассером, с которым Геринг был, что называется, «на ножах». Лавируя между возникающими опасностями, Геринг следовал за своим хозяином-Гитлером, который умело извлекал пользу из соперничества приближенных, сталкивая их между собой ради сохранения в своих руках всех нитей руководства.

В результате сентябрьских выборов 1930 года Геринг пришел в рейхстаг во главе группы нацистских депутатов, насчитывавшей 107 человек. Среди них был и Грегор Штрассер. Надо отдать должное Герингу — он один предвидел возможность такого триумфа: менее чем за два с половиной года представительство нацистов в рейхстаге увеличилось с 12 мест до 107. В октябре 1931 года он перенес тяжелую потерю: умерла его жена, Карин, долгие годы болевшая туберкулезом. С тем большим рвением он отдавался политике, посвятив свою жизнь тому, кто был для него теперь чем-то вроде божества, — Гитлеру. В начале 1932 года развернулась подготовка к президентским выборам, поскольку срок полномочий престарелого [53] Гинденбурга истекал в апреле. Серьезно рассматривалась и кандидатура Гитлера, но возникала одна трудность: он не имел немецкого гражданства. В этой ситуации Герингу пришла счастливая мысль: организовать назначение Гитлера на пост экономического советника представительства Брауншвейга в Берлине при содействии друзей Геринга в брауншвейгском правительстве — его председателя Кюхенталя и министра внутренних дел Клагтеса, членов нацистской партии. Такое назначение автоматически давало Гитлеру гражданство Германии. И фокус вполне удался: 24 февраля Гитлер получил это назначение, 26-го он принес присягу, отказавшись от получения соответствующего оклада, а 4 марта подал в отставку. Ему понадобилось восемь дней, чтобы стать немцем!

Апрельские выборы Гитлер проиграл, и старый маршал вновь занял свой пост на семь лет. Но уже июльские выборы того же года показали, как об этом сказано выше, что Германию захлестывает волна нацизма. Национал-социалистская немецкая рабочая партия получила 230 мест, став, таким образом, наиболее мощной партией в Германии. Геринг был вознагражден за свои старания: избранный председателем рейхстага, он переселился в роскошный дворец напротив здания немецкого парламента.

После роспуска рейхстага пришел черед нового голосования, что стало в Германии привычным: в период с 1925 по 1932 год выборы в стране организовывались более 30 раз.

Хотя на ноябрьских выборах нацисты понесли существенные потери (196 депутатских мандатов вместо 230), Геринг сохранил пост председателя рейхстага. В силу своих обязанностей он получил право доступа к старому маршалу, вынужденному консультироваться с ним в моменты кризисных ситуаций. А такие ситуации возникали почти беспрерывно. Геринг нашел возможность напомнить маршалу о том, что в годы войны он уже был ему представлен как боевой офицер.

На своем председательском посту Геринг дважды смог существенно повлиять на ход событий. Это случилось впервые 12 сентября 1932 года. Геринг поставил вопрос о вотуме недоверия правительству фон Папена, заставив его подать в отставку прежде, чем оно смогло [54] использовать уже готовый проект декрета о роспуске парламента. Расположившись в своем председательском кресле, Геринг притворился, будто не видит его, хотя фон Папен буквально размахивал документом перед его, Геринга, глазами. Во второй раз это произошло 22 января 1933 года, когда Герингу удалось за несколько часов до падения кабинета Шлейхера убедить Оскара фон Гинденбурга, сына маршала-президента, внушить отцу, что один только Гитлер способен сформировать новое правительство.

Так Геринг оказал Гитлеру ценные услуги. Его деятельность сыграла решающую роль в деле завоевания власти нацистами. И теперь, в марте 1933 года, он сам обладал значительной долей этой власти.

Таков был человек, которому предстояло сыграть столь видную роль в подавлении в Германии демократических свобод и в создании гестапо.

Когда старый маршал согласился доверить руководство правительства тому, кого совсем недавно сам называл «цыганским капралом», он выдвинул перед ним четыре непременных условия: во-первых, фон Папен должен стать вице-канцлером; во-вторых, фон Нейрат должен занять пост министра иностранных дел; в-третьих, фон Папену предстояло стать председателем совета министров Пруссии, то есть занять пост, который по традиции занимал сам канцлер, поскольку в рейхе он был вторым по значимости после его собственного, и, наконец, министром по делам рейхсвера должен был стать Бломберг, отсутствовавший в Берлине в тот момент (он представлял Германию на Женевской конференции).

Выдвигая эти условия, «старик» пытался «опекать» нацистов, поставив их под контроль фон Папена. Национал-социалисты дали свое согласие на это, будучи полны решимости обойти возникающие трудности даже ценой нарушения взятых на себя обязательств. И в этом Герингу предстояло сыграть решающую роль.

30 января 1933 года вечером Геринг выступил по радио. В этот момент Гитлер находился у власти всего лишь несколько часов. Обратившись к немецкому народу, Геринг заявил, что постыдная история последних лет [55] отныне и навсегда ушла в прошлое. «Сегодня открылась новая страница истории Германии, — заявил он, — и, начиная с этой страницы, свобода и честь станут основой новой государственности». Свобода! Честь! Множество немцев смогут вскоре по достоинству оценить подлинное значение сказанных Герингом слов, попав в концентрационные лагеря или в застенки гестапо!

В составе нового кабинета Геринг стал как бы противовесом фон Папену. Он был государственным министром, председателем рейхстага, министром внутренних дел Пруссии и комиссаром по делам авиации. Если Папен и не собирался, как это было совершенно ясно, вмешиваться в авиационные дела, то, будучи рейхскомиссаром по делам Пруссии, ему предстояло поставить под свой контроль все действия Геринга, касающиеся полиции, поскольку Пруссия являлась самой крупной провинцией Германии, и Берлин таким образом попадал в зону влияния Геринга. С учетом этого обстоятельства одним из самых первых мероприятий Геринга стал вывод полиции из подчинения рейхскомиссару и переподчинение ее непосредственно самому Герингу. Фрик, как рейхсминистр внутренних дел, располагал правом контроля за деятельностью министра внутренних дел Пруссии. Не имея возможности давать ему прямые указания, он мог осложнить ему жизнь, требуя ответа на некоторые острые вопросы. Поэтому Геринг запретил чиновникам своего министерства отвечать на любые запросы, которые могли поступать от рейхсминистра внутренних дел.

Вопросами деятельности полиции Геринг интересовался уже на протяжении нескольких лет. С того времени, как он стал депутатом и смог поддерживать постоянный контакт с официальными кругами, его мысль постоянно возвращалась к возможностям, которые могли представиться в случае создания в стране хорошо организованной политической полиции, направляемой людьми, не ограничивающими себя рамками морали. Постепенно в его мозгу складывалось представление о том, чем могло стать гестапо. Между тем у него появилась возможность познакомиться с неким Рудольфом Дильсом, берлинским полицейским. Как все полиции мира, прусская полиция имела в своем составе политическое подразделение — отдел 1А, [56] руководителем которого являлся Дильс. Он долгое время числился одним из «вечных студентов» Гамбургского университета, охотнее посещавшим баварские пивные, чем лекции университетских профессоров. В те годы он был шумливым членом одной из разношерстных и крикливых студенческих ассоциаций, претендовавших на звание хранителей студенческих традиций времен средневековья. Он пользовался репутацией дамского угодника, шутника и весельчака. В один прекрасный день, желая остепениться, он поступил в полицию. Там нашли себе применение неожиданно проявившиеся у него таланты: изощренная наблюдательность и незаурядная проницательность.

В упомянутом отделе 1А он сумел неплохо проявить себя. Ему можно было доверить любое поручение; даже если оно было грязноватым и противозаконным, он ухитрялся успешно справиться с ним, лишь бы получить какие-то шансы на продвижение по службе. Эти качества и позволили ему с успехом проникнуть в определенные круги берлинского полусвета, где пороки нарочито выставлялись напоказ, и приобрести сугубо интимные письма, в которых Рем — начальник штаба штурмовых отрядов — без стеснения распространялся о своих гомосексуальных наклонностях. Эти послания попали в руки одного из членов прусского правительства, который и опубликовал их, надеясь нанести тем самым смертельный удар по штурмовым отрядам.

В те годы, когда Национал-социалистская немецкая рабочая партия еще только боролась за власть, против ее членов было возбуждено 40 тыс. уголовных дел. В общей сложности ее члены были осуждены, по данным на конец 1932 года, на 14 тыс. лет тюрьмы и на полтора миллиона марок штрафов. Роль отдела 1А в возбуждении этих судебных преследований была весьма существенной. 13 апреля 1932 года полиция по всей Германии приступила к акции, направленной против членов СС и СА во исполнение положений только что принятого закона, запрещавшего деятельность этих организаций. Повсюду были проведены обыски в зданиях школ СА, в казарменных помещениях и штабах. Оба боевых формирования нацистской партии оставались запрещенными до момента снятия [57] этого запрета правительством фон Палена. Новый поворот событий поставил Дильса в тяжелое положение, равно как и всех его коллег, а может, даже и несколько более, поскольку им и сделано было больше. Однако у него было преимущество: он первым среди всех понял, что обстановка меняется и что нацисты в ближайшее время станут хозяевами в Германии.

В августе Геринг был избран председателем рейхстага, и Дильс понял, что его оценка положения оказывается верной. Он принялся обхаживать нового председателя рейхстага, доставая для него секретные досье, содержащие сведения, способные опорочить его противников. Прекрасно разбираясь в тонкостях своей профессии, он к тому же нарисовал для Геринга яркую картину того, каким ценным источником сведений о противниках, сколь мощным орудием могла бы стать политическая полиция, та самая, о которой мечтал Геринг, — всемогущая и всепроникающая. Геринг высоко оценил помощь того, кто предоставил в его распоряжение столь сокрушительные для его политических противников досье, позволившие ему упрочить свое положение в партии. Он сумел также оценить и все возможности тайной полиции и ее методов. Только такая полиция могла противостоять армии крикливых головорезов Рема, которых он рано или поздно попытается использовать не в интересах партии и фюрера, а в своих собственных.

Можно полагать, что Дильс отыскал и другие способы, чтобы обеспечить себе благорасположение Геринга. Дело в том, что Геринг, стремясь выглядеть импозантно и в рейхстаге, и у себя в председательском дворце, разыгрывая перед публикой роль крупного вельможи, был на самом деле вельможей, весьма стесненным в средствах. А Дильс, вхожий во все круги, располагал хорошими связями на бирже. Пользуясь сведениями, предоставленными ему Дильсом, Геринг успешно спекулировал на бирже, обеспечивая себя недостающими для его статуса средствами. Дильс стал таким образом доверенным лицом Геринга, заплатив за это сомнительной услужливостью, которая связывает людей, делая их сообщниками.

Когда нацисты взяли власть, все было подготовлено для того, чтобы немедленно начать широкие полицейские [58] мероприятия, направленные на ее упрочение. Дильс заблаговременно подготовил списки полицейских, сочувствующих республиканскому режиму, которых следовало безотлагательно устранить. Чистка началась 8 февраля, то есть на третий день нацистского господства. Когда от старых кадров осталась лишь одна треть, состоящая из людей, не опасных для нового режима, на работу в полицию были направлены правоверные члены нацистской партии, люди из СС и СА. Дильса Геринг поставил во главе новой службы.

Темное прошлое этого человека, его невоздержанный характер не послужили для Геринга препятствием к такому назначению. Впрочем, как говорил позднее доктор Шахт, в тот период «пьянство было существенным составным элементом нацистской идеологии».

Дильс был в курсе соперничества между Герингом и Ремом. Сам он поддерживал довольно дружеские отношения с руководителями штурмовиков, прежде всего с Ремом, а также и с Эрнстом, начальником группы Берлин — Бранденбург, с графом Гелльдорфом, руководителем берлинских штурмовиков, ставшим позднее начальником берлинской полиции, и с Виктором Лютце, будущим начальником штаба СА. Согласно укоренившейся привычке, он и тут играл двойную роль, используя свои связи для сбора сведений, которые могли бы рано или поздно оказаться весьма полезными.

В несколько часов операция по чистке полиции была завершена, и на противников нацистов обрушились репрессии. В их проведении участвовали рука об руку полиция, СС и СА. Компартия и партия социал-демократов были обезглавлены. Штурмовики организовали «частный» концентрационный лагерь в Ораниенбурге, близ Берлина. Туда были брошены сотни узников, арестованных без предъявления какого-либо обвинения. Там оказались сын бывшего президента Республики Эберт, руководитель прусских социал-демократов Эрнст Гейльман вместе с многими видными деятелями того времени. Геринг был в курсе существования этого лагеря, как и сорока других, устроенных штурмовиками.

В самом Берлине гестапо получило в свое распоряжение особую тюрьму, полностью выведенную из под [59] контроля министерства юстиции, которым руководил в это время доктор Гюртнер, не являвшийся членом нацистской партии. Тюрьма эта находилась на Папештрассе и носила название «Колумбиахаус». Это было обширное здание, которое нацисты окрестили шутки ради «голубятней». О том, что происходило в ней, в Берлине вскоре стали рассказывать страшные истории.

22 февраля Геринг подписал декрет, в силу которого штурмовики и члены организации «Стальной шлем» превращались во вспомогательные формирования полиции. Геринг получал таким образом дополнительные кадры для проведения своих «широких полицейских операций» и одновременно выигрывал очко у Рема, поскольку при этом штурмовики оказывались в подчинении у Геринга в тех случаях, когда они выступали как вспомогательная сила полиции. То обстоятельство, что этим декретом полуофициально легализовалась деятельность штурмовиков, ничуть не смущало Геринга.

Напротив, он вменял в обязанность всем своим подчиненным проявлять неумолимую беспощадность. 17 февраля, выступая перед прусскими полицейскими, он призвал их «при необходимости стрелять без колебаний. Каждый полицейский должен хорошо понять, что бездействие есть более тяжкий проступок, чем любая ошибка, допущенная при исполнении приказа».

В своих инструкциях, датированных 10 и 17 февраля, Геринг предписывает: «Каждая пуля, вылетавшая из дула пистолета полицейского, есть моя пуля; если кто-то называет это убийством, значит, это я убил. Именно я отдал все эти распоряжения, и я настаиваю на них. Всю ответственность я беру на себя и не боюсь ее».

3 марта в одном из публичных выступлений он пояснил, обращаясь при этом к врагам родины, то есть партии: «Мне не надлежит вершить правосудие. Моя задача разгромить и уничтожить и ничего более... Смертельную схватку, в которой мои руки дотянутся до вашего горла, я доведу до конца вместе с моими людьми в коричневых рубашках».

Можно ли удивляться после этого, что Шеппман, префект полиции Дортмунда, имея такую установку, [60] дал своим подчиненным приказ стрелять без предупреждения по распространителям листовок, порочащих режим. Можно ли удивляться тому, что каждый день обнаруживались все новые и новые трупы, как правило со следами жесточайших пыток и избиений, тому, что, как писали газеты в конце февраля, всего за шесть недель в концентрационные лагеря и тюрьмы были брошены самое малое 28 тыс. человек? Впрочем, эта цифра явно преуменьшена, поскольку большинство арестов совершалось тайно.

Пожар рейхстага и подписанный тут же декрет о введении чрезвычайного положения дали нацистам возможность придать этой вакханалии насилия беспрецедентный размах и отправить в лагеря и тюрьмы всех руководителей оппозиции.

Наконец к 5 марта нацисты прочно овладели властью. Геринг, ставший министром-президентом Пруссии, готовился завершить начатое и представить миру свою полицию, которой он так гордился. Но за кулисами уже появился другой человек, исполненный решимости отнять ее у него.

3. Гестапо создано и участвует в поджоге Рейхстага

23 марта 1933 года Геринг открыл первое заседание рейхстага нового созыва. На этом заседании было принято решение об амнистии для тех, кто совершил преступление или нарушил закон, «движимый патриотическими мотивами», иначе говоря — для нацистов. Амнистия была расширена принятым 23 июня законом, распространявшим ее действие на судебные решения, по которым были осуждены национал-социалисты в годы борьбы за приход нацистов к власти. По этому закону осужденные подлежали немедленному освобождению, судимость с них снималась и им возвращались взысканные с них штрафы. Партия национал-социалистов расплачивалась по своим долгам и обеспечивала прикрытие своим людям. Тем самым им выдавался своего рода вексель на будущее, но Геринг хотел, чтобы отныне все происходило в рамках строгой [61] законности. В его устах это означало, что убийства будут совершаться только по приказу.

Однако, чтобы установить свой надзор и контроль за этой более или менее противозаконной деятельностью, следовало устранить всех министров, не являвшихся членами нацистской партии. Два первых закона из числа основных законоположений, определявших организационные устои нацистской государственности, были опубликованы 1 и 7 апреля.

Парламенты всех земель, за исключением Пруссии, распускались. Вместо них назначались специальные представители канцлера — рейхсштатгальтеры, которым поручалось наблюдать за строгим выполнением законов рейха и распоряжений фюрера. Одним росчерком пера устанавливалась строго централизованная государственная система. Вскоре исчезнут и рейхсрат (совет представителей земель), лишенный своей основы, и к началу 1934 года — прочие атрибуты суверенности земель. Само собой разумеется, что на посты штатгальтеров назначались лишь наиболее испытанные из нацистов. При дележе этих мест львиная доля оказалась в руках активистов политических органов нацистской партии, вступивших в яростную борьбу с высокопоставленными деятелями из СС как с опасными соперниками.

В Пруссии дело осложнялось тем, что необходимо было избавиться от фон Папена. Тогда Гитлер сам себя назначил штатгальтером и в полном соответствии с декретом передал свои полномочия Герингу. С этого момента рейхскомиссар фон Папен лишился в Пруссии всех своих прерогатив. Поскольку Геринг трудился над завершением создания своей полицейской машины, земельное правительство Пруссии пока еще не было распущено: его устранение привело бы к передаче местной полиции в ведение Фрика, сохранявшего пост министра внутренних дел рейха.

Проведя все подготовительные мероприятия, Геринг опубликовал 26 апреля 1933 года специальный декрет, которым создавалась тайная государственная полиция — гехаймештатсполицай, — подведомственная министерству внутренних дел Пруссии, иначе говоря, подчиненная лично Герингу. В тот же день Дильс был назначен заместителем руководителя этой полиции. Немецкое [62] слово «гехайме» может иметь два значения: во-первых, «тайная» и, во-вторых, «частная». И в самом деле, если эта полиция по определению должна была стать тайной полицией, она в то же время была и частной полицией одной партии и даже одного человека. Слияние воедино партии и государства, характерное для всех тоталитарных режимов, находило в этом факте свое яркое выражение, проявляясь также во всех областях общественной жизни.

В тот же день другим декретом создавались управления гестапо во всех административных округах Пруссии, подчиненные центральной службе, находившейся в Берлине. Если до сих пор гестапо действовало лишь в районе Берлина, то теперь оно протягивало свои щупальца в каждый округ, правда пока еще не выходя за пределы Пруссии.

Тем временем чистка продолжалась уже не только в полиции, но и в правоохранительных органах и среди государственных служащих. Закон от 7 апреля предоставил возможность увольнять судей и чиновников, придерживающихся антифашистских взглядов, евреев, а также тех, кто когда-либо состоял в левых организациях.

22 июня специальная инструкция, изданная министерством Геринга, предписывала всем чиновникам следить за характером высказываний государственных служащих и сообщать министерству о любой критике. 30 июня аналогичным распоряжением вводилась практика доносительства среди рабочих и служащих. Так складывалась система анонимных доносов, постоянного соглядатайства, всеобщей слежки всех за всеми, сеть, постепенно пронизавшая всю ткань общественного организма.

Все нити этой паутины сходились в руках тайной полиции. Ее привыкли называть в соответствии с сокращенным почтовым обозначением (по начальным буквам) — «гестапо», и именно под таким названием организация приобрела свою печальную славу. Уже в июле гестапо одержало еще одну победу над оппозицией, засвидетельствовав свою эффективность. Речь шла о разгроме подпольной организации коммунистической партии, над созданием которой коммунисты работали уже многие годы. Руководящее ядро организации, возглавляемое [63] Джоном Шеером, было арестовано в полном составе. Шеера должны были судить за восстановление запрещенной партии, но штурмовики выкрали его из тюрьмы и убили.

Нанося удары по оппозиции, службы Дильса одновременно приступили по приказу Геринга к подрыву позиций СА — штурмовиков. При этом их мишенью оказался Рем.

В силу своего положения Геринг ведал всем, что касалось концентрационных лагерей. Но большинство этих лагерей, созданных штурмовиками, оставались ему неподконтрольны. О них рассказывали ужасы, леденящие кровь. Геринга это не шокировало, но он считал нетерпимым положение, когда ставилось под вопрос его всевластие. Рассказы об ужасах в лагерях СА дали ему повод для перехода в прямое наступление против Рема. Тем более что Рем становился все более опасен. После прихода нацистов к власти отряды штурмовиков росли на глазах. Одна лишь берлинская группа СА насчитывала теперь более 600 тыс. членов. Некоторые формирования «Красного фронта» в полном составе влились в отряды СА. Берлинцы называли их «бифштексами» — коричневыми снаружи и красными внутри. Теперь Рем не испытывал беспокойства: к концу 1933 года в Германии насчитывалось 4500 тыс. членов штурмовых отрядов и Рем фактически стал министром без портфеля.

Пытаясь помешать дальнейшему усилению Рема, Геринг поручил Дильсу провести расследование в отношении концлагерей СА и ликвидировать их. Должны были сохраниться лишь «официальные лагеря», контролируемые СС. На этот счет Геринг предварительно договорился с руководителем СС Гиммлером.

Фактически концлагеря давали штурмовикам возможность сводить свои кровавые счеты. Они ликвидировали не только противников, но и вчерашних сообщников, ставших почему-либо опасными. Так был убит инженер Джордж Белл, посредник в финансовых переговорах между Гитлером и сэром Генри Детердингом.

В ведении этой группы находился Берлин и довольно обширная пригородная зона — Бранденбург. [64]

Был убит и майор полиции Хунглингер, который десятью годами ранее — 9 ноября 1923 года -противостоял Гитлеру в событиях, связанных с провалившимся путчем в Мюнхене. Погибли также некоторые штурмовики, отошедшие от движения, руководители СС, которые под руководством Гиммлера, каждодневно проявлявшего свои растущие амбиции, становились все более опасными конкурентами штурмовиков.

Штурмовики хотели, чтобы их потери — 300 убитых и 40 тыс. раненых в дни борьбы за власть — были оплачены кровью.

Вот что рассказывал на Нюрнбергском процессе Гизевиус, свидетельство которого тем более ценно, что он сам в течение нескольких недель работал в гестапо до того, как ушел в оппозицию: «Штурмовики организовывали широкие операции прочесывания, обыскивали дома, конфисковывали имущество, допрашивали людей, отправляли их в тюрьмы. Короче говоря, они стали действовать как самозваная полиция, не уважая никаких установлений демократического государства... Горе было всякому, кто попадал в их лапы. К тому времени относится создание ими «бункера», этой ужасной тюрьмы. Впрочем, каждый отряд имел в своем распоряжении что-то подобное. Похищение людей стало излюбленным методом СА. Заслуги любого штандартенфюрера измерялись числом арестов, проведенных им, а репутация каждого штурмовика определялась в зависимости от того, насколько «эффективными» оказывались проведенные им «допросы».

В некоторых землях Германии вчерашние союзники — правые партии — стали выказывать озабоченность такой деятельностью штурмовиков. В Брауншвейге организация «Стальной шлем» выступила против штурмовиков. Немедленно последовал роспуск «Стального шлема». Любое сопротивление беспощадно подавлялось, колеблющиеся отметались.

Командиры штурмовых отрядов превратились в надменных и жестоких властителей, решавших вопросы жизни и смерти сограждан по кварталу. Каждый из этих князьков набирал себе обычно собственную охрану из всякого рода подозрительных личностей, вооруженных до зубов, и сколачивал особые группки с задачей — выслеживать и ликвидировать политических противников. [65] Как правило, эти группки носили название «служба ТС». Они хватали коммунистов и тех кого они считали коммунистами, евреев и, на худой конец, каких-нибудь запуганных бюргеров.

Конечно, это можно было рассматривать как незаконную конкуренцию, и Геринг рассердился не на шутку. Дильс смог заглянуть в некоторые «частные» лагеря. Таких лагерей насчитывалось что-то около 40 с содержащимися в них 40 или 50 тыс. «врагов родины». Самым известным среди них был лагерь в Ораниенбурге, но, хотя он и был создан штурмовиками, среди его сотрудников были и гестаповцы. Туда отправляли большинство лиц, арестованных гестапо. Поэтому ораниенбургский лагерь не тронули. Зато вспомнили о лагерях, находившихся в Вуппертале, Хохнштейне и в Бредове, которыми командовали местные руководители штурмовиков. Министерство юстиции получало оттуда письма, свидетельствовавшие о плохом обращении с заключенными. Министр Гюртнер переслал эти жалобы Гитлеру с припиской: «Заключенных без всякого основания не только бьют кнутами и разными инструментами до потери сознания, но и подвергают разнообразным пыткам, например в лагере для интернированных, находящемся в Бредове, близ Штеттина».

Бредовский лагерь был создан местным руководителем штурмовиков Карпфенштейном, бывшим гаулейтером Померании. Геринг закрыл этот лагерь и лагерь Бреслау, руководимый Гейнсом, близким сотрудником Рема, тоже гомосексуалистом, подвергавшим заключенных самым садистским, пыткам. Кроме того, в пригороде Берлина один из руководителей штурмовиков Эрнст, в прошлом официант кафе, имел свой лагерь. Прошлое этого человека было более чем сомнительно. Геринг прикрыл его заведение.

Зато не было и речи о вмешательстве в дела лагерей, подведомственных эсэсовцам, таких, как Дахау, название которого станет общеизвестным 12 лет спустя. Начальник этого лагеря СС Эйке подготовил для своего лагеря специальное положение, в котором были следующие строки:

«Терпимость означает слабость. Поэтому следует безжалостно наказывать всякого, кто посягает на интересы родины. Настоящее положение не относится к добропорядочным [66] гражданам, совершившим ту или иную ошибку. Но политические агитаторы и вожаки-интеллигенты любой политической окраски должны быть предупреждены: не попадайтесь нам. Мы вас возьмем за горло и заставим замолчать вашими же собственными методами».

Каждый эсэсовец знал, что следовало понимать под «интересами родины». В мае в Дахау были убиты депутаты-коммунисты Дрессель и Шлеффер. Между 16 и 27 мая четверо других заключенных были убиты четырьмя охранниками СС, действовавшими поодиночке, что свидетельствует о том, что такие убийства вошли в обычную практику. 24 мая после пыток был убит двумя пулями в затылок доктор Альфред Штраус, мюнхенский адвокат. Врач, проводивший вскрытие трупа, записал, что все тело «покрыто почерневшими и синими кровоподтеками и многочисленными ранами». При подобных же обстоятельствах нашли смерть и трое других заключенных: Леонард Гаусман, Луис Шлосс и Себастьян Нефцгер.

Мюнхенская прокуратура, которая еще не перестроилась, как того требовали нацисты, попыталась начать расследование в связи с этими убийствами. Однако руководство эсэсовцев ответило, что все четверо заключенных были убиты при попытке к бегству. Между тем в акте вскрытия трупа Штрауса указывается, что он был в тапочках, «носок имелся лишь на одной ноге, другая же была без носка из-за раны на ней». К тому же пули были выпущены в затылок и в упор.

Совершенно ясно, что лагеря штурмовиков были закрыты отнюдь не по причине плохого обращения с заключенными, а именно потому, что они принадлежали формированиям СА. Рем и его друзья прекрасно поняли существо дела. Тут же они попытались ответить.

В одно прекрасное утро берлинское гестапо доставило двух новых узников в Ораниенбург. Как повелось, оба были в очень тяжелом состоянии. Было очевидно, что их подвергли «усиленному» допросу. Однако на этот раз администрация лагеря восприняла случившееся чуть ли не с негодованием; начальник лагеря Шефер доложил об инциденте своему непосредственному начальству — штандартенфюреру Шутцвехслеру. Тот также продемонстрировал свое негодование по поводу столь [67] «отвратительных методов», Оба тут же отправились на Принц-Альбрехтштрассе, где находилось гестапо, чтобы «потребовать объяснений». Их встретили вежливо, пообещали найти виновных и завтра же дать окончательный ответ.

На следующий день ответ был получен по телефону: ораниенбургский лагерь ликвидировался по причине грубого обращения в нем с заключенными. При этом сообщалось, что к лагерю направлен поезд, на котором все заключенные должны быть переправлены в новый лагерь, открытый эсэсовцами около Эмса. Шефер едва успел домчаться до Берлина и рассказать всю историю государственному секретарю Грауэрту. Почувствовав, что назревает крупный конфликт, Грауэрт решил приостановить действие приказа о ликвидации лагеря. Ораниенбургский лагерь, таким образом, продолжал действовать под руководством того же Шефера.

Но это была лишь мелкая стычка в войне, которую различные службы нацистов вели между собой на протяжении всего их существования, пока сам режим не потерпел крах. А личные счеты сводились и в зале заседаний Нюрнбергского трибунала! Подчас соперничество перерастало в лютую ненависть друг к другу.

Соперничество это возникло на почве борьбы за теплые местечки, за почести, за материальные выгоды, которыми вознаграждались обычно не те, кто проявил способности, имел заслуги и высокие моральные качества, а те, кто сумел понравиться, или принадлежал к тому или иному набравшему силу в данный момент клану, или же располагал влиятельными друзьями. Крупная организация стремилась потеснить соседнюю, особенно если сфера компетенции последней соприкасалась с ее собственной. А внутри каждой крупной организации, каждой службы процветала групповщина, стремление каждой группки продвинуться поближе к власти.

Гестапо не было исключением из этого правила. Даже если внешне гестапо выглядело как внушающая ужас единая организация, проникнутая ледяным спокойствием, то любому, кто был знаком с внутренним положением этой организации, она представлялась скорее банкой с разъяренными пауками. [68]

Нашлись претенденты и на место, занимаемое Дильсом, фаворитом Геринга, незаменимым для него человеком. Некоторым стало казаться возможным свалить Дильса и самим занять его кресло. Согласно сложившейся у нацистов практике, доносчиков поощряли тем, что давали им усесться на место того, кого они отправляли к палачам. Соперники Геринга метили в Дильса потому, что его уход означал бы существенную потерю для министра-президента. Но пока что, лавируя, Дильс противостоял этим попыткам устранить его с ловкостью прожженного дворцового интригана.

Настал, однако, день, когда один из врагов Дильса нашел у него уязвимое место. Была развернута лицемерная кампания протестов против жестокости гестапо, и президенту Гинденбургу было вручено соответствующее досье, которое ему передали представители немецкого генералитета, пользовавшиеся его доверием. Составлено оно было Фриком, который все еще не мог забыть методы, использованные Герингом для выводу гестапо из-под его контроля. Однако демарш не дал никакого результата. Геринг разъяснил, что речь здесь шла об отдельных случаях, имевших место вследствие непомерного усердия нижних чинов. Он даже пошел на создание специальным декретом комиссии, которой вменялось в обязанность подготовить реорганизацию гестапо и наказать виновных. Само собой разумеется, что эта комиссия так никогда и не собралась. Впрочем, чтобы успокоить маршала, Геринг был вынужден пожертвовать Дильсом, который был смещен со своего поста в сентябре 1933 года. Однако последовавшее в тот же день назначение его на должность заместителя начальника берлинской полиции вполне компенсировало ему эту потерю. Зная нравы учреждения, одним из создателей которого он являлся, Дильс, не колеблясь ни минуты, пренебрег новым назначением и эмигрировал в Чехословакию. Он считал, что безопасней для него будет наблюдать дальнейшее развитие событий из Богемии. Даже Австрия, уже напичканная нацистами, показалась ему недостаточно надежной.

Геринг не мог не почувствовать нанесенного ему удара: отставка Дильса стала победой его врагов. И он нашел способ парировать этот удар. [69]

На освободившееся место Геринг назначил проверенного члена нацистской партии, представителя ее старой гвардии, которого никто не мог заподозрить в чем-либо, порочащем звание члена партии. Это был Поль Хинклер, близкий друг Вильгельма Кубе, бывшего председателя нацистской фракции в ландтаге Пруссии, обер-президента Бранденбурга.

Хинклер приступил к исполнению своих обязанностей. Однако Геринг знал, хоть и виду не подавал, что Хинклер законченный алкоголик и по сравнению с достигнутым им в этой области уровнем запои Дильса могли показаться детской забавой. К тому же в прошлом Хинклер был судим за соучастие в убийстве, хотя суду и не удалось установить меру его ответственности. В сущности, это был умственно неполноценный человек, и к тому же алкоголик.

Скрывшись в сельской глуши, Дильс не переставал внимательно наблюдать за событиями. Судебный процесс о поджоге рейхстага начался 21 сентября, примерно за неделю до бегства Дильса, и, поскольку он руководил расследованием и знал все его тайные стороны, ему было ясно, что дело приобретет скандальный оборот. За границей начавшийся суд привлек всеобщее внимание, немцы-эмигранты всячески стремились пролить свет на эти события, и в подобной обстановке Дильс дал знать в Берлин, что он мог бы вернуться, если его возвращение будет оценено по достоинству.

Тем временем Хинклер в Берлине делал глупость за глупостью, так что к концу октября, меньше чем через месяц после вступления в должность, его пришлось спешно увольнять. Получив срочный вызов, Дильс согласился вернуться на свой пост. Сразу же по возвращении он приказал выдать ордер на арест Хинклера. Когда Хинклер ранним утром увидел у своих дверей вчерашних коллег из гестапо, он, не медля ни минуты, выпрыгнул в окно в пижаме и оказался в садах Тиргартена. Откуда полицейский патруль доставил его в участок, где он смог связаться со своим другом Кубе, примчавшимся выручать Хинклера из беды.

Эта акция подействовала как предостережение, и Дильс вернулся к своим обязанностям и к прежним методам. [70] В свою очередь Геринг хорошо понял, в кого метили противники Дильса, и решил принять превентивные меры. 30 ноября 1933 года, используя свои полномочия министра-председателя правительства Пруссии, он издал поистине «революционный» указ, которым политическая полиция, гестапо, объявлялась полностью независимой от министерства внутренних дел. В силу этого документа гестапо подчинялось одному лишь Герингу. С правовой точки зрения подобное выделение политической полиции в самостоятельную организацию представляло собой чудовищную юридическую несуразность. Но для нацистов пренебрежение к юридическим нормам было делом совершенно обычным.

В тот же день Геринг выдал ордер на арест некоторых членов той самой комиссии, которой после ухода Дильса было поручено реорганизовать гестапо и которая так и не собралась ни одного раза. Эти ордера не нашли себе практического применения, но цели своей достигли: они послужили предупреждением для всех, кто захотел бы поближе взглянуть на то, что происходит в недрах неприкосновенного гестапо.

В начале 1934 года пресса Херста опубликовала в Соединенных Штатах статью Геринга, где он писал: «Мы лишаем защиты закона врагов народа... Мы, национал-социалисты, сознательно отказываемся от фальшивой мягкости и ложного гуманизма... Мы не признаем лживых выдумок адвокатов, ни их китайской грамоты и юридических тонкостей».

Действительно, никогда нацисты не считались с «адвокатской китайской грамотой». Один лишь раз они попытались использовать в целях пропаганды большой публичный, тщательно отрепетированный ими судебный процесс, но и эта попытка обернулась для них крахом.

21 сентября 1933 года в Верховном суде «третьего рейха», заседавшем во Дворце юстиции Лейпцига, начался второй акт той драмы, которая в феврале потрясла Германию и весь мир. Семь месяцев прошло с того дня, когда наполовину обрушился купол рейхстага, объятый пламенем, и свободная либеральная Германия рухнула вместе с ним во все пожирающий огонь нацистских [71] пожарищ. В эти дни новые хозяева рейха пытались оправдать себя в глазах международного общественного мнения, поскольку после пожара рейхстага никто в мире не верил в сказки о причастности к нему коммунистов. А эта нацистская версия уже позволила к тому времени начать жестокие репрессии и подавить оппозицию, без чего национал-социалисты, еще не вполне окрепшие, не смогли бы удержать власть в своих руках;

Судья Бюнгер, поседевший в служении Фемиде, в окружении четырех заседателей в красных мантиях в ходе пятидесяти четырех судебных заседаний прилагал все мыслимые усилия, чтобы придать хотя бы минимальную пристойность развернувшимся судебным прениям, которые то и дело выходили из-под его контроля.

На скамье подсудимых расположились пятеро обвиняемых, которых, как это было очевидно, свело здесь лишь случайное стечение обстоятельств, использованное организаторами процесса. Первым был полусумасшедший голландец ван дер Люббе, арестованный в горящем рейхстаге и который, вне всякого сомнения, был одним из поджигателей. Рядом с ним находился Торглер, бывший руководитель группы коммунистов-депутатов рейхстага, один из наиболее известных ораторов германской компартии, уступавший по популярности лишь ее руководителю Эрнсту Тельману. Он по собственному почину явился в полицию на следующий день после пожара рейхстага, чтобы изложить свою точку зрения на события, и был тут же арестован. Обвинение против него держалось на показаниях двух подозрительных субъектов — депутатов Фрея и Карвана, бывших активистов компартии, перешедших в ряды Национал-социалистской немецкой рабочей партии. Они заявили под присягой, что видели, как Торглер в день пожара входил в рейхстаг вместе с ван дер Люббе. Судье эти свидетельства показались заслуживающими доверия. Гораздо больший интерес представляли трое других обвиняемых. Это были болгары, арестованные при весьма странных обстоятельствах. Некий Гельмер, официант ресторана «Байернгоф», что на Потсдамерштрассе, увидел в газетах фотографию ван дер Люббе. Он также прочел объявление, обещавшее 20 тыс. марок тому, кто сможет помочь в розыске его сообщников. Гельмер вспомнил, [72] что видел ранее ван дер Люббе в своем ресторане, куда он заходил с тремя незнакомцами, выглядевшими, конечно, как «большевики». То обстоятельство, что «Байернгоф» был рестораном достаточно высокого класса, чтобы бродяг вроде ван дер Люббе не пускали далее порога, было проигнорировано. Полиция устроила засаду в «Байернгофе» и 9 марта арестовала там трех его завсегдатаев. У двоих оказались паспорта, не вызывавшие на первый взгляд сомнений, а у третьего документов не было. По паспортам первые двое числились как доктор Гейдигер и Панев. Полиции потребовалось лишь несколько минут, чтобы установить, что эти документы фальшивые. Тогда все трое признались, что они являются гражданами Болгарии, и дали свои настоящие имена: Благой Попов, Васил Танев и Георгий Димитров.

Димитров! Как только о его задержании узнали в штаб-квартире гестапо, радости ее сотрудников не было конца. Еще бы! Димитров являлся руководителем коминтерновского подполья в Западной Европе и был уже осужден в Болгарии: первый раз на 20 лет тюремного заключения и второй раз на 12 лет. Двое его товарищей были также осуждены за свою политическую деятельность на 12 лет каждый. Они бежали из Болгарии, нашли себе убежище в России, где пробыли достаточно долго, и только что прибыли в Германию, пытаясь отсюда нелегально пробраться в Болгарию. Они утверждали, что никогда не видели ван дер Люббе, а Торглер известен им лишь по фамилии. Как только распространилось известие об их аресте, сбежались десятки свидетелей. Все они уверяли, что видели троих болгар в компании ван дер Люббе и Торглера в ресторане, на улице, в рейхстаге, когда они таскали ящики, что-то высматривали в холле рейхстага и в других самых немыслимых местах. Димитров воспринял эти утверждения с полным спокойствием. Ему нетрудно было доказать, что в день пожара он находился в Мюнхене.

Таковы были люди, сидевшие на скамье подсудимых, и таковы были улики, справедливые в отношении ван дер Люббе и беспочвенные в том, что касалось четырех других. [73]

Процесс привлек внимание широкой публики. В зале находились 120 журналистов почти всех стран, за исключением советских, не допущенных в помещение суда. Гитлер возлагал большие надежды на «суровый» приговор, который должен был дать новую пищу для антикоммунистической пропаганды.

Незадолго до Лейпцигского процесса дело разбиралось в другом суде. Немецкие эмигранты, нашедшие себе убежище во Франции, в Голландии, в Англии, а некоторые и в Соединенных Штатах, подняли на ноги мировую общественность. Они сами провели расследование, собрали свидетельства, опубликовали фотографии и документы, проливающие свет на ту истину, о которой догадывался каждый: рейхстаг был подожжен самими нацистами ради того, чтобы престарелый Гинденбург согласился подписать законы о введении чрезвычайного положения и чтобы найти оправдание начавшимся репрессиям.

В Париже сложилась чрезвычайно активная группа, в работе которой приняли участие Андре и Клара Мальро, Жан Гюенно, итальянец Кьяромонте. Двое немецких писателей-коммунистов — Вилли Мюнценберг и Густав Реглер — опубликовали на многих языках «Коричневую книгу», получившую широкое распространение. Подлинный смысл событий становился достоянием гласности.

В начале сентября один из антифашистских комитетов образовал в Лондоне Международную комиссию по расследованию, которая решила провести заранее слушание дела о поджоге рейхстага. В работе комиссии, проходившей под председательством крупного лондонского адвоката, советника Двора Ее Величества Дениса Ноуэлла Притта, приняли участие французские, английские, американские, бельгийские, швейцарские общественные деятели, и в частности Гастои Бержери, г-жа Моро Джиафери, г-жа Анри Торрес, Артур Хейс, Вермелен. Место прокурора в ходе этого процесса занимал сэр Стаффорд Криппс, изложивший все известные факты и пояснивший, что данная имитация судебного разбирательства не имеет подлинной юридической силы и служит лишь тому, чтобы выяснить истину, которой определенные обстоятельства мешают выявиться в самой Германии. [74]

К моменту завершения работы комиссии с полной определенностью выяснилось, что, хотя ван дер Люббе и являлся одним из поджигателей рейхстага, он мог быть лишь орудием в чьих-то руках. В чьих же? На этот вопрос комиссия ответила определенно: в руках нацистов, и в особенности Геринга, который таким образом становился главным обвиняемым. 11 сентября г-жа Моро Джиафери, получившая к этому времени массу писем, содержавших угрозы по ее адресу, громогласно заявила: «Нет в мире ни такого суда, ни такого правопорядка, которые, даже будучи настроены негативно в отношении обвиняемых, смогли бы хоть на миг допустить обоснованность всех этих смехотворных доказательств. Да, но теперь надо спасать лицо тому, кто выходит на сцену из-за спины этих людей, которых решено погубить. Теперь речь идет о спасении того, кто уже осужден всеми честными людьми, — Геринга...»

«Кто был в Берлине 27 феврали вечером, имея в своем распоряжении ключи от рейхстага?

Кто направлял действия полиции?

Кто контролировал режим полицейского надзора и мог его усилить или снять совсем?

Кто имел ключи от подземных переходов, через которые поджигатели проникли в здание рейхстага?

Этот человек не кто иной, как Геринг, министр внутренних дел Пруссии и председатель рейхстага!»

Итак, спасти лицо... Это была фраза, брошенная г-жой Моро Джиафери, и это было как раз то, чем занимался суд в Лейпциге. Здесь среди обвинителей царила паника, и они сами лишь пытались защититься от яростных нападок разъяренного Димитрова; остальные четверо не доставляли им хлопот. Ван дер Люббе неизменно находился в состоянии мрачного отупения и на все вопросы дал лишь несколько односложных ответов. А Танев и Попов не знали ни одного слова по-немецки. Ход судебных заседаний определял Димитров. Именно он стал обвинителем. И его обвинения были настолько точны, что 17 октября доктор Вернер, государственный обвинитель, был вынужден принять решение, ошеломившее присутствующих. Он взял ту самую «Коричневую книгу», которую опубликовали эмигранты, и стал страница за страницей пытаться опровергнуть содержащиеся [75] в ней обвинения, утверждая, что речь идет о клеветнических измышлениях!

Таким образом, обвинители стали обвиняемыми и на всем протяжении дальнейших судебных заседаний пытались лишь оправдаться.

В суд для дачи показаний были вызваны лица, имена которых в Германии произносили только шепотом: руководитель штурмовых отрядов Силезии Гейне, префект полиции Бреслау граф Хеллендорф, руководивший берлинскими штурмовиками в момент пожара, префект полиции Потсдама, штурмовик Шульц и, наконец, сам Геринг!

Гизевиус оставил красочное описание появления Геринга перед судом. Этот популярный Герман обычно разыгрывал на публике одну из излюбленных им ролей «ближайшего соратника», «национального героя» и т.д. Но в тот момент он предпочел играть роль «железного человека», и именно этот образ он избрал для выступления в суде.

Он появился там в светлом охотничьем костюме, в высоких сапогах, стучавших по паркету, с напускным спокойствием, которое, однако, скоро его покинуло. Уже через несколько минут он стал красным и потным от ярости, сотрясал криком свод зала судебных заседаний. Он был ошеломлен поворотом судебного разбирательства. Он не понимал причин, по которым судьи занялись этой «Коричневой книгой», «подстрекательским сочинением, которое он уничтожает повсюду, где находит».

Со своего председательского места Бюнгер наблюдал эту сцену в полной растерянности. Он начал понимать, что это судебное разбирательство поставит точку в его карьере. На скамье подсудимых Димитров не скрывал своего удовлетворения. Геринг, еще не остывший от приступа гнева, бросал на него угрожающие взгляды, пытаясь обрести спокойствие. И вот обвиняемый Димитров принялся в свою очередь допрашивать министра-президента! И министр-президент был вынужден отвечать.

Завязался невероятный диалог:

— Что изволил делать господин министр внутренних дел 28 февраля и в течение последующих дней, когда [76] легко можно было обнаружить сообщников ван дер Люббе? — спросил Димитров.

— Я не являюсь сотрудником судебной полиции, — ответил Геринг, — я министр. Для меня гораздо важнее заниматься делами партии, идеи которой движут миром, за что она и несет ответственность.

Так он попал в ловушку, поставленную Димитровым, перенося дискуссию на политическую почву. Хоть он и считался одним из авторов стратегии национал-социалистской партии, ему было не по плечу противостоять мастеру марксистской диалектики. В мгновение ока допрос превратился в митинг коммунистической пропаганды. Чувствуя свою слабость, Герман брызгал слюной и стремился оскорбить своего противника.

— Сволочь, — кричал он, — вас повесить мало!

Судья вмешался, чтобы напомнить Димитрову, что ему уже было запрещено заниматься коммунистической пропагандой.

— Ограничьтесь вопросами, прямо относящимися к нашему делу, — добавил он примирительным тоном.

— Благодарю вас, — ответил Димитров, — я весьма доволен ответом г-на министра.

— Хулиган! — кричал Геринг. — Выведите его! Я еще до тебя доберусь!

И когда Димитрова выводили из зала заседаний, среди всеобщего смятения и шума он добавил, обращаясь к Герингу:

— Уж не боитесь ли вы, г-н министр, вам, наверное, страшно?..

Обвинение ван дер Люббе и других подсудимых в сговоре основывалось на том факте, что ван дер Люббе был коммунистом. Но в ходе судебного разбирательства выяснилось, что если когда-то ранее ван дер Люббе и был коммунистом, то с 1931 года он покинул партию: проведенное уголовной полицией расследование доказало это со всей очевидностью.

23 декабря состоялся приговор: ван дер Люббе был приговорен, к смертной казни, а четверо других участников процесса оправданы. Мировая печать широко комментировала события, эмигранты торжествовали. Несмотря на полученные ими указания, немецкие судьи не решились вынести обвинительный приговор невиновным. [77] Узнав о приговоре, Гитлер впал в истерику, приступов которой так боялись его приближенные.

Геринг, однако, никак не мог решиться выпустить свою добычу. Он заявил Димитрову: «Ты мне еще попадешься». И вот, несмотря на оправдательный приговор, четырех коммунистических лидеров отправили в тюрьму. Они были освобождены 27 февраля под давлением международного общественного мнения, все громче выражавшего свое возмущение. По выходе из тюрьмы Торглер был переведен в концентрационный лагерь. Выпущенный оттуда, он оплатил это освобождение, перейдя на службу к нацистам.

10 января было объявлено, что приговор ван дер Люббе приведен в исполнение в лейпцигской тюрьме. Однако многие в Германии сомневались в достоверности этого заявления. Утверждалось, что семья ван дер Люббе, действуя в соответствии с законодательством, неоднократно обращалась с просьбой выдать им останки покойного, чтобы совершить обряд похорон в Голландии. Однако немецкие власти отказали им в этой просьбе. Если ван дер Люббе был провокатором, мало вероятно, чтобы нацисты не использовали без малейших колебаний представившиеся возможности избавиться от лишнего свидетеля, неуклонно соблюдая при этом букву закона. Обычно гестапо не любило оставлять следы.

На дымящихся развалинах рейхстага с неизбежностью возникают буквы латинского изречения: Is fecit cui prodest? — Кому было выгодно? Для нацистов пожар был подарком судьбы. Он был нужен для оправдания репрессий, для укрепления позиций и роли гестапо и для придания соответствующего настроя избирательной кампании.

Спустя час после обнаружения пожара Гитлер и Геринг вместе смотрели на разгоравшееся пламя.

В сопровождении Дильса они прошли по коридорам здания, еще свободным от огня. Дильс докладывал им о том, что его люди, уже принявшиеся за работу, успели установить. [78]

Глядя на огонь, Гитлер громко сказал: «Это — знамение Господне! Никто теперь не помешает нам железной рукой раздавить коммунистов».

31 января Геббельс записал в своем дневнике: «Основные направления борьбы с красным террором были намечены на совещании у Гитлера. Мы воздержимся пока от контрмер. Только в подходящий момент, когда коммунисты начнут свою революцию, мы нанесем свой удар».

Надо было, таким образом, дождаться того, чтобы «коммунисты начали революцию», прежде чем приступить к контрмерам. Однако время шло, а революция не начиналась, и близились выборы. И вот наконец пожар, словно дар небес, как раз за неделю до назначенной даты выборов. И доктор Геббельс сумел извлечь из событий немалую выгоду.

А за пять дней до пожара — 22 февраля — Геринг принимает оформленное декретом решение о преобразовании СА во вспомогательные силы полиции. Без штурмовиков полиция просто не справилась бы с массовыми арестами, которые ей предстояло провести за несколько часов в ночь пожара и на следующий день. Списки лиц, подлежащих аресту, были составлены задолго до этих событий, и задержание их требовало значительной численности участников операции.

Еще один факт: пожар произошел в разгар избирательной кампании. Гитлер, как обычно, активно в ней участвовал. График его выступлений, подготовленный Геббельсом и переданный для ознакомления членам партии 10 февраля, был загружен до предела. Каждый день ему предстояло выступать в различных аудиториях, в местах, находящихся порой на значительном расстоянии одно от другого. Нельзя было терять ни одного часа столь драгоценного времени. Но — удивительное обстоятельство — ни одно предвыборное собрание не было намечено на 25, 26 и 27 февраля, и все были оповещены о том, что 2 7 февраля публичных выступлений у Гитлера не будет. И вот странность: как раз 27 февраля рейхстаг и загорелся.

Несколько слов о самом пожаре: и следователей, и полицейских, оказавшихся первыми на месте происшествия в считанные минуты после обнаружения огня, то есть примерно в 21 час. 15 мин., поразило обилие очагов [79] возгорания — пятьдесят или шестьдесят пять, — разбросанных по всему зданию. Горело, по-видимому, какое-то легковоспламеняющееся вещество, большое количество которого полыхало в зале заседаний, создавая огромный столб огня.

Консервативный еженедельник «Ринг», издававшийся Генрихом фон Глейхеном, членом «Геррен-клуба», в своем втором, мартовском номере опубликовал статью, оканчивавшуюся такими вопросами: «Как же все это стало возможным? Или мы и в самом деле нация слепых баранов? Где искать поджигателей, столь уверенных в своей безнаказанности?.. Может быть, это люди из высших немецких или международных кругов?»

За публикацию этой статьи «Ринг» был запрещен, но такого рода вопросы возникали у всех.

Геринг и Геббельс твердили на всех волнах, что поджог мог быть делом рук одних лишь коммунистов. На следующий же день гестапо и крипо (уголовная полиция) устроили обыск в Доме имени Карла Либкнехта, служившем штаб-квартирой руководства компартии. В помещениях Дома, уже неоднократно обыскивавшихся, пустовавших уже целый месяц и находившихся под охраной полиции, вдруг обнаружились, по утверждению Геббельса, «сотни килограммов документации огромного значения», доказывавшие существование плана насильственного захвата власти в Германии коммунистами. Пожар рейхстага должен был якобы послужить сигналом к началу красного террора. Прессу заполнили детальные описания этого плана, сорванного решительными действиями нацистов-патриотов. Однако соответствующие тексты, уличающие коммунистов, так и не появились в печати, несмотря на многочисленные просьбы, поступавшие от зарубежных органов прессы, и ни одна страница не фигурировала в ходе последовавшего за пожаром судебного процесса.

А что же делали полицейские чины, расследовавшие обстоятельства пожара? В их распоряжении были все протоколы обследования места происшествия, они схватили на месте преступления одного из поджигателей, они были осведомлены благодаря вышеупомянутым документам о политической принадлежности сообщников поджигателя и их предполагаемой численности, в их сети попались не только Торглер и трое болгар. [80]

Но ведь Дильс лично «контролировал» расследование с помощью Артура Небе — ветерана уголовной полиции, автора солидного учебника по криминалистике. Их расследование топталось на месте или неожиданно оказывалось в тупике.

Тем временем из уст в уста передавались странные слухи, назывались удивлявшие всех фамилии и кое-что достигало всеслышащих ушей гестапо.

Так, некий доктор Белл рассказывал любопытные вещи про ван дер Люббе. Доктор имел немало друзей в рядах Национал-социалистской рабочей партии Германии. Он утверждал, что ван дер Люббе располагал хорошими связями в кругах штурмовиков, и добавлял с многозначительным видом, что ему известно все, что произошло в тот вечер, когда начался пожар. 3 или 4 марта в национальном клубе на Фридрихштрассе он рассказал то, что ему было известно, одному из своих друзей из народной партии. В восторге от полученной информации этот господин написал письма ряду товарищей по партии, делясь с ними откровениями доктора Белла. Одно из таких писем попало в гестапо. Сразу же доктор Белл почувствовал за собой слежку, пришел в ужас и в поисках надежного места перебрался через австрийскую границу, устроившись затем в Куфштейне, маленьком тихом городишке. 3 апреля, когда он уже был готов успокоиться, его убили штурмовики, приехавшие из Мюнхена.

Странная история произошла с доктором Оберфохреном, председателем группы немецких националистов в рейхстаге, человеком, считавшимся очень хорошо информированным. Ему также были известны некоторые странные подробности этого дела. Он проявил неосторожность, изложив то, что ему было известно о подготовке поджога, в памятной записке, которую он разослал некоторым своим друзьям. Один экземпляр этой записки попал за границу и был опубликован французскими, английскими и швейцарскими газетами. А 3 мая доктор Оберфохрен был найден мертвым в своей квартире. В полицейском протоколе фигурировала версия самоубийства, но родные покойного заявили, что все его личные документы и бумаги исчезли.

Позднее, после кровавой «чистки людей Рема» 30 июня 1934 года, Крузе, шофер Рема, скрывшийся [81] за границей, напишет письмо маршалу Гинденбургу, в котором сообщит, что пожар рейхстага был делом рук группы штурмовиков, доверенных людей Рема, действовавших при содействии Геринга и Геббельса.

Однако все эти рассказы, сколь бы убедительны они ни были, содействовали установлению истины в меньшей степени, чем некоторые обстоятельства дела. Как можно было проникнуть в рейхстаг? Использовались обычно две двери: 2-й подъезд со стороны Симсонштрассе, открывавшийся лишь в дни заседаний, и 5-й подъезд, выходивший на набережную. 27 февраля открыт был только 5-й подъезд. Через него посетители проникали в обширный холл, вход в который был перекрыт ограждением с находящимся за ним портье. Каждый посетитель должен был заполнить бланк, указав в нем фамилию требуемого депутата, а также свою и цель посещения. Курьер относил этот бланк депутату, и только с его согласия посетитель мог проникнуть в здание, сопровождаемый специальным провожатым, отводившим его к нужному депутату. При этом каждодневно велись списки всех посетителей рейхстага.

Как могли в этих условиях проникнуть в рейхстаг, минуя контроль, 7 или 10 человек, тащивших громоздкое оборудование (следствием установлено, что они должны были пользоваться приставной лестницей)?

Но дело в том» что из подвала рейхстага, где находилась котельная, но маленькой лестнице можно было попасть в подземный коридор, проходивший под колоннадой, пересекавший Фридрих-Эбетштрассе и заканчивавшийся в здании Дворца председателя рейхстага, находившемся через улицу от парламента. Этот коридор .замыкала дверь, через которую можно было попасть в подвал и котельную дворца. Коридор был довольно широк. По проложенным в нем рельсам вагонеткой доставляли уголь из котельной парламента в председательский дворец. Одним из преимуществ этой системы было как раз бесплатное отопление для председателя рейхстага. А этим председателем был не кто иной, как Геринг.

Раз так, становится понятым, насколько просто ему было провести хоть целый взвод в помещение рейхстага.

Говорили, что руководитель штурмовиков Эрнст был вместе с Гейнсом среди поджигателей рейхстага; что [82] граф Гелльдорф также участвовал в экспедиции или по меньшей мере в разработке плана операции. Впрочем, Эрнст после изрядной выпивки даже похвалялся своими подвигами в этом деле. Проговаривались и другие. Так, некий Ралль, уголовник-рецидивист, арестованный через несколько недель после пожара за очередное нарушение уголовного кодекса, решил, что он сможет избежать наказания, дав следствию показания, касающиеся поджога рейхстага. Он попросил, чтобы следователь заслушал его как свидетеля «по другому делу».

«В феврале, — сказал он, — я был членом личной охраны Карла Эрнста и участвовал в поджоге рейхстага». Далее он продолжал в том же духе, цитируя Геббельса и Геринга, называя имена участников операции и излагая ее подробности. Ошеломленный судебный чиновник заносил его показания в протокол допроса. Однажды вечером в феврале, рассказывал Ралль, Эрнст вызвал к себе десятерых штурмовиков из своей личной охраны, которых он считал способными выполнять самые деликатные поручения. Ралль был в их числе. Им дали план внутренних помещений рейхстага и тут же поставили задачу поджечь его. В день пожара, вечером, около 18 часов, их привезли на машине во Дворец председателя рейхстага и приказали спуститься в подвал. Там они ждали два или три часа сигнала, который должен был им дать сам Карл Эрнст. Каждый из них получил квадратную коробку с зажигательной смесью и знал, что ему надлежит делать, поскольку все они ранее уже прорепетировали свои действия.

В то время, пока они ждали, должна была состояться «какая-то другая операция», о которой им ничего не было известно. Наконец около девяти часов вечера появился Эрнст и подал сигнал. Все десять прошли по подземному коридору, проникли в рейхстаг и рассыпались по пустынному зданию, раскидывая повсюду зажигательную смесь. Все было сделано за десять минут, и тем же путем они вернулись во Дворец председателя рейхстага.

Параллельная «операция», завершения которой они ожидали до получения сигнала Эрнста, не могла быть ничем, кроме «операции по запуску» ван дер Люббе, прошедшего предварительную психологическую обработку со стороны его «друзей», и в тот момент, когда [83] этот бедолага, находившийся, возможно, в наркотическом опьянении и, уж во всяком случае, подвергшийся соответствующему «внушению», появился перед рейхстагом с карманами, набитыми спичками, поднялся на цоколь фасада и разбил окно, штурмовики побежали по всем помещениям, раскладывая свои коробки по условленным местам, чтобы затем укрыться под крылышком у Геринга. Поскольку, вне всякого сомнения, Геринг, поставленный в известность о предстоящих событиях своим другом Геббельсом, расценил эту операцию как гениальную и дал на нее свое согласие.

По словам Гизевиуса, который приводит в своем рассказе такие детали, какие могли быть известны только человеку, занимавшему высокий командный пост в момент этих событий, Геринг поручил Дильсу — как только план операции был разработан — ставить палки в колеса следствию и ликвидировать возможные непредвиденные осложения.

Ралль и стал таким непредвиденным элементом.

Секретарь суда Рейнекинг, протоколировавший показания Ралля, был нацистом. Этот рядовой штурмовик, никогда не занимавший командных должностей, являлся тем не менее ярым приверженцем системы. В этой ситуации он увидел возможность набить себе цену в глазах нацистских властителей. Он почувствовал, что Ралль говорит правду: в его рассказе было достаточно точных деталей, поддающихся проверке обстоятельств и, самое главное, уже проверенный факт его принадлежности к личной охране Карла Эрнста в конце февраля. А Рейнекинг по своему опыту хорошо разбирался в показаниях обвиняемых и свидетелей.

Он доложил существо дела своему начальнику. Понимая все значение происходящего, они решили отправиться в штаб-квартиру СA, а оттуда их направили в гестапо.

Гестаповцы вывезли Ралля из тюрьмы Нойруппин под тем предлогом, что он им понадобился как свидетель. Так было заявлено судье. Его перевели в Берлин в штаб-квартиру гестапо и подвергли допросу, продолжавшемуся 24 часа подряд.

Сразу же после этого во все концы полетели гестаповские эмиссары. В Лейпциг они отправились изымать на почте письмо, отправленное следователем тюрьмы [84] Нойруппин следователям Верховного суда с приложением копии протокольной записи показаний Ралля.

Оригинал протокола было поручено уничтожить самому Рейнекингу, мгновенно получившему чин командира взвода. Гестапо провело обыск на дому у Ралля, у его любовницы и повсюду, где он мог бы оставить какое-либо письмо или иные заметки.

В итоге Ралль, как он на то и надеялся, обрел свое освобождение. Освобождение окончательное. Труп его был обнаружен через несколько дней при пахоте: его вывернуло на поверхность плугом. Зарыт он был на глубине всего двадцати сантиметров. Он был задушен.

Какова бы ни была доля истины во всех этих версиях, в любом случае роль гестапо очевидна. Нет никакого сомнения в том, что рейхстаг был подожжен штурмовиками по инициативе гестапо. А вдохновителем всей операции, автором ее планов был Геббельс, сообщником которого выступал Геринг, давший ход всему этому делу.

А как же попал в эту историю ван дер Люббе? Как выяснилось на процессе, бедняга был гомосексуалистом. Он частенько появлялся в ночных приютах, в грязных берлинских ресторанчиках, где было немало людей, обладавших такими же наклонностями.

Штурмовики вообще отличались на этом поприще: среди них процветала «мужская дружба». Рем, стоявший во главе генерального штаба штурмовиков, подавал пример. Берлин-Бранденбургское подразделение СА, к которому принадлежали поджигатели, было носителем той же заразы. Окружение Эрнста, возможно и сам Эрнст, Гейне и многие другие входили в это «содружество» и набирали среди них своих личных охранников, шоферов, доверенных лиц. И вот благодаря своим связям в этой среде голландец вышел на заговорщиков в момент разработки ими своих планов. Сразу же им стало ясно, как они могут его использовать. Не представляло труда так обработать этого полусумасшедшего человека, так разжечь его анархистские настроения и враждебность в отношении существующей общественной системы, чтобы он легко поднял руку на сооружение, символизирующее этот порядок, и, как жалкое подобие Герострата, бросил в него свой пылающий факел. [85]

Можно предположить, что накануне его напичкали наркотиками. В суде он говорил о том, что «там были и другие». Большего от него не могли добиться, и он снова впал в то состояние отупения, в котором некоторые медики усматривали признаки действия скополамина.

О существовании упоминавшегося выше подземного перехода стало известно еще во время работы в Лондоне Международной комиссии по расследованию обстоятельств пожара. В ходе процесса Лейпцигский суд чуть не всем составом отправился в рейхстаг, осмотрел знаменитый переход, но... только для того, чтобы убедиться, что поджигатели не воспользовались этим путем, поскольку, как заверили ночные сторожа рейхстага, они не могли пройти здесь незамеченными.

Бедняга ван дер Люббе заплатил жизнью за то, что по воле случая оказался на пути поджигателей в коричневых рубашках. И не только он. Как и Ралль, большинство поджигателей один за другим погибли от пуль своих сообщников. Гестапо не терпело свидетелей.