Рассуждения о возвращении поры «многополярности», ставшие озадачивающе-назойливым рефреном официальных речей в Москве после российско-китайского саммита в апреле 1997 г. с его Декларацией о многополярном мире, понуждают задуматься о реальной соотнесенности этого лозунга с живой конкретикой российской внешней политики и отношений России с ведущими мировыми державами — США и Китаем.
С позиций политической психологии, конечно, понятно, что допущение об эре многополярности в устах российских политиков сегодня — это слегка замаскированный, но в общем-то вежливый протест против до боли очевидного американского доминирования в мире. Справедливо и то, что это доминирование в нашем истомленном сознании связывается с «однополярностью». Соответственно, в «многополярности» соблазнительно увидеть альтернативу американскому влиянию: в самом деле, теоретически пропагандируемая Китаем и по конъюнктурным причинам поддержанная Россией идея «многополярности» может подразумевать больший простор для проведения Россией независимого курса в мире. Но только на первый взгляд.
Сдержанно скептический, но и мобилизующий вывод предлагаемой вниманию читателя книги состоит в ином. Тезис о «многополярности», повторяемый российским руководством в унисон с китайским, в сегодняшней реальности приобретает для нашей страны гораздо более грозное звучание, чем идея отцентрованной под США «однополярности» — при всей неприятной для русского сознания сущности последней.
Строго говоря, травмировать наше сознание должны были бы обе эти концепции, ведь ни одна из них, по сути, не сулит возвращения России той относительно высокой меры свободы действий в сфере международных отношений, которой обладал Советский Союз. Но различие между ними все же есть: «однополярное» видение акцентирует безрадостное, но честное признание уменьшившейся свободы действий Москвы в условиях неблагоприятных геополитических сдвигов, а «многополярное», напротив, ориентирует на сокрытие от самих себя реальных угроз, связанных с новым геоэкономическим раскладом в зоне восточных пределов Российской Федерации.
Иначе говоря, если «однополярность» — знак возросшей политической зависимости России от США, то «многополярность» — воплощение реального, но плохо осознаваемого в Москве, превращения российского Дальнего Востока в часть геоэкономического пространства Китая, в периферийный фрагмент китайского интеграционного — по отношению к Тихоокеанской экономической зоне — поля.
И то, и другое тревожит. Но если первое — грозит Москве ущемлением престижа и расшатыванием основ ее остаточного доминирования в поясе бывшего СССР, то второе — непосредственно сопряжено с утратой фактического контроля над обширными пространствами русского Дальнего Востока, хозяйственная «интеграция» которого в Тихоокеанскую зону, преимущественно через включение в интенсивные связи с Китаем, может быть описана как процесс, сопровождающийся мирной колонизацией-освоением исторических российских территорий китайским элементом.
Геоэкономические контуры современного мира перестали совпадать с геополитическими — и, в этом смысле, с государственными рубежами. В силу «невидимости» свершающегося передела реальные последствия китайского присутствия на территории Российской Федерации могут оказаться глубже и серьезнее опасностей, сопряженных с ростом влияния США на российскую политику, а потенциальные угрозы, связанные со скрываемой, но нарастающей зависимостью России от Китая, могут быть менее предсказуемыми, чем те, что более или менее тщательно, открыто и регулярно анализируются применительно к отношениям Москвы и Вашингтона. Тем важнее, отрешаясь от официальных установок, проанализировать базисные тенденции развития ситуации на Дальнем Востоке.
В середине 90-х годов происходит повышение роли Восточной Азии в мировой политике, обусловленное укреплением позиций стран и территорий этой части мира в международной экономике. В 1960 г. все государства Восточной Азии производили лишь 4% мирового ВНП, а в середине 90-х — уже более четверти, примерно столько же, сколько США. Эксперты полагают, что к 2000 г. доля восточно-азиатских стран в мировом производстве может возрасти до 33%. Семь ведущих государств и территорий региона (прежде всего Тайвань, Япония и Южная Корея) владеют 41% мировых банковских активов (в 1980 г. — 17%). По сведениям Мирового банка, к 2000 г. около половины общемирового прироста объемов ВНП и международной торговли будет обеспечиваться за счет восточно-азиатских стран, экономики которых сегодня считаются самыми быстрорастущими на планете{1}. Есть основания ожидать, что и международно-политический центр глобальной системы может в перспективе сместиться из Атлантики в Пасифику, где сегодня сложно взаимодействуют военно-политические и торгово-хозяйственные интересы мировых лидеров — США, Японии, Китая, стран Западной Европы. Отстоять свои интересы в регионе стремится и Россия, которой пока не удается приобрести в Тихоокеанской Азии необходимо благоприятные позиции.
Решающим условием сохранения выгодных для государств региона тенденций является укрепление стабильности, ключевой элемент которой — наличие конструктивных отношений между наиболее крупными военно-политическими величинами Восточной Азии — Россией, Соединенными Штатами Америки и Китаем. Выявление оптимальных параметров их взаимоотношений с точки зрения устойчивости региональной подсистемы, анализ механизмов ее обеспечения в ретроспективе и настоящем представляют собой фундаментальную научную задачу. Важно в этой связи исследовать долговременные тенденции развития региональной ситуации, их динамику и направленность, выработать адекватное представление о соотношении конфликтообразующих и умиротворяющих начал в региональной политике.
Потребность изучения взаимоотношений СССР/России и США в восточно-азиатских делах определяется конкретными потребностями Российской Федерации. Регионально-интеграционный процесс и ограниченные возможности Москвы уравновесить центробежные тяготения дальневосточных территорий приращением их взаимовыгодных связей с Европейской частью; попытки местных администраций опереться в соперничестве с Центром на прямые связи с тихоокеанским зарубежьем и понимание федеральным правительством невозможности обойтись без иностранных инвестиций; новая расстановка межстрановых позиций в АТР и свертывание российского военного присутствия к востоку от Байкала — все это создает комплекс противоречий, без ориентации в котором трудно устранить потенциальные угрозы безопасности России. Политически они ассоциируются с падением управляемости дальневосточной периферии, геополитически — с малой населенностью русского Дальнего Востока на фоне демографического давления Китая, стратегически — с отсутствием принимаемой большинством местных стран «позитивной» военно-политической функции Российской Федерации в АТР, без обретения которой вряд ли можно модернизировать российское военное присутствие таким образом, чтобы, не создавая угрозы другим, избежать собственной уязвимости.
Предлагаемая работа — вариант сквозного осмысления истории международных отношений в Восточной Азии с момента окончания второй мировой войны до наших дней с позиций структурного анализа. Это — не книга только по истории международных отношений в обычном смысле слова. Фактологическая ретроспектива пяти послевоенных десятилетий послужила исходным материалом для обобщений относительно роли «сверхдержав» в формировании механизма той своеобразной модели стабильности, которая гарантирует устойчивое развитие азиатско-тихоокеанского региона вопреки охватившим бoльшую часть Евразии волнам «рассеянной нестабильности», индуцированным распадом биполярной структуры после крушения СССР.
Автора интересовала не столько конкретика отношений между СССР/Россией и США, сколько направление базисных тяготений между ними; не вся совокупность региональных тенденций, а лишь те из них, которые реализовались в устойчиво воспроизводившиеся связи, определявшие внутреннюю структуру восточно-азиатской подсистемы и ее внешнюю конфигурацию во взаимодействии с макросистемой мировой политики. Соответственно, и все исследование было сориентировано как на фактологические разыскания, так и на разработку аналитической парадигмы, способной стать одной из отправных точек для новой историко-политической концепции международных отношений на Дальнем Востоке и внешней политики России в Тихоокеанской Азии.
В книге рассмотрены теоретические и прикладные аспекты стабильности во взаимоотношениях лидеров — прежде всего СССР/Роccии и США — между собой и с малыми и средними странами региона, которые на протяжении первых послевоенных десятилетий составляли только «пространственный фон» региональной политики, но в 80-х и 90-х годах превратились в структурно значимый компонент региональных отношений, кумулятивная роль которого по ряду параметров превысила арифметическую сумму экономических, военных и иных потенциалов малых и средних государств.
В исследовании автор стремился совместить четыре теоретические грани анализа: структурную исследовательскую парадигму, исследование национально-психологической и национально-идеологической составляющих, теорию стабильности, а также гипотезу о перерастании характерного для 40-60-х годов «лидерского» типа организации восточно-азиатской подсистемы в региональную структуру «пространственного» типа на рубеже 90-х.
Обращение к структурному подходу было во многом связано с намерением преодолеть политико-идеологическую заданность, типичную для советской (1917-1985) и ранней постсоветской (1985-1995) аналитических школ, с тем чтобы устоять на платформе политически нейтрального анализа, возможность чего и видится в приложении методики структурного подхода к истории международных отношений. При этом под таковым в работе понимается исследование мирополитических реалий через призму взаимного положения отдельных компонентов региональной подсистемы в их взаимодействии, реализующемся в устойчиво воспроизводимых связях этих компонентов между собой и с окружающей мировой макросистемой.
Советско- и российско-американские отношения исследованы в увязке с анализом эволюции структуры региональной стабильности и смены ее моделей. При этом под «эволюцией структуры региональной стабильности» понимается не процесс заключения или распада конкретных дву- и многосторонних союзов (АНЗЮС, Манильский пакт, советско-китайский союз и т. п.), а изменение общей конфигурации возникавших в регионе длительно устойчивых связей, независимо от того, воплощались ли они в юридических документах или опирались только на практику внешнеполитического поведения государств.
Исходным тезисом концепции исследования стала констатация: более 20 лет Восточная Азия развивается в отсутствии крупного конфликта. Ситуация в регионе остается стабильной, несмотря на распад биполярной структуры, — при том, что с 70-х годов и до разрушения СССР русские и зарубежные исследователи считали, что положение в Восточной Азии менее устойчиво, чем в Европе. Бескризисное развитие АТР на фоне роста европейской конфликтности подвигает к необходимости пересмотреть как сами критерии стабильности, так и привычные представления об ее уровне в тех или иных регионах.
Вопреки традиционному мнению о нестабильности азиатско-тихоокеанской подсистемы отсутствие в этой части мира крупных конфликтов с момента прекращения в 1973 г. войны во Вьетнаме — очевидный факт. Опыт показывает, что региональные противоречия, даже оставаясь неурегулированными и периодически прорываясь на поверхность, вместе с тем, не вылились в войны, сопоставимые с боснийской, армяно-азербайджанской или таджикской. Восточная Азия постоянно находилась «на пороге» большого конфликта, но этот порог так и не был, в сущности, перейден.
Столь необычная по европейским критериям ситуация дала основания не без сарказма говорить о складывании в регионе в 70-80-х годах своего рода «стабильной нестабильности», при которой наличие множества неурегулированных проблем не результируется автоматически в обширную региональную войну. Иронические замечания в этом духе уступили место живому интересу в начале 90-х годов, когда преимущества восточно-азиатской модели избежания больших войн стали контрастировать с распространением конфликтов в Западной и Центральной Евразии от Балкан и Молдавии до Закавказья и Средней Азии. Противоречие между фактическим состоянием азиатско-тихоокеанской подсистемы и инерционным представлением о ее «неустойчивости» задало нацеленность книги на объяснение феномена восточно-азиатской стабильности через изучение ее структурных особенностей.
Анализ сориентировал на постановку вопроса о возникновении в Восточной Азии особой модели стабильности, которая, действуя по иной логике, чем европейская, оказалась лучше приспособленной к гашению дестабилизирующих колебаний, ставших побочным результатом миросистемных трансформаций начала 90-х годов. Воплощенный в этой модели тип стабильности предлагается называть «динамическим» по контрасту со стабильностью «статической», на которой строились послевоенные межгосударственные отношения в Европе и которая служила базой глобальной «конфронтационной стабильности» в отношениях между СССР и США с 1962 г. до, по крайней мере, начала «перестройки» в СССР в 1985 г. Основным различием между «статическим» и «динамическим» типами стабильности является то, что для первого характерно стремление государств-соперников развести, взаимно изолировать свои конфликтные интересы, а во втором — акцент смещен на формирование синтезирующих устремлений, которые бы сближали конкурентов.
Классическим примером «динамической стабильности» в АТР являются американо-японские отношения, в рамках которых постоянно возникающие разногласия не приводят к взаимному отчуждению в силу неприемлемости и для США, и для Японии потенциального ущерба от конфликта между собой. «Статическая» стабильность сопрягается с более ясной конфигурацией противоречий, вследствие чего колебания в отношениях напрямую связываются с повышением риска столкновения. «Динамическая» — не только не исключает, но даже предполагает регулярные вспышки трений между сторонами, урегулирование которых на фоне присутствия мощных совпадающих интересов только способствует укреплению механизмов такого «колеблющегося», «пульсирующего» взаимодействия, которое, хотя и не является идеальным образцом межгосударственной гармонии, позволяет своевременно сбрасывать перенапряжение и устранять опасность конфликта.
Наряду с разработкой концепции «динамической стабильности» было важно проследить политико-психологические, цивилизационные, историко-политические и иные предпосылки, позволившие этому типу стабильности «исподволь» утвердиться в Восточной Азии, тогда как в других частях мира стабильность, поскольку она вообще существовала, тяготела к самореализации преимущественно в «статической» форме.
Особенностью региональной структуры стабильности было и то, что с 1945 до 1995 г. она эволюционировала из типично «лидерской» в особую структуру, которую в книге предлагается назвать «пространственной». Ориентация на концептуальное противопоставление «лидерского» типа региональных отношений, характерного для 40-80-х годов, «пространственному», который складывается в 90-х, вызывает необходимость терминологических пояснений. Под «типичным» лидером в исследовании понимается государство, обнаруживающее объективную способность и выраженную волю, во-первых, навязывать свое видение перспективы международного развития, оптимальных способов обеспечения мира и стабильности другим странам, сообществу государств в целом или какой-то его части; во-вторых, противостоять аналогичным устремлениям других лидеров или игнорировать их, не подрывая при этом основы собственной выживаемости в политическом и страновом качестве. Сообразно тому, тип отношений, построенных на безоговорочном преобладании лидеров при почти ничтожном значении остальных, «фоновых» стран, в монографии именуется «лидерским».
В отличие от него, в «пространственной» структуре отношений отдельные полюсы-лидеры (СССР и США, например) почему-либо бывают не в состоянии оказывать определяющее влияние на положение дел, а степень организованности «фоновых» стран, и составляющих региональное «пространство», приближается к уровню, когда сопротивление этого пространства может нейтрализовать импульсы со стороны как минимум одного, наиболее мощного полюса или всех полюсов в отдельности. Иными словами, под «пространственной» в работе понимается структура отношений, для которой характерна относительно высокая «плотность» регионального пространства, проявляющаяся в способности малых и средних стран выступать в роли, условно говоря, «коллективного лидера» и более или менее эффективно влиять на состояние региональной ситуации как непосредственно, так и через воздействие на отношения между самими лидерами.
В преодолении аналитической бинарности «тоталитаризм — либерализм» автор не стремился принизить роль идеологической составляющей. Задача состояла лишь в том, чтобы выйти за рамки мышления только «коммунистическими» и «либеральными» категориями, воздав должное, в частности, роли национализма, сыгравшего колоссальную структурообразующую роль в восточно-азиатской подсистеме. Выделяя националистический компонент региональных процессов, автор пытался встроить его в контекст теории «длинных волн национального самоопределения»{2}. Совмещение двух этих плоскостей анализа позволило дать прочтение истории международных отношений в Восточной Азии, актуальное с точки зрения сегодняшней ситуации в Российской Федерации, для которой характерно нарастание национал-сепаратистских тенденций и кризисных явлений в отношениях Центра с Периферией, включая ее дальневосточно-тихоокеанскую часть.
Практическая важность этой научной задачи оттеняется потребностью выработать оптимальную с экономической и политико-стратегической точки зрения линию в отношении дальневосточно-тихоокеанской части России и набирающей темп региональной интеграции, стихийное «излияние» которой на русский Дальний Восток в форме массированного китайского делового и иного присутствия обнаружило неподготовленность российского правительства к такому развитию событий.
Хронологические рамки работы включают в себя послевоенный период — с момента зарождения подсистемы региональных отношений в Восточной Азии, первоначально складывавшейся как «лидерская» и биполярная. Исследование доводится до 1995 г., прослеживает процесс разложения лидерской доминанты региональных отношений, нарастание тенденции к «уплотнению» регионального пространства за счет повышения политической и экономической роли малых и средних стран и охватывает начальный этап формирования в Восточной Азии системы региональных отношений переходного типа, структурные характеристики которой находятся в стадии становления.
В связи с терминами, которые используются в книге, стоит сделать пояснение. Под геополитическими возможностями страны понимается совокупность природно- и экономико-географических условий в широком смысле слова (конфигурация границ, климат, численность и размещение населения, уровень экономического развития, размеры территории и ее проницаемость для управления и т. д.), которые изначально, первично определяют положение («исходные позиции») страны в системе международных отношений. Сообразно тому, геополитические интересы — это интересы, которые наиболее прямо, непосредственно определяются геополитическими позициями страны или стремлением к преодолению их естественных слабостей. Очевидно, геополитические интересы — наиболее устойчивый, базисный компонент национальных интересов. На их выявление в исторической перспективе и ситуации сегодняшнего дня и был сориентирован предлагаемый анализ.
Документальная база внешней политики США в этом смысле относительно надежнее. Добротной основой для анализа американского подхода к послевоенной ситуации могут служить, по крайней мере, документы архивов Совета национальной безопасности и Объединенного комитета начальников штабов США за период 1948-1963 гг., относящиеся к международным отношениям в Восточной Азии и политике американских администраций в отношении Китая, Советского Союза, обеих Корей и Вьетнама. Эти документы были доступны автору во время работы в Колумбийском и Принстонском университетах (США) в 1993 и 1994 гг. {3} Большая их часть ранее не использовалась в научных целях.
Этот пласт материалов позволил уточнить оценки региональной ситуации, типичные не только для советских работ периода 1945-1986 гг., но и для западных исследований, особенно относящихся к 40-60-м годам. Наиболее интересными в этом смысле являются материалы, характеризующие американские представления о том, какая из коммунистических стран — Советский Союз или Китай — была главным источником региональной нестабильности; меру фактической готовности Вашингтона на практике реализовать свои угрожающие заявления в отношении КНР и СССР в кризисные периоды 50-х годов; разногласия внутри американской администрации относительно линии в восточно-азиатских делах. Документы СНБ позволяют соотнести события, тревожившие американскую администрацию на дальневосточном театре, с теми, что происходили в Европе и в двусторонних советско-американских отношениях.
Следующей группой источников являются русские, американские и японские многотомные документальные публикации по вопросам международных отношений в АТР в послевоенные годы{4}. При неангажированном прочтении они позволяют переосмыслить вопрос о реальной наполненности военно-политических обязательств региональных лидеров (СССР и США, главным образом) по отношению к более слабым странам региона, а также оценить соотношение идеолого-пропагандистского и практико-политического компонентов в многосторонних региональных пактах — АНЗЮС и Манильском пакте, прежде всего. Сравнительный анализ документов, например, дает возможность предметно сопоставить советские и американские интересы в регионе, точнее оценить степень реальной вовлеченности каждой из держав в дела региона, соотношение идеологических и прагматических компонентов в их устремлениях.
Полезны также американские документальные публикации по отдельным вопросам. Богатый материал дают слушания американского конгресса по вопросам американской политики в АТР, по американо-советским, американо-китайским, американо-вьетнамским и американо-японским отношениям. Огромный и недооцениваемый пласт фактического материала содержат американские, японские, южнокорейские журналы, специализирующиеся на вопросах международных отношений, а также малотиражные издания и материалы научно-аналитической периодики, выходящей в России.
В исследовании движущих сил региональной политики — в той мере, в которой это касается Советского Союза, — вопрос обеспечения источниками облегчен, по крайней мере, доступностью основополагающих документов советской внешней политики — таких, как Программа КПСС, принятая в 1961 г. ХXII съездом КПСС и содержащая важную для понимания политики СССР в отношении восточно-азиатских развивающихся стран теорию «трех революционных сил современности». Несомненный интерес представляет и такой важный внешнеполитический источник, как материалы ХХIV съезда КПСС (1970), включающие в себя Программу мира, «легализовавшую» политику разрядки в глазах советской элиты. В этом же ряду должно упомянуть работы М. С. Горбачева, в которых изложены основные положения проводившейся Советским Союзом в 1985-1991 гг. политики «нового политического мышления», а также политические произведения Мао Цзэдуна и Чан Кайши.
Отдельной группой источников являются использованные в книге мемуары. Они включают в себя воспоминания отдельных советских руководителей — прежде всего Н. С. Хрущева, А. А. Громыко, а также мемуары американских президентов Вудро Вильсона, Гарри Трумэна, Дуайта Эйзенхауэра, Линдона Джонсона и воспоминания видных американских политиков — таких как Дин Ачесон, Джордж Кеннан и Генри Киссинджер, непосредственно участвовавших в формировании внешнеполитического курса США в послевоенные годы. Интерес для работы представляли и опубликованные недавно в России воспоминания высокопоставленных советских дипломатов — посла в США А. Ф. Добрынина, посла в КНР А. И. Елизаветина, посла в Индонезии Б. И. Ильичева и представителя ЦК КПСС в КНР И. В. Ковалева{5}. Должны быть упомянуты и публиковавшиеся в журнальной форме воспоминания известных советских китаеведов С. Л. Тихвинского и Н. Т. Федоренко{6}.
Особый и по-своему интереснейший комплекс представляют собой библиографические источники. К их числу были отнесены выходившие в 1945-1985 гг. издания, которые стоит упомянуть хотя бы вследствие того, что эти книги, имея в свое время «нормативный характер», не только задавали «канон» научного исследования и политических оценок в СССР, но и оказывали практическое влияние на формирование политического курса Советского Союза, поскольку на протяжении десятилетий оставались основой подготовки кадров внешнеполитического профиля.
Этот пласт библиографических источников стоит прокомментировать подробнее. Первую подгруппу внутри него составляют чисто или преимущественно «установочные» издания, главная цель которых состояла в том, чтобы задать рамки исследованиям и оценкам специалистов — выходить за эти рамки иногда было небезопасно.
Возможно, самой известной в Советском Союзе работой такого рода была цитировавшаяся и за рубежом книга И. И. Коваленко о коллективной безопасности в Азии. Очень похожей на нее по функции, но гораздо более добротной в фактологическом и аналитическом отношениях оказалась книга О. Б. Борисова и Б. Т. Колоскова (О. Б. Рахманина и Б. Т. Кулика) о советско-китайских отношениях{7}. Совершенно особое место этих книг в советском востоковедении было связано с тем, что их авторы занимали высокое положение в партийной иерархии и негласно пользовались условным «правом» давать оценки, если не от имени КПСС, то, несомненно, от имени ее центрального аппарата: О. Б. Рахманин был членом ЦК КПСС и заместителем заведующего Отделом ЦК КПСС (ведавшим отношениями с социалистическими странами), И. И. Коваленко не был членом ЦК, но занимал пост заместителя заведующего международным отделом ЦК КПСС. Оба поста котировались на уровне заместителей министров союзного значения. Б. Т. Кулик являлся консультантом Отдела ЦК КПСС — пост весьма высокий по тем временам и, несомненно, более высокий, чем, скажем, должность директора крупного научного института, если таковой сам в силу стечения обстоятельств не являлся членом или кандидатом в члены ЦК КПСС (как, например, возглавлявший в 1966-1982 гг. Институт мировой экономики и международных отношений АН СССР академик Н. Н. Иноземцев или остававшийся до 1995 г. директором Института США и Канады РАН академик Г. А. Арбатов, которым в силу особости их положения позволялось занимать в научных вопросах более самостоятельные и реалистичные позиции). Большинству же аналитиков приходилось «сверять себя» по партийным авторам гораздо строже.
Вероятно, потому дух и стиль «партийных» оценок оказался преобладающим для значительной группы работ, послуживших для этой книги библиографическими источниками и составляющих их вторую группу. Книги этой группы во многом были призваны популяризировать и конкретизировать партийные установки. В числе работ такого рода — подготовленные под общим наблюдением члена-корреспондента АН СССР М. И. Сладковского в Институте Дальнего Востока АН СССР двухтомники «Международные отношения на Дальнем Востоке в послевоенные годы. 1945-1976» и «Внешняя политика и международные отношения КНР. 1949-1973». Еще более явно наступательно-пропагандистский подход, заданный «партийными» изданиями, прослеживается в книгах А. П. Маркова и ряде других работ.
За рамки «партийных установок» не решался выходить почти никто из советских исследователей. Но писались и печатались книги, в которых пропагандистский запал хотя бы не был главным. Эти работы можно считать третьей подгруппой библиографических источников. Сегодня трудно принимать предлагавшиеся авторами этих книг выводы и концепции. Вместе с тем, в них содержится фактический материал, они несут в себе живое дыхание времени их написания — с его, возможно, заблуждениями и пристрастиями, но часто и с искренним пафосом. В том же ряду можно назвать работы Г. А. Деборина, А. М. Дубинского, Ф. И. Шабшиной, А. М. Ледовского. И хотя взгляды, отражавшиеся в этих книгах, не созвучны выводам предлагаемого исследования, они могут быть полезны в том, что и от них можно, по крайней мере, отталкиваться, формулируя новые концепции.
Монографические публикации по нашей теме распадаются на три пласта: 1) теоретические работы структурно-системного направления; 2) общие исследования историко-политического профиля; 3) труды по регионоведению.
Отправной точкой исследования стали теоретические труды российских и западных структуралистов и ученых, опирающихся на системный подход к изучению международных отношений. В концентрированном виде основные принципы и идеи этого подхода были доведены до сознания послевоенных поколений русской читающей публики прежде всего благодаря выходу глубоких культурологических трудов Ю. М. Лотмана, М. М. Бахтина, переизданию классических работ В. Я. Проппа, переводу на русский язык книг западных структуралистов — культурологов, прежде всего Клода Леви-Стросса. Эти работы, вместе с рядом других, заложили на рубеже 60-х и 70-х годах основы неоструктуралистской парадигмы в советской гуманитарной науке, исподволь противопоставив ее официальному знанию, опиравшемуся на классовый подход.
По политическим причинам диффузия структурализма в сферу политического знания, где контроль государства и правящей партии был особенно суров, шла медленно и преимущественно в форме осторожных попыток применить структурный подход к анализу узко конкретных международных ситуаций или в виде «критического анализа» с фрагментарным изложением западных работ. Тем не менее, в 70-х и 80-х годах на русском языке были опубликованы использованные в этой работе книги, подготовленные в Институте мировой экономики и международных отношений под защитой академика Н. Н. Иноземцева сектором В. И. Гантмана. Параллельно, соперничая со школой ИМЭМО, в Московском государственном институте международных отношений МИД СССР под руководством А. А. Злобина и М. А. Хрусталева сложилась собственная школа системно-структурного анализа, способствовавшая созданию в МГИМО учебного курса теории международных отношений и давшая на протяжении 80-х годов несколько работ, повлиявших на концепцию этой работы{8}. В последние годы данная линия публикаций была удачно дополнена книгой П. А. Цыганкова, содержащей, к тому же, наиболее полную библиографию новых русских работ по теории международных отношений{9}.
Отдельные элементы структурного анализа были применены в большей или меньшей степени в монографиях Ф. М. Бурлацкого и А. А. Галкина, Р. Н. Далныковой, В. В. Журкина, А. А. Кокошина, В. А. Кременюка, В. П. Лукина{10}, в монографиях и коллективных трудах, выполненных под редакцией Ю. П. Давыдова и Г. А. Трофименко, а также в работе последнего о развитии стратегической мысли в США{11}, лучшей из имеющихся в России. Кроме того, в книге были учтены некоторые положения, высказанные в общих работах цикла исследований глобалистики, а также отдельные разработки Н. А. Косолапова, Э. А. Позднякова, А. В. Сeргиева, Д. В. Ермоленко{12}, труды которых составляли ядро того, что можно было бы назвать позитивным интеллектуальным фоном исследований теоретических проблем международных отношений в том виде, как они могли существовать в СССР в 70-80-х годах.
В 90-х годах в условиях идеологической раскованности исследования, в том числе в русле структурного подхода, обогатились в России работами А. Г. Арбатова, С. Е. Благоволина, А. В. Кортунова, С. В. Кортунова, Н. А. Косолапова, К. Э. Сорокина, В. Удалова, а также А. С. Панарина, покойного А. А. Мурадяна, К. В. Плешакова, С. М. Рогова.
Среди интересных зарубежных работ общетеоретического профиля в первую очередь необходимо назвать труды по теории международной системы, принадлежащие ведущему современному американскому структуралисту Кеннету Уольтцу, а также ставшие классическими работы Бернарда Броди, Хэдли Булла, Роберта Гилпина, Карла Дойтча, Мортона Каплана, Генри Киссинджера, Роберта Кохэйна, Ганса Моргентау, Джосефа Ная, Майкла Хааса, Стенли Хоффмана, О. Янга, в которых под разными углами зрения уделяется внимание разработке понятия «стабильность» и анализу механизмов обеспечения устойчивости международной системы{13}.
Интересные варианты современных прочтений проблем стабильности со структурно-системной точки зрения приведены в работах американцев Пола Виотти и Марка Кауппи, Чарльза Кегли и Грегори Раймонда, британских ученых Роберта Купера, Н. Ренгера и Ричарда Крокатта, а также японского теоретика Акихико Танака. Отдельные положения выдвигаемых ими теорий и гипотез стали предметом анализа в этой книге{14}. При рассмотрении вопроса о становлении «пространственной структуры» стабильности в АТР полезны были также разработки К. Райта, Р. Раммеля, Р. Тантера и Дж. Розенау, восходящие к популярной в 60-х годах теории поля в международных отношениях.
Из работ общеисторического пласта полезным может быть лучшее из достижений старой школы историко-политических исследований, представленной вторым и третьим изданиями трехтомной «Истории международных отношений и внешней политики», подготовленными в 60-х и 70-х годах в МГИМО МИД СССР коллективами авторов под руководством В. Г. Трухановского и Г. В. Фокеева. Расширившийся круг архивных и фактологических источников позволил отойти от содержавшихся в этих книгах трактовок, в том числе и с учетом разысканий, результаты которых представлены в работах В. И. Батюка и Д. Г. Евстафьева, Н. В. Загладина, В. М. Зубока, Р. Ф. Иванова, Г. М. Корниенко, М. М. Наринского, Л. Н. Нежинского, К. В. Плешакова, А. О. Чубарьяна{15}. В этом ряду отдельно стоит сказать об изданной в Гарварде на английском языке книге В. М. Зубока и К. В. Плешакова — первой «пробившейся» на Запад русской книге об эпохе послевоенной конфронтации, написанной с позиций «новой струи» в российской политологии{16}.
Полезными зарубежными работами в общеисторическом смысле стали труды американских и британских ученых, посвященные анализу миросистемных сдвигов и формирования международного порядка как в длительной исторической ретроспективе, так и на современном этапе. Первыми в этом ряду стоит назвать известную в России книгу Артура Джона Персивала Тэйлора и работу Пола Кеннеди. Тематика взаимосвязи стабильности и мирового порядка интересно разработана в монографии Линна Миллера. К этим публикациям примыкает и пространная книга Г. Киссинджера, которая, правда, носит очерковый характер{17}.
Отдельные аспекты интересовавших автора вопросов проанализированы также в монографиях и статьях Джона Льюиса Гэддиса, Чарльза Дорана, обширном историческом своде Раймонда Гартоффа, монографиях Уильяма Кейлора, Уолтера Лафибера, Мелвина Лефлера, Уэйна Макуильямса и Гарри Пиотровского, Т. Уэдни и старой основательной работе Артура Шлесинджера о политике администрации Дж. Кеннеди{18}.
Использование русских работ по регионалистике, основная часть которых вышла в свет в советские годы, представляет собой сложность. Но не стоит забывать, что в рамках советского востоковедения не умирала струя объективного видения международных отношений в АТР. Публикации исследователей этого направления не могли быть свободны от упрощений, но наряду с официальными установками работы объективистского направления несли в себе массу систематизированных фактов, формировавших контекст, из которого внимательный читатель мог извлечь много реального знания о предмете, с тем чтобы самостоятельно прийти к выводам, нередко далеко отстоявшим от официальных оценок. «Протолиберализм» в советском востоковедении прирастал систематической фактологией. Работы, написанные в этом трудном жанре сохраняют интерес для исследователя и могут быть полезны.
В ряду таких трудов стоит назвать выходившие в «открытой печати» книги В. Н. Барышникова, В. Н. Бунина, С. И. Вербицкого, А. М. Дубинского, Л. П. Делюсина, А. В. Меликсетова, В. С. Мясникова, покойного Д. В. Петрова, коллективные монографии под редакцией В. П. Лукина и В. С. Руднева{19}. Можно более или менее критически относиться к этим трудам. Но нельзя не видеть, что объективно они, несомненно, играли огромную образовательно-стимулирующую роль с точки зрения сохранения российской аналитической традиции, «приподнимая планку» дозволенного, с риском для их авторов закладывая основы прагматического исследования восточно-азиатской ситуации. Рядом с ними нельзя не указать на целый пласт «закрытых» работ, остающихся малоизвестными для широкого читателя. Среди них — монография И. Я. Бедняк (Бурлингас); лучшая из советских работа о «культурной революции» в Китае, написанная Ю. М. Галеновичем; двухтомник А. Г. Яковлева{20}, аналитические публикации Б. Н. Занегина. Стоит упомянуть и «закрытую» книгу С. М. Труша, остающуюся пока единственной русской работой, в которой внешняя политика КНР проанализирована с позиций тех достижений, которые имелись в западной теории международных отношений к началу 80-х годов{21}.
В книге нашли отражение положения, высказывавшиеся в книгах и статьях Р. Ш. -А. Алиева, Е. П. Бажанова, А. О. Богомолова, К. Н. Брутенца, А. В. Виноградова, А. В. Воронцова, А. Д. Воскресенского, С. Н. Гончарова, Э. С. Гребенщикова, Н. П. Дмитриевской, Е. В. Егоровой-Гантман, Ал. В. Загорского, А. Е. Ковалева, В. А. Костина, А. В. Крутских, Г. Ф. Кунадзе, В. Г. Лешке, Н. П. Малетина, В. М. Мазурова, А. Мансурова, М. Г. Носова, В. Н. Павлятенко, А. Б. Парканского, Л. П. Пинаева, К. В. Плешакова, А. Ю. Рудницкого, К. О. Саркисова, Б. Н. Славинского, С. В. Солодовника, Ю. С. Столярова, М. Л. Титаренко, C. Л. Тихвинского, А. В. Торкунова, А. И. Уткина, Н. Г. Федуловой, И. С. Целищева, Г. И. Чуфрина{22}.
Зарубежная историография международных отношений в АТР очень обширна. Знания о Восточной Азии, прежде всего о Китае и Японии, остаются одной из самых динамичных областей западной науки. Исходной точкой работы с западной литературой было переосмысление идей и выводов старшего поколения зарубежных ориенталистов — Роберта Скалапино, Дока Барнетта, Уильяма Гриффитса, Доналда Загории, Акира Ириэ, Джона Уэлфилда, Аллена Уайтинга, Сэлига Харрисона. Не свободные, подобно советским, от конъюнктурных политических колебаний, труды этих ученых содержат не только богатейший фактологический материал, но и идеи, некоторые из которых остаются значимыми и сегодня. В первую очередь это относится к написанному Р. Скалапино и А. Ириэ, менее других склонных к упрощению аналитических парадигм. Интересными остаются и работы С. Харрисона, одним из первых огласившего вывод об ошибочности американской политики фронтального противостояния с левонационалистическими движениями в Восточной Азии{23}.
Из новых работ выделяются оригинальные исследования американского теоретика стратегии Томаса Уилборна, стремившегося осмыслить региональные процессы как раз с точки зрения теории стабильности. Рядом с ним стоит назвать фундаментальный труд среднего и молодого поколений американских китаеведов «Внешняя политика Китая. Теория и практика» под редакцией Томаса Робинсона и Дэвида Шамбо, в котором предпринята удачная попытка сомкнуть идейно-философский, политико-психологический и практический аспекты исследований внешней политики и международных отношений КНР. Фундаментален и двухтомный труд о Корейской войне, который под эгидой Принстонского университета издал Брюс Камингс. Кроме того, весьма полезной и интересной оказалась новая книга о внешней политике Китая, написанная Джоном Гарвером, представляющая собой проблемно-историческое исследование поведения КНР в широком региональном контексте. Прекрасно фундированная и не лишенная дискуссионных положений эта работа относится к числу наиболее интеллектуально насыщенных исследований о Восточной Азии, издававшихся в последнее десятилетие. Особо стоит упомянуть и обобщающий тридцатилетние разыскания историко-политический труд старейшего американского специалиста по русскому Дальнему Востоку Джона Стефана{24}.
Из массы других новых публикаций стоит выделить не оригинальную по подходу («треугольник» — «четырехугольник»), но довольно свежую по интерпретациям структуралистскую книгу Мин Чена, а также превосходную по логике, хотя несколько обрывочную историю тихоокеанских стран в послевоенный период, изданную австралийским ученым Роджером Томпсоном{25}. Автор также опирался на положения, обсуждавшиеся в книгах и статьях ведущих американских, британских, австралийских и иных зарубежных ученых, среди которых справедливо упомянуть Барри Бузана, Чалмерса Джонсона, Кента Калдера, Николаса Ларди, Эдварда Линкольна, Роберта Маннинга, Джонатана Поллака, Томаса Робинсона, Гилберта Розмана, Джералда Сигала, Ричарда Соломона, Сьюзан Фарр и Харри Хардинга.
Подводя промежуточный итог, можно сказать, что одной из самых актуальных проблем, с точки зрения работы с литературой, остается поиск оптимального соотношения между чрезмерно обильными и оттого в известной мере самодовлеющими западными публикациями и все еще малочисленными русскими работами, в которых доступный слой иностранных книг был бы в должной мере систематизирован, критически осмыслен и разобран. Многолетняя полуосведомленность о западных работах или их вынужденное и сознательное игнорирование сегодня отчасти сменяются понятным, но и настораживающим стремлением сосредоточиться на ознакомлении русского читателя с мнениями западных авторов и, в общем-то, колоссальными материалами, которые ими наработаны. Этот процесс по-своему важен, как по-своему закономерен и этап развития отечественной науки, который он характеризует. Вполне принадлежащей данному этапу автор считает и предлагаемую книгу, которая, соответственно, нисколько не претендуя на окончательность рисуемой картины, видится версией и одновременно материалом для новых обобщений и неизбежных переосмыслений.