Содержание
«Военная Литература»
Исследования

Гитлер в клетке?

Безусловно, отношение Сталина к Гитлеру менялось, как менялся и сам Сталин. В 45-м он уже превозмог психологическую травму, нанесенную ему Гитлером в году 41-м. Для оценки состояния Сталина в дни победы — в те дни, когда он действительно победил Гитлера, но не смог его заполучить, — у нас мало аутентичных свидетельств. Но вот одно из них, принадлежащее Молотову, который рассказал о любопытном эпизоде. На дачу к Сталину привезли карту Советского Союза, и он стал ее рассматривать со следующими комментариями:

«Посмотрим, что у нас получилось... На Севере у нас все в порядке, нормально. Финляндия перед нами очень провинилась, и мы отодвинули границу от Ленинграда. Прибалтика — это исконно русские земли! — снова наша, белорусы у [49] нас теперь все вместе живут, украинцы — вместе, молдаване — вместе. На Западе нормально. — И сразу перешел к восточным границам. — Что у нас здесь?.. Курильские острова наши теперь, Сахалин полностью наш, смотрите, как хорошо! И Порт-Артур наш, и Дальний наш, — Сталин провел трубкой по Китаю, — и КВЖД наша. Китай, Монголия — все в порядке... Вот здесь мне наша граница не нравится!» — сказал Сталин и показал южнее Кавказа»{34}.

Победитель, властитель минимум половины мира? Конечно, такого рода эмоции нельзя вменять Сталину в вину. Другое дело, что эту победу принесли ему народы Советского Союза, к которым он относился со смесью пренебрежения и даже презрения. С которыми мог поступать и поступал, как хотел. Еще в 1937 году после очередной ноябрьской праздничной демонстрации на обеде в весьма узком кругу он произнес такую речь, которую после обеда записал в своем личном дневнике Георгий Димитров, руководитель Коминтерна{35}:

«Стал.: Хочу сказать несколько слов, может быть, не праздничных. Русские цари сделали много плохого. Они грабили и порабощали народ. Они вели войны и захватывали территории в интересах помещиков. Но они сделали одно хорошее дело — сколотили огромное государство, до Камчатки. Мы получили в наследство это государство. И впервые мы, большевики, сплотили и укрепили это государство как единое, неделимое государство не в интересах помещиков и капиталистов, а в пользу трудящихся, всех народов, составляющих это государство. Мы объединили государство таким образом, что каждая часть, которая была бы оторвана от общего социалистического государства, не только нанесла бы ущерб последнему, но и не могла бы существовать самостоятельно и неизбежно попала бы в Чужую кабалу. Поэтому каждый, кто пытается разрушить это единство социалистического государства, кто стремится к отделению от него отд. части и национальности, он враг, заклятый враг государства народов СССР. И мы будем уничтожать каждого такого врага, был бы он и старым большевиком, мы будем уничтожать весь его род, его семью. Каждого, кто своими действиями и мыслями, да, и мыслями, покушается на единство социалистического государства, беспощадно будем уничтожать. За уничтожение всех врагов до конца, их самих, их рода!». [50]

Кому тогда были адресованы эти угрозы — нетрудно понять, если учесть, что из 26 присутствовавших не менее 8 были вскоре уничтожены. Но тогда они дружно пили за здоровье великого вождя. Внимание руководителя «штаба мировой революции» Димитрова должно было привлечь другое: неожиданное обращение Сталина к «хорошему делу» русских царей. На первый взгляд, оно не могло не покоробить Димитрова. Но вскоре тому пришлось выслушать больше: рекомендацию Сталина... распустить Коминтерн. 20 апреля 1941 года Димитров записал такие слова Сталина:

«Интернационал был создан при Марксе в ожидании близкой международной революции. Коминтерн был создан при Ленине также в такой период. Теперь на первый план выступают национальные задачи для каждой страны»{36}.

Сталин напрямик сказал раболепно подчинявшемуся ему болгарину, что Коминтерн «является помехой». Правда, начавшаяся через два месяца война помешала осуществлению плана Сталина. Коминтерн был распущен лишь в 1943 году. Но уже в годы войны тот же Димитров фиксировал в дневнике очередное обращение Сталина к идеям монархии. Беседуя с болгарскими гостями в январе 1945 года, Сталин стал рассуждать о судьбах панславизма, обращение к которому он счел полезным для создания «великого» блока славянских государств в Европе в составе Болгарии, Югославии и СССР (о Польше и Чехословакии речи не шло). И вдруг Сталин стал размышлять:

«Может, мы делаем ошибку, когда думаем, что советская форма единственная, которая ведет к социализму. Оказывается на деле, что сов. форма лучшая, но совсем не единственная. Могут быть и другие формы — демократическая республика и даже в известных условиях — конституционная монархия...»{37}.

Многие исследователи послевоенного советского периода склоняются к тому, что Сталин вел дело к провозглашению себя монархом. Его явная склонность к возвращению старых царских мундиров и иерархических форм, введение раздельного обучения в школах говорили о многом — ведь описал же замечательный белорусский писатель Алесь [51] Адамович Сталина в виде государя! Кто бы посмел возразить Сталину, если бы он возложил на себя корону императора всероссийского и всесоветского?..

Но весной 1945 года в Москве думали о другом — о завершении справедливого дела народа, государства и армии: о Победе. 29 марта маршал Жуков прибыл в Ставку для обсуждения последних деталей предстоящей последней битвы, которую решено было начать 16 апреля.

Правда, Адольф Гитлер тешил себя надеждой, что советские войска не пойдут на Берлин. Он говорил в марте генералу Гудериану:

— Русские не будут так глупы, как были мы, когда, ослепленные близостью Москвы, хотели непременно взять ее. Ведь как раз вы, Гудериан, хотели быть первым в Москве со своей армией. Вы должны были бы лучше других знать, к чему это привело...

Да, Гудериан знал, чем это кончилось. Но напрасно Адольф Гитлер успокаивал себя и других, что мощные советские удары минуют столицу третьего рейха. Вместе с Гитлером занимался этим «самоутешением» и немецкий генштаб. Как свидетельствуют германские историки А. Филиппи и Р. Хейм, немецкая разведка располагала сведениями, будто в советском командовании были расхождения: Жуков, мол, хотел наступать на Берлин, а Сталин предпочитал направить удар на Прагу.

Когда уже после войны я при случае рассказал об этом маршалу Жукову, тот рассмеялся:

— Чепуха! Конечно, и на этот раз немцы не знали о наших намерениях. Берлинская операция в это время была не только задумана, но и разработана почти во всех подробностях...

А вскоре она была осуществлена.

В том, какая судьба ожидает Адольфа Гитлера и его соратников в случае поражения Германии в войне, у фюрера, рейхсканцлера и верховного главнокомандующего вооруженными силами Германии сомнения быть не могло.

Первая декларация — так называемая «Сент-Джеймсская» — о наказании за преступления, совершенные во время войны, подписанная 9 государствами, к которым присоединились [52] еще 10 государств, была провозглашена в Лондоне 13 января 1942 года. В ней выражалась готовность осуществить как одну из целей войны «наказание путем организованного правосудия тех, кто виновен и ответствен за эти преступления независимо от того, совершены ли последние по их приказу, ими лично или при их соучастии в любой форме». 18 декабря 1942 года последовала совместная декларация 12 государств о наказании виновных за истребление населения Европы. В ней прямо упоминался Гитлер. Наконец, Московская декларация СССР, США и Англии от 30 октября 1943 года говорила об ответственности за совершение военных преступлений и вводила понятие «главные военные преступники», наказание коих должно было быть условием «любого перемирия любому правительству, которое может быть создано в Германии».

Когда в 1944 году в Лондоне три державы начали готовить документы на случай будущей капитуляции Германии, советский проект требовал от Германии выдачи для суда Гитлера, Гиммлера, Геринга, Геббельса, Розенберга и Риббентропа{38}. Это уточнение в дальнейшем было опущено — имени Гитлера не было в тексте капитуляции (ни в Реймсе, ни в Берлине). Но кто мог сомневаться в неотвратимости наказания? К весне 1945 года уже состоялось несколько процессов против военных преступников, правда, «низшей» категории (в Краснодаре, Харькове). Создание будущего Международного трибунала уже обсуждалось между союзниками.

Речь о наказании главных преступников зашла в начале 1945 года на Ялтинской конференции. Как только Рузвельт прибыл в Крым, он в первой же беседе со Сталиным стал говорить о преступлениях немцев, разрушивших Крым, и о необходимости наказания преступников. Он напомнил Сталину, что тот 4 февраля 1943 года в Тегеране поднял тост за « расстрел 50 тысяч немецко-прусских офицеров» . Рузвельт сказал Сталину (советская запись){39}:

" Теперь, когда он увидел в Крыму бессмысленные разрушения, произведенные немцами, он хотел бы уничтожить немцев в два раза больше, чем до сих пор... Это был очень хороший тост". [52]

За столом в Ливадии вопрос о военных преступлениях поднял Черчилль. Стенограмма гласит{40}:

«Черчилль говорит, что он хотел бы обсудить вопрос о военных преступниках. Имеются в виду те военные преступники, преступления которых не связаны с определенным географическим местом.

Рузвельт заявляет, что вопрос о военных преступниках сложный. Его невозможно рассмотреть во время нынешней конференции. Не лучше ли передать этот вопрос на рассмотрение трех министров иностранных дел? Пусть они дадут отчет через три-четыре недели.

Черчилль говорит, что он составлял проект декларации о военных преступниках для Московской конференции 1943 года. Черчилль сделал тогда предложение, которое было принято, о выдаче преступников тем странам, где они совершали свои преступления. В названной декларации имеются также упоминания о главных преступниках, преступления которых не связаны с определенным географическим местом. Как быть с этими главными преступниками? По мнению Черчилля, прежде всего следует составить список таких лиц с правом пополнения его в дальнейшем. Это изолировало бы их от народов. Черчилль считает, что лучше всего было расстрелять главных преступников, как только они будут пойманы.

Сталин спрашивает: а как быть с теми преступниками, которые уже пойманы, например с Гессом? Будет ли он включен в список, который предлагает составить Черчилль? Могут ли в число преступников попасть военнопленные? До сих пор существовало мнение, что военнопленных нельзя судить.

Черчилль отвечает, что военнопленных, нарушивших законы, конечно, можно привлекать к суду. Иначе преступники войны начнут сдаваться в плен для того, чтобы избежать наказания. Однако Черчилль понял маршала Сталина так, что перед расстрелом главные преступники должны быть судимы.

Сталин отвечает утвердительно.

Черчилль спрашивает, какова должна быть процедура суда: юридическая или политическая?

Рузвельт заявляет, что процедура не должна быть слишком юридической. При всяких условиях на суд не должны быть допущены корреспонденты и фотографы.

Черчилль говорит, что, по его мнению, суд над главными преступниками должен быть политическим, а не юридическим [54] актом. Черчилль хотел бы, чтобы между тремя державами была ясность во взглядах по этому вопросу. Однако ничего на данную тему не должно публиковаться, чтобы главные преступники не стали заранее мстить союзным военнопленным.

Рузвельт предлагает передать вопрос о преступниках войны на изучение министрам иностранных дел трех держав.

(Это принимается.)».

Дискуссия закончилась быстро, все предыдущие решения, в их числе и Московская декларация, были подтверждены. Списки стали составляться а Лондоне, однако в проектах документов о капитуляции имена Гитлера и иных решили не упоминать. Советским представителям их западные коллеги рассказали, что идею расправы с Гитлером и иже с ним впервые выдвинул Черчилль в Квебеке в 1944 году, и Рузвельт, было, с ним согласился. Однако возражения Сталина в Ялте были признаны основательными, ибо, как разъяснил в частных беседах советский маршал, отказ от суда мог быть истолкован как боязнь победителей дать слово нацистским обвиняемым.

У Гитлера были свои рецепты победы в войне — они успеха не принесли. Рецепт поражения выглядел однозначно. Шпееру на пороге смерти Гитлер сказал:

— Если война будет проиграна, у народа тоже не будет будущего. Нет нужды беспокоиться о том, что понадобится немецкому народу для элементарного выживания. Напротив, все эти условия лучше уничтожить. Ибо нация показала себя слабейшей, а будущее принадлежит только более сильной, восточной нации. Во всяком случае, эту схватку переживут лишь худшие — лучшие уже погибли...{41}

Гитлер уже давно принял подобное решение. 27 ноября 1941 года — а это было как раз в те дни, когда немецкие войска застряли под Москвой, — Гитлер принимал датского министра иностранных дел Скавениуса и вдруг произнес следующие слова:

— Если однажды окажется, что немецкий народ недостаточно силен и не готов к жертвам для того, чтобы пролить свою кровь за собственное существование, то пусть он лучше погибнет и будет уничтожен еще более мощной силой. Он тогда не будет заслуживать того места в мире, которое сегодня себя завоевал...{42} [55]

Итак, приняв решение еще в 1941 году, весной 1945 года Гитлер приступил к его осуществлению. В этой самоуничтожавшейся Германии Гитлеру места не было. Проблема самоубийства не раз обсуждалась в бункере. Например, 30 апреля Гитлер признался своему шеф-пилоту Гансу Бауру: он боится, что русские «обстреляют нас усыпляющими газами, чтобы взять нас живыми в плен». Гитлер добавил, что у немцев такой газ есть, но есть он и у русских. 29 апреля слуга Крюгер присутствовал при разговоре Гитлера и Евы Браун о методах самоубийства, причем речь шла о цианистом калии. Камердинер Гитлера Линге подтвердил эти сведения, добавив, что Гитлер опасался, что «его труп может быть потащен в Москву напоказ». Линге запомнил слова Гитлера о том, что он «не желает, чтобы трупы (его и Евы Браун) попали в Москву на посмешище, как это было сделано с трупом Муссолини в Милане». Полковник Шварц (со слов адъютанта Гитлера Отто Гюнше) сообщал, что в последние дни жизни фюрер «все время находился в состоянии страха перед возможностью попасть в руки русских». В других разговорах Гитлер замечал, что не хочет «попасть в клетку», куда его посадят русские.

О подобном намерении советские источники ничего не говорят. Тем не менее оно могло существовать. Сталин был не прочь устраивать публичные акции — вспомним хотя бы день июня 1944 года, когда через Москву провели тысячи немецких военнопленных с пленными генералами во главе. Ему же принадлежала нашедшая одобрение в народе идея торжественных залпов-фейерверков в честь крупных побед Красной Армии. Таким образом, «клетка для Гитлера» могла стать реальностью.

Кто должен был найти Гитлера

Странное слово «СМЕРШ» придумал Сталин. Когда весной 1943 года было решено преобразовать органы безопасности в Советской Армии, новая организация получила символическое название, образованное из сокращения [56] фразы «Смерть шпионам». Ее главой стал Виктор Семенович Абакумов — к тому времени генерал-лейтенант, заместитель наркома госбезопасности.

Строго секретное постановление Совета народных комиссаров от 19 апреля 1943 года предусматривало создание в рамках Наркомата обороны, а не в НКВД соответствующего управления для ограждения вооруженных сил от проникновения агентуры противника, для противодействия акциям вражеской разведки и т.д. Будущая функция поиска военных преступников в постановлении не предусматривалась; лишь пункт «ж» говорил, что «СМЕРШ» должен будет выполнять «особые задания народного комиссара обороны». Но это было еще впереди.

Нет слов, военная контрразведка — дело государственной важности. В любом государстве армия всегда является объектом внимания и проникновения со стороны потенциальных и реальных противников. Разведка старается проникнуть в тайны организации, управления, снабжения и вооружения армии и флота. Самые блестящие операции разведок всегда относились к вооруженным силам, и история русской разведки вписала сюда немало интересных страниц — стоит напомнить лишь хрестоматийное дело полковника Редля. Красная Армия с момента своего возникновения должна была защищать себя от вполне реального противника, и последний не замедлил себя показать. Знаменитый и до сих пор до конца не разгаданный английский разведчик Сидней Рейли — он же одесский авантюрист Розенблюм, приехавший в Москву в 1918 году, свою главную цель видел в проникновении в Красную Армию, а именно — в ее сердцевину, которую составляли так называемые «латышские стрелки», охранявшие Кремль и Ленина в нем. Впоследствии советская пропаганда ввела в оборот понятие «заговор послов», то есть заговор послов Франции, США и Англии в Москве, чем, среди других доводов, обосновывалась необходимость «красного террора». Теперь установлено, что послы были притянуты за уши, но заговор военных атташе и их агентов против молодой советской власти действительно существовал, о чем Сидней Рейли писал сам, обещая Черчиллю быструю ликвидацию советского режима. [57]

Уже в 1918 году Феликс Дзержинский, организовавший Чека, создал свои органы контрразведки в частях Красной Армии, получившие впоследствии наименование особых отделов. С 1940-го по июль 1941 года они входили в структуру Наркомата обороны (т.н. 3-е управление), затем стали подчиняться НКВД, а в 1943-м вернулись в НКО. И хотя «особисты» (как их называли в обиходе) были выходцами из рядов Красной Армии, они вскоре стали орудием борьбы преемника Чека — ОГПУ (Объединенное главное политическое управление) против головки Красной Армии, внушавшей подозрения Сталину. Волна политических репрессий 30-х годов была нацелена на верхушку армии — Тухачевского, Якира, Егорова, Блюхера и их друзей. Особые отделы сыграли здесь свою роль старательных исполнительных органов сталинского руководства.

Формально особые отделы входили в военные структуры, их офицеры носили обычную военную форму, хотя подчинялись не военному, а «чекистскому» руководству (НКВД). Насколько губительным этот параллелизм оказался перед началом войны 1941 года, рассказывают недавно опубликованные документы НКВД, из которых ясно: хотя с делом Тухачевского все было давно покончено, особые отделы плели воображаемую сеть «антисоветского заговора», якобы существовавшего в Красной Армии в 1940 — 1941 годах. Собирались «компрометирующие» данные на высший генералитет, например на генерала Кирпоноса, будущих маршалов Мерецкова, Кулика и Конева, политработников Щаденко, Запорожца, из которых хотели сделать «преемников» не существовавшего заговора Тухачевского — Якира — Уборевича. Например, о Коневе составили справку, что «по официальным материалам он характеризуется... как активный защитник и покровитель врагов народа», скрывавший свое «кулацкое происхождение» (справка за подписью начальника 3-го управления НКО Михеева){43}.

Результаты репрессий 30-х годов были губительны. Когда после первых катастрофических поражений июня—июля 1941 года Сталин решил в качестве «образца», призванного устрашить всех высших командиров, расправиться с командующим Западным фронтом, бывшим командующим [58]

Белорусским особым военным округом, героем испанских боев генералом Дмитрием Павловым, то услужливые особисты немедля «организовали» участие Павлова в... антисоветском (читай: антисталинском) заговоре. Дело Павлова, подобно многим другим, было неким «театром абсурда»: шли страшные бои, Красная Армия истекала кровью (не в последнюю очередь по вине Сталина), а в застенках Лубянки из арестованных советских военачальников выбивали угодные следователям показания. Талантливый танкист, честный человек Дмитрий Павлов, которого Сталин назначил командующим вопреки его воле (Павлов опыта не имел и на столь высокий пост не претендовал), превращался в агента мирового империализма, сознательно предавшего свою советскую родину и, разумеется, Сталина.

Павлов сначала отрицал эти обвинения, но после избиений «признался». Есть страшный документ его признаний{44}:

«ПРОТОКОЛ ДОПРОСА АРЕСТОВАННОГО ПАВЛОВА ДМИТРИЯ ГРИГОРЬЕВИЧА

Павлов Д.Г., 1897 года рождения, уроженец Горъковского края, Кологривского р-на, дер. Вонюх, русский, гр-н СССР, быв. член ВКП(б) с 1919 г., до ареста командующий Западным фронтом — генерал армии.

11 июля 1941.

Допрос начат в 13 час. 30 мин.

Вопрос: На допросе 9 июля т[екущего] г[ода] вы признали себя виновным в поражении на Западном фронте, однако скрыли свои заговорщические связи и действительные причины тяжелых потерь, понесенных частями Красной Армии в первые дни войны с Германией.

Предлагаем дать исчерпывающие показания о своих вражеских связях и изменнических делах.

Ответ: Действительно, основной причиной поражения на Западном фронте является моя предательская работа как участника заговорщической организации, хотя этому в значительной мере способствовали и другие объективные условия, о которых я показал на допросе 9 июля т.г.

Вопрос: На предыдущем допросе вы отрицали свою принадлежность к антисоветской организации, а сейчас заявляете [59] о своей связи с заговорщиками. Какие показания следует считать правильными?

Ответ: Сегодня я даю правильные показания и ничего утаивать от следствия не хочу.

Признаю, что в феврале 1937, г. бывшим старшим советником в Испании Мерецковым Кириллом Афанасьевичем я был вовлечен в военно-заговорщическую организацию и в дальнейшем проводил вражескую работу в Красной Армии.

Вопрос: Не хотите ли вы сказать, что вражескую работу вы начеши вести только с 1937 г.? Так ли было в действительности?

Ответ: Не отрицаю, что еще в 1934 г. я имел некоторые суждения о заговорщической работе, однако организационно с участниками заговора в Красной Армии я тогда связан не был.

Вопрос: С кем вы имели суждения о заговорщической работе ?

Ответ: В августе 1934 г. в Бобруйск на учения, проводившиеся мною в 4-й танковой бригаде, которой я командовал, приехал бывший начальник Автобронетанкового управления Красной Армии Халепский.

Халепского я знал с 1932 г. По рекомендации Халепского я был назначен командиром 6-го мехполка и по его же представлению был награжден грамотой ВЦИК и золотыми часами.

Перед началом учений мы беседовали с Халепским на армейские темы. Халепский говорил, что в армии отсутствует твердый порядок, войсковая дисциплина развалена, а руководство не в состоянии перестроить надлежащим образом Красную Армию. В этих условиях трудно что-либо сделать, продолжал Халепский, так как попытки командиров навести порядок в частях встречают со стороны руководства армией резкое противодействие.

Вопрос: Как вы отнеслись к этому заявлению Халепского? Ответ: К замечаниям Халепского я отнесся одобрительно, тогда он продолжил разговор и заявил, что в армии имеется уже группа решительных командиров, которая противопоставляет себя руководству Красной Армии и ставит перед собой задачу — добиться смены ее руководящей верхушки и выдвижения на высшие командные посты способных и решительных командиров. Вы здесь у себя также должны над этим подумать, заключил Халепский.

Вопрос: Изложенный вами разговор не дает ясного представления о том, что предложение Халепского носило заговорщический характер.

Ответ: Для меня было очевидно, что речь идет о заговорщической группе среди командиров, в задачу которой входило добиться замены руководства Красной Армии и выдвижения на руководящие посты своих людей. Хотя Халепский и не упомянул лично Ворошилова, однако он недвусмысленно давал понять, что речь идет именно о нем. Антисоветский характер предложения Халепского не вызывал у меня никаких сомнений.

Вопрос: Этот разговор с Халепским у вас был наедине?

Ответ: Нет, вместе со мной была группа командиров, в частности: бывший начальник бронетанковых войск Белорусского округа Сурен Шаумян; бывший командир 3-й мех-бригады того же округа Хрулев и бывший командир 5-й танковой бригады Тылтынъ.

После отъезда Халепского вместе с Шаумяном, Тылты-нем и Хрулевым мы обменивались мнениями по существу предложения Халепского и условились занять независимую по отношению к руководству армией линию и строить работу по своему усмотрению.

Вопрос: Возвратимся к вашему разговору с Халепским. Покажите, что вы ответили ему после его предложения организовать группу командиров для противодействия руководству Красной Армии.

Ответ: Определенного ответа я Халепскому не дал, так как в это время мне доложили о чрезвычайном происшествии (танком был задавлен красноармеец), и пока я отдавал необходимые распоряжения, связанные с этим делом, Халепский уехал.

Не отрицаю, однако, что мое положительное отношение к предложению Халепского было выражено при обсуждении этого вопроса с Шаумяном, Хрулевым и Тылтынем.

Исходя из установок Халепского, я занял линию ограничения прав политработников, чинил препятствия в их работе и одновременно, не согласовывая, как это предусмотрено приказами, с наркомом обороны, начал самовольно отстранять от должности и отправлять из части командиров, совершавших незначительные проступки.

Вопрос: Выходит, что к заговорщической работе вы были привлечены Халепским, тогда как в начале допроса вы показали, что в военно-заговорщическую организацию вас вовлек Мерецков. Как это понимать?

Ответ: Я показываю так, как это было в действительности. После разговора с Халепским никто из заговорщиков ко мне не обращался, и я не считал себя организационно связанным с заговорщической организацией в Красной Армии.

Лишь в 1937 г. в Испании я был посвящен Мерецковым о существовании в Красной Армии заговора и привлечен к вражеской работе.

Вопрос: Что связывало вас с Мерецковым? На какой почве он вовлек вас в заговорщическую организацию?

Ответ: С Мерецковым я познакомился в 1934 г., когда он был начальником штаба Белорусского военного округа, а я в том же округе командовал 4-й мехбригадой. По службе мне приходилось с ним сталкиваться.

Мерецков несколько раз проводил в моей бригаде учения, и у нас установились хорошие взаимоотношения.

В ноябре 1936 г. я был направлен в Испанию, где к тому времени был и Мерецков. Встретил он меня очень радушно, представил главному советнику при военном министре Берзину и ходатайствовал о назначении меня генералом испанской армии. В дальнейшем мы часто разъезжали по фронтам и участвовали в боевых операциях. Это еще более сблизило нас и создало почву для откровенных разговоров.

В феврале 1937 г. я приехал из Алканы в Мадрид и посетил Мерецкова в гостинице. После деловых разговоров мы обменивались с Мерецковым мнением о положении в Красной Армии.

В беседе выяснилось, что оба мы сходимся в оценке состояния Красной Армии. Мы считали, что командный состав Красной Армии якобы бесправен, а политсоставу, наоборот, предоставлены излишние права. Существовавший, по нашему мнению, разброд среди комсостава вызывается якобы неправильной политикой руководства Красной Армии. В Красной Армии, заявил Мерецков, нет единой доктрины, это хорошо понимают некоторые руководящие армейские работники, которые объединились на почве недовольства существующим в армии положением. Тогда же Мерецков сообщил мне, что Тухачевский и Уборевич возглавляют существующую в Красной Армии заговорщическую организацию, которая ставит перед собой задачу — сменить негодное, с их точки зрения, руководство Красной Армией. «Вот приедем мы домой,— сказал Мерецков,— нужно и тебе работать заодно с нами».

Вопрос: Что вы ответили Мерецкову?

Ответ: Мерецкову я сказал, что глубоко уважаю военный авторитет Уборевича и готов поэтому примкнуть к группе командного состава, которая идет за Уборевичем.

Вопрос: Сомнительно, чтобы Мерецков, не заручившись предварительно вашим согласием примкнуть к заговорщической организацищ раскрыл бы перед вами ее руководителей в лице Тухачевского и Уборевича. Правильно ли вы показываете ?

Ответ: Я показываю правильно. Откровенной беседе о существовании в армии заговорщической организации предшествовали длительные разговоры, в процессе которых Мерецков убедился, что я разделяю его точку зрения о положении в армии. Кроме того, учитывая мое преклонение перед авторитетом Уборевича, Мерецков без риска мог сообщить мне о его руководящей роли в военно-заговорщической организации.

Вопрос: Какие практические задачи поставил перед вами Мерецков ?

Ответ: В этот раз никаких практических заданий Мерецков мне не давал.

Допрос прерывается в 17 час. 10 мин.

Протокол мною прочитан, с моих слов записан правильно, в чем и расписываюсь.

(Д.) Павлов

Допросили:

Зам. начальника следчасти 3-го Управления НКО СССР ст. батальонный комиссар Павловский

Следователь 3-го Управления НКО СССР ст. лейтенант госбезопасности Комаров»

Следователь Комаров был хорошо известен на Лубянке как мастер «выбивать» необходимые показания, и ему не раз поручали такие дела, в том числе и после войны. Но, познакомившись с абсурдными показаниями Павлова (от которых тот через несколько дней отказался на суде), Сталин решил по-иному: в ходе дела эти обвинения Павлову не предъявлять, они отсутствуют в тексте смертного приговора, [63] который говорит о каких-то военных ошибках Павлова (в сущности, он честно выполнял указания Генштаба). Армию надо было припугнуть, и этого Сталину было достаточно{45}.

Покушение на Сталина?

Было бы ошибкой полагать, что контрразведка в Красной Армии была лишь напрасной выдумкой советских органов безопасности. Немецкая сторона была исключительно активна в засылке агентуры. Вальтер Шелленберг вспоминал, что Гиммлер однажды изложил ему недовольство фюрера деятельностью разведслужбы на Восточном фронте, на что Шелленберг ответил: «Для борьбы со столь гигантским врагом, как Россия, необходима массовая заброска агентов»{46}.

Обосновавшиеся на захваченной территории абвер-команды активно вербовали из советских военнопленных и местных жителей агентов для ближней и глубокой разведки. Они либо перебрасывались через линию фронта, либо выбрасывались с самолетов. Начиная с 1942 года под руководством абвера и СД проводилась широкая операция «Цеппелин», призванная дать большой разведывательный эффект. Замышлялись и иные, далеко идущие операции.

Покушение на Сталина — эта тема не раз обсуждалась в верхах рейха. Вальтер Шелленберг вспоминал об одном из таких обсуждений, участниками которого были Риббентроп, Гитлер, Гиммлер и сам Шелленберг. Где-то в 1944 году (Шелленберг время не уточняет) Риббентроп пригласил к себе молодого начальника VI Управления РСХА и рассказал под секретом, что разработал такой план: необходимо «завлечь» Иосифа Сталина за стол дипломатических переговоров и при этих переговорах его... убить, за что брался сам министр. Именно для этой цели Риббентроп хотел получить у Шелленберга, во-первых, согласие на его личное участие в будущей операции и на «техническую помощь». Риббентропу стало известно, что в ведомстве Шелленберга разработали револьвер в виде самопишущей ручки, который стреляет на расстоянии 6 — 8 метров... [64]

Эта бредовая идея осталась невыполненной, зато был разработан другой план: укрепить на автомашине Сталина мину-присоску, управляемую по радио на расстоянии до 7 километров. Шелленберг о плане{47}:

«Два военнопленных офицера Красной Армии, проведшие долгие годы в заключении в Сибири и ненавидевшие Сталина, — а один из них был знаком с монтером из сталинского гаража — взялись за это задание. Они были высажены с тяжелого самолета вблизи Москвы вместе с русской полицейской автомашиной. Под видом полицейского патруля они наверняка могли бы достичь центра русской столицы, так как не только тренировались для этой операции, но располагали нужными бумагами. Однако план сорвался. Мы никогда и ничего не узнали об этих людях или о попытке покушения на Сталина».

Возможно, что Шелленберг кое-что спутал в подробностях, но летом 1944 года случилось нечто подобное.

5 сентября 1944 года над селом Завражье близ Ржева сел подбитый немецкий самолет. Сотрудники «СМЕРШ», следившие за посадкой, наблюдали, как от самолета на мотоцикле отъехали двое — мужчина и женщина. Их быстро задержали. Выяснилось, что они на мотоцикле (не на автомобиле, как писал Шелленберг) собирались выполнять задание, полученное в абверштелле Риги.

Задержанные — Петр Таврин и Лидия Шилова, одетые в офицерскую форму майора и младшего лейтенанта Советской Армии (у Таврина была Звезда Героя Советского Союза), — сначала показаний не давали, заявляя, что они сотрудники «СМЕРШ» 1-го Прибалтийского фронта. Однако их документы оказались фальшивыми, и оба были отправлены в Москву. Уже 5 сентября они признались, что прибыли по заданию немецкой разведки. С каким заданием? Об этом Таврина допрашивали на Лубянке три высоких чина НКВД. Протокол гласит{49}:

«ПРОТОКОЛ ДОПРОСА ТАВРИНА ПЕТРА ИВАНОВИЧА

Таврин П.И., 1909 года рождения, урожен. с. Бобрик, Нежинского района, Черниговской обл., УССР, русский, в 1942 г. на фронте вступил в кандидаты в члены ВКП(б), образование незаконченное высшее, до войны работал нач. Туринской геологоразведочной партии Исыковского приискового управления, [65] прииск «Урал-Золото». В Красную армию призван 14-го августа 1941 года.

Вопрос: 5 сентября с.г. при вашем задержании вы заявили, что являетесь агентом германской разведки. Вы подтверждаете это?

Ответ: Да, я действительно являюсь агентом германской разведки.

Вопрос: Когда и при каких обстоятельствах вы были привлечены к сотрудничеству с германской разведкой?

Ответ: 30-го мая 1942 года, будучи командиром пулеметной роты 1196 полка 369 стрелковой дивизии 30 армии, действовавшей на Калининском фронте, я был ранен, захвачен немцами в плен, после чего содержался в различных немецких лагерях для военнопленных на оккупированной территории СССР, затем на территории Германии. В июне 1943 года в гор. Вене, где я содержался в тюрьме за побег из лагеря для военнопленных, меня вызвали офицеры гестапо БАЙЕР и ТЕЛЬМАН и предложили сотрудничать с германской разведкой, на что я дал согласие.

Вопрос: Когда и каким путем вы были переброшены через линию фронта?

Ответ: Через линию фронта я был переброшен германской разведкой в ночь с 4 на 5 сентября с.г. с рижского аэродрома на 4-х моторном транспортном самолете специальной конструкции. Немецкие летчики должны были высадить меня в районе Ржева и возвратиться в Ригу. Но самолет при посадке потерпел аварию и подняться снова в воздух не смог.

Вопрос: В чем заключается «специальность» конструкции самолета, в котором вас перебросили?

Ответ: Этот самолет снабжен каучуковыми гусеницами для приземления на неприспособленных площадках.

Вопрос: А разве не была заранее подготовлена площадка для посадки самолета, на котором вы были переброшены?

Ответ: Насколько мне известно, площадка никем не была подготовлена и летчики произвели посадку самолета, выбрав площадку по местности.

Вопрос: Для какой цели вы имели при себе мотоцикл, отобранный у вас при задержании?

Ответ: Мотоцикл с коляской был, дан мне германской разведкой в Риге и доставлен вместе со мной для того, чтобы я имел возможность быстрее удалиться от места посадки самолета и этим избегнуть задержания. [66]

Вопрос: С какими заданиями вы переброшены германской разведкой через линию фронта?

Ответ: Я имею задание германской разведки пробраться в Москву и организовать террористический акт против руководителя советского государства И.В.СТАЛИНА.

Вопрос: И вы приняли на себя такое задание?

Ответ: Да, принял.

Вопрос: Кто вам дал это задание?

Ответ: Это задание мне было дано начальником восточного отдела «СД» в Берлине подполковником «СС» ГРЕЙФЕ.

Вопрос: Кто персонально должен был совершить террористический акт?

Ответ: Совершение террористического акта было поручено мне лично. Для этой цели руководителем органа «СД» в Риге, именуемого главной командой «Цеппелин» («Норд»), майором КРАУС Отто, я был снабжен отобранными у меня при задержании пистолетами с комплектом отравленных и разрывных пуль, специальным аппаратом под названием «панцеркнаке» и бронебойно-зажигательными снарядами к нему.

Вопрос: Что это за аппарат?

Ответ: «Панцеркнаке» состоит из небольшого ствола, который при помощи специального кожаного манжета закрепляется на правой руке. Аппарат портативный и может быть замаскирован в рукаве пальто. В стволе помещается реактивный снаряд, который, приводится в действие путем нажатия специальной кнопки, соединенной проводом с электрической батарейкой, спрятанной в кармане одежды. Стрельба производится бронебойно-зажигательными снарядами.

Перед переброской через линию фронта я тренировался в стрельбе из «панцеркнаке», при этом снаряды пробивали бронированные плиты толщиной 45 мм.

Вопрос: Каким образом вы намеревались использовать это оружие?

Ответ: Подготовлявший меня для террора названный мною выше майор «СС» КРАУС Отто предупредил меня, что машины, в которых ездят члены советского правительства, бронированы и снабжены специальными непробиваемыми стеклами. «Панцеркнаке» я должен был применить в том случае, если бы мне представилась возможность совершить [67] террористический акт на улице во время прохождения правительственной машины.

Вопрос: А для какой цели предназначались отобранные у вас при задержании отравленные и разрывные пули?

Ответ: Этими пулями я должен был стрелять из автоматического пистолета в том случае, если бы очутился на близком расстоянии от И.В.СТАЛИНА.

Вопрос: Расскажите подробно, каким путем вы должны были совершить террористический акт? Какие указания в этой части вы получили от германской разведки?

Ответ: Майор КРАУС поручил мне после высадки с самолета проникнуть в Москву и легализироваться. Для этого я был снабжен несколькими комплектами воинских документов, большим количеством чистых бланков, а также множеством штемпелей и печатей военных учреждений.

Вопрос: Как вы должны были проникнуть в Москву?

Ответ: В Москву я должен был следовать с документами на имя заместителя начальника контрразведки «СМЕРШ» 39-й армии 1-го Прибалтийского фронта. По прибытии в Москву я должен был этот документ сменить.

Вопрос: Почему?

Ответ: Мне было указано, что документы «СМЕРШ» абсолютно надежны и что я по ним проникну в Москву, не вызвав никаких подозрений.

Но, как объяснил мне КРАУС, по этому документу находиться длительное время в каком-либо одном месте опасно и что будет значительно надежней, если я по прибытии в Москву изготовлю из имеющихся у меня чистых бланков документ на имя офицера Красной Армии, находящегося в отпуску после ранения. В Москве я должен был подыскать место для жилья на частной квартире и прописаться по этим документам.

Вопрос: Что вы должны были сделать дальше?

Ответ: Обосновавшись таким образом в Москве, я должен был, расширяя круг своих знакомых, устанавливать личные отношения с техническими работниками Кремля либо с другими лицами, имеющими отношение к обслуживанию руководителей советского правительства. При этом КРАУС рекомендовал мне знакомиться с женщинами, в частности с такой категорией сотрудниц, как стенографистки, машинистки, телефонистки.

Вопрос: Для какой цели? [68]

Ответ: Через таких знакомых я должен был выяснить места пребывания руководителей советского правительства, маршруты движения правительственных машин, а также установить, когда и где должны происходить торжественные заседания или собрания с участием руководителей советского правительства.

КРАУС предупреждал меня, что такие сведения получить нелегко, и поэтому рекомендовал с нужной мне категорией женщин устанавливать интимные отношения. Он даже снабдил меня специальными препаратами, которые при подмешивании в напитки вызывают у женщин сильное половое возбуждение, что я и должен был использовать в интересах порученного мне дела.

Независимо от степени близости с людьми, сведения о членах правительства мне поручено было выведать в очень осторожной форме.

Для проникновения на торжественные заседания с участием членов правительства я должен был использовать изготовленные немцами на мое имя документы Героя Советского Союза и соответствующие знаки отличия.

Вопрос: Какие именно?

Ответ: Перед переброской через линию фронта германской разведкой мне были даны: золотая звезда Героя Советского Союза, орден Ленина, два ордена «Красного Знамени», орден «Александра Невского», орден «Красной Звезды» и две медали «За отвагу», орденские книжки к ним, а также специально сфабрикованные вырезки из советских газет с Указами о присвоении мне звания Героя Советского Союза и награждении перечисленными орденами и медалями.

Должен заметить, что германская разведка своих агентов, забрасываемых в СССР, снабжает фабрикуемыми ею же поддельными орденами, но мне были выданы подлинные.

Проникнув на торжественное заседание, я должен был, в зависимости от обстановки, приблизиться к И.В.СТАЛИНУ и стрелять в него отравленными и разрывными пулями.

Работниками германской разведки, в частности ГРЕЙФЕ и КРАУС, мне было также указано, что, если представится возможность, я должен совершить террористический акт и против других членов советского правительства.

Вопрос: Против кого именно?

Ответ: Против В. М. МОЛОТОВА, Л. П. БЕРИЯ и Л. М. КАГАНОВИЧА. Причем для осуществления террора [69] против них я должен был руководствоваться теми же указаниями, какие мне были даны ГРЕЙФЕ и КРАУС в отношении акта против осуществления террористического И.В.СТАЛИНА...

Вопрос: Кто вас практически подготавливал на роль террориста кроме КРАУСА?

Ответ: Практически кроме КРАУСА меня никто не подготавливал, если не считать трех бесед со СКОРЦЕНИ.

Вопрос: Кто такой СКОРЦЕНИ и для чего вам были организованы встречи с ним?

Ответ: СКОРЦЕНИ был известен мне из газет, как руководитель и личный участник похищения из Италии МУССОЛИНИ, после того, как он был взят в плен англичанами. В первой беседе со мной в ноябре 1943 года в Берлине СКОРЦЕНИ расспрашивал о моем прошлом и беседа носила больше характер ознакомления с моей личностью. Цель этого свидания стала для меня ясна несколько позже, после второй встречи со СКОРЦЕНИ.

Вопрос: Расскажите об этой встрече подробно.

Ответ: В январе 1944 года, находясь в Риге, я получил приказ КРАУСА выехать в Берлин. Сопровождал меня переводчик «СД» ДЕЛЛЕ. По прибытии в Берлин я узнал от ДЕЛЛЕ, что полковник ГРЕЙФЕ погиб в начале января 1944 г. во время автомобильной катастрофы и что вместо него назначен майор «СС» ХЕНГЕЛЬХАУПТ.

ДЕЛЛЕ мне сообщил, что ХЕНГЕЛЬХАУПТ вызвал меня для личного знакомства, но придется подождать некоторое время, так как он занят и не может меня принять.

Через два-три дня мне была организована встреча со СКОРЦЕНИ.

Вопрос: Где происходила эта встреча?

Ответ: ДЕЛЛЕ привез меня в служебный кабинет СКОРЦЕНИ на Потсдамерштрассе № 28. Кроме СКОРЦЕНИ в кабинете находились еще два неизвестных мне работника «СД».

В беседе СКОРЦЕНИ объяснял мне, какими личными качествами должен обладать террорист. По ходу разговора он рассказывал о деталях организованного им похищения МУССОЛИНИ. СКОРЦЕНИ заявил мне, что если я хочу остаться живым, то должен действовать решительно и смело и не бояться смерти, так как малейшее колебание и трусость могут меня погубить. СКОРЦЕНИ рассказал, как во время похищения МУССОЛИНИ он перепрыгнул через ограду замка, очутился в 2-х шагах от стоявшего на посту карабинера. «Если бы я тогда хоть на секунду замешкался,— заявил СКОРЦЕНИ, — то погиб бы, но я без колебаний прикончил карабинера и, как видите, выполнил задание и остался жив».

Весь этот разговор сводился к тому, чтобы доказать мне, что осуществление террористических актов в отношении специально охраняемых лиц вполне реально, что для этого требуется только личная храбрость и решительность и что при этом человек, действующий в операции, может остаться живым и стать «таким же героем», каким стал он — СКОРЦЕНИ.

Вопрос: Вы рассказали только о двух встречах со СКОРЦЕНИ. Когда же состоялась ваша третья встреча с ним?

Ответ: Третья встреча со СКОРЦЕНИ состоялась также в январе 1944 года в Берлине.

Вопрос: О чем вы говорили в этот раз?

Ответ: СКОРЦЕНИ в этот раз расспрашивал меня о Москве и пригородах и под конец прямо поставил передо мной вопрос — возможно ли осуществление в СССР такой операции, какую он провел в Италии? Я ответил, что затрудняюсь судить об этом, но, по моему мнению, проведение такой операции в СССР значительно сложнее, чем похищение МУССОЛИНИ из Италии.

Вопрос: Почему СКОРЦЕНИ интересовался вашим мнением по этому вопросу?

Ответ: У меня создалось впечатление, что СКОРЦЕНИ разрабатывает план похищения кого-то из руководителей советского правительства».

Допрос Таврина вели «тузы» чекистской колоды: начальник отдела НКВД по борьбе с бандитизмом генерал Леонтьев, заместитель начальника 2-го Управления НКГБ генерал Райхман и начальник отдела Главного управления «СМЕРШ» полковник Барышников. Протокол очень обширен и содержит показания Таврина о восточном отделе СД, о власовской армии и немецкой агентуре. Признаться, у меня закралось сомнение: не было ли это красивой фальшивкой, предусмотренной для того, чтобы отличиться перед Сталиным? Однако против этой версии говорит [71] многое: во-первых, упоминание о покушении в мемуарах Шелленберга, во-вторых, тот факт, что Таврин (его настоящая фамилия Шило) и его жена (Адамчик) были использованы НКГБ для долгой и успешной радиоигры с их бывшими вербовщиками вплоть до апреля 1945 года. Наконец, известно, что после ареста Шило произошли изменения в организации охраны Сталина.

Финал же оказался традиционным: когда оба стали не нужны НКГБ, их предали суду за измену Родине и 1 февраля 1952 года на закрытом заседании Верховного Суда приговорили к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение в марте — апреле 1952 года.

Покушение на Гитлера?

То, что с немецкой стороны задумывались о том, что надо ликвидировать Сталина, было вполне логичным. Но не менее логичными для НКВД были и планы ликвидации Гитлера. Опыт подобного рода уже имелся, если вспомнить об убийстве Льва Троцкого в 1940 году, ликвидации пронемецкого лидера украинских националистов Евгения Коновальца, о похищении ряда руководителей белой эмиграции. И если 5 июля 1941 года Берия создал специальную группу для организации разведывательной и диверсионной деятельности в немецком тылу, а начальником группы был назначен генерал НКВД Павел Судоплатов — убийца Коновальца, а его заместителем Наум Эйтингон — руководитель убийства Троцкого, то как было этим двум профессионалам не задуматься об убийстве Гитлера?

Именно на Лубянке родилась идея организации акций, направленных против высших руководителей третьего рейха{49}. Первые из подобных акций выглядели весьма странно, так как должны были быть выполнены при... захвате немцами Москвы. В конце сентября — октябре 1941 года такая возможность не только не исключалась, но была положена в основу активной подготовки для создания московского партийного подполья. Это решение было принято с участием [72] Сталина, после чего Александр Щербаков — секретарь ЦК и МК — дал соответствующее указание начальнику Управления НКВД по Москве Михаилу Журавлеву. В Москве создавались организованное подполье, диверсионные группы, система связи. Рассматривая подобные планы, думали и о том, что в побежденную Москву, безусловно, прибудет Адольф Гитлер. Тогда не знали о существовании особого распоряжения того же Гитлера о том, что ни в Москву, ни в Ленинград немецкие войска — а тем более сам фюрер! — вступать не должны. Но, исходя из исторических реминисценций, московские чекисты полагали, что по примеру Наполеона Гитлер прибудет в Москву и, возможно, будет принимать там парад войск. Эти мероприятия подпольщики должны были использовать для организации покушения. Подумать только: Гитлер убит в захваченной немцами Москве! Какой всемирный резонанс имела бы такая акция!

Успешное контрнаступление Красной Армии изменило предпосылки для деятельности группы Судоплатова — Эйтингона. Надо было искать иные возможности для охоты за Гитлером.

В Москве, разумеется, внимательно наблюдали за передвижениями фюрера. Тщательно читали немецкую и иную прессу, собирали сведения у военнопленных, через партизан. Вот почему с особой радостью в Москве прочитали донесение от украинского НКВД, что со второй половины июня 1942 года под Винницей немцы начали сооружение полевой ставки верховного главнокомандования, а 10 — 15 июля сюда прибыл сам Гитлер!{50} Сегодня из журналов гитлеровской ставки известно, что полевая ставка под условным наименованием «Вервольф» («Оборотень») была сооружена вблизи Винницы, а Гитлер с апреля по октябрь 1942 года руководил оттуда боевыми действиями, иногда вылетая в свою баварскую резиденцию «Бергхоф» или в Берлин. В конце года он покинул «Вервольф» и лишь посетил Винницу в октябре 1943 года.

Тем не менее в НКВД решили проверить данные, а затем начать приготовления к возможной операции. Выбор пал на специально подготовленный диверсионный отряд [73] под руководством будущего Героя Советского Союза Дмитрия Медведева. Медведев был мастером своего дела, но у его отряда был большой недостаток: он действовал в районе Ровно, то есть значительно западнее Винницы. Винницкие же партизаны не располагали нужными силами. Поэтому дело затянулось. Медведевцы лишь позже достали необходимые сведения, захватив осенью 1943 года документы со схемой «Вервольфа». Рассматривался даже вариант бомбежки ставки с воздуха. За Винницей велось тщательное наблюдение. 25 января 1943 года Берия представил на имя Сталина показания пленного немецкого летчика, подробно описавшего ставку «Вервольф»{51}. Однако эти данные не могли уже пригодиться: Гитлер в 1943 году был в Виннице лишь недолго, а затем покинул ее навсегда, перебравшись в ставку «Вольфшанце» близ восточнопрусского города Растенбург.

Тандем Судоплатов — Эйтингон был по-своему идеален. Коренной пролетарий, пользовавшийся полным доверием и имевший давний стаж в ЧК, Судоплатов умел хорошо ладить с начальством и находить фарватер в бурных лубянских водах. Выходец из бедной еврейской семьи, Наум Эйтингон имел два минуса: во-первых, свое происхождение (в 40-х годах это уже вызывало подозрение, а в 50-х привело Эйтингона в тюрьму), во-вторых, эсеровское прошлое. Но перевесили блестящий комбинационный ум,. всесторонняя подготовка (военная академия), знание языка и большая практика нелегала на Дальнем Востоке, в США, во Франции, в Испании и Мексике.

Задача выглядела так: для организации любой операции в самой Германии нужно было заслать туда верных и умелых людей. Это было трудной, но выполнимой задачей.

Для операции надо было искать человека, а для него — легенду. Она была найдена благодаря одному случаю, попавшему в поле зрения НКВД. Осенью 1941 года при невыясненных обстоятельствах к немцам под Москвой перешел известный артист Всеволод Александрович Блюменталь-Тамарин. Сын знаменитой актрисы Малого театра, он был личностью неординарной: ни в одном театре не уживался, блестяще играл с небольшой собственной труппой трагические [74] роли, но пользовался репутацией неуравновешенного человека, к тому же склонного к загулам. Когда немцы подошли к Москве, он остался на своей даче в Новом Иерусалиме. Вскоре его хорошо поставленный голос зазвучал на волнах немецких радиостанций, вещающих на Красную Армию. Вопрос ставился так: а если послать человека как бы к Блюменталь-Тамарину?

Осведомленность НКВД о советском обществе уже тогда была известна. Всеслышащие уши и всевидящие глаза секретной службы были ее непременными атрибутами. Особенно внимательное наблюдение велось за деятелями культуры и искусства. Был и специальный отдел в Секретно-политическом управлении НКВД.

Виктор Николаевич Ильин в предвоенный период занимался именно этой сферой. Участник гражданской войны, политработник, заместитель директора треста «Союзкинохроника» (на фото он изображен в этом качестве вместе со Сталиным в день его 50-летия), с 1933 года он работал в НКВД, зная в Москве вся и всех. Благодаря этому Ильину и удалось найти путь.

Цепочка выглядела так: Блюменталь-Тамарин, женатый на актрисе Инне Лащилиной, был в ближайшем родстве с известной в Москве артистической семьей. Красавица Августа Миклашевская, игравшая в Камерном театре, была последней любовью Сергея Есенина, а ее муж, танцор Лев Лащилин, был братом Инны, супруги Блюменталь-Тамарина. Ильин знал и сына Августы — молодого и энергичного Игоря, начинающего боксера. Таким образом, комбинация выглядела так: послать за линию фронта Игоря, который, вполне естественно, будет ссылаться на свое родство с дядей Всеволодом.

Сказано — сделано. Ильину осенью 1941 года не составило труда установить, что Игорь Миклашевский служит в армии где-то под Ленинградом, куда майор госбезопасности немедля полетел, разыскал красноармейца Миклашевского и привез его в Москву.

Игорь охотно согласился на предложение Ильина работать в тылу врага. Молодой человек, способный боксер (стал чемпионом Ленинградского военного округа), был рад [75] использовать свои способности в ответственном деле. Началась подготовка к опасной работе: изучение легенды, приобретение навыков к разведывательной и диверсионной деятельности. Она заняла примерно полгода, после чего Миклашевский зимой перешел линию фронта.

Надо полагать, что весной 1942 года Павел Судоплатов и Наум Эйтингон были немало обрадованы сообщением, пришедшим из Берлина: Игорь Миклашевский достиг цели.

Игорю пришлось пройти через огонь, воду и медные трубы немецкой контрразведки. Его тщательно проверяли — не советский ли агент, подсаживали осведомителей, даже инсценировали расстрел. Но в конце концов Игорю поверили, зачислили в «восточный легион», разрешили встретиться с дядей Всеволодом и тетей Инной. Он стал осматриваться среди будущих власовцев, посещать так называемый «восточный комитет». Правда, его свобода передвижения была ограничена. Зато помогла боксерская перчатка. Его стали выпускать на ринг, и во время одного из боев его приметил знаменитый Макс Шмелинг — чемпион мира, гордость нацистского спорта, лично принятый в высших кругах рейха. Шмелинг подарил Игорю свою фотокарточку с автографом, что стало для «легионера» своеобразным пропуском, учитывая славу и репутацию Шмелинга.

Но Игорь посетил не только дядю и тетю. Ему в Москве был дан один берлинский адрес, куда он должен был «заглянуть» и по возможности обосноваться. Имя, названное в Москве: Ольга Константиновна Чехова.

Подлинная роль знаменитой немецкой актрисы Ольги Чеховой еще требует выяснения. Ее мемуары, вышедшие под названием «Я ничего не скрываю», лишь чуть-чуть приоткрыли завесу: из них лишь ясно, что она действительно была вхожа в высшие круги, не раз встречалась и беседовала с Гитлером, Герингом и Геббельсом, порой позволяя себе большие вольности. Например, как она сама пишет, перед нападением на Советский Союз предупреждала об опасности и безнадежности этого предприятия. [76]

Ольга Константиновна Книппер родилась в 1897 году на Кавказе в семье известного инженера-железнодорожника, причем пути трех детей Константина оказались различными. Ада уехала в Германию, где стала преподавателем русского языка. Лев служил в Белой армии, но в 1921 году вернулся из Югославии в СССР и стал известным советским композитором. Автор многих симфоний и опер, он завоевал всемирную известность песней «Полюшко-поле». Немалые услуги Книппер оказал и советской разведке.

Ольга же, натура художественная, начала со скульптуры, но перешла на сцену. Нашумел ее недолгий брак с великим русским актером Михаилом Чеховым. Но не менее существенной в ее жизни оказалась роль ее тетки — знаменитой Ольги Леонардовны Книппер-Чеховой, одной из основательниц МХАТ, жены великого писателя. Младшая Ольга играла у Станиславского, но после развода уехала в 1921 году в Германию, где сделала большую карьеру на подмостках, но главное — на экране. В Германии она стала одной из самых известных звезд немецкого и мирового кино. Ольга Чехова прожила бурную и долгую жизнь, скончалась в 1980 году.

Об Ольге Чеховой бродило по миру немало легенд, в том числе и о ее тесных связях с далекой родиной. Павел Судоплатов утверждает: да, так оно и было. Он узнал об этом не от кого иного, как от Лаврентия Берия, который был в курсе деятельности Чеховой, ее огромных связей. От нее в Москве знали о многом важном, что совершалось в имперской канцелярии.

Ольга Чехова принадлежала к числу немногих, кто считался «личным агентом» Лаврентия Берия. Это означало, что все связи с ней контролировались лично наркомом. Когда зашла речь о посылке Льва Книппера в Швецию для организации встречи с Чеховой, эта идея была отвергнута Берия лишь потому, что встреча могла быть «засечена» немецкой агентурой. Берия не хотел рисковать своим «личным агентом», которого никогда не видел, но сообщения которого (порой не очень значительные) сам устно докладывал Сталину. Тому было весьма лестно ощущать, что узнает [77] какие-то, может и не столь важные, подробности из жизни «высшего нацистского света».

Другого своего «личного агента», который должен был помочь в организации покушения на Гитлера, Берия лично знал и даже сам завербовал его. Это был князь Януш Радзивилл, крупнейший польский магнат, парламентский деятель и друг Германа Геринга. Осенью 1939 года, когда Красная Армия вступила в Польшу, Радзивилла арестовали, привезли в Москву, где с ним начали «работу». Как вспоминал в мемуарах сам Радзивилл, Берия воскликнул: — Вы человек, который нам нужен!{52} Радзивилла освободили, он вернулся в Польшу, не раз посещал Берлин и информировал Москву о тамошних настроениях. Его Судоплатов собрался подключить к операции наряду с Чеховой.

Именно к Чеховой должен был явиться Игорь Миклашевский, которого тот же Судоплатов именует членом боевой группы. К группе принадлежали еще три опытных разведчика, приехавшие из Югославии. Эти бывшие офицеры Белой армии обладали и знаниями, и умением подпольной и диверсионной деятельности. Группа, по замыслу Судоплатова и Эйтингона, должна была начать практическую подготовку покушения на Гитлера: установить реальные подходы, собирать необходимую оперативную информацию. Группа располагала связью с Москвой — правда, не по радио, а через систему так называемых «мертвых почтовых ящиков», из которых верные люди изымали послания и передавали (опять же через Швецию) в Москву. По этому пути пришло первое извещение о Миклашевском. Пришли и другие сведения, в частности содержавшие пессимистическую оценку возможностей использования Ольги Чеховой в интересах специального задания. Игорь сообщал, что едва ли удастся «обосноваться» у нее. В своем очередном сообщении Игорь доносил, что у него есть подходы для организации покушения на Геринга. Однако в Москве думали о большем — о Гитлере.

Но здесь-то и появилось еще одно — на этот раз непреодолимое — препятствие. Судоплатов и сегодня считает, что, хотя разработка находилась в начальной стадии, группа [78] могла реализовать план. Если бы было получено «высочайшее благословение», то в Берлин были бы брошены все силы, все специалисты.

Но «благословения» дано не было. План покушения на Гитлера, разумеется, докладывался Сталину. Однажды в 1943 году нарком госбезопасности Меркулов и Судоплатов прибыли по вызову на «ближнюю дачу» в Кунцево. Они знали, что Сталину уже докладывали о секретном замысле и тот одобрил его, — иначе трудно было бы что-либо готовить.

На этот раз дело повернулось иначе. Сталин выслушал прибывших и неожиданно сказал:

— Этого делать не надо.

В обычаи того времени не входило спрашивать Верховного главнокомандующего, наркома обороны, председателя Совнаркома и генсека ЦК ВКП(б), почему он решает так или иначе. Однако, когда в 1944 году Меркулов и Судоплатов еще раз рискнули задать вопрос о покушении, Сталин разъяснил: пока жив Гитлер, он не пойдет на сепаратное соглашение с Западом. А для США и Англии не может быть и речи о сделке, пока у руля находится Гитлер. Другое дело, ежели Гитлер исчезнет. Возможен приход к власти Геринга или Папена, с которыми западные державы могут сговориться...

Судоплатов не знал, что Сталину уже один раз предлагали убить Гитлера. Это предложение пришло в 1938 году в Москву от одного из агентов военной разведки, который имел возможность посещать мюнхенскую пивную «Остерия — Бавария», где часто бывал Гитлер. Эта небольшая пивная могла стать идеальным местом для террористического акта. Однако Сталин не одобрил этого предложения, что вызвало у агента понятное разочарование.

Игорь Миклашевский не получил из Москвы необходимой команды. Он оставался в Германии до конца 1944 года и выполнял другие опасные задания, после чего бежал в Бельгию и во Францию к бойцам Сопротивления. Из-за границы он вернулся в Москву, заслужив боевой орден Красного Знамени. Бомбу для Гитлера подложил не он, а граф [79] Штауффенберг.

Сталин не только решил «пощадить» Гитлера в 1944 году. Он, безусловно, хотел заполучить Адольфа Гитлера живым. В ночь на 1 мая 1945 года из разговора с маршалом Жуковым он узнал, что это стало невозможным. Такой непредвиденный Сталиным факт и стал источником всех странных событий, разыгравшихся вокруг Гитлера после его смерти. Сталин не хотел мириться с фактом самоубийства Гитлера, а когда Сталин не хотел...

Что же произошло в Берлине

Командная пирамида органов, которые должны были найти Гитлера живым или мертвым, выглядела так:

В Москве — Управление «СМЕРШ» и его начальник, заместитель наркома обороны (т.е. Сталина) генерал-полковник Виктор Абакумов. Занимался этим и сам нарком внутренних дел Берия.

В Берлине — заместитель командующего 1-м Белорусским фронтом, генерал-полковник Иван Серов, подчиненный как Берия, так и Жукову; Абакумову в Берлине подчинялось фронтовое управление «СМЕРШ» под руководством генерал-лейтенанта Александра Вадиса.

В войсках — отделы «СМЕРШ» армий, вступивших в Берлин, — 3-й и 5-й ударных, 47-й, 8-й гвардейской, 1-й и 2-й гвардейских танковых армий. Однако особая роль выпала отделу «СМЕРШ» 3-й ударной армии, куда в апреле прибыл «для усиления» в качестве заместителя начальника опытный чекист полковник Василий Горбушин. О личном задании приступить к розыску Гитлера ему сообщил генерал Серов.

Насколько организованно шли розыски? С одной стороны, от ветеранов (Горбушина, Клименко и др.) я слышал, что специальных розыскных предписаний или директив они не получали. Все предпринималось как бы само собой. В архиве я обнаружил проект, составленный Лаврентием Берия примерно в апреле 1945 года (дата не проставлена). В нем предусматривалось создание при командующих фронтами специальных постов их «заместителей по делам гражданской администрации». В обязанности заместителей должны были входить розыск и наказание военных преступников, [80] борьба с нацистским подпольем. Особенно важен был пункт, что эти заместители прямо подчинялись наркому внутренних дел, то есть Берия. Этот проект был одобрен Сталиным и превращен в постановление Государственного комитета обороны за номером 6377 от 2 мая 1945 года{53}. Заместители «по управлению гражданскими делами» учреждались на 1-ми 2-м Белорусском и 1-м Украинском фронтах; на 1-м Белорусском таким заместителем был Иван Серов. Это был приказ с дальним прицелом: именно он позволил Серову в мае вести все расследование помимо Жукова, докладывая данные о Гитлере прямо в Москву, Берия. 18 апреля было отдано специальное указание о розыске нацистских руководителей.

«СМЕРШ» можно упрекать и обвинять во многом. Единственное, в чем генералов, офицеров, солдат этого секретного органа упрекнуть нельзя, — в бездействии. Сегодня по архивным документам и свидетельствам очевидцев, с которыми я беседовал начиная с 1962 года по сегодняшний день, можно установить хронологию их операций, давших основу для тех причесанных и «обобщенных» докладов, которые поступили на имя Сталина.

История обнаружения останков обитателей «фюрер-бункера» не поддается полному восстановлению по ряду причин. Первая из них — специфика этой истории, которая с момента ее начала была строжайше засекречена, как это было свойственно сталинским органам госбезопасности. О подробностях розысков их участникам было приказано молчать, а так как это были кадровые сотрудники органов, то приказ выполнялся неукоснительно, по крайней мере первые 25 лет. Когда же запрет был ослаблен, то ряды участников сильно поредели. Следует иметь в виду и то, что в спешке майских дней 1945 года документы составлялись подчас небрежно и неполно и впоследствии не корректировались. Наконец, когда участники розысков стали вспоминать, что-то оказалось стертым прошедшим временем, и воспоминания потеряли отчетливость.

Эти обстоятельства мне пришлось учитывать, когда в 1965 году — 30 лет назад! — я, изучив документы, стал «объезжать» [81] тех, чьи имена стояли в актах и протоколах. Начальника отдела «СМЕРШ» 3-й ударной армии отставного полковника Ивана Мирошниченко я нашел в Краснодаре, его заместителя Василия Горбушина — в Ленинграде, начальника отдела «СМЕРШ» 79-го корпуса Ивана Клименко — в Одессе, его офицера Георгия Аксенова — в Городке, врача Фауста Шкаравского — в Киеве. В Москве самую большую помощь оказала мне бывшая переводчица Елена Ржевская (Каган), литературный талант которой сочетался с острой наблюдательностью и памятью на детали. Не обошлось, конечно, без разнобоя и даже споров между уважаемыми ветеранами, а это дело деликатное, и не дай бог обидеть кого-либо из них. Мои записи бесед я сохранил и сегодня могу их использовать полнее, чем раньше, ибо некие запреты в 1965 — 1970 годах еще сохранялись.

Задача поиска выпала на долю контрразведчиков, которые волей событий оказались ближе всего к узловым центрам рейха и к самой имперской канцелярии. Это могли быть контрразведки 3-й ударной или 5-й ударной армии, а дальше дело зависело от умения, настойчивости, чутья и... случая. Этот случай и «выбрал» из многих своим орудием солдат и офицеров 79-го стрелкового корпуса генерала Переверткина, входившего в 3-ю ударную армию. Названный корпус к исходу 1 мая взял рейхстаг, и после окончания боев сотрудники отдела занялись своим делом. Дело же — в первую очередь опрос пленных — само заставило бросить заниматься пустым и бесполезным рейхстагом и переключиться на другой объект, который находился поблизости, на стыке 5-й и 3-й ударных армий, — на рейхсканцелярию.

Хронологически первым свидетельством, добытым в ходе этой операции, можно считать допрос солдата Пауля Марзека, взятого в плен 30 апреля во время боев у рейхстага. 1 мая начальник отдела «СМЕРШ» 79-го стрелкового корпуса подполковник Иван Исаевич Клименко допросил его и узнал, что за два дня до пленения Марзек в группе вновь прибывших для поддержки оборонявших Берлин видел Гитлера во дворе имперской канцелярии. Гитлер вместе с Геббельсом вышел к солдатам и произнес краткую речь [82]

Эти показания подсказали Клименко, куда направить свои поиски, благо что в рейхстаге делать было нечего. Клименко донес в армию о допросе (забавная деталь: он написал, что Марзек видел Гитлера в «гор. Рейхстаг»). Но не будем придираться. Главное: чутье разведчика заставило его не ограничиваться формальной армейской полосой действий, а перенацелиться на имперскую канцелярию.

Тогдашний майор и начальник отдела «СМЕРШ» 207-й дивизии 79-го корпуса, а во время моей беседы с ним пенсионер, Георгий Аксенов вспоминал:

«Вечером 1 мая Клименко позвонил мне и сказал, что бои завершаются и моей задачей будет искать главарей рейха и обнаружить, где находится сейчас Эрнст Тельман. Наутро я и мой комвзвода Ильин с несколькими солдатами отправились в путь и только пересекли Шпрее, как встретили личность, вызвавшую у нас подозрение. «Ты немец?» — «Нет, русский, моя фамилия Мицкевич». Он оказался человеком, попавшим в плен еще в 1941 году, и был диктором немецкого радио на белорусском языке. Он стал нашим «путеводителем» и привел в имперскую канцелярию, где встретил знакомого — чиновника из «обслуги» по фамилии Цим. С ним спустились в бункер. «Где Гитлер?» — спрашиваю я. «Не знаю. Говорят, покончил жизнь самоубийством и его сожгли». После осмотра бункера поднимаемся в сад и здесь-то заметили трупы Геббельса и его жены. Мицкевич сразу подтвердил, что это именно они. Я немедля послал Ильина докладывать в корпус, и в сад приехал Клименко».

Первая находка была сделана — характерная для Геббельса «колченогость» подтверждала, что это именно он. Нашли какую-то дверь, положили на нее тела и отвезли их в тюрьму в Плётцензее, где находился отдел «СМЕРШ» 79-го стрелкового корпуса. Там, на кухне квартиры начальника тюрьмы, тела оставались до формального опознания. Первый акт был написан Клименко 2 мая вечером от руки и гласил, что были найдены 8 трупов членов семьи Геббельса{55}.

Клименко так обрадовался своей находке, что не стал обследовать бункер. Это на следующий день сделал офицер из группы того же Аксенова (т.е. из 107-й дивизии) [83] старший лейтенант Лев Ильин. Им 3 мая 1945 года в бункере были найдены трупы шести детей Геббельса и генерала Кребса. Их тоже отвезли в Плётцензее. Позднее сюда прибыли генералы и офицеры из штаба 3-й ударной армии и штаба 1-го Белорусского фронта, известные военные корреспонденты Мартын Мержанов и Борис Горбатов. Была произведена формальная процедура опознания.

Первым опознавателем был вице-адмирал Фосс, представитель гросс-адмирала Деница при ставке фюрера, который был задержан контрразведкой 3-й ударной армии. Он уверенно опознал Геббельса и его детей. То же самое сделали и другие опознаватели. Был составлен акт{56}.

В истории этих дней процедура опознания рейхсминистра пропаганды и гаулейтера Берлина стала начальным этапом розысков. Не беда, что в акте честь находки была отдана не Аксенову с его солдатами, а Клименко, Быстрову и Хазину (их начальникам). Бывало и так...

Дальше