Сдача Крыма
Руководство Красной Армии хорошо понимало стратегическое значение полуострова. Для защиты Крыма от возникшей после разгрома Южного фронта угрозы вторжения с материка Ставка 14 августа 1941 года приняла решение о создании Отдельной 51-й армии с правами фронта и оперативным подчинением ей Черноморского флота. Командующим этой армией назначили небезызвестного генерал-полковника Ф.И. Кузнецова, за неполных 2 месяца уже успевшего «порулить» Северо-Западным и Центральным фронтами. В состав армии вошли 106,156, 271 и 276-я стрелковые, 32, 40, 42 и 48-я кавалерийские дивизии. Еще 4 дивизии были в срочном порядке сформированы из местных призывников и ополченцев. Задачей 51-й армии являлось: не допустить вторжения в Крым на суше через Перекопский перешеек и Сиваш, а также воспрепятствовать высадке морских и воздушных десантов — войск для этого у командующего было вполне достаточно. Оставалось только с толком ими распорядиться.
Однако вместо того чтобы определить направление наиболее вероятного наступления противника — а даже на глобусе видно, что это в первую очередь Перекопский перешеек — и соответственно распределить свои силы, генерал Кузнецов принялся строить круговую оборону Крыма. Кавалерийские дивизии были разбросаны по всему полуострову для борьбы с возможными воздушными десантами, 271-я стрелковая дивизия сосредоточилась в Симферополе как резерв командующего. Четыре крымские дивизии — 172, 184, 320 и 321-я — должны были оборонять побережье Черного моря у Евпатории, Судака, Алушты — на случай морского десанта, и все это при абсолютном господстве советских сил «на земле, в небесах и на море».
Адмирал флота Советского Союза И.С. Исаков писал по этому поводу:
«У немцев не было воможностей для высадки (тоннаж, прикрытие, поддержка с моря), даже если бы они смогли выделить в десант 2–3 дивизии... [133] Но, как видно, все были заражены психозом десанта, причем морского».
Этот «психоз» привел, например, к тому, что весь период боев за перешейки 321-я стрелковая дивизия простояла без дела под Евпаторией, а 184-я — в такой же позиции на берегу в районе Балаклава — Судак. По этой же причине, в ожидании могучих вражеских эскадр, флотские товарищи в первые недели войны завалили прибрежные воды минами заграждения, на которых впоследствии из-за штурманских и судоводительских ошибок умудрились подорваться 4 собственных эсминца.
В итоге для защиты Крыма с севера были выделены 3 стрелковые дивизии под общим командованием генерала П.И. Батова. Причем 276-я должна была оборонять Чонгарский полуостров и Арабатскую стрелку — направление для наступающей стороны малоперспективное, 106-я растянулась на 70 км вдоль южного берега Сиваша, а на Перекопе оказались лишь 5 батальонов 156-й дивизии генерала П.В. Черняева.
Таким образом, командующий 51-й армией действовал в лучших традициях кордонной стратегии ХVШ века, рассредоточив свои соединения по всей территории и не подумав концентрировать силы на наиболее вероятном направлении вражеского удара — Перекопском. Из почти 100 тыс. имевшихся у него штыков Крым со стороны материка обороняли 30 тыс., из них на Перекопе находилось 7000 человек. В голове генерала Кузнецова прочно засели опасения, что противник устроит ему новый Крит или Норвегию.
В начале сентября немцы совершенно беспрепятственно форсировали Днепр в его нижнем течении, к 12 сентября они полностью блокировали полуостров, и угроза вторжения в Крым с суши стала абсолютной реальностью.
Германский генштаб для решения этой задачи выделил 11-ю армию, командование которой 17 сентября принял генерал-полковник Эрих фон Манштейн. [134] Ему же подчинялась 3-я румынская армия генерал-полковника Думитреску. Большая часть этих сил продолжала наступление на восток в направлении Мелитополь-Ростов. На Крым был повернут лишь 54-й армейский корпус генерала Ганзена в составе 46-й и 73-й пехотных дивизий.
Перекопские позиции считались советскими военачальниками почти неприступными, и Манштейн понимал всю сложность поставленной его войскам задачи. Единственный пригодный для наступления перешеек имеет в северной части всего 8 км в ширину и длину 30 км. Наступление по нему могло вестись только фронтально, к тому же местность совершенно открытая — в хорошую погоду видимость достигает 15–20 км, что и не позволяет скрытно накапливать войска. Фланговый маневр исключался, так как с обеих сторон находится море.
Перешеек был подготовлен к обороне сооружениями полевого типа, которые начали возводить в конце июля, после оставления Южным фронтом Днестровского рубежа. На строительстве работало более 40 тыс. человек. Кроме имевшегося старинного Татарского вала и рва перед ним глубиной 10–20 м, были отрыты еще 2 противотанковых рва, окопы, ложные позиции, установлены противотанковые надолбы и долговременные огневые точки. Поскольку ни противотанковых, ни противопехотных мин на вооружении «самой наступающей изо всех армий» не имелось, по предложению флотских специалистов в предполье установили морские мины заграждения и артиллерийские фугасы, взрываемые по проводам (многие из них не сработали, и эти «сюрпризы» приходится обезвреживать по сей день). Несколько южнее располагался поселок Армянск, превращенный в опорный пункт.
Но даже после прорыва через Перекоп наступающий оказывался еще на одном перешейке — Ишуньском. Он достигает в ширину 15 км, но ввиду наличия пяти довольно крупных соленых озер, реальная полоса наступления сужалась в этом районе до 3–4 км. [135] Южнее ишуньских позиций с востока на запад протекала река Чатырлык, заболоченное русло которой представляло собой еще одну естественную преграду.
Артиллерийскую поддержку советской пехоте должны были оказывать 8 флотских береговых батарей — 31 орудие, которые располагались на северо-западном побережье Крыма и южном берегу Сиваша, и бронепоезд «Орджоникидзе».
Примечательно, что воспоминания о битве за Крым оставили оба непосредственных ее руководителя — немецкий фельдмаршал Манштейн и советский генерал-полковник П.И. Батов. Последний буквально со второй страницы своего сочинения честит противника «крайне необъективным и нечистоплотным мемуаристом», приводящим «анекдотические сведения» вкупе с «непристойной ложью».
Затем наш полководец перечисляет все соединения 11-й германской армии — 10 дивизий, в том числе и те, которые, как например дивизия СС «Викинг», никогда в нее не входили, и сообщает, что кроме всего этого Манштейн имел 40 полков артиллерии, абсолютное превосходство в воздухе и тьму танков.
То есть видно, что враг был невероятно силен. «Как же мог наш командарм организовать успешную борьбу с этой огромной силой, если у него не было артгрупп ни в 9-м корпусе, ни в армейском масштабе?» — спрашиваету пытливого читателя генерал Батов. И сам же отвечает:
«Единственная возможность — взять артиллерию у рассыпанных по всей территории полуострова и потому обреченных на бездействие (курсив наш.- Авт. ] дивизий... но на такой риск командарм не решился».
Оказывается, убедить генерала Кузнецова в том, что «гроза идет на Перекоп и сюда надо стягивать все силы было невозможно». И разве Манштейн виноват, что авиация Черноморского флота — 626 самолетов, в том числе 346 истребителей и 136 бомбардировщиков — была в основном занята поиском «морских сил противника»? [136]
24 сентября, подтянув всю армейскую тяжелую артиллерию и инженерные части, немцы силами 46-й и 73-й пехотных дивизий начали штурм Перекопа. Советские войска оказывали упорное сопротивление, защищая каждую траншею и опорный пункт, но 26 сентября, действуя вдоль Перекопского залива, корпус Гашена прорвался через вал и захватил Армянск. В этот же день Батов нанес контрудар силами измотанной 156-й и подошедших 172-й, 271-й стрелковых и 42-й кавалерийской дивизий. Еще трое суток длил ось единоборство, перекопские позиции четыре раза переходили из рук в руки.
Как водится, у первых же взятых в плен немецких солдат карманы оказались набиты «гнусными фотографиями: один насилует девушку, другие с пьяными рожами ждут очереди». Вновь парадокс: с одной стороны, каждый второй советский генерал пытается представить вермахт как банду маньяков-туристов с фотоаппаратами (истории о «гнусных фотографиях» кочуют из мемуаров в мемуары с уставным единоообразием), с другой — непонятно, как они умудрялись столь профессионально бить красных командиров, вооруженных самой передовой военной наукой? Советским воинам до конца XX столетия фотоаппараты иметь запрещалось (см. Устав внутренней службы ВС СССР), не то и они бы чего-нибудь наснимали в тот период, когда, ворвавшись в «логово фашистского зверя», брали «трофеи» и по призыву И. Эренбурга «ломали гордость надменного германского народа».
В труднейших боях германский корпус разбил советские части на Перекопе и заставил их отступить к Ишуню. Манштейн сообщает о захвате 10 тыс. пленных, 135 орудий и 112 танков. Однако победа досталась дорогой ценой, корпус Ганзена потерял убитыми и ранеными около 3 тыс. человек. Для прорыва ишуньских позиций сил уже не было.
Известие о сдаче Перкопа, по воспоминаниям всех участников событий, произвела ошеломляющее впечатление. [137] Не удивляется только генерал Батов: ведь нашей 156-й дивизии пришлось вступить «в единоборство с врагом, имевшим тройное превосходство в живой силе и артиллерии и абсолютное — в танках и авиации» (курсив наш.- Авт. ]. Вот это как раз и есть «заведомая ложь». В то время как советская сторона на третий день боев довела свои силы на перешейке до четырех дивизий, со стороны противника действовали все те же две пехотные дивизии из 54-го корпуса. Остальные соединения 11-й армии отбивали начавшееся 26 сентября советское наступление между Днепром и Азовским морем, и Манштейн не имел возможности передать Ганзену ни одного дополнительного полка. Но самый главный фокус состоит в том, что немцы при этом практически не имели авиационной поддержки и не было у них ни одного танка.
Между тем генерал-полковник Батов с красочными подробностями описывает трудности противотанковой борьбы, оперируя десятками вражеских машин:
«В 7.30 показались немецкие танки, за ними густые цепи пехоты, над ними целые стаи истребителей прикрытия... В первом эшелоне у немцев шли Т — 4 (на всем советско-германском фронте танков Т-4 имелось всего чуть более 200 штук и, конечно, большую их часть бросили против генерала Батова; подумаешь, где-то под Москвой разворачивается операция «Тайфун»! -Авт.). Сначала их было 12–15 на километр фронта, затем это количество возросло до 20–22 (да это уже целая танковая дивизия, никак не меньше! -Авт.)....танки утюжили НП батареи...
Семь цепей шли на позиции 417-го полка на расстоянии 200–300 м одна от другой. Впереди 15 танков Т-4... Немецкие танки пытались пробить проходы в проволочных заграждениях и надолбах... Немцы бросили в бой на сравнительно узком участке до четырех пехотных полков с 50 танками... Все спрашивают, где же наши танки, когда у фашистов их пропасть...»
А танков становится все больше:
«Против каждой нашей части действовало от 20 до 30 вражеских танков, поддерживавших рывок своей пехоты... В контратаках участвуют подошедшие средние танки противника... Немцы сосредоточивают до 70 танков...» [138]
Если считать вслед за Батовым, то у противника имелось не менее 150 танков. При этом ни один из советских источников не сообщает нам номер танковой дивизии, которая действовала в составе армии Манштейна. И не могут этого сделать по простой причине: во всей группе армий «Юг» имелись только 5 танковых дивизий, все они в это время входили в танковую группу Клейста и рвались к Ростову. Туда же Манштейну пришлось отдать свое единственное моторизованное соединение — лейбштандарт «АдольфГитлер», который, впрочем, тоже танков не имел.
Вот у защитников Перекопа танки как раз имелись, не много, по советским меркам, но все же более сотни. Например, в составе 172-й стрелковой дивизии полковника И.Е Торопцева действовал 5-й танковый полк — 56 плавающих танков и 10 «тридцатьчетверок», а в 156-й — штатный танковый разведбат.
Ну и кто у нас здесь «нечистоплотный мемуарист»?
Лишь в начале октября 11-я армия вновь смогла взяться за выполнение своей основной задачи — занятие Крыма. В ее составе на этот раз имелись 30-й и 54-й армейские корпуса — 6 пехотных дивизий. Армия Ду-митреску была выведена из ее подчинения, но Манштейну удалось выпросить горную и кавалерийскую румынские бригады для охраны своих тылов.
Количество советских войск в Крыму к этому времени тоже увеличилось. В период с 7 по 16 октября из Одессы в Севастополь была эвакуирована Приморская армия генерал-майора И.Е. Петрова — 5 дивизий, 86 тыс. бойцов и командиров, 462 орудия, 24 танка и 20 тыс. тонн боеприпасов. Таким образом, под командованием Кузнецова оказалось уже 12 стрелковых и 4 кавалерийские дивизии — 235600 человек. Добавим сюда абсолютное количественное превосходство советского флота на море и советской авиации в воздухе. [139]
Между тем Манштейн готовился к штурму ишуньских позиций:
«Командование не имело... никаких возможностей облегчить войскам тяжелую задачу наступления какими-либо тактическими мероприятиями. О внезапном нападении на противника не могло быть и речи. Противник ожидал наступления на хорошо оборудованных оборонительных позициях. Как и под Перекопом, всякая возможность охвата или хотя бы ведения фланкирующего огня была исключена, так как фронт упирался с одной стороны в Сиваш, а с другой — в море. Наступление должно было вестись фронтально, как бы по трем узким каналам, на которые перешеек был разделен расположенными здесь озерами».
Ширина этих полос допускала введение в бой в первом эшелоне только трех дивизий 54-го корпуса — 73, 46 и 22-й. То есть 30-й корпус генерала Зальмута — 50, 72 и 170-я пехотные дивизии — мог вступить в бой только после занятия территории южнее перешейков. Местность представляла собой совершенно плоскую солончаковую степь без малейших укрытий. Вот и генерал Батов признает:
«Наши позиции на перешейках были удобны тем, что наступающий лишался возможности маневра фланговым огнем... Немцам оставалось пробиваться в лоб, причем до прорыва через узкости они могли вводить в бой войска острым клином».
Наступление 11-й армии началось в 5.10 утра 18 октября и проходило в чрезвычайно сложных условиях. Советские самолеты господствовали в воздухе и непрерывно атаковали любую обнаруженную цель.
«Не только пехота на переднем крае и батареи должны были окапываться, нужно было отрывать окопы для каждой повозки и лошади в тыловой зоне, чтобы укрыть их от авиации противника... Только когда армии был подчинен Мёльдерс с его истребительной эскадрой, ему удавалось очистить небо, по крайней мере, в дневное время. Ночью и он не мог воспрепятствовать воздушным налетам противника».
Тем не менее немецкая пехота упорно прогрызала оборону, выталкивая противника с перешейка и стремясь вырваться на оперативный простор. [140]
С советской стороны ишуньские позиции обороняли сначала пять стрелковых, две кавалерийские дивизии и 7-я бригада морской пехоты, а затем их количество было доведено до восьми стрелковых и трех кавалерийских: с 22 октября в бои включились соединения Приморской армии — 25-я Чапаевская и 95-я стрелковые, 2-я кавалерийская дивизии, получившие приказ восстановить положение. Интересен стиль работы штаба Отдельной 51-й армии в эти решающие для судьбы Крыма дни: так, 19 декабря — воскресный день, и приехавший в Симферополь с заявками на горючее и боеприпасы начальник штаба Приморской армии генерал Н.И. Крылов не может никого найти, кроме дежурных офицеров, — выходной-с.
«А в это время Бонапарт переходил границу...»
20 октября немцы заняли Ишунь, форсировали устье реки Чатырлык и по побережью Каркинитского залива начали входить в глубь полуострова, в степь. Даже теперь командующий 51-й армией не ориентируется в обстановке: он отдает Батову категорический приказ «удержать ишуньские позиции» и одновременно указывает генералу Савинову на необходимость «упорно оборонять Чонгар и Сиваш», где противник не проявляет никакой активности.
Через два дня Ставка отозвала генерала Кузнецова в Москву, а командующим всеми силами в Крыму назначила вице-адмирала Г.И. Левченко.
24–26 октября войска выдвинувшейся на север Приморской армии Петрова и оперативной группы Батова пытались нанести контрудары, но части вводились в бой с ходу, разрозненно, без артиллерийской поддержки, поэтому поставленных целей не достигли. Манштейн бросил на чашу весов переданную ему из группы армий «Юг» 132-ю пехотную дивизию, и немцы окончательно захватили инициативу. [141]
Как красиво изложил суть проблемы генерал Батов, советские соединения
«приняли участие в боях, но разновременно. Если не бояться метафор, то можно сказать, что на арене ишуньского боя выступала то одна, то другая наша дивизия и исполняла свой героический монолог... Доблестью солдат и искусством командиров и политработников в масштабе полков и дивизий приходилось компенсировать отсутствие собранности и единого целеустремленного плана в целом».
Иными словами и без метафор, доблестью солдат и строевых офицеров, их жизнями в очередной раз оплачивалась бездарность оперативного руководства.
Конечно, не будем забывать о том, что по численному составу штат немецкой дивизии превосходил штат советской примерно на треть, но верно также и старое тактическое правило, что один солдат в обороне равен трем наступающим. Но даже и этого соотношения не было, советская сторона на ишуньских позициях обладала явным численным превосходством над противником. Зато в течение всего сражения наши части не имели связи между собой и командованием, поэтому штабные «направленцы день и ночь носились по степи». Как будто не изобретал радио Попов еще в 1895 году и, вроде бы, именно в России (впрочем, чему здесь удивляться, если всего двадцатью днями раньше Ставка Верховного Главнокомандования узнала о разгроме на Московском направлении трех своих фронтов из сообщений Берлинского радио). А наша авиация после ввода в сражение 8-го авиакорпуса люфтваффе утратила господство в воздухе.
В итоге «контрудар Приморской армии был встречен массированным огнем артиллерии врага и большой группой немецких бомбардировщиков под прикрытием истребителей», и 28 октября, после 10-дневных боев, советская оборона рухнула.
Писатель В. Карпов очень литературно это описал:
«Гитлеровцы прорвали ишуньские позиции. Своими танковыми и механизированными колоннами они вырвались на степной крымский простор... Если пехоту приморцы могли отбивать стрелковым оружием, то с танками бороться было просто нечем».
Ох уж эти навязшие ыа зубах «танковые и механизированные колонны»! Не было у Манштейна ни одного танка, так что и бороться с ними приморцам было не «нечем», а незачем. Механизированная колонна, кстати, — это просто пехота едет на машинах.
Генерал Батов также продолжает сражаться в своей виртуальной реальности:
«...по данным разведки, в районе Филатовка — Карпова балка было сосредоточено до 6 батальонов и 30 танков... количество вражеских танков у Армянска выросло до 100...Бойцы лезли на танки и бросали бутылки с горючим... В комбата прямо на КП немецкий танк выпустил снаряд...
Немцы частью сил вышли в тыл 29-й батарее и снова бросили против нее до 30 танков и батальон пехоты. Неравная схватка...
170-я пехотная дивизия немцев, с которой действовало более 60 танков поддержки пехоты, вырвались к устью Чатырлыка».
А боевой соратник Батова, генерал И.А. Ласкин авторитетно сообщает, что на Перекопском направлении немцы сосредоточили 375 танков, что составляет примерно половину всех бронетанковых сил группы армий «Юг».
Когда при чтении мемуаров советских полководцев держишь в голове, что всего этого не было на самом деле, то, ей Богу, можно заработать шизофрению. Все «танковые полчища» Манштейна состояли на тот период из 24 самоходок StuG III из 190-го дивизиона штурмовых орудий.
В конце октября разбитая 51-я армия откатывалась на Керченский полуостров, войска под командованием генерала Петрова — 6 измотанных дивизий — с арьергардными боями через горы отходили к Севастополю для защиты главной базы флота. [143] Немцы взяли около 26 тыс. пленных, но и сами понесли большие (по их меркам) потери. Только 54-й корпус под Ишунем и Перекопом потерял 1920 человек убитыми и 7273 ранеными. Для сравнения, одна лишь советская 172-я стрелковая дивизия безвозвратно потеряла 100 человек, 64 танка и всю артиллерию.
Для преследования и окончательного разгрома противника Манштейн направил три пехотные дивизии в направлении Феодосия — Керчь, две — на Симферополь — Алушту и две дивизии получили задачу продвигаться на Бахчисарай — Севастополь. Чтобы опередить войска Петрова и с ходу ворваться в Севастополь, из румынского моторизованного полка, немецких артдивизионов и разведбатов, насобирав «с бору по сосенке» автомобили и мотоциклы, была создана сводная мотобригада Циглера. (В этом импровизированном соединении генерал Батов умудрился насчитать аж 210 танков — больше чем в любой танковой дивизии вермахта; невольно складывается впечатление, что танки у Манштейна размножались, словно какие-нибудь кролики. Другой наш источник так прямо и указывает: «Противник посылал все новые и новые танки».) 30 октября на подступах к городу бригада была остановлена огнем советских береговых батарей и подразделениями морской пехоты. Этот день принято считать началом Севастопольской обороны. Вслед за мотобригадой к городу подошла 132-я пехотная дивизия, а 4 ноября — части 50-й пехотной дивизии. Однако захватить Севстополь с ходу им не удалось.
Севастопольский гарнизон насчитывал около 52тыс. человек, имел 162 полевых и береговых орудия, 194 зенитные пушки, а также бронепоезд «Железняков». Правда, большинство батарей береговой обороны, вооруженных 41 орудием, могли вести огонь только в сторону моря. [144] Огневую поддержку сухопутных частей обеспечивали также отряды боевых кораблей в составе крейсеров «Красный Крым» и «ЧервонаУкраина», трех эсминцев, сторожевиков и тральщиков. Это была сильная группировка дальнобойной артиллерии крупного и среднего калибра. В Севастополе оставалась 82 самолета авиации флота. В обороне города с суши участвовала 8-я бригада, 2 полка и 7 отдельных батальонов морской пехоты.
4 ноября все эти силы были объединены в Севастопольский оборонительный район (СОР). Общее руководство обороной возлагалось на командующего флотом вице-адмирала Ф.С. Октябрьского, его заместителем по сухопутной части назначался генерал Петров. Для удобства управления войсками СОР был разделен на 4 сектора, возглавляемых комендантами.
В ночь на 7 ноября в Севастополь из Ялты морем прибыли отдельные части 172-й стрелковой дивизии и 7-й бригады морской пехоты, а сутки спустя стали подходить части Приморской армии — всего почти 30 тыс. бойцов и командиров, 360 орудий и минометов, 10 танков Т-26. Непрерывными контратаками при эффективной поддержке морской артиллерии защитники города заставили противника остановиться и приступить к перегруппировке сил.
В период так называемого «первого штурма», а точнее 7 ноября, «в день 24-й годовщины Октябрьской революции» совершила,свой фантастический подвиг группа краснофлотцев под командованием политрука Н.Д. Фильченковаиз 18-го отдельного батальона морской пехоты (береговой обороны).
В изложении комиссара Л.Н. Ефименко дело было так:
«Не зная, что и где предпримет противник, мы в порядке усиления боевого охранения сформировали несколько групп-пятерок, которые назвали разведывательными. Одну такую группу возглавил политрук Николай Фильченков. Она выдвинулась на высоту у дороги, что идет к шоссе севернее Дуванкоя... [145] Потом Фильченков дал знать на КП, что показались танки и что он со своими краснофлотцами постарается их задержать.Шло семь танков, группа Фильченкова залегла на их пути с гранатами и бутылками. Три танка разведчики подбили. Остальные повернули назад — немцы, с перепугу должно быть, не поняли, что наших всего пятеро... А потом там появилось пятнадцать танков. Мы уже приготовились встретить их на переднем крае. Но Фильченков решил не допустить их до батальонного рубежа. И не допустил. Пятеро моряков уничтожили еще несколько танков. Гранат у них было порядочно, но на такой бой, понятно, не хватило. Гранаты кончаются, атанки лезут... Чтобы хоть как-то их задержать, наши ребята стали с последними гранатами кидаться под гусеницы. Первым Фильченков, за ним двое краснофлотцев, кажется, уже раненые... Погибла вся пятерка. Последний, Василий Цибулько, умер уже на руках у нашего военфельдшера Петренко. От него и известно главное... Трех других краснофлотцев звали Иван Красносельский, Юрий Паршин и Даниил Одинцов».
В этом рассказе много несуразностей. Например, с чего это вдруг разведывательная группа, посланная собирать информацию о противнике, решила вступить в бой с двадцатью двумя танками и «не допустить» до батальонного рубежа. В официальной, более поздней версии, группа Фильченкова уже именуется истребительной, вооружена станковым пулеметом, которого у разведчиков, само собой, быть не могло, и в неравном бою уничтожает 10 танков и до 200 вражеских солдат. Тоже трудно себе представить на практике, как 4 матроса во главе с начальником клуба, которые не потрудились отрыть даже примитивнейший окопчик, а просто «залегли» на пути бронетанковой колонны, уложили такое количество супостатов. Позднее и это исправили: не залегли, а «закрепились в полуразрушенном блиндаже перед высотой у дороги».
Но вот под гусеницы-то зачем ложиться? Не проще положить туда гранату?
Сей ребус разгадывается просто, если вспомнить, что танков у немцев не было, так что и кидаться под гусеницы никому не пришлось. Мифические вражеские танки понадобились советским командирам для того, чтобы оправдать свое поражение в Крыму. В нашей реальности группа Фильченкова пропала без вести, никто не видел ее героического боя или хотя бы тел погибших «героев», в том числе и «умирающего Цибулько». Однако рожденный фантазией политруков и талантом писателя Андрея Платонова миф вошел в канон.
Первое описание этого боя, возникшее в недрах Политического управления Черноморского флота, показывает, что его авторы никогда сами не видели ни реального боя, ни настоящих танков. Интересно, что чувствовали фронтовики, когда агитаторы зачитывали им такие перлы:
«Утром показались немцы. По шоссе и полям шли танки, прикрывая своей броней немецкую пехоту. В воздухе зарычали «юнкерсы» и «мессершмитты»... Любой ценой надо остановить танки, отсечь от них пехоту. «Кто пойдет на это дерзкое и отважной дело?» — спросил комиссар батальона. Вызвались все, но эта честь выпала политруку Фильченкову, краснофлотцам Цибулько, Паршину, Красносельскому, Одинцову (а весь батальон чем занимался? — Авт.). .....Тогда с четырьмя бутылками в руках (?) выбежал вперед Красносельский. Метким ударом он зажег один танк, потом другой...
...Танк надвигается все ближе, герой бросается под гусиницы. Раздается тяжелый взрыв, и танк грузно сваливается набок (колеса спустили? — Авт.). ..»
В дальнейшем ни одно повествование о событиях ноября 1941 года в советской историографии и мемуаристике не обходилось без упоминания подвига «моряков-черноморцев», так же как оборона Москвы — без «28 панфиловцев», а оборона Сталинграда — без «33 бронебойщиков». [147] Параллель между этими мифами очевидна, панфиловцы тоже гибли под гусеницами танков, при этом «царапая пальцами стальные плиты». Звание Героя Советского Союза Фильченкову, Одинцову, Красносельскому, Цибулько и Паршину было присвоено почти год спустя — 23 октября 1942 года.
10 ноября немцы завершили окружение Севастополя.
В восточной части Крыма остатки 51-й армии беспорядочно отступали к Керчи. Извиняюсь, организованно отходили, сдерживая наседающего врага:
«Сохранить боеспособность малочисленных подразделений (106, 157, 276 и 320-й дивизий), люди в которых были на грани истощения физических и моральных сил, командирам помогали комиссары, офицеры политотдела, политработники частей. Находясь безотлучно в ротах и батареях, они личным примером мужества и отваги, правдивым большевистским словом вселяли в воинов уверенность в конечной победе над врагом» (Гвардейская Черниговская. М., 1976. С.43).
Но даже с помощью «правдивого большевистского слова» остановить 42-й корпус противника на ак-монайских позициях не удалось, они были оставлены 6 ноября. Вышеозначенный источник сообщает, что врагов было очень много — «сильные подвижные части» и не менее 50 танков. Скоро у Манштейна наберется танковая армия! Тем временем адмирал Левченко доносил на имя Сталина, что положение исключительно тяжелое: советские части совершенно деморализованы, небоеспособны и не в состоянии удержать Керченский полуостров. Большие опасения вызывала возможность потери всей материальной части артиллерии и техники. Командующий объединенными крымскими войсками просил у Верховного разрешения приступить к эвакуации войск на Таманский полуостров. [148]
12 ноября в Керчь прибыл маршал Г.И. Кулик с личным поручением вождя: оказать помощь командованию 51-й армии, не допустить форсирования противником Керченского пролива и выхода его на Северный Кавказ со стороны Крыма. Изучение обстановки повергло маршала в шок. На Таманском полуострове не имелось ни одной воинской части, кроме пограничников, обнаружилось полнейшее отсутствие оборонительных сооружений, за исключением одиночных стрелковых ячеек, вырытых бойцами горного полка, который был уже переброшен в Керчь и втянут в бой. Противник в любую минуту мог совершенно безнаказанно высадить десант.
На другом берегу пролива немецкие части подошли вплотную к Керчи, их артиллерия, заняв господствующие высоты, обстреливала город и причалы. Командующего крымскими войсками и штаб 51-й армии Кулик обнаружил в пещере, недалеко от пристани. Выслушав доклады, маршал понял, что ни Левченко, ни его начальник штаба обстановкой не владеют. Адмирал, по мнению Кулика, «...представлял из себя раскисшего политрука, много говорящего, но никто его не слушал». Поездка на передовую оставила удручающее впечатление. Командиры дивизий докладывали маршалу, что держатся главным образом благодаря артиллерии, что пехоты мало и та собрана в основном из тыловиков, части перемешаны, плохо управляемы и отходят при малейшем нажиме противника. Полсотни немецких автоматчиков заняли старую крепость, разогнав «оборонявший» ее сводный батальон морской пехоты. Фронт фактически сдерживался двумя полками вновь прибывшей 302-й стрелковой дивизии.
В это же время на пристанях толпа людей штурмовала все, что могло держаться на воде. Каждый стремился как можно быстрее попасть на Таманский полуостров, бросая технику и личное оружие.
Вернувшись в пещеру к Левченко и еще раз оценив с ним соотношение сил и действия немцев, Кулик пришел к выводу, что больше двух дней армия оборонять город не сможет. [149] Выход, по его мнению, оставался один: войска организованно перебросить на Таманский полуостров, спасти вооружение, в первую очередь артиллерию, и технику — около 2000 орудий и столько же автомобилей. Иначе немцы разобьют остатки армии, которых и без того осталось 11,5 тыс. бойцов, и на плечах отступающих ворвутся в ничем не защищенную Тамань, а оттуда — на Северный Кавказ.
Приняв такое решение, Кулик приказал командующему войсками Крыма немедленно составить план перехода армии на Таманский полуостров и самому лично возглавить переправу. На генерала Батова и члена Военного совета Николаева возлагалась организация обороны Керчи. Начальнику штаба ставилась задача перейти в Тамань и обеспечить прием войск, а главное — укреплять оборону Таманского полуострова. На подготовку к отходу маршал дал два дня и 13 ноября, отправив шифрограмму в Ставку, убыл из Керчи.
В ночь с 15 на 16 ноября советские войска эвакуировались на Тамань. Весь Крым, за исключением Севастопольского оборонительного района (с 19 ноября он перешел в непосредственное подчинение Ставки ВГК), оказался в руках у немцев. Таким образом, 7 пехотных дивизий Манштейна уничтожили основные силы двух советских армий. Любопытно, какие выводы для себя как профессионала военного дела сделал генерал Батов? Ведь поражение — это урок для умного человека.
А вот, пожалуйста, он сам об этом написал:
«Должен, между прочим, заметить, что фашистский солдат в качестве одиночного бойца слаб. Гитлеровцы были сильны в массе, в строю, а действуя на свой страх и риск, они делались нерешительными и пугливыми. Эта черта характерна для захватнической армии».
Какое глубокое наблюдение! Вот в чем оказывается дело! Немецким солдатам главное было от «массы» не отделяться, тогда они сильны и не пугливы, а также способны бить «батовых» и «петровых», не глядя на их 3-кратное превосходство. Конечно, тут еще и Кузнецов подгадил, и танков у врага просто «пропасть». [150]
Всего в период первого завоевания Крыма армия Манштейна, по немецким данным, взяла до 100 тыс. пленных, захватила 750 орудий и 630 минометов, уничтожила 166 танков и 2 бронепоезда. Современные российские источники оценивают советские потери Крымской оборонительной операции в 63860 человек.
Вице-адмирал Левченко в конце ноября был арестован и на допросах у лубянских следователей признал себя виновным в том, что
«под влиянием фашистской пропаганды о непобедимости германской армии и мощи ее техники был настроен пораженчески, поддался панике и, не организовав отпора врагу, вопреки приказу Ставки Верховного Главнокомандующего Красной Армии, — сдал противнику значительную часть территории Крыма с городом Керчь».
Заодно дал показания о вредительских действиях Кулика и Кузнецова. 25 января 1942 года Военная коллегия Верховного суда СССР осудила Левченко на 10 лет лишения свободы. Однако через 6 дней Указом Президиума Верховного Совета судимость с него сняли и заменили высылкой на фронт с понижением в звании до капитана 1-го ранга.
Менее чем через месяц пошел под суд маршал Кулик. Его обвинили в пораженческом поведении, неисполнении приказа Ставки, несанкционированном оставлении Керчи и Ростова, а заодно в пьянстве, развратном образе жизни, злоупотреблении званием Маршала Советского Союза и расхищении государственной собственности. 16 февраля 1942 года Верховный суд приговорил лишить Кулика званий Маршала и Героя Советского Союза, а также всех боевых наград. Три дня спустя постановлением Политбюро он был исключен из состава членов ЦК ВКП(б) и снят с поста заместителя наркома обороны.
Генерал-полковник Ф.И. Кузнецов короткое время побыл заместителем Жукова по Западному фронту, но и на этом посту сумел продемонстрировать свою полную дремучесть в военном деле. [151] Маршал Рокоссовский вспоминает, как Кузнецов в конце января 1942 года прибыл испектировать подготовку 16-й армии к штурму Сухиничей:
«Расположившись в одном из домов со своей машинисткой (больше с ним никого не было), он вызвал меня к себе. Выслушав мой доклад, в повышенном тоне заявил, что наши мероприятия никуда не годятся. Дескать, вместо того чтобы усиливать равномерно всю занимаемую нами полосу (мало в Крыму равномерно наусиливал? - Авт.) , мы, стягивая кСухиничам силы, ослабляем другие участки, давая возможность этим воспользоваться противнику. С ним я не мог никак согласиться и счел своим долгом доложить о том командующему фронтом по телеграфу. Тот мое решение одобрил, а Кузнецову приказал выехать в 61-ю армию...И там ему тоже все не понравилось. Мероприятия, которые М.М. Попов проводил в войсках, он забраковал и доложил об этом по телефону Г.К. Жукову. Георгий Константинович реагировал немедленно: приказал генералу вступить в командование 61-й армией и показать, на что сам горазд. Как ни пытался тот избежать назначения, ссылаясь, что после его указаний командарм справится со своими задачами, выправит дело, пришлось самому принять армию и ответственность за нее. Не прошло и недели, как немцы продвинулись в полосе его армии на 30 километров. М.М. Попов опять вступил в командование армией, а Ф.И. Кузнецов вообще выбыл из состава Западного фронта».
В конце концов бывшего командующего трех разбитых фронтов назначили на должность начальника Военной академии Генштаба — делиться опытом «равномерного усиления». Его не судили, не понижали в звании и не лишали наград. Интересно, за что товарищ Сталин так любил Федора Исидоровича? [152]
Захватить Севастопольскую военно-морскую базу с ходу не удалось, и немецкие войска начали более основательно готовиться к штурму, который был назначен на 17 декабря. В нем должны были участвовать шесть из семи имевшихся в составе 11-й армии пехотных дивизий и отдельные румынские части, поддержанные тяжелой артиллерией и авиацией. Всего немцы сосредоточили под Севастополем 645 полевых и 252 противотанковых орудия, 378 минометов, 300 самолетов. Резерв составляли 2 дивизиона штурмовых самоходных орудий и 2 дивизиона сверхтяжелой артиллерии. Манштейну в первую очередь следовало пресечь морские сообщения, посредством которых крепость постоянно получала пополнения людьми, техникой и боеприпасами. Поэтому главный удар должен был наноситься с севера и северо-востока в направлении бухты Северной. К тому же только на этом направлении немцы могли в полной мере использовать возможности своей артиллерии.
На севере должен был наступать 54-й армейский корпус в составе 22,132, 50 и 24-й пехотных дивизий и 6-го румынского моторизованного полка. Сковывающий удар вдоль реки Черная на Инкерман предстояло наносить 72-й и 150-й пехотным дивизиям и румынской горной бригаде.
Гарнизон крепости, получивший подкрепления морем, к этому времени состоял из шести стрелковых дивизий, двух бригад морской пехоты, отдельных полков и батальонов. Буквально накануне штурма в Севастополь с Кавказа были доставлены 388-я стрелковая дивизия (11 тыс. солдат и офицеров), маршевые пополнения (7500 бойцов), 221 орудие и миномет, 30 новых истребителей и штурмовиков. Численность защитников города выросла до 81 тыс. человек, в их распоряжении имелось 26 танков Т-26 и 90 самолетов. Дополнительную прочность обороне советских войск придавал огонь орудий береговых батарей и боевых кораблей. [153]
17 декабря в 6.10 немецкие батареи провели огневую подготовку, после которой в атаку пошла пехота 54-го корпуса. За день его дивизиям удалось продвинуться на 1–4 км, но и потери оказались велики — 1698 человек. Поддерживавший атаку 22-й дивизии 197-й штурмовой дивизион потерял 7 из 15 имевшихся самоходных установок. На следующий день бои приняли еще более ожесточенный характер.
Всю вторую половину декабря войска Петрова и Манштейна бились за Севастополь, неся при этом значительные потери. 20 декабря создалась угроза выхода немецких войск к Северной бухте. Ставка приняла срочные меры для усиления войск СОР. 21 декабря отряд кораблей доставил из Новороссийска 79-ю отдельную стрелковую бригаду под командованием полковника А.С. Потапова и батальон морской пехоты, которые на следующий день контратаками остановили противника.
22–24 декабря на транспортах и боевых кораблях из Поти и Туапсе прибыли 345-я стрелковая дивизия (10 тыс. солдат) и 81-й танковый батальон (26 танков), а 28 декабря — 386-я стрелковая дивизия.
Кстати, хотя состояние румынского флота нисколько не улучшилось, психоз, диагностированный адмиралом Исаковым, не проходил. Так, начальник штаба 345-й дивизии И. Хоменко, описывает трудности прорыва конвоя в Севастополь:
«Пришлось учесть, что турки, несмотря паевой нейтралитет, все-таки пустили в Черное море немецких фашистов (?). Море буквально кишело (!) вражескими подводными лодками и надводными кораблями и минами», — тут либо у страха глаза велики, либо кто-то из флотских разыграл сухопутного полковника.
День спустя советские войска, поддержанные огнем прибывших боевых кораблей, в том числе линейного корабля «Парижская коммуна» (артиллеристы линкора записали на свой счет 19 уничтоженных танков) и крейсера «Молотов», авиацией и танками нанесли контрудар и отбросили немцев на главном направлении, ликвидировав угрозу прорыва. [154] 30 декабря командиры дивизий доложили Манштейну, что дальнейшие попытки продолжать наступление не обещают успеха. Командующий 11-й армией, вынужденный к тому же реагировать на обозначившуюся угрозу с востока, скрепя сердце отдал приказ об отводе войск на высоты севернее долины Бельбека, позиции, оставленные 17 декабря.
Еще один штурм потерпел неудачу. За две недели боев 54-й корпус потерял 7669 солдат и офицеров, из них 1318 убитыми и 255 пропавшими без вести, а также 15 штурмовых орудий StuG III. Потери 30-го корпуса генерала фон Зальмута, наносившего вспомогательный удар, были значительно меньше. Советские потери косвенно оцениваются в 10–15 тыс. человек и не менее 15 танков.