Г. М. Корниенко. Мысленно возвращаясь в 1985 год и окидывая взором происходящее в стране сегодня, невольно задаешься многими вопросами, главные из которых: 1) почему я был тогда всей душой за то, что вскоре стало именоваться перестройкой; 2) почему мы оказались в положении, весьма далеком от первоначальных замыслов; 3) поддержал ли бы я перестройку, зная, в какой ситуации окажется наша страна сегодня?
Ответ на первый вопрос предельно ясен: в 1985 году мне, как и большинству моих товарищей, было совершенно очевидно, что оставлять все, как было раньше, просто невозможно, давно назрела и перезрела необходимость менять в жизни нашего общества многое и серьезно, не ограничиваясь косметическим ремонтом. Поэтому, когда в лице М. С. Горбачева появился политический лидер, бросивший вызов прошлому и клич к перестройке, у меня не было никаких раздумий и колебаний насчет поддержки его.
Почему же сегодня приходится задавать себе упомянутые вопросы? Что и по каким причинам не получилось у нас вообще, получилось совсем не так или же не совсем так, как задумывалось?
Если попытаться ответить на эти вопросы предельно сжато, суммарно, то, думаю, главная причина заключается в том, что не было соблюдено обязательное условие, необходимое для успешного переустройства общества — будь то революционным или эволюционным путем, а именно: не получилось оптимального сочетания в том процессе, который мы нарекли перестройкой, двух непременно действующих в таких случаях начал — ниспровергающего и созидающего. Первое в ней оказалось несоразмерно сильнее второго. [306]
Это, в свою очередь, явилось результатом забвения инициаторами перестройки мысли Маркса, которая, в отличие от многих других его мыслей, не устарела и никогда не устареет, поскольку она подсказана здравым смыслом: всякий архитектор отличается от пчелы, создающей идеальной формы соты, тем, что, создаваемое им сооружение должно сначала сформироваться у него в голове в виде представления о желаемом, в виде мысленной модели. А ведь перестроить здание, тем более капитально, причем не выселяя из него людей, — отнюдь не менее легкая, скорее, более трудная задача, чем построить новое на пустом месте. Конечно, не обязательно заранее решать, какой паркет или какого цвета обои будут в каждой комнате. Но неразумно, да и вообще невозможно начинать перестраивать дом, не определив, надо ли менять или укреплять его фундамент, менять ли несущие конструкции и т. п. Во сто крат все это еще важнее, когда речь идет о перестройке общества.
К великому сожалению, вместо здравой марксовой мысли на вооружение был взят любимый девиз Наполеона: «Ввяжемся в драку, а там посмотрим». Я лично не раз слышал эту формулу из уст М. С. Горбачева, хотя ссылался он при этом не на Наполеона, а на Ленина, который в определенной ситуации тоже употребил ее.
Первым драматическим по своим последствиям примером того, к чему приводил такой метод действий, стала пресловутая антиалкогольная кампания. Мне довелось присутствовать на самом первом обсуждении этого вопроса высшим руководством в апреле 1985 года и затем при принятии печально известного решения в мае того же года. Помнится, меня тогда уже удивило, с какой легкостью, одной хлесткой фразой «хватит спаивать народ» отметались всякие попытки предостеречь от принятия поспешного, без тщательной и всесторонней проработки решения по столь непростой проблеме.
Но дело не столько в самой по себе антиалкогольной кампании, не по-разумному начатой и бесславно закончившейся, сколько в том, что она не послужила горьким уроком, предостерегающим от других непродуманных действий. Вместо этого она стала, скорее, своего рода эталоном, по которому конструировались и многие другие перестроечные начинания. Декларировалась очередная благая цель, но движение начиналось без сколько-нибудь серьезной проработки маршрута и средств достижения цели, все делалось методом проб и ошибок, бесконечных импровизаций. Именно такой хаотический характер носило, да и все еще носит, наше движение к рынку и к частной собственности на средства производства. [307]
Но если главный инициатор перестройки не имел и, более того, отрицал необходимость иметь продуманную модель будущего общества, то нашлись другие, в том числе находившиеся рядом с ним, которые разработали свою собственную модель. Действуя по методу генной инженерии, они как бы встраивали в код перестройки чуждые идеалам социализма гены — подчеркиваю, чуждые идеалам социализма, а не тому социализму, который был у нас и в котором действительно надо было многое менять.
Такое манипулирование с кодом перестройки вполне отвечало интересам тех — и внутри страны, и вне ее, — кто изначально был заинтересован не в обновлении социализма в СССР, что было объявлено официальной целью перестройки, а в его полном демонтаже, в возврате СССР на капиталистический путь развития.
Однако это не могло устраивать тех, кто подобно соавторам не утратил веры в социализм как более справедливый общественный строй по сравнению с капитализмом при всей эффективности и трансформациях последнего. К несчастью, сторонники социалистического пути развития нашей страны, включая нас, оказались дезориентированы и дезорганизованы, поскольку те из руководителей, кто повел дело к демонтажу социалистического строя, до поры до времени маскировались под «обновленцев», а главный архитектор перестройки лавировал между первыми и вторыми.
Одной из коренных, на мой взгляд, ошибок было то, что, не определившись осмысленно и до конца с выбором новых экономических и политических структур управления, мы начали разрушать своими руками прежние структуры. А для облегчения этого процесса само же высшее руководство встало на путь дискредитации государственного аппарата, а затем и партийного. Между тем партия и ее аппарат при всей ненормальности такого положения обладали реальной властью, и хотя освобождать их от властных функций, конечно, надо было, но лишь по мере создания новых структур власти, без которых не может нормально функционировать ни одно современное общество.
Вместо же планомерной, хорошо продуманной реформы государственного аппарата с изменением, где это требовалось, его управленческих функций началось повальное охаивание и разрушение госаппарата как такового. С личным участием высшего руководства велось наступление против 18-миллионной армии управленцев, причем в «управленцы» помимо 2 млн. человек, действительно являвшихся работниками органов государственного управления, были зачислены и заводские мастера, и прорабы на стройках, и директора школ, и главные врачи больниц и поликлиник, и заведующие детскими садами, и машинистки, и курьеры. [308] Метавшие стрелы в этих «управленцев» не удосужились даже заглянуть в справочники и уяснить, что при таком счете управленцев их число в США — стране, которая является для них образцом эффективности, — оказывается почти в два раза больше в процентном отношении по сравнению с их количеством в СССР.
Дезорганизации существовавшей системы управления, в том числе в экономической сфере, во многом способствовал также брошенный с высоких трибун лозунг: «Разрешено все, что не запрещено законом». И это в условиях неразработанности нового законодательства, при общем низком правосознании в обществе, в котором отношение к закону традиционно определялось формулой: «Закон, что дышло, куда повернул, туда и вышло». Нельзя было не удивляться непониманию неизбежных последствий теми, кто, бросая такой лозунг, фактически благословлял вседозволенность.
Не менее пагубным для общества, во многом предопределявшим его скатывание к хаосу, явился избранный руководством путь демократизации общества. Будучи сама по себе не просто отрадным, но и давно выстраданным явлением, демократизация, к сожалению, тоже была начата и велась без продуманной рабочей концепции. И это в обществе, которое практически не знало демократических форм правления. В этом отношении наше общество было в чем-то подобно человеку, который в силу сложившихся обстоятельств длительное время голодал, был совсем без пищи. Ведь ему нельзя сразу давать наедаться до отвала — он погибнет. Так и общественный организм, не знавший демократии и гласности, получив их в сверхдозах, рискует тем же. И здесь приходилось удивляться непониманию нашим лидером этой истины и тому, что он отдал эту ответственнейшую сферу фактически на откуп людям, либо тоже не осознающим ее важности, либо, наоборот, прекрасно все понимающим и сознательно решившим воспользоваться доверием лидера в своих деструктивных целях.
Еще одной важной областью, в которой отсутствие рабочей концепции действий проявилось в полном смысле трагически, с человеческими жертвами, явилась область национальных отношений. Нельзя было не удивляться импровизационности, противоречивости действий, а подчас бездействию высшего руководства в этой важнейшей для нашего общества сфере. [309]
Что касается внешнеполитических дел, то, перебирая в памяти прошедшие с 1985 года шесть лет, приходишь к выводу, что при наличии здесь вполне реальных успехов, прежде всего в деле свертывания гонки вооружений и тем самым уменьшения военной опасности, было в нашей внешней политике немало и достаточно серьезных просчетов. О некоторых из них, как и недооценке профессионализма в дипломатии, предметно говорилось в книге.
Если проанализировать причины допущенных просчетов во внешней политике, то три главные из них, думается, можно было бы охарактеризовать следующим образом.
Во-первых, постепенно у нас произошла подмена сформулированного на XXVII съезде КПСС правильного положения о том, что в современных условиях противоборство между капитализмом и социализмом может протекать только и исключительно в формах мирного соревнования и мирного соперничества, положением об исчезновении противоборства как такового, о замене его партнерством, согласием и прочим благолепием. В то время как применительно к нашему внутреннему развитию мы вернулись (и правильно сделали) к теоретическому положению о том, что двигателем его являются всегда существующие в обществе противоречия и бесконечный процесс их преодоления, то во внешнеполитическом плане действие этой закономерности игнорируем — международные отношения могут якобы развиваться и без противоречий. Более чем странная логика.
Во-вторых, от прежней недооценки в международных делах общечеловеческих ценностей и прав личности мы шарахнулись в противоположную крайность: перестали видеть и принимать в расчет все другие интересы, кроме общечеловеческих и интересов отдельной личности — вроде бы не стало ни групповых, ни классовых, ни национальных, ни региональных интересов. Такие представления не только теоретически несостоятельны, но и практически вредны в условиях, когда другие государства и партии действуют на международной арене, исходя из всего диапазона интересов.
В-третьих, мы повели себя так, будто бы новый мировой порядок, основанный на преобладании общечеловеческих ценностей, если еще и не наступил, то находится где-то вблизи, за первым поворотом. При всей желательности скорейшего установления подобного мирового порядка считать его близкой перспективой — заблуждение, это напоминает предсказание Хрущева насчет построения коммунизма в СССР к началу 80-х годов. [310] Задача установления нового мирового порядка вряд ли намного легче. О нем еще долго придется говорить лишь как об идеале, к которому надо стремиться, если, конечно, не выдавать желаемое за действительное и не считать, что весь мир, за исключением нас, живет уже по общечеловеческим заповедям.
Я глубоко убежден, что позитивные результаты нашей внешней политики за последние годы (наличие которых я не отрицаю) были бы еще большими и достигнуты они были бы гораздо меньшей ценой при более взвешенном и компетентном ее проведении, то есть при наличии того, что было в большом дефиците и во внутренних наших делах.
Одинаково вредной как для внутренних, так и для внешних дел оказалась обнаружившаяся у М. С. Горбачева черта: при подборе кадров ценить в людях не столько их компетентность и преданность общему делу, предполагающую согласие в главном, но не обязательно во всем, сколько послушание и личную преданность (хотя нередко это была преданность до первого крутого поворота).
Труднее всего ответить на вопрос, поддержал ли бы я перестройку, зная заранее, какой тернистый путь сулит она нашему обществу. С одной стороны, саму необходимость перестройки, несомненно, поддержал бы. Но с другой — был бы с самого начала более активен в отстаивании первоначально объявленной цели перестройки: обновление социализма, а не его демонтаж. Вероятнее всего результатом была бы моя отставка не в конце 1988 года, а еще раньше. Однако если бы все сторонники социалистического пути развития нашей страны своевременно осознали опасность плыть по течению, без уверенной руки на штурвале, то, возможно, удалось бы все же не допустить возникновения нынешней ситуации.
С. Ф. Ахромеев. Соавтор как дипломат подошел к анализу итогов прошедших шести лет концептуально. Мой анализ как практика будет более приземленным.
В основном соглашаясь с общей оценкой причин неудач перестройки нашего общества, присоединяюсь к его мнению об отсутствии у руководителей КПСС и государства продуманного плана или хотя бы выверенных стратегических установок в деле перестройки. [311]
Также согласен, как это ни тяжело признавать, что на протяжении всех шести с половиной лет перестройки в действиях тех, кто ее направлял и осуществлял, было гораздо больше — хотели они этого или нет — разрушительного, ниспровергающего, чем созидающего. В действительности получилось так, что мы, коммунисты, с ожесточением и настойчивостью, достойными лучшего примене-ния, с подсказки деятелей, как теперь оказалось, далеких от социалистических идеалов, сами разрушали здание социализма, построенное ценой величайших жертв нами же, пусть с большими деформациями, изъянами и перекосами. При этом мы не знали и даже по-настоящему не понимали, что и как мы должны перестроить, каким это здание должно быть в будущем. Критикуя прошлое, нам явно недоставало и недостает сегодня смелости говорить правду народу и о настоящем, о себе, о своих ошибках.
Оценивая ход перестройки, необходимо понимать и учитывать одну очень важную особенность.
Структура и система власти в Советском Союзе, существовавшие до 1989 года, были совершенно уникальными. Такой власти не было больше никогда и нигде. Все в ней сверху донизу было пронизано влиянием Коммунистической партии. Фактическим высшим органом власти в Советском Союзе в течение 70 лет было Политбюро ЦК КПСС. Советское правительство являлось исполнительным органом, осуществляющим решения Политбюро. Верховный Совет СССР, официальный высший орган государственной власти, только оформлял постановления того же Политбюро, придавая им силу закона. Примерно таким же образом партийные комитеты республик, краев, областей, городов и районов направляли и контролировали работу соответствующих Советов, хозяйственных организаций, влияли на деятельность директоров заводов, совхозов и председателей колхозов. Ничего серьезного ни один Совет и ни один хозяйственник без согласия соответствующего партийного комитета сделать не могли.
Партийные комитеты были мозгом, скелетом, кровеносной и нервной системой государственной власти, системы управления экономикой, формирования нравственности и морали людей.
Когда такая система подходила, а когда устарела — вопрос особый. Она была создана в течение многих десятилетий железной волей Сталина и его последователей, отработана и отлажена, имела многолетний опыт функционирования и подготовленные для управленческой деятельности кадры, обладающие огромным опытом работы. [312]
Большую часть своей жизни я был глубоко убежден, что эта система правильная. Сомнения у меня появились только в конце 70-х годов, после того, как поработал некоторое время в центральном аппарате и когда познал ее бюрократизм и неповоротливость на собственном опыте. К середине 80-х годов мы убедились, что эта система власти устарела. Она сдерживала развитие общества. Ее необходимо было менять. Но тот, кто решил эту систему радикально реформировать и на ее месте создать новую, должен был предельно ясно понимать последствия такой ломки, понимать, что от его решений и действий зависит благополучие сегодня, даже больше — будущее нашего народа. Понимать, что она, эта ломка, потрясет страну до основания. С изъятием у КПСС властных функций будет демонтирована основа, связывающая все вместе — от органов власти высшего эшелона до городского и сельского Советов. Существующая система управления экономикой распадется на отдельные, независимые друг от друга части. Ведь в соответствии с Конституцией СССР высшие республиканские органы власти соответствующим союзным органам не подчинены. Они связывались воедино только партийным влиянием и партийной дисциплиной. Более того, эта ломка решающим образом скажется на состоянии науки, культуры, образования и здравоохранения. Они в нашей стране существуют и развиваются только на государственные средства. А главное — нужно было учитывать, что невозможно в течение двух-трех лет создать хотя бы минимально приемлемую структуру власти и систему управления экономикой, которые могли бы заменить существующие. Ведь для этого нужно было подготовить новые кадры, их не было. Или хотя бы переучить кадры
имеющиеся.
Понимало ли все это Политбюро во главе с М. С. Горбачевым? Должно было понимать. Ведь члены Политбюро были сами порождением этой системы, людьми, руководившими в течение десятилетий крупными структурами партийной. власти и хозяйственного управления. Почему они решились на такой, мягко говоря, опрометчивый шаг, как лишение партийных органов в одночасье властных функций в управлении народным хозяйством? Ведь экономика страны этим обрекалась на разрушение. Вот к чему приводил лозунг: «Ввяжемся в драку, а там посмотрим». [313]
Об опасности такого поворота событий Политбюро предупреждали. В 1989 году в ходе рассмотрения вопроса об управлении экономикой на пленумах ЦК КПСС развернулась, без преувеличения, ожесточенная борьба. Многие члены ЦК — партийные работники и хозяйственники — выступали с предостережением: нельзя одновременно проводить реформы политической власти и ломать систему управления экономикой, особенно ее вертикальную структуру. Их не послушали, приняли решение эти преобразования провести одновременно. В начале 1990 года с переходом к многопартийности в обществе влияние партийных комитетов коммунистических партий республик на соответствующие Верховные Советы и правительства было законодательно отменено и сразу же утрачено. Оправдались самые худшие опасения. Система государственного управления рассыпалась. Республики перестали выполнять решения союзных органов власти. В течение недель была разорвана система управления народным хозяйством, основанная ранее на централизации управления и снабжения. Наступил одновременно паралич власти и системы управления экономикой.
В некоторых республиках, в которых к руководству пришли антисоветские силы, создалась самая благоприятная почва для роста сепаратизма и крайнего национализма. В них получила простор дискриминация граждан по национальному признаку, началось планомерное разрушение советского общества. Такой плачевный итог — не результат, порожденный прошлым. Главная причина происшедшего — ошибки руководства уже в период с 1985 года.
Был ли возможен другой путь реформ? Теперь на этот вопрос ответа получить невозможно. Но в 1989 году на него немало профессионалов-политиков и хозяйственников как в высшем эшелоне, так и в низовых звеньях давали положительный ответ, утверждая, что нужно начинать с введения рыночной экономики, не меняя пока радикально систему политической власти. Конечно, в жизни все было бы непросто, введение рыночных отношений — поворот огромный. Очевидно, он встретил бы большое сопротивление значительной части партийного аппарата и многих хозяйственников, темп преобразований замедлился бы, но реформы не захлебнулись бы вопреки тому, что утверждали противники последовательного двухступенчатого проведения реформ. Есть опыт других стран, подтверждающий это. Политбюро, а позднее и Президент (одновременно Генеральный секретарь ЦК КПСС) обладали огромной властью. [314] Они имели возможность, как не без основания утверждали сторонники взвешенного подхода к реформам, постепенно преобразовывать экономику, опираясь на большинство членов КПСС, ломая сопротивление аппарата. И только с внедрением рыночных отношений можно было начинать реформировать систему государственной власти. Такая последовательность в коренных преобразованиях заняла бы больше времени. Но она предохранила бы государственность страны от разрушения, а десятки миллионов людей — от крайней нужды, лишений и страданий. Почему руководство пошло по столь рискованному пути одновременных преобразований? Что толкало его на такой путь? Понимало ли оно всю ответственность, которую берет на себя? Ответ на это должен быть получен от тех людей, которые принимали и осуществляли это решение.
Оценивая таким образом роль и место КПСС до 1989 года в системе нашей государственной власти, управления экономикой и во всех других сферах жизни советского общества, лично я вовсе не считаю, что они должны были оставаться такими и впредь. Отнюдь нет. Конституционное закрепление многопартийности нашего общества, со всеми вытекающими отсюда последствиями, являлось правильным. Но, наверное, содержалась большая толика правды и в мнении профессионалов, партийных и хозяйственных работников, что отход КПСС от власти (то есть изменение 6-й статьи Конституции СССР) требовалось осуществить позже, «уступом назад» по отношению к преобразованию нашей экономики в рыночную.
Теперь очевидно, что одновременность преобразований системы политической власти, управления экономикой и преобразования экономических отношений была самой большой ошибкой в деятельности руководства Советского Союза во главе с М. С. Горбачевым в 1985–1990 годах. За эту ошибку страна и народ сегодня расплачиваются.
Не утихают, а, наоборот, продолжают кипеть страсти вокруг нашей внешней политики периода перестройки. Общество в ее оценке раскололось. Некоторые оценивают се как одно из самых весомых достижений перестроечных лет. Другие относятся к ней резко отрицательно, считают, что ничего, кроме потери авторитета, уменьшения роли и места Советского Союза в мире, утраты всего достигнутого огромной ценой в прошлом, эта внешняя политика не дала. Но тс, кто знал действительное состояние нашего государства и его экономики к середине 80-х годов, понимали, что во внешней политике Советского государства не могло не произойти крупных изменений. [315] Продолжать политику военного противостояния с США и НАТО после 1985 года Советский Союз не мог. Экономические возможности для такой политики были практически исчерпаны. При продолжении гонки вооружений и противоборства с Западом он неизбежно столкнулся бы через три — пять лет после 1985 года с не менее острым кризисом в экономике, чем сегодня, но в неизмеримо худшей для него международной обстановке.
Внешняя политика Советского Союза, осуществляемая с 1986 года, была направлена на улучшение, а далее и на нормализацию отношений с США и другими государствами НАТО, на прекращение гонки вооружений, вооруженных конфликтов в различных регионах мира, на восстановление дружественных отношений с Китаем.
Но такая наша политика могла быть понята и принята на Западе только при том условии, что мы откажемся от вмешательства во внутренние дела наших союзников — государств Варшавского Договора. Многие этого стержневого положения не учитывают. Отказываясь впредь от такого вмешательства, советское руководство действовало в согласии с руководителями партий и государств этих стран. Решение это было нелегкое, в нем было уже заложено многое, что потом произошло в этих странах. Но у советского руководства возможности для маневра были ограничены, другого выхода не было.
Нам, военным руководителям, были видны как объективная необходимость новой внешней политики, так и вероятность ее весьма опасных последствий. Будут ли в дальнейшем обеспечены надежные гарантии безопасности Советского Союза в новых условиях? Эта мысль после 1986 года постоянно довлела над военным руководством. Мы постоянно задавали себе вопрос: а что будет с нашими войсками, размещенными в странах Восточной Европы? Именно это беспокоило нас, а не что-либо другое. Все разговоры на Западе и внутри страны о сопротивлении военного руководства новой внешней политике не имеют под собой никаких оснований.
Но почему же тогда авторы столь много говорят об ошибках и недостатках в работе министра иностранных дел, осуществлявшего эту политику?
Определять внешнеполитическую линию Советского Союза и осуществлять ее на практике — не одно и то же. Ее первоначальной разработкой занято несколько ведомств, а Президент и Верховный Совет СССР придают этой линии законную силу. Ее же реализация поручена преимущественно Министерству иностранных дел СССР. [316]
Основные направления нашей внешней политики перестроечных лет я считаю правильными, кроме, пожалуй, одного: оно касается неправильного соотношения в ней общечеловеческих ценностей и государственных интересов страны. Что касается ее осуществления, то здесь далеко не все и не всегда было оправданным. Недостатки в реализации внешней политики в эти годы связаны в первую очередь с деятельностью Шеварднадзе.
Шесть лет перестройки для Вооруженных Сил были нелегкими и даже драматическими. Автор, как военный, еще в 1986 году, зная о круто меняющемся курсе нашей внешней политики и реформах в экономике, предполагал, что армии и флоту предстоят нелегкие дни и большие испытания. В годы переустройства общества социальная напряженность неизбежно возрастает. А значит, усложняются условия для поддержания нормального порядка и обеспечения безопасности граждан.
Однако большинство из нас, военных руководителей, никак не предполагали, что перестройка примет такой стихийный разрушительный, а часто и антисоциалистический характер. Откровенно говоря, военное руководство не было должным образом подготовлено к тем испытаниям на прочность, которые приходится выдерживать Вооруженным Силам в связи с внутренним кризисом в стране. (Думаю, что руководители других ведомств растерялись даже больше.) Уверен, что полностью подготовиться было и невозможно. Кто мог предвидеть развитие событий, как оно происходило? Мы никогда не жили и не работали в таком политизированном обществе, в котором нам приходится действовать сейчас. Кроме того, жизнь потребовала участия армии и флота в решении совершенно новых задач, действий в совершенно необычных условиях. Новая внешняя политика и оборонительная военная доктрина, осуществляемые Советским Союзом с 1986 года, радикально изменили наши отношения с Западом. Снизилась напряженность в мире, .уменьшилась военная угроза. Но крутой поворот в этих отношениях был небезболезненным. В короткие сроки, в течение трех-четырех лет, произошли огромные сдвиги не в пользу Советского Союза в соотношении политических и военных сил: сменились режимы в странах Восточной Европы, объединилась Германия, ликвидирована военная Организация Варшавского Договора, коренным образом изменилось стратегическое положение Советского Союза. [317]
Перемены нарастали лавинообразно в самой армии и на флоте: сокращение численности на 500 тыс. человек, вывод наших войск из стран Восточной Европы, их развертывание заново на своей территории, построение по-новому обороны страны на случай возможной агрессии. Но ведь армия и флот состоят из живых людей. Преобразования происходили такие крутые и настолько стремительно, что высшее военное руководство часто само не всегда успевало их осмыслить, наметить и осуществить необходимые меры. А ведь нужно было действовать, реагировать на изменения позиций страны в мире, разъяснять генералам, адмиралам и офицерам, затем солдатам и сержантам суть происходящего, роль и место армии и флота в новых условиях.
Не менее стремительно менялась обстановка и внутри страны. Общество стало многопартийным, преимущественное положение КПСС в армии быстро утрачивалось. Оппозиция развернула борьбу за власть, нередко применяя при этом неконституционные формы ее, с чем офицерский состав тоже сталкивался впервые. Мало того, «новые демократы» активно вовлекали в эту борьбу Вооруженные Силы. Однако армия и флот оставались верны конституционному долгу. Офицеры понимали, что Вооруженные Силы не являются политической силой и не должны участвовать в политической борьбе. Их дело — пунктуально выполнять решения высших органов власти государства и Президента СССР. Но такая позиция армии и флота никак не отвечала интересам оппозиционных сил. Поэтому против Вооруженных Сил ведется уже несколько лет антиармейская кампания по подрыву авторитета сначала армейских руководителей, а затем и армии в целом.
Но антиармейская истерия, развернутая в годы перестройки «демократической оппозицией», являясь по своей сути подрывом обороноспособности страны, ляжет позорным пятном на ее политическую репутацию. Выступление против защитников Отечества никогда и никого не красило.
Межнациональные распри и вооруженные столкновения в Закавказье, а временами и в Средней Азии принимали такие масштабы, что Президент СССР для их пресечения был вынужден принимать решения о применении войсковых частей. Неисполнение рядом республик Закона СССР о всеобщей воинской обязанности и их прямые призывы к молодежи отказываться от службы в армии, издание в республиках законов, которые устанавливали различного рода дискриминацию по отношению к военнослужащим и их семьям, привели к обострению отношений между властями республик Прибалтики, Армении, Грузии и военным командованием. [318]
Таким образом, всесторонний кризис, охвативший наше общество, потребовал от офицеров армии и флота поиска ответов на вопросы, которые перед ними никогда раньше не стояли, и выполнения задач, которые они никогда раньше не решали. Но офицеры не растерялись. Они достойно выполняют свой долг.
Не теряется перед трудностями и руководство Вооруженных Сил. Оно сориентировалось в новых условиях и заняло положенное ему место. В условиях быстро меняющейся обстановки и решения многочисленных общегосударственных задач, которые возлагались на армию в годы перестройки, оно перестраивает армию и флот. Их нужно иметь теперь меньшими по численности, но современными по своему качественному состоянию. Решать эту задачу в условиях тяжелого экономического кризиса и ухудшения материального положения людей очень нелегко, но необходимо. Военная опасность для страны не исчезла, государственные интересы, которые необходимо защищать, остались. Территориальная целостность нашего Отечества требует также защиты.
В отличие от многих общественных сил и государственных институтов, которые в годы перестройки утратили свое влияние в обществе или вообще распались, Вооруженные Силы сохранили свою боеспособность и организацию. Их влияние в обществе не уменьшилось, доверие большинства народа к ним сохранилось. В первую очередь в этом заслуга офицеров армии и флота.
Подводя итоги работы советского военного руководства за шесть лет перестройки в области формирования и осуществления военной политики, полагаю, что оно с новыми, зачастую внезапно встававшими задачами справилось. Вооруженные Силы, сегодня готовы к защите страны от внешней опасности. Они готовы к выполнению задач, которые могут и будут возникать в ходе дальнейшего переустройства общества. С учетом сложившейся в стране обстановки это — немалые достижения.
Генералы, адмиралы и офицеры понимают свой воинский долг и готовы к его выполнению. Армия и флот, оставаясь верными Конституции страны, делают все, чтобы не допустить перерастания политической конфронтации в вооруженную. Уверен, что в свое время это будет должным образом отмечено и оценено нашим народом. [319]
В заключение со всей откровенностью хотел бы ответить на три вопроса, которые поставил мой соавтор в самом начале заключительных комментариев. Поставил их он перед собой. Но все годы перестройки они были актуальными и для меня.
1. Почему я выступил тогда (в 1985 году) за те изменения в обществе, которые вскоре стали именоваться перестройкой?
Начало переустройства нашего общества в 1985 я поддержал активно и совершенно сознательно. Именно поэтому пошел за М. С. Горбачевым и вместе с ним. Жить по-старому было нельзя. Государство и общество двигались к опасному кризису.
2. Почему мы оказались в положении, весьма далеком от первоначальных замыслов?
Свое мнение по этому поводу я высказал откровенно в этой книге.
3. Поддержал ли бы я перестройку, зная, в какой ситуации окажется наша страна сегодня?
Это самый трудный вопрос. Но человеку не дана от природы возможность в деталях предвидеть, знать будущее и в зависимости от этого определять свою политическую позицию. Он может только по мере развития общества участвовать в его жизни и меняться, если способен, сам. Но вопрос допустимо поставить и по-другому. Сегодня, в 1991 году, уже зная, в каком положении находится наша страна, поддержал ли бы я перестройку, начавшуюся в 1985 году?
Ответ будет таков:
Со взглядами на развитие нашего общества и государства, которых я придерживался в 1985 году: нет, не поддержал. Более того, наверное, выступил бы против такой перестройки.
В 1991 году я остаюсь и останусь впредь коммунистом и выступаю за социалистический выбор. Но мои взгляды на развитие общества и государства за последние шесть лет изменились. Теперь обратного пути нет. Нужно идти вперед и бороться за интересы людей труда, за социализм.