Глава VII.

1990 год — к чему мы пришли через пять лет

Одним из основных событий 1990 года, имеющим далеко идущие последствия, явилось, конечно, объединение двух германских государств — ФРГ и ГДР, или, точнее говоря, включение последнего в состав первого, что юридически произошло 3 октября 1990 г.

Приступая к изложению нашего отношения к случившемуся, хотели бы сразу и со всей определенностью сказать, что мы не ставили под сомнение правомерность произошедших в ГДР внутренних перемен — это дело самих восточных немцев. Не ставим мы под сомнение и право немецкого народа жить в едином государстве, если такова его воля. Это так или иначе должно было, видимо, когда-то произойти, хотя не является секретом, что не так много лет тому назад не только в Советском Союзе, но и в Западной Европе объединение Германии не считалось делом близкого будущего, а многие вообще признавали его нежелательным. Не все говорили об этом прямо, но случалось и такое. Так, например, видный политический деятель Италии Дж. Андреотти говорил 15 сентября 1984 г.:

«Мы все согласны с тем, что должны существовать хорошие отношения между двумя Германиями. Но не следует перегибать палку в этом направлении. От пангерманизма следует отказаться. Существуют два германских государства, и эти два государства следует сохранить»{26}.

Но наши сомнения касаются, повторяем, не самого права немецкого народа жить в едином государстве, а того, как было осуществлено объединение Германии, в полной ли мере были учтены при этом законные интересы Советского Союза, поскольку в этом вопросе Советское . государство имело и международно-правовые, и исторические, и моральные основания сказать свое весомое слово. Вопреки распространенному, к сожалению, и в СССР мнению, будто он не мог влиять на ход объединения Германии{27}, мы не только могли, но и должны были делать это более решительно и разумно. Это наше право применительно к Германии вытекает из Устава ООН.

Огорчительно, что многие у нас, включая и тех, чьей святой обязанностью было помнить об этом, похоже, растерялись и не сумели своевременно разработать и последовательно осуществить нашу линию в вопросах объединения Германии.

Именно в результате упущения возглавляемого Шеварднадзе МИДа и других ведомств случилось так, что М. С. Горбачев, как отмечалось в предыдущей главе, не был еще готов к серьезному разговору с Дж. Бушем по этим вопросам при встрече на Мальте в декабре 1989 года (как и при встрече с Ф. Миттераном в Киеве незадолго до того).

Еще более непростительно то, что не оказалось четко разработанной позиции на этот счет и для встречи советского лидера с Г. Колем в Москве в январе 1990 года. Существо советской позиции по вопросу об объединении Германии при всех этих встречах фактически сводилось к самой общей формуле насчет того, что при этом должны учитываться интересы безопасности других государств — каким образом они должны были учитываться, это не расшифровывалось. Не уточнялось, например, тогда, что вхождение объединенной Германии в НАТО было бы несовместимо с интересами безопасности Советского Союза.

Неудивительно поэтому, что, уезжая в январе из Москвы, Г. Коль заявил, что объединению Германии «дан зеленый свет», и никто не опроверг такого утверждения.
{27}См. Правда. — 1990. — 3

Именно после этого — и только после этого — при встрече Дж. Буша и Г. Коля в феврале 1990 года ими было твердо решено настаивать на полноформатном вхождении объединенной Германии в НАТО — раньше они опасались, что Советский Союз не допустит этого. О том, что дело обстояло именно так, потом, после июльского визита Г. Коля в СССР, достаточно ясно скажет не кто иной, как сам Буш. Приветствуя официально выраженное теперь советской стороной согласие на вхождение объединенной Германии в НАТО, он заявил:

«Пять месяцев назад, в феврале, канцлер Коль и я пришли к единому мнению в отношении того, что объединенной Германии следует сохранить полное членство в Организации Североатлантического договора, включая ее военную структуру»{28}. [260]

Как явствует из заявления, до февраля 1990 года западные лидеры не исключали вариант по крайней мере неполного членства объединенной Германии в НАТО, в частности невхождение ее в военную организацию НАТО.

Между тем только в марте, то есть после того, как натовский поезд ушел или во всяком случае уже двинулся в путь, мы стали заявлять о неприемлемости включения будущей Германии в НАТО, поскольку это вело бы к слому сложившегося в Европе равновесия — основы стабильности, взаимного доверия и сотрудничества{29}. И только тогда же, 14 марта, была изложена в форме Заявления МИД СССР более или менее обстоятельно разработанная советская концепция по вопросам, связанным с объединением Германии.

Но было слишком поздно, тем более что после состоявшихся 18 марта выборов, в результате которых к власти в ГДР пришло новое правительство во главе с де Мезьером, переговоры по германским делам, ведшиеся по формуле «2 + 4», очень скоро стали вестись фактически по формуле «5–1», то есть СССР остался на них в полном одиночестве. Не могли помочь делу и начавшиеся импровизации с нашей стороны в диапазоне от «нейтрализации» Германии (что было, конечно, нереалистично) до вхождения ее в оба союза — НАТО и ОВД (что было просто алогизмом, тем более в условиях, когда дни ОВД были сочтены).

А закончилось дело известно чем: во время июльского визита Г. Коля в СССР советской стороной были официально сняты возражения против вхождения объединенной Германии в НАТО. Вряд ли можно удивляться, что один из журналистов, сопровождавший Г. Коля на обратном пути в Бонн, писал потом: «Сказать, что канцлер был доволен переговорами, — значит не сказать ничего. Коль весь светился от удовольствия»{30}.

Факт нашего согласия на то, что еще вчера считалось «немыслимым» и «нарушением баланса в стратегическом звене мировой политики», пытались объяснить в основном следующими тремя обстоятельствами. [261] Во-первых, тем, что на состоявшейся в июне в Лондоне сессии Совета НАТО главы государств — членов этой организации приняли декларацию о предстоящей трансформации НАТО в более политизированную организацию и о пересмотре ее военной доктрины. Во-вторых, тем, что ФРГ в лице Коля взяла обязательство не размещать на территории бывшей ГДР иностранные войска и соответственно не допускать туда ядерное оружие. В-третьих, тем, что Коль пообещал, что общая численность бундесвера не будет превышать 370 тыс. человек, что, дескать, почти в два раза меньше общей численности вооруженных сил ФРГ и ГДР до их объединения.

Но время идет, а обещания насчет трансформации НАТО и пересмотра ее военной доктрины остаются все еще проектами, в то время как ОВД перестала вообще существовать, а советская военная доктрина была пересмотрена в одностороннем порядке еще за три года до лондонской сессии Совета НАТО, и, следовательно, давно уже начата и идет полным ходом перестройка Советских Вооруженных Сил. Как резонно заметил М. С. Горбачев в беседе с Г.-Д. Геншером 18 марта 1991 г., говоря о НАТО,

«нам не очень видна ее трансформация с точки зрения формирования общеевропейских структур безопасности. Речь, скорее, идет об укреплении механизма безопасности только для тех, кто входит в эту организацию»{31}.

Неразмещение иностранных войск и ядерного оружия на территории Восточной Германии — это, конечно, хорошо. Но в условиях самороспуска ОВД и ухода советских войск не только из Восточной Германии, но также из Венгрии, Чехословакии и Польши не может не возникать вопрос: почему, собственно, в этих условиях должны оставаться иностранные войска и тем более ядерное оружие на территории Западной Германии? Задают этот вопрос не только советские люди. Вот что заявил в этой связи, например, известный политический деятель ФРГ Эгон Бар:

«Откровенно говоря, я поражен согласием Горбачева на включение объединенной Германии в НАТО. Я был удивлен, что при этом не затронута судьба атомного оружия. Можно сказать, что Североатлантическим союзом одержан величайший триумф»{32}.

Что же касается того, что численность бундесвера будет ограничена 370 тыс. человек и что это якобы означает сокращение чуть ли не вдвое суммарной численности армий ФРГ и ГДР до их объединения, то этот аргумент вообще логически несостоятелен. [262] Ведь раньше-то эти две армии находились по разные стороны баррикады. Следовательно, суммировать их неправомерно. Логика, скорее, требует того, чтобы из прежней численности бундесвера (495 тыс. человек) была вычтена численность прежней армии ГДР (173 тыс. человек). Стало быть, у бундесвера должно было бы остаться не более 322 тыс., а не 370 тыс. человек.

Из наших контактов с западными представителями, да и из публичных заявлений некоторых из них нам известно, что Г. Коль действовал в вопросах объединения Германии столь настойчиво, а подчас и поспешно (не всегда даже консультируясь со своими союзниками), исходя из принципа «куй железо, пока оно горячо». В данном случае это означало, что он торопился завершить дело объединения Германии (может быть, быстрее, чем было бы оптимально выгодно самой Германии), опасаясь, как бы оно не застопорилось в случае каких-то неблагоприятных для Запада перемен в Советском Союзе. Таким образом, и здесь негативную роль сыграло нарастание у нас внутренних трудностей.

Известно и то, что задержку с трансформацией НАТО многие западные политики объясняют необходимостью для Запада учитывать непрогнозируемость сегодняшнего развития СССР.

И в том, и в другом случае, видимо, есть доля правды. Как правильно и то, что германский вопрос решался не в вакууме — приходилось считаться со многими объективными и субъективными обстоятельствами.

Но все это ни в коем случае не оправдывает, с нашей точки зрения, того, что советское руководство оказалось в критически важный момент (конец 1989 — начало 1990 г.) без тщательно взвешенной, достаточно гибкой и вместе с тем твердой, последовательной позиции в германских делах. При наличии разных причин случившегося нам представляется несомненно большой вина в этом тогдашнего министра иностранных дел Э. А. Шеварднадзе.

Г. М. Корниенко. В одном из своих интервью в апреле 1991 года Э. А. Шеварднадзе утверждал, что к выводу о скором возникновении проблемы объединения Германии он лично пришел еще в 1986 году и что якобы уже тогда говорил, что в ближайшем будущем главным, определяющим для Европы вопросом станет германский{33}. [263]

Не говоря уже о том, что его образ действий в последующие годы никак не подтверждает это его утверждение, факты, которые относятся именно к 1986 году, тоже свидетельствуют, скорее, об обратном.

На протяжении всего послевоенного периода до 1986 года германское направление в работе МИДа было одним из важнейших. И после образования двух немецких государств всеми вопросами, касавшимися как наших двусторонних отношений с каждым из них, так и германской проблемы в целом, занималось единое подразделение министерства — 3-й Европейский отдел.

При наличии разных точек зрения у наших германистов на пути развития двух немецких государств ни у кого из профессиональных дипломатов не возникало сомнений в том, что германский вопрос как таковой еще далеко не закрыт и что он требует именно комплексного подхода, чем и определялось постоянное сохранение в структуре МИДа единого подразделения, занимающегося ФРГ, ГДР и Западным Берлином.

Но Э. А. Шеварднадзе показалось непонятным, почему ГДР — социалистической страной ведает тот же отдел, что и капиталистической ФРГ; он решил устранить этот «непорядок». Неудивительно, наверное, что у него самого не было тогда (вопреки тому, что он говорит сейчас) понимания всей сложности и значимости германской проблематики. Но прискорбно и непростительно то, что он и в этом случае проявил полное пренебрежение к профессиональным знаниям и мнению людей, десятилетиями занимавшихся германистикой, а они (за исключением тех, кто всегда готов поддакивать любому начальству) однозначно были против «развода» двух германских государств по разным МИДовским подразделениям. Не прислушался министр и к такому очевидному доводу: как же быть в этом случае с Западным Берлином? Оставить его в отделе, занимающемся ФРГ, — политически было нецелесообразно, поскольку это размывало Четырехстороннее соглашение по Берлину, согласно которому Западный Берлин не являлся частью ФРГ и не управлялся ею. Передавать же Западный Берлин вместе с ГДР в ведение управления европейских социалистических стран — тоже было неправомерно, и профессионалам заранее было ясно, что в практическом плане западные представители не станут иметь дело с указанным управлением по вопросам, касающимся Западного Берлина. [264]

Но все доводы профессионалов были проигнорированы Э. А. Шеварднадзе: в первой половине 1986 года вопросы взаимоотношений ФРГ и ГДР были распределены между разными подразделениями; Западный Берлин вначале был передан вместе с ГДР в управление, ведающее соцстранами, что, естественно, вызвало недовольство западных держав, и тогда, летом того же 1986 года, Западный Берлин был «присоединен» к ФРГ в качестве своего рода подарка Г.-Д. Геншеру, приезжавшему с визитом в Москву.

С точки зрения последующих, гораздо более далеко идущих перемен в Германии эти эпизоды кажутся малозначительными. Но беда в том, что подобный непрофессионализм, импровизационный подход Э. А. Шеварднадзе к германским делам, как и многим другим, давал себя знать и потом, когда германский вопрос приобрел действительно критически важный для нашего государства оборот.

Может возникнуть вопрос, почему я, как и мой соавтор, не выступал раньше с публичной критикой тех серьезных просчетов в нашей германской политике конца 1989 — начала 1990 года, о которых говорилось выше. Ответить на этот вопрос не очень просто. Многое здесь объясняется, во-первых, тем, что в большинстве случаев мы, как и другие, оказывались перед уже свершившимися фактами, поскольку с течением времени выработка внешнеполитических решений снова становилась все более кулуарной. Во-вторых, пониманием бесполезности критики; как и раньше, руководство мало прислушивалось к чьему-то мнению, если оно заметно отличалось от его собственного.

* * *

Во многом критическое отношение нас обоих к характеру, темпам, а главное — условиям объединения двух германских государств не мешает нам видеть, что именно это событие, как никакое другое, способствовало радикальным переменам к лучшему между Западом и Востоком. Такова диалектика международной жизни.

Не произойди в 1990 году объединения Германии, не было бы, думается, ни Парижской хартии для новой Европы, ни Совместной декларации двадцати двух государств с их важными политическими констатациями, знаменующими качественное улучшение обстановки на Европейском континенте. Без этого вряд ли бы появился в 1990 году и Договор об обычных вооруженных силах в Европе, ставший материальным выражением и закреплением благоприятных перемен. [265]

При наличии и в этом договоре определенных недостатков (главным из них является то, что он сконструирован исходя из существования в Европе двух военно-политических союзов, хотя к моменту его подписания один из них — ОВД — уже фактически не функционировал) полная реализация содержащихся в нем положений приведет к тому, что внезапное нападение или вообще крупномасштабные военные операции в Европе будут практически исключены, если, разумеется, военно-политическая обстановка серьезно не изменится.

Это будет действительно большое дело, ради которого пришлось смириться с тем что в чисто военном плане договор получился несколько более выгодным для НАТО, которая продолжает существовать и сохраняет свои военные функции. В этом плане особенно негативное значение при неблагоприятном повороте дел в будущем может иметь то, что вне рамок договора остались военно-морские силы государств-участников в районе Европы, по которым НАТО имеет большие преимущества перед Советским Союзом. Более того, к сожалению, в договоре закреплено, по крайней мере до середины 1992 года, что и дальнейшие переговоры с целью заключения соглашения о дополнительных мерах в области обычных вооруженных сил будут вестись на основе прежнего мандата, то есть без охвата ими военно-морских сил.

После встречи М. С. Горбачева и Дж. Буша в конце 1989 года на Мальте и в соответствии с данным руководителями СССР и США поручением найти развязки по главным вопросам к концу мая 1990 года переговоры по сокращению стратегических ядерных и обычных вооружений пошли более энергично.

Больше всего нерешенных вопросов на переговорах по СНВ оставалось по стратегической авиации: тяжелым бомбардировщикам (ТБ), оснащаемым крылатыми ракетами воздушного базирования большой дальности в ядерном снаряжении (КРВБ), а также по крылатым ракетам морского базирования (на надводных кораблях и подводных лодках) такого же типа (КРМБ).

Совместное решение глав государств СССР и США об их засчете в том или ином виде при подписании будущего договора по СНВ было принято в Вашингтоне еще в декабре 1987 года. Прошло два года. И если на других направлениях в подготовке договора было достигнуто многое, в решении этих двух вопросов продвижения вперед не наблюдалось. Это не случайно. [266] Проектом договора по сокращению СНВ Советскому Союзу и США после соответствующих сокращений предусматривалось, что из разрешенных 6000 боезарядов на стратегических носителях не более 4900 предназначалось для баллистических ракет наземного и подводного базирования. Таким образом, 1100 боеголовок оставалось для размещения на тяжелых бомбардировщиках (разрешается и большее число, но за счет сокращения боеголовок баллистических ракет). Между тем, на некоторых типах тяжелых бомбардировщиков США (например, Б-52) к тому времени уже было размещено по 20 КРВБ, то есть США могли бы иметь, если учитывать все КРВБ, размещенные на ТБ, не более 55 ТБ (1100:20). Фактически же у них имелось около 200 ТБ Б-52 с КРВБ (200х20 = 4000) да начинали поступать на вооружение и новые ТБ Б-1 и Б-2, то есть для США вопрос о КРВБ был очень важным. Наша позиция на переговорах о порядке засчета КРВБ была вполне логичной: на каждом ТБ должно засчитываться столько КРВБ, сколько их фактически размещено. Но США такой порядок никак не устраивал. Теперь, когда позиции Советского Союза ослабли (было заметно, что США и на Мальте это уже учитывали), американцы решили этим воспользоваться и добиться решения проблем КРВБ и КРМБ на выгодных им условиях.

С таким намерением и прибыл Дж. Бейкер в Москву 6 февраля, 1990 г. К сожалению, нам действительно приходилось учитывать сложное положение, в которое попала наша страна. Дипломатия обязана исходить из реальностей.

Разумеется, на переговорах Бейкера с Шеварднадзе поднималась вся сумма вопросов, которые предстояло рассматривать президентам в июне, но главным тогда, в феврале 1990 года, было достижение договоренностей по содержанию договора о сокращении СНВ, а в нем два главных спорных вопроса — о КРВБ и КРМБ.

7 февраля Дж. Бейкер изложил советским представителям существо американских предложений по КРВБ. Оно было следующим:

1. За каждым из американских тяжелых бомбардировщиков Б-52, Б-1 или будущими ТБ, оснащенными для КРВБ, засчитывается по 10 боезарядов.

2. За каждым из советских тяжелых бомбардировщиков Ту-95, Ту-160 засчитывается по 8 боезарядов, а за будущими ТБ, оснащенными для КРВБ, — по 10. [267]

3. Тяжелые бомбардировщики обеих сторон могут, однако, оснащаться вдвое большим числом КРВБ, чем то, которое за ними засчитывается, то есть американские ТБ по 20 зарядов, советские ТБ — по 16 зарядов.

4. КРВБ в обычном (неядерном) оснащении должны быть отличимы от ядерных КРВБ. Эти отличия можно наблюдать с помощью национальных технических средств из космоса.

5. Дальность ракет СРЭМ, которыми оснащаются остальные ТБ США, кроме тех, которые оснащены КРВБ, должна быть равна 1000 км (прежняя позиция США — 1500 км).

Были и некоторые другие, менее существенные предложения. Если говорить коротко, то сущность предложения США заключалась в том, чтобы американцам засчитывалось по договору определенное количество КРВБ (например: 150 ТБх10 КРВБ =1500 КРВБ), а фактически они имели бы КРВБ в два раза больше (150 ТБх20 КРВБ = 3000 КРВБ). Кроме того, и ракеты СРЭМ, которыми оснащались бомбардировщики США, не имеющие КРВБ, имели бы существенно большую дальность (1000 км), чем та, на которой настаивали мы (600 км). Оба эти предложения ранее были для нас неприемлемы. Мы их отвергали.

8 февраля Шеварднадзе ответил на это предложение Дж. Бейкера, придерживаясь нашей прежней позиции, то есть, по существу, отклонил предложение США. Но все мы понимали, что после стояния на месте в течение двух лет что-то нужно было делать. Оставаться дальше на прежней позиции не представлялось возможным. К тому же предложение США о новом порядке засчета КРВБ касалось не только американских, но и советских бомбардировщиков. 9 февраля предстояла беседа М. С. Горбачева с Дж. Бейкером.

С. Ф. Ахромеев. Мне предстояло участвовать в этой беседе. Перед ее началом я доложил Михаилу Сергеевичу, что, прежде чем принимать предложение Дж. Бейкера, его нужно как следует проанализировать. В ответ он промолчал. В ходе самой беседы госсекретарь США вновь изложил свою позицию по проблеме КРВБ. М. С. Горбачев ему ответил: «Мы рассмотрим вашу позицию. Я поручаю заняться этим Ахромееву С. Ф. Сегодня вечером пусть встретятся представители делегаций. Наш ответ на ваши предложения будет». [268] Во время перерыва (после него шла беседа в узком кругу) М. С. Горбачев, Э. А. Шеварднадзе, А. А. Бессмертных и я коротко обсудили проблему КРВБ. Итог подвел М. С. Горбачев: «Больше двух лет на переговорах по КРВБ никакого движения нет. Нужно какое-то решение находить. Попытайтесь вы (Шеварднадзе и Ахромеев) вместе с Зайковым и Язовым сегодня (при этом Горбачев позвонил Зайкову) с учетом предложения Дж. Бейкера найти какое-то решение, которое устроило бы обе стороны». После этого Горбачев и Шеварднадзе ушли, чтобы продолжить беседу с Бейкером, а я, договорившись с Зайковым о встрече через час, начал готовить проект нашего возможного контрпредложения. Ситуация в этот день была сложная. Шеварднадзе и все работники МИДа заняты на беседе с Дж. Бейкером и делегацией США. Отсутствовал в это время в Москве министр обороны Язов. Поэтому предложение разрабатывалось Зайковым и мной с помощью работников его аппарата.

Времени на разработку предложения имелось 3–4 часа. Примерно в 15 часов 9 февраля уже предстояла встреча Шеварднадзе с Бейкером. Конечно, определенный задел и варианты у нас были подготовлены заранее. Тем не менее разработать конкретные предложения для передачи американцам за 3–4 часа было нелегко. Одновременно начала действовать в Министерстве обороны постоянная рабочая группа по более глубокой проработке этого предложения. Сущность выработанного нами контрпредложения заключалась в следующем. Советская сторона была бы готова принять за основу предложения США по КРВБ при том условии, что будут учтены три наших пожелания.

1. Мы согласны, чтобы за каждым американским ТБ засчитывалось по 10 боезарядов, за каждым советским по 8. Мы согласны с тем, чтобы максимально возможное реальное количество КРВБ на одном ТБ у США было 20 единиц, а у Советского Союза — 12. (Должен оговориться, что уже после вручения этого предложения американцам мнения наших экспертов разделились. Одни стояли за то, чтобы реальное количество КРВБ на советских ТБ было 16, другие — 12. В связи с этим позже было немало споров как на самих переговорах, так и внутри группы советских экспертов и переговорщиков. Но 9 февраля на рассмотрение американцев представили число 12.)

2. Поскольку при таком количестве боезарядов на каждом ТБ у США и СССР (20 и 12) получается неравенство, советская сторона предлагает выправить его на следующей основе. [269] В рамках «потолка» в 1600 единиц на стратегические носители необходимо предусмотреть конкретный подуровень для ТБ, оснащенных КРВБ. При этом, если на каждом американском ТБ размещено на 40% больше КРВБ, чем на советском, у СССР должно быть на 40% больше ТБ, оснащенных КРВБ, чем у США. Например, если бы США было разрешено иметь 100 ТБ, оснащенных для КРВБ, то СССР мог бы иметь их 140.

3. Предельная дальность для ракет типа СРЭМ и подобных им ракет была бы установлена 600 км. Каждая крылатая ракета с дальностью больше 600 км рассматривалась бы как КРВБ большой дальности и подпадала бы под суммарный «потолок» на боезаряды в 6000 единиц.

Предложения были в основном готовы. Но возникло много чисто практических трудностей — как действовать дальше. М. С. Горбачев и Э. А. Шеварднадзе заняты на беседе с Дж. Бейкером, Д. Т. Язов не мог присутствовать. Было принято решение пока передать это предложение американцам в рабочем порядке, в качестве как бы личного мнения Ахромеева С. Ф. и Карпова В. П., для проработки. Если советское руководство (когда оно освободится) внесет какие-то изменения, то эти изменения позже передать американцам.

Примерно в 16 часов 30 минут предложения мной и Карповым В. П. были переданы с соответствующими пояснениями Р. Берту — руководителю делегации США в Женеве.

К 18 часам было получено принципиальное согласие на них от Д. Т. Язова и Э. А. Шеварднадзе, которому я доложил их по окончании беседы М. С. Горбачева с Дж. Бейкером.

В 19 часов началось совместное заседание советской и американской делегаций, на котором я с согласия Э. А. Шеварднадзе официально выдвинул советское предложение. Приступили к его обсуждению. Дж. Бейкера в нашем предложении не устраивало два положения.

Во-первых, для ТБ США, оснащенных КРВБ, в нашем предложении было установлено определенное их количество. Дж. Бейкер поставил вопрос, чтобы США имели право иметь любое количество ТБ, оснащенных КРВБ, в рамках общего количества 1600 стратегических носителей. При этом он добивался ответа на свой вопрос именно сейчас. Поскольку проработку нашего предложения нам не удалось полностью закончить, на этот упорно задаваемый Дж. Бейкером вопрос я ничего другого сказать не мог, кроме как уклончиво ответить, что, мол, разница в 40% (между количеством советских и американских ТБ в общем пределе 1600 носителей) могла бы в определенном пределе «плавать», но иметь предельный уровень. [270]

Во-вторых, Дж. Бейкера не устраивал предел дальности в 600 км для ракет типа СРЭМ. Но здесь мы имели четкие инструкции: по этому вопросу уступок быть не может. Обсуждение вопроса о КРВБ продолжалось несколько часов. Американцы после консультации по телефону с президентом Дж. Бушем снизили свой предел с 1000 до 800 км, но, поскольку по этому вопросу мы не уступали, договориться не удалось.

В качестве итога бесед по проблеме КРВБ привожу запись из протокола переговоров.

«Дж. Бейкер. Мы сделали все, что могли, чтобы договориться. Не получилось. Но, думаю, надо продолжать работу. Мы можем сказать прессе, что добились хорошего прогресса по КРВБ, но осталась лишь проблема дальности?

С. Ф. Ахромеев. Эти вопросы взаимосвязаны. Мы добились большого прогресса, но, думаю, не следует фиксировать внимание лишь на проблеме дальности.

Дж. Бейкер. То есть вы хотите сказать, что, пока не согласовано все, не согласовано ничего».

И это действительно было так. Поскольку проблема КРВБ решалась в пакете, окончательно в феврале 1990 года по ней договориться не удалось.

Все другие вопросы, поскольку мне были поручены только выработка и обсуждение с американцами нашего нового предложения по КРВБ, обсуждались без меня.

Насколько авторам было известно, не было больших сдвигов на переговорах и по КРМБ.

Однако позже, после завершения разработки Совместного заявления Шеварднадзе и Бейкера, в нем появилось неожиданное утверждение. В этом заявлении, опубликованном 11 февраля, было записано:

«Что касается крылатых ракет воздушного базирования, стороны достигли значительного прогресса, договорившись на основе пакетного подхода по всем оставшимся вопросам, за исключением вопроса о рубеже дальности».

Такая запись противоречила протоколу ведения переговоров, приведенному выше. Не соответствовала реальному состоянию дел запись в Совместном заявлении двух министров и по проблемам КРМБ. Договоренность по ней также фактически не была достигнута. [271]

Все наши ведомства, участвовавшие в подготовке переговоров, были возмущены и, пожалуй, впервые высказали свое возмущение открыто. Шеварднадзе пришлось дать сначала объяснения, а затем и задний ход.

Здесь необходимо сказать и другое: не какие-то «происки» военных заставили Шеварднадзе изменить свою позицию по КРВБ и КРМБ после отъезда Бейкера из Москвы. Нет, просто вскрылось, что наши дипломаты допустили большую ошибку и, не имея на то директив, фактически согласились не ограничивать количество американских ТБ с КРВБ в пределах 1600 стратегических носителей.

Началась подготовка наших директив для апрельской встречи министра иностранных дел СССР и госсекретаря США в Вашингтоне. Шла она болезненно. Были приняты следующие решения по проблеме КРВБ: предложить плавающий уровень в рамках 90–115 ТБ (для американских бомбардировщиков) в общем числе 1600 стратегических носителей. С неограниченным их развертыванием не соглашаться. Сохранить в директивах предельную дальность ракет типа СРЭМ в 600 км.

По КРМБ на переговорах в Вашингтоне надлежало отстаивать, чтобы максимальное количество этих ракет у сторон не превышало 600 единиц. Низшим пределом дальности таких ракет устанавливались бы 600 км. Американцы же выступали на переговорах за то, чтобы развертывание таких ракет вообще никаким числом не ограничивалось.

Когда эти позиции были отработаны, стало вырисовываться, что положение Шеварднадзе в Вашингтоне будет нелегким. Придется отходить от некоторых опрометчиво данных американской стороне обещаний.

С. Ф. Ахромеев. Предполагаю, что именно поэтому и возникла необходимость моей поездки с министром иностранных дел в Вашингтон. Можно было поручить мне там ведение переговоров по СНВ, в которых ожидались трудности. Лично для себя я неприятным их не считал, хотя понимал, что ситуация сложится нелегкая. Ведь в дипломатии, как и на войне, особенно тяжело возвращать сданные ранее позиции.

В Вашингтон мы прилетели 3 апреля вечером. 4 апреля отводилось на встречу Шеварднадзе с Бейкером один на один. В этот день до начала официальных переговоров, как мы договорились с нашим министром, целесообразно было изложить американской стороне существо наших предложений по КРМБ и КРВБ. [272] Американцы дали на это согласие. В 5 часов вечера 4 апреля в помещении госдепартамента состоялась моя встреча с заместителем госсекретаря Бартоломью, на которой ему были вручены наши предложения. Хотя в дипломатии не принято давать ответы немедленно после вручения предложений, реакция сразу была отрицательной. Наши предложения Бартоломью расценил как нарушение достигнутых в Москве договоренностей. С точки зрения американцев, такой вывод был логичным, если иметь в виду текст совместного заявления министров после предыдущей встречи в Москве.

Утром 5 апреля начались переговоры делегаций. После решения организационных вопросов они продолжались в узком составе: Э. А. Шеварднадзе и С. Ф. Ахромеев — с советской стороны, Дж. Бейкер и Р. Бартоломью — с американской. Мне представилась возможность изложить советскую позицию. После более детального изложения, чем это было сделано накануне, 4 апреля, началась дискуссия. Она сосредоточилась на вопросах КРВБ и КРМБ. Дж. Бейкер не стеснялся. Не переходя, разумеется, границ корректности, он в прямой и даже резкой форме заявил, что позиции по КРВБ и КРМБ, которые представили в Вашингтоне советские партнеры, противоречат московским договоренностям и означают отход от ,них. Такая ситуация, если ее не разрядить, осложнит не только переговоры, но может обострить обстановку и даже задержать или вообще сорвать июньскую встречу глав государств США и СССР.

Вести полемику было поручено преимущественно мне, что ввиду специфики обсуждаемых вопросов и сложившейся ситуации вполне естественно. Опираясь на взятые с собой протоколы переговоров в Москве, я старался доказать, что советская сторона в Москве не давала своего согласия на развертывание США неограниченного количества ТБ с КРВБ в рамках числа 1600 стратегических носителей, равно как и не соглашалась с тем, чтобы максимальный уровень развертывания КРМБ у сторон не ограничивался конкретным их количеством. Но мои доводы Дж. Бейкер отвергал напрочь. Он вновь и вновь обращал внимание советских представителей на текст Совместного московского заявления Шеварднадзе — Бейкера от 10 февраля, из которого следовало, что больше логики в американской позиции, чем в советской. [273] Дж. Бейкер, наконец, прекращая полемику, заявил: «О чем вы говорите, маршал? О ваших заявлениях в ходе переговоров 9 февраля? Да, они по ходу переговоров имели место. Но мы с господином Шеварднадзе окончательно зафиксировали договоренность по вопросам КРВБ и КРМБ в Совместном заявлении 10 февраля. Разъясните мне, в чем тут дело». Разъяснить тогда происшедшее Дж. Бейкеру я не мог.

Как я думаю, Дж. Бейкер был задет и лично нашим упорством при решении проблем КРВБ и КРМБ. Он год тому назад стал госсекретарем США. В феврале привез в Москву новые, явно выгодные США и невыгодные СССР предложения по проблемам КРВБ и КРМБ, по которым уже более двух лет стороны упорно спорили и безуспешно вели переговоры. По этим предложениям, если они советской стороной принимаются, после сокращения СНВ в соответствии с договором фактически полностью сохраняется стратегическая авиация США. Если бы правило засчета КРВБ, предложенное Дж. Бейкером (на ТБ засчитывается 10 КРВБ, а фактически развертывается 20, да еще и количество таких ТБ не ограничивалось бы), советской стороной было принято полностью, то это стало бы его большим личным достижением — как нового госсекретаря. И что же получается? В Москве он фактически такого успеха добился, но вдруг сейчас, в апреле, советские представители дают задний ход и отказываются от уже согласованных договоренностей! Было от чего возмутиться. В апреле американцы еще не знали, что уступка, которую сделал Шеварднадзе в феврале, являлась просто его ошибкой. Позже они это узнали (в делегациях — как в советской, так и в американской — иногда появляются не сдержанные на язык лица, которым лестно показать партнерам свою осведомленность), но сохранили недовольство по отношению к советским военным деятелям и работникам оборонной промышленности, которые, дескать, сорвали эту договоренность. Так или иначе, Дж. Бейкер был раздражен и не находил нужным это скрывать.

Я далек от мысли, что Э. А. Шеварднадзе пошел в феврале на такие крупные уступки по вопросам КРВБ и КРМБ сознательно. Скорее, его серьезно подвели при отработке текста Совместного заявления некоторые его близкие помощники.

На беседе министров в первой половине дня никаких положительных сдвигов не произошло. Переговоры после обеда продолжались, но уже по другим вопросам. [274] При обмене мнениями с Шеварднадзе по проблемам КРВБ и КРМБ в перерыве между заседаниями мы пришли к выводу, что следует еще раз эти две проблемы рассмотреть в советско-американской группе и попытаться найти им решение. Иначе действительно создается сложная ситуация. Встреча в верхах в Вашингтоне, намеченная на начало июня, может не состояться. Мог быть нарушен весь процесс улучшения советско-американских отношений. Вечером 5 апреля Э. А. Шеварднадзе и Дж. Бейкер предложили Бартоломью и мне потрудиться в течение ночи, взяв в помощники руководителей делегаций на переговорах по СНВ в Женеве Ю. К. Назаркина и Р. Берта, и попытаться к утру найти какое-то решение проблем КРВБ и КРМБ. Работа малых групп в четыре — шесть человек имеет на переговорах свои плюсы. В ходе таких бесед, нередко продолжительных, разногласия подвергаются тщательному анализу, позиции сторон проясняются. При работе в таком составе можно как бы от своего имени «подать идею» (а фактически предложение, но переданное в неофициальном порядке), на основе которого возможна договоренность. Если ответ партнеров будет положительным, то «идею» через некоторое время можно выдвинуть уже как официальное предложение.

Примерно в 9 часов вечера в госдепартаменте США переговоры рабочей группы начались.

Итак, основными пунктами разногласий были следующие: по КРВБ — вопрос об ограничении для СССР и США количества ТБ, вооруженных такими ракетами, а по КРМБ — достижение согласия о предельном уровне таких ракет для сторон. Но были и другие расхождения. По каждой из проблем (КРВБ и КРМБ) разногласий насчитывалось около десятка. Поэтому первое, что мы вместе с американскими партнерами решили сделать, — это суммировать все расхождения и составить по каждой проблеме нечто вроде памятных записок. Эта работа у нас заняла около трех часов. После этого подробно обсудили каждый спорный вопрос по обеим проблемам, попытались найти пути согласия, прощупывая позиции друг друга. Мы столкнулись, как и всегда, когда имели дело с американцами, с квалифицированными, умело и упорно отстаивающими интересы США переговорщиками, в данном случае Бартоломью и Бертом. Так прошло еще четыре с половиной часа. В результате стали ясны позиции сторон. Можнос было теперь руководству определять возможность взаимных уступок и достигать договоренностей. Но разногласия были крупными. [275] Они затрагивали коренные интересы сторон в части, касающейся стратегической авиации и военно-морских сил. Требовалась дополнительная экспертная оценка их в Москве. Похоже, что и американцы пришли к такому же выводу. Расстались мы уже под утро.

Утром 6 апреля еще раз встретились в госдепартаменте в кабинете у Дж. Бейкера перед приемом Э. А. Шеварднадзе президентом Дж. Бушем. Времени на тщательный анализ выработанных подходов к достижению согласия уже не оставалось. Уяснили, что осталось несогласованным, и договорились: каждая сторона дома тщательно проанализирует ситуацию и не позже 20 апреля мы представим американцам свои предложения по решению проблем КРВБ и КРМБ.

При приеме Дж. Бушем нашего министра все проходило очень корректно. Президент не предъявлял претензий к советской стороне за отход от зафиксированных в февральском заявлении договоренностей. Он только констатировал, что на переговорах появились затруднения. Дал понять вместе с тем, что времени до встречи с М. С. Горбачевым осталось мало.

Однако перед началом беседы с Шеварднадзе, обходя членов советской делегации, он мне заметил: «Маршал, мне сказали, что вы на переговорах стали занимать жесткую позицию. Так ли это?» Ответил, что позиция у советской делегации единая. Особого мнения у меня нет.

В области стратегических вооружений в первой половине 1990 года шли очень важные переговоры еще по одному вопросу. Завершалась подготовка договора по СНВ. Как вести дело после подписания этого договора? Этот вопрос стал актуальным. Поэтому были начаты обмен мнениями и подготовка к принятию М. С. Горбачевым и Дж. Бушем совместного заявления о намерениях в отношении будущих переговоров по СНВ.

При подготовке этого документа развернулась упорная борьба по двум вопросам. Во-первых, по оценке каждого вида стратегических вооружений для обеспечения стратегической стабильности в будущем. США утверждали, что наиболее опасными являются быстролетящие баллистические ракеты, и они в большей степени в будущем должны подлежать сокращению, и в то же время, как они утверждали, стабильность стратегической обстановки обеспечивают медленно летящие тяжелые бомбардировщики с КРВБ на борту. Позиция эта была эгоистичной: США имели большое преимущество над СССР в таких бомбардировщиках. [276]

СССР, основу стратегических вооружений которого составляют баллистические ракеты, отстаивал мнение, что все виды стратегических вооружений (баллистические ракеты, тяжелые бомбардировщики с КРВБ, КРМБ) являются примерно одинаково опасными и в будущем должны все подлежать сокращениям.

Во-вторых, шел старый спор о том, в какой взаимосвязи должны находиться стратегические наступательные и оборонительные вооружения в будущем, когда наступит следующий этап сокращения наступательных средств.

В тексте этого заявления каждое слово и знак препинания имели большое значение. Поэтому оно готовилось с большими трудностями и спорами. Но, разумеется, за текстом также стояли крупные реальные интересы сторон. После нашего отъезда из Вашингтона словно по команде в средствах массовой информации США, а затем в Европе и у нас началась кампания против советского военного руководства и руководителей оборонного комплекса. Именно их обвиняли в срыве переговоров, ужесточении позиций. С того времени эта кампания у нас в стране не прекращается вот уже полтора года.

В нашей «независимой» прессе эта антиармейская кампания приобретает еще один дополнительный оттенок. Мало того, что советское военное руководство обвиняется в срыве переговоров из корыстных побуждений, «независимые» утверждают одновременно, что военные, не желая сокращать вооружения, подрывают экономику страны. Именно военно-промышленный комплекс, по их мнению, является виновником всех бед, постигших нашу страну. Для распространения этой версии немало сделал, начиная с лета 1990 года, и Шеварднадзе, приводя явно надуманные цифры наших военных расходов и в то же время не менее фантастические цифры экономической эффективности руководимой им дипломатии.

С лета 1990 года действовали фактически заодно и Э.А. Шеварднадзе, и американские дипломаты.

С прибытием в Москву потребовалась еще неделя для выработки советской позиции по КРВБ и КРМБ. В середине апреля ее одобрили, а 17 апреля с ней в Вашингтон вылетел замминистра иностранных дел В. П. Карпов. Однако окончательно договоренность между СССР и США по проблемам КРВБ и КРМБ была достигнута уже на встрече Э. А. Шеварднадзе и Дж. Бейкера в Москве в первой декаде мая. К чему в конечном счете свелась эта договоренность? [277] Советский Союз и США в соответствии с будущим договором по сокращению стратегических наступательных вооружений могут иметь после соответствующих их сокращений 1600 стратегических носителей (МБР, БРПЛ и ТБ) и 6000 боезарядов на них. 6000 боезарядов США и Советского Союза распределяются по видам стратегических носителей примерно следующим образом:
Виды вооружений Количество боезарядов СССР США На МБР и БРПЛ 4900 4500 На тяжелых бомбардировщиках 1100 1500 Итого 6000 6000
Однако это еще не все. Если читатель помнит, мы согласились, чтобы на каждом американском ТБ, предназначенном для КРВБ, засчитывалось по 10 боезарядов, а фактически развертывалось по 20 боезарядов. Таких ТБ американцам разрешается иметь 150, и на них фактически будет развернуто 3000 (20x150 = 3000) зарядов.

Советский Союз с учетом ряда обстоятельств может развернуть на своих ТБ не более 1800 зарядов.

Кроме того, как США, так и Советский Союз сверх 6000 боезарядов, разрешенных им по проекту договора, могут развернуть по 880 ядерных боезарядов на крылатых ракетах морского базирования большой дальности. Таким образом, каждая сторона после подписания и ратификации договора о сокращении СНВ фактически может иметь:
СССР США Положенных по договору боезарядов на МБР, БРПЛ, ТБ 6000 6000 Дополнительных боезарядов на ТБ 700 1500 Боезарядов на КРМБ 880 880 Итого 7580 8380
Разумеется, на переговорах Шеварднадзе с Бейкером решались вопросы далеко не только стратегических вооружений хотя они были одними из главных. У министров заоот было гораздо больше. Одновременно шли переговоры по вооруженным силам в Европе, по ликвидации химического оружия, запрещению ядерных испытаний, по ядер-ым технологиям. [278] Много времени занимала германская проблема, вопросы мирного урегулирования в Афганистане, в Камбодже, на юге Африки и в других районах. Шли переговоры по двусторонним советско-американским отношениям, экономическому сотрудничеству, по отдельным важным вопросам. Весь этот огромный набор проблем для предстоящей встречи М. С. Горбачева и Дж. Буша нужно было осмыслить, согласовать с американской стороной. Договоры, протоколы, соглашения и заявления подготовить к подписанию. Критикуя Шеварднадзе за действительно имевшие место промахи и недостатки, справедливости ради следует сказать, что он с большой настойчивостью, напористостью решал встававшие в то время перед советской дипломатией вопросы.

Напряженно в течение всего мая работали над подготовкой встречи на высшем уровне в Москве все ведомства. К 20–21 мая эта работа была закончена. Началась непосредственная подготовка советской делегации к переговорам М. С. Горбачева с Дж. Бушем.

Я понимал, что Президента СССР в это время уже захлестывали внутриполитические осложнения. Он все меньше и меньше (во всяком случае, в работе со мной) мог уделять времени вопросам переговоров по сокращению вооружений. Приходилось посылать ему больше письменных материалов, а обмен мнениями проводить в дни непосредственно перед вылетом и в самолете, благо от Москвы до Вашингтона лететь приходилось 8–10 часов. Время для этого было.

На этот раз последовательно осуществлялись два официальных визита: 29–30 мая — в Канаду и 30 мая — 4 июня — в США.

В Канаде, где переговоры по военно-политическим вопросам не планировались, я был занят меньше, чем обычно. Кроме официальной программы делегации, в которой пришлось участвовать, я получил приглашение вместе с генерал-полковником Б. А. Омеличевым посетить штаб командования вооруженных сил. Обмен мнениями с военными руководителями Канады не вышел за рамки официальных позиций.

Запомнился один случай. На обеде, который давал премьер-министр Канады Б. Малруни в связи с пребыванием Михаила Сергеевича, рядом со мной сидел президент фирмы «Макдональдс» Джордж Кохэн. Переводчицей у него была молодая женщина, совершенно свободно, без какого-либо акцента говорившая по-русски. Отметив это, я спросил ее, где она изучала язык. [279] Она ответила, что родом из Советского Союза, 13 лет назад выехала вместе с родителями в Канаду. Слово за слово... и оказалось, что ее родина — город Бельцы в Молдове. Пришлось сказать, что я являюсь народным депутатом СССР от города Бельцы и отлично знаю этот город, три недели назад был в нем. Начались расспросы... Мир тесен!

Дж. Кохэн как истинный бизнесмен завязал со мной беседу о строительстве в Москве ресторанов фирмы «Макдональдс». Впоследствии в этом деле я ему даже оказывал некоторое содействие.

30 мая примерно в семь часов вечера М. С. Горбачев и все мы, его сопровождающие, прибыли в Вашингтон. Вечер и часть ночи ушли на уточнение позиций на переговорах и встречу с нашей прессой и с сопровождающими, которые прибыли в Вашингтон раньше делегации. 31 мая, 1 и 2 июня запомнились мне как сплошной рабочий день, без различия между днем и ночью, без перерывов и отдыха. В течение этих трех суток прошли три встречи президентов в Вашингтоне продолжительностью по полтора-два часа каждая, их восьмичасовая встреча в Кэмп-Дэвиде; ежедневно велись переговоры в госдепартаменте по доработке подписываемых президентами 1 июня документов и принимаемых заявлений; шла ночная работа с М. С. Горбачевым и Э. А. Шеварднадзе по докладу за прошедший день и уточнению позиций по переговорным вопросам, участие в тех протокольных мероприятиях, от которых уклониться невозможно.

В результате предварительной пятимесячной работы Шеварднадзе и Бейкера и их аппарата документы и заявления, вынесенные на подписание, в основном были подготовлены.

Поэтому переговоры глав государств сосредоточились на советско-американских отношениях, торговле, на обстановке в Европе, особенно на германской проблеме. Этому были посвящены встречи президентов в Вашингтоне.

Нужно учитывать, что по германской проблеме, как отмечалось, формирование нашей позиции к тому времени только заканчивалось. Советско-американского согласия по этому вопросу еще не было достигнуто. Неясны были политика США в Европе и многие детали их отношения к объединению Германии. Все это необходимо было прояснить. Как раз на рассмотрение этих вопросов фактически и ушли три беседы президентов в Вашингтоне.

Уровнем ниже 31 мая и 1 июня шла напряженная работа советской и американской делегаций по окончательному согласованию и сверке соглашений, протоколов и совместных заявлений, которые должны были подписать М. С. Горбачев и Дж. Буш. [280]

Наконец к 12 часам 1 июня согласование текстов соглашений и протоколов (они подлежали подписанию президентами или министрами) подошло к концу, а к 15 часам они были подготовлены к подписанию. Однако работа над совместными заявлениями, которые принимались, но не подписывались, продолжалась. Особенно долго продолжалось согласование текста совместного заявления в отношении будущих переговоров по СНВ и стратегической стабильности, а также в отношении переговоров по обычным вооружениям в Вене.

Около 5 часов Э. А. Шеварднадзе и Дж. Бейкер уехали в Белый дом на официальную церемонию подписания документов и принятия заявлений. А между тем работа над согласованием текста заявлений между мной и Бартоломью еще продолжалась. Мы закончили эту работу уже после начала официальной церемонии в Белом доме. Президенты приняли эти заявления, об этом сделано объявление, а мы по деталям еще их дорабатывали. И такое бывает в дипломатии.

Беседы президентов в Кэмп-Дэвиде проходили 2 июня. Их было две, каждая по три — три с половиной часа. С советской стороны в переговорах участвовали М. С. Горбачев, Э. А. Шеварднадзе, С. Ф. Ахромеев и П. Р. Палажченко (переводчик); с американской — Дж. Буш, Дж. Бейкер, Б. Скоукрофт и П. Афанасенко (переводчик).

Кэмп-Дэвид — загородная резиденция президента США. Внешне она очень простая. Дом стилизован под лесную деревянную хижину, расположенную на берегу озера. Однако внутри это вполне современное президентское помещение, предназначенное как для отдыха, так и для работы. Кстати, Дж. Бушем установлен такой режим деятельности, что ему нередко приходится совмещать отдых в Кэмп-Дэвиде с напряженной работой. Тогда я подумал: легким режим жизни и работы Дж. Буша не назовешь.

Переговоры в Кэмп-Дэвиде целиком были посвящены региональным проблемам. Не принимая активного участия в обсуждении большинства вопросов, я записывал ход переговоров и размышлял о том, как за последние пять лет изменились советско-американские отношения: от прямого политического и дипломатического противоборства во всех этих регионах до взаимопонимания, а нередко и сотрудничества в ликвидации военных конфликтов, бушующих в ряде из них. [281] И одновременно я представлял, какие трудности еще ждут СССР и США впереди. В самих странах, да и за их пределами много влиятельных сил, которые выступают против улучшения отношений между ними.

В целом же официальный визит М. С. Горбачева в США в конце мая — начале июня 1990 года оказался одной из самых плодотворных встреч президентов США и СССР.

Во-первых, было принято совместное заявление в связи с подготовкой договора о сокращении и ограничении стратегических наступательных вооружений. Это — развернутый документ на 20 страницах, в котором согласованы не только основные положения, но и многие детали будущего договора. Стало ясно, что договор фактически готов.

Во-вторых, в ходе этого визита подписано соглашение между СССР и США по уничтожению и непроизводству химического оружия, протоколы к договорам по ядерным испытаниям и ядерным взрывам в мирных целях, значительно продвинулись переговоры по сокращению вооруженных сил в Европе.

В-третьих, далеко не во всем, как нам хотелось, но было достигнуто взаимопонимание в решении германской проблемы и окончательного послевоенного устройства Европы. Стало ясно, что в течение лета и осени 1990 года германский вопрос будет урегулирован и встреча в верхах европейских государств, США и Канады в ноябре в Париже состоится. Следовательно, и окончательно будет подведен итог второй мировой войны.

Летом 1990 года казалось, что советско-американские отношения могут подняться на такой уровень, когда станут возможны дальнейшие крупные шаги по укреплению международной безопасности. Международные события к середине 1990 года подтверждали, что ослабевали противоборство и конфронтация Советского Союза и США, уходили в прошлое гонка вооружений и противостояние НАТО и Варшавского Договора. Было заметно, что взаимопонимание и взаимодействие, возникшие у Советского Союза с США и государствами Западной Европы, получают свое дальнейшее развитие. Появилась возможность восстановить в своих действительных обязанностях и правах Организацию Объединенных Наций и ее Совет Безопасности как реальные органы обеспечения мира на планете. [282]

В Советском Союзе считали достигнутое улучшение международной обстановки общим достижением, достоянием всех государств и народов. Мы считали, что становится реальностью, пока, может быть, не очень уж близкой, но все же достижимой, создание под верховенством ООН глобальной системы безопасности государств. Жизнь доказала, что переговоры между Советским Союзом и США по сокращению ядерных вооружений эффективны и полезны. Мы надеялись, что появилась возможность в будущем идти к безъядерному миру, к ликвидации средств массового поражения. Но было ясно и другое. По мере того как эти переговоры будут становиться все более многосторонними, на них все большее влияние должна будет оказывать Организация Объединенных Наций.

Однако мир, будучи единым, одновременно представляет собой ряд отдельных регионов с живущими в них народами. Каждый регион исторически сформировался и имеет свои особенности в обеспечении своей региональной безопасности. Поэтому наряду с гарантом глобальной безопасности, которым может стать ООН, все больше вырисовывается и становится реальной и необходимость обеспечения безопасности региональной.

И если проблема значительного сокращения ядерного оружия, а затем его ликвидация — задача глобальная, то другая крайне важная проблема — крупное сокращение вооруженных сил и обычных вооружений — является преимущественно региональной.

Европа, длительное время являвшаяся источником военного противоборства и наибольшей военной опасности, быстро меняется. В результате окончательного военного урегулирования и решения германской проблемы созревают возможности создания региональной европейской системы безопасности.

Таким образом, в Советском Союзе приходили к выводу не только о возможности, но и целесообразности начала активной работы по созданию глобальной (в рамках ООН), равно как и региональной (для Европы в рамках СБСЕ), системы безопасности. Ведь в конечном счете именно это было целью нашей внешней политики в том виде, как она начала реализовываться в 1986 году. Теперь, к лету 1990 года, условия для достижения этой цели на практике, как мы надеялись, складывались более или менее благоприятные.

И как раз в это время разразился кризис в Персидском заливе. [283]

Советский Союз агрессией Ирака против Кувейта был поставлен в очень сложное положение. СССР традиционно поддерживал с Ираком близкие, дружественные отношения. Советско-иракские экономические связи были большими по объему и разносторонними. Между нашими странами существовало давнее военное сотрудничество. Иракская армия была вооружена в значительной мере советским оружием, осваивать которое иракским военнослужащим помогали советские специалисты. Такие отношения, сложившиеся в течение нескольких десятилетий, рвать нелегко.

Но совершена прямая агрессия Ирака против небольшого Кувейта, отброшены все принципы международного общения. Нам нельзя было руководствоваться в Европе одними принципами взаимоотношений между государствами, а на Ближнем Востоке — другими. Советский Союз агрессией Ирака был поставлен перед выбором: поддержать Ирак или хотя бы как-то объяснить и не осудить его агрессию — значит подвергнуть риску разрушения все, что было достигнуто за последние пять лет, недвусмысленно осудить агрессию — значит еще раз весомо подтвердить, что у Советского Союза слова не расходятся с делами, СССР готов и дальше проводить политику мира, сохранить те потенциальные возможности создания глобальной и региональных систем безопасности, о чем говорилось выше. Советский Союз выбирал недолго. Он выступил с осуждением агрессии, и как постоянный член Совета Безопасности СССР вместе с другими членами Совета потребовал ухода Ирака из Кувейта, принял участие в выработке санкций против агрессора.

В нашем бурлящем обществе, где у людей сегодня еще немало, с одной стороны, справедливых, законных претензий, а с другой — уже отживших или отживающих предубеждений в отношении политики США и их союзников по НАТО, такое решение советского руководства было воспринято далеко не однозначно. Особенно острые дискуссии разгорелись с началом сосредоточения вооруженных сил США на территории Саудовской Аравии, на ее границах с Ираком и Кувейтом.

В этих условиях нашей дипломатии необходимо было действовать предельно взвешенно и осторожно. Но наше Министерство иностранных дел в те дни не всегда поступало именно так. В течение десятилетий у нас поддержка, оказываемая дипломатам со стороны народа и высших органов власти, обеспечивалась как бы автоматически. В 1990 году обстановка резко изменилась. [284] Демократия и гласность сделали свое дело. Но Э. А. Шеварднадзе, который летом 1989 года был утвержден Верховным Советом СССР на должность министра иностранных дел единогласно, изменений настроений в обществе и обстановки в Верховном Совете СССР вовремя не почувствовал. Он допустил ряд резких высказываний в адрес Ирака, которые в нашем обществе не были поняты.

В Верховном Совете СССР росло недовольство действиями министра иностранных дел, хотя, конечно, сам Шеварднадзе хотел плодотворного сотрудничества с Верховным Советом СССР, его комитетами и народными депутатами, но это не очень получалось. Назревал конфликт. Осенью группа народных депутатов «Союз», особенно несколько депутатов-военных, осудила выступления Шеварднадзе, в которых он допускал излишнюю резкость в отношении Ирака. На это стали наслаиваться споры, ведущиеся по германской проблеме. Развернулась широкая дискуссия.

Тем временем в конце августа президент США предложил М. С. Горбачеву провести в Хельсинки неофициальную встречу (по типу Мальты) с обсуждением главным образом ситуации, складывающейся в Персидском заливе. Эта встреча американцам, особенно в связи с тем, что они уже начали сосредоточение своих войск в Саудовской Аравии, вроде бы была нужнее, чем нам. Для них была необходима политическая поддержка этой акции со стороны Советского Союза. Уже сама встреча Буша с Горбачевым в период самого интенсивного сосредоточения американских вооруженных сил в Саудовской Аравии была поддержкой этой американской акции со стороны Советского Союза. У нашего президента, видимо, были свои цели.

Во-первых, эта встреча была полезна, исходя из принципиальных соображений о системе безопасности будущего. Момент был острый. Агрессия Ирака поставила под угрозу многое из того, что было достигнуто в советско-американских и советско-европейских отношениях за последние пять лет. Необходимо было в беседах с Дж. Бушем разъяснить политику Советского Союза по Персидскому заливу и уяснить для себя, каковы намерения США в отношении Советского Союза. Требовался обмен мнениями между президентами СССР и США.

Во-вторых, М. С. Горбачев, надо полагать, стремился предостеречь Дж. Буша (разумеется, в допустимой форме) от развязывания войны против Ирака, попытаться убедить его, что есть реальные возможности заставить Ирак уйти из Кувейта другими, кроме войны, средствами. [285]

С. Ф. Ахромеев. Основная беседа президентов 9 сентября по событиям на Ближнем Востоке проходила в присутствии только переводчиков и продолжалась около четырех часов. М. С. Горбачев и Дж. Буш подтвердили единство принципиальных позиций Советского Союза и США в связи с иракской агрессией.

В принятом совместном заявлении было особо подчеркнуто требование к правительству Ирака «безоговорочно уйти из Кувейта, дать возможность восстановить законное правительство Кувейта...». Были подтверждены санкции по отношению к Ираку, введенные Организацией Объединенных Наций. Ирак был предупрежден: если предпринимаемые сейчас шаги не приведут к мирному урегулированию кризиса, СССР и США будут готовы рассмотреть возможность дополнительных шагов в соответствии с Уставом ООН.

Во второй беседе, проходившей в более широком составе, были подтверждены намерения Советского Союза и США продолжать линию на снижение военной напряженности в мире. Президенты дали указание об ускорении переговоров по сокращению вооруженных сил в Европе. Одобрили предстоящее (через несколько дней) подписание договора четырех держав (СССР, США, Великобритания, Франция) с ФРГ и ГДР об окончательном урегулировании германского вопроса.

У меня в этот день состоялась беседа с помощником президента по национальной безопасности генералом Б. Скоукрофтом. Будучи хорошо знакомы, мы могли вести беседу откровенно. По ходу ее старался довести до него мое мнение о способности сухопутных войск Ирака к ведению боевых действий. При этом я говорил, что, разумеется, вооруженные силы США и других государств в конечном счете разгромят иракскую армию. Однако такая победа будет достигнута ценой немалых потерь. Иракская армия имеет девятилетний опыт войны с Ираном, личный состав освоил технику, может и будет воевать. Информация моя была правдивой, на сентябрь 1990 года она соответствовала действительности, цель моей информации заключалась в том, чтобы в определенной мере также повлиять на выбор американцами преимущественно мирных средств для решения ирако-кувейтского кризиса, но, как показало развитие событий, американское политическое руководство и военное командование использовали ее, как, наверное, и много другой информации, по-своему. Американцами было принято решение войну все-таки начать. [286] Военные действия организовать путем проведения воздушно-наземной операции, но учесть при этом конкретную военную обстановку и соотношение военных сил сторон. Вооруженные силы США и их союзников имели над иракской армией абсолютное превосходство в военно-морских силах. США сосредоточили в районе военных действий шесть авианосных ударных соединений, не считая других сил. Ирак военно-морского флота не имел вообще. У него было несколько катеров для охраны побережья. Подавляющее превосходство имели США в воздухе. Соотношение боевых самолетов в пользу США — 6:1. С учетом качества авиации и автоматизированных систем боевого управления авиацией США — это превосходство было фактически также абсолютным. Поэтому американцами было принято решение воздушную часть операции вместо планируемых обычно 5–7 суток продлить на несколько десятков суток (фактически продолжалась 40 суток).

В ходе ее на первом этапе, ничем не рискуя, уничтожить систему управления страной и вооруженными силами Ирака, систему ПВО и авиацию, его военную промышленность, нарушить коммуникации. На втором этапе, продолжая подавление и уничтожение объектов первого этапа, основные усилия сосредоточить на нанесении поражения и моральном подавлении иракских сухопутных войск. Только после того, как появится уверенность, что сухопутные войска Ирака свою боеспособность в значительной мере потеряли, начать операции сухопутных войск Соединенных Штатов.

С точки зрения военной, если уж политическим руководством было принято решение войну развязывать, замысел операции соответствовал обстановке. Таким образом, оценка нами сухопутных сил Ирака как сильных и предупреждение об этом американцев ими были восприняты и учтены при определении способа ведения боевых действий. Войны наше предупреждение не остановило. Оно повлияло лишь на замысел и сроки проведения воздушно-наземных операций.

Позже в нашей печати и на Западе говорилось о каких-то советах и рекомендациях по способам боевых действий против Ирака, которые якобы давались американцам мной и другими советскими военными руководителями. Все это не соответствует действительности. Таких советов никто из советских военных (в том числе и я) американцам не давал. Кстати, они их и не просили. Думаю, они в них и не нуждались. [287]

Г. М. Корниенко. В связи с событиями в районе Персидского залива еще в 1988 году, а затем в конце 1990 — начале 1991 года стоит, на мой взгляд, еще раз вернуться к вопросу о профессионализме в политике.

В своем докладе на научно-практической конференции в МИД СССР 25 июля 1988 г. Шеварднадзе, говоря о продолжавшейся тогда ирано-иракской войне и о появлении в этой связи в Персидском заливе военно-морской армады США, сказал: «Выстраивались возможные варианты развития событий, но ни один из них не прогнозировал массированного американского присутствия в Персидском заливе. Просчет? Несомненно».

К сожалению, Шеварднадзе допустил здесь существенную неточность. Просчет действительно был, но состоял он вовсе не в том, что никто не прогнозировал тогда, в 1988 году, массированного военно-морского присутствия США в Персидском заливе, — это не так. Просчет, причем серьезный, состоял в том, что наши собственные неразумные действия если не явились причиной, то во всяком случае существенно содействовали тогда такому развитию событий. Последовательность событий была такова: в связи с тем, что Иран препятствовал транспортировке нефти из Кувейта, правительство последнего обратилось вначале к правительству США с просьбой обеспечить ее транспортировку под охраной американских военных кораблей; прозондировав позиции руководителей конгресса, Белый дом уклонился от такого рискованного шага; тогда кувейтцы обратились с аналогичным предложением к Советскому правительству. С коммерческой точки зрения предложение было весьма заманчивым, за что и ухватились наши хозяйственники. Вот здесь-то и должно было бы сказать свое веское слово против такой коммерции наше внешнеполитическое ведомство — ведь профессионалам было абсолютно ясно, что США не потерпят нашего одностороннего военно-морского присутствия в Персидском заливе и пересмотрят свое прежнее решение. Во всяком случае, мною высказывались предостережения на этот счет, и они доводились до сведения Шеварднадзе через его заместителя, но были им проигнорированы. А дальше произошло то, что не могло не произойти.

Но впереди были еще более серьезные просчеты, на этот раз в связи с агрессией Ирака против Кувейта в августе 1990 года. Первый из них состоял в том, что, когда до вторжения иракских войск в Кувейт оставались всего лишь часы, о вероятности чего советского министра предупредил государственный секретарь Бейкер при встрече с ним 2 августа в Иркутске, Шеварднадзе, по его собственному признанию, «почти исключил дальнейшие осложнения». [288] Он, по его словам, не ожидал, что иракцы пойдут на открытую агрессию в отношении беззащитной миролюбивой страны.

Между тем в сложившейся к началу августа ситуации ни один из серьезных арабистов, которых в МИДе немало, не стал бы исключать или «почти исключать» возможность агрессии Ирака против Кувейта. Стало быть, либо их знания и опыт не были вообще востребованы, либо их мнения были проигнорированы.

Второй, гораздо более тяжелый по своим последствиям, просчет Шеварднадзе состоял в том, что, голосуя за резолюцию Совета Безопасности 678 в том виде, в каком она предоставила полную свободу рук США и их союзникам по антииракской коалиции, он определённо не осознавал того, как поведут себя США, получив в свои руки такой карт-бланш от ООН. И опять-таки не были востребованы знания профессионалов — специалистов по США, для которых не составило бы труда дать довольно точный прогноз на этот счет.

Сейчас, не желая, видимо, признавать этот просчет, Шеварднадзе пишет в своей книге, будто все происшедшее после принятия резолюции 678 он предвидел и считает совершенно правильным. Настолько правильным, что, по его словам, применительно к данной ситуации он даже не приемлет термин «война». Это, как он пишет, была просто «военная акция», санкционированная Советом Безопасности.

Однако когда сейчас в своей книге Шеварднадзе пишет, что все произошло именно так, как он представлял себе, и что он осознавал, что резолюция 678 не устанавливает никаких ограничений на применение силы против Ирака, то это вступает в противоречие с другими его высказываниями незадолго до этого. Так, в интервью японской газете «Асахи» в конце февраля 1991 года на вопрос: «Что вы думаете о войне в Персидском заливе?» — Шеварднадзе ответил: «Война оправдана до тех пор, пока она велась в рамках резолюций ООН». Как видим, еще недавно он и войну называл войной, и признавал, что с каких-то пор она вышла за рамки резолюций ООН. Остается догадываться, в каком случае он был искренен, а в каком нет.

С. Ф. Ахромеев. Оставляя должность начальника Генерального штаба и начиная работать советником М. С. Горбачева, я отчетливо представлял, какое нелегкое будущее ожидает наши Вооруженные Силы. [289] В стране обострялась политическая борьба. Выборы в Верховный Совет СССР, Верховные Советы союзных республик и в местные Советы в первой половине 1989 года проходили в обстановке антикоммунистической пропаганды, которая все более наращивалась. Ситуация была более чем запутанная. Дискредитация КПСС велась в средствах массовой информации, возглавляемых коммунистами. В антикоммунистической кампании принимали участие и члены ЦК. Колебания и двусмысленные политические позиции занимал ряд членов Политбюро ЦК КПСС, особенно А. Н. Яковлев. В Коммунистической партии царила неразбериха. На выборах она понесла немалые потери. В Москве, в Ленинграде и в Верховных Советах некоторых союзных республик коммунисты большинства не получили. Ряд депутатов, в том числе и руководящих работников, прошедших в Советы от КПСС, после выборов выступили против партии и вышли из ее рядов. Со второй половины 1989 года началась открытая поляризация политических сил, создание альтернативных КПСС политических партий и движений.

После I съезда народных депутатов СССР в мае — июне 1989 года начались и не прекращались до конца 1990 года атаки на правительство СССР, пока его руководство не ушло в отставку. До лета 1989 года Вооруженные Силы критиковались за «отдельные недостатки»: «дедовщину», грубость и нечуткость командиров, якобы некомпетентность высшего командного состава. Сигнал к открытой кампании, направленной против Вооруженных Сил, подал журнал «Огонек», опубликовав в августе 1989 года большое интервью академика А. Д. Сахарова, в котором он тогда впервые сказал, что Советская Армия сегодня — источник опасности военного переворота. После этого развернулась настоящая истерия. «Огонек», «Московские новости», «Аргументы и факты», «Комсомольская правда» подхватили, раздули и оснастили деталями это ни на чем не основанное обвинение. Началась широкомасштабная и систематическая дискредитация армии и флота Советского Союза, которая с тех пор велась беспрерывно. Причины этой кампании вскрыть было не так уж трудно.

К середине 1989 года в стране сформировались политические силы, которые вступили в борьбу с КПСС за власть. После I съезда народных депутатов и выборов на нем Верховного Совета СССР этим силам стало ясно: в высших органах власти государства они большинства не имеют и получить его не могут. [290] Их программа демонтажа социалистического общества не получит одобрения в органах власти, где большинство им не принадлежит. Значит, предвидится длительный путь борьбы. В ходе ее предстоит скомпрометировать высшие органы власти в глазах народа и заменить их. Однако при этом руководство «новых демократов» вынуждено было постоянно возвращаться к мысли о том, что в этой борьбе за власть на их пути непреодолимой преградой окажутся Вооруженные Силы, КГБ СССР и МВД СССР. Их высший командный состав предан государственным органам власти. Они защищают конституционный строй и не позволят насильственно изменить его. Преграда огромная, ее обойти нельзя. Вывод был только один: необходимо преграду разрушить. Именно поэтому в довольно короткий срок развернулась довольно согласованная кампания, направленная на разложение армии и флота.

Обстановка позволяла им это делать. В соответствии с принятыми в конце 1988 года решениями уже осуществлялось сокращение численности личного состава Вооруженных Сил, а также военного бюджета. Они были крупными. Численность личного состава сокращалась на 500 тыс. человек (на 12%), военный бюджет — более чем на 7,0 млрд. рублей (почти на 9%). Такие большие сокращения необходимо было провести организованно и планомерно. И это была нелегкая задача. Однако вокруг этих сокращений развернулась настоящая свистопляска. «Новые демократы» требовали еще больших сокращений как численности личного состава, так и военного бюджета. Особенно активно с такими требованиями выступали в 1989 году академик Г. А. Арбатов и народный депутат СССР В. Н. Лопатин. Но без неизбежной в этом случае дезорганизации армии и флота и снижения их боевой готовности новых, более крупных сокращений в течение одного года осуществить было невозможно.

Немало сил потребовалось от руководства Министерства обороны и от Комитета Верховного Совета СССР по делам обороны, чтобы доказать авантюристичность и опасность таких предложений и предотвратить дезорганизацию армии и флота.

Но в это время «новыми демократами» вводилась в действие целая программа, предусматривающая разложение Вооруженных Сил, которая была немедленно подхвачена так называемыми независимыми средствами массовой информации. В сознание народа внедрялись чрезвычайно опасные мысли. Вот они. [291]

Во-первых, руководство Министерства обороны, дескать, консервативно, бездеятельно и должно быть заменено. Министром обороны должно стать гражданское лицо. Высший командный состав — генералы и адмиралы — безграмотны, выступают против перестройки и являются консервативной силой. От них необходимо освободиться в возможно более короткий срок.

Во-вторых, структура вооруженных сил устарела, некоторые виды Вооруженных Сил следует объединить, систему управления ими переделать.

В-третьих, пропагандировались взгляды, что всеобщая воинская обязанность устарела. Армию и флот нужно иметь наемными.

В-четвертых, широко развернулась везде — в Верховном Совете СССР, в Верховных Советах союзных республик, в средствах массовой информации — агитация за так называемую «департизацию», то есть за ликвидацию партийных организаций КПСС в армии и на флоте.

Никаких серьезных доказательств необходимости выполнения этих требований не приводилось. Да такой аргументации у «новых демократов» и не было. Расчет был не на доказательность, а на масштабность и безапелляционность этой пропаганды. Ставилась задача оглушить и запутать народ. Велась она беззастенчиво, нахраписто.

Резко обострилась ситуация для армии в некоторых союзных республиках. Там наносились удары по армии с других направлений. В Литве, Латвии и Эстонии, в Грузии и Молдове воины Советской Армии объявлялись «оккупантами». В этих республиках издавались законы о верховенстве Конституций республик над Конституцией СССР, других законов республик над законами Союза. Вооруженные Силы СССР, в том числе войска и силы флота, дислоцированные на территории этих республик, живут и действуют по Конституции СССР. Однако на территории этих республик объявляется недействительным Закон СССР о всеобщей воинской обязанности. От юношей требуют отказаться от призыва на военную службу. Верховные Советы этих республик преднамеренно создают обстановку крайней напряженности и конфронтации между властями республики и войсками, силами флота, дислоцированными на их территории. Создавалась угроза вооруженных столкновений. Их удавалось избежать благодаря выдержке командующих и командиров.

Неблагоприятными для Вооруженных Сил были и события в странах Центральной Европы. [292] На территории ГДР, Польши, Чехословакии и Венгрии дислоцировались войска численностью около 550 тыс. человек. В их числе находилось около 100 тыс. офицеров и прапорщиков. У большинства из них там же находились семьи. Поскольку ситуация сложилась так, что войска в течение 1990–1994 годов будут возвращены на территорию своей страны, встал вопрос об их размещении и устройстве. Главной трудностью при этом было обеспечение жильем семей офицеров. К концу 1989 года кроме офицеров групп войск еще 170 тыс. семей офицеров на территории страны не были обеспечены квартирами. Ситуация с обеспечением жильем резко обострилась. Другие вопросы передислокации и размещения войск тоже не были простыми.

Наконец, в стране реформировались политическая и экономическая системы, преобразовывались национальные отношения, развертывались в условиях противоборства политических сил бурные процессы, меняющие лицо нашего общества. Армия и флот, часто помимо их воли, вовлекались в эти процессы. Так или иначе, неизбежно они должны были реагировать на них.

Все это мне было известно. Я был тесно связан со всеми звеньями армии и флота. Не терялись связи с Генеральным штабом. На съездах народных депутатов и сессиях Верховного Совета постоянно встречался и беседовал с офицерами и командующими войсками военных округов и флотов. Часто приходилось выступать перед офицерским составом в военных академиях Москвы. В 1989–1990 годах я бывал в войсках (в Одесском, Белорусском, Киевском, Прибалтийском, Сибирском военных округах). Там тоже встречался с офицерами.

Наконец, как члену Комитета по делам обороны Верховного Совета СССР мне постоянно приходилось и там рассматривать наиболее крупные военные проблемы. Ежедневно получал 8–10 писем от граждан со всей страны и из них добрая половина от офицеров.

И свое внимание как народного депутата СССР сосредоточивал преимущественно на военных и военно-политических проблемах. Мне было понятно: для избирателей своего избирательного округа, как депутат, я обязан решать все проблемы в их интересах. Но для членов Верховного Совета, своих коллег, я представляю интерес в первую очередь как профессиональный военный, как своего рода консультант по военным и военно-политическим вопросам.

Все новые проблемы нависали над армией и флотом. [293]

Требовалось их решение. К осени 1989 года стало ясно, что мы вошли в совершенно новый период жизни и деятельности Вооруженных Сил СССР. Впервые после 1945 года отношение в обществе к военному человеку стало другим.

В течение более чем 40 лет Вооруженные Силы СССР качественно совершенствовались и повышали свою боевую мощь. Выделение денежных средств и материальных ресурсов позволяло именно таким образом развивать армию и флот. Армия и флот были современными, обеспечивая все эти годы выполнение тех военно-политических задач, которые ставило перед ними руководство Советского Союза.

Стало очевидно, что внешняя политика государства и прямо зависящая от нее военная политика, осуществляемая до 1985 года, в течение предыдущих 10–15 лет были далеко не безупречными. Но они проводились по решению руководства государства, и в соответствии с ними велось строительство армии и флота.

Теперь наступил другой период. Наша новая внешняя политика привела к уменьшению угрозы войны и снижению военной напряженности. Это позволило снять с Вооруженных Сил такую задачу, как поддержание (кроме стратегических наступательных вооружений) примерного военного равновесия с США и НАТО. Ликвидация военной Организации Варшавского Договора позволила снять еще некоторые задачи с армии и флота. Ухудшение экономического положения снизило возможности государства. Поляризация и противоборство политических сил в обществе осложнили положение армии и флота. Сепаратизм, развязывание вооруженных конфликтов на национальной почве возродили для армии внутреннюю конституционную функцию: обеспечение целостности своего Отечества, безопасности населения некоторых районов.

В этот период уменьшения военной опасности извне, меньших материальных возможностей и возрастания внутриполитических трудностей в стране перед Вооруженными Силами СССР встали задачи огромной сложности. Политическое и военное руководство государства обязано было сохранить Советские Вооруженные Силы меньшими по составу, но современными как по своей структуре, так и по оснащению современными оружием и военной техникой. В условиях раскола общества и политической борьбы в нем должно быть обеспечено высокое политико-моральное состояние личного состава армии и флота. Основой его стало воспитание военнослужащих всех степеней преданными своему Отечеству, в уважении к прошлому нашего государства, к Конституции и законам СССР. [294]

В связи с этими изменениями к середине 1989 года объективно назрела необходимость реформы Советских Вооруженных Сил. Основное ее содержание сводилось к решению шести крупных вопросов, по которым развернулась острая борьба.

1. Предстояло разобраться с вопросом, существует ли военная опасность для Советского Союза, какова она и какие в связи с этим мы должны иметь в настоящее время Вооруженные Силы?

Анализ международного положения Советского Союза давал ответ на этот вопрос. Обстановка улучшилась. Угроза войны отодвинута. Военная опасность для нашей страны уменьшилась. Однако политика США противоречива. В ней сочетается стремление к договоренности, взаимопониманию, в некоторых вопросах даже к сотрудничеству с Советским Союзом, с давлением, политикой «с позиции силы» по отношению к нашей стране. Сохранена военная организация НАТО, в то время как военная Организация Варшавского Договора ликвидирована. Сохранились вокруг Советского Союза военные базы США с развернутыми на них войсками и силами флота. США отказываются вести с нами переговоры о сокращении военно-морских сил. В некоторых регионах ущемляются государственные интересы СССР. Кризис в Советском Союзе некоторыми силами на Западе тоже используется отнюдь не на пользу нам. Все это требует наличия у Советского Союза сильных и современных Вооруженных Сил. Какие они должны быть по составу? На 1 января 1990 г. их численность была примерно около 4 млн. человек. Если напряженность в мире будет снижаться, будут выполнены договор между Советским Союзом и США по сокращению СНВ, а также договор по сокращению вооруженных сил в Европе, то к концу 90-х годов численность армии и флота, по оценке Генерального штаба, можно сократить до 3 млн. человек. Я придерживаюсь такого же мнения. «Новые демократы» фактически отрицали военную опасность для СССР и шумно требовали еще более радикального и неоправданного сокращения наших Вооруженных Сил.

2. Требовалось определить также, какими должны быть структура Вооруженных Сил СССР и системы управления ими к концу 90-х годов. [295]

К началу 1990 года армия и флот имели современную структуру. Они состояли из пяти видов Вооруженных Сил (ракетных войск, сухопутных войск, войск ПВО, Военно-Воздушных Сил и Военно-Морского Флота) и отдельных родов войск — воздушно-десантных и некоторых других.

Существовало резонное мнение, что в период, когда будет идти наиболее интенсивно сокращение численности войск, обустройство войск, которые выводятся на свою территорию из стран Центральной Европы, эту структуру в течение 5–6 лет целесообразно сохранить. Во второй половине 90-х годов может быть поставлен вопрос о количестве видов Вооруженных Сил. Систему управления армией и флотом необходимо совершенствовать, продолжать работу по автоматизации процессов управления войсками и силами флота во всех звеньях на военное и мирное время.

Главные командования войсками направлений (спор по этому вопросу опять возник) следует сохранить. Само геополитическое положение и размеры территории Советского Союза делают это необходимым. Приходилось вновь доказывать, что нужно учитывать опыт войны. До начала Великой Отечественной войны главные командования войск направлений не создавались, но все попытки создать их в ходе войны кончались неудачей. Слишком сложно, а фактически невозможно уже в ходе войны создать такой крупный орган оперативно-стратегического управления и соответствующий контингент управленческих войск для него. Наши же оппоненты требовали немедленной ломки как структуры, так и системы управления Вооруженными Силами, в том числе и главных командований войск направления.

3. Предстояло решить, какой должна быть система комплектования Советских Вооруженных Сил в новых условиях.

К началу 90-х годов мы имели кадровые армию и флот. Для офицеров Вооруженных Сил профессия военнослужащего постоянная. Он посвятил себя защите Родины. Прапорщик (мичман) — высококлассный специалист, который служит в армии по контракту длительный срок — как правило, 20–25 лет и более. Солдат (матрос), сержант (старшина) призываются в соответствии с законом на военную службу сроком на два года.

Примерно так построены вооруженные силы большинства государств, за исключением США, Великобритании и Японии. [296] Но эти государства отделены от других крупных стран — потенциальных противников — океанами и морями. Об их безопасности позаботилась сама природа. Они могут иметь наемную армию. Все другие крупные государства (Германия, Франция, Испания, Италия, Турция — в Европе, Китай, Иран, Пакистан, Индонезия — в Азии) имеют вооруженные силы, комплектование солдатами и сержантами которых осуществляется на основе воинской обязанности.

Существует мнение, что в 90-е годы нам целесообразно расширить прием в армию и на флот военнослужащих по контракту. Если у нас сегодня кадровых военнослужащих в Вооруженных Силах 32–35%, то к концу 90-х годов этот процент может вырасти. Из каждых десяти военнослужащих примерно четыре будут кадровыми, а шесть призываться на полтора-два года в соответствии с законом. Однако полностью переходить на добровольческий принцип комплектования армии нам не позволят ни военно-политическая обстановка, ни наши экономические возможности. Да это нецелесообразно и с точки зрения интересов обороноспособности нашего Отечества.

«Новые демократы» требовали перехода в короткие сроки к наемной армии и развернули в связи с этим пропагандистскую кампанию против существующих сегодня армии и флота.

4. Предстояло определить необходимый минимум оснащения Вооруженных Сил современными оружием и военной техникой.

Оснащенность армии и флота современным оружием — основной показатель их боеспособности и боевой мощи в целом. Но большие армии (как наша) невозможно обеспечить только современным оружием. Нормально, когда 40–50% оружия является современным, а остальное не новым, но исправным, модернизированным и готовым к применению.

Так оснащена наша армия сегодня. Но обеспечивать современным вооружением даже меньшую по численности армию — задача чрезвычайно сложная. Ее решение возможно только совместными усилиями руководства государства, оборонной промышленности и военных. Необходимо постоянное прогнозирование и Планирование этой деятельности на 15–20 лет вперед. Для проведения научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ требуется немало финансовых и материальных ресурсов. Создание современной системы оружия, от определения и согласования тактико-технических требований до создания конкретных образцов оружия, — это настоящий научный и организационно-технический подвиг. Под это должна быть подведена прочная научная и организационная база, рассчитанная на длительный период. [297]

5. Предстояло ввести новую систему воспитания личного состава. В период, когда КПСС была ведущей и направляющей силой нашего общества, политические органы, обеспечивающие политическое воспитание, личного состава армии и флота, были инструментом Коммунистической партии. Теперь, при многопартийной системе нашего общества, эти права и обязанности КПСС утратила.

Военно-политические органы Вооруженных Сил стали органами государственными. Они теперь в армии и на флоте подчинены, как и другие органы управления, соответствующим командующим и командирам. Эти органы несут ответственность за воспитание, воинскую дисциплину, морально-политическое состояние личного состава. В настоящее время они действуют, необходимо совершенствовать их работу. Основными правовыми документами, которыми они должны руководствоваться, являются Конституция СССР и другие законы Союза. Их главная задача — воспитывать военнослужащих в духе верности конституционному долгу, интернационализма, готовности к защите своей Родины. Теперь в воспитательной работе больше, чем ранее, необходимо учитывать разнообразие политических взглядов личного состава, национальные особенности, отношение к религии, уровень образования и культуры.

«Новые демократы», приняв формально к сведению изменения роли и места политорганов в армии и на флоте, прилагают усилия к немедленной ликвидации в них партийных организаций КПСС.

6. Следует создать систему социальной защиты военнослужащих. Реформа государственных институтов привела к изменению положения Вооруженных Сил в стране. Возникла необходимость законодательно определить правовое положение военнослужащих, их права и обязанности. В свою очередь, Союз ССР и союзные республики должны гарантировать (и это надлежит законодательно закрепить) реальное осуществление этих прав и обязанностей, создать необходимые условия как для деятельности всех войск и сил флота, так и для нормальной жизни каждого военнослужащего, вольнонаемного, членов их семей.

Требуется повысить престиж воинской службы. Этому могло бы способствовать создание системы льгот для военнослужащих. Нужно прекратить использовать их на работах, не связанных с исполнением воинского долга; улучшить питание военнослужащих срочной службы. [298]

Для решения жилищной проблемы целесообразно было бы разработать конкретную программу строительства не менее 50 млн. кв. м жилья для офицеров и прапорщиков до 2000 года.

Такие требования выдвигала жизнь. Обстановка в стране обострялась. Осложнялось и положение Вооруженных Сил. Все возникавшие в связи с этим вопросы мне как советнику Президента приходилось в течение 1989 года обдумывать, анализировать и периодически представлять М. С. Горбачеву свои соображения по ним. Но я действовал не в одиночку. Большинство вопросов, о которых шла речь выше, рассматривалось министром обороны и Генеральным штабом. Чаще всего я принимал участие в их разработке и вместе с руководством Министерства обороны докладывал Президенту о своих предложениях.

М. С. Горбачев относился к рассмотрению военных вопросов внимательно. Но при этом имелась одна особенность. Те проблемы, связанные с армией, которые влияли прямо на обстановку в обществе, расстановку политических сил в стране, борьбу КПСС с другими политическими силами за влияние в обществе, он со мной не обсуждал. Думаю, это не случайно. Ему было известно мое определенно критическое отношение к тому, что он не всегда использовал полномочия Президента, которые ему Конституцией СССР предоставлены, для поддержания законности и порядка в стране. Наверное, ему хватало споров с другими в связи с этим. Поскольку эти вопросы выходили за пределы моих обязанностей, то и мне настаивать на их рассмотрении было неудобно.

Сдержанно он относился и к моим многочисленным просьбам, чтобы он выступил лично как Президент и осудил антиармейскую кампанию, проводимую в стране «новыми демократами». Мне казалось вполне логичным и правомерным в сложной внутриполитической обстановке выступление именно Президента в защиту такого организма, как Вооруженные Силы. Однако он если и выступал по этому вопросу, осуждая антиармейскую кампанию, то обязательно с оговоркой, что в армии и на флоте немало недостатков, за которые их критикуют справедливо. Нередко он говорил военным и так: «Защищайтесь. Выступайте в печати сами, разве вы не в состоянии сделать это?». Я считал такую позицию не лучшей, однако переубедить Горбачева так и не сумел. [299]

Вместе с тем Президент очень внимательно относился к рассмотрению вопросов предстоящей военной реформы. При рассмотрении ее проекта высказывал ряд замечаний и дал указание обсудить ее содержание с высшим командным составом армии и флота. Это и было сделано на таком совещании в ЦК КПСС 28 октября 1989 г., а позже еще раз в 1990 году.

Внимательно им рассматривались и в пределах возможного положительно решались вопросы улучшения материального обеспечения офицеров. Как правило, он положительно реагировал на рекомендации выступить перед ними по тому или иному вопросу. В 1989–1990 годах он не раз встречался с высшим командным составом, участвовал в учениях и выступал перед офицерами на Северном флоте и в Одесском военном округе. Беседовал с военнослужащими — народными депутатами и с партийным активом армии и флота.

Справедливости ради должен сказать, что по мере приобретения опыта руководства государством и осложнения обстановки в стране (а я имел возможность в течение шести лет наблюдать этот процесс) М. С. Горбачев все больше стал осознавать роль и место в государстве армии и флота и соответственно усилил к ним свое внимание. И еще следует отметить. За все годы у него ни разу не возникало сомнений относительно доверия к армии и флоту. Он понимал, что высший командный состав и офицерский корпус в целом были политически зрелыми, преданными своему Отечеству.

Несмотря на большой разнобой мнений относительно обстановки в стране, огромное большинство генералов, адмиралов и офицеров понимало объективную необходимость перестройки нашего общества, поддерживало политическую линию, проводимую М. С. Горбачевым, и его лично.

Он понимал, что всякие утверждения «новых демократов» о возможности военного переворота были не чем иным, как политической спекуляцией, направленной на подрыв доверия народа к армии. Доверие к Вооруженным Силам у Горбачева было всегда, а по мере осложнения обстановки в стране оно все более крепло. В такой ситуации это было особенно важно, позволяло более спокойно работать как Президенту, так и военным.

Говорю об этом и потому, что мне приходилось нередко обсуждать с ним сложнейшие вопросы, связанные с нуждами Вооруженных Сил, с различными мнениями при оценке событий международной и внутренней жизни. И всегда анализ причин этих явлений воспринимался нормально, рассматривался по-деловому. [300]

В эти годы я убедился, что выдержки и терпения у нашего Президента вполне достаточно. Приходилось мне доводить до его сведения и очень неприятные для руководства в целом и лично для него мнения и оценки, особенно исходившие от избирателей из Молдовы, но выдержка ни разу не изменила ему. Знаю, что и с другими товарищами у него бывали нелегкие беседы. Но он оставался неизменно корректным и выдержанным. Спокойствие и выдержка — одна из самых сильных черт характера М. С. Горбачева.

Когда я пытался убеждать его в целесообразности какого-либо решения, с которым он был не согласен, а так было не раз, он и тогда, отвергая мое предложение, вел себя ровно. Если же он с чем-то соглашался, то сразу давал указание, с кем связаться и что делать. Встречи наши были краткими и деловыми.

Разумеется, такие встречи проходили обычно с глазу на глаз. Участвовал я и в совещаниях, на которые он приглашал помощников и советников для рассмотрения какого-либо крупного вопроса — такие встречи и обсуждения продолжались порой несколько часов. На них свободно высказывались мнения, и обычно, несмотря на большое различие взглядов, в итоге большинство приходило к единому мнению по обсуждаемому вопросу. Причем не ощущалось какого-то большого давления со стороны М. С. Горбачева в защиту определенной позиции. Свое мнение он высказывал и давал соответствующие указания после обсуждения, при подведении итогов.

М. С. Горбачев обладает еще одним очень нужным для большого руководителя качеством — даром убеждения оппонента или партнера по работе в своей правоте.

Случалось нередко, что я шел к нему с желанием высказать самую горькую правду о складывающейся в стране ситуации. Я не считаю себя неспособным открыто высказать свое мнение руководителю самого высокого ранга. Но в беседе с М. С. Горбачевым это не всегда удавалось, потому что он меня в ходе полемики часто убеждал в своей правоте. Однако порой после беседы с ним, анализируя ее ход, вновь убеждался, что прав я, но момент был упущен. Поэтому я . чаще стал готовить доклады письменно. В них содержалось немало суровой и нелицеприятной информации. Но, читая их в моем присутствии, М. С. Горбачев не терял выдержки, хотя было совершенно ясно — доклад ему не нравится. [301]

Говорю о стиле его работы в самое тяжелое, даже грозное для него время второй половины 1990 и первой половины 1991 года, когда его личное положение стало шатким, доверие в обществе к нему уменьшилось. Но в работе он был неизменно организован, деловит и спокоен.

Рассказывая о совместной работе с М. С. Горбачевым, не претендую на то, что я всегда был прав, давая тот или иной совет. Всегда понимал: одно дело — советовать, а другое — решать. Советовать легче. Принимать решения Президенту страны труднее.

Значительную часть моего времени в 1989–1990 годах отнимала и работа в качестве народного депутата и члена Верховного Совета СССР. Как уже упоминалось, я был вновь выдвинут кандидатом в народные депутаты СССР в марте 1989 года от Бельцкого избирательного округа Молдовы.

До 1989 года выборы у нас проходили спокойно. Но на этот раз в округе развернулась настоящая избирательная борьба. Только теперь мне стало ясно, что это такое — избирательная борьба на деле. Националистически настроенные круги организовали против меня пропагандистскую кампанию под лозунгами: «Нам не нужен депутат — инициатор гонки вооружений», «Не нужен депутат — виновник гибели наших сыновей в Афганистане». Оснований для подобных утверждений не имелось, это была неправда. Но в ходе избирательной борьбы пришлось усваивать новые реальности. Передержки и фальсификация стали одним из основных средств сепаратистов в Молдавии в борьбе за политическое влияние в народе, а затем и за власть. С этих выборов для нас, коммунистов, началась нелегкая учеба — как жить и бороться в новых условиях демократии и гласности.

В избирательный округ кроме города Бельцы (население 160 тыс., примерно половина молдаване, остальные — украинцы, русские и другие национальности) входили два сельских района (Лазовский и Фалештский), населенных преимущественно молдаванами. Так или иначе, в ходе голосования я получил «за» 79% из числа голосовавших и был избран народным депутатом СССР.

В избирательной кампании мне сильно помогли местные руководители, отдельные граждане, а тдкже командиры и политработники воинских частей, дислоцированных в избирательном округе. Я признателен сотням людей, оказавших мне полное доверие. Они убеждали избирателей голосовать за меня. [302]

На I съезде народных депутатов я был избран членом Верховного Совета СССР. Жизнь показала, что Верховный Совет СССР в своем новом качестве требует от своих членов очень много того, в чем раньше нужды не было. Во-первых, работает Верховный Совет практически круглый год. Ежедневно с 10 утра до 6 вечера проходят заседания самого Верховного Совета или его комитетов. Немало времени уходит на изучение проектов тех законов и постановлений, судьбу которых должен решить на своих заседаниях Верховный Совет.

После того как я приобрел опыт работы в Верховном Совете, все вопросы, выносимые на рассмотрение этого органа, для себя я разбил как бы на две группы. В первой — вопросы экономического развития страны. Будучи профессиональным военным, я не имел такого опыта работы, который позволял бы мне выступать и вносить конкретные предложения по данной проблематике. Когда рассматривался какой-либо экономический вопрос, старался сам вникнуть в него и прислушивался к мнению более компетентных в этой области ораторов. Исходя из этого, голосовал за принятие или отклонение проектов законов и постановлений.

В рассмотрении вопросов, определяющих политическое и правовое устройство государства, касающихся военно-политических, особенно военных и национальных проблем, я принимал более активное участие, нередко выступал со своими предложениями. Поскольку оформившаяся в оппозицию «межрегиональная депутатская группа» нередко навязывала Верховному Совету политические дискуссии, направленные на дискредитацию Коммунистической партии и Советских Вооруженных Сил, приходилось вступать в полемику, давать отпор «межрегионалам», защищая политические позиции, честь и достоинство КПСС, армии и флота. Полемика временами принимала острый характер. Порой (особенно в первые месяцы работы Верховного Совета, когда группа депутатов-коммунистов еще только оформлялась) выступать приходилось довольно много. Понимал, что частое появление депутата-военнослужащего на трибуне Верховного Совета — дело не всегда полезное, но другого выхода тогда не было.

В связи с этим хотелось бы специально остановиться на одном остром споре с покойным академиком А. Д. Сахаровым. Лично с ним я никогда знаком не был. [303] Будучи не согласен с ним по коренным вопросам будущего нашей страны, я относился к нему тем не менее с уважением за его политическое мужество, принципиальность при защите своих убеждений. Этим он отличался от тех перевертышей и перебежчиков, которые, выйдя из КПСС, стали пополнять ряды «новых демократов». Спор же у меня с А. Д. Сахаровым возник по конкретному факту. Он открыто в печати заявил, что в ходе войны в Афганистане наши боевые вертолеты расстреливали группы советских военнослужащих, попавших в окружение. Как он утверждал затем, это делалось по распоряжению советского командования, чтобы наши военнослужащие не попали в плен к противнику. В этом заявлении все было неправдой.. По долгу службы я знал о том, как шли боевые действия в Афганистане. Поэтому я открыто заявил, что утверждения академика А. Д. Сахарова не соответствуют действительности. Я и сегодня подтверждаю это.

Будучи крупным ученым и общественным деятелем, Сахаров не был политиком. По-моему, этим пользовались недобросовестные люди, которые часто, передавая ему ложную информацию, ставили его в неловкое положение.

Не оставался я в стороне от политической борьбы и в Молдове, в своем избирательном округе. Обстановка была нелегкой. Националистически настроенный, позже открыто перешедший на позиции сепаратизма, Народный фронт Молдовы вел дело на отрыв республики и выход ее из состава Советского Союза. Демагогическими националистическими лозунгами и нереалистичными обещаниями он привлек на свою сторону часть населения. Но большинство населения республики выступало и выступает за то, чтобы республика Молдова оставалась в составе федеративного Советского Союза. Антинародная политика Народного фронта, а впоследствии и некоторых руководителей республики повсеместно вызвала широкие протесты среди населения. Особенно большими они были в районах Приднестровья (с большинством украинского и русского населения), Комрата (район проживания гагаузов). Открыто протестовало население против сепаратизма и в моем избирательном округе.

Особенно острой была борьба в период референдума в марте 1990 года о будущем Советского Союза как федеративного социалистического государства.

Руководство республики (президент М. Снегур, Председатель Верховного Совета К. Мошану, премьер-министр М. Друк) пошло на прямое нарушение Конституции СССР и Закона о референдуме СССР и запретило проведение референдума на территории республики. [304] Мне пришлось открыто выступить против этого и осудить сепаратистскую деятельность данных руководителей. Борьба шла бескомпромиссно. Она тоже отнимала много сил и времени.

Таким образом, я всего себя, без остатка, посвятил работе народного депутата — члена Верховного Совета СССР и советника Президента. По своей инициативе мне пришлось нередко выступать и в средствах массовой информации. Нападки «новых демократов» на армию и флот, их открытые призывы к расчленению Советского Союза, к демонтажу социалистического строя требовали ответа. Как гражданин и коммунист, я не мог оставаться в стороне, понимая, что могу еще что-то сделать для страны и для Коммунистической партии.