21. СССР. Щит Родины

По-разному относились к своим исследованиям в области атомной энергии ученые-атомники различных стран. Так, И. и Ф. Жолио-Кюри думали в первую очередь о развитии любимой науки, о самом притягательном в ней — открытии нового. Р. Оппенгеймер в то время, когда его страна воевала, все свои силы отдавал созданию атомной бомбы. Он думал о победе и, может быть, о возмездии. Кончилась война; стал знаменитым американец Э. Теллер: он думал уже о супербомбе, рассчитывая с ее помощью обеспечить США мировое превосходство.

По-иному относились к исследованиям в области атомной энергии советские ученые. Задачи атомной науки в СССР с первых же шагов ее развития были подчинены благородным, гуманным целям. Только угроза ядерного нападения со стороны империалистических государств, угроза безопасности страны заставила советских ученых форсировать создание атомной бомбы.

Почти сразу же после войны, когда Советский Союз целиком был поглощен восстановлением разрушенного войной народного хозяйства, в США и Великобритании вынашивали против СССР — своего недавнего союзника по антигитлеровской коалиции — самые чудовищные и коварные планы. Уже в 1948 г. Черчилль предложил начать против СССР атомную войну, а в США в 1949 г. был даже разработан план войны против Советского Союза под кодовым наименованием «Дропшот». Авторы этого плана предлагали сбросить на СССР ни много ни мало 300 атомных бомб и 20 тыс. т «обычных». Черчилль и Трумэн размахивали атомной бомбой в то время, когда у нас такого оружия еще не было.

Американские «специалисты по России» заявляли: «Чтобы победить атом, русская техника должна быть на уровне американской». Они утверждали, что по своей производственной мощности ключевые для решения атомной [362] проблемы отрасли промышленности в СССР отстают в среднем на 22 года от соответствующих отраслей промышленности в США. «Сегодня советская промышленность занимает второе место в мире, — писали они, — но это не та промышленность, которая нужна. Русская промышленность занята главным образом производством тяжелого, грубого оборудования, вроде сталеплавильных печей и паровозов».

На главный вопрос, когда же Россия будет иметь собственную атомную бомбу, американские «специалисты» в своих аналитических обзорах отвечали: «Не ранее, никак не ранее 1954 г.». Эти строки принадлежат перу Э. Реймонда, бывшего консультанта по экономике СССР военного министерства США, и Дж. Хогертона, американского инженера-атомника, бывшего начальника отдела технической информации машиностроительной фирмы «Келлекс».

Эти авторы в статье «Когда Россия будет иметь атомную бомбу?» выдавали желаемое за действительное. Кроме того, они делали вид, что не знают, какой вклад внесла советская наука в раскрытие тайны строения атома. Они утверждали, что советская техника не способна сделать то, что сделала американская. Об американской технике говорилось в главах с броскими заголовками: «Завод-гигант», «Чудо механики и химии», «Использовались все ресурсы Америки», «Потребовалась автоматическая аппаратура», «Мы превзошли алхимиков», «Фантастические мощности», «Подъемный кран, который думает» ...О советской же технике авторы отзывались пренебрежительно: «Отрасли советской промышленности точных приборов мало развиты», «Россия будет иметь затруднения в получении достаточного количества урана», «В СССР существует ,,проблема снабжения электроэнергией», «Объем русских научно-исследовательских работ уменьшился», «Русская промышленность перегружена работами по восстановлению» и т. д.

И. В. Курчатов дал указание об издании-этой статьи отдельной брошюрой. В предисловии [363], подготовленном им самим, была дана отповедь ее авторам: «Авторы пророчествуют, что советская промышленность, хотя и занимает, по их собственному признанию, второе место в мире, все же не может рассчитывать на сооружение в ближайшее время атомных предприятий... Совершенно бесспорно, что практическое решение задачи использования атомной энергии — дело исключительно трудное и сложное. Ясно, что эта задача не может быть решена без большого напряжения сил людей нашей науки и техники, сил всего советского народа. Но советские люди неоднократно доказывали, что они умеют справляться с трудностями. Лучшим судьей в таких случаях является сама жизнь. Пусть „пророки» гадают на кофейной гуще, в каком году Россия будет иметь атомную бомбу. Поживем, увидим!»

В 1946 г., когда многим на Западе казалось, что США надолго обеспечили свое военное преимущество, Эйнштейн писал: «Что касается так называемого секрета атомной бомбы, то я полагаю, что Россия будет способна производить атомные бомбы своими собственными силами через короткое время». И как во многих других случаях, он и на этот раз оказался прав.

Традиции отечественной науки в изучении строения вещества насчитывают не одно десятилетие. Известны взгляды в этой области М. В. Ломоносова. Известно, что значило для развития физики и химии гениальное открытие Д. И. Менделеева. Можно, наконец, напомнить, что академик И. Р. Тарханов уже через год после открытия В. К. Рентгена начал изучать воздействие Х-лучей на живые организмы и заложил основы радиобиологии.

Менее известно, что в декабре 1919 г. в условиях гражданской войны в России в Петроградском университете состоялось открытие годичного собрания научных работников Государственного оптического института. После сообщения ученого секретаря о проделанной работе на кафедру поднялся директор института [364] профессор Д. С. Рождественский. Его доклад назывался «Спектральный анализ и строение атомов».

«В трудных внешних условиях, которыми окружена научная работа у нас на родине, — говорил Д. С. Рождественский, — судьба оказалась благоприятной Оптическому институту, В вопросе строения атомов, где предшествующая работа расчистила широкий путь, нам удалось сделать три важных шага. И мы навряд ли переоценим их значение, если скажем, что теперь пробита брешь в ограде, скрывавшей таинственную область строения атомов...».

Доклад Д. С. Рождественского был восторженно встречен присутствовавшими. О нем вскоре заговорили на страницах печати. Уже 21 декабря 1919 г. петроградская «Красная газета» поместила статью А. Болотина. «Наука в Советской России, — говорилось в статье, — занимает самое почетное место... Заботливое отношение Советской власти к науке признают даже наши многочисленные враги, как внутренние, так и внешние. Отношение это станет для всех еще более ясным, когда все узнают, что в большевистском красном Питере сделано русским ученым громадной важности научное открытие».

Газета сообщала, что профессор Д. С. Рождественский направил в Петроградский отдел народного образования письмо, в котором предлагал учредить при Оптическом институте особую комиссию из математиков, астрономов и физиков-теоретиков для проведения математической и вычислительной работы в целях «выяснения строения других, более сложных атомов». Отдел народного образования, как отмечалось далее в статье, решил обратиться в Исполком Петроградского Совета с предложением направить сообщение о научном открытии Рождественского в Голландскую академию наук на имя известных ученых Лоренца и Эренфёста.

Через три дня «Красная газета» сообщила о предстоящей работе в Петрограде комиссии под руководством Д. С. Рождественского, [365] об открытии профессора Рождественского писали газеты «Петроградская правда» и «Известия ВЦИК». В них подчеркивалось, что этот важный шаг суждено было сделать русскому ученому и притом в такое время, когда ученые в России изолированы от своих коллег на Западе. «Русские физики, астрономы, механики должны принять, участие в анализе все более сложных атомов, — писала „Петроградская правда». — Годы нужны для полного решения задачи в ее целом, но как решать ее, отныне вполне ясно... Уже теперь, пока граница закрыта, русские ученые должны как можно дальше продвинуться в решении поставленной задачи. Слишком важно для России, чтобы на Западе знали, что творческие силы страны не исчезли, несмотря на всю неурядицу... В России родилась периодическая система элементов, пусть же в России будет разработана и ее теоретическая основа».

16 января 1920 г. «Красная газета» в разделе хроники сообщала, что составлен текст по поводу открытия профессора Д. С. Рождественского о строении атомов. Текст передан Народному комиссару просвещения А. В. Луначарскому, который пошлет его по радио из Москвы зарубежным научным учреждениям.

В те дни, когда у Пулковских высот рабочие Питера бились с бандами Юденича, советские физики трудились над исследованием строения атома. Они понимали, что с этой работой нельзя медлить, и спешили сгруппировать максимальное число специалистов вокруг решения проблемы строения атома.

Зимой 1920 г. в холодном и голодном Петрограде была создана Атомная комиссия. 21 января 19-20 г„ состоялось ее первое заседание, в котором принимали участие академики А. Н. Крымов, А. Ф. Иоффе, профессора Д. С. Рождественский, Н. И; Мусхелишвили, В. К. Фридерикс, А. И. Тудоровский, физики А. Ю. Крутков, В. А. Бурсиан, В. М. Чулановский, Е. Г. Яхонтов. Вскоре в комиссию вошли А. А. Фридман, Г. Г. Слюсарев и другие ученые. С докладами на заседании выступили академики [366] А. Ф. Иоффе («Данные о строении атома, вытекающие из рентгеновских спектров») и А. Н. Крылов («Некоторые замечания о движении электронов в атоме гелия»).

На первом же заседании комиссия наметила план работ по изучению атома и приняла ряд конкретных решений.

Через неделю состоялось второе заседание, на котором были заслушаны доклады В. А. Бурсиана («Задача квантования системы электронов, представляющих модель атома»), Н. И. Мусхелишвили («Задачи о движении электрона, притягиваемого к неподвижному центру в постоянном электрическом поле») и А. Ю. Круткова («О движении электрона под действием ядра и магнитного поля»), сообщение А. Ф. Иоффе («О вращении ядра атома») и других ученых.

А. Ф. Иоффе считал необходимым проводить исследования атома быстро и напряженно. Для этого он предлагал поставить работу по атомной физике в особые условия. Предложения А. Ф. Иоффе встретили понимание и поддержку Наркомпроса. Придавая огромное значение исследованиям атома, Наркомпрос отпустил Атомной комиссии зимой 1920 г. дополнительные средства на расходы — 1104 тыс. руб.

Развитие научных исследований требовало новых экспериментов, общения ученых Советской России с зарубежными специалистами. Первым удалось прорваться сквозь кольцо блокады научным сотрудникам Оптического института В. А. Архангельскому и В. М. Чулаковскому. С радушием встретили в Лейдене и прибывшего вскоре А. Ф. Иоффе. В его честь был устроен коллоквиум.

П. Эренфест помог организовать в печати «рекламу» достижений русских физиков. Не без его участия английский журнал «Нейшн» 20 ноября 1920 г. напечатал следующее сообщение: «Радиотелеграф принес нам известие о том, что один из русских ученых полностью овладел тайной атомной энергии. Если это так, то человек, который владеет этой тайной, может повелевать [367] всей планетой. Наши взрывчатые вещества для него смешная игрушка. Усилия, которые мы затрачиваем на добычу угля или обуздание водопадов, вызовут у него улыбку. Он станет для нас больше чем солнцем, ибо ему будет принадлежать контроль над всей энергией. Как же воспользуется он этим всемогуществом? И кому он предложит тайну вечной энергии: Лиге Наций, папе римскому или, быть может, Третьему интернационалу? Отдаст ли он ее на то, чтобы создать на землю Золотой век? Или же продаст свое открытие первому попавшемуся американскому тресту?»

Обнаружившая в «Нейшн» это сообщение Е. Драбкина вспоминает о нем в связи с другим известным ей событием. В декабрьском номере журнала «Новый мир» за 1961 г. она рассказала о том, что в дни работы VIII Всероссийского съезда Советов, в перерыве между заседаниями, она, стала свидетелем оживленного разговора об атомной энергии, в котором принял участие В. И. Ленин.

Возможно ли: 1920 г. и атомная энергия? Не плод ли это воображения? Но шел разговор о проблемах физики, об атомной энергии. В нем называлось имя. Эйнштейна, говорилось, что его обвиняют в большевизме. И даже... мечтали о покорении космоса и межпланетных путешествиях. В. И. Ленин читал какую-то статью. Но что за статья и где она была напечатана?

И тут память подсказала Е. Драбкиной имя еще одного человека, участвовавшего в разговоре с В. И. Лениным, — советского дипломата академика Ф. А. Ротштейна, незадолго перед тем вернувшегося из многолетней эмиграции в Англии. «Это он принес статью, которую читал Ленин», — высказывает она догадку и просматривает английские газеты и журналы того времени. Поиски увенчались успехом: найдено упомянутое выше сообщение в журнале «Нешин».

Работы Д; С. Рождественского положили начало планомерным исследованиям атомной энергии в Стране Советов. Из группы в [368] 10-15 человек вскоре вырос большой коллектив научных работников.

Центром научных исследований стал Рентгенологический институт, а после его разделения в ноябре 1921 .г. — Физико-технический институт во главе с академиком А. Ф. Иоффе. Вокруг него объединялась плеяда талантливых исследователей — П. Л. Капица, Н. Н. Семенов, В. Г. Хлопин, А. А. Чернышев, И. В. Обреимов, В. А. Бурсиан, П. И. Лукирский, Я. И. Френкель, К. Ф. Неструх. Немного позже к ним присоединились А. К. Вальтер, В. Н. Кондратьев, В. А. Фок, Д. В. Скобельцын, А. П. Константинов, И. В. Курчатов, А. П. Александров, И. К. Кикоин, Ю. Б. Харитон, А. И. Лейпунский, Л. А. Арцимович, И. М. Франк и др.

Знаменитый Ленинградский физтех, носящий сегодня имя академика Иоффе, называли по-разному: и «Парнасом новой физики», и «Могучей кучкой», и даже «Детсадом папы Иоффе». Академик И. К. Кикоин вспоминает:

«Это, действительно, был детский сад в том смысле, что основную силу, основную армию сотрудников института составляли студенты 1, 2, 3 курсов. Они и делали науку в Физико-техническом институте, а это значит, они делали науку — физику — и в стране.

В этом проявилась замечательная особенность нашего общего учителя — академика Абрама Федоровича Иоффе. А ведь мы так и называли его у себя: „академик», именем и отчеством мы не называли. Его идея и заключалась в том, чтобы построить подобный детский сад. Сейчас уместно спросить: как эта идея оправдалась? Как и подобает нормальному саду, он должен был бы цвести, и он, действительно, расцвел... Очень приятно аромат этой физики ощущать.

Но сад должен и плодоносить. Этот физтеховский детский сад принес свои плоды, и, я бы сказал, плоды неплохие.

Например, советская атомная техника, атомная энергия — это есть плод того самого сада, который посадил и взрастил Абрам Федорович [369] Иоффе. Так что это название сада, действительно, было вполне пророческим. Этот детский сад удовлетворял всем требованиям, которые могут быть предъявлены к цветущему и плодоносящему саду.

Свойственное молодости непочтение к авторитетам никак не преследовалось в Физико-техническом институте. Оно вызывало к жизни шутки и остроты, и сам директор — при всей общей любви и уважении к нему в коллективе — бывал иногда их мишенью. Он не обижался на это, так как умел ценить юмор. На институтских вечерах было немало остроумных шуток, сценок, кукольных представлений, над которыми он заразительно хохотал, хотя ему не раз доставалось от доморощенных остряков.

Конечно, не всегда дела в институте способствовали веселью. Жизнь есть мозаика успехов и неудач».

В 1933 г. под Ленинградом состоялась Первая всесоюзная конференция по физике атомного ядра. Оргкомитет конференции возглавил И. В. Курчатов.

В ее работе приняли участие Ф. Жолио и Ф. Перрен из Франции, Л. X. Грей и П. Дирак представляли ученых Англии, а Ф. Россети — Италии. Из Чехословакии приехал Г. Бен, из Швейцарии — Вайскопф.

Конференция обстоятельно обсудила принципиальные вопросы зарождавшейся тогда современной физики атомного ядра и космических лучей. На заключительном заседании академик А. Ф. Иоффе сказал: «В качестве основной проблемы на вторую пятилетку мы намечаем также проблему ядра атома. Методы, которыми пользуются физики для разрушения ядра атома, смогут уже в ближайшем будущем найти, себе применение в медицине и во многих других областях».

С этой Первой всесоюзной конференции и университетской аудитории на Васильевском острове и началась славная биография сегодняшних исследовательских центров в Дубне и Обнинске, Москве и Ленинграде, атомных [370] электростанций и серпуховского ускорителя, которые являются гордостью и славой советской науки.

В те предвоенные годы ученые добились значительных успехов в исследовании энергии атомного ядра: открытие П. А. Черенковым нового типа излучения, которое возникает при прохождении в веществе быстрых заряженных частиц (так называемый эффект Вавилова — Черенкова), и объяснение этого явления И. Е. Таммом и И. М. Франком; работы И. Е. Тамма и других советских физиков по теории ядерных сил; гипотеза Д. Д. Иваненко о строении атомного ядра и т. д. К 40-м годам образовался «сплошной фронт» научных исследований, причем ведущую роль все более стали играть проблемы физики. Начался «штурм» атомного ядра. Академик А. Ф. Иоффе с полным правом мог сказать на мартовской сессии Академии наук СССР в 1936 г.: «Атомное ядро — сейчас несомненно одна из узловых проблем физики». Он высказал предположение о возможности овладения ядерной энергией.

Вторая Всесоюзная конференция по ядерной физике и космическим лучам, созванная Академией наук СССР, состоялась 20-26 сентября 1936 г. в Москве. В ее работе приняли участие около 120 советских физиков, а также Паули (Цюрих), Оже (Париж), Вильяме (Манчестер), Пайерлс (Кембридж) и др. Было заслушано 28 докладов (из них 23 доклада советских физиков); кроме того, была прочитана серия обзорных лекций для участников конференции.

Закрывая конференцию, академик А. Ф. Иоффе отметил, что она дала ясное представление о широком развитии в СССР работ по атомному ядру за последние годы.

III Всесоюзная конференция по ядерной физике и космическим лучам состоялась 1-6 октября 1938 г. в Ленинграде. Она была созвана отделением математических и естественных наук АН СССР (ОМЕН). Конференция заслушала и обсудила 29 докладов по проблемам: «Космические лучи», «Прохождение быстрых [371] частиц через вещество», «Теория новых частиц», «Свойства тяжелых частиц и строение ядер».

В 1938 г. Ф. Жолио-Кюри сообщил А. Ф. Иоффе об открытии принципиально нового вида ядерной реакции: под действием нейтронов ядро урана распалось на два радиоактивных осколка. Письмо французского ученого взволновало всех физиков. С этого времени центральное место в лаборатории, руководимой И. В. Курчатовым, стали занимать исследования деления урана нейтронами. Новая научная проблема изучается В. Г. Хлопиным в Радиевом институте и в других научных учреждениях. Академия наук создает комиссию во главе с академиком В. Г. Хлопиным по урановой проблеме — Урановую комиссию.

Очередная (IV) Всесоюзная конференция по физике атомного ядра и космических лучей была созвана Академией наук через год, 15-20 ноября 1939 г., в Харькове. Дело в том, что конец 1938 — начало 1939 г. ознаменовались крупнейшим открытием века — делением ядра. На этот раз было заслушано 35 докладов.

Исследования, как экспериментальные, так v теоретические, по ядерной физике и физике элементарных частиц в СССР в 1939 г. находились на уровне ведущих достижений мировой науки.

В 1940 г. К. А. Петржак и Г; Н. Флёров открыли самопроизвольное деление урана, при котором испускаются нейтроны, а Ю. Б. Харитон и Я. Б. Зельдович определили необходимые условия для того, чтобы процесс шел непрерывно, т. е. имел цепной характер.

20-26 ноября 1940 г. в Москве была созвана V Всесоюзная конференция по физике атомного ядра. В ней приняли участие уже более 200 специалистов, было представлено около 50 научных докладов. Большое место на конференции занимала теория сил, действующих между частицами, из которых состоит ядро. Этому вопросу были посвящены выступления члена-корреспондента АН СССР И. Е. Тамма и профессора Л. Д. Ландау. На конференции с докладом [372] выступил И. В. Курчатов, который подвел некоторые итоги развития ядерной физики в тот период. И. В. Курчатов говорил о колоссальных технических возможностях, таящихся в только что открытом явлении деления ядер урана, намечал основные пути использования атомной энергии.

Это была последняя предвоенная конференция. На ее заседаниях было заслушано более 40 докладов. Советская школа физиков к тому времени успешно выполнила значительную часть очень важных исследований, сделала много открытий и доказала, что способна самостоятельно решать сложные задачи, стоящие перед ядерной физикой. Вскоре после совещания И. В. Курчатов составил план исследований цепной реакции и направил его в Президиум АН СССР.

К началу Великой Отечественной войны с фашистской Германией советские ученые вплотную подошли к практическому решению сложнейшей научной и технической задачи по высвобождению и использованию ядерной энергии.

В «Известиях» от 31 декабря 1940 г. была опубликована специальная статья «Уран-235» о новом источнике энергии, в миллионы раз превосходящем все до того существовавшие. В этой статье говорилось:

При бомбардировке нейтронами ядер металла урана происходит необыкновенное явление: из каждого разбитого ядра вылетают новые нейтроны. Они попадают в свою очередь в ядра урана, расщепляют их и вновь рождают нейтроны. Процесс идет как лавина. Он идет сам... Тот уран, о котором идет речь, — не вообще уран. Это разновидность урана, один из его «изотопов». Секрет заключается в том, что он почти ничем не отличается от вообще урана... Выделить «Уран-235» из урана вообще — вот цель...

Физика стоит перед открытиями, значение которых неизмеримо. Исследования показали, что один грамм урана при ядерном распаде должен дать столько энергии, сколько мы получаем при сжигании 2-3 т каменного угля... И дело здесь не только в том, что человечество получит новую энергетическую базу, в миллионы раз превышающую все до сих пор известное. Не только в том, что на смену истощающимся запасам угля и нефти придет новое «горючее», которое спасет [373] промышленность от топливного голода. Дело в том, что начинается новая эра человеческого могущества... Получив власть над внутренним строением вещества, человек сможет использовать любые его количества в любых местах планеты. И только ли планеты? Человек сможет получать любые количества энергии и направлять их на любые пели...

Молодая советская физика, сделавшая большие успехи за последние годы, будет изучать урановую проблему как одну из основных в будущем году. Уже сделаны интереснейшие исследования в этой области, среди которых наиболее известна работа ученых Флерова и Петржака. Заканчивается постройка мощной атомной пушки — циклотрона — в Ленинграде под руководством И. В. Курчатова и братьев Алихановых, начинается строительство еще более мощного циклотрона в Москве.

22 июня 1941 г., в первый день войны, «Правда» опубликовала статью «Советский циклотрон». В ней говорилось:

В Лесном, на территории Физико-технического института Академии наук СССР, недавно построено двухэтажное здание, похожее на планетарий...

В машинном зале уже стоит генератор мощностью 120 кВт. Через люк в потолке на бетонный фундамент опускаются детали второго генератора...

В ближайшее время здесь будет установлен 75-тонный электромагнит высотой около 4 м. Диаметр его полюсов — 1200 мм...

Пуск циклотрона был запланирован на 1 января 1942 г.

Война затормозила исследования. Физические лаборатории Харькова, Ленинграда, Москвы и других городов были эвакуированы на восток. Сотрудники лабораторий либо ушли на фронт, либо переключились на работы, связанные с военными нуждами.

К. А. Петржак стал разведчиком, Г. П. Флёров был направлен на курсы техников по спецоборудованию самолетов. На Черноморском флоте служили будущие научные руководители атомных исследований И. В. Курчатов и А. П. Александров: ими была создана специальная служба по защите кораблей от мин. Ученые предложили обезопасить флот от действия немецких неконтактных мин путем размагничивания кораблей [374].

А. Ф. Иоффе заботился о рациональном использовании научных кадров во время войны. Вот один из составленных им документов:

Начальнику Штаба ополчения города Ленинграда

Копия: Заместителю по политической части командира Выборгской добровольческой дивизии

Направляем к Вам научных сотрудников — физиков Смушкевича, Анитова, Панасюка, Рывкина, Певзнера, Берестецкого, Писаренко, Русинова, Джелепова, изъявивших добровольное желание быть использованными для управления сложными видами вооружения (электроника, радиотехника, рентгенотехника, зенитная техника).

Институт удостоверяет, что перечисленные товарищи являются высококвалифицированными специалистами или командирами специальных родов войск и все владеют иностранными языками (немецкий, английский). Поэтому их необходимо перед направлением в часть пропустить через аттестационную комиссию для более целесообразного использования.

Директор ЛФТИ, академик А. Ф. Иоффе

Секретарь партбюро ЛФТИ Н. Ф. Федоренко

5 июля 1941 г.

В частях военно-воздушных сил, в артиллерии и пехоте служили будущие соратники И. В. Курчатова, в оборонной промышленности — руководители будущей советской атомной промышленности — Б. Л. Ванников, А. П. Завенягин, В. А. Малышев и др.

«Если бы не война, не прекращение в связи с нею исследований, ни в чем бы мы не отстали от США, а, вполне вероятно, имели бы цепную реакцию и раньше 1942 г. Ведь уже в 1939 г. мы в Ленинграде обсуждали все то, что Э. Ферми делал в 1942 г.», — вспоминал позднее К. А. Петржак.

В 1942 г. встал вопрос о возобновлении научных исследований в области ядерной физики. Г. Н. Флёров писал в Государственный комитет обороны: «Надо, не теряя времени, делать урановую бомбу». В это время ЦК партии и Советское правительство уже располагали информацией о том, что в Германии и США в условиях особой секретности ведутся срочные работы по созданию нового, сверхмощного оружия.

...Курчатов прибыл в Казань с Черного моря, где в портах готовил корабли к схватке с [375] врагом, приехал и слег — болезнь подкосила уставший организм. Приехавший через несколько дней из Москвы Иоффе пришел к Курчатову и сразу заметил, как он сильно изменился. После паузы Иоффе сказал с намеком:

— А болеть-то вам никак нельзя! Курчатов ответил непривычно тихим голосом:

— Как говорится, ничто человеческое...

— А вам придется скоро сделать нечто необычное, — продолжал Иоффе.

Придвинувшись ближе к постели больного, Иоффе рассказал о вызове его и В. И. Вернадского к И. В. Сталину. Им пришлось отвечать на вопрос председателя ГКО о том, могут ли гитлеровцы изготовить урановую бомбу, высказать свое мнение по поводу прекращения на Западе открытых публикаций по урану. Выяснилось, что сигнал об этом в ЦК партии подал с фронта помощник Курчатова по ленинградским исследованиям, младший техник-лейтенант Георгий Николаевич Флёров.

Иоффе рассказал, что Сталин возмутился тем, что младший лейтенант на фронте смог почувствовать опасность для страны, а они, академики, нет.

Ни Иоффе, ни Вернадский не знали, какие именно работы велись по урану учеными Германии, США и Великобритании, но не отрицали вероятности, таких исследований. На вопрос Сталина о возможных затратах на создание нового сверхоружия академики ответили, что эти затраты могут быть не меньше затрат на ведение второй такой же тяжелой войны. Кроме того в этом грандиозном деле много неопределенности.

Но они поняли, что, несмотря на столь неутешительные их ответы, готовится решение по урановой проблеме в СССР.

Иоффе замолчал.

— До войны, — сказал Курчатов, — я, отвечая на вопросы участников семинаров по ядерной физике, говорил, что создать атомную бомбу все равно, что построить второй Волховстрой [376]. Теперь думаю, эта задача окажется намного объемнее.

Как вспоминает М. Г. Первухин, тогдашний нарком химической промышленности и заместитель председателя Совнаркома, в апреле 1942 г. в его кабинете раздался телефонный звонок:

— Говорит Молотов. Загляни, пожалуйста, ко мне.

— В котором часу?

— Лучше прямо сейчас. Очень важное дело. В приемной гостя встретил помощник В. М. Молотова и предупредил:

— Ждет. Просил никого не пускать во время разговора.

Усадив М. Г. Первухина в кресло, В. М. Молотов достал из сейфа пухлую папку. Развязав тесемки, полистал лежавшие там бумаги, внимательно перечитал первую страницу. Потом подвинул все это к своему собеседнику.

— Теперь ты хозяин документов. Храни пуще глаза. Ознакомиться с ними надо срочно. Это личное поручение товарища Сталина, которое он просил меня передать тебе. Ты инженер-электрик и разберешься в этом скорее. В общем, ждем от тебя быстрого и толкового ответа. А главное — совета: что нам в связи с этим, — кивнул он на бумаги, — делать.

Вернувшись к себе, М. Г. Первухин несколько часов сидел над документами, знакомясь с их содержанием. Речь в них шла о вещах настолько серьезных, что он сразу решил: «Конечно, все это надо сначала — и немедленно! — показать ученым, но и без того ясно, что без внимания такие сведения оставить нельзя».

В папке были секретные данные о том, что зарубежные физики форсируют работы по созданию атомного оружия. Здесь же содержался подробный обзор этих работ. Из него следовало, что поиски ученых уже вышли за пределы лабораторий и что, правительства выделяют на развитие атомных программ огромные средства и материальные ресурсы, лучшие научные и инженерные силы [377].

Через день участники разговора встретились снова. М. Г. Первухин изложил свое мнение В. М. Молотову.

— Что же ты советуешь?

— Необходимо немедленно ознакомить со всеми материалами наших физиков. Пусть дадут точную сравнительную оценку сегодняшнего положения дел у нас и за рубежом, выскажут свои соображения.

— Ну что ж, давай так и сделаем. Кого ты думаешь пригласить?

— Вернадского, Иоффе, Капицу, Хлопина...

Академиков познакомили с тем, как идут урановые исследования за рубежом: все четверо были поражены размахом работ.

...И вот ученые дали свое заключение, на основе которого был сделан вывод: несмотря на трудности в стране и неотложные военные проблемы, более первостепенной задачи, чем создание атомного оружия, нет. Для ее эффективного решения нужно немедленно приступать к самым решительным действиям, быстро восстановить все то, что было сделано в этом направлении перед войной, и двигаться дальше.

В. Г. Хлопин сообщил, что Радиевый институт не прекращает исследований распада урана. В Казани институт по-прежнему занимается этой темой. Физику урана еще до войны глубоко изучали в институте Иоффе: возвращение к урановой проблеме надо начать с восстановления ядерной лаборатории этого института.

П. Л. Капица согласился, что только на базе Физико-технического института можно создать новую лабораторию. Тематика работ в Институте физических проблем, которым он руководил, далека от урана.

В. И. Вернадский сказал, что богатые месторождения урановых руд в стране пока неизвестны. Необходимо срочно развернуть поиски уранового сырья.

Встал вопрос о научном руководителе работ. Кто возглавит работу по решению этой сверхважной и сверхсрочной проблемы? Крупный ученый, способный разобраться во всем [378] комплексе проблем, которые разрабатываются в различных лабораториях? Но тогда все его время будет уходить на различные «увязки» и «согласования». Да и у каждого ли из таких крупных ученых есть организаторские способности? Ведь хорошо известно, что Эйнштейн, например, отказывался от руководства даже лабораторией.

Поставить во главе органа, которому будет поручено решение этой проблемы, талантливого организатора? Но что и как он будет организовывать, если суть дела, перспективы, темы споров останутся для него «книгой за семью печатями»?!

Нужен был руководитель нового типа — ученый-организатор. Предложили возглавить это направление исследований академику А. Ф. Иоффе. Он догадывался, что к нему обратятся, однако считал, что руководитель нужен не столько именитый, сколько энергичный, молодой, решительный и обязательно специалист по атомному ядру. В тот период специалистами в этой области были Алиханов, Курчатов, Синельников, Лейпунский. Любой из них мог возглавить эту работу.

— Кого выбрали бы вы, Абрам Федорович?

— Я бы остановился на Курчатове. Однако Курчатов отказался от своей прежней тематики. И ядерную лабораторию закрыли по его желанию. Я недавно предлагал ему возобновить работы. И слушать не захотел.

— Объясните ему положение.

Курчатов был вызван в Москву, где получил задание возглавить работы по созданию атомной бомбы.

— Решать проблему, безусловно, надо, — говорил он. — Но время ли сейчас, когда на фронтах так тяжело? Ведь еще не доказано, что цель будет достигнута, а опыты вызовут огромные расходы. Придется создавать новую промышленность по производству графита, урана, тяжелой воды. Поможем ли мы этим выиграть войну? Почему, наконец, я должен быть во главе? Такие физики, как Капица или Иоффе, имеют гораздо больший опыт [379].

— Может, отказаться, пока не поздно? — спросила мужа Марина Дмитриевна.

— Есть дела, от которых нельзя отказываться. Знаешь, как солдат в атаке. Можно не прорваться, могут ранить, убить, но не пойти на прорыв — значит струсить.

— А если не получится?

— Если будешь плохо помогать, то не получится.

— Я — тебе помогать? — удивленно спросила Марина Дмитриевна.

— Ты ведь жена. Как в армии говорят — боевая подруга.

Марина Дмитриевна улыбнулась, потом сказала:

— Ладно, тебе виднее. Я ведь не отговаривать и не мешать тебе хотела, а посоветоваться. Да теперь куда уж денешься, — вздохнула она.

— Ну вот и договорились, — сказал Игорь Васильевич.

Разве можно не понять эти сомнения ученого? Ведь в то время И. В. Курчатову не было еще и сорока лет. И хотя на счету молодого профессора было немало научных заслуг, он имел значительный организаторский опыт, однако то, во что ему предстояло полностью окунуться, было во много раз сложнее.

Когда в ЦК партии доложили, что ученые назвали кандидатом в руководители нового дела Курчатова, последовали вопросы:

— Почему Курчатова? Кто такой? Что он — академик, выдающийся ученый?

Нет, Курчатов в то время, в тяжелом 1943 г., не был еще академиком. Вместе с А. П. Александровым он служил во флоте, занимался вопросами обезвреживания немецких мин, разрабатывал метод размагничивания боевых кораблей. Но атомной наукой Курчатов занимался с 1932 г. Исследования, которые проводил он и его товарищи, были прерваны в июне 1941 г.

Итак, выбор сделан — Курчатов.

И вскоре раскрывается характер этого человека, который так блистательно соединил в себе качества ученого, политического и [380] государственного деятеля. Дело Курчатова было секретным — по необходимости, но всенародным — по сути. Только спустя много лет стала известной его бурная, титаническая, неповторимо трудная и предельно ответственная деятельность. Можно смело сказать, что ни один ученый до него не пользовался такой властью и не нес такой ответственности перед страной и народом.

Страна, преодолевшая трудности послевоенного восстановления, дала Курчатову все необходимое для решения поставленной перед ним задачи. Отключалась электроэнергия в городах, перебрасывался цемент и лес с Украины, металл — с Урала. И все — Курчатову. Вот пример. В 1947 г. Е. И. Смирнов был назначен министром здравоохранения СССР. Со свойственной ему энергией он взялся за постановку послевоенного здравоохранения, объезжал разоренные войной области. И был потрясен разрухой. В Донбассе в больнице в качестве посуды использовали консервные банки. Эти банки с загнутыми краями в руках больных были перед мысленным взором министра, когда он докладывал правительству о нуждах здравоохранения. Министр доказывал очевидное, но без большого успеха.

И. В. Сталин, признав его заботу, безусловно, законной, заметил, что Смирнову, по должности знавшему о разработке атомного оружия, не к липу было не понимать, на что идут средства. Удовлетворение многих и очень многих нужд откладывается, но другого выхода нет. Над советским народом вновь нависла смертельная опасность.

С началом работы над атомной проблемой на плечи Курчатова легла огромная ответственность. После 1945 г., после Хиросимы и Нагасаки эта ответственность неимоверно возросла. Может быть, впервые в истории нашей страны так много зависело от всех ученых и от Курчатова в особенности. Создание советского ядерного оружия привело к краху империалистической политики атомного шантажа в годы «холодной войны» [381].

Как никто другой, Курчатов умел добиваться поставленной цели, увлекать людей, сплачивать их в дружный коллектив, вести за собой. Очень немногословный, сдержанный, он никогда не отступал от намеченного. Слово Курчатова было законом. Он был личностью поистине титанической. Трудно подобрать слово для определения его характера, но, наверное, самым точным будет слово «глыба».

Росту авторитета Курчатова как организатора новой науки способствовало избрание его 29 сентября 1943 г. действительным членом Академии наук СССР.

Главным, чему И. В. Курчатов на первых порах уделил большое внимание, были кадры. Не так-то легко в эти военные годы было разыскать нужных людей, отозвать их из армии, «отобрать» у другого ведомства. И тогда Игорь Васильевич произносил магическую фразу: «Правительственное решение, придется отпустить товарища...».

В одну из фронтовых частей из Москвы пришло строгое предписание: в 24 часа демобилизовать старшего лейтенанта К. А. Петржака. Удивленный командир вызвал к себе старшего лейтенанта и спросил, не знает ли он, в чем причина столь категорического приказа, и кем разведчик был «на гражданке». «Научным сотрудником», — ответил один из первооткрывателей самопроизвольного деления урана. «Вот уж никогда бы не подумал! Ведь воюешь-то как — жалко отпускать!»

В организационную группу вместе с Я. В. Курчатовым вошли А. И. Алиханов и И. К. Кикоин. Эта группа вскоре пополнилась В. С. Емельяновым и др. В Москву приехали И, Б. Зельдович, Г. Н. Флёров, Л. М. Неменов. Они вели поиски основных направлений для реализации поставленной перед ними задачи.

Не хватало теоретических знаний. Необходимо было исследовать свойства урана, плутония и замедляющих веществ. И все это в очень сжатые сроки. А время было военное, трудное: не было ни ускорителей, ни мощных источников [382] нейтронов, не хватало хороших детекторов излучения и электронных устройств.

М. Г, Первухин, на которого ГКО возложил обязанность повседневно следить за ходом работ по использованию внутриатомной энергии и оказывать всестороннюю помощь, вспоминал, что одним из первых шагов зарождающейся советской атомной промышленности стала организация основной исследовательской лаборатории. Начали работать во временных помещениях. Вскоре было получено указание отдать физикам пустующее здание учебного или научного института. Выбрали недостроенное трехэтажное здание в Покровском-Стрешневе. До войны это здание предназначалось для Всесоюзного института экспериментальной медицины (ВИЭМ).

Характеризуя обстановку, в которой развертывались работы в Москве, И. Н. Головин в книге «И. В. Курчатов» впоследствии писал:

«На Курчатова Правительством возложена большая ответственность. Ему даны большие права. Называемых Курчатовым людей Государственный комитет обороны направляет к нему независимо от того, в армии ли они находятся или работают на военных заводах...

Работа начинается сразу. В Москве пустуют многие здания институтов, выехавших осенью 1941 г. в глубокий тыл. Президиум Академии наук разрешает разместить лаборатории в Пыжевском переулке в здании Сейсмологического института. Здесь был организован штаб будущего института. В нем собираются А. И. Алиханов, Ю. Я. Померанчук, Б. В. Курчатов, И. И. Гуревич, Г. Я. Щепкин. На Пыжевском обсуждаются главные задачи, проводятся и организованные, и стихийно возникающие семинары, где больше всех спорят Г. Н. Флёров, Я. Б. Зельдович, Ю. Я. Померанчук, Ю. Б. Харитон. В работу включается М. С. Козодаев. Вскоре В. П. Джелепов и Л. М. Неменов принимаются за проект нового циклотрона и размещают на заводах Москвы заказы на изготовление его узлов [383].

Но уже не хватает места. Курчатов занимает пустующие помещения в здании Института общей неорганической химии на Большой Калужской. Там Г. Н. Флёров и всегда веселый В. А. Давиденко проводят опыты по резонансному захвату нейтронов при замедлении, т. е. ведут измерения, которые должны уточнить, какая часть нейтронов, возникающих при делении урана, замедляется в однородной водородосодержащей среде до тепловых скоростей, чтобы вызвать новые, реакции деления.

На Калужской впервые у дверей лаборатории физиков, занятых атомным ядром, появляется вооруженная охрана…

Работы разворачивались по всем направлениям, каждое из которых может привести к успеху. Курчатов дублировал многие поиски. Наметили исследование цепной реакции на тепловых нейтронах с замедлением на тяжелой воде и параллельно на графите, разработку ряда методов разделения изотопов урана, получение цепной реакции на быстрых нейтронах. План был настолько велик, что для его подробной разработки не хватало сил. Необходимо было как можно скорее создавать новый институт и находить новые организационные формы работы.

В июне 1943 г. советские войска в ожесточенных боях на Курской дуге нанесли сокрушительный удар гитлеровской армии, погнали противника к Днепру и освободили Харьков.

К. Д. Синельников тотчас же поехал туда, в свои полуразрушенные лаборатории, и, согласовав план действий с Курчатовым, наметил пути и сроки их восстановления. Было решено восстановить прежде всего электростатические генераторы и начать измерения элементарных констант, определяющих условия возбуждения цепных реакций.

В это время Курчатов, заручившись поддержкой Государственного Комитета Обороны, искал место для нового института. От ряда зданий в черте города он отказался [384]...

Выбор пая на недостроенное трехэтажное кирпичное здание за окружной железной дорогой на краю необъятного картофельного поля, в километре от Москвы-реки. В нескольких сотнях метров от здания были расположены два недостроенных одноэтажных каменных домика, два складских помещения, тоже еще без крыш, и в полукилометре — двухэтажное здание небольшого завода медицинских рентгеновских аппаратов. Здесь, на краю бывшего Ходынского поля, служившего много десятилетий артиллерийским и пулеметным стрельбищем, начала строиться Лаборатория № 2 Академии наук СССР, сыгравшая ведущую роль в решении атомной проблемы в СССР».

В освобожденном Харькове возобновились ядерные исследования.

Весной 1944 г. строительство корпуса («Красного дома») в Покровском-Стрешневе было закончено, туда доставили научную аппаратуру. Всю территорию ВИ9М закрепили за Лабораторией № 2 Академии наук СССР — так стали именовать новый исследовательский центр по ядерной физике.

К середине 1944 г. в «Красном доме» трудилось 50 человек; научные работники жили в этом же здании. А менее чем через год в лаборатории Курчатова числилось уже 100 сотрудников.

Для проведения испытаний напротив «Красного дома» на достаточном отдалении поставили большую, похожую на барак брезентовую армейскую палатку. У входа в нее стоял часовой.

По предложению И. В. Курчатова в план работ Лаборатории № 2 были внесены раздели о сооружении циклотрона и уран-графитового реактора. С помощью циклотрона предстояло получить первые, почти невесомые порции трансуранового элемента плутония, которые позволили бы изучить его химические и физические свойства. Целью постройки уран-графитовой системы была проверка теоретических предсказаний о возможности управляемой [385] цепной ядерной реакции, а также изучение физических свойств урана-235 и урана 238, получение плутония в так называемых весовых количествах.

Расчеты теоретиков говорили о том, что плутоний, как и уран-235, способен к делению под действием нейтронов. Следовательно, этот искусственно получаемый элемент мог служить ядерной взрывчаткой и найти применение в атомной бомбе. Однако тогда свойства плутония вырисовывались лишь очень приблизительно, их надо было установить с помощью опытов и изучить.

Работы по созданию первого отечественного атомного котла начались не на пустом месте. «Еще до войны, — отмечал профессор В. С. Фурсов, участник пуска реактора, — у нас были выяснены характерные особенности этого процесса (деления — Авт. ), введены основные величины, определяющие коэффициент размножения системы на тепловых нейтронах, дана теория развития процесса во времени, подчеркнута роль запаздывающих нейтронов. В условиях военного времени напряженная теоретическая и экспериментальная работа по осуществлению цепной реакции деления ядер продолжалась. По понятным причинам она развивалась у нас независимо от других стран».

Работа, которую предстояло проделать группе И. В. Курчатова, была огромной. Нужно было решить проблему замедлителя, поскольку реактор создавался на природном уране. В качестве замедлителя после большой предварительной экспериментальной работы, связанной главным образом с измерением нейтронно-ядерных постоянных, был выбран углерод (в виде графита). Затем следовало рассчитать размеры урановых блоков и их взаимное расположение в графите, чтобы коэффициент разложения нейтронов был максимальным.

Необходимо было установить критические размеры активной зоны и размеры слоя отражателя, при которых количество вылетевших наружу нейтронов настолько мало, что оно точно [386] компенсируется избытком коэффициента размножения над единицей. Но кроме работ научного характера в связи с созданием атомного реактора нужно было решить комплекс разнообразных научно-технических и инженерных задач, и прежде всего разработать ряд новых технологических процессов: наладить производство металлического урана, графита и других материалов. Требовалось разработать и внедрить в производство изготовление целого комплекса специальной аппаратуры и приборов.

В рекордно короткий срок промышленность страны выполнила все заказы и изготовила необходимые материалы и оборудование. И это в условиях, когда большая часть квалифицированных рабочих сражались на фронте, когда производство до предела было загружено выполнением военных заказов! И это несмотря на то, что требования, которые предъявляла зарождавшаяся советская атомная промышленность соответствующим отраслям народного хозяйства, были и новы, и необычны. Так, требования, предъявлявшиеся к чистоте и качеству материалов, были столь жесткими, что малейшее их нарушение делало материалы непригодными для использования в реакторе. Достаточно сказать, что примесь в графите бора в количестве всего лишь нескольких миллионных долей сделала бы цепную реакцию деления неосуществимой. А для реактора нужны были несколько сот тонн графита такой сверхвысокой чистоты и около 50 т урана высокой чистоты. А страна несла все тяготы войны...

В Лаборатории ,№ 2 в яростных спорах, в ходе длительных, кропотливых экспериментов ковалась победа советских физиков. Сейчас это научное учреждение называется Институтом атомной энергии и по праву носит имя И. В. Курчатова.

Разумеется, поиск велся не в одной лишь лаборатории И. В. Курчатова, Постепенно к сотрудничеству с его группой привлекались все новые и новые научные коллективы, десятки, а затем и сотни отраслевых и академических [387] институтов, многие наркоматы и их предприятия.

Почти все приходилось начинать сначала. Сразу возникли трудности с сырьем. Раньше уран использовался лишь во второстепенных производствах, и при этом в незначительных количествах; например, при изготовлении никоторых видов краски, керамических изделий. Свойства этого металла были мало изучены. Кроме того, нужно было подумать об увеличении разведанных запасов урановой руды, ее обогащении, извлечении из нее чистого урана.

В 1943 г. 80-летний академик В. И. Вернадский писал президенту Академии наук СССР академику В. Л. Комарову: «Считаю необходимым восстановить деятельность Урановой комиссии, имея в виду как возможность использования урана для военных нужд, так и необходимость быстрой реконструкции последствий разрушений от гитлеровских варваров. Для этого необходимо ввести в жизнь источники новой мощной энергии».

Речь шла о научной организации, учрежденной по инициативе В. И. Вернадского в начале 30-х годов. Она ставила своей целью определить распространенность урановых минералов и руд.

Нужно было создать целый производственный цикл со многими предприятиями, не зная, что из этого получится и как поведет себя самый тяжелый из всех известных металлов.

После тщательного анализа И. В. Курчатов и его сотрудники остановились на уран-графитовом варианте реактора (уран - топливо, графит — замедлитель нейтронов). Такой вариант требовал большого количества урана и еще большего количества безупречно чистого графита (речь шла о сотнях тонн). И это лишь для одного опытного реактора, создававшегося на площадке Лаборатории № 2, а не для промышленного, который требовал совсем других объемов поставок.

По предварительным расчетам И. В. Курчатова, для осуществления управляемой цепной реакции требовалось около 100 т природного [388] .урана в виде чистого металла или его солей. Наркомат цветной металлургии сообщил, что разведанные запасы урановых руд незначительны. Правительство поручило наркомату принять меры к тому, чтобы в короткий срок добыть на действующих рудниках необходимые ученым 100 т металла. Разработка технологии промышленного получения урана и графита ядерной чистоты началась еще во время Великой Отечественной войны. В создание советской металлургии урана внесли свой вклад многие научные, проектно-технологические и производственные коллективы. Большую инженерную и организаторскую работу провел заместитель наркома цветной металлургии Е. П. Славский.

Необходимо было организовать в больших масштабах разведку урановых месторождений, горные работы на рудниках, а также соорудить установки по обогащению руды. Коммунистическая партия и Советское правительство одобрили соответствующую программу мероприятий, и специалисты приступили к ее выполнению. Еще до окончания войны геологи открыли новые месторождения урановых руд.

В то время в распоряжении экспериментаторов не было ни миллиграмма чистого урана-235 и плутония, а группа физиков и химиков уже начала изыскания с целью определить критические массы делящихся веществ. Начались также поиски способов мгновенного получения критической массы, при которой происходит ядерный взрыв. Эти важные предварительные исследования помогли впоследствии, когда ученые стали располагать необходимыми количествами урана-235 и плутония, создать эффективную конструкцию атомной бомбы.

К тому времени в лаборатории И. В. Курчатова уже действовал циклотрон, на котором был получен первый в Европе плутоний, успешно решались вопросы, связанные с постройкой экспериментального уран-графитового реактора. Несмотря на то что решающий эксперимент, который подтвердил бы осуществимость управляемой цепной реакции, еще не был поставлен, [389 И. В. Курчатов весной 1945 г. дал задание разработать конструкцию промышленного реактора.

Важной проблемой в то время было сооружение опытного реактора из урановых и графитовых блоков. На одном из заводов Наркомата цветной металлургии с помощью физиков и химиков был создан цех для выпуска графитовых блоков сверхвысокой чистоты. Группа ученых во главе с академиком А. П. Виноградовым много сделала для налаживания производства чистого продукта на урановых предприятиях.

Ответственная, нелегкая задача — разработка технологической схемы выделения плутония из облученного урана — была решена рядом институтов.

Первые миллиграммы плутония были получены в Лаборатории № 2 Б. В. Курчатовым — братом И. В. Курчатова, возглавлявшим сектор № 3 Лаборатории № 2, с его сотрудниками. Одновременно над технологией промышленного получения плутония работали в Радиевом институте под руководством академика В. Г. Хлопина.

О многочисленных трудностях этой работы писали академик Б. П. Никольский и кандидат химических наук К. А. Петржак:

«В чем же была трудность этой работы? Прежде всего в том, что первые исследования по химии плутония велись без плутония. Работали с его аналогами — торием и нептунием. Причем нептуний первоначально был в невесовых количествах, определяемых счетчиком по числу распадов в единицу времени. Следовало изучить химические свойства нептуния и перенести полученные результаты на плутоний.

Нептуний и плутоний содержатся в облученных материалах в ничтожных концентрациях. Отделение вновь полученных элементов от больших количеств урана и микроколичеств разнообразных по химическим свойствам продуктов деления требует особых химических приемов. Особенно трудной была необходимость очистки плутония и урана от радиоактивных осколочных элементов [390]. Другая трудность, которую предстояло преодолеть, — гамма-излучение продуктов деления с интенсивностью до сотен тысяч гамма-эквивалентов радия на тонну урана. Опыта работы с излучением такой интенсивности не было. Для безопасности работы потребовалась особая радиационная защита, дистанционное управление и контроль производства».

Доктор химических наук 3. В. Ершова, кандидат химических наук М. Е. Пожарская и член-корреспондент АН СССР В. В. Фомин позже так описывали события тех лет.

Для выяснения свойств нового элемента надо было получить его в иных, значительно больших количествах. Речь шла о десятках микрограммов, а затем миллиграммах и граммах. Это было непростой задачей.

В первую очередь нужны были десятки килограммов различных соединений урана: нитрата уранила, двуокиси, закись-окиси, карбида урана и самого металлического урана. К химической чистоте всех соединений предъявлялись очень высокие требования. О сложности работы можно судить по тому, что ни металлический уран, ни его карбид в СССР никто до этого не получал.

Когда инженер Е. Каменская на лабораторной электродуговой печи Гиредмета начала получать первые порции карбида урана, их передавали лично И. В. Курчатову. Инженеры Н. Солдатова и Е. Каменская поставили опыты, целью которых было получение металлического урана путем восстановления его из тетрафторида.

Рафинирование, т. е. очистку от примесей исходного металла, вели в высокочастотной вакуумной печи.

Чистый слиток весом около 1 кг все:

— -в Советском Союзе удалось получить в конце 1944 г. Первые металлографические исследования урана провела Т. С. Меньшикова.

На первую рафинировку приехала комиссия во главе с М. Г. Первухиным. До поздней ночи все ждали окончания опыта. Он прошел удачно [391]. Задача но исследованию химии и металлургии урана была решена: было доказано, что можно получить все его соединения необходимой чистоты.

Выделенных из облученного в реакторе урана первых микрограммовых порций плутония было недостаточно: только имея весомые количества плутония, можно было проверить технологический процесс, разработанный на микрограммовых количествах. Не освоив как следует этого технологического процесса, нельзя было спроектировать плутониевый завод и его оборудование.

Новый масштаб опытов, сильная радиоактивность потребовали новой техники эксперимента. В одном из научно-исследовательских институтов Москвы была создана опытная полупромышленная установка. Проектировщики снабдили ее системой дистанционного управления и защитой, необходимой для работы с высокорадиоактивными веществами.

В исследованиях, которые проводились на установке, приняли участие сотрудники Радиевого института и Института физической химии. Руководили научным коллективом Б. П. Никитин, 3. В. Ершова и А. Ратнер.

Требования к чистоте делящихся материалов в материалов, поступающих на облучение, были тогда совершенно необычными для химиков и металлургов. Основной была борьба за удаление нейтронных ядов — так называют элементы, активно' поглощающие нейтроны и препятствующие цепной реакции деления. Список химических элементов, считавшихся нейтронными ядами, включал десятки названий. Предельно допустимое содержание нейтронных ядов в делящемся материале ограничивалось десятитысячными и даже стотысячными долями процента.

Определение таких концентраций примесей находилось на границе возможного. Изыскивались новые приемы анализа, сочетавшие в себе уже известные ядерно-физические, спектральные методы и радиохимические способы [392] повышения концентрирования. И невозможное становилось возможным.

Эти вопросы решались под руководством академика А. П. Виноградова, а также В. Маркова, К. Петржака и Е. Грачевой. Создавались герметичные камеры и боксы для работы с радиоактивными препаратами.

Подобно тому как первооткрыватели радиоактивных элементов перерабатывали тонны руды, чтобы выделить миллиграммы радия, исследователи 40-х годов из сотен килограммов облученного урана стремились получить десятки микрограммов, а затем и миллиграммы соединений плутония.

Первый препарат плутония в весовых количествах был получен 18 декабря 1947 г.

Работать приходилось в трудных условиях. Не хватало помещений, пригодных для нормальной работы. Жить приходилось здесь же, в лабораториях, спать — прямо на графитовых блоках первого советского ядерного реактора.

И. В. Курчатов непрерывно углублял свои знания. Став в начале 1954 г. трижды Героем Социалистического Труда, он не переставал, учиться: организовал в институте курс лекций по ядерной физике и сам первым пошел их слушать; организовал занятия по радиоэлектронике и поручил вести этот курс молодому специалисту. Некоторые ученые, присутствовавшие на лекциях, потом удивлялись:

— Как, Игорь Васильевич, вы умеете определять таланты? Почему именно ему, молодому, поручили?

— Человек по одежке протягивает ножки. Если мы их будем долго держать в коротких штанишках, они на всю жизнь останутся малышами в науке, — отвечал он.

Советские ученые не получали информации о конструкции атомного оборудования от бывших союзников. В то время Советскому Союзу зарубежные страны отказывались продавать да же самые простые физические приборы. В список запрещенных для продажи товаров входил и такой «секретный» материал, как [393] вакуумная замазка. И. В. Курчатов писал: «Советские ученые начали работу по практическому использованию атомной энергии в тяжелые дни Великой Отечественной войны, когда родная земля была залита кровью, когда разрушались и горели наши города и села, когда не было никого, кто не испытывал бы чувства глубокой скорби из-за гибели близких и дорогих людей. Мы были одни. Наши союзники в борьбе с фашизмом — англичане и американцы, которые в то время были впереди нас в научно-технических вопросах использования атомной энергии, вели свои работы в строго секретных условиях и ничем нам не помогли». Советские ученые все делали впервые и сами.

Несмотря на это, уже первые два года деятельности коллектива Лаборатории № 2 дали осязаемые результаты. Но в то же время стало ясно, что пора менять организационную структуру. Переход от лабораторных исследований к широкой программе промышленных разработок требовал создания центра, который взял бы на себя руководство планированием, проектированием, размещением заказов, новым строительством, подготовкой кадров и т. д.

Были созданы органы по управлению атомными исследованиями и атомной промышленностью, наделенные большими полномочиями.

И. В. Сталин понимал, что после Потсдама начнется новый виток тяжелой атомной гонки. Он хорошо представлял себе размер и характер задачи и безошибочно определил, что все зависит от тесного объединения науки и промышленности, от слияния их в один организм.

Прошло не так уж много времени после Потсдамской конференции, как Курчатова стали почти ежедневно вызывать в Кремль. Ему порой казалось, что не он, а сам Сталин возглавляет создаваемую в стране атомную промышленность, а Курчатову приходится быть недремлющим оком Сталина и исполнителем его суровой воли, быть его советчиком по сложнейшим атомным проблемам и отвечать за все, не имея права ошибаться. Сказать, что Курчатову было очень [394] трудно, значит ничего еще не сказать; он постоянно решал задачу со многими неизвестными, не укладываясь в отведенное время и съеживаясь под укоряющими взглядами строгих, экзаменаторов. Подчас он думал, что судьба сыграла с ним недобрую шутку, уготовив такое трудное место на Земле.

Впрочем, с какой стороны смотреть на трудности... Ведь Курчатову тогда не было еще и сорока, и ум его был светел, и мысли простирались далеко, и он был горд от того, что страна доверила ему огромное дело, что он был причастен к судьбам многих больших людей: рядом с ним работали ученые, конструкторы, изобретатели, имена которых либо были известны всему миру, либо пока хранятся за семью печатями.

Как-то один из руководителей крупной промышленной отрасли то ли в шутку, то ли с досадой сказал:

— Вам легко решать вопросы: вы каждый день встречаетесь со Сталиным.

— Верно, — подтвердил Курчатов. — Когда бываешь у Сталина, все вопросы решаются быстро. (А про себя подумал, что встречаться со Сталиным почти каждый день — это, пожалуй, будет потруднее, чем ходить по канату над пропастью.)

Для характеристики обстановки, в которой проходила подготовка всех необходимых исходных данных для создания первого реактора, приведем отрывок из интересной документальной книги И. Н. Головина «И. В. Курчатов»:

...Необходимы металлический уран и чистейший графит в невиданных раньше количествах. Но точно указать, сколько их потребуется, Курчатов еще не может, и он разрабатывает ясную, детально продуманную программу исследований. Надо измерить основные ядерные константы: эффективные сечения деления и поглощения нейтронов, число нейтронов, освобождающихся в одном акте деления, измерить спектры нейтронов, их замедление, получить необходимые константы для других материалов, пригодных для использования в урановом котле. Надо развить теорию цепных ядерных реакций...

Но ждать, пока измерят константы, нельзя. Курчатов сам ведет опыты по наращиванию уран-графитовых [395] призм. В этом ему помогают... несколько молодых физиков, инженеров и группа рабочих-грузчиков, собирающих и вновь разбирающих кладки урана и графита.

И. С. Панасюк в палатках ведет основные опыты, выбирая оптимальные условия размножения нейтронов, испытывая новые порции графита и урана, производство которых успешно развивается. Б. Г. Дубовский, М. И. Певзнер и В. С. Фурсов заняты расчетами надкритических систем на тепловых нейтронах, расчетами накопления продуктов деления урана и плутония. Б. Г. Дубовский проводит опыты по защите от гамма-лучей, собственноручно делает счетчики... Е. Н. Бабулевич проектирует и строит систему регулирующих стержней для управления цепной реакцией. Курчатов внимательно следит за работой, участвует в измерениях, чтобы самому убедиться в надежности получаемых данных...

Наконец, измерения на уран-графитовых призмах дали надежное основание для выбора оптимального шага решетки — расстояния между кусками урана внутри графита — и для выбора размеров самих кусков урана.

Измерения также показали, каким слоем графита надо окружить решетку, чтобы сократить до минимума потери нейтронов. Но рассчитать критический размер котла, т. е. диаметр шара, заполненного решеткой, все еще нельзя: недостоверны основные ядерные константы и промышленность поставляет слишком неоднородные по чистоте партии урана и графита. Ясно лишь одно: потребуются десятки тонн урана и сотни тонн графита. Курчатов торопит промышленность, а сам возглавляет опыты, которые должны привести к осуществлению цепной реакции деления.

Весной 1946 г. в нескольких сотнях метров от домика Курчатова на территории Лаборатории № 2 закончено здание «монтажных мастерских» (условное название), куда переносят теперь основные опыты. В бетонированном котловане внутри здания выложили метровый слой графита и на нем начали складывать первый шар, заполненный уран-графитовой решеткой. Курчатов полагал достичь критических размеров за четыре-пять этапов, увеличивая каждый раз диаметр шара и используя весь наличный изготовленный к тому времени уран...

Сотни тонн урана и графита перенесли в тот год рабочие «монтажных мастерских»... Четвертая кладка показала, сколько надо добавить урана, чтобы развивалась цепная реакция. Урана получено с избытком, чистота его проверена. Курчатов больше не сомневается в успехе.

Теперь можно было приступить к сборке собственно реактора. Поэтому как только в лаборатории в наличии оказалось около 50 т графитовых блоков, в котловане корпуса [396] «монтажные мастерские» приступили и монтажу самого реактора.

Около горизонтальной оси, проходящей через центр реактора, образовали для исследовательских целей и измерительной аппаратуры три канала диаметром 55 мм, один канал — 30 мм и два канала с поперечным сечением 100ґ100 мм2.

При создании реактора, отмечал Фурсов в своем докладе на сессии АН СССР по мирному использованию атомной энергии, «было обращено особое внимание на контроль за величиной нейтронного поля, для чего в активной зоне, в отражателе и около реактора располагалось достаточное количество измерительных приборов. В течение всего времени построения реактора велось тщательное наблюдение за нарастанием величины потока нейтронов, причем это наблюдение велось как визуально, так и на слух по частоте ударов в громкоговорителе, который был подключен к одной из ионизационных камер. Наращивание размеров реактора велось последовательно слоями толщиной 10 см, по размеру графитового кирпича. Вначале рост величины нейтронного потока происходил медленно, затем, по мере приближения к критичности, рост величины нейтронного потока с каждым выложенным слоем ускорялся. Не всегда дело шло гладко, некоторые измерения не давали ожидаемого увеличения, поэтому пришлось пережить много тревожных минут. Было даже принято решение не уменьшать диаметр последующих слоев активной зоны, как этого требовала форма шара. После построения 50-го слоя активной зоны уже можно было предсказать, что реактор на 55-м слое достигнет критических размеров и начнется самоподдерживающаяся цепная ядерная реакция. В действительности реактор пошел уже на 54-м слое. Выкладка последних слоев производилась с погруженными кадмиевыми стержнями.

...Начиная с 50-го слоя (активной зоны) стал заметен временной ход нарастания плотности нейтронов после извлечения кадмиевых стержней, причем период релаксации увеличивался с каждым выложенным слоем. Однако вплоть до 53-го слоя временное нарастание плотности нейтронов стремилось к насыщению. После выкладки 54-го слоя с большими осторожностями, ступенями, извлекались кадмиевые стержни, причем на каждой ступени производились отсчеты. На первых ступенях число отсчетов достигало насыщения, затем на одной из ступеней поток нейтронов продолжал расти линейно в течение часа; далее при последующем извлечении стержней явно был обнаружен экспоненциальный рост плотности нейтронов. Цепная ядерная реакция осуществилась. Первый советский атомный котел был пущен. Это был также и первый атомный котел в Европе» [397].

25 декабря 1946 г. в 18 час. впервые в СССР и Европе была осуществлена управляемая цепная реакция деления урана.

К 2 час. дня были уложены последние слои графита, и Курчатов попросил сотрудников, не принимавших участия в измерениях, покинуть монтажные мастерские. Остались только его ближайшие помощники. В лаборатории шестеро. Игорь Васильевич вместе с И. С. Панасюком сел за пульт управления.

Регулирующие стержни начали медленно подниматься... Первый щелчок, второй, третий... десятый. Скорость нарастает. И наконец началась цепная реакция!

А утром следующего дня Игорь Васильевич, радостный и возбужденный, сообщил руководству; «Реакция пошла! Приезжайте смотреть...».

Конец многолетних исследований стал началом новой, еще более напряженной работы. Курчатов был легок на подъем — много ездил по стране, бывал на стройках, в цехах.

Вспоминая о том историческом дне, И. С. Панасюк рассказывал: «Какая радость, какое ликование осветило всех нас! Мы обнимались, целовались, поздравляли друг друга. Каждый понимал, какой огромный шаг вперед сделан». После успешного пуска атомного реактора И. В. Курчатов сказал: «Атомная энергия теперь подчинена воле советского человека».

Теперь наши ученые располагали мощной исследовательской базой. Был окончательно выяснен механизм цепного процесса, уточнены ядерные характеристики делящихся веществ. Это был солидный задел на будущее — для проектирования и постройки новых реакторов.

Блестящие успехи советских ученых в исследовании атома позволили на торжественном заседании Моссовета 6 ноября 1947 г. официально объявить, что секрета атомной бомбы для СССР больше не существует. Это было подтверждено также на III сессии Генеральной Ассамблеи ООН осенью 1948 г.

И. В. Курчатов сумел создать мощный научно-инженерный коллектив, непосредственно [398] связанный с производством. Пожалуй, в истории науки и техники еще не было такого примера единения теории и практики.

Партия и правительство в суровой военной и послевоенной обстановке сумели сосредоточить на этом участке науки могучие силы, объединить все коллективы исследователей.

Уверенно руководил этим творческим коллективом И. В. Курчатов. Каждый шаг на пути решения проблемы обсуждался коллегиально; принятое претворялось в жизнь. Курчатов был не только одним из создателей научных принципов овладения ядерной энергией в СССР, но и фактически главным научным руководителем этой проблемы, направлявшим деятельность многих ученых и промышленных учреждений и организаций. Его роль организатора и руководителя советской атомной науки неоценима.

Видеть за малым большое — одна из основных черт подлинно творческой личности: политик ли это, разведчик, ученый или художник. Курчатов умел смотреть и видеть именно так.

Курчатовым гордились, Курчатова уважали, Курчатова боялись, у Курчатова искали и находили правду, в Курчатова верили. Курчатов, Курчатов, Курчатов — только и слышалось среди ученых-атомников.

В 1948 г., когда американские «специалисты по России» гадали, скоро ли СССР будет иметь атомную бомбу, у наших ученых было уже все, что нужно для производства такого оружия.

29 августа 1949 г. на полигон, расположенный далеко на востоке страны, прибыли члены Государственной комиссии и представители Верховного командования Советской Армии. Под наблюдением И. В. Курчатова и А. П. Завенягина была проведена окончательная сборка атомной бомбы.

Курчатов знал немало, немало мог, любимым его изречением были слова Менделеева о том, что наука бесконечна и что каждый день привносит в нее все новые и новые задачи. Нужно было еще раз самому проверить всю схему разработанной программы, окончательно уточнить [399] все вопросы с особыми группами наблюдения за дальними последствиями предстоящего взрыва на расстоянии сотен и даже тысяч километров. Определяя задачи каждого, он тотчас включился в работу, и день промелькнул незаметно.

Вечером все находившиеся на полигоне были дополнительно проинструктированы о соблюдении правил безопасности, за каждым были окончательно закреплены его место и обязанности, уточнено, выверено до последних мелочей расписание.

Весь день дул резкий, упорный северо-западный ветер. К вечеру он усилился, собирались грозовые тучи. Стали проскакивать молнии, все теснее стягиваясь, словно к центру, к 30-метровой стальной башне, на самом верху которой уже была установлена и подключена к линии подрыва первая советская плутониевая бомба. Каждый, кто об этом знал, с замиранием сердца следил за молниями, пляшущими вокруг металлической вышки, слегка раскачивающейся под ударами ветра.

Курчатов вышел из блиндажа, где происходила последняя настройка и наладка различных приемных устройств, уже перед самым вечером. Было душно. Он расстегнул ворот рубашки, подставляя грудь ветру, отыскал взглядом вышку, обозначенную цепочкой взбегавших в тучи редких огней электрических лампочек. Там, высоко над землей, ожидая своего мгновения, покоился непостижимый по силе концентрации первородный сгусток энергии, заключенный в хрупкую оболочку.

Курчатов прислушался к неистовству грозы и ветра; он знал, что сейчас везде на полигоне царит беспокойство, и сам невольно при каждой новой вспышке молнии в непосредственной близости от металлической башни всякий раз напрягался. Погода для предстоящего была явно неудачной, поднятые в небо аэростаты с приборами для фиксирования характеристик взрыва начало срывать; казалось, именно вокруг вершины башни, ставшей словно средоточием мира, клубились тучи [400].

Состояние тревожного и нетерпеливого ожидания необычного, страшного и вместе с тем праздничного таинства охватило Курчатова. Он стоял, не замечая ни ветра, ни грозного неба. Мир еще ничего не знал, но пройдет всего лишь одна ночь и многое изменится, произойдет необратимая перестановка самых различных сил.

Курчатов, то и дело прихватывая сбивавшуюся в сторону от ветра длинную бороду, думал, что завтра утром в мир ворвется еще одна лавина, пойдет разрастаться, и никто не может рискнуть предсказать ее ближайшие и дальние последствия.

В эту ночь на полигоне никто не мог заснуть.

Для Курчатова, отсекавшего до того любые сомнения, после взрыва бомбы наступал новый отсчет времени, и он, в силу исторической необходимости ставший ее автором, должен был оказаться на новом рубеже.

Курчатов прошел к себе. Было уже далеко за полночь.

Через некоторое время Курчатов передал по радио:

— До взрыва осталось четыре часа. Взрыв переносится на час раньше, на семь утра.

Оставшееся время, как показалось всем на полигоне, пролетело мгновенно, и, когда в увеличивающейся тишине грянуло: «Ноль!», — все прильнули к наблюдательным амбразурам.

Несмотря на толстые защитные очки, присутствующие на полигоне ощутили удар невиданного, ни с чем не сравнимого света. Перед ними было всесокрушающее торжество вспыхнувшей, превратившейся в лучистый, стремительно увеличивающийся сгусток материи. Невыносимо сияющие черные молнии то и дело пронизывали желтую, розовую, синюю, голубую ревущую массу, заполнившую, а затем и поглотившую все небо. Никто из присутствующих не мог видеть, как плавились и в одно мгновение вспыхивали расставленные недалеко от эпицентра артиллерийские орудия, танки, как выгорели вместе с разнообразной техникой [401] массивные бетонные сооружения, имитировавшие оборонительные укрепления и различные постройки и др.

Уходившее гигантским, все более разбухавшим куполом ввысь, переливавшееся всеми цветами исполинское огненное вздутие приковывало к себе внимание. От него нельзя было оторвать глаз. Нельзя было долго смотреть на это безумное торжество распада, на это ликующее творение человеческих рук, но все смотрели.

Когда огонь начал темнеть и подземный гул и грохот стали волнами пронизывать каменистую землю, Курчатов отвернулся от амбразуры.

Первая советская атомная бомба была взорвана. В тот же день комиссия познакомилась с первыми результатами испытания.

Однажды после очередного испытания, когда на наблюдательном пункте осталось всего несколько ученых, Курчатова спросили:

— А вас не тревожит моральная сторона этого изобретения?

— Вы задали закономерный вопрос, — ответил он, — но мне кажется, он неправильно адресован. Его лучше адресовать не нам, а тем, кто развязал эти силы, — Курчатов задумался и немного помолчал. — Страшна не физика, а авантюристическая игра, не наука, а использование ее подлецами. Это банальная истина, и мне совестно ее повторять!

Однако спрашивавшего, вероятно, трудно было переубедить.

— Но мы-то, — сказал он, — мы-то, проповедники самых гуманных идей, и вдруг — нате вам — эта кошмарная бомба!

Курчатов остановился напротив него. Прямой вопрос требовал прямого ответа.

— Вы касаетесь моральных аспектов войны. Наука не оперирует подобными категориями. Наука — это исследование, предположение, эксперимент. Поэтому я вам отвечу, как гражданин, — он помолчал. — Когда наука совершает рывок и открывает возможность для действий, затрагивающих миллионы людей, возникает необходимость переосмыслить нормы морали [402], чтобы поставить эти действия под контроль. Но ничего похожего не произошло. Скорее, наоборот. Вы вдумайтесь — речь Черчилля в Фултоне, военные базы, бомбардировщики вдоль наших границ. Намерения предельно ясны. Науку превратили в орудие шантажа и главный решающий фактор политики. Неужто вы полагаете, что их остановит мораль? А если дело обстоит так, а оно обстоит именно так, приходится разговаривать с ними на их языке. Да, я знаю: оружие, которое создали мы, является инструментом насилия, но нас вынудили его создать во избежание более отвратительного насилия! Наука не знает отечества, но ученый должен его иметь, — закончил Курчатов словами Пастера.

Научная истина не может быть безнравственной, безнравствен тот строй, который заставляет истину служить безнравственным целям. СССР и США — оба создали страшную бомбу. Но Соединенные Штаты сбросили ее на головы мирных жителей, сделали ее оружием шантажа, наша же страна стала атомной державой лишь затем, чтобы дамоклов меч страха никогда не нависал над миром.

Советские физики знали, что они создали оружие для своей армии, защищающей мир. Трудно восстанавливать дом, зная, что его кто-то мечтает завтра разрушить. А Стране Советов угрожали каждый день и час по радио и с трибун конгрессов, атомной бомбой и сверхмощными ракетами.

И рабочие снова не выходили из цехов, а ученые — из лабораторий. Ковался щит, способный выдержать любой удар.

Курчатов говорил:

— Есть такое слово «надо». Вы не первый день на свете живете и не раз это слово слышали! Но дальше вы будете слышать его еще чаще! Надо, надо! Надо служить, надо работать, надо законы соблюдать, сколько еще этих «надо».

Академик А. П. Виноградов, вспоминая свои встречи с И. В. Курчатовым, Писал [403]:

Высокий, статный, он постоянно был окружен людьми. Ходил стремительно, большими шагами, и за ним не поспевали. При этом мне всегда вспоминалась картина В. Серова «Петр I на набережной». Черные смеющиеся глаза и борода лопатой — лицо, как будто взятое из старых хрестоматий. Этот большой человек был очень приветлив и любезен. Кто не помнит привычных его слов «физкульт-привет!», которыми он начинал и кончал разговор с вами по телефону то ли ранним утром, то ли поздно ночью?

Ради советских людей, много выстрадавших и одолевших жестокого врага, и сжигал себя Курчатов в изнурительном труде, и если его терзали муки совести, то только оттого, что он слишком медленно идет к цели.

Успеть! Мы должны успеть! Эти слова постоянно повторял И. В. Курчатов. Он знал, что мир не обеспечить призывами даже самых лучших людей. Это все слова. А вот когда у нас бомба будет, — тогда можно будет разговаривать и договариваться...

И мы успели! Мы начали разговаривать и договариваться как равные партнеры, сломав и растопив льды «холодной войны». Когда с трибуны XXV съезда КПСС звучали слова об успехах в осуществлении Программы мира, о торжестве политики разрядки, советские люди знали, что это стало возможным потому, что выбор цели у Коммунистической партии был точен, потому что советский народ в своей внешней политике опирается на могучий военно-экономический потенциал Страны Советов, и создан этот потенциал усилиями всего народа, усилиями и волей его талантливых представителей, таких, как академик Игорь Васильевич Курчатов.

Прошли времена, когда США грозили атомным оружием. Борьба за мир вступила в новую фазу. СССР сразу же заявил о необходимости полного его запрещения. Обладая этим оружием, мы были готовы в любой момент уничтожить все его запасы и использовать энергию атома только в мирных целях.

25 сентября 1949 г. подвилось сообщение ТАСС, которое в тот же день было перепечатано [404] всеми крупными газетами мира. Это сообщение вызвало столько заседаний различных правительств, столько комментариев и разъяснений, толкований и кривотолков, официальных речей и тайных консультаций, мир так долго гудел и спорил, нетерпеливо рылся в старых газетах и терпеливо ждал новых, что сегодня стоит напомнить его текст. Приведем его полностью:

23 сентября президент США Трумэн объявил, что, по данным правительства США, в одну из последних недель в СССР произошел атомный взрыв. Одновременно аналогичное заявление было сделано английским и канадским правительствами.

Вслед за опубликованием этих заявлений в американской, английской и канадской печати, а также в печати других стран, появились многочисленные высказывания, сеющие тревогу в широких общественных кругах.

В связи с этим ТАСС уполномочен сообщить следующее.

В Советском Союзе, как известно, ведутся строительные работы больших масштабов — строительство гидростанций, шахт, каналов, дорог, которое вызывает необходимость больших взрывных работ с применением новейших технических средств. Поскольку эти взрывные работы происходили и происходят довольно часто в разных районах страны, то возможно, что эти работы могли привлечь к себе внимание за пределами Советского Союза.

Что же касается производства атомной энергии, то

ТАСС считает необходимым напомнить о том, что еще 6 ноября 1947 г. министр иностранных дел СССР В. М. Молотов сделал заявление относительно секрета атомной бомбы, сказав, что «этого секрета давно уже не существует». Это заявление означало, что Советский Союз уже открыл секрет атомного оружия и он имеет в своем распоряжении это оружие. Научные круги Соединенных Штатов Америки приняли это заявление В. М. Молотова как блеф, считая, что русские могут овладеть атомным оружием не ранее 1952 г. Однако они ошиблись, так как Советский Союз овладел секретом атомного оружия еще в 1947 г.

Что касается тревоги, распространяемой по этому поводу некоторыми иностранными кругами, то для тревоги нет никаких оснований. Следует сказать, что Советское правительство, несмотря на наличие у него атомного оружия, стоит и намерено стоять в будущем на своей старой позиции безусловного запрещения применения атомного оружия.

Относительно контроля над атомным оружием нужно сказать, что контроль будет необходим для того, [405] чтобы проверить исполнение решения о запрещения-производства атомного оружия.

СССР был первым государством, создавшим водородное оружие. 20 августа 1953 г. было опубликовано сообщение Советского правительства об испытательном взрыве в СССР одного из видов водородной бомбы. В нем вновь решительно подчеркнута необходимость запретить применение атомного и других видов оружия массового уничтожения.

Атомная эйфория США, опьянение вседозволенностью длились, однако, недолго. За повергшим многих в США в неприятное изумление сообщением о том, что Советский Союз располагает собственным атомным оружием, теперь пришла и другая отрезвляющая весть: у русских есть и водородное оружие. Некоторые из американских стратегов не хотели в это верить, другие считали, что это не более чем случайность, что обескровленная войной, еще не оправившаяся от нее страна не может, не в состоянии принять американский вызов.

Испытаниями водородной бомбы также руководил И. В. Курчатов. Один из участников этих испытаний рассказывает:

...А когда появилось пугало новой бомбы, в тысячу раз более мощной, чем атомная, Советское правительство дало задание Атомному центру выяснить, на чем основаны эти угрозы. И уже через несколько лет — испытание советской водородной бомбы, первой в мире.

На полигоне опять, как в 1949 г., собираются тысячи участников...

Под утро 12 августа 1953 г. еще до восхода солнца над полигоном взметнулся сокрушительный термоядерный взрыв.

Создавшие бомбу ученые, конструкторы, рабочие, тысячи других участников увидели с безопасного расстояния всепроникающий ослепляющий свет. Глухо стучало сердце Главного теоретика, застыли в оцепенения руководители работ, представители правительства и Верховного командования армии, случайные свидетели преждевременной зари — жители отдаленных населенных пунктов.

Выждав время, необходимое для спада радиоактивности, на место взрыва выехали в танках медики и биологи. Получив от них сведения об уровне радиоактивности в разных местах, к эпицентру направляются [406] Курчатов, Завёнягин, солдаты, офицеры, ведущие измерения, научные работники.

На месте металлической башни, где была снаряжена водородная бомба, — громадная воронка. Башня уничтожена вместе с бетонным основанием. Весь металл испарился. Почва вокруг превратилась в желтую, испещренную трещинами, покрытую оплавленными комками, спекшуюся стекловидную массу. Чем дальше от эпицентра, тем повреждений меньше, тем тоньше желтая оплавленная корка под гусеницами танков, еще дальше — обугленная земля и, наконец, сохранившаяся трава. И в этой траве изумленные зрители видят беспомощных птиц. Свет разбудил их, они взлетели, но излучение спалило им крылья.

Приборы записали все, что надо было, о взрыве. Разрушенные и отброшенные танки, оружие, опрокинутый паровоз, снесенные взрывной волной бетонные стены, сожженные деревянные постройки, — все, что было приготовлено на полигоне для контроля, подтвердило точность сделанных расчетов. Взрыв первой в мире водородной бомбы прошел успешно.

Ночью после испытании в Москву ушло сообщение, в котором говорилось, что испытания прошли успешно. Об этом срочно доложили ЦК партии и Совету Министров.

«Советские ученые, — подчеркивал И. В. Курчатов, — сочли своим священным долгом обеспечить безопасность Родины и при повседневном руководстве, при повседневной заботе партии и правительства, вместе со всем нашим советским народом добились выдающихся успехов в деле создания атомного и водородного оружия. И теперь всякий, кто осмелится поднять атомный меч против советского народа, от атомного меча и погибнет».

Однако даже в то время советские ученые и инженеры работали над проектами использования атомной энергии в мирных целях.

Первую атомную электростанцию решили строить в Обнинске — городке между Москвой и Калугой. Но нашлись скептики, которые попытались посеять сомнение в новом деле, заявив, что будущая атомная электростанция экономически нецелесообразна и бесперспективна. Курчатов взял ответственность за результаты эксперимента на себя. Он отстаивал его [407] огромную важность не только для науки, но и для энергетики страны в ближайшем будущем.

В самый ответственный период — перед пуском — Игорь Васильевич приехал в Обнинск и возглавил все приготовления непосредственно на месте. Он руководил комиссией по пуску Первой атомной электростанции и, как всегда, был строг и требователен, заставлял по нескольку раз проверять надежность каждого узла. Его ближайшие сотрудники Д. И. Блохинпев, А. К. Красин, Н. А. Николаев, Д. М. Овечкин чувствовали твердую руку Игоря Васильевича. Никакой неясности и неопределенности! Все должно быть подтверждено опытом, расчетом! Все — от урановых блоков до вентиляции — интересовало его. Это была первая станция, первая... И если вы побываете в Обнинске и пройдете по подземным галереям, увидите переплетения трубопроводов, то поймете, как трудно приходилось первым строителям. И ученых не столько волновал сам реактор — к тому времени опыт у физиков уже был, — сколько устойчивость работы с перегретой водой, надежность первого контура. Да что греха таить, тогда еще толком не умели сваривать нержавеющую сталь. А бесчисленное количество труб, которое и сейчас поражает воображение, надо было сваривать так, чтобы нигде не появилось течи.

Но вот подготовка закончена, и ученые собрались на пульте управления. Так называемый «физический» пуск реактора, т. е. начало цепной реакции практически без выделения тепла, прошел быстро — дело привычное, а затем были подключены парогенераторы...

Наконец включили первый контур, второй... Из контрольного крана пошел пар. Атомная электростанция заработала. А. П. Александров поздравил Курчатова: «С легким паром, Игорь Васильевич!»

В книге отзывов, которая хранится на АЭС, записана интересная мысль академика Н. А. Доллежаля: «Пройдут годы, и людям грядущего поколения первая АЭС будет казаться такой же далекой от современности, какими сейчас [408] кажутся машины Ползунова или самолет Можайского, но для человечества они всегда будут памятником науки и техники, символом победы творческой мысли».

В 1954 г. в Обнинске вступила в строй первая в мире атомная электростанция мощностью 5 тыс. кВт. В августе 1955 г. профессором Д. И. Блохинцевым был сделан обстоятельный доклад на созванной ООН в Женеве Первой международной научной конференции по проблеме мирного использовании атомной энергии.

Открывая конференцию, президент Швейцарской конфедерации М. Петипьер напомнил, что новая энергия явилась миру взрывами атомных бомб, как оружие страшного разрушения. Новый источник энергии породил не радость надежды, а чувство страха и разочарования. В течение многих лет атомная энергия в представлении людей связывалась с — использованием ее для военных целей..

И вот на международной конференции ученые, собравшиеся в Женеве из 78 стран мира, ознакомились с опытом работы первой электростанции, использующей ядерную энергию. Один из участников конференции сказал: «Вас, русских, можно поздравить со второй победой. Первую вы одержали над Гитлером и вторую — здесь, на фронте науки».

Самим фактом введения в строй атомной электростанции Советский Союз говорил всему миру, что если страна и вынуждена вести работы по созданию атомного и термоядерного оружия, то все же основное направление исследований и их конечная цель — это мирное использование энергии атомного ядра, привлечение колоссальных энергетических ресурсов, заключенных в нем, на службу человечеству.

В 1957 г. со стапелей Адмиралтейского завода в Ленинграде сошло первое в мире гражданское надводное атомное судно — ледокол «Ленин». Доклад о строительстве в СССР надводного корабля, работающего на атомной энергии, был представлен на Второй международной конференции по мирному использованию [409] атомной энергии академиком А. П. Александровым, руководившим работами по его сооружению.

Успешный рейс к Северному полюсу в августе 1977 г. атомного ледокола «Арктика» открыл большие возможности в освоении районов Крайнего Севера. В феврале 1978 г. был сдан в эксплуатацию атомный ледокол «Сибирь».

Использование атомного ледокольного флота увеличивает период навигации на этой важнейшей водной артерии. Задача недалекого будущего — с помощью новых судов сделать навигацию на Северном морском пути круглогодичной.

Истинная наука та, которая раскрывает секреты природы и ставит их на службу человеку. Подобными мыслями не раз обменивались советские физики-термоядерщики в узком кругу, не раз обсуждали их со своим бессменным руководителем И. В. Курчатовым. Он всегда чутко чувствовал пульс времени. В одной из таких бесед Курчатов предложил обратиться в правительство с просьбой разрешить опубликовать работы советских ученых по термоядерным реакциям, чтобы показать мировой научной общественности, что успел сделать Советский Союз в этой области, и побудить физиков Запада также раскрыть свои работы на пользу общему делу. Разрешение было получено.

В 1956 г. вместе с советской правительственной делегацией Я. В. Курчатов посетил Великобританию. В британском атомном центре Харуэлле он сделал доклад, который вызвал огромный интерес. Курчатов знал, что в Великобритании ведутся работы по управляемому термоядерному синтезу. Вот почему он с большим подъемом и волнением рассказывал о работах советских ученых в области управляемой термоядерной реакции.

По мнению английских коллег, «главный советский атомник доктор И. Курчатов поразил английских ученых, сказав, что Россия находится на пороге к установлению контроля над энергией водородной бомбы для использования в мирных целях» [410].

Газета «Дейли экспресс» писала, например, что Курчатов рассказал о таких вещах, которые «считались бы совершенно секретными в Великобритании и Соединенных Штатах». Другая газета под кричащим заголовком «Трагедия, разыгравшаяся в Харуэлле» с горечью сетовала:

«Русcкие без стеснения рассказали о том, что у нас держится в секрете, и лишили нас приоритета даже там, где мы могли его иметь».

Газета «Скотсмен» высказалась еще определеннее: «Поскольку главный атомный эксперт России, очевидно, полон сведений о советском прогрессе в области обращения энергии водородной бомбы на мирные цели, стремление к техническому сотрудничеству является искренним...».

Выступая в марте 1958 г. на сессии Верховного Совета СССР, И. В. Курчатов заявил: «Наша научная общественность решительно высказалась за запрещение атомного оружия. С советскими учеными вместе крупнейшие зарубежные ученые, имеющие мировые имена: датчанин Нильс Бор, француз Жолио-Кюри, американец Полинг, немец Гейзенберг, японец Окава, англичанин Пауэлл и многие, многие другие... С этой высокой трибуны мы, советские ученые, обращаемся к ученым всего мира с призывом направить и объединить усилия для того, чтобы в кратчайший срок осуществить управляемую термоядерную реакцию и превратить энергию синтеза ядер водорода из оружия разрушения в могучий живительный источник энергии, несущий благосостояние и радость всем людям на земле!»

Заключение

В молчании стоят люди у памятников жертвам атомного взрыва в Хиросиме и Нагасаки. Какие чувства переполняют их сердца? Отчаяние? Обреченность? Надежда [411]?

Да, надежда: разве отточенный новейшими науками человеческий разум неизбежно должен быть обращен во зло человечеству?

Р. Оппенгеймер, который руководил созданием первой атомной бомбы, как-то сказал: «Мы сделали работу за дьявола». Казалось бы, трагедия Хиросимы и Нагасаки должна была заставить людей загнать чудовищного джина обратно в бутылку и навечно запечатать ее печатью великого горя и великого страдания тысяч и тысяч людей.

Атомная трагедия Хиросимы и Нагасаки давно перестала быть трагедией только японских городов. Это трагедия всего человечества. Хиросима и Нагасаки — живые памятники преступления XX в. и предостережение на будущее.

Человечество не может позволить, чтобы решение вопроса о том, быть или не быть войне, находилось в руках безответственных и недальновидных государственных деятелей. В современную эпоху в решении вопросов войны и мира не должно быть места случайностям. Мировая общественность настоятельно требует приостановить гонку вооружений, инициатором которой является империализм, прекратить испытания ядерного оружия. Всемирный конгресс сторонников мира в воззвании, принятом на сессии своего Постоянного комитета, проходившей в Стокгольме в марте 1950 г., потребовал «безусловного запрещения атомного оружия как оружия устрашения и массового уничтожения людей».

В воззвании говорилось, что «правительство, которое первым применит против какой-либо страны атомное оружие, совершит преступление против человечества и должна рассматриваться как военный преступник». Итоги сессии показали, что движение народов против подготовки новой войны и применения ядерного оружия находится на подъеме и встречает широкую поддержку во многих странах.

Преступная по отношению ко всему человечеству, бессмысленная для решения спорных международных проблем и политических [412] конфликтов термоядерная война была бы лишь политикой национального самоубийства для тех, кто осмелился бы ее развязать. При любом ее исходе мир оказался бы в неизмеримо худшем положении, чем до нее, так что участи погибших могли бы, пожалуй, позавидовать оставшиеся в живых. Вот почему разрядка напряженности, всеобщее разоружение объективно отвечают интересам всех народов земного шара, интересам всех честных людей.

Советские люди хорошо знают, что такое ужасы войны: это миллионы человеческих жизней, разрушенные города, сожженные села, нивы, это горе и слезы матерей, детей.

Отвечая на атомный шантаж созданием своего ядерного оружия, Советский Союз призвал к прекращению его производства и в конечном счете к полному его уничтожению.

В Обращении, прозвучавшем в дни празднования 60-летия Великого Октября, ЦК КПСС, Верховный Совет СССР и Совет Министров СССР призвали народы, парламенты и правительства всех стран сделать .все, чтобы остановить гонку вооружений, запретить создание новых средств массового уничтожения, приступить к сокращению вооружений и вооруженных сил, к разоружению.

«Сегодня, — заявил товарищ Л. И. Брежнев, — мы предлагаем сделать радикальный шаг: договориться об одновременном прекращении всеми государствами производства ядерного оружия. Любого такого оружия — будь то атомные, водородные или нейтронные бомбы или снаряды. Одновременно ядерные державы могли бы взять обязательство приступить к постепенному сокращению уже накопленных его запасов, продвигаясь вперед вплоть до полной, „стопроцентной» их ликвидации».

По данным Стокгольмского международного института по исследованиям проблем мира, с 1945 по 1976 г. произошло 125 аварийных случаев с американским ядерным оружием (катастрофы самолетов, подводных лодок и надводных кораблей с ядерным оружием на борту, [413] неполадки при запусках ракет и т. д.). Каждый из этих случаев мог привести к непреднамеренному ядерному взрыву, радиоактивному заражению, использованию ядерного оружия политическими или уголовными элементами в злоумышленных целях и т. д.

Тема случайного возникновения войны не раз оказывалась в центре внимания авторов книг. Герой пьесы Назыма Хикмета «Дамоклов меч» — летчик, патрулирующий в небе с водородными бомбами, решает расквитаться с человечеством за все свои личные горести. В сатирическом фильме американского режиссера Стэнли Кубрика «Доктор Стрейнджлав, или Как я научился не бояться и любить бомбу» земная цивилизация кончает свое существование в результате ядерной войны, начатой обезумевшим от антикоммунизма американским генералом. Повесть американских писателей Юджина Бэрдика и Гарви Уилера «Безотказная система» рисует ситуацию, когда соединение бомбардировщиков с ядерным оружием по тревоге направляется к чужим границам. Тревога оказывается ложной, и соединение получает приказ вернуться. Но предупредительная «безотказная» система сработала неполностью, и одна эскадрилья продолжает свой путь…

Необходимость предотвращения подобных ситуаций привлекает внимание не только писателей. Эта проблема носит чрезвычайно острый характер. В условиях, когда ядерное оружие находится в состоянии боевой готовности, нельзя не считаться с вероятностью его случайного или несанкционированного применения, которое может быть вызвано различными техническими, психологическими или политическими причинами. В то же время такие случаи, будучи неправильно истолкованными, могут вызвать ответную реакцию, и в результате может произойти непоправимая катастрофа.

На протяжении 35-летней послевоенной истории народы связывали свои надежды на ядерное разоружение с предложениями, которые Советский Союз выносил на обсуждение ООН, [414] Комитета по разоружению .и других международных форумов.

Напомним некоторые инициативы Советского Союза.

1946 г. Советский Союз выдвигает проект Международной конвенции о запрещении производства и применения оружия, основанного на использовании атомной энергии в целях массового уничтожения людей.

1949 г. СССР предлагает заключить Пакт мира между пятью великими державами — СССР, Китаем, США, Великобританией, Францией.

1955 г. В июле делегация СССР на Совещании глав правительств четырех держав в Женеве предлагает меры по полному запрещению ядерного оружия, изъятию его из арсеналов и уничтожению.

1962 г. В Комитете 18-ти государств по разоружению СССР вносит проект Договора о всеобщем и полном разоружении под строгим международным контролем, который предусматривал бы и ликвидацию ядерных арсеналов государств.

1971 г. На XXIV съезде КПСС выдвигается комплексная программа мер по ограничению гонки ядерных вооружений. В ней конкретные меры в этой области прямо связываются с задачей полного запрещения ядерного оружия.

1972 г. Советский Союз призывает отказаться от применения силы в международных отношениях и одновременно запретить применение ядерного оружия.

1976 г. Советское правительство предложило договориться об одновременном прекращении всеми государствами производства ядерного оружия, будь то атомные, водородные или нейтронные бомбы или снаряды. Эта инициатива предусматривает также принятие ядерными державами обязательства приступить к постепенному сокращению уже накопленных запасов вооружения, вплоть до полной их ликвидации.

Советский Союз за последние годы выдвинул целую серию предложений по военной [415] разрядке, по прекращению гонки вооружений, в том числе ядерных. Советское государство выступило инициатором предложений, направленных на полное и безусловное запрещение атомного оружия и его уничтожение, за использование ядерной энергии только в мирных целях. По инициативе СССР уже заключен ряд многосторонних соглашений, содействующих сдерживанию производства, а также распространению ядерного оружия. В стадии обсуждения в Комитете по разоружению ООН находится немало других советских инициатив в области сокращения вооружений и разоружения: о сокращении вооруженных сил и вооружений в Центральной Европе; 0 запрещении разработки, производства и накопления химического оружия и об уничтожении его запасов; о запрещении новых видов ^ и систем оружия массового уничтожения, в частности радиологического оружия, и др. Реализация этих и иных предложений помогла бы снизить уровень военного противостояния, повысить доверие во взаимоотношениях государств.

Из приведенных примеров видно, что для Советского Союза борьба за ликвидацию ядерного оружия никогда не носила конъюнктурного характера. СССР всегда последовательно выступал за ликвидацию ядерного оружия: и когда сам не обладал этим оружием, и когда был вынужден в целях обороны создать его и оснастить им свои вооруженные силы. При этом с советской стороны неизменно указывалось на бесперспективность и пагубность гонки ядерных вооружений.

Вспомним, как развивались события после второй мировой войны. Советский Союз и другие социалистические страны всегда предлагали воздержаться от принятия на вооружение очередной военной новинки, начиная с атомной бомбы. Когда же США не пошли на это и начали дипломатию атомного шантажа, Москва заявила: что ж, будет и у нас атомное оружие и многое другое. Ставка на атомный шантаж не оправдалась [416].

Так повторялось много раз — так было и с межконтинентальными ракетами, и с ракетами с разделяющимися головными частями, и с атомными подводными лодками, и со многими другими видами вооружения. Советский Союз и братские социалистические страны вновь и вновь предлагали не доводить дело до очередного витка гонки вооружений, но когда их ставили перед свершившимся фактом, они, заботясь о своей безопасности, выравнивали соотношение сил.

Но в Пентагоне никак не хотят примириться с этим паритетом. Умело организуемые для обработки общественного мнения бесчисленные «просачивания» в прессу сведений о новых и новых видах оружия, которые США и их союзники готовятся запустить в производство, вызывают рост ассигнований на достижение все той же мечты о «превосходстве». Рекламируются подводная лодка «Трайдент» стоимостью более 1 млрд. долл. каждая, новый танк «ХМ-1» стоимостью 1,4 млн. долл., лучевое оружие, на разработку которого министерство обороны США, по данным «Нью-Йорк тайме», за последние 10 лет израсходовало 1 млрд. долл., радиологическое оружие, нейтронная бомба и т. д. и т. п.

Западные державы одни советские инициативы саботируют, от делового обсуждения других уклоняются. К чему это приводит, известно всем: наша планета, по мнению специалистов, оказалась опасно перенасыщенной ядерным оружием. Уже к началу 70-х годов в мире были накоплены такие запасы ядерного оружия, что на каждого жителя Земли в пересчете на обычную взрывчатку приходилось около 15 т тринитротолуола.

Если пересчитать запасы накопленного в мире ядерного оружия, взяв за эталон бомбу, сброшенную на Хиросиму, то получится поистине ужасающая цифра — более 1 млн. бомб. Миллион атомных бомб! А чего стоил людям взрыв только одной такой бомбы? Недавно группа видных японских ученых и [417] журналистов завершила подготовку капитального исследования под заголовком «Атомные катастрофы Хиросимы и Нагасаки». В нем доказывается, что варварские бомбардировки унесли за несколько минут около 310 тыс. жизней.

Для начала большого пожара хватает искры. Многие ученые, обладающие чувством ответственности, поняли, что и нейтронной бомбы более чем достаточно для ядерной катастрофы, что она может стать детонатором ядерной войны. «Нейтронная бомба не что иное, как небольшого размера ядерное оружие того типа, что было использовано в Хиросиме. Поэтому обещание произвести нейтронную бомбу, которая „щадит города», звучит отвратительно с моральной точки зрения. И это чудовищная ложь», — указывал профессор Э. Стернгласс, ядерный физик из Питтсбургского университета.

Ф. Жолио-Кюри когда-то говорил, что многие совершаемые человечеством ошибки объясняются его крайней молодостью: история цивилизации в конце концов насчитывает всего несколько десятков поколений людей. Жолио-Кюри размышлял об этом в то время, когда человечество еще не сталкивалось с теми смертельными опасностями, которые окружают его сегодня. Даже юность цивилизации не дает ей теперь права на ошибки.

Арсеналы ядерного оружия таят в себе огромную опасность для всей планеты, именно планеты, а не отдельных стран. Их создание поглощает огромные материальные средства, которые можно было бы использовать на социальные нужды: для борьбы с болезнями, неграмотностью, голодом и нищетой в ряде отсталых районов мира.

Советский Союз последовательно выступает за принятие эффективных мер к недопущению расползания ядерного оружия по нашей планете. Выступая на XXXIV сессии Генеральной Ассамблеи ООН, член Политбюро ЦК КПСС, министр иностранных дел СССР А. А. Громыко сказал: «По нашему мнению, необходимо предпринять дальнейшие усилия по укреплению [418] режима нераспространения ядерного оружия. И ответственность за это несут все государства». Эта принципиальная линия, которая продиктована подлинной заботой об укреплении мира и Международной безопасности, находит свое практическое воплощение в известных предложениях Советского Союза, направленных на то, чтобы положить конец гонке ядерных вооружений.

Советские люди сделали атом мирным. Советский Союз никому не угрожает и на деле выступает в защиту мира, за уничтожение запасов атомного оружия, за использование энергии атома в мирных, созидательных целях, на благо всего человечества.

Мы хотим мира. Мы действительно его хотим и делаем все, чтобы его упрочить. В нашей стране не было дня, когда бы мы отказались от самого слова «разрядка», как это сделал однажды американский президент.

Любить войну немыслимо, бесчеловечно. Кто может примириться с горем? Любить можно его преодоление. Война — горе [419].