На Берлин. 1945

Три красные стрелы

Пожалуй, ни один период войны не был насыщен столь великими и поистине захватывающими событиями, как этот: январь, февраль, март, апрель и девять великолепных дней мая незабываемого тысяча девятьсот сорок пятого года. Карты военных действий тех дней пестрят длинными и острыми красными стрелами. Эти стрелы то бьют по прямой, то круто поворачивают вправо или влево, то извиваются кольцом, зажимая в очередном «котле» последние дивизии, корпуса, армии фашистской Германии.

Первая гвардейская танковая армия неизменно сохраняла свое почетное место на важнейших участках наступления. Все чаще она действовала совместно с другой заслуженной армией Советских Вооруженных Сил — 8-й гвардейской, которой командовал генерал В. И. Чуйков. Так вместе они дошли до самой столицы Гитлера и там закончили войну.

Сколько жить еще будут ветераны 1-й гвардейской, которым посчастливилось увидеть своими глазами солнце победы в Берлине, они не забудут этих удивительно прекрасных месяцев. Им пришлось выполнить много важных предначертаний главного командования, изображенных на военных картах в виде красных стрел. Но, пожалуй, наибольший след в их памяти оставили вот эти три стрелы: кинжальный смертельный для врага удар на Запад, в обход Варшавы, через Лодзь и Познань, прямо к берегам Одера в районе Франкфурта-на-Майне — с 14 января по 3 февраля; затем крутой поворот на север и выход стремительным броском на побережье Балтики в районе Кольберга (Колобжега) и Гдыни — это конец февраля — начало марта; и, наконец, завершающий удар по Берлину — от штурма знаменитых Зееловских высот до ближних подступов к рейхстагу — с 16 апреля по 9 мая.

Во всех этих стремительных операциях 1-я гвардейская танковая армия сыграла значительную роль, по справедливости отмеченную [380] в истории Отечественной войны. Ведь именно в этих трех операциях катуковцы, умудренные без малого четырехлетним опытом войны, совершили самые талантливые, самые дерзкие, самые поразительные действия, которые и нынче, почти четверть века спустя, служат предметом внимательного изучения в войсках.

Я глубоко сожалею о том, что мне не довелось быть очевидцем этих событий: трудно писать о том, чего ты сам не видел, да еще много лет спустя. К счастью, заключительный этап своего участия в войне обстоятельно осветили в мемуарах сами ветераны 1-й танковой гвардейской армии и прежде всего командарм и его соратники.

Вехами моего скромного повествования об этой поре будут лишь короткие, но выразительные весточки, которые в те памятные дни долетали к нам, в «Комсомольскую правду», из штаба 1-й гвардейской танковой армии, ведь мы продолжали поддерживать с этой армией самую тесную связь. В этих письмах, набросанных буквально на бегу, порой под обстрелом, звучит эхо больших событий тех дней.

Вот первое письмецо от Михаила Ефимовича Катукова, оно датировано шестым января 1945 года:

«Дела мои сложились так, что с четвертого декабря по второе января я провалялся в киевском госпитале — доконали-таки меня мои почки. Но сейчас болеть дальше невозможно, надо работать. Большое спасибо за письма.

Вчера с Михаилом Алексеевичем Шалиным ездил по делам, и вот по пути мы развернулись в цепь и «уконтропежили» одного зайца. Погода у нас хорошая: минус 10 градусов, но снега мало.

Привет редактору. Желаю успехов и благополучия.

Катуков».

Все как бы обыденно: ну, болел человек, вернулся из госпиталя; охотится на зайцев, любуется зимними пейзажами, что тут такого? Но вспомните, в какой обстановке это пишется, вспомните, какие события назревают и по каким делам ездит он со своим начальником штаба в те решающие дни подготовки прорыва гитлеровского фронта на Магнушевском плацдарме, и вы подивитесь железной выдержке и уверенности командарма, способного в такое время писать такие, с виду безмятежные письма.

В тот час, когда Катуков отсылал нам свою записочку, его армия, еще в конце ноября переданная распоряжением Ставки с 1-го Украинского на 1-й Белорусский фронт и совершившая тогда же ночными переходами почти пятисоткилометровый скрытный марш из района Немирова, где мы встречались в последний раз с катуковцами, [381] в район юго-восточyее Люблина, уже готовилась к новому удару{86}. Вскоре должна была начаться одна из крупнейших стратегических наступательных операций войны, задачей которой было полное освобождение Польши и выход на подступы к Берлину. В историю эта операция вошла под названием Висло-Одерская. Она проводилась на главном, Варшавоко-Берлинском направлении силами 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов. В наступлении должна была также участвовать 1-я армия Войска Польского. Правее должны были наступать войска левого крыла 2-го Белорусского фронта, левее — войска 4-го Украинского.

Предстояло решить нелегкую стратегическую задачу. Гитлеровцы основательно укрепились между Вислой и Одером. К началу января 1945 года здесь была создана мощная оборонительная система, состоявшая из семи рубежей и большого количества полос и позиций. Оборону на фронте от Варшавы до Ясло удерживали 9-я, 4-я танковая и 17-я армии группы «А» вермахта, вооруженные самой лучшей техникой, какая только была у гитлеровской Германии. «Миллионы немцев встали перед противником, готовые оборонять германский восток от самого страшного, что только могло произойти, — от мощного натиска русских», — писал генерал Гудериан, битый Катуковым еще под Москвой.

Для того чтобы сокрушить эту оборону, надо было нанести поистине небывалый удар. Поэтому Ставка выделила фронтам, которые должны были осуществить эту задачу, огромные силы; свыше 2200000 человек, 34 500 орудий и минометов, более 2000 установок реактивной артиллерии, около 6500 танков и самоходных артиллерийских установок, до 4800 боевых самолетов{87}.

По плану операция должна была начаться не ранее 20 января. Но ее неожиданно пришлось ускорить. Дело в том, что на западном фронте, где наступали войска союзников, обстановка вдруг осложнилась: гитлеровское командование, стремясь продемонстрировать свою силу и склонить правительства США и Англии к сепаратному миру, нанесло удар по их войскам в Арденнах. Премьер-министр Англии Черчилль обратился к Советскому Союзу с мольбой о немедленной помощи. Советское правительство пошло навстречу этой просьбе, и наши войска досрочно развернули могучее наступление на широком фронте от Балтики до Дуная.

Да, нелегкая задача выпала и на сей раз на долю наших войск! Но они были отлично подготовлены к ее решению всем опытом предшествовавших лет войны, и среди наших бойцов и офицеров [382] царил невиданный подъем. «Скорее бы добить Гитлера!» — эти слова повторялись повсюду...

С 8 по 10 декабря в городе Седлец, где находился штаб 1-го Белорусского фронта, проходило совещание командиров, членов военных советов и начальников штабов всех армий этого фронта. Командующий — Маршал Советского Союза Г. К. Жуков ознакомил их с обстановкой, изложил свое решение и провел военную игру на картах. «Огромная по своему размаху операция терпеливо анализировалась во всех деталях», — пишет в своей книге «На острие главного удара» маршал бронетанковых войск М. Е. Катуков. Десять дней спустя начальник штаба фронта генерал М. С. Малинин провел фронтовую штабную игру на картах с начальниками штабов и основных отделов армий. Сразу же после этого, 23–24 декабря командно-штабная игра на картах была проведена в 1-й гвардейской танковой армии с командирами и начальниками штабов корпусов.

Все это совершалось в обстановке абсолютной, совершенно непроницаемой военной тайны. Между прочим, гитлеровское командование, хорошо знавшее цену грозной силе 1-й гвардейской танковой армии, нервничало, утратив ее след после боев на Сандомирском плацдарме. Оно засылало свою агентуру на поиски этой армии. В районе расположения танкистов близ Люблина органы нашей контрразведки «Смерш» выловили целый ряд фашистских разведчиков. Но гитлеровцы так и не узнали до начала боев, где находится 1-я гвардейская танковая армия и к какой операции она готовится...

Войска 1-го Белорусского фронта, ринувшиеся в наступление 14 января одновременно с двух плацдармов — Магнушевского и Пулавского, — нанесли по противнику поистине громоподобный, сокрушительный удар. Основные силы фронта вступили в бой на Магнушевском плацдарме. Это были 61-я, 5-я Ударная, 8-я гвардейская, 3-я Ударная армии, 1-я и 2-я гвардейские танковые армии, 1-я армия Войска Польского и 2-й гвардейский кавалерийский корпус. Величайшая силища! Гитлеровский фронт затрещал.

1-я гвардейская танковая армия имела такую задачу: после того как 8-я гвардейская армия Чуйкова прорвет тактическую оборону противника, с утра второго дня операции войти в сражение и развить стремительное наступление. В первый день надо было продвинуться на 40 километров; во второй — на 20, в третий и четвертый — на 60 километров. Такие высокие темпы планировались впервые. Но и они на этот раз были превзойдены.

Танкисты ринулись в наступление в час дня 15 января, — 8-й гвардейский механизированный корпус Дремова левее (впереди шла 1-я гвардейская танковая бригада Темника), 11-й гвардейский танковый корпус Бабаджаняна правее (впереди шла 44-я гвардейская танковая [383] бригада Гусаковокого). Форсировав 16 января в очень трудных условиях реку Пилица, танкисты устремились вперед, четко выполняя поставленные перед ними боевые задачи. Они освобождали город за городом, разбивая вдребезги оборону гитлеровцев.

Бои носили ожесточенный характер. Люди не жалели ни сил, ни жизни. Их воодушевляли успехи наших вооруженных сил, сулившие уже близкую победу. В полдень 17 января танкисты с огромным энтузиазмом встретили сообщение о том, что освобождена столица Польши — Варшава.

Но боевые успехи были бы невозможны без жертв. Горько было в преддверии уже недалекого мира терять испытанных боевых соратников, с честью прошедших весь долгий и тернистый путь войны. В бою за Згеж 18 января погиб полковник Ф. П. Липатенков, командир 19-й гвардейской механизированной бригады, один из лучших комбригов армии. Ему посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. Простившись с Ф. П. Липатенковым, танкисты отправили гроб с его телом во Львов, где его и похоронили с должными воинскими почестями.

В эти же дни произошло такое волнующее, драматическое событие — в разгаре боя в районе города Александрув близ Лодзи комбат Владимир Бочковский соскочил с танка, чтобы разведать обстановку. [384] Он не заметил, как из-за угла дома, буквально в нескольких шагах от него, вышел фашистский офицер с автоматом в руках. Еще мгновение, и Бочковский был бы убит. Но в это мгновение его механик-водитель гвардии старшина М. В. Пивовар, боевой танкист, награжденный многими орденами, не колеблясь, заслонил командира своим телом. Пуля, предназначавшаяся Бочковскому, сразила этого мужественного и благородного человека...

Пройдя по северной окраине Лодзи, части 8-го гвардейского механизированного корпуса Дремова стремительно двигались на запад, а 8-я гвардейская армия и действовавшие вместе с ней танковый и кавалерийский корпуса очищали этот крупнейший промышленный центр Польши. Гитлеровцы не успели его разрушить. Фабрики и заводы работали. Рабочие вышли навстречу нашим войскам с красными флагами. Тем временем 11-й гвардейский танковый корпус Бабаджаняна с блистательной стремительностью развивал наступление дальше к северу. На его долю выпали очень упорные бои. Как обычно, мужественно и умело действовали все части корпуса, но особенно выделялась 44-я гвардейская танковая бригада Гусакйвского — знаменитая «Революционная Монголия», прославившаяся еще в боях на Курской дуге. 21 января эта бригада освободила древний город Гнезно, который был когда-то столицей Польши.

На всю армию вновь прославился лихой комбат гвардии майор М. С. Пинский — идя впереди со своим батальоном, он захватил в районе деревни Беднары аэродром, на котором находилось много самолетов. Все они были уничтожены огнем из танковых пушек и гусеницами — танкисты спешили вперед.

Наступление продолжалось. Теперь важнейшей задачей 1-го Белорусского фронта было наступление на город-крепость Познань. Это был, как говорится, трудный орешек: рубеж, проходивший по реке Нотец от Быдгощ на Познань и далее на Острув-Велькопольски и Оппельн, был создан вдоль старой польско-германской границы для прикрытия подступов к Берлину.

Солдатам, оборонявшим этот рубеж, было приказано умереть, но не отступать. В крепости Познань гитлеровцы создали трехмесячный запас продовольствия. Они были готовы выдержать длительную осаду, и, чтобы сокрушить их оборону, нужно было приложить поистине героические усилия. Вот почему именно сюда были брошены лучшие, закаленные в боях войска — 1-я гвардейская танковая армия Катукова и 8-я гвардейская армия Чуйкова, неразлучные соратники по борьбе.

Они смело уходили вперед, не оглядываясь на фланги и тылы: им было известно, что за ними идут главные силы фронта.

25 января части 1-й гвардейской танковой окружили Познань — город-крепость, где находился шестидесятитысячный гарнизон, [385] хорошо подготовленный к обороне. Город имел три оборонительных обвода. Форты и цитадель были способны выдержать удары тяжелых снарядов и фугасных бомб. Захватить Познань с ходу танкисты были не в состоянии. Требовалась хорошо организованная осада.

Военный Совет 1-й гвардейской танковой армии решил обратиться к командованию фронта с предложением, чтобы штурм Познани был поручен общевойсковым армиям, а танковая армия была бы высвобождена для дальнейшего наступления на Запад. Но предложение это опоздало: командующий фронта уже решил поручить штурм Познани 8-й гвардейской и 69-й общевойсковым армиям, а катуковцам приказал двинуться дальше, оставив для блокирования Познани с запада несколько частей под командованием заместителя командира 8-го гвардейского механизированного корпуса полковника В. М. Горелова, пока подойдут главные силы пехоты.

Штурм крепости продолжался затем в течение месяца (Познань была взята 23 февраля), а танкисты тем временем ворвались в укрепленный район гитлеровцев у Мезеритца — уже на территории Германии! Этот район представлял собою один из наиболее сильных узлов обороны противника. Он строился еще в 1932–1937 годах, а затем был усовершенствован в 1944–1945 годах. Укрепленный район состоял из большого количества эшелонированных в глубину долговременных огневых точек — «панцерверке» с гарнизонами по 6–15 человек. Они были усилены полевыми заграждениями и противотанковыми препятствиями.

Серьезным препятствием на пути танкистов была и река Обра, приток Одера. И все же танкисты уже к утру 29 января форсировали эту реку, прорвали предполье укрепленного района и создали плацдарм по ту сторону Обры. 11-й гвардейский танковый корпус захватил немецкий город Альт-Тирштигель, а 8-й гвардейский механизированный — совместно с наступавшим левее 11-м отдельным танковым корпусом — занял Бомст. Военный Совет фронта поздравил танкистов с вступлением на территорию Германии и пожелал им новых успехов. Теперь на очередь вставала новая, поистине историческая боевая задача — прорваться к Одеру, форсировать его, а там, за ним — Берлин!

В частях царил большой подъем. И вдруг всеобщая радость была омрачена тяжким известием: в районе Познани погиб остававшийся там с частями, блокировавшими эту крепость, 34-летний полковник В. М. Горелов, заместитель командира 8-го гвардейского механизированного корпуса, бывший вожак ставшей уже легендарной 1-й гвардейской танковой бригады. Гроб с его телом был доставлен из района Познани к германской границе, чтобы танкисты смогли проститься с одним из самых любимых своих командиров, а затем [386] был отвезен во Львов — там тело Горелова предали земле на холме Славы, рядом с погибшим за десять дней до этого полковником Липатенковым.

Много замечательных людей потеряли катуковцы, и каждого из них оплакивали, как самого родного и близкого человека, но вдвойне горестно было терять боевых друзей в эти незабываемые дни большого наступления, когда окончательная победа над фашистской Германией становилась все более близкой и осязаемой...

29 января вновь отличилась 44-я гвардейская танковая бригада Гусаковского. Подойдя вплотную к главной полосе Мезеритцкого укрепленного района у Хохвальде, танкисты, не дожидаясь подхода главных сил корпуса, дерзко форсировали противотанковый ров, воспользовавшись мостом, оставленным гитлеровцами для прохода своих танков. Под покровом ночи саперы вытащили из гнезд надолбы, растащили «ежи» и открыли огонь по дотам и дзотам фашистов.

Воспользовавшись сумятицей в стане противника, бригада Гусаковского проскочила через укрепленный район и сосредоточилась в лесу западнее Хохвальде в ожидании подхода других частей 11-го гвардейского танкового корпуса. Положение ее осложнилось на следующий день, когда гитлеровцы пришли в себя и сумели отразить атаки 45-й гвардейской танковой бригады Моргунова, которая шла по следам танкистов Гусаковского. Но Гусаковский, уверенный в том, что часы гитлеровцев сочтены, продолжал двигаться вперед и занял Мальсов. Только здесь бригада остановилась — в баках танков уже не оставалось горючего. Они заняли круговую оборону в тылу врага.

К счастью, несколькими часами ранее 8-й гвардейский механизированный корпус, действовавший южнее, сумел преодолеть главную оборонительную полосу Мезеритцкого укрепленного района и устремился к Одеру. Командование армии тут же направило части 11-го гвардейского танкового корпуса вслед за 8-м гвардейским механизированным, затем танки Бабаджаняна вышли на свое направление, подали руку помощи бригаде Гусаковского и все вместе также устремились к Одеру, держась на правом фланге армии.

Этот блистательный прорыв Мезеритцкого укрепленного района трудно переоценить, — гитлеровцы были уверены, что им удастся остановить наконец русских на этом рубеже, который считался неприступным. Но дерзость катуковцев в соединении с неизмеримо возросшим воинским умением сделала чудо: их танки буквально чзихрем пронеслись через укрепленный район, стремительно приближаясь к Одеру.

Быстрее! Быстрее! Еще быстрее! Командующий фронтом Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, довольный тем, как его войска ведут Знастуштедие, тем не менее требовал, чтобы они стремительно развивали [387] достигнутые успехи. В частности, 1-й гвардейской танковой армии он приказал не только выйти в кратчайший срок к Одеру, но и форсировать его и захватить плацдармы на западном берегу, пока гитлеровцы не успели перегруппироваться и создать новую линию обороны.

На левом фланге 8-й гвардейский механизированный корпус стремительно продвигался к Франкфурту-на-Одере. Впереди него двигалась, как всегда, 1-я гвардейская танковая бригада, а на самом острие этого бронированного клина — батальон Владимира Бочковского. 1 февраля первогвардейцы овладели Кунерсдорфом, — имя этого небольшого города многое говорит сердцам русских воинов: в 1759 году армия генерал-аншефа Салтыкова наголову разбила здесь войска прусского короля Фридриха.

От Кунерсдорфа было рукой подать до Франкфурта. Бочковский в наступательном пылу успел даже проскочить по мосту через Одер, который не был взорван. Во Франкфурте царила паника. Там гудели гудки и сирены, возвещавшие тревогу: «Танки! Русские танки идут!» Но гитлеровцы в этом районе еще располагали довольно крупными силами, и они начали контратаки. Между тем главные силы корпуса еще не подошли — двигаясь от Варты к Одеру, они были вынуждены вести бои с так называемыми «блуждающими котлами» гитлеровцев — разрозненные части отступавших гитлеровцев все еще причиняли немало хлопот, атакуя то здесь, то там наши колонны.

В этих условиях командование было вынуждено остановить дальнейшее продвижение 1-й гвардейской танковой бригады на рубеже Кунерсдорфа, — ниже я приведу некоторые подробности этого боя, о которых уже после войны рассказал мне В. Бочковский...

Севернее к Одеру прорвался 11-й гвардейский танковый корпус. Первой достигла реки в тот же день 1 февраля его 40-я гвардейская танковая бригада подполковника М. А. Смирнова. Она за день продвинулась на 40 километров и вырвалась на подступы к городу Геритц, находящемуся на восточному берегу Одера. Геритц был взят в ночном бою.

«К 9 часам утра 2 февраля, — вспоминает в своей книге «Танки идут на Берлин» генерал армии А. Л. Гетман, в то время являвшийся заместителем командарма М. Е. Катукова, — наши части полностью овладели городом, очистив его от противника. При этом были захвачены сотни пленных. В то же утро противник предпринял контратаку из района Кюстрина. В ней участвовали значительные силы пехоты, поддерживаемые танками. Враг пытался выбить наши части из Геритца и отбросить их от Одера. Отбить контратаку командир корпуса приказал 40-й гвардейской танковой бригаде и 1454-му самоходно-артиллерийскому полку. Танковый батальон Героя Советского [388] Союза Б. П. Иванова и артиллеристы подполковника П. А. Мельникова встретили противника уничтожающим огнем из засад. Фашистские танки запылали после первых же залпов. Но вражеская пехота продолжала лезть напролом, пытаясь прорваться к городу. Тогда наши танки и самоходки перешли в атаку. Огнем и гусеницами они довершили разгром гитлеровцев. К этому времени главные силы корпуса уже начали форсировать Одер под прикрытием огня своей артиллерии» (стр. 701–702).

Надо сказать, что в этих упорных боях все более активная роль выпадала на долю «пушек с высшим образованием», как Катуков прозвал тяжелую самоходную артиллерию. В своих воспоминаниях, присланных мне в 1969 году, бывший командир 339-го тяжелого самоходного краснознаменного Проскуровского полка гвардии полковник запаса Дмитрий Борисович Кобрин, с которым мы познакомились в ноябре 1944 года на Западной Украине, пишет, что этот полк участвовал в бою за создание плацдарма за Одером в районе Геритц-Кюстрина вместе с 40-й гвардейской танковой бригадой. Вот что он рассказывает:

«Продолжая выполнять задачу, поставленную перед нами командованием 1-й гвардейской танковой армии, наш полк действовал в передовом отряде совместно с 40-й гвардейской танковой бригадой в направлении на Кюстрин. На всем пути мы вели ожесточенные бои с немецко-фашистскими войсками, находясь в отрыве от главных сил на 60–70 километров.

В бою в районе Геритца — Кюстрина действовали две разведывательно-штурмовых группы.

Одна из них в составе трех танков Т-34 из состава танкового батальона 40-й гвардейской танковой бригады, которым командовал гвардии майор Иванов (ныне генерал) и нашей батареи тяжелых самоходных установок под командованием гвардии капитана Латышева и двух бронетранспортеров с разведчиками, шедших впереди под прикрытием огня самоходных артиллерийских установок, вышла на окраину Геритца и завязала там ожесточенный бой.

Вторая группа, которую возглавлял гвардии майор Иванов, состоявшая из 7 танков Т-34 из состава его батальона и нашей тяжелой самоходной батареи гвардии старшего лейтенанта Аксенова, получила приказ действовать вдоль дороги из Геритца на Кюстрин и захватить там мост через реку. Она прорвалась с боями к окраине Кюстрина и вышла к переправе через Одер. Но гитлеровцы успели взорвать мост. Группа до утра сражалась на восточной окраине города, удерживая захваченный рубеж до подхода наших войск.

Тем временем развертывался бой за Геритц. В сражении за этот город теперь приняли участие 1-я, 3-я и 4-я батареи полка. Им было приказано под покровом темноты занять огневые позиции на [389] расстоянии 700–800 метров от вражеских позиций на окраине Геритца и в 2 часа ночи произвести по ним сильный огневой налёт прямой наводкой. Этот огневой налет, в котором участвовали 15 тяжелых самоходных артиллерийских установок, длился 15 минут. Было израсходовано 150–170 мощных снарядов.

Затем две батареи перенесли огонь вглубь вражеских позиций, а бронетранспортеры, два танка Т-34 и 4-я самоходная батарея гвардии капитана Икрамова снялись с правого фланга и ворвались на окраину города. Рота автоматчиков под командованием гвардии старшего лейтенанта Павла Шебаренко очищала улицы от вражеских пехотинцев и стрелков фауст-патронами.

Действиями наших войск город был освобожден 2 февраля. Наши части форсировали Одер и захватили на западном берегу довольно обширный плацдарм. Гитлеровцы предпринимали яростные контратаки, их авиация непрерывно бомбила плацдарм, но наши солдаты и офицеры сумели отстоять занятый ими плацдарм и, больше того, расширить его.

В ходе этих боев наш полк уничтожил 12 орудий, 15 пулеметов, около 150 «фаустников», 5 бронетранспортеров, 3 танка «пантера» и до 350 гитлеровских солдат и офицеров. Было взято в плен 120 человек, захвачено 8 орудий, 10 пулеметов, 30 фауст-патронов. Мы потеряли три тяжелых самоходных установки, два танка Т-34, один бронетранспортер. Погибло около сорока человек. Эти потери — главным образом результат массового применения противником фауст-патронов, с чем мы встретились впервые.

За эту операцию наш полк был награжден орденом Ленина. Командиры батарей Икрамов и Аксенов получили ордена Красного Знамени, командир батареи Латышев и начальник связи полка Гусев — ордена Отечественной войны первой степени. Всего было награждено в полку около 45 человек...»

В дальнейшем, уже к концу марта 1945 года, в результате ожесточенных боев армии генералов Берзарина, Чуйкова, Колпакчи и Цветаева уничтожили окруженный в Кюстрине гарнизон гитлеровцев и создали в этом районе крупный плацдарм. Были захвачены и небольшие плацдармы южнее Франкфурта-на-Одере. Все они были использованы в дальнейшем для наступления на Берлин.

В дни этого большого наступления, длившегося 23 дня, войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов уничтожили тридцать пять немецких дивизий и нанесли сокрушительные потери еще двадцати пяти дивизиям.

Операция развертывалась столь стремительно, что наши военные корреспонденты, находившиеся на фронте, едва поспевали ее [390] освещать, — бывало, не успеем мы получить сообщение, а оно уже устаревает: радио снова передает звонкие позывные, и диктор читает приказ Верховного Главнокомандующего о взятии городов, лежащих гораздо дальше, чем тот, откуда прислана корреспонденция...

Вот как характеризуют итоги участия наших друзей-катуковцев в Висло-Одерской операции А. X. Бабаджанян, Н. К. Попель, М. А. Шалин и И. М. Кравченко в своей книге о боевом пути этой армии «Люки открыли в Берлине»:

«В Висло-Одерской наступательной операции 1-я гвардейская танковая армия успешно выполнила все возложенные на нее задачи. Ее войска освободили сотни городов и сел Польши, почти на 100 километров продвинулись по территории фашистской Германии, вышли на Одер, форсировали его и овладели плацдармом на левом берегу. В тяжелых и кровопролитных боях воины 1-й гвардейской танковой армии уничтожили и захватили 288 танков и штурмовых орудий, 1788 орудий и минометов, 410 бронемашин и бронетранспортеров, 541 самолет, 10134 автомашины, 700 тягачей и тракторов, 11320 подвод и повозок с различным имуществом, 793 железнодорожных вагона, 59 железнодорожных эшелонов с военным имуществом, 168 пулеметов, 11 320 лошадей, 247 складов и большое количество другой боевой техники и имущества. Армия уничтожила и пленила около 56 тысяч вражеских солдат и офицеров. Более 4000 военнопленных различных стран было освобождено из фашистских лагерей.

Боевые действия 1-й гвардейской танковой армии характеризовались небывалой стремительностью и высоким темпом продвижения. Наступая днем и ночью, ее войска за 18 суток в январскую стужу и вьюгу продвинулись более чем на 600 километров, прорвали семь оборонительных рубежей, форсировали Пилицу, Варту, Обру и Одер. Среднесуточный темп наступления составлял 33 километра, до выхода на границу с Германией — 50 километров, а в отдельные дни был еще выше. Так, например, 18 января главные силы корпусов продвинулись на 90 километров. Еще быстрее продвигались передовые отряды: 44-я гвардейская танковая бригада за 12 часов продвинулась на 75 километров, а 1-я гвардейская танковая бригада за 19 часов преодолела 125 километров...

Высокие темпы наступления свидетельствовали о том, что командный состав и штабы всех звеньев 1-й гвардейской танковой армии полностью овладели искусством ведения боя, научились побеждать врага быстротой и натиском... Родина высоко оценила ратный подвиг бойцов и командиров армии. 6317 человек было награждено орденами и медалями СССР, а 21 наиболее отличившемуся воину было присвоено звание Героя Советского Союза... Многие соединения и части 1-й гвардейской танковой армии были награждены орденами и получили почетные звания Лодзинских, Гнезненских и Бранденбургских»{88}. [391]

И еще одна многозначительная деталь: как подчеркивают авторы коллективного научного труда «Советские танковые войска. 1941 ѕ1945», опубликованного в 1973 году в Воениздате, большим достижением советских танкистов в Висло-Одерской операции было то, что благодаря умелой организации стремительного наступления, они сумели свести к минимуму свои потери: к моменту выхода на Одер 1-я гвардейская танковая армия, у которой в начале операции было, как я уже указывал, 752 танка и самоходно-артиллерийоких установок, сохраняла в строю 567 боевых машин! Они были готовы к продолжению наступательных боев...

Уже по окончании этой операции мы получили новую, как всегда лаконичную, но содержательную весточку от М. Е. Катукова, она была помечена пятнадцатым февраля:

«Привет товарищам. Телеграмму вашу с поздравлением получил. Благодарим. Поработали мы как будто бы неплохо. Но за победы приходится платить. И платить очень дорого, а это особенно горько, когда уже виден впереди конец войны.

Погиб в районе Познани Володя Горелов, а очень скоро, буквально дня через четыре, был убит в Кунерсдорфе и дедушка Ружин (Горелов, как помнит читатель, командовал ранее 1-й гвардейской танковой бригадой, а затем был заместителем командира корпуса; Ружин был начальником политотдела 1-й гвардейской. — Ю. Ж.).

Погиб в боях за Лодзь Липатенков (он командовал 19-й гвардейской механизированной бригадой, одной из лучших в армии, служил в ней с самого основания. — Ю. Ж.). Ветеранов все меньше остается.

Я с Фроловым (начальником артиллерии армии. — Ю. Ж.) четырежды был на краю гибели, но «волею божьей» все обошлось. Были случаи, граничащие с чудом. Но таких случаев на войне бывает много.

Война идет необычная, гитлеровцы вокруг нас — на 360 градусов. Но побито их — несть числа.

Опять отличились Гусаковский и Темник. Гусаковский представлен ко второй Звезде Героя Советского Союза, Темник — к первой. Бочковский и другие молодые от старших не отстают.

В общем, наши чудо-богатыри соревнуются в темпах продвижения и отваге и в количестве уничтоженных фашистов и их техники.

Привет вашему редактору и всей братии «Комсомольской правды».

Жму дружески руку.

Катуков». [392]

... Десять дней спустя от Катукова пришла новая, еще более короткая записка от двадцать четвертого февраля:

«Получил ваше письмо и телеграмму с поздравлением к 27-летию РККА. Спасибо. Теперь коротко о наших делах.

1. Не стоим, а работаем. Работа особая. Наука потом разберется — воюем не так, как писалось до войны в уставах, а как того требует жизнь и как подсказывает опыт.

2. Газетчикам за нами угнаться трудно, — темпы движения очень высокие, к тому же часто меняем направление. Вот только что случайно увидел целую плеяду корреспондентов во главе с Гроссманом — на мосту через одну большую реку. Харцевин только что кончил строить этот мост, а я его проверял.

3. Про собор православной церкви и как вы иностранных патриархов видели напишите подробнее. Мне интересно.

Жму руку, тороплюсь. Катуков».

Поразительный все-таки человек, этот командарм! В самом центре боя, кругом отчаянная стрельба — он это спокойно именует работой — находит время писать записочки молодым друзьям и — подумайте! — даже интересоваться собором православной церкви и приехавшими иностранными патриархами, о чем мы вскользь упоминали в своем письме...

Но что же происходит на фронте и какая новая «работа» поручена катуковцам?

В эти дни завершается одна из величайших операций Отечественной войны и готовится другая: 1-ю гвардейскую армию в числе других поворачивают на север, чтобы отсечь нависшую над правым флангом наших войск померанскую группировку гитлеровцев.

В Восточной Померании к этому времени фашисты собрали довольно мощные вооруженные силы: там за сильно укрепленным Померанским валом обосновались немецкие армии, входившие в группу «Висла». Гитлер поручил командование этой группой самому рейхсфюреру СС Гиммлеру. В его распоряжение поступили 16 пехотных и 4 танковые, 3 моторизованные дивизии, 4 бригады, 8 боевых групп, 5 гарнизонов крепостей и более 200 самолетов. Для обеспечения действий сухопутных войск привлекалась береговая и корабельная артиллерия.

Войска Гиммлера должны были не только удерживать свой район, но и наносить удары с севера по войскам 1-го Белорусского [393] фронта. В этих условиях двигаться дальше на запад, оставляя на фланге такую угрозу, было рискованно, тем более, что правый фланг 1-го Белорусского фронта уже ощутил на себе первые последствия такого соседства: в середине февраля войска померанской группировки нанесли удар по частям выдвинувшейся к Одеру 47-й армии Перхоровича и отбили у нее два города — Пиритц и Бан.

Медлить с ликвидацией померанской группировки было нельзя. И Ставка отдала приказ о переходе в наступление на север силами 1-го и 2-го Белорусских фронтов и 1-й армии Войска Польского при поддержке Балтийского флота. 24 февраля наступление начал 2-й Белорусский, нацелившись из района Линде на лежавший у Балтики городок Кеслин, а 1 марта из района Штаргарда ринулись в наступление войска 1-го Белорусского. Тут снова активнейшую роль сыграли танкисты: 2-я гвардейская танковая армия Богданова двинулась на северо-запад — она должна была захватить Каммин и Голлнов, а катуковцы — к Кольбергу — на берег Балтики.

Поначалу танкистам пришлось нелегко — в Восточной Померании много рек, ручьев, озер, болот. Грунтовые дороги раскисли от дождя. Машины можно было вести по одному-единственному шоссе. Образовались колоссальные пробки. В первый день главные силы армии продвинулись всего на 10 километров; во второй день дело пошло немного быстрее. Но вот в ночь на 3 марта танкисты овладели важным узлом дорог Вангерин, оборона противника была прорвана, и перед катуковцами открылся путь к Балтике. Во второй половине дня они уже ворвались в Шифельбайн. Море было близко.

Но обстановка оставалась сложной: фланги армии были открытыми. Между тем, следовало ожидать, что восточно-померанская группировка, на которую обрушились согласованные удары 1-го и 2-го Белорусских фронтов, попытается прорваться на запад через боевые порядки танкистов. Поэтому командарм, бросив на север 11-й гвардейский танковый корпус Бабаджаняна, которому было приказано к вечеру стремительно выйти на берег Балтики, повернул 8-й гвардейский механизированный корпус Дремова на северо-восток и на восток с задачей овладеть городами Драмбург, Бельгард и Керлин, перейти там к обороне и не допустить прорыва противника на соединение с его силами на западе.

Все эти задачи были выполнены. Уже 4 марта корпус Бабаджаняна вышел к морю, и восточно-померанская группировка была рассечена, таким образом, пополам. Действовавшая на левом фланге 40-я гвардейская танковая бригада полковника М. А. Смирнова заняла на берегу Балтики город Трептов, 45-я гвардейская танковая бригада полковника Н. В. Моргунова завязала бои за Кольбергу а 44-я гвардейская танковая бригада полковника И. И. Гусаковского, [394] которая на этот раз шла во втором эшелоне, вышла в район Гросс Естин и заняла там круговую оборону.

Тем временем корпус Дремова вел упорные бои против гитлеровцев, которые, как и ожидалось, предприняли попытку пробиться на запад. Только в Бельгарде, который 1-я гвардейская танковая бригада атаковала во второй половине дня 4 марта, было уничтожено до 500 солдат и офицеров противника, 6 танков, 11 орудий и захвачено более 800 гитлеровцев, около 400 автомашин, 48 орудий, 24 пулемета, три тысячи фаустпатронов и много складов.

В этом бою геройски погибла славная танкистка капитан А. Г. Самусенко, заместитель командира 1-го танкового батальона бригады, ветеран боев в Испании и Финляндии.

Гитлеровцы рвались на запад яростно — здесь действовал, в частности, 10-й корпус СС, а эсэсовцы особенно страшились попасть в плен к советским войскам. Катукову пришлось ввести в бой свой резерв — 64-ю гвардейскую танковую бригаду, которой командовал наш старый знакомый, дважды Герой Советского Союза И. Н. Бойко, уже заслуживший ранг полковника. Кроме того, он приказал Бабаджаняну бросить на помощь Дремову бригаду Гусаковского.

В этих сложных боях случалось всякое. Вот что написал мне, вспоминая о пережитом, в июле 1970 года ветеран 19-й гвардейской механизированной бригады, входившей в состав корпуса генерала Дремова, бывший помощник начальника штаба этой бригады по разведке, гвардии старший лейтенант в запасе Григорий Иванович Иванов:

«Наша бригада шла в третьем эшелоне, за штабом корпуса. Но нам пришлось не легче, нежели тем, кто шел впереди. Политработники сообщили нам, что наши передовые части уже подходят к Балтийскому морю, а тут на нас гитлеровцы лезут, как очумелые! Зная, что они отрезаны, зажаты между 1-м и 2-м Белорусским фронтами, они яростно пробивались к Штеттину, пытаясь проложить себе путь через вторые и третьи эшелоны наших войск.

Так вот и получилось, что 5 марта 1945 года гитлеровцы атаковали наш танковый полк, с которым двигался штаб бригады, и отрезали нас от остальных подразделений. 6 марта они ворвались в деревню, где находились наши танки, и там началась ожесточенная битва. Штаб бригады укрылся неподалеку в подвале какого-то завода.

Командир бригады полковник И. В. Гаврилов приказал мне взять два бронетранспортера и сдерживать натиск фашистов, не подпуская их к штабу, — других сил в этот момент для защиты штаба у него не было. Один бронетранспортер я поставил примерно в двухстах метрах от штаба по дороге, ведущей к северу, чтобы он [395] прикрывал штаб с севера и востока, а сам, на втором бронетранспортере, выскочил вперед, чуть левее. Впереди, примерно в трехстах метрах, чернел лес, а за этим лесом, как мне было известно, располагался штаб нашего корпуса.

Гитлеровцы, завязав бой в деревне с нашим танковым полком, прорывались по-над лесом на запад. До меня доносились команды немецких офицеров, которые торопили своих солдат. Было до боли обидно: неужели им удастся прорваться? Я открыл по фашистам огонь. Бил до тех пор, пока не накалился ствол пулемета.

Тут ко мне подоспел наш танк. Я указал его командиру, куда надо вести огонь. По гитлеровцам, пробивавшимся на запад, начала бить из-за леса батарея зенитной артиллерии, охранявшая штаб корпуса. Фашисты огрызались. Вдруг раздался оглушительный взрыв — это немецкий снаряд ударил в мой бронетранспортер. Днище его вырвало, меня выбросило на землю. Я получил ранения в голову, живот, руки и в ногу.

Меня кое-как довели до штаба бригады и уложили в подвале. Обстановка осложнилась еще больше — гитлеровцы подступали вплотную к штабу. Вспоминаю, как женщина-врач тащила к нам раненого танкиста, и вдруг, в двух шагах от подвала их догнали фашистские пули — танкист был добит, а женщина-врач ранена.

Когда гитлеровцев отогнали, меня и эту женщину-врача отправили в полевой госпиталь. Но и там было неспокойно: госпиталь только что подвергся налету фашистов; все было перевернуто вверх дном. К счастью, вскоре на охрану госпиталя подоспела рота пехоты, и нам стало веселее.

На второй день нас перевезли еще дальше в тыл, и там 8 марта мне сделали операцию. Затем меня и других раненых погрузили в санитарный поезд, и так я оказался в госпитале города Люблин, а потом в Бердичеве, где и встретил на госпитальной койке весть о полной победе над гитлеровской Германией»...

Три дня, с 5 до 7 марта, продолжали свои жестокие бои танкисты генералов Дремова и Бабаджаняна, вставшие стеной на пути отступления гитлеровцев из Померании на запад, В итоге главные силы этой фашистской группировки, окруженные в районе города Польцин и в районе города Керлин, были разбиты наголову. Тысячи гитлеровцев попали, все же, в плен. Были взяты богатые трофеи.

* * *

Но на этом дело не кончилось — дальше на восток, в районе Гдыни и Данцига, еще сохранялись крупные силы гитлеровцев. Их надо было добить, и притом как можно скорее. Эта задача Ставкой [396] была поручена 2-му Белорусскому фронту. Но уже 5 марта ею было решено временно передать Рокоссовскому 1-ю гвардейскую танковую армию, чтобы быстрее завершить операцию.

И не успели танкисты перевести дух после напряженной трехдневной битвы, как в штабе Катукова 8 марта раздался телефонный звонок из далекой Москвы: к аппарату в Ставке подошел И. В. Сталин. Он спросил командарма, в каком состоянии находится его танковый парк. Командарм доложил, что в строю у него остается около 400 танков и самоходно-артиллерийских установок, но почти все они уже израсходовали свои моторные ресурсы. Ведь эти машины прошли колоссальный путь от Вислы до Одера, а затем от Франкфурта-на-Одере до берегов Балтики!

Требовался ремонт...

Сталин внимательно выслушал Катукова и сказал:

— Надо помочь Рокоссовскому. Подумайте и сделайте все, что можете...

И что же? Танкисты сделали не только все то, что они могли, но даже то, что казалось сверх человеческих сил. Слова Верховного Главнокомандующего были немедленно доведены до всего личного состава армии. Не только ремонтные подразделения, но и сами экипажи боевых машин работали день и ночь, и к 9 марта, когда надо было включаться в новую боевую операцию, все боевые машины были приведены в полный порядок. Больше того, были восстановлены около 50 танков, подбитых в боях, и теперь армия имела в строю 455 грозных сухопутных кораблей.

В 5 часов 30 минут утра 9 марта 1-я гвардейская танковая армия, выполняя приказ Маршала Советского Союза К. К. Рокоссовского, снова пошла в наступление, повернув на восток. К ужасу гитлеровцев, советские танки шли на них со стороны их фатерланда! На правом фланге наступал корпус Дремова, усиленный танковой бригадой 1-й армии Войска Польского, на левом — корпус Бабаджаняна. Передовыми отрядами на этот раз командовали полковник В. И. Земляков и подполковник В. Н. Мусатов.

За какие-нибудь двенадцать часов передовые отряды 1-й гвардейской танковой армии прошли 120 километров. Они вышли к реке Леба, сломили сопротивление ошеломленного противника, не ожидавшего удара с запада, захватили мосты и тем самым облегчили наступление главных сил армии. Оба корпуса переправились на восточный берег реки уже утром 10 марта и устремились дальше.

Упорное сопротивление противника катуковцы встретили только к вечеру этого дня — на реке Пясница — прижатые к Данцигской бухте гитлеровцы, создали здесь свою линию обороны. Утром 11 марта наши танкисты, проведя артиллерийскую подготовку, приступили [397] к прорыву этой линии. И уже на завтра корпус Бабаджаняна овладел городом Путциг, стоящим на берегу Данцигской бухты.

Труднее пришлось корпусу Дремова — он в этот день вел тяжелые бои за мощный узел сопротивления гитлеровцев Нойштадт, юго-западнее Путцига. Положение его осложнилось тем, что Дремову пришлось направить свои механизированные бригады на отражение контратак гитлеровцев с юга.

Нойштадт был взят, все же, в тот же день, причем важную роль в этом бою сыграла польская танковая бригада, которая по приказу командарма обошла город с севера и нанесла оттуда неожиданный для противника удар в то время, как 1-я гвардейская танковая бригада атаковала Нойштадт с востока, а 19-я гвардейская механизированная бригада с юго-запада. И тут же корпус Дремова стремительно двинулся дальше на восток, к Гдыне. Во второй половине дня его части уже навязали бой у переднего края укрепленного района, прикрывавшего город.

13 марта 1-я гвардейская танковая армия получила новый приказ: совместно с 19-й общевойсковой армией прорвать укрепленный район, разгромить немецко-фашистские войска и освободить Гдыню. Выполнение этого приказа было весьма сложным делом — надо было прорваться через три оборонительных полосы, изобиловавших дотами и дзотами. Хорошо был подготовлен к обороне и сам город — все каменные здания были приспособлены для ведения огня из пулеметов и орудий. Наконец, оборону Гдыни поддерживали двенадцать батарей береговой обороны и боевые корабли.

Бои за Гдыню носили весьма ожесточенный характер, и о них можно было бы написать целую книгу. Наши танкисты как бы состязались в героизме с нашей славной пехотой. Они рыцарски помогали друг другу. В конце концов, гитлеровцы не выдержали. В ночь на 26 марта 40-я и 45-я гвардейские танковые бригады, взаимодействуя с 310-й стрелковой дивизией, ворвались в город. Утром к ним присоединились 44-я и 69-я гвардейские бригады.

До победоносного завершения битвы оставались считанные часы{89}. Но вечером 26 марта в штаб Катукова вдруг прибыл Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский. Он поблагодарил танкистов за отличную службу и сказал, что получено новое указание: 1-я гвардейская танковая армия должна сдать занимаемые ею боевые участки 19-й армии и немедленно мчаться обратно на 1-й Белорусский фронт — автомашины своим ходом, а танки и самоходно-артиллерийские установки — по железной дороге. Катуковцы должны были [398] закончить этот марш 31 марта, сосредоточившись южнее Ландсберга.

* * *

Подводя итоги участия 1-й гвардейской танковой армии в Восточно-Померанской операции, А. X. Бабаджанян, Н. К. Пепель, М. А. Шалин и И. М. Кравченко пишут в своей книге «Люки открыли в Берлине»:

«За 26 дней непрерывных боев в тяжелых условиях 1-я гвардейская танковая армия продвинулась на 300 километров, уничтожила и захватила около 45 тысяч солдат и офицеров противника, 202 танка и штурмовых орудия, 925 орудий и минометов, 135 бронетранспортеров и бронемашин, 6820 автомашин, 58 самолетов и много другой боевой техники, вооружения и военного имущества.

В ходе операции войска 1-й гвардейской танковой армии спасли тысячи обреченных на смерть людей и оказали им помощь. Бывшие узники горячо благодарили танкистов, пожелали им новых боевых успехов в борьбе против гитлеровской Германии».

За героизм и мужество, проявленные в боях против немецко-фашистских войск в Восточной Померании, около 7 тысяч солдат и офицеров награждены медалями и орденами, полковнику Землякову, майору Иванову и подполковнику Мусатову было присвоено звание Героя Советского Союза. Почти все соединения и части 1-й гвардейской танковой армии были награждены орденами (стр. 287–288). За умелое и успешное проведение наступательных операций в 1945 году командующий армией генерал-полковник танковых войск Герой Советского Союза М. Е. Катуков был награжден второй медалью «Золотая Звезда».

Среди танкистов царил небывалый подъем. Об этом красноречиво свидетельствовало и письмо, полученное мною от адъютанта командарма в начале апреля, когда эта сложная, хитроумнейшая операция уже завершалась, — письмо было написано, судя по всему, в конце марта, когда армия уже завершила бои за Гдыню, а с фронта послано, как показывает штамп полевой почты, третьего апреля:

«Вы, видимо, уже знаете, где мы сейчас. Наверное, удивились? Поистине, мы все время скачем. Еще никогда не воевали, как в этот раз. Гитлеровцам от нас очень плохо пришлось. Никакими словами не опишешь, как мы их поколотили.

Хочу дать вам полный отчет о том, как воевали с тех пор, как мы расстались.

Приказ о передислокации мы получили дней через семь после [399] того, как проводили вас из лесочка под Немировом. Но Михаил Ефимович тогда сильно разболелся, и его пришлось отвезти в киевский госпиталь. Он еще пошутил тогда: «Начало войны я встретил в этом госпитале, а теперь вот и конец войны встречать буду там же». Но это была горькая шутка, очень не хотелось ему ложиться, на больничную койку в такое время.

Там командарм пробыл около недели, хотя врачи говорили, что ему надо лечиться несколько месяцев, — болезнь свою он запустил на войне. Но вы упрямый характер Михаила Ефимовича знаете. Он держал связь с начштаба Шалиным прямо из госпиталя и давал ему оттуда все нужные указания, а когда пришло время наступления, оделся, и мы с ним выехали на фронт, — я при нем тогда находился опять безотлучно.

Приехали мы четвертого января, а шестого уже двинулись на исходное положение. Воевать начали четырнадцатого, и о наших успехах и о том, где мы были, вы кое-что, наверное, узнали из сводок Информбюро и из приказов Главнокомандующего. Сегодня, наверное, нас снова упомянут в приказе — воевали неплохо и марш проделали большой.

Реку Варта мы форсировали в этой операции три раза, двигаясь в разных направлениях. Очень противная для нас река. Границу Германии наши части перешли 29 января, а мы с Михаилом Ефимовичем переехали ее на другой день.

Ваши «подшефные» (1-я гвардейская танковая бригада. — Ю. Ж.) воевали хорошо, но не хуже их дрались танкисты Гусаковского. Бочковский получил орден Суворова 2-й степени.

Оба «хозяйства» — и Дремова, и Бабаджаняна (8-й и 11-й гвардейские танковые корпуса. — Ю. Ж.) получили наименование краснознаменных. Бабаджанян опять проявлял чудеса личной храбрости.

О Бойко (командир гвардейской танковой бригады, дважды Герой Советского Союза. — Ю. Ж.) не писали в сводках, но он очень много сделал в этой операции. Его люди — настоящие герои, а сам он — воплощенная аккуратность, а это на войне очень важно. У него всегда все на месте, все вовремя сделано, все есть, он никогда не опаздывает и никого не подводит. Это — каменная стена Михаила Ефимовича.

К Балтийскому морю мы вышли дважды. О нас не всегда упоминали в сводках, но так, очевидно, нужно для дела. Настроение у всех неплохое, но только все мы устали и как-то постарели. Ведь мы, по сути дела, уже третий месяц воюем без передышки.

Ваш любимый герой Бочковский творит чудеса — таким маршем идет со своим передовым отрядом, что армия еле успевает его догонять. В «хозяйстве» Темника (1-й гвардейской танковой бригаде. — Ю. Ж.) еще [400] семи человекам присвоено звание Героя Советского Союза. Среди них — соперник Бочковского — Жуков»{90}.

В первых рядах и «хозяйство» Гусаковского.

Гитлеровцы упорно сопротивляются и только тогда перестают стрелять, когда у них кончаются патроны. Города и дороги приспособлены к самой жестокой обороне. Таких завалов, какие они устраивают на шоссе, мы еще никогда не видели. Построены такие доты, что их никакая бомба не берет, — бетон и сталь.

Михаил Ефимович сказал, что он уже написал вам — воюем, мол, так, что гитлеровцы вокруг нас на 360 градусов. Это чистая правда. Прошли те времена, когда воевали с оглядкой на фланги. Теперь мы смело врезаемся в тылы, отсекаем гитлеровцев, ведем бой на все четыре стороны и устраиваем им «котлы».

Но, конечно, не обходится в таком деле и без неожиданных сюрпризов для нас. Два раза гитлеровцы выходили прямо на наш командный пункт, и мы вели серьезный оборонительный бой. В одной из таких неожиданных схваток погиб брат Нины (сотрудницы аппарата штаба. — Ю. Ж.), который служил тут же, у нас. Горе это переживали все. Вы знаете, как тяжело Михаил Ефимович ощущает каждую потерю, свидетелем которой ему приходится быть, хотя он сам рискует своей жизнью каждый час как бесстрашный командарм.

Здесь, у моря, — а оно от нас сегодня в пяти километрах, — погода пасмурная, стоит туман. Все вокруг серо, весной еще и не пахнет. Но настроение у танкистов боевое. Несколько дней тому назад Бочковский и Жуков по дороге к одному городу разгромили немецкую колонну автомашин длиной 15 километров. Этот город был подготовлен к длительной обороне. Но, как всегда, наши танкисты вышли не там, где их ждали гитлеровцы.

Всю свою технику — самоходную артиллерию, бронетранспорте-, ры, зенитные орудия, автомашины — фашисты побросали и [401] обратилисъ в бегство, но далеко не ушли, наши танки их настигли. В общем, битой техники было столько, как в Северной Буковине около Днестра, в М. Устечко, помните?

Мы ездили туда с Михаилом Ефимовичем, и проехать было очень трудно — все загромождено. Сейчас дорогу расчищают, работают немцы...

Местность здесь для нас очень неблагоприятная — овраги, холмы, болота, леса. Танки могут идти только по дорогам, а они минированы, к тому же, как я сказал, повсюду завалы деревьев, кирпича и песка. Всюду — системы каналов. На одном участке нам пришлось на расстоянии четырех километров построить пять мостов, и все это делали под огнем противника.

За Гдыню драться было очень тяжело. Часто люди шли прямо на верную смерть. Одна дорога, закрытая завалами, а по бокам лес, болота, и там сидят стрелки с фауст-патронами, точный удар которых для танка смертелен. Их надо было подавить, а потом расчищать завалы. Несколько дней брали метр за метром, но все же танкисты выполнили свой долг с честью.

Наши люди из всех родов войск на этой войне творят чудеса, но для нынешней битвы мало и этого слова. Они делают поистине невозможное. Все хотят поскорее закончить разгром гитлеровской Германии.

Михаил Ефимович сейчас очень занят, у него дела большие. Поэтому сам сегодня письмо написать вам не смог, приказал писать мне и передал вам свой привет.

Ну, вот и все. Пишите нам... Мы все живы, хотя и не совсем здоровы, но теперь уже надеемся, что поправляться будем дома.

Кондратенко».

Вернувшись на 1-й Белорусский фронт, 1-я гвардейская танковая армия разместилась в лесистой местности восточнее плацдарма, захваченного в свое время на Одере Русаковским. Здесь она получила пополнение. Впереди оставалось еще одно сражение, последнее: сражение за Берлин.

Последнее наступление

Передышка была недолгой. Еще заканчивалась ликвидация померанской группировки гитлеровцев, еще гремели залпы войск 1-го Украинского фронта в Силезии, еще кипели битвы за плацдармы на западных берегах рек Одера и Нейсе, а в Ставке Верховного Главнокомандования уже заканчивались последние приготовления к битве за Берлин. Берлинской операции было суждено стать одной [402] из крупнейших боитв второй мировой войны: в ней должны были принять участие с обеих сторон более трех с половиной миллионов человек, свыше пятидесяти тысяч орудий и минометов, около восьми тысяч танков, свыше девяти тысяч самолетов.

В сущности, Германия уже проиграла войну. Еще 30 января Гитлер в одной из самых истерических речей, какие он когда-либо произносил, вопил о том, что над селами, деревнями и городами на востоке навис страшный рок, и грозил самыми ужасными карами тем из своих подданных, кто, осознав неизбежность поражения, прекратит бессмысленное сопротивление Красной Армии.

— Вопрос стоит так, — кричал Гитлер, — кто честно сражается, тот спасет свою жизнь и жизнь своих близких. Но того, кто трусливо повернется спиной к своей нации, при любых обстоятельствах настигнет страшная смерть.

И в подтверждение этой угрозы тут же, в Бреслау, по приказу гаулейтера Нижней Силезии Ганке отряд фольксштурма расстрелял «за трусость» у памятника Фридриху Великому второго бургомистра этого большого города Шпильгагена. В сообщении, опубликованном в газетах, гаулейтер Ганке так объяснил причину этой расправы: Шпильгаген, узнав о быстром приближении советских войск, «вознамерился покинуть Бреслау и найти себе занятие в другом месте».

Свое сообщение гаулейтер закончил назидательными словами: «Кто боится умереть смертью храбрых, тот умрет позорной смертью».

Главный комментатор пропагандистского ведомства Геббельса генерал Дитмар в эти месяцы круто изменил тон и характер своих выступлений. Канули в вечность хвастливые речи, сулившие изо дня в день победу за ближайшим углом. Теперь, слушая немецкое радио, я записывал совершенно иные по своему характеру декларации Дитмара:

— Та быстрота, с какой следуют друг за другом падения немецких городов, за которые идет бой и о взятии которых сообщает противник, показала с горькой очевидностью, что сейчас Советы сочли целесообразным чрезвычайно ускорить свое наступление. Глубокие страдания немецкого народа, спасающегося бегством по зимним дорогам, побуждают к высшим достижениям германскую армию и фольксштурм, сражающийся с ней плечом к плечу.

И Дитмар умолял солдат вермахта держаться на востоке, держаться, несмотря ни на что, пока не настанет чудо... О каком же чуде шла речь? О новом секретном оружии, насчет которого Геббельс прожужжал все уши своим верноподданным, но которое так и не появилось на свет? Нет, Гитлер рассчитывал на иное чудо: он ждал, что вот-вот западные державы заключат с ним сепаратный мир, и тогда начнется война между США и Англией, с одной стороны, и Советским Союзом — с другой. [403]

Пугая западные державы советской угрозой и подталкивая их к столкновению с Красной Армией, он вопил в той же речи от 30 января:

— Я повторяю свое пророчество: если Англия не сможет укротить большевизм, она сама станет жертвой этой разлагающей болезни. Демократия не сможет избавиться от духов, вызванных ею из азиатских степей.

А тем временем тайные эмиссары третьего рейха повсюду устанавливали контакты с представителями западных держав и пытались любой ценой столковаться с ними. Они говорили, что люди, пославшие их, готовы на все, даже на полную капитуляцию перед западом, лишь бы не допустить большевиков в Берлин. И вскоре после битвы в Арденнах всякое сопротивление вермахта на западе фактически прекратилось — гитлеровцы открывали фронт перед западными державами, продолжая и усиливая борьбу на востоке.

Искушение для западных союзников было велико. Кое-кто даже начал подумывать о том, что следовало бы пойти на нарушение только что подписанных соглашений с Советским Союзом, определивших разграничительную линию оккупации Германии после ее поражения, и занять Берлин, пока вермахт ведет бой с советскими войсками на востоке.

Тогда мы этого еще не знали, но после войны были опубликованы многие документы, свидетельствовавшие о таких настроениях в самых высоких сферах западных держав, и среди них вот это письмо Черчилля Рузвельту, написанное 1 апреля, незадолго до взятия Вены Красной Армией:

«Русские армии, несомненно, захватят всю Австрию и войдут в Вену. Если они захватят также Берлин, то не создастся ли у них слишком преувеличенное представление о том, будто (!) они внесли подавляющий вклад в нашу общую победу... Поэтому я считаю, что с политической точки зрения нам следует продвигаться в Германии как можно дальше на восток, и что в том случае, если Берлин окажется в пределах нашей досягаемости, мы, несомненно, должны его взять»{91}.

К чести Рузвельта, он не принял этого совета.

И все-таки следовало спешить. Ставка всемерно ускоряла приготовления к решающей битве за Берлин. В ней должны были принять участие все те же три фронта: 1-й Белорусский, которым командовал Г. К. Жуков, — он должен был наносить удар в центре; 1-й Украинский под командованием И. С. Конева и 2-й Белорусский, которым руководил К. К. Рокоссовский. [404]

Им предстояла трудная задача: Гитлер собрал для защиты подступов к Берлину и самой столице четыре армии, в том числе две танковые; они объединяли 85 дивизий, в том числе 48 пехотных, 4 танковые, 10 моторизованных дивизий, несколько десятков отдельных полков и немалое число других частей и подразделений, общей численностью в миллион человек, при 10 400 орудиях и минометах, 1500 танках и 3300 самолетах. Для борьбы с нашими танками гитлеровцы накопили более трех миллионов фауст-патронов. Добавьте к этому сложнейшую систему военно-инженерных укреплений, прикрывавших подступы к Берлину, начиная со ставших знаменитыми Зееловоких высот, и вы получите некоторое представление о том, какие трудности должны были одолеть наши войска, прорубая себе путь к рейхстагу, на кровле которого предстояло поднять красный флаг{92}.

1-я гвардейская танковая армия снова входила в состав 1-го Белорусского фронта, и опять на нее ложилась трудная роль бронированного тарана, который должен был взламывать гитлеровскую оборону. По плану операции на 1-ю гвардейскую танковую армию возлагалась задача — овладеть юго-западной и южной частями Берлина, тогда как 2-я гвардейская танковая армия генерал-полковника танковых войск С. И. Богданова должна была войти в северо-западный район города. Конечно, наряду с ними в сражении должны были принять участие и многие другие армии — в состав ударной группировки 1-го Белорусского фронта, наносившей главный удар по Берлину с Кюстринского плацдарма, входили также 47-я армия Ф. И. Перхоровича и 8-я гвардейская В. И. Чуйкова, 3-я ударная армия В. И. Кузнецова, 5-я ударная Н. Э. Берзарина.

Вспомогательные удары наносили 61-я армия П. А. Белова и 1-я армия Войска Польского, действовавшие севернее Кюстрина, а также 69-я армия В. Я. Колпакчи, 33-я армия В. Д. Цветаева — они должны были продвигаться вперед южнее. Во втором эшелоне до поры до времени оставалась 3-я армия А. В. Горбатова.

Большую роль в битве за Берлин были призваны сыграть мощные вооруженные силы 1-го Украинского фронта и, в частности, [405] его танковые армии — 3-я и 4-я, которые по-прежнему возглавляли опытные полководцы-танкисты П. С. Рыбалко и Д. Д. Лелюшенко. Наконец, свой вклад, и притом весомый, в это сражение должен был внести 2-й Белорусский фронт.

Все эти три фронта, вместе взятые, располагали двумя с половиной миллионами солдат и офицеров, 41 600 орудиями и минометами, свыше 6300 танками и самоходными орудиями и 7500 боевыми самолетами. Эта огромная воинская машина должна была начать действовать 16 апреля.

В 1-й гвардейской, как и в других армиях, готовились к решающей битве, как обычно, слаженно и дружно, во всеоружии большого опыта, накопленного за все эти годы{93}. И все же люди чувствовали себя не так, как обычно: ведь им предстояло, как все понимали, последнее серьезное сражение войны. Последнее! Стоит занять Берлин, задушить окаянного Гитлера в его конуре под рейхсканцелярией и поднять красный флаг над рейхстагом, и третий рейх рассыплется в прах...

Вот какие письма мы получали в эти дни от своих друзей из 1-й гвардейской танковой армии:

«Где-то в Германии, 3 апреля.

Сейчас мы опять на старом месте, у прежнего хозяина (1-я гвардейская танковая армия после похода к Колъбергу и Гдыне вернулась в распоряжение 1-го Белорусского фронта. — Ю. Ж.). Сейчас маленькая передышка. Устали мы основательно, но фашистам, что называется, дали духу.

Итак, если считать с момента нашего первого прорыва на запад в этой операции, то на германской: земле мы уже больше месяца. На нас с непривычки эта страна производит удручающее впечатление. Вся она — из серого камня, какой-то арестантский цвет, с зеленоватым, оттенком. Дома с остроконечными крышами стоят тесно, все похожи один на другой.

Мы проехали много деревень, и все они как одна. И квартиры похожи. И мебель какая-то стандартная. Помещичьи и кулацкие дома богатые, много всякого добра, все электрифицировано. В скотных дворах по пятнадцать-двадцать коров, много лошадей, а свиней и птиц — без счета. Эти господа хотели войны, и она на них не отражалась, пока фронт не придвинулся к ним вплотную. [406]

В каждом богатом доме были рабы — наши люди с Украины, Смоленщины, из Калинина, Львова, много было поляков. Мы всех их освободили и отправили домой. Писать о том, как с ними обращались хозяева, не буду — вы сами знаете, об этом много уже сообщалось в печати. Рабы помногу работали, их били, кормили плохо...

А как только вошли наши войска, эти господа стали «нейтральными» — на своих богатых домах вывесили белые флаги — простыни, полотенца, просто какие-то тряпки. Надели и на рукава белые повязки. Но в глаза прямо не смотрят, а все глядят в землю и жалко улыбаются, гадая: пронесет или не пронесет?..

Во многих домах мы видели наши советские вещи с нашими фабричными клеймами: стулья, зеркала, ковры. Это награбленное у нас добро. Посмотришь на такой стул или зеркало, и злость закипает, и слезы на глаза накатываются — вспоминается все, что мы пережили в дни наших больших отступлений.

Есть, конечно, и другие немцы — из рабочих, из крестьян, что победнее, из интеллигенции, — те сами жестоко страдали от фашизма, и они принимают нас хорошо. Политотделы ведут большую работу среди войск, объясняют, как надо вести себя с населением, отличая неисправимых врагов от честных людей, с которыми нам, наверное, еще придется много работать. Кто знает, может быть, еще придется им помогать восстанавливать все то, что разрушено войной.

Сказать по правде, многие наши бойцы с трудом принимают эту линию тактичного обращения с населением, особенно те, чьи семьи пострадали от гитлеровцев во время оккупации. Но дисциплина у нас, как вы знаете, строгая, и Михаил Ефимович, и Николай Кириллович зорко следят за тем, чтобы был полный порядок. Они даже приказали кормить из полевых кухонь бездомных, голодных людей.

Наверное, пройдут годы, и многое изменится. Будем, может быть, даже ездить в гости к немцам, чтобы посмотреть на нынешние поля боев. Но многое до этого должно перегореть и перекипеть в душе: слишком близко еще все то, что мы пережили от гитлеровцев, все эти ужасы.

Может быть, поэтому постоянно ловишь себя на мысли, что все здесь как-то не так, не по-нашему, и ничто не радует глаз: нет нашего русского простора; даже лес, и тот не как у нас — сосны, как спички, понатыканы рядами, весь подлесок вырублен. Земля очень плохая — один песок, хотя, говорят, немцы хорошие хозяева, умудряются и на этой земле выращивать неплохие урожаи.

Вот какие у нас тут мысли и чувства, пока мы готовимся к очередной операции, а какая это будет операция, вы хорошо сами, [407] поймете, если взглянете на карту. В ожидании событий все много работают, а командарм особенно.

Он хотел вам написать, но так устал, что вот пришел недавно, сел на стул и сразу заснул. Мы его уложили, пусть спит, пока не позвонят. Дома он совсем не бывает, все время с М. А. Шалиным и М. Т. Никитиным. Колдуют в штабе над картами. Это там мозг нашей армии.

Привет от всех нас. Пишите.

Е.С.»

Еще письмо, от 7 апреля, пишет опять Кондратенко:

«Вот видите, до этого дня я не мог вам написать — был как проклятый, занят день и ночь. Мечтал после боев выспаться, да не вышло. Выспимся уж после полной победы, а она не за горами. Скоро опять в бой. Готовимся крепко. Теперь вы уже знаете из Указа Президиума Верховного Совета, кто и как у нас воевал. Эти операции, которые мы провели в Польше и частично на германской земле, были небывалыми по своему размаху и силе.

Сейчас здесь весна. Но в силу понятных здешних условий нам не до прогулок: фашисты стреляют из-за угла и охотятся за нашими также в лесу. Так что, прощайте, прогулки, до более подходящего случая!

Очень боюсь за Михаила Ефимовича. Смотрю за ним в оба. К тому же его болезнь заявляет а себе. Лечат его наши врачи как могут. Без конца какие-то анализы, прописывают диету, режим... А до режима ли сейчас? Думаем, что командарм как-нибудь дотянет до конца войны — осталось уж совсем немного, — а там мы полечим его уже основательно.

Сегодня Михаил Ефимович получил вторую Золотую Звезду. Эта Звезда — за Висло-Одерскую операцию, а первая, как вы помните, была за Лъвовско-Сандомирскую. Если бы вы только знали, как все мы гордимся им и как я лично счастлив, что мне судьба назначила быть при таком замечательном человеке всю войну. Он сейчас веселый, готов, как он говорит, горы свернуть. Очень заботливо готовится к бою!

Ну вот, пока и все наши дела. Пишите нам о московских новостях.

Ваш друг Кондратенко»

Назавтра пришла весточка и от самого командарма. Она датирована 14 апреля 1945 года — до начала штурма Зееловских высот остаются считанные часы, и Катуков, видимо, занят по горла подготовкой войск к бою. Записка, как всегда, лаконична, [408] стремительна по стилю. А сюжет несколько неожиданный — насчет исторической науки:

«Привет! Спасибо за письмо. Насчет того, что некоторые описывают Курскую битву на иной мотив и вопреки истине, раздувая заслуги тех, кто лишь кусочком приобщился, мы не беспокоимся. Учтите, что история будет составлена по документам, которые хранятся в анналах Генерального штаба, и будет это сделано, я уверен, беспристрастно и справедливо.

Вы были на Воронежском фронте в дни этой битвы и знаете, что нам шесть или восемь суток пришлось фактически бороться один на один, и главные гитлеровские силы были похоронены. Когда же противник понял, что здесь не пройдет, он, уже обессиленный, начал искать других направлений и тогда был добит общими усилиями всех войск нашего фронта.

В наших двух польских походах — на запад и на север — воевать было, конечно, веселее, чем под Обоянъю, к тому же и опыта было больше, чем тогда, да и техникой нас Советская власть не обидела. Закончили мы сей этап в Гдыне, и очень быстро, повернув на восток от Кольберга. Навалили на дорогах такие груды утиль-сырья из гитлеровских танков, пушек, автомобилей и всего прочего, что весело вспоминать, — повсюду на шоссе на десятки километров такой компот.

Много пленных. Среди них наши старые знакомые по Курской дуге — эсэсовцы, только теперь у них вид совсем другой — похожи на старых собак, облезлых и мурзатых, одно ухо выше другого.

Вчера маршал Жуков вручил мне вторую Золотую Звезду, сказал — надо отработать в ближайшей операции. Будем стараться на благо нашей Родины — дадим Гитлеру последний пинок высокой квалификации и в указанном темпе.

Сейчас три часа ночи, кончаю писать — много работы. Сидим с мудрым Шалиным и талантливым Никитком (Никиток — так Катуков звал своего начальника оперативного отдела штаба Никитина, которого он очень любил. — Ю. Ж.) и продумываем кое-какие хитрости.

Жму руку. С приветом Катуков.

А Гусаковский молодец — подает большие надежды. Да и Темник тоже. Будут сейчас держать свой главный экзамен».

Сорок восемь часов спустя, над Костринским плацдармом за Одером грянула канонада{94} и начался знаменитый штурм Зееловcких [409] высот. Об этой действительно исторической битве рассказано и написано столько, что вряд ли стоит сейчас повторяться. Скажу лишь об одном: о том ни с чем не сравнимом нравственном подъеме, который охватил тогда наши войска. Вот письмецо, написанное нам семнадцатого апреля адъютантом командарма:

«У нас опять бои. Идем на Берлин. Я не писатель и не могу вам связно сказать, что мы сейчас чувствуем и переживаем. Да, наверное, и не всякий писатель может это описать. Вы только подумайте, товарищи, что это значит: мы идем наконец на Берлин, и до него уже, что называется, рукой подать, хотя фашист, сволочь, сопротивляется сильно, и нам, наверное, придется положить здесь еще много наших хороших людей, пока дойдем до рейхстага. Но дойдем обязательно.

Артподготовка началась вчера в пять часов утра по московскому времени. Был очень большой огонь. Потом началась атака. Наши продвинулись вперед, но пехота, прорвав первую линию обороны, взять высоты не смогла, и командование фронта ввело в бой нашу танковую армию. Сейчас воюем. Впереди Гусаковский и Темник. Бой обещает быть очень упорным.

Уже ранен Бочковский, но пока не знаю как. Послали за ним санитарный самолет. Очень беспокоюсь за Михаила Ефимовича. Осталось уже немного до конца, но это «немного» будет стоить очень многого. Нервы стали уже не выдерживать. Все кругом горит. Наша авиация летает беспрерывно.

Вот пока все. Командарм сейчас на наблюдательном пункте. Сейчас ему повезут обед. Пока он относительно здоров, — эти две недели его держали на диете, но в боях опять все нарушится. У него ведь такая привычка — когда воюет, почти ничего не ест, только схватит иногда ломоть хлеба с солью и с луком, и все...

Ну, будьте здоровы. Ждем ваших писем в Берлине.

Кондратенко».

Все эти часы Зееловские высоты штурмовали гвардейцы 8-й армии сталинградце в Чуйкова вместе с танкистами Катукова. Первоначально предполагалось ввести 1-ю и 2-ю гвардейские танковые армии в сражение после того, как 5-я Ударная и 8-я гвардейская армии овладеют Зееловокими высотами и двинутся на Берлин. Уже к исходу второго дня наступления танкисты должны были ворваться в столицу гитлеровского рейха. Но немецко-фашистские войска, опиравшиеся на мощные оборонительные укрепления на Зееловских высотах, оказывали поистине отчаянное сопротивление. Уже к полудню стало ясно, что пехоте не под силу прорвать эту сильную оборонительную полосу и создать танковым армиям условия [410] для ввода в чистый прорыв. Поэтому командование фронта приняло решение ввести в сражение танковые армии, нарастить удар общевойсковых армий, завершить прорыв тактической зоны обороны противника и развить успех на Берлин{95}.

В жестоком бою ветераны-сталинградцы рассчитывались сполна с гитлеровцами за все то, что им пришлось пережить и вытерпеть два с половиной года тому назад на узкой кромке обугленной земли над Волгой. Страна наша следила за этим окончательным расчетом, затаив дыхание, вспоминая и как бы заново переживая все то, что мы пережили, пока шаг за шагом, бой за боем сталинградцы шли вперед сначала по советской земле, потом по польской и вот, наконец, по германской. И я, помнится, писал в те дни в «Комсомольской правде» в своей статье «Именем Сталинграда» такое:

«Сегодня, когда русские солдаты с зелеными ленточками сталинградских медалей на суконных гимнастерках дерутся на земле третьего рейха, готовясь пройти последние десятки километров, отделяющие их от Берлина, уместно вспомнить вопрос озабоченного американского журналиста, заданный Сталину 3 октября 1942 года, в день, когда немцы стояли на берегу Волги.

— Какова еще советская способность к сопротивлению?

И ответ на этот вопрос:

— Я думаю, что советская способность к сопротивлению немецким разбойникам по своей силе ничуть не ниже, — если не выше, — способности фашистской Германии или какой-либо другой агрессивной державы обеспечить себе мировое господство.

То было самое трудное время войны.

Над волжским городом, которому выпала благородная и трагическая судьба ценою собственной крови спасти Родину, стояли столбы дыма и пламени. Восемьдесят пять тысяч домов, триста школ, сто пятьдесят больниц, заводы и детские сады, институты и родильные дома, были охвачены огнем, и пожары были настолько свирепы, что улицы стали непроходимыми.

Шестая армия фон Паулюса, четвертая немецкая танковая армия, третья румынская, восьмая итальянская, восьмой воздушный флот, составленный из отборных асов Геринга, штурмовали, громили, били неподатливый русский город. Миллион бомб общим весом до ста тысяч тонн упали на Сталинград. На отдельных этапах в боях одновременно участвовало свыше двух тысяч танков, более двадцати тысяч орудий, около двух тысяч самолетов. Гитлеровцам удалось на нескольких участках вырваться к реке. И все-таки Сталинград стоял, не поддаваясь врагу. Стоял потому, что все советские люди, сколько их есть на нашей земле, понимали: там, у Волги, на этом крошечном клочке земли, решается судьба Отечества. [411]

Наблюдатели, наивно спрашивавшие о том, какова еще советская способность к сопротивлению, плохо знали советского человека и вовсе не представляли себе, что такое социалистическое государство. Именно поэтому позже, когда Сталинград выпрямился во весь свой рост и пошел ломить стеною от Волги до Днепра, от Днепра до Днестра, от Днестра до Дуная и Вислы, от Вислы до Одера, им пришлось так часто употреблять слово «чудо».

В октябре 1942 года немцы еще думали о дальнейшем походе на Восток. «Мы знаем, что это шествие смерти будет продолжаться и дальше», — хвастала немецкая газета «Дейче альгемейне цейтунг». Но с каждым днем перспективы заманчивого похода в Индию все больше тускнели, и уже тогда наиболее дальновидные генералы Гитлера поняли, что их игра проиграна.

Успокаивая своих гренадеров, с тоскою поглядывавших назад, Гитлер с обычной наглостью заявил:

— Никто не сможет сдвинуть нас с этого места.

А старательные интенданты с его главной квартиры поспешили сдать в Швецию заказ на монументальные гранитные глыбы, которыми предполагалось оградить восточный предел «немецкого жизненного пространства». Эти гранитные столбы они не успели довезти до Волги — туго натянутая пружина долготерпения советского солдата развернулась одним махом и не только «сдвинула с места» фашистский фронт, но тут же пришибла на месте и 6-ю армию фон Паулюса, и 4-ю танковую, и 3-ю румынскую, и 8-ю итальянскую — все, что было собрано гитлеровским генеральным штабом под стенами Сталинграда.

Сталин назвал эту великую битву побоищем. Это былинное русское слово как нельзя более точно определило суть событий, происшедших под стенами Сталинграда два года тому назад. Сто сорок семь тысяч двести трупов немецких солдат и офицеров было подобрано и закопано здесь после битвы. А сколько зарыли их сами немцы? Мы этого пока не знаем.И еще: девяносто одна тысяча немцев, в том числе две с половиной тысячи офицеров и двадцать четыре генерала во главе с генерал-фельдмаршалом Паулюсом, сложили свое оружие после долгого и бесплодного сопротивления.

Это была хорошая жатва мщения. Но не было уже того средства, которое могло бы умерить гнев и боль в душе советского человека, вызванные лицезрением руин Сталинграда. По многим дорогам ушли отсюда на запад солдаты с золотистыми медалями на зеленых ленточках. Мы встречали их потом под Белгородом и под Орлом, у Таганрога и у Ленинграда. И всюду этих людей узнавали по особенному, решительному и тяжелому, удару, не знающему промаха.

Именем Сталинграда они карали гитлеровцев на всех фронтах. Именем Сталинграда бронебойщик Петро Болото, уничтоживший на берегах Волги с тремя товарищами пятнадцать танков, громил на Украине фашистов из панцирных дивизий. Именем Сталинграда гвардейцы Родимцева били их на Курской дуге, на Днепре, на Висле. Именем Сталинграда солдаты Чуйкова сокрушали гитлеровцев в Запорожье, у Аккермана, на Дунае и за Дунаем, а теперь громят их в Германии.

Искры московских салютов озаряли их дальний путь. Сталинградцев видели Болгария и Югославия. Сталинградцы освободили Будапешт. Родимцев вступил [412] первым в Силезию. Полубояров провел свои танки по улицам Кракова и освободил Домбровский бассейн. Буткову салютовала Москва, когда он водрузил свое знамя в Пруссии.

Самое слово «Сталинград» стало нарицательным — гитлеровцы икали, вспоминая это слово под Корсунь-Шевченковским и в Белоруссии, между Яссами и Кишиневом, в Польше и в Восточной Пруссии, и во многих-многих других местах. И не раз еще вспомнят они это слово: наверняка и Берлин станет для них сталинградским «котлом».

Два года назад Геббельс вывесил в Берлине черные флаги, поминая гитлеровцев, закопанных под Сталинградом. Это был официальный траур. Флаги сняли три дня спустя, и сняли совершенно зря. Висеть бы им до сегодняшнего дня, до конца войны! Ведь тогда лишь начался закат гитлеровской армии, а теперь сумерки фашистской Германии сгущаются все плотнее, и черные флаги как нельзя больше к лицу столице рейха...»

Ну вот, а к исходу семнадцатого апреля оборона гитлеровцев на Зееловских высотах была все же взломана войсками 8-й гвардейской армии сталинградцев во взаимодействии с 1-й танковой гвардейской армией, и наши полки, дивизии, корпуса, армии начали медленно, но верно продвигаться к Берлину, захлестывая стальным прибоем одну линию укреплений противника за другой.

На протяжении восемнадцатого апреля армии 1-го Белорусского фронта, наступавшие на Берлин, продвинулись на четыре-восемь километров, назавтра — еще на девять-двенадцать километров; вскоре они завершили прорыв третьей оборонительной полосы гитлеровцев. Оборонялся противник поистине отчаянно; за первые четыре дня наступления ударной группировки 1-го Белорусского фронта командование вермахта ввело в бой из своего резерва семь дивизий, две бригады истребителей танков и более тридцати отдельных батальонов. И это, когда на западе перед фронтом союзнических войск всякое сопротивление было, по сути дела, прекращено.

Но все было тщетно, часы третьего рейха были уже сочтены...

Советские танки в Берлине

Вечером 20 апреля, в 21 час 50 минут, когда танкисты продолжали ожесточенные бои, продвигаясь на запад и одновременно нанося удары по группировке фашистских войск, которая, отходя от Одера, пыталась пробиться к Берлину, в штаб 1-й гвардейской танковой армии пришла радиограмма, которая не могла не взволновать всех — от командарма до рядовых [413] офицеров:

«Катукову, Попелю. 1-й гвардейской танковой армии поручается историческая задача: первой ворваться в Берлин и водрузить Знамя Победы. Лично вам поручается организовать исполнение. Пошлите от каждого корпуса по одной лучшей бригаде в Берлин и поставьте им задачу: не позднее 4–00 утра 21 апреля любой ценой прорваться на окраину Берлина. Жуков, Телегин «{96}.

Это была необычайно трудная задача. Действовавший на левом фланге 8-й гвардейский механизированный корпус, к моменту получения телеграммы, вел жаркие бои, продвигаясь на юго-запад. Его 19-я и 21-я гвардейские механизированные бригады уже переправились через Шпрее. 1-я гвардейская танковая и 20-я гвардейская механизированная бригады тем временем, повернувшись фронтом на восток, отбивали яростные атаки превосходящих сил вражеской группировки, которая пыталась пробиться к Берлину. Генералу Дремову было крайне трудно выполнить поставленную ему новую задачу — прекратить переправу через Шпрее, оставить часть сил для отражения ударов противника с востока и юго-востока, а главными силами двинуться на запад, к берлинскому пригороду Карлсхорст с тем, чтобы к утру быть на окраине Берлина. Немедленно приступить к выполнению приказа командования могли лишь танковые корпуса, но и они прокладывали себе путь с большим трудом — к утру поспеть на окраину Берлина они никак не могли.

Но выполнение боевого приказа — святое дело для солдата, и танкисты самоотверженно рвались вперед, вкладывая в это решающее наступление весь свой военный опыт, накопленный за годы войны и проявляя поистине невиданную самоотверженность. Я не буду здесь воспроизводить в деталях картину этого наступления, — она ярко и правдиво отражена в мемуарах военачальников 1-й гвардейской танковой армии. Приведу здесь лишь один эпизод, заимствованный мною в воспоминаниях генерала армии А. Л. Гетмана.

Выполняя приказ командарма, командир 11-го гвардейского танкового корпуса полковник А. X. Бабаджанян выделил для прорыва к ёБерлину самую прославленную свою бригаду — 44-ю гвардейскую танковую во главе с дважды Героем Советского Союза полковником И. П. Гусаковским — это та самая бригада, которой А. Л. Гетман командовал еще под Москвой, — бригада, над которой шефствовали Монгольская Народная Республика и Московский комсомол. Теперь ей по праву была предоставлена почетная и ответственная обязанность — первой поднять знамя победы над окраиной столицы поверженного фашистского рейха.

Солдаты и офицеры бригады были охвачены небывалым подъемом, и они сделали то, что могло показаться невозможным: [414] прорвавшись сквозь невероятно мощную оборону врага, 44-я гвардейская танковая бригада, не оглядываясь на фланги и на тыл, ловко маневрируя среди фашистских частей, лихо влетела к восьми часам утра 22 апреля в Уленхорст — восточную окраину Берлина, и там, на северном берегу Шпрее, невдалеке от Берлинерштрассе, подняла флаг СССР. Вот как доложил об этом в своей радиограмме начальник политотдела 44-й гвардейской танковой бригады подполковник В. Т. Помазнев заместителю командира корпуса по политчасти генерал-майору И. М. Соколову:

«1. Водружен государственный флаг СССР в Берлине над зданием штаба фольксштурма.

2. Поднят государственный флаг СССР в 8 часов 30 минут взводом младшего лейтенанта Аверьянова Константина Владимировича, кандидата в члены ВКП(б), командиром танка гвардии младшим лейтенантом Бектимировым Федором Юрьевичем, членом ВЛКСМ, которые первыми вошли в Берлин в 8 часов 22.4.45 г.»

О, конечно же, на этом история не кончилась, — гитлеровцы удесятерили свое сопротивление, стремясь во что бы то ни стало отбросить наши войска от Берлина, и бригада Гусаковского, зажатая со всех сторон, оказалась в труднейшем положении. Заняв круговую оборону между Уленхорстом и Фридрихсхафеном, она стойко отражала атаки, обрушившиеся на нее со всех сторон. Тем временем главным силам корпуса было приказано всемерно ускорить продвижение к Уленхорсту. И вскоре, еще до полудня, они пробились на выручку к бригаде Гусаковского и затем вместе с нею двинулись дальше — в наступление. Теперь, между прочим, вместе с бригадой Гусаковского действовал памятный читателю полк «пушек с высшим образованием» — 399-й гвардейский тяжелый самоходно-артиллерийский полк Кобрина.

На следующий день, 23 апреля, части 11-го гвардейского танкового корпуса вместе с подошедшими частями 8-й гвардейской армии ворвались в Карлсхорст. Одним из первых вступил в этот район Берлина 1-й танковый батальон 40-й гвардейской танковой бригады под командованием майора Иванова, — за умелые действия и геройство в этом бою комбат получил Звание Героя Советского Союза. Снова отличился в боях за Карлсхорст и 399-й гвардейский тяжелый самоходно-артиллерийский полк Кобрина.

Тем временем справа успешно продвигался вперед 11-й танковый корпус Ющука, а левее 8-й гвардейский механизированный корпус Дремова вышел в район Кепеника. Вместе с ними неудержимо надвигались на Берлин наши общевойсковые армии. Противник непрерывно вводил в бой резервы, но остановить наступление советских вооруженных сил он уже был не в состоянии. [415]

Положение гитлеровцев, упорно защищавших свою столицу, осложнялось тем, что их двухсоттысячная группировка, отрезанная на юго-востоке, так и не смогла прорваться к Берлину, — она была отсечена и разгромлена. Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, вспоминая об этом моменте битвы за Берлин, пишет:

«Следует подчеркнуть значительную роль 1-й гвардейской танковой армии 1-го Белорусского фронта, которая, выйдя на юго-восточную окраину Берлина, отрезала пути отхода 9-й армии в Берлин. Это облегчило дальнейшую борьбу в самом городе...

Введенная в дело из резерва фронта 3-я армия генерала А. В. Горбатова, развивая наступление вдоль канала Одер — Шпрее и используя успех 1-й гвардейской танковой армии, быстро вошла в район Кенигсвустерхаузен. Отсюда, резко повернув на юг и юго-восток, она нанесла удар на Тойпитц и 25 апреля соединилась с частями правого крыла войска 1-го Украинского фронта, наступавшими в северо-западном направлении. Плотно сомкнулось кольцо окружения вражеской группировки юго-восточнее Берлина»{97}.

23 апреля катуковцы, прорвавшись вперед, навели мосты через реку Шпрее у Кепеника, Бандсдорфа и Мариендорфа и завязали бой в самом Берлине. Подошедшие войска 8-й гвардейской армии пошли по мостам, сооруженным танкистами.

Созданная по приказу командующего фронтом специальная группа во главе с В. Жуковым (он.был уже майором) захватила аэродром Темпельхоф, находящийся почти в центре города, в 3 километрах от рейхсканцелярии. Жуков в этом бою геройски погиб...

Узнав о боевых успехах наших друзей-танкистов, которые где-то там, в этом огненном аду, продолжали неутомимо продвигаться вперед, занимая квартал за кварталом во взаимодействии с доблестной пехотой, мы послали им приветственную телеграмму. Несколько дней спустя получили от адъютанта командарма вот эту записочку, написанную на грязном, измятом листке и датированную 24 апреля.

«Сегодня получили вашу телеграмму. Михаил Ефимович благодарит. Мы ни на минуту не выходим из сражения, начиная с 16 числа. Бои очень тяжелые. В среднем в день проходим по десять километров, но были дни, когда продвижение измерялось метрами. Столько огня и дыму, что нечем дышать.

Сейчас ведем уличные бои. 20-я бригада ужг вывесила два красных флага над зданием главной штаб-квартиры фольксштурма... Извините, но я не могу вам обо всем как следует написать, — все [416] время засыпаю. За все эти дни спали только несколько часов, да и то на ходу. Стали совсем как тени.

Мы с Михаилом Ефимовичем сейчас находимся на наблюдательном пункте в самом городе. Но штаб наш тоже стоит уже в Берлине. Пьем берлинскую воду из берлинского водопровода и, как это ни странно, пользуемся берлинским электрическим освещением. Вот куда мы добрались, о чем могли только мечтать в 1941 году.

Сегодня на командный пункт к нам солдаты вдруг препроводили все японское посольство — они бежали из огневого ада и просили у нас спасения.

Хорошо воюют сейчас все ваши знакомые — Бабаджанян, Дремов, Бойко, Русаковский, — Михаил Ефимович ввел в бой все, что у него есть. Очень много авиации. Нажимаем как следует. Но гитлеровцы по-прежнему отчаянно сопротивляются; говорят, что тех, кто отступает, расстреливают эсэсовцы, поэтому они сражаются до последнего.

Сами мы все время под артиллерийским обстрелом, падают снаряды. Танки несут урон от фауст-патронов. По ночам все еще налетают фашистские самолеты, — не понимаем, откуда только они берутся. Бомбят с одиннадцати вечера и до утра. Поэтому мы работаем в подвалах.

Очень волнуюсь за Михаила Ефимовича, — он все время в войсках, и как его уберечь, прямо не знаю.

Вот пока все о наших делах. Извините, что так плохо написал.

Кондратенко».

К письму была приложена набросанная скорописью заметка для газеты. Автор писал эту заметку явно второпях, и отделывать ее ему было некогда, хотелось побыстрее рассказать о боевых делах лучших танкистов. Вот эта заметка — живое свидетельство с поля боя, если только можно назвать полем залитые асфальтом и бетоном улицы и площади немецкой столицы. Я привожу ее здесь как документ, воскрешающий память о тех незабываемых днях и часах.

Редакции «Комсомольской правды».

СОВЕТСКИЕ ТАНКИ В ЛОГОВЕ ФАШИСТСКОГО ЗВЕРЯ

Этаж за этажом, дом за домом, улицу за улицей очищают танкисты и пехотинцы от гитлеровцев в этих напряженных боях уже на улицах столицы фашистской Германии — Берлина.

Надо отдать должную справедливость: гитлеровцы сумели окружить свою берлогу далеко на ее подступах мощной обороной — всеми новинками немецкого инженерного искусства. Густая сеть рвов, каналов, наполненных водой, [417] надолбов — деревянных и железобетонных, минированных завалов, всевозможные коварные сюрпризы — все это стояло перед нашими частями, наступающими на центральном участке.

Каждый город, поселок, высоту противник защищал с неистовым упорством, с упорством людей, обреченных на гибель. Но ни оборона Гитлера, ни его «тигры» и «пантеры», ни батальоны автоматчиков, ни «мессершмитты» — ничто не могло дезорганизовать мощное наступление наших танкистов, взаимодействующих с авиацией, артиллерией, пехотой.

Танковая бригада дважды Героя Советского Союза гвардии полковника Гусаковского двигалась в передовом отряде. Взломав оборону под Зееловом, танкисты рванулись к Берлину. Надо было видеть, с каким упорством рвались к логову зверя наши гвардейцы!

Вот танковое подразделение Героя Советского Союза гвардии майора Пинского. Танкисты здесь — преимущественно молодежь, комсомольцы, но уже воевавшие по 2–3 месяца. Когда им в бою вручили комсомольские значки, то каждый дал клятву: «Клянусь водрузить знамя в Берлине». В подразделениях гвардии майора Пинского и гвардии капитана Деркача развернулось своеобразное боевое соревнование: кто первым ворвется в Берлин. Каждый танковый взвод имел 2–3 алых полотнища — они были спрятаны под комбинезонами командиров танков.

И надо сказать, комсомольцы-танкисты Гусаковского свято выполняют свою комсомольскую клятву. Только за один день боев парторганизация приняла в ряды ВКП(б) 16 лучших танкистов-комсомольцев, среди которых офицеры Чусовитин и Лебеденко, сержанты Нуруллин, Яценко и др.

Командирам машин комсомольцам гвардии младшим лейтенантам Васильеву и Золотову была поставлена задача: взять высоту, господствующую над местностью. Эта высота была выгодной позицией для противника, который ее отчаянно защищал. Уже через три часа боя Васильев и Золотое сбили гитлеровцев с высоты. Однако через некоторое время фашисты подтянули артиллерию и открыли ураганный огонь по нашим танкам.

Сложилось трудное положение. Машина Золотова загорелась. Потом запылал танк Васильева. Но отважные танкисты не растерялись: несмотря на продолжавшийся сильный артобстрел, они песком, брезентами, шинелями потушили пламя. Танки были спасены и до сих пор продолжают громить фашистов.

Гвардейцы-разведчики комсомольцы Кудисов и Саган, захватив двух «языков», возвращались с боевого задания. Артиллерийским снарядом оба были сильно контужены и лишены слуха и речи. Несмотря на это, они довели пленных к штабу и категорически отказались идти в госпиталь. На листе бумаги гвардеец Кудисов написал:

«В госпиталь не пойду. У меня есть еще пять дисков патронов. А кто же будет водружать знамя над Берлином?»

Мужественно сражаются танкисты подразделения гвардии старшего лейтенанта Бабкина. Это они на одной из улиц Берлина уничтожили свыше 30 гитлеровцев, захватили в плен около 150 немецких солдат и офицеров, подбили «пантеру», [418] захватили в исправности два танка и около 50 автомашин с военными грузами.

Особое мужество и отвагу проявили в последних боях на улицах Берлина танкисты гвардии лейтенанта К. Аверьянова. Невзирая на отчаянное сопротивление фашистов, его танкисты первыми ворвались на окраину Берлина, и на одном из высоких зданий водрузили алое полотнище.

И недалек тот день, когда Красное знамя, знамя полной победы будет развеваться в самом центре Берлина.

Так воюют гвардейцы-танкисты дважды Героя Советского Союза гвардии полковника Русаковского.

Гвардии старший лейтенант Леонид ОМЕЛЬЧЕНКО

Бой вели теперь штурмовые отряды. В состав каждого отряда, вспоминает генерал армии А. Л. Гетман, — входили танковая рота, батарея самоходных артиллерийских установок, противотанковые орудия, подразделения разведчиков, автоматчиков и саперов. Они были, в основном, укомплектованы коммунистами и комсомольцами. Каждый отряд получил свои объекты атаки. Взаимодействие между ними осуществляли командиры танковых батальонов и частей усиления, — они находились непосредственно в боевых порядках.

Утром 25 апреля войска 1-й гвардейской танковой армии форсировали канал Тельтов. 11-й гвардейский танковый корпус овладел Трептовом и во второй половине дня вышел к каналу Ландвер. Тем временем 8-й гвардейский механизированный корпус ворвался в южную часть района Нейкельн и к концу дня захватил важный перекресток Донауштрассе — Иннштрассе. Разведывательная группа корпуса под командованием майора В. С. Градова заняла аэродром Темпельхоф ѕ это было последнее пристанище гитлеровской авиации в Берлине.

Канонада доносилась со всех сторон, — советские войска неудержимо двигались к центру города. Наступление успешно вели 1-я гвардейская танковая, 3-я и 5-я Ударные, 8-я гвардейская армии 1-го Белорусского франта, 3-я гвардейская танковая и 28-я армии 1-го Украинского.

В то же время в середине этого знаменательного дня части 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов, обходившие Берлин, соединились. Гигантская мышеловка захлопнулась. Теперь гитлеровцам, оставшимся среди руин своей столицы, уже не было спасения. Они не могли даже бежать. Оставалось одно — капитуляция. Но Гитлер, укрывшийся в бомбоубежище под своей рейхсканцелярией, о ней не хотел и слышать. С упорством безумного маньяка он требовал, чтобы его солдаты умирали в бою до последнего.

26 апреля сражение в Берлине продолжалось. Войска 1-й гвардейской танковой армии полностью очистили Нейкельн и завязали [419]

бои в центральной части города. 11-й гвардейский танковый корпус сражался на Нансенштрассе, а 8-й гвардейский механизированный — на Ройтерштрассе. На завтра, 27 апреля, танкисты продвинулись еще на три километра, заняли восемьдесят кварталов и вышли к Ангальтскому и Потсдамскому вокзалам. Те, кому довелось побывать в Берлине, хорошо знают, что этот район находится уже в самом центре города.

Победа была уже совсем близка. Тем с большим волнением и горечью воспринимались горькие утраты, которые несла в этих завершающих боях армия. Погибали славные, испытанные в сражениях солдаты, офицеры. Смертью храбрых закончил свой жизненный путь боевой командир 1-й гвардейской танковой бригады, достойный преемник покойного В. М. Горелова — полковник Абрам Матвеевич Темник. Геройски погибли его соратники — командир 19-й гвардейской механизированной бригады полковник Иван Васильевич Гаврилов, командир 21-й гвардейской механизированной бригады полковник Петр Ефимович Лактионов.

Тяжело был ранен любимец армии, боевой командир 44-й гвардейской танковой бригады гвардии полковник И. И. Гусаковский, пришедший в нее еще в январе 1943 года в качестве начальника штаба, а девять месяцев спустя возглавивший ее. Днем раньше был тяжело ранен в обе ноги и начальник политотдела этой бригады гвардии подполковник В. Т. Помазнев. Оба они, несмотря на тяжелые ранения, отказались эвакуироваться в тыловой госпиталь, твердо заявив, что останутся в бригаде до завершения битвы за Берлин.

Командование бригадой временно принял заместитель Гусаковского подполковник Е. Я. Стысин, а Помазнева заменил майор Н. Е. Золин, но вскоре он был убит...

В середине дня 27 апреля командование фронта поручило 1-й гвардейской танковой армии новую задачу, — такую задачу, которая до глубины души взволновала танкистов: было приказано овладеть вокзалами, затем силами танкового корпуса пересечь канал Ландвер западнее Потсдамского вокзала и нанести удар по имперской канцелярии и рейхстагу. Механизированный корпус тем временем должен был наступать на запад вдоль канала. Это означало, что до полной победы оставались уже считанные часы. Охваченные боевым порывом солдаты и офицеры рвались в наступление.

Армии, штурмовавшие центр Берлина, продвигались к рейхстагу и рейхсканцелярии со всех сторон. С юга наступали 3-я гвардейская танковая, 28-я и 8-я гвардейская армии и 1-я гвардейская танковая армия, с востока — 5-я Ударная армия, с севера — 3-я Ударная армия, с северо-запада — 2-я гвардейская танковая армия и 1-я армия Войска Польского. Но чем ближе подходили наши войска, [420] к рейхстагу и рейхсканцелярии, тем труднее давалось продвижение вперед.

«Каждый дом являлся крепостью, которую приходилось брать штурмом, — вспоминают А. X. Бабаджанян, Н. К. Попель, М. А. Шалин и И. М. Кравченко{98}, — немецко-фашистское командование бросало в бой все, что имело под рукой, осуществляло широкий маневр силами и средствами. Отдельные группы автоматчиков и солдат, вооруженные фауст-патронами, используя подземные коллекторы, водосточные каналы и т. п., выходили в тыл наших частей и выводили из строя офицеров, солдат, рвали линии связи, уничтожали машины, орудия. Нередко гитлеровцы переодевались в гражданскую одежду и наносили удары из-за угла, из канализационных колодцев. Узкая полоса наступления позволяла использовать одновременно ограниченное количество танков и самоходно-артиллерийских установок, а для действий на более широком фронте не хватало пехоты: в танковых бригадах имелось по 80–100 автоматчиков, а в механизированных — по 300–450».

Все же к утру 28 апреля железнодорожные вокзалы были взяты, а во второй половине дня 11-й гвардейский танковый корпус форсировал канал Ландвер; 3-й гвардейский механизированный корпус, наступая вдоль южного берега этого канала, очистил от гитлеровцев еще 60 кварталов и к концу дня подошел к Зоологическому саду.

Ночью, в разгаре боев, поступил новый приказ: на 29 апреля назначался общий штурм последних оплотов гитлеровцев; и перед

1-й гвардейской танковой и 8-й гвардейской армиями ставилась задача — овладеть имперской канцелярией, парком Тиргартен, Зоологическим садом и соединиться с 3-й Ударной и 2-й гвардейской танковой армиями, наступавшими с севера и северо-запада.

В полдень войска 11-го гвардейского танкового корпуса, находившиеся уже неподалеку от рейхсканцелярии, начали свое наступление вдоль улицы, ведущей к Тиргартену.

«К исходу 29 апреля, — вспоминает генерал армии А. Л. Гетман, — части 11-го гвардейского танкового корпуса почти вплотную приблизились с юго-запада к зданию имперской канцелярии. Но пробиться к нему не смогли из-за сильного огня вражеской артиллерии и многочисленных команд фаустников (не следует забывать, что в эти часы в бомбоубежище под рейхсканцелярией все еще находился сам Гитлер. Он покончил самоубийством лишь на следующий день. — Ю. Ж.). Наступила ночь, но бой не утихал. Впереди в отблесках взрывов виднелась громада имперской канцелярии. Казалось, еще одно усилие — и части 11-го гвардейского танкового корпуса прорвутся к этому зловещему [421] зданию, неся с собой возмездие зарывшемуся в землю маньяку. Ради этого самоотверженно сражались воины корпуса в ту ночь...

Но на рассвете 30 апреля, когда до имперской канцелярии оставалось две-три сотни метров, последовал приказ — прекратить атаки на этом направлении. Дело в том, что 3-я и 5-я Ударные армии, наступавшие с севера и северо-запада навстречу 8-й гвардейской и 1-й гвардейской танковой армиям, к тому времени так же вышли к центру города. Войска первой из них, захватив уцелевший мост Мольтке, переправились через Шпрее и вели бои уже на подступах к рейхстагу, войска второй подходили к имперской рейхсканцелярии. Таким образом, наши части, атакующие эти районы с разных сторон, оказались в непосредственной близости одна от другой. При таких условиях немудрено было попасть под обстрел своих частей. В то же время в городе оставались еще и другие очаги сопротивления противника.

Вследствие этого командование фронта приняло решение продолжать атаки в районе рейхстага и имперской канцелярии силами общевойсковых армий, а 1-ю гвардейскую танковую повернуть на северо-запад...

Конечно, воинов корпуса не обрадовала необходимость отказаться от овладения имперской канцелярией. Но решение о его переброске на другое направление диктовалось условиями сложившейся обстановки»{99}.

Весь советский народ, больше того — весь мир следил, затаив дыхание, за ходом этой битвы. Близился праздничный день Первого мая, и все мы надеялись, что именно в эти праздничные майские дни свершится то, чего все мы ждали так долго.

29 апреля мы опять послали катуковцам телеграмму — поздравляли с наступающим праздником. Ответ был предельно краток:

«Телеграмму получил. Благодарю за поздравление. Заканчиваем бои на улицах Берлина. Фашистам скоро — полный конец. Поздравляю весь коллектив «Комсомольской правды» с майским праздником.

Генерал-полковник Катуков».

О том, что было дальше, читатель хорошо знает. Тридцатого апреля Гитлер покончил с собой. Вечером этого дня разведчики 756-го полка 3-й Ударной армии сержанты М. А. Егоров и М. В. Кантария водрузили Знамя Победы над рейхстагом.

Поздравляя войска 1-го Белорусского фронта с успехом, командующий 1-го Белорусского фронта Маршал Советского Союза Жуков, член Военного совета фронта генерал-лейтенант Телегин и начальник штаба фронта генерал-полковник Малинин писали в своем приказе по этому [422] поводу:

«Близится час окончательной победы над врагом. Наш советский флаг уже развевается над главным зданием рейхстага в центре города Берлина.

Товарищи бойцы, сержанты, офицеры и генералы 1-го Белорусского фронта, вперед на врага! Последним, стремительным ударом добьем фашистского зверя в его логове и ускорим приближение часа окончательной, полной победы над фашистской Германией!»

Представители вермахта попросили Советское командование принять их для переговоров. Эти переговоры велись в штабе 8-й гвардейской армии В. И. Чуйкова. В ночь на 1 мая сюда явился начальник немецко-фашистского генерального штаба генерал Кребс. Он попросил о перемирии, но ему было твердо сказано, что гитлеровцы должны согласиться лишь на безоговорочную капитуляцию.

Кребс вслед за Гитлером покончил с собой. Военные действия возобновились. Эти заключительные бои 1-я гвардейская танковая армия должна была вести в районе берлинского Зоологического сада, южную часть которого 8-й гвардейский механизированный корпус, взаимодействуя с частями 8-й гвардейской армии занял еще вечером 30 апреля. Сюда же продвигался и 11-й гвардейский танковый корпус.

Советское командование заявило представителям гитлеровского вермахта, что если безоговорочная капитуляция не последует до 10 часов утра 1 мая, то войска Красной Армии нанесут «удар такой силы, который навсегда отобьет у них охоту сопротивляться»{100}.

Ответ на это не поступил. Поэтому в 10 часов 40 минут утра наши войска начали последний штурм уцелевших опорных пунктов противника. Перед боем во всех частях прочли первомайский приказ Верховного Главнокомандующего. Повсюду гремело «ура», когда оглашались слова приказа о том, что войска Красной Армии соединились с союзными англо-американскими армиями на Эльбе и завершают разгром врага в центре Берлина.

За 10 минут до начала штурма над Берлином прошли в сопровождении истребителей штурмовики, которые несли красные полотнища с надписями: «Победа», «Да здравствует 1 Мая», «Слава советским воинам, водрузившим Знамя Победы над Берлином». И грянул бой, последний бой...

Части 1-й гвардейской танковой армии, взаимодействуя с частями 8-й гвардейской армии, сломили сопротивление противника на вверенном им участке фронта, овладели районом Зоологического сада и вышли в Тиргартен.

Около двух часов ночи штаб обороны Берлина объявил по радио на немецком и русском языках, что он прекращает военные действия. [423]

Начальник штаба генерал Вейдлинг сам сдался в плен. На рассвете стали сдаваться одно за другим гитлеровские соединения. В шесть часов утра 2 мая танкисты получили приказ прекратить огонь. Утром в Тиргартене они встретились с продвинувшимися сюда войсками других армий. Загремело победное «ура». Стихийно возник митинг. Для 1-й гвардейской армии, как и для многих других соединений, это был конец войны.

Шестнадцать суток участвовали катуковцы в боях за Берлин. Они уничтожили и захватили в этих боях 44 650 солдат и офицеров противника, 195 танков и штурмовых орудий, 763 орудия и миномета, 221 самолет, 2194 автомашины и много другой военной техники.

33 857 солдат, сержантов, офицеров и генералов 1-й танковой армии за доблестное участие в Берлинской операции были награждены орденами и медалями. 29 воинам было присвоено звание Героя Советского Союза. 11-й гвардейский танковый и 8-й гвардейский механизированный корпуса, 64-я гвардейская танковая бригада, 399-й гвардейский тяжелый самоходно-артиллерийский и 79-й гвардейский минометный полки удостоились почетного наименования Берлинских. Многие части были награждены орденами.

В Берлине наступило непривычное безмолвие... Несколько дней спустя мы получили от Катукова письмо, написанное сразу по окончании последнего боя:

«Пишу из притихшего Берлина. Мы доконали наконец гитлеровцев. Берлин еще позавидует Орлу, Севастополю и многим другим городам, разрушенным вермахтом, — он выглядит гораздо страшнее, чем они.

Этого можно было бы избежать, если бы не безумство Гитлера, который заставлял своих людей драться до последнего человека, хотя это сопротивление было абсолютно бессмысленно, и если бы не слепое послушание вермахта, которое в данном случае обернулось против жизненных интересов самих немцев, то битву можно было бы завершить с меньшим кровопролитием.

Ну, пусть во всем этом разбираются теперь сами немцы и они извлекают свои уроки, — им есть о чем подумать.

Мы же свое дело сделали. Вот только жаль до слез наших лучших людей, которых мы потеряли в последние часы боя. Здесь, в этих последних боях, погибли многие из наших ветеранов, в том числе наш дорогой командир 1-й гвардейской танковой бригады Темник и его лучший комбат, прославленный герой Жуков, прошедший всю войну. Тяжело ранен Бочковский — об этом вам уже писали. Серьезно ранен Гусаковский — ему лежать придется месяца три. Ранен и Герой Советского Союза Пинский, который, как и Бочковский, все время шел с передовым отрядом. [424]

Корреспондентов у нас нынче много. Вот и сейчас сидят у меня Гроссман и Галин. Есть им о чем рассказать и есть что показать людям и сохранить для истории в назидание потомкам. Политотдел наш сейчас затеял большое дело: учиняют по горячим следам войны, пока все свежо в памяти, опрос ветеранов армии и записывают их рассказы. Посылаю вам образчик: несколько записей о том, как наши гвардейцы дрались в Берлине и на пути к Берлину.

Крепко жму руку —

Катуков».

И вот эти бесхитростные рассказы, собранные, как сказал командарм, «по горячим следам войны», сохранились в моем архиве.

Рассказывает Храбцов А. А. 44-я танковая бригада.

В Берлине шли тяжелые бои. Немцы ожесточенно сопротивлялись. В это время был ранен командир нашего батальона Герой Советского Союза гвардии майор Пинский. Мне было приказано его заменить.

Разгорелся бой за один из перекрестков на улицах Берлина. Оказалось, что в одном доме у немцев находилось около полутора тысяч раненых. И вот вместо того, чтобы сдать нам этот дом и тем самым спасти жизнь раненым, гитлеровцы именно здесь оказали нам самое ожесточенное сопротивление. Около этого дома они сгруппировали своих «фаустников». Поэтому захватить перекресток было почти невозможно. Только благодаря тому, что мы применили в этом бою дымовые шашки и сманеврировали, нам удалось овладеть перекрестком и спасти немецкий госпиталь от разрушения. Брошенным гитлеровцами раненым наши врачи немедленно оказали помощь.

Я прошел с боями сорок три квартала в Берлине. Мой батальон уничтожил за это время 15 немецких танков, захватил и уничтожил до 800 автомашин и 20 зенитных пушек. Было захвачено нами 2000 пленных и около 800 солдат и офицеров было убито в бою.

Вспоминаю о своих товарищах-героях.

Геройски погиб в Берлине гвардии лейтенант Николай Ванечкин — командир самоходной батареи. Это был инициативный командир исключительной храбрости. В тех случаях, когда фашисты усиленно сопротивлялись, командование всегда посылало в бой Ванечкина, ибо он всегда отлично выполнял боевую задачу.

В Берлине же был ранен в ногу и в щеку старший лейтенант Архангельский. Несмотря на тяжелое ранение, он оставался на своем посту и руководил боем. Архангельский уехал в госпиталь только, когда его ранило еще раз.

Лейтенант Синебабкин всегда шел впереди своего батальона. Его также убили в Берлине. Синебабкин наступал в голове батальона, а был он командир взвода. Его застрелил снайпер, когда товарищ Синебабкин выходил из своей машины, чтобы показать место другим своим танкам. [425]

Рассказывает Засухин Иван Степанович, гвардии старшина, механик-водитель, 44-я танковая бригада.

Хочу вам рассказать о боях под Винницей. Ночью мы с батальоном продвигались к крупному населенному пункту. Нашу колонну вел генерал-лейтенант Гетман. Нам было приказано взять этот населенный пункт. Предварительно в разведку был послан взвод старшего лейтенанта Старостина. Наши разведчики выяснили, что в центре населенного пункта гитлеровцев много, но танков у них нет. Мы стали входить в деревню. Нас тепло встретили жители на окраинах. И вот вдруг внезапно фашисты открыли огонь. Они били из минометов и крупнокалиберных пулеметов.

Я был тогда механиком-водителем у командира взвода гвардии лейтенанта Власова (теперь тов. Власов — капитан). Тов. Власов послал две машины, в том числе и мою, вперед, чтобы узнать, какая есть у противника артиллерия.

Впереди ехал мой товарищ, я следовал сзади. Около моста через узкую речку с обрывистыми берегами машина моего товарища подорвалась на мине. Гитлеровцы вели огонь по моей машине. Командир танка приказал мне во что бы то ни стало перебраться на ту сторону речки. Я быстро перескочил на своем танке речку и вышел к сараям, где и обнаружил два немецких пулемета, обстреливавших нашу пехоту. Мы уничтожили эти огневые точки противника.

Невдалеке была траншея, где скопились гитлеровцы. Рядом, в саду, находилось около 30 немецких автомашин со снарядами, с боевой техникой, с пушками. В нашей машине находился отличный стрелок-радист Мельников Петр Михайлович. Он открыл прицельный огонь по траншее. Фашисты были в панике.

Они выбежали, как обезумевшие, из траншеи, бросились к машинам. Тогда я закрыл люк своей машины и ринулся на автомашины гитлеровцев. Помню, сразу же раздавил две машины с пушками. Фашисты побросали свои машины. Разбив колонну, я гусеницами подавил много гитлеровцев. За это получил орден Славы 3-й степени.

Вспоминаю о погибших на подступах к Берлину. Вот старшина механик-водитель Михаил Суворов. Он прошел весь путь от Сталинграда до Берлина. 4 раза ранен, не раз награжден. Дрался он геройски. Был настоящим воином-мстителем. Сам он из Смоленска. За время войны один раз побывал на родине. Своего дома он не нашел, ибо его сожгли гитлеровцы. Не нашел он и матери, и отца.

Из всей семьи у него осталась одна сестренка. Вот почему он бесстрашно сражался и погиб в Берлине геройской смертью. Фашисты подожгли его танк.

Не могу не вспомнить гвардии капитана Власова. Он отлично действовал с пехотой. За свое военное мастерство, за храбрость был награжден орденом Суворова. Капитан Власов сейчас жив, здоров, хотя был несколько раз ранен. Это бесстрашный, волевой командир. В Берлине он очищал нам дорогу от фашистских «фаустников». [426]

Рассказывает Омелечкин Сергей Георгиевич, гвардии старшина, Герой Советского Союза, механик-водитель.

Расскажу о наводчике Павлове, который награжден орденом Славы и орденом Красной Звезды.

Это было под Берлином. Его машина обнаружила три гитлеровских танка, которые были замаскированы в укрытии. Одна немецкая машина была замаскирована плохо и была уязвима для нашего огня. Командир послал один наш танк для того, чтобы уничтожить ее огнем. Наводчик был на этой машине молодой — дал выстрел, но не попал. Тогда послали танк с Павловым. Он на виду у противника быстро навел свое орудие и разбил вражескую машину. Два других гитлеровских танка хотели уйти, развернулись к нам задом и были подожжены огнем других наших машин.

О себе расскажу коротко. Я первым на своем танке форсировал реку Пилица. Эта речка шириной от 100 до 150 метров. Когда переправлялся через нее, то уровень воды доходил до башни моего танка. Как мы ни готовились, но всех щелей в танке закрыть было нельзя. Ледяная вода хлынула в танк. Все же реку мы форсировали и захватили на западном ее берегу плацдарм для нашей пехоты.

Рассказывает Журавлев Николай Арефьевич, гвардии сержант, автоматчик-десантник.

Восемь наших танков вели бой в районе Мочдорфа, в трех километрах от Одера. Здесь у противника была построена сильная оборона. Ее нельзя было преодолеть в лоб. Поэтому мы предприняли обходное движение и вошли в Мочдорф с другой стороны, откуда гитлеровцы нас не ждали. У них даже пушки были повернуты в противоположную сторону.

Ночью в разведке мы незаметно подкрались к двум немецким «тиграм», находившимся около Мочдорфа. С собой у нас были противотанковые гранаты и бутылки. Немецкие машины нами были взорваны. Я лично поджег одну машину.

Вот так мы и воевали...

А вот что написал в письме ко мне об этих памятных днях берлинского сражения бывший командир 399-го гвардейского тяжелого самоходно-артиллерийского полка, ныне гвардии полковник в отставке, Дмитрий Борисович Кобрин:

«Наш полк двигался с передовым отрядом 1-й гвардейской танковой армии. Мы штурмовали последний рубеж обороны гитлеровцев на реке Шпрее — Военный совет армии выделил нас, как один из лучших полков, для того, чтобы мы одними из первых ворвались в Берлин.

Никогда не забуду, как наш командарм Михаил Ефимович Катуков инструктировал командиров частей, выделенных для решения этой исторической боевой задачи. К нему были вызваны офицеры, [427] вплоть до командиров рот и батарей. Он показывал нам на специально сделанном макете Берлина улицы, по которым мы должны были двигаться, говорил, с какими соединениями мы будем взаимодействовать, в каких условиях придется работать, что нас ожидает.

А ожидали нас большие трудности, — гитлеровцы сопротивлялись с отчаянием обреченных, и каждый дом приходилось штурмовать как крепость. Но наши «пушки с высшим образованием» успешно сокрушали все препятствия, прокладывая путь танкам и пехоте.

В предвидении тяжелых уличных боев наш полк был переподчинен командующему 8-й гвардейской армией генералу В. И. Чуйкову. Мы получили задачу действовать с частями 170-го стрелкового полка, 57-й стрелковой дивизии, которая должна была двигаться к рейхстагу. Полком командовал гвардии полковник Герой Советского Союза Дронов.

23 апреля 1945 года мы вместе переправились на паромах через Шпрее. Солдат у Дронова было мало, но те, кто оставались в строю, были опытными, закаленными бойцами. Вместе с пехотой мы образовали четыре штурмовые группы. В каждую группу входили батарея тяжелых самоходных артиллерийских установок, саперы, автоматчики и противотанковые орудия с боевыми расчетами.

В подразделениях царил неописуемый подъем: идем к рейхстагу, к самому логову фашистского зверя! С этого рубежа я приказал идти в бой под развернутыми знаменами. Над самоходной установкой, которая переправилась, через Шпрее первой, — это была машина командира батареи гвардии капитана Павла Аксенова, — гордо развернулось красное революционное знамя ЦИК СССР с надписью: «12-й бронедивизион имени Котовского Г. И.» — историческая реликвия нашего полка. Рядом, слева, двигалась тяжелая самоходная установка другого командира батареи гвардии капитана Бориса Икрамова. Над нею развевалось полковое гвардейское знамя.

Бой за рекой был жарким. Мощный огонь наших тяжелых самоходных орудий, которые били прямой наводкой, все сметал на нашем пути. Но продвижение было медленным — иной раз по двести-триста метров в сутки, особенно в самом центре Берлина. И все же мы прорвались к Бранденбургским воротам, а затем к рейхстагу — одними из первых вышли в этот район батареи Икрамова и Аксенова. На их долю выпала честь участвовать в обстреле здания рейхстага, последнего оплота фашистов.

Павел Аксенов был ранен, но он продолжал, с перевязанной рукой, командовать огнем. Тяжело был ранен в живот командир 2-й батареи гвардии капитан Латышев, его заменил гвардии младший лейтенант Ерохин.

В этом решающем бою погиб лейтенант И. С. Скиба, замечательный воин, командир самоходной артиллерийской установки, много [428] раз отличавшийся в боях своей храбростью и умением — только в дни, предшествовавшие выходу нашего полка к Шпрее в районе Карлсхорста, он уничтожил четыре фашистских танка и самоходных орудия, семь полевых орудий, две автомашины и до ста сорока солдат и офицеров противника. Он был тогда ранен в голову. Врач хотел его отправить в медсанбат, но Скиба возразил: «Буду бороться до полного разгрома врага!» И вот теперь, когда до победы оставалось всего полшага, на подступах к рейхстагу мы потеряли этого замечательного офицера...

Беззаветное мужество в эти часы проявляли все — командир самоходной установки гвардии младший лейтенант Шмелев, исполняющий обязанности командира батареи гвардии лейтенант Ерохин, наводчик гвардии сержант Кузнецов, заряжающий гвардии сержант Кошелев, — да всех разве перечислишь?

Гремели наши последние залпы, — гитлеровцы вскоре капитулировали. Дорого досталась нам эта победа — многих замечательных людей мы потеряли, многие были ранены, но воинский долг свой наш полк выполнил с честью, как и подобало воинской части, ведущей свою историю от легендарного революционного бронедивизиона, который еще в апреле 1917 года предоставил свой броневик Ленину в качестве трибуны у Финляндского вокзала в Ленинграде, а затем героически провоевал всю гражданскую и, наконец, Великую Отечественную войну.

В ознаменование Великой Отечественной войны нашему 399-му краснознаменному, орденов Ленина и Кутузова III степени, Проскуровскому гвардейскому тяжелому самоходно-артиллерийскому полку было присвоено наименование «Берлинский». Около 90 процентов всего личного состава полка было награждено орденами и медалями. Около половины солдат и офицеров к окончанию войны имели по два-три ордена».

Мне остается привести последний документ, сохранившийся у меня: телеграмму Военного совета 1-й танковой армии, присланную в «Комсомольскую правду» несколько дней спустя, когда уже прогремел исторический салют в честь победы, война была закончена, и 1-я гвардейская танковая армия вместе со всеми Вооруженными Силами Советского Союза должна была начать переход на мирное положение.

Вот что было сказано в этой телеграмме:

«Редакции «Комсомольской правды»

Дорогие товарищи! Бойцы, сержанты, офицеры и генералы нашей армии сердечно благодарят вас и читателей «Комсомольской правды» за постоянное внимание к их боевой деятельности на всем протяжении этой войны. [429]

Ваше приветствие по случаю Дня Победы всех нас сердечно тронуло. Со своей стороны хотим вам сказать, что нет для наших солдатских сердец более высокой радости, чем сознание того, что приказ нашего Верховного Главнокомандующего товарища Сталина, приказ Родины — водрузить знамя победы над Берлином — выполнен с честью, и что наша армия внесла свой вклад в выполнение этой боевой задачи.

Берлин никогда больше не будет центром германского империализма, постоянным очагом агрессии, каким он являлся столь долго.

В эти исторические дни, находясь далеко от Москвы, мы все же явственно ощущаем близость нашей Родины, нашей родной столицы, силу и мощь советского народа, которым мы обязаны достигнутым здесь боевым успехам.

В кровавых боях с врагом мы потеряли много доблестных героев-гвардейцев. Мы никогда не устанем оплакивать их. Но в нашем горе согревает нас мысль о том, что их имена будут всегда сиять в истории, прославляя в веках Советский Союз, наш народ, нашу партию, верными сынами и учениками которой они были — как партийные, так и беспартийные.

Наша славная молодежь, комсомольцы, воспитанные партией большевиков, показали себя в этих испытаниях достойной сменой. Вместе со всей Красной Армией военная молодежь наша закалилась, возмужала и окрепла, и теперь мы, представители старшего военного поколения, можем быть уверены: если когда-либо в будущем найдется какой-нибудь новый агрессор, которому урок, полученный от нас германскими империалистами, покажется недостаточным, кто посмеет в своем безумии поднять руку на нашу Родину, то Красная Армия вновь вихрем и бураном развеет его армии в прах.

Заверяем вас, что и впредь для нас всех, молодых и старых, будет лишь один закон жизни — выполнять с честью любой приказ партии и народа, любой приказ Родины.

Командующий 1-й гвардейской танковой армией КАТУКОВ

Член Военного совета ПОПЕЛЬ

Начальник политотдела ЖУРАВЛЕВ».

На этом, собственно говоря, можно было бы поставить точку и закончить затянувшееся повествование, если бы... если не осталась не выясненной до конца судьба одного из героев этой книги — Владимира Бочковского, о котором пока что читатель знает лишь то, что он тяжело ранен на Зееловских высотах. И сейчас, когда я завершаю свой многолетний труд, посвященный жизни и подвигам людей сороковых годов, мне хочется последние страницы книги — ее эпилог — посвятить именно ему — Владимиру Бочковскому и его судьбе. [430]