Волноваха
1
К прибытию поезда на станцию Волноваха на длинном перроне был выстроен для встречи командарма полуэскадрон кавалерии. Зрелище было не из веселых: лошади понурые, усталые. Кавалеристы сидели на конях сутулясь, небритые, обмундирование у всех — полуармейское, многие без винтовок.
Военачальники встречали командарма в пешем строю. Самого Жлобы не было. Вместо хора трубачей стоял на фланге пожилой усатый красноармеец в рыжих обмотках и с ним мальчик в старой буденовке; оба с помятыми сигнальными трубами.
Когда Ока Иванович и Щаденко вышли из вагона, трубачи нестройно проиграли встречу. Послышалась команда: «Смирно! Равнение направо!» Старший из военачальников вяло козырнул Городовикову и доложил, что Ударный кавалерийский корпус находится на отдыхе и занят ремонтом лошадей. Ока Иванович подумал про себя, что слово «ударный» прозвучало двусмысленно.
Что и говорить, картина была безрадостная. А тут, как назло, торчал на переднем плане облезлый верблюд в уздечке и с веревкой, свисающей до земли. Верблюд маячил лохматыми горбами и надменно жевал подсолнух. С царственной осанкой, свысока он смотрел на прибывшего командарма и перебирал губами, точно говорил: «Вот такие, братец ты мой, дела». Случайно оказался здесь верблюд или его нарочно привели, было не ясно. Двугорбый «корабль пустыни» подчеркивал общую унылость и некстати напоминал о разгроме Жлобы. Не зря говорили, что первыми вестниками поражения в тылу врага были верблюды, бегущие по полю без вьюков.
Ленька получил приказ не отлучаться и всюду ходил за командармом, соблюдая дистанцию. Первое время он ловил на себе хмурые взгляды жлобинских командиров, не понимавших, в какой должности у командарма состоит этот мальчишка в красных галифе и с маузером. Леньке стало обидно, ему показалось, что его принимают за мальчика. В отместку он сам стал критически оглядывать жлобинцев: дескать, не очень зазнавайтесь, кавалеристы битые... В то же время ему было жалко жлобинцев и досада брала: как мог шахтерский командир поддаться врагу? Ведь каких только слухов не ходило о Жлобе. Будто попал он в плен к Врангелю и черный барон собственноручно повесил его на городской площади в Мелитополе. Слухи слухами, а разгром чувствовался во всем. Трудно будет Оке Ивановичу создавать армию из разбитых частей...
По пути со станции в штаб Ленька поотстал, и с ним поравнялся старый друг командарма — дядя Миша Кучуков (бойцы уже успели прозвать его за бородищу Папашей). Командир бронепоезда был в военной форме, с шашкой и наганом. Он обращал на себя внимание поистине необычайной черной бородой, доходившей до пояса. Кучуков раздобыл себе серую кубанку. Она лихо сидела на голове и молодила кузнеца.
Ленька хотел попросить Папашу взять к себе на бронепоезд Абдулку, но командир был занят своими мыслями, и пришлось отложить разговор до другого раза.
Штаб корпуса помещался в одноэтажном каменном доме с высокими овальными окнами.
Командиры заходили в большую комнату и рассаживались на лавках вдоль стен. Эта комната сообщалась с небольшой передней двустворчатыми дверями, которые плохо закрывались и скрипели. В передней собрались ординарцы на тот случай, если кто-нибудь из них понадобится командиру.
Они молча покуривали, на Леньку не смотрели. Настроение у жлобинцев было скверное.
Когда все были в сборе, явился Жлоба. Ленька не знал его в лицо, но догадался, потому как ординарцы при его появлении вскочили по стойке «смирно».
На Жлобе была длинная синяя черкеска, стянутая в талии кавказским ремнем. На груди слева и справа нашиты крупные серебряные газыри. На голове кубанка черного каракуля. Спереди на поясе висел широкий кинжал, отделанный чеканным серебром и с шариком на конце. Длинная казацкая шатка свисала до сапог, едва заметных из-под черкески. И еще заметил Ленька на груди комкора орден Красного Знамени.
Жлоба вошел в сопровождении личной охраны — двоих молчаливых черкесов. Он не ответил на приветствия, распахнул дверь ногой и вошел в большую комнату. Половинки двери долго качались ему вслед. Черкесы остались в передней и, настороженные, мрачные, заняли места у входа.
В комнате военного совета смолкли голоса. Ленька услышал разговор между Городовиковым и Жлобой:
— Здорово, Ока.
— Здравствуй, Дмитрий Петрович... Рад тебя видеть.
— Я тоже...
— Значит, будем вместе добивать Врангеля?
— Гуртом и батьку бить легче, — сказал Жлоба с обидой в голосе. Ему казалось, что все только и думают о его поражении, и не собирался отмалчиваться или скрывать, свои неудачи. Поэтому добавил нарочито весело: — Пока что нам белогвардейцы дают жару: и в хвост и в гриву...
— Ничего, — успокоил Городовиков. — Есть поговорка: побили — научили.
Военный совет начался с докладов командиров. Первое время разговор шел спокойно. Потом страсти разгорелись, зазвучали речи, полные взаимных упреков. Ординарцы в передней притихли, вслушиваясь, а кто был посмелее, заглядывал в щелку. Телохранители Жлобы нахохлились, готовые броситься на помощь своему начальнику.
Из докладов и жарких споров Ленька узнал всю горькую правду о поражении Ударного кавалерийского корпуса под командованием Дмитрия Жлобы.
Случилось это в конце июня. Корпус был срочно переброшен с Кавказа на Южный фронт и получил приказ: остановить наступление Врангеля. Кавалерии ставилась задача — прорваться в тыл врага, отрезать ему пути отступления в Крым, а затем взять Мелитополь, где находилась ставка Врангеля.
Семь тысяч красных конников с артиллерией, множеством пулеметов на тачанках, с обозами, за которыми шли два броневика, прорвали оборону врангелевцев и двинулись по его тылам. В бою под Черниговкой они с ходу разбили два офицерских полка, захватив до пятисот пленных. Первый успех окрылил бойцов и командиров. Но это был единственный успех.
Силы были рассчитаны плохо. Вслед за успехом начались неудачи. Они нарастали подобно лавине — неотвратимо и грозно.
Белая кавалерия вдвое превосходила конницу Жлобы. А отборные пехотные дивизии наполовину состояли из офицеров — мастеров боя.
Враги поняли: в руки шла крупная добыча. Врангель примчался из Крыма в Мелитополь, чтобы лично руководить окружением красной конницы.
Отовсюду стягивались в единый кулак бронепоезда, занимала выгодные позиции артиллерия, скакали в обход казачьи дивизии, усиленные броневыми автомобилями. Аэропланы вели непрерывную разведку с воздуха.
Первый удар нанесли броневики: они ворвались неожиданно в колонию Лихтенфельд, где стояли штабы красных, и обстреляли их из пулеметов. Всей массой жлобинцы бросились на восток, но там были встречены ураганным огнем с дроздовских пулеметных тачанок. Красная кавалерия повернула назад, но и здесь наткнулась на отборные дивизии врангелевской конницы. Оказавшись зажатыми со всех сторон, жлобинцы заметались, отыскивая выход, вконец заморили лошадей, но прорваться не могли. С севера путь был закрыт корниловской дивизией с тремя бронепоездами, которые в упор расстреливали картечью красных конников. Казачьи полки и эскадроны, как пчелы мед, облепили жлобинцев, отсекали обозы от боевых частей, захватывали артиллерию.
Жлоба потерял связь с войсками, и большое сражение распалось на отдельные очаги. Непрерывно жужжали над головами вражеские аэропланы. Английские летчики осыпали обессиленную конницу тучами железных стрел, сбрасывали бомбы. Измученные, раненые лошади падали. Всадникам ничего не оставалось, как бросать коней и спасаться бегством. Но по степи кружили кавалерийские отряды врангелевцев и всех, кто прорывался через сады и огороды, ловили, рубили на месте, забирали в плен.
Самому Жлобе с тысячью конников из дивизии имени Блинова удалось прорваться и уйти.
Ленька был потрясен. А ведь он еще не знал того, как торжествовали белогвардейцы по случаю победы. Как в Мелитополе генерал Врангель лично принимал парад войск, как гарцевала мимо него кавалерия и казаки подкидывали кверху фуражки, кричали «ура». Каждый всадник вел за собой по две, а то и по три захваченные лошади. Кони, точно люди, брели печальные, уронив головы. Они будто понимали, что очутились в неволе. Пленных красноармейцев Врангель отдал на расправу Кутепову, Это был деникинский генерал, люто ненавидевший революцию, настоящий палач. Кутепов приказал выстроить пленных в шеренгу, ходил вдоль строя и указывал конвою, кого расстрелять. Из четырех тысяч красноармейцев он оставил в живых едва ли половину...
Раструбили буржуи по всему миру об этой победе Врангеля, хвалили его, радовались поражению Советов, а самого барона сравнивали с Наполеоном.
Ничего этого Ленька не знал, а знал бы — еще больше закипело сердце от ненависти к врагам. Хотелось чем-то помочь товарищам. Ведь поражение не позор, а горе. Кто виноват — это другой вопрос.
Военный совет между тем продолжался, страсти разгорались. Ленька подошел к двери и заглянул в щелку. Ока Иванович сидел за столом и тетрадкой разгонял табачный дым. Выступал жлобинский командир в лохматой папахе. Он с болью говорил о том, как во время рейда в тыл врага не высылалось боевое охранение, не велась разведка. Жлоба резко перебил выступающего, обвинил во всем высшее начальство.
— Какие там головы думали в штабе, — возмущался он, — если во время рейда не было связи! Под Волновахой стояло тридцать наших аэропланов. Я спрашиваю: зачем находились там эти летающие гробы, если позволили врангелевцам осыпать мою кавалерию стрелами и рвать нас бомбами?
— Фронт растянулся дугой на триста километров, — объяснил Городовиков. — Может быть, аэропланы были заняты общей разведкой?
— Разведкой? — гремел Жлоба. — А может, за пивом для штабников летали?
— Зачем сваливать вину на аэропланы, Дмитрий Петрович? — заметил Городовиков. — Просто нам надо учиться воевать у врагов.
— Еще чего не хватало! Нехай они учатся. А моим конникам не занимать смелости. Мы академий не кончали, а белых генералов рубали и еще будем рубать!
— Тебя никто не обвиняет в трусости. — Ока Иванович начинал сердиться. — Нам всем недостает знаний, вот почему покамест не мы бьем Врангеля, а он нас. Я знаю, например, что он ввел у себя жесточайшую дисциплину. Говорят, генерал Кутепов повесил своего офицера только за то, что тот не приветствовал его на улице.
— Может, у нас заведем такие старорежимные порядки?
— Ты, Жлоба, словами не играй. Дисциплина — основа всякой победы. И я думаю, что причиной поражения твоего корпуса была слабая дисциплина. Один умный человек сказал: разбитые армии бывают разбиты до сражения.
— Посмотрим, как сам будешь воевать, — угрюмо произнес Жлоба.
— Одно знаю, Дмитрий Петрович: зазнаваться не будем, — ответил Городовиков.
Первый раз в жизни Ленька стал свидетелем того, как проходит военный совет, и набрался ума по самую макушку. Он и не знал, что командиры разговаривают между собой так сердито: того и гляди, за сабли схватятся. А он-то думал: махай шашкой, пали из винтовки — и все дело в этом! А выходит, что командирам труднее жить: сам воюй, да еще других веди за собой, за всех отвечай, а проиграешь сражение — позор, и первого к ответу. Правильно говорили на военном совете — не зазнаваться, и тогда никакой враг не застанет врасплох.
2
После военного совета Ока Иванович решил прощупать настроение бойцов-жлобинцев.
Части разбитого корпуса были расквартированы по окрестным селам, хуторам и в самой Волновахе. Бойцы большей частью жили во дворах под открытым небом. Здесь не так было жарко, сады наливались плодами, давно поспели вишни, абрикосы, зацвели подсолнухи: из-за плетней выглядывали их золотые лики.
Ока Иванович шел по сельской улице. Возле низенькой, крытой соломой хаты собралась группа кавалеристов. Бойцы от нечего делать упражнялись двухпудовой гирей. Неподалеку высоченный детина держал под уздцы жеребца, дергал и кулаком бил его по морде. Жеребец упирался. Городовиков быстрыми шагами направился туда.
— А ну стой! Почему коня бьешь?
Боец не отвечал.
— Чего молчишь, Прошка? — вступил в разговор рыжебородый боец и объяснил за товарища: — Под ним коня убили, а теперь в ездовые переводят.
— Кавалерист... — с укором проговорил Городовиков, глядя на смущенного Прошку. — Тебе только на верблюде ездить: сидеть между двумя горбами и дремать с винтовкой... Ты сначала накорми коня, а потом показывай силу. Ишь, Илья Муромец... Наверно, мешки пятипудовые, как игрушки, перебрасываешь с места на место?
— Могу... — вдруг с каким-то вызовом, хотя и негромко, проговорил Прошка. — И вот так тоже могу. — Он поднял тяжелый двух пудовик правой рукой, не спеша перекрестился гирей, поцеловал в донышко и аккуратно поставил на землю.
Бойцы засмеялись. Не удержался и Городовиков, сказал:
— Значит, правильно тебя в ездовые перевели: где лошади не возьмут, сам потянешь.
Великан-боец молча ковырял песчаную дорожку носком сапога. И почему-то было жалко его; может быть, потому, что слишком был молод: еще усики не пробились на пухловатом юном лице.
— И обмотка, гляди, размоталась, — продолжал Городовиков. — Почему не подвяжешь? Наверно, с тех пор и болтается, как от Врангеля улепетывал? — Ока Иванович намеренно коснулся больного вопроса, чтобы вызвать бойцов на разговор.
— На нашем месте любой побежал бы... — обидчиво отозвался Прошка, закрепляя конец обмотки.
— Неужто так страшно? — спросил Городовиков, и трудно было понять: в шутку он спрашивает или всерьез. — Ну, расскажи, я люблю страшные истории. — И Ока Иванович усадил бойца рядом с собой на бревно. — Начинай, выкладывай, как в церкви на исповеди.
— Что выкладывать... — Прошка переглянулся с товарищами, как бы спрашивая, можно ли откровенничать, не попадет ли от взводного.
— Не стесняйся, рассказывай, как случилось, что красные герои трусливо бежали от врага.
— Разведка никуда не годилась, — сказал Прошка и опять поглядел на товарищей.
— Не в том дело, — перебил рыжий боец, затыкавший пучком травы дыру в сапоге. — Чересчур враг силен. Не совладать нам с Врангелем...
— Как с ним совладаешь, если ему буржуи всего света помогают, — добавил небритый жлобинец с перебитой рукой на марлевой повязке. — Сказывают, что этот... как бишь его, который в Америке главный?..
— Вильсон, — подсказал. Прошка.
— Ну да... Будто бы приказал этот Мильсон: дайте, говорит, генералу Врангелю столько снарядов, чтобы на каждого красного армейца пришлось не меньше как по одному, а пуль по десятку на душу... Чтобы, говорит, ни одного в живых не осталось.
— А кони у Врангеля какие! — сказал Прошка.
— Что кони, — перебил рыжий. — Одних иропланов сколько! Поверите, товарищ командир, уся неба в иропланах: солнца не видать. Низко летают и головы пропеллером сносят. Ехал, к примеру, человек на коне, а тут ироплан — вжик, и головы нету!..
— Тимофей, ты про стрелы расскажи командиру, — напомнил раненный в руку жлобинец.
— А стрелы — это жуть! — охотно подхватил рыжий. — С ироплана кидают: сыпанет из мешка — и летят вниз тучей. Попадет и пронзит насквозь. Одного так пригвоздила к земле, что оторвать не могли.
Властью, данной командарму, Ока Иванович мог бы осадить паникеров, пристыдить их и даже наказать, но он изобразил на лице испуг и насмешливо сказал:
— Ну, братцы, надрожался я, пока слушал ваши рассказы. Прямо ноги подкашиваются от страха, штаны сваливаются... Не знаю, что делать. Спрятаться, что ли, пока не поздно?
Красноармейцы растерянно молчали: лучше бы изругал, чем такая издевка... А командарм вмиг посуровел и пошел прочь, убыстряя шаги. Рыжий покосился на Прошку, рассчитывая свалить на него всю вину.
— Исповедался? — спросил он у Прошки.
— Тебе самому только с тараканами на печи воевать, — сказал небритый боец и поднялся, отряхивая запыленные галифе.
— Взводный идет! — вдруг испуганно прошептал молодой боец в лаптях и хотел бежать, да не успел.
Командир взвода в лохматой папахе, и под которой ручьями катил пот, подбежал к бойцам.
— А ну, кто тут по-бабьи трепал языком? Чего командарму наговорили? Вста-ать! Всем по два наряда на конюшню. Шагом марш!..
Бойцы расходились с чувством невыразимого стыда. Прошка отвязал мерина и уважительно повел его под уздцы.
3
В полдень был назначен смотр войскам. Полки построились за поселком в открытом поле. Командиры выехали перед строем и сидели на конях в ожидании парада.
Отдельно, на фланге, стояла группа буденновцев, или, как их здесь называли, городовиковцев. Среди них находился Ленька верхом на Валетке.
К Городовикову подвели вороную тонконогую кобылу с белой звездочкой на лбу. Командарм легко вскочил в седло и, бросив лошадь в легкий галоп, помчался на дальний фланг, к отряду буденновцев. Поговорив о чем-то со своими, Городовиков поехал вдоль фронта. Потом он пустил лошадь полевым галопом туда, где перед корпусом танцевал на белом коне Жлоба. Конь командарма летел легко, чувствуя опытного всадника.
До Жлобы оставалось не более трехсот шагов, когда неожиданно командарм увидел впереди канаву с водой. Останавливать лошадь было поздно. В один миг собрал он коня и рывком послал его вперед. Птицей перемахнула вороная широкий ров и, не сбавляя хода, помчалась дальше. Промелькнул Жлоба на белом коне. Городовиков осадил разгоряченную лошадь и, выхватив саблю, приветствовал полки. В ответ послышался нестройный гул голосов. Командарм вложил саблю в ножны и подъехал поближе к строю кавалеристов.
Он видел перед собой усталые лица. Вооружены бойцы как попало: у одного пика, у другого шашка. Многие бойцы разуты. Кони без седел, среди них немало раненых. В передней шеренге на серой вислопузой лошадке сидел тот рыжий, у которого пучок травы торчал из сапога. Рядом с ним боец в ситцевой рубахе — как видно, не нашлось гимнастерки. «Цыганский табор», — с горечью подумал Городовиков. По количеству бойцов эта армия едва ли равнялась одной кавалерийской дивизии.
Оглядывая хмурые лица бойцов, Городовиков понял, что никакими словами не поднять упавший дух. Нужно придумать что-то из ряда вон выходящее, вернуть бойцам веру в свои силы. Показать бы им лихую буденновскую джигитовку, чтобы разжечь кавалерийскую удаль, пробудить чувство беззаветной отваги. Но не подумают ли, что новый командующий решил похвастаться? Впрочем, умный поймет, а на дураков равняться не стоит.
Жлобинцы не поняли, почему командарм посигналил кому-то обнаженной шашкой. И тотчас на дальнем фланге отделился от колонны всадник и, тоже выхватив шашку, помчался навстречу. Жлобинцы с любопытством смотрели на конников, скачущих друг на друга. Задние привстали на стременах, чтобы лучше видеть, что там должно произойти.
Ленька волновался больше всех. Он с замиранием смотрел, как Махметка мчится на его Валетке, а Ока Иванович едет ему навстречу с поднятой шашкой. Вот они съехались. Точно молнии вспыхнули сабли, скрестились, и раздались звонкие лязгающие удары металла о металл. Кони крутились, плясали на месте. Ленька и все его друзья с тревожным интересом следили за этой показательной рубкой. Только бы не споткнулся Валетка! Всадники то отскакивали друг от друга, то вновь сходились, точно шел между ними настоящий бой. Махметка ловчился так и этак, но ему не удавалось перехитрить Оку Ивановича. Тот лучше действовал саблей, расчетливо, играл с ним, как кошка с мышкой, а потом едва уловимым движением выбил саблю из рук Махметки; она кувыркнулась в воздухе и шлепнулась на землю.
Пришпорив коня, Махметка свесился с седла и подхватил с земли свою саблю. Но игра уже закончилась.
По лицам жлобинцев было видно, что показательная рубка раззадорила их. Первая искра вспыхнула, и надо было ее раздуть.
Махметка понял расчет командарма. Вихрем помчался он перед строем кавалеристов. На полном скаку спрыгивал с коня, пружинисто отталкивался ногами и опять был в седле. Потом бросил повод и вскочил Валетке на спину. Так он долю мчался вдоль фронта.
По рядам пронесся гул одобрения. Буденновцы кричали:
— Давай, Махметка, рви подметки на ходу!
— Этот докажет, как на вербе груши растут!
А Махметка уже выделывал фокусы с саблей: рубил на скаку справа, перебрасывал клинок в другую руку и рубил слева.
По молчаливому знаку Жлобы на поле выехал один из его наездников — лихой командир Цымбаленко, тот самый, что влепил бойцам по два наряда вне очереди. Папаха у него была сдвинута на ухо, и он выглядел истинным орлом. Выждав, когда Махметка вернется в строй, он начал джигитовку: делал «ножницы», стрелял на ходу, метко поражая мишень, бросал платок и подхватывал его с земли.
На смену Цымбаленко выезжали другие кавалеристы, выделывали такие приемы, что вызывали всеобщее восхищение.
Жлоба повеселел, в глазах заискрилась гордость: вот как умеют наши, не очень задавайтесь, товарищи буденновцы!
А Городовиков радовался: состязание разгорелось так, что удержу не было. Нет уж, если забилось сердце кавалериста отвагой и удалью, не устоять врагу!
Смотр войскам закончился строгой речью командарма:
— У нас, в Первой Конной, существует закон: идти вперед и не озираться по сторонам! Кто побежит или будет сеять панику, тому голову с плеч! Красная кавалерия — армия смелых. Кто не выдержит суровых порядков, лучше не становись в наши ряды!..
Строй кавалеристов был недвижим, лишь кое-где всхрапывали кони. Жлобинцам понравилось, что их приравнивали к легендарным героям Первой Конной. Это было тем более дорого, что сказано в трудный час, в час поражения.
А командарм продолжал, и его живые черные глаза озорно сверкали:
— Смелость берет города. Но это бывает только тогда, когда смелость сочетается с мастерством боя. Перед нами враг коварный и опытный. Врангелевская армия заново обучена и насыщена техникой. Надо так научиться владеть конем и шашкой, чтобы хваленые белые офицеры дрожали при одном виде красного конника!
Перекатное «ура» загремело над колоннами, затрепетали на пиках кумачовые флажки, вскинулись обнаженные шашки, засверкали в лучах солнца.
4
В эскадронах началась боевая учеба. Опытные кавалеристы учили молодежь владеть саблей, брать на коне препятствия, рубить лозу, а вернее кукурузу, потому что лозы поблизости не было, а кукурузой засеяны неоглядные поля.
Тем временем на станцию прибывали воинские грузы. Артиллеристы скатывали с площадок гаубицы. Два вагона были нагружены пулеметами. Их расхватали в один миг, потому что в дивизиях была сильная недостача станковых пулеметов. На другой день прибыло пять, а потом еще столько же новеньких броневых автомобилей. Бойцы повеселели и смеялись над бродячим верблюдом, который подошел к броневику, понюхал его, а когда шофер рявкнул резиновой грушей, в испуге отскочил.
Прибыл маршевый эскадрон новобранцев, все бойцы на конях, но без седел. С ними прибыл обоз — вереница повозок с винтовками, кавалерийскими карабинами, хотя и не новыми, но вполне боевыми. Особенно радовались патронам. Красноармейцы как драгоценность пересыпали их в руках.
Набивали карманы и подсумки. В бою каждая обойма на вес золота.
Бойцы чинили обмундирование, ремонтировали пулеметные тачанки. В кузнице звенели молотки — там ковали лошадей, делали подковы.
По-прежнему недоставало коней. По окрестным селам отправились отряды по закупке лошадей. Но там гуляли банды, нередко завязывались перестрелки, и приходилось в бою терять товарищей.
Сергею Калуге посчастливилось добыть замечательную породистую лошадь. Было удивительно, как могла оказаться в глухом селе кобыла английских кровей? Хозяин-кулак замуровал ее в потайной конюшне за саманной стеной. Но Сергей был опытным разведчиком: он обстукал стены, обнаружил подозрительную пустоту, приказал взломать тайник и вывел чудо-коня!
Хозяина за укрытие лошади арестовали, а Сергей стал владельцем чистокровной кобылицы. Кое-кто из командиров с завистью поглядывал на лебединую шею породистой лошади с умными синеватыми глазами и пробовал соблазнить Сергея на обмен или продажу:
— Зачем тебе этакая раскрасавица? Уступи.
— Ишь чего захотели! — отвечал Сергей, посмеиваясь. — Мне и самому нужен резвый конь, чтобы ни один офицер не ушел от меня.
На этом разговор заканчивался: буденновцы знали приемы Сергея. Подражая Олеко Дундичу, он в атаке гонялся за офицерами. Это было его «специальностью», и она себя оправдывала: конники противника, потеряв командира, впадали в панику.
Добыл себе лошадь и Махметка. Ему достался кабардинец, горбоносый жеребец, злой как черт. Ноги у коня были сухие, мускулистые, шея тонкая. Махметка прозвал его Шайтаном. Конь и впрямь был похож на черта: глаза дикие, нрав горячий, он не умел стоять на месте, взвивался на дыбы.
Таким образом у Валетки появились друзья. Три лошади стояли на конюшне рядышком, похрустывали овсом, привыкая друг к другу. Ласточка обмахивалась длинным хвостом и хлестала по бокам Валетку. Конь одобрительно махал головой, как будто говорил: спасибо, соседка, отгоняй мух, а то у меня хвост куцый.
Трое друзей каждую свободную минуту забегали проведать своих коней, поили, чистили соломенными жгутами с водичкой, чтобы кожа блестела.
Ленька даже ночью, когда не спалось, вставал и шел на конюшню.
Днем выезжали на учения в поле, упражнялись в лихой кавалерийской езде. Ласточка была так резва, что в скорости спорила с ветром. Но Ленькин малолетка-дончак не уступал «англичанке». Один Шайтан не слушался хозяина, то и дело изображал из себя свечку, и Махметка едва удерживался в седле, — хлестал коня плетью, усмиряя дикий нрав кабардинца.
Многие бойцы неплохо владели конем, но не умели действовать шашкой. Их обучали опытные кавалеристы-буденновцы. Ленька тоже учился, ведь он раньше служил пулеметчиком, а саблей владел не так искусно, как другие. Теперь он во весь опор пускал Валетку вдоль расставленных в два ряда стеблей кукурузы, с ходу рубил их, слыша позади себя либо возгласы одобрения, либо смех.
Махметка подсказывал другу, что надо рубить клинком на четверть от конца, тогда получается удар сильнее и с «протягом». Ленька внимательно прислушивался к советам Махметки и пробовал делать так же. Получалось лучше. Ленька радовался тому, что его умение крепнет раз от разу. С яростью рубил кукурузу, а сам думал о Геньке Шатохине: для него точил саблю и тренировал руку, с ним, вечным врагом своим, готовился встретиться в бою.
Неожиданно Ока Иванович назначил проверку в точности стрельбы: патронов в армии мало, и нельзя «стрелять в белый свет, как в копейку». Учебные стрельбы показали немало смешного — лихой рубака и наездник Махметка стрелял хуже всех. Ока Иванович сам был озадачен, подошел к бойцу и, точно не зная, что же с ним делать, к удивлению всех, подарил Махметке часы. Это была массивная серебряная «луковица», где на крышке виднелись два скрещенных ружья и надпись: «За отличную стрельбу». Махметка опешил.
Он ушел в овраг и несколько дней практиковался в стрельбе. Ему помогал Ленька: учил правильно ставить прицельную рамку, не спеша подводить мушку под цель, спокойно спускать курок. Махметка злился на себя, но советы друга жадно впитывал. Видно, не зря говорится в народе, что любовь к делу — половина успеха. Уже под вечер Махметка с победным видом подошел к друзьям. «Копейка есть?» — спросил у одного. «Нету». Махметка потормошил другого: «Копейка есть?» — «Чего пристал, зачем тебе копейка?» — «Пуговица есть?» — пристал Махметка к третьему. «Вот одна осталась, а что?» — «Давай сюда».
Махметка поставил пуговицу на глыбу камня, отмерил сто шагов, взвел карабин — и пуговицу точно ветром сдуло. — Вопроса есть? — торжествующе спросил он, достал часы командарма, поглядел на время и пошел к своему коню Шайтану.
5
За пацанов-юзовчан Ленька чувствовал ответственность. Особенно его беспокоил самый маленький — Филипок, которого удалось пристроить в обозе.
Ленька решил проведать его. К удивлению, он узнал, что Филипка перевели в санитарную часть. Когда он нашел его там, мальчишка стоял на посту с винтовкой, охраняя добро перевязочного пункта. Лохматая лошадка, запряженная в санитарную двуколку, мирно дремала. Винтовка, которую держал в руках Филипок, была выше его, а в буденовку могло войти две головы.
— Ты чего пригорюнился? — спросил Ленька Филипок шмыгнул носом и пожаловался:
— К теткам перевели... Только и знают издеваться. А еще обозники дразнятся.
— Почему?
— Приходят и смеются. Стишок про меня сложили.
— Что еще за стишок?
— Не хочется говорить...
— А ты скажи. Может, там ничего смешного нема.
— Ну да, нема... — Филипок вытер нос рукавом шинели, которая тоже была ему велика. — Знаешь, как дразнят? «Куда едешь?» — «Военная тайна». — «А что везешь?» — «Патроны».
— А ты не обращай внимания.
— Пойдем к дяде Мише на бронепоезд. Может, возьмет меня, как взял Абдулку...
Бронепоезд «Юзовский рабочий» стоял под парами, точно готовился в бой. Из стального бронированного окошка выглядывал Абдулка. Если бы он не помахал друзьям рукой, трудно было бы узнать приятеля: лицо у него лоснилось от угля, только зубы сверкали.
Филипок с восторженной завистью смотрел на дышащий паром, закованный в броню паровоз, на рабочих парней, что расхаживали по крышам вагонов, как полноправные хозяева: их еще в Юзовке зачислили в команду, кого артиллеристами, кого к пулеметам или в обслуживающий персонал: механиками по ремонту, кочегарами.
Абдулка держал себя солидно, поздоровался с друзьями за руку, и было заметно, что он очень гордился своей должностью. Когда Ленька сказал, что пришел просить за Филипка, Абдулка ответил не сразу, озадаченно почесал в затылке: как бы командир не засмеял — кого, дескать, предлагаешь?
Однако все обернулось самым неожиданным образом. Сначала дядя Миша Кучуков рассердился и сказал, не глядя на Филипка:
— Держись, пацан, за мамкину юбку и не морочь людям голову.
Мальчишка не обиделся и ответил с вызовом:
— А у меня есть такое оружие, какого у вас нема.
— Секретное? — усмехнулся Папаша и погладил свою богатырскую бороду.
— Сейчас узнаете, — загадочно сказал Филипок и указал пальцем в степь. — Поглядите вон туда, товарищ командир. Что там видно?
Все повернули головы в указанном направлении, но никто ничего не видел. Папаша сердито переспросил:
— Куда смотреть?
— На дорогу.
— Ничего не видать.
— А вы смотрите лучше.
— Знаешь что, головастик? Катись-ка ты...
— Что-то двигается там, — сказал наконец Абдулка, щуря глаза. — Вроде собака бежит или волк...
— А вот и не собака, — посмеивался Филипок. — Едет бричка, волы рыжие, а погоняет их дед. У него рубаха, вышитая цветочками, а сам трубку курит...
Папаша поднял к глазам бинокль и долго смотрел в степь.
— Глянь, а ведь правильно. Волы. У деда рубашка вышитая... — Кучуков опустил бинокль и с удивлением поглядел на Филипка: — Ну и головастик! Сколько живу на свете, такого зрения ни у кого не встречал. Что же ты еще умеешь?
Мальчишка отошел в сторонку, сам тебе скомандовал: «Алле-гоп!», стал на руки и прошелся на них головой вниз, потом почесал левой ногой правую, чем вызвал смех. Наконец принял нормальное положение, отряхнул ладони и сказал:
— Вот что умею... А еще могу часы починить, ножик из обруча сделаю.
— Суп из топора сваришь? — пошутил кто-то из бойцов.
— Сварю, — ответил. Филипок, — Только по-французски.
— Как же это?
— К топору нужна щепотка соли, чуточку пшена и пара картошек, тогда выйдет такой суп, что пальчики оближешь...
— Брось лясы точить! — обиделся шутник.
Другие одобряли:
— Парень сорвиголова. Взять его связным.
У командира было хорошее настроение, но не брать же, в самом деле, такого мальца на бронепоезд. И он думал, как избавиться от пацана.
— Ну вот что... Загадку отгадаешь — возьмем. Не отгадаешь — не судьба тебе. А загадка такая: «В брюхе — баня. В носу — решето. На голове — пупок. Всего одна рука, и та на спине».
Бойцы засмеялись, а у Филипка лицо стало строгим, даже чуть сердитым.
— Такие загадки отгадывать — только время терять...
— Ну, ну?
— Чайник.
Грянул хохот.
— А ведь точно!
— Взять его, шельмеца. Уж больно сообразительный.
— Конечно, взять. Ленты пулеметные будет набивать патронами, ручки протирать: найдется хлопцу работа.
Кажется, и Папаша заколебался:
— Наблюдателем пойдешь?
— Пойду.
— Добре, головастик... Только гляди, чтобы никаких шалостей. Теперь ты не пацан, а защитник трудовой Республики.
— Наша взяла! — подмигнул Ленька Абдулке. — Шахтерская душа везде себя покажет.
А Папаша взял Филипка с одной-единственной целью, чтобы при первой возможности отправить мальчишку в Юзовку и сдать на руки родителям.
Но трое юзовчан, не догадываясь о хитрости Папаши, пошли на радостях на вокзал угоститься лимонадом. Местные торговки варили его на сахарине. Живот бурчал от такого напитка, но зато был он сладким до невозможности.
По дороге Абдулка Цыган заговорил с Ленькой о родной Юзовке и вспомнил сестру.
— Когда ты уехал, Тонька собрала вещички и говорит: «Поеду Леньку искать, вместе воевать будем». Я ей сказал: «Убью, если поедешь». Так разве она спугалась?.. Горе с этими бабами...
— А я ее в Харькове встретил, — признался Ленька.
— Да ну?
— Правду говорю... Поехала учиться в Москву.
— Врет! Какое сейчас ученье?.. На фронт укатила.
— Не может быть. Сказала — на рабфак.
— Врет! Она мой кинжал стащила.
Уже первая звездочка замерцала на светлом вечернем небе, когда ребята вернулись к бронепоезду. По оживлению команды Ленька догадался, что настал час расставания. Абдулка сбегал к машинисту и вернулся озабоченный:
— Сейчас выступаем: Врангель прорвался к Орехову.
— Ну смотрите, — ободрил Ленька своих дружков. — Не забывайте, как ваш бронепоезд называется.
Ребята оглянулись и сквозь легкие сумерки увидели крупные буквы на одном из бронированных вагонов: «ЮЗОВСКИЙ РАБОЧИЙ».
— Поезжайте, а мы за вами, — напутствовал Ленька. — Бейте врага, не жалейте батога!
— Все будет, как надо, — отозвался Абдулка Цыган. — Привезем тебе Врангеля на суд и расправу.
— В мешок запечатаем и пришлем, — добавил Филипок.
Шутки шутками, а ребята отправляются в бой. Заныло сердце у Леньки: что-то будет с хлопцами в бою, ведь они даже не знают, что такое война, не обстрелянные.
Филипок будто прочитал тревожные Ленькины думы и, чтобы успокоить его, вспомнил любимую поговорку своего отца шахтера:
— Не горюй. Жизнь — копейка, голова — наживное дело.
— Ладно, иди... наблюдатель.
Простились скупо, по-мужски.
— Бувай здоров, кавалерист! — сказал Абдулка Цыган, желая подчеркнуть этими словами, что сам он, в отличие от друга, артиллерист. И то не беда, что он пока стоит с лопатой у паровозной топки. Придет час, и он займет почетное место у орудия.
— Друг за друга стойте, — подсказал Ленька.
— Не бойся: от шахтерской хватки кадеты покажут пятки, — пошутил Филипок и остался доволен придуманной пословицей. — Передавай привет Юзовке. Мамку увидишь, скажи, чтобы не тужила.
— Ладно, скажу...
— Валетке поклон передай! — кричал Абдулка, убегая.
— Скажи, нехай нас догоняет! — уже издалека донесся звонкий голос Филипка.