Живая полоса
Вырезку из окружной газеты я, разумеется, послал домой, а в письме как можно ехидней заметил: «Вот чем занимался я, пока вы там праздновали Новый год и попивали шампанское». Правда, Колянич мог ответить, что Соколовых на границе пруд пруди и, может, пока они пили шампанское, я мирно похрапывал. Он ведь тоже умел быть ехидным, Колянич.
Но я ходил праздничный. После поездки в город, разговора по телефону, когда узнал, что приходила Зоя, после тяжелого перехода и этой заметки меня не покидало чувство полного удовлетворения самим собой и жизнью вообще. Все вокруг меня были удивительно славными. Даже Костька. Я спросил Сырцова как он, и сержант сказал порядок.
Книги, которые привез на саночках старший лейтенант, тоже помогли. Мы читали запоем, читали каждую свободную минуту никогда прежде я не читал так много и с такой жадностью.
Через неделю мы с Костькой оказались в наряде на прожекторной. Видимо, Сырцов решил, что нас можно снова посылать на пару. Костька спросил:
Ну как там, в городе?
Ничего. Дома стоят. Окошки светятся.
Городок-то неважнец, сказал Костька. Провинция. Приходилось бывать еще до службы. А сейчас и там согласился бы пожить.
Соскучился?
А ты не соскучился? Я сплю и во сне вижу эти окошки. И еще машины.
И девочек, в тон ему сказал я.
И девочек, подтвердил Костька. Не выдержать мне здесь. Буду писать рапорт. Пусть ругают.
Вообще-то ты зря, Костька, сказал я. Ну, трудно, понимаю, так ведь надо.
Брось, сказал Костька. Ты все это с чужих слов говоришь. «Надо, надо...» Условия учитывать надо. Леньке деревенскому здесь лафа. Сырцов лесоруб, вырос в лесу, ему здесь тоже не дует. А мы с тобой городские, у нас городская жизнь в крови. Я ж не против службы, не баптист какой-нибудь, но городские должны служить в городе.
Я подумал, что Костька скис. Ненадолго же его хватило. Если он напишет рапорт о переводе неприятностей, конечно, ему не обобраться. Но почему мне, тоже городскому, такое не приходило в голову? Я тоже люблю город, люблю Ленинград, но раз надо я здесь и никуда уже не денусь до конца службы.
Знаешь, сказал я Костьке, когда мы с начальником заставы шли, я почувствовал все! Не могу! Упаду и не встану. А потом подумал слабак ты сопливый, и пошел, и пошел. Второе дыхание называется. Может, ты сейчас перед вторым дыханием?
Чепуха, усмехнулся Костька. Все дело в духовных запросах, сам понимаешь.
Короткевич как-то осекся, но я не стал допытываться, что именно он имел в виду. Пора было работать. Я просигналил в «машинное», чтоб Эрих запускал дизель, и вспомнил об этих «духовных запросах», только когда вырубил ток и погасил прожектор. Костька мялся, увиливал. Я чувствовал это.
Ты, Костька, на людей бросаешься. Умней других себя считаешь, вот что.
А если так оно и есть?
Ого!
Зато откровенно. Можешь подбросить нашему комсгрупоргу тему для очередного комсомольского собрания.
Он говорил о Леньке. На днях мы избрали его комсгрупоргом. Ничего, справится.
Больше мы с Костькой ни о чем не разговаривали. Видимо, он понял, что я ему не поддержка. А я думал, что Костька рано или поздно снова сорвется. Нельзя жить с таким настроением.
Чтобы больше не разговаривать, я, выключая прожектор, уходил к Эриху. В «машинном» было тепло, даже жарко. Эрих был без куртки, в одной гимнастерке с расстегнутым воротником и закатанными рукавами, чтобы не испачкать. И снова мне казалось, что это вовсе не солдат, а артист, которого одели в солдатскую форму, и он здорово играет эту роль.
Холодно, погреюсь у тебя.
Грейся.
Он внимательно поглядел на меня, и я понял, что Эрих уже догадался обо всем. Странно, мне всегда кажется, что Эрих знает все. Может быть, потому, что он молчит, и разговорить его трудно.
Слушай, сказал я. Ты очень скучаешь по дому или не очень?
Он пожал плечами. Это могло означать: «Нелепый вопрос», или «Как сказать», или «Так себе». Понимай как хочешь. Я настаивал. Мне нужно было знать точно. Я знал все о себе самом. Конечно, солдат всегда скучает по дому. Ничего плохого в этом нет. Не скучал только Сашка. Тоже понятно. А Эрих?
Мы люди, сказал он.
Об этом я и раньше как-то догадывался, сказал я. Ну и что из того, что мы люди?
Человек над собой хозяин.
Ты прямо скажи.
Можно очень скучать. Можно не очень. Как скажешь себе.
Гигант! восхитился я. Стальной человек! Эрих промолчал. Конечно, это он здорово изрек.
Значит, он собрался, как пружина, на два года, приказал сам себе не скучать, и никаких проблем. Я даже любовался им.
Ты нарочно закалял волю или так само собой?
Само собой. Без воли нельзя.
А я закалял, вздохнул я. Однажды на крышу полез, на девятый этаж, и прошел по самому краю.
Глупо, сказал Эрих.
Конечно, глупо. Сверзился бы и в лепешку.
Я тонул, сказал Эрих, и мне показалось, что он оказался где-то далеко-далеко в своих воспоминаниях. Мальчишка, лодку угнал... Пограничники спасли. Когда призвали на службу попросился в пограничники.
Это было совсем другое дело! Значит, у него все в полном порядке.
А под утро случилась беда: сгорел держатель третьего электрода. Я побежал за Сырцовым. В кладовке мы перерыли все запасные части держателя не было. Теперь придется зажигать дугу вручную. Хорошо, если держатели есть на заставе, а если нет? Придется ждать, когда пришлют.
Может, отлить заготовку? неуверенно сказал я.
А в чем расплавишь металл? В печке?
«Конечно, дохлое дело, подумал я. Конструкция держателя несложная, но для отливки нужна форма...» Сырцов угрюмо копался в ящике со всяким металлическим барахлом. Чего-чего там только не было начиная от ржавых гвоздей и кончая старыми позеленевшими блеснами. Даже елочный «дождь». (Я на всякий случай вытащил его. Мама чистит таким «дождем» посуду. Очень удобно.)
Погоди, сказал я. Где у нас напильники?
Здесь. А что?
Может, найдем какую-нибудь бронзовую болванку?
Сырцов понял. Он опрокинул весь ящик, и мы начали рыться вдвоем.
А ты сможешь?
Попробую, сказал я. Отец когда-то учил.
Колянич действительно учил меня работать с напильником. На нашем садовом участке был сарай-мастерская. Колянич все делал сам. А я вертелся возле него и просил «попробовать». Почему бы не попробовать сейчас?
Вот, сказал Сырцов. Вроде бронза. Ты постарайся, Володька. Сам понимаешь.
Я провел напильником по темной поверхности металла, и вдруг из-под нее вырвалась яркая, совсем золотая полоска. Бронза! Верстак можно сделать запросто. Я соображал, чем просверлить отверстия для электрода и зажимного винта. Дрели у нас, конечно, нет. Попробую пробивать и растягивать круглым напильником.
Работать я ушел в «машинное» там было и свободнее, и ребятам не мешал спать. Время снова как бы остановилось. Иногда открывалась дверь и входил то Сырцов, то Ленька, то Сашка Головня, то Эрих.
Может, помочь?
Сам.
Вроде получается.
Вроде.
Я работал со страхом. Вторую такую болванку не найти. Какое там «семь раз отмерь». Я отмерял по двадцать раз и только тогда трогал напильником мягкий, податливый металл.
...Металлическая пыль росла горкой. Вот так, по пылинке, я снял с бронзовой болванки все лишнее и получился держатель. Теперь-то я видел, что он получился. Он был теплый, блестящий; я подбрасывал его на ладони и сам удивлялся тому, как, в общем-то, все это очень просто.
Устанавливал держатель сам Сырцов.
Ничего, сказал он.
Все-таки рабочий класс, согласился я.
Ленька предложил: если получится еще одну благодарность тебе объявить.
Валяй, кивнул я. Или нет, лучше не надо. Лучше в следующий раз ты мне наряд вне очереди не сунешь.
Ну, давай так.
Спасибо, отец.
Что?
Спасибо, говорю.
Считай, что труд оплачен, улыбнулся Сырцов, и я отменяю один наряд вне очереди.
Он протянул мне руку и больно пожал мою пальцы-то все-таки были в ссадинах.
Я снова ходил праздничный. К поездке в город, и телефонному разговору, и заметке в газете прибавилось что-то еще очень приятное.
Письма
От Колянича
«Салют, сын!
После телефонного разговора сидели мы с мамой и сокрушались: столько надо было сказать, да оба растерялись и все забыли. Правда, мать открыла свой слезоточивый агрегат и мне пришлось закрывать его, на это ушло время. Ну а рассказать тебе хотелось вот о чем.
Ребята из твоей бригады первыми на заводе выполнили годовую норму. Это «подсчитали» только сейчас, и вся бригада в полном составе красуется на заводской Доске почета. Каждый раз спрашивают о тебе. Показал им вырезку из газеты, и, представь себе, никто не усомнился в том, что «т. Соколов» это именно ты, хотя Соколовых на границе, наверное, несколько сот».
Второе.
«Очень симпатичная девушка по имени Зоя. Мы сидели и даже выпили немного сухого вина за твое здоровье. Разговор был очень интересный. Она спросила, по-прежнему ли ты «с фантазией». Мама сказала, что у тебя как раз очень мало фантазии. А я возразил: по-моему, ты набит ими до маковки! Зоя согласилась со мной. Потом она сказала, что ты очень бездумный. Мама начала с ней спорить. Я сказал, что это пройдет. Как, проходит? Ты уж меня не подводи, пожалуйста. А вообще нам понравилась девушка по имени Зоя.
Передай привет всем твоим товарищам. Готовим еще одну посылку, и я уже начинаю спорить с мамой что присылать?»
От Зои (шестое)
«...Саша мне обо всем написал, даже с такими подробностями, что читаешь как повесть или рассказ.
И про тебя тоже, очень много и подробно. Напиши мне, пожалуйста, что он любит, и мы с девчонками соберем ему посылку ко Дню Советской Армии, а то обидно: все получат, а он нет... Ладно?
У меня много работы. Сейчас ремонтируем всю улицу Воинова. Нагнали техники, остановили движение, а сроки очень короткие. Работаем весь световой день. Холодно, правда, но зато стараешься быстрей работать, и становится теплей.
Может, помнишь такую фамилию Мшанский? Я звонила ему по твоему телефону, когда мы познакомились. Так вот этого Мшанского мы все-таки одолели. Я сама написала в райком партии, и к нам в Фасадремстрой пришел сам секретарь райкома. Было бурное собрание, и теперь Мшанского нет. Может, поэтому мы тоже так быстро и легко работаем. Приедешь обязательно сходи на улицу Воинова. Она сейчас такая, как будто ее только что построили...»