Десять дней спустя
Катер все-таки пришел.
Он болтался на волнах, подальше от камней, и мы с Эрихом еле-еле добрались до него. Эрих сидел на веслах, а я пытался ухватиться за борт катера, но набегала волна, и руки срывались. Ладони у меня были ободраны до крови. Ребята на катере изловчились, бросили конец, и лодка начала болтаться рядом с катером.
Глядеть по сторонам было некогда. Я принимал канистры с дизельным топливом, ящики с продуктами, какой-то мешок должно быть, валенки...
Отвезете и возвращайтесь, крикнули с катера. Только тогда я увидел двух офицеров. Одного я узнал сразу комендант нашего участка. Другой был незнакомый.
Мы проскочили между камней, хотя ничего не стоило врезаться в каменную глыбу. Но Эрих все-таки лихо умел управляться с лодкой. Когда камни остались позади, я крикнул ему:
Видел?
И Эрих кивнул.
Начальство зря не ездит!
Действительно, зачем приехал сам комендант участка, если мы виделись с ним одиннадцать дней назад?
Тогда перед отправкой на пост нас всех пригласили в канцелярию заставы, и там мы увидели коменданта, подполковника Лободу. Построились. Сырцов доложил. И вдруг подполковник сказал:
Садитесь. Будем знакомиться. Начнем с вас? и поглядел на меня. Просто я сидел ближе всех. Так получилось.
Я встал (школьная привычка, но и в армии тоже полагается вставать), назвал себя и добавил:
Рабочий, сварщик с «Большевика».
Знаменитый завод, кивнул подполковник. Хорошо работали?
Обыкновенно, ответил я.
На таком заводе и обыкновенно?
Ну, норму давал. Иногда больше выходило.
Прожекторист?
Так точно.
Ну что ж, улыбнулся подполковник, хорошо, что есть рабочий класс. А хотите, товарищ Соколов, поспорим?
Я растерялся. Комендант предлагал мне спор! Его черные глаза так и поблескивали. Ну пацан и пацан. Только седых волос много.
Давайте спорить, что, когда вернетесь на завод, захочется вам работать необыкновенно. Не так, как раньше. А?
Я, конечно, не мог с ним спорить. Наверное, так оно и будет, чего ж тут спорить-то?
С вами ясно, сказал подполковник. Вы?
Теперь встал Костька.
Был школьником.
И не попал в институт, в тон ему добавил подполковник. Куда поступали?
В университет, на юридический.
На чем же срезались?
На сочинении. Восемь ошибок.
Многовато. Вы?
Поднялся Эрих. Сказал рыбак. Подполковник оживился. Сам, должно быть, любил рыбалку.
Откуда родом?
Вихтерпалу. Колхоз имени Дзержинского.
И давно рыбачите?
С детства.
Ну а что ловите?
Килька. Камбала. Летом угорь.
А я и не знал, что Эрих рыбак! Он похож на артиста, даже в военной форме. Как будто надели на артиста форму и он играет солдата. А он, оказывается, рыбак!
Кто у вас родители, товарищ Кыргемаа?
Отец рыбак. Дед рыбак. Все рыбаки.
Хорошо. Теперь вы.
Встал Басов и, мучительно краснея, так, что даже слезы выступили на глазах, сказал, что он дояр. Я невольно улыбнулся: первый раз услышал о такой профессии, а подполковник снова оживился:
Вот как? А где же работали?
Басов ответил:
Под Лугой, в совхозе.
Какие у вас были надои?
Четыре тысячи. Четыре двести.
Ого!
Думал, больше смогу.
Потом сможете. После службы.
Я не выдержал:
Чего говорить об этом?
А вы, значит, о будущем не думаете?
Да так... промямлил я.
Вдруг вскочил Костька:
Незачем думать, товарищ подполковник. Мы должны охранять государственную границу и меньше думать о гражданке. Я так полагаю.
В комнате стало тихо. Костька, не отрываясь, смотрел на подполковника. Тот отвел глаза:
Конечно, должны охранять. И хорошо охранять, товарищ Короткевич. Но разве при этом нельзя думать о будущем? Здесь вы пробудете полтора года, а впереди вся жизнь.
Мне стало жалко Костьку: попал парень впросак из-за меня. Надо выручать. Я поднял руку разрешите?
Подполковник кивнул. У него все время было веселое лицо: видимо, ему нравилось, что мы так разговорились. Я сказал, что Костька, то есть рядовой Короткевич, в чем-то здорово прав и мысли о гражданке только будут отвлекать в сторону. Теперь главное служба и две ее заповеди. Подполковник удивленно поднял густые брови. Должно быть, не понял, какие заповеди?
Ну, наши, солдатские, начал выкручиваться я, сообразив, что брякнул не то, но было уже поздно.
Подполковник снова спросил:
Какие же заповеди?
Хочешь не хочешь, пришлось ответить:
Так ведь знаете, как у нас говорят: «Все полезно, что в рот полезло» это первая, а вторая: «От сна еще никто не умирал».
Подполковник перестал улыбаться, а у Лени Басова глаза сделались страдальческими, и глядел он на меня так, как будто видел человека, зашедшего ненароком в клетку к тигру.
Н-да, сказал подполковник, странный у вас, прямо скажем, юмор.
А мне легче было провалиться на месте. Вот брякнул, так брякнул! У меня всегда так: сначала скажу, потом подумаю. Так хорошо начался этот разговор, а теперь подполковник даже забыл поговорить с Головней и встал. Мы тоже вскочили. «Служить вам будет нелегко... Дорожите дружбой... Помните, что вы на границе...» эти слова проходили мимо меня, потому что я стоял и знал, что продолжаю краснеть, как помидор. А ведь только что смеялся про себя, когда краснел Басов.
Можете идти. Сержант Сырцов, останьтесь, пожалуйста.
О чем они говорили там, я не слышал, но голову могу дать на отсечение обо мне. Дескать, особенно приглядывайте за этим Соколовым. Разболтанный парень. Вероятно, я был прав в своих предположениях, потому что Сырцов с того дня начал придираться только ко мне одному.
Сейчас за комендантом и вторым офицером пошел один Эрих. Больно уж хлипкой была наша лодка четверых ей трудно поднять. А я потащил канистры на склад вовсе ни к чему торчать на глазах у начальства после той истории. Конечно, комендант не забыл мой юмор за эти одиннадцать дней. Но зачем они все-таки приехали?
Их было даже не двое, а трое: третьим оказался сержант-радист с «Соколом», и через раскрытые двери склада я видел, как он сразу же вытянул антенну, поставил рацию на камень и начал что-то говорить в телефон. Эрих вытаскивал на берег лодку. А катер повернул и, переваливаясь с боку на бок, как утка, начал медленно уходить. Значит, гости останутся здесь надолго?
Я подождал, пока офицеры, а потом и сержант уйдут в дом, и окликнул Эриха:
Слушай, чего они сюда приехали?
Эрих пожал плечами. Он не любил много говорить. Как-то я спросил у него, верно ли, что в эстонском языке четырнадцать падежей, и он сказал пятнадцать.
Тогда я знаю, почему ты такой неразговорчивый, сказал я. Боишься запутаться в падежах.
Конечно, откуда ему знать, зачем прибыло начальство? Но я-то железно уверен, что это неспроста. Добро бы у них лодочки с собой были, тогда все ясно и понятно. А у них радист, хотя у нас свой есть Головня и своя рация.
А теперь ясно и понятно, что в первую очередь они пожалуют на прожектор. Я был спокоен, там у нас порядочек не подкопаешься. Все эти дни Сырцов ходил за нами, как надзиратель, и душу выматывал хорошо ли мы ухаживаем за техникой? А когда третьего дня я начал разбирать дизель-генератор, он стоял надо мной и спрашивал, как на экзамене, почему дизель-генератор положено ставить на техосмотр через каждые пятьдесят часов работы? Зачем промывать фильтры, регулировать клапаны, осматривать проводку? Нет, у нас с техникой все в ажуре, пусть проверяют.
Гости разместились в бане. Подполковник сказал, что незачем нарушать нашу привычную жизнь, а потом взял наш спиннинг и пошел вместе с майором ловить рыбу.
Ты знаешь, зачем они приехали? спросил я Сырцова.
Не успели доложить, буркнул Сырцов.
Темнишь, отец!
Хватит, оборвал он меня. Наряд вне очереди за «отца».
Ты чего расшумелся?
Повторите, что я сказал?
Ну, наряд вне очереди, повторил я Спасибо большое.
У Сырцова по скулам заходили желваки. Ладно, лучше не спорить и не заводить его, потому что по логике за одним нарядом вне очереди вполне может последовать второй. Я сделал налево кругом и пошел на прожекторную. Посижу там в одиночестве. Спать мне еще рано: мы с Костькой ложимся в шестнадцать и встаем в девятнадцать три законных часа перед службой. Костька был там и старательно вытирал кожух прожектора тряпками.
Ты чего? удивился я. Сырцов приказал?
По своей инициативе, академик, усмехнулся Костька. Соображать надо. Начальство видел? То-то же!
«Что ж, все правильно, подумал я. Давай три, а я пошел спать». Я шел и думал, что все-таки Костька здесь, конечно, самый интересный парень. Леня Басов мальчишечка, Костя зовет его телком. Сержант железный человек. Эрих молчун, а я люблю поговорить! Головню я пока знаю плохо. А вот Костьке, пожалуй, я даже завидую самую малость. Завидую, что он какой-то уверенный, а мне как раз не хватает этой уверенности, и тому, что он сначала подумает, а потом скажет. Совсем не так, как это бывает у меня...
Подполковник и майор поймали трех здоровенных щук, и, когда я проснулся, в спальню доносился запах жареной рыбы. Эту неделю кухарил Кыргемаа, и рыба была поджарена здорово. Я не очень-то люблю рыбу, потому что все время натыкаюсь на кости, а эта была словно бы совсем без костей. Рыбак все-таки! Что-то буду готовить я, когда придет мой черед?
Пора было в наряд, на прожектор. Костька страдальчески дожевывал рыбу, ему хотелось еще, да не было времени. Сырцов нетерпеливо подгонял нас, и вот мы стоим, я старший докладываю, а Сырцов глядит на часы и сыплет скороговоркой: «На охрану государственной границы... налево кругом...»
Они, говорит Костька, когда мы выходили из дому. Я и без него вижу, что это они: комендант и незнакомый майор стоят и курят возле гаража. Мы подходим строевым и снова докладываем, но комендант машет рукой приступайте к несению службы, и мы с Костькой выкатываем прожектор.
Дизель-генератор запускает Костька, а я слежу, когда на щите питания прожектора дрогнут стрелки: напряжение есть. Комендант и незнакомый майор стоят сзади, за моей спиной. Мне весело, как бывало на уроке в школе, когда все выучено и больше всего на свети хочется, чтобы учитель вызвал к доске именно тебя. Пятерка в таком случае обеспечена и ждешь, и мысленно поторапливаешь, словно гипнотизируешь учителя: ну вызови меня, пожалуйста! Зря я учил, что ли?
Исходные? спрашивает меня подполковник.
Азимут 245, угол места ноль, отвечаю я. Поиск вправо.
Помогло! Вызвал! Пятерка! Луч рвется из кожуха, и на воде под ним возникает другой его отражение.
Я веду луч, а офицеры за моей спиной молчат. Потом отходят в сторону и закуривают. Я вижу только два огонька, то разгорающихся, то тускнеющих в темноте, словно глаза какого-то существа, подошедшего посмотреть, что здесь делается.
Проходит час, второй, третий они не уходят. У них бинокли, и они смотрят, смотрят туда, по лучу. Потом подполковник исчезает в темноте, и я слышу, как он лезет на вышку, где стоит МБТ морская бинокулярная труба.
И больше всего на свете мне хочется спросить майора, зачем они здесь, но нельзя, не положено спрашивать у меня и так наряд вне очереди, а кто знает, что за человек этот майор, еще припаяет за любопытство штуки три сразу. Ладно, мое дело маленькое.
Петр Николаевич, идемте, доносится из темноты.
Все? спрашивает майор.
Все.
Вот теперь можно и закурить. Наконец-то можно закурить! Я не курил все эти часы, потому что в наряде курить не положено. Но если зайти в гараж и задымить втихую, со стороны никто ничего не увидит. Мы с Костькой жадно затягиваемся, и во рту сразу пересыхает так бывает всегда, когда долго не куришь.
Слыхал? Он сказал все. А что все?
Все значит все.
Костька говорит это неожиданно раздраженным тоном, и я не понимаю почему, но думать над этим некогда. Пора снова включать прожектор.
В октябре светает поздно. Сначала сквозь серую пелену проступают верхушки деревьев, потом свет как бы опускается ниже и ниже, и из темноты появляются прибрежные камни, похожие на тяжелых морских зверей, выползающих на сушу. Мы закатываем прожектор обратно в гараж и долго вытираем его досуха. Он мокрый, хотя дождя не было. И куртки у нас тоже мокрые, и сапоги мокрые, будто мы побывали в воде и не успели просохнуть.
А сейчас домой и спать; усталость чувствуется здорово все-таки я еще не привык к этой совиной жизни. Трудно не спать десять ночей подряд. Потом-то, конечно, привыкну, зато, наверно, так же трудно будет отвыкать.
Мы входим в дом на цыпочках, чтобы не греметь. Но намокшие, разбухшие сапоги все равно гремят. Я открываю дверь. За столом сидят комендант, майор и Сырцов и молча смотрят на нас. В тусклом свете лампы их лица, как в кино черно-белые.
Товарищ подполковник, докладывает старший наряда рядовой Соколов (это я произношу сдавленным голосом: там, за другой дверью, спят ребята). За время несения службы нарушения границы не обнаружено.
Он кивает. А я-то думал, спят себе офицеры. Чего им не спится?
Свои автоматы мы разрядили еще на улице, и Сырцов прячет рожки с патронами в железный ящик. Можно снять куртки. В доме тепло, и чайник посвистывает. Только как-то неловко садиться за стол, когда тут же подполковник и майор. Но комендант подвигается на скамейке, освобождая нам место.
Отогревайтесь. Устали?
Не очень, товарищ подполковник.
Ну если не очень...
Он не договаривает, и только тогда я вижу лицо Сырцова. Оно и так сердито, а сейчас совсем как у дикого человека. Может, это свет виноват? Нет, Сырцов глядит то на меня, то на Костьку, выставив свой квадратный подбородок. Когда я вижу подбородок нашего сержанта, мне всегда кажется, что кто-то выдвинул его, как ящик из комода, и забыл задвинуть на место.
Ничего, товарищ подполковник, успеют выспаться, яростно говорит Сырцов, и «ящик комода» выдвигается еще больше. Тогда я начинаю что-то соображать. Соображаю, что на столе лежит не клеенка, а карта. И что сейчас нам будет не до чая и не до теплой постели.
Значит, нарушения границы не обнаружено? спрашивает подполковник. Я только киваю. Во рту у меня словно пустыня Сахара. Но я уже знаю, что нарушение было, было, и мы прохлопали его об этом вовсе не трудно догадаться.
Комендант подвинул лампу и кивнул на карту.
Найдите вашу прожекторную. Я нашел сразу. А теперь скажите, где у вас неконтролируемое пространство?
За этим островком, выпаливает Костька. Действительно, прямо перед нашей прожекторной островок, тот самый, похожий на корабль с мачтами-елками.
А еще?
Костька глядит на меня, как школяр, мучительно дожидающийся подсказки. А я быстренько прикидываю в уме: полный поворот прожектора сто восемьдесят градусов. Но справа от нас длинный мыс, потом каменистая гряда, примерно с четверть прямого угла. Стало быть, неконтролируемое пространство еще двадцать с лишним градусов справа.
Правильно. Так вот, этой ночью проведено условное нарушение границы. Лодка подошла со стороны моря к тому острову и прикрылась за ним от прожектора. Потом проскочила за мыс, добралась до материка и только там была обнаружена пограничниками. Понимаете? Лодка прошла мимо вас со стороны моря.
Этой ночью? недоверчиво спросил я.
Да. Шесть часов назад.
Как же так? Ведь мы делали все, как учили...
У меня даже сердце зашлось. А ну если б это было не учебное, не условное нарушение, а настоящее? Впрочем, и от этого, от учебного, тоже будет несладко.
В том-то и дело, что «как учили». Учили-то вас правильно, а вот применили вы свои знания неправильно.
Я не сдавался. Когда мы принимали прожекторную, нам было передано и расписание, утвержденное начальством. Значит, и те, кого мы сменили, тоже несли службу неправильно? Подполковник согласно кивнул: да, неправильно. Тут уж я совсем перестал что-либо понимать. Значит, все время какой-то участок границы оставался неприкрытым?
Не совсем так, сказал комендант. Нарушение все-таки было обнаружено там, на материке. А теперь смотрите.
Он вынул из планшета узенькую голубую полоску бумаги, похожую на луч. Приколол этот луч острым концом к той точке карты, где был наш прожектор. Повел его медленно по карте, не отрывая глаз от часов.
Нарушитель в лодке, скрывшейся за островком, имеет в запасе ровно восемнадцать минут, чтобы сделать бросок за мыс Кузнечного острова из одной неконтролируемой зоны в другую. Теперь вам ясно? Вот эта линия (он взял красный карандаш и провел им резкую черту) и называется наиболее вероятным направлением движения нарушителя.
Значит, неуверенно сказал Сырцов, надо начинать вести луч справа налево, а потом еще раз возвращаться и просматривать эту зону?
Нет, сказал я.
Подполковник подвинул мне карту.
Что же вы предлагаете?
За сколько времени лодка пересекает это пространство?
Минут четырнадцать.
Значит, надо вести луч, как обычно, а потом неожиданно возвращаться. Словом, делать так, чтоб этот район просматривался как можно чаще.
Правильно, сказал подполковник и, как мне показалось, с удивлением. Умеете мыслить! И учтите, я вас ни в чем не виню. Это не ваше упущение и не ваша ошибка, но в будущем...
Я понял, что в будущем нас ожидают не очень-то веселые деньки. Конечно, подполковник проведет не один и не два учебных прорыва. И за малейшую оплошку с нас взыщут будь здоров! Нет, не зря я думал, что начальство, да еще со своим радистом, пожаловало не случайно. И Сырцов наверняка знал зачем. Знал и помалкивал, а ведь мог бы шепнуть, черт возьми! Ну намекнуть хотя бы.
Костька, который все время испуганно молчал, вдруг оживился, услышав, что это не наше упущение и не наша ошибка.
Теперь-то у нас будет железно, товарищ подполковник, сказал он. Щепку мимо не пропустим.
И опять я увидел, что подполковник поморщился от Костькиных слов так, еле заметно, но я заметил все-таки, а Костька не заметил и встал такой торжественный, такой сияющий, что хоть сейчас снимай с него портрет на обложку «Огонька».