Встреча с «родней»

Шагая по песчаной влажной дороге, Нина оглядывала небольшой пригородный поселок и дивилась тому, что только дом «отца» на краю поселка как будто нарочно поставлен передними окнами на бойкую шоссейную магистраль. Да, тут хороший наблюдательный пункт: не выходя наружу, можно засекать передвижение войск, просматривать аэродром...

Приближаясь к домику, Нина обратила внимание на то, что изгородь вокруг двора невысокая, реденькая и ветхая — из тонких, заостренных кверху колышков, а сам дом немного наклонился вперед, словно приветствует и манит к себе — иди, мол, не робей и не смущайся тем, что я такой невзрачный, под моей скромной крышей ты найдешь добрый приют и защиту.

Со стороны двора к домику прислонился, как бы поддерживая его сбоку, дощатый сарай с соломенной крышей, а дальше, на рыжеватой огородной земле, курились, прели бурые навозные кучи. С тыла усадьба была без забора, от задней кромки огорода до самой шоссейки, ведущей в небольшой военный городок, тянулся зеленый лужок.

Поравнявшись с домом, Нина заметила на покосившемся крылечке женщину в сером халате с закатанными по локоть рукавами. Согнувшись над корытом, она стирала белье, крепкие руки ходуном ходили в мыльной пене. На веревке, протянутой от крыльца на угол дома, висели детские штанишки и рубашонки. Углубившись в работу, женщина не заметила приближающуюся к ней девушку.

«Не иначе как хозяйка», — решила Нина и, подойдя к крыльцу, поклонилась:

— Здравствуйте!

От неожиданности женщина вздрогнула и, не разгибаясь, настороженно повела на Нину серыми глазами:

— Тебе кого?

— Здесь живет Григорий Михайлович?

— Тут. А тебе он зачем?

— Да я вот... — замялась Нина, — с Брянщины пришла... К папе.

Женщина выпрямилась и, торопливо вытирая руки о полы халата, протянула с удивлением:

— Ой, никак Нииу-ушка-а!..

Обняв девушку влажными руками, запричитала со слезой:

— До-онечка-а... А я-то, дурная баба, не признала тебя сразу... Вон ты какая вымахала! Да и красивая, глазастенькая...

Прильнув головой к груди Анны Никитичны, Нина тоже попыталась всплакнуть, но у нее не получилось. Позади себя, со стороны соседнего двора, она услышала надтреснуто-писклявый голос с певучей протяжкой:

— Ох, го-о-споди, цари-ица небе-есная... Вот отцу радость-то будет!

Отстранившись от Анны Никитичны, Нина повернула голову и увидела тощую старушку, которая, просунув большой клиновидный нос в щель забора, что-то еще приговаривала, но что — девушка не могла понять.

Не обращая внимания на реплики соседки, Анна Никитична нарочито громко сказала:

— Отцу передавали, что ты шла к нам с беженцами, но, говорят, натерла ноженьки и отстала...

— Да-да, — кивнула Нина.

Анна Никитична опять прижала ее к себе:

— Ох, сиротиночка, как в поле былиночка! Небось досталось бедненькой? Наголодалась, поди? Пойдем-ка в хату, я покормлю тебя...

И, не снимая рук с плеч Нины, повела ее в дом.

С крыльца они вошли прямо в переднюю большую комнату, из которой через дверной проем был виден ход в другую, меньшую. Посредине большой комнаты Стоял стол, в правом углу — широкая русская печь, в левом — кровать за ситцевой занавеской. Возле кровати висела полотняная люлька.

В маленькой комнате, на полу, на разостланной дерюжке, расположились четверо детишек. В центре этой группы сидел беленький толстячок-годовичок в синей рубашке в белый горошек. А вокруг него стояли на коленях трое — миловидная, с льняными волосами, в сереньком платьице девчурка лет четырех, худенький мальчик лет шести и парнишка, года на три постарше, более плотный и смуглый. Все дети были босиком, и Нина приметила, что ступни у них, особенно пятки, — темные, шероховатые, в цыпках.

Нина вспомнила, как и она с братом Колей в детстве тоже мучилась цыпками, как те трескались и зудели, как мать смазывала им ноги сметаной, а Коля ныл: «Дай лучше поесть сметанки...»

И еще девушка обратила внимание на то, что у детей были самодельные игрушки-коники: куклы, сделанные из дерева и картона, которыми они забавляли малютку и развлекались сами.

Как только Нина вошла в дом, ребятишки мгновенно притихли и, подавшись к дверному проему, с любопытством уставились на новенькую: кто такая, зачем пришла?

Назвав всех детей по имени: малыша — Павликом, беляночку — Милочкой, худенького мальчика — Володей, а смуглого крепыша — Сережей, Анна Никитична представила им Нину:

— А это ваша старшая сестра. Помните, отец говорил о ней? Она пришла с Брянщины. У них там есть нечего.

Но и после этого никто из детишек не посмел подойти к Нине.

Тогда она подхватила с пола малютку и, подняв его над головой, воскликнула:

— Ой, какой же ты плотнячок!

И тут болыпенькие дети улыбнулись: очевидно, было приятно, что их любимчик понравился девушке. Ощутив в руках упругое, теплое тельце ребенка, Нина стала его тетешкать.

К ней робко подошла Милочка и дернула ее за юбку:

— И мине-е...

Опустив малыша, Нина подхватила под мышки девочку и высоко подняла ее.

— Ой, какая ты синеглазенькая!

— А гостинцев принесла? — спросила девочка.

— Какие там гостинцы? — вмешалась мать. — Хорошо, хоть сама-то живой добралась.

Нина опустила девочку на пол, и та, насупившись, отошла к братикам, которые стояли в сторонке, не сводя глаз со старшей сестры.

Анна Никитична направилась к печке, приговаривая на ходу:

— Сейчас я покормлю тебя, Нинушка. А отец с Артемом в город пошли! Видно, скоро придут. А там уж не знаю, как выйдет...

Постукивая ухватами, хозяйка засуетилась у закопченного шестка.

Нина сняла жакетку и присела на дерюжку, к детям. Володя опустился рядом с ней на колени. А девятилетний Сережа стоял рядом, молча разглядывая девушку, и, по-видимому, никак не мог принять ее за родную сестру: не было и вдруг — словно с неба свалилась... Анна Никитична подала Нине таз с водой:

— Умойся с дороги. И ноги освежи, а то небось сомлели.

Умываясь и споласкивая прохладной водой ноги, Нина вспоминала, как дома мама заставляла ее и брата мыть ноги перед сном, а они ленились...

Усадив гостью за стол, хозяйка налила ей полную миску густого картофельного супа, забеленного сметаной, дала пшенную кашу и жбанок молока. Анна Никитична села напротив Нины и, подперев подбородок рукой, не сводила с нее заботливо-скорбных глаз, изредка приговаривая:

— Ешь, Нинушка, ешь досыта!

Черно-пестрая, с бархатистым отливом кошка потянулась к Нине и, встав на дыбки, запищала, прося подачки.

— Да прогони ты эту блудню, — сердито сказала хозяйка. — Пусть лучше мышей ловит.

Обмакнув в молоке черный хлеб, Нина бросила его под стол. Облизав кусочек, кошка снова стала тереться у ног Нины.

— Видишь, какая она привередливая? — заметила Анна Никитична. — Это дети ее избаловали!

Из соседней комнаты выглянула Милочка и с улыбкой пролепетала:

— Ой, не стойте слиском близко! Я тигленок, а не киска.

Мать метнула на нее строгий взгляд, и девочка исчезла.

— Был у нас и кобелек, Кутиком звали, — продолжала Анна Никитична. — Хороший звоночек. Дети его любили, да злыдни перестреляли всех собак. От дворняжек, говорят, одно бешенство. А бешенство-то не от собак...

После сытного обеда Нина осоловела, потянуло ко сну. Ноги страшно ныли.

Переведя детей в большую комнату, Анна Никитична ввела девушку в маленькую, с окошечком во двор, и уложила на узкую железную кровать. Накрывая Нину вылинявшим байковым одеялом, сказала:

— Отдохни тут, поспи. Притомилась ты и передрогла...

Нина хотела было спросить, а почему дверь не навешена, но хозяйка уловила ее взгляд и, закрывая дверной проем брезентовым пологом, пояснила:

— Досок не хватило. Пока обходимся и так, а теперь вот надо бы, да...

Анна Никитична не закончила затаенную мысль, но Нина и без того поняла: если теперь делать дверь, то это кому-то может показаться странным.

Занавесив проем, хозяйка вышла в большую комнату и шикнула на детей:

— А вас чтоб не было слышно! Не лезьте к Нине, не докучайте. Устала она.

Девушка слышала, как Анна Никитична вышла на крыльцо — очевидно, достирывать белье, и ребята приглушенно заговорили между собой.

Нина приподняла с подушки голову и взглянула в окно: на задах соседнего двора, около дзота, стояли два немца с автоматами. Значит, тыл перекрыт наглухо, и она теперь будет жить как в капкане...

Нина опустила голову на туго набитую перьями подушку и закрыла глаза. Попыталась задремать, но тревожные мысли не давали покоя, будоражили, волновали.

Услышав шорох, девушка приоткрыла веки и заметила лукавое личико Милочки. Отвернув край полога, девочка подняла вверх пальчик и, посматривая то на Нину, то на братишек, прошептала:

— Тише, мыши, кот на клыше, кошку за уши ведет, Нине спать не дает.

«Какая милая девчушка... — подумала Нина. — И как только родители решились на это? И как мне от ребятни схорониться? Ведь они любопытные и пронырливые. А вдруг заметят что-нибудь и проговорятся на улице? Милая мамочка, если бы ты знала, где я теперь... Нет, лучше тебе не знать об этом!»

Как ни будоражили Нину тяжкие мысли, но усталость взяла свое и девушка погрузилась в сон. Сколько она проспала, не знала. Ей показалось, что только прилегла, чуточку вздремнула, и вдруг всем существом почувствовала, что в ее комнате находится какой-то человек.

Приоткрыв глаза, Нина увидела возле кровати, на табуретке, худощавого мужчину средних лет. Голова с проседью, в очках, левое стеклышко склеено. Смотрит на нее пристально, будто изучает черты лица, узнает и вроде как сомневается. Да, похож на доброго сельского учителя, как говорил «Седов». Улыбается краешками губ.

— Здравствуй, дочка, — тихо сказал он. — Отдохнула? — «Отец» наклонился и поцеловал девушку в румяную щеку. — А ну-ка, Нинушка, встань! Я посмотрю на тебя, какая ты теперь стала...

Девушка сбросила с себя одеяло и, одернув юбку, встала во весь рост около койки. Григорий Михайлович тоже поднялся с табурета и, положив руки на плечи девушки, с улыбкой произнес:

— О, да ты вон какая рослая! Догнала меня. Нина смущенно улыбнулась:

— Тогда, в Сухиничах, я была совсем еще девочкой...

— Да, да, конечно, — закивал «отец». — А как жила с мамой?

— Ничего, но голодновато только.

— Ну, мы тебя подкормим. У нас еще, слава богу, коровка сохранилась...

Разговаривая с Григорием Михайловичем как с родным отцом, Нина про себя удивилась: «А чего это мы наедине-то притворяемся?» И тут же все поняла: «За пологом все слышно... Там дети и, может быть, посторонние...» Ее предупреждали, что и стены могут иметь уши...

Отодвинув полог, закрывавший дверной проем, в маленькую комнату вошел крепкий подросток в потертой вельветовой курточке и таких же шароварах. На ногах большие опорки, перетянутые бечевкой. Русые волосы торчат в разные стороны, напоминая ежика.

Подросток вперил в Нину серьезные голубые глаза: в них были любопытство и настороженность. Нинины глаза встретились с глазами мальчика. Оба напряженно, испытующе посмотрели друг на друга.

— Ты что, Артем, не узнаешь старшую сестру? — спросил Григорий Михайлович. — Помнишь, Нина приезжала к нам до войны в Сухиничи и катала тебя на санках?

— А-а... — рассеянно протянул Артем и по-взрослому подал руку. Нина порывисто обняла парнишку и поцеловала в лохматую голову: волосы его отдавали весенней свежестью. Артем резко отстранился и потупился, смущенный неожиданной лаской.

Высунув из-за полога головы, в маленькую комнатку уже заглядывали Сережа, Володя и Милочка. Отец тут же строго предупредил детей:

— Нина будет жить одна, и я запрещаю вам переступать этот порог без ее ведома: она не совсем здорова. И ты, Нинушка, не особенно их привечай, а то не будет тебе покоя. Им только дай повадку!

Григорий Михайлович с Артемом вышли из Нининой комнаты.

Оставшись одна, девушка осмотрелась и, заметив на стене, около шкафа, старенькое, с «веснушками», зеркало, заглянула в него: «Ой, как раскудлатилась! И лицо почему-то красное...» Нина причесалась и прошла в большую комнату.

В это время с улицы Анна Никитична внесла кучу высохшего белья, пахнущего ветром и солнцем. Сложив его на печку, стала собирать ужин.

Солнце уже было на закате и, огромное, красное, отражалось в окнах огненными бликами.

Нина взяла на руки Павлика и села с ним за стол. Вслед за ней уселись и остальные дети. Отталкивая Володю и прижимаясь к Нине, Милочка ревниво пролепетала:

— И я с тобо-ой...

Усевшись за стол напротив «дочери», Григорий Михайлович любовался ею, окруженной детишками, удивлялся и радовался тому, как легко и быстро входит Нина в свою роль, располагая к себе младших «братишек» и «сестренку». Потом с улыбкой начал рассказывать:

— Мать, слышь, иду я с Артемом домой, а соседка-балаболка встречает нас на улице, около двора, и тараторит. «Ой, какую радость-то тебе, Михалыч, господь бог послал! Дочка-старшуха пришла. Ну прямо вылитая лицом в тебя, и если бы ты, кой грех, стал бы отказываться от нее, никто бы тебе не поверил. Как две капли воды...»

Ставя на стол большой чугун с тушеной картошкой, Анна Никитична хмуро проговорила:

— Теперь уж никто не будет знать: только сыч, да сова, да людей полсела.

— Ну и пускай мелет, — усмехнулся Григорий Михайлович, взглянув на Нину. — Бывает, что и пустая болтовня в толк идет...

Артем повел на отца вопросительно-пытливым взглядом, и тот понял, что напрасно обмолвился при детях: как бы нечаянно не повторили где-нибудь эти слова.

Есть стали неторопливо и молча. Лишь изредка отец одергивал того или иного мальчика:

— Перестань лотошить! Бульбы хватит. И не сопи... Что ты воз, что ли, везешь?..

В самый разгар ужина дверь вдруг распахнулась, и в комнату вошли двое: высокий худощавый полицай и коренастый плотный ефрейтор с усиками «кляксой» по имени Фриц. У немца в руках была черная папка.

Прижав к себе Павлика и Милочку, Нина испуганно замерла: «Уж не за мной ли?»

Взмахнув длинной рукой, полицай приветствовал хозяина:

— Здравствуйте, господин писарь.

— Здравствуйте, господа, — ответил Григорий Михайлович, вставая из-за стола и кланяясь.

— О, да у вас, оказывается, прибавление в семействе! — удивился полицай, посмотрев на Нину.

— Старшая дочка пришла с Брянщины, господин Дуров, — как бы извиняясь, пояснил хозяин. — У них там голодновато. Милости прошу гостей к нашему скудному шалашу.

— Значит, помощь к вам пришла, — заметил полицай, оглядывая Нину. — Надеюсь, с паспортом?

— Конечно, а как без этого? — ответил Григорий Михайлович и, видя, что «гости» не присаживаются, спросил: — Может, чайку приготовить?

— Чай — это не горилка, — усмехнулся Дуров. Опасаясь, как бы «гости» не записали Нину в «трудовую армию», Анна Никитична пробурчала:

— Какая уж помощь! Одна немощь. Хворь.

— По виду я бы этого не сказал... — заметил полицай, посматривая на румяное лицо девушки.

— Бывает, что с виду-то яблочко красное, а нутро-то у него с червоточиной... — поспешно проговорила хозяйка.

Пока отец и мать перебрасывались с пришедшими словами, ребята вылезли из-за стола и, сбившись в кучу около люльки, устроили шумную возню, с криком и визгом.

— Чего они у вас такие шелапутные? — удивился полицай. — Как ни зайдешь — орут, словно оглашенные.

Прикрыв уши рукой и папкой, Фриц залопотал по-своему:

— Ви айне хорде вильдер{2}!

— Выйдем на крыльцо, господин писарь, — морщась, предложил полицай. — Да захвати с собой подворный список жителей.

Как только ефрейтор и полицай ушли, ребята мгновенно стихли и как ни в чем не бывало опять уселись за стол.

«И почему это дети вдруг затеяли шумную возню?» — недоумевала Нина. Хотела спросить об этом у Анны Никитичны, но воздержалась. Спросила о другом:

— Чего это вы, мама, наговаривали им о моей хвори?

— А что он, лизоблюд, вылупил на тебя зенки! — сердито ответила Анна Никитична.

— Зачем они приходили?

— Они тут часто рыщут — батраков себе ищут. Не волнуйся, Нина. Отец сходит в волостное правление, и все устроится.

Вернулся Григорий Михайлович лишь в сумерках, когда дети уже спали. Доложился:

— Ну, пока все в порядке.

Затем, наглухо зашторив окна в маленькой комнате, «отец» и Анна Никитична уселись на койке с двух сторон от Нины и при слабом свете керосиновой коптилки начали беседу: поведали девушке об общей обстановке в городе, рассказали подробнее о детях, в окружении которых теперь предстояло Нине жить и работать.

Когда она узнала о том, что Артем бродил поблизости от аэродрома, удивилась:

— А чего там ходить? Самолеты и так на лугу, как на ладони.

— Самолеты, да не те... — разъяснил Григорий Михайлович. — Это у них ложный аэродром. Немцам уже удалось ввести в заблуждение наших бомбардировщиков. Они и нас чуть не разбомбили: осколком окно вышибло...

— А где же настоящий?

— Подальше, за железной дорогой, за рекой.

Пожелав Нине спокойной ночи, Григорий Михайлович ушел, а Анна Никитична задержалась, досказывая девушке, что вот, дескать, ребята оборвались, обносились, а купить белье и одежонку негде. И хотя на барахолке кое-чего и меняют на продукты, на семь ртов не напасешься. У кого детки, у того и бедки!

Нине показалось, что хозяйка намекнула: мол, восьмой рот теперь прибавился. Заметив в глазах Нины обиду, Анна Никитична поспешила ее успокоить:

— Нет, я не о том... Партизаны нас поддерживают. Не голодуем.

После ухода Анны Никитичны Нина долго не могла успокоиться и уснуть. Где-то в отдалении гудели самолеты. Изредка слышались короткие пулеметные очереди в том месте, где был дзот.

Но не эти голоса большой войны волновали девушку. Опять, как и вначале, когда она только что вошла в этот дом, ее мучила мысль о детях.