Глава одиннадцатая

1.

Беседа наедине с великой княгиней состоялась, немотря на нежелание Ольги. И беседой этой она, к собственному удивлению, осталась довольна, интуитивно почувствовав в ней тревогу первого боярина князя Игоря за себя и свою семью. Не давая никаких обещаний, она тем не менее весьма милостиво обошлась с первым боярином великого князя, что само по себе предполагало не столько ее покровительство, сколько намек, что это покровительство надо еще заслужить.

Об этом и говорили за столом, когда Кисан расклянялся и отбыл, не показав ни собственной радости, ни собственного расстройства. Великая княгиня проводила его до дверей, а до ворот провожал Ярыш, шепнув Ольге, что Кисан, с его точки зрения, чего-то не договаривает.

— Древние греки полагали, что перебежчики поклоняются богу Янусу, — говорил Асмус. — У них тоже два лика.

— Вероятно Кисан глядел в лик, мне невидимый, когда говорил о плохом здоровьи великого князя, — сказала Ольга. — По его словам это здоровье мешат ему принять верное решение, и нам следует постараться понять его.

— У стен есть уши, — сказал появившийся в дверях Ярыш. — Но все это сущие пустяки по сравнению со сбором великокняжеской дружины.

— Ты полагаешь, что он осмелится напасть на Берестов?

— Нет, великая княгиня, я говорю лишь о сборе дружины в Киеве. Тогда там проводят кулачные бои, на которых левантийский немой вызывает желающих драться. Он очень силен, а потому без всяких хитростей бьет кулаком в сердце. Только в сердце, пока не свалит соперника. Если соперник не молит о пощаде великого князя или князь не дает этой пощады, немой ломает упавшему хребет ударом ноги.

— Уж не задумал ли ты выйти на бой с этим немым истуканом? — спросила княгиня Ольга. — Князь Игорь никогда не дарует тебе пощады, Ярыш.

— А я ее и не попрошу.

— Тогда забудь об этой новости.

— Я бы и не принял ее во внимание, только Кисан поведал мне о последнем крике великого князя, который он расслышал, выходя из его покоев.

— Мне Кисан ничего об этом не говорил.

— Это было для моих ушей, королева русов, — Ярыш чуть приметно улыбнулся. — Разговор у них шел о выдаче тебе левантийца головой. И тогда князь Игорь выгнал Кисана из палаты, закричав: « А зачем мне жизнь без него?..».

— Он — несчастный человек, — вздохнула Ольга.

— Не более, чем каждый убийца, — сказал Ярыш. — Убийца обречен ждать возмездия.

— Значит Кисан решил выдать тебе не раба, а самого правителя Киева, королева русов, — сказал Асмус. — Плохи дела в их стане, и Кисан поспешил озаботиться о себе самом, махнув рукой на своего господина. Такой дар следует принять.

— Твой совет дурен, Асмус, — нахмурилась Ольга. — Ярыш немолод и не раз бывал ранен. Истукан бьет в сердце, и сколько ударов может выдержать его сердце?

— Прости меня, королева русов, но Ярыш — воин, который привык в левой руке держать щит, а правой наносить удары.

— Именно на это я и рассчитываю, — сказал Ярыш. — Левантиец умеет бить только прямым ударом и не знает, как защищаться в бою. Он — не воин, и не знает никаких приемов. А я и до сей поры при замахе мечом от левого плеча к правому колену…

— Никогда не говори о своем боевом приеме, боярин, — улыбнулся Асмус. — О нем не должна знать даже твоя голова, а только твоя десница.

— Я прошу тебя, Ярыш, — умоляюще, что было совершенно на нее не похоже, сказала Ольга.

— Прости меня, моя королева, и не гневайся, но я ослушаюсь тебя. Немой раб слышал, как твой супруг осмелился тебя оскорбить, и он должен умереть. А меч я ему предложить не могу, потому что мой меч принадлежит только тебе.

2.

На первый сбор княжеской дружины, который проводился ежегодно после уборки хлебов, всегда сходился народ. Родственики и приятели дружинников, молодежь, желающая себя показать и на других посмотреть, старики, еще помнившие добрые победы, дети, женщины, нищие со всей округи и просто зеваки. Великий князь на вороном жеребце объезжал дружинный строй, поздравлял дружинников с новыми походами, сулящими им неплохой прибыток, поздравлял и киевлян с добрым урожаем. Затем усаживался в тронное кресло на специально сооруженном помосте под балдахином и просил честной народ угоститься по поводу такого важного события.

Совсем еще недавно на помосте рядом с великокняжеским креслом ставили и кресло для великой княгини. Но с появлением бронзового фаворита и жестоких кулачных боев, которые нередко заканчивались смертью, княгиня Ольга перестала посещать сборы дружины, и второе кресло некоторое время пустовало, пока его не перестали ставить вообще.

Первый кубок подносили великому князю, и он всегда поднимал его за славянского бога веселья и пиров Услада, что очень нравилось киевлянам. После этого тоста княжеская челядь выкатывала бочки с медами, пивом и квасом, чаны с хлебовом и сочивом, свареном на меду, и противни с кусками жареной дичи и рыбы. Начинался народный пир и всеобшее веселье со скоморохами и ряжеными, а когда народ вволю насыщался и напивался, великий князь объявлял о начале кулачных боев.

Начинали его парнишки, потом шли пары постарше и поопытнее, потом — взрослые отцы семейств. Народ любил эти побоища, превознося славу победителям и жалея побежденных, а великий князь непременно одаривал и тех и других. Он тоже упивался кулачной дракой, однако ждал крайнего накала страстей. И когда этот накал приходил, когда толпа, безумствуя, уже орала «Бей!», останавливал поединки. И, не вставая с места, объявлял главную награду — золотой кубок, из которого пил во славу славянского бога Услада.

И тогда в круг выходил полуголый немой левантиец, щедро намазанный деревянным маслом. Его невозможно было победить, и все это знали, но соперник всегда находился. Это был либо дружинник, ни в чем не прогневавший великого князя, а потому рассчитывавший на его милость, либо не киевлянин, впервые попавший на это состязание и позарившийся на дорогую награду, славу и почести. А если никого не находилось, великий князь просто назначал кого-нибудь в пару своему любимцу. Да и побежденный получал неплохую награду. Это было представлением прежде всего для самого князя Игоря.

Накануне сбора княжеской дружины Свенельд подвел свою дружину вплотную к Киеву и приехал в Берестов. За дружеским застольем Ярыш ни словом не обмолвился о своем решении выйти на бой с немым истуканом, но княгиня успела шепнуть воеводе об этом желании и своем беспокойстве.

— Ты должен его остановить, Свенди.

— Бесполезно. Ярыш упрям и предан тебе больше собственной жизни.

— Он убьет его!

— Не думаю. Но все же повелю своей старшей дружине придти на площадь.

— Своей страже я уже отдала приказ быть там при мечах, но в обычной одежде киевлян.

Ольга помолчала, неожиданно и непривычно смущенно:

— Мне нельзя волноваться. Так сказали мои женщины.

У Свенельда вспыхнули глаза:

Ты… Ты чувствуешь его?

— Он зреет, Свенди, — улыбнулась Ольга.

Свенельду предстояло еще отдать повеление своей старшей дружине явится на великокняжеский смотр и оговорить с ними возможные действия для оказания помощи Ярышу. Он выехал от Ольги вечером и, как водится, княгиня проводила его до выхода, а Ярыш — до серого в яблоках жеребца воеводы. Нрав жеребца был подстать всаднику, и его под узцы держали двое молодых дружинников, низко поклонившиеся воеводе.

— А я вас, кажется, знаю, молодцы? — улыбнулся Свенельд, сев в седло. — Молодые волки из стаи Годхарда?

— Мы, великий воевода, — сказал старший, Адвольф. — Все думаем, как нам отблагодарить тебя.

— Пришла пора действовать, а не только думать, — сказал Свенельд. — У вас остались друзья в княжеской дружине?

— Есть добрые друзья, великий воевода.

— Повстречайтесь с ними до смотра. Меду выпейте, а за медом потолкуйте, как Ярышу помочь от княжеских катов уйти. Может, так сделать, будто дружина его на поединок выдвинула? Он ведь в ней службу начинал.

— Мы сделаем это, великий воевода. Немой покалечил трех добрых дружинников, теперь его черед на земле лежать, так в дружине считают.

— Хватит за меня беспокоиться, Свенди, — с неудовольствием сказал Ярыш. — До встречи!..

И звонко хлопнул жеребца по лоснящемуся крупу. Серый в яблоках обидчиво всхрапнул и взял с места в карьер.

3.

Утро смотра начиналось, как заведено. Первыми вышли трубачи с огромными ревущими трубами, заглушавшими крики собравшейся толпы. И с первым их ревом из ворот княжеского дворца выехал великий князь на гнедом жеребце. За ним вышли первые бояре, среди которых был Берсень, площадь, заполненная народом, разразилась восторженными кликами, и князь Игорь шагом проехал перед первыми рядами выстроившейся дружины в черных рубахах, обшитых по подолу золотым шитьем. Ехал он молча и, как показалось только что подскакавшему Свнельду, был, как впрочем и всегда, весьма чем-то недоволен.

Площадь уже была заполнена заоравшим при виде великого князя народом, и воевода, придержав коня, огляделся. Конных на площади не было, лишь в стороне, на углу улицы виднелась группа всадников, во главе которой на знакомой иноходке сидел всадник в золоченой кольчуге и золоченом шлеме с опущенным забралом. Свенельд понял, что это великая княгиня, но пробраться к ней через площадь было немыслимо, и он поехал кружным путем через кривые киевские улочки.

Пока он по ним пробирался, великий князь уже выпил кубок во славу славянского бога веселья и обжорства Услада, и теперь восторженная толпа жадно хватала куски дичины с противней, которые подносили отроки, пила хмельной медовар и пиво, закусывала хлебовом, хватая его припасенными ложками. Кругом стоял шум и гвалт, пищали дудки скоморохов, гремели трещотки и барабаны. Киевляне гуляли всласть, и в этот день — вероятно, единственный в году — очень любили своего князя.

— Королева русов в боевом наряде сегодня? — улыбнулся Свенельд, наконец-то добравшись до Ольги.

— Я не позволю ему убить Ярыша.

— Мои старые вояки на площади, — тихо сказал воевода. — Остальные оцепили Киев. Если он вздумает повеселиться, то последними смеяться будем мы. Где Ярыш?

— Сыновья Годхарда спрятали его в княжеской дружине. Он выйдет оттуда и туда же вернется… Если вернется.

— У тебя недоброе предчувствие?

— Нашему дитя это не нравится, Свенди, — тихо шепнула Ольга, и он понял, что она улыбается.

Там, под забралом. И ласково улыбнулся в ответ на невидимую улыбку.

— У меня — хороший лучник, — шепнула она.

— Это — не королевский ход, моя королева. Не лишай Ярыша радости.

— Ты так убежден в его победе?

— Я всегда жду победы, а не поражения.

— Ожидания здесь недостаточно, Свенди. Мне говорили, что левантиец валит быка своим ударом.

— У Ярыша в запасе тоже есть удар, он показал мне его. Это — надежный удар, но сразу его не нанесешь. Надо выждать.

— Ну, вот и пир закончился, — вздохнула Ольга. — Трубачи поднимают трубы, сейчас выйдет бирюч и объявит о поединке.

4.

Оглушительно ревели огромные трубы. Не успевшие насытиться торопливо расхватывали оставшиеся куски хлебов, шапками черпали жирное хлебово, а тиуны уже палками прохаживались по их спинам, торопясь очистить площадь для поединка. Когда их палками и тычками взашей разогнали, смолк и трубный рев, доселе прикрывавший крики избиваемых киевлян. И великий князь Игорь встал с кресла. Ему тотчас же подали золотой кубок, и он высоко поднял его.

— Пью за победителя, которому достанется этот кубок!

Он до дна осушил кубок, отдал его молодому пригожему гридню, замершему с кубком возле княжеского кресла, и как всегда осторожно опустился на свое тронное место.

И тотчас же из-за спин гридней появился голый по пояс немой богатырь. Перевитый мускулами торс его был щедро намазан деревянным маслом, и солнце, отражаясь, играло в его мышцах. Толпа на площади взревела, и было непонятно, с чего она вдруг взорвалась бешеным ревом. То ли потому, что ей нравился бронзовый истукан, то ли потому, что она ненавидела его так, как только может ненавидеть толпа.

— Награда великого князя объявлена! — громко выкрикнул бирюч. — Кто хочет пить из золотого кубка самого великого князя Киевского? Неужто оскудела земля Киевская богатырями?

Первые ряды княжеской дружины раздвинулись, и из их рядов вышел Ярыш. Он был без рубахи, как и полагалось на кулачных поединках, но могучая грудь его ничем не была намазана, и Ольга недовольно вздохнула:

— Напрасно Ярыша не намазали маслом. По маслу скользит кулак.

— У левантийца кулак не скользит, — сказал Свенельд, не сумев скрыть вздох. — Он умеет бить только прямо. Прямо в сердце.

— Почему ты вздохнул, Свенди? — обеспокоенно спросила Ольга. — Почему?

— Мне сейчас будет очень больно за Ярыша. Но надо, надо вытерпеть и устоять в его первой атаке.

Немой спрыгнул с помоста, но остался на месте, опустив могучие кулаки. Обычно в кулачных боях противники настороженно кружили вокруг соперника, выбирая момент атаки и место, куда лучше всего следовало атаковать. Но Ярыш тоже остался на месте и даже не поднял кулаков. Они просто молча разглядывали друг друга, и вся площадь замерла. Тишина стояла такая, что было слышно, как жужжат последние осенние мухи.

Внезапно левантиец прыгнул вперед, одновременно нанося сокрушительный удар в грудь. Но Ярыш был опытным воином, и как ни стремительно выбрасывал кулак противник, он успел вовремя прикрыть сердце.

Удары следовали за ударами с невероятной и невидимой быстротой. Толпа, заполнившая площадь, смотрела, затаив дыхание. Слышались только глухие удары бронзовых кулаков, и молчание, с каким воспринималось это, было враждебным. Глухим и недоброжелательным.

Наконец по сигналу великого князя ударили в било, и схватка прекратилась. Левантийца тут же увели гридни, а дружинники вылили на Ярыша ушат холодной воды и до красна растерли суровой холстиной.

— Я заставляю себя смотреть, как его бьют, — тихо сказала княгиня Ольга.

— Пока он неплохо держит удары. И усталость не очень заметна. Пока, королева русов, Ярыш не пропустил ни одного удара по сердцу. Все пришлось на кулаки. Поглядим на немого…

Снова прозвучал удар в било, и оба противника вновь оказались в центре круга. Левантиец в бой не лез, а Ярыш просто был начеку и ждал, когда опять придется принимать все на собственные кулаки.

— Эти глупцы для устрашения намазали его маслом, — усмехнулся Свенельд. — Лучшей услуги Ярышу и придумать-то невозможно.

— Услуги, ты сказал?

— Левантиец перегревается, потому что масло мешает ему потеть. А холодной водой его окатывать бесполезно, она по маслу скатывается. Только бы Ярыш продержался!..

Снова ударили в било, и снова бойцы заняли свои места перед княжеским помостом. На сей раз бронзовый молчун не потратил ни мига, сразу бросившись в атаку. Ярыш качался под его ударами, но из последних сил прикрывал сердце, выжидая, когда противник наконец-то уразумеет, что в лоб соперника не сокрушить, перейдет к иным способам, вынужден будет открыться, и тогда…

И тогда Ярыш пропустил сокрушительный удар бронзового любимца великого князя. К счастью, удар пришелся не в сердце, которое Ярыш упорно прикрывал, а в правую половину груди, но дыхание сразу же сбилось, Ярыш закачался, и если бы в этот момент не ударили в било, упал бы на землю. Великий князь вскочил с кресла, что-то крича, но толпа ответила таким ревом ненависти, что Кисан, так вовремя появившийся подле князя Игоря, что-то торопливо зашептал ему, и князь с неохотной осторожностью опустился в кресло.

Ярыш опять получил передышку, но от окатывания водой отказался и дышал с трудом. Свенельду это не понравилось:

— Он сбил Ярышу дыхание.

— Это очень скверно?

— Если он не найдет возможности нанести свой удар в этот раз, боюсь, что немой его добьет.

— Я не допущу этого!

— Надо победить, великая княгиня, а не просто спасти Ярыша от гибели. Победить!..

В очередной раз прозвучал удар била, и противники вновь появились на площадке перед помостом великого князя. И на сей раз Ярыш вышел вторым, даже чуточку запоздав, что очень не понравилось Свенельду.

— Он не вернул себе дыхания, — с огорчением сказал воевода княгине.

— Я повелю лучникам…

— Подожди, — Свенельда вдруг точно осенило. — Или он прикидывается. Уверен, он прикидывается!..

— Зачем?

— Чтобы поверил бронзовый истукан. Конечно, Ярыш хочет, чтобы немой враг поверил, что победа рядом, совсем рядом, великая княгиня!.. Он точно оценил силу и молодость противника и продумал весь бой от первого до последнего удара. Ах, старая лиса! Твой удар и будет последним, побратим. Твой!..

Ярыш вел бой вяло, не пытаясь наступать, сдерживая обмазанного маслом силача лишь не очень яркой обороной. Но при всей внешней вялости бронзовому сопернику никак не удавалось нанести мощного решающего удара, который поверг бы противника наземь. Его кулаки встречали кулаки Ярыша, который, правда, покачивался от каждого удара, но никак не падал. Левантиец, внешне, казалось бы, совершенно лишенный нервов, начал тем не менее явно выходить из себя.

Поняв, что ему никак не пробиться к сердцу Ярыша, он правой рукой нанес сильнейший удар в голову противнику. Однако Ярыш был очень опытным воином. Он отвел от кулака голову, а поскольку левантиец, нанося удар, невольно развернулся корпусом, немедля рубанул ладонью своей правой руки от левого плеча к правому бедру. Именно этим ударом он рассекал мечом врагов от плеча до пояса, а потому и не промахнулся. Бронзовый истукан покачнулся и рухнул на землю.

Великий князь вскочил с кресла, все на мгновение замерли, а потом княжеская стража бросилась к Ярышу. Но дружинники чуть раздвинули щиты, и Ярыш скрылся за спинами воинов, тут же сдвинувших щиты перед стражниками князя Игоря.

А великий князь Игорь, самостоятельно спрыгнув с помоста, упал на колени перед телом своего любимца с проломленным виском. Говорили потом, что взвыл он, но площадь вдруг разразилась таким торжествующим воплем, что все в нем утонуло. Кто-то уже ринулся с дубинами на стражников, кто-то вытаскивал и мечи, когда княгиня Ольга, встав на стремена, сняла с себя позолоченный шлем, и вьющиеся волосы ее, упав на золоченую кольчугу, словно растаяли в ее позолоте.

— Молчать!..

Ольга крикнула так, что вся площадь вдруг примолкла. И все повернулись к ней.

— Я, великая княгиня Ольга, повелеваю вам вложить мечи в ножны и разойтись по домам своим!

Примолкшая площадь стала медленно и неохотно расходиться. Выдохлась ярость, кончились нападения и мечи вернулись в ножны свои.

Неожиданно возле князя появился Кисан. Что-то говорил ему, поднимая с колен.

— Гридни, помогите великому князю! — повелительно сказала Ольга.

— Это был порыв, великая княгиня, — с неудовольствием сказал Свенельд. — Они убрали бы Игоря навсегда без нашего вмешательства. И ты завтра же была бы провозглашена правительницей Киевского великого княжения.

Ольга отрешенно посмотрела на него, надела шлем. Сказала вдруг очень серьезно:

— А если родится девочка?..

Глава двенадцатая

1.

С площади Киева великая княгиня тут же поехала к себе, не заботясь более, что может произойти в Киеве после смерти любимца князя Игоря. Дома она переоделась в парадное платье и объявила, что немедленно едет к великому князю.

— Зачем, моя королева? — Асмус не скрывал своего удивления. — Кисан отдал его нам, расплатившись рассказами о способе боя его бронзового левантийца. Великий князь Игорь выбит из седла, зачем же спешить?

— Потому что выбит из седла, — резко ответила Ольга и велела готовиться к поездке с малой охраной.

— Ты… — Асмус запнулся. — Ты жалеешь его, моя повелительница?

— Он — несчастный человек, — Ольга помолчала. — Не знаю, как объяснить тебе свое чувство, я и сама-то его не понимаю. Может быть, мне просто жалко его, как всякой женщине жалко несчастного, глубоко страдающего человека.

— Тебя заточат в темницу, моя повелительница.

— Носилки! — повелительно крикнула великая княгиня, не обращая более внимания на уговоры очень взволнованного дворянина.

Он напрасно тратил свое красноречие. Ольга, как и ее отец великий киевский князь Олег, редко отменяла свои импульсивные решения. Вещий Олег считал их волей верховных сил неба и земли, а Ольга была прежде всего женщиной, верящей в свои чувства. Особенно, если чувства эти были добрыми.

Однако при этом она, в отличие от большинства женщин, не теряла способности взвешивать возможные последствия своих внезапных решений. Так мелькнула вдруг мысль о носилках, хотя княгиня не смогла бы объяснить своего повеления, если бы кто-нибудь спросил, почему вдруг она распорядилась о носилках, так как превосходно управлялась с лошадью. Пожалуй, об этом мог бы открыто спросить приближенный ею и даже пожалованный дворянством Асмус. Но он не спросил, и великая княгиня уехала с почетной стражей в богато изукрашенном паланкине, когда-то подаренном Византией ее отцу.

Киевляне еще шумели на площади и внизу, на Подоле. Еще дрались стенка на стенку, но расступались с почтением перед ее паланкином.

Ворота дворца великого киевского князя тутчас же, как только герольд протрубил сигнал, распахнулись перед нею, стража, склонив головы, прмкнула правые ладони к ножнам мечей. Паланкин остановился перед входом, и как только княгиня Ольга вышла из него, на парадном крыльце с низким поклоном ее встретил первый боярин Кисан.

— Да благословят боги твое благородное сердце, великая княгиня!

Ольга прошла мимо него молча. Кисан следовал за нею в шаге, держась за правым плечом, а когда шли по длинному переходу, ведущему в личные покои великого князя, шепнул:

— Но более всего преклоняюсь перед твоим умом…

Ольга и в этот раз промолчала, продолжая широко шагать по переходу. Стоявшие в нем воины безмолвно пропускали ее, но возле закрытых дверей покоев решительно скрестили копья. Великая княгиня остановилась, куда более испытывая гнев, нежели растерянность.

— Расступитесь, — тихо сказал Кисан.

— Великий князь повелел никого к нему не пускать, великий боярин, — твердо сказал старший.

Расступитесь, — не повышая голоса, повторил Кисан.

Воины молча расступились, и старший распахнул перед ними двери.

Великий князь ничком лежал на ковре, спрятав лицо. Ольга подошла, опустилась на колени, бережно приподняла голову.

— Я понимаю, сколь велика твоя утрата, — сказала она. — Я понимаю твою скорбь

Игорь глянул на нее мельком и без всякого выражения. Испятнанное засохшими слезами лицо его было искажено до неузнаваемости, подбородок странно выдвинулся вперед, оскаленные зубы застыли в страшной гримасе отвращения то ли к самому себе, то ли ко всему живому. Ольга помогла ему подняться, усадила на низкое ложе, села рядом.

— Ты сейчас успокоишь свое сердце, супруг мой, — Ольга говорила завораживающе мягко, как с маленьким. — Я принесла тебе новость, которая вдохнет в тебя новые силы и новые желания, мой великий супруг. Дай мне свою руку.

Взяв его вялую руку, великая княгиня Ольга бережно положила ладонь князя Игоря на свой живот. И замерла. А великий князь впервые поднял на нее глаза.

Слушай… — почти беззвучно, но с неким торжеством сказала она.

— Что?.. — хрипло спросил великий князь.

— Слушай, как бьется сердце нашего дитя…

Считанные мгновения казалось, что князь Игорь и впрямь пытается уловить, как бьется сердце младенца в утробе его матери. Но вдруг он вскочил, отбежал к маленькому оконцу, уставил дрожащий перст на княгиню и закричал:

— Хильберт?.. Хильберт?..Хильберт?..

— Опомнись, великий князь, — не то тихо сказал, не то тихо вздохнул Кисан.

Игорь вмиг повернулся к нему:

Ты.. .Ты… Ты же лучше всех знаешь, что я ненавижу женщин! И… И не могу. Не могу!…

Ты сам рассказывал мне, государь, о счастливейшей ночи в твоей жизни, — продолжал первый боярин великого князя. — Вспомни. Вспомни о своем счастьи.

Игорь помолчал, беспомощно глядя на Кисана. Потом всхлипнул,согнулся, закрыл лицо руками. Княгиня Ольга встала, подошла к нему, бережно подвела к ложу и осторожно усадила великого князя рядом с собой.

Это — твое дитя, — тихо сказала она. — Твое, супруг мой. И я чувствую… Нет, я знаю, что это — мальчик. Твой наследник. И я сберегу его…

Именно поэтому великая княгиня прибыла во дворец в паланкине, великий князь, — громче обычного сказал Кисан.

В паланкине?.. — растерянно переспросил князь.

Слушай же, как уютно бьется сердечко твоего наследника, супруг мой, — Ольга вновь нежно приложила ладонь Игоря к своему животу.

И на некоторое время все застыло. Застыли все трое, застыл затхлый воздух в личном покое великого князя и, казалось, что застыло само время. Остановилось. Пока великий князь Игорь не промолвил:

Слышу. Слышу.

Ольга поцеловала его седой висок, и Игорь впервые неуверенно улыбнулся.

Да, да. Я благодарю тебя, супруга моя. Ты даровала жизнь не только нашему наследнику, но и мне. Мы устроим великий пир и великий праздник. Только не сегодня. Сегодня мне… Мне трудно. Кисан приведет ко мне лекаря. Прости своего супруга, великая княгиня моя. Прости.

Княгиня Ольга в сопровождении Кисана возвращались теми же темными переходами, и оба молчали. И стража точно так же молча отдавала им почести, склонив головы и прижимая ладони к ножнам мечей.

Так они и вышли из дворца. И только когда Кисан склонился в глубоком прощальном поклоне, великая княгиня сказала ему:

Ты сегодня спас свою жизнь, Кисан. Свою и своего потомства.

2.

Несмотря на недюжинную силу, упорство и боевое уменье, Ярыш тяжко пострадал в кулачном бою. Да, он прикрыл сердце от сокрушительных ударов бронзового истукана, но прикрыть кулаками всю грудь не мог, и легкие были отбиты. Ярыш с трудом дышал и кашлял кровью, от боли не мог скакать на коне, и братья-волки немало повозились, чтобы укрыть его от мести великого князя, злого взгляда и стрелы из-за куста. Предоставленные в возникшей сумятице и неразберихе сами себе, они с честью вышли из положения, сначала спрятав Ярыша у друзей в младшей дружине, а потом на пароконных носилках доставив его глухой ночью во дворец опальной княгини.

Они ничего не знали о ее прощении великим князем. Братья получили повеление великого воеводы Свенельда не спускать глаз с Ярыша, и исполнили это повеление.

А Свенельд тем временем утихомиривал наиболее горячие головы в собственной дружине и еще дважды побывал в дружине княжеской, где были свои горячие головы. Он разговаривал с воинами один на один, без стражи, явных соглядатаев и дружинных командиров, и ему удалось предотвратить казалось бы неминуемое столкновение двух основных боевых соединений великого Киевского княжества.

Вернувшись домой, воевода с удивлением услышал от жены, что его разыскивают посланцы хазарского кагана.

— В парадной одежде, — подчеркнула Всеслава, поскольку это обстоятельство особенно настрожило ее.

— Подождут, — сказал Свенельд. — Я соскучился по тебе и по дому.

С хазарскими послами он встретился только на следующее утро. Один из них был ему знаком: когда-то, давным-давно, они оговаривали вопросы длительного перемирия. Оба хотели мира, но тогда князь Игорь решительно воспротивился этому.

— Нас не поймут левобережные славяне, воевода.

Думцы поддержали великого князя, и мир так и не был подписан. Но с Хазарией войны более не возникало, все гасилось в приграничных стычках. И вот теперь хазары приехали сами…

— Великий воевода, мы приехали с просьбой к тебе, чтобы не беспокоить без нужды великого Киевского князя, — сказал хазрский вельможа, возглавлявший посольство. — Из-за Волги рвутся степняки, и наши войска с трудом сдерживают их натиск. Если им удасться прорваться, Великое Киевское княжество получит плохих соседей, живущих по законам степей.

Вельможа замолчал, давая воеводе время оценить опасность. Но Свенельд знал кочевников, и с ответом не задержался.

— Твоими устами говорит сама истина, вельможа. Хазарский Каганат просит помощи Киева?

— Хазарский Каганат сам справится с кочевниками Дикой степи, великий воевода. Мы просим не помощи Киевского Каганата, а твоей помощи, воевода Свенельд.

— Прости, высокий вельможа, я не понял тебя. Я служу великому князю Игорю.

— Слава о тебе гремит по всему достойному миру, затмевая славу твоего повелителя, великий воевода.

Хазары закачали бородами, выражая полное одобрение только что сказанным словам.

— Мне трудно правильно истолковать твои слова, вельможа, — осторожно сказал Свенельд.

— Наши кавказские границы тревожат ясы, великий воевода. Мы не боимся их, но для разгрома ясов нам придется снять войска с Волги. И тогда кочевники Великой степи могут прорваться в степи, прилегающие к великому Киеву. Это будет опасно для Киевского княжества.

— Да, это — большая неприятность, — согласился Свенельд.

— Единственная сила, которая позволит Киеву и нам избежать этой неприятности — твой разящий меч, великий воевода. Мы щедро оплатим твоих воинов и не претендуем на ту дань, которую ты наложишь на разгромленных ясов.

— Я не знаю, что решит князь, — сказал Свенельд. — Но я понимаю опасность, которая угрожает нашим Каганатам. Через три дня я дам свой ответ.

Свенельд встал и склонил голову, давая понять, что их встреча окончена, но у нее возможно доброе продолжение.

Как только послы удалились, воевода тотчас же отправился к Берсеню. Именно отправился, а не поехал, потому что избегал лишних глаз и едва ли не впервые повелел отнести себя в закрытых носилках.

— Нет, это не ловушка, побратим, — сказал Берсень, внимательно выслушав Свенельда. — Из Великой степи идут кочевники с таким остервенением, что Хазарскому Каганату без твоей помощи и впрямь придется туго. А потом туго станет нам. Придется идти на поклон к Игорю, но, боюсь, что разрешения он тебе не даст.

— Может быть, ты объяснишь ему, что мой поход полезен и принесет нам больше пользы, чем хазарам?

— Рюриковича прельщает только личная польза, Свенди, — горько усмехнулся Берсень. — Однако путь есть. Ольга навестила его после кулачного поединка на площади.

— Зализывала раны?

— Королева русов куда умнее нас с тобой, воевода, — улыбнулся думский боярин великого князя.. — И она любит тебя, а не своего жалкого супруга. Это — ключик, побратим. Надежный ключик. Очень надежный, поверь мне.

3.

Однако посетить великую княгиню Свенельду удалось спустя некоторое время. В первую очередь следовало посоветоваться со старыми дружинниками о выгодном, но черезчур уж неожиданном предложении хазар. Полностью он смог собрать своих постоянных советников и старых друзей только к вечеру следующего дня, разослав гонцов. Наконец, они собрались, а как только воевода появился, начали шуметь, требуя сурово отомстить княжеским дружинникам за убийство Хильберта и пожоги иных дружинных поместий.

— Доколе самоуправство терпеть будем, воевода?

— До времени, — жестко сказал Свенельд. — Всему свой час, дружина. Зеленые яблоки едят только мальчишки.

Он кратко изложил предложение хазар, возможности дружины и явную выгоду подобной сделки. Свое мнение не высказывал, да этого и не требовалось. Старые вояки понимали, что он никогда бы не стал с ними советоваться, если бы внутренне сопротивлялся предстоящим сражениям с ясами. Его дружине, действовавшей на юге, неоднократно приходилось встречаться с молчаливыми всадниками в косматых бурках, разрубить которую можно было далеко не каждым ударом.

— А какая нам выгода, воевода, подставлять свои щиты ясам ради хазар?

— Вся добыча — наша. Расходы на дружину хазары берут на себя.

Дружинники сдержанно пошумели, оценивая условия. Наконец Горазд сказал:

— Это славно, если они тратятся на дружину. Только что скажет великий князь, воевода?

Свенельд усмехнулся:

— Боярин Берсень подсказал мне ключик к согласию великого князя.

Дружина опять пошепталась, на сей раз тише и длительнее. Наконец Горазд сказал, выразив единое мнение:

— Веди нас, славный воевода. Наши мечи — в твоей деснице, наши стрелы — в твоем колчане.

Дружинники встали и склонили головы. Свенельд поблагодарил их, и только на следующий день наконец-то посетил великую княгиню.

Он хорошо знал Ольгу. Она всегда либо навязывала свою тему беседы, либо перехватывала ее, если собеседник упорно говорил не то, что ей было угодно слышать. А поэтому решил начать с упреков, для чего заранее сдвинул брови, заведя ворчливую речь чуть ли не с порога.

— Объясни мне, почему ты отправилась с утешениями к великому князю?

Я уже говорила тебе, Свенди, — недовольно вздохнула Ольга.

Что ты говорила?

Я сказала: «А если родится девочка?»

— Какая девочка?

— У нас с тобой, Свенди. Представляешь, что было бы, если бы после гибели Игоря родилась девочка?

Наверно под броней тупеют, — помолчав, сказал воевода. — Но я опять так ничего и не понял. Ну, родится девочка, вырастет, мы выдадим ее за хорошего воина…

А кто будет править княжением, пока мы с тобой будем выращивать невесту для хорошего воина? — Ольга уже сдерживала себя от выплеска княжеского гнева. — Чьим именем мы станем управлять Киевскою землей? Да все славянские племена немедля восстанут, потому что в их глазах мы не имеем никакого права на правление в Киеве.

У меня лучшая дружина…

На всех славян ее не хватит, Свенди, — Ольга опять вздохнула. — Вот почему я призналась Игорю, что понесла.

Что?!.

От него, от него, — поспешно пояснила Ольга. — И Кисан это подтвердил.

Как подтвердил? — опешил Свенельд.

Спасал свою шкуру, Свенди, — усмехнулась великая княгиня. — Я обещала жизнь ему и его потомству, и кто бы теперь у нас с тобой не родился, Игорь уже признал себя отцом.

А я?… — помолчав, тихо спросил воевода.

Ольга невесело усмехнулась. Потом сказала:

— Этой ценой мы узаконили наше дитя. Узаконили, мой Свенди. Смирись с этим. Это не так трудно, у тебя есть дети. И будут внуки и правнуки. А кровь конунга Олега Вещего не должна угаснуть никогда. Ольговичи, а не Рюриковичи будут править этой землей, пока над нею восходит солнце.

— Да, королева русов. — Свенельд подавил вздох. — Пришла пора уйти в иной мир князю Игорю. И душа его будет бесконечно бродить во мраке и холоде, а не пировать вместе с воинами у священных костров Вальхаллы.

— Нет, Свенди, — твердо сказала Ольга. — Сначала должен родиться ребенок, которого Игорь поднимет на руках перед всеми боярами по закону русов. Вот после этого и пробьет его смертный час.

Свенельд долго ходил молча, несогласно хмурясь. Потом сказал:

— Прости, но я уведу из Киева дружину. Она вся кипит после боя Ярыша. Я уже говорил с Берсенем, и это — его совет.

А что скажет великий князь?

Воевода позволил себе улыбнуться.

— Он скажет то, что ты вложишь в его уста, королева русов.

4.

Ярыш поправлялся медленно. Правда, он уже не кашлял кровавыми сгустками, но был еще очень слаб, почти ничего не ел, но пил охотно и помногу. Ему подмешивали в питье снадобья, которые рекомендовал знахарь княгини Ольги, озабоченно качая при этом голым черепом с чубом на голове. Больного прятали в дальних глухих покоях, о которых знала только старая, проверенная челядь самой Ольги. Великая княгиня навещала его каждый день, просила отлежаться, уверяя, что его могучая сила вернется в его избитое тело.

— Нет, наша королева, не надо со мной лукавить, — улыбаясь через силу, говорил Ярыш. — Это — плата за победу. Но ведь — за победу!..

В прерывистом голосе его звучала такая гордость, что княгиня страшилась признаться старому другу детства, что тотчас же после поединка помчалась утешать великого князя. Боялась, что он не поймет ее, не одобрит, а, главное, будет глубоко разочарован. И повелела молчать всем, кто знал об этой поездке в византийском паланкине.

А возвращаясь от Ярыша, она непременно заходила к спасенным внукам Зигбъерна. Двум мальчикам, пока еще очень тихим и задумчивым. Сфенклу и Игмару. Они уже робко улыбались ей, но глаза были отсутствующими, и великая княгиня понимала, что сейчас видят эти глаза, и какие звуки терзают их детские души. Рев пламени горящего дома и рев неожиданно, среди ночи напавших вооруженных людей, в которых тонули крики женщин и плач детей, как в пучине. Яркие вспышки пламени и отблеск мечей, внезапно их освещавших, вырывая из окружающего мрака. Мать с отцом, плечом к плечу с мечами в руках защищавших их жизнь, гибель матери и отца и длинный, мучительно страшный путь через поля и перелески подальше от родного дома…

Такое никогда не забывается, такое снится в сладких снах юности и в ночных кошмарах стариков всю оставшуюся жизнь. Княгиня знала об этом, почему строго наказывала старшей няньке Статне никогда не спрашивать мальчиков о той ночи и о родителях.

А яростно бесстрашной рабыне неизвестного племени, подаренной великой княгине византийскими купцами, повелела защищать внуков Зигбъерна, не щадя жизни и обещав за это свободу. Айри низко поклонилась ей в ответ на это обещание, но сказала:

Воля твоя, великая княгиня, только я никогда не оставлю тебя.

Никогда? — великая княгиня улыбнулась. — Даже в обмен на свободу?

Кто же оставляет королев на их пути к трону?

Ольга очень надеялась, что великий князь непременно приедет к ней, показав тем самым, что принял ее признание и благодарно поверил в него. Она понимала, что Игорь тяжко переживает гибель своего любимца, что нужно время, зализывающее любые раны, но супруг ее что-то уж очень медлил с ответным поклоном. Пока еще легкое опасение, что он не поверил ей, только начало копошиться в глубинах души, и великая княгиня вполне успешно с этим справлялась.

Пока.

И еще ее очень заботила просьба Свенельда уговорить великого князя дать согласие на поход Свенельда против ясов. Время было таким, когда нужда в мощной опоре дружины воеводы, очень была нужна ей, как возможный противовес в борьбе с вечно недоверчивым, хитрым и жестоким князем Игорем. С уходом Свенельда она лишалась этого противовеса, но… Но так сладостно было подчиняться хотя бы одному мужчине во всем Великом Киевском княжении!

Великий князь навестил супругу не так скоро, как ей хотелось, но и не настолько затягивая ответное посещение, чтобы она начала серьезно беспокоиться. Приехал он в сопровождении Кисана, и хотя княгиня Ольга терпеть не могла первого боярина великого князя, в этот раз его присутствие сняло с нее определенное напряжение. Она легче и быстрее взяла себя в руки, и ее радушие было столь мастерски разыграно, что даже осторожный и остро наблюдательный Кисан почти в него поверил. И еще раз восхитился в душе силой и умом великой княгини.

Она принимала супруга, как всегда, стараясь угодить его вкусам и его нраву. Именно в таком порядке Ольга и воспринимала великого князя, осознано ставя его вкусы прежде его капризного норова. Так поступают с детьми умные воспитатели, но отнюдь не матери, и в великой княгине действовал расчет, а не материнский инстинкт. И этому отдал должное приметливый Кисан.

Угощая великого князя густым фряжским вином и любимыми им византийскими грушами, княгиня говорила безумолку. Поступала она так отнюдь не от растерянности, а чтобы не дать возможности князю Игорю с порога засыпать ее вопросами, и больше всего боялась, что он в гневе велит ей замолчать. Но Игорь угрюмо помалкивал, и Ольга вдруг поняла, что он помнит о ее признании и по-своему бережет ее спокойствие.

А великий князь, поглощая яства и хмуро слушая ее, спросил вдруг:

— Где Ярыш?

Ольга ожидала этого вопроса, а потому ответила с полной искренностью.

— Ведать не ведаю, супруг мой. Говорили, что его увезли…

— Чтобы ты ведать не ведала, где твой приятель?.. Я не забыл, не забыл прудов с кувшинками, не забыл!.. Я все, все помню, к..ккоролева русов…

Он начал заикаться и дергаться, и замолчал.

— Я и вправду не знаю, — тихо сказала Ольга. — И не надо гневаться на меня на мое незнание. Мои пути с друзьями детства давно разошлись…

Ей не следовало говорить о друзьях детства. Великий князь вскочил, заметался по палате, что-то гневно выкрикивая и брызгая слюной.

— Мне доложили, что Ярыша увезли в Псков, великий князь, — тихо сказал Кисан.

Игорь сразу замолчал и перестал бегать. Пожевал бледными губами.

— Воевода Ставко давно мертв.

— Мертв, но остались его люди. Они и прячут Ярыша. И будут прятать, пока он жив. Этого недолго ждать, великий князь.

— Почему?

Великий князь задал этот бессмысленный вопрос не потому, что не понял, что имеет в виду его советник, а для того, чтобы получить подтверждение.

— К несчастью Ярыш в бою успел нанести последний удар. Последний, на большее у него уже не оставалось сил.

Игорь неожиданно захохотал. Трескучим прерывистым смехом.

— Наш бронзовый гигант хорошо его отделал, да?

— На нем нет живого места, — подтвердил Кисан.

Это окончатльно успокоило великого князя. Он вновь уселся угощаться, спросил с набитым ртом:

— Кто же помог Ярышу добраться до Пскова?

Великая княгиня только успела подумать, есть ли возможность помочь Свенельду увести дружину из Киева, зацепившись за этот вопрос князя Игоря. Только мелькнула в голове мысль об этом, как Кисан неожиданно сказал:

— Дружинники Свенельда, великий князь. Они мешают нам навести в Киеве порядок, и хорошо бы отправить их куда-нибудь подальше. Место воеводы Свенельда — на южных рубежах, в этом его повинность перед тобой.

— Да, да, Берсень что-то говорил об этом, — припомнил Игорь. — Отправить на южные рубежи. Это правильно. Пусть держит кочевников в узде.

На этом, собственно, и закончилось тогда это напряженное свидание. Великий князь утихомирился, со вкусом ел, спрашивал, как Ольга себя чувствует, и даже подержал руку на ее животе, уверяя, что он слышит, как бьется сердце их дитяти.

— Береги себя, супруга моя, — сказал он на прощанье. — Ты носишь не просто мое дитя, ты носишь наследника великого Киевского княжения.

И отбыл. А великая княгиня, переведя дух, подумала, что Кисан заслуживает не только жизни, но и кое-чего еще…

Глава тринадцатая

1.

Когда-то, во времена расцвета Хазарского Каганата, обширные степи, лежавшие на левобережьи Днепра южнее Киева (Летопись именует их Диким полем) и в самом деле были дикими. Хазары прочно удерживали волжские рубежи, и в степи эти просачивались лишь редкие, а потому и неопасные для Киевского княжества группы кочевников. Но из Великой Степи, лежавшей в южном Заволжьи, пришли печенеги, которых не смогли удержать хазары. Они переправились через Волгу, нашли в низовьях Дона и Днепра огромные и никем не занятые степи, и осели здесь, разводя тысячные табуны коней. Еды было много, враги — далеко, и печенеги, разбившись на несколько орд, прочно обосновались в этих местах.

Тогда на южных рубежах Киевского государства стало весьма неспокойно. Здесь практически не было укрепленных городков, здесь в основном селились землепашцы-славяне и скотоводы из подвластных Киеву мелких кочевых племен. Всадники в рогатых шапках появлялись в вечернем мареве или на утренней заре, жгли жалкие селения, убивали мужчин, а женщин и детей уводили в полон, чтобы через перекупщиков продать их на невольничих рынках Крыма. С печенежскими ханами договаривались о вечном мире, но за дикие налеты печенежских удальцов никакой хан не мог нести ответственности.

Это в Киеве понимали, а потому и вменили в обязанность воеводе Свенельду всячески улаживать возникающие пограничные конфликты. Это было его государственной обязанностью и перед Великим князем, и перед народом киевским.

Свенельд не просто отвечал за южные границы Великого Киевского княжества — он досконально изучил их, лично перезнакомившись со всеми более или менее сильными ханами печенежской орды. И он не боялся Юга.

Юга боялся Киев.

Самую большую из западных печенежских орд водил Куря. Отец его, с которым Свенельд поддерживал дружеские отношения, погиб в битве с болгарами, оставив ханский титул сыну. И молодой Куря строго следовал заветам отца. И первым среди этих заветов значилась дружба с киевским великим воеводой.

К воинственным ясам из Киева можно было добраться либо через Крым с последующей переправой на Тамань, либо через Дикую Степь, и Свенельд выбрал путь через степи. Это был длинный и опасный путь, но воевода рассчитывал на помощь Кури. Не только проводниками, но и своими посредниками для переговоров со степными владыками. Поэтому его обоз на добрую половину состоял из подарков не столько Куре (ему отдельно предназначалась осетровая икра), сколько даров для встреч последующих. Встреч на пути через степи, где необходимо было во что бы то ни стало избегать даже мелких стычек.

А припасы для дружины воевода сократил до последней необходимости. Он вез походные кузни, запасное оружие и железо, снаряжение, холстину для перевязок ран и увечий, шорников с ремнями и кожами и совсем немного продуктов. Только муку да немного соли, рассчитывая на охоту для прокорма дружины, потому что в степях водилось множество сайгаков.

Куря не обманул его ожиданий. Свенельд получил не только проводников и толковых толмачей, но и личные знаки Кури, подтверждающие, что воевода Свенельд и его дружина находятся под покровительством хана Западной орды.

— Меня побаиваются, — он не удержался от похвальбы, но тут же поспешил объяснить. — Через меня идет вся степная торговля, и я держу цены в своих руках.

Куря провожал Свенельда в степь на одно поприще. Расставаясь, он вручил знаки своего рода и припал к плечу воеводы, выражая высшее почтение.

— Ты спас мое лицо воина, великий воевода. Я буду служить тебе и делам твоим всю жизнь, и даже, если мне суждено прожить долго, я не смогу расплатиться с тобой.

2.

Казалось бы все устроилось. Великий князь уже признал ожидаемого первенца своим, Свенельд исчез с глаз князя Игоря по своей воле и по его согласию, даже Ярыш в конце концов перестал натужно кашлять, хотя сила еще не ернулась в его могучее тело. И в стольном Киеве все затихло и замирилось, и…

Казалось бы. А Ольга вдруг стала испытывать непонятный и очень пугающий ее страх. Будучи весьма разумной женщиной, она пыталась найти причину этого страха, продумывая все возможные его корни, но ей ничего ниоткуда не грозило. Ни ей, ни растущему в ней дитя. И ясным разумом понимая это, княгиня Ольга ничего не могла с собой поделать.

Когда страх стал разростаться, давить ее, не давать спать и просто спокойно существовать, она поняла, что не избавится от него, если кому-нибудь не расскажет, что ее мучает. Правда, «кому-нибудь» для великой княгини подразумевало один адрес: только ее супруг. Но вот как раз ему-то и не следовало говорить, и великая княгиня о нем никогда не думала, как о друге, к которому спешат подчас, чтобы просто облегчить душу.

Друга она встретила в дальнем дворцовом переходе, когда шла навестить внуков Зигбъерна. Столкнулась лицом к лицу, не думая, что вот он, тот друг, которому можно доверить непонятную тоску, рождающую еще более непонятный страх.

Навстречу, тяжело опираясь на палку, шел коренастый мужчина с такой нечесанной бородой, что казался косматым. Как леший. И не посторонился, как леший, а сказал:

— Здравствуй, королева русов.

— Ярыш?!.

Ходить учусь, — он улыбнулся в косматую бороду. — Будто маленький.

А бороду почему не стрижешь?

Так ведь не один я тут ходить учусь, — туманно пояснил Ярыш, понизив голос. — Твой ромей тут часто шастает. А он — человек Кисана.

Ольга вздохнула. Объяснять Ярышу здесь, в полутемном переходе, что многое изменилось, было неуместно и небезопасно. Сказала только:

— Я пожаловала ему личное дворянство, Ярыш. И он уже оправдал это пожалование.

— Не доверяй ромеям, наша королева.

Доверять можно только друзьям детства, — она чуть помедлила, решаясь. — Идем со мной. Идем.

Куда повелишь.

Боюсь только, что бороды твоей они испугаются, — Ольга улыбнулась. — Пошли.

Внуки Зигбъерна нисколько не испугались прихрамывающего мужчины с косматой головой. То ли доброта из него лучилась, то ли он кого-то им напоминал, а только они очень быстро оседлали его колени, дергали за бороду и даже смеялись. Правда, еще не так звонко, как бы хотелось княгине Ольге. Статна вышла, за дверью дежурила Айри с кривым ножом за поясом, и друзья детства наконец-то могли поговорить без опаски.

Признаваться воину, что твоя тревога не имеет никакой причины, было по-детски наивно. Ольга понимала это, а потому и изложила свою тревогу с весьма явной причиной, сказав, что беспокоится о походе Свенельда. Ярыш покачал ребятишек по очереди, отдельно каждого на оседланных ими коленках, и подумав, сказал:

— Марево.

— Что — марево?

В степи. Плывешь в седле, как по волнам. А впереди вдруг — конники. Ты за меч, а они не впереди, а за два поприща. Вот так и маешься.

Вот я и беспокоюсь, — вздохнула Ольга, хотя беспокоилась о чем-то ином, что невозможно было объяснить Ярышу.

Свенельд со степью дружит, — Ярыш тем не менее вздохнул. — Ты лучше у Берсеня спроси.

Ярыш отвечал невпопад и, явно избегая разговора, черезчур уж заботливо возился с детьми. Но при этом озабоченно вздыхал, красноречиво поглядывая на княгиню. Ольга прекратила расспросы, приласкала осиротевших ребятишек и ушла в свои покои.

А смутное беспокойство ее никак не желало оставлять, все валилось из рук и, подумав, она решила поговорить с Берсенем по таинственному совету Ярыша.

3.

Однако сразу повеления о своем желании увидеться с Берсенем она не отдала, то ли все еще колеблясь, то ли испытывая какое-то неясное опасение. А когда, все привычно продумав и распределив, уже решила, что поговорить с советником великого князя и Первым Думцем и впрямь следует, доложили, что Берсень сам просит его принять и уже прибыл в усадьбу.

Проводить в мои покои.

Берсень вошел с улыбкой. Поклонился большим поклоном с порога, лукаво подмигнув единственным глазом:

Здравствуй, королева русов.

Узнал, что встречи с тобой ищу?

— Ярыш сказал.

— Он… Странный какой-то, — вздохнула Ольга.

— Это от беспомощности, у воинов такое случается. То был богатырь богатырем, а стал — и парнишка с ног собьет. В душе неуверенность копится, а от неуверенности до подозрений — длань одна.

Он замолчал, потому что вошли две челядинки и шустро стали распределять заморские яства по столу. Накрыв стол, челядинки молча вышли, низко поклонившись у дверей. Берсень присмотрелся к кушаньям, сказал:

— Греческие маринованные груши.

— Из запасов, предназначенных для великого князя, — улыбнулась Ольга. — Ты не утратил приметливости, даже потеряв глаз.

— Теперь эта приметливость меня и кормит, — усмехнулся Берсень. — Так что же тебя беспокоит, королева? В детстве, помнится, тебя беспокоило, к чьим ногам положат первую охабку кувшинок. А то, что проявляется в детстве, не проходит никогда, как бы человек не старался это скрыть.

— Угощайся, боярин, — великая княгиня подала пример, отщипнув виноградинку.

У тебя хорошее вино, которое ты боишься даже пригубить, — Берсень отпил из византийского кубка. — И беспокоишься о походе Свенельда через Дикую степь.

— Нет, — решительно сказала княгиня. — С тобою, Берсень, очень

легко складывается беседа, а легкая тропа — не для меня.

Прости меня, великая княгиня, что я столь доверчиво отнесся к словам Ярыша, — Берсень учтиво склонил голову. — Однако позволь мне все же дойти по этой тропе до конца. Хотя бы ради покоя нашего друга.

Ради друга, — холодно сказала Ольга.

Он не знает, что Свенельд ушел в поход по твоей просьбе…

Ольга протестующе подняла руку. Берсень еще раз почтительно склонил голову, однако продолжал.

… Я не очень точно выразился, великая княгиня. Следовало сказать — ради твоего спокойствия. Свенельд навещал меня перед тем, как отправиться в поход на ясов. Мы с ним обсудили его путь, я отдал ему своих лазутчиков вместе с именами ханов, которые избегают ссоры с нами. За спиной Свенельда — хан западной орды Куря, и воеводе нечего опасаться. Для него куда опаснее было оставаться в Киеве. А ведомо ли тебе, почему я посоветовал воеводе принять предложение хазар? Потому что великий князь объявил Думе, что у него будет наследник.

Я это знаю, — со странной досадой сказала Ольга. — Знаю, знаю…

Но ты не видела, как князь Игорь при этом улыбнулся. Той самой улыбкой, которой так опасался твой великий отец, королева русов.

Ольга почувствовала, как ледяной холод сковал ее грудь, гортань, язык, даже волю. Она хорошо знала эту улыбку, Слишком хорошо знала… Но быстро взяла себя в руки и даже заставила улыбаться.

Пей вино, угощайся. Мне приятно смотреть на тебя, Берсень.

Мне тоже приятно видеть тебя, наша королева, — боярин отхлебнул из кубка. — Только не Свенельд тебя тревожит. Беспокойство твое имени не имеет. Я не прав?

Ты прав, — Ольга не удержалась от вздоха. — Когда у беспокойства нет имени, его невозможно выбросить из души.

Сейчас у него появилось имя, — негромко сказал Берсень.

Ольга грустно покачала головой и замолчала. Берсень внимательно следил за нею, продолжая смаковать вино. Наконец, она сказала, странно усмехнувшись:

Может быть, мне обратиться к волхвам?

За ядом?.. — Берсень вздохнул. -Злая сила не поможет тебе, великая княгиня.

А есть такая сила, которая поможет?

Берсень промолчал.

Я спросила, — напомнила Ольга.

— Есть, — тихо сказал он.

И что же это за сила?

Берсень молча расстегнул застежку на груди, достал нательный крестик и торжественно показал его Ольге.

Ты… Ты христианин?..

Это единственное учение, защищающее душу человеческую, великая княгиня.

— За счет ее унижения?

Унижения в этом мире и торжества в том. Это дает великое утешение душе. Если бы ты побеседовала с моим священником, ты не испытывала бы тех терзаний, которые сегодня смущают тебя, великая княгиня.

Ольга задумалась. Берсень говорил столь убежденно, что спорить с ним было пустым делом.

Ваше учение допускает ложь?

— Ложь — великий грех…

— Тогда ответь мне, христианин, ты исполнишь клятву мщения, данную нами в детстве? Там, на озерах с кувшинками, где вы называли меня корлевой русов?

Берсень вздохнул и горестно покачал головой.

Я признался в этой клятве своему святому отцу. Он сказал, что нельзя изменять порыву ангельской детской души, но это — великий грех, и когда клятва будет исполнена, он наложит на меня тяжкое церковное покаяние.

Не знаю, чему еще тебя научили христиане, но мой вопрос требовал ответа в одно слово. «Да» или «Нет». Да или нет, мой детский друг Берсень?

Да, — тихо сказал боярин и опустил голову.

Я загляну как-нибудь к твоему священнику, — помолчав, сказала Ольга.

— Пусть твой верный дворянин тайно провезет его во дворец, — негромко сказал Берсень. — Не следует дразнить князя Игоря попусту.

4.

Беседа не сложилась, и в этом Ольга обвиняла себя. Это ведь она вытянула из Берсеня признание, что он — тайный христианин, поставив и его, и себя в положение ложное и двусмысленное. Да, их боги — суровые и беспощадные судьи на этом свете, но человек вправе выбрать себе бога — на том. Великая княгиня сама для себя признала это право, заглянув в несчастные, прячущиеся глаза друга детства. И признание казалось ей чуть ли признанием под пытками, признанием вырванным силой.

А беспокойство не проходило. И Ольга понимала, что беспокойство души не может пройти, пока с этой душою не побеседует кто-то, кто умеет с нею беседовать.

Ключики к душам людским были в руках христианских священников. И это была сила, которую великий князь не мог ни учесть, ни тем более уничтожить.

Правда, славяне поклоняются богам языческим, и открытая поддержка христианской церкви может их отпугнуть, насторожить, даже перейти в лагерь великого князя. Это маловероятно — уж очень князь Игорь насолил славянам — но это следует иметь в виду. Куда опаснее ее, великой княгини Ольги, какие бы то ни было посещения церкви. Игорь не остановится и перед открытым христианским погромом.

Она рассказала Асмусу о своих колебаниях.

Что ты мне посоветуешь, мой дворянин?

— Я привезу священника, великая княгиня. Попрошу его явится без облачения, но беседовать с тобою он должен, как представитель христианской церкви.

Он должен знать, что ему угрожает, если об этом узнает великий князь.

Мучения за веру Христову открывают двери рая, великая княгиня.

Это — слабое утешение, — усмехнулась Ольга. — Что значит, беседовать со священником для христианина?

Твоя душа ничего не должна скрывать, моя королева. Только тогда она очистится и утешится. Это и называется исповедью.

И нельзя стать христианином, не исповедовавшись в грехах?

Невозможно.

«В каких грехах исповедовался Берсень? — подумалось вдруг княгине. — В своих или моих?..». И сказала:

Я согласна.

Исполнительный и проворный в подобных делах Асмус доставил священника, спокойно провел мимо стражи и спрятал в дальних покоях. Там святой отец облачился в оответствующую его сану одежду и только успел помолиться, как вошла княгиня Ольга.

— Приготовь душу свою для очищения от грехов… — торжественно возгласил священник, отвесив глубокий поклон.

Но великая княгиня властно прервала его:

— Это ты приготовь душу свою, чтобы отвечала на мои вопросы, не лукавя.

Но твой человек сказал, что ты, великая княгиня, жаждешь…

Я жажду пророчества. И коли уста твои солгут мне, ты познаешь не божий ад, а мой. И не после смерти, а сегодня, пока жив.

Обмер священник. Залопотал:

Помилуй, великая княгиня…

У бога своего милости проси. Чтобы ниспослал тебе откровение. Помолись ему об этом мгновении.

Священник грузно рухнул на колени.

«Что?.. Что она хочет услышать?.. Господи, помоги, Господи, не оставь раба своего… Ребенка зачала, князь Игорь сказал это… Чего же боится она? Поздних родов своих?.. Нет, нет, не родов, не родов… Слухи, слухи, о них говорил Берсень на исповеди… Но пока носит, слухи ей не страшны. Пока носит, а потом? Потом, когда родит?.. Когда родит, оживут слухи. Оживут, оживут, замечутся…А когда мать родила, без нее уже можно обойтись… Господи мой, благодарю тебя, благодарю!..».

Поднялся с колен, простер руку:

— Господь мой хранит женщину, зачавшую в любви и согласии, -торжественно начал он. — И тебя Он хранит, великая княгиня, и враг людской не волен свершать зло. Но когда рождается дитя, злые силы кружат вокруг него, а мать, родившая его, уже начинает мешать этим силам.

— И что же мне делать? — хмуро спросила Ольга. — Не рожать?

— Кормить его грудью своею. Знаю, у знатных русинок это не принято, но если ты сразу же дашь младенцу свою грудь, злые силы отпрянут от него и от тебя. И корми его два года. Два года никого не допускай к нему, великая княгиня!..

Глава четырнадцатая

1.

В двух сражениях разгромив ясов, Свенельд оттеснил их в ущелья, разорил равнинные аулы и с богатой добычей вернулся в Киевские земли. Хазары в благодарность за этот поход с восточной пышностью одели его воинов и оградили от разбойных нападений лихих касогов. И дружина Свенельда возвратилась без мелких утомительных стычек.

В одном поприще от собственно киевских земель его встретил Куря.Поздравил с удачей, припал к плечу, а обнимая, шепнул таинственно:

— В моем шатре тебя ждет вестник от великой княгини. И вести он привез добрые, великий воевода.

В роскошно убранном шатре хана Западной орды Свенельда ждал Асмус. С достоинством поклонившись воеводе, сказал:

— Великая княгиня разрешилась от бремени наследником Киевского Великого княжения.

И замолчал. Свенельд молчал тоже, но не торжество, а тревога сейчас царили в его душе. Куря понял их молчание:

— Прими мои поздравление, великий воевода, и позволь отдать повеления о торжественном пире.

И вышел. А молчание осталось.

— Великий князь Игорь признал наследника, — негромко сказал Асмус.

— Назначил кормилиц? — угрюмо спросил воевода.

— Великая княгиня сама будет кормить княжича, — Асмус с трудом сдержал улыбку.

— Нарушив обычаи знатных русов?

— Она объявила, что сама вырастит богатыря и великого воина, — Асмус все же позволил себе улыбку. — Королева русов мудра, великий воевода.

И великий князь с нею согласился?

Он далеко не так мудр, как королева русов, воевода.

Значит, у нее есть два года безопасности, — Свенельд впервые улыбнулся. — И кажется, мне следует по пути в Киев повидать князя Мала.

Ты прав, великий воевода, — Асмус с почтением поклонился. — К решениям судеб следует готовиться заранее. Если позволишь, я доложу о твоем решении великой княгине.

Надо сделать так, чтобы князь Игорь увел свою дружину из Киева, — подумав, сказал Свенельд.

Дружина заражается нравом своего вождя. Великий князь очень обидчив, дружинники — тоже очень обидчивы, а твоя дружина, воевода, изодета куда как изрядно, — сказал византиец. — Киевский народ будет громко восхищаться, а дружинники великого князя — роптать.

Мне нравится твоя мысль, ромей, — усмехнулся Свенельд. — Поручи разноцветным волкам разогреть этот ропот. Если ропот вскипит, князь Игорь вынужден будет бросить клич о походе на твою родину.

И вернется с добычей, пограбив болгарские селения?

Он вернется с половины пути.

Воевода отпахнул полог шатра, повелительно сказав что-то страже. И в шатер вошел Куря.

Ты звал меня, великий воевода?

— У нас большая к тебе просьба, хан Куря. Если князь Игорь двинет свою дружину на Византию, не давай ему согласия на проход через пороги.

2.

Оставив дружину на подходе к Киевским землям, Свенельд, послал гонца к древлянскому князю Малу и поехал следом к древлянам с двумя верными воинами. Конечно, гонца можно было и не посылать, но воевода хотел повидаться с сыном, а он мог быть, где угодно. На охоте, в гостях, на осмотре пограничных рубежей, наконец. И не просто повидаться по-родственному, но и поговорить о предстоящем, потому что общие их дела стремительно приближались к развязке.

Свенельд привык принимать собственные решения, прославился, как воевода, первым атакующий противника. В этом было его несомненное достоинство, но в этом достоинстве заключался и некоторый недостаток. Предпочитая наступление обороне, он не склонен был выжидать, предоставляя противнику право на ошибку. Он предпочитал ошибаться сам, исправляя собственные оплошности собственной яростной атакой впереди всей дружины. Не поговорив с княгиней Ольгой, не зная, что творится в Киеве, он уже готовил силки на зверя, который был еще очень далек от тех дебрей, в которых воевода намеревался расставить свои ловушки.

Это не было следствием опрометчивости, хотя долгое ожидание исполнения родовой мести могло привести и к оплошности. Но Свенельд хорошо знал нрав великого князя. Как всякий слабый духом человек Игорь во всем усматривал прежде всего уничижение собственного достоинства.

Дружина наследует нрав вождя, это Свенельд ощущал по огромному личному опыту. Великий князь был завислив, значит, и его воины не могли избегнуть этого недостатка. Зависть — женский удел, и женоподобный вождь дружины заражал завистью все свое воинское окружение. Это тлело в их рядах, и нужен был лишь легкий ветерок, чтобы раздуть тлевший трут до пожара.

Вот почему он вспомнил о разноцветных волках в разговоре с умным и хитрым ромеем.

И помчался к древлянскому князю Малу. Потому что был убежден, что просчитал все шаги великого князя Игоря. И шаги эти неминуемо вели Игоря в древлянскую землю.

— Хазары приодели мою дружину, и Киев встретит ее кличем восторга, — говорил он князю Малу за доброй чашей медового перевара. — Игорь затеет поход на Византию, чтобы отдать своей дружине болгарские окраины на поток и разграбление. А печенежский князь Куря через пороги его не пустит. Скажи мне, князь Мал, хватит у князя Игоря смелости идти в Болгарию, имея за спиной тысячи всадников Западной печенежской орды?

— Он не пойдет в Болгарию, — усмехнулся славянский князь. — Он пойдет в Древлянскую землю. И станет грабить меня, воевода. Ты этого хочешь?

— Да, — сказал Свенельд, — Ты, князь, не дичь. Ты — приманка в западне. Как только князь Игорь сунется в нее, мы захлопнем все выходы.

— А что я скажу его посланцам? Что я воюю с великим Киевским княжеством?

— А ты скажешь его гонцу, что заплатил дань мне, князь Мал. Князь Игорь сам пожаловал мне это право, так что все будет соблюдено.

— Он спалит Искоростень, — озабоченно вздохнул древлянский князь.

— Я взял богатую добычу на ясах, — сказал Свенельд. — Половину ее я отдам тебе, вели послать за нею лодки. Часть — малую — вручишь Игорю, а вторую пообещаешь после заключения договора о мире. Мира без согласия дружины не подпишешь, а дружина такого согласия великому князю не даст.

— Почему не даст? Я же буду предлагать добрый выкуп за Искоростень.

— Это уж моя забота, князь Мал. Игорь вернется к тебе без дружины, только с охраной, и ты с моим сыном возьмешь его голыми руками.

— Твои хитрости не для моего ума, воевода, — проворчал древлянский князь. — Чтобы дружинники великого князя отказались взять добычу?.. Не-ет, этого и быть не может.

— Князю Игорю важно, чтобы дружинники получили свою долю из его рук, а не твоих, князь Мал. Чтобы вернуть их преданность, Игорь наступит и на собственную жадность. Готовь лодки. Их приведет тебе Горазд. У него свои счеты с князем Игорем.

3.

Вечером состоялось ставшее уже традиционным — если учесть невероятные по обильности еды, питья, веселья и застолья пиры князя Мала в честь воеводы Свенельда — свидание отца с сыном наедине. И на этом свидании Мстише удалось дважды удивить своего отца.

Прими мои поздравления, отец, — сказал он, удва переступив порог. — Ты скоро, даже очень скоро станешь дедом!

Благодарю тебя за заботу о моей старости, сын, — улыбнулся Свенельд, обнимая Мстишу. — Знает ли второй дед об этом?

Мы уже отпировали, — Мстиша был несколько чрезмерно возбужден, как с огорчением приметил воевода. — Он не знает о второй новости, потому что я поклялся не говорить ему о ней. Только князю Малу, тебе — разрешено.

Кем разрешено? — Свенельд был ошарашен не столько новостью, что вскоре станет дедом, сколько от взвинченного напора Мстислава.

Вещим кудесником, — со странной интонацией сказал Мстиша.

Ты стал верить женским утехам? — с неудовольствием сказал отец.

Я не искал его, отец, — искренне, даже несколько удивленно сказал Мстислав. — И даже не думал об этом. Но он сам нашел меня. Сам!.. И сказал…

Мстиша неожиданно замолчал.

Почему ты замолчал?

Ты бы тоже замолчал, когда бы услышал его пророчество. Я — услышал и молчал два дня.

И что же это за пророчество?

Свенельд спросил с неприкрытым равнодушием. Он был прежде всего воином, привыкшем во всем полагаться на себя и своих дружинных товарищей. Всякие пророчества и гадания вызывали в его привычной среде только насмешку.

Великое, — тихо сказал сын.

Вот даже как?

Ты напрасно лыбаешься, — с обидой сказал Мстиша. — Если бы ты слушал, как он говорил, ты бы поверил тоже.

Во что?

Мой сын, а твой внук будет великим богатырем Руси. И прославит в веках наш род.

В это очень приятно верить, сын. Но…

Мстиша предостерегающе поднял руку.

Подожди, это еще не все пророчество.

Ну, уж куда больше-то…

Свенельд с трудом сдерживал усмешку. Он щадил сына и отлично помнил, что испытывал сам, когда Всеслава призналась, что ждет ребенка.

Это — что касается сына. Но он родится вторым. Первой будет девочка. И если я назову ее тем именем, который мне подсказал кудесник, она… — Мстиша запнулся и закончил шепотом. — Она родит великого князя и великого богатыря.

И что же это за имя?

Малфрида, — почему-то шепотом сообщил Мстиша.

Насколько мне известно в нашем роду не было женщин с таким именем.

Но мы решили назвать ее именно так.

А тебе известно, что наш род не имеет права на великое княжение? Мы — потомки бездомного варяга, а не Рюриковичи и не Ольговичи, сын.

Твою внучку, а мою дочь Малфриду может взять в жены законный наследник Рюрикова Дома.

Так сказал тебе кудесник?

Так сказал князь Мал, — с вызовом ответил Мстиша.

Сын свято верил в пророчество какого-то кудесника — а таковых на Руси всегда было с избытком, потому что для славян, придавленных тяжким гнетом разного рода поборов, чудо оставалось единственной надеждой — и Свенельду это не понравилось. Эта несбыточная, как и все пророчества, мечта путалась в планах самого воеводы. А эти планы уже начали осуществляться, он сам их готовил со всей дотошностью человека, привыкшего бороться с неожиданностями.

Мои люди отвезут твою беременную красавицу к княгине Ольге. И пусть девочку, если она и впрямь родится первой, назовут Малфридой, хотя это имя и чуждо слуху как славян, так и русов. И где его только откопал твой кудесник?

Прости, отец, но так не получится, — виновато сказал Мстиша. — По славянским обычаям женщине полагается родить дома, чтобы его глава поднял ребенка на руках перед старейшинами. Тем более, что мой тесть души не чает в своей дочери.

Ты помнишь о своей клятве?

Я — славянин, отец, — гордо сказал Мстислав. — Славяне никогда не забывают о своих клятвах.

Березы для князя Игоря согнешь ты, сын мой. Те березы, на которые укажет тебе Горазд.

Лицо Мстислава потемнело, взрослея на отцовских глазах. Видимо, он что-то слышал о казни князя Рюрика. Но сказал о всей твердостью:

Для князя Игоря я завяжу узлом рощу берез, отец. Самых гибких и самых стремительных.

4.

Слухи о том, что дружина Свенельда с богатой добычей возвращается в Киев, с невероятной быстротой распространились по всему стольному городу. Киевляне высыпали на площади и улицы, собирались толпами и группами, восторженно орали и столь же восторженно дрались. А княжеских дружинников встречали свистом и насмешками, и они после первых проб старались на улицах не появляться.

В этом буйном торжестве ясно проглядывал не столько обычный для толпы восторг перед победой, сколько демонстративное пренебрежение к слабому неудачливому князю. В еще большей мере повторилось то, что вылилось на Киевские улицы после победы Ярыша над княжеским любимцем. И великий князь затворился в дальних покоях, совсем как тогда.

А великая княгиня гордо торжествовала в своей усадьбе. Князь Игорь провозгласил ее ребенка наследником великого, киевского стола, неуклюже приподняв его хилыми руками и не понимая, что этим признанием он подписывает себе смертный приговор. Однако этот приговор требовал утверждения, но княгиня Ольга пока упорно не давала своего согласия.

Она не поддерживала никаких связей не только с дворцом великого князя, но даже с Киевом. Часто и подолгу гуляла по саду, потому что лекарь из Византии сказал, что этим она «нахаживает богатырское молоко», и советовал думать об этом, когда она кормит ребенка. И великая княгиня — думала, и ребенок рос крепеньким и ладным.

Ежедневные прогулки по саду были многолюдными. Великую княгиню, которая всегда сама несла ребенка на руках, сопровождало множество нянек, служанок, советниц, приживалок и прочего женского люда, кормившегося крохами с великокняжеского стола. Справа и слева от княгини шествовали старшие няньки, впереди нее — Айри с кривым ножом за поясом и яростными, все замечающими глазами, вокруг — в кустах, чтобы на глаза не попадались — Ярыш прятал особо отобранных охранников, а сам шел позади, готовый ответить не столько на вопрос великой княгини, сколько на подозрительное шевеление листвы на ее пути. Он еще не совсем оправился после смертельной схватки, еще задыхался и порою исходил в приступах мучительного кашля, но свою службу при Ольге исполнял неукоснительно и точно. И великая княгиня понимала, что отныне ее усадьба находится в самых надежных руках, какие только можно было сыскать. Правда, ее новый боярин-управляющий до сей поры так и не получил официального прощения великого Киевского князя.

Полностью отдаваясь материнским заботам и хлопотам, княгиня Ольга устранилась от каких бы то ни было хлопот иных. И даже не спрашивала, что там говорят во дворце великого князя или о чем орут киевляне на площадях и улицах стольного города. Ей вполне хватало счастья кормить младенца и наблюдать, как он с каждым днем крепнет и наливается силой. И слушать вдохновенный шепот нянек, рассчитанный на ее уши:

Богатырь растет.

— Великий воин будет. Великий!..

Дворцовые и столичные новости привозил Асмус. Она никогда не принимала его не только наедине, но и вообще в покоях, и ромею приходилось докладывать только на прогулках. Впрочем, это его не смущало.

Говорят, хазары изрядно приодели дружину воеводы Свенельда, моя королева, — он умудрялся учтиво кланяться, даже боком продвигаясь по тропинке сада, чтобы ни на мгновение не терять из вида глаз великой княгини. — Прослышав об этом, киевляне кричат, дерутся и даже задевают княжеских дружинников, выкрикивая им в лицо, что они — ободранные холопы.

А что же великий князь? — лениво спрашивала Ольга.

Некоторое охлаждение меж великой княгиней и ее личным дворянином наметилось после того, как Ольга нарекла младенца Святославом. Это было еще не имя, а — прозвище, рекло, Потому что официальное имя присваивалось младенцу мужского пола после посажения на коня. Это событие было одним из самых важных в человеческой жизни: мужчина приобретал законность существования, общественный статус и имя, после чего опоясовался мечом и переводился из женской половины дома на мужскую его половину. Таков был обычай русов, ни одно славянское племя его не восприняло, но русы держались за старинный обычай цепко. И поэтому имя, которым называли малыша мать, няньки и прочая женская челядь, не имело ровно никакого значения.

Однако рекло, которым Ольга назвала сына, было славянским, и византийцу Асмусу это не понравилось.

Беда не том, что не понравилось. Беда заключалась в том, что личный дворянин великой княгини несколько переоценил свое влияние на нее. Да и слова, которыми он постарался объяснить свое отношение к славянам, были скверно им продуманы. Порою свойственное ему плохое расположение духа мешало чувствовать настроение княгини Ольги, и тот случайный, по сути, разговор оказался им неугаданным.

Тебе ли, королеве русов, называть единственного сына именем челядинок? — он постарался вложить в тон своего дерзкого вопроса как можно больше теплой дружеской улыбки. — Великий князь все равно наречет его по-иному, а рабы привыкнут, и что придется слышать наследнику киевского стола?

Ольга изо всех сил стремилась сохранять добродушное настроение, потому что лекарь из Византии и пожилые няньки сказали ей, что дурные чувства кормящей матери отражаются на младенце. Это было нелегко, потому что роды ей достались трудные, долгие и мучительные.

Русы — река в славянском море, Асмус. И она уже начинает пересыхать.

Твой великий отец Олег Вещий объявил все славянские земли владениями русов, моя королева.

А хватит ли у нас сил, чтобы удержать эти владения? Славяне непокорны и своенравны, но свято исполняют свои клятвы. Так лучше взять эти клятвы с них, чем потрясать мечами.

Славяне — варвары, моя королева. Они умыкают невест на гульбищах, продают своих же земляков в рабство за долги и творят кровавые жертвы своим идолам.

Ты прав, гордый византиец, — Ольга улыбнулась несколько напряженно. — Только варварство преодолимо, и твоя родина служит тому примером. Говоря такие слова, ты нарушаешь заповеди Христа, Асмус.

Возможно, ты не так поняла меня, моя королева… — ромей попытался отступить, почувствовав сдержанный гнев великой княгини, но чуточку опоздал.

Я постараюсь внушить своему сыну, что единственный путь к созданию могучего государства есть объединение славянских племен вокруг Киева, а не бесконечные усмирения и тяжесть новых даней. Не меч, но мир должны править этой огромной землей. И если сыну это не удасться, мой внук завершит этот великий труд и великий подвиг. К сожалению, ты огорчил меня, и младенец получит сегодня горькое молоко. Ступай, Асмус. Я позову тебя, когда ты мне понадобишься.

Глава пятнадцатая

1.

Лодочники князя Мала по лесным речкам и протокам, которые они знали в совершенстве, доставили в Искоростень часть добычи Свенельда. Горазд отбирал ее лично и, прекрасно зная жадность великого князя, не поскупился с драгоценными камнями. Индийские смарагды и рубины, отделанные бирюзой и яхонтами браслеты по чистоте и яркости красок спорили с расшитыми жемчугами нагрудниками, а старинные, кованого золота перстни можно было отсыпать ковшами. Такой добычей князь Игорь никогда бы не стал делиться с дружиной, и Горазд правильно понял тонкую игру своего воеводы.

Золото отдашь великому князю, а камни пообещаешь передать ему из рук в руки, когда он подпишет с тобою договор, — строго говорил воевода князю Малу, показывая ему доставленный Гораздом груз. — Скажешь, что это — для него лично. Твоя благодарность.

Хитер ты, воевода! — умехнулся Мал.

Тем временем дружинники Свенельда возвратились в стольный град. Киев возликовал, а княжеская дружина взроптала.

Воины Свенельдовы изоделись, а мы в сермяге ходим! — орали наиболее горластые. — Веди нас, великий князь, за добычей и честью воинской!

Братья-волки Годхарда не орали, но их тихие доходчивые беседы за кружкой пива стоили любого крика на площадях и перекрестках.

Не любит великий князь своей дружины…

У Свенельдовых дружинниках перстни на руках. А уж как жены-то их изукрашены!

Слабый вождь нам достался, братья.

Значит, принудить надо, коли слабый!

Бушевал Киев…

Великий князь знал и о криках, и о тайных шепотках. Люди Кисана бывали везде, где собиралось больше трех дружинников. Они старательно передавали все, что слышали, Кисану, но первый боярин пересказывал их донесения великому князю осторожно, только в самых общих чертах, не упоминая при этом ни одного имени.

Нужен поход, великий князь, — он повторял эти слова, как припев, после каждого доклада.

Князь и сам понимал, что поход нужен. У него не было иных сил ни против орущего Киева, ни против ворчащих бояр. Он повелел выплатить дружинникам жалование вперед, еще не объявляя о походе, но это лишь ненадолго притушило тлеющие угли неприятия его самого как киевлянами, так и дружинниками.

А Кисан неторопливо и вкрадчиво продолжал точить князя Игоря изнутри. Он чувствовал, что еще немного, вот-вот, две-три беседы наедине, и великий князь повелит собирать дружину и точить мечи. Однако Рюрикович и здесь остался непредсказуемым: вместо похода он повелел передать великой княгине, что навестит ее для доброй беседы.

Весть о желании великого князя навестить супругу и рожденного ею наследника передал Ярыш.

Распорядись сам, великий князь обидчив, — сказала Ольга. — Ко мне — мою боярыню.

Сейчас пришлю, — Ярыш подумал, спросил вдруг. -Может быть мне лучше не попадаться на глаза великого князя?

Почему?.. А, да. Его прощение, — великая княгиня усмехнулась. — Хорошо, не встречай. Но провожай обязательно со всем почтением.

Я понял тебя, королева, — Ярыш еще раз поклонился и вышел.

Вошла боярыня. Ольга передала ей сына, усадила в кресло.

Не вставай перед великим князем.

Проверила запас любимых Игорем маринованных груш и фряжского вина, села напротив боярыни с младенцем. Взяла рукоделие, изо всех сил делала вид, что вышивает, но сама прислушивалась, что происходит во дворе.

Помни, ты целиком занята младенцем.

Да, великая княгиня.

Вскоре раздался шум во дворе, грохот мечей, звон стремян спешившейся княжеской стражи. Затем послышались шаркающие шаги, и боярский сын распахнул дверь.

Великий князь!

Вошел князь Игорь. Как всегда хмурый, мятый, желтый, точно только-только поднялся с постели, на которой так и не смог уснуть в очередную ночь.

Супруг мой! — Ольга склонилась в почтительном поклоне. — Что привело тебя в столь неурочный час…

Почему?.. — неожиданно воскликнул великий князь.

Поскольку в этот момент он смотрел на боярыню, сидящую в его присутствии с ребенком на руках, Ольга решила, что он возмущен, и спокойно разъяснила:

Я только что покормила нашего младенца, ему нужен покой..

Я не о том! — загремел Игорь. — Почему удача улыбается моим врагам и никогда не улыбается мне? Чьи козни творят эту несправедливость? Я докопаюсь, докопаюсь до них!

Боюсь, что я не очень поняла тебя, супруг мой, — Ольга и впрямь выглядела растерянной, что ей никогда не было свойственно. — Поясни, что ты…

Ты видела, какой вернулась дружина Свенельда из Дикой степи? Перстни!.. Перстни на пальцах даже у простых дружинников, слыханное ли это дело? А я, я, великий князь, примучиваю радимичей, с которых еле-еле получаю два воза лаптей да бочонок меду!

У тебя — могучая дружина, мой супруг, и ты не раз громил византийцев, — неторопливо и вразумительно, как ребенку, втолковывала Ольга. — Разве может такими победами похвастаться Свенельд? Он способен сражаться только с кочевыми варварами в степях.

Но мои советники все время указывают мне на славянские мятежи, — уже значительно тише сказал великий князь. — Я примучиваю славян, а дружина нищает, броня старая, и все ворчат.

Ты изволишь выслушать мой совет, супруг мой?

Великий князь нахмурился.

Ну?..

Разгони всех своих советников, когда вернешься из похода с богатой добычей и славой победителя, — очень серьезно сказала княгиня Ольга. — И выбери новых из славянской знати.

Из покоренных славян? — взъерошился князь Игорь. — Такому не бывать!

Славяне будут преданы тебе до гроба, потому что ты возвысишь их, супруг мой. Скрепи избранных клятвой, и княжение твое будет долгим и счастливым.

Великий князь неожиданно широко улыбнулся.

Я сделаю тебя своей главной советницей, когда вернусь с победой над ромеями!

Прими мою благодарность, супруг мой. И дозволь обратиться с просьбой твоему будущему первому советнику.

И откуда тебе ведомо, что все советники начинают с просьб? — Игорь еще раз улыбнулся.

Я вижу в твоей улыбке поощрение, супруг мой, — Ольга тоже улыбнулась. — А прошу я о прощении для Ярыша. Он очень страдает от твоего гнева и очень боится помереть без твоего прощения.

Он вернулся из Пскова? — в голосе великого князя послышались напряженные нотки.

Да, он вернулся с полдороги, слишком тяжелой она оказалась для него, — Ольга вовремя нашлась, что ответить. — Во имя нашего сына, великий князь мой.

Только во имя нашего сына, — недовольно вздохнул великий князь. — И пусть не попадается мне на глаза.

Еще раз благодарю тебя, супруг мой, — Ольга вдруг обратилась к боярыне, молча сидевшей с ребенком на руках. — Ты можешь идти. Распорядись там.

Боярыня была особой сметливой, и Ярыш не попался на глаза великому князю. Но как только великий князь вместе со стражей скрылся вдали, тотчас же появился в покоях великой княгини.

Свенельд прислал бересту.

Она не подписана его именем.

Зато она пахнет сандалом, — сказал Ярыш. — Он просит отправить в княжескую дружину братьев-волков. Только пусть они сначала повидаются с ним.

2.

Адольфа и Рудольфа сопровождал Асмус. Они служили еще в младшей дружине, хотя их сверстники, имеющие точно такой же опыт боев, уже были преведены в дружину основную. Такова была своеобразная месть великого князя их отцу Готхарду, посмевшему умереть без соизволения князя Игоря. Поэтому они не могли передвигаться без сопровождающего, за что и были остановлены однажды дружинниками князя Игоря. Тогда из беды их выручил Асмус, и вот ему снова пришлось оберегать их от всяческих неприятностей.

Они были благодарны своему спасителю, а потому держались в меру почтительно и в меру свободно, стараясь развлечь сопровождающего их дворянина веселыми дружинными побасенками.

Однако Асмус вяло откликался на веселье молодых людей. Он выглядел недовольным, и недовольства этого не скрывал, точно стараясь избавиться от него и поскорее вновь обрести равновесие духа, в общем-то куда более свойственное ему.

Почувствовав его слегка раздраженное неприятие братья несколько увяли. Шутки их как бы окостенели, схех примерз к губам, но Асмус был настолько занят собственными мыслями, что не обращал никакого внимания на настроения юных дружинников. Его вниманием целиком владело сейчас настроение иных людей и, естественно, вопрос, почему оно изменилось.

Почему, например, Свенельд, впервые повстречавшись с Асмусом, отнесся к нему вполне благожелательно, но через какое-то — очень небольшое! — время сменил эту благожелательность на явное неприятие и, что самое главное, даже недоверие? Кто именно нашептал в уши воеводы нечто такое, что в корне изменило его отношение? Кому Асмус пересек дорогу, хотя старался ходить осторожно, понимая, что ему, полу-рабу, не следует никому наступать на пятки. И однако же где-то он чего-то то ли не заметил, то ли не понял.

Почти то же самое произошло в отношениях с великой княгиней. Она тоже сменила милость если не на гнев, то на легкое — пока, женщины перемененчивы! — раздражение. Правда, княгиня Ольга — прежде всего — именно женщина, и улыбчивая лесть в конечном счете всегда пробьет себе дорогу к ее сердцу. Именно — к сердцу, а не разуму, хотя королва русов очень умна, но женщины интуитивно руководствуются прежде всего понятиями нравится-не нравится, а уж потом разумом и логикой происходящих событий.

Византийский двор всегда был паучьим гнездом. Кто только не ткал в нем своих тенет, надеясь заполучить крупную добычу, которой хватит не только на собственную распутно-роскошную жизнь, но еще и останется внукам и правнукам! Заговорами сбрасывали с тронов императоров, меняли полководцев, отправляли в изгнание целые семьи и кланы. В огромной лоскутной империи занимались тайной войной куда как чаще и куда с большим энтузиазмом, нежели войной внешней.

Асмус не был интриганом от природы. Однако все правила детства и навыки юности привели к тому, что он свободно плавал в гнилом болоте интриг, подсиживания и откровенной лжи. Способности, данные ему от рождения, постепенно заглохли в его душе, заросли сорняками притворства и густой жгучей крапивой изначального неверия в человеческую искренность, честь и личную порядочность.

Свенельд, постоянно соприкасаясь с пограничными областями Византийской Империи, отлично разобрался в способах ее управления. С его точки зрения Империя грызла саму себя изнутри, постепенно, слой за слоем разрушая основной фундамент государства.

Правящая знать кочевых племен тоже была и коварна, и лжива, и изворотлива. Однако существовала определенная грань, которую не осмелился бы перейти никакой степной владыка. Такой границей степного коварства была клятва рода. Именно рода, а не ее отдельного представителя. И за нарушение ее род обязан был сам наказать клятвопреступника, и делал это неукоснительно, присылая оба уха и язык этого человека тому, чьи надежды на честь он не оправдал.

Свенельд любил степь, дружил со степняками, держался с ними либо на равных, либо почтительно, если встречался со старым человеком. И степь доверяла ему.

Свенельд не любил и не доверял Византии. Юношеские восторги по поводу ее высокой культуры кончились быстро и, в общем-то, безболезненно. Свенельд сам разобрался, что за этой, корнями уходящей в Элладу культурой скрывается насквозь прогнивший фасад здания, кое-как сооруженного из обломков былого могущества.

Асмус был умен, чуток и наблюдателен. Он понимал, что воевода не доверяет ему, потому что привык не доверять ромеям, но поначалу по какой-то причине не выдавал своего коренного недоверия, относясь к византийцу вполне благожелательно. Почему произошел поворот в его душе, Асмусу было неясно, и он сейчас перекладывал в своей голове собственные оплошности, которые могли послужить толчком к этому повороту в их отношениях. Это было серьезное размышление, а тут — эти жеребцы со своими дружинными побасенками.

Да, что-то разладилось в доселе таком продуманном и четком плане обретения имени и положения на чужбине. Да, он, приговоренный к смертной казни, был продан, как раб, с торгов в Царьграде. Такое практиковалось неоднократно, но только для осужденных особого круга. Круга знати. Она выкупала родича, кто-то клал в карман солидный куш, выкупленному жаловали свободу и отправляли служить на границу огромной империи подальше от дворцовых глаз. И все были довольны.

А его, благородного всадника Асмуса, выкупил Кисан. И послал служить, а практически подарил его Великой княгине. Ладно, у него есть придворное звание с правом ношения меча, есть те, кто перед ним пресмыкается и кто его ненавидит, есть уже сложившееся право докладывать великой княгине то, что он предпочитает доложить лично. Есть все признаки власти. Признаки. А власти — нет. Он — советник, которого слушают вполуха, довернный, которому не доверяют, личный порученец, которому поручают сопровождать молодых дружинников да передавать свои впечатления о беседах званых и незваных гостей великой княгини людям, которые при этом делают вид, что они об этом ничего не знают.

Может быть Свенельд чисто по-мужски приревновал его к княгине Ольге? Что же, это вполне реально. Королева русов выделила полураба-полузаложника из всей своей челяди, даровала ему звание личного дворянина, допускает до бесед с глазу на глаз, что, конечно же, известно воеводе. Он получил блестящее воспитание в отличие от полуграмотных варваров-русов, не говоря уже о славянах. Он вращался среди придворной знати Византии, он хорошо сложен, изыскан в беседах, красив лицом, в конце концов… Куда ведет эта тропа?..

Если бы это все происходило с ним в Византии, Асмус точно знал бы, куда она ведет. В украшенное золотом высокое седло полководца. Но эти варвары мерили иными мерками.

Свенельд смеялся только в кругу своих самых близких друзей детства. Да и то чрезвычайно редко. Но он бы расхохотался в голос, если бы узнал, куда тайные мысли привели нарядного ромея.

3.

Воевода был прежде всего — воеводой. Он им родился, он любил и гордился своим делом и своим мастерством. Он научился быстро и точно разбираться в людях, потому что от этого зачастую зависела судьба как его самого, так и его дружины. Особенно — в степи, в оторванности от родной земли, в окружении чужих людей, которые относились к нему в лучшем случае терпимо и всегда — выжидательно.

Асмуса он раскусил довольно быстро. Да, смелый, да, слову верить можно — до известного предела, разумется — да, умеет, если надо, понравиться и даже убедить в чем-то, нужном прежде всего ему самому.

Когда эта мысль пришла Свенельду в голову, он внутренне вздрогнул. Нарисованный им в уме характер ромея показался вдруг характером соблазнителя, перед которым не устоит ни одна женская душа. И мгновенно подумал о княгине Ольге.

Он любил ее, а значит, представлял прежде всего женщиной. Не умной и горделивой дочерью конунга русов Олега, не полудетской королевой русов, не супругой великого киевского князя, а — женщиной. Причем женщиной, напичканой такими тайнами, что воеводе стало жарко.

Может быть, это чувство и называлось тогда ревностью. Ревность — страх потерять что-то чрезвычайно ценное, невероятно дорогое, лично принадлежащее мне. И недоверие к тому, кто олицетворяет это, будь то мужчина, женщина или ребенок. А разве жизнь моя и моих детей не есть нечто невероятно ценное и невероятно дорогое?.. Как бы там это не называлось, но ощутив возможность потери, Свенельд иными глазами взглянул на византийца.

Опытный придворный сердцеед Асмус верно определил причину вдруг изменившегося отношения воеводы к нему. Причина была вычислена правильно, только не вытекала из тех следствий, которые предполагал византиец.

Свенельд встретил его сухо. Куда суше, чем это допускалось во взаимоотношениях киевской знати.

Свободен. Княгине передашь, что я жду ее решения. Только ее. Если голоден, скажи моей челяди. Ступай.

Асмус вышел в полной растерянности. Молча сел в седло, замер, точно боялся, что все мысли растрясутся во время скачки. И довольно долго не трогался с места, ожидая, пока успокоится и начнет более или менее хладнокровно прикидывать, что же вдруг произошло с обычно очень выдержанным воеводой.

Что-нибудь не так? — спросил старший стражи.

Задумался, — сказал Асмус, трогая коня. — И кажется, все понял.

Он понял то, что его устраивало. Свенельд взбеленился от долго сдерживаемой ревности, только и всего. И успокоившись, византиец перевел коня на походную рысь.

А пока он размышлял о причинах, воевода с доброй улыбкой объяснял братьям, зачем он возвращает их в княжескую дружину, и чего ожидает от них в самом ближайшем будущем.

Вы очень правильно поступили, когда подняли шум среди воинов, что мои дружинники изодеты, а княжеские ходят в сермяге. Это вынудило князя Игоря решится на поход, который ему ничего не сулит. Вы слышали об этом походе?

Вроде бы великий князь говорил что-то о Византии. Не дружинникам, конечно, великий воевода, но такие слухи дошли до нас.

Верные слухи и неверные мечты, — Свенельд жестко усмехнулся. — Печенеги не пустят его дальше порогов. А вы, братья, поднимите шум, что это — пустая угроза, и надо идти через пороги. И — запомните и будьте осторожны! — у порога Неясыть всадники печенегов ударят вам в спину.

У Неясыти, — старательно повторил младший волк и вздохнул.

Воевода улыбнулся. И разъяснил:

Нападение будет коротким, но с очень большим шумом. — Вы все поняли, молодые волки Годхарда? Тогда какая ваша задача?

Заорать, что надо уходить, пока всех не перебили, — сказал Рудольф.

И вы ее выполните, — строго сказал Свенельд. — Надо, чтобы великий князь направил дружину в древлянскую землю.

Там хуже, чем на порогах, — вздохнул Адольф. — Там кругом — лес, и ничего не видно. А из леса летят стрелы. Мы были там с великим князем на полюдьи.

Князь Мал отбиваться не станет, — сказал воевода. — Важно, чтобы князь Игорь с дружиной оказался в Древлянских землях. Как только вы там окажетесь, вам передадут, что следует сделать.

Вот в этой задаче и заключалась основная причина почти оскорбительной резкости воеводы в ответ на приветливую улыбку Асмуса. Византиец должен был уехать немедленно, потому что Свенельд не выносил самой мысли, что кто-нибудь уловит хотя бы намек на его тайны.

4.

Через неделю после свидания со своей супругой и сыном — оно было последним, но только Ольга знала, что оно будет последним -великий князь выехал на смотр дружины, а еще через десять дней отправился в поход на Византию вниз по Днепру. И вновь тяжко застонали рабы на веслах, и вновь надсадные вопли их начали рвать речную тишину.

За это время молодые волки вернулись из отлучки и дисциплинированно выехали сначала на смотр, а потом и в поход на второй насаде. Они хорошо усвоили задание и начали действовать задолго до того, как дружина великого князя свернула с Царьградского пути в дебри древлянских лесов. Не потому, что посмели ослушаться приказания Свенельда — во всем Киевском княжении не нашлось бы, пожалуй, человека, который решился бы об этом хотя бы подумать — а потому, что здраво обсудив между собой, как, когда и что именно нужно будет сделать, пришли к мысли, что почву для посева следует готовить загодя.

Великий князь сплавлялся на первой насаде, на второй никогда не появлялся, и все же братья действовали весьма осмотрительно. У них уже имелись единомышленники, по тем или иным причинам несогласные с князем Игорем, и в этот тесный дружинный круг по одному, по двое приглашались наиболее отъявленные ворчуны и ругатели. Никто с них не брал никакого слова, но их держали в таком тесном кругу друзей проверенных, что и самому отчаянному не могло бы прийти в голову нарушить негласную дружинную клятву.

По обеим берегам Днепра шли конные дозоры. Они далеко не отрывались от речного каравана, стараясь поддерживать зрительную связь с основными силами, потому что великий князь не знал степняков и побаивался их. Но что-то они уж слишком долго не показывались, и князь Игорь уже начал нервно прохаживаться по палубе. А посоветоваться было не с кем, поскольку он, никому не доверяя, разогнал старых, опытных в схватках с кочевниками дружинников.

Наконец из-за левобережной возвышенности вылетел галопом всадник. Вздыбыл коня, замахал копьем с привязанной к нему тряпкой.

Печенеги, — с облегчением вздохнул великий князь. — Пошлите лодку. И остановите насады.

И вновь натужно застонали гребцы, табаня разогнанные по течению тяжелые и неуклюжие насады. Когда это удалось, сбросили якоря, и замер весь караван.

К тому времени дозорный был доставлен к великому князю. Его на руках подняли с лодки, поставили перед князем Игорем.

Печенеги, великий князь.

Орда?

Нет. Разъезд.

Доложили, что великий киевский князь следует с дружиной на Византию?

— Все, как ты повелел. Только командир разъезда твердо стоит на том, что должен с тобой побеседовать.

И ты осмелился передать это мне, холоп?

— Не гневайся, великий князь. За ним по левому берегу стоит орда.

Князь Игорь рассверипел, но на удивление быстро взял себя в руки. Вступать даже в быстротечный бой было сейчас недопустимо. Это означало не только задержку похода — выгрузка дружины, само сражение, раненые, убитые, снова погрузка в насады — слух о столкновении достигнет византийских ушей куда раньше, чем войско великого князя приблизится к рубежам самой империи. Ромеи успеют подтянуть силы, договорятся с болгарами о совместной защите, призовут на помощь соседей.

Поезжай вперед, — князь не смог скрыть досады. — Скажи, что я встречусь с их ханом.

Повинуюсь, великий князь! — дружинник метнулся к борту, чтобы тут же спрыгнуть в лодку.

Но — только с ханом! — прокричал великий князь. — Только с ханом, ты понял?

Пока князь Игорь готовился к встрече, челядь по его повелению отобрала второстепенные подарки, перевезла на берег коней для великого князя и почетной стражи, уложила дары в переметные сумы. Потом перевезли стражу, выслали вперед дозорных, и только после этого князя Игоря доставили на левый берег.

Игорь недаром досадовал. Ему пришлось задержаться ради весьма пожилого, толстого, одышливого хана, который принимал его с нудными и длинными степными обрядами. И если сильные ханы занимались важными делами, то на долю второстепенных выпадало строгое соблюдение ритуала. Великий князь об этом был наслышан, однако тягомотина, которую упоенно демонстрировал толстяк, выходила за рамки самого старательного ритуала.

Чего он тянет? — с неудовольствием спросил великий князь переводчика из торков, которому доверял.

Его посланец должен успеть доскакать до ставки хана Западной орды, великий князь, — переводчик позволил себе усмехнуться.

Вижу! — резко сказал князь Игорь: ему не понравилась усмешка переводчика. — Заставь его говорить о деле.

Если дозволишь, великий князь, я скажу ему о подарках.

Ты смеешь перечить мне?.. — заорал князь Игорь.

Он не может говорить о делах, великий князь, — растерялся переводчик. Это слабый хан, он целиком зависит от хана Западной орды Кури и пьет из его ладони…

… травы были сочными, и табуны хорошо подкромились, — продолжал тем временем обрюзгший толстяк.

Ты сказал, что Куря водит Западную орду? — помолчав, спросил князь Игорь.

Да, великий князь, его отец погиб в бою. Орда сторожит пороги…

Я знал его отца, — не слушая, говорил Игорь. — Я когда-то пропустил его на границы Византии.

Тогда Куря был еще мальчиком, великий князь. Теперь он водит самую сильную орду. И держит пороги…

Уходим! — внезапно крикнул князь Игорь. — Прикажи забрать все подарки.

Это… — толмач от удивления даже поперхнулся. — Это считается величайшим оскорблением у кочевников…

Я сказал!.. — гаркнул великий князь и, не простившись с толстым ханом, вышел из шатра.

Он не успел доскакать до берега, где стояли его лодьи, как по повелению смертельно обиженного обрюзгшего хана помчался всадник. Лично доложить хану Западной орды Куре о небывалом оскорблении, нанесенному печенегам великим киевским князем.