Пролог

Начало этой истории — истории, как эти письма попали ко мне, и истории тех, кто их писал, кто мечтал и надеялся, верил и ждал, любил и сомневался давным-давно, еще до великих потрясений своей Родины, — все это вместе случилось в апреле 1986 года. Вместе с режиссером. Иосифом Ефимовичем Хейфицем я писал сценарий фильма «Подсудимый» в Доме творчества Союза кинематографистов в Москве. Иосиф Ефимович свято соблюдал режим работы, я старался не огорчать мастера, а потому на прогулки мне оставалось лишь время до завтрака. Я гулял по соседним улицам и переулкам, обнаружив вскоре самую тихую неподалеку от нашего Дома: в конце ее стоял блочный дом, в небольшом садике которого всегда грелись на солнышке старички да старушки. Я грустно люблю этот возраст, потому что в нем — мое будущее, тогда как у детей — будущее вообще, их будущее, а свое всегда ближе общего, как бы к этому ни относиться.

Так вот, в то утро я добрел до серого холодного Дома престарелых в момент, когда из распахнутого окна 3-го этажа летели во двор кофты и книги, тряпки и пустые коробки, старые вещи и старые безделушки, которые дороги только тому, кому что-то напоминают, для кого что-то хранят, а когда этот «кто-то» уходит, оказываются ненужным хламом, поскольку не содержат в себе никакой абсолютной ценности. С горечью и печалью глядел я на этот способ избавления от собственной истории, столь характерный для нашего образа жизни «только раз», пока не перестали швырять в никуда, в мусор, в забвение людскую память, боль и надежду, а потом, набравшись смелости, прошел в чахлое подобие садика.

Два молчаливых старичка с непременными орденскими планками на потертых пиджачках да три пригорюнившиеся старушки смотрели в свой завтрашний день со строгой серьезностью людей, уже осознавших приговор.

— Преставилась, — тихо сообщила одна из старушек.

— А почему вещи выбрасывают?

— Наследников нет, — пояснил ветеран в шляпе.

— Можно посмотреть?

— Смотри, пока дворника нет. Это теперь его. Сортирует, что куда.

Я прошел к жалкой кучке разлетевшихся старушечьих вещей и вещиц, и первой попалась на глаза красная картонная коробка от довоенного печенья фабрики «Рот-Фронт», перетянутая резинкой. Я поднял ее, сдвинул резинку: там лежали пожелтевшие письма.

— Дворник!.. — отчаянно зашептала какая-то старушка. Сунув коробку под куртку, я успел выйти за ограду. А после ужина не пошел в кинозал и почти до рассвета читал старые письма.