Июль

1 июля

Сегодня я чувствую себя настолько лучше, что уже начинаю подумывать о возобновлении прогулок, хотя бы минут по десять в сутки. Вчера поручик Успенский вновь приносил книжку о лечебной гимнастике, но с этим можно не торопиться. Во всяком случае, сдаваться покуда рано. Я лично капитулировать не намерен.

Утром 12-го мы вернулись в Каменный Колодязь и уже начали было располагаться на отдых, как последовал приказ собираться и вновь готовиться к походу. Штабс-капитан Дьяков узнал в штабе, что вчера два полка 13-й дивизии вместе с конницей Барбовича атаковали красных у Каховки, но были отбиты, а генерал Андгуладзе, по слухам, ранен. Теперь к Каховке выступали все резервные части, в том числе и мы.

Перед выступлением штабс-капитан Дьяков построил отряд, и мы еще раз проверили тех, кто остался. Нас было почти столько же, сколько восемь месяцев назад под Токмаком. Но уже не было Николая Сергеевича, не было трех моих взводных, не осталось и десятка тех, с кем мы вышли когда-то из Ростова. Что ж, два наших прапорщика командовали теперь взводами не хуже, чем Сеня Новиков и Володя Дидковский. А поручик Успенский давно уже мог вести нашу роту в бой. Люди менялись, уходили навсегда, и один я оставался на месте, словно и вправду завороженный. Но теперь передо мною стояли последние сорокинцы, и я снова поведу их в бой.

Я еще раз попытался оставить прапорщика Немно в тылу, но наш цыган стоял на своем. Я обратился к штабс-капитану Дьякову, но тот, переговорив с прапорщиком, резонно рассудил, что рана у него легкая, а офицеров у нас и так не хватает. Он был прав, но что-то заставляло меня не соглашаться с очевидным. Может быть то, что в последние дни прапорщик Немно перестал улыбаться, отвечал невпопад и впервые, словно забыв русский, обращался к нам время от времени на цыганском языке. Он, похоже, здорово устал, но я опасался, что это не усталость, а то, что мне приходилось часто видеть у моих сослуживцев. Тот самый взгляд — взгляд Ангела.

Переубедить мне никого не удалось, но в одном штабс-капитан Дьяков со мной согласился, — Ольгу мы оставили в Каменном Колодязе, в дивизионном лазарете, который собирался эвакуироваться в Мелитополь. Прапорщик Мишрис сделал суровое лицо, прощаясь с нашей сестрой милосердия, и как бы ненароком звякнул шашкой. Вероятно, он был уверен, что смотрится в эту минуту очень грозным и очень взрослым. Я пожал Ольге руку, и она шепнула мен, чтоб я берег себя. Насколько это возможно. Я шепнул в ответ, что мне беречься не надо. Я и так бессмертный.

Мы уходили под вечер. Отдохнувшие кони бодро бежали, впряженные в повозки, а расшалившийся Лютик то и дело пытался вырваться вперед, кося на меня лукавым глазом. Поручик Успенский ехал рядом на своей гнедой кобыле, изредка чертыхаясь, — ездить он так и не выучился. Я бы и сам охотно пересел на повозку, но не хотелось обижать Лютика. К тому же, мы торопились.

Спускалась ночь, зарево на горизонте росло, и до нас все отчетливее доносился грохот канонады. К полуночи мы прошли Терны, и разрывы стали еще слышнее — Каховка была рядом. Через полчаса колонна остановилась. Штабс-капитан Дьяков коротко побеседовал с кем-то из штабных, прибывших из Каховки, и сообщил, что части Андгуладзе и конница Барбовича ведут бой на окраине города, но из-за Днепра подтягиваются свежие силы красных и, по слухам, через реку переправляются танки. Мы должны были спешить — в Каховке каждый штык был на счету.

Дорога потянулась на высокий холм, мы поневоле замедлили ход, но тут Лютик заржал и в несколько мгновений одолел подъем, буквально взлетев на вершину. В лицо мне ударил красный свет, и я непроизвольно дернул поводья. Лютик удивленно заржал, но дисциплинированно остановился.

Холм был высок, и вся Каховка лежала, как на ладони. Огненное зарево затопило полнеба, и недвижная гладь Днепра казалась розовой. Город горел, пламя рвалось ввысь, и сквозь него лишь кое-где проглядывали черные коробки домов. Разрывы снарядов сливались в сплошной гул, еле различимо стрекотали пулеметные очереди. Я стоял, не в силах тронуться с места и отвести глаза от красного зарева. Рядом со мною придержал свою гнедую поручик Успенский и тоже недвижно застыл, глядя вперед. Неподалеку заржал еще один конь — прапорщик Мишрис остановил Злыдня и нерешительно гарцевал на месте, поглядывая то на нас с поручиком, то на горящий город. Наш отряд уже почти перевалил вершину холма, и тут к нам присоединился прапорщик Немно, который бросил лишь беглый взгляд на панораму Днепра и попытался пришпорить коня. Но конь вдруг споткнулся, еле удержавшись на ногах; прапорщик что-то закричал ему по-цыгански, дернул удила, от чего конь взвился свечкой и поскакал вниз.

Тут заржал Лютик. Я помотал головой, отгоняя наваждение, и тронул каблуком его бока. Конь шагнул вперед, и вслед за мной тронулись все остальные. Дорога пошла вниз, было светло, как днем, и трепещущий красный огонь окружил нас со всех сторон.

Что-то сегодня в нашем госпитале тихо. Никто не забежал ко мне в гости. Даже поручика Успенского, и того нет. Впрочем, не буду уподобляться дядюшке Евгения Онегина. И так я им всем очень благодарен. В общем-то, можно считать, что мне в той жизни повезло.

2 июля

Вадим Успенский убит вчера на дуэли. Мне не хотели говорить.

Господи! За что же ты так!

10 июля

Не думал, что еще придется писать. Но надо успеть кое-что закончить. К тому же, сегодня я могу немного приподняться, и правая рука чуть-чуть отпустила. Диктовать мне не хотелось бы — не привык.

Девять дней, как погиб Вадим. Его похоронили вместе с его убийцей — в ту же ночь марковец застрелился. В записке он просил простить его и утверждал, что не хотел убивать Вадима. Он хотел лишь сбить с его головы фуражку. Но дрогнула рука.

Мне принесли все, что Вадим Успенский оставил в наследство. Я отдал Туркулу его солдатский "Георгий", знак "За защиту Крыма" и Галлиполийский крест. Я просил Антона Васильевича положить в сумку и мои награды, но он наотрез отказался.

Неоконченную главу романа я отдал Туркулу, читать ее я не смог.

Похоже, мне осталось недолго. Наш эскулап-полковник каждый день бывает у меня и уже истощил свой запас оптимизма. Сегодня он не говорил ни о каком санатории, а только просил держаться. Я и держусь. Пока, во всяком случае.

Вчера ко мне зашел Фельдфебель и говорил со мной таким непривычным тоном, что я сразу понял — дело совсем худо. Так говорят со смертельно ранеными. Очевидно, он зашел попрощаться.

Что еще... Антон Васильевич обещал Татьяне перебраться в Сербию и, по возможности, помочь устроиться. Я дал ему адрес в Праге, чтоб он сообщил Лешке Егорову. Туркул также просил мой харьковский адрес, чтобы написать, когда представится случай, но я отказался. Едва ли такая весть порадует моих родителей. Моей бывшей супруге будет, вероятно, все равно, а дочери лучше обо мне ничего не знать. У нее будет своя жизнь. Другая...

Ну, вроде, все. Можно отдавать написанное вместе с моей старой тетрадью Туркулу. Осталось одно, последнее — список наших офицеров. Жаль, что я уже не могу вспомнить всех. Всех нас, оставшихся под Ростовом, Екатеринодаром, Миллерово, Волновахой, Токмаком. Всех, у кого за спиною Флегетон.

Сорокинский отряд

Создан в декабре 1917 года. Расформирован приказом генерала Врангеля в декабре 1920 года.

Подполковник Сорокин Николай Сергеевич. Командир отряда.	Умер от тифа 20 февраля 1920 года. Похоронен в братской могиле на кладбище г. Симферополя.
Капитан Греков	Погиб под селом Лежанки в феврале 1918 года.
Прапорщик Герценштерн	Погиб в селе Выселки в феврале 1918 года.
Прапорщик Лунич	Погиб под станицей Кореновской в марте 1918 года.
Поручик Леонтьев	Погиб под станицей Кореновской в марте 1918 года.
Подпоручик Клюев	Погиб под станицей Лабинской в марте 1918 года.
Прапорщик Кравченко	Погиб под станицей Новодмитриевской в марте 1918 года.
Прапорщик Лойко	Погиб под Екатеринодаром в мае 1918 года.
Поручик Сухотин	Умер от раны в ауле Гилты в июне 1918 года.
Прапорщик Лорис	Погиб под Екатеринодаром в августе 1918 года.
Подпоручик Байрамов	Погиб под Миллерово в мае 1919 года.
Прапорщик Усиевич	Смертельно ранен под Бахмутом в мае 1919 года. Умер на следующий день.
Подпоручик Любимов	Погиб под Лозовой в августе 1919 года.
Прапорщик Полухин	Погиб под Мариуполем в сентябре 1919 года.
Штабс-капитан Обух и три офицера его роты	Погибли под Волновахой в сентябре 1919 года.
Прапорщик Морозко Татьяна Николаевна	Умерла от воспаления легких 15 декабря 1919 года под Александровском.
Прапорщик Новиков	Погиб под Токмаком 23 декабря 1919 года.
Поручик Дидковский	Погиб под Токмаком 24 декабря 1919 года.
Подпоручик Михайлюк	Пропал без вести под Токмаком.
Поручик Голуб Николай Иванович	Погиб 24 апреля 1920 года в бою у Сиваша.
Поручик Петренко	Погиб 16 июля 1920 года под Бериславлем.
Прапорщик Немно Василий Васильевич	Погиб под Каховкой 13 августа 1920 года.
Сестра милосердия Заруцкая Ольга Николаевна	Погибла на Перекопе 6 ноября 1920 года.
Прапорщик Мишрис Альгерд Витовтович	Застрелился в Севастополе 14 ноября 1920 года.
Поручик Успенский Вадим Христофорович	Убит 1 июля 1921 года в Галлиполи. Бывший студент Харьковского технологического института
Штабс-капитан Пташников Владимир Андреевич	Бывший приват-доцент Харьковского Императорского университета