Отрывок из романа «Незатухающие пожары»

Дмитрий Ковтун

Дмитрий Кузьмич Ковтун был бойцом отдельной роты автоматчиков гвардейской мотострелковой Унечской бригады Уральского добровольческого танкового корпуса. Вместе с корпусом прошел боевой путь от Орла до Берлина и Праги. Ранен. Награжден орденами и медалями.

После войны живет на Украине, в Конотопе. Д. Ковтун был организатором и составителем книги воспоминаний ветеранов Унечской бригады «Солдатская летопись», вышедший в Перми в 1992 году о судьбе однополчан санинструктора Евгении Безгодовой и лейтенанта Николая Трапезникова написан роман «Незатухающие пожары».

Закончились кровопролитные бои за Львов, потом ожесточенные схватки с врагом по расширению и удержанию Сандомирского плацдарма за Вислой. Измотанную и поредевшую в боях бригаду не отвели с плацдарма, но вывели в резерв в середине сентября, место дислокации определили в глубине обороны в районе Богории, Воли Малковской, Иваниска. В лесных массивах в начале осени стали появляться земляночные городки — временные зимние квартиры Уральского добровольческого корпуса. Можно было догадываться, что на плацдарме в обороне придется оставаться долго. Но эти солдатские догадки не всегда оправдывались. Истинные замыслы боевых действий знало только армейское и в какой-то степени корпусное начальство.

Землянки строились ускоренным темпом, тщательно маскировались. Строительство велось с учетом размещения в них штатского состава подразделений, то есть и прибывающего пополнения. После боев за Львов, Самбор, Фелыптын во взводе Николая осталось половина личного состава. Всегда среди красноармейцев, сержантов находили плотника, разных умельцев, мастеров на все руки, ибо армия сосредотачивала в себе все гражданские специальности. Красноармейцы Трапезникова построили землянку быстрее всех, любовно отделали её внутри, понимая, что если не им, то кому-то другому придется зимовать в этих временных солдатских квартирах.

Николай был командиром первого взвода. В землянке за перегородкой вместе с ним должен был располагаться командир роты со своей канцелярией. Старшина роты, взявший в качестве трофея из немецкой машины в Каменец-Подольском немалых размеров зеркало, повесил его в канцелярии, чтобы офицеры могли перед этим зеркалом побриться, причесаться, привести в порядок свой внешний вид. Офицерам были сбиты топчаны, матрацы и подушки набиты сеном. Красноармейцы и сержанты спали на сплошных нарах, на соломенных матрацах.

Младший лейтенант Трапезников впервые пристально рассмотрел себя в зеркало, когда получил новое офицерское обмундирование. По своему солдатскому опыту он понимал, что погоны офицера в глазах подчиненных возвышают его над ними, свидетельствуют о том, что он знает в военной науке больше их, ибо изучал эту науку, на нем лежит ответственность за судьбу каждого подчиненного, за результаты боя. Погоны с офицерскими звездочками — атрибут власти. Они каким-то образом облагораживают личность, украшают лицо командира, вызывают уважение к нему, очерчивают для солдат незримую границу [20] его недосягаемости. И если это подкрепляется личным авторитетом обладателя таких погон, то такой командир становится кумиром окружающих. У них появляется к нему дружелюбие, готовность ценой своей жизни защищать его в бою, ибо в его руках иногда и их судьба.

Присвоение офицерского звания Николай воспринял как должное. В войну юноши мужали за какие-то месяцы. Прошедший почти полный курс военного училища, прослуживший уже почти два года в армии, участвовавший в боях, дважды раненый, отмеченный орденами за боевые подвиги при освобождении Каменец-Подольского, он заслуживал такого повышения по службе. Командование бригады заметило его командирские способности во время боев при освобождении города Унечи. Эти качества: смелость, находчивость, решительность — он проявил и в боях на правобережной Украине. После второго ранения на него было оформлено представление на присвоение первичного офицерского звания. Так в ратном труде и боях сбылась его мечта стать командиром-офицером.

После второй мимолетной встречи с Женей, узнав о том, что они однополчане, он все чаще думал о том, что эти внезапные и непредвиденные встречи были не случайными, а ниспосланными самой судьбой. Чем-то пока неясным, непонятным Женя привлекла его внимание, о ней хотелось думать, ее образ все чаще вставал в его памяти...

В конце сентября санинструктор первого мотострелкового батальона Дуся Колядко получила из госпиталя от Жени письмо, прочитала его и рассказала командиру первой роты, кто из бойцов батальона лечится в армейском госпитале в Львове. Слушал эту новость и Николай. Так узнал он фамилию и госпитальный адрес Жени. Долго он думал, собирался с мыслями, потом решил написать ей письмецо, совсем коротенькое, ненавязчивое. В нем сообщил, что после летних боев он остался жив и невредим, что случайно узнал ее адрес. Потом поведал о том, что если им еще придется встретиться, то он будет считать это и в прямом смысле настоящей фронтовой фортуной, будет рад, ибо такие встречи на войне — явление весьма редкое, практически невозможное. Не знал и не ведал он, что этой весточкой разбередит душу Жене, растревожит ее молодое сердце, взбудоражит память, что закручинится она в щемящем чувстве ожидания желанного, неизведанного, и в ее жизни начнется новый отрезок сложного, но радостного армейского бытия.

За мужество в летних боях сорок четвертого года Николая наградили еще одним орденом. Перед октябрьскими праздниками он написал матери письмо, не распространяясь о подробностях своей боевой армейской службы. Но лестно было сообщить маме новость, о которой он до этого умалчивал. На фронте очередные офицерские звания младшим офицером в боевой остановке присваивали через полгода. Две звездочки на офицерском погоне — это уже свидетельство полного командирского становления, не то, что «салага» младший лейтенант. В глазах подчиненных, особенно его ранее не знавших, он выглядел зрелым и мудрым начальником, изведавшим бог весть какие ратные и житейские передряги. В голову многим и не приходило, что лейтенанту исполнилось всего девятнадцать лет, что он был два года тому назад простым крестьянским парнем. Для них он был знающим, интеллигентным, серьезным командиром, которому полагалось подчиняться, идти за ним в бою в огонь и воду. Николай переживал, что у него пятиклассное образование, но окружающие об этом не догадывались. Знали в строевом отделе бригады, но таких младших офицеров было немало. Личное мужество, организаторские способности, интересы защиты Родины давали старшим начальникам право назначать избранных на должности и присваивать им звания. [21]

В январе сорок пятого года за Вислой на всем протяжении 1-го Украинского фронта шли кровопролитные бои. 4-я танковая армия, вошедшая в прорыв с Сандомирского плацдарма, устремились к Одеру, пытаясь прорваться в индустриальный центр фашистской Германии, в Силезию.

Батальоны мотострелковой Унечской бригады ушли в прорыв вместе с танковыми бригадами корпуса. В третьей декаде передовые части корпуса с боями подошли к реке Одер и с ходу форсировали ее. В этих боях погиб командир роты старший лейтенант Овчинников. На заодерском плацдарме поредевшей в боях роте вместе с соседями пришлось отбивать яростные контратаки противника, пытавшегося всеми силами сбросить в реку прорвавшихся на западный берег советских воинов. Погибшего в бою командира заменил лейтенант Трапезников. Эти бои отличались особой ожесточенностью. Но мотострелки, неся большие потери, мужественно отстаивали захваченный плацдарм. С помощью подошедших танковых бригад, а также при содействии приданных корпусу частей тринадцатой общевойсковой армии плацдарм был расширен и надежно защищен. Еще неделю батальоны бригад стояли в обороне, отбивая атаки резервов противника. Корпус вел перегруппировку своих сил.

К концу первой декады февраля рота Трапезникова была придана батальону Озерцева. Николай возглавил сводную роту мотострелков. Начались новые бои. Рота с боями успешно форсировала реку Бобер. В боях за город Зорау Николай был опять тяжело ранен и контужен. Женя со львовской встречи его не видела. Может, и нашел бы ее Николай, когда она вернулась из госпиталя, но батальоны дислоцировались на плацдарме в разных местах. На его письмо Женя ответила из госпиталя только тогда, когда смогла самостоятельно писать раненой рукой. Возможно, он и не получил от нее тогда ответа. А думала она о нем все чаще и чаще.

На подступах к городу Зорау наступавших мотострелков встретил стеной огня фашистский бронепоезд. Тяжелый снаряд разорвался рядом с Николаем. Контуженый и раненый, он упал, потеряв сознание. Женя была на пункте сбора раненых. Туда бойцы принесли на плащпалатке пахнущего тротиловой гарью своего командира. Екнуло сердце у Жени, когда она увидела светлые вьющиеся волосы, забрызганное грязью знакомое лицо.

— Наш командир роты, Трапезников. Документы при нем, — сухо доложил один из бойцов, запыхавшийся от тяжелой ноши.

Женя бросилась приводить в чувство лейтенанта. Поначалу растерялась, до боли сжалось сердце, когда она увидела бледное безжизненное его лицо. Потом сообразила, что надо поступать по правилам несуетливого здравого смысла. Поискала пульс на руке, приложила ухо к груди. Слабое биение сердца прослушивалось. Лейтенант был ранен в обе руки. На левом плече сочилась кровью наскоро наложенная повязка. Женя сняла ее, увидела кончик крупного осколка, вонзившегося в тело. Она попыталась пошевелить осколок. Может, удалось бы его вытащить, пока раненый без сознания. Но осколок засел в теле прочно. От боли раненый дернулся, застонал, кровотечение из раны усилилось. Женя поняла, что осколок трогать нельзя. С помощью санитара она повернула лейтенанта немного на бок, чтобы удобнее было перевязывать, наложила свежую повязку. Правая рука лейтенанта тоже была ранена осколком в предплечье. Справившись с перевязкой второй раны, Женя начала осторожно вытирать марлевой салфеткой лицо Николая, вела монолог одной ей известными наивными словами, нежными, ободряющими. От этих слов у нее на глазах выступили слезы. Скатываясь по щекам, они падали на его лицо.

— Очнись, родненький. Это же с тобой, я, Женя. [22]

Лейтенант медленно открыл глаза. Вглядываясь полуосознанно в её лицо, проговорил бессвязно:

— Ты, моя встреча...

— Говори, говори, миленький, это я перед тобой, Женя, — вытирала она с его лица свои слёзы.

— Ласточка ты моя весенняя... — он устало закрыл глаза. Лицо его стало приобретать розовый оттенок. Женя протерла перекисью водорода окровавленную его ушную раковину, из которой вытекала кровь, положила ему под голову свою шапку-ушанку.

— Цветочек ты мой, незабудочка, — проговорил снова медленно Николай, пытаясь приподнять руку, чтобы коснуться Жени, но от этого движения вздрогнул, открыл глаза, застонал.

— Говори, говори, родной, говори, милый, — старалась Женя вывести его из шокового состояния, нежно гладила своей рукой его волосы, лицо.

— Хотел обнять тебя, солнышко.

— Обнимешь, обнимешь, как только выздоровеешь.

— Он посветлевшими глазами всматривался в её лицо, к нему, похоже, окончательно возвратилось сознание.

— Если я выживу, чтобы встреча была навеки, навсегда.

— Выживешь, обязательно выживешь, ты крепкий.

— Если ты останешься, будешь живая...

— Останусь живой, обещаю, и будет новая встреча навсегда!

— Голова, Женя, ох, голова....На всю жизнь чтобы, — добавил он с трудом. — Будешь ждать? — он глубоко вздохнул, закрыл глаза. — Буду, Коля, буду, родной, только скорей выздоравливай! Я тебя буду ждать, ты быстро вылечишься, я знаю, — она поняла, что он начал вести сознательный разговор.

Николай ещё раз попытался пошевелить руками, но застонал и погрузился в забытье. Стал дышать ровнее, глубже. К нему стала возвращаться жизненная сила, дающая импульс выздоровлению.

— Пи-ить, — не открывая глаз, произнёс еле слышно.

Женя напоила его из фляги. После этого он, видно, заснул, немного повернув голову в сторону раненого плеча.

Стали прибывать новые раненые. С первой же санитарной машиной Женя отправила Николая в медсанбат, надеясь, что его крепкий организм переборет тяжелую контузию и будет способствовать быстрейшему залечиванию ран. Когда его стали укладывать на носилки, он застонал, открыл глаза. В них было выражение грусти и боли, но блеск их тут же погас. Чуть слышно он проговорил:

— Спасибо, Женя, за всё, всё. Я непременно вернусь...

Она наклонилась к нему, скользнула лицом по его еще не тронутой бритвой щеке, он коснулся её лица пересохшими губами.

Уехала машина, а Николай не выходил из Жениной головы. Его глаза стояли перед ее глазами, в голове роились волнующие и тревожные мысли. Все, что произошло, короткие обрывки его фраз ею еще воспринимались как бессвязные, случайные. Признание или предложение, сделанное ей на поле боя, было вынужденным или желанным, выношенным или случайным? Невиданными и неслыханными были и ее обещанья, были они обетом или данью состраданья. Никому не было ведомо, что произошло между ними до этого боя. Было неведомо им самим, что их ждет впереди. Будут у нее думы, девичьи думы, от которых [23] никуда не деться, будет грусть, горечь разлуки, переживания — значит, пришла к ней любовь.

Прошли недели. К концу февраля завершилась Нижне-Силезская фронтовая операция. Женя знала, что Николай сам написать письмо еще долго не сможет, но письма трепетно ждала. Бригады корпуса получили небольшую передышку, чтобы подготовиться к новой, Верхне-Силезской, операции, в которой предстояло разгромить оппельскую и ратиборскую группировки противника. Танковая армия генерала Лелюшенко, перегруппировав силы, в марте приступила к выполнению этой операции. Войдя своими корпусами в прорыв обороны противника, армия с боями продвигались на юг. Танковые отряды с десантирующими на танках свободными ротами мотострелков, шли по глубоким тылам фашистов, закрывая им пути отхода на запад.

Женя в этой операции была назначена санинструктором свободного отряда. Ротой десантников — мотострелков командовал офицер Гамарский. Никто не сосчитал, сколько падало взводных и ротных командиров в жестоких схватках с лютым врагом на неизмеримом пространстве многих фронтов от моря и до моря. В бою за населенный пункт Рейсниц командир роты был тяжело ранен. Бой шел во вражеском окружении, эвакуировать раненых было некуда, было немало забот и тревог у Жени на сборном медпункте.

Проявившая себя в этих боях 4-я танковая армия стала гвардейской. Небольшая передышка была у танкистов-добровольцев. Предстояла в апреле новая операция — Берлинская. Бои начались 16 апреля. Еще не была прорвана полностью вражеская оборона, а Уральскому добровольческому танковому корпусу было приказано идти вслед за наступающими пехотными полками общевойсковой армии. Предстояло своим силами допрорвать вторую и третью полосы обороны противника, выйти на оперативный простор и двигаться в сторону реки Эльбы с целью ее форсирования. С боями были формированы на этом пути реки Нейсе, Шпрее. До крупной водной преграды Эльбы уральцам дойти не удалось. По приказу командующего 1-м Украинским фронтом 4-я гвардейская танковая армия повернула круто на север, на Берлин.

Куда только не бросала бригады, полки, батальоны воля начальников. Все это делалось с целью наиболее эффективного использования частей и подразделений в зависимости от оперативной и тактической обстановки. Батальоны Унечской мотострелковой бригады громили врага в Берлине, а приданная Свердловской танковой бригаде рота Жени оказалась в районе города Потсдама, где замыкала кольцо окружения берлинской группировки гитлеровских войск. Танковой бригаде надо было отбивать атаки противника с востока (фашисты стремились вырваться из берлинского котла на запад) и отражать с запада массированные удары армии генерала Венка, рвущейся на помощь окруженной в Берлине группировке фашистов. Вскоре было создано вокруг Берлина внешнее кольцо окружения. Окруженные в Берлине и вблизи его дивизии вермахта были разгромлены, частично уничтожены в кровопролитных боях, частично пленены. Второго мая гарнизон Берлина капитулировал.

Сила танковой армии — в мобильности, подвижности его корпусов, в огневой мощи танковых орудий. Спустя неделю уральские танкисты были уже у стен другой столицы Европы — чехословацкой Праги.

В день Победы южная группировка немецко-фашистских войск под командованием генерала Шернера не подчинилась приказу верховного командования фашистов о капитуляции немецкой армии, продолжала сражаться. Но в Праге противостоять восставшему населению Праги и пришедшей ему на помощь Красной армии уже не смогли. Отбиваясь, [24] они спешно отходили на запад, навстречу англо-американским войскам. Десятого и одиннадцатого мая еще велись упорные бои западнее Праги по окружению и уничтожению группировки войск Шернера. Немногим фашистским частям удалось вырваться из окружения.

— Живые! Остались жить! — ликовали радостные победители. Ликовала Прага. Пришла к чехословацкому народу долгожданная свобода, избавление от гитлеровской тирании. Люди были счастливы.

Была счастлива и Женя. От того, что осталась живой в этой страшной круговерти войны, пусть меченная не раз пулями, но жизнерадостная, молодая, полная светлых надежд. Счастлива еще потому, что свое умение, все силы отдала для того, чтобы наша армия, Родина победила немецко-фашистких захватчиков.

Перед Берлинской операцией она получила от Николая из госпиталя первое письмо. Незнакомым почерком было написано всего несколько строчек, вернее, всего пять. Почерк был чужой, но очень красивый. Такого Женя и не встречала никогда. Она с трепетом прочитала эти строки.