26

Едва пробился рассвет, карательный отряд Курта Шмидта с овчарками на грузовых машинах достиг Черного леса. Эсэсовцы и полицаи, прячась за деревьями, полукругом стали углубляться в лес. Впереди цепи, пригибаясь, с автоматом шел долговязый, рыжий, рябой Захар Гнида — из местных жителей, закадычный друг «Ивана».

Черный лес Гнида знал, как свою хату. Когда Охрим предложил его проводником, согласился не раздумывая. Не зря же Гниду прозвали немецкой овчаркой номер один. И кто прозвал? Сами полицаи. Правда, называли так за его спиной, опасаясь сказать в глаза, но Гнида знал об этом и даже гордился, воспринимая кличку как дань своей храбрости.

Валил густой снег. Ветер со свистом загонял его под воротники солдатских шинелей, швырял в глаза. Солдаты горбились, натягивали на уши пилотки. Быстро темнело. Захар Гнида шагал впереди уверенно.

* * *

Наташа принесла Млынскому очередную радиограмму штаба фронта. Ознакомившись, майор поручил Октаю срочно пригласить Алиева, Серегина и Вакуленчука.

— Штаб фронта, — сказал он, — предложил боя с карательным отрядом не принимать, а пробиваться на восток. Выходить из лагеря будем по незаминированному проходу. Для прикрытия отхода в лагере оставим пулеметчиков и краснофлотцев. Старший — мичман Вакуленчук. Доверяем вам, мичман. Продержаться нужно до четырех ноль-ноль.

— Сколько надо, столько и продержимся, товарищ майор.

— Потом разрешаю отходить, мичман. Ищите нас восточнее Гнилого озера, в районном центре.

— Там же немцы! — удивился Вакуленчук.

— На войне всякое бывает. Сейчас там немцы, а утром будем мы. Нужно и нам обогреться, запасы пополнить.

— Ясно, товарищ майор.

Когда отряд благополучно вышел за пределы минированного поля, Вакуленчук приказал занять круговую оборону в дзотах. Увидев дедушку Матвея, строго спросил:

— Почему не ушли с отрядом, Матвей Егорович?

Дед разгладил усы.

— Могу и догнать. Только кто вас ночью из леса выводить будет? А ну, сказывай? Без меня вам все одно, что без ентой штуки, которая путь-дорогу показывает.

— Это верно, что вы точнее компаса проведете, — улыбнулся мичман. — Только берегите себя, пожалуйста. Долго ли в бою до беды.

* * *

В 23 часа Захар Гнида вывел карательный отряд к лагерю. Когда все подтянулись, Курт Шмидт строго предупредил, что успех операции решит внезапность, а поэтому не курить, не разговаривать, не шуметь.

Вполголоса отдал команду осторожно пробираться к лагерю.

Те, кто был в первых рядах, попали на минированное поле. На вторые ряды обрушился шквальный огонь пулеметов и автоматов.

Ползком и короткими перебежками эсэсовцы и полицаи повторили попытку приблизиться к лагерю. Их подпустили поближе, забросали гранатами.

Каратели опять залегли.

— За мной! — закричал Шмидт, кинувшись с пистолетом. За ним устремились эсэсовцы и полицаи. Многие подрывались на минах. Бойцы Вакуленчука опять пустили в ход гранаты. Пулеметчики и автоматчики вели уже прицельный огонь по карателям. Выглянувшая луна помогала им.

Дед Матвей сначала никак не мог приноровиться вести прицельный огонь, автомат слушался плохо, норовя сразу выпустить все пули. Дед чертыхался и наконец-то усвоил, как нажимать на спусковой крючок, чтобы очереди получались покороче и точнее. Завидя офицера — это был Курт Шмидт, дед долго водил автоматом, пока решился дать короткую очередь.

— Готов! — крикнул он. — Второй. — И к Вакуленчуку: — Ента первого хрицевского офицера я сразил ишшо в первую империалистическую, а сейчас и второго. Аль не слышишь, мичман?

— Не до разговоров, дед. Видишь, еще напирают!

Но эсэсовцы, подняв Курта Шмидта, отступали. За ними охотно побежали уцелевшие полицаи.

Вакуленчук взглянул на часы. Они показывали четыре часа пятнадцать минут.

— Теперь вы самый главный, Матвей Егорович, — сказал Вакуленчук. — Ведите!

Дед шагал впереди и, хотя в темноте никто не мог видеть, то и дело подкручивал усы. Он делал это всякий раз, когда гордился собой.

27

По Берлину расползались мрачные слухи. Передавали шепотом, и самым близким, что под Москвой «что-то случилось». Слово «отступление» было под строжайшим запретом. Оно могло немедленно привести за колючую проволоку концлагеря.

В газетах появились скупые сообщения, что немецкие войска «в целях выпрямления линии фронта отходят на заранее подготовленные позиции западнее Москвы». В город потянулись бесконечные эшелоны с ранеными. Госпитали были забиты до отказа. Ночью Берлин вздрагивал от разрывов бомб — в столицу прорывались советские бомбардировщики.

Эльзе не составило труда установить истинное положение через высокопоставленных друзей отца.

Красная Армия, о которой берлинские газеты и журналы писали, что она разбита, и окончательно, неожиданно нанесла сильнейший удар, и неизвестно, удастся ли остановить наступление русских. Эльза решила переждать тревожную зиму в Швейцарии. Перед отъездом она написала письма мужу и Крюге. Красавец адъютант еще волновал ее...

Генерал фон Хорн и начальник штаба его армии до поздней ночи уточняли план наступательной операции. На рассвете выехали в войска, чтобы лично убедиться в их боевой готовности. Они знакомились с приданными им частями. Обсудили с командирами дивизий детали плана и систему координации предстоящего сражения. Командующий и его штаб делали все, чтобы в предстоящей операции взять реванш за ряд неудач последнего времени.

Осмотром войск фон Хорн остался доволен.

Вечером, вернувшись в штаб армии, фон Хорн увидел в приемной Отто Кранца. На нем не было лица. Фон Хорн протянул гестаповцу руку.

— Чем вы взволнованы, господин оберштурмбанфюрер?

Отто Кранц проследовал за фон Хорном и начальником штаба в кабинет командующего.

— Нас последнее время преследуют неприятности, — начал он. — Одна надежда на вашу помощь, господин командующий.

Таким генерал еще не видел Кранца. Куда делась спесь? Чем вызвана этакая трансформация?

Фон Хорн достал из ящика сигару, срезал кончик, закурил, выжидая, что еще скажет гестаповец. Отто Кранц снял очки. Последнее время, когда приходилось волноваться, он то снимал их, то надевал опять.

— Некий отряд русских солдат, — сказал он, — известный у нас как отряд майора Млынского, активизировал свои действия. Эти действия приняли организованный характер. Этот отряд действует как единица регулярных частей Красной Армии.

Выпуская кольцами дым, фон Хорн с иронией спросил:

— Неужели его не уничтожил Шмидт?

— К сожалению, нет... Курт Шмидт убит. Его солдаты ценой больших потерь захватили лагерь, но там уже никого не было. Исчезли! Испарились!

— Сочувствую вам, господин оберштурмбанфюрер! Это, конечно, очень сложно — силами войск СС справиться с кучкой бандитов!

— Отряд Млынского — не бандиты! Я повторяю: это регулярная часть Красной Армии, а воевать с ней, как это всем известно, — обязанность вермахта. У вас больше войск. Несравнимо.

— Господин оберштурмбанфюрер! Воевать надо не числом, а умением. Так говорил русский полководец Суворов. Неважно, что сказал это русский. Важно, что сказано совершенно правильно. И среди русских попадаются умные головы.

— Но, генерал, в нашем поражении есть и частица вашей вины. Вы обязаны были подкрепить нас регулярными частями для уничтожения этого крупного и отлично вооруженного отряда Красной Армии. Подчеркиваю: Красной Армии.

— Я готовлю наступление, господин оберштурмбанфюрер. У меня нет войск для того, чтобы учить воевать эсэсовцев. Впрочем, если только из уважения к вам, лично к вам...

Распахнулась дверь. Адъютант майор Крюге громко доложил:

— Господин командующий! Вас срочно вызывает ставка!

— Извините, господа. Что касается помощи, прошу обсудить этот вопрос с моим начальником штаба...

Через два часа генерал фон Хорн и майор Крюге уже сидели в мягком купе поезда, уносившего их в Берлин. Отпивая маленькими глотками коньяк, фон Хорн обдумывал свой доклад в ставке.

Стук в дверь прервал мысли генерала.

— Войдите, — разрешил фон Хорн. Дверь открылась. Унтер-офицер, виновато улыбаясь, вручил генералу голубой конверт со словами:

— Вам письмо из Берлина. — Увидел сидевшего тут же майора Крюге, добавил: — Вам тоже есть.

Из полевой сумки унтер-офицер вынул такой же конверт, передал Крюге.

— Приятный сюрприз, — буркнул генерал.

— Письма всегда получать приятно, — согласился Крюге.

Фон Хорн поправил пенсне и, не торопясь, желая продлить то особое состояние, которое наступает в предвкушении удовольствия, вскрыл конверт.

Сначала он очень удивился. Эльза не баловала его ласками, тем более в письмах, да еще в восторженном, приподнятом тоне. Он не верил своим глазам. Что случилось с его женой? Дальше пошли вообще непонятные вещи. Какие-то туманные намеки...

Фон Хорн посмотрел на подпись. И почерк и подпись Эльзы. Он вернулся к началу письма. Ах, вон оно что! В обращении стояло не его имя, а Крюге!

Крюге, вскрыв письмо, адресованное ему, похолодел. Он сразу понял, что произошло. Эльза перепутала конверты, вкладывая в них письма. Он замер, лихорадочно ища выхода. Сейчас генерал наконец поймет, что он читает, и...

Фон Хорн спокойно отложил в сторону письмо. Вставил монокль, пристально посмотрел на Крюге. Тот делал вид, что читает письмо.

— Встать! — закричал генерал.

Крюге вскочил.

— Я не требую у вас, майор, объяснений. Я полагал, что вы отлично должны понимать свое место в жизни и трезво оценивать свое положение. В таких вещах всякие объяснения нетерпимы. Серьезный человек делает такие вещи, когда уверен, что о них никто и никогда не узнает. Я не намерен объяснять вам, майор, что от вас требует офицерская честь. Вы свободны!

Фон Хорн брезгливо поморщился.

— Выйдите из купе!

Крюге вышел в коридор. За окном пролегала заснеженная равнина. Чернели на снегу ометы соломы.

«Выходит, что генерал все знал, — лихорадочно раздумывал Крюге. — Все знал и молчал? Требовал соблюдения приличий? Выходит, он как бы нанял меня для своей молодой жены? А что же теперь? Генерал хочет, чтобы я застрелился. Нет! Из-за этого я не застрелюсь!»

Крюге сделал шаг по коридору, за его спиной открылась дверь купе. Крюге оглянулся. Последнее, что он увидел, была вспышка выстрела.

На выстрел прибежали унтер-офицер и два солдата.

Фон Хорн коротко приказал:

— Выбросить эту падаль! Майор Крюге покончил самоубийством.

28

Перед рассветом отряд Млынского неслышно вошел с трех сторон в небольшой районный городок. По сведениям разведчиков, в городке размещались комендатура, жандармская рота и несколько мелких подразделений, охранявших военные склады с боеприпасами и продовольствием. Бойцы, возглавляемые политруком Алиевым, бесшумно сняли часовых у здания комендатуры, осторожно вошли в помещение. Офицеры комендатуры спали. Пришлось разбудить:

— Хенде хох!

Одни тревожно спрашивали: «Что случилось?» — и, увидев вооруженных красноармейцев, тут же в постели поднимали руки, другие ругались, что им мешают спать, но, открыв глаза, торопливо вскакивали с задранными руками. Молодой офицер, совсем мальчишка, упав с кровати, испуганно закричал:

— А-а-а!..

На крик из соседней комнаты вышел пузатый коротыш в нижнем белье.

— Безобразие, господа!..

Кинулся было назад, в свою комнату, но Алиев преградил ему путь.

Выяснилось, что коротыш — сам комендант.

— Извините, господин комендант, что не предупредили о раннем визите, — сказал Алиев. Бондареико перевел.

Бойцы вдруг расхохотались: комендант так тужился как можно выше вскинуть руки, что на кальсонах лопнула пуговица, обнажились кривые волосатые ноги.

— Вот мерзость! — сплюнул Алиев и приказал: — Убрать в подвал эту обезьяну и остальных.

В подвале, где содержались заключенные, завязалась схватка с жандармами. Пришлось забросать их гранатами.

Красноармейцы сбили замки на дверях камер.

— Выходите, товарищи! Вы свободны!

Кое-кого пришлось выносить на руках. С трудом передвигались и те, кто самостоятельно поднялся с цементного пола. Лишь немногие вышли навстречу красноармейцам, радуясь и удивляясь, как они могли оказаться в гитлеровском тылу, далеко за линией фронта. Среди них был широкоплечий молодой красноармеец. Сзади на гимнастерке была выписана черной краской большая цифра «1». Увидев коменданта, он расстегнул гимнастерку.

— Смотрите, товарищи! Это он мучил меня!

На груди парня краснела выжженная каленым железом пятиконечная звезда.

Освобожденные молча плотным кольцом окружили коменданта. Раздались выкрики: «Смерть фашисту!», «Прикончить его!..» Комендант, обращаясь к Алиеву, закричал на ломаном русском языке:

— Пощадите! Я ведь только выполнял приказ! Клянусь мундиром немецкого офицера!

К коменданту пробился пожилой красноармеец. Скинул гимнастерку. На спине несколько широких кровавых полос.

— А это кто кожу вырезал? Отвечай, гад!..

— Разойдись! — строго потребовал Алиев. — Мы его по советским законам судить будем. Можете не сомневаться, получит сполна, что заслужил.

Люди расходились неохотно. Некоторые выкрикивали, что карателя стоило бы расстрелять тут же, в присутствии тех, над кем он так садистски издевался.

Жандармская рота и подразделения, охранявшие военные склады, оказали упорное сопротивление и были уничтожены. В бою погибло больше двадцати бойцов отряда. Тяжело ранен был лейтенант Кирсанов.

— Я — что, — с трудом говорил он, прижав кровоточащую рану на животе. — Я остался живой, а вот ребят жалко: молодые, им бы жить и жить...

Тем временем рота под командованием капитана Серегина и усиленная минометчиками перекрыла дороги из города. Бойцы вылавливали офицеров и солдат, пытавшихся спастись бегством. Кое-кто успел переодеться в штатское, но хитрость не удалась.

Когда местные жители узнали, что их городок захватили красноармейцы, они повалили на центральную площадь. Над зданием комендатуры трепетало красное знамя. Люди по братски, со слезами на глазах обнимали бойцов и командиров, рассказывали о зверствах фашистских оккупантов, расспрашивали о Красной Армии. И обязательно о своих близких и родных, ушедших на войну или в лес к партизанам.

Когда операция по освобождению райцентра была завершена, Млынский приказал открыть склады, взять из них для отряда оружие, боеприпасы и продовольствие. Все, что останется, раздать населению.

Жители с радостью разбирали продовольствие. Многие находили на складах свои вещи, конфискованные немцами. Несколько десятков горожан тут же вооружились немецкими автоматами, заполнили патронами сумки для противогазов и вступили в отряд.

— Хватит с нас, помучились, — говорили они, — пора и немцу счет предъявить!

Когда площадь заполнилась народом, Млынский вышел на балкон:

— Дорогие братья и сестры! Наш священный долг — ни днем ни ночью не давать покоя врагу. Вооружайтесь, вступайте в партизанские отряды, наносите смертельные удары по оккупантам! Этим вы поможете Красной Армии приблизить день нашей победы над немецко-фашистскими захватчиками. Помните, фашисты только мертвые не опасны.

— Смерть фашистам, смерть окаянным! — раздались возгласы в толпе.

— До скорой встречи, друзья!

На южной окраине городка послышались пулеметная стрельба, взрывы гранат.

На балкон вбежал сержант Бондаренко. Млынский вошел с ним в комнату.

— Что случилось?

— Товарищ майор! Капитан Серегин передал, что две роты немцев при поддержке шести танков пытаются прорваться в райцентр. Два танка подбито, уничтожено несколько десятков солдат.

— Передайте капитану, чтобы держался, ему придут на помощь. Под прикрытием темноты отходить вдоль реки к лесу.

И к Алиеву:

— Всех раненых и больных, освобожденных нами, срочно грузите в сани. Складские помещения поджечь, здания гестапо и комендатуру взорвать. Захватить изъятые документы и коменданта.

К Наташе:

— Немедленно передайте в штаб фронта. — Написал в блокноте текст радиограммы, вырвал листок. — Немедленно!

В комнату, столкнувшись в дверях с Наташей, вошла Зиночка.

— Почему Наташа не в духе? — спросил ее Млынский — ему показалось, что Зиночка бросила на Наташу недоуменный взгляд.

— Откуда я знаю, — почему-то обиженно ответила Зиночка. — Лично меня интересует другое: как вывозить раненых?

— Обратитесь к Хасану Алиевичу — заниматься ранеными я поручил ему.

— Спасибо за совет.

Зиночка резко повернулась и пошла к выходу.

— А я знаю, почему Наташа такая грустная, — вмешался Мишутка.

— Почему? — заинтересовалась Зиночка. — Она уже занесла ногу через порог.

— А потому, что волнуется за дядю Семена. Вот почему.

— При чем тут Бондаренко? — спросила Зиночка.

— При том, что они любят друг друга.

— А ты откуда знаешь, кнопка? — оживилась Зиночка.

— Сам видел, как они в ельнике целовались, — серьезно поведал Мишутка.

Зиночка улыбнулась. «Целовались, значит, любят!» — решила она.

Невольно улыбнулся и майор. Натянул Мишутке шапку на глаза. Мишутка поправил шапку, обиженно посмотрел на Млынского.

— Не верите? А я сам видел, сам. И вчера видел, и сегодня. Ну, каждый день...

Зиночка подошла к Мишутке, обняла, присев, что-то прошептала на ухо.

— Папа, можно мне с тетей Зиной?

— Иди, сынок, только слушайся...

Млынский вышел следом, надев шинель, а поверх нее — портупею с маузером. На крыльце столкнулся с Алиевым.

— Посмотрите, Иван Петрович, — показал Алиев на бойцов, увозивших на подводах оружие, боеприпасы, продовольствие. — Обеспечились всем необходимым!

— Да расставание грустное, — ответил майор и потянул политрука в колонну бойцов. — Взгляните, что творится. Не забудьте всем красноармейцам рассказать.

— Да, невесело, — согласился Алиев.

Справа и слева от колонны, стараясь не отстать, торопились молодые женщины с узелками, среди них были и пожилые, и умоляли взять их с собой. Тротуары были заполнены стариками, старухами с малолетними детьми. Кто стоял молча, печально, а кто выкрикивал:

— Куда же вы уходите?..

— Зачем оставляете нас на уничтожение фашисту?..

— Позор...

Млынского больно кольнули эти упреки. Он вышел из колонны к старикам, снял шапку, поклонился, взволнованно сказал:

— Ваша правда, отцы! Виноваты мы перед вами. Крепко виноваты. Рассчитывали на одно, получилось другое. Видать, свои силы переоценили, а противника недооценили. Одному нашему отряду город не удержать. Ведь мы пришли за оружием, боеприпасами, продуктами, чтобы продолжать сражаться с фашистами. На время пришли, отцы. Поймите нас. А мы придем к вам. Честное слово, придем!..

— Оно понимаем, конечно...

— И нас, сынок, пойми...

— Счастья твоему отряду...

— А слово свое сдержи, командир!..

29

К вечеру крупными хлопьями повалил густой снег. Северный ветер бросал его в глаза.

Сразу за райцентром дорога пошла на подъем. Колонна замедлила движение. Извиваясь причудливой лентой, она растянулась по дороге. Млынский вышел из колонны, взобрался на пригорок, оглядел тяжело ступавших по рыхлому снегу бойцов.

— По моему разумению, — сказал он подошедшему Алиеву, — самым подходящим местом для привала может служить лесхоз. Там можно разместить и обогреть бойцов, если, конечно, немцы не сожгли помещений.

— Лесхоз в глубине леса, подходы к нему плохие, так что, думаю, немцы туда еще не добрались.

— Вашими устами да мед пить, политрук. Тогда давайте подумаем, как попасть в лесхоз побыстрее. Силы отряда на пределе. Поспрошайте, может быть, кто-либо из новичков знает эти места. Да не забудьте выставить «маяки». Они помогут бойцам Серегина и Вакуленчука. В такую погоду не мудрено сбиться с пути. Если понадоблюсь, ищите в голове колонны.

Млынский спустился на дорогу и зашагал так быстро, обгоняя красноармейцев, что те невольно смотрели вслед командиру, думая: «И когда только отдыхает Млынский!»

Алиев ждал, пока подтянется хвост колонны. Ее замыкала новая рота, сформированная из жителей городка. Это были люди разных возрастов, профессий, характеров. И одеты по-разному: пальто, куртки, немецкие шинели. Все обвешаны немецкими автоматами, гранатами. Впереди, глубоко дыша, шел работник райвоенкомата старший лейтенант Ливанов. Он в больших не по ноге кирзовых сапогах, в дубленом полушубке, подпоясан пулеметной лентой, на груди немецкий автомат. Утром бойцы отряда освободили его из тюрьмы, и Млынский назначил его командиром роты.

Когда Ливанов поравнялся с Алиевым, тот спрыгнул на дорогу, подошел к старшему лейтенанту, спросил:

— Кто из местных жителей может провести отряд в лесхоз кратчайшим путем?

— Тут и гадать нечего, товарищ политрук. В моей роте сам директор лесхоза, да еще сын лесника в придачу. Закрой им глаза — и то доведут.

— Я хотел бы их видеть.

Ливанов повернулся к роте, крикнул:

— Командира третьего взвода Нечитайло и бойца Алексея Горецвита срочно к командиру роты!

Через несколько минут перед политруком стоял поджарый двухметрового роста старик в стареньком черном пальто с каракулевым воротником, в поношенных сапогах. Старик приложил руку к барашковой ушанке, на которой поблескивала красная звездочка, не без волнения доложил:

— Командир взвода Нечитайло по вашему приказанию прибыл.

Алиев подумал, что Нечитайло в свое время прошел неплохую военную школу. Вслед за стариком, придерживая кобуру пистолета, подбежал чернобровый с высоким лбом, умными глазами, но совсем еще детским лицом юноша. На ходу выпалил:

— Дядя Петь, Алешка прибыл!

Алиев улыбнулся. Положил руку на плечо парня.

— Сколько вам лет, Алеша?

— Скоро будет целых семнадцать.

— Не прибавляй, — окинул юношу ласковым взглядом Ливанов. — Тебе в этом году, в декабре, исполнится только шестнадцать. Это так, для точности. Возраст тут ни при чем. Раз тебя приняли в красноармейский отряд, теперь ты не Алешка, а боец Горецвит Алексей Павлович. Понял? И я тебе на службе не дядя, а командир роты старший лейтенант Ливанов. Дошло? Вот так, племянничек. Соображать надо, когда мирное время, а когда — война.

— В отряде быстро научусь, — покраснел Алешка.

Алиеву понравились эти люди.

— Кто из вас может кратчайшим путем провести отряд в лесхоз? — спросил он.

Ливанов, потиравший замерзшие руки, поторопился:

— Лучше всех это сделает бывший директор лесхоза товарищ Нечитайло.

Нечитайло метнул на него полные обиды глаза.

— Не бывший, а настоящий. Директором лесхоза я работаю восемь лет. Советская власть меня с этой должности не снимала, фашистам я не подчиняюсь. Все мои распоряжения рабочие лесхоза до сего времени признают и выполняют.

— Простите, товарищ директор: поторопился я освободить вас от должности, правильно вы ответили.

— Так оно лучше, — подобрел Нечитайло. И, обращаясь к политруку: — Все дороги в лесхоз знаю хорошо. Правда, за время, как немцы захватили нашу местность, там ни разу не бывал. В каком состоянии эти дороги, честно скажу, знать не могу. Может, боец Горецвит знает? Он бывал в лесхозе.

Алешка с достоинством ответил:

— Берусь провести отряд по любой дороге. Всего двое суток, как вернулся оттуда. — И для достоверности в сторону Ливанова: — Я там у сторожихи тетки Ульяны от немцев прятался. Она меня в райцентр послала за керосином и солью.

Алиев развернул перед парнем топографическую карту района и, подсвечивая фонариком, спросил:

— По какой дороге поведешь, товарищ Горецвит?

Алешка уставился на карту, смущенно признался:

— Я по ней не понимаю.

В разговор вмешался Нечитайло.

— Туда две дороги ведут: одна, нижняя, тянется через Медвежью балку. Там зимой не пройти никак. Очень много снега наметает с холмов, Другая — грейдерная, идет вдоль Белой горы. Если на перевале ее не перемело, значит, пройдем. Ежели... — Директор лесхоза надвинул на глаза шапку, почесал затылок. — Одним словом, риск здесь имеется.

Его перебил Алешка:

— Мы пойдем по третьей, в обход Медвежьей балки, через камыши, мимо питомника, по большой просеке прямо к усадьбе лесника выйдем.

— Ты что, парень, рехнулся? — ахнул Нечитайло. — Отряд погубить захотел? Там же, кроме топких болот и непроходимых зарослей, никакой дороги нет!

— До войны не было. А теперь есть, — обрезал его парень. — Бабы, старики и подростки с окрестных деревень прорубили просеку в чащобе, а болота в эту зиму сильно промерзли. По ним и проложили дорогу. Тысячи кубометров леса перетаскали на себе люди по этой дороге.

— Так уж и тысячи, — усомнился Нечитайло, которому стало неудобно: совсем еще мальчишка, а лучше его, директора лесхоза, знает лес.

— Все течет, все меняется, — заметил Алиев. — И к парню: — Если пойдем по твоей дороге, на сколько километров сократим путь?

— Точно не мерил, но по моему разумению — километров на пятнадцать.

Тут получил возможность показать свою осведомленность Нечитайло.

— Заниженную цифру называешь! Пожалуй, на все двадцать.

Конец дискуссии положил Алиев:

— Раз боец Горецвит ручается, пойдем по его дороге. Товарищ Горецвит, пошли в голову колонны, — предложил он.

Парень метнул лукавый взгляд на Ливанова, сказал:

— Вот так, дядя, соображать надо, когда мирное время, а когда война!

Ливанов вдогонку парню бросил поучительно и строго:

— Смотри, Алешка, дело серьезное, не напутай!

— Не напутаю, дядя!

Поравнялся с Алиевым и, задыхаясь — дорога трудная, а он бежал, — стал выкладывать ему свои обиды:

— Соли достал полкилограмма, а керосина не успел стащить у немцев. Теперь тетка Ульяна ругать будет. Она у меня очень строгая, но душа у нее!.. Побольше бы таких людей!

— Не волнуйся, у нас свечи есть, мы с ней поделимся.

— Спасибо, выручили, а то она, знаете, какая строгая.

— Пока не знаю. Может, не строгая, а требовательная она. Порядок любит. Так это неплохо. Мне нравятся такие.

— Поживете несколько дней в лесхозе, узнаете. Правда, я не боюсь ее, но очень не люблю, когда она перед своей дочерью меня распекает.

— У нее большая дочь?

— Взрослая. — Посмотрел на политрука, вздохнул: — Красавица. Как увидите, сразу влюбитесь. Оксаной звать ее.

— Я не могу влюбиться.

— Это почему же? — удивился Алешка.

— Потому что дома меня ждут жена и дети. Очень ждут. К тому же зачем мне влюбляться, если ты в нее по уши сам влюблен. Отбивать у друга девушку — значит, потерять друга. У нас на Кавказе поговорка есть: «Деньги нашел — ничего не нашел, друга нашел — все нашел. Деньги потерял — ничего не потерял, друга потерял — все потерял».

— А что, очень даже неплохая поговорка, — согласился Алексей.

А политрук продолжал:

— Я нашел в райцентре нового друга — тебя. И теперь не хочу терять его даже из-за красавицы Оксаны. Мы, кавказцы, дружбе верны до гроба. Дороже нашей солдатской дружбы нет ничего. Так что не бойся за свою Оксану.

Алешка слушал Алиева с раскрытым ртом, а потом несмело спросил:

— А вы откуда знаете, что я люблю Оксану?

— А разве мне не сказал об этом ты сам?

— Я-то? В жизни никому не говорил! Да разве об этом можно?

— Эх, друг, не обязательно говорить «люблю», можно другие слова говорить. Важно, как ты их говоришь, как глаза твои ведут себя.

— Вот как интересно, сразу узнали. Только я прошу, не говорите дяде. Он все меня мальчишкой называет, хотя сам в моем возрасте уже давно замуж выскочил.

— Ты хочешь сказать, женился?

— Что в лоб, что по лбу. Я так понимаю.

— Дяде передавать не буду, не беспокойся, — пообещал Алиев.

На повороте дороги к лесу политрук распорядился выставить «маяк» — двух бойцов.

В лес отряд вошел, когда начало темнеть.

Среди высоких сосен и мелколесья скопилось много снега. На полянах его намело уже сугробы. Никаких признаков, что здесь когда-то проходила дорога или тропа, не было видно. В иных местах бойцы проваливались в снегу до колен. Особенно трудно было обходить кустарник. Впереди шагал Алешка. На большой заснеженной поляне он остановился, оглядываясь.

— Ты куда завел отряд, Сусанин? — строго спросил его Ливанов.

— Дайте осмотреться. Это вам не вдоль по Питерской идти.

Алешка несколько раз ткнул в снег палкой, словно брод искал, и начал спускаться по пологой поляне в ту сторону, где, издавая монотонный звук, нервно дрожал на ветру камыш.

— Куда ты к лешему в болото лезешь? Утонуть хочешь? — забеспокоился Нечитайло.

Алешка обернулся, хотел ответить крепким словом, но сдержался, увидев шедших за директором лесхоза Млынского и Алиева. И все же пожаловался:

— Товарищ майор, скажите, чтобы не шумели на меня. В таких условиях я не могу вести отряд. Боец Горецвит свою задачу понял и выполняет ее. Что еще от меня нужно?

— А ты правильно ведешь? Не сбился с пути?

— Чуток, товарищ майор. Лишнего вправо взял. Но вы не беспокойтесь, за камышами точно выйдем на дорогу.

— Сколько до нее километров?

— Что вы! Метров пятьсот — семьсот, не больше.

Майор подозвал Ливанова и распорядился выделить в помощь Алешке пять бойцов.

— Пусть помогут парнишке, — сказал он, — а мы постоим. Весь отряд не может искать дорогу. — И как бы признавая свою вину: — Давно нужно было сообразить!

К Млынскому подошла Зиночка, озабоченно сказала:

— Товарищ майор, мне уже давно пора перевязать и накормить раненых.

Млынский взглянул на светящийся циферблат часов.

— Не теряйте времени. Разбивайте палатки здесь, на этой поляне. — И к Алиеву:

— Скоро сеанс связи. Скажите Наташе — пусть послушает. Отсюда, предупредите, передавать ничего не будем: немцы засекут, завтра весь лес перепашут.

Повернулся к Ливанову:

— Распорядитесь выдать бойцам на ужин сухой паек из расчета банка консервов и пачка галет на двоих.

— Маловато, товарищ майор. Учитывая, что сильный мороз, надо бы эту порцию выдать каждому.

— Еще неизвестно, когда теперь добудем продовольствие, но будь по-вашему: мороз действительно пробирает. Да проследите, чтобы никто не был обижен.

Зиночка успела перевязать и накормить раненых, а бойцы поужинать, когда из-за камышей показался Алешка, сопровождаемый группой бойцов. От ходьбы по глубокому снегу ему стало жарко, он распахнул полушубок, шапкой вытирал лицо. Радостный, подошел к Млынскому.

— Товарищ майор! Нашли дорогу! Нашли!

— Молодец! А шапку надень и застегнись. И поужинай. Через десять минут выходим.

Алешка первым делом разыскал Нечитайло. Тот понял, что неспроста. Сказать что-то хочет обидное. Опередил его.

— А все-таки напутал ты со своей третьей дорогой, Алешка. Из-за тебя ведь все мерзнут.

— Эх вы, невера, а еще директором работали! Да за одно это неверие к людям вас освобождать надо с руководящей должности.

— Ты что, рехнулся? — опешил Нечитайло. — Да знаешь ли ты, что для советского человека это самое тяжкое обвинение?.. — Уже доброжелательно спросил: — Неужели нашел?

— А то нет? За камышами за нашей поляной и начинается. А вы усомнились во мне, перед народом пустобрехом выставили. Обидно! Мне отец говорил, что директор в своем лесхозе не только дороги, а все тропиночки должен знать, из любого места напрямик выйти, — и побежал к своему взводу.

Нечитайло оторопело посмотрел ему вслед. Он побаивался Алешку за колкий язык, но больше любил за честность, правдивость. Не раз с тревогой думал: только бы люди правильно понимали Алешку, а то в жизни очень трудно бывает таким удивительно искренним.

Наташа передала Млынскому радиограмму из штаба армии. В ней говорилось:

«Сегодня в 0.30 в назначенном вами квадрате примите самолет. Опознавательный знак — по три костра с обеих сторон посадочной площадки. Подробности в пакете, который вручит лично вам Максимов. Привет. Ермолаев».

Млынский дал прочесть радиограмму Алиеву.

— Ведите отряд в лесхоз, Хасан Алиевич, а я с товарищем Ливановым встречу самолет, отправлю тяжелораненых, перешлю захваченные нами документы.

— А как с немецким комендантом?

— Пусть летит на Большую землю. Нам он не нужен. На рассвете будем в лесхозе. Товарищ Ливанов, Алеше Горецвиту объявите благодарность сейчас же, не откладывая. Впрочем, пусть лучше это сделает Хасан Алиевич: все-таки вы родной дядя Алеше.

Вскоре отряд опять двинулся в путь. Впереди шел сияющий от радости Алешка. За ним в заснеженных шинелях бойцы боевого охранения.

— Хорош у меня племянник, товарищ майор! — с гордостью сказал Ливанов. — Орел!

— Берегите его, — отозвался Млынский, наблюдая за проходившими мимо бойцами. Его порадовало, что многие улыбались. Как значит, подумал он, для бойца пища и отдых, пусть даже кратковременный. Проявляй заботу о красноармейце, он выложится до предела, совершит, казалось бы, самое невозможное.

Зиночка, перевязав и накормив раненых, зашла в свою палатку, сняла шапку, стряхнула с нее снег, стала перед осколком зеркальца расчесывать волосы. Не успела уложить их, в палатку влетел Мишутка, обнял.

— Хочу остаться с тобой! Хочу с тобой!

— Но ты и так со мной.

— А вот папка...

Не договорил. Увидел входившего в палатку Млынского, кинулся к выходу. Майор перехватил его, взял на руки.

— Помогите мне, Зиночка. Сегодня ночью хочу отправить Мишутку самолетом вместе с ранеными на Большую землю, а он твердит, что не желает. Может, вы уговорите его?

— А я хочу с вами. Тетя Зина, не надо...

Не выпуская Мишутку из рук, Млынский сел рядом с Зиночкой.

— Как же решим?

Зиночка дотронулась до огрубевшей руки майора.

— Я прошу вас, пусть Мишутка останется с нами. Мы для него теперь самые близкие.

— Как же он будет переходить линию фронта? Будет бой.

— Со мной. К слову сказать, и самолет будет пересекать линию фронта под обстрелом. Неизвестно, где опаснее.

— Согласен с вашими доводами, Зиночка, но требую, чтобы он отправился с отрядом в лесхоз. Зачем ему целую ночь быть с нами в лесу, на морозе? Еще простудится.

— Вы правы. Пойдем, сынок.

Взяла Мишутку за руку, разыскала Нечитайло.

— Возьмите на свое попечение, пожалуйста. Поглядывайте, прошу вас, чтобы не поморозился.

— Не беспокойтесь.

— Не замерзну! — крикнул Мишутка, довольный, что его оставили в отряде.

К полуночи все было готово. Млынский с тревогой поглядывал на светящиеся стрелки наручных часов. Самолет должен прилететь тридцать минут первого. Сейчас пять минут... Десять... Как медленно тянется время!.. Млынский поднес часы к уху. Идут... Пятнадцать... Двадцать...

— Зажигай!

Слева и справа длинной снежной поляны вспыхнуло по три костра. Все, волнуясь, разглядывали свинцовое небо. Удастся ли самолету прорваться через заслон зенитных орудий на линии фронта?.. Да и в пути следования немало зениток, вражеских самолетов...

Двадцать пять минут первого... Тридцать... Сорок пять...

— Летит! — взволнованно вскрикнул Ливанов, первый услышав звук моторов.

«Дуглас» сделал круг над поляной, качнув крыльями, скользнул на поляну и замер.

Все восторженно кинулись к самолету, размахивая шапками.

Не выключая мотора, летчик вылез из самолета. Спрыгнули мужчина и девушка в штатской одежде. Мужчина принял тщательно упакованный сверток, переданный ему из самолета, осторожно опустил на землю.

К ним подошел Млынский, представился. Мужчина назвался Максимовым, девушка — Тоней. Максимов вручил майору пакет, пояснив, что ответ надо дать как можно побыстрее, и добавил, что ему и Тоне нужен проводник, чтобы немедля добраться до разведгруппы капитана Афанасьева, так как она лишилась радиосвязи с Центром. Млынский пообещал всемерно помочь.

Из самолета полетели на снег мешки с газетами, теплыми вещами: полушубками, валенками, рукавицами. На руки приняли тяжелые ящики с минами, противотанковыми и осколочными гранатами. Товарищи из Центра не забыли прислать и новые автоматы с патронами для них.

Закончив разгрузку, бойцы внесли по трапу в самолет тяжелораненых, помогли подняться легкораненым. Млынский передал пилоту захваченные отрядом различные документы гитлеровского командования. Последним под охраной раненого бойца поднялся в самолет немецкий комендант, явно довольный, что для него война окончена.

Самолет взлетел благополучно.

Проводили его с затаенной тревогой: как-то долетит...

* * *

Из зарослей камыша Алешка вывел отряд на хорошо известную ему дорогу и заснеженными просеками привел в лесхоз.

В заброшенных зданиях, окруженных высокими сугробами, окна и двери были заколочены крест-накрест досками. Лишь из щелей в ставнях небольшого домика пробивался слабый свет. Нечитайло с Алиевым и Алешкой подошел к нему, по-хозяйски постучал в дверь. Звякнули засовы, и на пороге появилась средних лет худощавая женщина. На плечах ее непрочно держался наспех наброшенный тулуп.

— Ульяна! Принимай гостей! Видишь, сколько я привел их к тебе, — сказал Нечитайло, потирая замерзшие руки.

Ульяна поправила тулуп.

— А кто они, гости твои?

— Тетка Ульяна, разве вы не рассмотрели? Это же наши красноармейцы! — выкрикнул Алешка.

— Батюшки! А я уже все глаза проглядела, высматривая их! Несколько месяцев, кроме старых баб да подростков, что за топливом приходят, никого не видала. Фашиста здесь тоже не было. — Ульяна трижды плюнула через левое плечо, добавила: — Чтобы их, супостатов, вовек глаза не видали!

— Бабы нашенские говорят, что фашист страх как партизан боится, — вставил Нечитайло.

— Ему есть чего бояться, — согласилась Ульяна. — Волка по голове не гладят, а фашист — он куда поганее зверя: и сытый за глотку хватает.

Потянуло теплом. Это открыла дверь из комнаты красивая девушка. Певучим голосом сказала с порога:

— Люди и так замерзли, а вы, мама, еще морозите. И покормить надо.

— Ишь учуяла парней, так высунулась! Неси ключи... Алешка! Керосин принес?

— Соли принес, — робко ответил Алешка.

— Ты никак слуха лишился? Медведь тебе на ухо наступил? Я про керосин тебя спрашиваю.

— Свечи Алеша принес, — заступился Алиев, невольно подумав: «Сущий жандарм!»

— На безрыбье и рак рыба, — примирилась Ульяна. И в сторону Алешки: — Чего столбом стоишь? Заходи в дом. Оксана по тебе соскучилась.

— Скажете тоже, мама!

Алешка метнулся было к двери, спросил Алиева:

— Можно, товарищ политрук?

— Иди, иди, — улыбнулся Алиев. — Если понадобишься, найдем. — И пошел следом за Ульяной, гремевшей ключами. Смотрел на ее широкую спину, думал: «Повезло парню. Видимо, приглянулся он Ульяне. Будет держать его возле своей Оксаны в это тяжелое время как телохранителя. Правильно. Все матери такие...»

Красноармейцы помогли Ульяне. Одни сбили с окон и дверей доски, другие нанесли дров, третьи затопили печи и устлали полы лесным пахучим сеном. Вскоре все бойцы, кроме часовых, впервые за много дней войны уснули крепким сном.

Алиев лично руководил размещением отряда, распорядился истопить печи в помещении для бойцов Ливанова, расставил посты на территории нового лагеря, послал боевое охранение. Довольный, вошел он в кабинет Нечитайло. Зажег свечу, разложил на столе полевую карту. Увлеченный работой, не слышал, как открылась дверь и, осторожно ступая, в комнату вошли Алешка Горецвит и Оксана. Вздрогнул от неожиданности, услышав мягкий девичий голос:

— Товарищ командир, отведайте наших вареников.

Оксана поставила на краешек стола глубокую тарелку, доверху наполненную сочными варениками. Над тарелкой поднимался аппетитный пар. Он разносил приятный запах по всей комнате.

Алиев откинулся в кресле, с нескрываемым удивлением и восхищением смотрел на Оксану.

Когда Оксана стояла в полутемных дверях, она показалась ему просто красивой, и только. Сейчас он подумал, что это не просто красавица, а необыкновенное земное чудо!

Алешка заметил, какое впечатление произвела на Алиева Оксана. С гордостью воскликнул:

— Я же говорил вам, товарищ политрук, что, как увидите Оксану, так сразу и влюбитесь!

Девушка покраснела, придвинула к столу табуретки, сказала решительно:

— Давайте откушаем вместе.

Алешка потянулся было за вареником, перевел глаза на Оксану. Она в упор смотрела на Алешу и улыбалась.

— Ну и дурачок же ты! — сказала Оксана и засмеялась. Смех был ласковый, и Алешка не только не обиделся, обрадовался. Придвинулся к Оксане, не вставая, придерживая табуретку, воровски чмокнул в румяную щечку. Оксана схватила Алешку за волосы, притянула к себе.

В глазах Оксаны и прильнувшего к ней Алешки светилось такое счастье, что есть в их присутствии Алиев посчитал неудобным. Как ни был голоден, как ни вкусны были вареники, поднялся из-за стола, намереваясь выйти из комнаты, не мешать чтобы.

— Куда вы? — очнулась Оксана. — А ну сиди прямо! — строго сказала она Алешке. — Остыли вареники? Я сейчас принесу вам горяченьких, — и выбежала.

— Красивая у тебя девушка, — задумчиво сказал политрук.. — А что ревнуешь — правильно: значит, любишь. Я тоже в молодости ревновал свою девушку. Кто-нибудь на нее посмотрит, меня сразу в дрожь бросало. Вот взгляни, какая она была в юности. — И Алиев достал из кармана гимнастерки партийный билет, вынул из него небольшую фотографию.

— Красавица! — воскликнул Алешка.

— Не говори так — ревновать буду: это моя жена.

Оба рассмеялись.

— А ты повнимательнее всмотрись. Алешка взял фотографию, поднес поближе к глазам.

— Вот чудеса какие! Да ведь это Оксанка. Копия!

— Теперь понимаешь, почему я так смотрел на твою Оксану? Жену вспомнил. Радость коснулась моего сердца и тревога: как она там? Жива ли? Как дети?.. Тяжело, Алешка, на войне, а женатому вдвое. Утром вижу свою Аминат, вечером вижу и днем, а ночью и не говори: пока с ней душу не отведу, не усну...

— Я тоже буду так вечно любить Оксану, честное слово!.. Только вы не говорите ей, ладно? Я сам боюсь ей сказать: засмеется.

Алешка поднялся, натянул шапку, полушубок.

— Можно я побегу? Оксану ждать бесполезно: Ульяна больше не отпустит. Ох и тревожится она за Оксану! А я постучу, она и выйдет, Оксана...

Оставшись один, Алиев доел холодные вареники, прилег на стоявший у стены старый, потертый диван, подложил под голову полевую сумку, телогрейку, укрылся полушубком и сразу заснул. Во сне увидел на Приморском бульваре седого Каспия огромное волнующееся море бакинцев. Они в праздничных одеждах, с букетами ярких цветов радостно встречают его, увешанного орденами, возвращающегося с победой. Впереди всех с самым большим букетом цветов идет его жена, дети и Оксана. С распростертыми руками он бросился к ним, но в это время кто-то схватил его за плечи. Алиев открыл глаза и увидел склонившегося над ним Алешку.

— Зачем разбудил? Такой сон прервал. Да знаешь ты, что я впервые за войну такой хороший сон видел.

— Какой? — спросил Млынский.

Алиев поднялся, протер глаза.

— Приснилось мне, будто мы уже победили фашистов, возвратился я домой, и нас, фронтовиков, пришли на вокзал встречать все бакинцы. И с весенними цветами.

— Думаю, мы с вами доживем до этого радостного дня. Принимайте друзей с Большой земли. Познакомьтесь: товарищи Максимов, Тоня, политрук отряда Алиев.

— Не обманул сон — хорошее предсказал! — засмеялся политрук, здороваясь за руку.

Млынский вскрыл пакет, присланный Центром. Алешка тихонько вышел.

В письме на имя майора с грифом «Совершенно секретно» сообщалось, что капитан Афанасьев с оставшимися в живых разведчиками обосновался северо-западнее Гнилого озера. Указывались координаты базы. Отмечалось далее, что разведгруппа «Пламя» добывает очень ценные разведывательные сведения, но они стареют, потому что Афанасьев, лишившись рации, не может передавать их своевременно и непосредственно. Предлагалось срочно направить в распоряжение Афанасьева старшего лейтенанта государственной безопасности Максимова Николая Федоровича и радистку Тоню, имеющих рацию и питание к ней. Подчеркивалось, что проводником должен быть достаточно проверенный, надежный человек.

— Как смотрите, Хасан Алиевич, если попросим Матвея Егоровича?

— Завяжи ему глаза, скажи, куда идти, — придет. И смелости ему не занимать.

— Остановимся на нем. Замечательный старик!

В другом письме тоже с грифом «Совершенно секретно» штаб фронта, дав высокую оценку боевым действиям отряда, называл место, дату и время прорыва отрядом позиций противника; сообщал условные сигналы, которыми с помощью ракетниц (Максимов доставил их) надлежало пользоваться при подходе к позициям советских войск, во время боя; пояснялось, что операция по прорыву будет поддержана всеми имеющимися силами.

К письму прилагалась карта участка линии фронта, избранного для прорыва.

Млынский и Алиев изучили по карте расстановку сил противника и частей Красной, Армии, пришли к выводу, что место выбрано удачно.

Операции по прорыву штаб фронта присвоил кодовое название «Березка».

— Родное это слово — «березка», — заметил Млынский, — общеславянское. Означает — светлая, чистая. Так же светлы, чисты и наши помыслы, Хасан Алиевич, в нашей всенародной войне с фашизмом. Теперь надо нам продумать, как ускользнуть от врага, чтобы сберечь силы для прорыва.

— Сейчас уходить. Пока непогода.

— Непогодой надо воспользоваться для того, чтобы бойцы отдохнули. Операция потребует громадного напряжения, а люди очень устали. Немного отдохнем и ночами будем подтягиваться поближе к участку прорыва.

Майор загасил свечу, приоткрыл ставню окна. Видно было, как бушевала метель. Сильный ветер кружил густые хлопья снега, наметал в сугробы.

— Не будь войны, сказал бы, что погода пресквернейшая, а сейчас скажу — преотличная. И все же, политрук, проверьте посты.

— Есть проверить...

Ночью Млынского разбудил старший одного из нарядов сержант Петров.

— Товарищ майор, — доложил он. — Двое неизвестных по-пластунски пробирались к вашему дому. Когда окликнули их, открыли стрельбу из пистолетов. Одного прикончили, другого захватили.

— Доставьте сюда. Обыскали?

— А как же, товарищ майор. Вот что изъяли. — И сержант передал майору две гранаты, пистолеты. — Документов нет. — Открыл дверь, крикнул: — Давай его сюда!

Рыжий верзила в крестьянской одежде отвечал, заикаясь:

— Мы с другом пробираемся к своим из окружения. Увидели ваш дом, решили зайти обогреться.

— Ползком? — иронически спросил Млынский.

— Сил лишились. Ишь какая метель!

— А зачем стреляли в часовых?

— С перепугу. Подумали — немцы.

— Вас окликнули по-немецки или по-русски?

— По-нашему окликнули, а мы, стало быть, подумали, что полицейские.

В комнату торопливо вошел Алиев, согнулся над столом, написал что-то, положил перед Млынским. Тот, прочитав, перевел взгляд на задержанного.

— Говорите правду, с каким заданием пришли?

— Какое задание, товарищ начальник? От немцев спасаемся!

Млынский взял записку Алиева, громко прочитал:

— «В убитом опознан агент полиции Захар Гнида. Он имел задание проникнуть в наш отряд вместе с кадровым офицером по фамилии Зильберт».

Ту часть записки, в которой говорилось, что убитый и задержанный опознаны по приметам, сообщенным «Фаустом», — связной только что доставил их из города, — майор не огласил.

— Что вы скажете, Зильберт?

— Я никогда не был немцем!

— Я не сказал, что вы немец. Я только назвал вашу фамилию. Вы подтверждаете ее?

Задержанный молчал. Затем процедил:

— Долгов я... Долгов.

— Хасан Алиевич! Поручите самым тщательным образом осмотреть одежду, обувь этого Зильберта-Долгова и не спускайте с него глаз.

— Товарищ начальник! Зачем позорить? Я же свой. Моего друга не разобравшись убили. Немцы над нами издевались, а теперь...

— Иди, иди!

Вскоре политрук возвратился и доложил, что при тщательном осмотре обуви задержанного под стелькой одного из ботинок обнаружена немецкая визитная карточка, а на ней роспись по-немецки.

— Вот она, — протянул карточку Алиев. Млынский поднес ее к глазам, прочел: Отто Кранц — оберштурмбанфюрер.

— Так это же пропуск к немцам! Введите задержанного.

Тот переступил порог, остановился.

— У вас при обыске обнаружена визитная карточка начальника гестапо. Что вы теперь скажете?

Задержанный обмяк, опустил голову.

— Не Долгов я... Я все расскажу, только прошу ответить: могу я рассчитывать на сохранение жизни?

— Чистосердечное признание рассматривается советским законом как смягчающее вину обстоятельство. И не вздумайте хитрить.

Задержанный в знак согласия кивнул головой.

— Записывайте, — сказал Млынский Алиеву, подав ему бумагу и карандаш. Затем к задержанному: — Мы слушаем вас.

— Фамилия моя действительно Зильберт. Я немец, родился в Берлине, в семье профессора математики. Отец хотел из меня сделать ученого. Я поступил в Берлинский университет на филологический факультет. Усиленно штудировал русский язык, и небезуспешно. По окончании меня оставили в нем аспирантом. А потом... Вместо ученого гестапо сделало из меня шпиона. Мою внешность, больше похожую на русскую, нежели на немецкую, а главное — хорошее знание русского языка было решено использовать в интересах фатерлянда. Сначала меня направили в лагерь, где содержались советские военнопленные. Выдавая себя за русского, я должен был выявлять командиров, коммунистов, комсомольцев. Затем меня направили на Восточный фронт, готовили к заброске в Советский Союз. Я должен был пробраться в Москву или в район Урала и осесть там.

Зильберт передохнул.

— Ваш ночной рейд в город перепутал все карты. Вместо заброски в глубокий тыл Отто Кранцу вдруг захотелось внедрить меня в отряд Млынского. Берлин разрешил ему это. Вывести меня в район отряда поручили человеку, которого вы убили.

— Как фамилия убитого?

— Мне известно, что звали его Захар, а рекомендовал его в качестве проводника сотрудник полиции Охрим Шмиль. Как утверждают мои соотечественники, Охрим доказал преданность Германии своими делами и кровью.

— С каким заданием вас направили к нам?

— Мне поручили осесть в отряде с тем, чтобы при удобном случае незаметно высыпать отравляющее вещество в котел с пищей. Я должен был также на территории расположения отряда периодически выставлять «маяк» для наведения немецких самолетов на цель.

— Где вы должны были взять яд и «маяк»? — Накануне выхода в лес «маяк» и яд мне лично вручил Отто Кранц.

— При обыске они у вас не обнаружены, где вы спрятали их?

— Когда мы добрались до лесхоза, яд и «маяк» спрятали в дупле.

— Показать дупло можете?

— Могу.

— Сколько времени дали вам на выполнение задания?

— Трое суток, считая со дня зачисления в отряд.

— Почему именно трое суток?

— Отто Кранц исходил из того, что новичков вы, как правило, направляете в хозяйственный взвод, где они заготавливают дрова, носят воду на кухню, помогают повару готовить пищу.

Млынский и Алиев переглянулись.

— Что еще готовится против отряда?

— Карательная операция «Волна».

— Когда ее начнут?

— Мне лишь известно, что, если через четверо суток от меня не будет известий, начнется операция.

— Кто вам это сказал? Отто Кранц?

— Что вы! Об операции мне сказал Охрим Шмиль, пояснив, что столь важный секрет открывает мне только потому, что доверяет мне, как себе. Надо сказать, что мы с ним подружились.

— Охрим Шмиль знал о вашем задании?

— Я рассказал ему, также доверяя.

— Как вы нашли отряд?

— Отто Кранц считал, что после рейда в город вы не сочтете разумным продвигаться в сторону фронта, а напротив, пойдете еще дальше в тыл, обходя, конечно, наши гарнизоны. Кранц сделал расчет времени, сколько километров может пройти отряд за час, и назвал нам район, где следует вас искать. И не ошибся. Когда мы подобрались к лесхозу, поняли, что вы здесь.

— Что же убедило вас в этом? Какие признаки?

— Местные жители не станут топить печи глубокой ночью, да еще одновременно.

— Вы наблюдательны. — Млынский закурил сигарету, посмотрел на Алиева. — А мы, политрук?

— Выходит, оказались ротозеями, товарищ майор.

— Если не сказать большего.

Стряхнул в консервную банку пепел с сигареты, повернулся к Зильберту.

— Назовите агентов немецкой разведки, заброшенных в тыл нашей страны.

— Могу назвать, и еще многое рассказать, но гарантируйте мне жизнь и отправьте в Москву. Лично мне эта война ни к чему. Хватит!

— К вашему предложению мы вернемся, Зильберт, а сейчас покажите, где вы спрятали «маяк» и яд. Сходите с ним, Хасан Алиевич. Свяжите руки, возьмите бойцов.

Оставшись один, Млынский вызвал старшего лейтенанта Ливанова, строго сказал ему:

— Под вашу личную ответственность прошу обеспечить охрану пищевого блока. Поварами назначать только проверенных бойцов.

— Да что случилось, товарищ майор?

— Пока, к счастью, ничего. Но если и впредь будем допускать к продуктам, котлам еще не проверенных лиц, может случиться непоправимое: задержанный агент гестапо показал, что имел задание проникнуть в хозвзвод и отравить личный состав отряда — подсыпать в котлы яд.

— Вот сволочи! Приму все меры, товарищ...

Не договорил. Дверь распахнулась, и в комнату ввалились, улыбаясь, заснеженные капитан Серегин, мичман Вакуленчук и дед Матвей. Ливанов схватил стоявший у двери березовый веник, стал старательно сметать с них снег.

— Ты ента чего в комнате?

— Ничего, Матвей Егорович, — обнял его Млынский. — Радость-то какая! — говорил майор, обнимая Серегина, Вакуленчука. — Большое спасибо, что надежно прикрыли отход отряда!

— Товарищ майор! — обратился к нему Вакуленчук. — Вы знаете, наш Матвей Егорович самого Курта Шмидта уложил. Шмидт возглавлял карателей.

— Да ну? Вот это здорово! Спасибо, отец!

Матвей Егорович смущенно заморгал.

— Как могу, стараюсь, командир, — и подкрутил усы.

Заметив, что Серегин вынимает из планшета карту, готовясь доложить, Млынский распорядился:

— Доложите потом. Сначала разместите бойцов на отдых, накормите.

Дедушку Матвея майор попросил остаться, угостил сигаретой.

— Спасибо, командир, но по мне лучше русская махорочка. Она у меня с донником.

— Дайте-ка и мне. Дрянь эти немецкие сигареты.

Свернули по самокрутке, закурили.

— Ароматная у вас махорочка!.. Так вот, Матвей Егорович. Хотел отдых вам дать, а тут... — Майор замялся.

— Говори, говори, командир. Коли дело есть, о каком отдыхе разговор. И за свою Настеньку Матвей ишшо не отработал полностью.

— Нужно срочно найти разведывательную группу капитана Афанасьева.

— Это в поле ветра искать?

— Полегче будет: нам известно, в каком она месте.

— С этого бы и начинал.

— Вы поведете к Афанасьеву двух товарищей, прибывших с Большой земли. Сопровождать вас будут три автоматчика.

— Солидная фирма! Когда идти?

— Сегодня.

— Сегодня тяжело будет. Очень даже: метет так, что света белого не видно.

— Очень надо, Матвей Егорович. Нельзя откладывать. В пути держите ухо востро. Немцев теперь можно встретить там, где и не ожидаешь. Прошлой ночью на территории лесхоза часовые обнаружили двух гитлеровских террористов.

— Неужто?!

— Вы, дедушка, не удивляйтесь. Немец не тот пошел. Раньше и не увидишь его ночью, а сейчас вылазки ночами делает. Запомните это.

Вернулся Алиев. Поставил на стол «маяк» и флакон с прозрачной жидкостью, тепло поздоровался с Матвеем Егоровичем, доложил майору:

— Содержимое флакона мы уже проверили на собаке. Безобидная жидкость. Сказали Зильберту, не поверил. На моих глазах, говорит, проверяли яд. Собаки подыхали от ничтожной доли яда. Кранц утверждал, что флакона хватит на целый батальон.

— Куда же делся яд?

— Зильберт произнес только два слова: «Понимаю, Охрим!..»

Млынский торжествовал, и было от чего.

— А это что? — полюбопытствовал дед Матвей, беря в руки прибор.

— Это, Матвей Егорович, «маяк», прибор, излучающий радиоволны для наведения самолетов на цель, — ответил майор. — Может быть, дорогой мой, хватит расспросов? Лучше отдохните перед тяжелой дорогой. Подниму вас ровно через четыре часа.

— Советский солдат все должен знать, — недовольно буркнул дед Матвей. — Четыре часа отдыха на роту по горло, а один на неделю выспаться может.

— Ох и жадный вы до знаний, Матвей Егорович. Вашу голову да кандидату наук.

Это деду понравилось.

— Спать так спать, — уже благодушно сказал он и вышел.

Млынский, тревожась за предстоящую операцию, созвал командиров.

— Нам с вами, — начал он, — предстоит нелегкое испытание — прорыв на Большую землю через позиции противника. И не только для того, чтобы выйти из окружения. Операция тщательно разработана штабом армии, одобрена командующим фронта. Цель операции — прорвать сильно укрепленные позиции противника, захватить господствующие на участке прорыва высоты, а также важный железнодорожный узел. Тем самым мы с вами поможем частям Красной Армии укрепить свои позиции, задержать, прервать дальнейшее наступление на этом фронте гитлеровских войск. Действовать мы будем вместе с частями нашей армии. После артиллерийской подготовки и ввода в бой советских войск мы должны навалиться на врага с тыла. Наше командование считает, что внезапный удар отряда по противнику с тыла дезорганизует его. Подготовку к операции следует проводить, соблюдая строгую конспирацию, маскировку подразделений. Времени у нас осталось мало. По имеющимся данным, немцы снова готовят против нас карательную операцию. Надо ожидать, что, как только утихнет метель, они бросят самолеты, эсэсовцев. Вчера мы получили с Большой земли оружие, боеприпасы, теплую одежду, медикаменты. И сами добыли у гитлеровцев оружие и боеприпасы. Так что сейчас не с голыми руками. С учетом обстановки, не теряя времени, нам необходимо: провести беседы с бойцами о предстоящей операции, ознакомить их с последними событиями на фронтах, организовать читку газет. Это по вашей части, политрук.

— Сделаем, товарищ майор.

— Плохо одетых и обутых бойцов обеспечить теплой одеждой, валенками, рукавицами. Моряков переодеть в полушубки, чтобы их бушлаты не служили отличными мишенями на снегу.

— Наведем порядок, товарищ майор! — откликнулся Вакуленчук.

— Боеприпасы раздать по ротам. Подробно с планом операции вас познакомит начальник штаба капитан Серегин. Вот пока все. Можно расходиться.

Надо было видеть красноармейцев, когда они получали зимнее обмундирование, новое оружие. Особенно радовались те, кому достались пахнувшие свежей краской автоматы.

Пожилой боец подошел к Бондаренко с новым автоматом, по-ребячьи радуясь.

— Глянь, сержант, какая складная машина! Только с конвейера! Стало быть, брешут фашисты, что все наши заводы уничтожены?

— По-моему, мы только наливаемся силой. Заводы с каждым днем будут давать оружия все больше и больше. Под его огнем гитлеровцы скоро запляшут танец смерти, — уверенно ответил Бондаренко.

— Им и сейчас уже наши задают перца, — поддержал его молодой красноармеец с газетой «Правда».

— Страх как «катюш» фрицы не любят, — вставил. Алешка Горецвит. — О «катюшах» уже легенды складываются.

Бойцы читали и перечитывали свежие газеты, и прежде всего, сводки Совинформбюро. Бьет Красная Армия гитлеровцев! Крепко бьет!..

30

Днем недалеко от лесхоза сторожевое охранение разгромило группу немецких лыжников. Посчастливилось лишь одному обер-лейтенанту Грюнеру. Пленный показал, что его взвод входил в состав разведроты моторизованной дивизии армии фон Хорна, имел задание — искать отряд Млынского. Грюнер также показал, что по отряду готовится сильный удар всей дивизией, что действия отряда изрядно обеспокоили не только генерала фон Хорна, но и командующего группы армий.

Обстановка усложнилась.

— Что будем делать? — спросил Млынский капитана Серегина и политрука Алиева. — Надо что-то предпринять, и срочно, не откладывая.

— Одно ясно, — ответил Алиев, — нужно немедленно уходить. Судя по показаниям Зильберта и Грюнера, противник догадывается, в каком районе находится отряд. Исчезновение взвода разведки Грюнера может подтвердить догадку. Определенно, Грюнера и его солдат уже разыскивают.

— Политрук прав, — поддержал Серегин. — И очень возможно, что нас могут нащупать с часу на час. Но куда уходить? Безопаснее было бы дальше на запад, но до операции по прорыву осталось немного времени.

Млынский разложил на столе карту, присланную штабом фронта.

— Вот район предстоящих действий отряда. Конечно, спокойнее уйти на запад, заслонившись вот этими болотами. Но тогда мы не успеем подтянуться к линии фронта, сорвем операцию «Березка». Выход один: уже сейчас, и немедленно, пробиваться к обусловленному месту прорыва. Линия фронта проходит здесь вдоль лесного массива. Там можно попытаться укрыться. Но мы не знаем обстановки в прифронтовой зоне. Определенно, в каких-то местах в лес вклинились немецкие части. Напоремся на них, погубим отряд. Без предварительной разведки прифронтовой полосы не обойтись. В то же время мало вероятного, чтобы нашим разведчикам удалось пройти по всему маршруту. Без помощи местных жителей не обойтись. Лично вам могу по секрету сказать: товарищи из Центра назвали мне надежного человека — нашего разведчика, действующего как раз в интересующей нас прифронтовой полосе. Он проживает в селе Попельня. Но как с ним установить связь? В прифронтовой полосе всякое передвижение для населения категорически запрещено. Ничего не смог бы сделать даже дедушка Матвей. Его задержал бы патруль. В лучшем случае арестовал бы, а заподозрив в связи с партизанами, и расстрелял бы. Давайте думать.

Млынский, Алиев и Серегин перебрали все возможные варианты, но ни один из них не подходил. Пришли к выводу, что единственная возможность — найти такого человека, который бы не вызвал у немцев или полицаев никакого подозрения.

— Такого мы не найдем, — вздохнул огорченно Алиев. — Любого взрослого задержат. В прифронтовой полосе патрули на каждом шагу.

— А подросток — тот проскочил бы, — произнес Млынский, и, невольно подумав о Мишутке, даже испугался: «Но ведь это очень опасно!»

— Да, подросток, пожалуй, прошел бы, — согласился Серегин. И, как бы читая мысли Млынского, добавил: — Такой бы шустрый, как Мишутка. Да одного нельзя пускать.

— Зачем детей? — взволновался Алиев. — У них вся жизнь впереди! Для них воюем! Что случится — никогда не прощу себе! День и ночь будут стоять перед глазами!

— А что делать? Что? — также взволнованно спросил Млынский, встав с табуретки и заходив по комнате. — Ну, скажи, дорогой Хасан Алиевич, скажи? Не скажешь! Потому что сам отлично понимаешь: иного выхода нет! Ты что, думаешь мы с капитаном такие черствые, бездушные? Да мой Володька, как ты говоришь, день и ночь у меня перед глазами стоит! Сколько он страданий под немцем перенес, и сейчас мучается, а ведь ему, как и Мишутке, только девятый год пошел. А будь он со мной, сказал бы, хоть сердце и облилось бы кровью: «Сходи, сынок. У нас в отряде сейчас полторы тысячи человек. Полторы тысячи жизней. Их надо сохранить, чтобы ускорить победу над сильным врагом. И спасти полторы тысячи человек можешь ты!..» Капитан дело предлагает. Один Мишутка может и растеряться, заблудиться. Пошлем с ним Алешу Горецвита. Расторопный парень, смышленый, непризывного возраста, места знает. Легенда — Мишутка потерял мать, его приютила мать Алеши. Кто-то им сказал, что Мишуткина мама в селе Попельня. Они пробираются к ней. Или — другой вариант — в этом селе дядя Мишутки. Если задержит патруль, Алеша назовет свой адрес. Да он уже примелькался немцам и полицаям. Это даже хорошо. А на обратном пути могут сказать, что матери Мишутки не нашли или были у дяди. Насколько возможно, ребят проводит мичман Вакуленчук со своими краснофлотцами. Они же подождут возвращения. Если потребуется, если ребят все-таки задержат, помогут...

Млынский сел.

— Ну как, друзья? Как скажете, так и решим... Ну что же вы молчите?.. Ну, родные мои... Тогда считайте, что вопрос решен! — И сухо, официально: — Капитан Серегин! Пригласите красноармейца-добровольца Алексея Горецвита, Мишутку и мичмана Вакуленчука.

Подробно рассказав, что и как надо сделать, Млынский поцеловал Мишутку, обнял Алешу.

— На тебя надежда, Алеша.

— Да вы не сомневайтесь, товарищ майор. Проскочим! Пошли, Мишутка.

— Куда пошли? — спросила Зиночка, схватив Мишутку. — Она неслышно вошла в комнату вместе с Оксаной. — Не дам! Лучше меня пошлите! Он же совсем ребенок. Понимаете — ребенок! Сердца у вас нет!..

— Меня пошлите с Алешкой! — решительно заявила Оксана. — Я здешние места хорошо знаю. Алешка, ну скажи, что я пойду с тобой. Алешенька...

— Куда это ты пойдешь? — с порога сказала Ульяна. И к майору, размахивая рукой: — Дочку отсюда никуда не пущу! Она, козыня, не понимает, что немцы набросятся на нее, как мухи на мед, до смерти замучают. Им что до девичьей чести! Если уж куда надо пойти, меня пошлите, меня. Я вам что угодно выведаю — у меня во всех селах приятельницы есть.

— Тихо! — взмолился Млынский. — Вы, Зиночка, занимайтесь своим делом. Вы, Оксана, если не возражаете, зачисляетесь в отряд, поступаете в распоряжение Зиночки — ухаживать за ранеными. Согласны?

— Но...

— Согласна! — ответила за Оксану Ульяна.

— Красноармеец Алексей Горецвит, красноармеец Михаил, мичман Вакуленчук, выполняйте задание!

— Есть выполнять! — бойко ответил Алеша. Вскинул на плечо котомку, взял за руку Мишутку.

Следом вышли Вакуленчук, Зиночка, Оксана. Тетку Ульяну Млынский попросил задержаться.

Зиночка подняла Мишутку.

— Береги его, Алеша. Он совсем еще ребенок.

— И вовсе не ребенок — разведчик я, — горделиво произнес Мишутка. — Да зачем плакать, мама Зина?

— А ты что не поцелуешь меня, Оксана, на дорогу?

— А ты, думаешь, струшу? — И Оксана обняла, поцеловала Алешу в губы. — Алешенька мой!.. — заплакала она.

Алеша и сам готов был зареветь. Он-то хорошо понимал, какое опасное это задание. Страшновато было, но и гордился, что командир отряда доверился ему. «Обойдется», — утешал он себя.

...Млынский долго беседовал с теткой Ульяной. После разговора она быстро собралась в путь-дорогу. Взяла плетеную сумку, положила в нее кое-что из старой одежды. В руках — посох. Провожавшему ее Алиеву тихо сказала:

— Если немцы меня изничтожат, о дочке позаботьтесь. Одна она у меня...

— Себя берегите, а о дочке не беспокойтесь. В обиду никому не дадим. Поосторожнее, прошу вас...

И только сейчас Млынский получил возможность час-другой отдохнуть. Прилег на диван, думал, сразу уснет — не получалось. Глаза закрыты, а отчетливо видится Мишутка — улыбающийся, радостный, что идет в разведку. Явно напускает на себя веселость Алеша, а нет-нет бросит тревожный взгляд... «Папа, иди домой, папа...» — А это Володька! Как Мишутка на него похож!.. А это кто вошел в комнату? Матвей Егорович, Максимов, Тоня. «Проститься зашли», — говорит дед Матвей. «Посидим перед дальней дорогой», — предлагает он, Млынский. Угощает чаем. Максимов, отпивая чай, благодарит за братскую помощь. «Это наш долг», — шепчет он, Млынский. А дедушка Матвей подкручивает усы, спрашивает: «А мне, товарищ командир, куда прикажешь возвращаться после выполнения твоего поручения, а?» Млынский подходит к деду, кладет руки на его худые плечи, а губы шепчут: «Дорогой ты наш отец Матвей Егорович. Мне очень жаль с вами расставаться, но нет в отряде другого человека, который бы так хорошо знал места, где сейчас трудится капитан Афанасьев с разведчиками. Вам и вынуждены поручить это ответственное задание. Знаем, что выполните его хорошо. И оставайтесь в разведывательной группе Афанасьева. Называется она — «Пламя». Сердечные там люди, пламенем горят их сердца. Отряд же будет прорываться через линию фронта. Живы будем — обязательно увидимся. Сроднились мы, дорогой Матвей Егорович». А дедушка Матвей почему-то хлюпнул носом, скрутил преогромную козью ножку, сказал на прощанье: «Ты ента того, командир, сделай так, чтобы вернуться живым. И не сердись на деда Матвея, ежели что не так. Ждать буду, командир. Так вернешься?..» «Вернусь!» — вслух произносит Млынский и открыл глаза.

В комнате никого. Нет, не уснешь! Пригласил сержанта Бондаренко:

— Не забыли немецкий язык?

— Нет, товарищ майор. Владею им уверенно, как и раньше.

— Как вы посмотрите, если мы направим вас в гости к немцам?

— Желания, конечно, не имею, но если надо, я готов.

— Нужно, очень нужно, сержант. Мне тоже не хочется еще раз подвергать вас серьезной опасности, рисковать вами, да и Наташа переживать будет. — Подумал и решительно: — Очень нужно!

— Понятно, товарищ майор. За Наташу — спасибо. Что я должен делать?

— Нужно собрать самые подробные сведения об этом районе. — Майор ткнул карандашом в очерченный квадрат на карте. — Где и как расположены немецкие войска? Что это за войска? Сколько их? Одним словом, требуется самая полная и разносторонняя информация о противнике с учетом того, что, возможно, нам придется идти в этот район. Прифронтовой район.

— Какой-нибудь документ прикрытия найдется?

— В том случае, если вас задержат, будете выступать в роли агента гестапо номер семьдесят один, известного также по кличке «Вальтер». В качестве доказательства принадлежности к гестапо у вас будет визитная карточка начальника гестапо Отто Кранца. Она имеет силу пропуска. О «Вальтере» и я вам расскажу, и сами вы поговорите с ним, выясните все, что может вам пригодится. Идти надо сегодня. Инструктаж через полчаса.

Семен заторопился к Наташе. Не сказать — это хуже.

Наташа сидела за рацией в отдельной небольшой комнатке, в наушниках показалась не то старше, не то посерьезнее. Возможно, потому, что она сосредоточенно что-то ловила в эфире.

Заметив Семена, Наташа сняла наушники.

— Сенечка, сюда заходить нельзя: майор никому не разрешает.

— Знаю, Наташенька, но мне надо кое-что сказать тебе.

— Что случилось? — встревожилась Наташа.

— Ничего не случилось. Просто-напросто ухожу на задание, — ответил Бондаренко так, как говорят, что пошел на прогулку.

— Куда? — поднялась Наташа. — А ну-ка честно говори.

— Честно и говорю: гитлеровцев проведать.

— Сеня!

— Успокойся, милая. Я ненадолго.

— Я что! Обо мне ты можешь не думать, но вот о сыне нашем подумал?

— О сыне? — удивленно протянул Семен. — Наташенька, родная моя!

Семен обнял Наташу, стал целовать в губы, щечки.

— Отпусти, сумасшедший! — отбивалась Наташа. — До дыр процелуешь, как я сыну покажусь?.. — И уже серьезно: — Не считай мои слова упреком. Невольно вырвались. Сеня, ведь я хочу очень немногое: чтобы у моего сына был отец. Совсем скромная мечта.

— Об этом, Наташенька, сейчас мечтают десятки миллионов женщин. Война! Не тревожься. Задание так, не опасное, завтра же вернусь. Ну, поцелуй меня на дорогу.

— Ой! — вскрикнула Наташа испуганно, взглянув на часы. — Чуть не прозевала! Через минуту сеанс связи с Центром. Да уходи же поскорее!

Поцеловала — кинулась к радиостанции.

* * *

Лесной тропой Алеша и Мишутка вышли на шоссе и по-мальчишески задорно зашагали на восток. Издали увидели, что на повороте, возле дорожного указателя, размеренно расхаживают взад и вперед два рослых немецких автоматчика. А на другой стороне дороги, напротив указателя, стоял полицай — на рукаве белая повязка, за плечами карабин. Рядом с полицаем женщина в роскошной шубе.

Мишутка заметил их, оробел. Алеша сказал ему ласково:

— Не бойсь. Иди смело, а то сами накличем на себя беду.

— Штеен! — крикнул один из автоматчиков. — Документ!

— Какие у нас документы? — ответил Алеша. — Мы несовершеннолетние.

Подошли полицай к женщина.

— Кто такие и куда идете? — спросил полицай.

— У него вот мать пропала, — указал Алеша на Мишутку. — Идем в деревню Попельню. Говорят, там она объявилась.

— У нас подростки документов не имеют, — пояснил полицай немцам. — К матери идут.

Женщина в шубе перевела. Солдат махнул рукой.

— Проходите. Только не болтайтесь, где не положено, — строго наказал полицай.

Отойдя подальше, повеселевший Алеша сказал:

— Вот видишь, пронесло, а ты боялся. Главное, Мишутка, не бояться. Струсишь — заподозрят неладное.

— Не буду больше, — пообещал Мишутка, растирая окоченевшие руки.

* * *

Вечером, проверив посты, Млынский вызвал капитана Серегина, приказал предупредить всех командиров и бойцов, чтобы в любую минуту были готовы к переходу на новое место. На вопросительный взгляд Серегина ответил, что его выбор будет зависеть от результатов разведки — что сообщит сержант Бондаренко, какие сведения принесут Алеша и Мишутка.

Было не до сна — раздумывал, а что делать, если разведчики принесут малозначащие сведения? Тревожило и то, а вернутся ли разведчики? Вслепую, конечно, идти нельзя. Нельзя пробиваться и с боями — если раньше времени отряд будет обнаружен, операция «Березка» сорвется...

Ночью Наташа принесла срочную радиограмму. Штаб фронта сообщал координаты минных полей противника на линии фронта, в районе предстоящих действий отряда. Перенеся эти крайне важные сведения на свою карту, майор, довольный, сказал Наташе:

— Здорово нам помогает разведотдел фронта! Молодцы! Попрошу вас, подежурьте у рации: могут быть еще срочные радиограммы. Сами в эфир не выходите. Никоим образом.

Наташа бесшумно закрыла за собой дверь, появилась Зиночка.

— За Мишутку волнуюсь, товарищ майор. Пожалуй, мы ошибку допустили, не отправив его на Большую землю.

— На войне трудно угадать, где безопаснее. Да и особая сейчас война — идет не только на линии фронта, но и в тылу противника. Вы сами справедливо говорили, что и по самолету будут стрелять. Стреляли, Зиночка. Самолет с нашими ранеными едва не погиб. Специалисты поразились, как летчик сумел посадить самолет, который скорее походил на решето. Его самого пуля не зацепила, а штурман, радист и несколько тяжелораненых погибли.

— Счастье просто!

— Да, Зиночка, оно и на фронте должно быть.

— Не зря говорит народ: «Не родись красивой, а родись счастливой».

— Это уже по женской линии.

— Ну что же? Если мне, женщине, положено немножечко счастья, я хотела бы, чтобы оно сопутствовало не мне, а Мишутке.

— Все будет хорошо, Зиночка. Вернутся наши орлята живыми и невредимыми.

— Мы с Оксаной только этой надеждой и живем.

— Оксана за маму тревожится?

— Не только. За Алешу тоже.

— Он родственник ее?

— Пока нет.

— Как это понять?

— Вот так и понимайте: любовь.

— Сильное это чувство, если даже война не властна над ней.

— Любовь сильнее смерти. Никто не может отнять ее у человека, — краснея, сказала Зиночка и заторопилась к выходу.

* * *

Ульяна довольно быстро обошла села, которые назвал ей Млынский, повстречалась со знакомыми, от них узнала, где стоят немецкие гарнизоны. Кое-что сама увидела. Несколько раз ее задерживали, но Ульяна убеждала, что пришла менять старые вещи на продукты, — запаслась ими на этот случай. Беда подстерегла позже, когда уже возвращалась домой. На контрольном пункте у развилки шоссе ее узнал полицай. Строго потребовал:

— Ну-ка, рассказывай, зачем пришла из леса? Кто послал? Партизаны? И не вздумай отпираться: я сам приезжал в лесничество за дровами, видел тебя. Таких один раз повидаешь, потом всю жизнь не забудешь: помесь сороки с чертом! Вспомни, как ты мне не дала березу срубить.

— Сгубить, хочешь сказать? А сейчас на людей руку поднимаешь? Падло ты, а не человек!..

— Сейчас не твоя власть. Говори, партизанка?

Немцу-автоматчику понятно было только одно слово.

— Партизан! — заорал он и ткнул Ульяну в грудь дулом автомата. Охнув, она упала навзничь. Солдаты подняли ее, бросили в кузов грузовой машины...

* * *

До села Попельня Алеша и Мишутка добрались глубокой ночью, подошли к церкви, с трудом перелезли через ограду и постучали в окошко домика священника. Где он живет, сказал Млынский. За окном блеснул огонек и пополз в сторону двери. Звякнул засов, и ребята увидели заспанную старуху с зажженной лампадкой в руке.

— Что вам угодно? — спросила она.

— Мы — к батюшке, — ответил Алешка.

— А вы кто такие будете?

— Племянники.

— Только вас и не хватало! Он сам голодает, и на что вы ему? Ох, горе-то какое! — недружелюбно произнесла старуха. Посторонилась:

— Что поделаешь, проходите.

Она провела Алешку и Мишутку в большую теплую комнату, распорядилась:

— Разденьтесь и посидите. Я доложу батюшке, он покличет вас.

Старухи что-то долго не было, и ребята даже встревожились. Наконец дверь приоткрылась, показалась ее голова.

— Пойдемте.

Провела в небольшую комнату, устланную ковром. В переднем углу сплошь иконы. По середине комнаты небольшой столик, на нем — толстая книга в тяжелом медном переплете с небольшими овальными иконками, окаймленными позолоченными ободками. Мишутку книга ошеломила. Он вытаращил глазенки, коснулся пальчиком одной из иконок, опасливо взглянув на старуху.

— Святое Евангелие, — пояснила она. — В этой книге, дитя мое, ответы на все житейские вопросы. Глядеть гляди, но не трогай.

Открылась боковая дверь, в комнату шагнул священник: коренастый, с густыми седеющими волосами, довольно приятным, добрым лицом. На вид ему, как определил Алешка, было лет сорок пять. На груди массивный золотой крест на блестевшей серебряной цепочке, уходившей под густую черную бороду с проседью.

Увидев ребят, священник улыбнулся.

— Бог племянничков послал! — произнес он радостно. — Здравствуйте, чада! — и прикоснулся губами к голове Мишутки, потом Алешки.

— Руку поцелуйте батюшке, — потребовала старуха.

Алешка, а за ним Мишутка неумело приложились к руке. Священник покосился на старуху:

— Матушка, дай детям поесть, что бог послал, и постели им в теплой комнате. Им согреться надобно с мороза.

— Сделаю, как велите, батюшка, — поклонилась старуха и скрылась за дверью.

Священник выглянул за дверь, плотно прикрыл, подошел к ребятам, наклонился так, что коснулся мягкой бородой лица Мишутки.

— Я вас слушаю, дети мои.

— Вам поклон от Александра Карповича, — выпалил Алешка.

— Тсс... — оглянулся священник на дверь. — Ты потише, слух, у меня хороший. А где он теперь живет, дитя мое?

— На Чистых прудах дом семь, квартира двадцать три, — уверенно ответил Алешка уже шепотом.

— Давненько я не бывал в тех краях и даже соскучился, — вздохнув, произнес священник ответный пароль. — Бог даст, встретимся...

Дальнейшему разговору помешала старуха.

— Стол накрыт, — сказала она, и на этот раз не войдя, а лишь просунув в дверь голову. И опять скрылась.

— Пойдемте, племяннички, — заторопился священник. — Дарьюшка ох не любит ждать. А поговорим потом. Поняли?

— Поняли, — ответил Алешка, догадавшись, что священник не доверяет своей прислужнице.

После ужина священник распорядился: Мишутке немедля спать, а Алексею пожаловать к нему в опочивальню на предмет вечерней беседы с господом...

Просьбу Млынского выслушал внимательно. Спросил, когда ребята должны вернуться. Живо интересовался действиями отряда, настроением бойцов, что слышно о Москве. А когда заметил, что Алешка зевает, трет глаза, спохватился, сказал, чтобы шел к Мишутке и ложился спать.

— К утру все будет приготовлено, — пообещал он и добавил: — Да поможет нам всевышний!

Проводив Алешу, священник запер дверь на ключ, повернул его бородкой кверху. Зашторил окна, проверил, не осталось ли щелки, и только тогда подошел, крестясь, к переднему углу, заставленному киотами с древними образами. Лишь внизу под ними был небольшой самодельный треугольный столик, на котором лежала Библия. Перед иконами тускло мерцала лампадка, подвешенная к потолку на трех шнурах, давно потерявших свой первоначальный цвет.

Священник отвел в сторону левой рукой лампадку, а правой снял икону Господь-вседержитель. Отодвинул застежку сбоку киота и открыл киот, украшенный потемневшим серебром, приподнял икону и вытащил со дна киота школьную тетрадку. Перелистал ее. Почти вся она была заполнена записями, понятными ему одному. Здесь были сведения о расположении немецких частей в прифронтовой полосе, особо отмечались штабы, артиллерийские батареи, скопления танков. Были сведения и об Иудах — так священник называл предателей, услужавших гитлеровцам.

Вырвал из тетрадки чистый листок и мелким почерком, стараясь экономнее использовать листок, записал то, что интересовало Млынского.

Ему невольно вспомнилось, что прихожане, проживающие в его селе и в окрестных селах — другой церкви поблизости не было, на его осторожные вопросы отвечали и охотно, и так подробно, словно специально приглядывались, специально интересовались тем, что может быть полезным для Красной Армии, для партизан, вот только не знали, кому передать разведывательные сведения, что с ними делать. Впрочем, по совету Александра Карповича кое-кого из прихожан он привлек к сбору этих разведывательных сведений...

Положил на прежнее место тетрадку, закрыл на витиеватую серебряную застежку киот и, ставя икону на место, перекрестился, вспомнил из кондака, краткой церковной песни праздника воздвижения креста господня:

— ...щедроты Твоя даруй, Христе Боже: возвесели нас силой Твоею, победы дая нам на супостаты... непобедимую победу.

Подумал: будет она — победа, ежели весь народ против иноземных захватчиков, и победа эта станет непобедимой, на веки веков!..

Листок со сведениями для Млынского тщательно и осторожно смял, чтобы не шуршал, сложил вдвое, потом еще раз вдвое, и еще раз.

После этого разведчик принялся за пиджачок Мишутки, который он специально оставил в своей опочивальне. Распорол подкладку, вынул правое ватное плечико, заделал в него, укрепив нитками, обшив, ставший небольшим комочком листок. Зашил сначала плечико, а потом, вставив его на место, и подкладку, ощупал плечико снаружи и изнутри. Убедившись, что все сделано добротно, отнес пиджачок в комнату, где крепко спали ребятишки, ступая осторожно, чтобы не услышала любопытная что-то Дарьюшка. Уж не заподозрило что-либо гестапо? На всякий случай, тайничок-то надо сменить.

Утром, как только проснулся, в опочивальню, постучав, вошла Дарья. Как всегда, она сказала, что завтрак готов, но уходить не торопилась.

— Долго ли племяннички гостить будут, батюшка? Продукты на исходе. Прихожане сейчас не богаты: и рады бы, да нету.

— Ничего не поделаешь, матушка: родная кровинка. Господь дал день, господь даст и пищу... — Перехватив огорченный взгляд, добавил: — Приготовь им снедь на дорогу.

Повеселевшая старуха заспешила на кухню.

— А метель-то стихла, — сказал священник ребятам после скудного завтрака. — Может, вам зараз домой махнуть? Занепогодится, у немцев больше подозрений вызовете. — Добавил решительно: — Собирайтесь!

— А мы еще не... — начал Алеша, но священник прервал его.

— Все, что нужно, вот здесь. — Он похлопал по правому плечу пиджака Мишутки. — Берегите.

— Тогда пошли, Мишутка!

— Пошли!

Когда Алеша и Мишутка оделись, Дарья вынесла из кухни рюкзак с продуктами.

— Чем богаты, тем и рады, — сказала она, помогая Алеше надеть рюкзак. Вздохнула: — Не те времена!..

Священник вынул бумажник и так, чтобы видела Дарья, вытащил из него сто оккупационных марок, протянул Алеше.

— Передай матери. Скажи, это все, что я могу. Разбогатею, тогда большим поделюсь. Так и передай, не забудь.

— Не забудем, — ответили в один голос ребята.

Разведчик прижал их к груди, поцеловал, провел за калитку.

— Надо будет, — сказал он на прощанье, — приходите. Только лучше днем — оно безопаснее.

— Хорошо, дядюшка, так и будем делать, — заверил Алеша.

Отшагав от села километров пять, ребята свернули на проселочную дорогу, ведущую к лесу. У кромки леса остановились, посмотрели на село, стоявшее на пригорке. Особенно отчетливо выделялись школа и церковь.

Заснеженная дорога, местами переметенная сугробами, змейкой бежала вниз вдоль леса. Идти было легко. Большие сугробы ребята обходили и шли без остановки. Дорогу эту Алеша знал хорошо. Наперед говорил Мишутке, что вот сейчас будет балочка, за ней перелесок — летом грибов не оберешь, предупреждал, что в гору подняться надо будет.

— Как ты думаешь, Мишутка, не пора ли попробовать харчишек новоявленной тетушки Дарьи? Может, в рюкзак насовала еловых шишек? Больно легкий он!

Остановились. Алеша снял рюкзак, достал ломоть хлеба, несколько вареных картошек, маленький кусочек сала. Все разделили поровну.

— Глотай быстрее, Мишутка, а то шагать нам с тобой еще далеко.

Мишутка откусил большой кусок хлеба, он застрял, даже выступили слезы.

— Что ты глотаешь, словно пеликан? На, запей.

Алеша протянул Мишутке бутылку с водой. Тот глотнул, хлеб прошел, и сразу стало легче. Повеселевший Мишутка набросился на Алешу:

— Тебе не угодишь: то быстро ешь, то не глотай!

— Не шуми, малыш. Со мной походишь в разведку, многому научишься.

Мишутка стал есть медленнее, время от времени поглядывая на Алешу. Вскоре ему надоело молчать, он спросил:

— Ты любишь Оксану?

— Очень! Если со мной что случится, скажешь ей это. А пока ни слова. Никому не проговорись.

Алеша погрозил пальцем.

— Не скажу, не бойся, — заверил Мишутка. — Чесслово!

Солнце выглянуло из-за туч, скользнуло по верхушкам деревьев и снова спряталось.

Ребята дошли до балки и стали спускаться к реке. Нужно было перейти на ту сторону реки, где стеной стоял сосновый бор. Ребята, как завороженные, смотрели на высокие сосны, покрытые снегом, будто пуховой шубой. У реки дорога резко сворачивала вправо и белой лентой вдоль насыпи выходила на широкий мост.

Веселые, бросая друг в друга снежки, они шагали по наезженной дороге. Так вести себя посоветовал Алексей, чтобы не вызывать подозрений. Только спустились к мосту, из-под него выскочили автоматчики, а за ними полицай.

— Куда идете? — спросил полицай.

— В лес, — бойко ответил Мишутка.

— Зачем?

Алеша растерялся, не понимая, что дернуло Мишутку сказать: «В лес», — когда нужно было ответить: «Были у дяди, сейчас домой идем». Он замешкался, обдумывая, как бы выйти из положения, и тут опять его опередил Мишутка.

— За дровами, — сказал он, чем еще больше осложнил задачу Алеши, разрушив по существу легенду. Такую железную легенду!

— На чем же вы их везти будете? — ехидно спросил полицай.

— На себе, — снова первым ответил Мишутка.

— Ври, да знай меру. Без санок, без веревок. Кто вам поверит?

Молчать Алеше было уже нельзя.

— Мы насобираем хвороста, сложим в кучу, а к вечеру приедет дядя на санях и заберет.

— Какого хворосту, когда все замело? Где он, хворост ваш?..

Немцы обыскали Алешу и Мишутку. Нашли только марки.

— Зер гут! — довольно сказал немец, пряча деньги в карман.

— К партизанам идете? — пытал полицай. — Признавайтесь.

— Мы уже сказали, куда и зачем идем, — ответил Алеша.

Тот, кто отобрал у него деньги, видимо, старший, что-то сказал солдатам. Два автоматчика схватили Алешу под руки.

— Буль-буль! — пояснил немец полицаю, показав на Алешу, а затем в сторону реки и изобразив, будто он что-то бросает.

— Понял, — побледнел полицай. — В прорубь, да? В речку, да? Буль-буль-буль?..

Повернул Мишутку в сторону леса, толкнул в спину.

— Беги что есть мочи! — И к немцам: — Совсем киндер, дитя то есть. Пусть дрова собирает. Лес нехоженый, замерзнет.

Солдаты закивали и заржали громко, дружно.

— Шнелль! Шнелль! — закричали они вслед Мишутке.

Алешу поволокли вниз, к реке.

Мишутка бежал изо всех сил. Миновал пригорок. Снежная тропа покатилась вниз, к спасительному лесу. Будто рядом он, а никак не добежишь!..

Тут Мишутку и заметил матрос Потешин, высланный мичманом Вакуленчуком в дозор с другим матросом, — лес тут был редкий, основная группа краснофлотцев залегла подальше от опушки.

— Доложи мичману: Мишутка один! Пусть срочно подтягиваются!

А сам ползком наперерез Мишутке, потерявшему тропу и утопавшему по колени в снегу.

Сделав еще несколько шагов, Мишутка упал. Когда Потешин подполз к нему и прижал к груди, он тяжело дышал, пытался что-то сказать и не мог — занялось дыхание.

— Алешка где? — тревожно спрашивал Потешин.

— Н-немцы... П-поволокли топить... С-спасите! — еле выговорил Мишутка, заикаясь. — Т-там... — показал он в сторону речки, невидную отсюда.

Потешин взял на руки Мишутку, зашагал, пригнувшись, навстречу Вакуленчуку, показавшемуся с матросами из молодого ельника. Мичман заметил их, подбежал, вопросительно взглянул на Потешина.

— Как я понял Мишутку, товарищ мичман, Алешу схватили немцы, повели к речке утопить в проруби. — И пояснил виновато: — От леса-то речка не просматривается.

— За мной! — скомандовал Вакуленчук матросам.

С пригорка увидели, как один из немцев ударил Алешу по голове, сбил с ног. Услышали, как немец кричал, пиная Алешу: «Вохин партизан?!..»

Каждым ударом ноги он все ближе, ближе подталкивал Алешу к проруби.

Увлеченные избиением подростка, немцы не заметили, что на пригорке появились красноармейцы.

— Огонь! — с отчаянием закричал Вакуленчук, но в этот же момент избивавший Алешу немец столкнул его в прорубь, дал по нему очередь из автомата.

Никто не ушел: ни гитлеровцы, ни полицай.

Вакуленчук лег на край проруби, опустил торопливо руку до плеча в ледяную воду, пошарил вокруг подо льдом.

Встал на колени, снял шапку.

Сняли шапки, опустившись на колени, краснофлотцы.

Прозрачная вода затягивалась тонкой ледяной коркой. Чистой, как слеза. Чуть-чуть красной от Алешиной крови...

* * *

Мишутку несли все по очереди. Попав к Вакуленчуку, Мишутка спохватился.

— Д-дяденька, м-мичман, а з-задание мы в-в-выполнили. Вот тут все с-спрятано. — И Мишутка похлопал себя по правому плечу.

— Так, значит, не зря погиб Алеша? И ты не зря... — Мичман не договорил. — А ну слезь на минутку.

Вытащил из глубокого кармана матросских брюк что-то, завернутое в тряпицу. Держа на ладони, развернул ее. Сверкнул значок в виде красного знамени. Посредине — Ленин.

— Возьми, Мишутка. Уходя на задание, комсомолец Алеша Горецвит отдал мне на хранение свой комсомольский значок. Храни его. Станешь комсомольцем, носи, береги.

Поцеловал Мишутку.

— Расти настоящим человеком, сынок. Таким, каким был наш Алеша. Доброволец-красноармеец. Разведчик...

31

Семен Бондаренко внимательно изучил протоколы допроса «Вальтера», агента гестапо номер семьдесят один. Побывал на его допросах. Присмотрелся, как он разговаривает, сидит, ходит. Сам задал ему некоторые вопросы. Затем Семена тщательно проинструктировал Млынский, вручил пистолет «Вальтера» и визитную карточку оберштурмбанфюрера Отто Кранца. Переодевшись в штатское платье, сержант ночью ушел в сторону шоссе. Отличное знание немецкого языка, визитная карточка начальника гестапо позволили ему без особых затруднений добраться на попутных машинах до прифронтовой полосы.

Как и подлинный «Вальтер», Бондаренко выдавал себя за агента фирмы «Даймлер» по сбору металлолома. Солдаты и армейские офицеры, с которыми иногда он вынужден был вступать в разговор, сочувствовали ему, когда он озабоченно говорил, что доставка металлолома в фатерлянд сейчас не только затруднена, но с каждым днем сокращается, в поисках разбитой военной техники ему приходится мотаться по всей прифронтовой полосе с юга на север. А ведь подбитые русские танки, пушки, добавлял Бондаренко, прекрасное сырье для немецких танков и пушек.

Один из солдат, которому он пожаловался, сердито сказал, что сопротивление русских с каждым днем усиливается, и теперь немало подбитых танков не только русских, но и немецких.

Колеся по изучаемому району, Бондаренко действительно видел не мало подбитой немецкой военной техники — танков, артиллерии, бронетранспортеров, автомашин, что не могло его не радовать. А главное, удалось увидеть и выяснить то, что интересовало Млынского, — какие немецкие части здесь действуют, как они вооружены, их примерная численность, какие естественные прикрытия может использовать отряд, чтобы поближе подобраться к месту прорыва. Все надо было запомнить. Млынский категорически запретил делать какие-либо записи, пусть даже условные.

По времени, отведенному майором, надо было уже возвращаться. Семен пришел на железнодорожный разъезд, надеясь сесть на поезд и тем самым сократить путь.

На разъезде его задержал ефрейтор.

— Дезертир! Не разговаривать! — заорал он, когда Бондаренко попытался объяснить, кто он такой. Привел в одноэтажный домик к обер-лейтенанту.

— Ваши документы!

— Пусть выйдет ефрейтор. — И Семен без приглашения сел на стул у стола обер-лейтенанта, вынул пачку сигарет, протянул обер-лейтенанту, — Закуривайте. Берлинские. Кстати, Берлин — это мой родной город.

Обер-лейтенант сделал знак ефрейтору выйти, закурил.

— А документ все-таки покажите. Прифронтовая зона.

Семен положил на стол визитную карточку Отто Кранца.

— Прочтите внимательно.

— Отлично вижу, что это визитная карточка оберштурмбанфюрера Отто Кранца. А я прошу предъявить документ.

Семен подвинул стул поближе. Доверительно сказал:

— Вам, господин обер-лейтенант, я могу признаться. Дело в том, что я агент гестапо номер семьдесят один, псевдоним «Вальтер». Выполняю специальное задание по выявлению русских разведчиков в нашем тылу, в том числе и в прифронтовой полосе. Я отлично владею русским языком и при встрече с русскими выдаю себя за русского. Естественно, никаких документов у меня нет. А эта визитная карточка, как мне объяснил оберштурмбанфюрер, в случае задержания нашими, немцами, служит пропуском. Здесь указан телефон господина Отто Кранца. Вы можете позвонить ему, и он скажет, кто я такой. Передайте Отто Кранцу, что я напал на след отряда майора Млынского. Это для него очень важно... Звоните, звоните. Но только лично оберштурмбанфюреру, иначе вас будет ожидать очень крупная неприятность.

Обер-лейтенант явно колебался.

«Неужели позвонит? — с тревогой думал Семен. — А вдруг Отто Кранц потребует передать трубку мне? У «Вальтера» голос хриплый...»

— Что же вы не звоните?

Обер-лейтенант снял пенсне, протер, нацепил на нос. Снял телефонную трубку, через армейскую связь соединился с Отто Кранцем.

Семен отчетливо слышал голос Кранца. Злой. Раздраженный.

— Это все? — спросил Кранц, когда обер-лейтенант доложил ему, что задержан неизвестный, предъявивший его, Кранца, визитную карточку и назвавший себя «Вальтером».

— Его задержал ефрейтор, — пояснил обер-лейтенант.

— Ваш ефрейтор глуп. Обер-лейтенант должен быть умнее! — крикнул Отто Кранц. — Немедленно отпустите!

— Слушаюсь! — И обер-лейтенант торопливо положил на рычаг телефонную трубку.

— Прошу прощения за недоразумение. Служба!.. К тому же я армейский офицер, ваши дела для меня — темный лес.

— Не беспокойтесь, господин обер-лейтенант. Лично к вам у меня нет никаких претензий. Я не собираюсь жаловаться.

— Спасибо. — И обер-лейтенант протянул пепельницу, заметив, что Бондаренко ищет глазами, куда бы положить окурок. — А ефрейтора я накажу. Так и передайте оберштурмбанфюреру.

— Будем считать, что инцидент исчерпан. В какой части служите, господин обер-лейтенант?

— В триста первом полку десятой моторизованной дивизии армии генерала фон Хорна. Мы находились в резерве, принимали пополнение, а вчера нас неожиданно подняли и бросили в эту дыру.

— Но зато здесь, в прифронтовой зоне, безопаснее, нежели на фронте. Не так ли, господин обер-лейтенант?

— Теоретически да, а фактически... Здесь каждый куст стреляет. Вот поэтому на рассвете, как взойдет солнце, наша моторизованная дивизия, батальон СС, жандармская и полицейская роты начнут прочесывать лес со стороны города. Приказано полностью истребить всех партизан. Это будет завершающая операция. Мой совет, «Вальтер», держитесь подальше от леса, не то попадете под эту все сметающую «Волну» — так названа операция, а там, в лесу, будет не до проверки: нет документов — расстреляют, и все.

— Спасибо за. дружеское предупреждение. Мне-то надо в город, а вам не завидую: партизаны в плен не сдаются.

— Да, мне рассказывали, что они и мертвые стреляют. Но если бы, «Вальтер», речь шла только о партизанах! В приказе генерала фон Хорна почему-то не сказано об истинной, основной цели: говорят, главная цель операции «Волна» — ликвидировать какой-то крупный отряд Красной Армии. Говорят, в отряде тысяч пять бойцов, не меньше, все хорошо вооружены, есть артиллерия, бронетранспортеры. А красноармейцы — это мы испытали, бьются до последнего. Впервые с такими солдатами сталкиваемся: уже смертельно раненный, а стреляет. Фанатики! Что их заставляет так поступать, не понимаю...

Бондаренко порывало сказать, что поступают так красноармейцы потому, что они советские люди, защищают свою родину. Нельзя! Взглянул на часы.

— Извините, господин обер-лейтенант, но я должен торопиться, чтобы еще засветло добраться до города, а путь не близкий. Хорошо, если удастся перехватить попутную машину. Опаздываю, и все из-за вашего ефрейтора.

— Не смею задерживать, дорогой «Вальтер». Я рад был познакомиться с вами. Желаю, чтобы в пути у вас не было больше неприятностей. Вот это поможет избежать их. — Обер-лейтенант протянул сложенный вдвое небольшой зеленого цвета плотный листок. — Наш местный пропуск. Действителен как раз до города. Пусть будет при вас, на всякий случай. Было бы ваше согласие, я мог бы предоставить вам машину. Услуга за услугу — скажите о моей помощи вам оберштурмбанфюреру.

— О! Мой шеф будет вам премного благодарен! Разумеется, и я в долгу не останусь. Пока еще я должен работать в районе дислокации вашей дивизии.

— Успеха вам. Работка ваша, «Вальтер», честно говоря, не дай бог...

Через несколько минут «оппель-капитан» выскочил на шоссе, ведущее в город. Бондаренко прикинул: примерно на полпути, справа от шоссе, километрах в пятнадцати, в чащобе леса и лесхоз. Ничего не случится, уже ночью будет в отряде. Такой удачи сержант не ожидал: ведь действительно надо как можно скорее предупредить Млынского о намеченной на рассвете карательной операции против отряда и партизан. А уже вечер, темнеет.

Бондаренко до боли в глазах вглядывался через ветровое стекло в бегущее навстречу асфальтированное шоссе, чуть припорошенное снегом, боясь проскочить то место, откуда ближе добраться до лесхоза. Ориентир он запомнил: метров полтораста за подбитым фашистским танком, оттащенным в сторону, чтобы не мешал проезду по шоссе.

«Оппель-капитан» обогнал длинную колонну крытых парусиной грузовиков, заполненных солдатами. Они сидели на поперечных лавках, спиной к кабине шофера, прижавшись друг к другу. Чтобы лучше рассмотреть, Бондаренко приоткрыл боковое стекло, услышал выводимую на губных гармониках печальную мелодию.

«Да, радоваться вам нечего, — подумал он. — Мало кто из вас вернется в свой родной фатерлянд!»

Правее шоссе проселочной дорогой вдоль кромки леса спешили на санях полицаи, вооруженные винтовками, автоматами. Полицаев нетрудно было узнать по белым нарукавным повязкам на штатской одежде.

Шофер, пожилой немец, все время молчавший, произнес:

— Спешат!

— Куда?

— Занимать позиции. На рассвете партизан колотить будем.

Семена кольнули эти слова.

— Прибавь газку! — строго сказал он. — И так уж темно стало.

Навстречу шел бронетранспортер. За ним несколько крытых грузовиков.

А вот и село, которое шоссе разрезало пополам. За ним через несколько километров должен быть деревянный мост через неширокую реку, а там в полукилометре и подбитый танк.

Только въехали в село, на дорогу выбежал автоматчик, отчаянно замахал.

Оказалось, только что партизаны взорвали мост.

Регулировщик показал рукой объезд: справа, проселочной дорогой, у самого леса. Пояснил, что потом надо будет взять еще правее.

В глубоком снегу машина забуксовала, мотор стал давать перебои, заглох.

Шофер и Бондаренко вышли из машины.

«Придется отсюда добираться до отряда», — подумал Бондаренко. Полез в карман за пистолетом, не успел, остановила команда:

— Хенде хох!

Из леса выскочили несколько человек с автоматами.

Шофер и Бондаренко поспешно подняли руки.

По тому, как была произнесена команда, сержант догадался, что это не гитлеровцы: немцы произносили эти слова совсем иначе.

Догадка подтвердилась, когда Семен услышал русскую речь.

— Быстрее, ребята! Обезоружить, связать руки и — уходить!

На Бондаренко навалились сразу двое, вытащили из кармана пистолет.

— Осторожнее, ребята! Свой я! — невольно выкрикнул сержант, не зная, что задумали задержавшие их. Вдруг тут же или в лесу и укокошат! Но кто они? Может, из отряда? А может, партизаны? А может, полицаи? Нет! Зачем же полицаям задерживать немецкую машину! Эх, была не была! И добавил, погромче: — Бондаренко я!

— Какой такой Бондаренко? — спросил тот, кто связывал ему руки.

— Ну, Семен! Семен Бондаренко!

— Сержант?

— Он самый! Не разгляжу тебя.

— Сидоров я, из роты Ливанова. Знаешь Ливанова?

— Ну как же! Старший лейтенант из райвоенкомата!

— Ну и ты вроде ты: видал тебя в отряде. Откуда тебя черти принесли? Тот-то, другой, хоть настоящий фриц или тоже из наших?

— Настоящий! — невольно улыбнулся Бондаренко. — Да развяжи руки-то! Вот Фома-невера! Не убегу!

— Ладно уж, развяжу. А тикать тебе, если ты подлинный Семен, только в отряд. Пошли.

Пошли не в лес, как думал Бондаренко, а дальше, проселочной дорогой. Слева темнела окраина села. Свернули к селу, остановились у большого кирпичного дома, стоявшего особняком. Света в окнах не было.

От крыльца отделилась фигура.

— Свои, — тихо сказал Сидоров. Бойцам скомандовал: — С фрицем побудьте в прихожей, а мы с сержантом пройдем к ротному.

В комнате был полумрак — чуть светилась пригашенная небольшая керосиновая лампа. Сидевший за столом человек спросил:

— Успешно?

— Как сказать, товарищ командир роты: ловили кукушку, а поймался ястреб...

— Это как понять?

— Я сам еще не пойму: взяли двоих, а один вроде как своим оказался, да еще, говорит, вашим знакомым. Полюбуйтесь на него.

Командир роты вывернул побольше фитиль в лампе, взял лампу, приподнял ее и подошел к Семену. Почти одновременно воскликнули:

— Ливанов!

— Бондаренко!

— Что же вы своих ловите? — пожимая протянутую руку, шутливо спросил сержант. — Этак и перепугать можно.

— Чтой-то ты маму не звал на помощь! — засмеялся Сидоров. — Лапки, правда, вовремя вскинул, догадливо. Кто же знал, товарищ сержант, что ты в персональной фрицевской машине перед сном прогулки совершаешь? И скажи спасибо, что русский снег тебя выручил, вовремя заглушил мотор твоей персоналки: впереди мы хитроумный завальчик устроили, упал бы — синяков себе наставил на парадном месте. — И серьезно уже: — Товарищ ротный с ребятами мост подорвал, что дальше за завалом, а нас за «языком» отправил. Теперь, говорит, условия вам созданы, берите «языка», а какой ты, извиняюсь за выражение, «язык»? И с шофера что возьмешь?

— Не стони и наперед не загадывай, — заметил Ливанов. — Шофер тоже много знает. Он офицеров возит, все видит и много слышит.

— Товарищ старший лейтенант, — сказал Бондаренко. — У меня для майора есть сведения первостепенной важности. Убежден, всем нам спасибо скажут, если мы, не теряя времени, поспешим в отряд. Прошу вас, надо выходить сейчас же, немедленно. Отряду грозит большая опасность. И еще учтите: мы обогнали большую колонну грузовиков с автоматчиками. Вот-вот здесь будут...

— Шофера прихватим?

— Вы же сами справедливо сказали Сидорову, что шофер многое знает.

* * *

Надо было точно знать дислокацию немецких частей на том участке, на котором был намечен прорыв. Разведотдел фронта, правда, сообщил эти сведения, но с оговоркой, что они нуждаются в проверке накануне операции «Березка», так как противник может передислоцировать части, подтянуть новые. Уточненные сведения майор ожидал от разведчика, к которому пошли Алеша и Мишутка. Но есть ли у разведчика уже готовые сведения, нужные для отряда? Проберутся ли к нему Алеша и Мишутка? Смогут ли возвратиться благополучно?

Почему-то самых важных сведений майор ожидал от Семена Бондаренко.

Майор часто справлялся у Октая, не вернулись ли Алеша с Мишуткой, Вакуленчук, Бондаренко, хотя отлично понимал, что, конечно, ему не только немедленно доложат о возвращении кого-либо из разведчиков, но разведчики сами прежде всего придут к нему.

А тут еще Зиночка зачастила под разными предлогами. Зайдет, доложит, молчаливо посмотрит и тихонько выйдет. И в ее взгляде Млынский читал осуждение.

А сам он разве не переживает? А если иного выхода не было!..

Сразу стало легче, когда мичман Вакуленчук внес Мишутку.

— Жив!..

Взял на руки, стал горячо целовать.

— Жив, сынок, жив!..

Тихо и тревожно спросил:

— А где Алеша?

— У-у-убили! — еле выговорил Мишутка и заревел. Показал на правое плечо. — Т-тут з-зашил дяденька. Р-р-распороть надо.

— Сынок, милый! — встревожился Млынский, вглядываясь в изменившееся личико Мишутки, повзрослевшее, что ли. — Ты почему... зачем... так говорить стал?!

— Н-не знаю, — опять заикаясь, ответил, плача, Мишутка.

Мичман Вакуленчук отвернулся, глухо спросил:

— Можно идти, товарищ майор?

— Идите. Нет... Попрошу вас: позовите Зиночку и возвращайтесь с нею. Да не пугайте ее, пожалуйста!.. Ведь это пройдет, Мишутка? Правда, пройдет?..

* * *

Сведения, доставленные Мишуткой, оказались очень ценными. С трудом разбирая мелкий-премелкий, но все же понятный почерк, Млынский поразился тому, что разведывательные сведения были очень конкретными, детальными, даже указывались даты их получения.

— Вот это разведчик! — невольно воскликнул Млынский, закончив перенесение разведывательных данных на карту.

Теперь линия фронта и путь к ней от лесхоза представали значительно отчетливее. Еще возникали кое-какие вопросы, но майор был уверен, что ответить на них сумеет Семен Бондаренко, Семен, как про себя называл сержанта майор.

Вот почему Млынский так обрадовался возвращению Семена. Поручил Ливанову тщательно допросить немца-шофера, пригласил Алиева и Серегина.

— Докладывай, Семен!

Бондаренко взглянул на часы.

— Сейчас двадцать три часа тринадцать минут. А на рассвете немцы начнут карательную операцию «Волна» против нашего отряда и партизан...

— Не весело! — произнес Млынский, когда Бондаренко рассказал все, что ему удалось узнать о готовящейся операции. — Хасан Алиевич, пригласите Ливанова.

Алиев столкнулся с Ливановым в дверях.

— Товарищ майор! — тревожно доложил Ливанов. — Пленный уверяет, что утром против нас начнется самая крупная, завершающая операция.

— Семен уже сообщил об этом. Меня интересует, когда именно? Утро — понятие растяжимое.

— Говорит, как взойдет солнце, а точное время не называет. Не знаю, говорит.

— Сейчас февраль. Когда во второй половине февраля всходит солнце? — обратился Млынский к присутствовавшим. — Кто знает?

— Половина восьмого или около восьми. Но не раньше половины восьмого, — ответил Серегин.

— Обер-лейтенант и шофер называют одно и то же время. А с какой стороны начнут прочесывать лес?

— Со стороны... — хотел сказать Бондаренко.

— Меня интересует, что показывает немец.

— Немец говорит — со стороны города, — ответил Ливанов.

— А по твоим сведениям, Семен?

— Я уже говорил: со стороны города. Хочу добавить, что лес у города будет охвачен полукольцом. Но это, товарищ майор, мое предположение.

— Правильное предположение. Так вот, товарищи. Времени у нас в обрез. Поднимайте отряд. Уходим через тридцать минут. Хватит на сборы и на то, чтобы связаться с Центром и со штабом фронта... Ты, Семен, не уходи. У меня вопросы будут к тебе.

Млынский разбудил Наташу, усадил за стол.

— Наташа, милая, записывай: «Завтра, в семь тридцать, против нас и партизан начнется карательная операция «Волна». Участвуют: десятая моторизованная дивизия армии фон Хорна, батальон СС, жандармская рота, полицейская рота. О месте базирования сообщу дополнительно. Нельзя ли ускорить операцию «Березка»? Млынский.» Записала? Срочно передай в штаб фронта. Сейчас же!

— Но, товарищ майор, сейчас не наше время для связи.

— Выходи в эфир, прошу тебя.

— Противник может засечь нас, если будем торчать в эфире.

— Вот и хорошо, пусть засекает. По сведениям Семена, немцы уже пронюхали, что мы в лесхозе. Лучше будет, если они станут искать нас здесь, чем в другом месте...

— Вернулся Семен? — обрадовалась Наташа. — Все в порядке у него? Не ранен?

— С ним-то все в порядке, а нам необходимо уходить немедленно. Пока немцы доберутся до лесхоза, метель заметет наши следы. Поняла?

Наташа кивнула, торопливо надела наушники, включила рацию.

* * *

Первыми ушли из лесхоза разведчики — мичман Вакуленчук с краснофлотцами. Млынский поставил перед ними задачу: разведать новое место базирования и дорогу к нему. В качестве связных он придал Вакуленчуку несколько бойцов из роты Ливанова, знающих местность. Через десять минут после ухода разведчиков вышло боевое охранение, и еще через десять минут к новому месту поспешно зашагал отряд.

Старший лейтенант Ливанов, замыкавший со своей ротой колонну, нервничал: впереди роты должна была следовать Зиночка с тяжелоранеными, а она еще не трогалась с места.

— Боец Сидоров, поторопите Зиночку!

— Да Оксаны с Ульяной нет! — пояснила Зиночка. — Не бросать же их!

Оксана сидела на полу около раскрытого и еще пустого чемодана и, плача, перебирала платья, белье, вынутое из неприкосновенного сундука: в него складывалось приданое. Оно напомнило Оксане Алешу.

Ульяна бросала в небольшой чемоданчик свои пожитки и выговаривала дочери:

— Слезами вечному горю не поможешь! Поторапливайся! Зиночка сказала — собирай только самое необходимое и теплое.

— Вы идете, бабоньки? Вся рота вас дожидается.

— Да вот, — растерянно развела руками Оксана. — И это надо бы взять, и это жалко оставлять: разворуют немцы.

— Сейчас идем! — откликнулась Ульяна. Сама стала бросать в чемодан Оксаны вещи. — Да помогай же! Что вещи! Жизнь — она дороже. Потеряешь — не купишь. Побывала я у фашистов, до сих пор до спины не дотронуться. А ты попадешь — живой не уйдешь. Замучают, насильники. Вспомни Алешеньку. Жизнь дана на добрые дела, Оксана... Да не плачь, доченька. Не терзай ты моего сердца!..

В прихожей Оксана потянулась к своему легкому демисезонному пальто. Ульяна увидела, забеспокоилась.

— Теплое, теплое надень! В летнем-то замерзнешь в лесу.

Оксана надела материнский полушубок, отцовскую шапку, схватила чемодан, в другую руку — клетку с птичками. Молодой боец взял чемодан, положил в сани, увидел клетку с птичками, ахнул:

— Ты что, с птахами в детский сад направляешься? В сосульки превратятся твои птички дорогой.

— А что делать-то? В доме с голоду подохнут.

— А ты выпусти — найдут и тепло и корм. Птица, как человек, тоже свободу любит.

— Простите, милые, — открыла дверцу клетки Оксана. — На чердак летите, там и корм есть! — крикнула она вслед, будто птички могли ее понять.

* * *

Холодный, северный ветер раскачивал верхушки деревьев, сметал с ветвей снег, бросал комья слипшего снега на головы. Красноармейцы, подняв воротники шинелей, Полушубков, тяжело ступали по глубокому снегу. Шли молча, быстро, без привалов. Из-под кустов то и дело выскакивали потревоженные зайцы, шарахались в сторону.

— Эх, жаль времени нет заняться охотой! — досадовал красноармеец Сидоров. — Сердце щемит, когда на глазах из-под ног жаркое убегает.

— А ты что, охотник? — спросил шедший сзади него сержант Петров.

— Охотник — не то слово. Такой охотник, как я, на всю округу один был. — Поняв, что перегнул, поправился. — В нашей области таких охотников, как я, единицы были. Я любил ходить на глухаря. Птица, прямо скажем, райская. А какое жаркое из нее!

— А ну, давай, давай что-нибудь из охотничьих сказок, — пошутил Петров.

Сидоров не обратил внимания на шутку, не обиделся, продолжал:

— Чтобы на глухаря охотиться, повадки его знать нужно. Не знаешь, лучше сиди на печи и держись за теплую трубу. Удачи не будет. Я, бывало, еще с весны ходил по лесу в поисках тока. А как начнется охотничий сезон, иду туда, где наверняка меня глухарь поджидает. На зорьке я его и беру.

— Голыми руками загребаешь? — засмеялся Петров.

Засмеялись и другие.

— Зачем загребать? Глухарь — птица редкая, ее жалеть надо. Беру одного-двух, и хватит.

— И на оленя ходил? — не унимался Петров.

— Один раз был грех. Опосля не стал.

— Почему? — допытывался Петров.

— Олень — не птица, смелых любит, — пошутил сосед Петрова.

Сидоров не обиделся. Он, словно не уловив шутки, стал объяснять:

— Видишь, дело так было. Дали мне от завода в новом доме квартиру. Пришли ко мне гости обмывать ее, чтобы, как говорят, не рассохлась. Подвыпили, стали осматривать квартиру. Сосед возьми да и скажи моей жене: «Мария Павловна, посмотрите, какая шикарная у вас прихожая. В ней не хватает только рогов оленя. Положено им тут быть, да и все». «Как я раньше не додумалась! — всплеснула руками моя Мария Павловна. — Им здесь самое место». С того дня мне житья в доме не стало. Как собираюсь на охоту, она и поет: «Что ты ходишь, ползаешь на животе за разными птичками. Больше одежды перепортишь, чем пользы от них. Подбей оленя, сразу тебе и мясо будет, и роскошные рога для нашей прихожей. Я уже и место наметила для них. Иди покажу». Оленя стрелять — это браконьерство, за него могут наказать, говорю ей. А она в ответ: «Волков бояться, в лес не ходить. Зато станешь настоящим охотником, и рога у нас будут». Опостылели мне эти разговоры. Уговорил я соседа, и вот однажды в субботний денек мы с ним отправились на оленя. Выбрали место, залегли. Ждали долго. На счастье, появился олень-красавец, с огромными чудо-рогами. Я прицелился и выстрелил. Олень пробежал десятка два метров, припал на передние ноги, зарылся в землю рогами. Сосед поздравил меня, сказал, что за пол-литра отшлифует и отполирует рога. Я обрадовался, побежал к оленю, а он — живой. Поднял ружье, хотел выстрелить, но сосед отстранил ружье, крикнул: «Олень ручной! Разве не видишь? Хорошо, что не попал!» Сохатый открыл глаза, рванулся и пошел петлять между деревьями. Целый и невредимый стало быть. А вечером сосед рассказал в поселке, как я в ручного оленя промахнулся. С того дня весь мой охотничий авторитет рухнул безвозвратно. Жена махнула на меня, ненормального, купила оленьи рога на базаре и повесила в прихожей. На том самом месте, которое раньше облюбовала. С той поры я на охоту больше не ходил.

Теперь никто уже не смеялся. Каждый понимал: нелегко охотнику признаться, что ручного оленя чуть не убил. Признался, значит, тяжелый след на душе остался. Значит, человек Сидоров. Хорошая у него душа.

Сидоров помолчал и к Петрову:

— Закончится война, вернусь я на родной завод, снова на глухаря схожу. Переезжай к нам, поступай на завод. Вместе работать будем, охотиться научу. На глухаря.

— Не люблю из-за птицы по лесам мотаться.

— Охота моя — не промысел. Прежде всего отдых. Идешь по лесу, дышишь ароматом цветов и пахучих трав и молодеешь. Видишь красивые уголки природы, слушаешь пение птиц. Одним словом, чувствуешь, как живет природа, как дышит.

— Размечтался, охотник! Жена снова ворчать будет.

— Может, и будет. До войны мы не очень дружно жили. Теперь жалею, спать не могу, все о жене думаю. А ты разве не скучаешь?

— Еще как! Но больше о детях тоскую. Их у нас трое, и все мальчишки. Как там жена с ними мается, ума не приложу.

— Как все, — попытался успокоить Сидоров.

* * *

Под утро метель стихла, ударил мороз.

Млынский взглянул на светящийся циферблат наручных часов, вынул из командирской сумки топографическую карту, осветил ее электрическим фонариком, облегченно сказал:

— Мы уже вышли из зоны оцепления карателей.

— Может, привал объявим? — предложил Серегин. — Удивляюсь, как бойцы ноги передвигают. Идем, идем, идем...

— Пока еще рано. Надо идти. Я сказал, мы вышли из зоны, намеченной немцами для прочесывания, но я не сказал, что мы вышли из опасной зоны. Еще надо пройти хотя бы с пяток километров, а там видно будет.

А идти с каждым шагом становилось все труднее и труднее. Мишутка и тот устал, хотя его по очереди несли бойцы, как самое дорогое, что есть в отряде.

Забрезжило. Первые лучи еще холодного утром февральского солнца пробились к верхушкам деревьев. И тут позади, уже далеко позади, послышались сильные разрывы бомб, снарядов.

— Ровно семь тридцать, — сказал Серегин, посмотрев на часы. — Вовремя убрались! Можно быть спокойным.

— Пока бомбят и обстреливают из орудий лесхоз, — уточнил Млынский. — Ну, еще надо накинуть сколько-то часов на прочесывание леса. А доберутся до лесхоза, убедятся, что мы ушли, будут прочесывать самолетами весь лесной массив. Отряд — не иголка, укрыть в лесу, даже в самой чащобе, трудно.

В разговор вмешался Алиев.

— От города до лесхоза путь немалый, а по дороге несколько деревень. Не удержатся фрицы, чтобы не обшарить каждую хату. Вот вам и задержка. Да и пугливей стал фриц. По дороге к лесхозу каждое дерево обнимать будет. Раньше, чем к вечеру, до лесхоза никак не доберется. А что самолет ночью увидит? Ночью он слепой.

— Вашими устами да мед пить, Хасан Алиевич, — заметил Млынский. — Так оно, видимо, и будет, как вы пророчите, но давайте исходить из самого худшего. Вернее. Надежнее...

Утром отряд встретили два разведчика из группы мичмана Вакуленчука. Доложили, что мичман послал их провести отряд к новому месту базирования, а сам с другими разведчиками пошел дальше, скоро должен вернуться.

Новым местом оказалась большая поляна в чащобе, с одной стороны прижатая к горе. Весь отряд она не вмещала, и часть бойцов расположилась между деревьями.

— Костров не зажигать! — строго предупредил Млынский. — Бойцам выдать сухой паек.

Для раненых соорудили из срубленных веток шалаши. Небольшой шалаш майор приказал быстренько сделать для радистки.

— Разворачивай рацию, Наташенька, и внимательно слушай. Скоро наше время для связи, а может быть, Центр или штаб фронта откликнутся на нашу радиограмму раньше. Оставляю тебе Семена. Как выйдешь на связь, немедленно посылай его ко мне. Я буду неподалеку, вон у той кривой сосны.

— Сейчас все твои секреты узнаю, — пошутил Семен, забираясь в шалаш следом за Наташей.

Наташа зажгла свечку, пригрозила:

— Будешь мешать, немедленно выгоню, товарищ связной!

— Не выгонишь: я твой законный муж.

— А документ у тебя есть, что ты действительно мой муж? — засмеялась Наташа. — Нет! Чем докажешь?.. Ну, все, отставить разговорчики, не отвлекай.

Млынский пристроился у кривой сосны на ветках. Невольно поглядывая на шалаш Наташи, слушал доклад возвратившегося из разведки Вакуленчука, О новом месте базирования отряда.

Собственно, это новое место, где можно было пробыть некоторое время, ему подсказал Бондаренко. Да и по сведениям священника поблизости не было крупных подразделений немцев.

Всю дорогу от лесхоза Бондаренко шел рядом и успел доложить собранные им разведывательные сведения. Они, как и ожидал майор, существенно дополняли и уточняли сведения, которые принес Мишутка. Теперь уже было совсем ясно, в каком направлении лучше всего пробиваться к линии фронта на исходную позицию перед прорывом к своим. Правда, еще неизвестно, что предложит штаб фронта или непосредственно штаб армии. Может, у них какой свой план?..

Слушая Вакуленчука, Млынский все чаще поглядывал на шалаш Наташи и на часы. Когда до условленного времени связи осталось три минуты, прервал мичмана, не пошел, а побежал к шалашу, тронул торчавшую из шалаша ногу сержанта.

— Семен, вылезай! Побудь у входа. И чтобы тихо было!.. Ну, Наташенька?..

Наташа сосредоточенно прислушалась, потом радостно закивала, стала торопливо записывать цифры.

— Готово!

— Передай условным знаком: принял Млынский, и все.

С расшифрованной радиограммой штаба армии майор вышел из шалаша.

— Семен! Срочно сюда Алиева, Серегина, Вакуленчука!

В радиограмме говорилось:

«В связи с изменившейся у вас обстановкой операция «Березка» начнется 20 февраля, в 24.00. К этому времени скрыто оседлайте господствующую над местностью высоту 231. После нашей воздушной и артиллерийской подготовки в 01.00 начать атаку противника с тыла. Необходимо сбить его с других высот, перерезать шоссейную дорогу и к 03.00 занять деревню Поповка, где и произойдет соединение с частями армии. Ермолаев».

Млынский прочитал радиограмму вслух, обратился к Вакуленчуку:

— Что вам известно о высоте двести тридцать один?

— Она расположена в тылу немецкой обороны в трех километрах от передовой. Ее северные склоны заросли мелким кустарником. Сейчас покрыты глубоким снегом. На южных склонах растительности нет. На гребне высоты немцы соорудили небольшую площадку, на которой вчера расположилась батарея. Личный состав ее размещается в блиндажах, оборудованных на южных склонах.

— Откуда у вас такие подробные данные? — удивился Млынский.

— Добыты визуальным наблюдением, и, извиняюсь, рассказал поп.

— Какой поп?

— Обыкновенный: с бородой, в рясе, с крестом на груди. Пояснил, что был в деревеньке, что рядом с высотой. Сперва нас пытал, кто такие. Ну а нам что говорить, если в красноармейской форме, на шапке красная звездочка. Так и ответили: из красноармейского отряда. Потом мы спросить его не успели, сам стал рассказывать, и все, что нам нужно. Не поп, а межрайонное справочное бюро. Пока гадали, отпускать его или с собой взять, поп пощипал бороду, проговорил:. «Передайте привет от меня и прихожан тому, кто посылал Алешу с Мишуткой». Очень расстроился, когда узнал о гибели Алеши, этот поп.».

— Ну что вы твердите: поп, поп! — строго сказал Млынский. — Человек этот — священник, а точнее, настоящий патриот. Такой не продаст!

Как хотелось пояснить, что это — разведчик, а нельзя! Вот закончится война, тогда, может быть, и узнает народ о его подвиге.

Обратился к начальнику штаба отряда:

— Товарищ Серегин! Вам поручается силами подразделения мичмана Вакуленчука и роты старшего лейтенанта Ливанова захватить без единого выстрела расчет батарей до начала артподготовки. Мы с вами, Хасан Алиевич, основными силами отряда должны незаметно обойти эту высоту слева, перерезать шоссе и ударить по немецким окопам с тыла. Обоз с ранеными будет следовать за нами. Капитан Серегин, захватив батареи, поддержит нас огнем.

— Будет выполнено, — ответил Серегин.

— Очень важно, чтобы вы, оседлав высоту, держали под обстрелом шоссейную дорогу и особенно мост, по которому немцы будут пытаться подбрасывать резервы.

— Ясно, товарищ майор!

— А теперь, товарищи, учитывая бессонную ночь и что в следующую ночь тоже будет не до сна, людям дать полный отдых. Всем выспаться хорошенько. Да проследите, чтобы кто не заснул на снегу. Пусть не жалеют веток. Часовых вокруг лагеря сменять каждый час. Костров не разводить. В обед накормить всех посытнее и повкуснее. Продуктов не жалеть. Предупредить всех об особой бдительности. В случае появления вражеских самолетов, никакого движения, замереть на месте. На прорыв выходим в восемнадцать ноль-ноль. Вам, Хасан Алиевич, поручается в семнадцать пятьдесят выстроить отряд. Вопросов нет?.. Расходитесь. И сами постарайтесь соснуть.

Оставшись один, Млынский присел на ворох срубленных сосновых веток, с силой провел ладонью правой руки по лицу сверху вниз, как он всегда делал, чтобы прогнать сон. Тьфу, черт! Оказывается, он сегодня еще не успел побриться! Надо же! Ну, посижу минутку, побреюсь...

Только сейчас, когда, собственно, все решено, известен даже час, когда надо выступать в последний бой в гитлеровском тылу, Млынский почувствовал, как смертельно устал, как хочется ему прилечь на колючие ветки и спать, спать, спать. Ведь как началась война, еще ни разу не удалось поспать по-человечески, выспаться, забыл, что такое кровать, как можно спать раздетым, не класть под руку автомат... А что я так разжалобился? Вся страна не спит. Весь народ не спит, поднявшись на защиту своей родины, советской родины. Да, да, советской, народной... Как спать хочется!.. Советская власть и народная власть — это одно и то же. В этом суть. И война с гитлеровской Германией — всенародная война. А когда на защиту своей родины поднимается весь народ, победить народ невозможно...

— Товарищ майор... Иван Петрович...

— Случилось что?.. Ах, это вы, Зиночка! — Млынский встал, опять провел ладонью по лицу. И со всей строгостью: — Почему не отдыхаете? На вас что, приказ не распространяется?

— Иван Петрович... — Зиночка впервые назвала Млынского по имени-отчеству. — Мишутка...

— Заболел? — встревожился Млынский.

— Нет, нет, что вы! Здоров Мишутка. Спит. А заикание, Иван Петрович, пройдет. Обязательно пройдет.

— Сам убеждаю себя, что пройдет... Но почему вы не спите? Дело какое ко мне?

— А без дела, вот просто так, по-человечески, к вам и подойти нельзя, Иван Петрович? А если я пришла к вам просто так... Ну, и еще проститься...

— Почему «проститься», Зиночка?

— Я ведь отлично понимаю, Иван Петрович, что ночью не на прогулку пойдем. Вы впереди отряда, я с тяжелоранеными — сзади. Мало ли что может случиться... Нет, нет! Это было бы несправедливо! Все, конечно, будет хорошо, но все-таки... Вот я и пришла... Вам смешно? Вы всегда такой строгий... А я вот и не знаю, что и сказать...

Млынский взял обе руки Зиночки, прижал ладони к небритым и ввалившимся щекам.

— Хорошая вы девушка, Зиночка! Спасибо вам! Но и вы должны беречь себя... А потому и вам надо хорошенько выспаться перед боем. Скажу вам, очень тяжелым боем. Впрочем, вы сами это отлично понимаете. Разрешите, я провожу вас.

— С условием, если вы сами тоже отдохнете.

— Вот только побреюсь, проверю посты...

— Вы неисправимы!

— Война, Зиночка, а волею судьбы я оказался командиром отряда. Пойдемте.

Вся поляна сплошь была покрыта спящими на сосновых и еловых ветках бойцами, так что пришлось пробираться между ними, а где и перешагивать. Зиночка и Млынский ступали осторожно, боясь разбудить, хотя понимали, что такой тяжелый сон уставших людей можно прервать разве орудийным залпом.

«Кому же из вас посчастливится остаться в живых?» — тревожно подумал Млынский.

* * *

В 17.50 бойцы вплотную, плечом к плечу, стояли на поляне лицом к горе, где по указанию Алиева был сделан небольшой помост. На него поднялись Млынский, Алиев, Серегин.

Красноармейцы прекратили разговоры.

Команды «смирно» никто не давал, но все подтянулись, стояли не шелохнувшись.

Млынский видел обращенные к нему напряженно-внимательные взгляды. Не тревожные, а суровые, выражающие решимость выполнить свой долг. Долг бойца Красной Армии. Долг гражданина.

— Дорогие товарищи! — взволнованно начал он. — Вы уже знаете, что сегодня ночью мы обязаны прорвать фронт противника. Не хочу скрывать — бой предстоит очень тяжелый. У нас винтовки, автоматы, пулеметы, гранаты, у врага — артиллерия, танки. Но мы будем не одни, нам поможет Красная Армия: перед нашим броском поработают летчики, артиллеристы, затем вступят в бой одновременно с нами пехота, танки.

Что говорить вам об опасности личной, если все мы хорошо понимаем, какая смертельная опасность нависла над нашей советской родиной.

Немецко-фашистским войскам, использовав внезапность бандитского нападения, удалось прорваться на нашу землю. Цель фашистов чудовищна: не только свергнуть советскую власть, но и уничтожить как можно больше людей всех национальностей и возрастов, в том числе и детей, оставить в живых лишь немногих, чтобы превратить их в своих рабов. Этого никогда не будет! Советская власть — власть народа, а народ победить, уничтожить нельзя!

В гитлеровском тылу мы с вами убедились, как дорога народу советская власть, как люто ненавидят советские люди иностранных захватчиков. Вспомните, с какой радостью нас встречали люди, оказавшиеся под пятой фашистского зверя, с какой печалью провожали. Со слезами они говорили: «Зачем бросаете нас на поругание, на уничтожение?..» И каждый из нас давал им честное слово вернуться. Вернуться вместе с Красной Армией, которая готовится для решающего удара по немецко-фашистским оккупантам, осквернившим нашу родную землю, успевшим уже уничтожить миллионы людей — наших матерей, отцов, жен, братьев, сестер, Детей наших.

Дорогие друзья! Мы прошли сквозь огонь и стужу, смерть и муки. И выстояли! Не только выстояли — силы наши удвоились: в отряде уже не семьсот бойцов, а полторы тысячи. А это полторы тысячи советских патриотов — русских, белорусов, украинцев, грузин, азербайджанцев, узбеков, туркмен, молдаван, казахов и людей других братских национальностей, получивших свободу, независимость при советской власти. Наше многонациональное Советское государство — это поистине государство народа, возглавляемое лучшими его сынами — коммунистами.

Дорогие братья! Вы можете спросить меня: «Почему так важно соединиться с Красной Армией? Разве нельзя бить врага в его тылу, как мы уже били?» Отвечу. Мы — воины Красной Армии, и наше место в ее рядах. Танкисты получат танки, летчики — самолеты, артиллеристы — пушки, краснофлотцы пойдут на корабли. Новейшее оружие, созданное народом, ожидает и пехотинцев. В то же время, прорвав фронт сильного врага, мы поможем Красной Армии.

Мы идем в этот последний решающий бой в тылу гитлеровских войск для того, чтобы вернуться, освободить родную советскую землю от фашистской нечисти, спасти советских людей от уничтожения. Они просят нас возвратиться, и поскорее, пока они еще живы. Так дадим же клятву, что мы вернемся победителями, обязательно вернемся!..

Млынский поднял крепко сжатый кулак.

Бойцы в едином порыве вскинули автоматы, винтовки, и будто сказочный богатырь вздохнул в чащобе леса:

— Вернемся!..