Глава четырнадцатая

1

Самолет — опять «рама» — проплыл над их головами, сверкнул на солнце и растворился в воздухе. Все в том же направлении. На северо-восток. Никакого сомнения: в той стороне находились советские войска. Андрей шел правильно.

Но все на пути враждебно, всего надо опасаться — шишки, упавшей с сосны, шороха листьев, случайного огонька вдали... Роте — ему, Андрею, и Семену, десяти утомленным, выбившимся из сил бойцам, раненому Рябову, слепому Полянцеву и девушке — противостояли танковая армия Гудериана, и еще танковая армия, и полевая армия генерала Рейхенау... »То, чего немцы не смогли сделать с нами у переправы, они сделают здесь, у нас в тылу. Если это еще можно назвать тылом...» Андрей шел и смотрел себе под ноги, это было то же, что смотреть перед собой и видеть слившиеся деревья. В гущине елей и сосен был полумрак, а наверху, в просветах, между вершинами, горел день.

Отгороженная от других советских частей и подразделений, рота ни от кого уже не ждала приказаний, не ждала помощи. Андрей мог рассчитывать теперь только на себя.

«Нас будут считать пропавшими без вести, — подумал Андрей. И, словно его слышали там, далеко, мысленно произнес: — Но мы не пропали, вы просто не знаете, что мы здесь, среди хмурых, диких лесов и гнилостных болот, которые тоже часть нашей прекрасной Родины, на Родине все ведь прекрасно; мы здесь, зажатые со всех сторон противником, но все равно, мы на своей Родине, с автоматами мы, с винтовками, с гранатами, с касками и котелками, с небольшим уже запасом продовольствия, с памятью о вас, о наших улицах и домах; мы здесь, мы здесь, Москва, мама, старый поэт Касьян Федулов, ученики лучшей в городе школы, так и не начавшие в ней учебный год; мы здесь, товарищи, находящиеся по ту сторону фронта, и не считайте нас «пропавшими без вести»! Мы затерялись в пространстве, и ни письма вам написать, ни позвонить по телефону. Мы в окружении, на войне такое бывает. Но мы выберемся и опять будем взрывать мосты, если понадобится, и наводить переправы, и ставить минные поля и разбирать минные поля, и ходить в атаки, отправляться в медсанбаты и возвращаться оттуда. Нет, не считайте нас пропавшими без вести, мы вовсе не пропали. Вы просто не слышали наших выстрелов у домика дорожного мастера, не услышите и других выстрелов наших... Мы продолжаем сражаться».

Рота шла на северо-восток. Куда направилась «рама». Шла лесом, лесом, так, как объяснял дорогу тот неприятный усач. «Здорово напугался усач, так напугался, что и дорогу нам не перепутал». Тяжелая тишина стояла в мире. Только шум ветра, который начинался вот в этих деревьях, рядом, и в них же кончался, да где-то неподалеку в ствол настойчиво тукал дятел.

— Андрей...

Андрей повернул лицо к Марии, она поправляла санитарную сумку на плече.

— Товарищ лейтенант, — неуступчиво поправил он ее. — Товарищ командир. Ясно?

— Я не боец твой. Ясно? — Мария сама удивилась своей неожиданной решимости. Но как и тогда, в блиндаже, продолжала смотреть на Андрея, неестественно спокойная. — Не приписана к роте. Ясно? Так что не лейтенант и не командир. Ясно? — говорила она негромко, с каким-то простодушным упорством уже, и слова ее таили что-то недосказанное.

Андрей промолчал, поддавшись внезапной догадке: что-то происходит в ее отношении к нему, в его тоже. Да нет, объяснял он себе, жаль эту девчонку, попавшую в беду, и все тут. Он пытался сохранить прежний тон.

— Держи себя, сестра, как положено. Запомни, армия в Любых обстоятельствах армия, — старался произнести строго. Но глаза выражали другое, и он чувствовал это.

Люди механически, с тупым напряжением передвигали ноги. Шаг Марии тоже нетвердый, мелкий, качающийся. Андрей заметил, каждый шаг стоил ей усилия, и она держалась, чтоб не выдавать этого.

— Вот ведь приходится как... — повернул он к ней голову. — Да еще пули, да снаряды, да бомбы. Вот ведь как!..

— Ну и что?

— А ничего. На безопасном расстоянии от войны она может казаться не такой. Когда пуля выпущена в твою грудь в километре с чем-нибудь от тебя, можно не особенно беспокоиться, это неприятно, и только. А за тысячу километров от фронта война выглядит и вовсе терпимой. Нет?

— Зачем ты мне об этом? — Мария даже приостановилась, в глазах — слезы обиды. — Разве не я бежала с тобой по откосу вниз, когда в нас стреляли пулеметы? Не я лежала возле тебя на плоту?.. Зачем ты это, Андрей?

Он уже сердился на себя: в самом деле, зачем? Пробовал смягчить сказанное:

— Влипла ты с нами, видишь? Шла бы с беженцами на восток, может быть, и в Москве, дома давно была б... А с нами... Видишь же...

— Вижу.

Положение не казалось ей таким страшным, словно не раз бывало с ней такое и стало уже привычным. Просто была убеждена, что все кончится благополучно. Она не сомневалась, что все кончится хорошо, ведь какое было на коротком пути от берега реки под Киевом до этого леса!.. И ничего, обошлось.

— Андрей... Скоро доберемся до своих?

— Скоро? Не знаю. Этого я совсем не знаю.

— Ну да-а... — протянула Мария.

— Не задавай мне таких вопросов, Мария... сестра... Не мешай мне.

— Я мешаю тебе? — обидчиво замедлила Мария шаг.

— Все время мешаешь, — выпалил Валерик. Он шел, чуть отступив от Андрея, и злился. Он не выносил Марии, и каждый раз, когда она подходила к Андрею, в нем вспыхивало желание оттолкнуть ее, обругать, прогнать. Но сдерживался. «Чего ей надо от нас?.. — досадовал он. — Вот и сейчас: чего пристала к командиру?» — Валяй отсюдова, — прошипел ей в лицо.

Мария, ошарашенная, приостановилась, через минуты три шла уже рядом с Сашей, с Данилой, с Вано.

Андрей чувствовал, что-то проникло в него, и справиться с этим и не мог и не собирался. «Ладно, — договорил он себе. — Ничего особенного в том, что жалеешь девчонку. Девчонка хорошая. — С усмешкой вспомнил, как отчитывала его в блиндаже, в ночь перед уходом на правый берег. — Брось. Не в жалости к ней дело. Тут другое. И не надо выдумывать. Не надо выдумывать. — И опять усмехнулся: — И Валерику ясно, что тут другое, и ревнует потому мальчонка. Не хочет, чтоб мыслями его командира, которого всем сердцем опекает, завладела она. А Танюша с Адмиральской как? — пробовал он отбиваться от того, что подошло и не уходило. — А Танюша? С Адмиральской двадцать три? Зеленая калитка и все такое? — Он легко вздохнул. — То юношеское, может быть, даже детское». Он шел и думал об этом, и был доволен, что думал об этом, и вытеснялось все другое — сокращалась и чем-то спокойным наполнялась дорога.

Андрей с Валериком дошли до поваленной старой сосны, выпятившей вверх сухие толстые паучьи сучья. Сапоги погружались в траву, как в зеленую воду. Под ногой что-то звякнуло, покатилось. Андрей увидел: пустая консервная банка. У сосны валялись еще банки, окурки: следы чьего-то пребывания. «Перед нами проходило подразделение. Небольшое. Если судить по количеству банок, окурков. Идем, значит, правильно», — убеждал себя Андрей.

Сквозь редевшие деревья стали проступать рваные просветы, напоминая, что близка опушка. Убывал лес, вместе с ним убывала темнота, не вечерняя, а все же темнота, в которой можно таиться от врага, если он недалеко. Кончался защитительный мрак леса. Появилась и еле приметная просека, узкая, как тропа, она давно стерлась, сошлась с травой. Трава уже сглаживала просеку с лесом.

«Должно быть, подходим к Холодному яру, если не сбились, — догадывался Андрей, — к тому самому полю, где усач стаскивал с убитых сапоги».

— Опять выбираемся на голое место, — сказал Семену. — Не напоролись бы на кого.

— Не тайга, Андрей, — наморщил Семен лоб. — Может, задержаться до сумерек? Решай.

Андрей ответил не сразу.

— До сумерек долговато. Сам говоришь, разрывов будет много, и на каждый разрыв полдня задержки, так и до зимы не доберемся, куда надо. Рискнем.

Подошли к опушке.

Солнце с силой ударило в глаза: здесь свет и земля сошлись, и все казалось прозрачным, как стекло. Простор поля, пересеченного в километре от опушки широким и длинным оврагом, был наполнен светом, на который трудно было смотреть.

— Пилипенко, Саша! — позвал Андрей. — Давайте вперед. Посмотрите, что в том Холодном яру.

Все следили, как уменьшались фигуры двигавшихся по полю Пилипенко и Саши. Вот остановились они и исчезли, наверное, спустились в овраг.

Минут через двадцать уже направлялись обратно, к опушке.

— Трофею, товарищ лейтенант, приволокли. — Широкая улыбка делала почти счастливым лицо Пилипенко. Он бросил у ног Андрея немецкую шинель с майорскими погонами, сапоги, фуражку. — Полная форма. Даже крест Железный прихватил. Самого офицера брать не стали, оставили в яру — весь уже провонял. А у Сашка целый ефрейтор в руках. Кидай, Сашко. Видать, денщик офицера. Так что...

— Что? — разъяренно крикнул Андрей. — Какого черта ерунду мне торочишь! Не за барахлом посылал тебя! Лавры усача прельстили?

— Так, товарищ лейтенант, кроме барахла там и нет ничего... — недоумевал Пилипенко, почему рассердился командир. — Верно говорил усач, много побитых и наших, и этих. В яру и возле яра. Кругом тихо, товарищ лейтенант.

Андрей брезгливо отшвырнул ногой шинели, сапоги, фуражку, пилотку, все, что Пилипенко и Саша принесли. Он все еще сердился.

— А знаешь, Андрей, — раздумчиво произнес Семен, — трофей — не трофей... как знать, вещи эти и службу сослужить могут. Распихаем по «сидорам». Выкинуть всегда успеем.

— Рассовывай, если хочешь, это дерьмо. В руки брать противно.

Долго шли полем, держа направление к лесу на горизонте. Давно осталась позади опушка, и Холодный яр оставили давно. Лес слишком медленно приближался. Люди тяжело переставляли ноющие ноги. Но Андрей, охваченный беспокойством, торопил, торопил бойцов.

«Рама» еще раз показалась над нами. Неспроста это. Неспроста. Но, странно, сюда не доносился даже отдаленный гул орудий, терялся Андрей в догадках.

— Лес, наконец. Лес!

Сначала деревья вразброд — пять-семь сосен, ель, несколько елей, сосны и ели; Андрей озирался: не потерялись бы люди; с каждым шагом становилось темней, будто их, бредущих в глубь леса, торопливо настигал вечер; потом деревья сгрудились, непроходимо сбились вместе, и уже ночь перед глазами. А по времени быть еще дню.

Потом и в самом деле день иссяк. Темнота лесная вошла в темноту ночи.

Андрей услышал раздавшийся у плеча голос Данилы. Данила говорил кому-то:

— Вон и малиновка зазвеньчила. Считай, на третий час ночи пошло. Она из ранних, пичужка; малиновка. Слышь, завела?

Поблизости коротко рассыпался серебряный птичий посвист, и тотчас же посвист этот раздался рядом, на другом дереве. «А верно, который час? — Погруженный в нелегкие свои размышления, Андрей не смотрел на часы. Собственно, какое это имело значение? Только одно заботило его: одолеть пространство и выйти к своим. — И все же, который час?» Зеленые стрелки на циферблате показывали: два тридцать.

Впереди деревья расступились, и между ними показалось темное строение или что-то другое, неподвижное, похожее на строение.

— Стоп! — приказал Андрей.

— Сто-о-оп... — негромко понеслось назад. — Сто-о-оп...

— Пилипенко! Посмотри, что там...

Что еще подстерегает роту? И здесь, в лесу, может всякое произойти.

Пилипенко вернулся.

— Лесная сторожка, товарищ лейтенант. Пустая, — произнес в голос. И тише: — Как раз для привала.

Если уж Пилипенко намекнул на привал, значит, люди вконец выбились из сил.

— Все ко мне! — приказал Андрей. — Привал. Тебе, Пилипенко, и Саше придется побыть в охранении. Потом вас сменят.

— Ясно, — сказал Пилипенко.

— Есть! — голос Саши.

2

Андрей проснулся оттого, что и во сне услышал сухой и пряный запах сена, на котором лежал. А может быть, открыл глаза потому, что втянул в ноздри былинку и она щекотнула в носу. Может, оттого пробудился, что почувствовал рядом Марию, будто знал: и она не спит. Она не спала, она осторожно ворочалась, и сено шуршало под нею, как живое.

В приоткрытой двери сторожки зыбился слабый и холодный месячный свет, и Андрей угадывал в нем разметавшихся во сне бойцов. Слева от него, высвободив из-под пилотки волосы, тонко посвистывал носом Валерик. Подобрав колени, жадно и громко спал Вано. Уткнув голову в согнутый локоть, уснул Семен, худое, спокойное тело его дышало ровно и тихо. В углу темнела фигура прислонившегося к стене Полянцева, как обычно, он спал и не спал — ни храпа, ни дыхания. Во сне стонал Рябов, и стон был жалобный, какой-то детский. У самой двери примостился Данила, как бы преграждая собой вход в сторожку.

Андрей приподнялся, коротким движением подтянул брюки.

— Ты куда? — мягким заботливым голосом спросила Мария. И Андрей почувствовал ее руку.

— Не усну больше, — сказал он. — Проверю пойду охранение. Сменять ребят надо. А ты поспи.

— И я с тобой.

— Нет. Спи.

— Приказ?

— Просьба. Ты ж к роте не приписана, так?..

— А просьбу можно и не выполнять.

Она встала, обеими руками провела по юбке, стряхнула сено, машинально поправила косу, натянула берет на голову.

Андрей подождал Марию. Пошли рядом. Темнота поглощала звук шагов.

— Прохладно, — зябко повела Мария плечом.

— Как и положено в эту пору. Луна еще молодая, — поднял Андрей глаза вверх.

Саша стоял у сосны, шагах б тридцати — сорока от сторожки, он сначала услышал Андрея и Марию, потом увидел смутные их фигуры и растерянно двинулся навстречу.

— Саша.

— Я!

— Отправляйся отдыхать.

— Товарищ лейтенант, разрешите остаться, — попросил Саша, и в голосе слышалось взволнованное ожидание: вдруг откажет?..

— Отдыхать!

— Сашенька, миленький, — тронула его Мария за локоть, — вздремни пойди, Сашенька...

Саша потоптался, ничего не сказал и медленно, сутулясь, будто в чем-то виноват и чувствовал это, пошел в сторожку.

— Пилипенко! — Андрей повернул голову в другую сторону.

Пилипенко вышел из-за широкого полога ели.

— Пилипенко-о... — тягуче подтвердил он, что здесь.

— Автомат — сестре, а сам — спать. Времени в обрез. Скоро двинемся.

— Автомат трофейный, товарищ лейтенант. Покажу сестре, как да что.

— Сам покажу. Ступай.

Андрей и Мария шли осторожно, останавливаясь и прислушиваясь. Шагов пятьдесят вперед, шагов пятьдесят обратно. Обходили сторожку со всех сторон.

Мария подтягивала сползавший с плеча автомат. Автомат показался ей тяжелым. Она споткнулась обо что-то. Еще раз споткнулась.

— Тверже, тверже ступай, — сказал Андрей. — В наших обстоятельствах ноги должны быть ногами.

В темноте Мария не видела лица Андрея, но почувствовала, что он улыбался.

— Совсем, знаешь, спать не хочется, — с ноткой удивления проронила она.

— А мне всегда хочется, — подчеркнуто сказал Андрей. — Кажется, единственно, что не может надоесть, это — спать.

— Слишком утомляешься, — сочувственно, со вздохом произнесла Мария. — Но ты редко выглядишь очень, очень усталым. Правда...

— У меня нет права на это. Одно дело отвечать за самого себя, другое дело — рота.

— Андрей. Жизнь несправедлива. Вот смотрю на тебя и думаю: нельзя же на такого молодого возложить столько. Ты старше меня на четыре года всего, а я не смогла б того, что ты...

— Четыре года все-таки что-то значат. Но и ты смогла б. Совсем недавно я тоже не предполагал, чего могу. Могу вот жить под пулями, видеть смерть товарищей могу, и сам умереть смогу... И — ничего. — Голос Андрея звучал уже хрипло, что-то в нем изменилось, и Мария молчала. Андрей тоже молчал. Потом, как бы вспомнив, что не досказал: — Видишь ли, теперь во мне умение многих. Я вобрал в себя и готовность ко всему и мужество тех, кого с нами уже нет. Они были хорошие, крепкие люди. Даже те из них, кого я распекал. Их опыт стал моим опытом. Как мои беды и моя твердость послужат другим. Ни в чем не надо обманываться, понимаешь? Тогда чувствуешь себя сильнее. Ну вот, опять споткнулась. Что это ты, Мария?

— Я не споткнулась. Подумалось что-то, и сбилась с ноги.

— Что ж тебе подумалось?

— Я ухвачусь за твою руку, Андрей. Когда темно, боюсь быть одна, — жалобно сказала Мария.

— Цепляйся. Что ж тебе подумалось?

— Ты сказал: не надо обманываться. Мне и подумалось: в нашем положении обязательно рассчитываешь на что-нибудь спасительное, надеешься на что-нибудь. Надежда, понимаешь, нужна, пусть даже маленькая, как непогасший уголек. Вот на плоту, знаешь, я очень, очень надеялась. Сама не знаю на что. На судьбу. На тебя. И видишь же, помогло... А иначе не выдержать, ведь так, Андрей?

— Надежда — да. Если она не иллюзия.

— Ой, Андрей... Я совсем девчонка, мне и не разобраться, где надежда, а где иллюзия. Мне лишь бы на чем-то успокоиться.

— И правда, девчонка.

— Но мне не это подумалось. Мне другое подумалось.

— Да?

Андрей услышал шорох. Шагнул вперед, прикрыв спиной Марию.

— Кто?

— Да я, товарищ лейтенант, — сонный хрип Валерика. — Перепугали вы меня. Холодно стало, проснулся. Смотрю, вас нет. Что это вы, товарищ лейтенант? Не спите нисколько.

— Давай, Валерик, втроем и будем в охранении.

Валерик слышно шмыгнул носом и двинулся позади Андрея и Марии.

— Да? — повторил Андрей.

Мария не отвечала.

— Да? — еще раз произнес Андрей.

— Не сердись. Не то подумалось мне, о чем сказала, другое подумалось. У меня, Андрейка, не надежда и не иллюзия. У меня — ты. И ты — вот он, — коснулась пальцами его лица.

Андрей почувствовал, ее прохладные пальцы дрожали. Хотелось, чтоб она не отнимала их. И она, показалось, долго не отнимала.

Он удивлялся: три дня назад, точнее, той ночью перед переправой, всего этого не было и быть не могло в его суровом и жестоком мире. И вдруг — вот оно! Даже остановился, подумав это. Он слышал голос Марии, шаги ее, что-то в нем возникало, уже возникло, что-то такое сильное, радостно-неодолимое.

Мария окликнула его?

— Андрей... — услышал он.

— Да?

Мария молчала. Теперь, поняла она, что не одна со своими мыслями, желаньями, со своей несложной девичьей свободой. Что-то кончилось и начиналось другое, в чем разобраться еще не могла, хоть неясно, потаенно от себя самой ждала этого и знала, что это наступит, когда-нибудь придет и все изменит в ее судьбе. «Это пришло?» — обрадованно испугалась она. Она поправила берет на голове, слишком большой. И подумала о девушке, которая носила его раньше, об убитой медсестре Тоне.

— Андрей...

— Да? Говори же...

Мария продолжала молчать.

Может быть, девушка просто верила: несмотря ни на что, он выведет ее из окружения, она вернется домой, — подумалось Андрею. — И благодарно будет вспоминать своего спасителя, лейтенанта, пока не выйдет замуж. Вспомнит, как тяжело было ей в этом сентябре. И эту ночь у сторожки вспомнит. И как в болоте потерялась. И переправу. Переправу обязательно. И все остальное, конечно.

— Выберемся если, — сказал он, — тогда будут чего-нибудь стоить и твоя надежда, и иллюзия твоя. И я тоже.

Оказывается, к присутствию женщины нужно привыкнуть. Если, конечно, это не просто так... А Мария — не «просто так», — понял он окончательно. И это плохо. Очень плохо. Он должен быть весь в войне. Тут сердцу делать нечего.

— Андрей, я не обманываюсь в тебе? Ведь не обманываюсь? — Она не ждала ответа, подумала, что ответить нелегко, и не нужно отвечать.

Андрей вслушивался в ее голос, в ее слова, которые ничего общего не имели ни со сторожкой, в которой спали бойцы, ни с тем, что еще предстояло этой ночью. Он должен быть весь в войне, подумалось снова. Но девушка — тоже война, она делит с ротой все тяготы. И хорошо, что она с ним. Очень хорошо. Сердце дрогнуло от этой мысли: что-то теплое входило в его тяжелую жизнь. Это было началом чего-то нужного, — говорил он себе, — и даст силы преодолеть еще более трудное, чем то, что было до сих пор. Она уйдет, Мария, она уйдет, конечно. Но все равно, он уже не будет один...

Он остановился, будто всматривался во что-то. Холодная ночь. Опасная ночь. Полная неопределенности ночь. Прекрасная ночь.

— Валерик, подымай всех...

3

Лесом, лесом шли, как объяснял усач дорогу. «Дорогу? — усмехнулся Андрей. — Дорогу куда?..» Почему он решил, что идет именно туда, где соединится с частью Красной Армии? «Рама» подсказала? Но ни одного выстрела не слышал он, пока рота шла в этом направлении. Он покачал головой. — Правда, то тут, то там натыкались они на следы боев. Как знать, может, тоже придется ввязаться в бой и какое-нибудь другое подразделение остановится возле них, убитых, среди оружия, касок, котелков...

Все еще было темно.

Андрей услышал сердитый бас Пилипенко.

— Не жрамши сколько, — напоминал он кому-то. Тот, к кому обращался, молчал. — В брюхе пусто, как в фляжке, из которой выдули самогон... И не наврал рыжий Данило: харч поминай как звали. Каши бы!..

— Какой? — насмешливо подал другой голос. «Петрусь Бульба, — узнал его Андрей. — С Бульбой, значит, говорит».

— Какой? Какой хотишь! Пшенной, или гречневой, или рисовой, овсяной. Перловой. Кукурузной. Манной. Все равно, Хоч из опилок!..

Андрей тоже почувствовал необоримое желание есть. «И правда, хоть из опилок, но каши бы...» И забыл, подумалось, как пахнет хлеб. А у хлеба запах, а вот какой — забыл. И он стал думать о белых булках, ржаных кирпичиках, и представлял их себе, вкусные, божественные.

«Где ж речка, и мост, и водянка, о которых говорил усач, — тревожился Андрей. — Повернули же от сторожки точно на восток. Не наврал усач? До сторожки все было так...»

Попали в такую гущину, что продвигаться стало невозможно.

— Держаться кучно! — то и дело напоминал Андрей невидимым бойцам. — Не отставать! Затеряется кто, пропал...

А ночь, как замороженная, не клонилась к рассвету. Должна же когда-нибудь кончиться тьма, как кончается лес, как кончается поле и начинается что-то другое!

— Семен, ты где?

— Тут, — отозвался Семен. Он был в нескольких шагах от Андрея.

— Помаленьку, а надо пробираться, а? Нельзя застревать.

— Перекличку бы!

— Да, — согласился Андрей.

Никто не отстал. Саша и Мария откликнулись вместе. «Вот и хорошо, — подумал Андрей. — Парень последит, чтоб не отбилась».

Они шли сквозь голубоватую темноту, Саша и Мария, почти касаясь плечами.

— Ты совсем отвернулась от меня, — упавшим голосом сказал Саша.

— Что ты, Сашенька, миленький...

— Отвернулась, Марийка. И чувствую, и вижу это.

— Плохо, Сашенька, чувствуешь, плохо видишь.

Саша шел не останавливаясь, нигде не сворачивая, не пригибаясь там, где разросшиеся ветви перебросились с одного ствола на ветви другого ствола, он шел прямо, будто отстранил от себя деревья и дорога свободно открывалась перед ним.

— Сашенька, смотри, глаза выцарапаешь. — Мария взяла его за руку. — Поосторожней, смотри...

Несколько минут оба молчали. Мария все еще не отпускала руку Саши.

Саша, сбавляя шаг, обернулся к Марии, собрался что-то сказать.

— Скажи, Марийка, у тебя есть что с командиром? — произнес он надломленным голосом, даже перестал дышать. — Я так это... просто...

— И не так и не просто, Сашенька. — Он почувствовал, рука Марии дрогнула, пальцы разжались и выпустили его руку. — Ты хорошо относишься ко мне, оттого и спрашиваешь, а не так и не просто...

— Оттого, Марийка... — покорно согласился Саша. — А не ответила.

Саша ждал, что она скажет. Она молчала.

— Есть, — сказала одними губами, но Саша отчетливо слышал ее слова. — И не знаю, с чего взялось это. И ты ведь не знаешь, с чего берется такое?..

Саша молчал.

Словно что-то тяжелое внезапно обрушилось на обоих.

Мария уловила, теперь шел Саша ссутулившись, каким-то задыхающимся шагом, как недавно в сторожку шел. Сердце сжалось у нее, даже слезы, чувствовала, выступили на глазах.

— Сашенька... — ласково провела рукой по его плечу. Плечо не отозвалось на ласку, по-прежнему ссутуленное, опущенное, оно, должно быть, и не чувствовало ее руки. — Сашенька...

Она поняла, что и без него, без нескладно длинного, белобрысого, с золотыми пылинками веснушек на лице, не может, он вошел в ее сознание своим душевным спокойствием, безропотным мужеством своим, своим пониманием долга, когда готов все, если нужно, отдать, все, даже жизнь.

— Сашенька, миленький... Я и тебя люблю. По-другому, а люблю. Сашенька...

— По-другому? — прозвучало глуховато. — Как это — по-другому?..

Он не мог видеть, что Мария отвела глаза и взгляд ее был взволнованный, неопределенный.

— Как это — по-другому?.. — негромко настаивал он.

— Сама не знаю... — потерянно сказала Мария. — Я все понимаю, все понимаю, и ничего не могу поделать. Ты хороший, такой настоящий, добрый такой... Родной такой... И все-таки ничего не могу поделать! Сашенька, миленький, помоги мне... То, что происходит во мне, я не могу разделить, как дядь-Данила горбушку хлеба: вот это — тебе, а это — Андрею. Пойми, Сашенька... Я тебя тоже люблю. Ты всегда, всегда будешь с нами, со мной, с Андреем...

Теперь говорила она, не останавливаясь, словно боялась, что пауза собьет ее мысли. Но боялась она не этого, боялась, что заговорит Саша.

А когда наступила пауза, Саша продолжал молчать.

— Боже мой, Сашенька... — заговорила снова прерывающимся голосом. — Сашенька...

Что еще сказать? Она горестно не представляла этого. Как и Саша только что, она не замечала своего движения по ночному лесу, не загораживала глаз, не оберегала лицо от втыкавшихся в щеки сучьев.

— Сашенька, Сашенька, пойми, ты ближе мне, чем все друзья детства, чем все, с которыми дружила с первого класса до десятого. Ты навсегда. И лес, где ты с Данилой нашел меня, переправа, болото и все другое — навсегда. Сашенька, ты на всю жизнь. Несмотря ни на что!

— Несмотря ни на что? Как это?..

Она не узнавала Сашу, молчаливого Сашу. Действительно, потрясения меняют человека, делают его иным. Разве она не стала иной за эти дни? Разве ей сейчас не удивились бы папа, Полина Ильинична, дядя Федя Федор Иванович?

— Сашенька, не надо, не надо больше, — попросила она. — Не мучь ни себя, ни меня. Хорошо? Обещай, Сашенька!

Мария в первую минуту и не заметила, что рука Саши подхватила ее, поддерживая, чтоб не споткнулась, не упала, он сделал быстрый шаг. Подчиняясь ему, Мария тоже пошла быстрее. Саша ступал, ступал и с каждым разом шаг становился тверже, словно новое испытание, обрушившееся на него, придало ему силу, без которой терпение невозможно.

Ночь стала ослабевать, но свету еще не поддавалась.

— Ну, герои, — окликнул Андрей Марию и Сашу. — Что нос повесили? Живы пока. И живы будем, — поспешил добавить.

В лицо, почувствовал он, дунул влажный ветер, это роса, — прикрыл он веки.

Потом проступил свет, тусклый, неровный, земля отделялась от неба, и воздух постепенно становился утренним.

Они выбрались из темноты.

Мария увидела: Саша осунулся, щеки побледнели, и веснушки на них побледнели, глаза опущены, словно ни на что смотреть не хотели.

— Сашенька, давай бинт поправлю. Сполз с головы. Сменить надо. Остановимся вот, перевяжу.

«Бинт, она говорит? Какой бинт?» Саша вспомнил: рана на голове. Ему казалось, что сказал что-то, но на самом деле молчал, не мог и слова произнести. Напряженно смотрел он ей в глаза, словно надеялся прочесть в них не то, что услышал, когда было темно. Не верилось, что было это полчаса, час назад. Давно это было, так давно, что все в голове перепуталось и ничего подобного она не говорила. Когда жизнь в опасности и каждую минуту подступает смерть и надо как-то обходить ее, мало ли что примерещится. Он смотрел Марии в глаза и искал подтверждение мелькнувшей надежде. Но увидел в ее глазах лишь полное изнеможение, залегшую печаль и по слезинке в каждом, оставшейся в них с ночи.

— Не задерживаться! Не отставать! — торопил Андрей. — Видно уже...

Слух уловил отдаленное движение воды. Рота подходила к речке. Невысокая у берега, вода стучала по раскиданным и выпиравшим наружу камням. Она откатывалась и возвращалась, и стучала и стучала по камням. Ветер, пробившийся сквозь заросли, падал на воду, и мелкие рябинки торопливо отходили к противоположному берегу, оставляя за собой сероватую гладь.

С моста был сорван настил. Развороченные доски и балки уже не существующей переправы бессмысленно торчали то тут, то там. Мост уже не соединял берега.

С реки тянуло прохладой и пахло илом, рыбой. Наклонившаяся над рекой ива раскинула свои тонкие ветви, и самые длинные из них касались воды, и вода текла под ними, и ветки чертили узкую дорожку на ее серебристой поверхности. Андрей растерянно смотрел на иву, на камни у берега, на мертвые балки там, где был мост. Где ж перейти ее, речку? Не через каждый же километр переправы? Он выругался от досады. Как бы поступил комбат? — подумалось. В самом деле? А он сказал бы одно слово: двинулись. И пошли бы, и пошли бы... Еще как бы пошли! И не потому, что сказал это комбат. Потому что, значит, и нельзя иначе.

— Двинулись! — приказал Андрей. — Сначала Шишарев... и Тиша.

Валерик поспешил за ним.

— Куда? — остановил его Андрей. — Отыщу брод, тогда. А пока пойдут те, кому приказал. Назад!

— Не имею права. Без вас, товарищ лейтенант, — решительно дернул Валерик головой.

Но Андрей уже был в реке.

— Валерик, не менее десяти шагов сзади меня. Слышишь?

Валерику было трудно ответить: он захлебывался.

В реку вступили Шишарев и Тишка-мокрые-штаны.

Семен следил, как двигались Андрей и Валерик за ним, и Шишарев, и Тишка-мокрые-штаны, Андрей — высокий — был в воде уже по грудь, он остановился. Позади, метрах в пятнадцати, тоже по грудь, остановился и Валерик. Потом Андрей взял влево, все равно, глубоко, взял вправо, глубоко, глубоко. Он, должно быть, раздумывал, что делать.

— Лейтенант, — крикнул Семен. — Давай назад. Назад, и пробуй влево-вправо! Влево-вправо...

Андрей повернул обратно. Держа, как и Андрей, оружие над головой, шел, теперь впереди, Валерик. Поравнялись с Шишаревым и Тишкой-мокрые-штаны.

И Андрей снова подался влево, прошел немного. Опять по грудь. Отступил. И вправо. Еще глубже. Вернулся. Что же делать? Взял в сторону, двинулся прямо. Шаг. Шаг. Шаг. Шаг. Шаг... Вода только по пояс, только по пояс. Выше не поднималась. Кажется, набрел. Кажется, набрел, — охватила его радость. — Кажется, набрел! Он почувствовал под ногами камни. И уверенно направился к противоположному берегу.

Медленно, медленно пробирался Андрей дальше. Вода по-прежнему до пояса. Вон и берег близко. Можно идти! А за ним уже шли и Валерик, и Шишарев, и Тишка-мокрые-штаны.

Теперь вошли в воду Пилипенко и Петрусь Бульба, они несли пулемет. Шли, как по линии, на Андрея, стоявшего у берега лицом к ним.

— Разрешите, товарищ политрук, сестре помочь перейти речку? — обратился Саша к Семену.

— Да. Ты и Данила пойдете с сестрой.

Наконец все перешли на другой берег. Мокрая одежда плотно приладилась к телу, с нее стекала вода. По спине пробегала дрожь, мелко стучали зубы, волосы слиплись.

Постояли на берегу, перевели дыхание.

Мария наматывала на Сашин лоб свежий бинт. Валерик подошел, дождался, пока Мария кончит.

— Давай, друг, на минутку, — мотал Валерик головой, подзывая Сашу.

Отошли в сторону.

— Вот что, друг. — Валерик облизал губы. — Не пяль на нее глаза. На деваху. Понял? Не богородица. Отвяжись от нее.

Саша изумленно раскинул руки.

— Она что — коновязь, чтоб привязываться-отвязываться?..

— А все равно отвяжись. Видишь же, лейтенант в душу ей залег. Отвяжись, говорю тебе.

Саша опустил голову, не ответил.

Солнце!.. В самом деле, солнце... Краешек огненного шара выползал из-за гребня леса. Сосны, совсем недавно держали они звезды над собой, откликнулись на свет солнца — стволы вспыхнули, будто лучи проникли в них и остались там. И все вокруг, казалось, стало от этого светлей. Мария побежала к ближайшей сосне, обхватила красный ствол, прижалась к нему лицом — словно погреться захотела.

— Трогаем! — громкий голос Андрея.

— Трогаем, трогаем, — поторапливал и Семен.

Шли дальше, ноги месили холодный речной песок.

Прошли километра три, показалась мельница на воде. «Вот и самая водянка наконец, — приостановился Андрей. — Отсюда — на березняк». На березняк, значит, в топкое. Невеселое дело.

— Семен!!

Семен уже смотрел в ту сторону, куда взволнованно устремил взгляд Андрей. Оттуда донесся сдавленный расстоянием артиллерийский гул.

— Семен!!

— Так, — улыбнулся Семен, и посиневшее от холода лицо его просияло. — Надыбали все-таки, где рубеж обороны. А может, наши наступают?

— Будем торопиться. Пробьемся к своим! Эх!

— Здорово!

Они обнялись.

Березняк уже не казался неприятным.

4

Лес снова подходил к шоссе.

Здесь шоссе было в движении, немецкие машины неслись в обе стороны, но больше туда, откуда слышались отголоски боя.

А за шоссе лежала открытая местность, ни дерева, ни куста. Нечего было и думать перейти шоссе днем и двигаться полем. И упускать время нельзя. «А если под натиском превосходящих сил противника, — вон их сколько прет к линии огня! — наши отойдут дальше? — тревожился Андрей. — Опять искать и догонять? Этого рота уже не в состоянии...»

— Послушай, Андрей, — вполголоса сказал Семен. Они лежали на опушке, в зарослях. — Послушай. А если на грузовике?

— Как — на грузовике? — не понял Андрей.

— Остановим какой-нибудь. Который в нужную нам сторону. И сколько удастся проберемся на колесах. А?

— Как — остановим? — все еще не мог Андрей понять.

— Очень просто. Ну, не просто, конечно, — поправился Семен. — А вот так. Ты ж по языку за немца сойдешь... А форма офицерская и денщицкая у нас в вещмешках. Не выбросили. Даже Железный крест сберегли. Вот и остановим грузовик.

Андрей долго молчал. Слишком неожиданной была мысль Семена, и она медленно укладывалась в голове. Семен не торопил его. Молчание затягивалось.

— Так переодевайся, Андрей, а? И Рябов переоденется. Костыль он уже бросил. Ну, подхрамывает малость. А машину, думаю, поведет. Тракторист же... Так как, а?

Андрей продолжал молчать.

Потом медленно, словно нехотя, поднялся, медленно, поверх гимнастерки надел форму немецкого офицера. Не заметил, как, прихрамывая, остановился перед ним русоволосый, лобастый Рябов — немецкий ефрейтор в слишком длинных на нем брюках, неловко втиснутых в сапоги с подковками, с твердыми стоячими голенищами, такими широкими, хоть обе ноги в один суй.

Андрей вышел с Рябовым на шоссе.

Они стояли и прикидывали, когда и какую машину остановить.

Прокатили четыре открытых грузовика, в кузовах сидели солдаты в касках, сдвинутых на затылок. Сзади шли тягачи, они тянули орудия, на тягачах и на орудиях пятнистые, под опавшие осенние листья, разводы. Пролетели легковые машины, на ветровых стеклах, как рябинки, прилипла мокрая пыль.

— Не гнись, Рябов, стой по возможности ровней, — шепотом сказал Андрей. — Вон машина. — Оглянулся. — И пусто вокруг. Держись.

Грузовик, крытый брезентом, приближался.

Андрей спокойно поднял руку.

Грузовик резко застопорил, несколько метров протащился юзом и остановился. Из кабины вылез толстый ефрейтор в кителе с тусклыми алюминиевыми пуговицами, на голове аккуратная пилотка. У ефрейтора холодные стеклянные глаза. Глаза эти вскинулись, выражая готовность исполнить приказание.

— Что в кузове? — требовательно спросил Андрей.

Ефрейтора, должно быть, смутило произношение Андрея, потому что стеклянные глаза его ожили, в них мелькнула настороженность. Возможно, Андрею показалось это. Но он ощутил жжение в затылке, начал задыхаться.

— Значит, в кузове ничего?

— Так точно, герр майор!

Вот-вот покажутся машины. Каждая секунда дорога. Андрей почувствовал неимоверную тяжесть пистолета в кармане. Не медлить, не медлить! — приказал он себе. И рука стремительно выхватила из кармана пистолет.

Два выстрела. И еще один, в шофера. Показалось, шоссе дрогнуло, покачнулся грузовик, так громко получилось. Только во сне происходит все так быстро, знал он, в секунду, в долю секунды, и сейчас было как во сне, в секунду, в долю секунды.

— Амба! — тряхнул Рябов головой. Степенно, как все, что делал, открыл вторую дверцу, и мертвый шофер вывалился из кабины.

Перескакивая через кювет, с опушки бежали бойцы, Андрей видел, как Семен и Данила подобрали убитых ефрейтора и шофера и бросили в кузов: как Вано и Шишарев подвели к машине Полянцева, как Саша подсаживал Марию, как Пилипенко и Петрусь Бульба втаскивали через борт пулемет.

— Трогай! Трогай! — С резким стуком захлопнул Андрей дверцу и плюхнулся на сиденье. — Ходу!!

Рябов быстро выжал сцепление, нога дрожала, рывком включил скорость, дал газ, полный газ — машина ринулась, понеслась вперед. Машина мчалась, отдавая все свои силы, повинуясь Рябову, до предела давившему на педаль акселератора. Мотор не стучал, прислушивался он, только грохот, когда грузовик подпрыгивал на выбоинах.

Андрей высунулся из кабины: что сзади? Сзади неслись мотоциклы. Много мотоциклов. Шоссе с разгону метнулось вниз, — спуск. Мотоциклы как отрезало. Небо качнулось — подъем — и снова выровнялось. Слева показалась пилообразная линия елового леса.

Шоссе вдали пересекало железную дорогу, и Андрей увидел шлагбаум. Когда машина приблизилась к шлагбауму, солдаты с автоматами через плечо выходили из будки на переезде, готовясь опустить полосатую перекладину: уже слышался гудок паровоза.

Но останавливаться нельзя. Могут заглянуть в кузов, под брезент. Останавливаться нельзя! Во что бы то ни стало перескочить через переезд, пока еще можно.

— Проскочишь? — задыхался Андрей от волнения.

— Попробую, — неопределенно откликнулся Рябов.

— Надо проскочить! Жми на всю катушку! Жми!.. Жми!..

Машина рвалась вперед на предельной скорости.

Андрей увидел в боковом стекле изумленные лица солдат у шлагбаума. Они растерянно размахивали руками, что-то предупреждающе кричали, побежали было наперерез.

Машина выскочила на переезд. Еще минуты две — и длинный состав отделил ее от солдат по ту сторону шлагбаума.

— Рябов! Жми!..

Андрей глянул назад: у переезда мелькнул последний вагон состава, и тотчас шлагбаум поддался вверх. Андрей услышал автоматный треск сзади. Никакого сомненья: вслед стреляли. Мотоциклисты катили во всю мочь. Теперь это была погоня.

— Жми!.. Жми!! Рябов!..

Рябов почувствовал боль в левом бедре. Боль усиливалась. «Эх, не вовремя», — оборвалось внутри. А нога нажимала, нажимала на акселератор, окостенели напрягшиеся на баранке руки, глаза впились в смотровое стекло.

Еловый лес подходил ближе и ближе к шоссе и уже двигался вровень с ним, метрах в пятидесяти.

Из кузова забарабанили кулаками в стенку кабины.

— Притормози! — тронул Андрей колено Рябова.

— Андрей! — кричал из кузова Семен. — Надо бросить машину! И в лес! Слышишь меня? Андрей?

«Надо бросать машину, — лихорадочно билось в голове Андрея. — Бой принять здесь не могу, открытое место. Только в лесу. Если мотоциклисты кинутся туда за нами. Но как выбираться под огнем? Как?..»

Семен все еще кричал из кузова:

— Решай! Слышишь меня? Андрей! Мы с Пилипенко дадим из пулемета по мотоциклам! А народ будет выбираться из кузова! Да?

— Да!

Стук длинной очереди, раздавшейся из кузова, заставил Андрея вздрогнуть.

Андрей судорожно распахнул дверцу кабины.

— Рябов! За мной!

Бойцы выскакивали из кузова.

Секунда. Две, три. Четыре...

— Рябов! За мной!

— Нет. — Обычная для Рябова пауза. — Я останусь. И покачу дале. Отвлеку часть мотоциклистов. Меньше останется на вашу долю. А тем, что увяжутся за мной, амба! Никуда не денутся. У меня граната. Фенька... Фенька накрошит их, как положено. — Он говорил спокойно, почти бесстрастно. Локти его терпеливо лежали на баранке. Было видно, он ясно представлял себе, что произойдет после того, как нажмет на стартер, пронесется по шоссе километра два-три-четыре и его догонят мотоциклисты. — Не теряй время, лейтенант. Минута дорога. Выбирайся...

Он убрал ногу с педали тормоза.

Перед мысленным взором Андрея мелькнул костер на полянке, и как бы услышал голос Рябова: «Бедро малость разорвано... а еще смогу фашистам напомнить о себе...» Он взглянул на Рябова, на шоссе — мотоциклисты были уже недалеко и открыли огонь.

Андрей увидел: все бежали к лесу. Бежала Мария. И Полянцев, держась за руку Вано, за руку Шишарева, бежал. И Данила бежал, припадая набок. И Пилипенко, пригибаясь, бежал и тащил за собой пулемет. Бежали, чуть откинув назад голову, выбрасывая ноги вперед, словно что-то мешало держать тело прямо, словно вот-вот шлепнутся ничком на землю. Бежали, изогнувшись, будто подкрадывались к чему-то. Бежали, покачиваясь из стороны в сторону. Бежали, подпрыгивая, точно кто-то колотил по ногам. Бежали, протянув перед собой автоматы, винтовки, словно ловили их на лету. Бежали, придавленные вещевыми мешками на спине, едва удерживая цинки в напряженных руках.

Андрей повернул голову: машина неслась вперед, вслед ей рвались мотоциклы. На мгновенье вспомнилось ему, что глаза Рябова перед тем, как он двинулся дальше, поголубели. Глаза у Рябова темные, это он знал, определенно темные, и вдруг поголубели. Может, оттого, что, Малинки возникли перед ним?..

Андрей подумал об этом, когда уже подбегал к лесу и услышал взрыв подорвавшейся машины и увидел дым на шоссе.