От автора
Несмотря на всю свою необычность, судьба главного героя, не выдумана. Она взята из жизни. В основу романа положен сложный жизненный путь и боевые подвиги героя необъявленной войны в Афганистане, летчика-снайпера, полковника авиации Александра Викторовича Белякова, а также использованы исторические материалы, секретные документы и многочисленные воспоминания его друзей и сослуживцев, участников тех легендарных событий.
Однако роман нельзя считать сугубо документальным, поскольку, работая над своим произведением, автор стремился не к соблюдению биографической и фактической точности, а к созданию художественного образа и воссозданию той атмосферы, которая царила на необъявленной и засекреченной войне.
1
«Рок судьбы неумолим. Каждый человек уверенно смотрит в свое будущее, хотя сам не только не знает того, что с ним произойдет завтра, но даже сегодня, в ближайшее время, в ближайшие часы…»
Лейтенант Александр Беляк отложил книгу. Но прочитанная фраза запала в душу, застряла, как заноза. Он улыбнулся. Он-то знает, какой сегодня у него будет день! Даже загодя может рассказать с точностью на все сто процентов, что и когда произойдет. Расписать может время дня по каждому часу, начиная от праздничного построения личного состава, которому предстоит потеть под палящими лучами солнца, изнывать от духоты, выслушивать длинные умные речи, смысл которых давно всем известен, приветствия от местных властей и дружественной афганской армии, а потом долгожданные награждения — кому грамоту, а кому благодарность в приказе, и, как положено в такой день, соответствующего традиционного обмытия наград, которое может и даже наверняка может затянуться далеко за полночь. С большой долей вероятности можно предположить, что к исходу дружеского застолья могут возникнуть и конфликтные «выяснения отношений». Все расписано, как по нотам, и проверенно армейской жизнью.
Правда нынешний праздник будет достаточно скромным, поскольку Александр, как и личный состав эскадрильи, еще ни разу за три месяца пребывания в Афганистане не получал ни родных советских ни чужих заграничных денег. Но летчики народ смекалистый и из любого положения всегда найдут выход. Шустрый штурман звена, разбитной и пронырливый Василий Друзьякин, клятвенно обещал кое-что «сообразить». А соображать Вася умет, поскольку сам большой любитель жидкости с градусами. Эта любовь и задержала на плечах Василия погоны с одним просветом и тремя маленькими звездочками, когда его одногодки уже носят погоны с двумя просветами. Но это обстоятельство нисколько не омрачало его жизнь. Он любил авиацию, был ей предан душой и телом. Шутник и озорник, никогда не унывающий старший лейтенант был классным штурманом и умел «держать слово». Если пообещал что-либо, то в лепешку расшибется, а выполнит. Обещал Друзьякин и на этот раз «сообразить», хотя все понимали, что положение безнадежное и безвыходное. Но ему все равно поверили.
Что же касается серьезного вопроса насчет судьбы и рока, о которых прочел в книге, то у лейтенанта Беляка имелось собственное на то мнение. Ни в какой такой рок Александр никогда не верил и не собирается верить, ибо с детства больше привык полагаться на себя, на свои силы, свою волю. А вот в судьбу верил и верит, в свою личную судьбу, и был давно убежден в том, что она у него красивая и правильная, хотя трудная и наполнена риском.
А какой еще должна быть судьба у молодого военного летчика эскадрильи отдельного вертолетного полка? Риск — дело благородное. Кто не рискует, как говорят бывалые люди, тот не пьет шампанское. С шампанским, тут в Джелалабаде, на юге Афганистана, не особенно густо, а вот риска хватает, даже чересчур. Так что на свое будущее, особенно ближайшее будущее, приходится смотреть через призму этого самого повседневного боевого риска, к которому трудно привыкнуть. Да можно ли вообще привыкнуть к тому, когда с высоты полета видишь, что на тебя, на твой вертолет, с земли устремляются пульсирующие огненные трассы крупнокалиберных пулеметов, жаждущих лишить тебя твоего будущего? Но на войне как на войне. Кто кого? Моджахеды тоже не дураки, жить хотят и стрелять умеют отменно. Свободные и сильные дети гор. Глубокие древние времена веяли от снежных вершин, утверждая суровое мужество природы. И моджахеды также были полны мужества и смелости — такие имела природа, вздымая к небу горы и прорывая скалистые ущелья, и эти дети гор и равнин жили своей жизнью, покорно неся груз нищеты, отчаяния и смиренной косности.
Александр, как и его боевые товарищи, жил возбужденно, с тревожным восторгом в сердце. Они были чем-то похожие на древних охотников, забравшихся далеко, в незнакомые пределы чужой природы. В свои молодые лейтенантские годы он еще не познал глубины всех ценностей жизни, и потому ему была неизвестна трусость, которая всегда порождалась жалостью потерять свое живое тело. Из детства и юности он сразу вышел на войну, не пережив радости от созерцания неимоверного мира, который его окружал. Он был неизвестен еще самому себе и потому еще не имел в своей душе тех цепей, которые привязывали бы его внутреннее внимание к своей личности. Поэтому он жил открыто одной общей жизнью со своими однополчанами, природой и историей своей страны. Был доволен своим красивым именем, подаренным родителями, и короткой звонкой фамилией, доставшейся ему по наследству.
А время отмеряло последние спокойные утренние часы начала праздничного дня. Да и спокойными их можно было назвать с большой натяжкой, поскольку к незатихающему возбуждению, ставшему привычным со своими постоянными тревогами и вылетами на боевые операции, прибавилось желанное состояния приятной радости ожидаемого торжества праздника. Пусть далеко от своего дома, от родины, среди незнакомой природы и незнакомого народа, но праздник есть праздник, и отмечать его русский человек привык со всей широтой души.
Праздничный февральский день, зимний по нашему календарю, в Джелалабаде выдался ясным и по-летнему жарким. Здесь на юге Афганистана зима и весна почти неотличимы друг от друга, поскольку нет заметного перехода времен года, и они своей дневной теплотою похожи на наше российское лето. Повсюду роскошное буйство зелени, которая не ведает холодного дыхания все морозящей зимы. Места красивые, курортные. Долины Кунара, как Швейцария, только с жарким климатом, сухие афганские субтропики. Повсюду растут пальмы, упругие листья которых поблескивают зеркальной гладью, кустистые бананы, стройные, как отборные гвардейцы, высокие эвкалипты, а в садах за глинобитными оградами зреют абрикосы, хурма, апельсины, груши, мандарины, гранаты, айва и прочая южная экзотика. Берега реки заросли травой, в топких низинах и над ручьями тянутся вверх камыши высотою в два человеческих роста — царство диких уток и летучих мышей. Река бурно пенится на отрогах и каменных выступах, несмотря на жару, хранит в себе холод горных ледников, и по утрам над стремительным потоком стелется белесый молочный туман.
Солнце начало припекать с утра.
Весь летно-технический состав эскадрильи размещался в просторных темных полуподвальных комнатах массивного здания аэропорта, потеснив немного афганцев. Их эскадрилья, состоящая из шести стареньких Миг-17, подаренных советским правительством в знак дружбы между нашими странами еще в незапамятные времена, тоже базировалась на Джелалабадском аэродроме. Командовал эскадрильей высокий черноусый майор Махмуд, как он представился нашим пилотам.
Вечером, в первый же день прибытия, как и положено, офицеры отметили «новоселье». Пригласили для знакомства и майора Махмуда, с эскадрильей которого предстояло сотрудничать и совершать боевые операции. За рюмкой крепкого русского «чая» он охотно рассказал, что учился летать в летно-методическом центре подготовки летного состава в городе Фрунзе, столице Киргизии, что тамошние горы похожи на афганские, что ему очень понравилось пребывание в Советском Союзе. Еще майор доверительно признавался, что у него там даже закрутилась страстная любовь с голубоглазой блондинкой, которая была официанткой в офицерской столовой, что ее, эту блондинку, привезти сюда в Афганистан ему, к большому огорчению сердца, не удалось, несмотря на все попытки, ибо нарушать законы шариата ни он, ни кто иной из правоверных мусульман не может. Но он о ней часто думает и постоянно тоскует.
Однако боевого сотрудничества с афганской эскадрильей налаживать так и не пришлось. Эта эскадрилья практически не летала. За все время совместного базирования на джелалабадском аэродроме летчики майора Махмуда поднимались в воздух всего три раза, да и то, как было очевидно, скорее для поддержания уровня своей летной подготовки, чем для выполнения конкретного боевого задания. Да и сбрасывали они бомбы не по конкретно намеченным целям, а приблизительно — по склонам гор в районе целей. Опытным глазом было видно, что пилоты они не ахти какие, да и воевать против своих соотечественников у них особого желания не чувствовалось. По этому командование нашей эскадрильи при планировании боевых действий крылатое подразделение майора Махмуда в расчет не брало, поскольку польза от них была нулевая. А через полтора месяца после нашего прилета и совместного базирования, афганская эскадрилья и вовсе улетела на базу в Кандагар.
Накануне отлета майор Махмуд устроил прощальный дружеский обед, на котором собрались командиры русской и афганской эскадрильи и некоторые летчики. Был на нем и лейтенант Александр Беляк. Ему еще не приходилось бывать на азиатском застолье, и порядок подачи блюд удивил. Сначала пили чай с восточными сладостями, сушеными абрикосами, изюмом, орешками, потом (уже под наш «чай с градусами») подали на блюдах сваренную картошку, крупно нарезанную и уложенную горкой, поверх которой лежали объемные куски вареного мяса и головки чеснока, а в завершении обеда, как вершина праздничного застолья, принесли плов. Настоящий азиатский плов с душистыми приправами, ребрышками молодого барашка и сочными кусочками курдючного сала, которые таяли во рту.
— Чудной народ! Даже еда у них подается совсем не как у людей, а все шиворот на выворот, — многозначительно изрек изрядно подвыпивший Василий Друзьякин. — Азиаты они и есть азиаты, но плов пища отменная, то, что надо!
— Ну, ты даешь, Вася! — сказал Гусаков осуждающе. — Пожрал на халяву и ерничаешь! Нет бы благодарность людям высказать.
— Так они ж по-нашему не понимают ни бельмеса! — отпарировал с улыбкой штурман. — А попить после плова не мешало бы.
— В чем же вопрос, Вася? Медные кружки тебя ждут!
И летчики дружно рассмеялись.
С кружками приключилась забавная история.
В первый же день, едва успели приземлиться и определиться где и что, шустрый штурман эскадрильи совершил полную разведку по всему полуподвальному помещению и к приятному удивлению обнаружил в конце длинного коридора действующий туалет-умывальник, сооруженный на азиатский манер. Здесь же в коридоре стояла бочка с водой, на случай отключения трубы водопровода, а на полке громоздились большие медные кружки. Наши летчики, не знакомые еще с бытом афганцев, вертели кружки в руках, не подозревая об их прямом предназначении.
— Гляди, какие старинные, — удивлялись пилоты.
— Они, афганцы эти, похлеще нас водохлебы, — Василий Друзьякин со знанием дела, взвешивал в руке медную кружку. — Почти литр можно ей зачерпнуть.
— Так в такую жарюху и два литра выдуешь!
— Если налить пива, то можно и два, — соглашался Друзьякин, со смаком отпивая воду из старинного изделия.
А кружки эти, как вскоре выяснилось, имели определенное назначение. Они служили афганцам для подмывания…
Афганские офицеры на глазах наших летчиков, словно ничего особенного, привычно наполняли кружки водой и уносили их с собой в кабины туалета.
В тот же вечер ребята от души смеялись над штурманом и теми, кто уже успел напиться из тех подмывальных кружек…
2
Заранее спланированный распорядок скромных праздничных мероприятий в честь Дня Советской Армии и Военно-Морского флота СССР начал ломаться с утра. Майор Екимов, командир эскадрильи, человек решительный и волевой, старался выглядеть празднично бодрым, улыбчивым, не показывать своим подчиненным ни своего недовольства, ни внутренней растерянности. А причина поволноваться у командира была и весьма-весьма существенная. Из Кабула, где расположился штаб армии, поступило сообщение, что в Джелалабад вылетает начальник штаба авиации 40-ой Армии вместе с командиром полка и замполитом.
А чем их встречать? Праздник-то какой! Всенародный! Хотелось по русскому обычаю отметить его как следует, как положено, как принято издавна во всем Советском Союзе. Этот день отмечали и отмечают, как повелось в нашей стране, не только те, кто ныне служит или раньше служил в Вооруженных Силах своего родного государства, а почти все мужское население отечества. В такой день без застолья никак не обойтись. Даже завзятые трезвенники пригубят бокал. А у майора Екимова и (он знал точно) у всей его эскадрильи от офицеров до солдат, ни у кого нет в наличии ни капли спиртного. Да и откуда ему было взяться? Привезенное еще из дому, что имелось в наличии и таилось в загашниках, выпито давным-давно, а поступления даже положенного для технических нужд спирта почему-то задерживалось. Как задержалась и выплата денег. А ему хотелось не ударить лицом в грязь, показать афганским братьям по оружию в день профессионального воинского праздника широту и глубину русской души!
Майор Владимир Николаевич Екимов с грустью понимал и осознавал, что такое пренебрежение к своим войскам могло происходить только в нашей стране, хотя и самой передовой и нацеленной на утверждение всемирного социалистического братства и счастливой жизни простых трудящихся людей на всей земле. Дикость какая-то получилась, да и только! Ни в какие ворота не лезет. Послать тысячи людей в длительную командировку в чужую страну, пусть и дружественную, но все равно чужую, послать не на прогулку, а на войну, и без единой копейки денег. Мало того, высокое руководство умудрялись месяцами не выплачивать им положенное денежное довольствие. А в армии не бездушные автоматы службу несут, а живые люди, которым в быту необходимы самые элементарные вещи: мыло, зубная паста, одеколон, паста для бритья, носки, спички, сигареты… Купить конфет или пряников, бутылку минеральной воды или пива… Впрочем, пива в этой стране нет, хотя не это главное… В общем, как хочешь, так и выкручивайся!
Екимов обошел солдатские палатки, которые стояли в два ряда в стороне от взлетно-посадочной полосы. Поздравил солдат, сержантов, технический персонал с наступившим Днем Армии и Флота, а заодно и проверил командирским глазом соблюдение чистоты и порядка, уставных требований, а, главное, обратил внимание на приподнятое, праздничное настроение у подчиненных, ожидание чего-то приятного и радостного.
У инженерно-технического персонала все было с точностью до наоборот. В просторной комнате жутко накурено, плавал блеклый сиреневый туман, он как бы оседал на понурые скучные лица, делал их безразличными и тоскливыми.
Екимов поздравил инженеров с праздником, но в ответ они только грустно отшутились:
— Какой же это праздник, командир, если его отметить нечем!
— Нет ни капельки, чтоб горло смазать…
— Живем, как американцы в тридцатые годы.
— А что же было у них в тридцатые годы? — поинтересовался Екимов.
— Как что? Сплошной сухой закон, командир! — пояснил майор Иван Одинцов, инженер по вооружению. — Только у них тот сухой закон утверждался силой принятого закона, а у нас по случаю сплошного безденежья.
— Вы же понимаете, что это все временные трудности.
— Мы и на земле тоже живем временно и постоянно преодолеваем трудности, которые сами же себе создаем, — начал отвечать Одинцов, любитель пофилософствовать. — Каждый раз наши так называемые временные трудности становятся резиновыми и растягиваются на неопределенно длительное время…
— Тише вы! Летит!
В раз наступившей тишине все стали настороженно вслушиваться. На аэродром заходил на посадку вертолет.
— Это не наш!
— Точно, не наш.
Екимов насторожился: надо идти встречать начальство.
— Из Кабула, но не штабной, — успокоили его инженеры, вслушиваясь в характерный хлопающий звук. — Тяжелый, транспортный.
— По нашему заказу доставляет запчасти и боеприпасы.
— Ми-шесть?
— Точно, это Ми-шесть!
— Мы спасены, Николаич! — радостно воскликнул майор Одинцов. — Это Ми-шесть, тяжелый транспортный вертолет, в котором, как известно, в противообледенительной системе лопастей используется качественная спиртоглицериновая смесь!
Инженеры загадочно переглянулись, понимая друг друга с полуслова и полувзгляда. Екимов, поддерживая общее настроение, одобрительно кивнул.
— Кого пошлем гонцом?
— Рисковать не будем, — сказал Одинцов, надевая фуражку. — Дело серьезное и ответственное. Если общество не возражает, то к вертушке пойду сам.
Вернулся он довольно быстро. Но выразительная физиономия майора говорила больше слов. Радостное ожидание потухло, как огонек зажженной спички на ветру.
— Не тяни резину, Иван. Выкладывай!
— А чего тянуть? Смесь-то есть, да не про нашу честь.
— Не темни!
— А чего тут темнить? Смесь имеется в наличии, но не такая, какая нам требуется на данный момент жизни, — и грустным тоном закончил. — Навряд ли кто-либо из вас отважится ее опробовать.
Одинцов рассказал, что бортовой техник вертолета, — бестолковый раззява и тупица, каких мало на белом свете! — по своей дурости совершил непоправимую ошибку: он залил ценную жидкость в канистру из под керосина, и теперь от нее за десятки метров несет, как от хранилища горюче-смазочных материалов.
В комнате наступила тягостная тишина. Из глубины кто-то спросил:
— А ты образец на пробу взял?
Кто-то добавил со знанием дела:
— Еще надо анализ сотворить, чтобы убедиться в непригодности этой смеси.
— Вы что же это, совсем меня за мальца-несмышленыша принимаете?
С этими словами майор Одинцов достал из-за пазухи помятую алюминиевую армейскую фляжку. Потряс ею в воздухе, как ценным трофеем.
— По самое горлышко заправили!
— Тогда открывай, чего тянешь, — раздались обрадованные голоса со всех сторон.
Фляжка с отвинченной крышкой пошла по рукам. В комнате запахло керосином. Этот запах перебивал прокуренный сигаретный дух. Инженеры кисло морщились.
— Проблема, мать твою ети…
— Задачка для химиков с двумя неизвестными.
— Надо же умудриться такую ценность испохабить!
— Хватит трепаться! — Одинцов взял фляжку, завинтил крышку. — Какие будут предложения?
— Надо помозговать…
— Безвыходных положений не бывает.
Стали совещаться. Инженеры в авиации — это научно-техническая элита, народ мозговитый и сообразительный. Перебирали разные варианты и способы очищения. Напрягали умственные возможности.
— В процентном отношении в данной жидкости количество спирта значительно больше, чем добавленного глицерина и тем более керосина. Если взять объем канистры, то в спиртосодержащей смеси керосина кот наплакал.
— Но запах гадский!
— Его и надо нейтрализовать!
— Чем? В этом весь вопрос.
Вспомнили известный фильм «Хроника пикирующего бомбардировщика» и то, как его герои пили разведенный технический спирт, назвав тот напиток «Ликер-шасси».
— А что, если попробовать перебить керосин кока-колой? — предложил командир эскадрильи. — У нее тоже запах стойкий и основательный.
— Верно, командир! Минус на минус дают твердый плюс.
Скинулись и послали гонца купить кока-колу. Пока он выполнял коллективное задание, на столе появились рыбные и мясные консервы, нарезанные крупными кусками хлеб и лук.
— Доставай нурсики!
Нурсики — небольшие пластиковые колпачки от НРов — неуправляемых ракет. Их было много, и летный состав использовал их в качестве заменителей стаканов.
Спиртосодержащую смесь разбавили кока-колой. С общего согласия напиток окрестили именем «ликер-винт». Шутки шутками, а добиться положительного результата не удалось, несмотря на своеобразную пахучесть кока-колы. Керосиновый запах по-прежнему шибал в нос. Никто не решался пригубить напиток. В комнате повисла тягостная тишина. В открытое окно доносились людские голоса, шум проехавшей машины, пискливый голосок какой-то птички. Ситуация за столом сложилась почти гамлетовская — «пить или не пить».
Первым поднял свой нурсик Иван Одинцов.
— Вы как хотите, а я эти сто законных за нашу Советскую Армию приму! — и добавил со знанием дела: — Да и врачи рекомендуют болезни горла лечить именно керосином, как проверенным народным средством. Так? Ну, а если что не так, считайте меня коммунистом!
После этих слов, майор одним махом опрокинул содержимое пластикового стакана в открытый рот. Все, сидящие за столом, настороженно наблюдали за ним. Майор, шумно выдохнув, сунул в рот лук и, откусив кусок хлеба, стал торопливо жевать. Эксперимент продолжался в полной тишине. Все ожидали.
Одинцов молча придвинул к себе свиную тушенку, вилкой, не спеша, ополовинил банку. Потом посмотрел на застывшие в ожидании физиономии, весело улыбнулся:
— А что? Ничего! Можно! Пошла, родимая, согревать нутро. — И стал делиться опытом: — Главное, когда пьешь, то во рту никакого керосина не чувствуешь. Он, этот противный запах, появляется потом, когда выдохнешь. Понятно? Поэтому, как выпьете, рот закройте и носом не дышите!
— Ваня, мудришь!
— Чем же тогда дышать, если рот закрыть и носом нельзя?
— Как чем? — нарочито удивился Одинцов. — Я ж пояснил! Ладно, повторяю. Как выпьешь, сразу закрывай рот и носом не дыши.
Все дружно рассмеялись. Подняли свои нурсики, сдвинули их над столом, чокнулись.
— За нашу непобедимую и легендарную!
Майор Екимов выпил вместе со всеми, еще раз поздравил инженеров с праздником и направился встречать прилетающее начальство. «Благодаря стараниям наших правителей, — грустно думал он, — в прошлом непобедимая в настоящее время становится только легендарной». Противное ощущение, что выпил не спиртосодержащий напиток, а чистых сто пятьдесят грамм керосина, не проходило, стойко держалось и напоминало о себе при каждом выдохе.
— Товарищ майор!
Екимов остановился. Отдав честь, приблизился дежурный по части офицер. От него попахивало знакомым еще с курсантских лет запахом тройного одеколона. «Везет же людям», — понимающе подумал командир эскадрильи.
— Поступила секретная информация. Приказано вам доложить немедленно.
— Слушаю.
— Передаю дословно. Из Пакистана, по агентурным источникам, в провинцию Нангархар тайными горными тропами начинают перебрасывать вооруженные отряды Хикматиара, которые прошли специальную военную подготовку, — и добавил, что целевых конкретных указаний на боевые вылеты из штаба не поступало.
— Значит, надо ждать гостей, — высказал вслух свою мысль Екимов.
— Так точно, товарищ майор! Джелалабад — центр провинция Нангархар…
— Проверить и усилить охрану стоянок вертолетов, — приказал Екимов.
— Сам обойду посты, товарищ майор.
— Это все?
— Нет, не все. Есть и приятная новость. Прибыли афганские артисты, — с улыбкой доложил дежурный. — В честь нашего праздника они дадут концерт.
— Сколько их? — спросил Екимов.
— Шестеро. Четыре афганца и две женщины.
— Где они?
— Около штаба на перроне, товарищ майор. Хотят с вами договориться, когда разрешите им устраивать концерт.
— Пошли к ним.
Артисты почтительно приветствовали командира. Бросалась в глаза некая изысканность в одежде, интеллигентность в жестах. Мужчины смуглолицые с аккуратно подстриженными бородами, кисти рук тонкие, холеные, не знакомые с повседневным простым трудом. Две симпатичные молодые женщины, на вид которым можно было дать лет по двадцать пять. Брови у каждой подведены по-восточному сурьмой. Афганки стреляли черными глазами из-под дорогих шелковых платков, покрывавших их головы. Артисты принесли с собой старинные музыкальные инструменты, напоминающие волынку, дутар, пастушью дудку и восточный бубен, на основании которого поблескивали медные бляшки.
Один из артистов, по видимому старший, на сносном русском языке пояснил, что они пришли к советским братьям в день их важного праздника и от чистого сердца исполнят перед храбрыми советскими летчиками старинные афганские песни, сыграют народные музыкальные мелодии, а женщины будут не только петь, но и танцевать красивые танцы.
Екимов в свою очередь, стараясь не дышать в их сторону, поблагодарил артистов за столь приятный сюрприз, и сказал, что он лично несказанно рад их приходу. И еще добавил, что личный состав воинской части с радостью и большим интересом познакомится с музыкальным искусством древнего афганского народа, что концерт, если артисты не возражают, можно будет начать сразу же после праздничного построения летного состава, здесь же на свежем воздухе, на аэродроме.
Артист перевел речь командира своей команде. Афганцы дружно закивали, давая понять, что согласны.
— Может быть, у вас имеются какие либо просьбы или пожелания? — спросил Екимов. — Я к вашим услугам и готов их рассмотреть.
Афганец кивнул и приложил руку к сердцу:
— Есть маленькая у нас просьба, дорогой товарищ советский командир. Маленькая, маленькая!
— Слушаю вас внимательно.
То, что услышал Екимов, говоря боксерскими терминами, сбило его с ног, бросило в нокдаун. Руководитель группы артистов попросил дать им перед началом концерта немного… настоящей русской водки или спирта! Как он выразился, «для настроя души». И это произнес спокойным голосом, как само себе разумеющееся, представитель интеллигенции, представитель культуры в традиционно непьющей мусульманской стране, где, как наставляли Екимова, строгие законы шариата исключают употребление любых спиртных напитков, жестко карают нарушителей и вероотступников! Политработники особо заостряли на этом внимание, чтобы летчики в Афганистане случайно не оскорбили правоверных мусульман одним лишь упоминанием о выпивке, об употреблении спиртных напитков…
Екимов мельком посмотрел на дежурного офицера, тот на Екимова. Они понимающе переглянулись. Нет, не ослышались. Артисты просили именно водки или спирта. На ум невольно пришли слова из кинофильма «Белое солнце пустыни» на счет того, что «восток — дело тонкое», а значит, еще полон загадочного и противоречивого.
Майор мягко и деликатно пояснил артистам, что в настоящее время у летчиков нет в наличии водки и спирта, их еще не привезли из Советского Союза, просто не успели доставить к празднику.
— Есть только технический спирт, который, извините, пахнет самолетом, — и тут же добавил, стараясь не дышать в сторону артистов: — Очень пахнет, как керосин! Летчики его разводят кока-колой, но запах все равно присутствует.
Артисты полопотали между собой, потом дружески заулыбались и закивали.
— Можно и такой! Даже очень хорошо, когда будет пахнуть самолетом!
— Ну, дают афганцы! — шепотом произнес дежурный офицер.
Но руководитель артистов оказался с острым слухом, однако понял смысл сказанного по-своему. Он заулыбался и закивал:
— Обязательно будем давать хороший афганский концерт!
По приказу Екимова дежурный офицер принес полную флягу спиртосодержащей жидкости и кока-колу. Артисты по очереди понюхали, попробовали на язык, радостно заулыбались.
— Спасиба! Ташакур! Спасиба по-русски будет.
Разделили содержимое фляги на шестерых по-братски, разбавили кока-колой и выпили все до капли. Керосиновый запах их ни сколько не смущал. Довольные, порозовевшие, о чем-то быстро заговорили между собой.
— Дорогой товарищ советский командир, мы будем давать вам очень хороший концерт, — сказал Екимову повеселевший руководитель бригады артистов. — А когда песни и музыку будем кончать, пожалуйста, подарите нам еще такую железную бутылку водки, которая пахнет самолетом.
— Ну, если так вам понравилось, то сделаем обязательно, — пообещал Екимов и приказал дежурному офицеру. — Это на твоей совести! Я могу замотаться, а ты заранее приготовь фляжку.
— Будет исполнено, товарищ майор! — отчеканил тот, мысленно, как и командир, удивляясь афганским артистам.
3
Праздничное построение личного состава эскадрильи состоялось на временном плацу — так была названа просторная площадка перрона около здания аэровокзала. В этот день боевых вылетов практически не было, а для выполнения экстренных задач, если они вдруг возникнут, было назначены звено боевых Ми-24, или как их любовно именовали «крокодилов», и пара вертолетов Ми-8.
Из динамика лилась бравурная музыка. На обшарпанной серой стене аэровокзала со следами и выбоинами от пуль и осколков, — следы от автоматных очередей, оставленные нашим десантом в конце ноября 1979 года, — был укреплен лозунг на красном полотнище, творение замполита и армейских самодеятельных художников: «Вам выпала великая честь с оружием в руках надежно защищать святые идеалы Страны Советов и на деле осуществлять интернациональное братство наших народов!»
В паре десятков метров от здания росла одинокая пальма, бросавшая жидкую тень. В этой тени и стоял длинный стол, покрытый кумачовой материей, для командования и гостей. А весь личный состав, соблюдая равнение, стоял на плацу, жарился и потел под палящими лучами афганского солнца, показывая своим бравым видом, что готов и далее выполнять ленинский завет по защите идеалов, укреплять брежневское интернациональное братство на этой необъявленной войне, претворять в жизнь девиз социалистического соревнования в армии и даже полезть к черту на рога или слетать к кузькиной матери.
Александр Беляк стоял во втором ряду, позади командира своего экипажа капитана Паршина и видел, как у того под мышками на форменной одежде расползались пятна пота. Такие же темные разводы под мышками возникли и у других пилотов, стоявших в строю. Александр и сам чувствовал, что нижняя майка-безрукавка уже прилипала к телу, а торжественное мероприятие только начало набирать обороты. После выноса знамени и исполнения государственного гимна, командир полка подполковник Белозерский, гладковыбритый и важный, поздравив личный состав эскадрильи с праздником, предоставил слово начальнику штаба полка майору Склякину. Тот раскрыл красную папку и стал торжественным голосом зачитывать длинный праздничный приказ Министра обороны Советского Союза.
А за кумачовым столом в жидкой тени от пальмы находился худощавый, подполковник Корниловский, начальник политотдела, сжимавший в руке папку с тезисами доклада. Тут же рядом стоял прилетевший из Кабула начальник штаба Авиации 40-й Армии рослый полковник Чернявин, который непременно скажет «зажигательную» речь, и невысокий, плотный телом, полнолицый черноусый подполковник в светло-бежевом парадном мундире — начальник политотдела 11-й афганской пехотной дивизии, который похоже не только не чувствовал зноя, а скорее зяб в это по-ихнему еще зимнее время. Рядом с ним стояли начальник Джелалабадского аэропорта в светом костюме военного покроя, два советника, афганские артисты и группка загорелых афганских же пионеров в белых рубашках с красными галстуками на шее и букетиками цветов в руках.
— По самым скромным подсчетом, милые кузнечики, нам предстоит париться под солнцем еще час с хвостиком, — тихим голосом сказал Друзьякин, от которого разило луком и густым запахом тройного одеколона. — Санек, ты как?
— Нормально, — так же тихо ответил Беляк.
— А мыло прихватил?
— Какое еще мыло? — удивился Александр, не чувствуя подвоха.
— Обыкновенное.
— Зачем?
— Чтоб намылить спину и задницу! А то ведь зазря потеешь.
В строю послышался легкий смешок.
— Без мочалки, Вася, у него не получится, — со знанием дела сказал старший лейтенант Гусаков. — У меня есть дельное предложение.
— Выкладывай, Гена.
— Первой шеренге сомкнуться поплотнее, плечом к плечу, чтобы стенка образовалась. А вторая сможет пригнувшись, перебежками, смотаться к арыку, искупаться и вернуться в строй.
— А мы что, рыжие? — возразил шепотом Друзьякин. — Или купаться не хотим?
— Конечно рыжие! Рыжие и полосатые.
— Тише, вы! Давайте послушаем. Афганец речь толкает.
Начальник политического отдела 11-й афганской пехотной дивизии, выпятив грудь, говорил, как принято на востоке, длинными цветастыми фразами. Он превозносил и славил советских братьев по оружию, особенно «храбрых орлов с железными крыльями», которые помогают афганском народу бороться с врагами и утверждать достижения славной апрельской революции. Было видно, что он весьма доволен собой и гордится свой дипломатической миссией. Каждую его фразу переводчик-афганец озвучивал на корявом, но вполне сносном русском языке.
— Командование афганской пехотной дивизии поздравляет всех воинов с красивым и важным всеармейским праздником и в честь такого большого дня приняло решение преподнести самым хорошим и лучшим офицерам и солдатам наши скромные афганские подарки, — произнес переводчик и, взглянув на своего подполковника, который важно и утвердительно кивнул, закончил: — И еще дарит на ваш праздник три хороших барана для красивого шашлыка и плова!
Последняя фраза вызвала оживление в строю. Один афганский солдат принес коробку с подарками к столу, а второй держал на привязи весьма упитанных баранов, у которых вместо хвостов отвисали увесистые жирные курдюки.
Командир полка Белозерский с радостно-приветливой улыбкой от имени всего личного состава поблагодарил афганского подполковника за поздравление, за высокую оценку советской армии и за подарки, которые скрепляют дружбу, и пожал ему руку. Подполковник Корниловский вынул из папки лист бумаги и стал зачитывать фамилии десяти счастливчиков, которым предназначались подарки.
Летчики выходили и выстраивались в одну шеренгу около стола. Командир эскадрильи майор Екимов, инженер по вооружению майор Одинцов, командир звена капитан Паршин, командир экипажа старший лейтенант Гусаков…
Александр радостно встрепенулся, когда подполковник Корниловский назвал его фамилию.
— Лейтенант Беляк! — произнес зычным голосом замполит и добавил: — Лейтенант Александр Беляк за успешное выполнение боевых заданий еще награждается и Почетной Грамотой командованием нашей Воздушной Армии.
Когда были зачитаны все фамилии и начальник политотдела афганской армии раскрыл коробку с подарками, неожиданно для всех стоявших на плацу, из-за стола вышел полковник Чернявин и… стал в шеренгу первым.
Александр, провожая взглядом Чернявина, как и многие летчики, удивлялся не только его поведению, но и откровенной беспардонности. Как же он решился на глазах у всех получать подарок из рук низшего чина по воинскому званию да еще иностранной армии? Но еще больше удивило и откровенно покоробило всех то, что полковник, начальник отдела штаба авиации 40-й Армии, получив в подарок из рук подполковника афганской армии часы иностранной фирмы, прокричал:
— Служу Советскому союзу и Афганской Саурской апрельской революции!
«А чтобы он сказал и как бы повел себя, если бы ему подарили не часы, а автомобиль?» — подумал Александр.
Все остальные военнослужащие, получив подарок, четко произносили:
— Служу Советскому Союзу!
А командир эскадрильи майор Екимов, получив в подарок белую рубашку, как бы давая оценку этому мероприятию, сказал громко одно слово благодарности:
— Спасибо! — и добавил на афганском языке. — Ташакор!
Артисты подняли музыкальные инструменты и заиграли бодрую музыку, а афганские мальчишки и девчонки, смуглые до черноты в белых русских рубашках и с красными пионерскими галстуками на шее, поспешили к столу президиума и к шеренге награжденных вручать букетики алых цветов. Солдат-афганец, по приказу подполковника, поспешно потащил упирающихся баранов к президиуму, награждая испуганных животных пинками.
И вдруг произошло то, чего меньше всего ожидали в этот праздничный день. В воздухе что-то тонко зазвенело, послышался нарастающий тревожно-знакомый свист, и в следующее мгновение раздался оглушительный грохот. Земля вздрогнула от разрыва реактивного снаряда.
— Ло-жи-и-ись! — зычно, перекрывая грохот взрыва, скомандовал Екимов.
Все мгновенно выполнили команду, попадав на землю. Александр, привычно, как отрабатывали на учениях, закрыл голову руками, и всем телом ощутил жаркую теплоту, исходившую от разогретой солнцем утоптанной плотной земли. Взвизгнули, пролетавшие над ним, осколки, послышался звон разбитого стекла.
За первым снарядом последовал второй, третий, пятый, седьмой… Обстрел велся из нескольких гранатометов. Взрывы раздавались на перроне, на взлетно-посадочной полосе и на стоянках вертолетов.
Щелк, щелк, щелк! Смертоносные осколки глухо и торопливо ударялись о камни, о плац, о ствол пальмы, о стену аэровокзала, разрывали алую ткань праздничного лозунга.
На левом фланге послышался отчаянный вопль, отборная ругань и стоны раненых. Полковник Чернявин и афганский начальник политотдела, словно соревнуясь друг с другом, по-пластунски, вжимаясь животами в землю, молча и торопливо поползли к спасительной распахнутой двери здания аэровокзала. За ними следовали, стараясь не отстать, замполит Корниловский и начальник аэропорта.
Раздался визгливый крик раненого барана, и ошалелые животные рванулись в сторону взлетной полосы, увлекая за собой афганского солдата, который в отчаянном страхе заорал что-то на своем языке.
В грохоте разрывающихся снарядов и противно свистящих над головой осколков, Александр вжимался в спасительную теплую землю. Всем своим существом он ощутил неведомое ранее тягучее чувство одиночества и обреченности. Животное чувство самосохранения липкой паутиной обволокло со всех сторон вспотевшее тело. Он торопливо и жадно глотал открытым ртом сухой горячий воздух, и, казалось, во всем мире не существовало силы, которая могла бы заставить его оторвать тело от этой спасительной пыльной земли.
Обстрел окончился так же внезапно, как и начался. В наступившей гулкой тишине слышались стоны и ругань.
— Петро, вставай! Петро, хоть пошевелись! — умолял кто-то своего погибшего друга.
Летный состав нехотя поднимался, люди старались не глядеть друг другу в глаза, стесняясь минутной слабости и душевной растерянности. Александр машинально счищал пыль с наглаженной рубашки. И в этот момент он почувствовал, что этот налет, жестокая реальность войны, невидимыми духовными нитями сблизила и спаяла их, таких непохожих и разных людей, слетевшихся сюда, на афганскую землю, со всего необъятного Советского Союза, и многое для них становилось ясным и простым, несмотря на то, что жизнь шла по самой грани своего бытия и никто заранее не знал о том, будет ли он жив через минуту… Беляк грустно улыбнулся, вспомнив пророческие строчки из книги, над которыми всего несколько часов назад так беспечно ухмыльнулся, а теперь и сам убедился, что рок судьбы неумолим и действительно никто не знает о том, что с ним произойдет в ближайшем будущем…
Дежурный офицер, пригнувшись, побежал на левый фланг строя, где снаряды рвались особенно кучно, и вскоре вернулся с печальной вестью.
— Два трупа и пять раненых, — торопливо доложил он командиру полка, — а поврежденных вертолетов нет!
Белозерский, приходя в себя от пережитого, старался унять внутреннее волнение и не показать подчиненным свою человеческую слабость.
— Пара Гусаков и Хромов подготовиться на вылет! — поспешно приказал он. — Надо накрыть бандитов!
— Товарищ подполковник, у меня летчик-оператор получил ранение! — доложил Гусаков.
Белозерский оглядел стоящих поблизости летчиков и его тревожно блуждающий взгляд задержался на Александре. Он указал на него пальцем.
— Ты! — и приказным тоном уточнил: — Лейтенант Беляк, заменить летчика-оператора в экипаже Гусакова!
Александр внутренне вздрогнул и… обрадовался. Томительное бездействие и тягостная растерянность не проходили, сидели где-то внутри, сковывали, держали клещами, и ему хотелось поскорее освободиться от этой напасти и действовать, двигаться, что-то делать и, главное, отплатить обнаглевшим душманам за вероломный обстрел, за позорные минуты слабости.
— Есть заменить, товарищ подполковник!
Он еще не знал, что эти секунды, когда на нем случайно задержался взгляд подполковника Белозерского, окажутся роковыми, и непредсказуемая судьба с этого момента начнет воздвигать перед ним полосу препятствий и жизненных испытаний.
1
Особая папка
Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза
Сов. Секретно.
Заседание Политбюро ЦК КПСС.
Председательствовал тов. Л. И. Брежнев.
Присутствовали: Суслов М.А., Гришин В.В., Кириленко А.П., Пельше А.Я., Устинов Д.Ф., Черненко К.У., Андропов Ю.В., Громыко А.А., Тихонов Н.А., Пономарев Б.Н.
Постановление ЦК КПСС «К положению в „А“».
1. Одобрить соображения и мероприятия, изложенные тт. Андроповым Ю.В., Устиновым Д.Ф., Громыко А.А.
2. Разрешить им в ходе осуществления этих мероприятий вносить коррективы непринципиального характера.
3. Вопросы, требующие решения ЦК КПСС, своевременно вносить в Политбюро.
4. Осуществление всех этих мероприятий возложить на тт. Андропова Ю.В., Устинова Д.Ф., Громыко А.А.
5. Поручить тт. Андропову Ю.В., Устинову Д.Ф., Громыко А.А. информировать Политбюро ЦК о ходе выполнения намеченных мероприятий.
Секретарь ЦК Л. Брежнев.
№ 997 — / один лист/
П 176/ 125 от 12. XII. 79.
Постановление Политбюро ЦК КПСС собственноручно написал Черненко, подписал Брежнев. Этот документ не решились перепечатывать в секретариате, сохранили в рукописном варианте. Условной литерой «А» обозначался Афганистан. Под «мероприятием» подразумевался ввод советских войск в эту страну.
А всего днем раньше, 11 декабря 1979 года, отдельный батальон специального назначения, который в военных кругах в обиходе именовался «мусульманским», покинул свое постоянное место дислокации в городе Чирчике, в горах под Ташкентом, и пересек государственную границу с дружественным Афганистаном.
Личный состав спецназа — самолетом.
Боевая техника — своим ходом.
Хафизула Амин, глава правительства Афганистана, настойчиво торопил руководство Советского Союза направить в Кабул, в свою столицу, батальон советской армии для несения охраны его новой резиденции. Одновременно Амин просил срочным порядком заменить афганские расчеты зенитных установок, в благонадежности которых он не был уверен, советскими расчетами войск ПВО.
И в Кабул прибыл батальон, но не регулярных войск, а специального назначения.
Перед ним была поставлена боевая задача — не защищать Амина, а ликвидировать его.
Участь диктатора была решена на заседании Политбюро ЦК КПСС, которое состоялось 27 декабря 1979 года.
Выписка из протокола № 177 заседания Политбюро ЦК КПСС от 27. XII. 1979 года.Совершенно секретно.
Тт. Брежневу, Андропову, Гришину, Громыко, Кириленко, Косыгину, Кунаеву, Пельше, Романову, Суслову, Тихонову, Устинову, Черненко, Щербицкому, Машерову, Пономареву, Рашидову, Соломенцеву, Шеварнадзе, Долгих, Зимянину, Капитонову, Русакову.
О наших шагах в связи с развитием обстановки вокруг Афганистана
Пункт 5.
Утвердить приветственную телеграмму Председателю Революционного Совета, Генеральному секретарю Центрального Комитета Народно-демократической партии Афганистана, премьер-министру Демократической Республики Афганистан товарищу Кармалю Бабраку.
Пункт 6.
Утвердить предложения о пропагандистском обеспечении нашей акции в отношении Афганистана.
Приложение к пункту 6.
О пропагандистском обеспечении нашей акции в отношении Афганистана
При освещении в нашей пропагандистской работе — в печати, по телевидению, по радио — принятой Советским Союзом по просьбе руководства Демократической Республики Афганистан акции помощи в отражении внешней агрессии, руководствоваться следующим:
1. Во всей пропагандистской работе исходить из положений, содержащихся в обращении афганского руководства к Советскому Союзу с просьбой о военной помощи и из сообщения ТАСС на этот счет.
2. В качестве главного тезиса выделять, что осуществление по просьбе афганского руководства направления в Афганистан ограниченных советских контингентов служит одной цели — оказание народу и правительству Афганистана помощи и содействия в борьбе против внешней агрессии. Никаких других целей эта советская акция не преследует.
3. Подчеркивать, что в результате актов внешней агрессии, нарастающего вмешательства извне во внутренние афганские дела, возникла угроза для завоеваний Апрельской революции, для суверенитета и независимости нового Афганистана. В этих условиях Советский Союз, к которому руководство Демократической Республики Афганистан за последние два года неоднократно обращалось с просьбой о помощи в отражении агрессии, откликнулся положительно на эту просьбу, руководствуясь, в частности, духом и буквой советско-афганского Договора о дружбе, добрососедстве и сотрудничестве.
4. Просьба правительства Афганистана и удовлетворение этой просьбы Советским Союзом — это исключительно дело двух суверенных государств — Советского Союза и Демократической Республики Афганистан, которые сами регулируют свои взаимоотношения. Им, как и любому государству-члену ООН, принадлежит право на индивидуальную или коллективную самооборону, что предусматривается статьей 51 Устава ООН.
5. При освещении изменений в руководстве Афганистана подчеркивать, что это является внутренним делом афганского народа, исходя из выступлений Председателя Революционного Совета Афганистана.
6. Давать твердый и аргументированный отпор любым возможным инсинуациям на счет имеющегося якобы советского вмешательства во внутренние афганские дела. Подчеркивать, что СССР не имел и не имеет никакого отношения к изменениям в руководстве Афганистана. Задача Советского Союза в связи с событиями в Афганистане и вокруг него сводится к оказанию помощи и содействию в ограждении суверенитета и независимости дружественного Афганистана перед лицом внешней агрессии. Как только эта агрессия прекратится, угроза суверенитету и независимости афганского государства отпадет, советские воинские контингенты будут незамедлительно и полностью выведены с территории Афганистана.
2
А в Кабуле в те последние дни уходящего 1979 года властный Хафизула Амин ничего не знал и не подозревал о том, что дни его правления уже сочтены.
Правитель Афганистана готовился в новогодние дни по европейскому календарю пышно отпраздновать новоселье в своей новой резиденции. Дворец Дар уль-аман, венчавший один из крутых холмов на окраине Кабула, был выстроен с восточным роскошеством, внешне казался непреступной крепостью с боевыми башнями, а по ночам сверкал гирляндами электрических лампочек, прожекторов и огнями хрустальных люстр, отчего издали в бархатной темноте неба казался огромным алмазом сказочного перстня.
Хафизуле Амину нравились и дворец, и его новые апартаменты в нем, приемная и кабинеты, уютные комнаты, просторные залы для приемов, утопавшие в роскошных коврах, обставленные дорогой мебелью, золоченные потолочные и настенные узоры и украшения, искусно вставленные зеркала, великолепие мраморных статуй.
Правитель находился в хорошем расположении духа, уверенно смотрел в свое будущее и загадывал наперед различные большие и малые мероприятия, праздники, дипломатические приемы, вояжи в соседние мусульманские страны.
В предвечерние часы последнего четверга декабря, накануне пятницы, которая в Афганистане, как и во всех мусульманских странах, издавна считается выходным днем, он стоял у широкого окна и смотрел, как на площади у подножия холма четко и слаженно занимаются боевой подготовкой солдаты, прибывшие недавно из Советского Союза и переодетые в афганскую форму. Эти крепкие и тренированные русские были, по его убеждению, надежной опорой и защитой дворца. Правитель древнего государства был устремлен в своих мыслях в будущее и не подозревал о том, что не дни, а часы его жизни уже сочтены, что солдаты спецназа особого «мусульманского» батальона, занимаются не просто обычной боевой подготовкой, а проводят последнюю тренировку перед штурмом его дворца, и что Москва уже послала в Афганистан нового руководителя страны.
В эти же предвечерние часы на аэродром под Баграмом, где уже разместился парашютно-десантный полк, приземлился самолет, который нелегально привез Бабрака Кармаля, афганского посла в Чехословакии, заклятого врага и давнего соперника Амина за власть в стране.
Неприметный, в шапке-ушанке, надвинутой на самые глаза, в армейском бушлате, подпоясанный брючным солдатским ремнем, в кирзовых сапогах, он, уже назначенный Москвой новый правитель Афганистана, сидел под охраной десантников в бункере и распивал чай с капитаном, с нескрываемым нетерпением ожидая известий из столицы.
А в Кабуле главный советский военный советник, ответственный за проведение операции, вызвал к себе командиров спецназа и особой группы «Зенит» КГБ, которая присоединилась к «мусульманскому» батальону буквально перед вылетом в Афганистан.
— Еще раз уточним план действий каждого подразделения.
На столе лежала карта дворца Амина и прилегающих окрестностей.
— Спецназ блокирует дворец с внешней стороны. Задача — не пропустить и не выпустить ни одного человека, — советник обвел пальцем по карте вокруг новой резиденции правителя Афганистана. — Даже мышь не должна не должна ни проскочить, ни выскочить. Задача ясна?
— Так точно, товарищ генерал-лейтенант!
— Довести эту задачу до каждого солдата, чтобы каждый понял и осознал высокую государственную ответственность, которая сегодня возлагается на него Советской Родиной.
— Спецназ не подведет, товарищ генерал-лейтенант!
— И еще, не менее важное. Перед самым выходом на боевую позицию зачитайте этот приказ, — военный советник протянул командиру батальона лист с отпечатанным текстом. — В нем говорится, что по полученным секретным агентурным сведениям Амин и его ближайшее окружение предали интересы афганского народа и Апрельской революции, тайно вступили в сговор с американскими империалистическими кругами и подготовили вооруженный переворот в стране, а наш интернациональный долг — пресечь коварный замысел. По прочтению, приказ сжечь перед строем.
— Будет исполнено, товарищ генерал-лейтенант!
— Задача группы «Зенит» простая и ясная: решительно действовать внутри дворца и, сметая охрану, ликвидировать предателя афганского народа! — и военный советник и с улыбкою добавил, что, как он считает, внутренняя и личная охрана Амина не на высоте и должного сопротивления оказать не смогут. — В крайнем случае, если вдруг возникнут проблемы, какие-либо непредвидимые обстоятельства внутри дворца, к вам на поддержку тут же пойдет рота спецназа, которая будет находиться в резерве и страховать ход операции.
— Группа «Зенит» готова к выполнению приказа, товарищ генерал-лейтенант!
— Тогда, как говорили на фронте, вперед! — уверенным тоном сказал военный советник. — Выводите людей на исходные позиции. Начало операции ровно в восемнадцать тридцать по местному времени. Никакого внешнего сигнала не будет. Действовать самостоятельно и решительно.
Когда сверили часы, военный советник проинформировал командиров о том, что ровно через тридцать минут после начала штурма дворца десантники витебской дивизии начнут брать под свой контроль все главные правительственные учреждения, расположенные в афганской столице.
Однако жизнь внесла свои поправки в хорошо разработанный план.
Военная охрана дворца, особенно, личных покоев правителя, в преданность которой Амин не верил, и которую намеревался заменить в ближайшее время, в эти напряженно-критические минуты, оказалась отчаянно смелой. Афганские бойцы оказали яростное сопротивление, которое не смогли сломить дюжие молодцы группы захвата «Зенит».
В бой пошли спецназовцы.
Они ворвались внутрь дворца, как накатившая волна, свинцом и гранатами сокрушая все на своем пути, никого и ничего не щадя, сметая отчаянное сопротивление охраны.
Прорвались в личные роскошные покои правителя страны, которые от взрывов гранат, автоматных пуль и осколков, превратились во что-то кошмарное. В просторном овальном кабинете, на полу, устланном роскошным цветастым ковром, обнаружили труп дородного мужчины в богатой гражданской одежде, сжимавшего в руке автомат Калашникова штучного производства с дорогой инкрустированной отделкой.
В нем узнали президента страны Хафизулу Амина.
Тело Амина завернули в ковер, который сорвали со стены, и, не теряя времени, под охраной на бронетранспортере срочно доставили на аэродром под Баграмом, чтобы показать его Бабраку Кармалю, как неоспоримое вещественное доказательство уже свершившейся военной операции.
В штабе воздушно-десантного полка развернули ковер у ног оторопело застывшего Кармаля, и командир полка спросил, указывая пальцем на труп:
— Он?
— Да! — выдохнул Кармаль, еще окончательно не веря в свое торжество. — Это и есть Хафизула…Сколько лет я его знал и боролся с ним!
Стоя над своим поверженным врагом, Кармаль на глазах окружающих изменился. Нос Бабрака хищно заострился, вислые щеки подтянулись, обозначив скулы, в глазах появился холодный блеск, выдававший властного и волевого человека. Это был уже не заштатный посол в далекой Чехословакии, а Председатель Революционного Совета Афганистана, глава правительства и Председатель Центрального Комитета Народно-Демократической партии Афганистана, привыкший повелевать и командовать.
В штаб ввели пятерых афганцев, будущих министров нового правительства, уже назначенного Москвой. Они дружно закивали:
— Да! Да! Это есть сам шайтан Хафизула Амин!
Командир полка посмотрел на мгновенно изменившегося и ставшего властно-чопорным Кармаля, внутренне усмехнулся его метаморфозе, подумав о том, как быстро власть меняет человека, решительно произнес:
— Теперь в Кабул! — и добавил. — Машины поданы!
Бабрак Кармаль утвердительно кивнул.
Только теперь, увидев мертвое тело Амина, он согласился ехать в столицу.
Рота боевых машин в предрассветной темноте наступающего дня еще только подвозила Бабрака Кармаля и его министров к Кабулу, а афганское радио в экстренном выпуске последних известий отработанным голосом диктора торжественно сообщило стране о победе второго этапа Апрельской революции.
К началу дня бои в городе стихли. Десантники витебской дивизии взяли под охраны все главные правительственные учреждения столицы.
В то же солнечное утро 28 декабря 1979 года бойцы спецназа, радостно возбужденные и наскоро отметившие свой успех, прибыли на аэродром под Баграмом и шумно загрузились в военно-транспортный самолет. Раненых и погибших погрузили в другой.
Самолет с «мусульманским» батальоном плавно оторвался от взлетной полосы и, набирая высоту, взял курс на север, на Ташкент. Многие спецназовцы поглядывали на часы и с замиранием сердца думали о том, что самолет возможно и не долетит до Союза, взорвется в воздухе над горами. Слишком много они знали о «втором этапе афганской революции». Но высокое руководство, уверенное в своей непогрешимости и неуязвимости, милостиво разрешило им жить.
1
Старый орел, распластав широкие крылья, медленными кругами парил над долиной, и с земли казалось, что он беспечно и вальяжно, как и подобает сильной и гордой птице, нежится в лучах весеннего солнца и наслаждается жизнью, утверждая свое царственное положение в пестром птичьем мире. Но так казалось только людям, беспокойным двуногим существам, которые копошатся на земле, не ведая высокой радости бесконечных просторов неба, извечной свежести недоступным им суровых горных вершин и оздоровляющей благодати хрустальной влаги, вытекающей с ласковым шумом из-под дышащих холодом снежно-ледяных покровов.
Эти двуногие беспокойные существа ведут себя странно и непонятно, в чем старый орел за свою долгую жизнь успел не один раз убедиться. Они носят с собой длинные палки, которые могут извергать гром и выплескивать огонь, убивающий все живое. Двуногие убивают друг друга без всякой на то надобности, не для пищи, как делают это сильные птицы или звери, а просто так. Убьют и бросают. Бросают за ненадобностью.
Орел чуть пошевелил крыльями и пошел на новый круг, постепенно набирая высоту, зорко оглядывая долину с ее полями, цветущими садами, дорогой и голубой лентой реки. И вдруг он почувствовал надвигающуюся опасность. В небе появились две большие, шумные и горластые птицы без крыльев, но с большими и живыми прозрачными кругами на спине. Они летели в места, откуда совсем недавно двуногие выплескивали из своих палок гром и быстрый огонь, бросали странные камни, от которых на земле появлялся еще больший огонь, взлетали осколки от рухнувших жилищ и поднимался едкий черный дым… Все живое в округе, и птицы и звери разбежались в страхе. Только псы, извечные раболепные прислужники двуногих, поджав хвосты, тихо и печально скулили, предвещая большую беду.
Старый орел много пожил и много повидал за свою долгую жизнь.
Не спеша и плавно набирая высоту, он с горькой грустью думал, что больше тихой жизни и спокойствия в его долине не будет…
2
Геннадий Гусаков вел пару винтокрылых машин на третий заход над кишлаком. Вертолет Хромова следовал за ведущим на предельной дистанции. Что именно отсюда велся обстрел аэродрома, сомнений не было. Однако не было известно главное — откуда именно, с какого двора или крыши какого дома стреляли моджахеды. Это не знали и в штабе эскадрильи. Но ответный удар необходимо было нанести незамедлительно. И чем скорее, тем лучше, чтобы не возникало у моджахедов ни чувства победы над «шурави», как называли афганцы всех советских людей, ни радостного сознания своей правоты и, главное, — безнаказанности.
За эти два захода на кишлак вертолеты Гусакова и Хромова выпустили больше половины боевого запаса, главным образом неуправляемых ракет и бомб. Наворотили, судя по попадания и возникшим пожарам, основательно. Однако Геннадий Гусаков никакого удовлетворения не чувствовал, поскольку «колотили» наобум, или, как принято говорить, по площадям. А моджахеды стреляли конкретно по аэродрому, по личному составу эскадрильи. Среди пострадавших оказался и лейтенант Валерий Сорокин, летчик-оператор его экипажа, друг Валера, именно это и не давало покоя Гусакову. На месте Сорокина сегодня оператор Александр Беляк, которого он хорошо знает. Но летал с ним всего ничего. Парень Беляк надежный, да и как летчик-оператор он уже себя хорошо зарекомендовал, хотя в эскадрилье находится недавно. Но с Валерой они здесь в Афгане как бы сроднились, понимали друг друга с полуслова, с намека, с жеста.
И вдруг его нет в экипаже. Ранение Сорокина произошло на глазах Геннадия, он приподнялся, чтобы посмеялся над тем, как лихо поползли начальники к распахнутым дверям аэродрома, тут его и зацепил осколок… Валера только успел удивленно ойкнуть и свалился, обливаясь кровью. Хорошо еще, что не смертельное ранение, могло быть гораздо хуже.
Неожиданный обстрел подтвердил, что они пребывают не в экзотической заграничной командировке, а на самой настоящей войне. Все, что происходило до сегодняшнего дня: боевые полеты, ракетные и бомбовые удары по намеченным целям, по душманским позициям, было тревожно-напряженным, грозило смертельной опасностью, однако эта опасность не обретала силу прямой личной угрозы. Противник находился где-то внизу. На приличном расстоянии. Все напоминало отчаянную игру с очень большим риском. А к риску Геннадий привык. Привык с первых самостоятельных вылетов. Но сегодня он впервые почувствовал нечто такое, что заставило осознать близость смертельной опасности. И Гусаков, управляя вертолетом, машинально напевал песню, которая так нравилась Валере.
Внутреннее состояние командира передалось Александру. Он не вмешивался в управление вертолетом, только старательно выполнял свои обязанности, однако невольно чувствовал в пении Гусакова нотки глухой тоскливости и какую-то горькую обреченность, и это состояние командира Александру не нравилось, он не принимал его, не воспринимал, хотя, если честно разобраться, то неприятное внутреннее состояние, которое в песне выражено словами «летим, от страха чуть дрожа», и ему не давало покоя. От праздничного настроения, которое возникло утром, давно не осталось следа, словно его вообще не было. А жуткое состояние, которое пережил под обстрелом, уткнувшись лицом в землю, словно незаживаемая рана, не проходило, напоминало о себе.
Но полет есть полет, тем более боевой вылет, и Беляк не позволял себе расслабиться, мысленно повторяя, как приказ самому себе, главную заповедь пилота, усвоенную еще в училище: «В полете если думаешь, то думай только о полете!» Главное — не отвлекаться! Мелочей в воздухе, а тем более при выполнении боевого задания, нет и не бывает. Искусство и мудрость летчика и состоит из так называемых мелочей, малозаметных особенностей, тонкостей летного дела, которых не найдешь ни в инструкциях, ни в наставлениях, ни в приказах. Их надо знать и хоть один раз самому прочувствовать на ручке управления вертолетом. Так складывается основа поведение летчика, его характер пилота, то, что в конечном итоге именуется классностью, летным мастерством.
Гусаков был хорошим летчиком и командиром. В этом Александр убедился еще раз, летать с ним было легко и свободно, как и с капитаном Паршиным, к манере поведения которого в полете Беляк привык. Но у Геннадия были свои особенности командования, и это держало Александра в постоянном напряжении.
В кабине было жарко. Мерцали шкалы приборов, подсвеченные ультрафиолетовыми лампами, уверенно и мерно гудели двигатели.
— Триста пятый! Триста пятый! — послышалось в эфире.
— Триста пятый слушает, — отозвался на позывные командир.
— Триста пятый, меня слышите?
— Триста пятый слушает, — повторил Гусаков.
Александр прислушался. В наушниках шлемофона звучал голос командира полка.
— Триста пятый! Афганский батальон выдвигается в северо-западный квадрат, — последовали цифровые координаты местности. — Прикройте сверху.
— Я триста пятый! Вас понял! Выхожу на заданный квадрат.
Отрапортовав командиру полка, Гусаков переключил связь на ведомого и, повторив приказ ГПУ — группы боевого управления, — велел Хромову подняться выше и следовать за ведущим.
Солнце припекало нещадно. В кабинах усилилась жара. Ровное гудение моторов убаюкивало и успокаивало, вызывая легкую сонливость. Александр отмечал на карте маршрут полета, искоса поглядывая на показатели приборов. Через полчаса пара винтокрылых машин подошла к намеченному квадрату.
В который раз за сегодняшний полет Гусаков распевал эту песню, только теперь, как с облегчением заметил Александр, в голосе командира экипажа не так явственно звучали отчаянность и душевная надрывность, а появились нотки внутренней уверенности в свои силы, в боевую машину.
А внизу отошли назад и в сторону приятная зелень живой природы и голубая лента реки, теперь под ними расстилались тоскливо-унылая, вздыбленная крутыми горбатыми вершинами, безжизненная земля. Ни одного зеленого пятнышка, ни одного деревца. Одни верблюжьи колючки, корявые, засохшие кусты, да безжизненные метелки изжелтевших трав. Кое-где по ложбинам прячутся глинобитные дома, в которых, видимо, давно никто не живет. А вдали, словно нарисованные и приподнятые знойным маревом, вздымаются гряды невероятно высоких гор. Бледно-фиолетовые, иногда даже сиреневые, они тянутся к небу своими могучими вершинами, на которых, как белоснежные чалмы, отчетливо-ясно светится снег. И к горам стелется светлая лента извивающейся дороги.
Александр, оглядывая унылый однообразный пейзаж, вспомнил, что в справочниках этот район значился кратко: «горно-пустынная местность». Он смотрел вниз и отрешенно осознавал, что эту землю чужого государства, такую разную землю — то в роскошном буйстве живой зелени, то безрадостную и иссушенную вечным томлением по живительной влаге, это знойное синее небо с редкими, похожими на клочки ваты, облаками, давно не приносящими дождя, этот пышущий жаром белый круг солнца, эти величавые горы — все это надо принять сердцем, может быть даже и полюбить, а уж привыкнуть ко всему этому чуждому и незнакомому придется наверняка.
— Триста пятый! — раздался в наушниках шлемофона голос дежурного офицера группы боевого управления. — Триста пятый!
— Триста пятый слушает! — ответил Гусаков.
— Триста пятый! Афганский батальон спецназа вышел в квадрат.
— Вас понял.
— Триста пятый! В батальоне авианаводчик!
— Триста пятый понял! — отозвался Гусаков. — Пусть укажет ориентиры.
Вертолеты перевалили лысую вершину горы, и летчики увидели внизу в долине зеленый остров. Плоские серые крыши домов, окруженных глинобитными заборами, узкие улицы кишлака, цветущие, в бело-розовом кипении сады, возделанные огороды, неровные крохотные квадраты полей, тонкие нити арыков, и речушка, как светло-голубая змейка, извилисто прорезавшая долину, убегающая в даль, скрытую туманом. И — подступающая к кишлаку афганская мотопехота, с грузовиками, бронетранспортерами и одним танком.
Беляк с теплым чувством благодарности подумал об афганском руководстве дивизией, которое так быстро отреагировало на обстрел аэродрома моджахедами. Определили и настигли их. И они, вертолетчики, сейчас подержат афганских спецназовцев. Александр даже не предполагал, что он ошибается в своих догадках. Спецназовцы преследовали совсем иные цели. Обстрел аэродрома афганское командование вообще не волновал, а кое-кого и радовал. Батальон спецназа выполнял приказ своего командования с совершенно иной задачей — перехватить богатый караван, который должен прибыть из соседнего Пакистана.
В наушниках шлемофона послышался голос авианаводчика. Афганец говорил на приличном русском языке. Он назвал свои позывные и указал цель:
— С правой стороны кишлака видите идет гора?
— Вижу, — ответил Гусаков.
— Там есть такой большой дом и высокий дувал, с неба видно?
— Вижу большой дом.
— Там очень опасно! Душман там. Много оружия. Надо стрелять!
— Понятно, — ответил Гусаков. — Будем стрелять!
Хромов вступил в связь. Его вертолет летел значительно выше, и обзор был более широким.
— Командир, из-за горы к кишлаку приближается караван. Пять верблюдов, лошади навьюченные поклажей и дюжина вооруженных всадников.
— Пока не вижу.
— Они в тени горы. Сейчас увидишь.
— Понятно.
— Командир, может лупанем?
— Обязательно, — утвердительно произнес Гусаков. — Сейчас запрошу нашу контору на получение добра.
Группа боевого управления на запрос Гусакова дала положительный ответ, но посоветовала обязательно связаться с командованием афганского спецназа, чтобы ненароком их не задеть.
Однако не прошло и нескольких минут, как обстановка на земле резко изменилась. Мир и тишина, господствовавшие в кишлаке, взорвались. Вспыхнули черными кустами разрывы, прерывисто засверкали огненные трассы автоматных и пулеметных очередей, а около моста через речушку обволоклась клубами дыма подорванная и подожженная душманами грузовая машина.
Из группы боевого управления последовал приказ срочно оказать поддержку афганскому спецназу, который попал в хитро расставленную ловушку.
— Триста пятый, караваном займетесь потом, он никуда не денется, — уточнил дежурный офицер и добавил, что на подмогу вылетает еще одна пара вертолетов.
И авианаводчик-афганец, торопливо произнеся позывные, хрипло кричал в эфир:
— Стреляй середину кишлака и правый фланг, что на горе дом! Там два гранатомет и ДШКа!
ДШК — это крупнокалиберный пулемет. Возможно, у душманов он не один. Такие пулеметы способны поражать и воздушные цели. Час от часу не легче! Можно запросто нарваться на неприятности. Гусаков глянул на показатели приборов. Все нормально! Над головой ровный гул двигателей и привычные ритмичные движениях многометровых лопастей, уверенно секущих упругий воздух. И топлива в баках больше половины. Машина вселяла уверенность. Родной вертолет не подведет! Хандра, как шелуха, отлетела и пропала. Старший лейтенант сосредоточился и напрягся, как перед прыжком с вышки в воду.
— Экипаж, внимание! Всем быть начеку! — уверенным голосом отдал приказ Гусаков по переговорному устройству. — Приготовиться к бою!
Тут же переключился на эфир и вызвал Хромова.
— Триста первый! Триста первый! Внимание!
— Триста первый слушает, — отозвался Хромов.
— Захожу на объект! Прикрывай сверху!
— Есть, прикрыть сверху!
Навстречу вертолету поплыли квадраты и прямоугольники полей, разграфленные, как по линейке, рядами маленьких арычков, огороды, стремительно приближались плоские глиняные крыши домов и купы цветущих садов. Где-то там душманы. В середине кишлака и на правом фланге, как указал авианаводчик. Но где именно? Конечно, можно было бы и не торопиться, а не спеша облететь кишлак, сверху оценить боевую обстановку и, главное, определить огневые точки. Но подлый обстрел аэродрома, который испоганил весь праздничный день и, особенно, ранение оператора, друга Валеры, не давали Гусакову покоя, как бы подталкивали к решительным действиям.
Старший лейтенант сознательно пошел на риск. Он стремился поскорее выявить огневые точки. Он отчетливо сознавал, что подставляет себя под пули. Но, приняв решение, он не привык от него отступать. Для него уже не существовало иных вариантов. Оставалось только одно — исполнять. А это значило — рисковать, заставить душманов обнаружить себя. Время спрессовалось, сжалось, как тугая пружина, и отсчет пошел на секунды. Бросая вертолет вниз, Гусаков надеялся, крепко надеялся на мастерство и, главное, меткость своего ведомого.
Внезапное появление гулко гудящей «шайтан-арбы», как называли вертолет афганцы, которая неожиданно прилетела из-за горы, вызвало переполох у моджахедов. Они стали торопливо палить со всех стволов по винтокрылой машине. Навстречу и в след вертолету понеслись струи раскаленного свинца.
Но Геннадий Гусаков и его экипаж были начеку. Отвечали выявленным целям огнем пулемета, скорострельной пушки и залпами неуправляемых ракет. А самое главное таилось в том, что командир, искусно лавируя над крышами и макушками деревьев, вел вертолет, над торопливо стреляющими душманами, не раз проверенным в бою «зигзагом», своеобразными рывками — вниз, в сторону и снова вперед, одновременно при этом меняя скорость.
Александр Беляк, упирался спиною в кресло и, подавляя вспыхнувшую где-то глубоко внутри неприятную дрожь, вызванную не страхом, а скорее опрометчиво-рискованным маневром Гусакова, с каким-то обостренным чувством злости, обстреливал неуправляемыми ракетами обнаруженные цели. А под ногами, нагнетая тревожные мысли, гулко стучали в броневую обшивку долетевшие автоматные пули, словно по железной крыше вразнобой били камнями. Она жалобно дрожала, не поддаваясь и сдерживая их яростный напор. «Очередь из крупнокалиберного пулемета броневая обшивка вряд ли выдержит», — мелькнула обжигающе-опасная мысль, и он ее тут же отбросил. Все происходило невероятно быстро. Вертолет, изрыгающий огонь, проносился над кишлаком. Александр всецело сосредоточился на выполнении своих боевых обязанностей, от командира ему передался тревожно-напряженный азарт рискованного полета. В составе экипажа Гусакова он впервые оказался в далеко не простой боевой обстановке и радовался, отмечая летное мастерство старшего лейтенанта.
Хромов, который понимал командира пары, как говорится, с полуслова, моментально отреагировал и ударил по выявленным огневым точкам душманов реактивными снарядами и ракетами. Всплески огня и дыма взметнулись над крышами и садами кишлака.
— Хорошо! Очень даже хорошо попали! — донесся возбужденно-радостный голос авианаводчика. — Ташакур! Спасиба! Наш афганский полковник говорит большую благодарность! Ташакур это спасиба!
— Стараемся! — коротко и сухо ответил земле командир экипажа и добавил. — Это только цветочки!
— Какой цветочки? Зачем нам цветочки? — удивленно отозвался авианаводчик. — На кишлак, на правый сторона, на правый фланг бомбу давай! Там ДШКа есть! Крупный пуля такой противный пулемет! И туда на дом обязательно надо бомбу!
— Сейчас дадим и бомбу!
Геннадий Гусаков, сосредоточенный до предела, покрасневший от напряжения, с радостным злорадством и торжеством, что удалось совершить рискованный маневр, улыбнулся сухими губами. Знай наших! За Валерку вы у меня поплатитесь, гады! Сейчас сделаем новый заход, но с другого конца. Сейчас мы вам покажем, где раки зимуют! Он увеличил скорость и стал, резко набирая спасительную высоту, выходить из смертельно опасной зоны, выводить из нее гудящий от перегрузки и напряжения вертолет, свою надежную «двадцать четверку», бесстрашный полосатый «крокодил», мысленно повторяя, то ли просьбу, то ли приказ:
— Давай, дорогой! Давай жми!
Геннадий выжимал из машины все возможное и невозможное. Теперь он надеялся на мастерство ведомого, на Хромова, который брал нагрузку боя на себя.
Гусаков и Хромов, как принято в авиации говорить, уже «слетались в паре», мгновенно понимали друг друга и полностью друг другу доверяли. На войне самый близкий товарищ — это твой напарник. В каждом боевом вылете жизнь «ведущего» напрямую зависит от «ведомого». По ходу меняющейся картины боя, в карусели пикирования и взлетов, они часто и быстро меняются местами и тогда, наоборот, от мастерства «ведущего» зависит уже жизнь «ведомого».
— Гена, держись! Прикрываю! — послышался в наушниках шлемофона голос Хромова.
Но тут произошло именно то, чего больше всего опасался в секунды стремительно-рискованного полета и быстротекущего боя Александр Беляк. С того самого правого фланга, о котором предупреждал афганский авианаводчик, из глинобитного дома-крепости, что возвышался на склоне горы, разом, как бы опомнившись от внезапного шока, застрекотали длинными очередями крупнокалиберные пулеметы. Их огненные трассы устремились к бешено гудящей «шайтан-арбе», которая быстро улетала в синеву неба.
Винтокрылая машина вдруг со всего маху уткнулась в невидимый барьер. Моторы натужно взвыли. Вертолет основательно тряхнуло. Александр от внезапной перегрузки на какое-то мгновение потерял сознание, провалился в мягкую темноту. К действительности его вернул отчаянный крик бортового техника.
— Командир!.. Я ранен!.. Ранен в ногу… Кровь хлыщет!..
Вертолет еще раз сильно тряхнуло. «Второе попадание!» — уже с нарастающим страхом промелькнуло в сознании Александра. Он судорожно схватился за ручку управления.
— Геннадий! Гена! — крикнул Беляк по переговорному устройству. — Что случилось?
В ответ молчание.
— Гена! Отвечай!?…
В наушниках шлемофона пугающая тишина.
Александр на какое-то мгновение даже растерялся. Он почувствовал, что вертолет, странно заваливаясь на бок, начал терять устойчивость и, главное, высоту. Моторы неестественно, с каким-то тяжелым надрывом, как задыхающийся бегун на финише, надсадно гудели, продолжая вертеть тяжелые лопасти. И с его гулом смешивались крик и стоны раненого бортового техника.
— Гена!? Что с тобой?! — тревожно прокричал Александр. — Гена, ты живой?
Гусаков не отвечал. Не подавал признаков жизни, словно наверху в командирской кабине его вообще не было. Но и не отпускал ручку управления, держал ее крепко.
В кабину оператора тонкой струей просочился дым. От него сразу запершило в горле. Александр смотрел расширенными глазами на приборы и видел, что многие показатели указывают на аварийное состояние винтокрылой машины. Яростно задергались стрелки и поползли к нулевым отметкам, замигали красные лампочки и, перекрывая натужное клокотание двигателей, пронзительным женским голосом завопил бортовой речевой информатор — «Зойка», как прозвали его летчики:
— Пожар! Пожар! Нарушена гидросистема! Нарушена подача масла! — «Зойка» перечисляла неприятности. — Пожар! Падают обороты двигателей!
И как бы вторя ей, отчаянным голосом закричал бортовой техник:
— С командиром беда! Саша-а-а! Командира убили! Убили Генку! Капает кровь от него! Мы пропали!
Винтокрылая машина, теряя устойчивость в воздухе, по наклонной скользила к земле, словно тяжелые санки, скатывающиеся с горы. Именно это ощущение быстрого скольжения по заснеженной горе вниз, такое знакомое с детства, возникло у Александра. Только ощущение было совсем иным и вызывало далеко не веселые предчувствия. Кабина быстро наполнялась удушливым дымом. Он противно царапал горло, затруднял дыхание, слезил глаза…
— Триста пятый! Триста пятый! — в наушниках гудел голос Хромова. — Отвечай, что случилось? Что случилось?
А вертолет, как подбитая в полете крупная птица, каким-то чудом держался в воздухе но, странно заваливаясь на бок, оставляя в синеве неба черный дымный хвост, все сильнее и сильнее зарывался прозрачным носом вперед, готовый вот-вот опрокинуться.
Александр Беляк, упираясь спиною в кресло пилота, ухватился за ручку управления и напрягал все силы, чтоб хоть как-то повлиять на движение вертолета, выровнять крен. На шее от перенапряжения вздулись жилы, обострились желваки, на лбу выступили капли пота. Затаив дыхание и закусив губу, он старался преодолеть стойкое сопротивление, которое, как уже догадывался, создал беспомощный командир, телом навалившийся на управление. То были отчаянные мгновения борьбы за живучесть вертолета, за свою собственную жизнь.
И ему удалось. Удалось! Вертолет послушался. Слабо, но все же послушался. Появилась крохотная надежда. Винтокрылая машина, как бы нехотя, тяжело ворча и негодуя, стала выравнивать крен и уже более плавно скользить к приближающейся земле. Мотор натужно гудел, странно, почти по человечески чихал, лопасти с незнакомым клекотом и свистом рубили воздух, пытаясь изо всех своих сил замедлить быструю потерю высоты, приостановить падение. И Александр, сам не зная почему, в эти мгновения неимоверной борьбы за живучесть воздушного корабля, повторял слова незамысловатой песни, которую назойливо пел и пел Гусаков. Сейчас она обретала смысл прямого обращение к израненной душманскими пулями машине:
Последние две строчки Беляк повторял, но не как припев, а как заклинание, повторял как отчаянную просьбу к поврежденным, но все еще продолжающим работать двигателям, как последнюю надежду:
Вертолет чудом продолжал держаться в воздухе. Душманский крупнокалиберный пулемет наделал массу пробоин в корпусе. Откуда брались силы у поврежденных двигателей, Александр не знал, но они все еще работали. И он ощущал, как свое собственное сердце, их ритмичную работу. В эти напряженно-тревожные минуты нежданно оказал ощутимую поддержку воздушный поток, который поднимался из долины. Он поддерживал израненный вертолет на своих широких ладонях, словно мать держит на руках больного ребенка, успокаивая и убаюкивая его. И вертолет то вдруг проваливался, то задерживался на весу, качался в воздухе, словно на гигантских добрых и ласковых ладонях.
Этот воздушный поток помог Александру совершить неимоверное — отвести вертолет от катастрофы, которой, казалось, не избежать. На пути скольжения вниз поднималась гора. Та самая гора с голой вершиной, которую они всего лишь полчаса назад так легко и запросто преодолели, подлетая к долине. Александр с замиранием сердца видел эту приближающуюся вершину, серо-бурую, кремнистую, с отвесными обрывами… И винтокрылая машина, оставляющая за собой космы темного дыма, каким-то чудом смогла преодолеть смертельно опасную преграду, пролететь буквально над самой ее вершиной, проползти, чуть ли не задевая железным брюхом скальные выступы.
— Пронесло! — с радостным отчаянием выдохнул Александр, еще окончательно не веря в счастливый исход. — Пронесло!
Теплая волна радости прошла с ног до головы. Вертолет не подвел. Не взорвался, не врезался…Мы спасены!
Пока спасены… Пока!
Лейтенант Беляк видел, как стремительно приближается земля, обрывы, террасы. Он не рассуждал, а действовал. Мозг работал, как решающее устройство, мгновенно перерабатывающее сложный поток информации. И Александру нужно было выбрать из множества вариантов самый оптимальный в данной ситуации.
Горящий вертолет надо посадить. Куда? Где приземлиться? Да и удастся ли ему совершить посадку, когда рули плохо слушаются, а управление не поддается и почти полностью исключено…
Избежали одну беду, надвигается другая.
И снова надо рисковать. Александр выбрал приемлемую площадку. Собственно, особенно выбирать было не из чего, да и времени на это не оставалось. Как говорится в таких случаях, бери то, что подсовывает тебе судьба. Просто на пути резкого снижения машины эта терраса была более подходящей, не совсем пологой и довольно широкой. А вокруг простиралась горно-пустынная местность. Пока безлюдная. Душманы непременно появятся. Причем в ближайшее время. Не так уж часто удается им сбить ненавистную «шайтан-арбу». Да к тому же, как знал лейтенант Беляк, за сбитую винтокрылую машину, за командира и за каждого летчика моджахедам полагается немалое денежное вознаграждение.
Александр с нескрываемой тревогой посмотрел на приборы. Авиагоризонт показывал, что вертолет имеет левый крен около шестидесяти градусов. Стрелка вариометра подтверждала, что машина теряет высоту со скоростью шестьдесят метров в секунду. Высотометр стремительно уменьшал свои показания. Показания других параметров были столь же удручающими. Надсадно женским голосом вопила «Зойка». Бортовой техник не подавал признаков жизни, а может его голоса просто не было слышно в общем разноголосом гуле. Едким горячим дымом заволокло кабину, в которой стало душно и жарко. А машина держалась в воздухе. Беляк стер ладонью капли пота со лба и мысленно поблагодарил тех, кто создавал вертолет. Если винтокрылая машина еще не опрокинулась, не разрушилась, еще не взорвалась, то это означало только одно — запас живучести, запас прочности не исчерпан!
Александр прошептал это сухими губами и с большим трудом, но все же перевел падающий вертолет из снижения по спирали, на прямолинейное. Он отчаянно старался уменьшить скорость падения. А земля приближалась, она была уже почти рядом, под железным брюхом.
Вывести машину на спасительную террасу ему все же удалось.
С железным лязгом, треском, скрежетом вертолет не приземлился, а буквально рухнул и, ломая с треском лопасти, неестественно дрожа, юзом пополз по пологой террасе, оставляя за собой широкую темную борозду на выжженной солнцем бурой земле. Винтокрылая машина замерла на самом краю площадки, перед обрывом в пропасть.
Не теряя ни мгновения, Александр торопливо, двумя руками открыл прозрачный колпак, не спрыгнул, а скатился на землю. Откатился, отполз на четвереньках, обдирая колени и ладони о жесткую твердь земли, а потом, пригнувшись, отбежал на ватных, непослушных ногах подальше от вертолета. Упал за первым камнем, жадно хватая раскрытым ртом чистый сухой воздух, а сердце радостно колотилось в груди. Живой! Живой!
И в то же мгновение раздался оглушительный взрыв. «Топливные баки» — мелькнуло в голове Александра. Обжигающе-горячая волна воздуха обдала его, вдавливая в землю, и большой кусок обшивки фюзеляжа с грохотом пролетел над ним и ударился со скрежетом о выступ горы.
В следующую секунду начали гулко и торопливо взрываться боеприпасы, управляемые и неуправляемые ракеты, завизжали осколки, с дробным треском рвались пулеметные патроны. Стоголосое горное эхо повторяло и умножало гулкую какофонию, распугивая в окрестностях все живое. В клубящемся дыму померкло солнце и стало пугающим, ослепительно-черным…
3
Александр, оглохший и обессиленный от пережитого, лежал за кремнистым камнем, уткнувшись лицом в землю, всем телом ощущал ее добрую теплоту и вдыхал извечные запахи, которые исходили от нее. Он все еще не мог прийти в себя, никак не верилось, что он спасся… Мучила жажда. Во рту пересохло. А солнце нещадно припекало. Хотя бы один глоток воды! Он облизнул шершавым языком пересохшие губы, понимая, что воды здесь нет и не может быть.
Когда канонада разрывов смолкла, Беляк осторожно высунулся из-за камня. Осмотрелся. Площадка довольно просторная, усеянная камнями и редкими кустиками высохшей травы. Справа в небо отвесно вздымалась каменистая гора. Впереди темнело ущелье. А слева, на самом краю площадки… В груди горько защемило. Вертолет горел. Остатки винтокрылой машины, разорванной взрывами на части, превратились в несколько костров, которые ярко пылали, и от них в безоблачную синеву неба поднимались темные космы дыма. Как кости скелета древнего мамонта, торчали части фюзеляжа, да сиротливо вздымалась вверх уцелевшая часть хвостовой балки, переломленная в том месте, где еще недавно находился несущий винт.
Спасать было некого и нечего.
Александр отрешенно смотрел на догорающий вертолет и ощущал полное одиночество. Один на этой чужой земле, в чужих горах, в чужой стране… Ему было жалко себя, жалко погибших товарищей. Зачем они здесь? Почему они здесь? Кому они тут нужны?
Грустные размышления прервал равномерный клекот многометровых лопастей. Александр его не услышал, уши еще были заложены, словно в них натолкали ваты, но он ощутил густой поток воздуха, падающего с неба. Такой знакомый и такой родной! Беляк поднял голову и с радостью увидел вертолет Хромова, который быстро и осторожно опускался. Александр выскочил на свободное пространство площадки и закричал, замахал руками.
— Я здесь! Сюда! Я здесь!
Вертолет чуть качнул крыльями, этим условным знаком пилот давал понять, что понял, что увидел его. И тут же выпустил несколько неуправляемых ракет в сторону ущелья по невидимой отсюда цели. Александр догадался, что Хромов стреляет по душманам, которые тоже стремятся попасть на эту террасу, первыми добраться к месту падения «шайтан-арбы». Он спохватился, ощупал кобуру. Пистолет на месте. А больше никакого оружия у него нет. С сожалением вспомнил, что автомат остался там, в кабине…
Александр побежал к середине площадки, к тому месту, где было бы удобнее приземлиться. Туда и опустился вертолет, нагоняя мощный поток воздуха. Едва колесами коснулся земли, как распахнулась боковая створка и высунулся бортовой механик.
— Давай, лейтенант! Быстрее!
Александр все еще оглохший, не слышал его голоса, но все понял по взмаху руки. Втянув голову в плечи, нагнувшись, он побежал к машине, преодолевая упругий напор густого воздуха. Бортовой механик, вцепившись в протянутую руку, помог.
Винтокрылая машина тут же оторвалась от земли и стала, быстро набирая высоту, уходить в сторону от опасного горного района.
— Лейтенант, помощь нужна? — участливо спросил бортовой механик. — Может какое ранение есть?
Александр отрицательно замахал головой и выдохнул только одно слово:
— Пить!..
Ботовой механик, отвинтив колпачок, поднес к пересохшим губам Беляка фляжку. Александр с жадностью сделал несколько торопливых глотков. Какая же она была вкусная эта простая теплая вода!
— Можно еще?
— Скоко хошь, лейтенант!
— Спасибо.
Напившись, вернул почти пустую баклажку, умостился поудобнее. Равномерно гудящие двигатели и знакомая легкая вибрация успокаивали и наводили дремоту. Усталость и пережитые волнения навалились мягкой тяжестью, и Александр даже не заметил, как глаза закрылись сами собой, и он сразу же оказался далеко-далеко отсюда, в родных краях, в Ломовке — большой деревне, которая приютилась в восточных предгорьях древнего Уральского хребта, издавна ставшего природной границей, отделяющей Европу от Азии.
И летит он, Санька Беляк, не пассажиром на боевом вертолете, а, как много лет тому назад, отчаянным парнишкой на спор, на санках с железными полозьями стремительно катится, поднимая снежную пыль, с высокой крутой горы в сизую неизвестность будущего…
1
Они толпились на взгорке. Мальчишки и девчонки, друзья-товарищи Саньки Беляка, радостно-возбужденные и нерешительные. Каждому хотелось лихо прокатиться на санках вниз, но никто первым не отваживался на отчаянный шаг. Слегка заснеженная обледенелая дорога круто уходила вниз и неизвестно чем может закончиться стремительный спуск.
— А что пацаны, слабо? — задорно спросила Любка Рогушкина.
Ее синяя вязаная шапочка с белыми полосками, из-под которой выбивались светлые кудри, была в один тон с пронзительной синевы озорными глазами.
— Слабо? — повторила она.
— А тебе самой не слабо? — отозвался Колян Портнов, нахлобучивший почти на самые глаза шапку-ушанку из кроличьего меха.
— Может и слабо! Но я ж девчонка, а не пацан.
— У нас в Советском Союзе уже давно полное равноправие между мужчинами и женщинами, — произнес Юрка Баукин, потирая варежкой щеку. — И нет никакой разницы между ними.
— Нету никакой разницы? — подала голос Нинка Вакшинова, хитро сверкая цыганскими черными глазами. — Так-таки никакой?
— По законам одно равноправие, — Колян Портнов поддержал дружка.
— А ты, Санек, тоже так считаешь? — спросила Любка, обращаясь к Беляку.
— Если по закону? То никакой, — ответил Санька.
Он подспудно чувствовал, что девчонка готовит какой-то подвох. От нее все можно ожидать. Она всегда что-нибудь да вытворит, подковырнет.
— Ну, если так, то завтра начнем меняться, — сказала Любка, сдерживая усмешку.
— А на что меняться? — живо поинтересовался Юрка.
— На одежку! — сказала Любка.
— Как на одежку? — удивленно спросил Санька.
— Очень просто. Мы, девчонки, приносим вам наши юбки, вы нам — штаны.
— Зачем нам ваши юбки? — спросил Беляк.
— Как это зачем? — весело улыбалась Любка. — Для утверждения полного равноправия! Вы отдаете нам штаны, а мы вам юбки.
— Во будет здорово! — засмеялась Нинка Вакшинова.
— Посмотрим, как пацаны будут ходить в юбках! — хохотала Любка. — Во класс!
Мальчишки тоже рассмеялись. Каждый мысленно представлял себя и товарища в женском наряде, а девчонок — в штанах. Потеха! Никто из них не мог даже представить, что не пройдет и двадцати лет, как брюки станут стремительно входить в женскую моду, становясь и модным нарядом и повседневной одеждой.
— Санек в юбке, чинарь-чинарем! — хохотала Любка.
— Да иди ты! — Беляк нахмурился.
— Значить слабо надеть юбку?
— Отколись!
— Юбку надеть слабо, — съязвила Любка, — а скатиться первому?
— Запросто! — ответил Беляк, понимая, что уже попался ей на крючок.
— А я говорю, что слабо!
— Нет не слабо!
Мальчишки и девчонки притихли, заинтересованно наблюдая за ними.
— А я говорю, что слабо! — подзадоривала Любка.
— Нет, не слабо!
— Спорим?
— Спорим! — Беляк не привык отступать.
— На что спорим?
— На бутылку красного!
«Красное» — это дешевый портвейн, который, если выпадала возможность, приобретали вскладчину и угощали друг друга, отпивая из горлышка «по глотку».
— Идет!
— Санек, не шебушись, — предостерег Портнов. — Шею тут запросто сломаешь!
— Не сломаю! — отмахнулся Беляк.
Его уже никто и ничто не могло удержать. Приняв решение, он не привык отступать. Такой уж у него сложился характер. Раз сказал, то обязательно сделает! Расшибется в лепешку, а выполнит. Не задумываясь о последствиях. За это ему часто доставалось, но именно за это его уважали сверстники.
— Поехали! Как Гагарин в космос!
То было не скольжение на санках, а стремительный полет. Захватывало дух, замирало сердце. В лицо бил встречный поток воздуха, насыщенный мелкими снежинками, и они, словно твердые песчинки, остро и больно секли щеки, подбородок, хлестали по глазам. Санька Беляк летел в неизвестность, надеясь на свою спасительную везучесть.
Перед самым концом крутого спуска левый полоз наскочил на оголенный камень, резко затормозил ход, отчего санки совершили крутой разворот, сбросив седока, словно норовистый конь. Дальше они уже двигались по отдельности. Санки — сами по себе, а Санька Беляк катился кубарем, набивая на теле шишки и синяки.
В тот же день к синякам и шишкам добавились рубцы от отцовского ремня. Крепко досталось за «спиртовой запах». Санька, по праву победителя, больше всех сделал «глотков» красного портвейна, бутылку которого девчонки купили в складчину.
— Чтоб неповадно было раньше времени баловаться напитками, — сурово пригрозил отец. — И заруби себе на носу, что это только цветочки, а ягодки тебя еще поджидают впереди!
Шутки с отцом были плохи. Он был добр душою, но строг и требователен. Виктор Максимович по-своему любил сына. Потакал ему, порой баловал, но не прощал ни проступков, ни своевольства.
— И уроки, небось, еще не выучил?
— Задачку решил, — ответил Санька, шмыгая носом, — и по русскому сделал.
— А по устному?
— Вечером читать буду.
— Когда это вечером, уже ночь на носу?
— Сегодня, пап.
— Не сегодня, а сейчас! Бери учебник в руки и читай, пока я скотину покормлю. Потом спрошу.
Отец, накинув на плечи рабочую стеганую куртку, взял ведро с болтушкой и ушел, тихо прикрыв за собой дверь.
Мать хлопотала около печи. Оттуда доносился сытый запах наваристого борща и аромат жареных на подсолнечном масле пирожков. Пирожки Санька любил. Особенно когда с мясом. Но и с картошкой или капустой тоже ему нравились. Бабушка Рая часто пекла пирожки и баловала ими Саньку. Но у мамы почему-то они всегда получались вкуснее.
Санька потянул носом, стараясь по запаху определить начинку пирожков. По всему выходило, что с картошкой.
В комнату заглянула младшая сестренка Наташка. Волосы заплетены в две косички и торчат в разные стороны. Она состроила ему «козу», растопырив пальцы.
— Что, досталось!
— Ты наябедничала?
— А ты не задавайся!
— У! — погрозил Санька. — Нашмокаю тебе, будешь знать!
— Только тронь, я сразу папке скажу!
— Гадина-говядина!
— А мамка сказала, чтоб я тебе пирожок принесла. Для пробы попробовать.
Это меняло дело. Санька сразу подобрел.
— Давай сюда!
— А ты меня не тронешь?
— Сказал нет, значит не трону.
Пирожок был теплым, румяно-поджаристым, с хрустящей корочкой. Слопал за один прием.
— Еще притащи.
— Мамка сказала, что потерпится.
— Тогда вали от меня!
Санька открыл учебник по физике. Предмет ему нравился, в науке этой много разных вещей, полезных для жизни. Но законы запоминались с трудом. Впрочем, если несколько раз прочитать их, да внимательно разобраться в примерах, то и запомнить те законы можно. Ничего сложного. Стихи же учу по быстрому, пару раз прочел, и все! Запомнил. А как вызовут к доске, то почему-то из памяти разом все отшибается.
А Колька Портнов тот шпарит назубок, без осечки-запинки. Когда он умудряется выучивать? И Любка Рогушкина тоже. Всегда оценку лучшую получит.
С Любкой у него вообще отношения давние и сложные. Так уж у них вышло. С самого начала, с первого класса. Санька, если честно признаться, на девчонок никакого внимания не обращал. Хватало по самое горло того, что, была Наташка, младшая сестренка, за которой приходилось ухаживать чуть не с самых пеленок, то развлекая, то за ней убирая.
В первом классе Любка появилась в класс в новеньком шелковом фартуке. И стала нос задирать. Вот я какая! Беленькая и чистенькая. Не притрагивайтесь ко мне.
На перемене девчонки ее окружили в проходе между партами, восторгались и открыто завидовали, что у них нет такого фартука. Санька морального унижения не выдержал. Решил за весь класс расплатиться с Любкой.
В те года ученики в обязательном порядке приносили в школу свои чернильницы. И ручки были с железным пером. Макаешь перо в чернильницу и выводишь в тетрадке буквы или слова.
Беляк взял свою чернильницу, потряс. Чернил на донышке. На передней парте чуть больше. А на задней много, чернильница почти полная. Санька молча, словно выполняет важное дело, на глазах всего класса взял эту чернильницу, подошел к девчонкам, к фасонистой Любке и, приподняв за край ее белоснежный шелковый фартук, вылил в него все чернила. А потом не спеша поставил чернильницу и с видом человека, исполнившего долг, уселся на свое место.
— А-а-а! — завопила Любка.
Следующий урок был сорван. Учительница Прасковья Петровна, пожилая, хрупкая, только всплеснула руками. За всю ее многолетнюю практику такого не случалось. Были у нее несносные шалуны, были забияки, а тут спокойное и уверенное действие. «Непредсказуемое поведение!» — решила она.
Разразился большой скандал. Санька превратился в знаменитость. Такого еще никто и никогда не вытворял. Мальчишки и девчонки из других классов приходили посмотреть на него.
— Это тот, который?
— Ага!
— Ну, дает!
Дома тоже выдали. По полной программе и еще с довеском. Отцу и матери пришлось извиняться перед родителями Любы и раскошелиться за испорченный фартук.
Санька все стерпел и перенес. В гордом одиночестве. Никто его не понимал. Не со зла же он так натворил? Просто его молодая душа не воспринимала ни бахвальства, ни малейшего морального унижения. Но обо всем этом Санька сказать не мог, а взрослые не понимали того душевного состояния, которое и подтолкнуло его на «подвиг».
Что же касается Любки, то с того самого дня она ничего Саньке не прощала и не прикрывала его шалости, как другие девчонки. Начались их далеко непростые взаимоотношения. Прасковья Петровна специально усадила их за одну парту, как она считала, для «перевоспитания упрямства». Любка, конечно, тайно мстила. То локтем толкнет, то на перемене пихнет в спину, а то на уроке под партой двинет ногой и сразу вопит, опережая действия Саньки:
— Прасковья Петровна, а Беляк опять толкается!
Наказание следовало немедленно.
— Беляк, к доске!
А выход к доске редко заканчивался положительной оценкой…
Но и Санька не оставался в долгу. Не счесть тех ужей, ежей, лягушек и мышей, которых он вылавливал. По их количеству можно определить список сорванных уроков. Приносил в школу и на перемене тайком засовывал в ранец Рогушкиной.
— А-а-а! — вопила Любка, сунув руку в свой ранец за учебником или тетрадкой.
В классе начиналась чехарда. Перепуганная мышь металась между партами, девчонки визжали, мальчишки бросались ловить юркое животное. Саньку Беляка отправляли за родителями. Дома он получал очередную взбучку.
В пятом классе на последней перемене Любка вместе с Лехой Мосалевым очень обидно подшутили над Санькой и бросились наутек по коридору к лестнице. Санька за ними. У двери стояло ведро с грязной водой и тряпкой для мытья полов, которые загодя принесла уборщица. Санька, видя, что обидчиков не догонит, выхватил из ведра мокрую тряпку и запустил ее в убегающих.
Люба увернулась, и тряпка полетела со второго этажа вниз.
А в этот самый момент директор школы, в накрахмаленной белой рубахе и при галстуке, важно и чинно поднимался по лестнице. Мокрая половая тряпка шмякнулась ему на лысину, обрызгав лицо и рубаху…
Снова был громкий скандал.
Разбирательство в кабинете директора, вызов родителей, а дома разборка «по полной программе»…
А в конце мая, в последний школьный день, на уроке географии Санька снова учудил. За распахнутыми окнами буйствовало наступающее лето. Солнце припекало. Многие ученики боролись со сном. Тишину нарушал монотонный голос Анны Ивановны, которая рассказывала и одновременно что-то писала на доске. До конца урока было еще далеко.
— Сань, как солнце припекает, — тихо сказала Любка.
— Ага, — согласился Санька и вдруг ни с того ни с сего выпалил шепотом: — Хошь, я сейчас сигану в окно?
— Да ты что?
— Думаешь слабо?
— Конечно, слабо!
Беляк перемигнулся с дружками и головой качнул в сторону окна, как бы говоря, может попробуем? Глаза у многих загорелись.
Санька тихо встал на парту, далее — на подоконник и выпрыгнул вниз со второго этажа. Следом за ним, в открытое окно попрыгали восемь мальчишек, его дружков.
Анна Ивановна обернулась на шум, мел выпал у нее из руки. За всю многолетнюю педагогическую практику никогда еще такого не случалось.
— Что тут происходит? Прекратить безобразие!
— А-а-а! — донесся снизу крик Сашки Попытаева.
Одному ему не повезло — неудачно приземлился и сломал ногу.
— А-а-а! — орал он от боли и отчаяния, поднимая на ноги всю школу.
Снова очередная разборка в кабинете директора, вызов родителей, порка дома…
Естественно, Санька Беляк не числился в списках передовиков учебы и отличников, не служил примером для подражания, а больше фигурировал в категории «отпетых» и «неуправляемых» по поведению, однако и в числе отстающих не значился. Он прочно закрепился в среднем звене твердых троечников. Звезд с неба не хватал, но двойки всегда исправлял, а рядом с тройками мелькали четверки и, как алмазинки, сверкали редкие приятные пятерки.
Но время шло, дети взрослели и становились старше, входили в трудный подростковый возраст, когда наступала пора самоутверждения и осознание своей личности. Книги «про любовь» переходили из рук в руки, а кинофильмы на эту тему смотрелись по нескольку раз. Девчонки стали дружить с парнями, у каждой был свой мальчик. А Любка ни с кем из парней не дружила, быстро и легко «отшивала» от себя поклонников. И с Беляком никаких дружеских отношений не заводила, однако не отставляла его в покое, всегда появлялась там, где был он. Подзадоривала, подкалывала, а язычок у нее был острый. В ее присутствии Санька чувствовал себя неуютно, постоянно был в напряжении, готовый ответить, порой даже грубостью или защититься резкостью. Но когда Любка не появлялась в их компании, он почему-то грустил, ему чего-то не хватало, хотя об этом никогда никому не говорил, даже не хотел признаваться самому себе.
А зимой, когда выбежали гурьбой после последнего урока, она вдруг неожиданно оказалась рядом.
— Сань, тебя можно попросить об одном одолжении?
— Смотря о чем, — насторожился он.
— Проводи меня, — тихо попросила Люба.
— Как это проводить? — удивился Санька.
— Просто. До самого дома.
— Сейчас?
— Ну, да!
— Так девчонок провожают завсегда вечером.
— А ты проводи меня сейчас.
— Это почему же?
— Потому, что я боюсь!
— Кого?
— Мальчишек с нашей улицы, — призналась Люба. — Они меня снежками забрасывают.
— Тебя? — удивился Санька, зная напористый и отчаянный ее характер.
— Ага! Прохода не дают. Проводи меня, — и Люба добавила «волшебное слово», которое заучивали с детства. — Я прошу тебя, пожалуйста!
Санька не мог отказать. Он был храбрым рыцарем с добрым сердцем.
— Пошли! — решительно сказал он.
Беляк понимал, что обстановка на ее улице не простая, что он идет на риск. Ему никак не хотелось нарываться на неприятности, а тем более вступать в потасовку. Но и отказать Любке он не мог. Что о нем подумают завтра в школе, если она расскажет, что он струсил, испугался сухановских?
Ее поджидали, прессуя в ладонях снежки, шестеро мальчишек. Они увидели Саньку Беляка рядом с Рогушкиной и стушевались. Ни один из них не решился бросить снежок в их сторону. Бросок снежка по Саньке мог вызывать ответную реакцию. Иными словами, означал бы нарушение едва установившегося перемирия.
Центральная улица Ленина делила Ломовку пополам, на два лагеря. На «Тобол» и «Сухановку». Между ними десятилетиями не прекращалась вражда. Она то утихала, то вспыхивала с новой силой, но случались времена перемирия и нейтралитета. Иван — дед по материнской линии — рассказывал, что когда они были пацанами, то тобольские и сухановские уже дрались между собой. И отец дрался в молодости и с гордостью говорил, что «завсегда одерживали победу наши, тобольские».
На этот раз драки не последовало. Ни когда он проводил Любу до калитки дома, ни потом, когда возвращался, обстреливаемый пристальными взглядами тех же мальчишек, и был внутренне готов к любым действиям. «Пусть только попробуют!» — мысленно говорил себе Санька, пряча в карманах сжатые кулаки.
Но тот поход с Любой имел последствия. Провожание до самой калитке среди белого дня да еще на глазах у всех, словно невидимой ниткой, связало их между собой. С этого зимнего дня Рогушкину стали именовать на улице и в школе «Санькина девчонка», а его «Любкин парень». Да и их взаимоотношения между собой как-то незаметно стали перетекать в совершенно иную плоскость…
2
Поселок Ломовка раскинул свои дворы на берегу реки Белая, в пяти километрах от старинного города металлургов Белорецк, в предгорьях Южного Урала, в долине между величественными хребтами Урал-тау и Яман-тау. Зеленым кольцом окружали поселок горы, покрытые сумрачным хвойным лесом, в котором жители Ломовки собирали, запасаясь на зиму, много ягод, ведрами малину, а грибы на засолку — бочками. Издали они, эти горы, кажутся дикими и угрюмыми. Но стоит хоть один раз побывать вблизи, увидеть суровую строгую красоту скал и выступов, вдохнуть живительный аромат хвойного леса, и сердце навсегда будет покорено здешней первозданной природой.
Горы причудливо нависают над самой рекой, местами крутые гранитные глыбы, стоят по пояс в воде, словно пытаются задержать стремительный бег студеного потока. А река только улыбается, ей все нипочем, она с шумом пенится на каменистых выступах и, обегая их, несет свои быстрые воды дальше. Убегает веселым неудержимым потоком мимо огородов и строений Ломовки в далекие края, в равнинные земли Башкирии.
А начинает она, река Белая, свой извечный бег серебристым ручейком, который вытекает из-под суровой горы Иремель, что подняла вершину к самому небу, на 1582 метра от уровня моря. Через сотню километров, вобрав в себя ручейки и горные речушки, река обретает силу и своенравную степенность, умеряет ретивый бег, остепеняясь перед плотиною, и образует удивительный по красоте обширный пруд, по берегам которого расположился город Белорецк, дымящий в небо трубами металлургических заводов и доменными печами.
В Белорецке на металлургическом комбинате и трудилась большая часть взрослого населения Ломовки. В поселке издавна жили простой размеренной жизнью, по давно заведенному укладу. Родители — на работе, а дети — на хозяйстве. И семья Саньки Беляка мало чем отличалась от других семей. Отец, Виктор Максимович, всю жизнь добросовестно проработал в шумном цехе на металлургическом комбинате, слыл мастером своего дела и пользовался заслуженным авторитетом на производстве. Работа была в три смены. Когда отец уходил на дневную, то все мужские обязанности по хозяйству ложились на Санькины плечи.
Зимой нужно накормить и напоить скотину. Дать корове сена, свиньям — комбикорм. Сходить пару раз за водой к колонке, за сто метров от дома, с двумя ведрами. Почистить в хлевах навоз. Если выпал снег, то убрать его и вынести со двора и, после всего этого, успеть к половине девятого на первый урок в школу. Поэтому день начинался в шесть тридцать. А после школы — то надо пилить дрова, то их колоть. Если отец трудился во второй или третьей смене, нагрузка по хозяйским делам слегка ослабевала.
Санька ежедневно получал конкретные поручения по хозяйству, и отец требовал их неукоснительного исполнения. За невыполненное строго спрашивал и жестко наказывал — кнутом, ремнем, плеткой. Дети рано познавали цену времени, важность труда и радость от успехов.
А с наступлением лета забот прибавлялось. Отогнать корову в стадо, телят отвести в загон. Всех животных — овец, поросят, кроликов, гусей, кур — накормить и напоить. Потом — на огород. Посадка овощей и обильно — картошки, которую надо то пропалывать, то окучивать. Потом наступает веселая и горячая пора сенокоса, когда к вечеру еле ноги держат, а руки деревенеют, но зато сколько радости и искристого веселья за дружной работой! Сено надо просушить, собрать в скирды и потом привезти домой, чтоб на всю зиму хватило… А еще — походы в лес за ягодами, за малиной, за грибами. С наступлением осени — сбор овощей на огородных грядках, нужно выкопать и просушить картошку… И при всей загрузке дня, находилось время и для рыбной ловли, и для купания, поиграть в лапту, погонять футбольный мяч, а зимой — санки, самодельные ледянки, лыжи, коньки, постройка и штурмы снежных крепостей, азартная игра в хоккей самодельными клюшками… Езда на лошадях (а лошади были чуть не в каждом дворе), катание наперегонки на велосипедах, осваивание премудрости управление мотоциклом…
Ломовка насчитывала более тысячи дворов. По всем меркам люди здесь жили в достатке. У каждого хозяина — добротный дом, срубленные пятистенки и флигеля. Дворы обнесены высокими бревенчатыми заборами, которые образуют своеобразные крепости, где под навесом располагаются хозяйские помещения, загоны для скотины, клети для кур, гусей, уток, просторный хлев, гараж, а в глубине двора — своя баня и огороды. Перед каждым домом с фасада был палисадник с фруктовыми деревьями и кустами малины, смородины, крыжовника, грядками клубники, которую здесь издавна именовали «викторией».
В поселке было четыре магазина, почта, аптека, работал детский сад, ясли, имелся вместительный клуб, библиотека, химчистка и единственное кирпичное сооружение — школа в два этажа Светлые классы, просторный спортивный зал, свои мастерские для уроков труда. Около школы фруктовый сад и футбольное поле.
А вокруг Ломовки удивительные, по чистоте и первозданности природы живописные места, горные кручи и лесные массивы Южного Урала. В урочище, возле знаменитого Арского камня — величественной скалы на берегу реки, разместился санаторий металлургического комбината и шумный летом пионерский лагерь.
Этот прекрасный уголок природы заприметили и московские кинематографисты. Здесь они снимали «кадры на натуре» фильмов «Вечный зов», «Пропавшая экспедиция», «Золотая речка». Жители Ломовки охотно исполняли роли статистов. Санька с дружками помогал осветителям, удерживая огромные светлые щиты, с помощью которых пучки света фокусировали на съемочную площадку, и весьма гордился своим участием в создании фильмов.
3
Солнце клонилось к закату, и длинные тени от деревьев и домов легли на улицу темными пятнами. Сизая дымка вечернего тумана прозрачным облаком плавала над рекой и стелилась над далью дороги. А вершины гор, покрытые хвойным лесом, в вечерних лучах солнца стали светло-зелеными, с теплым золотистым отливом, отчетливо вырисовываясь на фоне темнеющего неба, в котором темными точками летали одинокие птицы.
Было тихо и по-летнему тепло. Поселок жил своей извечной трудовой жизнью. Лето клонилось к завершению, и каждый погожий день использовался, как говорили, на полную катушку, от зари до заката. Издалека доносилось монотонное тюканье топором, дробно постукивали молотки, где-то на краю поселка повизгивала электрическая пила да потявкивала спросонья чья-то собака.
В конце улицы, поднимая пыль, показалось стадо коров. Животные шли тяжело, степенно переступая ногами. Каждая корова несла разбухшее от накопленного молока вымя, изредка протяжно и весело мыча, как бы предупреждая о своем возвращении хозяйку. А старый пастух в выцветшем треухе и стеганной засаленной безрукавке, подгоняя стадо, время от времени звонко щелкал длинным кнутом. Звук у него выходил звонкий, крепкий, чем-то похожий на выстрел.
— Помнишь, Колян, как мы делали такие длинные батоги и учились щелкать? — спросил Санька, сидя на лавочки у калитки.
— И как ты, Сань, лихо и на спор умел сбивать одним концом батога горлышко у поллитровой бутылки? — Колян сидел рядом.
— Долго никак не получалось, чтоб попасть точно на горлышко…
— У меня и сейчас не получается, как не старайся, — признался Колян. — А ты тогда на спор две бутылки красненькой выиграл.
— Ага.
Нудно звенели одинокие комары, но Санька и Колян не обращали на них никакого внимания. Из ворот вышла Надюшка — босиком, в фартуке и с хворостиной руке.
— Ты куда намылилась? — спросил Санька сестру.
— Марту встречать мамка послала.
Марта — ихняя корова. Умница и хитрющая, если перед тем как доить ее не прикормить чем-нибудь вкусненьким, может нежданно пихнуть ногой ведро и расплескать молоко.
— Валяй, — добродушно сказал Санька сестре.
— А мамка сегодня мне разрешила подоить Марту, — похвасталась Надюшка.
— А пальцы у тебя не кривые? — нарочно спросил Колян.
— Не! — она пошевелила перед лицом растопыренной пятерней, на указательном сверкнул тонкой ободок дешевого колечка. — Вишь, какие ровненькие!
— Тады вали!
Обгоняя стадо коров, надрывно сигналя, подкатил переполненный старенький рейсовый автобус. Он привез из Белорецка, с металлургического комбината дневную смену. Подняв облако пыли, автобус шумно остановился, распространяя вокруг густой запах дымной солярки.
— Батяня приехал, — сказал Колян, завидев отца. — Разбегаемся?
— А мой во вторую, — сказал Санька и задержал дружка. — Куда бежишь?
— Ты ж знаешь, какой он, когда со смены возвращается? Злой, как черт!
— Да не пугайся! Паспорта получили, теперь мы с тобой законные граждане советской страны, и хватит мадражку показывать на людях.
— Так он паспорт спрашивать не будет, а сразу подзатыльника отвесит.
— Не отвесит!
— А ты почем знаешь?
— Смотри, какой он идет веселый? На работе, видать, все ладилось.
— Может и премию дали, — сказал Колян. — Давеча хвалился, что приказ зачитывали по цеху и квартальную премию сулили за перевыполнения плана.
Отец Коляна подошел не спеша, вразвалочку, походкой бывалого моряка. Из-под насупленных лохматых бровей стрельнул на сына остренькими масляно-поблескивающими глазами.
— Дров наколол? — начал он без вступления.
— Накололи, дядь Саша! Я помогал, — сказал Санька, опережая друга.
— Лады! И воду принесли?
— Ага, — сказал Колян. — По два ведра.
— А пошто бездельничаете? — в вопросе не было привычной угрозы.
— Соображаем, дядь Саша! — отозвался Санька, принимая весь будущий удар на себя.
— Соображают обычно на троих, а вас тута двое только.
Он достал пачку сигарет «Прима», вынул одну. Закурил. Протянул пачку мальчишкам.
— Может закурите за компанию?
— Нет, спасибо, дядь Саша!
— Бросили, что ль? — ехидно спросил он ребят. — Когда ж это успели, а?
— На днях, а то и раньше! — ответил бойко Санька, отодвигаясь на лавочке и уступая место. — Присаживайтесь к нам.
Отец Коляна тяжело опустился на скамью, молча затянулся и выпустил длинную струю дыма.
— Что вы тут сидите и соображаете, это хорошо. Только об чем соображаете? Вот главный вопрос. Ежели насчет бутылки, так моей поддержки не будет, а ремнем по спине обещаю. А ежели об деле, то моя поддержка полная. Пора вам и мозговыми шариками своими шевелить. Паспорта получили?
— Получили, — сказал Колян, не понимая, куда клонит отец.
— Так вот, молодые мои граждане нашей республики, я давно с вами потолковать собираюсь, да все никак не получается из-за нервотрепки и суетности постоянной нашей жизни. — Он загасил сигарету, бросил под ноги и носком ботинка вдавил в землю. — В открытую потолковать и как вполне со взрослыми. Вот так!
Санька и Колян переглянулись и приготовились слушать.
— Мы с полным нашим вниманием, дядь Саша! — сказал Санька.
— Сын, ты вчера про Любу Рогушкину что-то рассказывал, да я не усек серьезно. Так куда она поступать надумала?
— В медицинский техникум, — ответил Колян.
— На акушерку выучиться хочет, — добавил Санька.
— Это серьезное дело, скажу я вам. Девка мыслит в правильном направлении. Профессия в руках будет весьма почтенная и уважаемая. Факт! А вы что надумали?
— Пока думаем, пап, — сказал Колян. — Не идти же нам в фельдшеры…
— А почему бы и нет! — оживился отец. — Фельдшер или там еще какой медицинский работник, дело всегда нужное и профессия чистенькая, не то что мы в дымном и грязном цеху горбатим. А у вас еще армия, военная служба впереди маячит.
— Верно, — кивнул Колян.
— Через два годика повестки прилетят по адресам, — сказал Санька.
— Медицинским работникам в армии сплошная лафа. Не служба, а малина, скажу я вам! И спирт у них завсегда казенный и самый наичистейший, а не техническая дрянь какая-нибудь! Идите в медицинское училище, ребята, не пожалеете. А когда в армию призовут, так и там служиться будет легко. Вот об этом и посоображайте, пошевелите шариками своими, а я пошел.
Высоко в вечернем небе летел самолет, и на землю доносился ровный рокот его моторов.
— Пассажирский, — определил Санька, провожая самолет глазами.
Небо, авиация, космонавтика — его давняя мечта. Голубая мечта! Далекая, как этот летящий в небе самолет, и, видать по всему, невыполнимая.
Отец Коляна предлагал дело. Земное, реальное.
Вечером, когда собралась их компания, Колян спросил Любку:
— А какие бумаги надо собрать, чтоб сдать в приемную комиссию медицинского училища?
— Да вы что, ребята? Опомнились?
— А ничего! — ответил Санька. — Вот захотели поступать.
— Завтра уже прием документов заканчивается, вступительные экзамены начинаются. Когда ж вы успеете?
— Успеем! — сказал Беляк. — Ты только скажи, какие бумажки собрать надо.
4
И они успели. Оббегали все инстанции и кабинеты. Но в приемной комиссии их огорошили, словно вылили на голову ведро холодной воды:
— Прием документов закончен, приходите на следующий год.
С таким положением дел Санька мириться не захотел. Он пошел к самому директору училища. Директором оказалась миловидная и полнолицая женщина. Она внимательно выслушала Беляка, полистала их документы. Сверху лежали ученические показатели Николая Портнова. Он был одним из лучших по успеваемости в классе. Директриса вызвала секретаршу из приемной комиссии:
— У нас с мужским полом катастрофический недобор. В порядке исключения примите у этих парней документы.
На следующее утро Санька и Колян уже сидели в аудитории и сдавали первый вступительный экзамен по русскому языку. Писали диктант. Преподаватель диктовал не так, как у них в школе, а намного быстрее и монотонно ровно. Санька еле успевал записывать. Он злился на самого себя, но отступать не хотел. От напряжения вспотела спина. Письменный экзамен, казалось ему, длился бесконечно долго. Преподаватель диктовал и диктовал, посылал одну фразу за другой. Знакомые и привычные слова обретали внутреннюю опасность. Он вроде знал и в тоже время как бы и не знал их.
Белый лист с синим штампом медицинского училища заставлял напрягаться и, как казалось Беляку, не предвещал ничего хорошего, хотя Санька тщательно перечитал и дважды проверил записанный диктант.
То был его первый самостоятельный выход за границы привычного мира, за пределы школьной жизни, и в этом новом мире все было вроде бы знакомо, но почему-то складывалось не так просто. Мальчишеским умом он еще не осознавал эту перемену, но сердцем уже почувствовал холодность и безжалостность окружающей действительности, в которой ему предстояло утверждать свое существование.
Худшие опасения оправдались на следующий день.
У доски, на которой были вывешены результаты экзамена, толпились мальчишки и девчонки, по воле судьбы и собственному выбору в одночасье превратившиеся в абитуриентов. Одни радовались. Другие хмурились и быстро отходили.
Санька и Колян сразу устремили взгляды на список тех, кому поставили четверку. Санька искал не свою фамилию, а друга, поскольку уверенно предполагал, что сам-то он такой оценки не получит, хотя тайная надежда и теплилась в груди. Но фамилии Портнова там не обнаружили, хотя в школе на всех диктантах он ниже четверки не получал. Не было его и в списке троечников. Она значилась в списке тех, кому за диктант поставили «два».
— Не может быть… Я ж все проверил! — удивленно и растерянно прошептал Колян.
Санька ничего не ответил. Свою фамилию он нашел в списке получивших кол, холодную «единицу». В справедливость поставленных им оценок верилось с трудом.
— Ну, что теперь? — растерянно спросил Колян, когда они вышли во двор училища.
— А ничего, — ответил Санька.
— Выходит, получили по соплям?
— Выходит…
У обоих на душе скребли коготками кошки. Было неприятно и обидно. Неприятно за то, что они не преодолели первого жизненного испытания. И обидно, что навсегда теряли возможность обрести такую выгодную и приятную профессию.
— Что будем делать? — тихо спросил Колян, который никак не хотел примириться с позорной «двойкой».
— А ничего! — нарочито весело ответил Санька.
— Так стыдно кому сказать, что провалились.
— А мы и не скажем! — уже более уверенно ответил Санька, внутренне готовясь принимать решение.
— Но ведь спрашивать будут.
— Спрашивать будут, это точно, Колян.
— Ну и как же мы отвечать станем?
Вопрос был не прост. Санька задумался. Приставать с вопросами будут и друзья-товарищи, и дома, и в школе, если они там появятся… Надо что-то придумать. Веское и основательное, чтоб не приклеили обидное слово «неудачники». А то потом не отдерешь и не отмоешь. И решение пришло как бы само собой, как яркая вспышка. Время! Фактор времени! В какой-то книге он вычитал, что иногда этот самый «фактор времени» является весьма важным и даже «определяющим дальнейший ход событий». Санька запомнил эти слова. У них тоже поворотный момент в жизни, «определяющий ход событий». Сейчас только утро и важно не терять драгоценных минут, нужно принимать решение и действовать.
Разве мог тогда Александр Беляк предполагать, что именно этот самый «фактор времени», умение не расслабляться, а быстро оценивать обстановку и принимать решение в минуты, а то и секунды, будет часто играть в его судьбе важную роль?
— Отвечать будем… — Санька сделал паузу и выпалил: — Что мы с тобой просто передумали! Нам с тобой медицина не понравилась! Не хотим всю свою жизнь ставить клизмы старухам и делать в задницу уколы. Не мужское это дело!
— Так вчера еще всем говорили, что нравится…
— То было вчера, а сегодня уже другой день, понял? Мы с тобой серьезно так подумали и передумали! — и Санька круто повернулся к дверям училища. — Айда в канцелярию, заберем поскорее свои документы.
— И назад в школу? — спросил Колян.
— Верно! Назад в школу. Будем кончать десятилетку!
Глава пятая
Во второй половине XIX-го века Афганистан находился в своеобразном положении между «молотом и наковальней» — на перекрестке имперских устремлений Англии и России, прочно обосновавшейся в Средней Азии.
Англичане задумали чужими руками, с помощью афганского эмира, прощупать русские границы в этом регионе. Опытные колониальные полковники, подобрав и вооружив подходящие отряды, летом 1883-го года быстро заняли оазис Пендэ. Царское правительство насторожилось, но внешне приняло выжидательную позицию. Когда же бойкие англичане захватили Тащ-Кепри, весьма важный стратегический пункт, который открывал им путь в русский Туркестан, из Санкт-Петербурга незамедлительно последовала ответная реакция. Генерал-лейтенанту генерального штаба и начальнику Закаспийской области Комарову было приказано «по возможности без кровопролития и сверхсметных ассигновок со стороны казны унять английских полковников».
Генерал-лейтенант Александр Виссарионович Комаров, человек образованный, этнограф, археолог и нумизмат, который до назначения в Закаспийскую область около тридцати лет прослужил на Кавказе, по части подобных щекотливых экспедиций был великий мастер. Подобрав отряд отчаянных храбрецов, он 13-го марта 1885 года учинил противнику жесточайшую трепку. А когда один из высокопоставленных офицеров английской военной миссии пожелал вести переговоры, Комаров не стал с ним разговаривать, не признав за правомочное лицо. Не теряя времени, Комаров заключил с эмиром Афганистана (который наглядно убедился в военном могуществе северного соседа) высокое соглашение, которое точно определяло границу между государствами. Это соглашение Англия, не без скрежета зубов, вынуждена была подтвердить в конце 1888-го года.
Учитывая все это, российское правительство решило раз и навсегда обезопасить южную границу от подобных неожиданностей. В короткие сроки был построен город-крепость Кушка, ставший цитаделью русского могущества в Средней Азии.
По соглашению между Российской империей и Великобританией от 31-го августа 1907-го года Россия признавала Афганистан «входящим в сферу английского влияния». Но это не значило, что правители России перестали интересоваться своим южным соседом. В специальной секретной инструкции российскому императорскому консулу в Индии предписывалось организовать систему сбора секретной информации, в первую очередь — в отношении Афганистана. В этом документе значилось: «Вести особо зоркое наблюдение за ходом постройки стратегических дорог по направлению к Афганистану и за всем происходящим в Афганистанском ханстве представляется совершенно необходимым и входит в вашу первейшую задачу».
В той же секретной инструкции отмечалось усиление турецкого влияния в Афганистане, проникновение в страну и активность немецких эмиссаров, и указывалось на то, как и каким образом должна пересылаться шифрованная корреспонденция, чтобы «содержание ее не могло дойти до сведения англо-индийского правительства».
По указанию из столицы туркестанский генерал-губернатор из Ташкента через секретную сеть и систему пограничных и полицейских учреждений должен был зорко следить за тем, чтобы «дружественное великобританское правительство соблюдало возложенные на него обязательства в отношении русских интересов». Таким образом, обе «дружественные» страны — Россия и Англия — именно через Афганистан с приветливой улыбкою старались доставить друг другу как можно больше неприятностей.
Афганистан входил в круг особых интересов России. В годы первой мировой войны царское правительство все ближе подходило к выводу о необходимости обрести третий путь к морю: через Афганистан и Индию — к Индийскому океану. Об этом писал русский генеральный консул в Индии, об этом думали чиновники Азиатского департамента министерства иностранных дел Российской империи. Вот краткая выписка из служебного послания от 14-го ноября 1916-го года:
«С точки зрения чисто русских интересов, необходима еще и постройка железного пути в Индию: Кушка — Герат — Кветта, около 500 миль. Если бы заставить афганского эмира разрешить постройку дороги через Кабул, это расстояние сократилось бы вдвое.
Мы сможем получать из Индии: хну, чай, кофе, каучук, хлопок и боевые припасы. В Индии есть 300 миллионов населения, почти не существует воинской повинности. Автомобильное движение может быть открыто немедленно. Все необходимые измерения давно сделаны англичанами. В Индии есть запас рельсов и подвижного состава. В рабочих руках недостатка нет. Сообщение с Индией облегчит работу Мурманского и Сибирского пути.
Это единственный третий путь, который остался для России и который не угрожаем вражескими подводными лодками».
В этот период противостояния между Англией и Россией появилась и обнаружила себя третья заинтересованная сторона.
В разгар мировой войны кайзеровская Германия обратила свой взгляд на Центральную Азию. Германское командование почувствовало возможность проведения в этом регионе неожиданного маневра, который мог бы одновременно парализовать и Англию и Россию, и открыть немцам доступ в Афганистан.
Афганистан граничил с русским Туркестаном, в котором была сосредоточена не одна тысяча немецких, австрийских и турецких военнопленных. В случае, если бы удалось организовать восстание местного мусульманского населения (на что надеялись немцы), германское командование рассчитывало получить готовую армию численностью не менее двадцати тысяч человек.
По своему географическому положению Афганистан врезался и в Северную Индию, пограничные племена которой — маманды, массуды, афридии, вазиры, — находились в состоянии постоянной войны с англичанами.
В случае успешного развития событий, из Афганистана немцы могли бы проникнуть в Персию и соединиться с турецкими войсками в Персидском Азербайджане, а так же устремиться в Северо-Западный Китай и Тибет.
К сентябрю 1915-го года верховное германское командование признало желательным и возможным использовать благоприятно сложившиеся обстоятельства в сердце Центральной Азии для соответствующей диверсии в Афганистане и, в случае необходимости, даже произвести там государственный переворот для «обретения страной полной независимости».
Германское командование со свойственной ему тщательностью подготовило и основательно оснастило солидную экспедицию. В ее состав были включены, помимо немецких востоковедов и военных специалистов, кадровые дипломаты, в том числе и доктор Хентиг (впоследствии — посол в одной из прибалтийских стран), который возглавлял весьма рискованную дипломатическую работу экспедиции. Из состава пленных английских солдат были отобраны представители северо-индийских племен — афридии, массуды, вазиры и другие, — их, совместно с дружественными Германии турецкими офицерами, включили в экспедицию и предложили вместе с немцами «бороться за торжество ислама».
Австрийскому атташе в Тегеране полковнику Хеллеру было предписано к моменту прибытия экспедиции, в кратчайшие сроки организовать тайный переход в Персию австрийских, немецких и турецких военнопленных, бежавших из приграничных районов России, для создания ядра будущей армии. Эти люди тоже должны были присоединиться к экспедиции. Стоит отметить, что среди них было много опытных сотрудников, хорошо знавших местные условия и нравы русского и мусульманского населения.
Не станем отвлекаться на описание чрезвычайно трудного перехода германской экспедиции к границам Афганистана, отметим лишь, что осенью 1915-го года немецко-турецкая «дружественная миссия» вступила на территорию этой страны.
Появление в Афганистане экспедиции произвело в Европе впечатление внезапно разорвавшейся бомбы. Особенно обеспокоились Англия и Россия. Лондон, Петербург, Дели, Ташкент, Калькутта засыпали друг друга тревожными телеграммами. Русский посол в Лондоне и генеральный консул в Калькутте требовали от англичан немедленного давления на эмира Афганистана, для выдачи «германской шайки».
Но вице-король Индии лорд Хардинг со свойственной англичанам спокойствием не торопился исполнять такого рода требования. Он совершено справедливо полагал, что если эта «германская шайка» способна нанести вред Индии, то еще больше она способна навредить России. Следовательно, главный вопрос заключался в том, против кого начнут действовать немцы, которые в данный момент находились в зависимости от афганского эмира.
Российскому генеральному консулу было сообщено, что лорд Хардинг лично написал эмиру Афганистана письмо (индийское правительство трактовало эмира как самостоятельного независимого правителя) по поводу проникновения немцев в Афганистан. Эмир ответил, что он намерен твердо соблюдать нейтралитет. А что касается проникновения какой-то «банды», то ему об этом ничего не известно, но если она прибудет в пределы страны, то, конечно же, будет разоружена.
Правительство России попыталось настоять на «более решительных мерах», но из этого ничего не получилось…
Секретная телеграмма генерального консула в Индии
«Вице-король лично просит меня передать вам, что получил вчера письмо от эмира Афганистана с извещением о поимке в Герате германской шайки, которая ныне под конвоем направлена Кабул. Она будет там „приведена к ответу“ за проникновение на афганскую территорию.
Суть письма — ручательство эмира в том, что попытка германской пропаганды джихада в Афганистане осуждена на неуспех. По совету лорда Хардинга король Георг напишет эмиру собственноручное письмо с изъявлением ему признательности за благожелательный нейтралитет, и письмо это несомненно произведет должное впечатление».
А на самом деле германская миссия торжественно въехала в Кабул, причем за городом ее встречали турецкие офицеры и почетный караул из состава учебного и образцового батальонов и одной батареи.
Немецкая экспедиция, не теряя времени, развернула кипучую деятельность. Быстро налаженная пропаганда и подкуп влиятельных лиц возымели свое действие и дали положительные результаты, усиливая антианглийское настроение в широких кругах малограмотного населения. На горе около дворца «Бабур-шаха», в котором разместилась германская миссия, была установлена станция беспроволочного телеграфа, которая успешно перехватывала радиопереписку англо-индийского правительства. На границе создавались опорные пункты для перехода австрийских и немецких военнопленных, бежавших из Туркестана, куда в свою очередь переправлялись турецкие эмиссары «борцов за ислам». Широко задуманный в Берлине план быстро превращался в действительность.
В январе 1916-го года российский генеральный консул телеграфировал министерству иностранных дел в Петербург о том, что агитация немецко-турецких эмиссаров чрезвычайно сильна, что в Афганистане усиливается течение в пользу джихада — «священной войны», что туда прибыла вторая «немецкая банда», что сами англичане признают вероятность всяких неожиданностей, и что индийское правительство опасается возможности покушения на жизнь эмира.
Правительство Индии также встревожилось. Многочисленный штат тайных осведомителей подробно доносил обо всем, что происходило в Афганистане. Сообщения не радовали. Вместе с тем англичане хорошо знали эмира, а эмир так же хорошо знал англичан. Началась ожесточенная торговля.
Эмир Хабибулла-хан, внешне толстый и ленивый, но властный и весьма осторожный, был лишен всякого государственного мышления. У него была прекрасная восточная кухня и обширный гарем, часто устраивались великолепные охоты. Эмир мало интересовался своей армией, избегал всяких осложнений с сильными соседями, при этом был образованным и далеко не глупым человеком и в той игре, которая называется восточной политикой, являлся игроком первоклассным.
Он с самого начала уразумел, насколько выгодно положение Афганистана в условиях развивающейся мировой войны. Его не соблазняли ни государственная независимость, ни присоединение чужих территорий, даже личная слава. Единственно реальную выгоду эмир видел в звонкой монете. Он твердо решил воспользоваться моментом и вытянуть как можно больше денег из карманов всех заинтересованных государств.
Хабибулла-хан, который ежегодно получал от индийского правительства мзду в размере 1-го миллиона 800-сот тысяч рупий, потребовал увеличения этой суммы сразу на один миллион. Начался торг. Англичане сначала согласились повысить ставку до 2-х миллионов, потом подняли планку до двух с половиной, но только при условии немедленного выдворения немцев из Афганистана.
Неизвестно сколько времени длились бы переговоры и продолжался этот торг, если бы немцы, уверовавшие в свой успех, не совершили тактической ошибки.
Неожиданно в Ташкент, столицу Туркестана, прибыла делегация, состоявшая из нескольких богатых афганцев и во главе с индийским раджой. Они привезли письмо на имя российского императора и конфиденциально сообщили, что их цель — предложить от имени немецко-турецкой миссии и эмира Афганистана заключение секретного договора для борьбы против англичан в Индии.
Правительство России не стремилось пойти на измену своему союзнику — Великобритании — путем секретной сделки с малоавторитетными «туземцами». Но оно не хотело также и отталкивать индусов и афганцев, надеявшихся на помощь со стороны России в их борьбе с англичанами.
Генерал-губернатор и командующий войсками Туркестанского военного округа Куропаткин очень ласково и обнадеживающе принял делегацию, но и скрывать появление посланцев не стали. Начальник азиатского департамента министерства иностранных дел в довольно краткой телеграмме сообщил генеральному консулу в Индии для передаче вице-королю, что «в Ташкент из Кабула прибыл неизвестный индийский раджа с письмом на имя государя императора, содержание коего неизвестно».
Индийское правительство, уже имевшее сведения о делегации от агентов британского посла в России и Афганистане, этим кратким официальным сообщением было приведено в крайнее негодование и пожелало узнать как имена посланцев, так и содержание письма. После длинного обмена телеграммами русское правительство назвало фамилии двух посланцев и сообщило, что «они прибыли просить дружественной помощи».
Когда англичане узнали, что один из посланцев Мирза Мухаммед Али-хан — начальник канцелярии самого эмира, то началась паника. Стало очевидно, что поездка весьма важных персон в Ташкент не могла состояться без ведома владыки Афганистана. А это означало, что отныне козырные карты в игре с афганцами переходят в руки «близкого и дорогого союзника» — России.
Англичане тут же потребовали от русского правительства «немедленного ареста посланцев». В ответ последовал меланхолический ответ министерства иностранных дел России:
«Запрошенный по поводу ареста и выдачи посланцев туркестанский генерал-губернатор сообщил, что им при первом свидании было обещано посланцам беспрепятственное возвращение в Афганистан. Кроме того, один из них серьезно заболел, и оба предъявили афганские паспорта и специальную рекомендацию афганского министра иностранных дел.
Ввиду этого и во избежание нежелательного ни для нас, ни для англичан обострения отношений с Афганистаном генерал-губернатору разрешено было отпустить посланцев, разумеется, без всякого ответа.
Об этом сообщено здешнему великобританскому послу».
Эти события заставили англичан изменить тактику давления на эмира. Они согласились выдать ему требуемую сумму, но с новым условием.
В Кабул прибыл огромный караван, нагруженный слитками золота и звонкой монетой. Однако непременное условие выдачи денег эмиру было сформулировано четко — «немедленное прекращение деятельности немцев против Индии». В своем послании вице-король прозрачно намекал, что «если немедленное удаление германской миссии окажется несовместимым с его достоинством, как независимого правителя, то возможна локализация этой деятельности путем направления немцев в северные провинции Афганистана».
Другими словами англичане требовательно говорили: пусть немцы находятся не в Кабуле, а в Герате, пусть продолжают действовать, но не против Англии, а только против России.
Эмир, как и ожидали англичане, на такие условия согласился.
Немцы, в свою очередь, тоже особенно не огорчились. Наладив работу, они решили, что демонстративный отъезд основного ядра миссии лишь накалит атмосферу, а также снимет с них ответственность за возможное удаление эмира с политической арены насильственным путем, если оно окажется необходимым.
Таким образов, все остались при своих интересах. Эмир получил то, что просил. Англичанам казалось, что они достигли своей цели и теперь немцы всю деятельность направят исключительно против России. Германия, обозленная неудачной попыткой заключить тайное соглашение, активизировала подрывную работу против Российской империи, но так же не оставляла, а еще больше усилила антианглийскую агитацию, особенно среди духовенства, вождей приграничных племен, купечества, офицерства, националистически настроенной молодежи и даже в гаремах. А русские чиновники вообразили, что немцы действуют исключительно против англичан, и дипломаты были весьма довольны «таким успехом».
Но не прошло и нескольких месяцев, как российским чиновникам и дипломатам пришлось горько разочаровываться в своем поспешном оптимизме. Наступила очередь английских чиновников весело потирать ладони. Но и их радость окажется недолгой…
События начали развиваться в нарастающем темпе.
Опираясь на верхушку окружения эмира, пользуясь покровительством чиновников, немецкие и турецкие эмиссары начали спешно готовить выступление пограничных племен и форсировать подготовку восстания в Туркестане. Вдоль границы с Россией был создан целый ряд опорных пунктов. В Туркестан переправлялись караваны с оружием и огромное количество воззваний. Были сформированы особые отряды проводников, снабженные оружием, ракетами, сигнальными флажками, лодками и лошадьми. Вся пограничная афганская стража на русской границе, по указанию эмира, была приведена в боевую готовность и способствовала немцам в «борьбе за торжество ислама».
Германцы с радостным вниманием следили за развитием событий в Ферганской долине, где уже началось сильное брожение среди местного населения. Именно в это время царское правительство само подбросила порох в костер. Оно начало мобилизовать мусульманское население для выполнения рабочей повинности и тыловых работ. Вспыхнувшее пламя недовольства, переросло в крупное восстание, которое огненной полосой покатилось по горным долинам и степным просторам. Немецкие эмиссары и турецкие офицеры готовились перейти границу и руководить всеми операциями на русской территории.
Царское правительство подняло шум. Оно знало, откуда «торчат уши». Генерал-губернатор Туркестана генерал Куропаткин обвинил в близорукости и неосведомленности русское посольство в Лондоне и генеральное консульство в Индии. В обширной телеграфной переписке приняли участие премьер-министр и министр иностранных дел России, контрразведка, посол в Лондоне, консул в Индии и еще многие важные лица. Куропаткин и органы разведки утверждали, что афганцы сосредотачивают войска и при содействии немцев организуют восстания. А правительство Великобритании, отвечая на запросы русских дипломатов, в категорической форме все отрицало.
Тогда русские полковники и генералы, по приказанию Куропаткина, сели на коней и поскакали к границе.
Волнения в Туркестане подавлялось быстро и жестоко. А помимо этого, англо-индийскому правительству было весьма откровенно заявлено, что «буде неприятельские войска действительно проникнут на нашу территорию, то русским войскам придется занять и эту окраину, если, впрочем, англо-индийское правительство не озаботится обузданием афганистанского эмира».
Тут уж было не до шуток. Англичане прекрасно помнили, как еще недавно русские с большим успехом побили английских полковников в Пендинском районе, после чего понадобилось много усилий, чтобы урегулировать вопрос о границах. Поэтому эмиру были предъявлены жесткие требования по «обузданию немцев» и приостановлена выплата субсидий.
Эмир был взбешен. Он снова оказался «крайним» в игре больших стран. Нужно было срочно что-то предпринимать. Немецкие и австрийские офицеры по его приказу были изолированы и переведены вместе с солдатами в загородное помещение. По отношению к Насрулле-хану, своему брату, и Аманулле-хану, своему сыну, эмир применил ряд ограничений: у первого отнял право управления государственной казной, второй попал в немилость. Но оба они пользовались большой популярностью в народе, и положение опальных только усилило их популярность. Турецкие эмиссары и индийские мусульмане возбуждали народ, указывая на враждебные действия эмира по отношении к немцам — союзникам турок в деле освобождения всех мусульман. Обстановка в стране выходила из-под контроля. А все вместе создавало условия, как писал генеральный консул, «когда малейший промах эмира может стоить ему головы».
Это произошло в ночь с 20-го на 21-е февраля 1919-го года в Лагмане под Джелалабадом.
После сытного ужина и развлечений эмир уже за полночь отправился в свою роскошную охотничью палатку. Хабибулла-хан был последним эмиром, поддерживавшим типичную для востока традиционную роскошь быта. Его охоты на слонах были блестящими увеселительными поездками в сопровождении обширной свиты, большого гарема и важных сановников.
На рассвете, когда все в лагере еще досматривали сны, в тишине, среди покоя и беззаботно дремавшей стражи, в палатке эмира вдруг прозвучал выстрел. Стража, вбежавшая туда вместе с военным министром Надир-ханом, увидели безжизненное тело владыки Афганистана.
К палатке сбежались обитатели лагеря. Надир-хан объявил о том, что эмир убит. Тут же началась жестокая расправа с охраной, но убийцу не нашли. Надир-хан немедленно потребовал у коменданта Джелалабада ключи от арсенала.
На следующий день брат убитого Насрулла-хан, который находился в Джелалабаде, провозгласил себя эмиром. Он арестовал военного министра Надир-хана и некоторых сердаров из племени махмудзаев, составлявших личную охрану покойного.
По стране стали быстро распространяться всевозможные слухи. В убийстве правителя обвиняли и Надир-хана, и Насруллу-хана и целый ряд именитых сердаров, у которых Хабибулла-хан отнял молодых и красивых жен. Покойный властелин страны был большой любитель красивых женщин и пополнял свой гарем, не особенно стесняясь в средствах и методах.
А в Кабуле сын эмира Аманулла-хан всенародно объявил, что прямым виновником в смерти отца является Насрулла-хан, отказался признавать его власть и в свою очередь тоже объявил себя эмиром.
Оба претендента на власть стали готовиться к войне, при почти одинаковом количестве сторонников и численности регулярных войск. Насрулла-хан мог опереться на воинственные горные племена, среди которых особенно преобладали антианглийские настроения. Зато Аманулле-хану, который пользовался большой популярностью в столице, ничего не стоило вооружить городское население. К тому же в Кабуле находилась государственная казна, и никто не мешал ему бесконтрольно распоряжаться средствами. Богатыми подарками Аманулла-хан подкупил многих племенных вождей, мобилизовал эмигрантов из Индии, турок и немцев, увеличил жалование своим солдатам.
Деньги сыграли, как всегда на востоке, решающую роль. По «доброму» совету Улии Хасрет, матери Амануллы-хана и весьма уважаемой в стране женщины, Насрулла-хан, во избежание кровопролития, отрекся от престола, а воинский гарнизон Джелалабада присягнул Аманулле-хану. Тут же были взяты под стражу не только сам Насрулла-хан, но и Надир-хан и многие другие. Впрочем, когда дело дошло до суда, виновным признали лишь одного полковника Шах Али Рези-хана, который сдал ключи от арсенала своему начальнику — военному министру Надир-хану по его приказанию.
Теперь никто не сомневался в том, что назревает новая открытая война Афганистана с англо-индийским правительством за свою независимость. К этому времени и в России произошли большие перемены. Февральская революция, а потом и октябрьский переворот, к власти в стране пришли новые люди, и молодая Советская Россия официально, первая в мире, признала Афганистан суверенным независимым государством. Стало известно, что Россия уже заключила мир с Германией и теперь воюет с англичанами, которые вторглись в Закаспий, на юг Туркестана.
Афганцы, рассчитывая на поддержку мусульман и северо-западных племен, в начале мая перешли границу Индии. Успех им сопутствовал и в течение нескольких дней они дошли до берегов Инда. Но торжествовать победу было еще рано. Англичане сосредоточили крупные силы, в том числе автомобильные части, броневики, танки, артиллерию и аэропланы, и к полудню 19-го мая разгромили афганцев на главном хайберском фронте. Афганцы не приняли в расчет возрастающее значение авиации, а именно аэропланы и сыграли главную роль. Английские самолеты, летая на малой высоте, прицельно бомбили, расстреливали из пулеметов и преследовали дрогнувшие афганские части. Многочисленные муллы и шейхи, прибывшие с войсками, не смогли унять страх перед «железными птицами» и остановить паническое отступление.
Афганская армия откатилась до Сурхпуля, горной местности, откуда открывалась дорога на Джелалабад. В это время обе воюющие стороны начали искать пути к примирению и вести переговоры. Краткая передышка дала возможность афганцам остановить бегущие части, назначить нового командующего и подготовиться к контрнаступлению.
Через несколько дней, когда переговоры ни к чему не привели, военные действия возобновились. Англичане, оценив значение авиации, начали воздушную бомбардировку Кабула и особенно сильно бомбили Кандагар и Джелалабад. Но именно в это время у них в тылу разрасталась партизанская война, ширилось выступление воинственных племен. Да к тому же амнистированный Надир-хан, оказался удачливым полководцем и одержал важную победу в районе Хоста.
Эти события и заставили англичан пойти на примирение, и они, поджав губы, подписали договор, по которому афганцы, отдавая небольшую пограничную полосу, фактически им не принадлежащую, наконец, после десятилетий борьбы, освобождались от кабальной иностранной зависимости и получали полное признание своей государственной независимости.
Так открывалась новая страница в истории Афганистана.
1
Приближалось время, когда предстояло идти служить в армию. Санька и Колян были в восторге от кинофильма «Джульбарс», восхищались храбрыми пограничниками и, поразмыслив, прикинув и «покумекав своими шариками», взвесив все «за» и «против», подали заявление в военкомат на предмет поступления в пограничное училище. Мечта о небе с годами не угасла, но поступать в авиационное училище Беляк не решился, хотя и очень хотел. Уж слишком опасным казался такой шаг. Среди молодежи ходили слухи, что медицинская комиссия там необычайно строгая и придирчивая. Говорили даже о том, что существуют тайные ямы, незаметно закрытые специальными люками. Идешь по коридору и бац! — проваливаешься. А там на тебя со всех сторон набрасываются врачи и, пока не очухался, разделывают под орех: щупают, измеряют, проверяют твое нутро и все поджилки. Санька напрямую не верил тем рассказам, но все же понимал, что отбор в авиацию особенный. А проваливаться еще раз никак не хотелось. Достаточно ему было позора при поступлении в медицинское училище. Тогда они еле «отмылись». Повторять ошибку не хотелось.
— Будем служить на границе! — сказал Санька.
— Классно! — соглашался Колян.
— Будем проситься в тайгу, на самый Дальний Восток.
— У нас будет своя умная немецкая овчарка, и мы запросто выловим шпионов и японских самураев.
Их, будущих воинов, а ныне допризывников, перед самым Новым Годом официальной повесткой пригласили в военкомат и направили в Уфу для прохождения республиканской медицинской комиссии. Факт, что им предстоит поездка в столицу Башкирии, обретал вес и значение в глазах одноклассников и товарищей. Оба друга накануне отъезда помылись в бане, надели чистое белье и утром, радостные и тревожно возбужденные, двинулись в путь.
В Уфе во дворе военкомата уже толпились молодые парни, такие же, как и они, допризывники, пожелавшие стать курсантами различных военных училищ. Знакомых среди них не было. Парни съезжались со всей республики.
— Санек, выходит, что эти все, как и мы, командирами хотят стать, — сказал Колян.
— А чего тут плохого?
— Да я просто так, — ответил Колян. — Много желающих.
— Желающих много, да кто пройдет врачебный отбор, в этом и весь вопрос.
— Мы-то с тобой пройдем! — уверенно сказал Колян. — У нас с тобой никаких изъянов и болячек в организме доктора не обнаружили.
— Не загадывай наперед.
Ровно в девять часов к ним вышел военный. В годах, но стройный, моложавый, подтянутый. Военная форма на нем смотрелась красиво. На плечах офицерские погоны, на груди в два ряда орденские планки. В руке держал папку.
— Внимание! — произнес он зычным, командирским тоном и сразу привлек к себе всеобщее внимание. — Слушай мою команду! В одну шеренгу, — он сделал краткую паузу, — становись!
Шум и разговоры смолкли. Толпа задвигалась, рассыпаясь и вытягиваясь в относительно ровную линию. Санька и Колян не проявили должной сноровки и вынуждены были занимать место в строю в самом конце.
— Погоны с двумя просветами и одна звездочка, — со знанием дела сказал Колян.
— Майор, — уверенно произнес Санька.
— Тише вы, — зашикали на них стоявшие рядом.
Майор раскрыл папку и, выждав минуту, произнес в наступившей тишине:
— Со строевой подготовкой, товарищи будущие курсанты, у вас еще далеко до уставного положения. Затягиваете простейшее построение. Но это дело поправимое. Не в училище, так на службе быстро все усвоите! — он понимающе улыбнулся и, сделав паузу, продолжал: — А теперь внимание! Начинает работать медицинская комиссия. Сейчас каждый из вас получит медицинскую карту и с ней пойдет делать обход по медицинским специалистам. Понятно?
— Ясно, товарищ майор! — раздались голоса из строя.
— Первыми проходят медицинское обследование те допризывники, кто изъявил желание поступать в летные военные училища. По списку значится двадцать один человек, число счастливое, — и приказал им: — Выйти из строя на шаг для получения медицинской карты!
Санька с нескрываемым удивлением и открытой завистью смотрел на этих счастливчиков. Ничего особенного из себя они не представляли. Такие же, как и они с Коляном, даже на вид многие будут намного послабее. Просто они оказались более смелыми, не испугались строгости медицинского отбора. А у него, у Саньки, с самого детства была мечта стать пилотом, покорять суровую стихию неба. Он всегда восхищался легендарными летчиками, такими как Чкалов, Байдуков, Беляков, зачитывал до дыр книги, в которых рассказывалось о героических перелетах. Голубые просторы воздушного океана звали к себе, притягивали невидимым магнитом, манили и, как ему казалось, ждали его. А он допустил слабину, не решился. Не подал документы. Он смотрел на счастливчиков, получавших медицинские карты, и в его душе бушевал и клокотал, как в кратере вулкана, огненный сплав зависти и обиды. Как же он проморгал, упустил такую редкую возможность?
Когда последний, двадцать первый, получил медицинскую карту, Санька не выдержал. Поднял руку и вышел из строя.
— Товарищ майор, можно обратиться с вопросом? — спросил он с замиранием сердца.
— Слушаю вас.
— А можно и мне?
— Что можно?
— Пойти на комиссию по отбору в летное училище! — выпалил Санька единым махом, с надеждой глядя на майора.
Майор окинул оценивающим взглядом ладную фигуру Беляка и остался доволен. Эти мгновения Саньке показались вечностью. Он ждал ответа, как ждут приговора.
Майор одобрительно кивнул и сказал:
— Можно! — и добавил. — Будешь двадцать вторым.
Одно это слово «можно» разом перевернуло все в душе Беляка.
— А если не пройду? — на всякий случай спросил Санька.
— А куда поступаешь?
— В высшее пограничное.
— Ну, если не пройдешь, тогда и пойдешь в пограничное.
— Согласен с большой радостью!
Санька локтем подтолкнул Коляна, как бы говоря, мол, давай и ты. Но Колян не последовал его примеру, не сделал шага вперед. Он не решился. А может быть, просто не захотел поступать в летное училище. Небо его не привлекало. А может быть и пугало. Колян не отважился рисковать своим будущим. В эти краткие мгновение и пролегла между закадычными друзьями незримая тонюсенькая трещина, которая незаметно разъединила их. Но в то время они еще не осознавали этого. Просто каждый сделал свой выбор.
Проходить медицинскую комиссию оказалось не так страшно, как казалось, но и не очень-то приятно. Тут ты вроде бы уже и не человек, а становишься подопытным кроликом, которого осматривают со всех сторон, ощупывают, взвешивают, измеряют, проверяют зубы, заставляют высовывать язык. Заглядывают в рот, в уши, проверяют слух и зрение. Измеряют кровяное давление, выслушивают легкие, считают пульс, заставляют нагибаться, ложиться на кушетку, застланную чистой простыней, велят по десятку раз приседать и снова измеряют давление, считают пульс, слушают ритмы сердца. А ты находишься в самом неблаговидном виде. Полностью нагишом, в чем мать родила. Смущаешься, и от стыда краска бросается в лицо, когда врачом оказывается женщина, да к тому же еще и приятной наружности. А они на твое смущение не обращают никакого внимания. Обследуют и передают тебя дальше. Почти как неодушевленные детали по заводскому конвейеру, от столика к столику, от одного врача к другому. И ты движешься от специалиста к специалисту, и каждый из них дотошно интересуется именно тем участком твоего тела, тем внутренним органом, который ему наиболее хорошо знаком, в котором он досконально разбирается, и, освидетельствовав, проверив его, выдает свое заключение. А из таких разрозненных заключений, как из мозаики, и создается общая картина твоего организма, определяется состояния здоровья на предмет пригодности несения военной службы в избранном роде войск.
И у каждого столика, врачи и медсестры, с нескрываемым удивлением обращали внимание на Санькину спину и задавали один и тот же вопрос:
— Это откуда у вас?
А там у него по всей широте спины красовался дугообразный синяк. След от удара шлангом. И Санька в который раз пояснял:
— Отец лупанул.
— И за что это он так?
— За нарушение домашней дисциплины.
Это произошло дома за неделю до вызова на республиканскую комиссию. Отец огрел его шлангом за то, что Санька в тот день не наколол дров, а уехал с ребятами в Белорецк навестить заболевшего учителя физкультуры. Молодой преподаватель увлек десятиклассников занятиями самбо. По субботам, для закалки, они вместе с учителем даже устраивали баню с купанием в снегу.
На мандатную комиссию из двадцати двух кандидатов строгие врачи допустили лишь одного Саньку с кратким заключением «годен к летной работе».
Председатель комиссии, седовласый полковник, поздравив с успешным преодолением медицинского барьера, спросил:
— В какое летное училище хотел бы поступить?
Тут Санька и растерялся. Гордость, что он успешно прошел строгую медицинскую комиссию и признан годным, враз улетучилась. К своему стыду, он не знал ни одного летного военного училища. Слышал лишь о Челябинском штурманском, но штурманом ему быть не хотелось. Санька не знал, что сказать. Понимал, что попал впросак. Стоял понуро, закусив губу.
Выручил майор, который вручал медицинские карты.
— Это тот самый смелый парень, который напросился в последний момент.
— Двадцать второй?
— Он самый, товарищ полковник.
— Похвально, — он заглянул в его личное дело, — похвально Александр Беляк! Авиации нужны смелые люди, способные быстро принимать ответственные решения. Вы на правильном пути. Перед вами открываются двери любого летного училища.
Саньке было приятно слышать похвалу в свой адрес, но он топтался на месте и сгорал от стыда, что готов «идти туда, не знаю куда».
— Выбор большой, — полковник взял со стола бумагу. — Вот есть у нас заявка от Сызранского высшего летного. Прекрасное училище! Можем направить туда, если нет возражения?
— Согласен, товарищ полковник! — выпалил Санька с радостью и сразу почувствовал облегчение, что наконец-то он вышел из затруднительного положения.
— Очень хорошо! Значить, в высшее Сызранское и направим.
Санька вышел из мандатной комиссии окрыленным. Мечта сбывается! Он будет учиться на летчика!
Правда потом, пару месяцев спустя, узнав о том, что Сызранское училище вертолетное, как он жалел о своем поспешном согласии, как мучился, писал запросы, просил перевести в Качинское, где готовят летчиков-истребителей, однако получал стандартный холодный ответ: «Ваше личное дело направлено в Сызранское…»
Но тогда в те первые часы его буквально распирала гордость.
А Колян медицинскую комиссию не прошел и особенно не переживал, даже вроде бы и не огорчался.
Домой друзья возвращались радостными и довольными.
Санька тем, что он нежданно-негаданно получил счастливый шанс осуществить свою мечту. Как многие в его годы, он обладал пылким воображением. Оно рисовало в сознании захватывающие картины воздушных полетов. Он мысленно уже летал на истребителе, покорял суровую стихию неба, даже не предполагая о том, что еще ему предстоит пройти нелегкий путь, прежде чем он поднимется в воздух.
А Колян был доволен, что не надо никуда ехать на учебу, которая его не особенно и привлекала, и служить в далекой тайге, где и жилья человеческого поблизости нет, а, главное, что он наконец-то отвязался от постоянного покровительства Саньки. Он так и думал с тихой радостью: «наконец-то отвязался».
Каждый из них сделал первый самостоятельный выбор. Выбор жизненного пути. Первый шаг в будущее.
2
Когда у человека, а тем более у молодого человека, появляется цель, а тем более, если эта цель направлена на осуществлении заветной мечты, то все его существование становится осмысленным. И Санька Беляк, осознавая, что перед ним открывается перспектива всей будущей его жизни, на глазах менялся. Он понимал, что сделан только первый шаг. Важный, определивший дальнейшее направление его жизни. Но — только первый. Нужно готовиться совершить второй — преодолеть барьер вступительных экзаменов. Тут дело будет намного посложнее. Если медицинский барьер он преодолел за счет природных данных и крепкого здоровья, то на экзаменах придется напрягать мозговые извилины, показывать свои знания. А с этим у него не очень шибко-то, особенно по математике. В отличниках не ходил, среди хорошистов не значился.
По приезду из Уфы он обратился к Михаилу Дмитриевичу, классному руководителю выпускного 10-го, преподавателю алгебры и геометрии, которого побаивались и уважали, с просьбой помочь подготовиться к вступительным экзаменам в летное училище. Учитель Михаил Дмитриевич был очень жесткий, строгий, требовательный и справедливый.
Выслушав просьбу Беляка, он спросил:
— А ты серьезно решил?
— Да, Михаил Дмитриевич!
— Трудно будет тебе, заранее предупреждаю. Знания твои хлипкие и укреплять их придется серьезной работой.
— Буду стараться! — твердо сказал Санька и добавил. — У меня нет другого выхода.
— Тогда начнем!
И потекли дни учебы с дополнительной нагрузкой. Занимались и по воскресеньям то дома у Михаила Дмитриевича, а жил учитель в Белорецке, то на дому у Саньки. А по понедельникам, по расписанию, первыми уроками были либо алгебра, либо геометрия. И когда в класс заходил Михаил Дмитриевич, то он, даже не дойдя до стола учителя, зычным голосом произносил:
— Александр Беляк, к доске! — и диктовал условия задачи или алгебраического примера.
Это была настоящая пытка на глазах всего класса. Санька старался изо всех сил, но редко получал спасительную «тройку», чаще «кол» либо «два». Но упорный труд не прошел даром. На выпускных экзаменах на вопросы отвечал уверенно, алгебру и геометрию сдал на твердую «тройку».
3
Сызранское училище для Саньки началось в солнечный торжественный день выпускного вечера. Праздничное мероприятие в школе должно начаться в пять часов, а в полдень в калитку постучал старый почтальон. Шустрая младшая сестренка открыла калитку:
— Давайте я получу!
— Тут не твоего носа дело. Александр дома?
— Дома.
— Ему официальная почта.
— Я ему и отнесу!
— Сказано, что не твоего носа дело, — сурово произнес почтальон. — Зови брата! Он должен подпись свою поставить, что получил вовремя.
— Санька! — позвала сестренка, удивленная тем, что именно брату пришла важная «официальная почта».
А Беляк уже догадывался в чем дело, но верил и не верил. Не слишком ли рано вызывают в училище? Может это из милиции, на прошлой неделе он был в серьезной потасовке тобольских с сухановскими…
— Повестка из военкомата, — строго сказал почтальон и многозначительно добавил. — Из самой столицы, из республиканского военкомата! Ишь ты у нас какой знатный призывник!
Почтальон раскрыл широкую конторскую тетрадь и ткнул пальцем:
— Тут и распишись!
Санька, быстро поставил свою подпись, взял повестку и торопливо прочитал краткий текст. Слова звучали по-военному строго, как приказ. В повестке значилось, что Александр Беляк должен без опоздания явиться в город Уфу на республиканский призывной пункт 23-го июня к 9.00. Санька еще раз прочел повестку. Нет, никакой ошибки, все так и есть. Но утро 23-го наступит уже послезавтра, а ехать поездом до столицы Башкирии больше суток…
— Чего задумался? — спросил старый почтальон.
— Как же я успею?…
— Успеешь! Еще вона сколько часов есть у тебя в запасе до ночного поезда.
— Так у меня в школе праздник, выпускной вечер…
— У нас в сорок первом тоже кувырком пошел выпускной бал. Война в тот день началась, все разом перечеркнула. А ничего, выдюжили! — и по-отцовски ласково добавил. — Иди и собирайся в дорогу. Успеешь! Как говорят, попадаешь с корабля на бал, только у тебя, шебутного, наоборот выходит, с бала на сухопутный корабль, то есть на поезд. Привыкай вертеться! Жизнь-то и не такие выкрутасы может делать, только успевай и не зевай!
4
На рассвете поезд увозил его в Уфу.
Санька лежал на жесткой койке с закрытыми глазами, но сон не шел к нему. Напряжение последних часов не покидало. Эта половина суток с момента получения повестки из военкомата промчалась в ускоренном ритме, отсекая все ненужное и второстепенное. И он всюду поспел. Все успел сделать. Словно знал наперед, что уезжает из родительского дома, из родной Ломовки надолго, хотя в те часы об этом и не догадывался.
Он лежал с закрытыми глазами и мысленно возвращался назад, к прожитым в бурном темпе часам последнего школьного дня, он был еще дома, в Ломовке, в кругу друзей, и словно в кино, прокручивал в памяти все события, большие и малые, уже прошедшие и ушедшие в безвозвратное прошлое.
Санька улыбнулся, вспомнив приятные минуты на выпускном вечере. В школьном зале торжественно чествовали отличников, хвалили хорошистов, но и его, неожиданно для Саньки, наградили бурными аплодисментами.
На сцену поднялась пожилая учительница, которая принимала их в первый класс и дала им, нынешним выпускникам, начальное образование, научила считать, читать и писать. В руке она держала тоненькую папку.
— После окончания четвертого класса на последнем уроке каждый из вас получил чистый лист бумаги и ответил на два вопроса: «Кем ты хочешь стать после окончания школы и почему?» — сказала она. — Сейчас я зачитают ваши ответы, ваши детские мечты о будущем.
В зале возникло оживление. Многие ответы вызывали искренний смех. Санька улыбнулся, вспомнив наивный ответ Коляна: «Хочу быть шофером, потому что зимой холодно, а в машине тепло».
— Но были и серьезные ответы, которые раскрывали мечту о своем будущем, — продолжала учительница, — Вот, например, Люба Рогушкина написала, что хочет быть «как доктор Айболит и лечить людей и зверушек». Сейчас Люба учится в медицинском училище. И Саша Беляк тоже точно предсказал свое будущее. Он написал: «Хочу быть летчиком, потому что А. Беляков перелетел через Северный полюс, а я тоже А. Беляк, сокращенно Беляков». И сейчас Саша Беляк воплощает детскую мечту в действительность. Он, единственный из выпускников, успешно прошел отборочную республиканскую медицинскую комиссию, сегодня получил повестку из республиканского военкомата и, сразу же после выпускного вечера уезжает сдавать вступительные экзамены в высшее летное военное училище! Пожелаем ему успеха!
Таких бурных и долгих аплодисментов в свой адрес он никогда не слышал. Санька как-то сразу стал героем вечера, но насладиться внезапно возникшей славой, у него просто не было времени.
Люба все же пришла, хотя Санька уже перестал и надеяться. Она появилась в школьном зале, когда праздничное веселье набрало полные обороты. Колян, не выпуская из рук бокала, толкнул локтем Саньку:
— Глянь, Любка!
Она была в темном платье, которое красиво облегало ее фигуру. Любка как бы не нарочно, поднимала руки, поправляя прическу, но этим простым жестом лишь подчеркивала красоту своего тела.
— Люба, давай к нашему берегу! — крикнул Колян, опережая друга.
Рогушкина приветливо им улыбнулась.
На Саньку так и полыхнуло душистой волной, когда она подошла к нему.
— Поздравляю, Саня, с окончанием школы! И всех вас, мальчики!
— Опоздавшей налить штрафную!
— Не откажусь!
Ее звонкий голос, зажигающий смех, вызывающая улыбка и бойкая речь, как-то сразу придали веселью новую окраску. Девчонки разом насторожились. Одни фальшиво улыбнулись, другие недовольно косились. А Санька почувствовал, как что-то горячее прилило к сердцу, и кровь разом хлынула в голову.
Когда заиграла музыка и начались танцы, они выскользнули из зала. Нашли укромное темное местечко. Любка обняла его и прильнула к лицу Саньки горевшими губами:
— Сокол ты мой! Единственный!
У Саньки голова пошла кругом.
— Я буду ждать тебя! — шептала Любка. — Будем завсегда вместе!
— А если пошлют служить в дальний гарнизон к чертям на кулички?
— Так я ж медичка! И там мне работа найдется.
Санька чувствовал, что куда-то летит. Мир вокруг завертелся буйным вихрем, а ее волосы щекотали лицо, шею…
Стрелки часов, казалось ему, двигались слишком быстро. На сборы в дорогу и прощание с родственниками оставалось всего ничего, считанные часы.
Мать сердцем чувствовала, что сын, любимый и родной Санечка, вырос и отрывается от родительского гнезда, что он выбрал себе опасную и полную бесконечных тревог жизненную дорогу, но ни удержать, ни отговорить его уже нет никакой возможности.
Отец по такому важному событию основательно перебрал и был мертвецки пьян.
Санька появился дома уже далеко за полночь, после выпускного веселого праздничного вечера, после прощание со школой и друзьями, и Любкой.
— Мам, в дорогу вещи собрала?
— Две рубашку и пару трусов постирала и погладила, полотенце вот чистенькое, выстиранное… Мыло земляничное, носки. Да не забудь зубную щетку и зубной порошок, Саня!
Санька быстро складывал в небольшой фанерный чемоданчик вещи, приготовленные мамой в дорогу.
— А где мои полукеды?
— Рядом с тобой, сынок. Под столом.
Она порылась в комоде, где лежала ее кошелек, и достала десять рублей:
— Возьми вот на дорогу, сынок!
— Спасибо, мам!
…Санька не обращал никакого внимания на пассажиров. Он лежал с закрытыми глазами и опять чувствовал Любку рядом с собой. Он ощущал ее молодое, цветущее тело, точно окруженное благоухающим облаком, слышал, как она прерывисто дышала, и не мог толком разобраться, чье же это сердце так сильно бьется. Его или ее? А в голове звучал голос:
— Я буду ждать тебя, Санечка! Мы будем завсегда вместе!
Поезд увозил его все дальше и дальше, отмеряя колесами километр за километром, увозил в туманную неизвестность будущего.
За окном вагона из-за гор поднималось солнце нового дня.
5
В Уфе собралось человек сорок, как кто-то пошутил «кандидатов в летчики», прибывших из разных концов Башкирии. Парни молодые, веселые, задиристые и гордые уже одним тем, что преодолели первый отбор. В тот же день, получив проездные документы, в сопровождении молодого лейтенанта из республиканского военкомата, поездом направились в Сызрань. Если при посадке и устройстве в вагоне возникали какие-то неурядицы и перепалки, то уже вскоре, несмотря на тесноту, все как-то угомонились, успокоились. На столиках появилась припасенная в дорогу снедь, бутылки с газированной водой, пакеты с молоком и кефиром, куски колбасы и сала, хлеб, пирожки и булочки домашней выпечки.
Кто-то предложил, по такому случаю и для знакомства, скинуться и купить водочки и пива. Но сопровождавший лейтенант предостерег:
— Не стоит! Вас там ждет новая медицинская проверка, которая будет построже, чем наша.
«Активисты» примолкли, многие задумались.
— Горячительные напитки заменим горячим чайком! — сказал Санька Беляк и это его предложение приняли дружно.
А спустя некоторое время «кандидаты в летчики» уже пели песни, большинство из которых пришло с экрана. Особенно громко и с задором пели припев знаменитой песни, слегка изменив одно слово, вставив слово «вертолеты» вместо «самолеты». Получалось складно и к месту:
В Сызрань прибыли на рассвете. Небольшой чистенький городок. Воздух наполнен влагой, сладко пахло смолой и рыбой. Чувствовалось, что где-то неподалеку, за жилыми кварталами, протекает легендарная и могучая Волга. Оттуда доносились в утренней тишине гудки пароходов.
Дружною толпою, протопав чуть ли не через весь полусонный город, часам к семи добрались до училища.
Саньке казалось, что в училище они попадут до подъема. Но, переступив порог проходной, он, да и все «кандидаты в летчики» были удивлены тем, что в училище уже кипит жизнь. Санька на все смотрел с удивлением и восторгом. Строгие, массивные здания казарм и учебных классов из красного кирпича. Огромная площадь внутреннего двора, больше чем стадион, заасфальтирована и разлинована белыми линиями, замысловатыми фигурами, заполнена военным народом. По этой площади, в разных направлениях, большими и малыми квадратами движутся курсанты. Все строго, по-военному. Бравые курсанты, чеканя по-уставному шаг, отдают честь старшим по званию. Тут же топают строем, не очень слаженно, отряды молодых парней в гражданском, под командованием сержантов. «Как и мы, „кандидаты в летчики“», — подумал Санька, шагая с фанерным чемоданчиком в руках, к канцелярии.
Он жадно всматривался в каждое строение. Искал глазами аэродром с множеством невиданных вертолетов. Ведь именно отсюда, если повезет, предстоит ему взлететь в небо на боевой винтокрылой машине. Новая армейская жизнь манила и притягивала своей строгой основой, суровостью и четкостью.
В канцелярии училища он узнал, что их группа из Башкирии прибыла одной из последних. Перекладывая папки с личными делами «кандидатов в летчики», служащие разговаривали между собой, перебрасывались фразами, не обращая никакого внимания на посторонних, в том числе и на Саньку.
— В этом году жирный косяк привалил.
— А сколько выходит?
— На сегодняшний день по четырнадцать на одно место. Много с золотыми и серебряными медалями.
— Есть из кого выбирать.
— Отберем самых лучших.
— И самых красивых и симпатичных, — вставила молодая светловолосая женщина в очках.
— Красивые и симпатичные нужны для балета, в летном деле важна внутренняя красота, а это — мужество и решительность.
От случайно услышанного разговора Саньке стало как-то не по себе. «Ни фига себе конкурс! Четырнадцать гавриков на одно место! — с грустью подумал он. — Ребята с золотыми медалями… И я туда же, как граф, приперся со своими тройками…» Радость, которая переполняла его все это время, поблекла и истаяла, как утренний туман над поймой реки. Ему стало обидно и горько. Та республиканская медицинская комиссия и мандатная, в общей сложности, выходит так себе, все лишь предварительный отбор. А он поверил! Распетушился! Распустил, как индюк, веером цветастый хвост и крылышки. Ну почему же ему так в жизни не везет?
Вспомнил, как пару лет тому назад они с Коляном пытались поступить в медицинское. Как провалились на первом же экзамене. Как тогда он быстрым и решительным действием прикрыл позорный провал, как они успели, не теряя времени, в тот же день взять свои документы и вернуть их в школу. Мальчики «передумали»…
А как быть сейчас?
Забрать свое личное дело пока не поздно? И — назад в Ломовку? Но с какими глазами он там появится, после тех красивых проводов… Да и как добираться домой, когда на обратный билет денег ни фига нет? В заначке лишь десятка, что мать дала…
— Что загрустил, Сань? — спросил Виталий, рослый парень из Уфы, с которым Беляк познакомился еще на медкомиссии.
— А ты что, не слышал? Четырнадцать на одно место.
— А по мне, так хоть и все двадцать! — улыбнулся Виталий.
— Так ты, что ж… Выходит медалист?
— Не, я из рабоче-крестьянских аристократов. Свистнем, гикнем и — вперед!
— Будем брать штурмом? — веселое настроение Виталия невольно передавалось Саньке. — А если провалимся?
— Если такое случайно произойдет, то после летного в любое другое военное можно запросто определиться! — утвердительно сказал Виталий и многозначительно добавил. — Здесь, понимаешь, и медалисты без конкурса не проходят, ставят их в общий строй. На равных со всеми нами! Тут идет какой-то особый отбор. Давай попробуем потягаться? Попытка, как сказал товарищ Берия, не пытка!
Саньку, как и остальных «кандидатов в летчики», разместили в казарме. Он впервые видел такое просторное помещение. Вдоль стен ровным строем размещались железные кровати в два этажа и тумбочки. Санька устроился на верхотуре, а Виталий внизу.
Началась военная жизнь, только в гражданской одежде, непривычно строгая и четкая. Жесткий распорядок дня: подъем в 6.00, в 22.00, после проверки, отбой. Завтрак, обед, ужин, по солдатской норме. С первых же дней, с непривычного режима, возникло чувство голода, постоянно, как весело отметил Виталий, сосало «под ложечкой».
Каждое утро, после подъема — завтрак и без перекура, строем на медицинскую комиссию и сдачу экзаменов. Белобрысый старшина, невысоко роста, но с луженой глоткой, командовал с нескрываемым удовольствием.
Начинали с шага на месте под громкую команду:
— Р-р-р-ясь, р-р-р-ясь, р-р-р-ясь, да-а-а, три-и-и! Р-р-р-ясь, р-р-рясь!
В строю твердого шага нет, потому что на ногах у каждого то, в чем приехал: ботинки, кеды, летние туфли, сандалии.
— Вперед, ша-агом арш!
Большая часть дня уходила на медицинскую комиссию. Санька никогда даже и не предполагал, что у медиков существуют мудреные аппараты, которые раскачивают, как на гигантских качелях, и лежа, и сидя, крутят человека во все стороны и вверх тормашками. И тут же, не дав отдышаться, перевести дух, тебя проверяют на реакцию, на внимательность, на координацию движений, на сообразительность.
— Настоящий психотбор! — комментировал Виталий.
Санька с приятным удовлетворением отмечал, что все эти мудреные испытания он преодолевает. Одни легко, другие с напряжением, но довольно уверенно. Природа щедро наградила его отменным здоровьем и здравым умом, а занятия самбо, хоть и не продолжительные, но выработали умение владеть собой и своим телом. И, как бы ни было ему тяжело, как бы не кружилась голова и все внутри не переворачивалось, он не терялся, не позволял себе распускаться даже на мгновение, быстро переключался с одного на другое, как того требовали, моментально принимал правильные решения. По глазам строгих медиков и лаборантов он видел, что те довольны его показателями, и часто краем уха слышал добавление к полученной оценке приятное слово «с плюсом».
Но не всем так везло. Санька стал свидетелем печальной драмы, которая произошла на его глазах. Рослый, атлетически сложенный парень, глотая слезы, доказывал женщине-врачу:
— Ну что из того, что не сразу выполнил… Я в школе ни одной четверки не имел, окончил с золотой медалью! И второй разряд по штанге у меня… А вы! Вы!
— У вас, молодой человек, слишком замедленная реакция. В полете нужна не ваша медаль, а быстрая реакция, умения мгновенно принимать решение.
Этого парня он больше в казарме не видел.
Отчисляли не только по неудовлетворительным медицинским показателям. За плохие оценки на экзаменах, за нарушение распорядка дня, за дисциплину и другие провинности. Шел жесткий отбор, своеобразная борьба за профессиональную пригодность. И Санька тогда еще даже не предполагал, что эта суровая и беспощадная борьба за выживание, станет стержнем всей его дальнейшей летной жизни. Он видел вокруг себя курсантов, молодых и ничем не лучше его. Если они прошли все испытания и были приняты, то чем он хуже? У них по одной голове и по две руки, и у него тоже. Так что можно потягаться на равных. И он старался.
На экзаменах, к сожалению, таких приятных слов, как на медицинской комиссии ему слышать не доводилось, однако и опасных «двоек» Беляк не получал. Но приближался последний день, последний экзамен, последний рубеж, которого больше всего и опасался Санька, который мог превратиться в шлагбаум, перекрывающий путь в курсанты: математика!
Он шел на экзамен на ватных ногах, шел, как на публичную казнь. Вида не подавал, но лихорадочный блеск в глазах выдавал внутреннее волнение. Даже на школьных экзаменах так не волновался. Но там рядом был Михаил Дмитриевич, и его спокойный вид вселял в Саньку уверенность. А тут он один, сам по себе… И в такой день! Нарочно не придумаешь. Выпало же горькое счастье сдавать экзамен именно в день рождения. Нормальные люди в это день веселятся и радуются, а у него все шиворот-навыворот. Тот еще праздничек, на всю жизнь запомнится!
Взял билет с краю. Первый попавшийся. А чего выбирать, когда в голове сплошная неразбериха?
Сел за отдельный столик. Вчитался в вопросы. Их было три, как на экзаменах в школе. Грустно улыбнулся. Вопросы были знакомы, но вот ответов на них у него не находилось. Санька хорошо помнил, что именно на такие вопросы он отвечал Михаилу Дмитриевичу в классе у доски. Помнил и страницу в учебнике, где нужная теорема была подчеркнута синим карандашом. А вот само ее содержание вылетело из головы. Словно ветром сдуло.
Много лет спустя Беляк узнает, что в жизни человека бывают пиковые ситуации предельно стрессового состояния, когда на какое-то время он забывает многое, даже то, что ему хорошо знакомо. Но до тех будущих лет Саньке еще надо было дожить.
А тогда в аудитории он мрачно сидел и, вспотевший от напряжения, решал задачку и доказывал теорему на листе с печатью училища… В группе все уже поотвечали и ушли.
— Александр Беляк вы готовы? — преподаватель расстегнул ворот гимнастерки.
За окном бушевало лето, и солнечные лучи длинными светлыми полосами ложились от высокого окна на паркетный пол.
— Почти готов, — нехотя ответил Санька.
— Тогда прошу! — и преподаватель жестом руки указал на стул, стоявший рядом с его столом.
Санька сел, и ему показалось на какое-то мгновение, что это стул его казни. Так в Америке казнят преступников на электрическом стуле, но он-то себя ни в чем не считал виноватым, просто судьба у него непутевая…
Преподаватель просмотрел решения, исчеркал их красным карандашом, исправляя явные просчеты и ошибки. На вопросы Санька тоже отвечал не ахти как.
— Да, Беляк, знаниями ты особенно не блещешь, — преподаватель повертел в руках ручку. — Так что же тебе поставить?
«Вот и все! — с горькой грустью подумал Санька. — Последние минуты в училище». И его охватила бесшабашная отчаянность. Погибать, так с музыкой!
— А что угодно! Любая ваша оценка будет мне подарком!
— Не понял? — удивился преподаватель. — Даже неудовлетворительная?
— Любая, на ваше усмотрение.
— А в аттестате была какая?
— Тройка.
— Понятно, — и добавил, что училище не просто летное, а высшее военное и знание необходимы твердые, особенно по математике.
— Сегодня у меня праздничный день, — упрямо сказал Санька. — День рождения!
— Покажи паспорт! — потребовал преподаватель.
Санька подал свой новенький, гражданский.
Преподаватель раскрыл, прочел, убедился. Потом просмотрел какие-то бумаги. Вернул паспорт и сказал:
— Идите! Вы свободны.
Санька молча направился к выходу.
В казарме после отбоя загустела тревожная атмосфера. Многие не спали. Разговаривали полушепотом, словно чего-то опасались. В другом здании, в главном корпусе, заседала мандатная комиссия. Там решалась судьба каждого кандидата в курсанты.
Было душно и жарко. В распахнутые окна струилась прохлада, и далекие звезды равнодушно смотрели с ночного неба и тихо перемигивались. Санька тоже не спал. Итоги последнего экзамена по математике почему-то не объявляли. Перенесли на завтра. Что ему принесет утро? В ушах звучал голос преподавателя: «Идите! Вы свободны». Куда идти? От чего он свободен? Собирать свои манатки и оправляться назад домой?
Поговорить, поделиться тревожными думами было не с кем. Виталий уснул сразу, едва улегся. Зато Санька заснул лишь перед рассветом, и сон был какой-то беспокойный — то он падал в пропасть, то куда-то карабкался, лез в гору.
А утром было построение. Необычное и торжественное.
Вынесли знамя училища. Выстроились и офицеры-преподаватели. После команды «смирно» и «равнение на середину», в наступившей напряженной тишине моложавый полковник, зачитал приказ начальника училища о зачислении на первый курс тех, кто выдержал конкурс, кого отобрала медицинская комиссия, кто успешно сдал вступительные экзамены, кого утвердила мандатная комиссия.
Санька замер, сердце толчками бухало в груди. Назывались имя, фамилия и — рота, взвод, классное отделение.
— Есть! — радостно выкрикивал счастливчик и бежал через плац на другую сторону.
Там стояли офицеры училища, его будущие командиры и преподаватели.
Называлась одна фамилия за другой. Один строй, огромно-большой, напряженно застывший в ожидании, постепенно редел, а второй — значительно меньший, но радостно-счастливый, пополнялся. Он рос на глазах. Те, кого приняли, не скрывали своих чувств, а на них, с откровенной завистью, смотрели сотни тревожно-хмурых сосредоточенных глаз.
— Беляк Александр Викторович, четвертая рота, пятьдесят третье классное отделение!
Санька оторопел от неожиданности и свалившейся радости. Он верил и не верил своим ушам. Кровь хлынула в лицо, жаром полыхнуло внутри. Виталий шлепнул его ладонью по плечу:
— Поздравляю!
— Есть! — громко и радостно выдохнул Санька.
Он вскинул руку и с криком «Ура!» подпрыгнул вверх, что-то выкрикнул восторженное, нечленораздельное, и не чувствуя под ногами земли, пустился во весь дух, словно за ним кто-то гнался, на противоположную сторону площади. Санька не бежал, а, казалось, раскинув руки, как крылья, летел туда, на счастливую сторону просторного плаца, безвозвратно улетал в новую жизнь.
Ура!!!
Его приняли!
Свершилось!
Он будет летать!
На земле, в этот момент, не было человека, счастливее его.
1
Жарко и душно. Солнце нещадно палит с утра. Даже не верится, что по нашему российскому календарю идут еще только первые дни марта. Майор Екимов так и подумал «по нашему российскому календарю» — у них тут, в Афганистане, отсчет дням идет не по солнечному, а по лунному календарю. Он расстегнул ворот форменной рубахи и чуть ослабил галстук. Вспомнил, как в прошлом году в такие мартовские дни ездил в отпуск на родину, в Балагое, в Калининскую область, к родителям. Там тогда весной еще и не пахло, бушевала снежная метель, и морозы держались приличные.
Мысленно ругнул себя, что никак не соберется старикам письмо написать, да и жене тоже, надо бы рассказать поподробнее обо всех здешних природных чудесах. Замотался. Дел невпроворот, все новое и все необычное, никакими инструкциями, приказами и наставлениями не предусмотрено, все как бы не так, как надо, да еще и повседневная текучка задолбала, даже о себе подумать некогда. Припомнил присказку отца-фронтовика: «На войне как на войне, вечно времени не хватает». Прав батя, на войне не хватает времени. Сутки пролетают в какой-то круговерти и бесконечной спешке.
Хотя и сама война тут, в Афганистане, совсем не такая, как представляли ее себе дома, отрабатывая на учениях. Это Екимов уразумел с первых же дней пребывания в Афганистане. Она, эта война, официально не объявлена, в действительности есть, но какая-то странная, не совсем понятная. Нет никакого фронта, той линии, которая разделяет противников. Кругом вроде бы мирные люди и в то же время со всех сторон тебя окружают враги. Все они на одно лицо. Поди-ка тут разберись, кто из них свой, а кто чужой? Только и жди подвоха или коварного нападения. А мы пришли сюда с открытой душой и желанием вытащить страну из болота средневековья, помочь преодолеть безграмотность и отсталость, оказать помощь в строительстве социалистического строя, чтоб жили и процветали афганцы, как народы в наших кавказских и среднеазиатских республиках. В этих своих республиках кавказцы и азиаты живут намного лучше, чем русские люди в Российской Федерации, в том Екимов наглядно убедился. Видел своими глазами.
Он посмотрел вверх на горы, которые вздымались к небу и казались близкими. Оттуда постоянно грозит опасность. На прозрачной, без единого облачка, бездонной голубизне неба, словно крупные головки белого сахара, вздымались заснеженные вершины. Там вечная шапка льда, снег и постоянный холод, но сюда, в долину, оживляющей прохлады оттуда не доходит, хотя по всем законам физического мира холодный воздух обязан устремляться вниз. Но здесь ничего подобного вроде бы и не происходит. Воздух, нагретый солнцем, не колышется. Ни один листочек на деревьях не шелохнется, все вокруг застыло в жаркой дреме.
Екимов невольно улыбнулся, глядя на горные вершины. Он уже хорошо знал, какие мощные воздушные потоки постоянно стекают вниз и устремляются вверх, особенно здесь, в горном Афганистане, и какие не очень приятные сюрпризы они могут доставить неопытному пилоту. Только попади в «подхват»!
Сам Екимов, уже побывал в «подхвате». Испытал на своей шкуре. Натерпелся страху. Знал о таком природном феномене в высокогорных районах, читал в сообщениях из зарубежных источников. Но почему-то особого значения не придавал. А в спешном процессе освоения выездной программы, когда готовились к перелету в Афганистан, о таких аэродинамических особенностях не информировали даже теоретически…
2
Сначала ничего не предвещало беды.
Полет проходил вполне нормально. Уверенно набирая предельную высоту, басисто гудели двигатели, ритмично шелестели лопасти. Настроение было приподнятым — не каждый день приходится преодолевать высочайшие горные массивы. Но, как говорится, держал ушки на макушке.
Ярко, по-летнему светило солнце. С высоты открывалась широкая панорама. Ослепительно поблескивали покрытые ледниками хребты, темнели впадины и расщелины, пугающе торчали скалы и обрывистые выступы. Тень вертолета мягко скользила по ледяным полям, скалам, расщелинам. Внизу, под винтокрылой машиной, широко распластав крылья, царственно парил орел. Он, казалось, не обращал никакого внимания на гудящую железную птицу.
Включив внутреннее переговорное устройство, Екимов спросил у летчика-оператора:
— Как самочувствие, капитан?
— Нормально, командир, — ответил Александр Зайцев, штурман эскадрильи, постоянный напарник Екимова в полетах. — Но высота дает о себе знать. Кислорода стало в воздухе поменьше.
— Это и чувствуется, — подал свой голос в переговорном устройстве бортовой техник, старший лейтенант Андрей Зубин. — Раслабуха сплошная по всему организму идет.
— Тут нам не Кавказ! — сказал Екимов.
— Летим гораздо выше, чем на Кавказе, — подтвердил Зайцев.
— Орла слева внизу видишь? — спросил Екимов.
— Красавец! — ответил Зайцев. — Идет параллельным курсом.
— А как наш?
— Порядок, командир! Выдерживаем направление по карте, — доложил штурман и добавил. — Впереди по курсу главный хребет.
— Вижу! К нему и подлетаем.
И вдруг все разом изменилось. Майор поначалу даже не заметил, как чуть-чуть резче, чем обычно в таком полете, потянул ручку управления на себя. На Кавказе привык одолевать вершины и на этот пустячок сразу даже не обратил внимания. Но именно этого «пустячка», этих «чуть-чуть» оказалось вполне достаточно. Они оказались необратимыми, роковыми.
Мощный боевой вертолет в одно мгновение оказался непослушным. Ручка управления, словно этого только и ждала, она, как живая, самопроизвольно и активно пошла назад, на Екимова. Такого еще никогда не было. Майор оторопел. В следующее мгновение Екимов пытался остановить ручку, парировать ее самопроизвольное движение назад. Но к удивлению ничего не получалось. Ручка дошла до самого крайнего положения и встала намертво. Он в отчаянии напряг мышцы, оперся спиною в кресло летчика, но ручка не поддавалась. Она стала «дубовой», словно ее заклинило. Хоть плачь, хоть кричи.
Тем временем боевая машина захрапела, как норовистый конь, задрожала всем своим железным телом, и стала самовольно, с упрямым упорством задирать нос в небо. Она круто полезла вверх, на горку. С каждой секундой увеличивался опасный угол подъема. Огромная невидимая силища подхватила неуправляемый вертолет, как легкое перышко, и понесла.
— Командир, ты живой? — раздался в наушниках тревожный возглас штурмана. — Володя? Отзовись?!
— Да живой пока…
— Что случилось?
— Ни хрена не пойму… — честно признался Екимов.
— Командир, что происходит? — вторил штурману бортовой техник. — Сваливаем в мертвую петлю? Неужели нам кранты?!..
— Прекратить сопли-вопли! — оборвал его майор.
— Так дела хреновые, хуже некуда!
Екимов поспешно включил наружную связь. Назвал свой пароль. В эфир понесся его тревожный голос:
— Борт стал неуправляем. Авария! Заклинило ручку управления!
— Повторите! — запросили из управления полетами.
Екимов повторил и назвал свои координаты.
— Что предпринимаете?
— Борюсь за живучесть корабля! — прокричал Екимов на морской манер.
А что еще он мог ответить?
Майор не мог понять, что же произошло, что случилось с еще недавно послушной боевой машиной, почему она упрямо задирает нос? Екимов бросил тревожный взгляд на прибор авиагоризонта и отметил, что стрелка показывает опасный угол тангажа, перевалив уже за шестьдесят градусов. Тревога быстро перерастала в холодный парализующий страх.
Ну, вот и все! Отлетался…
Мгновенно вспомнилась семья: жена, дети, старики-родители… И тут в памяти воскресла присказка отца-фронтовика: «Никогда не дрейфь, Володька! Безвыходных положений не бывает!» Екимов грустно улыбнулся и сжал зубы. Усилием воли подавил неприятную дрожь в коленях. «Володька, не дрейфь! — приказал он себе. — Не паникуй! Думай, думай, думай!» В воспаленном мозгу вспыхивали вопросы: «В чем загвоздка? Что случилось? Где причина?! Почему отказ управления? Где произошла авария? Что вышло из строя?» Один за другим отбрасывались в сторону, словно оторванные листки календаря, спешные предположения, пока не выкристаллизовался и не определился правдоподобный ответ: «Произошел внезапный обрыв поводка тарелки автомата и начался перекос несущего винта. Под действием встречного воздушного потока, несущий винт стал самопроизвольно заваливаться назад, а сам вертолет пошел на неуправляемую мертвую петлю…»
Что же делать?! Что можно предпринять?! Как выкарабкаться из мертвой петли?…
В те критические секунды Екимов даже предположить не мог, что вертолет попал в глубокий «подхват» — весьма опасный режим полета боевой машины. О «подхвате», о причинах его возникновения, велись теоретические споры, ибо большинству вертолетчиков в такой режим самим попадать не приходилось.
Как не растерялся, не дрогнул, майор сам не знает. Выручили выдержка и самообладание, а еще — острое желание спастись, выжить. Выжить, во что бы то ни стало! Спасти самого себя, спасти экипаж, — штурмана и бортового техника, судьба которых сейчас в его руках… Он хорошо знал технические качества своего вертолета, верил в его летные возможности. Действовал почти автоматически. Но, как потом выяснилось, правильно. Уловил момент падения скорости. Как-то непроизвольно, словно кто-то подсказал, уменьшил «шаг» несущего винта. Всего на чуть-чуть, на пару градусов. Скорость подъема упала почти до нуля. И сразу, со спасительным облегчением почувствовал, что ручка управления стала медленно подаваться. Она пошла! С трудом, но все же послушно пошла от себя. Нагрузка, страшная сила, которая давила на ручку управления, а через нее на его руки, на его тело, вдруг ослабла и… мгновенно исчезла. Так же внезапно, как появилась и проявила себя.
Вертолет снова становился послушным!
Екимов, еще окончательно не веря в спасение, стал осторожно, не спеша, но уверенно выводить боевую машину в нормальный горизонтальный полет и первым делом проверил показания приборов. Они, как по команде, показывали «норму»! Только теперь майор облегченно вздохнул и почувствовал, как расслабляется напряженное тело.
Спасены!
За стеклами вертолета снежные склоны, ядреный мороз, а с него ручьями стекал пот, застилал глаза, катился по щекам, по шее, по спине, словно майор в полном зимнем обмундировании оказался в парной бане. А сердце счастливо бухало в груди. Протер глаза кулаком. Очухался. Отдышался. Двигатели работали уверенно и наполняли кабину радостным и приятным гулом. А Екимов дотошно анализировал каждый момент сложной ситуации.
— Что случилось? Что случилось? — запрашивали с земли. — Отвечайте! Отвечайте!
— Теперь все нормально! Справились сами. Разрешите продолжать полет?
— Разрешаю.
А в голове звучал один единственный вопрос, на который Екимов не находил вразумительного ответа: «Так что же все-таки произошло?»
Этот вопрос прозвучал в наушниках. Его задал штурман дрогнувшим от пережитого волнения голосом.
— Сначала подумал, что отказало управление, — ответил Екимов, размышляя вслух, — а потом мне вдруг показалось, что возникли нелады с автоматом перекоса.
— И что же было на самом деле? — допытывался Зайцев. — Может «подхват»?
«Подхват»? — мысленно повторил Екимов, и только теперь все стало ему ясно. Как же он раньше об этом не догадался? Вот что они пережили! И вслух произнес:
— Боюсь, что да!
— Это был «подхват», командир? — переспросил штурман.
— Попал в самую точку.
— Самый настоящий?
— Да, Шура, — подтвердил Екимов и добавил: — Натерпелся страху по самое горло…
— Главное, что выкарабкались!
— И остались живыми, — вставил слово бортовой техник.
— Ты-то как? — спросил его Екимов.
— Отделался шишками, — признался тот. — Никак не ожидал такого кульбита! Честно говоря, не успел ухватиться руками за что-нибудь, ну и улетел к дальней стенке свой кабины, там и зажало. Черт-те что в голову полезло. Показалось, что всем нам кранты.
— А ты думаешь, у меня поджилки не затряслись? — признался штурман.
В эти радостные минуты Екимов невольно вспомнил, как уже переживал подобную передрягу, как натерпелся страху, впервые попав в «штопор». А теперь этот самый «подхват»… Еще тот сюрприз! Как говорят два сапога, но не пара, поскольку оба на левую ногу…
«В полете — думай о полете!» — этой железной формулы Екимов придерживался безоговорочно и настоятельно советовал то же подчиненным. Но сегодня полет был необычным, исключительным. Он снова и снова вспоминал недавние события, не спеша прокручивал в голове эпизод за эпизодом, припоминал мельчайшие подробности. И чем больше думал и анализировал, тем явственнее вырисовывалась картина нестандартной ситуации.
А ведь такое может запросто случиться с каждым летчиком, кому выпала судьба попасть в горный Афганистан. Никакой страховочной гарантии на этот счет ни у кого нет. Екимов вспомнил, как пару недель назад, в штабе ВВС 40-й Армии, он стал невольным очевидцем серьезного разбирательства вероятных причин, которые привели к гибели экипажа вертолета Ми-8 на этом же перевале. Командиром был летчик 1-го класса, человек опытный, имевший боевые награды. К нему, как военному специалисту, никаких претензий, естественно, не было. Но вертолет разбился, и люди погибли. Пленка радиообмена зафиксировала тревожный голос командира:
«У меня отказало управление!..»
«У меня заклинило управление!..»
А потом — тишина…
Комиссия пришла к выводу, что подвела техника. Но когда были доставлены и исследованы останки вертолета и записи в технической документации, оказалось, что по всем показателям боевая машина находилась в отличном состоянии. И возник вопрос без ответа: с одной стороны — великолепный и опытный летчик, а с другой — вертолет в отличном состоянии. А люди погибли…Что же произошло на самом деле?
Теперь майор Екимов знал, что тогда произошло, какая страшная трагедия разыгралась в горах. Одно слово «заклинило» в том радиообмене убедительно и бесспорно доказывало: вертолет попал в «подхват». В этом Евдокимов убедился сам, испытал его на собственной шкуре. У него тоже «заклинило управление». Еще как «заклинило»! На всю жизнь запомнил.
Да, ему, Екимову, повезло. Здорово повезло! Случайно попал в мощный восходящий воздушный поток и удачно выскользнул из него. Счастливчик! Майор грустно улыбнулся: «случайно попал» и также случайно «удачно выскользнул». Неужели так будет докладывать он о случившемся? И примерно так рассказывать летчикам своей эскадрильи? Нет, нет! Так дело не пойдет, так не годится. Он командир, подчиненные ждут от него конкретных советов, обмена опытом и ясных четких рекомендаций. А у него самого этого опыта с гулькин нос. Майор так и подумал: «с гулькин нос». Хотя, если б у него спросили что-нибудь насчет этого самого носа какого-то загадочного Гульки, то вряд ли Екимов что-либо понятное и вразумительное смог растолковать. Просто существует такая поговорка. И еще Екимов подумал, что нечто подобное и еще более загадочное происходит с «подхватом». Да, он реальность. Он есть, он существует. В него можно запросто попасть. Но главный вопрос состоит не в том, чтобы в него попасть, а в том, как из него, из этого «подхвата» выкарабкаться? Особенно здесь в горах, в районе боевых действий.
И майор Екимов принял решение.
Он с детства был дотошным и настырным. До всего старался докопаться сам, до самой мелочи, чего бы это ему не стоило. Не терпел половинчатости, неопределенности и особенно недоделанности. Любое дело всегда доводил до конца.
Екимов включил переговорное устройство.
— Внимание! Приготовиться! — и тоном, исключающим любое возражение, произнес: — Идет на повтор!
— Опять в «подхват»?! — переспросил штурман, не скрывая тревоги.
— Да!
Спорить и возражать командиру никто не стал, поскольку каждый понимал, что это бесполезная трата сил и времени.
И все началось с самого начала.
Двигатели натужно загудели, увеличивая обороты несущих лопастей. Скорость вертолета стала быстро расти.
Только теперь майор Екимов был уже совершенно другим. Не испуганно-обеспокоенным и тревожно-растерянным, а предельно-сосредоточенным. Он сознательно шел навстречу опасности. Смертельной опасности.
Под винтокрылой машиной и рядом с ней вздымались горы, простилалась холодная, покрытая вечными льдами, безмолвная пустыня. Ослепительно поблескивали льдистые наросты и уплотненный снег. Ничего живого. Даже орлы не забираются сюда, предпочитают летать значительно ниже. Случись что-нибудь, никто не поможет, не спасет. Даже если они и уцелеют, то на такой высоте, на ледяном ветре и ядреном морозе, успеют окоченеть, превратиться в ледяшки, прежде чем к ним долетят спасатели.
Но ни о чем таком в эти минуты Екимов не думал. Мозг его бесстрастно, с точностью расчетного устройства, фиксировал состояние винтокрылой машины. Скорость нарастала с каждой секундой. Майор знал, что на высоте свыше трех тысяч метров над уровнем моря диапазон между максимальной и минимальной скоростью значительно уменьшается. Приборы показывали высоту выше трех тысяч.
Екимов уловил-таки то роковое мгновение, когда винтокрылая машина начала входить в «подхват», хотя и произошло это внезапно. Как и в первый раз. Вертолет, словно живой, чуть встрепенулся, его охватила странная дрожь, и он опять стал торопливо задирать нос. Майор зафиксировал скорость — почти двести пятьдесят…
Боевая умная машина в эти мгновения вдруг стала непослушной, норовистой, неуправляемой. Она, казалось, взбесилась, и делала то, что хотела, что ей вздумается. Ручка управления отяжелела, каменно застыла. Только теперь Екимов и не пытался ее сдвинуть, не тратил силы зря. Вертолет упрямо и задиристо шел вверх, увеличивая угол тангажа, грозя перейти в «мертвую петлю». Быстро росла перегрузка, и дикая сила навалилась на майора, вдавила в кресло. На Екимова, как и в первый раз, холодной волной накатил страх, прошиб пот. А вдруг на этот раз им не удастся выкарабкаться? Во рту стало сухо. Майор сжал зубы так, что желваки заходили под скулами. Время, казалось, застыло, текло невыносимо медленно. В висках отдавались тревожные удары сердца. Почему-то вспомнился второй парашютный прыжок. Он был пострашнее первого. А сейчас Екимов не один, в его руках не только судьба машины, но и экипажа. Не слишком ли он рискует?
Но вот майор с радостным облегчением увидел, что скорость полета начала падать. Стрелка остановилась, задрожала и медленно поползла в обратную сторону. Екимов облегченно вздохнул. Вот они те долгожданные мгновения, когда наступает перелом! Теперь надо быть предельно внимательным, чтобы не упустить, не прозевать критического момента. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы скорость упала до нулевой отметки. Вертолет тогда может сорваться и начать падение хвостовой балкой вниз. Если попытаться уменьшить шаг несущего винта до минимальных значений, чтобы ускорить падение скорости, то лопасти сблизятся с хвостовой балкой, могут ударить по ней и отрубить. По этой причине гибли многие вертолетчики, не знакомые с аэродинамическими особенностями высокогорной местности.
— Есть! — произнес Екимов вслух, когда стрелка стала приближаться к нулевой отметке.
На этот раз он действовал сознательно, хотя руки работали автоматически. И запоминал, запоминал. Ручка управления легко пошла от себя. Грозный вертолет враз присмирел, снова стал послушным, управляемым. Екимов плавно вывел боевую машину в горизонтальный полет, и только тогда позволил себе слегка расслабиться. Победно улыбнулся пересохшими губами. Смахнул со лба пот, который стекал из под шлема и противно щипал глаза. Тело обмякло, навалилась усталость. Теперь-то он познал повадки «подхвата»!
Включил переговорное устройство и спросил:
— Живы?
— Ну, командир, ты даешь! — выдохнул Зубин и признался: — До самых печенок проняло!
— Натерпелся страху, не передать словами! Все поджилки тряслись, — в голосе штурмана эскадрильи капитана Зайцева еще чувствовалось пережитое волнение. — Покруче, чем в первый раз! Особенно когда машина резко вверх пошла. Но я запомнил, кажется, все моменты, командир! Запомнил! И момент входа и особенно выхода из проклятого «подхвата»!
«Эксперимент удался, — устало подумал майор Екимов и еще раз победно улыбнулся. — Не зря рисковали!»
1
Александр Беляк перевернулся на живот и, положив подбородок на кулаки, устало прикрыл глаза. Здесь, на берегу арыка, жара не казалась такой сильной. Они с капитаном Паршиным только что вернулись из очередного полета. Сопровождали колону. Полет рядовой, но длительный и нудный, вымотались и пропотели основательно. Паршин поспешил в штаб, а он — сюда.
Хорошо вот так, после купания, чистым и свежим лежать на разогретой земле, подставив афганскому солнцу спину. Лежать и ощущать грудью, животом и ногами добрую теплоту этой чужой серой земли, вдыхать сладковатые запахи, идущие от нее. К ним примешиваются едва уловимые ароматы буйных трав и зарослей камыша, которые растут вдоль полноводного арыка. И ни о чем серьезном не думать, ничего не загадывать. Лежать просто так, полностью расслабившись, бездельничать, радуясь жизни.
Но долго поваляться не удалось. Кто-то мокрый после купания уверенно расположился на горячей земле совсем рядом. Александр не пошевелился, не открыл глаза. Места всем хватит. Дохнуло водочным перегаром и табаком.
— Беляк!
— Ну, я!
Александр по голосу узнал командира звена капитана Павла Сереброва.
— Задницу нагрел на солнце?
— Не совсем, — ответил Александр. — Я только пришел.
— Грей, грей ее, пригодится.
— А что? — невольно насторожился Александр.
— Пороть розгами будут.
— Меня?
— И не только тебя одного. Командира твоего в первую очередь.
— За что? — хорошее настроение разом улетучилось, и Александр повернулся к капитану. — За какие грехи, Паша?
— Жалоба на вас пришла в штаб от афганского руководства, — пояснил Серебров и в свою очередь поинтересовался. — Что вы натворили в прошлый вылет, когда сопровождали колону?
— Так, ничего особенного…
— Ничего, говоришь, особенного? — переспросил капитан. — А стадо верблюдов кто расколошматил?
— Ну, было такое дело…
— А теперь будет вам дело персональное, — беззлобно съязвил Серебров.
— Так там же вооруженные на конях были? — стал оправдываться Александр. — И верблюды с тюками.
— А где ты видел здесь пастухов без оружия?
— Мне, что, в штаб топать?
— Загорай пока. Там сейчас Паршин один отдувается, — сказал капитан и добавил: — Я свое слово сказал в вашу защиту, думаю, учтут.
Хорошего настроения как не было. Александр снова улегся на горячую землю. Надо же, вляпались в историю…
Мысленно вернулся к вчерашнему полету. Наступал вечер. Они передали сопровождение колоны другой паре вертолетов и возвращались на аэродром. Летели с предосторожностью чуть в стороне от зеленки, из которой можно было ожидать всяческие неприятности, на средней высоте, метрах в тристах-четырестах от склона хребта, наполовину уже погрузившегося в вечернюю тень. В низинах и впадинах начинал стелиться белесый туман. Вдруг из темноты ущелья, из-за выступа скалы вывалился этот самый злополучный караван или, как теперь говорят, стадо верблюдов. Но там был еще с десяток людей, скакавших на лошадях, и за спинами у них просматривались винтовки.
Первым их увидел капитан Паршин. Он спросил по внутреннему переговорному устройству:
— Что видишь справа по курсу?
— Караван, — не задумываясь, ответил Беляк, — и вооруженных всадников.
Всадники, заметив вертолет, начали проявлять беспокойство. Вдруг из-под скалы, где они продвигались, блеснула яркая вспышка, похожая на винтовочный выстрел.
— Стреляют, — доложил Беляк командиру.
— Вижу, — ответил Паршин и приказал. — Врежь НУРсами!
Александр и врезал неуправляемыми ракетами…
Об этом эпизоде Паршин тут же по внешнему переговорному устройству доложил на землю руководителю полетов, а более подробно отрапортовал по прибытии на аэродром. Никаких замечаний не было. А теперь на тебе! Спохватились!
— Сань, не переживай, — посочувствовал ему Кулешов, летчик второй пары его звена. — Обойдется!
Кулешов был человеком большого роста с крепким туловищем, руки его были работоспособны и велики, особенно непомерно крупная ладонь, отчего и получил Кулешов прозвище «Лапа». Растопырив пальцы, он мог запросто взять тарелку.
— Да радости мало, — ответил Александр.
Рядом на солнцепеке загорали свободные от дежурства и дел летчики, технари, чуть повыше по течению арыка сидели с удочками любители рыбной ловли.
Арык представлял собой довольно приличную горную речушку в несколько метров шириною и местами глубокую. Она протекала чуть в стороне вдоль взлетно-посадочной полосы и служила естественным ограждением Джелалабадского аэродрома. Правый низкий берег в периоды паводков или наводнения, особенно когда шли дожди или в горах происходило интенсивное таяние снегов, оказывался основательно затопленным водой. Влага и жаркое солнце превратили эти места в непроходимые джунгли, густо заросшие травой и высоким, выше человеческого роста, камышом, которые служили местом обитания всевозможной живности: летающей, порхающей, прыгающей, ползучей, плавающей. Много было разнообразных птиц, змей и рыбы, особенно сазана. Хотя и рыбачили удочками, улова поначалу хватало, чтобы повара приготовили наваристую уху для всей эскадрильи. Но «подножный корм» вскоре кончился. После участившихся обстрелов аэродрома душманами, в поселок Шамархель, что расположен в паре десятков километров западнее Джелалабада, перебазировалась наша десантно-штурмовая бригада. От этой бригады, для усиления охраны аэродрома, была выделена рота. Ребята-десантники в короткое время гранатами переглушили всю рыбу. В этом, конечно, им активно помогали и сами вертолетчики. И ловля рыбы удочками из промысловой отрасли превратилась в чисто развлекательную, дававшую возможность военному человеку хоть какое-то время побыть наедине с самим собою, со своими мыслями и переживаниями.
Русские люди — народ практичный и смекалистый. Нигде не пропадут и найдут выход из любого положения. Тыловые наши службы, как обычно неповоротливые, и на сей раз поотставали от войск. Они умудрились не прислать в жаркую страну Афганистан даже примитивных вагончиков-душевых. Как хочешь, так и выкручивайся. Но вертолетчики нашли выход из положения. Перво-наперво сунули на дно арыка авиационную бомбу, подорвали ее и устроили себе просторный и глубокий плавательный бассейн с проточной водой. А на берегу расчистили площадку и соорудили вокруг нее ограждение в рост человека из деревянных ящиков, от использованных авиационных бомб и ракет. Часть площадки, чтобы не перегреваться и кожа не сгорала под палящими лучами солнца, затянули маскировочной сетью.
Арык стал важным местом в жизни вертолетчиков. Он одновременно исполнял несколько функций, заменяя баню, купальню, прачечную. Он стал излюбленным местом отдыха и краткой передышки, где можно было поплескаться в прозрачной и холодной воде, смыть противный пот, восстановить силы и работоспособность. А на берегу еще и позагорать, беззаботно провести недолгие минуты перед вылетом или после него, встретиться с другом-товарищем из другого воинского подразделения, непринужденно поболтать, невзирая на нашивки на погонах и звездочки, ибо голые люди между собой практически равны.
— Летчики-молодчики, привет! Послушайте новый анекдот!
Александр Беляк, не открывая глаз, улыбнулся. Слегка хрипловатый голос штурмана звена Василия Друзьякина ни с кем не спутаешь.
— Так вот, значит, встречаются хоккеист и два подружки-проститутки, — начал Василий. — Одна жалуется: «В нашем деле самое неприятное, когда аборт». Вторая поддерживает ее: «Аборт — это совсем хреново, подружка». Тут грустно вздыхает и вставляет свое слово хоккеист: «Верно, девки! Совсем хреново, когда — о борт! Да еще клюшкой по спине, а то и по морде!»
Вертолетчики смеялись.
— О борт это тебе не аборт!
— Да еще клюшкой по харе!
— Ну, Вася, ты даешь!
— Еще один хотите? — спросил Друзьякин, быстро раздеваясь.
— Давай!
Василий снял задубевшую от пота рубашку, стащил через голову пропотевшую майку и вздохнул:
— Как хорошо тута!
На него зашикали со всех сторон.
— Ты нам зубы не заговаривай!
— Давай, трави, свой анекдот!
— Ладно, мальчики, слушайте. Встречаются два друга-товарища. Оба технари-инженеры, учились вместе, но долго не виделись. «Ты еще не женился?» — спрашивает один. «Нет! — отвечает ему другой. — Ищу себе трехфазную жену». — «Как это трехфазную?» — «А так, — поясняет ему друг, — чтоб работала на три фазы: на кухне она была хозяйкой, в гостях — леди-красавица, а в постели — проститутка!» Через пару лет встречаются снова. «Ну как, — спрашивает первый, — нашел трехфазную жену?» — «Нашел, — отвечает ему товарищ и грустно добавляет, — только у нее сдвиг по фазе». — «Как это у женщины может быть сдвиг по фазе?» — недоумевает товарищ. «Да самый настоящий, понимаешь! На кухне она — леди-красавица, ни к чему не прикасается, в постели — полная хозяйка, не лезь и не приставай, а в гостях и на гулянках — проститутка!»
Вертолетчики заулыбались, весело зашумели.
— Три фазы это здорово!
— В самую точку!
— Так что, мальчики, мотайте себе на ус, выбирайте и сами проверяйте каждую фазу! — закончил под общий одобрительный смех Василий. — А я пошел нырнуть, чтобы смыть пот и муть!
Разбежавшись, Друзьякин подпрыгнул и, вытянув руки вперед, шумно плюхнулся в воду.
Беляк тоже улыбнулся анекдоту. Ловко сказано и мудро! В жизни по всякому бывает. И еще невольно задумался. Многие ребята из его выпуска уже обзавелись семьями. Сам Александр жениться пока не очень торопился, но на примете у него были серьезные кандидаты в жены. Их было двое. Две девушки, которые волновали его. И обе носили имена на букву «Л». Такое странное совпадение! Таилось в этом что-то мистическое, загадочное и судьбоносное. Скрывалась какая-то важная тайна.
Его девушек, звали — одну Люба, а другую Лида. Обе — красивые, одна другой лучше. Но в то же время, они — такие разные! Такие непохожие! Только первые начальные буквы в их именах и объединяли их. И еще то важное обстоятельство, что обе целились и стреляли своими чарующими стрелами в его сердце. И — попали. Еще как попали и крепко запали! А больше — ничего между ними общего нет.
А выбрать надо одну из двух, и выбирать надо самому, и принимать окончательное решение самому, и не тянуть резину. Затягивать слишком долго с решением этого вопроса чревато опасностью потерять обеих. «Парней так много холостых», — всплыли в сознании слова из популярной песни. Могут запросто увести. Обе — что надо! Как же ему не промахнуться, не ошибиться? Отсюда, из Афганистана, ничего не увидишь и не узнаешь…
2
— Беляк?
Александр по голосу узнал своего командира. Быстро повернулся, поднял руку.
— Тут я, капитан!
— Как вода? — обычным равнодушным тоном спросил Паршин.
— Горно-ледяная, — ответил за него Серебров. — Топай, Серега, к нам!
— Почему не подогрели? — спросил Паршин.
— Твоей задницы не хватало, — сказал Серебров.
— Почему именно моей?
По равнодушному тону и невозмутимому виду Паршина трудно было представить, что всего несколько минут назад он выслушивал весьма нелицеприятные слова в свой адрес от командира эскадрильи.
— Потому что сейчас она самая горячая, — пояснил Серебров. — Тебя в штабе шибко выпороли розгами, вот и надо твою задницу остудить, а ее жаром нам воду согреть.
— Совсем не смешно.
Паршин не спеша начал раздеваться, аккуратно складывая свою одежду, изрядно выгоревшую на солнце, на которой пропотевшие части обозначались крупными темными пятнами. Поднял голову вверх, посмотрел на небо, улыбнулся.
— Солнышко припекает как в Ялте!
Его постоянное внутреннее спокойствие и уравновешенность «человека без эмоций» еще совсем недавно там, на родине, в Советском Союзе, были постоянно предметом шуток и веселых розыгрышей. Но здесь, в Афганистане, в непривычной боевой обстановке, когда каждый день приходилось сталкиваться с опасностью, попадать под обстрелы, рисковать жизнью, видеть кровь и смерть, именно кремнистая невозмутимость и постоянная уравновешенность капитана Паршина служили предметом восхищения и тайного подражания. Одним своим присутствием он вселял веру в военное счастье, в то, что терпение и выдержка сберегут от смерти. И летать с ним, как давно убедился Беляк, было легко и надежно.
Паршин прыгнул в арык, шумно поплескался, смывая пот и грязь с чуть грузного тела. Рядом с ним, выскользнув из зарослей камыша, оказалась крупная змея. Она плыла по течению, высунув над водою голову и сверкая черными бусинками глаз.
— Сергей, змея! — закричали ему с берегу. — Берегись!
— Отворачивай влево! Гадюка справа по курсу!
— Места всем хватит, пусть плывет, — невозмутимо ответил Паршин.
Змея поспешно проплыла мимо. А Паршин, наплескавшись вволю, неторопливо вылез на берег и расположился на горячей земле между Беляком и Серебровым.
— Уф, как хорошо!
— Печет сильно, Серега, поджариться можно запросто, — предупредил Серебров и сочувственно спросил: — Отмахнулся?
— Ага, — равнодушно ответил Паршин, как о чем-то малозначительном, и добавил: — В штабе был советник, обещал все уладить с афганцами.
Александр порадовался словам командира вертолета. Значит, пронесло! А то оказались без вины виноватыми…
Над ними, плавно шумя лопастями, пролетели и пошли на посадку два десантных вертолета Ми-8 отработавших боевое задание, а следом и пара «крокодилов» — так ласково называли вертолеты Ми-24.
3
Майор госбезопасности Григорий Афанасьевич Гришин — советник афганской госбезопасности ХАДа, — прошелся по своему небольшому, но вполне уютному кабинету. Обставлен он был по-европейски: двухтумбовый письменный стол, стулья, книжный шкаф, сейф в углу. На столе телефон. Ничего лишнего. На стене — две карты. Одна, географическая, цветная, республики Афганистан, с обозначениями границ провинций, а вторая — провинции Нангархор.
Выглядел Гришин молодцевато и моложе своих сорока лет. Спортивно-подтянутый, крепкий телом. Сильные мышцы, накачанные постоянными тренировками, проступали сквозь легкий, военного покроя, светлый костюм.
За распахнутым широким окном простирался тенистый фруктовый сад. Ветка с полуспелыми, светло оранжевыми персиками, согнулась под тяжестью плодов, и, словно протянутая рука, доверчиво тянулась в комнату. Вовсю бушевало знойное лето. Вдали на безоблачной синеве неба вырисовывались вершины гор, чем-то похожие на нарядные папахи туркменов. Майор не раз бывал в Туркмении, и, в знак уважения, тамошние чекисты подарили ему белую мохнатую папаху.
Гришин недавно вернулся от вертолетчиков. То, что он там увидел и услышал, его, мягко говоря, удивило и встревожило. Командир эскадрильи Екимов, с которым его познакомили накоротке еще в те дни, когда они только обосновывались на Джелалабадском аэродроме, нравился майору своей открытостью и деловитостью. Под стать ему были и офицеры эскадрильи, за исключением партийного руководителя и афганца-начальника аэродрома, которые сразу чем-то насторожили Гришина, хотя, впрочем, он мог и ошибаться. За годы службы за рубежом майор привык доверять внутреннему чутью и мысленно пометил, что с этими двумя надо бы повнимательнее разобраться…
Григория Афанасьевича удивило и встревожило то обстоятельство, что командование отдельной эскадрильи, направленное сюда, в Джелалабад, в провинцию Нангархар, граничащую с Пакистаном, для ведения боевых операций с противником и поддержки молодой республиканской власти, не обладает необходимой информацией. Екимов и его боевой штаб были весьма и весьма поверхностно ознакомлены с политической обстановкой не то что в Афганистане, но и в этой, важной во всех отношениях, пограничной провинции. В душе Гришин возмущался тупой бюрократической недальновидностью и нерасторопностью, если не сказать больше, высокого армейского начальства, которое послало в Афганистан вертолетчиков и не снабдило их ни должной справочной литературой, ни элементарной информацией об афганских племенах, национальных традициях, местных нравах и обычаях.
«Надо срочно подобрать необходимые материалы и ознакомить с ними вертолетчиков, — решил майор, хотя это и не входило в круг его прямых служебных обязанностей, — а еще поближе познакомить Екимова и его офицеров с местным руководством и организовать прием у губернатора». Гришин уже догадывался, что быстрой и победной военной экспедицией, как того очень хочется высокому руководству, здесь и не пахнет, что с авиаторами ему придется не только напрямую сотрудничать, но и воевать плечом к плечу, выручая друг друга. Не один месяц предстоит им барахтаться в этой кровавой заварухе, которую майор характеризовал, как «еще не проявленную открыто настоящую гражданскую войну, по-восточному коварную и жестокую».
И еще чекиста беспокоило то обстоятельство, что кто-то постоянно передает с аэродрома, чуть ли не из самого штаба вертолетчиков, секретную информацию в бандформирование Джалавар-хана, который в последнее время заметно активизировал свои действия вблизи Джелалабада. Вылеты по тревоге или рейды вертолетных звеньев в места расположения банды часто оказывались не очень результативными, а то и просто запоздалыми. Моджахеды Джалавар-хана успевали уйти в безопасное место и издали наблюдали, как вертолеты обрабатывают огнем и ракетами пустые глинобитные крепости. Когда же на аэродроме скапливалась техника или проходило какое-нибудь массовое мероприятие и большинство летчиков и солдат находились на открытом плацу, то тут же, словно по невидимой команде, начинался обстрел…
Кто передает секретную информацию? Кто подает сигналы? С этим необходимо разобраться. И как можно скорее. Своими силами вертолетчики быстро не справятся. Им надо помочь.
Своими впечатлениями Гришин поделился со своим подшефным дигярманом, по-нашему — подполковником — Саид Азаматом, руководителем ХАД провинции Нангархор. Он хорошо говорил на русском языке, обучался в Ленинграде.
— Агентура наша подтверждает ваши слова, уважаемый Григорий Афанасьевич, — согласился Саид Азамат, — действительно так есть. Плешивый шакал Джалавар-хан получает правдивые сведения.
— Но кто-то же их ему передает?
— Это и есть сейчас главный вопрос, уважаемый друг, — сказал Саид Азамат. — Наша агентура ищет передатчика секретной информации.
— На меня произвел впечатление начальник аэродрома почтительный Сайяф Файзуни, — Гришин осторожно забросил удочку.
— Этот жирный пуштун, как хитрый пес, перед каждым советским начальником угодливо вертит своим хвостом, а в мыслях он готов вцепиться клыками в самое горло, — неодобрительно ответил Саид Азамат и с открытым сожалением добавил, что пока никаких подозрительных данных о начальнике аэродрома в ХАДе не имеется.
— Меня еще интересует положение дел в фирма «Газиабад», — сказал Гришин, меняя тему разговора.
— В «Газиабаде» все нормально. Послали дополнительную охрану из царандоя, нашей городской милиции, — ответил Саид Азамат и добавил. — Директор уже второй раз приглашает в гости и отказываться нам, дорогой друг, не очень почтительно.
— У меня нет возражений, — кивнул Гришин, понимая, что отвертеться от поездки не удастся.
— Если нет возражений, то я заеду за вами.
Крупная государственная фирма «Газиабад», расположенная под Джелалабадом, специализировалась, в основном, на выращивании маслин и цитрусовых. Большая часть продукции отправлялась в Советский Союз. Гришину трудно было поверить, что благоухающий сад, раскинувшийся на десятках гектаров, еще каких-то полтора десятка лет назад был знойной каменистой пустыней. Сотни лет огромная часть долины страдала от нехватки живительной воды. С помощью советских специалистов и современной техники край преобразился. На сотнях гектаров земли, орошаемых Нангархарским ирригационным комплексом, было создано несколько государственных фирм, крупнейшей из которых являлся «Газиабад». Советские люди и афганцы работали здесь плечом к плечу.
Гришин не раз бывал в «Газиабаде». Ровные ряды аккуратных современных коттеджей для советских и афганских специалистов, массивное здание администрации, величественный клуб, столовая, школа, просторный бассейн, были окружены пальмовой рощей и клумбами цветов, а дальше, насколько хватало глаз, тянулись ряды деревьев, на ветках которых вызревали лимоны, мандарины, апельсины, маслины…
Джелалабадский комплекс — один из многих примеров плодотворного советско-афганского сотрудничества, хотя результаты многолетней взаимовыгодной дружбы встречались повсеместно. Асфальтированные дороги, опоясавшие страну, знаменитый туннель через перевал Саланг, заводы, электростанции, учебные заведения, в том числе и Кабульский университет… Советский человек повсюду пользовался уважением и авторитетом. Однако после ввода войск, отношение местного населения к нашей стране начало меняться — и не в лучшую сторону. Уже поступили к Гришину секретные сведения о том, что в районе Герата убиты три советских советника. «Гражданская война набирает обороты, — с грустью отмечал Григорий Афанасьевич, — и мы невольно оказываемся втянутыми в гигантскую мясорубку междоусобицы».
Должность советника — особая должность, тем более в системе государственной безопасности. Это майор усвоил основательно и умело пользовался своим положением. Он знал, что любая прямая инициатива с его стороны может быть воспринята афганским руководством, как вмешательство во внутренние дела дружественного государства. Пытливый и наблюдательный по натуре, Гришин старался понять и осмыслить весьма специфические черты характера афганцев, усвоить их нравы, быт, обычаи, племенные взаимоотношения, познать своеобразную специфику афганского общества. Со временем он научился действовать мягко, без нажима, активно помогая подшефным разбираться в непростых и запутанных ситуациях, прогнозировать возможное развитие событий и их последствия.
1
Боевой Ми-24, полосатый «крокодил» капитана Паршина, преодолев крутизну хребта, вынырнул из предрассветной темноты долины и сразу попал в море солнечного света, синевы неба и ослепительной белизны снежных вершин и хребтов.
— Красотища какая! — выдохнул Александр Беляк, любуясь суровой красотой природы.
— Страшная красота, — сказал равнодушно Паршин.
— Не приведи Господи, застрять тут где-нибудь, — озабоченно добавил бортовой техник Иван Чубков.
Следом за первым вертолетом, соблюдая дистанцию, на открытый простор выбрался и второй, ведомый капитаном Кулешовым.
— Командир, я рядом, — доложил он Паршину.
А внизу простирались горы.
Куда не глянешь, не посмотришь — повсюду одни горы. Грозные и суровые в вечном безмолвии. Дикая безжизненная пустыня в своей первобытной красоте. А над ними сияет ослепительно яркое солнце. Оно, это вечное огненное светило, здесь на высоте кажется равнодушным и далеким. Его сильные жгучие лучи, такие горячие и жаркие внизу, в долинах, оказываются здесь странно беспомощными, они ничего не могут отогреть, не в силах растопить снега и льды, лишь яркими бликами отражаются от вершин.
Горы, горы, горы…
До самого горизонта они вздымаются и выпирают в синее небо хребтами каменных спин, округлыми и неровными ослепительно белыми вершинами, сплошь укрытыми ледяными панцирями и вечными снегами. Отсюда, с высоты полета, они кажутся гигантскими волнами древнего моря, застывшими и окаменевшими на века. И по ним, по этим закаменевшим волнам, быстро скользят тени винтокрылых машин.
Маленькие и шустрые они бегут вперегонки, догоняя друг друга. Тени по-мальчишески резво перебегают с вершины на вершину, отчаянно-храбро прыгают друг за другом в темноту пропасти и, вскоре, вынырнув из мрачной глубины ущелий, двигаются дальше по неровному склону, карабкаются вверх, к вершине, и снова бегут-торопятся друг за другом уже по искристо-белоснежному горному хребту. И этим своим уверенным и резвым бегом они, эти две тени, вносят разнообразие в холодное безжизненное пространство. Да еще монотонно-ровный шелест лопастей и уверенный гулкий рокот моторов нарушают извечную тишину гор, порождая в темных ущельях эхо, глухое и раскатистое, повторяемое многократно, словно каменистые исполины недовольны вторжением человека в их вековечные владения.
— Как маршрут, лейтенант? — спросил Паршин.
— Выдерживаем, — ответил Беляк, сверяя карту с горной местностью.
— А точнее?
— Сейчас выйдем в заданный квадрат.
— Лады, лейтенант, — сказал Паршин и добавил. — Гляди повнимательней.
— Есть, товарищ капитан, быть повнимательней! — бодро ответил Беляк.
Боевая задача вертолетной пары капитана Паршина: выйти в район горного населенного пункта Асмар, провинции Кунар, что граничит с Пакистаном, и минировать высокогорные тропы. По агентурным сведениям этими тропами с наступлением лета из Пакистана идут караваны с контрабандой, доставляя душманам оружие, боеприпасы, а туда увозят наркотики и весьма ценный «небесный камень» лазурит, добываемый в Бадахшане. Капитан Кулешов должен прикрывать ведущего, обеспечивая работу экипажа Паршина.
Задача для пары вертолетов вроде бы простая, но ее сложность и трудность исполнения обнаружилась непосредственно в горах, когда воочию увидели эти самые «тайные стежки-дорожки».
Тропу через ледниковый перевал первым обнаружил Беляк.
— Командир, внизу тропа!
— Вижу, — ответил Паршин и приказал. — Приготовиться, выхожу на цель.
Цепочка темных следов пролегала тонкой строчкою по леднику и ныряла в глубокую впадину между двумя вершинами. Свежий, недавно выпавший снег, лишь слегка ее припорошил. По всему было видно, что караван прошел через перевал и прошел совсем недавно.
— Беру управление! — доложил Беляк, выводя вертолет на тропу. — Начинаю работать!
— Добро, лейтенант.
Вертолет плавно летел вдоль тропы, и Беляк равномерно и аккуратно стал усыпать ее минами. Железные смертоносные «лягушки», как их называли летчики, вылетали из кассеты и ныряли в снег, поднимая маленькие пышные фонтанчики.
— Тропа уходит в ущелье, — предостерег Паршин.
— Вижу, командир, — ответил Беляк, не отрываясь от прицельного устройства.
Вот в ущелье и начались эти самые сложности и непредвидимые трудности. Тропа сначала петляла по краю ледника, а потом стала постепенно уходить вниз, вдоль хребта, по склону. Крутые гранитные выступы, местами поросшие кустами или пучками трав, которые каким-то чудом приютились на горных породах, угрюмо нависали над тропой. Отвесные скалы вставали, как стены. Тропа пролегала вдоль этих стен по узким карнизам, похожим на длинные балконы. Глубоко внизу монотонно шумела река. Караванная тропа местами сужалась до полутора-двух метров и пролегала под угрожающе нависающими каменными козырьками. Можно было только удивляться отваге караван-баши, которые отваживались проводить нагруженные караваны по этим кручам, где почти невозможно разминуться встречным, где любое неловкое движение человека или навьюченной лошади неминуемо грозит опасностью.
А винтокрылым машинам грозила не меньшая, даже еще большая опасность. Риск оказался значительно большим, чем предполагали накануне, при подготовке к полету. Это на карте тропы выглядели заманчиво просто, пролегая пунктиром через перевал и по склону. А на поверку оказалось совсем не так. Склоны бывают разные. Но таких, крутых и опасно отвесных, Паршин и на Кавказе не встречал, хотя облетал там почти все горные районы. Любое неловкое движение вертолета, чрезмерное приближение к скалистым отвесным выступам и можно запросто зацепиться лопастями…
«Черт бы побрал эти горы!» — мысленно ругнулся невозмутимый капитан и вслух произнес по переговорному устройству:
— Лейтенант, будь внимательным!
— Стараюсь, командир, — ответил Беляк, ощущая неприятный холодок в груди.
Винтокрылая машина все дальше и дальше углублялась в ущелье.
Работать предстояло, как говорят, с ювелирной точностью. Мины должны обязательно лечь на тропу, а не вдоль каменистой стены и уж тем более не попадать в пропасть. А тут еще началась противная болтанка, которая постепенно увеличивалась, от мощных нисходящих и восходящих воздушных потоков…
Наконец, отстреляны все кассеты мин.
Александр оторвался от прицельного устройства. Приятно было осознавать, что все прошло удачно, что мины легли на тропе и дорога душманам перекрыта. С облегчением перевел дух. Вытер пот со лба и доложил Паршину:
— Командир, полный порядок!
Вертолет быстро отстранился от скалы и, слегка набирая высоту, двинулся вдоль ущелья.
— Летим домой, — приказал Паршин по внешнему переговорному устройству капитану Кулешову.
— Есть, командир!
Вертолет Виктора Кулешова все это время барражировал на высоте над ущельем, страхуя и оберегая своего ведущего.
— Лейтенант, давай курс, — приказал Паршин.
Впереди темное глухое ущелье постепенно расширялось и нежданно стало разветвлялось в разные стороны. Александр на мгновение растерялся. Отстрел мин привлек все его внимание. Работ была весьма напряженной, он на какое-то короткое время упустил контроль за визуальной ориентировкой на местности. Куда лететь? В какую сторону? Беляк смотрел то на карту, то на ущелье, убеждаясь в несовершенстве наших карт-двухкилометровок, не совпадающих с реальной действительностью в этой сильно пересеченной горной местности.
— Лейтенант, давай курс, — повторил Паршин.
Беляк, полагаясь на свою интуицию, быстро назвал курс и добавил:
— Влево по ущелью, командир!
А дальше произошло то, что запомнилось Беляку надолго. И экипажу тоже.
Ущелье сделало поворот, и вертолет выскочил на просторное плоскогорье, которое, расширяясь, уходило вдаль. Внизу оказалась совершенно незнакомая местность. Непривычная, не афганская, совершенно иная. Обжитая. Несколько белых построек европейского типа. Прокладывается новая асфальтированная дорога, которая тянется издалека. Автобус, грузовики. Широкая машина по укладке асфальта на гусеничном ходу. Бригада строительных рабочих деловито суетится. Одни копают ямы, другие готовят полотно новой дороги. А, главное, — взволнованно бегают люди в черной форме с оружием в руках. Их много.
«Пакистан! — молнией пронеслось в голове Александра. — Перелетели границу!» Его мгновенно прошиб пот, хотя в кабине было довольно прохладно — кондиционер работал исправно.
В следующие секунды вокруг вертолета стали взрываться зенитные снаряды.
— Лейтенант, дай курс! — требовательно прозвучал в наушниках голос Паршина.
Карта была в руках Александра Беляка, но определить местонахождение он не мог. То, что они залетели на территорию Пакистана, никаких сомнений уже не вызывало. «Влипли! — тревожно билась в голове одна единственная мысль. — Влипли!»
— Командир, уходим на предельно малую! — торопливо прокричал Беляк. — Курс триста градусов, на север! Используй складки местности!
Люди в черной форме стали стрелять по вертолету из автоматов и ружей.
Командир экипажа быстро отвернул нос винтокрылой машины в их сторону и разрядил два блока НУРСов. Все шестьдесят четыре неуправляемые ракеты с ревом устремились к земле. Гулко загремели взрывы, умножаемые горным эхом. А вертолет, взревев двигателями, послушно рванулся в обратную сторону и, сходу перемахнув невысокий горный хребет, лег на заданный курс.
До Джелалабадского аэродрома летели молча. Без обсуждения и комментариев. Даже обычно говорливый бортовой техник молчал.
Зашли на посадку.
Мягко приземлились.
Вырулили к месту стоянки вертолета.
Выключили двигатели. Остановились лопасти.
Александр Беляк долго сидел в своем кресле. Навалилась оглушительная тишина. Он виноват, он! Из-за его невнимательности они пересекли границу и залетели в Пакистан. Что же теперь будет? Крути, верти, а отдуваться придется…
Александр грустно усмехнулся, смахнул пот с лица. Не сидеть же ему тут вечно! Набрался духу. Выпрыгнул из кабины. Осмотрелся по сторонам. На него никто не обращал никакого внимания.
У хвоста вертолета стоял озадаченный капитан Паршин и рядом хмурый бортовой техник Чубков. Оба сосредоточенно рассматривали хвостовую балку.
Беляк подошел к ним.
Паршин искоса взглянул на лейтенанта и снова поднял голову к хвосту вертолета. Ему было достаточно одного короткого взгляда, чтобы понять состояние души своего летчика-оператора. Ругней и матерщиной делу не поможешь, не исправишь того, что уже случилось. Выскочили из пекла живыми и целыми, и это уже хорошо. И еще Паршин подумал о том, что рано или поздно, но придется ему подбирать себе нового летчика-оператора. Беляк по своей натуре человек слишком самостоятельный, слишком твердый и решительный, чтобы долго находиться на вторых ролях. Штурман из него не получится, как не старайся. Не та натура! Его надо начинать готовить к самостоятельным полетам…
Но вслух капитан спросил, показывая глазами на хвост вертолета:
— Видишь?
Беляк посмотрел на хвостовую балку. Там зияли крупная рваная пробоина, величиною с куриное яйцо, и несколько пулевых отверстий. Мелькнула тревожная мысль, что если бы капитан не отвернул вертолет, то снаряд и пули могли угодить в двигатель или прошить кабину…
— Видишь пробоину? — спросил капитан.
— Да, командир, — виновато ответил Беляк.
— Мы еще легко отделались, — сухо произнес Паршин, делая ударение на слове «мы».
Этим он как бы объединял себя с Беляком, принимал на себя всю ответственность. Александр с благодарностью взглянул на капитана, на душе стало чуть легче.
— Могло быть значительно хуже, — мрачно произнес Иван Чубков.
— Могло, — подтвердил Паршин и ровным голосом приказал: — Лейтенант Беляк и старший лейтенант Чубков! Осмотрите внимательно тросовое управление и хвостовой вал. Если там все нормально, все мелкие вопросы решите с ТЭЧ. Но чтобы к утру дырок не было!
Повернулся и пошел в сторону штаба.
2
Тросовое управление и хвостовой вал к радости Беляка и Чубкова были в полном порядке. Ни пули, ни осколки снаряда их не задели. Бортовой техник остался у вертолета еще кое-что проверить и смазать, а Александр прямиком двинулся в ТЭЧ.
С ТЭЧью — Техническо-Эксплутационной Частью, — а точнее, с технарями, солдатами срочной службы, Беляк быстро нашел общий язык. Знакомый сержант, Иван Петров, вытирая ветошью замасленные руки, хитро улыбнулся, узнав о цели прихода летчика в мастерскую, и спросил:
— Можно задать еврейский вопрос?
— Валяй, если он безобидный, — сказал Беляк.
— Вопрос прост, — сержант оглянулся по сторонам и, убедившись в том, что поблизости ничьих ушей нет, тихим голосом спросил: — А что за это мы будем иметь?
— Тогда слушай встречный вопрос, — сказал Беляк. — А что вы хотели бы иметь?
Оба рассмеялись, вполне довольные своими дипломатическими способностями.
— Мы хотели бы иметь наличные или чеки, — сказал сержант и добавил: — Можно и спирт.
— С валютой туго, сам понимаешь, — пояснил Беляк, — а спирт имеется.
— Мы могли бы приступить к делу хоть сейчас, — сказал сержант, вполне довольный результатом переговоров, — но, сам понимаешь, лейтенант, что фюзеляж уже накалился на солнцепеке так, что к нему не подступить. Чуть-чуть спадет жарища, и мы все дырки заделаем честь по чести.
Термометр в тени палаточного тента мастерской показывал свыше 50-ти градусов. Но к вечеру пробоины технари заклепали, да еще и закрасили.
О досрочном выполнении приказа Паршину доложил Иван Чубков:
— Командир, с нашим бортом все в порядке. Полный ажур!
Осмотрев вертолет, капитан остался доволен ремонтом.
— Молодцы, — похвалил он и распорядился: — А теперь топаем в наш жилой подвал, включаем радиоприемник и очень внимательно слушаем последние известия.
— Из Москвы? — спросил Беляк.
— Нет, «голос Америки», новости дня.
Иван и Александр понимающе переглянулись. У Беляка неприятно засосало под ложечкой. Дело опять пахло керосином. Еще неизвестно, чем все закончится.
Кондиционер работал на полную мощность, создавая относительную прохладу в небольшом жилом отсеке, плотно заселенного летчиками длинного подвала афганского аэропорта. На столе — новый японский двухкассетный магнитофон Ивана Чубкова. Он его недавно приобрел на базаре в Джелалабаде «всего за четыре бутылки водки».
Бортовой механик, настроил приемник и поймал нужную волну.
В девять вечера начали передавать новости дня. Члены экипажа застыли в напряжении.
— Олимпийский комитет Соединенных Штатов Америки официально сделал заявление, что делегация американских спортсменов не примет участие в Олимпийских Ирах, которые будут проходить в Москве, поскольку в Советском Союзе нет демократии и свободы, а коммунистические власти постоянно нарушают права человека, — чеканно звучал женский голос с легким акцентом. — Продолжаем последние известия. Сегодня утром в воздушное пространство Пакистана вторглись вертолеты афганской армии и нанесли ракетный удар по пограничникам сопредельной стороны.
— Это про нас? — спросил Беляк, не скрывая удивления.
— Тише ты! — шикнул на него бортовой техник. — А то про кого же?
— Пакистанские пограничники вынуждены были открыть ответный огонь из всех видов оружия, — продолжал вещать женский голос, — они подбили один вертолет афганцев, который упал на территории Афганской Республики. При этом убито тридцать два человека и ранено шестнадцать пограничников. Министерство иностранных дел Пакистана заявило свой протест афганскому послу и потребовало тщательно разобраться с нарушителями и наказать виновных. В Мозамбике…
— Лихо врут, — удивился Александр.
— Выключай! — повелел Паршин и, когда приемник умолк, произнес с облегчением. — Пронесло!
Напряжение спало. Все оживились.
— По такому случаю полагается… — предложил бортовой техник.
— А что будем обмывать? — спросил его Беляк. — Твой двухкассетник или новости дня?
— Новости, конечно! — весело сказал Иван Чубков, ставя на стол бутылку отечественной водки. — А магнитолу обмоем отдельно, чтоб работала нам на радость, и всем было хорошо.
На столе появились нурсики, заменяющие летчикам стаканы, «Бычки в томате» и банка тушенки, куски колбасы и хлеба, пачка печенья.
— Дипломаты наши постарались, — сказал со знанием дела Паршин, поднимая свой нурсик, и добавил. — Чтоб такое больше никогда не повторилось!
Только успели выпить, как дверь распахнулась, и в комнату вошли комполка подполковник Белозерский и командир эскадрильи майор Екимов.
— Товарищи офицеры! — скомандовал Паршин.
Все вскочили и вытянулись.
Пару минут длилась немая сцена.
Командование молча и строго-внимательно смотрело на своих подчиненных, а те с тревожным напряжением — на командиров-начальников. Потом руководство многозначительно переглянулось и, по-прежнему не произнеся ни слова, повернулось к выходу. Уже переступив порог, командир полка, не оборачиваясь, громко и со смыслом произнес:
— Так значит, это афганцы вторглись в воздушное пространство Пакистана!
По интонации голоса трудно было понять, то ли подполковник спрашивает, то ли утверждает.
— Паршин? — в свою очередь многозначительно произнес командир эскадрильи.
— Все нормально, товарищ майор! — спокойно ответил капитан.
— Ну а если все нормально, — сказал майор Екимов, скрывая усмешку, — иди на командный пункт и получи боевую задачу на завтра.
1
На восходе солнца Ми-24, ведомый капитаном Паршиным взлетел с аэродрома в Джелалабаде, плавно развернулся, легко набрал высоту и взял курс на тот же самый квадрат, граничащей с Пакистаном. И с той же самой боевой задачей.
Так они летали еще целую неделю, иногда и по два-три раза в день. Совершили восемнадцать боевых вылетов. Заминировали все перевалы и высокогорные тропы на протяжении более ста километров. Четыре раза натыкались на мелкие группы душманов, переходивших границу, и залпами ракет и пулеметным огнем уничтожали их.
В полете над горами и по ущелью Паршин часто передавал управление боевой винтокрылой машиной лейтенанту Беляку, ставил перед ним разнообразные задачи и видел, с какой радостью тот выполнял далеко не простые маневры. Раз за разом капитан усложнял задания и, к своему удовлетворению убеждался, что лейтенант справляется с ними легко и уверенно.
В последний раз подлетая к перевалу, сквозь дымку утреннего тумана, они неожиданно обнаружили на глухой тропе вооруженный конный отряд, который цепочкой начал выползать из-за скалистого поворота.
— Командир, справа по курсу душманы, — доложил Беляк по внутреннему переговорному устройству.
— Вижу, — ответил Паршин и спросил. — Твое решение?
— Подняться выше, полететь прямиком к перевалу, заминировать тропу и перекрыть им отход назад в Пакистан.
— Правильно решил, — сказал капитан, набирая высоту.
Паршину было приятно, что лейтенант тактически грамотно подошел к решению боевой задачи, а не предложил расстреливать отряд душманов с ходу, тем более, что им пока еще даже неизвестно, что из себя представляет этот отряд, сколько врагов движется по тропе.
— А потом вернуться обратно сюда и заминировать тропу впереди движения отряда, — продолжал Александр Беляк, словно он сам командовал вертолетом. — Возьмем гадов в клещи!
— Так и поступим, — согласился капитан.
А передовой отряд моджахедов, пара десятков всадников, заметив винтокрылую машину, по сигналу старшего, поднявшего руку, придержали коней. Всадники напряженно застыли, в тревоге следя за полетом вертолета. Но к их радости проклятая «летающая шайтан-арба», не причинив им никакого вреда, взметнулась вверх и улетела в небо.
— Бисмиля рахмон раим, — с нескрываемым удовлетворением произнес слова мусульманской молитвы бородач, возглавлявший передовой отряд, и повелительно махнул рукой, разрешая продолжать путь. Вереница вооруженных всадников и большой караван навьюченных верблюдов, ишаков, лошадей, подобно длинной ядовитой змее, медленно и угрожающе ползла по тропе. Не знали вооруженные до зубов моджахеды, идущие из Пакистана, где прошли специальную подготовку, что они движутся навстречу неминуемой гибели…
А тем временем вертолет капитана Паршина подлетал к знакомому высокогорному перевалу. Утреннее солнце ярко высвечивало ослепительно белые вершины гор. На снегу были отчетливо видны следы, прошедшего каравана.
Паршин на низкой высоте прошел над тропою, а Беляк быстро и сноровисто заминировал ее и все ближайшие выходы к границе Пакистана.
— Все, командир, заблокировал! Обратного хода теперь им нет! — доложил Александр капитану. — Теперь назад, в ущелье. Пока они далеко не ушли, заткнем минами и выход в долину.
Сделав разворот над снежными горами, перевалив крутую вершину, одолев ледниковый перевал, винтокрылая машина стала плавно снижаться и заходить уже со стороны долины в темноту ущелья, оказываясь на несколько километров впереди идущего навстречу каравана. Быстро заминировали тропу и с этой стороны. «Теперь-то они никуда не денутся! Бери их хоть голыми руками», — думал Александр Беляк. День начинался хорошо! Сегодня им все удавалось как нельзя лучше.
Но летчики даже не могли представить, какой крупный отряд они заблокировали на горной тропе, что пролегала узкой лентой высоко над пропастью…
— Командир, а теперь можно и врезать душманам! — сказал Беляк, опережая приказ Паршина.
— Так и сделаем, — деловито произнес командир и обратился к бортовому механику. — Пулемет приготовь!
— Есть приготовить пулемет, — отозвался Иван Чубков.
Душманы увидели «шайтан-арбу», которая стремительно летела по мрачному ущелью им навстречу. Они стали судорожно и торопливо срывать оружие с плеч.
А вертолетчики с удивлением обнаружили на горной тропе не группу моджахедов, как они предполагали, а растянувшийся на сотни метров отряд хорошо вооруженных всадников. За ними следовал большой караван, теряющийся в темной дали ущелья…
Капитан Паршин срочно передал по внешнему переговорному устройству на свой командный пункт, что ими обнаружена крупная банда душманов, запросил поддержки и сообщил о том, что принимает бой.
Отсчет времени шел на секунды. Моджахеды палили по летящей над ними «шайтан-арбе» из всего, что могло стрелять — винтовок, ручных пулеметов, автоматов, гранатометов…
Капитан, резко увеличив скорость, повел винтокрылую машину крутыми зигзагами, насколько это ему позволяла ширина ущелья. Одновременно Паршин и Беляк стреляли из всего комплексного вооружения. Не отставал от них и бортовой техник. Пулемет дрожал и отрывисто пульсировал в его крепких руках. Горное эхо многократно повторяло взрывы реактивных ракет, грохот скорострельной пушки, отрывистые очереди крупнокалиберного пулемета, сумбурную пальбу винтовок, трескотню автоматов и ручных пулеметов, буханье гранатометов. И все эти грохочущие звуки смешивались с отчаянными криками и воплями падающих в пропасть людей, надрывным ржанием коней, гортанными криками раненых верблюдов…
Извергая смертоносный огонь, вертолет стремительно летел по ущелью, и полету, казалось, не будет конца.
Когда же, наконец, они миновали хвост каравана, когда все опасения оказались позади, Паршин выровнял линию полета, и винтокрылая машина стала уходить, набирая высоту, вырываясь из гудящего ущелья в солнечные просторы неба.
Капитану не верилось, что удалось вырваться из кромешного ада, в который превратилось ущелье, что он остался жив, и, главное, — вертолет остается послушным и уверенно несет их над горами. Глянул на приборы — показатели в норме, лишь горючее на исходе. Паршин облегченно вздохнул, и, как можно спокойнее, спросил экипаж:
— Как вы там?
— Живой! — первым отозвался Александр Беляк.
— Точнее?
— Пуля пробила боковое стекло и чиркнула по шлему.
— Не задела?
— Нет!
— А у тебя? — спросил бортового техника.
— У меня все хорошо, командир! — ответил Чубков. — Если не считать того, что коленки еще подрагивают.
— Дрожь это еще не страх, — сказал Паршин и спросил: — Как двигатели?
— В норме!
Капитан включил внешнее переговорное устройство, назвал свои позывные. Земля тут же отозвалась и, узнав о том, что экипаж жив, что машина в порядке, запросила:
— Доложите обстановку?
Паршин кратко уточнил данные по банде и каравану.
Земля сообщила о том, что в их квадрат вылетели два звена «крокодилов» и звено с десантниками.
— А вам возвращаться на базу!
— Есть возвращаться на базу.
Доканчивали остатки банды моджахедов уже другие и без них.
2
Не дожидаясь, пока осядет пыльное облако, Александр, счастливо возбужденный победным исходом боя, выбрался из вертолета вслед за командиром. В лицо пахнуло сухим жаром афганского лета. Грузно выпрыгнул радостно сияющий бортовой механик.
— Жарища-то какая!
Подошли к командиру и втроем стали осматривать свою боевую машину. Своего зубастого «крокодила». Своего надежного и верного друга. Он не подвел, он выдюжил в сложной боевой обстановке.
Но и ему досталось. Весь в царапинах и отметинах. Летчики начали считать дыры и пробоины, которые темнели на железном теле вертолета.
— Восемнадцать пулевых и три пробоины, — констатировал Чубков.
Откуда ни возьмись, у вертолета оказался и замполит полка.
— Сколько, сколько насчитал пробоин? Восемнадцать? Так и запишем.
Паршин сразу нахмурился, но промолчал. От замполита не жди ничего хорошего.
Подполковник Корниловский, заместитель командира полка по политической части, был роста невысокого, плотный телом, с чуть наметившимся брюшком, тонкие ноги циркулем, или как в народе говорят, в раскорячку. Он удивительным образом умудрялся везде побывать, сунуть свой нос во все дела, а, главное, обожал давать указания и раздавать оценки.
Сам же замполит не летал. Пару месяцев назад он прибыл из Кабула, привез «для поднятия боевого духа» несколько десятков коробок мясной тушенки и печенья, хотя на продовольственном складе они имелись в достаточном количестве, и совершил, как отметили летчики, «внутреннюю диверсию». На элементарном заруливании, двигаясь на стоянку, подполковник умудрился отрубить лопастями вертолета хвостовые винты на двух «крокодилах», которые готовились к боевому вылету. А на своем Ми-8 вывел из строя несущий винт…
Начальство, конечно, постаралась замять это, из ряда вон выходящее чрезвычайное происшествие. Рядовому летчику такого проступка никогда бы не простили и многие годы портили бы ему кровь, частенько напоминая о содеянном. А замполиту все сошло с рук. Повреждения списали на «обстрел аэродрома душманами», хотя в тот день никаких обстрелов и не было. С тех пор подполковник Корниловский не летал и в боевых действиях не участвовал.
В благодарность за свое «спасение», подполковник стал весьма подобострастен перед начальством, подчиненных же допекал постоянными придирками и поучениями.
— Так, значит, восемнадцать дырок! Ничего себе! — повторил замполит. — Боевой вертолет умудрились превратить в решето! Воевать как следует не умеете, товарищи коммунисты! А главное, не цените народное добро, сложную и дорогостоящую государственную военную технику, которую вам доверили! С этим надо разобраться, обязательно разобраться!
Хорошего настроения как не бывало. Экипаж стоял, как оплеванный. Незаслуженно обиженный, униженный и без вины виноватый.
На душе у Александра стало муторно. Навалилась усталость. Хотелось завалиться под первый же кустик, махнуть на все рукой, и закрыть глаза. Вздремнуть хотя бы часик…
3
А через несколько дней подполковник Корниловский, уже улыбчивый и дружески приветливый, перед строем поздравлял экипаж Паршина с правительственными наградами.
Энергично пожимал каждому руку и повторял:
— Вы гордость полка! От души поздравляю!
Высшее афганское руководство прислало в штаб Воздушной Армии благодарственное письмо, в котором высоко оценило боевые действия летчиков эскадрильи майора Екимова, особенно по минированию тайных горных проходов и троп на границе с Пакистаном. Такой масштабной операции в высокогорных районах и недоступных горных перевалах никто и никогда еще проводил. Этим минированием было заблокировано проникновение бандитских формирований в Афганскую Республику, доставка моджахедам оружия и боеприпасов. И отдельно благодарили за разгром крупного вооруженного соединения, которое направлялось в долины для поддержки антиправительственных банд Хекматиара.
В том бою, как официально сообщили в полк, было уничтожено шестьдесят четыре душмана, прошедших специальную диверсионную подготовку в лагере под Пешаваром, а также убиты два пакистанских военных советника и ближайший соратник Гульбеддина Хекматиара, один из влиятельных деятелей Исламской партии Афганистана Абдулла Аджиб-хан.
Экипаж вертолета стоял перед строем полка.
Невозмутимо-спокойный командир боевой машины капитан Сергей Паршин, счастливый и растерянно-смущенный летчик-оператор лейтенант Александр Беляк и улыбчивый бортовой техник старший лейтенант Иван Чубков.
Каждый был награжден орденом Красной Звезды.
Александр, смущенно стесняясь, изредка, лишь краем глаза поглядывал на правую сторону свой груди. На его форменной, выгоревшей на солнце, десятки раз стиранной и вновь пропитанной соленым потом, ставшей почти белесой гимнастерке ярким пятном красовался, сверкал густо алой, как кровь, эмалью новенький орден. Легендарная пятиконечная звездочка! Самый уважаемый и чтимый в армии орден. Такие он видел на груди у ветеранов-фронтовиков. Каждый из них, с нескрываемой гордостью рассказывал о своем подвиге, за который и был награжден.
Теперь и у него есть такой же!
Можно бы и погордиться. Есть чем. Но только Александр не умел гордиться, не умел выпячивать себя, показывать и выставлять свои преимущества. Он с детства был скромным и даже несколько застенчивым, призирал любую показуху и тех, кто по его понятиям, публично «выпендривался».
Беляк стоял, смущенный всеобщим вниманием и хвалебными словами в свой адрес, и мысленно благодарил судьбу. Тогда в Уфе, в республиканском военкомате на построении допризывников перед началом прохождения медицинской комиссии невидимая рука судьбы подтолкнула его, он отчаянно шагнул вперед и стал «двадцать вторым» кандидатом в летчики. Именно тогда его затаенная мечта начала сбываться. Он не ошибся и выбрал свой путь. Путь очень правильный, хотя опасный и тревожный, порой невыносимо тяжелый, но по-настоящему мужской и счастливый…
Став авиатором, Александр Беляк как бы перешел в иной разряд людей — тех, которым доступны необычные чувства и яркие впечатления полета. Он стал измерять расстояния иными, не земными мерками. В полете рождалось не иллюзорное, а вполне реальное чувство доступности любой точки земной поверхности. Это чувство трудно объяснить тому, кто сам не летал и не пережил, не ощутил своим нутром всю его необычность и полноту. Крылья самолета и лопасти вертолета изменяли понятие окружающего мира.
Так формировалось у Александра Беляка новое мышление.
Мышление летчика.
И еще Александр мысленно благодарил судьбу за то, что помогла ему удержаться и выстоять на выпускном четвертом курсе, когда его чуть-чуть не оженили. Как хватило сил и внутренней выдержки, чтобы не наломать дров, он и сам до сих пор не знает.
По странной случайности тогда активную роль тоже играл замполит — начальник политотдела училища…
1
Их было двое — девушек его сердца. Одну звали — Люба, а другую — Лида. Люба Рогушкина и Лида Золоторева. Одна жила в родной Ломовке, а другая — в Сызрани. Они никогда не видели друг друга, никогда не встречались, и ни одна из них даже не подозревала о существовании другой. Но их жизненные пути, их мечты и надежды, словно лучи невидимого прожектора, пересеклись на нем, на Александре Беляке.
Объединяла обеих девушек не только загадочная и мистическая буква «Л», первая буква их имен, но и совпадение интересов, а именно любовь к одной профессии — медицине.
Обе любили его, но каждая по-своему. А тайна его мужской привлекательности заключалась в доброй щедрости открытого сердца, в строгой, не по годам собранности, в беспощадном отношению к самому себе ради любого, милому его душе человеку, в постоянной веселости и, главное, — внутренней уверенности правильности избранного им жизненного пути. Он всегда был готов выручить друга, если тот в ней нуждался, мог, не задумываясь, принять на себя вину товарища и даже отбыть за него наказание. Люди тянулись к Александру. Он никого не подавлял. Рядом с ним было легко и свободно. И девушки чувствовали его силу, воспринимали Александра как надежного защитника и для себя, и для своих будущих детей…
С Лидой он познакомился на танцах.
По субботам и воскресениям в клубе летного училища устраивались вечера отдыха и, главное, — танцы. Руководство училища придавало этим вечерам большое значение, на них специально приглашалась молодежь из других учебных заведений, главным образом из тех, в которых преобладали представительницы женского пола. И делалось это не случайно. Руководство понимало, что молодому летчику, особенно в дальнем гарнизоне, часто бывает весьма трудно найти себе достойную подругу. Там и выбор весьма ограничен, да и времени на решение личного вопроса у лейтенанта не так уж много, ибо воинская служба и летная практика требуют серьезного отношения и полной самоотдачи. Небо не терпит разгильдяев, оно сурово и жестко наказывает за любые просчеты и промахи.
Вечера отдыха и танцы в училище, таким образом, приобретали особый статус и были, по сути, важным дополнением к учебной программе. За годы учебы каждый курсант имел возможность не только встретить возможную избранницу, но и поближе с ней познакомиться. И ежегодно в училище, одновременно с выпускным балом, устраивались десятки свадеб.
Курсант Александр Беляк к числу ярых поклонников танцевальных вечеров не относился. Танцевать он умел, но особенно танцами не увлекался. Он не позволял себе тратить «часы на пустые движения телом», когда хватает проблем с учебой. Специальные предметы, особенно конструкция вертолета, строение двигателя, практическая аэродинамика, вертолетовождение давались ему легко. Там, где многие курсанты спотыкались, он схватывал все на лету и усваивал, как говорили, с «первого захода». А вот теоретические дисциплины, при освоении которых требовалась основательная школьная подготовка, давались с трудом, особенно теоретическая механика, сопромат, физика, английский язык и некоторые гуманитарные науки.
Часы и уроки, которые Александр лихо пропускал в школе, теперь приходилось наверстывать дополнительными занятиями, часто за счет личного времени или ночных часов. Так что ему было не до танцев.
Но из-за этого Беляк особенно и не переживал, поскольку у него уже была подруга — отчаянная Любка Рогушкина. Его неповторимая и неподражаемая красавица Люба, Любонька, Любушка-голубушка, верная и надежная, подруга детства и юности, которую он любил, которой верил, как самому себе, которая страстно повторяла клятвенные слова любви в своих длинных письмах.
Александр, отложив в сторону конспект по нудному сопромату, вынул из конверта и еще раз перечитал последнее письмо от Любы. Она писала о жизни в Ломовке, о свой работе, о своих чувствах: «Саня! Милый! Я жду тебя!!! Я жду тебя, я буду ждать хоть целую вечность. Родной ты мой и единственный! Мы завсегда будем вместе! Завсегда и навсегда!»
От строчек ее письма веяло искренностью и теплотою, они вселяли радость и надежду, наделяли его уверенностью и внутренним спокойствием, скрашивали однообразную и сжатую, как пружина, курсантскую жизнь.
А жизнь эта, особенно на первых курсах, оказалась далеко не такой, как представлялась, — не парадной и яркой, а напряженной и сложной в своей строгой направленности. Все расписано по минутам от подъема до отбоя. Только успевай поворачиваться! Курсант Беляк быстро вписался в этот напряженный ритм, поскольку с раннего детства познал нелегкое крестьянское житье-бытье. А вот многим городским парням пришлось нелегко. В их среде и возникла фраза: «Жизнь в училище снаружи похожа на книгу с веселыми цветными картинками, но за проходной она вся наполнена сплошным черно-белым текстом». Правильность еще одного присловья на своей шкуре познавали все первокурсники: «Жизнь курсанту летного училища дается только один раз, потому что во второй раз ее, такую жизнь, просто никто не выдержит».
Александр спрятал письмо от Любы в нагрудный карман и раскрыл толстый учебник по эксплуатации авиационной техники.
— Санек, тупеешь?
К столу подошли однокурсники, его друзья-товарищи Виталий Ляшко и Вячеслав Колышев. Нарядно одетые, подшиты белые подворотнички, сапоги, начищенные до блеска, собраны в гармошку.
— Ага! — признался Беляк.
— Не огорчайся, — дружелюбно сказал Виталий Ляшко, нахально закрывая пухлый том учебника. — Тебя не коснется.
— Верно, для тебя это не серьезно! — добавил с усмешкою Вячеслав Колышев.
— Это почему же? — спросил Александр, чувствуя скрытый подвох.
— Да потому, Санек, что тупеют только умные люди! — весело закончил Виталий и оба дружка рассмеялись.
— А летчик должен не думать и умнеть, а быстро соображать! — заключил Вячеслав.
— Да пошли вы! — беззлобно отмахнулся Беляк.
— Без тебя никуда! — ответил Колышев и добавил серьезным тоном. — Сегодня нам предстоит грандиозное культурно-просветительное мероприятие.
— Очень грандиозное! — подтвердил Ляшко, складывая в стопку конспекты, книги и учебники Беляка.
— И явка всем обязательная, — добавил Виталий.
— Не понял… — признался Беляк.
— Поясняю специально для отупевших от знаний, — сказал Ляшко. — В нашем клубе грандиозный танцевальный вечер!
— И все? — небрежно спросил Беляк, думая о том, как бы отвертеться от назойливых дружков.
— А разве этого мало? — удивился Ляшко. — Разве каждую субботу выпадает такое радостное мероприятие?
— И мы, как истинные друзья, очень обеспокоены твоим культурно-просветительным и духовным развитием, — произнес назидательно, но с хитрой улыбкою Колышев. — Давай, Сань, собирайся!
Беляк задумался. Учебный настрой улетучился. Теперь и в голову ничего не полезет. И он сказал коротко:
2
Танцы были в самом разгаре, когда они вошли в ярко освещенный зал клуба летного училища. Играл инструментальный оркестр. Кружились пары. Народу было, как говорят, под завязку. Много нарядных девушек и немало гражданских парней, добрая часть из которых вела себя весьма развязно. «Всякое может тут приключиться», — подумал Александр. Он как в воду смотрел. Заварушка по окончании танцевального вечера действительно случилась. Но не с гражданскими…
— Приветик, мальчики!
К ним, словно птички-синички, подпорхнули две девушки. Веселые, нарядные, улыбчивые, глазастые. Губки ало-яркие, ресницы стрелками. Она блондинка, другая шатенка. Мила и Вита.
— Знакомьтесь, девочки! Это и есть тот самый Саня, Александр Беляк то есть, о котором мы вам говорили, — тут же представил им друга Вячеслав Колышев. — Пока он одинокий.
— Одинокий и бесхозный, потому что тупеет от знаний, — добавил Виталий Ляшко.
Мила и Вита стрельнули глазами по Александру, по его открытому мужественному лицу, по ладной спортивной фигуре.
Зазвучали вступительные аккорды плавного вальса «Амурские волны».
— Белый танец! — зазвучал голос ведущего. — Дамы приглашаю кавалеров!
Этого момента, этого дамского вальса, ждали многие девушки, которые пришли без парней и группками стояли у стен. Удобный момент для знакомства с курсантом, можно подойти к тому, кто понравился, а то и попытаться отбить приглянувшегося парня у подружки.
Мила увела танцевать Колышева, а Вита положила руку на плечо Ляшко.
— Санек, не скучай! — сказал Виталий, подхватывая за талию Виту, которая как бы невзначай еще раз стрельнула глазами на Беляка.
Этот мимолетный взгляд ободрил Александра, придал уверенности. Значит, внешность его вроде ничего, не совсем уж деревенская.
И скучать ему не пришлось.
Едва только друзья с подругами чуть отдалились, как к нему подошла миловидная незнакомая девушка и, протянув руку:
— Надеюсь, вы мне не откажите!
Александр ждал этого момента, как и многие курсанты, стоявшие у стен. Втайне надеялся, что его «выберет» и пригласит какая-то незнакомка. Однако это произошло так быстро и внезапно, что он слегка растерялся.
— Танцевать с вами? — в свою очередь спросил он и мысленно ругнул себя за нелепый вопрос.
— Конечно! — не теряя уверенности, произнесла девушка и улыбнулась.
— С большим удовольствием!
Александр сделал шаг навстречу. Она положила свою ладонь на его курсантский погон, а он обнял ее рукой за талию, и они закружились в вихре вальса.
Танцевать с ней было легко и приятно. Она слушалась его, улавливая каждое движение, словно они танцуют не первый раз и привыкли друг к другу.
— Вы прекрасно вальсируете, — сказал Александр.
— А вы хорошо ведете, — ответила девушка.
— Вы меня перехваливаете.
— Совсем нет! — сказала она.
Девушка ему положительно нравилась. Вела она себя свободно, но не навязчиво, а весьма тактично и с достоинством.
Вальс кончился неожиданно. Пары быстро освобождали танцевальное пространство. А они стояли у всех на виду. Им не хотелось расставаться. Но они этого еще не понимали…
— Куда мне вас отвести? — спросил Александр.
— А мне все равно, — ответила она.
— Куда угодно?
— Куда угодно.
— Вас никто не ждет?
— Я пришла одна.
— Тогда я приглашаю вас на следующий танец, — сказал Александр, почему-то чуть смущаясь.
— Согласна, — доверительно кивнула девушка. Ее карие глаза, в которых светилась приветливая доброта, смотрели на Александра, а уголки губ вопросительно и доверчиво улыбались.
Вокально-инструментальный оркестр заиграл чарующее «Аргентинское танго». Снова ее ладонь лежала на его погоне, а он ее держал за талию. Александр молчал, не находил нужных слов для разговора. И она тоже молчала, хотя и улыбалась. Но не было почему-то между ними той беспечной легкости, которая возникла во время веселого и плавного вальса. Появилось нечто другое. Более существенное и важное…
Медленный танец окончился.
— Пойдемте куда-нибудь, — тихо сказала девушка, — Или опять будем стоять на виду у всех?
— Пойдемте, — согласился Александр и добавил: — К нашим.
— А кто эти ваши? — спросила она.
— Мои дружки со второго курса, — сказал Александр и мысленно выругал себя за слово «дружки», вырвавшееся из детства.
— Не возражаю, — согласилась она.
Они подошли к Ляшко, Колышеву и их подругам. Только вместо двух девушек там было уже три. Третья — с огромной копной светлых волос и жгучими темными глазами. Александр сразу понял, что ее привели специально для него.
— Знакомьтесь, — сказал Беляк, представляя свой спутнице друзей, — мои постоянные спутники по учебе Виталий Ляшко и Вячеслав Колышев.
— Можно просто Слава, — с улыбкой добавил Колышев.
— Мила, — сказала блондинка, с натянутой улыбкою.
— Вита, — сказала шатенка, держа под руку Ляшко.
— Тая, — вяло произнесла их подруга, чуть раздраженно тряхнув копной волос.
— Лида, — в свою очередь просто и уверенно назвала себя девушка и, повернувшись к Беляку, тихо спросила. — А как мне вас называть?
Компания дружно рассмеялась.
— Ну, Саня, ты даешь! — хохотал Ляшко.
— Он у нас с юмором, — добавил Колышев. — Имя у него длинное и царственное Александр, а фамилия короткая, как выстрел, Беляк.
— Но не белогвардеец! — дружески добавил с улыбкой Ляшко, не сводя глаз с Лиды.
— Вот мы и познакомились, — произнесла Лида, скорее Александру, чем остальным.
Тая, извинившись, сказала, что «отлучится на минутку», и удалилась. Больше она к ним не подходила.
А во время следующего танца Лида мягко укоряла Александра за то, что он так нетактично поступил с Таей, со своей девушкой, что обидел ее.
— Так я ее сам первый раз вижу! — искренне оправдывался Беляк.
— Трудно в такое верится, но приходится, — улыбалась Лида. — Да и у меня на сегодня нет другого партнера по танцам, кроме вас. Я же сама вас выбрала!
Чем-то неясным, но радостно-воодушевляющим, словно живым магнитом, она притягивала Александра к себе.
После танцев всей компанией направились к проходной. Распорядок дня в училище был строгим: в 22.00 — вечерняя поверка, в 23.00 — отбой.
— Мы проводим вас только до автобусной остановки, — предупредил Ляшко, — чтобы не опоздать на построение.
Александр прощался с Лидой.
— Меня провожать не надо, — сказала она, — я живу рядом.
— Спасибо вам за хороший вечер, — искренне сказал Александр.
— Мы же перешли на «ты»? — улыбнулась Лида.
— Перешли, — кивнул Александр и спросил. — Мы еще встретимся?
— Ты запиши мой домашний телефон, — сказала она, делая акцент на местоимении «ты».
1
Беляк возвращался в казарму приятно возбужденный. Шагал и насвистывал веселый мотив. Наступающая ночь была по-весеннему теплой. Небо над головой усыпано звездами, похожими на огни далекого большого города. Он думал о Лиде. Она ему понравилась.
Обгоняя его, группами и в одиночку в казарму торопились курсанты. Все произошло внезапно. Резкий и сильный удар по затылку. Второй — в лицо, под глаз.
Александр опешил. За что? Почему?
Однако он не растерялся. Раздумывать было некогда. И отреагировал молниеносно. От третьего удара ловко увернулся и в ответ ударил в стычка, как говорят боксеры, прямым встречным.
— А-а! — глухо завопил один из нападавших и, прижимая ладони к лицу, отвалил в сторону.
Оставалось их еще много.
По нашивкам определил — напали на него старшекурсники. Другие курсанты, с младших курсов, не вмешивались и, делая вид, что не замечают драки, торопливо проходили дальше. А Ляшко и Колышев все еще были на проходной и ничего не видели.
Выяснять причину нападения Александру было некогда. Да его никто бы и не стал слушать. Надо было, как говорили ребята еще в родной Ломовке, быстро и достойно «отмахиваться». Другие аргументы сейчас не принимались. И Александр ловко и вполне «результативно» орудовал кулаками. Отвалили еще двое, а третий, тихо матерясь, уползал в сторону.
— Отставить!
Резкий и властный голос заставил нападавших опустить руки. Но от Беляка они не отступили. Голос принадлежал не офицеру, не командиру, ибо в таком случае все бросились бы в разные стороны.
— Отставить, я сказал!
Александр узнал старшекурсника Витюню по кличке «Жиган». Меж курсантами ходил слух, что он связан с блатным миром и дружен с ворами в законе, которые «крышуют» город. Был Жиган парнем рослым, крепким, заядлым драчуном и местным «авторитетом». Его побаивались и сторонились.
— Санька, это ты? — спросил Жиган.
— Ну, я! — ответил Беляк, готовый в любой миг отразить нападение.
— Что за базар? — спросил Витюня.
— Так надо, Жиган! — твердо ответил один старшекурсник, видимо тот, кто организовал нападение.
— Не темни!
— За дело!
— Санька, ты виноват перед ребятами? — этот вопрос Витюня задал Беляку.
— Ни в чем не виноват! — выпалил Александр. — Напали, как шпана, из-за угла!
— А за шпану еще ответишь! — погрозил главный заводила.
— Санька мой кореш! — объявил Жиган и встал с ним рядом. — Кто его тронет, тот будет иметь дело со мной! Ясно я сказал?
— Ну, ясно, Жиган…
— Так почему базар? — снова спросил Витюня.
— Он на танцах стал кадрить Лидку, а на нее давно глаз положил Серый, — пояснил заводила, — вот мы и порешили отбить у него охоту ухлестываться за чужими девахами.
— Так это было? — спросил Витюня у Александра.
— Я ее не кадрил! До этого вечера я ее вообще не знал. А когда объявили «дамский танец», она подошла и меня пригласила. Вот как было дело! — пояснил Беляк и спросил. — А кто б из вас мог отказать?
— А потом кто с ней весь вечер крутил танцульки? — зло выпалил заводила.
— Если меня приглашает девушка, то я никогда не отказываюсь, — ответил Беляк.
— Тут все чисто, — заключил Витюня и спросил. — А Серый давно с ней кадрится?
— Он положил на нее глаз, а она все время его бортует, — пояснил заводила, — а мы его поддерживаем и отшиваем каждого, кто к ней, к Лидке, подкатывается.
— Понятно! — усмехнулся Витюня. — Ну и дуролобы вы! Насильно любить не заставишь. Пустое это дело!
— А может и не пустое, Жиган, — попытался оспаривать заводила, недовольный таким поворотом событий.
— Кончай базар! — властно произнес Витюня. — Слушай меня! На этом ваше бессмысленное преследование Лидки закончено. Так и передайте Серому. Разве мало девах в Сызрани?
— Пока не жалуемся, Жиган! На всех хватает.
— А она, та Лидка, теперь навсегда свободна! Пусть сама выбирает себе парня. Ясно я сказал?
— Понятно! — почти хором отозвались усмиренные старшекурсники.
— А кто хоть пальцем тронет ее или Саньку, тот будет иметь дело лично со мной! — пригрозил Витюня и тут же, уже другим, мирным тоном, добавил. — А теперь побежали, а то запоздаем на вечернюю поверку!
2
С Витюней Александр познакомился на первом курсе, когда отбывал наказание на гауптвахте. Тогда он умудрился отсидеть на «губе» в общей сложности почти месяц, точнее 27 суток, и стал своеобразным «рекордсменом» по этой части…
Глубокой осенью в ночь с воскресенья на понедельник Беляк находился в карауле по охране стоянки 1-й вертолетной эскадрильи. Противный дождь хлестал в лицо, ветер продувал до костей. Было мерзко и, главное, холодно. Александр присмотрел небольшой контейнер, который стоял с краю. В нем хранили чехлы, масла, ведра и другую нужную мелочь. Бортмеханик, который отвечал за контейнер, забыл его запереть. Из контейнера хорошо просматривалась вся территория стоянки вертолетов.
Обрадованный находкой, Беляк забрался внутрь, спасаясь от дождя и ветра. Устроившись поудобнее, согрелся и незаметно уснул.
Очередная смена караула была глубокой ночью — в четыре часа — и, как ни странно, никто не заметил его отсутствия.
А на рассвете, в половине шестого, сержант бортовой техник как обычно принял у дежурного по стоянке вертолет и стал готовить его к полетам. Стянул с машины мокрые и задубевшие чехлы, потом поснимал заглушки и, как всегда, забросил их в контейнер. Попал Беляку в голову.
— А-а-а! — завопил Александр, просыпаясь от неожиданности и боли.
В следующие секунды он, еще окончательно не проснувшись, с автоматом в руках, выскочил из контейнера и до смерти перепугал ботового техника.
Беляк не успел и слова сказать, как сержант был уже далеко от вертолета. Недолго думая, Александр пустился бежать с не меньшей скоростью, только в другую сторону — к караульному помещению, грустно осознавая какую допустил оплошность, стоя на важном посту. Что же теперь будет?
Добежал. Торопливо нажал на звонок, но дверь не открыли. Пришлось звонить настойчиво и отчаянно, несколько раз, пока, наконец, его не впустили вовнутрь.
Отобрав у Беляка автомат, дежурный офицер долго и нудно допрашивал растерянного курсанта о том, как он смог задержаться на таком важном посту почти на четыре часа…
А когда убедился в его правоте и искренности, выдал коротко:
— Десять суток ареста!
Не знал первокурсник Беляк, что сам дежурный офицер виновен в не меньшей степени, поскольку «потерял» караульного. Именно потому, прикрывая свою нерадивость, он и упрятал курсанта на гауптвахту так поспешно.
Вторая отсидка на «губе» у Александра Беляка произошла зимой.
В начале декабря он был назначен в караул на гауптвахту. Спокойно отстоял ночь. А рано утром Беляка вызвал к себе начальник гауптвахты.
Капитан Стеганов, по прозвищу «Зануда», тощий и длинный хлыст, получал удовольствие, заставляя проштрафившихся солдат и курсантов выполнять тяжелую и грязную работу. Еще он любил, соблюдая законные рамки, мелочными и дотошными придирками довести человека до белого каления. Да так, чтоб тот не выдержал и взорвался. А Зануде это только того и надо. Тут же, пользуясь своей властью, увеличит срок отсидки. Он и приказал:
— Курсант Беляк, поедите на склад охранять арестованных на наружных работах.
На грузовике, крытом брезентом, со склада прибыл мужчина в гражданской одежде. Отобрали арестантов. Уместились в кузове. Мороз стоял крепкий, свыше тридцати градусов. Пока доехали, замерзли. Арестанты — солдаты и курсанты, — чтобы побыстрее согреться, едва прибыли на место начали энергично работать лопатами, расчищая от снега (его намело немало) дороги и подъездные пути к складским помещениям.
Александр, как положено, находился в стороне, неся охрану. Но, потоптавшись некоторое время, стал чувствовать, что коченеет. А арестованные уже раскраснелись, работают весело. Свои же ребята! Не выдержал Беляк. Прислонил автомат к стене, взял в руки совковую лопату и, как бывало у себе в Ломовке, стал вкалывать. Работу закончили досрочно и с песнями поехали обратно.
По прибытию на гауптвахту, арестованных увели в камеры.
— Как работали? — спросил капитан у гражданского.
— Очень хорошо! Все пути расчистили, — доложил он и добавил: — И этот тоже молодец!
— Конкретнее!
— Не ленился! Поставил автомат к стене, взял лопату и работал вместе со всеми.
— Отлично! — сказал начальник гауптвахты, хитро улыбаясь. — Его надо поощрить!
Указательным пальцем подозвал Беляка. Тот послушно подошел. Капитан перед его лицом соорудил конфигурацию из пальцев и спросил:
— Сколько?
— Пять, — ответил Беляк, чувствуя нутром что-то не доброе.
— Неправильно, курсант. Семь!
— Семь, — автоматически повторил Беляк.
— Теперь правильно! — и другим, приказным тоном произнес: — Семь суток ареста, товарищ курсант! Надеясь, пояснять, за что, не надо?
— Нет, — уныло произнес Беляк.
— Оружие и ремень сдать! И — в камеру!
К концу своего ареста Александр Беляк, как ветеран гауптвахты, стал старшим в своей камере. А накануне окончания его срока в камеру водворили Витюню. Рослый, плечистый. Кулаки, как гири. Александр о нем слышал самое разное, а так близко встретился впервые.
— Кто старшой? — развязно спросил Витюня.
— Ну, я! — поднялся навстречу Беляк.
— Где твой лежак?
Александр указал свое место на нарах.
— Его занимаю я, — сказал Витюня, — ты будь рядом. А остальные раздвинься!
Александр не стал перечить. Все равно завтра он уходит, кончается срок пребывания на «губе».
— Ты свой парень, — сказал Витюня миролюбиво и протянул широкую, как лопата, ладонь. — Будем знакомы, Жиган!
— Саня! — ответил Беляк, пожимая ему руку.
Жиган тихо постучал в дверь, о чем-то переговорил с охранником и вскоре ему передали пачку «Казбека». Беляк да и другие сокамерники молча удивлялись. Такие дорогие папиросы даже офицеры не всегда курили.
Но не успел Жиган выкурить папиросу, как лязгнул засов, дверь распахнулась и на пороге выросла длинная фигура Зануды. Капитан повел носом.
— Кто курил?
В ответ молчание.
— Повторяю, кто курил?
Снова гробовая тишина.
Начальник гауптвахты хитро улыбнулся уголками губ.
— Кто старший по камере?
— Я! — шагнул вперед Беляк.
— Кто это — я? — повысил голос капитан Стеганов.
— Курсант Беляк! — отрапортовал Александр.
— Десять суток ареста!
— Есть, десять суток ареста, — растерянно ответил Беляк.
Начальник гауптвахты повернулся и вышел. Лязгнул засов. В камере повисла тягучая тишина.
Все арестанты с жалостью и сожалением смотрели на Беляка. Погорел ни за что. Из-за ерунды. Не выдал курильщика. И на тебе! Десять суток — высшая мера наказания!
— Спасибо, Саня! Ты меня прикрыл и спас, — Витюня положил руку Александру на плечо. — Я твой должник. За мной не пропадет!
Беляку было, конечно, приятно слышать такие слова от Жигана, но от них все равно легче не стало.
Жигана через день выпустили. А Беляка свозили под охраной в училище, в баню. Там он помылся, переоделся в чистое белье. И снова — на «губу».
Так Александр стал «лидером» среди нарушителей воинской дисциплины.
3
Еще десять суток ареста Беляк заработал, увеличивая свой рекорд по пребыванию на «губе», ни за что. Просто так. А точнее из-за субботнего вечера, проведенного… с Лидой! Она, сама того не ведая, стала виновницей столь сурового наказания.
А началось все банально просто.
Александр долго не видел девушку. Больше двух недель. На танцах она не появлялась.
Возвращаясь с курсантами после уборки территории, Беляк заглянул на проходную. На контрольно-пропускном пункте дежурил земляк с Уфы. Александр помнил, что у него в записной книжке есть номер домашнего телефона Лиды.
— Можно позвонить? — спросил земляка.
— Только по-быстрому, пока никого нет, — ответил тот.
— Хорошо!
Беляк заглянул в свою записную книжку, набрал нужный номер, в трубке послышались длинные гудки. А потом раздался властный мужской голос:
— Полковник Золоторев слушает!
У Беляка от неожиданности трубка выпала из рук. Полковник Золоторев был начальником политического отдела училища. Александр подхватил трубку и осторожно положил ее на рычажки.
— Спасибо, земляк! — выпалил Александр.
И побежал догонять своих ребят. А в голове вертелись вопросы. Надо же! Кто бы мог подумать? Кем же она, Лида, ему, полковнику Золотореву, грозному начальнику политотдела, доводится? Дочь его? Сестра младшая? Родственница? Все эти вопросы он решил задать ей при первой же встрече.
Через неделю в клубе училища был вечер танцев. Молодежи собралось много. Лида появилась в зале в самом конце вечера. Увидев ее, Беляк поспешил навстречу.
— Привет!
— Привет, Саня, — ответила она с приветливой улыбкой. У Александра стало тепло на душе, он почувствовал, что и Лида рада его видеть, что, может быть, и пришла она на танцы ради короткой встречи с ним…
Оркестр заиграл вальс, и они закружились в танце, ни на кого не обращая внимания, словно только они одни и были в зале.
— Ты мою Зинку здесь не видел?
— А она кто такая? — спросил Александр.
— Сестра старшая! Она тут должна быть со своим Юриком. Он на четвертом курсе.
— Ни ее, ни его не знаю, — признался Александр.
— Познакомлю тебя с ними обязательно, — сказала Лида.
— Потанцуем танго? — предложил Александр, когда оркестр снова заиграл.
— Нет, Саня! Я долго не могу быть, вырвалась всего на полчасика, — пояснила Лида.
— Тогда давай потихоньку сматываться.
— Давай!
А когда вышли и направились к проходной, она спросила:
— Ты мне звонил?
— Нет, — выпалил Александр.
И тут же, устыдившись, признался, что сказал неправду и задал давно вертевшийся на кончике языка вопрос:
— Кем тебе приходится Золоторев?
— Это мой отец, — спокойно ответила Лида и тут же рассмеялась: — Ты, Саня, наверное, растерялся, когда услышал в трубке его голос?
— Да, — признался Александр. — И сразу повесил трубку.
— А надо было просто сказать ему, чтобы подозвал меня. Он не страшный, мой папка! В следующий раз так и говори любому, кто из наших возьмет трубку: пожалуйста, позовите к телефону Лиду. Договорились?
— Договорились, — ответил Беляк.
Встречались они часто. За ротой, в которой служил Александр, была закреплена территория жилого городка, которую курсанты обязаны были содержать в чистоте. Зимой расчищали дорожки, убирали снег, летом — мусор, осенью — опавшие листья. Трудились обычно, после ужина до вечерней проверки. И Лида часто приходила именно в эти часы.
Она все больше и больше нравилась Александру. Нравилось ее ясное лицо, на котором выделялись темные блестящие глаза, во взгляде которых странным образом соединялись тихая задумчивость и веселая насмешка человека, уверенного в себе и знающего себе цену. И эта уверенность нравилась Александру. Он любил людей сильных и самостоятельных.
В конце мая выпала приятная оказия. Командир роты капитан Панков, носивший прозвище «Зорро», отпустил Александра Беляка и Валерия Коноплева в увольнение аж на целые сутки! Валера местный, сызранский, и их, местных, часто отпускали на побывку домой. Беляк заверил капитана, что в городе они будут вести себя прилично, а ночевать он останется у родителей Коноплева.
С Валерой они и отправились на вечер танцев в городской Дом Культуры имени Октября. Там была совсем иная атмосфера — без контроля со стороны офицеров, а сами танцы заканчивались глубоко за полночь. Валера был со своей девушкой, а Александр с Лидой.
Вечер удался. Натанцевались от души и радостно возбужденные проводили Лиду к генеральскому дому в жилом городке.
— А теперь ко мне домой! — повелел Валерий, обнимая за талию свою девушку.
Но на проходной Беляка остановил дневальный:
— Санек! Тебя ищут!
— Кто? — удивился Александр. — Я в законом увольнении на сутки.
— Не знаю! Весь курс подняли на ноги час назад, чтоб тебя разыскать.
Александр и Валерий оторопели. Настороженно переглянулись. Что могло случиться? Никаких грехов за собой Беляк не чувствовал. И в городе, во время увольнения, ничего они не натворили такого, чтоб весь курс поднимать с постели…
— Дуй в казарму! — посоветовал Валерий.
Беляк со всех ног пустился бежать через плац к своей казарме. По длинному коридору в канцелярию, к командиру роты, который всего несколько часов назад подписал ему увольнительную.
В столь поздний час в канцелярии горел свет. Капитан Панков зло ходил по кабинету. Увидев торопливо вошедшего курсанта, выпалил:
— Появился, голубчик?
— Товарищ капитан… — начал докладывать Беляк.
Но разгневанный командир роты резко оборвал его:
— Десять суток ареста! — и тут же, как бы спохватившись, добавил: — От имени командира батальона!
Через несколько минут Александра Беляка на дежурной машине увезли на улицу Советская 54, к массивному зданию, окна которого схвачены решетками, а над входом красуется вывеска «Гауптвахта».
Отправив Александра на «губу», капитан доложил по инстанции о том, что курсант Беляк найден, отправлен на гауптвахту, и дал отбой курсу, распорядившись прекратить поиски и возвратиться в казарму…
Никто не мог разобраться в причинах внезапно возникшей нервозной обстановки. Да офицеры и не стремился докопаться до сути. Отреагировали на приказ быстро и деловито. Нашли, наказали. Все чин чином.
Лишь спустя пару недель Беляку стала известна вся подноготная поднятой шумихи.
В тот злополучный субботний вечер полковник Золоторев заявился домой почти в полночь и в сильном подпитии. О своем загуле он в тот день никого из домашних не предупредил, а жена его Мария Степановна, была женщина властная и с железным характером. Она всю семью держала в своих руках и никому не позволяла такие вольности, даже мужу-полковнику.
Она расстаралась в тот день, с любовью приготовила на обед мужу его любимый украинский борщ, запеченную в тесте рыбу и картофельную запеканку. На кухне ей помогала старшая дочь Зина, любительница вкусно покушать. Время обеда пришло и прошло, наступил вечер, а полковник не появлялся и не давал о себе знать.
Когда же проштрафившийся супруг со слегка затуманенным взором и смиренно-виноватой улыбочкой на лице переступил порог, Мария Степановна выдержала нужное время, позволив своему благоверному закрыть за собой входную дверь. А потом обрушила на него все обиды, накопившиеся за долгие часы ожидания.
Обычно в подобных ситуация полковник терпеливо сносил высказывания жены. Но в этот раз он чуть перебрал, выпитое ударило в голову и придало смелости. Кто главный в семье? Кто командир? Кто и кому должен подчиняться? Началась домашняя разборка, с припоминанием прошлых обид и проступков.
И в самый разгар перебранки, полковник вдруг выяснил, что в такой поздний час его любимой младшей дочери нет дома.
— Где Лида?!
— Нас танцах, — пояснила старшая дочь.
— Сегодня в училище никаких танцев нет! — взревел полковник.
— А она в городском доме культуры.
— Кто ей разрешил?
— Я, — вставила свое веское слова Мария Степановна. — Лиде уже восемнадцать, не сидеть же ей вечно в девках!
В запале, сама того не желая, Мария Степановна обидела еще не замужнюю старшую дочь.
— С кем пошла?! — ревел полковник.
Тут-то Зина и «подсунула свинью» более удачливой и более красивой младшей сестре.
— Да с каким-то курсантом, чемпионом училища.
— Каким таким чемпионом?!
— Так о нем все говорят, — съехидничала Зинаида. — Он больше всех отсидел на «губе»!
— Фамилия?! — взревел полковник.
— Какой-то Белов, Беляков, Беликов… Не знаю точно, но зовут Сашей.
Тут-то и проявил полковник Золоторев всю полноту командирской власти. Всех поднял на ноги.
— Найти и доложить!
А когда в полночь пришла Лида, жизнерадостная, счастливая, веселая, у полковника как-то сразу же спал накал гнева. Тут еще и по телефону ему доложили:
— Курсант Александр Беляк найден и отправлен на гауптвахту!
Это донесение услышала и Лида. Она с тревогой переспросила:
— Кого отправили на гауптвахту? Саню? — вскинула на отца удивленный и разгневанный взгляд: — А за что?!
И перешла в бурное наступление.
Она со слезами на глазах, напомнила отцу, что он, полковник, начальник политотдела училища не мог оградить ее от преследований курсанта по кличке Серый. Что Серый систематически избивал всех парней, которые осмеливались танцевать с ней, что он не давал ей проходу. А теперь, когда появился Саня Беляк, когда он защитил ее в неравной драке, оградил от посягательств, его, честного и храброго, он, ее отец, в благодарность за все это, взял и отправил на гауптвахту!
— Приказ отменить не могу! При всем желании, — сказал полковник и, положив руку на вздрагивающее от плача плечо дочери, добавил. — Выйдет, тогда разберемся!
Через десять дней Беляка, отбывшего наказание, привезли в училище. Что он только не передумал за эти сутки, строго наказанный и без вины виноватый!
Едва Александр успел помыться, побриться, переодеться, как последовал приказ:
— Срочно к полковнику Золотореву!
«Все! — с болью в душе подумал Беляк, шагая к начальнику политотдела. — Моя учеба тут закончилась… Будут выгонять из училища…»
Открыл массивную дверь, шагнул в просторный кабинет. Вскинул руку:
— Курсант Александр Беляк по вашему вызову прибыл!
Полковник Золоторев сидел за столом, читал какие-то бумаги. Оторвавшись от чтения, он поднял свои цепкие глаза, и, откинувшись на спинку кресла, долго смотрел на Беляка. В его сосредоточенном взгляде Александр не уловил опасности.
— Свободен! — коротко произнес Золоторев наконец.
— Есть, товарищ полковник!
Александр вышел и закрыл за собою дверь. Облегченно вздохнул. Отчислением, судя по всему, не пахнет. Откуда ни возьмись, рядом оказался капитан Панков:
— Ну, и как?
— Сказал, что свободен, — ответил Беляк.
— И все?
— Все!
— Значит, пронесло! Он у нас отходчивый! Все в порядке, курсант Беляк! — улыбнулся капитан и добавил уже тоном приказа: — Отправляйся на занятия!
4
А через месяц курсант Александр Беляк проснулся рано утром в генеральском доме, в квартире полковника Золоторева. Александр лежал на раскладушке, укрытый пушистым шерстяным одеялом. Сам полковник, громко похрапывая, спал на диване. А у дверей стояли остроносые щеголеватые туфли начальника училища генерал-майора авиации Алексеева.
В этих туфлях Александр Беляк лихо отплясывал русскую, барыню и гопака, и танцевал в обнимку с Лидой на глазах ее родителей вальсы и танго на шумной свадьбе Зинаиды Золоторевой, старшей и единственной ее сестры. Она вышла замуж за курсанта четвертого курса Юрия Даниленко. Был он роста высокого, худощав телом, с выпуклыми темными глазами, в которых постоянно гнездилось выражение скрытого недовольства, словно все окружающие ему чем-то обязаны. Петр Николаевич Золоторев определил зятя служить в местном полку на приличной должности летчика-инструктора.
— Папа и тебя хорошо устроит, мой генерал, — нашептывала Лида, прижимаясь в танце к Александру.
Слова «мой генерал» были приятны его слуху, и Александр жил надеждами и ожиданием скорой перемены в своей судьбе. И в то же время слова эти звучали слишком определенно и казались несколько преждевременными…
5
Нежданные перемены нагрянули в училище, нарушив четко налаженный ритм учебного процесса, отработанный годами.
Александр Беляк и его однокурсники, успешно сдав последний экзамен, уже жили радостями предстоящих каникул. Но вместо получения отпускных билетов, весь бывший третий, а ныне уже четвертый курс, как по тревоге, выстроили на плацу.
Перед ними выступил начальник училища.
— Отпуска отменяются, — сказал генерал-майор Алексеев. — Родине нужны летчики. С завтрашнего дня приступаем к занятиям по ускоренной программе. Ваш выпуск состоится на полгода раньше, через шесть месяцев.
Ускоренная программа бывает лишь в годы войны. А нынешняя, как пояснили курсантам, связана с событиями в Афганистане.
Вчерашние мальчишки мгновенно повзрослели. На стол начальника училища стопкой легли рапорты:
«Прошу направить, после выпуска, в действующую армию». — «Прошу направить в Афганистан, для оказания боевой помощи братскому народу». — «Направьте на передовые позиции, обязуюсь с честью защищать интересы социалистической Родины…»
Все выпускники, все сто процентов, в одночастье повзрослевших ребят, осознанно написали рапорты, искренне выразив свои патриотические чувства.
Потом, через год, другому курсу (да и всем последующим), начальник политотдела училища будет показывать эту пачку рапортов, как наглядное свидетельство понимания молодыми лейтенантами воинского долга, их глубокой сознательности и высокого патриотизма…
Четырехмесячная теоретическая программа была пройдена за два месяца. Свободный выход в город был заменен казарменным положением. А потом пошли практические занятия.
Полеты, полеты, полеты…
Радости Беляка не было предела, хотя внешне она ничем не выражалась. Наконец-то, основная учебная нагрузка свелась к тому, к чему он стремился в мечтах. Быстро и легко, опережая товарищей, Александр осваивал сложное мастерство летчика.
И вот его первый самостоятельный вылет.
Александр спал и не спал в ту ночь, в сотый, в тысячный раз проигрывая мысленно в уме каждое свое движение в кабине вертолета, прикидывая, что и как делает, на что нажимает, в какой последовательности, как и куда смотрит, как ведет радиообмен… А еще — мысленно окидывал уже пройденный путь, путь не легкий и тернистый: полтора месяца поступления, курс молодого бойца — ноги в кровь, мозоли, изнурительные тренировки, по сигналу «подъем» — одеться, «отбой» — раздеться и это за короткие 45 секунд, пока горит спичка в руке командира, потом принятие Присяги на верность Родине, а дальше — больше… Ежедневно — подъем в шесть утра и, независимо от погоды, в дождь ли, в мороз, три километра кросса. Напряженное освоение учебного материала, два праздничных парада в областном городе Куйбышеве, когда курсантская «коробочка» отменно чеканила шаг по асфальту, наряды по роте, на пост № 1 у Знамени Училища, назначение в караул на аэродром, в патрулирование и рекордная отсидка на «губе»… Ничего не забудешь, не вычеркнешь из памяти, из своей уже прожитой курсантской жизни.
А прошел первый самостоятельный полет легко и как-то быстро, словно Александр до этого летал не с инструктором, а всегда сам уверенно вел винтокрылую машину…
Но эти торжественно-праздничные минуты, остались незабываемыми.
Ни с чем не сравнить то возвышенное состояние души человека, когда он в полном, но радостном одиночестве, ощущая небывалое чувство гордости, переживает счастливые минуты первого самостоятельного полета над землей, когда осознает, что он обрел крылья, что вошел в когорту людей избранных, что отныне и навсегда причастен к легендарному племени, племени летчиков!
Оценка — «пять».
Дни, словно спрессованные, расписанные по часам и минутам, упрямо катились по напряженно-ускоренному графику учебы, приближая выход на финишную прямую.
Свободного времени почти не было. С Лидой Александр встречался очень редко, но все же встречался. Находил, выкраивал скудные минуты в плотном графике учебы. Она тоже была загружена учебой в медицинском институте.
И в один из таких дней появилась Люба Рогушкина. Она приехала в Сызрань из родной Ломовки, всего на один день.
Естественно, Александра никто бы не отпустил из училища. Он смотался в самоволку, а товарищи прикрыли его. Вырвался на несколько часов.
— Как я рада тебя видеть, Санечка! — шептала Люба.
— И я рад, — отвечал Александр.
Он дважды покупал билеты на длинный двухсерийный индийский фильм, и они провели счастливые часы на последнем темном ряду, обнимая друг друга и целуясь. И говорили, вернее, шептали друг другу, и не могли наговориться.
Александр проводил ее до автобусной остановки, а дальше Люба сама запретила:
— Милый, не надо рисковать! Не хочу, чтобы ты из-за меня пострадал. Не надо нарываться на патрульных…
Она вскочила в автобус, идущий к вокзалу, и прощально помахала рукой:
— Я буду ждать тебя! До скорой встречи, милый!
Люба уехала, а отсвет от встречи с ней остался и прояснил то, что его волновало и будоражило.
Среди курсантов ходило по рукам, отпечатанное на машинке пособие «Как выбрать себе жену», и на одной из его страниц Беляк вычитал весьма своеобразную рекомендацию, которая странным образом запала ему в голову:
«Если хочешь узнать о том, какой твоя невеста будет через десять лет совместной жизни, внимательно присмотрись сегодня к ее матери».
Читал это пособие Александр давно, еще до знакомства с Лидой, и та рекомендация, вызывала у него лишь улыбку. Мать своей Любы он хорошо знал!
А сейчас эти слова ему вспомнилась и как нельзя кстати. Они и насторожили и обеспокоили. При каждом свидании Лида все отчетливее принималась рассуждать «о будущей их хорошей жизни».
Мать Лиды Золоторевой, явно не чета скромной матери Любы Рогушкиной, она женщина властная и с характером. Мария Степановна сначала, как бы шутя, намекала, что Александр ей очень по душе, что он, как говорится, «пришелся ко двору». Со временем стала все отчетливее высказывать, что с радостью готова видеть его в их дружном семействе. А потом высказалась напрямую:
— Женись и куда захотите, туда и поедите служить! В любой гарнизон!
Александр знал, что Мария Степановна слов на ветер не бросает. Она все может. Ее влияние на полковника безгранично. Но он знал и другое. Лида откровенно сказала ему, что мама ни за что не позволит ей бросить учебу в институте и остаться недоучкой. Так что никакие другие гарнизоны, даже самые престижные — за границей в Германии или Венгрии — им, мягко говоря, «не светят».
И Беляк весьма уважительно поблагодарил Марию Степановну за ее заботу о его дальнейшей службе. Почтительно и мягко сказал и о том, что он и Лида еще молоды, что вся жизнь у них еще впереди, что он, как молодой офицер, готов оправиться служить в любой конец страны, куда его направят, но, главное то, что он, как честный молодой человек, категорически не желает, в данный момент жизни Лиды портить ей будущее и срывать ее с учебы в институте.
Мария Степановна восприняла его слова, как отказ жениться, и рассерженно поджала губы.
— И на этом тебе благодарна, Александр…
Времени на дипломную работу, как и традиционных четырех дней на подготовку к экзаменам, выпускникам на этот раз не дали. Экзамены сдавали через день. Все в быстром режиме и строгой последовательности, без передышки.
Когда был сдан последний экзамен, Беляка пригласил е себе начальник политотдела. Александр, войдя в кабинет, доложил:
— Курсант Александр Беляк прибыл по вашему вызову!
— Я тебя не вызывал, а пригласил, — мягко и приветливо сказал полковник и указал на стул около его массивного письменного стола:
— Присаживайся, выпускник! Поздравляю с успешным окончанием!
— Спасибо, Петр Николаевич! — Беляк позволил себе отступить от принятой нормы обращения и тут же добавил. — Спасибо вам за все, товарищ полковник!
Золоторев некоторое время молча смотрел на усталое, но серьезное и счастливое лицо Александра, смотрел с двойственными чувствами. Он, как отец, желал счастья младшей и любимой дочери, но и не хотел перечить указаниям жены «упереть неблагодарного стервеца в самый далекий-предалекий военный округ». И в то же время ему откровенно нравился этот честный, открытый душою, самостоятельный молодой лейтенант с кремнистым характером, который навряд ли бы смог ужиться с властной тещей.
— Поедешь служить в Закавказский военный округ! — сказал он и тут же добавил мягким тоном, — Только одному тебе я посодействую. Ты останешься на теоретическое переучивание и освоение нового типа вертолета, боевого Ми-24.
Александр ждал от Золоторева всего, что угодно, упрека или разноса, но только не таких слов. Они прозвучали, как подарок. Беляк радостно улыбнулся:
— А за это двойное спасибо, товарищ полковник!
Беляк слышал много хороших отзывов о новом боевом вертолете, знал, что Ми-24 уже стал поступать на вооружение в воинские части. Все выпускники написали рапорта с одной просьбой — оставить в училище на переподготовку, на освоение новой боевой винтокрылой машины.
Оставили лишь 120 молодых летчиков. Последним, 120-м в списке значился лейтенант Александр Беляк.
На переучивание и освоение вертолета Ми-24 отводился ровно месяц.
Счастливых дней «голубого карантина», когда в ожидании приказа Министра Обороны СССР о присвоении им воинского звания, курсанты почти месяц красовались в новенькой офицерской форме и хромовых сапогах, а поверх лейтенантских погон на живую нитку у них были пришиты курсантские, у Александра Беляка и всего его курса просто не было.
Этот период курсантской жизни продлился всего лишь два неполных дня.
Отличникам было предоставлено право выбора места службы, а остальных — распределили. Одни направлялись в полки Центральной группы войск — в Германскую Демократическую Республику или Чехословакию, другие в Северную группу — в Польшу, третьи в группу Южную — в Венгрию, четвертые — в палубную авиацию Военно-Морского Флота, пятые — в пограничные войска, а остальные — в ближние и дальние гарнизоны, разбросанные по необъятным просторам Советского Союза.
Приказ — днем, вечером — выпускной бал.
Десятки свадеб и утром — отъезд по воинским частям.
Глава тринадцатая
СЕКРЕТНО
Командирам воинских частей
СЕКРЕТНАЯ ИНФОРМАЦИЯ
Родина доверила вам, командирам и политработникам, благородную и почетную миссию — помочь трудящимся Афганистана отстоять завоевания революции, обеспечить мирное строительство новой жизни.
Будьте всегда и во всем достойными этого доверия. Высоко несите честь и достоинство советского офицера, командира и воина-интернационалиста. Требуйте этого и от своих подчиненных.
Находясь на территории дружественного Афганистана, помните, что вы, и ваши боевые подразделения, являются представителями Советской Армии, которая протянула руку помощи народам этой страны, в их борьбе против империализма и внутренней реакции.
Вы — представители Советского Союза и его великого народа!
Будьте же достойны великой исторической миссии, которую возложила на вас Родина — Союз Советских Социалистических Республик!
1
Демократическая Республика Афганистан — ДРА, — дружественное нам демократическое государство, которое первым на Востоке установило дипломатические отношение с Советской Россией.
Афганистан — сравнительно большая по территории страна Центральной Азии. Столица — город Кабул, один из древнейших городов Азии, получил название от одноименной реки, давшей ему жизнь. Граничит с пятью странами: на севере — СССР, на западе — Иран; Китай и Индия — на севере-востоке, Пакистан — на юго-востоке.
Афганистан — страна гор, хребты и вершины которых покрыты вечными снегами. В глубоких и узких ущельях и долинах протекают бурные реки. Имеются обширные необитаемые пространства, где можно ехать многие дни и не увидеть человеческого жилья.
Климат — резко континентальный — на севере, и сухие субтропики — на юго-востоке. Резкие колебания температуры зимы и лета, дня и ночи, на солнце и в тени. Осадки выпадают редко, большей частью зимой.
В большей части страны собирают два урожая. Весной собирают озимые посевы пшеницы, ячменя и некоторые бобовые, и этот урожай называют «бахари». Второй урожай, осенний — «тирмахи» — это посевы риса, кукурузы, проса, табака, маиса, брюквы и других культур.
Широко развито садоводство, которое принесло стране всемирную известность. Джелалабадская провинция славится чудесными сортами цитрусовых.
История Афганистана уходит корнями в глубокую древность. Это было крупное государство. Так Дурранийская империя, созданная Ахмат-Шахом Дуррани в 1747 году, вождем крупнейшего племени дуррани, простиралась до начала XIX века от Мешхеда (Иран) до Кашмира (Индия), от реки Амударья до реки Сетледж и Аравийского моря. В начале XIX века сикхи, подстрекаемые англичанами, овладели Пешаваром и другими частями, а сикхов прибрали к рукам англичане, которые превратили Индию в свою колонию.
У современного Афганистана нет выхода к морю.
Население — более 15-ти миллионов. Страна — многонациональная, в ней проживают более 20-ти народов, которые делятся на пять этнических групп: иранская, тюркская, арабская, североиндийская и дравидская.
В стране сохранилась родоплеменная структура. Народности делятся на племена, а те, в свою очередь, на кланы, роды, семейства. Существуют племенные объединения.
Национальный состав. Крупнейшие группы населения: пуштуны — более 8-ми млн. чел., таджики — 3,3 млн. чел., узбеки — 2 млн. чел, хазарийцы — 1,5 млн. чел., чараймаки — около 1-го млн. чел., туркмены — более 500 тыс. чел. И другие.
Более 80-ти процентов населения ведут оседлый образ жизни, остальные — кочевой или полукочевой. Для всех народностей характерны устойчивые родоплеменные связи и традиции, приверженность этнической солидарности, независимо от того, где они проживают, в городе или селе.
Уклад жизни афганского народа регулируется нормами шариата мусульманской религии, а в семье — правом адата (обычая), нормы которого укоренились в глубокой древности.
Существует и неукоснительно выполняется неписанный кодекс чести — «Пуштун-валай». Он вырабатывался в течение веков и передается из поколения в поколение.
По этому неписанному кодексу каждый афганец обязан:
— любить и защищать свою семью, свой род, свое племя, свою страну;
— высоко держать национальное достоинство;
— предоставить право убежища каждому, кто перешагнет порог дома;
— оказать гостеприимство любому путнику, даже если он его враг;
— почитать старших;
— платить обидой за нанесенную обиду и оскорбление.
В нем отражены все стороны жизни, правила и нормы поведения, семейно-бытовые отношения, обряды рождения, свадеб, похорон.
Нетерпимость афганцев к обиде и оскорблению закреплено и в древнем обычае «Бадал хистел», где расписаны нормы мести, компенсации за ущерб, нанесенной собственности или чести.
Существует и действует неписанный закон, который устанавливает размер материального возмещения за убийство, похищение женщины, потраву посева, кражу и т. д. и т. п.
У афганских племен сильно развито чувство национального самолюбия и гордости, чувство преклонения перед обычаями и традициями и особенно им в целом присуще высокое сознание собственного достоинства и чести. По обычаю «Тига иходиль», что буквально означает «положить камень» в знак временного примирения и прекращения мести или противоборства, ведения военных действий, — враждующие племена и семьи объединяются для совместных действий против общего врага.
Большим почетом и уважением пользуются пожилые люди, особенно белобородые старики, как носители мудрости и житейского опыта. Проклятие старого отца или матери считается самым тяжким наказанием.
Афганцы исключительно ревниво относятся к чести женщины.
Афганцы издавна живут системой объединенной семьи. Женатые сыновья со своими семьями живут под родительским кровом.
Главой семьи является отец, хозяйкой дома — мать.
Отец распоряжается в семье всеми денежными и натуральными доходами, сбережениями и ценностями, дает разрешение сыновьям на расходы их собственных заработанных средств.
Дом и даже шатер кочевника разделен на две половины — на мужскую и женскую. С приходом постороннего мужчины в дом, женщины скрываются на своей половине, а в шатре — за разделяющей занавеской. Обслуживает гостей слуга или младший из мужского рода. Мужчины встречаются дома, а женщины — на своей половине. Женщины, вне дома, по мусульманским традициям, закрывают свое лицо чадрой, легкой тканью, но сохраняется и обычай ношения паранджи.
Афганцы ревностно относятся к чести женщины. Не любят, когда кто-то восхищается красотой или другими качествами их жен и дочерей, готовы их защищать даже ценой своей жизни.
Не принято, чтобы мужчина на улице или в общественном месте заговорил с незнакомой женщиной.
Калым — выкуп невесты, — отменен декретом правительства, но он все еще существует, особенно в сельской местности, и является тяжким бременем для семьи жениха.
Широко бытует у афганцев вера в различные приметы, цепко держатся разного рода суеверия, поверия в счастливые и несчастливые числа и т. д. Мистический смысл имеют правая сторона, правая нога, правая рука, которые считаются счастливыми. Никто не подаст подарка левой рукой и не примет любой предмет левой. В дом вступают обязательно с правой ноги. Число 7 — счастливое, а 18 и 39 — несчастливые. Вторник — несчастный день, а среда приносит удачу. Особый смысл вкладывают в природные явления — дождь, снег, ураган, затмения солнца и луны.
Афганцы обращают большое внимание на поведение человека и его манеры. Они исключительно щепетильны в манере приветствовать друг друга, почитают разницу в возрасте и положении человека. Рукопожатие, приветствия, поцелуи в щеку или прикосновение щекой к щеке считаются обязательными при встрече друзей, родственников.
Одежда афганцев различается от района проживания, принадлежности к тому или иному племени и времен года.
Чаще всего мужской наряд состоит их длинной рубахи, прямых широких штанов и безрукавки или куртки без рукавов. Головной убор — тюбетейка, войлочный колпак, матерчатая круглая шапка, вроде бескозырки, края которой обработаны нитками или разноцветным бисером. На ногах — обувь из сыромятной кожи.
Женский наряд состоит из длинной рубахи-платья и штанов, доходящих до щиколотки. На шее — несколько рядов ожерелья. На пальцах — кольца из серебра или латуни без камней. Девушки обычно украшают грудь и запястья татуировкой, выполненной зеленой краской в виде точек или цветов. Прически отличаются простотой, волосы убирают назад и собирают в пучок, а девочки и девушки часто заплетают волосы в многочисленные косички, концы которых украшают чем-нибудь ярким.
Религия в Афганистане играет важную роль.
Жители страны, в основной массе, исповедуют ислам двух основных направлений — суннизм и шиизм.
Суннизм — основное и ортодоксальное направление в исламе. Отличительный признак этого вероучения является признание СУННЫ, которая, по мнению верующих, дополняет и разъясняет Коран.
Шиизм — второе главное направление в исламе. Название происходит от арабских слов «ши — ат Али», то есть «Партия Али», двоюродного брата пророка Мухаммеда. Шииты имеют, вместо сунны, свое священное предание — АХБАРЫ, в котором повествуется о жизни Али.
Эти два направления наглядно свидетельствуют о расколе в исламе и борьбе за духовную власть.
По имеющимся данным, 80 процентов населения страны составляют мусульмане-сунниты, 18 процентов — мусульмане-шииты, и 2 процента — последователи других вероучений.
К правоверным суннитам принадлежат большая часть пуштунов, таджики, узбеки, туркмены, белуджики, чараймаки, нуристанцы и др.
К правоверным шиитам — горные таджики, хазарийцы, персы и восточные пуштуны.
Между суннитами и шиитами в Афганистане не существует религиозной нетерпимости. Они издавна уважительно относятся друг к другу, живя на одной земле.
Особенностью Афганистана является то, что в стране отсутствует верховный религиозный глава. Муллы никому не подчиняются, их в стране насчитывается около 300-от тысяч, а их влияние на полуграмотное и неграмотное население — огромно. Особенно в сельской местности, где мулла не только служит в мечети, отправляет религиозные обряды, связанные с рождением, смертью, мусульманскими праздниками, но, по существу, является и учителем, и наставником, и судьей.
Действующих мечетей и святых мест более 40-ка тысяч.
Особую роль у суннитов играют ордена дервишей, которые возглавляют религиозные наставники. Они умело и широко используют перешедший в ислам древний культ почитания гробниц — «мазаров» и святых мест — «зияратов».
Некоторые мазары и святые места издавна пользуются правом экстерриториальности, являются убежищем для убийц, преступников и проходимцев, которые скрываются и отсиживаются там многие годы, избегая заслуженной кары.
В религиозных учебных заведениях постоянно обучается более 20-ти тысяч афганцев.
Изучение ислама — обязательно во всех школах страны.
Мусульманское население неукоснительно соблюдает религиозные праздники и памятные дни.
Выходной день — джума (пятница).
В 20-е годы Страна Советов начала оказывать экономическую, техническую и военную помощь в свете Договора о дружбе от 28 февраля 1921-го года.
В 20-е годы, когда возникла реальная угроза Афганистану со стороны Англии, СССР передал значительное количество вооружения, включая и самолеты, а афганские военнослужащие впервые прошли военную подготовку в советских военных заведениях.
В период Второй мировой войны Афганистан, благодаря поддержке СССР, сумел сохранить нейтралитет и не был втянут в войну.
Генеральный штаб фашистской Германии, планируя войну, намечал путь в Индию через Афганистан, и с этой целью в Германии была создана оперативная группа «Афганистан» в составе 17-ти дивизий. Но Советская Армия, разгромив гитлеровские полчища под Сталинградом, а затем и на Кавказе, похоронила этот план и спасла страны Среднего Востока и Афганистан от порабощения.
Особенно активно стало развиваться всестороннее и взаимовыгодное сотрудничество меду нашими странами в послевоенный период.
За прошедшие десятилетия с помощью Советского Союза на территории дружественного Афганистана были возведены многие крупные промышленные объекты, в том числе такие ключевые объекты в экономике страны, как завод азотных удобрений в г. Мазари-Шариф, газовый промысел в Хаджа-Гугердан, гидроэлектростанция Наглу, крупный домостроительный комбинат и международный аэропорт в Кабуле, а также более 2-х тысяч километров автомобильных дорог с усовершенствованным покрытием, опоясавших страну, что составляет более 80-ти процентов всех имеющихся дорог, среди которых современное шоссе в горах Гиндукуша с уникальным тоннелем на перевале Саланг длиной около трех километров, пробитым сквозь гранитную толщу гор. Надо отметить и постройку многих учебных заведений, среди них крупный Индустриальный институт в Кабуле, в которых тысячи афганцев обрели знания и профессии.
Высшим органом законодательной власти в ДРА — Демократической Республике Афганистан, — является Революционный Совет, председатель — Бабрак Кармаль.
Исполнительную власть в стране осуществляет Совет Министров, председатель — С.А. Кештманд. Власть на местах — в провинциях, уездах, волостях, осуществляют джирги (советы) народных представителей, которые избираются сроком на 4 года.
В административном отношении вся территория страны делится на 29 провинций, во главе каждой провинции стоит губернатор, назначаемый Революционным Советом.
Столица — г. Кабул.
Руководящую роль в стране определяет и осуществляет Народно-Демократическая Партия Афганистана — НДПА. Партия имеет два исторически сложившихся крыла: Парчам (Знамя) и Хальк (Народ).
Основную массу населения — свыше 80-ти процентов, составляют крестьяне и кочевники-скотоводы.
Большая организаторская и политико-воспитательная работа, которую проводит НДПА, способствует росту классовой сознательности крестьян. Однако этот прогрессивный процесс сталкивается с большими трудностями и проходит медленно в силу вековой забитости и отсталости крестьянской массы, к тому же подверженной сильному влиянию мусульманского духовенства.
Вооруженные силы ДРА состоят из сухопутных войск, ВВС, ПВО, пограничных войск, войск Министерства внутренних дел (Царандой), службы государственной безопасности (ХАД) и трудовой армии.
Министерству Обороны подчиняются сухопутные войска, ВВС, ПВО, пограничные войска.
Срок службы — три года.
Армия оснащена современной техникой и вооружением, в основном советского производства.
В условиях сложной и противоречивой военно-политической обстановки, усиления вооруженного и идеологического противоборства с внутренней и внешней контрреволюцией, вооруженные силы ДРА играют первостепенную роль по укреплению завоеваний Апрельской революции 1978 года.
2
В ночь на 17 июля 1973 года в стране произошел военный переворот, монархия была низложена и провозглашена республика, во главе которой стал бывший премьер-министр Мухаммед Дауд, родственник свергнутого эмира. Это был первый случай открытого вмешательства армии в общественно-политическую борьбу на стороне демократических сил.
Дауд, принадлежавший к помещичьей верхушке, и его сторонники стремились направить страну по капиталистическому пути развития. А радикально настроенные офицеры, члены вышедшей из подполья НДПА, хотели, чтоб страна пошла по некапиталистическому пути, основываясь на опыте Советской России.
Эти разногласия вылились в открытое противоборство. Активно действовали советника западных стран. Началась травля демократических и прогрессивных сил страны, особенно партийцев. В людных местах — мечетях, святых местах, на базарах, в людных местах, где обычно формировалось общественное мнение, — через громкоговорители распространяли клевету на партию, как орудие «дьявола», а партийцев объявляли иностранными шпионами, отступниками от веры — кяфирами. Их избивали, предательски убивали из-за угла, поджигали их жилища, позорили: брили голову, сбривали бороду, усы, брови, сажали на мулов, что для афганца большой позор, мазали грязью. В движение был приведен и репрессивный аппарат. Начались аресты, из армии были уволены и брошены в тюрьмы партийные активисты, в том числе и члены ЦК НДПА.
Все это подняло волну всеобщего возмущение и народного гнева, породивших революционный взрыв 27 апреля 1978 года (7-го саура 1357 года по афганскому календарю) под руководством Центрального Комитета Народно-Демократической Партии Афганистана.
Революционные события, встреченные с воодушевлением народными массами, положили начало глубоким социально-политическим и экономическим преобразованиям афганского общества. По своему основному содержанию они были антиимпериалистическими и антифеодальными — освобождение крестьян от кабалы и вечной задолженности помещикам, бесплатная передача конфискованных излишков земли безземельным и малоземельным крестьянам, создание кооперативов по обработке земли, ликвидация империалистических иностранных концессий, создание демократических общественных организаций, предоставления полноправия женщинам, создание школ по борьбе с неграмотностью и т. д.
Все эти демократические преобразование в стране породили активные действия врагов Апрельской революции — реакционной буржуазно-помещичьей верхушки, привилегированного слоя офицерства и высшего чиновничества и мусульманского духовенства.
Силы внутренней и внешней реакции ведут настоящую необъявленную войну против законной власти ДРА, применяя самые различные формы и методы вооруженной борьбы.
Их цель — свергнуть народную власть, реставрировать старые порядки феодального режима и капиталистической эксплуатации народа.
В их рядах — крупные и средние феодалы, приспешники бывшего шаха, реакционные племенные вожди, часть офицерства, круги исламского духовенства, ростовщики — все те, кого революция лишила возможности наживаться на нищете народа, кто вел паразитический образ жизни за счет жестокой эксплуатации трудящихся. Контрреволюции удалось собрать под свои знамена и часть простых афганцев, подкупленных, обманутых или под угрозами, заставив покинуть обжитые места и вступить в банды.
В агрессии против ДРА принимают участие США, их союзники по НАТО, Китай, Пакистан, Иран, Египет и ряд других реакционных режимов. Во главе альянса выступают США, которые стремятся укрепиться на Ближнем и Среднем Востоке.
У Китая имеются территориальные претензии к Афганистану.
Пакистан, Иран, Египет и другие мусульманские страны обеспокоены страхом перед влиянием идей апрельской революции на народы своих государств.
Контрреволюции и вооруженным бандам создается широкая поддержка и финансирование: США выделили 300 миллионов долларов, Англия — 18 миллионов фунтов стерлингов, ФРГ — 60 миллионов марок и т. д. Отметим, что Саудовская Аравия вносила ровно столько же, как ассигновал конгресс США, с точностью до доллара. Общая сумма — превышает миллиард долларов.
Три ближневосточных государства — Египет, Израиль и Саудовская Аравия, — по разным причинам стали участниками по оказанию тайной поддержки афганской вооруженной оппозиции. Саудовская Аравия взяла роль банкира, а Египет и Израиль — поставщиков оружия и военной техники советского производства. По условиям сговора, таким образом, у мировой общественности формировали мнение о том, что афганские моджахеды воюют оружием, которое они добыли в боях. А иными словами, создавали видимость того, что они воюют весьма успешно и самостоятельно.
В приграничных районах Пакистана, главным образом в Пешаваре, а так же в Иране (Мешхед, Захеден), Синдзяне (Китай) были созданы крупные специальные лагеря, опорные базы, пункты, учебные центры. Оружие прибывает в Пакистан под видом обычного груза на гражданских самолетах, опознавательные знаки которых постоянно меняются.
Сотни американских, английских, китайских, пакистанских военных инструкторов руководят подготовкой диверсионно-террористических групп и бандитских формирований, которые нелегальным путем переправляются в Афганистан.
Мятежники, действуя по инструкциям, разработанным спецслужбами, и обученные в специальных лагерях, подстрекаемые религиозными фанатиками, безжалостно расправляются с партийными активистами, представителями новой власти, убивают и обезображивают тела учителей, уничтожают школы, жгут посевы, взрывают мосты, фабрики, заводы, создают завалы и минируют дороги, устраивают засады. Нападают на одиночные машины и отдельные воинские гарнизоны.
Отряды мятежников подчиняются своим контрреволюционным организациям и группировкам, штаб-квартиры которых, в основном, расположены в Пакистане.
Наиболее крупными из них являются следующие.
ИСЛАМСКАЯ ПАРТИЯ АФГАНИСТАНА — ИПА — занимает крайне правые позиции в рядах международной организации «Братья-мусульмане» и его молодежного крыла «Мусульманская молодежь».
Цель — установление исламского режима.
Возглавляет ИПА Гульбуддин Хекматиар, сын феодала из г. Имам Сахиб. Он претендует на роль лидера всех контрреволюционных сил.
ИСЛАМСКОЕ ОБЩЕСТВО АФГАНИСТАНА — ИОА — штаб-квартира в Пешаваре. Лидер — Бурхануддин Раббани, известный теолог, бывший профессор Кабульского университета. В этой партии — муллы, крупные землевладельцы, бежавшие чиновники, часть обманутых граждан, эмигрантов.
Цель — установление исламской республики.
ДВИЖЕНИЕ ИСЛАМСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ АФГАНИСТАНА — ДИРА — создано в июне 1978 года эмигрантами и членами организации «Служители Корана», бежавшими офицерами афганской армии, служителями культа, деклассированными элементами, лицами, пострадавшими от апрельской революции. Возглавляет Мухаммад Наби Мухаммади, видный религиозный деятель, который пользуется влиянием среди пуштунских племен юго-запада Афганстана.
Цель — установление исламских принципов правления.
НАЦИОНАЛЬНЫЙ ИСЛАМСКИЙ ФРОНТ АФГАНИТАНА — НИФА — создан в декабре 1978 года в Пакистане крупными землевладельцами, буржуазией, бывшими высокопоставленными чиновниками, фабрикантами, купцами. Лидер — Сайед Ахмат Гиляни (он же «Эфенди», «Нагиб»), принадлежит к семье потомственных хазратов — «святых» — был личным советником свергнутого Захир Шаха. До революции владел обширными землями в провинции Нангархар и автомобильным салоном «Пежо» в Кабуле. Пользуется большим влиянием среди пуштунских племен, особенно в провинции Пактия, где у него, по сведениям, в отрядах 15 тысяч мюридов (последователей).
Цель — свержение революционного строя и замена его демократией, основанной на законах ислама и национализма.
ФРОНТ НАЦИОНАЛЬНОГО ОСВОБОЖДЕНИЯ АФГАНИСТАНА — ФНОА — создан летом 1978 года, бежавшими в Пакистан крупными феодалами, реакционными клерикальными деятелями, объединяет бывших министров, бывших государственных деятелей, руководителей некоторых племен и других ярых приверженцев ислама и принципов «западного варианта» решения афганской проблемы. Лидер — Согбатулла Моджаддиди, крупный богослов, представитель известного в мусульманском мире клана Моджаддиди, семьи потомственных «хазратов» (святых), выходцев из Индии. Пользуется влиянием в пуштунских племенах, а также в северных, восточных и юго-восточных районах Афганистана.
Цель — возврат к старым порядкам, установление исламского режима и уничтожение «всех неверных».
Позитивные идеи Апрельской революции, провозгласившие прогресс, улучшение жизни трудовых слоев населения, в отдельных отсталых районах оказались инородными для простого афганца, так как на первых этапах почти насильственные методы и формы, в которых утверждались эти идеи, дискредитировали саму их суть, извратили понятие самой революции, они оказались непригодными. Они отвратили от новой власти определенную часть населения. Этим умело воспользовались противники революции и реакционное духовенство, выдвинувшее лозунг — «Ислам в опасности!». А появление советских войск в стране, муллы стали преподносить как приход «неверных» с одной целью — уничтожение ислама. Религиозные деятели разных уровней активно поддерживали и распространяли «такую новость», утверждая в сознании малограмотного населения идею «джихада» — священной войны.
Афганцы шутят, что в их стране «все продается и все покупается». В этой шутке есть немалая доля истины. Всем членам вооруженной оппозиции платили и платят за боевые действия. Платят за выполнение конкретного задания. Платят хорошо, заработок боевика сравним с заработком среднего предпринимателя или торговца.
Война стала выгодной. Кроме защиты своей земли, ислама, своих родственников, вдруг открылась возможность еще и на этом зарабатывать деньги. Помощь Запада и некоторых арабских стран, таким образом, инициировала одну из причин, заставивших простого афганца, одураченного религиозной пропагандой, взяться за оружие и пойди на «священную войну».
Афганистан исторически был одним из ведущих производителей и легальным экспортеров опиума с высоким содержанием морфина. Избегая контроля со стороны властей, большая честь опиума переправлялась за границу контрабандным путем.
Включившись в тайную операцию по свержению народной власти ДРА, руководящие сотрудники ЦРУ США совместно с афганской оппозицией, в своих целях начали активно использовать сложившиеся тайные структуры наркомафии и контрабанды. Многоопытные группы контрабандистов и их подпольные каналы были задействованы для доставки больших партий оружия афганским мятежникам.
Под лозунгом «борьбы с наркобизнесом», стали создавать мощную инфраструктуру для тайной войны с ДРА. На афгано-пакистанской границе в полную силу задействована традиционная схема тайных операций: по караванным маршрутам и горным тропам контрабандисты стали везти оружие, боеприпасы, военное снаряжение в Афганистан, для бандитских формирований, а обратно — наркотики. Обычных и широко известных контрабандистов стали величать «борцами за свободу», а их промысел — не иначе, как «борьбой за веру».
Таким образом, с поддержкой «западных друзей», в лагерях афганских беженцев и центрах военной подготовки произошло фактическое слияние афганской оппозиции с пакистанской и международной наркомафией.
3
В обстановке когда объединенные силы внешней и внутренней реакции продолжают открытую борьбу против народной власти, НДПА и правительство ДРА принимают решительные меры, направленные на укрепление обороны страны, защиту завоеваний Апрельской революции и обеспечения условий для мирной жизни Афганистана.
Создана единая комплексная система защиты революции и народа, составными частями которой стали армия, пограничные войска, Царандой, органы безопасности, отряды защитников революции и племенное ополчение.
Для координаций усилий партийных и государственных органов, армии, Царандоя и ХАТ в борьбе с контрреволюцией, создан Совет обороны.
Афганские воины, члены отрядов защиты революции ведут борьбу с объединенными силами внутренней и внешней контрреволюции, приобретают боевой опыт, проявляют мужество и героизм. Многие банды мятежников разбиты. Однако угроза, нависшая над завоеваниями Апрельской революции, еще не устранена.
Советский Союз по просьбе правительства ДРА, на основании Договора о дружбе, добрососедстве и сотрудничестве от 5 декабря 1978 года, Устава ООН и соответствующих международных правовых документов, ввел в Афганистан ограниченный контингент своих войск, оказав своевременную помощь афганскому народу в противодействии посягательствам извне.ПОЛИТУПРАВЛЕНИЕ
ТуркВО
г. Ташкент
1
Майор Екимов, дочитав до конца «Секретную информацию», закрыл папку. Отложил в сторону и задумался. Многое теперь ему становилось ясным и понятным. Воюют-то, оказывается, они не с полуграмотными афганцами, как казалось на первый взгляд, а почитай чуть ли не со всем озверевшим капиталистическим миром. Та «холодная война», о которой был наслышан дома, в Союзе, которая казалась какой-то смутной и неясной, далекой и почти нереальной, именно здесь, в Афганистане, обретала свое истинное лицо, превращаясь в самую что ни есть огненно-горячую. И это понимание давало крепость веры в необходимость присутствия в этой стране.
«Надо эту секретную документацию передать замполиту, чтобы он проработал с офицерами и внес им полную ясность о том, с кем на самом деле приходится вести боевые действия, — подумал Владимир Николаевич, — чтобы каждый почувствовал всю ответственность, которая нам выпала».
Он сам чувствовал эту ответственность с первого же дня пребывания в Афганистане, сердцем понимая важность и значимость выпавшей на его долю военной участи.
Этот древний азиатский народ жил на земле, как бы отгородившись высокими горами от других. У нас по календарю завершается XX век, а они, со своими традициями и отношением к жизни, отстали и задержались в веке XIV-ом. А когда народ этот очнулся, это, оказывается, очень даже не понравилось всем тем, кто привык веками пользоваться его ценностями в своих интересах. Вот в чем кроется подноготная тайной войны, которую так хитро навязали афганцам. А теперь, когда сюда пришла советская армия, думал Екимов, у афганского народа появилась счастливая уверенность в том, что он не одинок, что нависшие серые тучи не есть угроза вечной тьмы старой жизни, это лишь сумрак перед рассветом, к прошлому возврата нет и уже никогда не будет.
В открытое настежь окно вливалась прохлада наступающей ночи. Здесь она приходит как-то сразу, едва солнце опустится за горы, почти без светлых сумерек, так привычных для русского человека.
Наступала очередная ночь войны, темная и тихая, пронизанная взорами бодрствующих вооруженных людей. Невнятные звуки изредка возникали и вновь утихали, уступая место безмолвию. Изредка где-то у подножья гор вспыхивали крохотные огоньки и тут же гасли, как бы понимая свою ненадобность.
Дежурный офицер доложил майору, что на вверенной территории все нормально, что ремонтники закончили чинить израненные вертолеты, что люди отдыхают, а в офицерском общежитии начинается серьезная пьянка.
— По какому поводу? — спросил Екимов.
— У лейтенанта Владимира Лобнева день рождения.
Екимов невольно улыбнулся, вспомнив очередную проделку Лобнева — молодого летчика-оператора из второго звена. Он был мастак на всевозможные розыгрыши и шуточки. Лейтенант уже успел шумно отметить свой персональный праздник. Надо ж было до такого додуматься!
Днем как всегда стояла жара, и личный состав в краткий перерыв между полетами и во время заправки вертолетов проводил время в самодельном солярии, сооруженном на берегу арыка. Купались, загорали.
Лейтенант подошел к невысокому ограждению, вынул зажигалку и поджег опознавательную дымовую шашку. Едва только из нее начала выплескиваться оранжевая струя дыма, он забросил шашку в центр солярия, в гущу загоравших там пилотов и техников.
Но дымовая шашка оказалась некачественной. Вместо того, чтобы исправно и густо дымить, она вдруг шумно взорвалась. Раздались крики, вопли и ругань. Эффект был потрясающий! Голые оранжевые мужики с вытаращенными глазами, толкаясь и матерясь, выбегали из солярия, ошарашено оглядывались по сторонам, не понимая, что же произошло…
Лобнев, понимая, что ему несдобровать, успел смыться.
А теперь он устраивает пьянку. То ли действительно отмечает свой день рождения, то ли пытается загладить вину…
2
Крупные звезды, усеявшие небо, казались близкими. Они перемигивались и, казалось, перешептывались, делясь важными секретами. А земля, горы и долины, деревья, которые с рождения тянутся к небу, словно прислушивались, пытаясь проникнуть в звездные тайны. Где-то неподалеку протявкала собака и замолкла. Только летучие мыши, тихо попискивая, в одиночку и группами, с чуть слышным характерным сухим шелестом носились над землей.
Екимов остановился возле освещенных окон полуподвала офицерского общежития, которые узкими светло-желтыми прямоугольниками тянулись на уровне земли по всему периметру кирпичного здания. Кто-то пел под гитару. Майор прислушался. Песня была новой, незнакомой.
Задорная песня понравилась. Раздались одобрительные восклицания, предложения «выпить за песню!»
«Что снайперы стреляют, это точно», — подумал Екимов, размышляя о том, что надо бы зайти и попросить «не затягивать мероприятие», поскольку с утра предстоят вылеты. Но тут послышался голос Паршина, который словно бы прочитал мысли майора.
— Давайте еще по одной и будем закругляться! Всем вставать рано.
Послышались возражения:
— Да ты чо, Серега!
— Не порть настроение!
— У меня еще песня есть! — громко произнес, перебивая всех, тот, кто пел. — Про нас, вертолетчиков!
— Новая? — майор по голосу узнал Александра Беляка. — Давай, выкладывай!
Послышался перебор струн. И полилась песня, тревожно-властная, близкая своей правдивостью.
— Какой очень красивый песня!
Майор резко повернулся. Перед ним стоял плотный афганец в светлой военной форме. Майор узнал Сайяфа Файзуни, льстивого начальника Джелалабадского аэродрома.
— Какой очень красивый песня! — повторил афганец.
— Да! Хорошая песня и правдивая, — ответил Екимов.
Около них прошёл патруль десантников спецназа, направляясь к внешнему кольцу охраны стоянок вертолетов.
Екимов удивился неожиданному появлению в столь неурочное время здесь, около офицерского общежития, начальника афганского аэропорта, который сегодня за весь день почему-то ни разу не попадался майору на глаза. Словно его и не было вовсе. Хотя обычно улыбчивый афганец постоянно вертелся неподалеку от штаба, надоедал пустыми вопросами и льстивыми восхищениями. И вдруг, вот он, словно вынырнул из-под земли. Незаметно и тихо подкрался. С какой целью? Для чего? Может быть, афганец подслушивает разговоры летчиков и выведывает военные секреты? Надо предупредить офицеров, чтобы и в своем общежитии не болтали на служебные темы. Эти тревожные мысли пронеслись в голове майора, пока он с улыбкою беседовал с Сайяфом Файзуни.
— Спокойной тебе ночи, товарищ майор, — с почтением сказал на прощанье афганец. — Аллах бережет твою жизнь!
— Спокойной ночи, — ответил Екимов.
«Загадочный человек этот начальник аэропорта, — подумал майор. — В России он ни разу не был, летному делу обучался в Египте, а русским владеет довольно сносно. Наш замполит Корниловский с ним часто якшается… Может ему виднее?»
Начальник аэропорта, отойдя на дюжину шагов, остановился. Огляделся по сторонам. Долго смотрел в спину уходящего майора. И тихо повторил слова, сказанные на прощанье Екимову. Но произнес их уже на пуштунском:
— Аллах бережет твою жизнь!..
Да, так оно и есть. Аллах проявил доброту к майору. Сайяф Файзуни сунул руку в карман брюк, вынул пистолет с коротким глушителем и осторожно поставил предохранитель на место. Спрятал оружие.
Сегодня не удалось. Отомстить за пролитую кровь своего двоюродного брата Абдуллы Аджиб-хана ему не удалось. Его убили вертолетчики майора Екимова. В сердце горит огонь праведной мести. Смерть за смерть, — таков закон предков.
А как хорошо начиналось! Выследил, подошел в темноте незаметно и бесшумно. Но стрелять не решился. Подкрался еще ближе. Чтобы без промаха попасть в черное сердце неверного. Хотел убить с первого же выстрела. Но тут из-за угла показался вооруженный русский патруль. Он и спас майору жизнь. Сайяф Файзуни не отважился стрелять.
— Какой очень красивый песня!
Сайяф Файзуни тихо выругался и подумал о том, что этим певцам хорошо бы поотрезать поганые языки и засунуть их каждому в вонючий задний проход. Когда-нибудь придет такое время!
Посмотрел на небо, усыпанное звездами, потом на горы. Снова выругался. Почему они молчат? Почему не начинают ночь мести? Кончается среда, день, который афганцам приносит удачу…
3
— Хватит дымить! — сказал Паршин. — Дышать нечем.
— Пора проветрить комнату! — вставил Беляк.
— Не суетитесь! Еще не все выпито, — возразил пьяным голосом Владимир Лобнев. — Кондиционер работает? Работает! Значит очистит. И полный порядок!
— Разливай по новой, — поддержал его Друзьякин. — А я вам, мужики, расскажу анекдот… Хотите? Слушайте… Почему петух радостно поет всю свою жизнь? Не знаете? Да просто потому, что у него много жен, и ни одной… ни одной тещи!
— Верно, Вася! — похвалил Хромов, орудуя вилкой в полупустой консервной банке. — Без тещи завсегда хорошо.
— Без тещи замечательно, но вот без денег хуже, не запоешь, — мрачно произнес Кулешов, тяжело поднимаясь с табуретки. — Пошли на воздух! Легкие надо проветрить…
— И отлить тоже! — добавил Серебров, двигаясь к выходу.
После светлой комнаты темнота оказалась кромешной, словно ночь накрыла все вокруг плотным колпаком. Только вверху равнодушно мерцали звезды. С гор тянуло приятной прохладой.
— Ни хрена не видать! — выругался Хромов. — Как у негра в заднице.
— Счас привыкнешь, — сказал Чубков, доставая сигарету из пачки.
— Мужики, вопрос на сообразительность, — Друзьякин сделал паузу и произнес: — Придумайте предложение из трех слов, но чтоб все три слова были глаголами?
— Не мудри, Вася.
— Слабо?
— Ну, слабо, — за всех ответил Хромов.
— А ведь это простое предложение из трех слов мы почти каждый день произносим. Все просто, — сказал Друзъякин и, сделав пазу, четко произнес: — «Сходи купить выпить!»
— Важная фраза в нашей житухе, — вздохнул Хромов. — Только одна постоянная загвоздка имеется. Причем самая главная! Где раздобыть то самое, за что можно купить то, что можно выпить, — сказал Хромов. — Шевелите мозгами, мужики! А я пойду в сортир и подумаю сидя.
— Сиди да не засиживайся! — сказал ему в след Чубков.
Все дружно засмеялись.
И тут же, разом оборвав смех, тревожно примолкли.
— Смотрите! — выдохнул Беляк. — Ракеты!
Со стороны мрачных гор взлетели, оставляя за собой в темной синеве ночи светящиеся следы, огненные стрелы. Они летели в сторону аэродрома. И тут же послышался знакомый свист, который стремительно нарастал.
— Ложись! — выкрикнул Паршин.
Но и без его команды пилоты дружно повалились на землю. В следующую секунду гулко и резко начали рваться реактивные снаряды. Засвистели осколки, торопливо защелкали по кирпичной стене, послышался звон разбитых стекол…
Александр Беляк распростерся на земле, привычно прикрыв руками голову. Хмель быстро улетучился. От пыли запершило в носу. Нестерпимо хотелось пить, во рту пересохло. Учащенно колотилось сердце, и его удары нервной пульсацией отдавались в висках. И тягостное ощущение полной беспомощности, беззащитности и одиночества.
Рядом тяжело дышал Паршин, а дальше распростерся Кулешов.
— А где Хромов? — спросил Беляк.
— В сортире.
— Сидит там?
— А куда деваться!
Александр грустно улыбнулся. Летняя уборная ограждена глинобитным забором, высотою чуть больше метра. Если сидишь в этом туалете, то со стороны тебя не видать. И ты хорошо защищен плотным глинобитным ограждением от осколков и пуль. А чтобы натянуть штаны, необходимо встать. Но подставляться под осколки и пули не очень-то захочется… Набирайся терпения, сиди и жди, когда налет закончится. Рекордсменом по отсидке в туалете был Друзьякин. В прошлый обстрел он просидел там больше часа. А теперь Хромов мается.
Реактивные снаряды и мины рвались по всему пространству аэродрома, но особенно густо там, где находились вертолетные стоянки. Из палаток, где располагался личный состав аэродромного обслуживания, послышались отчаянные крики раненых.
Со стороны внешней охраны аэродрома торопливо и нервно застучали крупнокалиберные пулеметы спецназовцев, и огненные пульсирующие трассы устремились к подножию гор. Следом забухали орудия трех боевых машин пехоты и танка. От взрывов и орудийных выстрелов земля вздрагивала.
Александр с тревогой подумал о летчиках дежурной пары вертолетов. Им сейчас не шибко приятно находиться в самой гуще обстрела.
Гремели взрывы, торопливая трескотня автоматов и раскатистые очереди пулеметов разорвали тишину ночи, слились в надрывно грохочущий громовой гул.
— Кто трезвый?
Сполохи разрывов, словно краткие молнии, на мгновение высветлили фигуру майора Екимова.
— Я! — первым отозвался Беляк, чуть приподымаясь с земли.
— Капитан Паршин!
— Я тоже! — подал голос Кулешов.
— Старший лейтенант Чубков уже почти трезвый!
— Экипаж Паршина! — в голосе майора звучал приказ. — Вместе со мной!
Пояснения не требовалось. И так все было понятно. Дежурная пара попала под обстрел и, судя по всему, выбыла из строя. Их нужно срочно заменить. У Паршина был допуск на ночные полеты.
Майор, не оглядываясь, побежал к стоянке вертолетов.
— Саня! Иван! — хриплым голосом позвал командир экипажа своего оператора и борттехника и сам быстро приподнялся. — Короткими перебежками! За мной!
4
— Правый и левый двигатели прогреть! Сеть запитать! Обогрев кабины включить! — отдавал отрывистые команды Паршин. — Бортовые огни не включать!
Беляк и Чубков быстро выполняли его указания. Кабина озарялась сполохами взрывов.
В сокращенные сроки, благо, что ночи здесь теплые, все было прогрето, запитано, включено. Действовали в полной темноте, чтоб не вызвать огонь душманов на себя. Оба двигателя, уверенно подавая басистые голоса, быстро набрали нужные обороты.
Паршин запросил разрешение на взлет и привычно приказал:
— Поехали!
Взлетать ночью ему приходилось не раз, но вот так, под обстрелом, еще не доводилось. Осколки неприятно и надсадно стучали по обшивке, ближние взрывы накатывались упругой волной, словно силились опрокинуть железную птицу.
Размашистые лопасти вертолета упруго выгнулись вверх, уверенно прессуя под собой ночной воздух. Вертолет сдвинулся с места. В темноте вырулил на взлетную полосу. Беляк почувствовал, как шасси, немного прокатившись по взлетной полосе, на краткий миг освещенной прожектором, чтоб ненароком не напороться на свежую воронку или выбоину, оторвалось от земли. Вертолет тяжело качнулся и повис в воздухе.
— Ну, родимый, не подведи! Давай, давай! — с тягучей тревогой повторял Беляк. — Быстрей, быстрей!
Прибор показывал слишком малую высоту, будто какие-то силы удерживали винтокрылую машину. Беляк застыл от напряжения, словно именно он сейчас вел вертолет.
— Давай, давай, родимый!
И почти сразу же спало мучительное напряжение. Вертолет быстро набирал высоту, уходя от опасного места, догоняя светлую точку — движущийся впереди крохотный маячок, оранжевый огонек на хвостовой балке винтокрылой машины майора Екимова.
— Ну, все! Взлетели! — облегченно вздохнул Александр.
В ночном боевом полете он был впервые…
Аэродром, покрытый редкими огненными фонтанами взрывов и грохочущими выплесками огня из орудийных стволов, остался внизу и с каждой минутой отдалялся, быстро уменьшаясь в размерах.
— Как у вас? — спросил Паршин по внутреннему переговорному устройству.
— Порядок! — ответил Беляк.
— У меня все хорошо, командир, — ответил Чубков.
— Двигатели?
— Как швейцарские часики!
Александр неотрывно смотрел вниз, туда, где выплескивались короткие струйки огня. В темноте ночи они были хорошо видны. Он сразу определил: это выстрелы душманских пулеметов. Вдруг появилась крупная вспышка и огненный шлейф, как от небесной кометы, устремился в строну аэродрома. Вот откуда они бьют ракетами!
В наушниках шлемофона послышался голос Екимова, который, запросив позывные, спросил:
— Взлетели нормально?
— Нормально! — ответил Паршин. — Без приключений и повреждений.
— Понятно! — произнес Екимов и добавил. — Цель справа по курсу.
— Вижу цель справа по курсу, — ответил Паршин.
— Захожу на боевой разворот! — голос майора звучал ровно, словно разговор шел о чем-то простом и обычном. — Держи ближнюю дистанцию и обеспечь прикрытие!
— Есть, держать ближнюю дистанцию и обеспечить прикрытие! — ответил Паршин.
Вертолет Екимова пошел в пикирование. Снизившись, майор дал залп из неуправляемых ракет. В темноте, там, откуда недавно стреляли из гранатометов, полосой поднялись огненные фонтаны взрывов.
По той же самой территории выпустил залп и «крокодил» Паршина. Стрельба по аэродрому сразу прекратилась, но они еще дважды по очереди заходили над злополучным местом, отстреливая боекомплект.
На земле стало темно и тихо. С высоты полета невозможно определить результаты проделанной работы. Можно было лишь предположить, что ничего живого там не осталось…
Лишь на рассвете стали известны печальные итоги ночного обстрела. Сильно повреждены два вертолета, и восстановить их своими силами не удастся. Сбит угол солдатской столовой. Повреждена взлетно-посадочная полоса, на ней много воронок и выбоин. Убито пятеро солдат, ранено — десять, среди них три члена экипажей дежурной пары вертолетов…
1
Гришин вернулся из Кабула.
Поездка в столицу оставила у него двойственное впечатление. Григорий Афанасьевич много узнал, получил ценную и важную информацию. А с другой стороны, все то, что он услышал и увидел на самом верху, на заседании высшего руководства республики, оставило в его душе тягостное впечатление.
Он ездил в Кабул вместе со своим шефом подполковником Саидом Азаматом. У начальника управления госбезопасности провинции Нагархар в Кабуле было много друзей и родственников, в том числе и в высших руководящих кругах. Гришина он от себя не отпускал и потому несколько дней пребывания в столице превратились в какой-то странный калейдоскоп, в котором смешались встречи официальные и неофициальные. И порой именно на неофициальных встречах за рюмкой коньяка или пиалой чая, сидя на дорогом ковре, по восточному обычаю поджав ноги, за роскошным достарханом с фруктами, сладостями и разнообразной едой, шутя и непринужденно, решались серьезные дела и разрешались запутанные проблемы. Даже те, которые никак не удавалось разрешить официальным путем. Клановые связи и родственные нити оказывались намного весомее и значительно эффективнее, чем прямые дороги по служебным инстанциям.
Григорий Афанасьевич на этих дружеских встречах чувствовал себя уверенно и свободно. Знание восточных языков, особенно персидского и пуштунского, укоренившихся издавна обычаев и восточного этикета, правил поведения, помогали ему устанавливать дружественные отношения с незнакомыми, но влиятельными людьми. Годы учебы на Восточном факультете Московского университета, бессонные ночи в студенческом общежитии за учебниками и конспектами, нудная зубрежка грамматических правил, усвоение лингвистических особенностей и постижение тонкостей цветастых выражений и оборотов, заучивание наизусть шедевров великих поэтов, трудов мыслителей Востока и сур Корана, не прошли даром. Все это вместе взятое здесь, в Кабуле, сыграло положительную роль.
А вот заседание высшего руководства республики, на котором они с Саидом Азаматом присутствовали, оставило у Гришина, мягко говоря, смутное впечатление.
Заседание Совета Министров началось строго и официально. Все чин чином. Министры уселись за длинный стол, согласно своей значимости. Каждого сопровождал персональный советский советник. Приглашенные разместились отдельно.
Заседание шло своим чередом, согласно утвержденной заранее повестки дня. Поднимались важные проблемы, обмен мнениями перерастал в открытое обсуждение. В дискуссию постепенно втягивались советники, прибывшие в Афганистан советские специалисты. Они придвигались все ближе к столу, начинали громко высказываться сами. Министры, как бы признавая свою некомпетентность, вежливо отодвигались, уступая им свои места. Через некоторое время, к удивлению Гришина, за столом остались одни советники, одни советские специалисты, которые, позабыв о своей роли и своем месте, яростно схлестнулись в споре.
Гришин, зная щепетильность афганцев в общении друг с другом, видел, как министры и их помощники переживали ущемление своей гордости и личной значимости. От такой помощи было больше вреда, чем пользы. Советники своим поведением наносили серьезный ущерб авторитету не только молодой республики, но и Советского Союза. Действовали они нахраписто и шаблонно, по железной и безотказной формуле: «Москва считает…»
У подавляющего большинства военных и партийных советников отсутствовала наблюдательность, они игнорировали обычаи и традиции, что вызывало разочарование, а порой раздражение и недоумение афганской стороны. Зато широко демонстрировался показной интернационализм, дешевая парадность, страсть к «бурным аплодисментам».
Многие афганцы, в том числе и из высшего эшелона власти, этим умело пользовались. Они подкупали советников откровенной лестью, задабривали подарками, взамен получали блистательные характеристики и рекомендации на очередное повышение. Порой они полностью передоверяли свои дела советским представителям, а сами сосредотачивались на фракционной деятельности, на борьбе за власть.
А фракционная борьба между халькистами и парчистами, которая эхом отзывалась в провинциях, в столице выливалась в открытое противостояние. И здесь активно использовался «советский фактор»…
Неприятное впечатление произвело на Гришина и совещание военных советников, которое состоялось в штабе 40-й армии. Вел его главный военный советник генерал-полковник Магометов. Присутствовал Маршал Советского Союза Соколов.
Совещание началось с большим опозданием. Маршал и генерал где-то «задерживались по делам» (как выяснилось некоторое время спустя, — отоваривались в спецотделе тыла штаба армии и в афганских магазинах). Больше часа советники, одетые по такому важному случаю в парадную форму, вынуждены были париться под жгучим афганским солнцем.
Маршал и главный советник прибыли в веселом настроении и даже не извинились за опоздание.
— Ну, кто начнет первым? — спросил маршал. — Смелым у нас дорога открыта.
— Разрешите, товарищ маршал? — поднялся высокий подполковник.
— Представьтесь сначала, — вставил слово генерал-полковник.
— Подполковник Катинин, советник разведывательного управления афганской армии, — отрапортовал тот.
— Продолжайте, — сказал маршал, прикрывая ладонью зевоту, и усмехнулся. — Интересно, что вы тут уже успели понаразведать?
Атмосфера складывалась явно нерабочая. И маршала, и генерала, по всему было видно, мероприятие явно тяготило. Понял это и подполковник. Он сразу, как говорится, взял быка за рога.
— В северных и особенно в восточных провинциях Кунар и Нангархар резко возросла активность бандитских формирований…
— Возросла? — перебил его маршал.
— Возросла, товарищ маршал, и по сведениям разведки формируются…
— Это после ввода наших частей? — снова перебил его маршал.
— Так точно, товарищ маршал. Имеются агентурные сведения…
— Ты трус и паникер! — резко оборвал его маршал, повышая голос. — Садись! Тебе здесь делать нечего! Отправляйся в Союз!
Такого поворота событий никто не ожидал. Советники оторопели.
Генерал-полковник Магометов поднял руку и показал в небо, где завис боевой вертолет с красными звездами:
— Видите! Вы представляете себе эту мощь? — и насмешливо спросил: — Что могут сделать полуграмотные мужики в широких штанах против такой силы?
Многие советники, как и Гришин, знали, что эти афганские мужики могут многое. Но было ясно, что к их мнению высшее военное руководство прислушиваться не желает. Им совершенно не нужна была объективная информация о состоянии дел в стране, где только что произошли революционные перемены, стране, раздираемой социальными, национальными, племенными, и другими противоречиями. Им хотелось слышать лишь привычные победные рапорты. И они их получали.
А труженики войны — посланные сюда солдаты и офицеры — будут добросовестно выполнять приказы, подставлять себя под меткие пули воинственных «мужиков в широких штанах» и расхлебывать кровавую заваруху, так беспечно и опрометчиво начатую в высоких инстанциях властолюбивыми и недальновидными чинами.
2
Подполковник Семен Корниловский развернул в части антиалкогольную компанию и устроил громкое мероприятие под названием «Борьба с пьянством».
Момент им был выбран весьма благоприятный. Из штаба армии сообщили, что в Джелалабад прилетит с попутным рейсом специальный корреспондент газеты «Фрунзевец» — боевого печатного органа Туркестанского Военного округа, которая печатается в Ташкенте. А вся 40-я Армия, вступившая в Афганистан, входит в состав войск этого старейшего и прославленного округа. Замполита предупредили, чтобы «было все честь по чести», а корреспондента встретили «как подобает».
И Корниловский начал действовать.
Такие подарки судьба преподносит не каждый день. Когда еще выпадет случай показать с лучшей стороны и себя, и свое прямое начальство? Корниловский тут же смекнул, чем можно прославиться на весь округ. О героических делах и боевых вылетах, естественно, корреспондент будет писать завуалировано — поскольку война официально не объявлена, следовательно, для широкой общественности и подвигов формально пока не существует. А вот антиалкогольная кампания — это как раз то, о чем можно и даже нужно широко оповещать читателей, поднимать на щит, пропагандировать этот опыт политической работы, как пример высокой нравственности и осознания исполнения воинского долга.
Корниловский продумал все до мелочей. Каждый пункт программы тщательно отработал и согласовал с командиром полка, получив его одобрение. У подполковника Белозерского своих хлопот было по самое горло. Он знал, что уже готовится и буквально в ближайшее время начнется крупномасштабная боевая операция в Панджшерском ущелье. В ней будут задействованы многие боевые части пехоты и мотопехоты, танковые подразделения, многое ляжет на плечи авиации и, особенно, на его вертолетный полк. Заниматься корреспондентом подполковнику просто было некогда, и он полностью доверился своему замполиту.
— Это все по твоей части, тебе и карты в руки, — сказал Белозерский. — Действуй!
Получив «добро» командира полка, Корниловский развернул бурную деятельность. Он намеревался обустроить корреспондента «на самом высшем уровне», чтоб тот остался доволен пребыванием у вертолетчиков и выдал потом в окружной газете самый положительный материал. А печатное признание заслуг, как хорошо знал замполит, служит веским аргументом при представлении к наградам, для повышения по службе и получения внеочередных воинских званий.
Главным мероприятием, естественно, должен стать вечерний прием. Но какой «сабантуй» можно сообразить в офицерской столовой, где нет никаких деликатесов, а одна мясная тушенка да килька в томате? Все продукты привозились из Союза, во избежание отравления личного состава. Высокое начальство даже горделиво хвасталось, что у афганской стороны «ничего не берет, кроме воздуха».
А тушенкой и воздухом корреспондента потчевать не станешь, себе обойдется дороже. Для проведения «сабантуя» на должном уровне нужны средства. И замполит направился к начальнику аэропорта.
Сайяф Файзуни встретил замполита приветливо, льстивыми словами восточного красноречия. А когда узнал о том, что его русскому другу срочно нужны «взаймы на короткое время» афганские деньги, тут же вынул из кармана брюк увесистый кожаный кошелек. Боковым зрением хитрый афганец уловил алчный блеск в глазах Корниловского. Файзуни, дразня замполита, не спеша, раскрыл кошелек, набитый крупными купюрами.
— Сколько нужно моему русскому другу и боевому товарищу?
Замполит назвал приличную сумму и тут же мысленно испугался.
— Понимаешь, дружище Сайяф, к нам прилетает корреспондент газеты, — дружески сообщил он. — Мне нужно устроить русское гостеприимство с лучшей афганской закуской.
— Я все понимай! К нам тоже приезжает афганское большое начальство и их надо хорошо принимать, угощать и обязательно давать подарки.
С этими словами он дал замполиту в два раза большую сумму, чем тот просил.
— Бери, мой русский друг и товарищ! Не стесняйся! Вернешь эти бумажки, когда у тебя появится такой возможность.
Замполит поблагодарил и торопливо спрятал деньги в карман.
— Постараюсь организовать так, чтоб корреспондент смог и тебя сфотографировать для газеты с нашими солдатами.
— Это совсем даже не надо! — ответил Файзуни.
Он был очень доволен встречей с Корниловским. «Если Аллаху будет угодно, — думал Сайяф, — то с поддержкой замполита нам удастся заманить этого корреспондента в город, в магазины, на базар и там захватить его…»
А крупная сумма, которую начальник аэропорта выдал замполиту, была лишь оплатой за секретную информацию, хотя сам Корниловский об этом не подозревал.
3
Выйдя из кабинета начальника аэропорта, замполит, вполне довольный собой, заторопился к майору госбезопасности Гришину. Он знал, что этот советник ХАДа, не в пример иным советникам, пользуется уважением и большим авторитетом у местного начальства. Корниловский напомнил Гришину его давнее обещание «устроить встречу командования полка с руководством провинции».
— Григорий Афанасьевич, вы мудрый мужик и понимаете, что сейчас для такой встречи выпал самый подходящий момент, — доказывал замполит. — В Джелалабад прилетает корреспондент нашей окружной газеты, из Ташкента, и такая встреча может получить свое отражение в печати.
Но реакции, на которую рассчитывал Корниловский, со стороны советника не последовало. Гришин терпеть не мог любую показуху и всегда возражал против дешевой парадности.
— Ничего обещать не могу, — сухо сказал он, — но постараюсь проработать этот вопрос с руководством.
Однако Корниловский получил желаемое. Слова «корреспондент» и «газета», а тем более из самого Советского Союза оказались магическими. К удивлению Гришина, они возымели действие на руководителя ХАДа провинции.
— Давайте, обязательно организуем встречу с нашим партийным руководителем и губернатором в одном лице, — обрадовано сказал Саид Азамат. — Давно пора познакомить его с командованием полка. А присутствие прессы очень даже хорошо и нужно. Братская встреча представителей советской армии и партийного руководства провинции Нангархар. Нужно, чтобы были не только командир полка и замполит, а с ними прибыли бы и отличившиеся офицеры. Небольшая такая делегация. И мы с вами, мой дорогой друг Григорий, обязательно там будем присутствовать.
Возражать было бесполезно. Афганцы любят покрасоваться и показать себя. Это у них в крови. Гришину ничего не оставалось, как сообщить замполиту, что «поднятый им вопрос получил положительное решение у руководства провинции».
Корниловский довольно улыбнулся: все проблемы по встрече представителя окружной прессы «на высоком уровне и как подобает» были решены. А сам подумал: «Теперь приступим к решению второй задачи с одним неизвестным, но положительным итогом…»
4
Замполит занялся осуществлением основного широкомасштабного мероприятия — антиалкогольной компании «Борьба с пьянством личного состава». С должным размахом и подобающей шумихой.
Он подобрал группу партийных и комсомольских активистов из числа младших командиров и штабников. Провел закрытое совещание. Проинструктировал каждого и внушил всем, что они выполняют «важное партийное поручение, лично участвуя в таком политическом мероприятии».
В назначенный Корниловским час «Х», группы активистов с пустыми объемистыми сумками заняли исходные позиции на территории части. По условному сигналу замполита, они дружно ринулись проверять палатки, модули и спальные места рядового, сержантского и технического состава, их рабочие места, складские помещения, ремонтные, оружейные и иные мастерские летного полка. Проверка превратилась в массовый обыск… Через пару часов операция была завершена. Вернее, ее первый этап.
В кабинет замполита потянулись группы активистов. Довольные и торжествующие они несли тяжелые сумки, из которых выпирали головки литровых и полулитровых бутылок темного и прозрачного стекла, пузатых и плоских, круглых и вытянутых. Немало было и трехлитровых банок с плотными крышками, канистр и бидонов. В отобранных емкостях была разлита качественная отечественная водка, привезенная из Союза, различного рода спиртовые настойки, крепкий самогон, спирт, кишмишевка — самодельная афганская водка, перебродившая и недобродившая едко-пахучая брага. На каждой посудине по указанию замполита были записаны звание и фамилия того, у кого она была изъята.
А на следующий день началось главное представление — на построении личного состава полка было устроено показательное разбивание бутылок и бутылей.
Замполит отличился. Вызывалась очередная жертва, у которой было изъято спиртное, перед строем полка виновнику — солдату или сержанту — вручался короткий металлический ломик, и он сам, своими руками должен был разбить вдребезги накануне найденную и изъятую у него спиртосодержащую посудину…
5
Корреспондент военной газеты капитан Серегин был приятно удивлен и обрадован тем, что нежданно-негаданно попал на столь важное и значимое мероприятие.
— Меня в штабе армии даже не предупредили. Своевременно это и актуально! Я бы раньше к вам прилетел.
— Мы ж не на показуху работаем, извините за прямоту, — скромно сказал ему Корниловский. — Нам прежде всего результат важен. Воспитание сознания и ответственности при исполнении своего долга у каждого солдата, сержанта и офицера!
— Ваша инициатива, ваш нестандартный подход к решению такой злободневной проблемы, — вы даже себе и не представляете! — имеет очень даже важное значение!
Лобастый, с крупными залысинами и острыми маленькими глазками на скуластом лице, щуплый ростом капитан Серегин суетился, выбирая удобную позицию, и неустанно щелкал объективом фотоаппарата.
Командир полка был внешне суров, «держал лицо», а мысленно был доволен стараниями замполита и похвальбой корреспондента.
Когда же основное мероприятие окончилось, Белозерский спросил:
— У вас пленка запасная имеется?
— Да, — утвердительно ответил Серегин и сам задал вопрос: — Разве на этом все не кончено?
— Нас ждет продолжение, — многозначительно и с улыбкой сказал Белозерский.
— Снова будут бить бутылки?
— Нет, будем их откупоривать.
— Не понимаю, — откровенно удивился Серегин.
— Едем на прием к губернатору провинции.
— Прямо сейчас?
— Именно, — вставил слово замполит. — Губернатор устраивает прием и пригласил к себе отличившихся офицеров, которые разгромили крупную банду в высокогорном районе Асмара.
— Мне в штабе об этом рассказывали, но, сами понимаете, написать о боевых подвигах даже в военной прессе пока нет никакой возможности…
— Но о приеме у губернатора, надеюсь, можно? — спросил Белозерский.
— Без проблем! — ответил Серегин. — Сделаем репортаж о дружбе и сотрудничестве афганских властей провинции с советскими воинами.
6
Сам командир полка к губернатору не поехал.
— Срочно вызвали в штаб армии, — сказал он замполиту, но так, чтобы слышал и корреспондент. — Намечается крупная боевая операция. Со мной в Кабул улетает и командир эскадрильи Екимов. Поезжайте без меня. Извинитесь перед губернатором. Возьмите капитана Паршина и лейтенанта Беляка.
Резиденция губернатора располагалась в центральной части Джелалабада, чуть в стороне от главной магистрали, которая служила и главным торговым центром.
Армейский потрепанный газик, в обиходе именуемый «козлом», вез делегацию к губернатору. Рядом с водителем сел замполит, а Александр Беляк с капитаном Паршиным и военным журналистом расположились на заднем сидении. Вертолетчики по такому важному случаю принарядились: вместо затрепанных комбинезонов, надели офицерскую летнюю форму.
Город встретил их деловым шумом и многолюдьем. Главная улица утопала в зелени. Кругом сады и цветы. И множество людей, большинство одеты пестро, по-восточному. Женщины в цветастых одеяниях, лица до глаз прикрыты чадрой. Одни горожане куда-то спешат, другие чинно шествуют, а третьи остановились прямо на проезжей части и о чем-то мирно беседуют, не обращая внимания ни на пешеходов, ни на движущийся транспорт. Автомашины разных марок, грузовые и легковые, потрепанные и с пестро размалеванными кузовами, конные повозки, двухколесные тачки, нагруженные тюками или ящиками, которые тянут полуголые афганцы, коричневые от загара спины их поблескивают от пота. А посреди улицы величаво шествуют гордо вскинувшие головы верблюды с медными, вроде больших стаканов, глухо позванивающими колокольчиками на длинных шеях, на горбатых спинах и по бокам — увесистые тюки. И бесконечные ряды магазинов, лавок, лавчонок, мастерских ремесленников, сапожников, жестянщиков, чайханы, рестораны и просто открытые места на тротуарах, на которых разложены всевозможные товары. Много овощей, зелени и фруктов. Кричат зазывалы, приглашая в магазины и духаны. А впереди — над зеленью садов — возвышаются стройные очертанья какого-то восточного дворца, дальше виднеются белоснежные колоны другого богатого строения…
— Красота какая! — сказал Беляк, любуясь городской жизнью.
— А товаров-то сколько! — не удержался журналист.
— Только в кармане этих самых афганей кот наплакал, — грустно вставил слово Паршин.
Газик притормозил возле широких деревянных ворот красного дерева, украшенных замысловатой резьбой.
— Приехали! — бодро сказал замполит.
Охранник, угрюмый бородатый афганец в новенькой форме царандоя, распахнул массивные ворота.
За высоким глинобитным забором открывался великолепный вид. Высоченные эвкалипты стояли, как зеленые часовые, около белого просторного здания с парадными колонами. Двор ухожен. Кругом благоухали цветники. Приятно ласкала глаза голубая вода обширного бассейна. Около водоема и на ветвях деревьев резвились ручные обезьянки. А дальше простирался сад. В зелени листвы ярко светились апельсины и мандарины. Дальше виднелись яблони, сливы, оттягивали ветки крупные плоды гранатов.
В глубине двора, с толстой ветки дерева свисала баранья туша, привязанная за заднюю ногу. Высокий худощавый афганец ловко орудовал ножом. Александр невольно вспомнил, как дома, во дворе под навесом, отец тоже вот так осенью ошкуривал овцу, подвешенную за ноги к перекладине. Пахнуло мирной уютной жизнью.
— Ух ты, как тут здорово! — радостно произнес Беляк.
— Райский уголок, — сказал Серегин, расчехляя фотоаппарат.
— Живут же люди! — вздохнул капитан Паршин.
Распахнулась дверь дома, и на крыльцо вышел дородный афганец с пышными усами, в светлом строгом костюме полувоенного покроя. На его голове, прикрывая жгуче-черные волосы, красовалась короткая, как бы сплюснутая по бокам светло-серая каракулевая шапочка. Следом за ним вышел Гришин, тоже в светлом костюме.
— Рад встречать наших дорогих и желанных гостей! — по-русски сказал афганец и, радушно улыбаясь, широко раскинул руки, приветствуя вертолетчиков. — Я есть губернатор провинции. Меня зовут Аманулла Джабари.
Замполит Корниловский выступил вперед и поочередно представил членов делегации. Особо подчеркнул присутствие корреспондента.
— Прошу заходить в наш дом! — афганец жестом указал в сторону раскрытой двери.
— Одну минуточку! Только одну минуточку!
Серегин, щелкая фотоаппаратом, попросил задержаться еще немного у крыльца и бесцеремонно начал создавать нужную ему композицию снимка, ставя губернатора в центр группы военных, заставляя всех улыбаться и пожимать друг другу руки. Александр был удивлен, что важный афганец безропотно и старательно исполнял прихоти журналиста.
В просторной прихожей Гришин, как бы показывая пример, снял лаковые туфли. Замполит и журналист тоже поснимали обувь. Паршин, разуваясь, шепотом спросил Беляка:
— Сань, ты хоть носки поменял?
— Ага!
— Что ага? А то задушишь губернатора! Он нашего ядреного запаха без противогаза не выдержит.
— Не боись, командир, я новые натянул.
— Тогда порядок!
В просторной комнате с высоким потолком, украшенным лепным орнаментом, было светло и уютно. В высокие окна лился солнечный свет. Пол устлан дорогим ковром. В центре комнаты стоял продолговатый обширный стол на низеньких ножках, а вокруг него на ковре лежали пухлые подушки, продолговатые и квадратные. На столе, застланном узорной цветастой скатертью, — тарелки, рюмки, бокалы, приятно радуя глаз, возвышались прозрачные бутылки с водкой, коньяком, темные — с вином, пузатые и объемные — с кока-колой, всевозможные мясные и рыбные закуски, небольшие бутерброды с красной икрой, янтарный сыр, помидоры и огурчики, свежие круглые лепешки, маленькие слоистые пирожки и еще много чего вкусного и заманчивого, в вазах — мандарины, персики, кисти винограда: черного крупного и мелкого светло-зеленого кишмиша. От обилия и разнообразия закусок зарябило в глазах. У Александра от одного взгляда на них во рту появилась слюна. Как давно он не ел ничего подобного! В офицерской столовой потчуют лишь привезенными из Союза мясными и рыбными консервами, разными кашами да макаронами.
— Прошу к нашему скромному достархану! — губернатор жестом пригласил гостей к столу.
Аманулла Джабари, взяв слегка запотевшую бутылку «Петровской» водки, по цвету напоминавшей коньяк, — одного из самых дорогих и уважаемых водочных напитков, уверенно разливал ее по хрустальным рюмкам. Беляк обратил внимание на его руки. Слегка пухлые пальцы с ухоженными ногтями, видать по всему, никогда не знали физического труда. И весь облик губернатора — чуть одутловатое смуглое лицо, вальяжные манеры говорили о том, что этот человек привык к барской жизни.
— Первый тост за наше с вами знакомство, которое укрепляет дружбу между нашими странами, — мягко с восточным акцентом выговаривая каждое слово, сказал Аманулла, обнажив под усами ровный ряд белых зубов. — Только потому, что вы, советские воины, здесь у нас, в городе сегодня совсем спокойная мирная жизнь, а в провинции прекратились нападения и убийства партийных активистов. Мне легко управлять провинцией, а наше население спокойной мирной жизнью обязано вашему полку, таким смелым и мужественным солдатам и офицерам. На вашем счету много славных побед, и я только могу пожелать, чтобы их было больше!
Губернатор поднял свою рюмку и по очереди протянул ее к каждому из гостей. Беляк, едва коснувшись наполненной по самый край посудиной до губернаторской, поспешно опрокинул ее в рот. Обжигающая жидкость приятно растеклась внутри, порождая теплоту. Взял двумя пальцами бутерброд с красной икрой и не заметил, как проглотил его.
— Сань, ты больше по второму способу пей, — тихо шепнул Паршин.
— Лады, командир, — кивнул Беляк.
Слух у губернатора оказался отменный. Он с мягкой улыбкою спросил Паршина:
— Поясните мне, пожалуйста, если это не ваш военный секрет, смысл вашего второго способа? Я в Советском Союзе четыре года обучался в Московской Высшей Партийной школе, бывал на разных приемах и дружеских застольях, но о втором способе пить водку никогда не слышал.
Паршин смутился, но тут же взял себя в руки.
— Да никакого особого секрета нет.
— Поподробнее, пожалуйста, — попросил журналист, раскрывая блокнот. — Такие вещи надо записывать.
— Хорошо, сейчас все поясню, — осмелел Паршин. — Прошу сначала всех наполнить свои посудины. Наполнили? Теперь запоминайте. Рассказываю секрет русского застолья. Он древний, но действенный до сих пор.
— Сергей, не тяни резину, — сказал замполит, не выпуская из рук рюмки.
— У русского народа существует два основных способа выпивать, — продолжал Паршин. — Первый: это выпить, закусить, выпить! Это значит, что водки много, а закусона, еды то есть, мало. Понятно?
— Такой способ нам очень даже понятен, — улыбнулся губернатор и спросил. — А второй?
— Второй способ такой: закусить, выпить и закусить! Это когда и закуски бывает много, и выпивки достаточно, — и Паршин добавил, показывая рукой на стол, уставленный всевозможными яствами. — Как у нас сегодня!
— Это только начало, — сказал губернатор, поднимая свою рюмку. — Впереди еще будет хороший шашлык и наш афганский плов!
7
В гарнизон вернулись поздно вечером, крепко подвыпившие и в хорошем настроении. Беляк смутно помнил, как они с Паршиным добрались до своей комнаты. Не раздеваясь, Александр бревном повалился на койку и сразу уснул. И снилось ему, что он дома, в своей Ломовке, как когда-то давным-давно, играет в «бутылочку». Крутят ее по очереди, и бутылка почему-то все показывает на него, на Саньку, и Люба Рогушкина, обдавая теплым дыханием, щекочет лицо своими волосами, прижимается грудью и страстно целует его, целует…
Корниловский привел журналиста к себе.
— Располагайтесь, капитан, как дома, — сказал замполит и указал на свою кровать, застланную чистым одеялом, из-под которого выглядывала свежая белая простыня. По всему было видно, что на ней никто не спал.
Корниловский достал из тумбочки бутылку водки, круг копченой колбасы. Разлил по стаканам.
— По маленькой на сон грядущий.
— Благодарю сердечно! — Серегин уселся на койку, взял стакан. — Какой сегодня был замечательный день! Понимаете, подполковник, бывает, мотаешься по частям неделю, а такого материала, как у вас, не добудешь.
— Приезжайте к нам почаще!
— Придется!
Они чокнулись, выпили.
Серегин расстегнул ворот рубахи.
— Жарища, как в Африке! — сказал журналист, закусывая колбасой. — А шашлычок был отменный! В Ташкенте такого не встретишь, даже в закрытой столовой ЦК республики. Афганцы, они мастера на этот счет.
— Мастера, — согласился замполит. — Еще по одной?
— Наверное хватит, а то перебор будет. Завтра дел много, материал в редакцию срочно переслать надо, — и журналист, дружески улыбнувшись, испытующе посмотрел на замполита. — Я могу на вас положиться? У меня небольшая проблема.
— Если в наших силах, разрешим немедленно, — ответил Корниловский. — На этот счет у меня приказ командира полка.
— Помогите обменять русские деньги на афганские. Мне надо купить небольшие сувениры.
Замполит внутренне улыбнулся. Он сам хотел предложить журналисту нечто этакое, чтоб привязать его к себе. Но вслух сказал.
— Проблема непростая, но мы ее решим.
Серегин в свою очередь понял, что Корниловский попался на крючок. На всякий случай соврал:
— Главный редактор просил меня, если конечно удастся, купить для его жены дубленку.
Замполит вынул кошелек и отсчитал крупную сумму афганей, из тех, что ему дал Сайяф Файзуни, значительно превышающую стоимость дубленки. Вручил деньги корреспонденту.
— Завтра водитель свозит вас в город, и там сами выберете то, что вам понравится, — сказал Корниловский. — Но у меня есть маленькая встречная просьба, по вашей части. Помогите мне написать статью для стенгазеты.
— Это без проблем! Потом я ее опубликую у себя…
8
В этот же вечер в оружейной мастерской собрались друзья — сержанты, ремонтники, электрики, и оружейники, вызванные Иваном Петровым.
— Новость есть. Секретная!
— Выкладывай!
— Наш замполит оказался настоящей паскудной падлой! — сказал Иван. — Устроил сегодня показуху! Всех обдурил! Солдаты, которые убирали битые бутылки, мне сказали, что водкой там и не пахнет. Я сразу же рванул к мусорке, для понта разный хлам потащил. Сам все осколки обнюхал и убедился. На склянках и следов нет от нашей водки! Смекаете? Он, падло, ночью в бутылках водку позаменил на воду! Только всякая кишмишевка да брага в посуде были настоящими…
1
Боевая операция по очистке Панджшерского ущелья, или как его именовали в обиходе Панджшера, от отрядов Ахмат Шаха планировалась в штабе 40-й армии основательно и готовилась очень тщательно. Это была первая крупная военная операция советских войск в Афганистане.
К ее проведению бравых советских генералов, жаждущих показать силу и мощь своих полков, мягко подтолкнуло руководство республики, а само афганское военное командование откровенно призналось в том, что они «своими силами не справятся, как не справлялась и армия свергнутого эмира».
Контролировать это ущелье в горах Гиндукуша всегда было важным делом для афганского руководства, как при эмире, так и при республике. Не только со стратегической и военной точки зрения, поскольку оно прилегало к границе с Пакистаном, а еще и чисто с экономической. Глухое и мрачное ущелье издавна было основным районом добычи полудрагоценных и драгоценных камней, в первую очередь «небесного камня» лазурита, алого рубина, кровавого граната, «живого камня» агата…
Еще одним важным обстоятельством было то, что Панджшерское ущелье и прилегающие трудно доступные горные районы Бадахшана населены воинственными племенами, которые мужественно отстаивали свою самостоятельность, не подчиняясь властям столицы, и отчаянно отражали любые военные поползновения.
А в последние годы Панжшер контролировали отряды Ахмат Шаха Масуда. Уроженец этих горных мест, богатый, властный и неукротимый, он пользовался огромным авторитетом у воинственных племен пуштунов и нуристанцев. О нем говорили так: «С Ахмат Шахом можно только договариваться и сотрудничать, но бесполезно с ним воевать».
Вполне понятно, что советские генералы, задетые за живое строптивым «бандитским авторитетом» и беспомощностью властей, решили наглядно и показательно наказать «басмача Ахмат Шаха» и окончательно утвердить свой приоритет в глазах афганцев.
В штабах развернулась кипучая деятельность.
Молодые, нахрапистые и самоуверенные генералы, никогда не воевавшие, не имеющие боевого опыта, не знающие тонкостей и особенностей ведения боевых действий в труднодоступных высокогорных краях, надумали огромной мощью советских войск одним махом раздавить и уничтожить горное «осиное гнездо»…
2
Подполковник Белозерский и майор Екимов вместе с другими командирами авиационных полков и эскадрилий, которые планировались для участия в операции, срочно были вызваны в Кабул.
В штабе десантной дивизии, на плечи которой ложилась основная нагрузка в этой операции, авиаторов познакомили с плановыми задачами по поддержке с воздуха сухопутных войск силами истребительно-бомбардировочной авиации и вертолетных подразделений. Конкретные задачи ставились каждому полку, каждой эскадрилье летчиков и вертолетчиков, детально отрабатывались различные вопросы взаимодействия с мотострелками, которые могли возникнуть в ходе ведения боевых действий. Согласовывались все моменты наведения авиации на цель, записывались позывные как летчиков и вертолетчиков, так и авиационных наводчиков, которые будут находиться в наступающих боевых подразделениях, устанавливались частоты выхода на радиосвязь.
В штабе, на широком столе с низкими ножками был установлен большой макет горного района. Крупномасштабный взгляд сверху на ущелье и его ответвления. На стенах — карты этой же местности с объектами воздействия и плановыми заданиями.
Командир дивизии пояснял авиаторам детали предстоящей операции и указкою показывал на картах и на макете где, когда и что будет происходить, кому и где надлежало быть и как действовать.
Загодя была проведена воздушная разведка и фоторазведка. Тут же на совещании каждому авиационному командиру вручили фотопланшеты. На них уже были проставлены цели первой очереди нанесения ударов с воздуха, как истребительно-бомбардировочной авиацией, так и боевыми вертолетами. Эти цели необходимо будет довести до летного состава, А летчики, изучив их, в свою очередь нанесут эти цели на полетные карты, определят схемы и очередность заходов для нанесения ударов с воздуха.
Панджшерское ущелье — не только глубокая и самая крупная по своей протяженности расщелина в горах Гиндукуша, оно, сложное по рельефу, имеет к тому же еще и множество боковых, разных по размерам ответвлений. По замыслу боевой операции и само ущелье, и все боковые ответвления должны были быть блокированы, одновременно их начнут прочесывать наши наземные подразделения.
Для проведения такой громоздкой операции требовалось много средств и большое количество сил не только мотострелковых и десантных частей, но и экипажей армейской авиации.
По своим масштабам и времени проведения — на все боевое мероприятие планировалось тридцать пять суток, — по величине привлекаемых сил и средств, это была самая крупная операция советских войск в Афганистане.
Разрабатывалась она скрытно и в тайне от главного командования афганскими вооруженными силами. А в период ее подготовки, афганцам, сохраняя секретность, дабы не утекла важная информация, не сообщали о том, где и когда операция будет проводиться.
В горные районы для визуального ознакомления с районами будущих боевых действий постоянно вылетали самолеты-разведчики и вертолеты. Многие командиры сухопутных подразделений, особенно те, кому еще не приходилось вести боевые действия в таких сложных горных местностях, настоятельно требовали повторных облетов «своего» района. А это, вполне естественно, еще больше нарушало секретность операции, сводило на нет эффект внезапности. Когда же командирам отказывали в предоставлении вертолета, они обращались в штаб армии, и оттуда следовал приказ с разрешением «совершить новый облет».
Чертыхаясь, Белозерский был вынужден эти приказы выполнять.
— Как же тут соблюдать секретность? — возмущался командир полка. — Только слепой или дурак не догадаются, что идет подготовка к крупной боевой операции.
— Думаю, что Ахмат Шах к их числу не относится, — грустно согласился Екимов.
— Что вы переживаете? — успокаивал их бравый полковник, командир мотострелкового полка, требовавший повторных вылетов. — Что могут противопоставить эти полуграмотные бородачи в длинных рубахах со своими древними пищалками времен царя Гороха нашей современной боевой технике? Да ничего!
3
Операция в Панджшерском ущелье началась шумно и громко.
Шумно — в печати, в средствах массовой информации. Газеты, радио и телевидение, особенно в западных странах, запестрели названием «Панджшер» и фотоснимками с мест боевых действий. В афганской печати сообщалось о начале совместных боевых действий афганских вооруженных сил и советских подразделений, которые совместными усилиями очищают район от бандитских и контрреволюционных формирований, и утверждают на местах принципы апрельской революции, устанавливая закон и порядок. В советской прессе боевые действия полностью замалчивались, лишь скромно говорилось о проведении «летних тактических учений в горной местности».
Громко — на местности. Грохот от взрывов авиационных бомб и ракет, не говоря уж о трескотне автоматов и пулеметов, умноженных горным эхом, разносящихся на десятки километров вокруг районов, где развернулись боевые действия, пугая и разгоняя все живое.
На главном направлении в первые же часы начала операции произошла заминка.
Наши мотострелковые части после запланированной воздушной «обработки района» неожиданно наткнулись у входа в ущелье на сильное сопротивление. Такого грамотно организованного отпора никто не ожидал и не предвидел. Мотострелки, несмотря на многочисленные атаки, целый день протоптались у входа в ущелье, но так не смогли продвинуться вперед и войди в Панджшер. Плотный и сильный кинжальный огонь велся с хорошо укрепленных и замаскированных позиций, которые удобно располагались на двух вершинах и склонах гор при входе в ущелье. Мотострелковые части понесли серьезные потери как в боевой технике, так и личном составе.
Подтвердились данные, которые были получены от агентурной разведки и подтвержденные афганцами — вход в ущелье сильно укреплен, здесь находятся большие склады с оружием и боеприпасами, а в глубине, в пещерах, оборудован госпиталь, где проходят лечение моджахеды. Но этим сведениям в свое время в штабе армии не придали значения, и они не были учтены при разработке операции. Им просто не поверили. Офицеры, разработчики операции, лишь криво усмехались. Какие могут быть в этих диких горах укрепленные районы?
Но они оказались.
Такого неприятного начала операции никто в штабе армии не ожидал.
В другом конце этого мрачного ущелья мотострелковые части смогли огнем пробить себе путь и вошли в него. Но, продвинувшись всего лишь на несколько километров, застряли. Моджахеды в узком месте ущелья, по дну которого протекала бурная полноводная река, подорвали на мине головную боевую машину и, подбив замыкающую, начали расстреливать колонну с двух сторон. Бой принял затяжной характер. На выручку мотострелкам был на вертолетах спешно переброшен десант спецназа. Десантники оседлали вершины, оказались над душманами и заставили их поспешно отступить.
Не лучшим образом развивались события и на других участках. Нашим пехотинцам и десантникам в ответвленных горных ущельях активно и весьма успешно противодействовали отдельные малочисленные группы моджахедов, численностью от пяти до двух десятков человек, а порой и одиночные снайперы. Как это ни странно звучит, но эти отважные одиночки смело вступали в бой с ротой, а то и с батальоном.
Боевые действия в горах имеют свою специфику. Замаскированного в скалах человека с винтовкой трудно увидеть и обнаружить. А ему сверху все видно, и противники перед ним, как горошины на ладони. Выбирай любого. Горные афганцы издавна славятся, как великолепные охотники и отличные стрелки, так как с раннего детства привыкают владеть оружием. Из старой английской винтовки образца прошлого века, на расстоянии больше километра, афганец запросто может попасть в человека. А наши подразделения были вооружены новейшими автоматами Калашникова с укороченными стволами, приспособленными для ближнего боя — у них убойный полет пули составляет не больше полукилометра…
Идет атакующая цепочка по склону хребта, и вдруг раздается выстрел. Один из бойцов падает, сраженный душманской пулей. Остальные мгновенно реагируют, залегают, маскируются в камнях, готовые отразить нападение. И напряженно ожидают следующих выстрелов. Но вокруг стоит гулкая тишина, лишь внизу говорливо шумит река. В скалах никого движения, ничего подозрительного не видно и не слышно. Томительно тянутся минута за минутой. Не сидеть же тут вечно! Командир дает команду:
— Вперед!
Но только бойцы поднимутся и сделают несколько шагов, как снова гремит выстрел. Горное эхо повторяет звук и скрывает направление, откуда он прозвучал. А в рядах наступающих еще на одного бойца меньше.
— Ложись! — тревожно кричит командир.
Бойцы залегли, попрятались за камнями. Затихнет эхо и снова тишина.
— Вперед! — командует командир. — Перебежками! По одному!
Первые три-четыре бойца успешно передвигаются вперед. А на пятом или шестом, едва он поднялся для рывка вперед, очередной выстрел, усиленный эхом. Еще одного нет в строю.
Бойцы тревожно озираются. Наступательный порыв смят, скомкан. А потом снова раздается выстрел. И снова падает солдат…
Одинокий снайпер в течение длительного времени мог безнаказанно вести отстрел. А если его все же удавалось вычислить и обнаружить, он уходил по знакомым ему с детства звериным тропам, скрывался в расщелине или в пещерных лабиринтах. А они тянутся на несколько километров, и по ним можно выйти в другое ущелье, в совершенно безопасное место…
4
Вот с чем пришлось столкнуться в горах советским войскам.
А внешне начало боевой операции производило странное впечатление. Вооруженные до зубов боевые подразделения, с танками, боевыми машинами пехоты, бронетранспортерами, артиллерией, самолетами и вертолетами не могут сломить сопротивление горстки бандитских формирований и выкурить их из горного ущелья.
Такого поворота событий никто не ожидал. Даже в самых мрачных фантазиях штабные офицеры и командование армии, отдававшие приказ о начале боевых действий, не могли представить ничего подобного. Штабники жили наивной верой в скорую и безоговорочную викторию. Победы отцов в прошлую войну и самая современная боевая техника давали им на то веские основания. Большинство из них были людьми послевоенного поколения. Никто из них никогда не участвовал боях, не нюхал пороху, но они жили радостной уверенностью в своем превосходстве. И вдруг такой конфуз…
Нужно было срочно принимать меры, спасать репутацию и престиж легендарной и непобедимой советской армии в глазах афганской и, естественно, мировой общественности. На то, чтобы думать, анализировать и размышлять у командования армией просто не оказалось времени. Надо было немедленно действовать. Быстро и решительно.
И командование, расстроенной неудачей первых дней наступления, не долго думая, приняло решение показать свою боевую мощь полностью и «раздолбать до основания» главный опорный узел у входа в Панджшерское ущелье. Было приказано нанести утром следующего дня по укрепленным позициям противника массированный ракетно-бомбовый удар с воздуха такой мощности, чтобы раз и навсегда отбить у моджахедов охоту к сопротивлению.
Офицеры штаба кинулись исполнять приказ. Зазвенели телефоны и радиотелефоны, посыпались распоряжения в авиационные подразделения. В воздушную армаду были привлечены два десятка истребителей-бомбардировщиков из авиационного полка, который базировался на аэродроме в городе Баграм, и включены шестьдесят боевых вертолетов из полков, расположенных в Кабуле и Джелалабаде.
Инженерно-технический персонал, поднятый по тревоге, стал в срочном порядке готовить самолеты и вертолеты к боевым вылетам, заправлять топливом баки, проверять двигатели и вооружение, пополнять боевой запас скорострельных пушек и крупнокалиберных пулеметов, укреплять в гнездах авиационные бомбы, весом в четверть тонны каждая, и кассеты с ракетами, управляемыми и неуправляемыми…
На сбрасывания многих тонн смертоносного груза на небольшой клочок горной земли командование отвело авиаторам очень короткое время — всего один час. Эти шестьдесят минут делились так: двадцать восемь минут отводились истребителям-бомбардировщикам, которые наносили удар первыми, и тридцать минут — вертолетам. А две минуты — на краткий перерыв, на интервал между боевой работой истребителей и винтокрылых машин.
Итак, вертолеты выходили к Панджшерскому ущелью следом за истребителями. Схема заходов на цели была проста. С одного направления колонна винтокрылых боевых машин по парам и с дистанции тысячи метров должна была совершить всего по два захода. В первом с вертолетов сбрасывались осколочно-фугасные авиационные бомбы весом по четверти тонны каждая или разовые бомбовые кассеты с авиационными бомбами меньшего веса. Во втором заходе каждый вертолет отстреливал по намеченной на земле цели неуправляемыми ракетами — по шестьдесят четыре в кассете…
5
Жители окрестных кишлаков были разбужены грозным ревом моторов, который доносился с неба. Выбежав из домов на улицы, они с не скрываемым удивлением и страхом смотрели в безоблачное небо.
Грозный гул реактивных турбин, который внезапной волной прокатился над небольшим горным кишлаком, разбудил и Джаллавар-хана. Сна как не бывало. Он спешно вскочил с постели и тут же тихо выругался. Ступил на пол с левой ноги! Надо же такому случиться… А левая нога, как и левая рука, приносят афганцам одни несчастья. Да к тому же и день выдался несчастливый — вторник.
Азиз Джаллавар-хан выбежал во двор. Там уже находились его домочадцы и ближайшие сподвижники по отряду — высокий узкоплечий Юсуп и кряжистый бородач Кабир с оружием в руках. Все смотрели на небо.
По яркой синеве небольшими стаями, соблюдая строй, стремительно, с оглушающим ревом, пролетали железные птицы с красными звездами на крыльях. А вслед за ними с грохочущим гулом двигалась нескончаемая вереница темных, зелено-полосатых винтокрылых машин. И быстрые самолеты, и степенные вертолеты летели в одном направлении — в сторону Панджшерского ущелья.
Джаллавар-хан облегчено вздохнул. Летят мимо! Летят высоко! Кишлак бомбить не собираются. И удовлетворенно подумал о том, что сведения «о большой беде, которая идет в Панджшер», поступившие вчера от начальника джелалабадского аэропорта, оказались ценными и правдивыми. Сайяф Файзуни — человек уважаемый, верный и надежный. И еще Джаллавар-хан подумал о том, что правильно сделал, что тут же послал нарочного в Панджшер к самому Ахмед Шаху.
— Да поможет ему Аллах в борьбе с неверными!
— Да поможет Аллах и нам!
Это сказал Юсуп. Он уже успел вынести из дома треногу и устанавливал крупнокалиберный пулемет. Хмурый Кабир помогал ему.
— Нет! — властно крикнул Джаллавар-хан. — Не стрелять?
— Ты защищаешь неверных?
— Защищаю правоверных! За один твой выстрел эти проклятые шурави на своей «шайтан-арбе» весь кишлак разнесут. Видишь сколько их!
— А воина Аллаха не пугает количество врагов! — отозвался Юсуп.
— Не торопись! Спешка нужна, когда ловишь блох, — и строго, приказывая, Джаллавар-хан произнес. — Будем стрелять их, когда они полетят назад, уже без патронов, без бомб и без ракет.
Горный кишлак гудел, как растревоженный пчелиный улей. Тревожно лаяли собаки, мычали коровы, приглушенно блеяли овцы. Вездесущие бачата — афганские босоногие мальчишки — притихли и жались к взрослым, показывали пальцами в небо, тревожно спрашивая старших:
— Ота, нма бу? Отец, что это?
— Шайтан-арба, проклятая Аллахом!
— Куда они летят?
— Наверное к Панджшеру, да сохранит Аллах жизни тамошних жителей!
В стороне кучно жались женщины. На их лицах страх, в широко раскрытых глазах — тревога.
Одна обвально грохочущая в небе «шайтан-арба» появлялась вслед за другой. Летели они двойками, по парам, строго соблюдая дистанцию. Грозно гудящая вереница, длиннющая стая, которая растянулась на десятки километров, двигалась по небу в одном направлении.
Последние вертолеты еще только взлетали с аэродрома и набирали высоту, а первый уже заходил для атаки на цель…
1
Пара «крокодилов» капитана Паршина летела в составе звена Сереброва за парой майора Екимова, который двигался по безоблачному утреннему небу первым, возглавляя эскадрилью.
— Как маршрут? — спросил Паршин, задавая обычный вопрос.
— Выдерживаем, — так же привычно ответил Беляк, сверяя карту с местностью.
— Как двигатели?
— Все в порядке, командир, — ответил бортовой техник.
Александр переводил взгляд с карты на местность, что открывалась внизу, и снова смотрел на карту. Сверху многое становилось понятным. Коричневые разводья бумажных высот превращались в настоящие горные вершины с грозными неприступными скалами, увенчанными снежными шапками. Позади остались просторная и зеленая Нангархарская долина, весь в зелени садов Джелалабад, с его пригородными кишлаками и военными заставами. На сухих предгорьях местами виднелись редкие террасы полей. Повсюду доминировали блеклые серо-коричневые тона. Знойное солнце давно успело высушить весенние травы, и только крупное зеркало водохранилища радовало глаз своей голубизной.
Александр, сверяя карту с местностью, видел впереди, на фоне голубого неба, темную цепочку летящих винтокрылых машин, позади их «крокодила» тоже двигались вертолеты.
Беляк почувствовал, как в душе зарождается волнение. Оно было неясным, как внезапное дуновение ветерка на тихую гладь воды, и порождало легкие волны внутреннего беспокойства. Не совсем обычное, совсем не такое, как при рядовом полете, а какое-то новое — восторженно-тревожное.
Невольно Александр вспомнил, как совсем недавно, всего несколько месяцев назад, принимал участие в крупных учениях дома, в Союзе, на Кавказе. С применением боевого оружия. Для него это было впервые. Как он гордился тогда, что стреляет по мишеням боевыми ракетами и сбрасывает на цель настоящие, а не учебные, бомбы!
А сейчас восторженное чувство было совсем иного порядка. Оно рождалось от сознания личного участие в такой крупной боевой операции. Войсковые учения в горах Кавказа не идут ни в какое сравнение с тем, что будет разворачиваться в Панджшерском ущелье. Но именно это сознание грандиозности боевой операции порождало еще и тревожное волнение. Оно возникло от понимания той опасности, которая может их подстерегать каждое мгновение полета. Если высокое начальство решило послать в бой такие мощные силы, то, надо понимать, и противник в Панджшерском ущелье явно не простой. Он наверняка и опаснее, и сильнее тех банд, с которыми им до этого приходилось встречаться в горах…
Перевалив через заснеженный хребет, вертолет капитана Паршина вышел к широкому входу в ущелье.
— Впереди Панджшер, — доложил Беляк командиру.
— Вижу, — ответил Паршин.
Ущелье темнело внизу гигантской расщелиной, мрачным глубоким коридором, который уходил в даль, стиснутый в двух сторон скалистыми, почти отвесными стенами гор. По дну ущелья катила свои воды, пенясь на каменистых выступах, широкая река. Над нею голубой дымкой стелился легкий туман. А над горловиной, над входом в ущелье в небе стаей кружили самолеты. Они по очереди пикировали вниз и, сбросив свой груз, тут же стремительно взлетали в небо. В самой горловине, казалось, проснулся и клокотал вулкан. Взрывы следовали один за другим. Из ущелья взлетали, словно догоняя друг друга, окутанные густыми клубами дыма черные кустистые фонтаны, пронизанные острыми всплесками пламени. А из фонтанов вверх и во все стороны разлетались металлические осколки, большие и малые бетонные обломки, камни, куски деревьев…
По внешнему переговорному устройству из эфира доносилась русская речь, напичканная повышенными интонациями и отборными матерными словами. Шел активный радиообмен между группой боевого управления из штаба, авиационными наводчиками с земли, из расположения сухопутных войск, летчиками и вертолетчиками.
Александр глянул вниз, на заснеженную вершину и увидел, как к скользящей тени их вертолета стремительно приближаются тени двух истребителей. Их появление было неожиданным и сразу вселило тревогу. Беляк напряженно замер на своем месте. Этого еще не хватало! Попасть под огонь своих же! Они, чего доброго, могут, стреляя по целям на земле, ненароком врезать и по вертолету.
— Саня, будь внимателен! — раздался в наушниках голос Паршина. — Пара истребителей летит нашим курсом!
— Я уже засек их!
— У них время выхода в заданный район совпадает с нашим, — уточнил Паршин, прослушивая переговоры летчиков с землей. — Вот еще незадача!
В голосе капитана, привычно спокойном и ровном, проскользнули нотки волнения.
— Заходим на боевой разворот!
Вдруг из ущелья, из огненных всполохов и клубящихся дымных водоворотов вынырнула острая стрела. Она стремительно взлетела вверх, оставляя на синеве неба узкий белесый след, и, как игла, вонзилась в железное брюхо истребителя, который, отбомбившись, набирал высоту. В следующее мгновение истребитель странно дернулся, мелькнула яркая вспышка, и он взорвался.
Куски самолета сначала разлетелись в разные стороны, на мгновение застыли в воздухе, а потом разом устремились вниз. У Александра похолодело все внутри. Неужели никто из членов экипажа не успел катапультироваться? Но тут же он облегченно улыбнулся. Крупный кусок самолета, который взлетел вверх, разломился на две части. Над одним мелькнула длинная ленточка, раскрылся парашют, и стал виден силуэт летчика. Второй кусок полетел вниз.
«Это кресло», — мельком подумал Александр. Все произошло невероятно быстро, и в эти краткие доли секунды Беляк, тревожно наблюдавший за взорвавшимся самолетом, выполнял свои обязанности второго летчика, действуя почти автоматически, сноровисто и уверенно.
Вертолет пошел на снижение, на высоту, удобную для ведения боевых действий. Слева высилась освещенная лучами солнца гора. Она быстро приближалась.
— Ты где? — запросил Паршин своего ведомого.
— На высоте тысяча метров, — ответил капитан Кулешов.
— Какого хрена ты там торчишь, а не прикрываешь меня? — рявкнул Паршин.
И тут же по внутреннему радиотелефону приказал Беляку:
— Приготовься! Атакуем!
Но неожиданно перед самым носом вертолета просвистели две крупные авиационные бомбы, осколочно-фугасные, каждая весом в четверть тонны, сброшенные с истребителя.
— Серега, берегись! — раздался в наушниках предостерегающий крик Кулешова.
Бомбы прошли совсем близко от вертолета, всего в нескольких метрах, и казалось невероятным чудом, что лопасти несущего винта не рубанули по ним. Смерть прошла рядом, обдав холодом. Александр инстинктивно съежился в своем кресле, чувствуя спиной тревожную дрожь машины.
— Да что вы там, охренели совсем! — выругался Паршин в адрес летчиков. — Ослепли?
Впереди, в сотне метров, по курсу вертолета «проваливался» на выходе из атаки истребитель-бомбардировщик, дымя и сверкая соплами своих двигателей. А через мгновение после случившейся оплошности, в эфире послышался приказ ведущего своему ведомому:
— Делай отворот вправо! — и сочный трехэтажный мат.
Почему надо делать отворот именно вправо, а не влево, никто не мог в тот миг объяснить Паршину. Но ему уже было не до летчиков. Капитан перевел дух. Главное, что обошлось…
Бомбы ушли вниз.
Истребитель резко пошел вверх.
И тут произошло непредвиденное. Одна из бомб плашмя ударилась о гранитный выступ скалы и, срикошетив, взлетела вверх.
— Серега! Берегись! — вторично раздался в наушниках отчаянный крик Кулешова. — Отворачивай! Бомба слева по курсу!
Паршин, Беляк и Чубков одновременно повернули головы в левую сторону. И замерли. Сказать, что все трое испугались, значит — ничего не сказать. Страх пронзил каждого и вышиб холодный пот.
Крупная авиационная бомба, осколочно-фугасная, весом в четверть тонны, чем-то похожая на акулу, непонятным образом двигалась по воздуху рядом с вертолетом. Летела параллельным курсом. Был виден ее ободранный бок и за хвостовым оперением, в круглом ограждении, быстро крутились крохотные лопасти. Это часовой механизм монотонно отсчитывал секунды.
Сколько их осталось до взрыва?
Двадцать? Пятнадцать?
Александр Беляк тут же вспомнил, что точно такие же бомбы, сейчас подвешенные к вертолету, он установил на взрыв через тридцать секунд.
А на сколько завели часовой механизм летчики истребителя?
Секунды решали все…
С полусотню метров они летели рядом. Вертолет и бомба.
В эти спасительные секунды Паршину удалось отвернуть вертолет и отвести его пусть немного, но в сторону от смертоносного попутчика.
Под воздействием воздушного потока, который рождался от вращения мощных лопастей вертолета, бомба стала изменять траекторию своего движения. Этот поток воздуха, как спасительные ладони, все дальше и дальше отодвигал ее от вертолета. Бомба отдалялась и отдалялась, а потом, потеряв скорость, круто пошла вниз. Она взорвалась над самой землей, разнеся все вокруг.
Воздушная взрывная волна лишь тряхнула вертолет.
2
Сбросив бомбы и отстреляв ракеты по намеченным целям, капитан Паршин вывел свой Ми-24 в безопасное место. Относительно безопасное, ибо в бою в небе его просто не существует. Главное, что они выбрались из ущелья на чистый простор, ушли из зоны обстрела.
— Все живы? — спросил Паршин.
— Без приключений, командир! — ответил Беляк.
— Одна пулевая дырка в наличии, — сообщил Чубков.
— Точнее? — потребовал капитан.
— Пуля пробила обшивку и застряла в толстом жгуте электропроводки.
— И все?
— Остальные пробоины на земле обнаружим, командир, — ответил бортовой техник, — если будут.
— А двигатели?
— Работают, как швейцарские часики!
Впереди летели винтокрылые машины, выполнившие свои задачи. Такой же цепочкой, как и прилетели в Панджшер, они возвращались на свои аэродромы.
Паршин не выключал наружного переговорного устройства. Эфир гудел голосами. С отборным матюганом и без мата. Грозными и требовательными, просящими об огневой поддержке, благодарящими за подмогу. Властными приказами и скупыми докладами. В этом калейдоскопе капитан выловил скупые сведения о том, что на подлете, в момент десантирования, были сбиты два вертолета Ми-8, и что все — летчики и десантники — погибли…
— Они из Баграма? — спросил Александр, тоже слушавший переговоры в эфире.
— Да, — ответил Паршин. — Там отдельная эскадрилья.
— А у нас вроде «крокодилы» все целые…
— Дома разберемся, — сухо произнес командир, давая понять, что на эту тему в полете лучше не распространяться.
Паршин грустно подумал о том, что момент перед высадкой десанта — самый противный и самый опасный. Вертолет беззащитен. В таком положении ни у командира, ни у второго пилота нет возможности применить бортовое оружие. Да и десантники, открыв двери грузовой кабины, стоят кучно, уже готовые в следующие секунды с малой высоты выпрыгивать на землю…
Двигатели трудились ровно и гудели басисто, лопасти шумно рубили воздух над головой. Боевой накал страстей постепенно спадал, хотя перипетии боя еще продолжали держать в напряжении. Остаток пути летели молча. Каждый был занят своим делом. Но в глазах их уже появилось то особое выражение, которое бывает лишь во взгляде фронтовиков, хлебнувших военного лиха.
Впереди раскрывалась обширная Нангархарская долина. Живая, приятно ласкавшая глаз зеленью садов. Поля ухожены и расчерчены тонкими светлыми нитями арыков. А большое зеркало водохранилища своей солнечной голубизной могла поспорить с яркостью самых красивых образцов лазурита — знаменитого камня, добываемого в горах Бадахшана.
— Подлетаем к дому, — доложил Александр Беляк.
— Возьми управление, — капитан произнес это спокойно и ровно, словно говорил о самом простом и обычном деле.
Александр обрадовался. Снова командир доверяет ему вести вертолет! И поспешно выдохнул:
— Взял управление!
— Соблюдай дистанцию!
— Есть соблюдать дистанцию!
Паршин устало улыбнулся пересохшими губами. В голосе лейтенанта он уловил радостные нотки. «После такого тяжелого дня, невероятного напряжения и переживаний, пусть хоть немного порадуется», — подумал капитан и вспомнил, как ему самому вот так же командир вертолета доверял управление, учил владеть боевой машиной. То были счастливые и радостные минуты!
В последнее время Паршин все чаще стал доверять Александру управление вертолетом. И видел, как тот все уверенней и уверенней ведет себя в качестве командира. В который раз капитан подумал о том, что ему все же придется подыскивать себе нового второго летчика. Причем, в самое ближайшее время…
Тяжелая боевая машина покорно слушалась Беляка. И он все больше и больше осваивал ее мудреный «характер». Она как бы стала продолжением его самого. Александр чувствовал размах многометровых сильных лопастей, как размах своих рук. Ровное биение мотора — как ритмичный стук своего сердца.
— Заходить на посадку? — спросил Беляк.
— Да, — распорядился Паршин.
«Сейчас самый удобный момент для того, чтобы приобрети навыки посадки, — решил капитан. — Вертолет почти пустой, горючее выработано. Боеприпасы израсходованы. Пусть учится!»
— Все делай сам.
— И приземление?…
— Да! — сказал Паршин и добавил. — Только чтоб без перелета, не как в прошлый раз.
Александр смущенно поджал губы.
Неделю назад капитан позволил ему совершать посадку, и он, не рассчитав скорость подлета, вовремя не сбавил мощность двигателя. Вертолет «промахнулся». Хорошо еще, что в тот момент никого из начальства на аэродроме не было, даже вездесущий замполит отлучился в город по своим делам.
— Чтоб без перелета, — повторил Паршин.
— Не промахнусь, товарищ капитан! — уверенно пообещал Беляк. — Перелета не будет.
Управляя мощным боевым вертолетом уверенно и сноровисто, он невольно вспомнил родное Сызранское училище, первые робкие полеты на крохотном учебном Ми-2 с инструктором, а еще почему-то — коллективную драку на дискотеке и очередную отсидку на «губе»…
1
Четвертый семестр, второй курс.
Отучившимся полтора года курсантам предстояло осваивать технику не в учебных классах и тренажерах, а на практике. Одно слово, что они едут «на полеты», вдохновляло и окрыляло. Александр помнил те весенние дни, когда он, как и его товарищи по курсу, в одночасье почувствовал себя летчиком. Как их радовало новое распределение личного состава курса! Уже не армейская система — отделение, взвод, рота, а приятно ласкающие слух, ставшие родными — эскадрильи, звенья, летные группы.
Поселок городского типа Безенчук, что в двух часах езды на электрички от Сызрани, памятен курсантам многих выпусков. Именно здесь, на учебном аэродроме, на поношенных и неказистых, но еще добротных учебных винтокрылых машинах Ми-2 — нестареющих и добросовестных железных трудягах — начинали они робкое освоение воздушного пространства.
Сколько им, этим винтокрылым работягам, приходилось терпеть нерасторопность и бестолковость курсантов, которые на первых своих полетах забывали обо всем, что выучили на земле в классах, отработали на тренажерах. Бессмысленные и бесконечные дергания и рывки рычагами управлениями и ножными педалями, несогласованные действия и бестолковые команды, которые обязан был выполнять сложный механизм, терпеливые винтокрылые машины сносили безропотно. Благо еще, расторопные и дотошные инструктора не дремали и успевали вовремя вмешаться, переиначить бестолковые команды курсантов и дать возможность винтокрылым труженикам проявить свои летные качества.
Дорогу в небо Александру Беляку открыл летчик-инструктор Антон Горобец, недавний выпускник училища. Высокий худощавый лейтенант с блеклыми глазами, больше рассказывал, чем показывал на практике. Он по своей молодости — первый год службы! — еще не наработал опыта преподавателя, действовал сугубо по инструкциям и шпарил заученными наизусть параграфами наставлений. Но Александру было все едино, он ни на что не обращал внимания. Главным и основным было то, что молодой лейтенант помог ему сделать шаг в небо, шаг к осуществлению своей мечты! Он, Александр Беляк, сел в кабину летчика! Он оторвался от земли! Он поднялся в небо не пассажиром, а летчиком! В руках — ручка управление, ноги — на педалях. Такие дни незабываемы, они навсегда остаются в сердце каждого пилота!
Вывозную программу (по сути — азбуку летного дела) Беляк выполнил, как говорят, с первого захода. Без срывов и оплошностей. Полеты по кругу, по заданному маршруту, в зону. А вот с висением получалось не совсем ладно.
— Как успехи у курсанта? — спросил у инструктора старший летчик капитан Кизяков.
Был он фигурой знаковой. Мастер спорта СССР по вертолетному спорту, участник крупных всесоюзных и международных соревнований. А с виду ничего особенного — летчик как летчик.
— Прямо отличные! Всю программу осваивает легко и быстро.
— Такого не бывает, — усмехнулся Кизяков, добрым взглядом рассматривая смущенного от похвалы Александра. — Перехваливаешь.
— Можете проверить, — твердо сказал летчик-инструктор.
— Обязательно проверю, — пообещал Кизяков и спросил Александра. — Сколько налетал?
— Десять часов, товарищ капитан, — ответил Беляк с некоторой гордостью.
— Нормально для начала!
— Стараюсь, товарищ капитан!
— В чем слабина?
— В висении, — честно признался Беляк.
— Это другое дело, — сказал капитан и повелел инструктору: — Запланируй на завтра мой полет с курсантом.
На рассвете Кизяков сам вывел вертолет с курсантом в центр квадрата. Квадрат стандартный — пятьдесят на пятьдесят метров, обозначен флажками белого цвета.
— Держи управление! — сказал капитан.
— Взял управление! — ответил Беляк.
Удержать вертолет на одном месте в положении «висения» над заданной точкой далеко не просто. Боковой ветерок давал о себе знать, да еще сказывались и не особенно умелые действия курсанта. Потихоньку утренние воздушные потоки начали разбалтывать вертолет и выносить его за пределы квадрата.
— Повторим! — сказал старший летчик и снова поставил вертолет в центр квадрата.
Так повторялось раз пять. Кизяков говорил мало, подсказывал руками и ногами. Александр успел схлопотать от капитана добрую полусотню тычков по голове и ударов по правой ноге, с предельно кратким пояснением:
— Крен!.. Шарик!.. Высота!..
С каждым новым заходом в середину квадрата тычков и пинков Беляк получал все меньше и меньше.
— Нормально, — скупо похвалил Кизяков, снова вводя вертолет в центр квадрата, и там завис. — А теперь слушай мою команду! Я сейчас буду вводить разные отклонения, а ты старайся удержать вертолет.
— Буду стараться, товарищ капитан! — выдохнул Александр, понимая, что настоящее обучение только начинается.
Управление учебного вертолета двойное. Оба они — капитан и курсант, — держались за свои ручки и держали ноги на педалях.
— Готов? — спросил Кизяков.
— Да, товарищ капитан!
— Начали!
Неожиданности посыпались со всех сторон. То вдруг рванется ручка управления, то педаль, как живая, упруго упрется или утопится до предела, то дернется «шаг-газ». Александр старался изо всех своих сил. Был предельно внимателен и насторожен, быстро и четко реагировал, действовал руками и ногами, порой чисто автоматически, по интуиции. Но всегда оказывалось, что он действовал правильно. Винтокрылая машина, подчиняясь его воле, упрямо держалась на заданной высоте в центре квадрата. Висела над землей, словно ее привязали к этому месту.
— Нормально, — снова скупо произнес капитан, когда они совершили посадку, и добавил: — Через смену пойдешь на зачет.
И в его голосе Александр почувствовал похвалу.
Но сам Беляк в эти минуты был, как выжатый лимон, как на финише после многокилометрового кросса в полной нагрузке да еще по пересеченной местности. Пот стекал ручьями по лицу, щипал глаза, тек ручейками по спине. Одежда противно липла к телу. «Как мокрая кошка», — подумал он о себе. Вспомнилось, как когда-то, в детстве, спасал кошку, которую соседские мальчишки кинули в бочку с водой. Когда ее удалось вытащить, она была мокрой, жалкой, шерсть прилипла, а кошка царапалась, дрожала от пережитого страха и отчаянно мяукала…
Лейтенант Горобец, едва вертолет приземлился, поспешил к ним.
— Ну, как? — настороженно спросил летчик-инструктор у капитана, ожидая оценки не столько работы курсанта, сколько своей.
— Спланируй ему на завтра зону и круг, четыре-пять висений, и — на зачет!
Это была высшая похвала.
Лейтенант Горобец счастливо заулыбался. Он был весьма доволен уже тем, что его добрые слова о курсанте оказались верными, что Беляк не ударил лицом в грязь, не растерялся, что новичок не дрогнул перед высоким авторитетом мастера спорта, не подвел своего инструктора.
— Есть спланировать полеты на зачет! — бодро ответил Горобец.
Кизяков утвердительно кивнул, молча повернулся и устало зашагал по аэродрому в сторону стартового командного пункта.
— Планирую твой полет на первую смену, — сказал инструктор Беляку и важно добавил, словно это он так решил. — Пойдешь на зачет!
— Понял, товарищ лейтенант!
Утро следующего дня выдалось ясным, солнечным и необычайно жарким — так бывает перед дождем или изменением погоды.
Первая смена — это подъем в четыре утра, полчаса на умывание, одевание, строем в столовую на завтрак, полчаса на еду и снова строем на аэродром, до которого почти три километра. А там — обычная предполетная работа каждой летной группы: расчехлить свой вертолет, подготовить его к полетам. Всей этой работой управляют бортовые техники. Потом приходят командир эскадрильи, командиры звеньев, летчики-инструктора и старший командир перед строем доводит плановую таблицу: кто, что, когда, сколько, в какой последовательности и с кем летает.
Александр Беляк отлетал свою программу с радостным подъемом.
Командир звена поставил ему скромную оценку «хорошо» и представил на зачетный полет с командиром эскадрильи. Тот был доволен успехами курсанта, оценил их на «отлично» и написал в летной книжке допуск: «Разрешаю самостоятельные полеты на висение и по кругу днем в простых метеоусловиях (ДПМУ)».
Александр был радостно взволнован и счастлив. Ему доверяют самостоятельные полеты! Свершается то, о чем мечтал, к чему стремился!
Но к полудню эти простые метеоусловия стали резко портиться. Появились низкие дождевые тучи. Подул ветер. Видимость ухудшалась.
Полеты отменили.
Беляк не ушел с аэродрома, как его однокурсники, а немного задержался на СКП — стартовом командном пункте. Хотел о чем-то переговорить с руководителем полетов. И судьба преподнесла ему необычный подарок. Александр стал свидетелем высшего мастерства вертолетного управления.
Все началось буднично. По переговорному устройству зазвучал знакомый голос. Александр узнал его сразу, это капитан Кизяков. Беляк заинтересованно прислушался. Любопытно было ему, курсанту, услышать, как ведет переговоры такой мастер.
Кизяков повторил свои позывные и скромно обратился к руководителю полетов:
— Разрешите зарулить на стоянку?
— Не разрешаю! — строго ответил тот.
Беляк с нескрываемым удивлением смотрел на офицера, ответственного за полеты, мысленно отмечая про себя, что в авиации порядки жесткие, никому и никаких поблажек нет. Ни звание, ни заслуги в расчет не берутся.
— Разрешите подлет на стоянку? — снова раздался голос Кизякова.
— Не разрешаю! — отчеканил руководитель полетами и жестко добавил. — Запрещаю подлет!
— Понял! — примирительно произнес Кизяков. — Подлет запретили. Тогда я пошел!
— Пешком?
— Да!
— Своим ходом разрешаю! — улыбнулся руководитель полетами.
— Спасибо! — поблагодарил капитан Кизяков. — На стоянку пошел своим ходом!
Никто из присутствующих на командном пункте даже в самых смелых предположениях не мог себе представить истинного смысла этих простых слов.
Но он действительно пошел!
Не капитан Кизяков, а его вертолет.
В самом буквальном смысле. Вертолет, управляемый Кизяковым, ЗАШАГАЛ!
Его лопасти уверенно крутились, поднимая с земли облако пыли. Нос был слегка приподнят, передняя стойка с колесом — в воздухе. Винтокрылая машина шагала на одних задних колесах. Переваливаясь с боку на бок, с колеса на колесо. С правой основной стойки шасси — на левую, с левой — на правую. При каждом новом шаге вертолет каким-то образом удерживал равновесие на одной стойке шасси, на одном колесе.
«Как жирный гусь!» — подумал Александр, вспомнив о том, как в Ломовке, он летними вечерами загонял во двор гусей и уток, и они, вдоволь наплававшись в затоне реки, так же вальяжно и степенно, переваливаясь с боку на бок, шагали домой. Но то были гуси и утки, а сейчас шагала железная махина покрупнее грузовика-самосвала!..
В кинохронике Беляк видел, как на показательных выступления легковушки, слегка завалившись набок, удерживали равновесие и катились на переднем и заднем колесах.
Но легковушки ехали, а вертолет — шагал!
Это был не цирковой трюк высочайшего класса, а демонстрация уникального спортивного мастерства. Умения чувствовать железный организм, знать его возможности и управлять им, властвовать над капризной и своенравной винтокрылой машиной.
Показательное выступление настоящего мастера вертолетного спорта.
Без толпы зрителей и заслуженных аплодисментов.
2
Вечером Александр Беляк лежал на своей кровати и, заложив руки за голову, мысленно возвращался на аэродром, к недавним событиям и переживаниям последних дней.
До отбоя было еще далеко, около двух часов.
Танцевальные вечера, которые командиры разрешали устраивать на баскетбольной площадке, были отменены по причине дисциплинарных нарушений во время самостоятельных полетов. Ведя вертолет, курсанты отклонялись от заданного маршрута и совершали виражи над домами, в которых проживали их девушки. Или низко пролетали над полем, где трудились колхозницы, нагоняя на тех страх гудением двигателей. В общем, совершали, как утверждалось в поступавших от местных властей заявлениях, «воздушное хулиганство».
Разоблачал воздушных хулиганов подполковник Давлетов.
Он был типичным армейским офицером, который в летном училище отвечал за строевую подготовку курсантов и проявлял свою прыткость (особенно над первым курсом), муштруя курсантов на плацу так рьяно, словно строевая подготовка является самой главной дисциплиной в учебной программе. Был Давлетов злобно-памятливым и въедливо-требовательным к подчиненным, но перед начальством угодливо заискивал и выслуживался. Высокой грамотностью Давлетов не отличался, и его высказывания становились своеобразными афоризмами. Он мог, к примеру, сказать перед строем курсантов:
— Товарищи курсанты! Взяли лопаты и копаем от меня и до заката солнца!
Мог нежданно остановить курсанта.
— Курсант Петров!
— Я! — отвечал тот, делая шаг к офицеру.
— Вы куда направляетесь?
— К жене!
— А почему без строя?
Дневальным, которые убирали территорию, подполковник мог с самым серьезным видом задать глупейший вопрос.
— Что это, товарищи курсанты? — и пальцем указать на тень от дерева.
— Тень, товарищ подполковник!
— Немедленно смести!
В Безенчуке Давлетову, по сути, делать было нечего, разве что отрабатывать дежурным офицером по части. Но такая скромная участь его не устраивала. Давлетов проявил инициативу и нашел работу по душе. Вооружившись биноклем, он забирался на стог сена и наблюдал за самостоятельными полетами курсантов, записывая номера тех вертолетов, которые совершали «воздушное хулиганство». Потом докладывал по инстанции. Нарушителей наказывали.
Вот и на сей раз он разоблачил группу курсантов, которые низкими полетами вертолетов разогнали колхозное стадо. В поступившем в училище заявлении от председателя колхоза значилось, что из-за «действий воздушных хулиганов значительно снизился удой молока, что привело к срыву графика поставок молока и молочных продуктов в государственные учреждения».
Виновных курсантов отправили на гауптвахту, а остальных лишили субботнего танцевального вечера на баскетбольной площадке. Дискотека проводились лишь в городе, на огражденной летней танцевальной площадке, около железнодорожной станции, но курсантов в увольнительную не отпускали.
Так печально заканчивался летний субботний вечер.
Александр лежал на своей кровати, заложив руки за голову, и смотрел в потолок, а мысли его в который раз возвращались на аэродром. То, что он там увидел, запомнил на всю дальнейшую жизнь. Шагающий вертолет! Высший класс мастерства! Вершина вершин.
И Александр мысленно представил длинную лестницу, которая поднималась к этой вершине. Сколько же надо приложить сил и времени, настойчивости и упорства, трудолюбия и терпения, чтобы достичь подобного? Но трудности Беляка не страшили, а упорства и трудолюбия ему было не занимать. Александра радовало и ободряло то, что он подошел к этой невидимой глазам лестнице, более того — уже ступил на нее. Пусть на самую низкую, на самую первую ступеньку, но уже ступил и утвердился основательно. Перед ним открываются большие перспективы, возможности подниматься по этой лестнице, пусть со ступеньки на ступеньку, но все выше и выше.
До отбоя оставалось часа полтора. Кто, скучая от безделья, слонялся из угла в угол, кто, вооружившись книгами, устроился в ленинской комнате и пополнял свои знания. В умывальной комнате курсанты брились или стирали носки, в бытовой гладили брюки, рубахи. А многие, захватив еще не доломанные стулья, пытались удержать равновесие на задних ножках. Отрабатывали синхронность движения рук и ног. Со всех сторон только и было слышно:
— Шаг вверх — правая нога вперед! Шаг вниз — левая нога!
— Ручка вперед — шаг вверх — правая нога вперед! Ручка на себя — шаг вниз — левая нога!
И вдруг наступила тишина.
Голоса смолкли. Слышно было, как из незакрытого крана льется в раковину вода.
Александр, чувствуя что-то недоброе, приподнялся, сел на кровати. И — оторопел.
По проходу от дверей шел Серега Сыч. Его кровать была в конце казармы. Но таким Серегу еще никто никогда не видел. Он всегда отличался аккуратностью и интеллигентностью. А теперь… Лицо в крови. Она струилась из разбитого носа и распухшей губы. Под глазом крупный синяк. Форменная рубаха и брюки в пятнах грязи, рукав разорван, ворот распахнут… Было понятно, что Серегу били, потом свалили и снова били ногами.
Он молча шел к своей кровати.
Как по тревоге, курсанты начали вскакивать с кроватей, выползать из ленинской, бытовой комнат и умывальни.
— Кто? — громко, на всю казарму, прозвучал голос Виктора Пряника.
— Местные… — тихо ответил Серега, шмыгая носом.
— Где?
— На станции… Около танцплощадки.
Все, как по команде, стали торопливо одеваться, обувать сапоги, защелкивать солдатские ремни на гимнастерках. Через пар минут сто курсантов четвертой эскадрильи, включая и тех, кто был в наряде, оказались во дворе. К ним присоединились еще семьдесят человек из третьей эскадрильи, остальные курсанты находились в большом карауле.
Кучно столпились около казармы. Толпа гудела, как растревоженный улей. Всех волновал один вопрос: как попасть за проходную? Не штурмовать же КПП?
К Александру Беляку приблизились два озадаченных и взволнованных Виктора — Пряник и Кудрявый.
— Как нам выбраться?
— И чтоб без лишнего шума?
Беляк нахмурился.
— Безвыходных положений не бывает, — сказал он. — Надо думать.
— Время не терпит, — хмуро произнес Пряник и нервно закусил губу.
Принимать решения надо было быстро и решительно. А если принимать, то и брать на себя ответственность. Александр тихо предложил:
— Строем!
— Как на параде? — догадался Пряник.
— Ага!
— Командуй!
Беляк поднял руку:
— Братва! Внимание!
Курсанты настороженно притихли.
— Слушай мою команду! — голос его окреп. — В колонну, по шесть! Становись!
То было обычное и привычное построение.
— Шагом арш! — скомандовал Беляк.
Две эскадрильи, построившись в колонну, бодрым и слаженным шагом двинулась к проходной. На КПК караул несли солдаты. Они поспешно распахнули ворота перед колонной курсантов.
До города, по прямой, через поле, около двух километров. Курсанты молча перешли на бег.
На окраине города колонну догнали шестнадцать автомашин «Урал», оборудованных для перевозки людей. За рулем каждой машины сидели солдаты срочной службы из автомобильной роты. Они самовольно решили поддержать курсантов.
— Садись! — последовала команда Беляка.
В считанные секунды курсанты устроились в кузовах автомашин. А еще через пять минут они прибыли в центр города, и машины затормозили у танцевальной площадки.
Танцы были в разгаре. Шумно играла музыка. На огороженной площадке было полно танцующих девушек и местных парней.
— Окружить! — последовала команда Беляка.
Когда курсанты начали окружать танцевальную площадку, в среде танцующих произошло тревожное волнение. Кое-кому из парней, догадавшихся о предстоящей разборке, удалось в темноте улизнуть. Но то были единицы. За несколько секунд дискотека была взята в плотное кольцо. Девушек, поспешно покидавших место схватки, курсанты не задерживали.
Отстранив контролеров, вошли на площадку. Беляк и Пряник вместе с избитым Сычом вскочили на помост к музыкантам.
Музыка сразу смолкла. В наступившей тишине прозвучал голос Пряника, обращенный к Сычу:
— Они здесь?
— Да! — ответил Сергей и показал протянутой рукой. — Вот эти.
Оркестранты, предчувствуя неприятности, стали торопливо зачехлять свои инструменты.
В каждой молодежной среде есть свои лидеры. Были они и в Безенчуке. Наглые и самоуверенные. Они моментально сгруппировались.
— А почему такой базар?
Вперед выступил рослый парень лет двадцати с лишним. Хромовые сапоги в гармошку. Кепка набекрень. В широкой ухмылке мелькал золотой зуб.
— По делу! — тут же отпарировал Беляк.
— Не шебушись, курсантик, не то соплей перешибу!
— Из-за этого маменькиного сыночка, что ль? — встал рядом с «авторитетом» плечистый парень, показывая на Сыча пальцем. — Не успели погладить по головке, как он побежал плакаться!
— Кончай базар! — властно произнес первый. — А то на вечернюю проверку запоздаете!
Из-за их спины выступил тщедушный парень и, кривляясь, вразвалочку прошелся перед курсантами, громко распевая:
— Курсантики на жопе бантики! — растягивая слова, усмехнулся плечистый верзила и, ловко вытащив из-за голенища сапога финку, стал демонстративно ею поигрывать. Отточенная сталь тускло сверкала. — Бегом в свою казарму, а то командиры всем яйца поотрывают!
Девчонки, их подружки, громко и вызывающе засмеялись.
Александр Беляк, вложив пальцы в рот, пронзительно свистнул.
Это был условный сигнал.
В электрическом свете замелькали бляхи свистящих солдатских ремней. Подружки блатных отчаянно завопили. Местные рванулись было на курсантов дружной толпой, надеясь одним махом смять и растоптать, но они явно не ожидали такого дружного и слаженного не отпора, а наступательного напора…
Разрывая ночную тишину, послышались крики, вопли и отборная ругань. Ни ножи, ни кастеты, ни плетки с узлами, ни металлические стержни не могли противостоять увесистым бляхам на солдатских ремнях. Курсанты действовали дружно, решительно, слаженно и молча.
В эти быстротечные минуты потасовки Александр Беляк и многие его однокурсники с благодарностью вспоминали майора Борисова, преподавателя кафедры физического воспитания и спорта, который, помимо основной программы, заставлял их потеть в спортивном зале, отрабатывая элементы индивидуальной защиты подручными средствами. Особенно он напирал на отработку приемов защиты и атаки ремнем с пряжкой. В одиночку и в группе.
Выражаясь боксерским языком, в течение первого же раунда, все местные парни, бывшие на дискотеке, лежали на цементном полу, ойкая и постанывая, матерясь и злобно кряхтя. Те, кто пытался артачиться, вскакивать, получали дополнительную порцию и тут же усмиряли свою прыткость.
— Девчонок отпустить! — повелел Беляк.
Они, как стайка перепуганных воробьев, выпорхнули из огражденной танцплощадки и пустились улепетывать в разные стороны. Но нашлись и бойкие девицы, решившие до конца поглядеть на «этакое представление». Древний женский инстинкт брал верх над страхом. Сбившись в кучку, они смотрели на курсантов расширенными глазами — так возбужденные молодые самки смотрят на борьбу самцов, мысленно выбирая себе будущих партнеров.
— Слушай меня, вшивое блатное кодло!
Беляк, еще не остывший от потасовки, уверенно шагал между распростертыми на полу парнями, помахивая ремнем.
— Запомните раз и навсегда! Если кто из вас когда-нибудь посмеет тронуть пальцем курсанта, то пеняйте на себя!
— Сегодня вас учила уму-разуму только одна эскадрилья, — добавил Виктор Пряник, — а у нас их четыре. Понятно?
Парни, распростертые на полу, опасливо, снизу вверх, исподлобья взирали на курсантов. Сопели, кряхтели, стонали, утирались, тихо матерились, но не возражали.
— Молчание — знак согласия и понимания, — заключил Виктор Кудрявый. — И мы к вам больше никаких претензий не имеем!
Оба Виктора и Беляк двинулись к выходу из танцевальной площадки.
Они были удовлетворены итогом потасовки. Беляк намеревался уже подать команду на «отход и погрузку» в автомашины. Но тут к ним подбежал Ляшко:
— На Ленинской местные курсанта мутузят!
А к вокзалу на поддержку своих дружков спешили местные парни. У многих в руках были палки или куски арматуры. Отпущенные девчонки успели предупредить и поднять на ноги своих приятелей. Ситуация осложнялась.
— Если бить, так до конца, — сказал Кудрявый. — Чтоб навсегда отбить охоту!
— Предлагаю быстрый марш-бросок по улицам, — предложил Виктор Пряник.
— Идет! — согласился Беляк. — Общий сбор через пятнадцать минут на углу возле почты!
Курсанты, ободренные победным исходом схватки, быстро разбились на группы. В каждую вошло по два-три отделения. И эти группы, каждая человек по тридцать, двинулись во все стороны по улицам спящего городка. Местных били всех подряд.
Через четверть часа возбужденные курсанты собрались в условленном месте. Там уже стояли автомашины с заранее заведенными моторами. Подбегавшие сходу перемахивали через борта в кузов.
«Уралы» колонной устремились к военному городку. Их сопровождал тревожный лай разбуженных собак.
Перед проходной курсанты, выпрыгнув из автомашин, опять построились в колонну по шесть человек в ряд. Полусонные солдаты распахнули ворота. Курсанты бодрым маршем вошли на территорию, прошли в казарму…
— Успели вовремя, — улыбнулся Виктор Пряник.
— А мы никуда и не отлучались, — многозначительно ответил Беляк.
Началось построение и вечерняя поверка. Как обычно монотонно и формально. Личный состав был на месте. Никто в самоволке не значился. Никаких замечаний.
Прозвучал отбой.
А через час в казарме ярко вспыхнул свет. Раздалась команда:
— Подъем!
Полусонные курсанты вскакивали с кроватей и торопливо одевались.
— Стройся!
Курсанты, конечно, понимали, почему их подняли. Но вида не подавали. Хмурые и недовольные внешне, но с тревожно замирающими сердцами, они поспешно выстроились в проходе вдоль своих кроватей.
В казарму вместе с командирами вошли представители местной власти и капитан милиции.
— Смирно!
Дежурный офицер, чеканя шаг, приблизился к начальству и отрапортовал, что личный состав четвертой эскадрильи в полном составе построен, незаконно отсутствующих нет.
— А на вечерней проверке все были тут в казарме? — спросил полнолицый, усатый представитель городской власти.
— Так точно! — отчеканил дежурный офицер.
— И на танцы никто не ходил?
— Танцы на территории училища сегодня не проводились!
— А в город на дискотеку курсантов не отпускали? — спросил капитан милиции.
— Ни одного! Четвертая эскадрилья сегодня наказана за воздушное хулиганство во время учебных полетов!
— Про это мы знаем, — усмехнулся в усы представитель городской власти.
— Это те самые орлы, которые колхозное стадо гоняли, — услужливо уточнил капитан милиции.
— Странно, очень даже странно! — строго сказал полнолицый, внимательно рассматривая лица курсантов. — Воздушных хулиганов, — подчеркиваю, одиночных хулиганов! — разогнавших колхозное стадо, нашли и наказали. А зачинщики и участники массовой драки на дискотеке до сих пор не найдены и не наказаны.
— Какой еще драки? — удивленно спросил дежурный офицер.
Он действительно ничего не знал. После ужина, выпив пару стаканов водки, он, как обычно, завалился вздремнуть, предупредив дневального, чтобы его разбудили перед вечерней поверкой.
— А вам ничего не известно? — язвительно спросил капитан милиции.
— За время моего дежурства никаких нарушений дисциплины и внутреннего распорядка не происходило! — уверенно и твердо ответил дежурный офицер.
— Кто же тогда устроил массовое побоище? На танцевальной площадке и на улицах города? — хмуро спросил капитан милиции. — Двадцать два человека, пострадавших от побоев, обратились в пункт медицинской помощи, четверых увезли в больницу! Кто-то же их бил?
«Ни фига себе намолотили! — подумал Александр Беляк, стоя в строю. — Хорошо еще, что в запарке никого не забили до смерти».
— Нам не известно, кто и кого бил в городе! — ответил дежурный офицер и уверенно повторил. — За время моего дежурства никаких нарушений дисциплины и внутреннего распорядка не происходило!
— Проверим, — сказал представитель городской власти.
Начали опрашивать курсантов. Большинство из них молчало и удивленно пожимало плечами. Другие отвечали односложно:
— Ничего не знаю.
— На танцы не ходил.
— Не там ищите…
Дотошный капитан милиции, в сопровождении дежурного офицера, пошел вдоль строя. Он, как ищейка, тщательно всматривался в лица. Обнаружив синяк или распухшую губу, тут же выводил курсанта из общего построения. Вывели и Виктора Кудрявого. У него синел фонарь под левым глазом.
— Дрался? — спрашивал капитан милиции.
— Ну, подрался…
— На дискотеке?
— Не! Здесь, в казарме…
— С кем конкретно учинили драку?
— А я товарища не выдаю! Меня наказывайте, а его за что? — ответил Кудрявый. — Мы с ним уже помирились.
Вывели из строя еще пятерых курсантов, лица которых были в синяках и наглядно свидетельствовали о том, что они дрались. Попал в эту пятерку и Сергей Сыч, из-за которого и разгорелся весь сыр-бор. Лично он принимал участие в массовой потасовке лишь косвенно, поскольку до того был изрядно помят. Сыч стоял перед строем, виновато опустив голову, и грустно вздыхал.
Капитан милиции, закончив осмотр лиц курсантов, вернулся к началу общего строя.
— А теперь проверим бляхи на ремнях!
Он знал по показаниям очевидцев и пострадавших о том, что курсанты орудовали солдатскими ремнями с медными бляхами.
Последовала команда:
— Снять ремни и держать в руках!
Смятая и сильно исцарапанная бляха могла стать вещественным доказательством того, что ее обладатель принимал участие в потасовке.
Двоих курсантов, у которых бляхи имели вмятины, вывели из строя. Но остальные не дремали. Из тумбочек спешно доставались запасные ремни. Пока капитан милиции и офицеры тщательно разглядывали каждую бляху, курсанты за спинами из рук в руки успевали передать уже осмотренные ремни тем, у кого их еще не проверили.
Отцы-командиры, надо отдать им должное, не проявляли особой прыти в поиске зачинщиков и участников массового побоища на городской дискотеке. Местные часто избивали одиночных курсантов. А предпринять ответные меры руководство училища не могло. На заявления в милицию ее начальник отвечал со скрытой издевкой: «Какие же они вояки, ваши курсанты, если за себя постоять не могут? А им еще Родину доверяют защищать». Похоже, сегодняшний вечер надолго запомнится местным блатнякам…
3
Утром, после завтрака, Александр Беляк вместе с Виталием Ляшко вышли из столовой. День выдался солнечный и по-летнему теплый. Настроение у обоих было приподнятое. Даже праздничное. Они чувствовали себя героями.
Да и не они одни. Каждый курсант четвертой и третьей эскадрильи, принимавший участие в марш-броске и массовой потасовке на дискотеке, чувствовал себя так же. В училище только и разговору было о вчерашних событиях.
Но не только победный исход в стычке с местными парнями доставлял курсантам радость и чувство удовлетворения. Каждый из них прошел проверку, выдержал экзамен, как говорят «на вшивость». Откликнулся на инициативу, честно и самоотверженно бился и, главное, стойко держался на поверке, не дрогнул, не выдал друзей, выстоял. Впервые за месяцы учебы и совместной жизни, каждый курсант почувствовал себя членом единого спаянного коллектива. Познал плечо друга, которому можно доверять и на которого можно опереться, ощутил крепкую и неразрывную связь с тем, что прочно объединяет людей в трудные и опасные минуты жизни, что называется «солдатская дружба» и «воинское братство».
— Классно вчера у нас вышло! — сказал Ляшко.
— Нормально, — ответил Беляк.
К ним присоединился Виктор Пряник. Он дружески хлопнул Беляка по плечу:
— Ты, Сань, гений!
— Иди ты! — отмахнулся Беляк.
— Не, в самом деле, гений! Как ловко придумал, а? Хрен бы мы выбрались за проходную, если б ты не скомандовал? А перед строем и ворота распахнули. И никому в башке не засветило, что две эскадрильи таким манером чухают в самоволку!
Александр не успел ответить. Им навстречу шел подполковник Давлетов. С красной повязкой на рукаве, — дежурный старший офицер.
Ребята дружно вскинули ладони к головным уборам.
— Здравия желаем, товарищ подполковник!
И зашагали дальше.
Но Давлетов был не в духе с самого утра. Его назначили дежурным не по утвержденному графику. Он планировал поехать на воскресенье в Сызрань к семье, а ему приказали заступить дежурить на подмену загулявшего майора, не прибывшего в городок. Он ходил злой и всем недовольный.
Давлетов остановился, хмуро посмотрел на веселых курсантов.
— Эй, вы трое! — поманил он их к себе рукой. — Оба ко мне!
Ребята остановились, обменялись улыбками. И двое — Ляшко и Пряник шагнули к Давлетову.
— Слушаем вас, товарищ подполковник!
— А ты почему застрял? — Давлетов хмуро осмотрел Беляка.
— Вы же сказали, чтоб оба к вам подошли! — Беляк состроил на лице наивность и простоту. — А я тут третий. Как говорят, третий лишний.
— Разговорчики!
Давлетов придирчиво оглядел курсантов с ног до головы.
— Одеты не по форме! Сапоги в гармошку! Да и к старшему офицеру должного и положенного уважения и почтения не высказываете!
Сдвинул брови, насупился, придумывая наказание.
— Объявляю вам, товарищи курсанты, всем троим, наряд вне очереди!
— Есть наряд вне очереди! — уныло, но громко ответили курсанты.
— Отправляемся на кухню чистить картошку, — вздохнул Беляк.
— На кухню вы не пойдете! — Давлетов покачал указательным пальцем перед их лицами.
— Убирать территорию?
— Да! Будете убирать, но только вот это, — и Давлетов показал на летний туалет. — Убрать, вымыть, вычистить и мне доложить об исполнении!
— Есть убрать, вымыть и вычистить, товарищ подполковник…
— А с приходом ассенизаторской машины, закачать содержимое из выгребной ямы.
— И закачать содержимое из выгребной ямы, — повторил Пряник.
— Старшим назначаю… как фамилия? — Давлетов в упор смотрел на Александра.
— Курсант Александр Беляк, второй курс, четвертая эскадрилья!
— Старшим наряда назначаю курсанта Беляка!
— Есть быть старшим наряда, товарищ подполковник!
Давлетов удовлетворенно кивнул, повернулся и пошел дальше.
Ребята уныло переглянулись. Выходной день испорчен с утра, все планы рухнули и пошли псу под хвост. Убирать туалет — это был один из самых грязных, неприятных и унизительных нарядов.
— Чего носы повесили? — улыбнулся Беляк. — Мы еще легко отделались. Могло быть и хуже?
— Куда уж хуже? — удивился Ляшко.
— За вчерашнее да если по полной программе, — многозначительно произнес Пряник, — долго бы не смогли отмыться.
— Это точно! — согласился Беляк.
Быстро переоделись в робу. Вооружились ведрами и швабрами. И приступили к выполнению наряда. С шутками да прибаутками дело спорилось. Беляк вспомнил, как ежедневно с раннего утра, до школы, в его обязанности входило чистить от навоза стойло коровы и загон свиньи. Работа она везде работа. Наконец все сделали, все вымыли, все вычистили. Навели положенные блеск-красоту.
Подкатила ассенизаторская машина. Рукав запустили в выгребную яму, и через четверть часа работящий мотор выбрал все до основания.
— А делов-то всего ничего! — устало произнес Пряник, вытирая тыльной стороной ладони пот со лба.
— Оттарабанили до обеда, и теперь свободны, — улыбнулся Ляшко, тряпкой вытирая мокрые следы от ребристого рукава.
— Пойдемте докладывать о выполнения наряда, — сказал Беляк, придирчиво осматривая проделанную работу и наведенную ими чистоту в летнем туалете. — Пусть идет и проверяет!
Они двинулись к штабу. Доложили подполковнику о выполнении его приказа по всей форме.
— Похвально! — произнес тот, выходя из-за стола. — Сейчас проверю!
— Разрешите сходить помыться?
— Разрешаю!
А другие курсанты, обиженные придирками Давлетова, успели вытащить рукав ассенизаторской машины из ямы и положили его на чисто вымытый пол, отверстием к стене. Сами затаились неподалеку…
Как только Давлетов зашел в туалет, дверь за ним закрыли и подперли доской. А мотор был включен на максимальный режим. Содержимое хлынуло из объемистой бочки обратно, мощной струей ударяясь о стену туалета, образуя грязный и вонючий фонтан. Из туалета понеслись отчаянные вопли и отборные ругательства.
На крик сбежались курсанты, солдаты, вольнонаемные служащие и рабочие. Сбили доску, распахнули дверь.
Давлетов, шатаясь, вышел из туалета, с головы до ног мокрый и грязный. На земле от каждого его шага отпечатывался мокрый след. Фекалии свисали с фуражки, с ушей и погон, стекали струйками по лицу, искаженному злой гримасой…
Виновным оказался старший наряда. Наказание последовало незамедлительно. Без вины виноватый Александр Беляк получил десять суток ареста.
От отчисления из училища его спас начальник политотдела полковник Золоторев.
1
Капитан Серегин оказался обязательным человеком. Он выполнил свое обещание. Прислал из Ташкента пачку окружной газеты «Фрунзевец». Ее доставили в Джелалабад транспортники с попутным рейсом из Кабула. На объемном бумажном пакете, перетянутым шпагатом, был приклеен белый продолговатый листок, на котором типографским шрифтом крупными буквами напечатано «Подполковнику Корниловскому С.М. ЛИЧНО» и адрес воинской части.
Замполит принес пакет к себе в кабинет, положил на стол и несколько минут смотрел на белый листок. Мысленно представил себе, как этот пакет передавали из рук в руки разные люди, пока его самолетом доставляли из Ташкента, и каждый читал его фамилию и воинское звание, напечатанные официальным типографским шрифтом. Такое бывает не часто в жизни и не у каждого даже командира полка!
Семен Михайлович ножом разрезал шпагат, развернул пакет. Внутри находились две пачки газет. Сердце замполита взволнованно забилось в предчувствии радостного и приятного.
— Посмотрим, посмотрим, что тут про нас написали!..
Взял газету из первой пачки. Развернул и замер.
Бросалась в глаза крупная фотография, которая была помещена на самом видном месте, рядом с передовой статьей, обычно называемой «передовицей». Замполит всегда начинал читать газету с этой статьи. Он знал, что именно передовица несет главную информацию и важные указания «сверху». Ее, как правило, пишет сам главный редактор или его заместитель, или тот начальник отдела, чьи материалы преобладают на страницах газеты. Передовица называлась «Воинское братство».
Но на этот раз Корниловский изменил своей привычке. Он смотрел на крупную фотографию и млел от удовольствия. На фотографии замполит видел себя. Он пожимал руку губернатору провинции. Рядом стояли капитан Паршин и лейтенант Беляк. Над фотографией крупный заголовок «Крепится братская дружба народов СССР и Афганистана». А потом — репортаж, написанный специальным корреспондентом капитаном Серегиным.
— Так, так, так! Очень даже интересно! — приговаривал Семен Михайлович, довольный и радостный.
И еще он думал о том, что эту газету смотрят и читают в воинских частях от Целинограда до Кушки, от Красноводска до Намангана. Во всех столицах союзных республик Центральной Азии — в Узбекистане, Казахстане, Киргизии, Туркмении и Таджикистане, — в Ташкенте, Алма-Ате, Фрунзе, Ашхабаде и Душанбе, во всем Туркестанском военном округе, самом огромном из всех округов Советского Союза. Но самое главное то, что эту газету держат в руках члены Военного Совета и ТуркВО, и 40-ой Армии, иными словами его прямые начальники из Политического управления.
Все они смотрят на фотографию и читают о нем, о подполковнике Семене Михайловиче Корниловском. «Что бы там не говорили, а известность — штука приятная», — подумал замполит.
Серегин писал скупо, но емко. Как их, делегацию воинской части, прибывшую в Афганистан в составе ограниченного контингента советских войск, дружески принимал первый секретарь Народно-Демократической партии Афганистана провинции Нангархар товарищ Аманулла Джабари.
Замполит читал и отмечал про себя, что в репортаже чего-то не хватает. Всмотревшись в фотографию, он с удивлением обнаружил, что на ней нет Гришина. А как он помнит, советник стоял рядом с ним, с замполитом. Так их располагал тогда сам Серегин перед тем, как фотографировать. Гришин не упоминался и в репортаже. Словно он вообще там не присутствовал. Семен Михайлович сочувственно вздохнул:
— Высокая у Гришина должность, но секретная. Афишировать ее, судя по газете, не полагается. А ведь именно он, Григорий Афанасьевич, тогда и организовал встречу с губернатором провинции. Такая наша се ля ви, как французы говорят.
Замполит, с замиранием сердца, развернул вторую газету. На третьей странице помещена большая статья «Крепить коммунистическую мораль».
Он, затаив дыхание, с жадностью стал ее читать.
Серегин статью написал уже по иному, чем репортаж. Пространно, длинными фразами, с выводами и цитатами из высказываний высших руководителей родной коммунистической партии и правительства на такую важную тему, как борьба с пьянством, с конкретными примерами, с обобщениями. Описана работа партийной организации подразделения, активная деятельность комсомольцев, которых наставляет и вдохновляет заместитель командира по политической части подполковник С.М. Корниловский. Особенно понравилось замполиту описание «побивания бутылок» перед строем личного состава самими владельцами посудин. Заканчивалась статья прямым призывом: «Полезно обобщить и распространить эту инициативу и опыт работы с личным составом среди других воинских частей».
Второй раз Корниловский читал статью медленно, осмысляя каждую фразу, и остался доволен.
— Молодец, капитан! Прославил на весь округ. Пусть знают, как надо работать!
В пакете, под газетами, лежала краткая записка. Серегин благодарил Корниловского от себя и от имени главного редактора за оказанный ему прием и помощь в сборе материала. Сообщал о том, что подготовлена к печати и одобрена на редколлегии статья замполита, что она выйдет в ближайшем номере газеты под рубрикой «обмен опытом». Что возможно в ближайшее время замполита могут пригласить в Ташкент на окружное совещание партийных работников, и тогда они встретятся. А на обратной стороне записки в самом углу карандашом написана цифра «50».
Семен Михайлович мысленно улыбнулся. Цифра была условным знаком и, одновременно, конкретным указателем. Она означала одно: жене капитана нужна дубленка 50-го размера. Подумал: «Бабенка у него не из худеньких».
— Купим, — сказал Корниловский, ни к кому не обращаясь. — Без проблем! Здесь, как в Греции, все есть!
И еще подумал о том, что задачу по приобретении дубленки надо поставить перед Сайяфом Файзуни, начальником аэропорта.
2
Обе окружные газеты замполит выставил на общее чтение. Прикрепил их перед штабом на доске «распоряжений и объявлений».
О том, что эскадрилью прославили на весь военный округ, что о ней «дважды пропечатали в газете», стало известно всему небольшому авиационному гарнизону Джелалабада.
В ремонтной зоне «именинником» стал сержант Иван Петров. Его фамилию назвал журналист в своей статье, уделив ему целый абзац. Журналист рассказал о том, как сержант Петров, перед строем своих боевых товарищей, осознал свой проступок и, разбив бутылку с водкой, призывал своих товарищей по службе «покончить раз и навсегда с вредными аморальными привычками, повысить бдительность, беречь вверенную нам технику, повышать боевое мастерство и укреплять воинскую дисциплину».
Под вечер, когда дневная жара спала, в ремонтной мастерской собрались друзья-товарищи. Ивану не давали прохода.
— Ты, Ваня, теперь знаменит на весь наш военный округ, — сказал старшина Петро Кульченко, ремонтник по моторам. — Как прима-балерина из оперного театра.
— Балерины не пьют и ты такой, поскольку сам добровольно уничтожил свой водочный запас, — важным тоном произнес мастер по вооружению Тучин. — Надо же до такого додуматься!
— Ты теперь самый идейный и политически подкованный товарищ, с которого всем нам надо обязательно брать пример, — сказал Саид Тулаков, вытирая ветошью промасленные руки. — У нас в Самарканде, по такому случаю праздник делают, пловом соседей угощают.
— Во-во! — поддержал Тучин. — С тебя, Иван, причитается!
— Сколько разбил, столько же и выставляй! — заключил Кульченко. — Брагой не отделаешься!
Водки у Петрова не было. Ни одной бутылки. Позавчера выпили последнюю. И денег нет, чтобы купить в дукане. А достать пару литров надо, хоть кровь из носа!
— Чего мучаешься? — посочувствовал Кульченко. — Знаю, что в кармане пусто, как в африканской пустыне Сахара. Давай сообща посоображаем.
— А чего соображать? К дуканщику с пустыми руками не заявишься…
— Почему с пустыми? — Кульченко притянул Петрова к себе и шепнул на ухо: — Есть кое-что, на что можно обменять то, что требуется по повестке дня. И транспортом тебя обеспечу. Только возвращайся по-быстрому, чтоб патруль не застукал.
— На вертолете что ль?
— Почему на вертолете? Есть и наземные средства передвижения. Спецназовцы пригнали БМПешку, мотор у нее, говорят, барахлит. Я его снял, проверил, кое-что подправил. Осталось поставить на место.
— Махнем на пару?
— Мне отлучаться никак нельзя, сам понимаешь. Я ж сегодня еще и дежурный по всей ремонтной зоне, — сказал Кульченко и предложил: — Иди и договаривайся с Саидом. Он и водила, и по-ихнему лопотать мастак.
Тулаков согласился сразу.
К ужину Кульченко успел поставить мотор на БМПешку. В ограждении из двух рядов колючей проволоки, которой огорожена ремонтная зона, тихо и незаметно соорудили «ворота». Убрали мины, сделав проход.
Старшина вручил им топливный насос от «Камаза».
— Стоит он пятьсот афганей. Можете толкнуть и за четыреста.
— Не беспокойся, старшина! — уверил его Саид Тулаков. — Узбеки торговаться умеют.
Солнце опустилось за гору. Из ущелья по реке поплыл легким облаком прозрачный туман. Саид уверено вел боевую машину пехоты. С собой они взяли, на всякий случай, боезапас для пулемета, автоматы и десяток гранат.
Около моста охрана. Шлагбаум. Советские солдаты и афганцы. Подошли два наших солдата с автоматами и сержант.
— Кто? Куда? Документы?
— Не вылазь, — Тулаков остановил Ивана. — Я их знаю. Сам разберусь!
Высунулся из люка:
— Мы за водкой, ребята! Туда и обратно.
— Понятно, — сказал сержант. — С вас пузырь.
— Идет!
Солдаты открыли шлагбаум.
Навстречу шли автобус и старенький грузовик с высокими бортами, размалеванными яркой краской. Афганцы уступили им дорогу, прижавшись к обочине.
Дукан, хозяин которого был знаком Тулакову, располагался рядом с магистральной бетонной дорогой. Небольшое глинобитное строение с плоской крышей, окруженное высоким, слепленным из глины же, забором. За ним зеленели фруктовые деревья, на одном заманчиво светились оранжевые плоды мандаринов. Дукан был закрыт.
— Я махну к дуканщику, — сказал Тулаков, — а ты оставайся и наведи на дукан пушку. Я по-быстрому.
Он подхватил насос, обернутый серой промасленной бумагой, и легко выпрыгнул из БМПешки.
Иван остался ждать.
Он вставил ленту в крупнокалиберный пулемет и навел ствол пушки на закрытый придорожный дукан. Тулаков почему-то задерживался. Предвечерняя темнота постепенно сгущалась. Петров начинал нервничать. Но тут раскрылась дверь в заборе рядом с дуканом. Из нее вышел улыбающийся Саид с объемистым пакетом в руках.
— Полный порядок! — сказал он, залезая в машину.
— Чего так долго? — сердито спросил Иван.
— На востоке надо сначала гапп — по-русски, разговор — повести, а потом и о деле поговорить, поторговаться совсем немножко.
— Водки взял?
— Конечно и обязательно взял! Четыре бутылки.
— Молодец! — похвалил Иван и спросил. — А что еще в пакете?
— Это хороший и правильный вопрос, — весело ответил Тулаков. — Дуканщик нам подарок сделал для нашей закуски, чтоб я настоящий плов сварил. Когда узнал, что у нас одна тушенка коровья, он морковки и лука дал, курдючного сала и отрезал хороший кусок свежей баранины.
Он промолчал о главном. Шустрый Тулаков показал дуканщику на наведенный пушечный ствол и мягко пригрозил, что там сидят подвыпившие солдаты, злые на дуканщика, за то, что он в прошлый раз им водку не продал. Что сейчас он, Саид, заступился за дуканщика, и если дуканщик не купит насос, не продаст русским водки и не даст баранины для плова, то они могут одним выстрелом разнести его дукан.
— Значит, живем! — оживился Иван Петров. — Ты насчет плова мастак!
Тулаков, мурлыча на своем языке песню, стал заводить мотор.
Впереди на дороге показались яркие мощные фары. Два БТРа быстро подкатили к стоящей у дукана БМПешке.
— Патруль! — тревожно выдохнул Петров. — Застукали нас!
— Выкрутимся! — сказал Саид.
Из БТРа выскочил низкорослый капитан и два солдата с автоматами.
— Кто такие? Документы?
— Мы из ТЭЧа авиационного гарнизона, товарищ капитан! — ответил Тулаков и нагло добавил спокойным голосом, как о самом обычном деле. — Приехали купить водки.
Капитан оторопел.
— Что?!
— Купить водки.
— Ясненько! — пришел в себя капитан. — И купили?
— Так точно, товарищ капитан.
Петров молча переживал. Он мысленно ругал себя самыми последними словами. Теперь не отмазаться и не оправдаться. Так глупо попались! Да и зачем Тулаков полез на рожон, осложняя дело?
— Значит, в самоволке? За водкой? — и капитан тут же приказным тоном произнес: — Ваша фамилия?
— Фамилии своей не скажу, вы ее не запомните.
— Товарищ старший сержант! Приказываю! — твердо и властно произнес капитан. — Водку сдайте патрулю и следуйте за нами! А фамилии вашей не называйте, я номер боевой машины записал.
— Водку я вам не отдам, товарищ капитан, потому что это заказ моего командира, — спокойно ответил Тулаков.
— Что?! — повысил голос капитан. — Вы арестованы! Подчиняйтесь и следуйте за нами! Поедим на аэродром в вашу часть. Разберемся на месте!
— Слушаюсь, товарищ капитан, ехать за вами!
Один БТР поехал впереди, БМПешка в середине и сзади — другой БТР.
— Саид, на хрена было артачиться? — переживал Петров. — Надо было как-то замять, уладить дело. А теперь что? Влипли! Погорим, как шведы под Полтавой.
— С ними ни за какие панты мы б не договорились, — успокаивал его Саид, управляя машиной. — Они б запросто всю нашу водку себе захомутали и все равно сдали бы нас.
Подъехали к точке на мосту. Солдаты отвернули шлагбаум перед патрулем. Но Тулаков притормозил машину, высунулся и, подозвав сержанта, протянул тому обещанную бутылку:
— Получай свой пузырь!
Сержант с бутылкой в руке и солдаты удивленно смотрели на БМПешку, которую патруль сопровождал, как почетная охрана.
Чем ближе подъезжали к аэродрому, тем муторнее было у Петрова на душе. Сосредоточен и задумчив стал и Тулаков. Ехал молча. Только с каждым километром, постепенно сбавлял скорость. Патруль тоже чуть притормаживал, держа БМПешку в тисках. Петров догадывался, что Саид что-то задумал, но расспрашивать не стал. Будь, что будет!
Не доезжая до КПП, Тулаков еще больше снизил скорость, отставая от первого БТРа, и таким образом увеличил расстояние между ним и БМП.
— Держись! — вдруг крикнул Саид.
Он, неожиданно погасив фары, поддал газу. Мотор взревел. Тулаков резким рывком вывернул руль. В темноте, перемахнув через кювет, выскочил на пустырь и помчался вслепую. Машина, как живая, рычала мотором, прыгала и приседала, переваливалась с боку на бок, но с каждой минутой уходила все дальше и дальше от бетонки, от оторопевшего патруля.
Когда отъехали на приличное расстояние, Тулаков притормозил.
— Выгляни, не гонятся за нами?
Петров вылез на броню. Никто за ними не гнался. Вдалеке по бетонке в сторону аэродрома двигались два БТРа.
— Оторвались! — облегченно произнес Петров.
— Теперь быстро-быстро надо домой, — сказал Тулаков.
Осторожно объехали КПП и двинулись по пустырю к ремонтной зоне. Там их ждали. В вечерней темноте сигналили фонариками, указывая проход в минном поле.
Через дырку в ограде заехали в ремонтную зону. Наряд торопливо размотал колючую проволоку, заделывая проход в ограждении.
— Почему так долго? — спросил Кульченко.
— Саид торговался, а потом на патруль нарвались, — ответил Петров. — Но улизнули! Саид рванул по пустырю напрямую.
— А патруль?
— Два БТРа катят по бетонке к проходной. Скоро тут могут объявиться.
— Машину на место, — распорядился старшина. — Тучков подгони кран, а Тулаков и Петров помогут быстро снять мотор.
— Так он же горячий? — сказал Петров.
— Зато вода в реке ледяная.
Минут через тридцать в ремонтную зону пришел дежурный по части майор Одинцов и с ним рассерженный капитан, начальник патруля.
— Дежурный по ремзоне?
— Я здесь, товарищ майор! — отозвался старшина и, увидев незнакомого армейского капитана, вытер ветошью руки и доложил по форме. — Старшина Кульченко, дежурный по ремонтной зоне!
— Включить полное освещение!
— Есть включить полное освещение, товарищ майор!
Вспыхнули электрические лампочки, заливая ярким светом все вокруг.
Капитан зыркал по сторонам, что-то выискивая, и вдруг оторопело замер. Он верил и не верил своим глазам. Знакомая ему БМПешка, с тем же номером на борту… Но она стоит с черной дырой вместо мотора, а сам мотор покоился на низкой станине.
— Что за машина? — спросил Одинцов.
— Вчера пригнали спецназовцы. Мотор у нее, говорят, забарахлил. Командир полка приказал помочь им, — пояснил Кульченко. — Вожусь вот с мотором. Командир просил, чтоб к утру отремонтировали.
— А другие БМПешки есть? — с надеждой спросил капитан.
— У нас, товарищ капитан, только одни вертолеты, — ответил с легкой улыбкою старшина, — БМПешки, к вашему сведению, нам не положены, поскольку они не летают.
— Будем осматривать ремонтную зону? — спросил Одинцов.
— Нет! — ответил капитан.
Он повернулся и молча направился к выходу.
А со стороны реки доносился приятный и аппетитный запах. Где-то поблизости готовили плов.
3
Вертолет капитана Паршина взлетел вслед за парой Екимова.
Паршин и Беляк с утра были в центре внимания однополчан. Замполит выделил каждому — и капитану, и лейтенанту — по два экземпляра газеты с фотографией, на которой они стоят рядом с губернатором.
Сослуживцы выставили требование, которое озвучил Василий Друзьякин:
— Такое событие полагается обмыть!
Паршин и Беляк не возражали. Но командир эскадрильи поставил условие:
— После полетов!
Пятый день подряд эскадрилья летает в Панджшерское ущелье и наносит бомбовые и ракетные удары по целям, заранее намеченным в штабе армии. Сегодняшний день не исключение. Он похож на предыдущие. Надо выполнять приказ — лететь, бомбить, стрелять ракетами.
Но с вылетом произошла задержка. Пока согласовывали со штабом и определяли по карте место нахождения объекта удара, пока уточняли порядок и очередность заходов, утро превратилось в жаркий день. Солнце стояло почти в зените, термометр показывал свыше 49 градусов в тени.
— Взлетаем по-самолетному! — приказал Екимов.
Его Ми-24 первым вырулил на взлетную полосу, раскаленную от солнца. Темный асфальт тускло поблескивал, над ним едва заметно колыхалось прозрачное марево. От земли волнами шла дурманящая влажная жара — так бывает в парной бане, когда на раскаленные камни брызнули первым ковшом воды и она, мгновенно испарившись, разносит во все стороны обжигающий зной. Только к этому стоит добавить небольшое, но важное пояснение. Представьте себя в парной, но не голым, а в одежке, в полной летной экипировке…
— Поехали! — бодро произнес Екимов, наращивая скорость.
Вертолеты тяжело выруливали на полосу один за другим. Они были перегружены. Полные топливные баки, бомбы, каждая весом в четверть тонны, кассеты с неуправляемыми ракетами, солидный боезапас к крупнокалиберному пулемету…
Прежде чем оторваться от земли, винтокрылые машины разгонялись по накаленному солнцем асфальту взлетной полосы до скорости в сотню километров, с трудом отрывались от земли, и, не спеша набирая высоту, уходили в безоблачную синеву неба.
Чуть в стороне от взлетной полосы стоял замполит. Важный и серьезный, обдуваемый жарким и пыльным воздушным потоком от винтокрылых машины. Он, взмахом поднятой руки, провожал каждый вертолет, посылая напутствия летчикам и всем своим видом показывая собственную необходимость в летном полку.
Нежданно рядом с ним появился Сайяф Файзуни, одетый в светло-оранжевый костюм полувоенного покроя. Он поднятой рукой прикрывал лицо и глаза от налетающего пыльного вихря.
— Красиво взлетают, как большие горные орлы, — сказал начальник аэропорта, любуясь стартующими вертолетами.
— Красиво, это не то слово! Тут мастерство! — ответил Корниловский. — В такую жарищу поднять нагруженную под завязку машину, это вам не фунт изюма слопать!
— Очень даже правильные ваши слова, — согласился афганец и произнес так, словно утверждал, а не спрашивал: — Снова наша Панджшерская долина!..
— А то куда еще! — ответил замполит, понимая, что в данный момент секрет перестает быть секретом, поскольку почти вся эскадрилья уже находится в воздухе.
— Хитрый Ахмет Шах из каждого кишлака еще вчера людей вывел, словно знал, что бомбить будут.
— А ты откуда знаешь? — нахмурился замполит, провожая взглядом вертолет.
— В горах уши длинные и каждое слово далеко слышно, дорогой товарищ политический начальник!
— Хитрое афганское радио?
— Народ слушает и говорит, — ответил Файзуни и спросил: — Летчики полетели. Может быть, теперь у вас будет время, и мы поедем на джелалабадский базар по вашим делам?
— Сегодня не получится, — доверительно и серьезно ответил замполит. — За пару часов не управимся, а мне встречать летчиков надо.
Ехать в Джелалабад Корниловский в ближайшие дни и не намеривался, поскольку приобретение дубленки для жены журналиста хотел переложить на плечи афганца, при этом прикидывал, как сделать, чтобы покупка совершилась за счет Сайяфа.
«Через два часа они прилетят назад, — подумал Файзуни, прикидывая что-то в уме. — Надо успеть!»
А вслух произнес:
— Понимаю, все понимаю.
«Крокодил» Паршина тоже был основательно перегружен. Капитан, управляя полетом и уверенно набирая высоту, слушал, как над головой натужно гудели несущие винты, как бы через силу выполняя его команды. Паршин привычно скользнул взглядом по приборам. Они напоминали ему, что желательно как можно скорее избавить винтокрылую машину от лишнего груза. Вертолет словно жаловался на перегрузку. А ведь, чтобы выйти в заданный район, еще предстояло преодолеть горные хребты и крутые заснеженные перевалы…
Капитан включил переговорное устройство. Хотел услышать голоса членов своего экипажа. По тому, как они отвечают, по их интонации он привык догадываться об их душевном состоянии, определял настроение.
— Как маршрут? — спросил второго летчика.
— Выдерживаем, — ответил Беляк, сверяя карту с местностью.
— Как двигатели? — задал капитан привычный вопрос бортовому технику?
— В норме, хотя и с перегрузкой, — озабоченно ответил Чубков.
— Не подведут?
— Никак нет! — уверенно ответил бортовой техник. — Сам проверил работоспособность каждого агрегата.
Паршин удовлетворенно улыбнулся. Экипаж в рабочем настрое, на него можно положиться, он не подведет.
Сверху, в бездонной синеве неба ослепительно-оранжевым диском светило солнце. А внизу уже простирались сияющее белизной безмолвное пространство горных вершин, спины хребтов, изрезанные темнотой глубоких провалов и ущелий, которые жили своей тайной жизнью…
В воздухе Паршин привык думать только о полете. Так его научили старшие друзья — опытные пилоты. В небе мозги летчика должны быть свободными от посторонних мыслей, переживаний и рассуждений, а сам он — быть готовым принимать решения в любой ситуации.
Но сегодня капитан нарушал неписанное правило. Нет-нет, а все же мысленно он держал в руках газету и видел себя на фотографии, вспоминалось ему, как корреспондент снимал их во дворце губернатора, какой славной была выпивка и вкусной — закуска, особенно шашлык и плов. Паршин вспоминал добрые слова, сказанные о нем в репортаже, он их сразу запомнил: «Опытный летчик, возглавляет один из лучших экипажей части». Коротко и четко. Не каждый день такое услышишь, а тем более прочтешь в газете. Что ни говори, а приятно! Оценка его летной работы и боевых действий, хотя о них и ни слова. И еще капитан думал, что обязательно надо переслать газету с оказией и жене — пусть порадуется и погордится мужем! — и отцу с матерью, да и самому иметь хотя бы один экземпляр не лишне… Он улыбнулся: «На память о личном пребывании в Афганистане»…
В наушниках загудели голоса. Вертолеты подлетали к заданному району. Из эфира донеслись слова командира вертолета Ми-8, на борту которого были авиационные наводчики, он предупреждал майора Екимова, о том, что выходит на боевой курс:
— Вы заходите вслед за мной. Цель на земле укажу НАРами!
Паршин в свою очередь дал команду своему экипажу:
— Приготовиться!
А потом по внешнему переговорному устройству приказал ведомому капитану Кулешову:
— Приготовиться к атаке! Проверить и держать дистанцию!
Воздух в горах чистый, видимость великолепная, как говорят пилоты «миллион на миллион». Впереди поднимались толстые стены прямоугольной крепости, внутри которой стояли два больших двухэтажных дома с плоскими крышами и несколько малых построек. Крепость, построенная много веков назад, с бойницами и квадратными башнями, смотрелась грозно и устрашающе. Видимо, за свою долгую историю она выдержала не одну осаду, отразила не одно нашествие чужих войск, преградив им путь в долину свой каменной грудью…
Вокруг крепости в зелени садов прятался кишлак. Тесные улочки, низкие дома, огороженные дувалами. Видны квадраты ухоженных полей с тонкими светлым нитями оросительных арыков. Рядом с крепостью, внизу, у скалистых подножий, протекла река. С высоты она казалась голубой и местами бурлила на каменных отрогах белой пеной. Река вытекала из мрачного ущелья, стиснутого отвесными скалами, отчего оно было похоже на каменный коридор.
«Не больше ста метров ширина», — определил на глаз Паршин и подумал, что развернуться в ущелье не удастся, заходить на цель надо напрямую и, отстреляв, сразу набирать высоту. Как бы подтверждая его мысли, в наушниках послышался голос Екимова:
— Заходим на прямую! Работаем на предельно малой! Дистанция пятьсот метров!
Паршин знал, что уменьшение расчетной дистанции способно повлечь за собой крупные неприятности для ведомого, поскольку он может очутиться в зоне разлетающихся осколков от взорвавшейся бомбы, сброшенной ведущим вертолетом. И капитан еще раз приказал Кулешову, который шел следом:
— Выдерживай дистанцию!
— Есть, выдерживать дистанцию! — ответил Кулешов.
А далеко впереди вертолет Ми-8 уже снижался и заходил на боевой курс. В наушниках шлемофона зазвучала команда:
— Показываю цель!
«Восьмерка» чуть клюнула вниз и от нее, оставляя за собой дымный след, устремились вниз, к крепости, НАРы — неуправляемые ракеты. Они кучно, торопливыми дымными фонтанами, разрывались внутри крепости, пробивая дыры в стенах домов и в мощном крепостном ограждении.
— Цель вижу! — послышался в эфире голос майора Екимова. — Атакую!
Вертолеты, соблюдая дистанцию, начали снижаться и заходить на цель. На крепость, на кишлак полетели бомбы, к земле устремились ракеты. Вверх и во все стороны разлетались осколки, куски стен, обломки балок, дверей, окон, досок, большие и малые камни. Вся крепость была накрыта грязно-желтым облаком пыли.
На втором заходе Паршин почувствовал какую-то внутреннюю тревогу. Что-то было не так, как всегда… Чего-то не хватало… В напряженном рокоте лопастей, в грохоте разрывов он не уловил привычной дробной стрекотни крупнокалиберного пулемета. И Александр Беляк не вел привычного огня по наземным целям.
— Саня, ты живой? — запросил он своего штурмана.
— Живой, товарищ командир!
— А почему не стреляешь?
— Так чего зря палить? — ответил Беляк. — Внизу никого не видать!
И верно. Ни в крепости, окутанной дымом разрывов, ни вокруг нее, ни в кишлаке — никакого движения. Ни людей, ни животных. Пустота. Словно здесь никто и не жил…
Капитана внезапно обдало холодом тревожного чувства своей открытости и незащищенности. Боевой настрой улетучился, уступая место внезапно нахлынувшему осознанию бессмысленности и бесполезности старательно проделанной работы. Противник не разбит и не повержен… От понимания очевидного факта, что где-то в штабах притаились предатели, навалились усталость и внутренняя опустошенность. Пустота в крепости и безлюдье в кишлаке свидетельствовали о том, что душманы кем-то были заранее оповещены о предстоящем бомбовом ударе, и успели уйти в безопасное место.
«А сейчас, может быть, они сидят где-то поблизости в расщелинах гор, — подумал Паршин, — и наблюдают, как грозные „арбы шайтана“ грохочут в небе и тратят напрасно боевые припасы, бомбы и ракеты. Может быть, они сейчас еще и смеются над нами, над „тупыми и глупыми шурави“, над нашей грозной, но безопасной для них военной мощью. — Капитан грустно улыбнулся. — Хорошо еще, что не обстреливают…»
4
Сергей Паршин в свои тридцать лет был человеком уравновешенным и серьезным. Скупым на слова и проявление внешних эмоций. Каждую работу он привык делать основательно и доводить до конца. Не терпел пустых слов и обещаний, а тем более — «показухи», когда вместо кропотливой потной работы с конкретным конечным результатом, проявляют активность, дают обещания, которые не собираются выполнять, шумно пускают пыль в глаза начальству, показывают одну лишь видимость работы, и, конечно же, без всякого результата. Особенно не терпел Сергей подлости и обмана.
Приподнятое настроение, которое появилось утром, разом исчезло, уступая место усталости и какой-то неясной внутренней опустошенности. Смутно зарождалось горькое понимание никчемности и ненужности пребывания на этой, чужой его сердцу, афганской земле.
Паршин автоматически управлял вертолетом. Ни о чем не хотелось думать, было грустно и одиноко. Солнце склонялось к горам, и небо, теряя свою голубую чистоту, становилось блеклым и усталым.
Сергею Паршину за месяцы, проведенные в Афганистане, успел изрядно наскучить один и тот же горно-пустынный вид простирающейся внизу местности. Снежные горные вершины, скалы и заснеженные хребты чередовались с глубокими ущельями и пустынными долинами, которые сверху казались окрашенными в одни и те же однообразные песочно-коричневые тона различных оттенков. Лишь ближе к Джелалабаду попадались зеленые оазисы и ухоженные поля, кишлаки, приткнувшиеся к подножию гор. Глухие глинобитные заборы и убогие крестьянские жилища с плоскими крышами, на которых пестрели выцветшие красные, зеленые, желтые, синие одеяла, выложенные для просушки…
На подлете к аэродрому, Паршин включил внутреннее переговорное устройство:
— Беляк, не заснул?
— Нет, командир!
— Бери управление!
— Есть взять управление! — обрадовано ответил Александр.
— Посадка по-самолетному!
— Есть, совершить посадку по-самолетному!
Александр взялся за ручку управления, с удовольствием почувствовал ногами упругость педалей. Лопасти над головой уверенно рубили воздух.
В горных долинах в летнее время воздух разрежен, и для посадки вертолета мощности двигателя на зависание может оказаться недостаточно. Эту азбучную истину Беляк усвоил еще в училище. Но вот применять ее на практике ему удавалось редко.
«Только не торопись, не дергай!» — приказал себе Александр. Он сосредоточился и, предельно внимательно следя за показаниями приборов, постепенно гасил скорость, заходя на посадочную полосу.
Капитан скользнул взглядом по приборам. Показатели были в норме, лишь горючее на исходе. В наушниках шлемофона раздался щелчок и послышался властный голос командира эскадрильи:
— На посадку заходим по одному, соблюдая дистанцию, — и Екимов указал ее параметры.
Паршин следил за каждым движением Беляка, по работе двигателя и поведению тяжелой боевой машины анализировал каждое движение лейтенанта. Вертолет покорно слушался и подчинялся ему. Не дергался, не взмывал, а мягко приземлился на основные задние колеса и, совершив на них пробег, опустил нос. Капитан улыбнулся и мысленно похвалил Беляка: «Молодец!»
На солнцепеке, рядом с местом, где вертолеты начинали заруливать с посадочной полосы на свои стоянки, стоял замполит. Он, обдуваемый пыльным вихрем от работающих винтов, поднятой рукой приветствовал каждую боевую машину. Казалось, что Корниловский и не покидал этого места, а простоял, продежурил под жаркими лучами все те долгие часы, пока эскадрилья выполняла боевую задачу.
Александр привычно зарулил на стоянку, энергичным движением опустил рычаг «шаг-газ» до упора, и вертолет послушно замер. Шум двигателя умолк, лишь лопасти продолжали по инерции совершать круги, постепенно ослабевая и обвисая.
В кабину хлынул жаркий и пыльный воздух аэродрома.
Спрыгнув на землю, Беляк вопросительно посмотрел на командира.
— Сегодня посадил уже нормально, — скупо похвалил Паршин.
— Стараюсь, командир!
На посадочную полосу заходил очередной вертолет. Привычный гул работающих моторов висел над аэродромом, и никто не обратил внимания на глухой щелчок далекого выстрела.
— Смотрите! — вскрикнул Иван Чубков, показывая протянутой рукой в сторону вертолета, идущего на посадку.
Винтокрылая машина странно задрожала, из нее повалил дым, она стала заваливаться набок. А потом резко пошла вниз, отчаянно трепыхая лопастями, как подбитая на лету птица крыльями. И в следующие секунды, с крутым креном, вертолёт шумно врезался в землю.
Раздался взрыв, из клубящегося серо-черного дымного облака полетели во все стороны куски металла, обломанные лопасти, осколки, а хвостовая балка странно вздернулась вверх и, наклонившись, отлетела далеко в сторону…
Беляк замер на месте. Смотрел на взлетную полосу, на то место, где взорвался вертолет, на оседающее черно-серое облако. Пальцы невольно сжимались в кулаки. Он верил и не верил тому, что произошло. На его глазах погибли товарищи, боевые друзья… На мгновение смерть оказалась рядом, обдала мрачным холодом вечности и показала свой клыкастый оскал.
Александр, как и стоящие рядом капитан и бортовой техник, как десятки других людей на аэродроме, еще не успел осознать и понять всю глубину потери, прийти в себя, а издалека уже снова донесся сухой щелчок.
Второй вертолет дрогнул в воздухе, словно напоролся на препятствие.
— Еще один! — выдохнул Чубков.
В следующее мгновение тяжелый боевой вертолет, словно игрушка, перевернулся несущим винтом вниз, как говорят пилоты «стал мельницей», и начал падать. Через несколько секунд, внутри винтокрылой машины коротко блеснула молния, и раздался оглушительный взрыв. На том месте, где только что в воздухе находился боевой полосатый «крокодил», образовался громадный огненный шар, который падал на посадочную полосу…
5
— Давай скорее! Они уже летят! — волновался Юсуп, торопя своего напарника. — Чего так долго возишься?
Они находились на плоской крыше дома, который, как и другие дома кишлака, был расположен всего в полукилометре от аэродрома. Перед домом росло старое ореховое дерево, и его густая крона служила им маскировкой. В кроне вырезали часть ветвей, и в просвете получилось удобное окошко.
— Успеем! — спокойно отвечал Кабир.
Он не спеша прилаживал на плече «огненную трубу» с остроносой ракетой. Так моджахеды именовали ПЗРКа — переносное зенитно-ракетное устройство.
— Как в прошлый раз? — съязвил Юсуп.
— Не надо было спорить, — ответил Кабир.
— А кто из нас упирался?
Кабир нахмурился и промолчал.
Пару дней назад они опоздали.
Сначала спорили, из чего лучше стрелять: из «огненной трубы» или из нового крупнокалиберного пулемета? Степенный и неторопливый Кабир настаивал на трубе. Он был опытным охотником и считался лучшим стрелком в отряде. А Юсуп, молодой и прыткий, предлагал пулемет, он курсы специальные проходил. А потом, пока устанавливали на трубе ракету и налаживали к стрельбе крупнокалиберный пулемет, потеряли много времени. Все вертолеты, которые летали в Панджшерское ущелье, вернулись и совершили посадку.
Неудача обескуражила обоих. Перебранка продолжилась и вечером, когда уселись ужинать. Но в их спор вмешался сам Джаллавар-хан. Перебирая большим пальцем с темным ногтем четки из пожелтевшей слоновой кости, он сказал:
— Аллах милостив и создал для нашей жизни дни и ночи, которые идут чередой друг за другом. Так и вы будете стрелять по очереди. Один день из пулемета, а второй — из «огненной трубы».
Немного помолчав, Джаллавар-хан задумчиво произнес:
— Стрелять из пулемета намного опасней, чем из «огненной трубы». Пулеметные пули оставляют след. Шурави сразу определят то место, откуда шла стрельба, и нам придется быстро уходить в горы. А ракета из трубы летит без следа. Поэтому первым пусть стреляет из своей трубы Кабир.
Юсуп зло сверкнул белками глаз в сторону удачливого соратника и промолчал. Возражать Джаллавар-хану опасно. Его слово — закон! Предводитель отряда безжалостен не только к врагам ислама. А самое главное заключалось еще и в том, что, — если Аллах пошлет удачу! — только один он, Джаллавар-хан, только его слово, станет подтверждением о том, кто своим выстрелом сбил проклятую и страшную «шайтан-арбу».
А награда за сбитую «шайтан-арбу» очень крупная. Очень большая награда — целый миллион афганей! Юсуп уже видел себя обладателем такой кучи денег. Он знал, как и все моджахеды, четкие расценки войны. За убитого солдата — пять тысяч афганей, за партийного активиста — десять тысяч, за офицера — тридцать тысяч… Чтобы доказать, что сам убил, надо отрезать и принести ухо. Все просто! А вот за сбитый самолет или крылатую «шайтан-арбу» — миллион!
Столько афганей даже в карман не положишь. Их и за год не заработаешь, трудясь от зари до заката. А деньги ему нужны, очень нужны. Он давно носит в своем сердце мечту: жениться и обзавестись своим домом и хозяйством. Миллион афганей на все хватит: на выкуп жены, на покупку земли и дома… И Юсуп, как и тысячи других, таких же как и он рядовых «воинов ислама», искренне благодарил Аллаха, что на свете есть такой праведный человек — Гульбеддин Хекматиар, — да продлит Аллах его дни! — добрый и праведный мусульманин, который щедро платит…
Не ведал только Юсуп о том, что Хекматиар раскошеливается не из своего кармана, а его руками платят за «уши» американский «Комитет помощи афганским беженцам» и банк «Америкэн экспесс» в Базеле. Этот банк находится далеко от Афганистана, в центре добропорядочной Европы, в Швейцарии, и в том банке на счет Хекматиара уже внесено щедрое «пожертвований от христиан» — более трехсот тысяч долларов. Ничего этого Юсуп не ведал. Зато цену доллара знал хорошо. Менялы только за один доллар выкладывают по пятьдесят афганей.
Все это и было причиной взволнованности Юсупа.
Он смотрел на небо жадно расширенными глазами и видел не заходящие на посадку вертолеты, не проклятые муллой «арбы шайтана», а в каждой винтокрылой машине — видел одни афгани, только одни афгани! Много-много афганей! Целый миллион! И взволнованно глотая воздух, мысленно отсчитывал: «Летит миллион… Еще миллион! Только руки протяну и они — мои!» Но эти миллионы все проносились по небу мимо, мимо, мимо…
— Давай скорее! Они же рядом пролетают! — торопил он напарника. — Чего так долго возишься?
Степенный Кабир был человеком основательным и спокойным, он не привык торопиться, имел крепкие руки и зоркий глаз, он мог, как никто другой в отряде моджахедов, вскинув винтовку, поразить птицу на лету.
Кабир растопырил кряжистые ноги и наводил свою «огненную трубу» на вертолет, на «шайтан-арбу», которая заходила на посадку.
Он целился, как казалось Юсупу, слишком долго.
Глухо грохнул не выстрел, а выплеск огня из трубы, и с яростным змеиным шипением ракета умчалась навстречу вертолету.
Оба замерли, всматриваясь туда, в небо, где продолжала лететь «шайтан-арба».
— Промазал! — горестно выпалил Юсуп и осекся.
Железная «шайтан-арба» неожиданно задрожала, как норовистый конь от нетерпения, потом странно завалилась на бок, из нее повалил дым, и она стала падать вниз.
— Попал! — хрипло выдохнул Юсуп, пораженный меткостью Кабира. — Попал!
И тут же смолк на полуслове, с открытой завистью глядя на своего удачливого соратника по «священной борьбе с неверными». А в голове вихрем проносились мысли: «Миллион! Но не мой, а Кабира? Почему не мой? Ведь я тоже мог бы попасть, мог бы сбить, если бы стрелял первым из своего пулемета?»
А Кабир, не проявляя эмоций, неторопливо и деловито перезарядив «огненную трубу» новой ракетой, снова, как это он много раз проделывал на охоте, стал сосредоточенно и спокойно прицеливаться в другой вертолет.
Глухо грохнул второй выплеск огня.
Юсуп, поглощенный своими мыслями, вздрогнул. Горячая волна воздуха снова окатила его. И он окаменел с широко раскрытым ртом.
Кабир снова попал!
На их глазах железная «шайтан-арба» взорвалась и превратилась в клубящийся огненный шар…
«Второй миллион!» — молнией пронеслось в его голове. — «И все не мне, а Кабиру? Ему одному — сразу два миллиона афганей?»
Зависть и жадность ослепили Юсупа. Вынести, стерпеть такое он не мог. Это было выше его сил.
— Надо скорее уходить, — сказал Кабир, снимая с плеча длинную «огненную трубу», ничем не выражая радости.
— Да, да! Надо уходить, — сухими губами повторил Юсуп, привычно вынимая из ножен длинный и кривой арабский нож.
И, обойдя напарника, он с быстротой горной рыси напал со спины на ничего не подозревавшего, уверенного и степенного Кабира. Быстро, одной рукой, Юсуп схватил оторопевшего Кабира за голову, и рывком оттянул ее. Так он проделывал десятки раз с овцами и баранами. Кабир дернулся, стремясь вырваться, но освободиться не успел. В следующее мгновение Юсуп рывком полоснул его ножом по горлу, по остро выпирающему кадыку.
— Мои миллионы… Теперь только мои! — в злобной радости произнес Юсуп, выпуская из рук обмякшее грузное тело Кабира. — Мои!
Тело Кабира упало к его ногам и слабо дергалось в предсмертных конвульсиях.
— Нет, не твои, Юсуп!
Юсуп, сверкая белками глаз, яростно сжимая окровавленный нож, обернулся. И замер на месте.
— Не твои они, Юсуп!
На крыше стоял Джаллавар-хан. В его руках тускло поблескивал крупнокалиберный кольт. Темное отверстие дула, как черный глаз смерти, смотрело холодно и безжалостно.
Джаллавар-хан все видел.
— Мой только один, саиб! — поспешно произнес Юсуп и повторил дрогнувшим голосом. — Только один!..
Джаллавар-хан хитро и понимающе улыбнулся в бороду.
— Это разумно и достойно мусульманина. Мы договорились. Твой только один!
1
Летчики собрались, чтобы помянуть погибших однополчан. Чем еще можно выразить любовь к уже мертвым, безмолвным товарищам? Погибшим внезапно и страшно, прямо на глазах друзей…
Война властно заявила о себе. И заставила Александра задуматься. До этого дня она была какой-то односторонней. Опасной, с постоянным риском, но, по большей части, все же односторонней. Летчики летали и бомбили, выпускали ракеты, стреляли, но издали, с высоты полета. Поражали цели, взрывали крепости, сметали дома, убивали людей, которых считали бандитами, врагами неясной афганской революции и шаткой существующей власти, но поражали и убивали душманов они, не видя ни крови их, ни мучений, ни страданий…
Впервые, за месяцы пребывания в Афганистане и базирования в Джелалабаде эскадрилья понесла такую тяжелую утрату. Сразу два экипажа. Шесть офицеров — два командира вертолетов, два штурмана-оператора, два бортовых техника. Выбыли они из строя навсегда, ушли в мрачную темноту вечности. Их имена остались только в памяти живых.
Под вечер замполит Корниловский организовал траурный митинг. Присутствовало все руководство во главе с командиром полка подполковником Белозерским и прибывшими из Кабула начальниками. У каждого на рукаве черная повязка, лица хмурые.
Перед штабом поставили в ряд шесть боевых машин пехоты, побывавших в боях, исцарапанных пулями и осколками. Машины пригнали спецназовцы. На их брони, в зеленом серебре густых эвкалиптовых веток, уложили обгорелые, обугленные останки тел, собранные из кусков, из отдельных частей. То, что могли собрать, что уцелело в огненном пекле взрыва и удара о посадочную полосу. Лица погибших, — то обгорелые, то обугленные до черноты, то застывшие в страшных гримасах, то удивительно спокойные, как застывшие маски — были неузнаваемыми и одновременно какими-то чужими. Они невольно вызывали страх.
Почетный караул стоял около каждого БМП, держа руки на автоматах. Алое знамя части с прикрепленными к древку шестью траурными лентами держал, слегка опустив его к земле, рослый старшина Кульченко. Руки его подрагивали, и знамя едва заметно колебалось.
Напротив траурных боевых машин выстроились молчаливые и строгие шеренги. Потрясенные случившимся военнослужащие, — офицеры и солдаты, — скорбно смотрели на погибших. Кому еще предстоит лежать на жесткой броне в обрамлении эвкалиптовых веток, никто не знал. Но каждый понимал, что кому-то — придется. Война, хоть и не объявленная, остается войной, и она потребует очередные жертвы…
Беляк почти не слушал выступавших на траурном митинге. Он был переполнен грустной любовью к погибшим, любовью, которой он прежде не чувствовал, она была обыденной, привычной. Он знал этих людей, жил с ними одной судьбой, стоял рядом, разговаривал еще утром. А теперь отказывался признать, что их больше нет… Механически, словно пребывая во сне, Александр выполнял команды старшего офицера. Шагал в строю мимо угрюмых боевых машин, чеканил шаг в строгом торжественном марше, отдавая им, погибшим на его глазах, последние воинские почести…
Поминки устроили в столовой.
Столы сдвинули, образовав букву «П». На них выставили все, что смогли приготовить на кухне, и что имелось на продовольственном складе. Среди наполненных разнообразной едою тарелок, раскрытых консервных банок возвышались прозрачные бутылки с отечественной водкой и темные пластиковые двухлитровые посудины с кока-колой местного производства. Расселись, как летают в боевом порядке, по звеньям, по парам, по экипажам. Летчики и инженерно-технический состав. И офицеры штаба — в центре.
Командир полка, осунувшийся и печально хмурый, встал и поднял полный стакан:
— Давайте помянем наших боевых друзей. Наших товарищей, которые ушли от нас в свой последний полет!
Все встали. Молча выпили. Многие даже не притронулись к закуске. Занюхивали хлебом, тихо крякали.
— Товарищи! — встал замполит Корниловский и начал: — Мы провожаем в последний путь наших боевых соратников. Они были настоящими коммунистами, настоящими верными бойцами родной нашей коммунистической партии. Они полностью и до конца выполнили свой воинский интернациональный долг. Смерть вырвала их из наших рядов. Невыносима боль утраты и потерь личного состава. Но пусть враги знают, пусть запомнят, что возмездие будет неотвратимо!..
Не дослушав, Александр снова выпил. Зашумело в голове. Поплыло в глазах. Он взял вилку, стал быстро закусывать.
И не только он один. Привычно заработали вилки, ножи. В легком шуме послышался голос летчика Валерия Сорокина:
— Афганская поминальная.
И зазвенели струны гитары.
Замолкли последние аккорды. Все встали. Не чокаясь, молча выпили и стали торопливо заедать горечь огненной жидкости, понимая, что горечь потери заглушить не удастся.
— Да, судьба у нас одна, — произнес Сергей Паршин, ни к кому не обращаясь, думая о чем-то своем.
— Общая! — согласился командир звена капитан Павел Серебров, краснея от выпитого. — Ты прав, Серега!
Он расстегнул ворот и стукнул кулаком по столу. Подпрыгнули тарелки, звякнули стаканы.
— Мы им, гадам, этого не простим! Ни-ког-да!
— Верно, Паша! — поддакнул ему капитан Кулешов, вылавливая вилкой из баночки последние шпротины. — Никогда не простим!
В столовой, несмотря на раскрытые окна, становилось жарко и душно. Табачный дым плавал прозрачным облаком. Постепенно нарастал шум. Чем больше становилось опустошенных бутылок, тем громче звучали голоса.
Александр Беляк медленно и механически жевал твердую колбасу, любимую сырокопченую, которую он так давно не ел, но сейчас не чувствовал от нее никакого удовольствия. Он задумчиво смотрел на летчиков. Одни офицеры громко что-то доказывали. Другие, их было большинство, молчали. Тягостное ощущение пережитого горя делало их лица задумчиво-строгими и мрачно-серьезными.
Александр всматривался в каждое лицо, осознавая простую истину. Эти люди для него не просто сослуживцы и однополчане, а нечто большее и значимое. Здесь, в Афганистане, вдалеке от дома и родины, на этой скрытой войне, они были для него всем. Они заменяли ему отца и мать, родных и близких, весь советский народ. И в то же время именно они становились источником той неодолимой духовной силы, которую дает русское воинское братство каждому своему бойцу.
Поглощенный мрачными размышлениями, Беляк машинально придвинул к себе тарелку с нарезанной колбасой. Пить не хотелось и есть не хотелось. Он обратил внимание на командира полка, который о чем-то разговаривал с комэском. Екимов утвердительно кивал. Подполковник Белозерский вышел, а Екимов тут же поднялся со своего места и направился к их экипажу.
— Сергей Иванович, ты как, свою норму уже перебрал или еще нет? — спросил он Паршина.
— Пока еще нет, — меланхолически ответил Паршин.
Беляк быстро встал, уступая место командиру эскадрильи. Екимов сел.
— На ногах держишься? — он положил руку на плечо капитана.
— Не только держусь, но и вертолет повести могу, если будет надо, — ответил Паршин.
— Без шуток?
— А какие тут к черту шутки, когда душа от боли разрывается и злость разбирает!
— Как ты думаешь, откуда они могли стрелять? — перешел к делу майор.
Он отодвинул тарелки и положил два ножа, изображая ими взлетно-посадочные полосы.
— Только вот с этой стороны, где ближний кишлак, — ответил Паршин не задумываясь, словно давно ждал этого вопроса, и стал пояснять, показывая пальцем. — С этой стороны не могли, потому что там пустырь и охрана аэродрома все просматривает и простреливает. А здесь камыши и река, не проберешься. Только из кишлака, больше неоткуда. Стреляли с близкого расстояние и со стороны заходящего солнца. Стрелял, полагаю, очень опытный стрелок и с хорошо замаскированного места, — пояснил капитан и грустно добавил: — И нет у нас никакой гарантии, что подобное не повторится в ближайшее время, если срочно не дать им по сопатке, не наказать, не отбить охоту на подобные штучки раз и навсегда! Чтоб запомнили, зарубили себе на носу, что возмездие наступает незамедлительно!
— Это ты верно сказал, Серега, чтоб раз и навсегда отбить охоту. Чтоб знали, что возмездие неотвратимо!
— Так наш штаб полка на такую инициативу не решится, — усмехнулся Паршин. — Пока не согласует и не заручиться сверху поддержкой…
— А если без согласований и без приказа? — майор посмотрел ему в глаза.
— Когда? — решительно спросил Паршин.
— Да хоть сейчас, — серьезно ответил Екимов. — У тебя же есть допуск на ночные полеты.
— Вроде самоволки? — уточнил Паршин.
— Точно, — утвердительно сказал Екимов. — Но мы будем прикрывать твою самовольную инициативу всеми способами.
Беляк и Чубков находились рядом, они слышали весь разговор. И быстро трезвели. Александр радостно улыбался, он по молодости лет и своей натуре всегда был готов на любой отчаянный поступок. А сейчас тем более! Бортовой техник отпивал из бутылки кока-колу и сосредоточенно молчал.
— Отработаете и сразу сюда за стол, — повелел Екимов.
— Есть отработать и сразу за стол! — ответил Паршин.
Екимов поднялся и пошел на свое место. Капитан обратился к своему экипажу.
— Слышали?
— Да, командир, — утвердительно произнес бортовой техник.
— Выходим тихо и по одному, — приказал Паршин. — Иван первый, ему вертушку заправлять горючим надо.
2
Они вернулись через двадцать восемь минут.
Совершили над кишлаком три захода на предельно малой высоте, сбрасывая кассеты бомб, обстреливая блоками неуправляемых ракет. Сыпанули изрядное количество «лягушек» — противопехотных мин, какими усеивали горные тропы.
Внизу бушевало пламя, и громыхали взрывы.
— Это только начало! — приговаривал Александр, сбрасывая новую порцию смертоносного груза.
Спецназовцы, из роты охраны аэродрома, быстро сообразили, в чем тут дело, и со своей стороны дали по кишлаку несколько залпов из самоходных орудий и минометов.
На подходе к аэродрому Паршин и его экипаж увидели, как в темноте ночи на короткое время вспыхнули желтой цепочкой посадочные огни. Их ждали. Этими электрическими огоньками руководство полетами приветствовало их и как бы одобряло действия экипажа.
Оставив вертолет на стоянке, скорым шагом направились к столовой.
— Заходим по одному, — велел Паршин. — Первым Беляк!
— Я двинусь кругаля, — предложил Иван Чубков.
— Разбегаемся! — сказал капитан.
Около столовой в темноте кучковались летчики. Курили. Многие заинтересованно смотрели в сторону кишлака, где раздавались взрывы и пробивались в темное небо языки пламени.
— Спеназовцы шарахнули, а мы отсиживаемся! Как трусливые зайцы! — Павел Серебров к каждой фразе добавлял смачное ругательство. — Счас сам пролечу и врежу!
— Врежем, Паша! — поддакивал, кивая головой, Василий Кононов. — Врежем!
Александр не спеша прошел мимо. На него никто не обратил внимания.
В столовой плавало сизое облако табачного дыма. Стоял гул пьяных голосов. Александр сел на свое место, облегченно вздохнул. Их отсутствие прошло незамеченным. Только ломила спина, и горели ладони. Они с Иваном вручную подтаскивали к вертолету тяжелые бомбы и кассеты с ракетами, крепили их. Вспомнил, как совсем недавно, в училище, выводил свою эскадрилью в массовую самоволку и как тогда они разметали местных хулиганов на городской дискотеке. Сейчас тоже была самоволка, но совсем другого порядка! Они тоже наказывали, но еще и мстили.
Александр взял початую бутылку кока-колы, налил полный стакан коричневой пенящейся жидкости и с жадностью осушил его.
— Можно чего-нибудь и покрепче, — раздался рядом спокойный голос Паршина. — По такому случаю нам не возбраняется!
— Надо бы и штрафную, — произнес Иван Чубков, усаживаясь рядом, — а потом по полной норме.
Беляк, хватанувший полный стакан, быстро пьянел. В голове плыл светлый туман, во всем теле появилась приятная легкость. Мир вокруг становился простым и понятным. Хотелось всех любить и со всеми дружить…
3
Майора Екимова подняли с постели глубокой ночью.
Заявился шеф-повар старшина Васильев, которого все уважительно называли Тарас Бульба. Был он роста невысокого, но полный и в годах, носил густые запорожские усы, как запорожский казак. Он ввалился в комнату, внося приятный запах кухни.
— Товарищ майор! Товарищ майор!
— Кто тут? — Екимов с трудом открыл глаза.
— Товарищ майор, выручайте!
— Что случилось? — Екимов тряхнул головой, освобождаясь ото сна.
— Ваши хлопцы одолели!
— Где?
— Да в зале столовой! Бузят!
— Тише ты! Побудишь людей.
Капитан Зайцев и бортовой техник Зубин крепко спали. Они даже и не пошевелились.
Екимов взглянул на часы. Стрелки показывали три часа ночи.
— Они еще там?
— Не уходят никак. Принесли бутыль технического спирта и требуют закуски, — жаловался Тарас Бульба. — А нам и зал привести в порядок надо, и завтрак готовить, полеты ж никто не отменял.
— Сейчас приду!
Быстро оделся и зашагал в столовую.
Ночь еще не сдала своих позиций, и темнота держалась, но уже не такая густая, чувствовалось приближение утра. Крупные звезды усеивали черно-синее небо, с гор и от реки веяло прохладой. Издалека доносилось ленивое тявканье собак. В камышах подавала голос одинокая птица. Летучие мыши с шелестом проносились над головой и чертили замысловатые зигзаги. А из освещенных и открытых окон столовой доносились пьяные голоса.
Екимова встретили возбужденно и радостно. Капитан Серебров, тупо улыбаясь, взял бутыль и осторожно наполнил стакан.
— Командиру нашему штрафную!
— Не откажите! — вставил лейтенант Кононов, стараясь ровно стоять на месте. — Уважьте нас!
Кулешов и Лобнев смотрели стеклянными глазами и приветливо улыбались. Друзьякин сосредоточенно выковыривал ложкой тушенку из консервной банки. Старший лейтенант Терентьев, штурман второго звена, сидел хмурый, молча уставившись в пустую тарелку, словно там можно было что-то вычитать важное и значительное. Это его звено понесло утрату…
Майор взял стакан. Понюхал. Но пить не стал.
— У нас тут без туфты! — заплетающимся языком произнес Кононов, подтверждая свои слова движением руки. — Спирт самый настоящий… технический! Но разведенный по норме.
— Пить можно! — добавил Кулешов.
Екимов видел, что летчики уже значительно перебрали и что надо пьянку кончать тихо и мирно, а не по приказу старшего по званию.
— Давайте вместе! За нас живых! — майор поднял свой стакан.
— Верно! За нас живых! — одобрил Серебров.
— За живых! — охотно поддакнул Кулешов.
— По последней! — сказал майор, ставя пустой стакан, и твердо произнес. — Пора расходиться. С утра — полеты!
Но его предложение восприняли враждебно. В пьяной компании, как и в бане, нет начальства, нет чинов, все равны. Расходиться никто не собирался. Летчики зашумели, открыто выражая свое неудовольствие. Послышались возражения.
— Время позднее, пора расходиться, — повторил Екимов, не повывшая голоса. — С утра полеты!
На этот раз раздались и возмущенные голоса. Мол, что ты нам командуешь, да приказываешь, мы и сами с усами и все сами знаем, за столом нет начальства, а есть тамада, а тамада уходить не хочет и не собирается, потому что выпивка продолжается, покуда еще имеется в наличности…
Екимов спорить не стал, понимая, что спорить с пьяными — бесполезное дело. И доказывать им сейчас бессмысленно, потому что ничего не докажешь, никакие аргументы не возымеют действия. Тем более бесполезно проявлять командирские полномочия и приказывать.
— Хорошо, — сказал майор, — наполните свои посудины.
— А вам полный? — услужливо спросил Кононов, довольный покладистостью командира эскадрильи и общей победой.
— Я сам, — ответил Екимов, протягивая руки. — Давай бутыль!
Екимов взял емкость. Она была на три четверти полна.
— Пьем на посошок! Поминки закончены, а пьянки не будет, — майор взвешивал в руках бутыль, принимая решение. — Пьем и расходимся!
Круто повернувшись, он пошел к распахнутому окну и на глазах оторопевших офицеров решительно вылил весь спирт на землю.
— Поминки закончены, — повторил Екимов. — Пора расходиться.
Не оглядываясь, он направился к выходу.
4
Зайцев и Зубин продолжали досматривать сны.
Майор, не зажигая света, снял обувь, сел на кровать. Откинул край одеяла, чтобы лечь, но вдруг дверь распахнулось. В комнату дохнуло водочным перегаром.
В блеклом свете, который проникал в комнату из открытого окна, майор узнал старшего лейтенанта Терентьева.
— Ты… Ты, гадский твой рот…Нам запрещаешь? Запрещаешь помянуть? Помянуть корешей наших? — выговаривал Терентьев рывками, язык у него заплетался. — А я вот… Сейчас!.. Тебя!
— Что меня? — строго спросил Екимов и осекся.
В руках у Терентьева тускло поблескивала граната.
— Сейчас вот… И тебя!.. К дружкам моим! Выдерну кольцо… И под кровать!.. А сам за дверь…
— За что? — спросил Екимов как можно спокойнее, понимая всю глупость и безысходность положения.
— А спирт наш…кто выливал? Кто спортил компанию?
— Прежде чем бросать гранату мне под кровать, осмотрись.
— Чего глядеть-то? Лучше это… как бывает! Молитву про отче наш напоследок читай!.. Так!
— Ладно, хрен с тобой, швыряй гранату, раз я виноват, — сказал Екимов, сдерживая гнев. — Но они-то за что пострадают?
— Это кто ж еще? — спросил Терентьев.
— Ты же видишь, что спят мой штурман капитан Зайцев и бортовой техник старший лейтенант Зубин. У них и жены дома, и дети. Их-то за что? Надо их разбудить. Когда оба выйдут, тогда и дергай кольцо, раз тебе приспичило.
Екимов отвернулся и, демонстративно не спеша, стал раздеваться, всем своим видом высказывая полное равнодушие к происходящему. Словно в комнате нет никакого Терентьева с его гранатой. Но это спокойствие и выдержка давались нелегко. Нервы натянулись до предела. Мысли вертелись в голове в поиске выхода и не находили его. Пьяному ведь и море по колено…
Терентьев потоптался на месте, что медленно соображая. Длинно выругался. Вышел, со злостью хлопнув дверью.
Екимов, выждал, пока Терентьев удалится, встал с кровати и нервно закрыл засов. Сердце, словно колокол, тревожно бухало в груди. На этот раз все закончилось благополучно, хотя могло быть и гораздо трагичней…
А утром старший лейтенант Терентьев, с опухшим от перепоя лицом, пришел извиняться и просить прощения.
1
Григорий Афанасьевич Гришин любил персики. Он не лакомился, а наслаждался ими. Мог есть персики в любое время, до завтрака и после завтрака, до обеда и после обеда, до ужина и после ужина. В любое время суток и, как он сам с улыбкою констатировал, в «неограниченном количестве». В Москве у него не было такой возможности по самой банальной причине. В Москве персики не растут, их привозят с южных республик, и, естественно, они стоят дорого. Конечно, как Гришин знал, и в столице имелись люди, которые могли себе позволять такую роскошь, но они вряд ли так любили и ценили персики, как майор. Любовь к персикам и была одной из причин, которая повлияла на выбор профессии востоковеда.
В Джелалабаде Гришин, как он любил повторять, мог себе позволить «отъедаться по самые уши». И в это предвечернее время перед ним на столе стояли два фаянсовых блюда. На одном громоздились горкой персики. Крупные, сочные, спелые плоды, только-только сорванные с дерева, распространяли по комнате неповторимый аромат. Светло-оранжевые с красно бурыми боками, большие, как яблоки, покрытые нежнейшей тонкой бархатистой кожицей, они ласкали глаза и радовали майора госбезопасности. На втором блюде лежали темно коричневые влажные косточки и ошметки бархатистой кожицы.
Гришин неторопливо и с удовольствием брал в руки очередной плод и, любуясь им, снимал «верхнюю одежду» — очищал персик от тонкой бархатистой кожицы. Потом с наслаждением поедал оранжевую, с проступающими капельками медового сока, мякоть. Его пальцы были в персиковом соке. И губы тоже. Чем меньше становилось персиков на одном блюде, тем больше темных косточек на другом.
Персики скрашивали жизнь советника и хоть как-то гасили его невеселые мысли. События последних дней, когда на аэродроме всего за несколько минут были один за другим сбиты два вертолета, наводили на грустные и очень серьезные размышления.
Случайностью здесь и не пахнет. Это диверсия. Продуманная, хорошо спланированная и осуществленная. Кто-то с аэродрома сообщил точные сведения, и даже час возвращения эскадрильи. Нет сомнения и в том, что душманами заранее было выбрано и подготовлено наиболее выгодное место для стрельбы прямой наводкой, которое тщательно замаскировали. И стрелял опытный и меткий стрелок.
— Мы эту тайную змею, которая затаилась на аэродроме, найдем и отрубим ей голову! — возмущенно сказал Саид Азамат.
Начальник ХАДа уже не раз давал подобные обещания. Но почему-то поиски «тайной змеи» затягивались.
В тот же вечер диктор «голоса Америки» в последних известиях коротко рассказал о том, как советские войска почти неделю не могут сломить мужественную оборону отважных защитников в Панджшерском ущелье, и отдельно сообщил «о подвиге отважного борца за свободу Афганистана, который под Джелалабадом сбил два советских вертолета».
Гришин знал, что в Джелалабаде нет американского корреспондента. Следовательно, сведения передаются по отлаженной тайной связи.
Есть над чем задуматься и поразмышлять.
Положение усугублялось. Короткой победоносной акции не получилось. Как не получалось и общего положительного результата от ввода советских войск. В Москве и в правительстве, и в генеральном штабе почему-то не учли общеизвестного древнего понятия, что Восток — это совсем не Запад. Если использование советских войск в Венгрии и Чехословакии обошлись без тяжелых внутренних последствий, то, как казалось высокому руководству, и в Афганистане все произойдет так же успешно.
Но здесь так не получилось.
По заключенным договорам и новым заявлениям Советский Союз взял на себя обязательство ограждать Афганистан от внешней агрессии. А на самом деле что вышло? Получился перекос совсем в другую сторону. Советские войска оказались втянутыми в жестокую гражданскую войну. Они очутились в двойственном положении — не оккупанты и не защитники народа. А в силу сложившихся обстоятельств, были вынуждены защищать вождей Апрельской революции, которые не находили согласия между собой. Защищать их от явных и скрытых политических врагов, от вооруженных противников, от внутренних сил оппозиции. Войскам поставили задачу не на закрытие границы от внешних врагов, а ориентировали их на ведение войны внутри самой страны.
Однако все надежды властей Кабула на скорую стабилизацию обстановки в стране, которые они связывали с пребыванием советских войск, не оправдались и дали обратный результат. Вооруженная внутренняя борьба, по сути — самая настоящая гражданская война, в которую постепенно втянули советские воинские части, приобрела иной характер. Она превратилась партизанскую.
Советские же регулярные войска, оснащенные мощной современной боевой техникой, нацеленные на ведение крупномасштабных боевых действий против серьезного противника, по существу, оказались в странном и явно невыгодном положении.
Они были не подготовленными к войне с мелкими и чрезвычайно мобильными вооруженными группами. Да еще в горно-пустынной местности со сложным рельефом. Попытки командования организовать наступление и преследование отрядов мятежников крупными войсковыми соединениями по правилам классической войны, должного эффекта не давали и ощутимого результата не приносили.
Мобильные отряды душманов, прекрасно знающие местность и умело использующие горный рельеф, как правило, нападали внезапно и быстро скрывались. Они исчезали, используя известные только им тайные проходы. Они успевали увести свои основные силы от преследования и неминуемого разгрома. А советские войска несли ощутимые и, по существу, неоправданные потери в людях и боевой технике.
Однако главные причины военных неудач, как думал Гришин, лежат не в военной сфере, а в политической. Стали очевидны издержки от ввода в страну регулярных войск соседнего, пусть и дружественного, но чужого государства. Советское руководство и военное командование, не учло особенности восточного менталитета, проигнорировало национальный и исторический фактор.
А многовековая история Афганистана наполнена борьбой с различными завоевателями. Они нападали как с Востока, так и с Запада, но никогда не добивались победы. В сознании афганца издавна и прочно укоренилось убеждение, что любой чужестранец, который пришел в страну с оружием в руках, пускай даже с самыми благими намерениями, — это враг, это захватчик, оккупант.
Таким образом, само присутствие советских войск в Афганистане, стало не только объединяющим стимулом для оппозиционных группировок, но и важным дополнительным фактором роста национального самосознания. А это было умело использовано врагами Апрельской революции и стало главным идеологическим и политическим лозунгом патриотического и религиозного звучания. Он встретил понимание и поддержку в разных слоях многочисленной части афганского населения, особенно в сельских и горных районах. Там открыто зазвучали призы к «священной вооруженной борьбе» с иностранными оккупантами, с захватчиками, «коммунистическими колонизаторами», с нашествием безбожников, врагов ислама, неверных…
Раньше Гришин читал в специальной литературе, а здесь убедился в еще одном удивительном феномене, который характерен для людей Востока и особенно Афганистана и совсем не понятен людям Запада. Так исторически сложилось, что главными носителями высокой идеи национальной независимости являются здесь не передовые и образованные представители народа, а самые отсталые и, по европейским меркам, самые малокультурные и неграмотные афганцы, особенно горные племена. Но эти племена, к тому же, и самые воинственные и самые подготовленные к ведению боевых действий. Они и стали опорой, основным ядром оппозиции в партизанской борьбе с регулярными частями и афганских, и советских войск.
Этому в немалой степени способствовала еще одна существенная ошибка советского командования. В составе войск, которые вошли в Афганистан, большой процент составили представители среднеазиатских народов — узбеки, таджики, туркмены, киргизы. Очевидно, командование прямолинейно и наивно полагало, что воины этих национальностей быстро установят контакт с местным населением, найдут понимание у родственных народов, проживающих в Афганистане. Однако на деле это дало обратный результат…
Пуштунские племена, ставшие основой партизанского движения, многие века враждовали с национальными меньшинствами, с представителями именно этих северных народов. А появление узбеков, таджиков, туркменов из чужой страны было воспринято пуштунами, как открытый вызов. Как прямая поддержка национальных меньшинств, издавна проживающих в Афганистане — все тех же узбеков, таджиков, туркменов, киргизов, хазарийцев… В этом пуштуны увидели ущемление своих собственных традиционных прав, сложившихся устоев, подрыва своего верховенства. Этой ошибкой Москвы незамедлительно воспользовались реакционные силы, агитируя пуштунов против «неверных», усиливая неприязнь к советским воинам…
2
Александр Беляк вдоволь наплескался, смывая пот и грязь, вылез из водоема и с удовольствием растянулся на горячих досках солярия. После прохладной, почти холодной горной воды приятно ощущать знойную теплоту лета.
В этот предвечерний час в солярии было много летчиков, инженеров, техников, тех, кому удалось выкроить несколько свободных минут. Рядом с Александром лежал на спине, подставив солнцу полнеющее тело, инженер по вооружению Иван Одинцов. Тут же были Кулешов и Терентьев, оба вялые, угрюмые, еще не отошедшие от недавнего перепития. А с другой стороны расположился Хромов, светловолосый, с рыжими ресницами и веснушками. Он странно щурился, словно куда-то задумчиво всматривался.
Беляк, блаженствуя, прикрыл глаза, полностью расслабился. А мысли завертелись вокруг статьи, прочитанной в журнале. В ней шел разговор о воде. О самой простой, такой естественной, такой привычной и обыденной. Александр даже не предполагал, что она таит в себе так много таинственного и неведомого.
— В природе нет другого такого соединения, — произнес Беляк, как бы про себя, ни к кому не обращаясь. — Не существует и — все!
— Ты о чем? — спросил Одинцов, не поворачиваясь в его сторону.
— О воде! — ответил охотно Беляк. — Статью научную вчера прочел. Понимаешь, никакие другие газы, кроме кислорода и водорода, не образуют жидкость.
— Так это известно давным-давно, — вставил свое слово Хромов.
— Жидкость-то она жидкость, но особенная, со своим характером, — сказал инженер Одинцов. — Все вещества, к примеру, при охлаждении сжимаются. Но на воду этот физический закон не распространяется. При замерзании вода расширяется. И еще. Любое вещество в твердом состоянии тяжелее, чем в жидком. А вода наоборот. Лед не тонет, а плавает на поверхности. Почему такое происходит? Неясно, нет научного объяснения. Одни догадки и предположения, — и добавил: — И это очень странно, что наука до сих пор фактически не знает, что же это такое — вода!
— Вот и я о том же, — сказал Беляк. — А насчет молекулы воды слышали?
— Что ты имеешь в виду?
— А тот факт, что любой объем воды — это всегда одна молекула. Одна и только! Стакан — одна молекула, Тихий океан — тоже одна молекула.
— Иди ты! — удивился Хромов.
— Дело в том, что вода — диполь, магнитная частица с положительным и отрицательным полюсами, — пояснил Одинцов. — И все молекулы тут же сливаются в одну, плюс притягиваются к минусу, а минус — к плюсу. Но эта молекула, маленькая или большая, она, как живая, обладает еще двумя удивительными свойствами. Это память и передача информации. Вода помнит все, что было!
— В журнале пишут про уникальный опыт, который проделали ученые в Швейцарии, — рассказал Беляк. — На одном берегу Женевского озера они растворили в воде несколько молекул соли. На другом берегу зафиксировали приборами не саму соль, а память о ней. Огромная молекула большого озера приняла и сохранила память о соли во всем своем объеме. На свое магнитное поле записала. Теперь, как пишут в журнале, сколько бы ни прошло лет, а эта память никогда не исчезнет.
Кулешов локтем толкнул блаженно дремлющего Терентьева.
— Слыхал?
— Чего?
— Вода помнит все, что было!
— Ну?
— Вот те и ну! Выходит, правильно майор сделал, что вылил ту спиртягу, — шепотом произнес Кулешов. — Сколько ж мы тогда всякой гадости наболтали, а? Спирт был с водой, а она все-все запоминала! Мы б ее, представляешь, с той гадкой информацией себе в нутро залили бы. А ты вместо благодарности майору, зарычал, взбесился, схватил гранату и поперся к нему…
— Я ж повинился уже, прощения просил.
— Выпороть тебя надо, а не прощать! И морду набить.
— Нету такого закона, чтоб пороть и морду бить.
— Счастье твое, что нету, — сказал Кулешов. — А на будущее заруби себе на носу: когда пить будем, то обязательно хорошие слова произносить надо. Вода и водка все запоминают. Усек своими мозгами?
— Ага, — Терентьев кивнул.
— А теперь соображай! Не зря же люди тосты и пожелания разные произносят насчет здоровья и долголетия, когда чокаются стаканами. Водка, понимаешь, тоже, наверное, запоминает всю такую информацию и в нутро твое несет, как приказ всему организму жить долго и работать на полную мощность без капитального ремонта. А когда пьем с матюганами, организм ничего воспринять не может от такой глупой информации и начинает расстраиваться да огрызаться болезненными проявлениями. Ты, вот, до сих пор очухаться не можешь?
— Не могу, это точно, — Терентьев мрачно кивнул.
В солярий заглянул посыльный и громко прокричал:
— Кто из первого звена? Срочно в штаб!
3
Приказ был краток.
Звену капитана Сереброва поставлена задача: получить в Союзе и перегнать в Джелалабад вертолеты новой модификации с высотными двигателями ТВ-3В (турбовинтовой, третьей серии, высотный).
Первая партия — четыре вертолета. Место получения — город Мары Узбекской ССР. Время вылета — сегодня, через три часа.
Группа, которой предписывалось получить и перегнать вертолеты, была скомплектована из четырех экипажей звена Сереброва, в нее вошли еще техник звена и по одному специалисту профильного обслуживания боевых машин.
Для Александра Беляка, членов экипажей и специалистов, вошедших в группу, стрелки на часах, отмеряющие время, завертелись с бешеной скоростью. Надо всюду успеть, нужные документы оформить, положенное для командировки получить, себя привести в надлежащий вид. Не каждый же день приходится летать на родную сторону!
Но кроме всех обязательных формальностей, возникли и личные проблемы. С пустым карманом в Союзе делать нечего. А где раздобыть советские рубли? Их и занять-то здесь не у кого. Летчикам в Афганистане денег не платили, а весь заработок зачисляли на книжку в Сберкассе. Чеки внешторгбанка давно истрачены.
Беляк задумался. Надо что-то придумать и сообразить. У него в запасе была припрятана бутылка отечественной водки, присланной из Союза. Сунул ее в карман и отправился к афганцам в кантин, местную лавку. Русская водка ценилась. Смуглый бородатый афганец хитро сощурил глаза, тщательно осматривая бутылку.
— Берешь? — спросил Беляк.
— Карашо! — ответил афганец, уже выучивший некоторые русские слова.
— Сколько даешь?
Афганец назвал цену. Она не устраивала Александра. Он показал на ручные часы «Ориент» с красивым браслетом и предложил «ченч» — обмен. После короткого торга обе стороны остались довольны. Афганец спрятал водку под прилавок, а Беляк ушел с часами.
Полет в Мары запланировали своеобразно — не прямым, а кружным путем.
В Кабул группа долетела на двух вертолетах-почтовиках. Столичный аэродром встретил шумом, суетой и никогда не оседаемой серой пылью.
Из Кабула, по распоряжению начальства, на транспортном самолете АН-12 добрались до Кандагара, который расположен южнее Джелалабада. По здравому уму в Кандагар можно было бы лететь и напрямую, тем более, что пробыли там всего несколько минут. Их уже ждали, придержали пару тяжелых вертолетов МИ-6, которые везли в Шинданд авиационные бомбы. Джелалабадская группа, выгрузившись с самолета, перебежала на вертолетную стоянку и снова оказалась в воздухе. Лететь в соседстве с бомбами было не особенно приятно — обстрел вертолетов мог произойти в любую минуту. Внизу простиралась однообразная серо-коричневая горно-пустынная местность с редкими вкраплениями зеленых клочков, да бесконечной темной лентой пролегала лента государственного шоссе.
Шинданд — небольшой древний городок, расположенный южнее легендарного Герата, жемчужины Хорасана — встретил группу сухим зноем Баквийской пустыни и порывами крепкого жаркого ветра, который внезапно налетел и так же быстро умчался куда-то в даль. А по полю аэродрома беспорядочно катились странные шары, похожие на крупные апельсины.
— Что это? — поинтересовался Беляк, поднимая странный шар.
— Гадость несъедобная, — пояснил капитан, встречавший группу. — И название поганое, не выговоришь. Колоцинт называется.
— Красивый, как апельсин, — сказал Кононов.
— Брось! — скривился капитан. — Эту красивую гадость даже верблюды не едят, обходят стороной.
Кононов подбросил плод и ловко по-футбольному ударил ногой. Тот отлетал далеко в сторону. А к его ногам порыв ветра подкатил еще пару таких же шариков.
Из Шинданда наконец то вылетели транспортным вертолетом в Союз. Среди пассажиров оказалась полная моложавая женщина, темноволосая, с подведенными тушью бровями и густо накрашенными помадой губами. Она вела себя очень уверенно. Как оказалось, — заведующая аэродромной столовой. Она разместилась в кабине летчиков. «Женщина на борту, жди опасности», — вспомнил Беляк авиационную поговорку.
Только взлетели и набрали высоту, как в кабине экипажа загремели кружками и фляжками. Началась выпивка. Никто из пассажиров не обратил на это никакого внимания. Монотонно и привычно гудели двигатели, лопасти ритмично рубили воздух. Летчики джелалабадской группы расположились кучно, многие задремали. А Беляка насторожили-таки пьяные голоса, доносившиеся из кабины летчиков. Пить можно, никто не запрещает, но не в полете. В армейской авиации существует жесткое правило: один из членов экипажа должен быть трезвым. А как в этом экипаже соблюдается такое правило?
Александр встал и направился к кабине летчиков. Заглянул. Пилоты пьяные, но держатся на ногах. В кресле правого летчика сидела женщина, державшая ручку управления, двое пилотов ей что-то объясняли.
— Как там? — спросил Паршин.
— Баба управляет.
— А мужики? — поинтересовался Кулешов.
— Учат ее управлять.
— Отдыхай, — вяло произнес Паршин.
Александр примостился на скамье, прислонившись к боковой стенке. Спиной ощущал вибрацию. Но в вибрации этой ему чувствовалась нервозная дрожь машины, чем-то недовольной, проявлявшей свое возмущение. В душе зарождалась тревога.
Минут через тридцать Беляк не выдержал. Встал. Посмотрел в боковое окно. Внизу расстилалась однообразная пустынная местность, выжженная солнцем. Александр направился в кабину экипажа. Хотел спросить о том, где летят. Заглянул в кабину и обомлел. Не поверил своим глазам. По спине прокатилась холодная волна. Оба кресла были… пустыми!
Вертолет, тяжелый и громоздкий, летел на автопилоте. А правый летчик, пьяный в дребезги, открыв боковую дверь, беспечно сидел на обрезе пола, свесив ноги «на улицу»… Дышал свежим воздухом. И это на высоте более тысячи метров от уровня земли!
Все пассажиры дремали. Беляк разбудил командира. Паршин недовольно открыл глаза.
— Чего тебе?
— Неприятности у нас, — сказал Александр и доложил о том, что происходит в кабине экипажа.
Сон у Паршина мгновенно улетучился.
— Не может быть?!
— Летим на одном автопилоте, товарищ капитан! — повторил Александр.
Всегда спокойный и невозмутимый Сергей Иванович взорвался. Выругался трехэтажным матом. Схватил второго летчика за шкирку и втащил его внутрь кабины. Захлопнул боковую дверь. Потом подошел к пьяному в дупель командиру летящего вертолета и, уцепившись за грудки, так тряхнул его, что тот сразу очнулся.
Из-за гулкого шума двигателей Беляк не слышал, что капитан сказал командиру вертолета. Видимо, нечто такое, что моментально привело пьяницу в чувство.
Экипаж занял свои места.
Через пару часов пересекли воздушную границу, без происшествий прилетели в Мары, приземлились и вырулили на стоянку. Беляк, выходя из вертолета, заглянул в кабину экипажа. Командир вертолета беспечно спал в своем кресле. Его трясли и будили второй летчик и бортовой механик.
Над аэродромом, над древним городом Мары опускался вечер, окутывая все вокруг сизыми сумерками, которые не могли унять жаркое дыхание пустыни.
Александр Беляк, ступил на бетонку аэродрома, улыбнулся и мысленно произнес: «Здравствуй, Родина!».
4
Новые вертолеты стояли отдельно.
Грозные боевые машины, полосатые «крокодилы». С новыми, усиленными двигателями, специально созданными для полетов в горах. Чистенькие, сверкающие свежей краской. Экипажи, пригнавшие их сюда, постарались их вымыть, очистить от пыли, навести шик-блеск.
Беляк, как всякий летчик при виде новых машин, заинтересовано рассматривал их и любовался. Он радовался, что и ему предстоит летать на одном из этих вертолетов. Это было не простое любопытство, у него возникал профессиональный интерес к новшествам в конструкции двигателей.
С двигателями у Александра Беляка были свои взаимоотношения. Еще с курсантских лет, учебы в училище. Он улыбнулся, невольно вспомнив сдачу экзамена.
Принцип в училище был один: не знаешь — научим, не хочешь — заставим. Специальные предметы давались Александру легко. Конструкция вертолетов, построение и принцип работы двигателя, авиационное оборудование, радиоэлектронное оснащение, управление вертолетом, боевое применение, аэродинамика — знания «от зубов отскакивали», даже если бы его разбудили среди ночи. Но все же на зимней сессии произошел казус — однажды Беляк завалил зачет по конструкции двигателя. Из-за излишней самонадеянности.
Был назначен срок повторного зачета. Кроме Александра, пересдавали еще два курсанта. Беляк подготовился основательно, уверенно полагал, что материал знает до запятой.
В назначенное время трое курсантов заняли места в большой аудитории. Преподаватель — полковник Ковалев — появился с опозданием. Молча прошелся по аудитории, снял серую каракулевую папаху, подозвал Александра:
— Курсант Беляк! Отнеси в преподавательскую, — и протянул папаху, слегка запорошенную снегом.
— Есть!
Только Александр вернулся в аудиторию, полковник вручил ему шинель:
— А теперь это отнеси.
Александр, мысленно чертыхнулся, но молча взял шинель и бегом поспешил в преподавательскую. А когда вернулся, полковник протянул ему темный шерстяной шарф.
— Теперь это.
Александр скрипнул зубами, но промолчал. Не сказал то, что он курсант, а не лакей. Стерпел. Отнес и шарф. Тем временем другие курсанты с деньгами полковника сбегали за папиросами.
Ковалев сел, равнодушно посмотрел на курсантов.
— Начнем, — сказал он, ничего не выражающим тоном, и предложил курсантам положить зачетки на его стол, взять билеты с вопросами, а самим сесть на первый ряд.
Александру достались, как он решил, вопросы легкие. Через пару минут доложил о готовности отвечать.
— Ты хорошо подумал? — спросил полковник.
— Да! — уверенно ответил Беляк.
— Ну, ладно, иди.
Александр вышел к столу, прочитал вопросы билета и начал бойко отвечать.
— Не надо, Беляк, — остановил его Ковалев и кивком головы показал на стену, вдоль которой размещались отдельные узлы, агрегаты и части двигателя.
Преподаватель встал, подошел к стене и указал пальцем:
— Что это?
— Топливный насос-регулятор, — ответил Беляк и стал объяснять принцип его работы.
Полковник молча выслушал. Долго молчал. Потом пальцем показал на отверстие:
— А это что?
Александр не знал, что это за отверстие и для чего оно нужно. Но не растерялся и стал длинно и долго рассказывать, как говорится, вкруг да около.
Полковник молча сел за стол и равнодушным голосом сказал:
— Вам, курсант Беляк Александр Викторович, двойка.
Помолчав, стал объяснять:
— Это технологическое отверстие для крепления на стенде. Сверлил его я сам, глубина восемь сантиметров, — он раскрутил авторучку и протянул курсанту стержень. — Замерьте глубину.
Беляк замерил и подтвердил, что глубина злополучного отверстия именно такая, как сказал Ковалев…
Другие курсанты уехали на зимние каникулы, а Александр пошел сдавать зачет в третий раз. Пошел, как самбисты выходят на ковер, а боксеры — на ринг.
Та же пустая аудитория, тот же полковник Ковалев, равнодушный и, казалось, безразличный ко всему на свете. Но на этот раз преподаватель сказал:
— Курсант Александр Беляк, принеси из преподавательской мой шарф.
Александр сбегал. Принес шарф.
— Все выучил? — спросил Ковалев.
— Да! — ответил Беляк.
— Проверим, — произнес полковник и добавил. — Подойди ближе.
Александр подошел, чувствуя, что надвигается какая-то опасность. Полковник шарфом завязал ему глаза и подвел к стене с агрегатами:
— Будешь определять на ощупь. Ошибешься, ставлю два, а там сам знаешь, что бывает…
Еще бы не знать! Самое простое — курсанта отчисляют за неуспеваемость…
Александр ощупывал каждую железку, каждый узел, каждый агрегат, называл его, объяснял значение и рассказывал о принципах работы. На десятом агрегате полковник остановил его и развязал шарф.
— Отнеси назад.
В аудиторию Беляк вернулся быстро. Полковник сидел за столом и курил «Беломорканал». Он потушил папиросу, сунул ее в пепельницу. Протянул Александру зачетную книжку, сказал коротко:
— Держи.
Сам встал и молча вышел.
Александр раскрыл зачетку, и накатила теплая волна радости. Там стояла крупно выведенная оценка: «отлично». Позже, месяца через полтора, когда на Ученом совете училища подводили итоги по отдельным дисциплинам, полковник Ковалев в числе лучших четырех курсантов назвал и Александра Беляка…
Сейчас, вспоминая те перипетии и свои волнения, Александр уже по-иному оценивал действия преподавателя. Только теперь он понимал полковника. Опытный инженер, пусть своеобразно и грубовато, он воспитывал у будущих пилотов выдержку, терпение, сообразительность и самодисциплину — качества, которые так необходимы летчику и не только в небе. На земле тоже.
5
В течение долгого знойного дня инженеры и техники дотошно проверяли вертолеты, опробовали новые узлы и установки, которые, по мнению создателей, улучшали боевые качества и мощность двигателей боевых машин.
Выкроив время, Александр забежал в небольшой магазин, который был расположен рядом с аэродромом, и показал часы с массивным браслетом — те, что выменял на бутылку водки.
В темных зрачках продавца на мгновение вспыхнули искорки. Но он ту же придал лицу равнодушное выражение и спросил:
— Сколько хочешь?
— А сколько не жалко? — в свою очередь задал вопрос Беляк.
— Двести!
— Мало, — ответил Александр, хотя был рад и такой цене. — Пойду в другой магазин.
— Не надо в другой ходить!
Сошлись на сумме в двести пятьдесят рублей. Месячная лейтенантская заработная плата! Ни фига себе! И так запросто! С деньгами в кармане Александр почувствовал себя увереннее.
В том же магазине он и отоварился, купил самое необходимое из того, чего не было в Джелалабаде: пару трусов, душистое туалетное мыло, носки, одеколон, другие бытовые мелочи. И водку — целый ящик по пять рублей за бутылку. Ту самую водку, которая весьма ценилась в Афгангистане: высокие прозрачные бутылки с металлической пробкой, называемой «бескозыркой». Она в его глазах обрела новую ценность. Как сказал Паршин: «Если государство не заботится о нас, придется думать самим о себе». А еще побаловал себя — купил слоеное пирожное «Наполеон» за пятнадцать копеек и бутылку лимонада за двадцать семь. Тут же в магазине, не отходя от прилавка, съел пирожное и с удовольствием запил сладким лимонадом, который ни в какое сравнение не шел с осточертевшей кока-колой…
На аэродроме тогда не было ни пограничников, ни дотошных таможенников. Приказом командира гарнизона была создана досмотровая комиссия из руководящего состава, которая в мелочи не вникала и своего же брата летчика, улетавшего на войну, не шерстила.
На следующее утро вылетели в обратный путь тем же маршрутом — через Шинданд и Кандагар, но на новеньких «крокодилах».
В Джелалабад долетели под вечер.
Летчики и техники эскадрильи с нескрываемым интересом осматривали новенькие вертолеты. А Беляк поспешил в знакомый кантин и продал афганцу пятнадцать бутылок водки своих и еще столько же, полученных от капитана Паршина. Остальную «божью слезу» выставили на стол и организовали «обмывку» новых боевых машин. К привезенной водке добавили технический спирт, которым распоряжался инженер эскадрильи. Официально положено по три литра на каждого члена экипажа? Положено…
А утром капитан Паршин получил устное замечание от майора Екимова за то, что «споил всю эскадрилью».
1
Через день та же группа во главе с капитаном Серебровым улетала за следующей партией новых вертолетов. На этот раз получать их предстояло в пограничном городе Термезе.
Майор Екимов назначил лейтенанта Беляка начальником штаба оперативной группы. Пришлось Александру вертеться, как белка в колесе. Нужно подготовить полетные карты, получить все аттестаты на каждого члена группы, бумаги на получение новых машин, а ведь необходимо еще самому отовариться и при этом не ошибиться.
Спекуляцией Александр никогда раньше не занимался. К людям, которые занимались этой самой «куплей-продажей», относился весьма отрицательно и даже с пренебрежением. И тут самому приходится… Но что делать, когда другого выхода нет? Житейская необходимость заставляет. Но навыков никаких. Все «на глазок и удачу». А надо не прогадать, купить у афганцев что-нибудь такое, что ценится в Союзе. Александр рискнул — закупил на все афганские деньги, вырученные за водку, красивые женские платки с люрексом.
Бортовой техник Иван Чубков его покупку не одобрил. Старший лейтенант, опытный холостяк, был почти на десять лет старше.
— А вдруг пролетишь? И даже своих не выручишь?
Капитан Паршин посочувствовал и посоветовал:
— Надо было тебе набрать разного товара. Если на одном погоришь, то на другом выиграешь и всегда будешь без убытка.
— А что теперь делать? — загрустил Беляк. — Не относить же обратно афганцу в кантин? Да и времени в обрез. На рассвете вылетаем…
Но переживать было некогда. Вечером потянулись офицеры эскадрильи. Все с одной просьбой: купи водки! Кому пару бутылок, кому больше. И давали советские деньги.
— Записывай, все в голове не удержишь, — подсказал Паршин.
На вертолетах Ми-8 своей эскадрильи группа долетела до Кабула. Воздушную границу пересекли на транспортном самолете и оказались в Ташкенте. Столицу Узбекистана даже не посмотрели — на аэродроме загрузились в объемистый Ми-6 и через шесть часов прибыли в Термез.
Александра Беляка, сразу же по прибытии, отпустили «на проведение спекулятивной операции». Ему вручили все, что привезли члены группы: часы, джинсы, кассетники, шифон, рубашки, платки и еще бог знает что. Выделили помощника.
Долго разыскивать покупателей не пришлось. Термез — город пограничный, здесь издавна существовала тайная скупка контрабандных товаров.
Прямо на выходе из аэродрома к Беляку подкатил узбек. Среднего возраста, широколицый, одетый в европейский костюм. Он наметанным взглядом осмотрел летчика и без всякой дипломатии, спросил напрямую:
— Из Кабула?
— Да! — ответил Александр.
— Что привез?
Александр начал перечислять. Чем больше он раскрывал «свою коробушку», тем алчнее светились глаза перекупщика. Он и предположить не мог, что ему выпала эдакая удача. Остановив, на всякий случай, озабоченного летчика, перекупщик, нежданно-негаданно, подцепил крупную партию товара! Этот лейтенант привез столько контрабанды, что ему могли бы позавидовать и тертые полковники.
Юлдаша, так назвал себя узбек, особенно заинтересовали женские платки:
— С люрексом есть? — уточнил перекупщик.
— Есть, — тихо ответил Беляк.
— Очень даже хорошо!
Александр облегченно вздохнул. Он не прогадал!
Торг был короткий и быстрый. Юлдаш брал весь товар оптом. Сошлись на двадцати тысячах рублей.
О результатах сделки Беляк доложил руководству группы. Капитан Серебров остался доволен:
— Молодец!
— Деньги большие, — сказал Кулешов. — За двадцать тысяч можно купить две «волги»!
— Или три «жигуля», да еще на мотоцикл останется, — уточнил Кононов.
— Деньги большие, — подтвердил Паршин. — Одному ехать опасно. С тобой поедут Кулешов и Хромов.
Чувство страха у летчиков было притуплено. Чего бояться?! Они находились не в Афганистане, где отовсюду стреляют, а у себя на родине. Но по настоянию Паршина, взяли по автомату, в карманы курток сунули гранаты, в кобуры — табельные пистолеты.
Юлдаш пригнал старенькую «волгу», в ее объемистый багажник загрузили товар. Узбек сел рядом с шофером, а веселые и довольные летчики разместились на заднем сидении.
Неподалеку от аэродрома завернули в узкую пыльную улицу, с двух сторон стиснутую высокими глинобитными заборами и домами без окон, словно они повернулись спинами к дороге. Вскоре заехали вот двор, чистенький, просторный. Дом с плоской крышей и большой террасой. В стороне под навесом пожилой узбек в полосатом халате, подпоясанный свернутым платком, разделывал тушу барана.
— Это мой дом, — сказал Юлдаш, — проходите.
В довольно просторной комнате, после солнечной улицы, было полутемно. Пол устлан стертыми коврами. В нишах стопками громоздились ватные одеяла. На высокой кровати, обложенная продолговатыми восточными подушками, полулежала пожилая узбечка. Полное лицо ее, темное, почти коричневое, испещренное многочисленными морщинками, светилось приветливой улыбкой, словно она встречала близких и знакомых ей людей.
— Келиньг! Заходите, пожалуйста!
Летчики выложили привезенное из сумок.
Юлдаш внимательно осмотрел каждую вещь, пересчитал количество и что-то коротко сказал на узбекском пожилой женщине. Она одобрительно кивнула.
— Все верно! — улыбнулся Юлдаш. — Все правильно! Деньги получите, как договорились!
— У нас без обмана, — солидно произнес Кулешов.
Пожилая узбечка приподнялась, вытянула из-за спины подушку. И стала доставать из нее пачки денег, перетянутые резинками. Александр смотрел не на ее смуглые руки, не на пухлые пальцы, на которых сверкали кольца, а на деньги. В одних пачках — двадцатипятирублевые купюры. В других — полусотенные. В третьих — сотенные.
Александр смотрел широко раскрытыми глазами. Он никогда в жизни не видел столько денег! Вспомнилось, как почти год назад он получал свое месячное денежное содержание в финчасти полка, и кассир вручил ему всего десять двадцатипятирублевок.
Не видели таких денег ни капитан Кулешов, ни старший лейтенант Хромов, которые тоже молча смотрели, как пожилая узбечкам передает пачки купюр сыну. Тот пересчитал — не деньги, а пачки! — и повернулся к летчикам:
— Считайте! Ровно двадцать тысяч, как договорились.
— Давай, Саня, действуй! — шепнул Кулешов.
Александр деловито, словно он часто обращается с такими крупными суммами, пересчитал пачки купюр:
— По пачкам все правильно! Двадцать тысяч.
— И в пачках правильно, без обмана. Можете пересчитывать, — сказал Юлдаш.
Беляк взял пачку с полусотенными, снял резинку и, не спеша, пересчитал банкноты.
— Точно! Ровно сто штук!
— Пять тысяч рублей, — подсказал Хромов.
— У нас без обмана, — повторил Юлдаш, — мы деловые люди.
Кулешов и Хромов стояли настороже, положив руки на автоматы.
В комнату из открытых дверей доносился аппетитный запах. Кулешов повел носом и понимающе хмыкнул.
— Приглашаю к столу, — с дружеской улыбкой сказал Юлдаш. — По нашим законам нельзя отпускать друзей без хорошего угощения. А мы теперь с вами друзья! Вы знаете наш дом, и мы всегда будем рады вас видеть.
— Нам долго задерживаться никак нельзя, — сказал Беляк и добавил: — Служба!
— Понимаю, все понимаю, но обед будет короткий. Мой дядя уже приготовил вкусную шурпу из молодого барашка, — уговаривал Юлдаш.
Он обращался к Беляку, мысленно удивляясь, что этот «просто лейтенант» был главным, даже важнее и старшего лейтенанта и капитана.
— А после обеда я сам вас отвезу на своей машине.
— Только без выпивки, — согласился Беляк.
2
— Когда вы еще приедете? — спросил Юлдаш, выруливая на автостраду, ведущую к аэродрому.
— Точно не знаем, — ответил капитан Кулешов, удобно устроившись на мягком сидении «волги». — Накормил ты нас до отвалу!
— Может через неделю, а может позже, — сказал Хромов, вытирая рукой засаленные губы. — Шурпа была классной, даже афганцы так сготовить не могут.
Александр молчал. Он мысленно уже распоряжался своими деньгами. Только не мог окончательно решить, сколько отправить по почте родителям, сколько определить на закупку водки, оставить себе на личные расходы и, конечно, выделить на «культурное обмывание успеха».
В военной гостинице в своем номере их ждали Серебров и Паршин. В пепельнице — полно окурков.
— Почему так долго? — хмуро спросил Серебров.
— Шурпой угощали, — начал объяснять Кулешов и осекся, встретив суровый взгляд Сереброва.
— Какая такая шурпа? — спросил Паршин.
— Суп из баранины с курдючным жиром, — поспешно пояснил Хромов, — Перекупщик обед устроил.
— Деньги привезли?
— Так точно! Вот двадцать тысяч! — Беляк отодвинул пепельницу с окурками и выложил деньги на стол.
— Считали? — спросил Паршин, поглядев на купюры.
— Выборочно, — ответил Александр.
— Надо было каждую пачку пересчитать, — назидательно произнес Серебров и, неодобрительно оглядев сытые лица подчиненных, добавил приказным тоном. — Собрать сюда всю группу!
Летчики собрались быстро. В комнате стало тесно и шумно. Каждый мысленно уже распределял вырученные деньги, отправлял их родным и тратил на свои нужды.
Серебров встал. Все примолкли.
— Товар реализовали, деньги получены и больше, чем планировали. С хорошим наваром. Это заслуга лейтенанта Беляка. Общая сумма составила двадцать тысяч рублей, — доложил командир звена и показал рукой на стол. — Деньги перед вами!
Послышался одобрительный гул. Раздались возгласы:
— Ну, Беляк, ты даешь!
— А мы и не знали про такие твои таланты!
— Молодец, Санек!
Серебров, унимая восторженный гул, поднял руку. Все притихли.
— А теперь внимание! Слушайте мой приказ! — капитан сделал короткую паузу и четко произнес: — Никто из нас ни одного рубля, ни одной копейки не отправит отсюда домой, своим женам и родным.
Наступила глухая тишина, которая тут же взорвалась гулом общего возмущения. Особенно бурно выражали свое несогласие Одинцов, Друзьякин и Кононов.
— У меня вчера сын родился, понимаете вы! — негодовал Кононов. — Только по телефону и узнал, а вы мне запрещаете выслать пару сотен жене?
— Прекратить бодягу! — властно произнес Паршин.
Летчики, хмурые и недовольные, нехотя притихли.
— Вася, мы все от души и с радостью поздравляем тебя! — обратился Паршин к Кононову. — Это же здорово! Сын!
Раздались дружные приветствия и шумные аплодисменты.
— Так я ж о чем? — уже улыбался Кононов. — Деньги послать жене надо? Надо! И отметить тоже положено!
— Отметим обязательно! — сказал Серебров. — Но денег отсылать не разрешаю! Подставляться не будем! Поясняю для тупых и несообразительных. Термез — город пограничный. Все под контролем, особенно почта и телеграф. Мне в штабе летчики предупредили, что попасться можно запросто.
Командир группы рассказал о том, как здесь, в Термезе, недавно пошли под трибунал несколько уличенных в контрабанде офицеров из Кабула.
— Мы служим в Афганистане, где рублей нам не выдают. Чем ты, Кононов, объяснишь появление у тебя такой крупной суммы, если официально ты их не получал и ни в одной ведомости не расписывался?
Василий нахмурился, закусил губу.
— Молчишь? И пришьют тебе статью о незаконном перевозе товаров из-за границы в служебное время военным транспортом. Одним словом, обвинят в контрабанде. И нас всех заодно. Но это еще не все! Только одна сторона медали, — рассуждал командир группы. — Есть и вторая сторона. Но она далеко отсюда.
— Мудришь командир, — не утерпел Друзьякин.
— Никакой мудрости, один здравый смысл. Где наши семьи? В Цхинвали? Там вторая сторона медали и проявится, — сказал Серебров.
— Почему там? — удивленно спросил Кононов.
— Да потому, что в гарнизоне начнется бабий бунт, — объяснил капитан. — Наши семьи получат денежные переводы, а жены всех остальных офицеров полка? Ни фига? Они и затеют бузу, почему это одним дали деньги, а другим нет? И покатится оттуда очень крупная волна. Смекаете?
— Бабы там заварят кашу, а мы с вами тут будем ее расхлебывать, да чесаться, — добавил Паршин. — Особистам и политработникам только дай повод, они с превеликой радостью начнут раскручивать, выматывать душу каждому из нас, откуда да почему такие деньги появились.
— Ты прав, командир! — сказал Одинцов, выражая общее мнение.
— Мы об этот как-то не подумали, — добавил Кулешов.
— Ближе к живому телу, господа офицеры, — сказал Хромов и показал на деньги. — А с этим что будем делать?
— Пропьем! — выпалил Друзьякин.
— Пропить всегда успеем. Сначала решим деловые вопросы, — сказал Паршин. — Каждый из нас взял заказ на водку у своих товарищей и эти заказы выполнить нужно. Верно?
— Святое дело! — утвердительно сказал Терентьев.
— Лейтенант Беляк, зафиксируй каждый заказ! — повелел Серебров.
Александр по очереди опросил каждого летчика о том, сколько бутылок водки ему заказано, и доложил командиру общее количество.
— Приплюсуй сюда еще и нашу водку, лично каждого члена группы, — сказал Серебров и спросил. — По ящику?
— По одному маловато, — за всех ответил Одинцов.
— А по три много, — решил командир группы. — Пиши по два ящика каждому. Нормально? Сколько всего выходит?
— Шестьдесят ящиков, — ответил Беляк.
— Мы получает только четыре вертолета, — задумчиво произнес Серебров и обратился к инженерам и техникам. — Мастера-кудесника, столько водки сможете упрятать, чтобы ни таможня, ни пограничники их не отрыли?
— Если без ящиков, то постараемся! — ответил Одинцов.
— Карты вам в руки, — сказал Серебров и повернулся к Беляку. — Затраты на водку подсчитал?
— Да, командир!
— К общей сумме добавь… — Серебров что-то прикинул в уме и сказал: — Каждому по двести рублей в руки на личные расходы.
— Приплюсовал.
— Что в остатке?
— Почти двенадцать тысяч рублей, — доложил Беляк.
— Нормально! — сказал командир группы. — Новые вертолеты, как мне сообщили в штабе, прибывают через три дня. Устроим себе праздник! Эти двенадцать тысяч предлагаю пустить на пропой.
— Все?
— Все! — кивнул Серебров. — Культурный, но без перепоя! Пить будем одно шампанское. Возражения есть?
В ответ раздался общий гул одобрения.
Бортовой техник Иван Чубков, быстро прикинув в уме, воскликнул:
— Ни хрена себе! Так это что ж выходит, а? Каждый из нас в день должен прокутить всю месячную зарплату!
— Не одну, Ваня! — радостно улыбался Друзьякин. — За три дня по три зарплаты! Вот сколько, если верить арифметике! Какие будут пожелания насчет закуски?
Посыпались предложения:
— Шашлык каждый день!
— Плов!
— Манты!
— Супчик с куриными потрохами!
— Шурпа и мастава!
— Овощи! Помидоры и огурчики без меры!
— Арбузы и дыни! И все фрукты!
И многое другое, что было недоступно в Афганистане, по чему соскучились за эти долгие месяцы… Летчики и инженеры-технари, измотанные афганской жарой, перелетами, бесконечными месяцами нервозной жизни, постоянным напряжением, жизнью под обстрелами наконец-то могли себе позволить себе расслабиться. Хоть на короткое время. На родной земле.
Отдельно и шумно отмечали радость капитана Кононова. Поздравляли с появлением наследника. Шампанское лилось рекой. На столах — ароматный плов, поджаристая самса, куски зажаренной и разделанной курицы, помидоры и огурцы, различные восточные закуски.
Беляк радовался за товарища и по-хорошему завидовал ему. У Василия родился сын! Александр подумал, что и ему пора бы тоже обзавестись семьей. Жениться! Вспомнил Любу Рогушкину, Любушку-голубушку. На душе стало тепло и приятно. Вот только давно от нее не приходило писем… Но военная почта капризна, письма в Афганистан проходят через цензуру и часто просто не доходят до адресата…
3
Через три дня прилетели новенькие «крокодилы». Инженеры и техники занялись приемкой боевых машин.
Вечером, перед отлетом, Беляк пригнал грузовик с ящиками водки. Быстро распредели ее по четырем вертолетом. На каждый вышло по пятнадцать ящиков.
— Куда ж вы их заначите? — озабочено спросил Александр.
— Не боись, лейтенант! — успокоил Иван Чубков. — Твоя задача убрать пустые ящики.
Бортовые механики творили чудеса. Александр, получивший инженерное образование, был удивлен их находчивостью и изобретательностью. Он впервые узнал все пустотелые места, казалось бы, хорошо знакомого Ми-24.
Когда Чубков с помощником стали деловито ощупывать винты на плите, закрывавшей топливные баки, Беляк недоуменно замер. Неужели и туда? Не может быть такого! Там одних крепежных винтов три сотни, да еще герметика…
— Не боись, лейтенант! — повторил Иван, доставая отвертку. — Будет полный порядок!
Эти три сотни винтов откручивались и закручивались одной примитивной отверткой, поскольку иного инструмента не имелось. Все было вскрыто, топливо откачено, бутылки уложены, плита возвращена в исходное положение, даже место соединения подкрашено.
А летчики-операторы мозговали над маршрутными картами. Они пересчитывали остатки топлива и места дозаправок на этапах полета.
— От Кандагара до Кабула не дотянем, — доложили они свои расчеты командиру группы. — Топлива не хватит.
— Что предлагаете?
— Взять площадку в Газни.
— Хорошо, — согласился Серебров. — Пишите перезаявку.
В штабе были удивлены изменением маршрута. Но Павел Серебров умел убеждать и настаивать на своем. Там и жаркая погода и воздух разрежен, а горы высокие, преодолевать их трудно, тем более что машины новые, тяжелые, и потому топлива заправляем меньше, чтоб облегчить общий вес. Он умел говорить веско и убедительно.
— Лететь предстоит нам, а мы те места хорошо знаем!
— Тебе виднее, капитан! — сказал главный начальник и дал «добро».
Первый этап — по Союзу, до города Мары.
Первый этап полета, как первый бросок, испытание на прочность и выносливость машин. На запросы командира звена ответы следовали однотипные:
— Нормально!
— Полный порядок!
— Без проблем!
Второй этап — от Мары до Шинданда.
При пересечении границы дали эшелон 3600 метров над уровнем моря. Но на высоте в три тысячи метров начались неприятности. К обычным маслянистым запахам от работающих двигателей, внезапно добавился запах водки.
Паршин запросил бортового техника.
— Что там у тебя?
— Стреляют, — ответил Чубков.
— Кто стреляет?
— Бутылки! Пробки стреляют.
Паршин по внешнему переговорному устройству обратился к Сереброву. И на других вертолетах происходило то же самое. Командир звена принял решение:
— Снижаемся до двух с половиной!
— Понял! — ответил Паршин.
Перед приземлением открыли двери и проветрили кабины, выгоняя водочный дух. Но он упорно держался, порождая мрачные мысли.
В Шинданде быстро подзаправились горючим, и — в путь. В Газни также постарались не задерживаться.
В ставший родным Джелалабад, на свою базу, прилетели без приключений. На аэродроме летчики и технари, встречавшие прибывшие вертолеты, с удивлением смотрели на угрюмых, чем-то озадаченных пилотов. Ничего не могли понять.
Серебров, взяв с собой Паршина и Беляка, поспешил в штаб, докладывать о результатах командировки. А бортовые техники принялись торопливо отвинчивать винты, вскрывать потаенные места. И подсчитывать потери и убытки. А они оказались немалыми — около каждой боевой машины выросла куча пустых бутылок.
К вечеру Серебров собрал группу. Подвел печальный итог. Пилоты угрюмо молчали.
— Улетали веселились, прилетели прослезились, — скаламбурил Друзьякин.
— Потери естественные и не по нашей вине, — сказал Одинцов и внес предложение. — Следовательно, убытки надо поделить на всех.
Каждому члену группы досталось лишь по шесть скромных поллитровок…
4
На следующий полет за новой партией вертолетов никто из членов группы, наученный горьким опытом, ни у кого денег не брал, никаких заказов не принимал.
Командировка прошла спокойно. Ровно, без нервотрепки и без разгульного кутежа. Сдали Юлдашу привезенный товар. Но уже не в таком количестве. Получили деньги, скромно отметили свое пребывание на родной земле. Закупили ящики водки. Тоже в меньшем количестве.
Получали новенькие вертолеты Ми-24, пригнанные с завода. С ними прилетели инженеры-доработчики из Конструкторского бюро. Они привезли прикрепленные к шлемам очки ночного видения. Были организованы ночные полеты, в ходе которых летчики выявили много недостатков новинки: габариты защитного шлема и его вес непомерно увеличены, в них неудобно работать, ручная коррекция отображения не совершенна и прочее, и прочее…
Многие пилоты не хотели быть «подопытными кроликами» и под разными предлогами стали отлынивать от ночных полетов, но Беляку захотелось освоить новую разработку. Ему было интересно: ночью все виделось, как и днем, но только в бледно-салатном цвете. На третьем заходе на посадку кто-то решил «помочь летчику» и включил огни посадочной полосы.
— Мать-перемать! Немедленно выключить огни! — заорал в переговорное устройство командир.
Но было поздно. Беляк уже поймал «зайца». Этих секунд оказалось вполне достаточно, чтобы произошло полное ослепление. Пришлось совершать дополнительный круг и заново заходить на посадку. На адаптацию, на восстановление зрения требовалось минут пять. И это отразили в отчете. А еще отметили, что в боевой обстановке, когда зрительное напряжение предельно, когда ведется стрельба неуправляемыми ракетами, возникают яркие вспышки, которые также могут ослепить летчика.
Каждую ночь Александр летал с инженерами конструкторского бюро, добросовестно выполнял их указания. Он оказался единственным летчиком из всей группы, который получил официальный допуск «по работе в очках ночного видения».
1
Заместитель командира полка по политической части подполковник Корниловский находился в радостно-приподнятом настроении, хотя внешне это ни в чем не проявлялось. Он по-прежнему старался бывать всюду и находиться в курсе всех дел. Все видеть, все замечать, фиксировать любые нарушения и главное — указывать на недостатки и упущения, особенно по линии партийной дисциплины и выполнения воинского долга.
Настроение ему поднял телефонный звонок из Кабула, из Политуправления армии. Корниловскому сообщили о том, что он включен в список кандидатов на поездку в Ташкент, на слет-совещание политработников Туркестанского военного округа.
— Планируется и ваше выступление. Но не больше пяти минут! Срочно подготовьте и вышлите текст. О дне выезда сообщим дополнительно.
Ну, как тут не радоваться!
Партийных работников, замполитов разного ранга и званий, как он знал, в войсках округа несколько тысяч, а в Ташкент на совещание поедут считанные единицы. Лучшие из лучших! Приятно осознавать себя в их числе.
Корниловский, как человек деловой и практичный, понимал, что обязан этим капитану Серегину. Мало ли в частях и полках округа настырных и честолюбивых политработников? Но публикации в окружной газете, подготовленные Серегиным, сделали свое дело. Их сотрудничество оказалось, как пишут в дипломатических отчетах, «выгодным обеим заинтересованным сторонам».
Неделю назад Серегин позвонил из редакции. Он уточнял отдельные положения статьи, которая выходит за подписью Корниловского. Но, как понимал сам замполит, то была лишь скрытая возможность проверить выполнение их договоренности. Корниловский в завуалированной форме доложил капитану, что дубленка для его жены уже приобретена, и он ищет способа переправить ее в Ташкент. Серегин дал понять, что впутывать посторонних нельзя ни в коем случае.
— В ближайшее время я буду в ваших краях, — сообщил журналист. — У нас планируется выпустить специальный номер газеты, полностью посвященный предстоящему слету передовиков политической работы, — и добавил, что статья Корниловского воспринята «на ура», что она произвела фурор в Политуправлении округа.
В тот же вечер Корниловский положил перед собой лист бумаги и стал записывать основные тезисы своего будущего выступления. Борьба с пьянкой в полку, естественно, занимала львиную долю. Но замполит понимал, что этого мало. Надо рассказать, как летчики и техники полка в короткие перерывы между боевыми вылетами занимаются изучением трудов классиков марксистско-ленинского учения, очередных решений партии и выступлений Генерального Секретаря, с обязательным конспектированием, а потом выступлением на семинарах.
О том, что большинство летчиков его требования манкируют и утвержденные планы политико-воспитательной работы не выполняют, он, конечно, распространятся не станет. Не рассказывать же о том, что между боевыми вылетами летчики предпочитают просто отдыхать, а то и выпивать, сбрасывая стресс и физические перегрузки, забросив под кровать толстые и нудные книги, недописанные конспекты и индивидуальные планы. Обо всем этом в штабах и политуправлениях знают и без него…
2
Телефонограмма из штаба армии была тревожной и краткой.
На крупном и стратегически важном афганском блокпосту, расположенном в десяти километрах северо-восточнее города Асадабада, почти на самой границе с Пакистаном, произошел мятеж.
Афганские батальон вместе со своими командирами и начальником гарнизона перешел на сторону вооруженных формирований Гульбеддина Хекматиара, который, будучи пуштуном и уроженцем севера страны, имел огромное влияние в этих горных краях.
Мятежники захватили большой склад с вооружением, один БТР и три машины марки «ЗИЛ», принадлежавшие афганской армии. Начальник гарнизона связался по радиостанции с Кабулом, и ему удалось обманным путем заманить к себе вертолет, якобы для посылки секретной почты и вывоза двух больных офицеров. После приземления, вертолет был захвачен мятежниками, а экипаж арестован.
Поначалу летчикам предлагали перейти на сторону мятежников и служить в рядах «борцов за веру», сулили им крупные суммы денег, обещали щедрое вознаграждение. Когда те ответили отказом, последовали угрозы. Но и они не сломили летчиков. Тогда их расстреляли.
События разворачивались быстро, в течение двух дней, пока в Кабуле о мятеже не подозревали. Окрыленный успехом начальник гарнизона снова обратился в столицу с просьбой срочно выслать второй вертолет. Первый якобы сломался при посадке и самостоятельно вылететь не может. В Кабуле ему поверили. Вертолет афганской народной армии, ничего не подозревая, совершил приземление на посадочную площадку рядом с первой машиной. Его экипаж разделил судьбу своих предшественников.
В Кабуле забеспокоились. А начальник мятежного гарнизона находил веские причины задержки обоих вертолетов и убедительно просил выслать третий.
Командир винтокрылой машины, проинструктированный командованием, проявил осторожность. Он стал барражировать на небольшой высоте и внимательно следить за тем, что происходит на земле. На площадке, где стояли вертолеты, не было никого из их экипажей, лишь суетились вооруженные солдаты. Но по давно заведенному правилу, если у вертолета имеется неисправность, кто-то из членов экипажа обязательно встречает прилетающих коллег.
Стало ясно, что происходит что-то неладное. Однако мятежники успели обманным путем захватить пограничную заставу и разоружить пограничников, большая часть которых перешла на их сторону. Несогласные служить под новыми знаменами были, для устрашения колеблющихся, арестованы. «Отступников веры» вывели на базарную площадь и зверски зарезали.
Граница с Пакистаном оказалась открытой…
3
Этот высокогорный район входил в зону ответственности вертолетного полка, базировавшегося в Джелалабаде, а конкретно — эскадрильи Екимова. Последовал приказ, по которому майору предписывалось немедленно выслать боевые машины и блокировать мятежников, а также перекрыть пути возможного подхода из Пакистана отрядов и караванов, идущих для поддержки восставших.
На дежурстве находилось звено Сереброва. Капитан со своим ведомым Кононовым находились в полной готовности. Они и взлетели, взяв курс на север, к высоченным горам Гиндукуша, в узкую долину реки Кунар.
А к вылету стала готовиться пара вертолетов капитана Паршина.
Майор Екимов хорошо знал эту высокогорную провинцию, летал над ее хребтами и скалистыми вершинами, покрытыми вечными ледниками и свежим снегом. Именно здесь Екимов впервые испытал, что из себя представляет такое явление, как попадание вертолета в «подхват»… Он понимал, что полеты в этих местах требуют от экипажей повышенного внимания и большого физического и нервного напряжение. Особенно в жаркое время дня, когда с вершин гор в долины стекают невидимые воздушные потоки. Но это еще не все. Чем выше, тем разреженнее становится окружающий воздух. Он тоже таит в себе опасность. Летчики называют его «жидким» или «разбавленным воздухом».
На разреженность воздуха любые вертолеты, и особенно тяжелые МИ-24, реагируют незамедлительно. Возникает внезапное падение мощностей двигателей, увеличивается время, необходимое для того, чтобы винтокрылая машина выполнила команду летчика. Вертолет не отказывает, но работает в странно замедленном темпе. Не зная этих важных особенностей, летчик может напороться на крупные неприятности…
Голос Сереброва донесся до майора в расчетное время. Капитан обозначил свои координаты и добавил кратко:
— Выхожу в заданный квадрат!
Немного погодя последовал доклад:
— Обнаружил на земле цель — два афганских вертолета.
Послышался приказ Сереброва, обращенный к ведомому капитану Кононову:
— Иду в атаку! Прикрывай меня!
А некоторое время спустя, прозвучало тревожное:
— Сильный встречный огонь душманов! Есть попадание! Горим!
И тишина. Вязкая, тягучая тишина. Потом непонятный шум.
В эфире зазвуч