Привал в пути

Сверху колонна походила на гармошку: то растягивалась, то сжималась по команде подполковника Кадрасова, сидевшего с рацией в первом «Урале». Водитель, белобрысый Сережа Груздев, сосредоточенно крутил баранку, напряженно вглядываясь вперед, в дорожную ленту. Временами Сергей что-то мурлыкал себе под нос. Слов Геннадий Десейкович разобрать не мог, но мотив был удивительно знаком. Он ассоциировался со скачущим на коне всадником. Офицер внимательно прислушивался к напеву Сергея, но тот, как назло, совсем перешел на шепот. Наверное, потому, что дорога, круто свернув вправо, бросилась резко вниз. До этого она то врубалась в скалу или висела над пропастью, то легко и свободно взбиралась на перевал или рассекала, будто выпущенная из лука стрела, могучие завалы, а то вдруг, сделав петлю, перешагивала через горный поток.

Напряжение возросло: слева — обрыв, справа — отвесная стена. Гляди — не зевай. Малейшая оплошность здесь слишком дорого стоит.

«Военные водители Афганистана — на самом острие борьбы за революцию. Они помогают связать не только населенные пункты, но и сердца людей. А ниточка-то связующая идет в невероятно трудных условиях, по ней бьют из пулеметов и гранатометов, нередко обрушивает свой гнев природа...» — прочитал как-то Кадрасов в одном из журналов. В общем верно сказано. Каждый день, каждый час ребята, защищенные бронежилетами, мчатся навстречу опасности. Где она подстережет? На каком километре? И Родина недаром отмечает их дела боевыми наградами. Тот же Груздев медаль «За отвагу» имеет. Хороший парень, смелый, удивительно трудолюбивый. По десять — двенадцать часов сидит за баранкой. Родителям спасибо, что правильно воспитывали, к трудностям готовили, а не к парадному маршу жизни.

К человеку с раннего детства нельзя быть снисходительным. Снисходительность становится непростительной, она наносит вред тем, к кому ее проявляют. Чересчур нежный, недостаточно строгий отец, сам того не желая и не подозревая, приучает их ни в чем не знать ограничений, не встречать отпора. А вырастет дитя, общество предъявляет к нему свои требования. Когда он встретится с суровой правдой жизни, а это, как правило, неизбежно, ему будет труднее, чем тем, кого воспитывали без лишней опеки.

Геннадий Десейкович за годы службы научился безошибочно определять, кого и как воспитывали родители. Он, например, видел, что Сергей Груздев не из баловней. Рос он в многодетной семье, в деревне, с малолетства приучен к труду. Догадки эти родились из наблюдений: служит парень первый год, а машину водит мастерски, к любому делу стремится руки приложить. Проезжая мимо полей, высказывает свое мнение о видах на урожай.

— Откуда родом, Сергей? — полюбопытствовал подполковник, как бы проверяя себя.

— Мы — тамбовские, — прекратив мурлыканье, улыбнулся солдат.

— До армии работал?

— Всего лишь полгода у себя, в колхозе, а до того учился в автошколе ДОСААФ. Ну, раньше родителям помогал.

— Семья-то большая?

Груздев снова улыбнулся. На этот раз улыбка, озаренная воспоминаниями о родных, получилась теплой и светлой.

— Я — третий, а после меня еще два брата и две сестрички.

Настроение у офицера вдруг поднялось, словно экзамен выдержал. И он вновь уперся взглядом в дорогу, одним ухом слушая мурлыканье Груздева.

«О чем же поет Сережа? — навязчиво вертелось в голове у Геннадия Десейковича. — И при чем тут скачущий всадник?» Он посмотрел на часы, хотя и без того знал: стрелки показывают половину второго. Пора подумать о большом привале.

— Ноль третий, — вышел на связь Кадрасов. — Как только спустимся в долину, за мостом через реку, — привал.

Ноль третий — командир охранения капитан Хабаров отозвался сразу: «Вас понял».

Из кабины были видны коричневые скалы, а дальше, по верху — снежные вершины. Они казались совсем рядом. Только протяни руку. Но Кадрасов знал обманчивость горных далей. И сейчас ему очень хотелось быстрее спуститься в долину — там меньше опасности и можно расслабиться.

Весть о скором привале подняла настроение и у Сережи Груздева. Он запел громче. И Геннадий Десейкович узнал наконец-то мятежные светловские строки:

Теперь Кадрасов понял, почему напев солдата вызвал у него ощущение скачущего всадника: лирический герой поэта Михаила Светлова отправился выполнять интернациональный долг на коне. Он ехал шагом и мчался вскачь ради того, чтобы в далекой Гренаде отвоевать крестьянам землю. А разве не за этим прибыли в Афганистан советские солдаты!? И потому так созвучны слова предвоенной песни настроению воинов.

Взяв приступом последний перевал — скалистый, «цветущий» самыми разнообразными породами камней, дорога наконец спустилась на дно долины. И вот она уже весело бежит вдоль цветущего миндаля, мимо зарослей тамариска, корни которого, крепкие, цепкие, уходят в землю на десятки метров, чтобы добыть влагу. Говорят, что если уж прижился тамариск, не вытопчешь его и не высушишь. Еще говорят, что там, где растет тамариск, хорошо плодоносит гранат. Садов с гранатовыми деревьями в долине много. На востоке гранат и ветку тамариска издавна считали символами плодородия.

Здесь, на юге Афганистана, в русле полноводной (по местным понятиям) реки, земля по-особенному щедра. И солнце здесь ласковое, нежное, вроде бы не печет, а гладит. Геннадий Десейкович слышал, будто местность эта называется «долина сладостей». И главная «сладость» — гранат. Основная субтропическая плодовая культура.

«Дерево вечности» — так называют гранат — служит человеку с незапамятных времен. Из Двуречья он распространился по Азии и Северной Африке, а уж в послеколумбовые времена оказался и в Америке. Финикийцы дали ему имя «пуническое яблоко». Считают, что яблоком раздора у Париса послужил именно гранат. По античному мифу, Прозерпина, дочь богини плодородия Цереры, была похищена богом подземного царства мертвых Плутоном, заманившим ее в лес зрелищем прекрасной ветви граната. Гранат дарует бессмертие.

Сережа, словно угадав мысли комбата, запел сочиненную самими ребятами песню:

Офицер улыбнулся, невольно попробовал руками ребристые, формой и размерами несколько похожие на лимоны боевые гранаты, лежащие рядом.

Миновали мост через реку. Он под надежной охраной: пулеметные гнезда, прикрытые глыбами камня, танк на обочине.

Привал. Можно размяться, передохнуть после утомительного сидения и дорожной тряски, а солдатам из боевого охранения наконец-то снять руки с пулеметов.

Подполковник Кадрасов решил обойти колонну, поинтересоваться настроением людей. Всех водителей он хорошо знал и обращался к ним по имени. Вот рядовой Николай Харьков. Тоже медалью «За отвагу» награжден. В прошлый раз не растерялся, когда идущую впереди небольшую афганскую колонну душманы остановили огнем. На одном из грузовиков колонны тогда вспыхнул бензобак. Подъехав к нему, Николай под обстрелом бросился выручать раненого афганского товарища. Сейчас он хлопотал возле своей машины. Заглядывал под капот, стучал каблуком ботинка по скатам. В ответ на заботу автомобиль его никогда не подводил. Как не подводил автомобиль и старшего сержанта Владимира Гримашевича, других его товарищей.

Суетился проворный и всегда поворотливый старшина роты старший прапорщик Юрий Мироненко. Сейчас его главная задача — вкусно и сытно накормить людей.

— Оставайтесь с нами, товарищ подполковник, — любезно приглашает он Кадрасова, — лучше, чем у нас, вас все равно никто не накормит.

— Спасибо, в другой раз — обязательно, а сейчас не могу, никак не могу, — с искренним сожалением ответил офицер.

Ему бросилось в глаза, что в густонаселенной долине людей почти не видно — ни близко, ни далеко, ни на зеленых полях пшеницы, ни в цветущих садах. Лишь изредка по краю поля прошествует афганец в белой рубахе и зеленой чалме, да тенью проскользнет за ним фигурка закутанной в паранджу женщины с корзинкой на голове.

«Верный признак, что бандиты где-то рядом», — размышлял Геннадий Десейкович.

Капитана Хабарова он нашел у моста. Тот оживленно беседовал с командиром афганского подразделения, охранявшего мост. Помогал Виктору один из подчиненных, который знал местный язык. С раскосыми глазами на круглом смуглом лице старший лейтенант Мухаммед Уддин рассказывал, что в последние дни в этой местности стоит тишина. Даже отдаленной стрельбы не было слышно. Но и у него есть сведения, что бандиты, возглавляемые здешним муллой, готовят какую-то пакость. Видели их дехкане, хотя те маскировались. Банда большая, хорошо вооруженная. По свидетельству одного дехканина из горного кишлака, банда прошла ночью. Никого не тронула. Куда направилась? С какой целью? Об этом ничего не известно.

Сам Мухаммед родом из-под Кабула. Его судьба типична для многих офицеров афганской армии, выходцев из народа. Отец — дехканин, владевший клочком земли. Умер, когда Мухаммеду едва исполнилось двенадцать лет. Остались мать, старший брат и две сестренки. И тысячи афгани долга. Землю пришлось отдать баю за долги. Еще за землю бай помог Мухаммеду поступить в военный лицей в Кабуле. Туда принимали двенадцатилетних мальчишек, окончивших шесть классов, и обучали их за казенный кошт. Через шесть лет лицеистов принимали в военные училища. В училище Уддин вступил в ряды НДПА.

Саурскую (Апрельскую) революцию командир взвода лейтенант Уддин встретил в рядах демонстрантов.

А во время правления Амина сидел в тюрьме Пули-Чархи — афганской Бастилии. Ее серые кубики на серой земле он видел на днях, когда летал в Кабул по служебным делам.

— Глядел вроде бы на крошечные домики, — вспоминал Мухаммед, — и чувствовал, как кровь ударила в виски, пересохли губы. Конечно, только кажется, что домики игрушечные, на самом деле это пять четырехэтажных бараков за высоким бетонным забором. Сторожевые вышки с прожекторами и пулеметами, огромные чугунные ворота... Хочется забыть все те кошмарные дни, проведенные в переполненной тюремной камере. Но — увы! Память не отпускает. Рваные одеяла, глиняный кувшин с ржавой водой... — сказал он и замолчал. А потом добавил: — Знаете, при Амине многих политзаключенных сажали в транспортные самолеты и выбрасывали живыми на снежные вершины... Не надо было тратить патроны и следов преступления не оставалось.

Мухаммед невысок. Лицо его доверчиво. Когда он говорил, словно зажигался и начинал волноваться: ведь все, о чем рассказывал, означало, что жизнь его до Апрельской революции висела на волоске. Глаза у него под стать лицу — глубокие, доверчивые. Уддин из тех людей, которые мгновенно откликаются на чужую боль. Он и сюда, в опасный район провинции, прибыл по собственному желанию. Как член партии попросился туда, где труднее.

Свои грустные воспоминания Уддин прервал решительно, почти на полуслове и пригласил советских офицеров на чашку чая. По афганскому обычаю, если тебе предложат чай, нужно выпить не менее трех чашек. Первая — чтобы утолить жажду. Вторая — за общее здоровье и благополучие. Третья — в знак уважения к хозяину. Пока пили чай, Мухаммед взял со стола книжку в зеленом переплете.

— Нашли недавно в вещах в одной из разгромленных банд. Издана «Исламской партией Афганистана», — сказал он и предложил послушать несколько абзацев. Читал медленно, чтобы переводчик поспевал:

«С приближением транспорта к месту засады водитель и его помощник подвергаются обстрелу, желательно из пневматической винтовки с глушителем, чтобы не было слышно звуков выстрелов. Затем холодным оружием убираются пассажиры. Чем меньше шума, тем больший успех. Операция завершается изъятием груза. Место для засады выбирается там, где водитель вынужден снижать скорость... Участники засады распределяются следующим образом: скрытые наблюдатели с обеих сторон засады, стрелки из пневматического оружия, основная группа...»

Слушая афганского товарища, Кадраеов и Хабаров одновременно подумали о том месте, которое у них на схеме обозначено красным карандашом. Там, у покинутого кишлака Р., дорога ведет в ущелье... До него оставалось не более часа ходу. Думать о плохом не хотелось, да к тому же ни от саперов, прошедших уже ущелье, ни от группы, посланной в направлении кишлака, о встрече с душманами известий не поступало. Но ощущение тревоги Кадрасова не покидало. Мысли против его воли кружились в мозгу, как хищные птицы.

Три положенные чашки уже выпиты, и Мухаммед пошел по четвертому кругу. «Чтобы плов лучше переварился в желудке», — улыбнулся он озорно. Гостеприимство — неотъемлемая черта афганцев. Каждый из них, независимо от достатка, готов пойти на любые затраты, лишь бы порадовать гостя. Считает это делом чести.

— Возвратимся из рейса и поеду я домой, — мечтательно сказал Виктор. — Больно хочется одним глазком на жену и детей посмотреть, а потом засяду за учебники — в академию поступаю. Вызов уже пришел...

— Расслабляешься, капитан, — шутливо перебил его Кадрасов.

— Надо бы, да не могу, — ответил Виктор. — А так иногда хочется уподобиться кучеру, который бросил вожжи, предоставил свободу лошади и крепко спит.

Они порывисто встали, поблагодарили Мухаммеда и разошлись по своим местам. А вскоре вся колонна возобновила движение. До встречи с группой Демакова ей оставалось не более часа.