Письмо было длинное, написанное ровным стремительным почерком, и Северин, сняв летную куртку, углубился в чтение. Горегляд подробно описывал новую службу, вспоминал родной полк и звал замполита к себе. «Наш начальник политотдела, — сообщал он, — по здоровью списывается. Иди, Юрий Михайлович, к нам. Тут интересная для тебя работа. А какие здесь люди, знал бы ты! Как в нашем полку. Скажу по секрету: не могу без тебя. Привык к тебе. Прошу тебя, приезжай! Если дашь «добро», я обращусь к начальнику политуправления...»

Северин поднялся и подошел к окну. Здесь, возле подоконника, они с Гореглядом не раз стояли и вместе обдумывали неотложные и трудные полковые дела...

Дверь бесшумно открылась, и на порожке показался одетый в летное обмундирование командир полка подполковник Сергей Редников.

— Здоровы, Юрий Михайлович? — участливо спросил Редников, заметив на лице замполита красные пятна. — Что-то...

— Здоров. — Северин подошел к столу и, дождавшись, пока Редников ответит на телефонный звонок, рассказал о письме Горегляда.

— Отвечать будете — привет от всех нас. Напишите, пусть о Сторожеве и Кочкине не беспокоятся. Анатолий второй год командует эскадрильей, ждет сына, а Кочкин принял звено, в ребятишках и Лиде души не чает. О себе-то что пишет?

— Работа пришлась по душе. Только вот, — Северин свернул письмо, засунул в карман, — скучает. По полку скучает. Ну и, — он отвел глаза к окну, — меня к себе зовет.

Редников встрепенулся, поднял брови и, застегивая куртку, настороженно спросил:

— И что вы решили?

Северин не ответил. Постучал по стеклу наручных часов:

— Пора. Скоро вылет.

Они вышли из штаба и сели в газик. Оба долго молчали. Возле спарки газик остановился, и они вышли из машины. Подбежал техник самолета — молоденький розовощекий лейтенант, доложил о готовности машины. Рядом с ним стоял Муромян. Редников и Северин поздоровались с ними, с метеорологом, с Черным, подошли к крылу, на котором лежала синоптическая карта.

Доклад о метеоусловиях выслушали, как всегда, внимательно, спросили о грозах и, осмотрев спарку, поочередно поднялись по лесенке в кабины.

Спарка вырулила на взлетную полосу, взревела двигателем и, набирая скорость, помчалась по бетонке. Оторвавшись и убрав шасси, летчики накренили машину и посмотрели вниз. От штаба на стоянку, вдоль тропинки, тянулась ровная линия пирамидальных, с густой темно-зеленой кроной тополей, посаженных три года назад Васеевым и ребятами из его звена; ветер ласково шевелил мелкими, с белым подбоем листьями, отчего сами тополя казались белыми.

Возле стоянки самолетов ряд тополей обрывался; тропинка бежала вдоль границы летного поля, петляла в кустарнике и поднималась на пригорок, увенчанный крылом самолета над могилой Васеева.

Голубовато светилось подернутое дымкой огромное небо. Там, в солнечной дали, плескались теплые волны ветров, беззвучно били по крыльям самолета лучи солнца. Здесь, на земле, буйно полыхала густая озимь, отовсюду неслись птичьи голоса, шелестела ринувшаяся вверх после дождей придорожная трава — вокруг неумолчно бурлила жизнь...