Глава первая
1
Комиссия из штаба дивизии для разбора обстоятельств пожара на самолете Васеева прилетела рано утром. Из вертолета вышел заместитель командира дивизии Вадим Павлович Махов — среднего роста, хорошо сложенный полковник. Его гладкое лицо было тщательно, до синевы, выбрито, в больших серых глазах стыло нескрываемое недовольство. Он выслушал рапорт Горегляда и молча пожал ему руку. Затем подошел к прилетевшим с ним инженерам:
— Будем начинать! Вы, как и условились, тщательно проверьте техническую документацию и осмотрите самолет. Я заслушаю доклады командования об обстоятельствах пожара, побеседую с летчиком.
Машина Васеева стояла особняком, вдали от других самолетов. От нее тянуло холодом, зловеще чернел закопченный хвост.
Когда сняли чехлы, Махов и Горегляд одновременно заглянули в зияющее чернотой огромное, почти в человеческий рост, сопло двигателя. Дивизионный инженер, пригнувшись, вошел в сопло и, не скрывая удивления, произнес:
— Вот это температурка! Металл плавится! Повезло летчику.
Васеев стоял у крыла притихший, с едва заметными пятнами на посуровевшем лице и настороженным, внимательным взглядом. Он отчетливо услышал удивленный возглас инженера и подумал: «Действительно повезло».
— Да, тяги управления могли перегореть в любую минуту, — сухо произнес Махов. Смерил взглядом Васеева: — Докладывайте.
Геннадий подошел ближе к хвосту самолета и, ощущая на себе тяжелый взгляд полковника, начал рассказывать о ночном полете. Сбиваясь, объяснил свои действия на взлете, в наборе высоты и в то мгновение, когда ощутил сильный удар в фюзеляже и увидел рубиновый всплеск лампы пожара на приборной доске.
— Почему сразу не применили спецаппаратуру? — прервал его Махов.
Геннадий растерянно посмотрел на Горегляда.
— Не волнуйтесь, Васеев, — подбодрил его Горегляд.
— Под самолетом был город, — ответил Геннадий. — Если бы я включил пожарогашение, то надо было выключать двигатель и катапультироваться. Самолет упал бы на жилые дома.
— Это еще надо доказать, Васеев. Надо доказать. — Махов любил повторять некоторые слова, произнося их с особой интонацией. — А вот если бы с машиной беда случилась, вам бы не уцелеть. Не уцелеть, Васеев. Ну и, — он обвел взглядом стоящих рядом офицеров, — ну и нам, конечно. Инструкцию надо выполнять. Тогда всегда прав будешь. Всегда. Повезло вам. Так, Дмитрий Петрович? — Махов выжидательно посмотрел на Брызгалина.
— Так точно, товарищ полковник! — ответил Брызгалин, заглядывая Махову в глаза.
Заместитель командира полка подполковник Дмитрий Петрович Брызгалин — самый опытный в полку методист. Невысокий, со следами оспы на полном лице и маленькими, скрытыми широкими надбровными дугами глазами, в потертой куртке и вылинявшей рубахе, он выглядел старше своих сорока лет. Когда-то Брызгалин был весел, полон замыслов и планов, упрямо шел по служебной лестнице, но до заветного рубежа командира полка не дошел, остановился на последней ступеньке. Характер Дмитрия Петровича стал портиться с того времени, когда при поступлении в академию дважды не набрал нужных баллов. Его товарищи, пока он готовился и сдавал экзамены, летали, повышали классность. Брызгалин, отставая от них по программе полетов, оставался в одной и той же должности. Незаметно, исподволь зародилась у него зависть к сослуживцам, а потом и к молодым летчикам-инженерам, которые быстро овладевали полетами в облаках, росли по службе. Выветрилась из его души какая-то живинка, погас в глазах огонек беспокойства и стремления сделать все как можно лучше, отмерла любовь к работе, к товарищам, к небу. Стала замечаться небрежность в исполнении обязанностей, неряшливость в подготовке таблиц полетов и документов методического совета, на котором зачастую решалась судьба молодого, с неокрепшими крыльями пилота. Он чувствовал себя обойденным, не оцененным начальниками и, замечая свои просчеты и ошибки, не казнил себя за них. У него появилось ощущение, будто жизнь прошла стороной, и теперь он, не имея надежд и цели, жил без радостей и больших разочарований, исполняя обязанности от и до. Из всех увлечений оставалось одно — рыбалка.
Однажды командира эскадрильи майора Брызгалина вызвали в отдел кадров и предложили новую должность в одном из районов Крайнего Севера.
— Вся ваша служба прошла в теплых краях. Пора и морозы испытать. А на ваше место приедет офицер, прослуживший на Севере больше десяти лет, да к тому же еще с больным ребенком.
Неожиданное предложение обескуражило Брызгалина, и он стал лихорадочно искать предлог, исключающий столь неприятное перемещение по меридиану.
— Вы получаете повышение, — продолжал офицер отдела кадров, — а это тоже немаловажно. В академию вы не смогли поступить, теперь того и гляди обойдет молодежь.
Среди хаоса беспокойных мыслей Брызгалин почти не различал чужого голоса и лихорадочно искал спасения от внезапно свалившегося на него предложения. Тогда-то он и обратился к Махову, которому год назад при содействии влиятельного тестя поспособствовал устроить сына в медицинский институт, куда тот не попадал по конкурсу.
— Не волнуйся, Дмитрий Петрович, — успокоил Махов. — Это дело мы уладим. А пока скажи кадровикам, что твоя жена по состоянию здоровья проживать на Севере не может. Запасись на всякий случай соответствующими справками.
Спустя месяц Брызгалину сообщили, что его кандидатура на перевод в северные районы снята, а еще через полгода не без участия Махова он был переведен в гарнизон Сосновый заместителем командира полка по летной подготовке.
Так в гарнизоне Сосновый появился Дмитрий Петрович Брызгалин со своей властолюбивой женой Эрой, дочкой известного ученого. Первое замужество у Эры было неудачным — ее суженый, артист московской эстрады, покинул семейное гнездо вскоре после медового месяца. Эра от обиды поплакала немного и, перекрасив волосы в цвет спелой пшеницы и сменив шиньон, махнула на прошлое рукой, пустилась в коловорот веселой, беззаботной жизни. Холеная, одетая по последней моде молодая женщина обращала на себя внимание.
Брызгалин познакомился с Эрой на юге, где отдыхал в военном санатории. Осенью, сразу после возвращения, они поженились.
В Сосновом Эра быстро заявила о себе. Единственная ее дочь росла в столице у заботливой бабушки; не обремененная домашними заботами, молодая женщина с увлечением участвовала в художественной самодеятельности, в соревнованиях по стрельбе, играла в волейбол в сборной женской команде гарнизона, ходила на курсы стенографисток, аккуратно посещала кружок политзанятий. О ней стали говорить в полку и дивизии, ставить в пример, посылать с выездными концертами самодеятельности и в конце года, к ее нескрываемой радости, избрали в женсовет полка.
Эра стала смелее и настойчивее обращаться в политотдел дивизии и даже к самому комдиву генералу Кремневу. Она затевала различные соревнования среди женщин, смотры художественной самодеятельности, выставки кулинарного искусства. Махов не упускал возможности похвалить в дивизии и округе Эру Брызгалину. Вадим Павлович не раз бывал у Брызгалиных. Завидев его, полковые остряки шутили: «Опять Дмитрий Петрович начнет форсировать свою ночную подготовку». С приездом Махова в плановой таблице против фамилии Брызгалина появлялись условные знаки ночных полетных упражнений...
Обстановка складывалась так, что с уходом командира полк могли доверить Брызгалину, и об этом уже усиленно поговаривали в штабе округа. Но командиром полка неожиданно назначили опытного, прокомандовавшего соседним полком три года Горегляда. Следом за ним прибыл и новый замполит майор Северин. Тогда-то Брызгалин и понял: конец его планам подняться еще на одну-две ступеньки вверх. Понял и отяжелел душой. Стал угрюмым и злым, часто замечал, что зря обижает людей. Офицеры боялись его. Как-то накричал на пожилого техника. Тот так посмотрел на Брызгалина, что у него от колючего взгляда неприятный осадок остался на всю неделю. «Ну за что обидел человека? — укорял себя Дмитрий Петрович. — Несправедлив я стал. Надломился сам, а зло на людях вымещаю».
Этими тревожными мыслями Брызгалин поделился с Эрой. Она вскинула голову и бросила:
— О себе надо думать, а не о технике!
И он стал думать о себе.
Перед подчиненными Брызгалин выглядел орлом: покрикивал, отдавал многочисленные распоряжения и указания, не утруждая себя проверкой их исполнения. Перед начальством же робел. Вот и теперь он мучительно старался угадать, что думает об аварии Махов, чтобы не попасть впросак. Значит, Васееву повезло?..
— Дело не столько в везении, — Северин поспешил прервать наметившееся между Маховым и Брызгалиным единство в оценке действий Васеева, — сколько в правильном и своевременном определении случившегося летчиком и руководителем полетов.
— Все это ясно, товарищ... — Махов запнулся, вспоминая ударение в фамилии замполита. Однажды начальник политотдела полковник Сосновцев уже пристыдил его: «Ударение на последней гласной — Северин. Запомните и не путайте, Вадим Павлович, — Северин», — товарищ Северин. Ясно. Но я об инструкции говорю. Ее надо выполнять. Надо! — В голосе звучала сталь.
— В инструкции невозможно все предусмотреть, — не унимался Северин. — Катапультирование над городом могло закончиться гибелью жителей.
— Понятно! — Махов решительно разрубил ладонью воздух. — Продолжим. Старший инженер полка...
— Майор Черный.
— Докладывайте.
— Самолет в день полетов был технически исправен и подготовлен к вылету. Нарушений в нормах заправки топливом, газами и смесями не обнаружено. Самолет имеет общий налет...
Черный докладывал четко и убедительно, изредка заглядывая в записную книжку. Он был уверен, что в случившемся вины инженерно-технического состава нет, и потому оставался внешне спокойным.
2
Горегляд слушал инженера и молчаливо радовался. Три года назад, после академии, Черный не сразу себя нашел. Знаний много, а опыта — кот наплакал. Да и откуда опыт-то: до академии Олег был техником звена, а тут масштаб — целый полк. Носился по аэродрому на газике с утра до ночи. Появится на самолете неисправность — он туда, ключи в руки и под фюзеляж; нет в эскадрилье запасного агрегата — мчится на склад; ни анализа, ни обобщений, ни рекомендаций летчикам. Инженеры эскадрилий и служб руками разводят, вслед за Черным мотаются, его ищут. Горегляд понаблюдал за ним, затем пришел на технический разбор. Переговорил с техниками звеньев, с инженерами эскадрилий, выслушал их предложения, сел в дальний угол и достал записную книжку.
Для Черного участие командира полка в разборе было неожиданным. Он смущался, робел. Но вскоре, словно позабыв о присутствии Горегляда, повел обсуждение прошедшей летной смены обычным порядком.
— Почему опоздали с подготовкой разведчика погоды? — спросил Черный у инженера эскадрильи капитана Выдрина.
Тот вскочил, замахал руками, затараторил. Выгоревший комбинезон, редкие, такие же выгоревшие волосы, складки у глаз и в уголках губ, глубоко запавшие, лихорадочно блестевшие глаза, сухие, потрескавшиеся губы — все говорило о его принадлежности к той когорте преданных авиации людей, которых издавна и любовно называют тружениками стоянки. Солдат-моторист срочной службы, механик, окончил краткосрочные офицерские курсы, стал техником самолета, звеньевым, инженером эскадрильи... Василий Выдрин и не представлял себе других обязанностей, кроме беспрерывного труда на стоянке в любую погоду, днем и ночью.
— Отказала ПК-1200, пока нашли кладовщика, пока отыскали эту самую ПК...
— Первый раз отказывает пусковая катушка? — перебил Выдрина старший инженер.
— Не первый, но разве узнаешь, когда и что откажет? Смотри да смотри. А прошлый раз СТ-45 вышел из строя, потом...
— Стоп! СТ-45 отработал ресурс, и его давно надо было снять.
— Снимешь, а запасного нет, — не унимался Выдрин, все больше распаляясь. — Если бы запасных деталей было вволю, тогда да, а так...
— Понятно. — Черный поднял руку. — Садитесь. Инженер по вооружению майор Чижков, ваше слово.
Павел Петрович Чижков слыл добряком, чаще действовал уговорами да увещеваниями. Поговаривал о выходе на пенсию. Дела по службе вооружения шли ни шатко ни валко, ЧП не было, пушек на самолетах последние десять — пятнадцать лет не ставили, а ракеты особого ухода не требовали, хранились в светлом отапливаемом помещении. Чижков в партии не состоял, общественной работы побаивался, увлекался рыбалкой во все времена года.
— Пусков ракет не было, техника работала хорошо, — сказал он и, не дожидаясь разрешения старшего инженера, опустился на скамью.
Горегляд терпеливо наблюдал, делал записи, скрипел от негодования зубами. Разве это разбор? Разве это школа обучения и воспитания? Третий час идет, а о деле — ни слова, сплошные вопросы и ответы. Ни докладов, ни анализа, ни обобщений.
Горегляд едва высидел до конца и, когда они остались вдвоем, вспылил:
— Это же сходка деревенская, а не разбор! Говорильня какая-то, базар! Это же надо: Выдрин полчаса плел черт-те что, Чижков не знает, что у него в службе вооружения делается. На ночных полетах я едва ему на ухо не наступил — спал в траве у «высотки». Кабак, а не ИАС! Никакого порядка! А вы, — у Горегляда перехватило дыхание, — словно классная дама: «Тихо, дети, тихо!» Вы — начальник! Заместитель командира полка по инженерно-авиационной службе! Распустили людей...
Успокоившись, Горегляд долго и терпеливо рассказывал старшему инженеру о том, как надо проводить технические разборы, организовывать предварительную подготовку техники к полетам.
Вечером зашел к Северину.
— Займись, комиссар, инженерной службой. Надо помочь покончить с длинными разговорами, навести порядок. Больно много он суетится, все сам хочет успеть, а куда это годится?
Северин и сам замечал неполадки в инженерно-авиационной службе, не раз уже ему доводилось выслушивать жалобы на неразбериху в ИАС.
— Хорошо, командир. Я проанализирую время и качество регламентных работ, побываю на разборе у Черного.
Спустя полмесяца Северин доложил Горзгляду:
— Первое. Время регламентных работ возросло на тридцать процентов, ухудшилось качество. Причина — неритмичная и несогласованная работа групп специалистов и несвоевременная доставка двигателей и агрегатов со склада. Второе. Технические разборы действительно обезличены. Сплошной поток цифр. Правда, доклады инженеров значительно сокращены по времени. С Черным обстоятельно поговорил.
— Как же он отнесся к разговору?
— Пытался меня убедить в том, что научно-техническая революция — это прежде всего машины, цифры, техника. НТР, мол, обязывает людей изъясняться языком цифр. Поэтому технические разборы и должны быть насыщены цифровым материалом. Олег Черный — интересный собеседник, хороший аналитик, прекрасно знает математику. Но, — Северин сделал паузу, — в своем увлечении теорией машин и механизмов, автоматической системой управления забывает о человеке. Это главный его недостаток.
— Ну что ж, раз главный недостаток известен, займись тем, чтобы побыстрее его искоренить. — Горегляд усмехнулся. — Я это и себе говорю, не только тебе.
Шли дни, а недостатки в инженерно-авиационной службе сокращались медленно. Выбрав время, Горегляд оставил Черного в своем кабинете и, терпеливо выслушав его объяснения, посоветовал:
— Нельзя решать задачи инженерного обеспечения полетов в одиночку. Инженеры служб и эскадрилий должны брать на себя все текущие заботы. Вы же опекаете их. Старший инженер полка должен заниматься решением узловых проблем и перспективных задач, внедрением наиболее прогрессивных систем подготовки авиатехники.
— Времени не хватает, — пытался пожаловаться Черный.
— И не будет хватать при такой распыленности. Вам не следует торчать у самолета, на котором произошел отказ. Этим обязаны заниматься техники и инженеры эскадрильи. Для вас важно упредить отказы, своевременно заниматься профилактикой. И не с ключами в руке, как это было с вами, когда отыскивали причину неустойчивых запусков на ноль-пятой машине, а с помощью контрольно-измерительной аппаратуры, которой у нас, слава богу, в достатке.
В тот вечер они оставались в штабе допоздна. Горегляд долго разъяснял молодому руководителю, чем заниматься в период предварительной подготовки, на полетах, в парковые дни. Черный поначалу обижался, считал, что Горегляд пересказывает общеизвестные истины. Потом, вслушиваясь в спокойно-деловую речь командира, понял: надо работать по-иному.
3
Черный закончил доклад о самолете и, вспомнив, как помог ему Горегляд в начале службы, благодарно взглянул на командира.
— Ваше предположение относительно причин пожара? — подчеркнуто сдержанно спросил Махов.
Черный деловито ответил:
— Сейчас, товарищ полковник, трудно делать предположения. Надо хорошенько осмотреть машину. Если судить по нескольким случаям течи топлива, то, видимо, нужно сделать вывод о дополнительном усилении трубопроводов.
— Какого же рожна! — вспылил Махов. — Вы знали об этом и сидели сложа руки! Надо принимать меры! Меры нужны!
— Мы не сидим, товарищ полковник, а работаем! — не сдержался Черный. — Все предварительные замечания по эксплуатации нового самолета высланы к вам, в штаб дивизии.
— «Высланы, высланы!» — Махов не скрывал раздражения и бросал полные упрека взгляды то на Черного, то на Горегляда. — Выслать легче всего. Исправлять надо!
По приказу командующего Махов отвечал за войсковые испытания и освоение нового типа истребителя, любые неполадки в новой машине вызывали у него вспышки гнева. Звонить и докладывать было неприятно, чаще по его настоянию это делал Горегляд.
— Я проверю, когда высланы бумаги. Проверю сам, — строго предупредил Махов инженера и махнул рукой.
Черный повернулся, отошел назад и присоединился к группе инженеров и техников.
— Врач полка. — Махов измерил взглядом седого и плотного майора медицинской службы.
— Майор Графов.
— Докладывайте.
— Отклонений в состоянии здоровья летчика Васеева накануне и в день полетов не обнаружено. Давление 125 на 75, пульс 72. — Графов выжидательно посмотрел на замкомдива и шагнул назад, туда, где стоял до начала доклада.
— Командир эскадрильи.
Майор Пургин доложил о подготовке Васеева, Федор Иванович Пургин эскадрильей командовал седьмой год. Он выделялся среди летчиков полнотой, из всех видов спорта любил подледную рыбалку. Любил вкусно и плотно поесть, о чем хорошо знали все повара и официантки. Летал много, но не любил полетов в стратосферу, когда надо надевать высотное снаряжение: пыхтел, чертыхался, обливался потом, требовал расшнуровать высотный костюм до предела. Не раз слышал незлобивые шутки летчиков о «подвесном бачке», расположенном ниже груди, но в ответ только добродушно улыбался. «Лучше большой живот, чем маленький туберкулез», — не раз говорил Федор Иванович тем, кто посмеивался над его полнотой.
Из-за закопченного, с темными подпалинами хвоста истребителя вышел инженер дивизии и протянул Махову причудливо изогнутую желтую топливную трубку.
— Лопнула на месте развальцовки, — буднично проговорил он. — Может, от вибрации, а может, от удара. Будем исследовать, изучать. Предохранительная сетка прорвана. На ней кровь и птичий пух. Скорее всего, в сопло попала большая птица.
— Птица? — удивился Махов. — А разве ночью птицы летают?
— Редко, но случается, что гуси при перелетах летят и ночью, — ответил метеоролог.
— Впервые лопнула эта трубка?
— Третий случай. И все — на вальцовке.
— А что сделано, чтобы трубки не лопались? Я вас, вас спрашиваю, товарищ инженер! Мы с вами для этого и поставлены, чтобы не было никаких случайностей!
— Могут быть, — спокойно ответил инженер. — Самолет новый, и нужно время, чтобы все системы прошли испытание на прочность. Падают ведь американские «старфайтеры», взрываются на взлете «боинги», горят в воздухе «тайчеры»... Конечно, мы не должны допускать, чтобы наши машины падали, но неисправности и отказы иногда бывают.
— Надо немедленно сообщить на завод! — не унимался Махов.
— Уже сообщили. Все наши замечания заводом приняты.
Полковник рассерженно бросил трубку на расстеленный возле самолета брезент:
— Поехали в штаб, — кивнул он Горегляду.
В кабинете Махов сел за командирский стол, снял телефонную трубку, подержал ее в руке и положил обратно.
— Кто будет докладывать командующему? Ты?
— Хорошо, — понимающе ответил Горегляд и снял трубку телефона.
— Подожди. — Махов предупреждающе поднял руку. — О чем ты будешь говорить?
— О пожаре и его причине.
— Так прямо и скажешь?
— А что?
— Так не пойдет, — досадливо махнул рукой Махов. — Давай я сам. Надо начальство подготовить, начать с другого вопроса. Учись.
Он осторожно снял трубку и назвал позывной коммутатора. Лицо Махова приняло озабоченное выражение. Короткие пухлые пальцы, лежащие на краю стола, нервно дернулись и замерли, во взгляде застыло тревожное ожидание.
— Командующего, — кого-то попросил Махов, плотно прижимая трубку к уху.
— Здравия желаю, товарищ командующий! Докладывает полковник Махов. Я от Горегляда. Обстановка здесь в основном нормальная. Войсковые испытания и освоение новой машины идут согласно графику. — Махов назвал общий налет, перечислил количество воздушных боев, вылетов на стрельбу и, услышав довольный голос командующего, бегло доложил о пожаре. — Я на месте, как приказано вами, товарищ командующий! Разобрался. Так точно! Есть! Трубочка лопнула. С промышленников потребуем! До свидания, товарищ командующий! До свидания!
Он посмотрел на трубку, бережно положил ее и облегченно вздохнул. Набухшие, отливающие краснотой веки выровнялись, опущенные уголки губ поднялись. Махов вымученно улыбнулся.
— Видишь, как надо! Издалека надо начинать, издалека! А ты хотел прямо с пожара! — укоризненно покачал он головой. — С начальством надо поаккуратнее, зря не беспокоить. Так-то вот. Присядь, Степан Тарасович, присядь. У меня к тебе есть одно предложение. Точнее, хочу с тобой посоветоваться. — Махов пристально взглянул на Горегляда. — Ты знаешь, сейчас досрочное выполнение планов в ходу. НТР набирает силу. Может, мы с тобой возьмем такой план? А? Это и будет конкретным проявлением научно-технической революции в наших условиях.
— Какой план? — недоуменно вскинул брови Горегляд.
— До окончания войсковых испытаний осталось четыре месяца. Что, если мобилизовать людей и закончить испытания досрочно, на месяц-полтора раньше? Я проинформирую руководство. Думаю, что Москва поддержит. С ответом не спеши. В твоих же интересах. Сколько можно на полку сидеть? Ну а сейчас, — Махов посмотрел на часы, — ты занимайся своими делами. Позови ко мне Брызгалина, хочу ему поручить написать доклад о первом этапе испытаний.
Горегляд вышел и повернул к Северину.
— Новость, Юрий Михайлович! Не было печали, так вот черти накачали. Махов предлагает сократить войсковые испытания на месяц-полтора.
— Как же так? — удивился Северин. — Все дни спланированы.
— Вот он и предлагает выйти со встречным планом: сократить сроки, скорректировать планы.
— Но это же предсерийный вариант истребителя!
— Не кипятись! Тут надо без эмоций. Пойдем в методический класс, пригласим начальника штаба, старшего инженера, заместителя по летной подготовке, командиров эскадрилий. Еще раз проверим все расчеты и обсудим, можно ли сократить сроки испытаний и переучивания.
— Думаешь, что-то не предусмотрели?
— Может, и так. Сам же недавно выступал с информацией о встречных планах в народном хозяйстве.
— Так то на предприятиях!
— Не шуми, Юрий Михайлович. — Горегляд взял замполита за плечи и мягко усадил на стул. — Надо все хорошенько обмозговать. Может, и в самом деле что-то не учли. Махов — человек опытный. Надо все пересчитать и проверить.
— Что считать? Чует мое сердце — не стоит овчинка выделки.