Товарищи мадьяры

Шли самые последние дни существования окруженных в Будапеште фашистских войск. Со всех сторон зажатые на небольшом пространстве в Буде, вокруг Крепостной горы, гитлеровцы еще не теряли надежды на спасение. Чем хуже становилось их положение, тем все более яростные атаки предпринимали они, чтобы нащупать слабые звенья в сжимавшем их кольце.

За два дня до окончательного разгрома врага в Будапеште Чхеидзе, Глоба и Никулин, назначенный старшим, были посланы на разведку в Буду с задачей взять «языка»: командованию важно было знать, где враг готовит новые агаки.

Около десяти часов вечера три разведчика пришли на передовую, чтобы выбрать место, где лучше в темноте зимней ночи пробраться на вражескую сторону.

Передний край проходил по одному из кварталов северной части Буды, где она смыкается с самой древней частью города, Обудой. Тесно стоят старинные, крепкой кладки здания, среди которых кое-где втиснуты дома более новой постройки. Узкие улицы, небольшие площади...

Здесь наши передовые позиции соприкасались с позициями противника почти вплотную, во многих местах их разделял лишь двор или узенький переулок. Там, где разведчики решили перейти передний край, наши бойцы занимали позиции в большом многоэтажном доме. Позади дома на перекрестке стояли на огневых позициях две наши гаубицы.

Опытным разведчикам не составило особого труда подобраться к вражеским позициям, тем более что стояла темная зимняя ночь, а огонь с немецкой стороны утих.

Примерно через час после того как разведчики ушли за передний край, пехотинцы, занимавшие позиции у окон дома, услышали торопливые шаги. В подбегающих к дому людях солдаты узнали моряков, недавно уходивших на ту сторону.

— Полундра, пехота! Фрицы атаку начинают! — крикнули матросы, вбегая в дом. Солдаты едва успели изготовиться, как в прилегающем к дому дворе замелькали темные пригнувшиеся фигуры гитлеровцев.

Гулко застучали автоматы из окон дома, защелкали винтовочные выстрелы.

Никулин хотел сказать Глобе и Чхеидзе: «Пошли обратно в отряд, теперь тут не наша работа», — но немцы атаковали так напористо, что разведчикам пришлось тоже взяться за оружие: уходить было поздно.

Этих гитлеровцев — их было много — разведчики обнаружили возле соседнего здания уже готовящимися начать атаку. Поэтому Никулин дал команду немедленно отходить, чтобы успеть предупредить пехотинцев.

...Положение осложнялось с каждой секундой. Гитлеровцы остервенело рвались к дому. Их не останавливали потери. Вот уже на верхних этажах трещат выстрелы, гулко рвутся гранаты — через один из входов враги проникли в дом. Из окна нижнего этажа, разгоняя ночную тьму, метнулось косматое багровое пламя — это немцы бросили внутрь здания несколько бутылок с горючей жидкостью...

Враг, пользуясь большим численным превосходством, выбил пехотинцев из дома. С последними из бойцов, отстреливаясь, покинули дом Никулин, Глоба и Чхеидзе.

Когда три разведчика выбежали из дома, они увидели, что враг прорвался уже в тыл, к перекрестку, на котором стояли две гаубицы. В отсветах пламени, вырывающегося из окон только что покинутого бойцами дома, можно было разглядеть, что многие артиллеристы уже убиты, а те, что уцелели, отстреливаются, прячась за свои орудия.

Нет, никак не могли разведчики и теперь выйти из боя. Не могли не помочь товарищам-армейцам. Ведь и те помогали им всегда.

Никулин первым подбежал к перекрестку и, прислонясь к стене углового здания, метнул гранату в немцев, которые, строча из автоматов, бежали к орудиям.

Взрыв, полыхнув в темноте ночи, разметал врагов. Еще две гранаты — Глобы и Чхеидзе — разорвались вслед за никулинской. Тотчас же сквозь дым разрывов разведчики перебежали к артиллеристам. Укрываясь вместе с ними от вражеских пуль за могучими телами орудий, они открыли из автоматов огонь по снова ринувшимся к перекрестку гитлеровцам. Те откатились.

Наступила передышка. Но она могла кончиться в любую секунду...

Было уже за полночь. Черное небо во всех направлениях бороздили огненные линии трассирующих пуль. Тусклые красноватые отсветы от возникшего в оставленном доме пожара пробегали по заснеженной мостовой, по щитам и стволам двух гаубиц, затаившись за которыми, сидели три разведчика и несколько артиллеристов.

Пожалуй, в минуты этого затишья разведчики могли бы уйти, никто не обязывал их оставаться и продолжать бой. Но их обязывала к этому воинская совесть.

Воспользовавшись передышкой, осмотрелись. Заметив, что одну из выходящих от перекрестка улиц, метров семи шириной, перегораживает сложенная из кирпичей баррикада, Никулин показал товарищам на нее:

— Давайте туда. Надежнее, чем за пушками.

Затишье длилось недолго, может быть, всего три-четыре минуты. Перед баррикадой, в дальнем конце улицы, мелькнули едва различимые в темноте силуэты немецких солдат, крадущихся в тени стен. И вот оттуда полетели зловещие светляки трассирующих пуль.

Началась новая атака.

...Дробно щелкают по кирпичам баррикады пули. Острые осколки битого кирпича больно ударяют в лица, в руки. Все ближе подбегают узкой улочкой, прячась за выступами домов, враги. Очередь за очередью по ним. Но за баррикадой только трое. И около пушек лишь три или четыре артиллериста да два или три прибившихся к ним пехотинца, из тех, что обороняли теперь захваченный врагом дом.

Огонь с баррикады не дает немцам показаться на улочке. Но они перебегают из дома в дом вдоль нее, и в черных провалах окон все чаще и ближе посверкивают огоньки выстрелов.

Сзади подбежал какой-то боец с трофейным ручным пулеметом, присел рядом с разведчиками, бросив удивленно:

— Моряки? Откуда?

Вонзил сошки пулемета меж кирпичами, приладился, дал длинную очередь.

Разведчики обрадовались: помощь пришла!

Но радость была недолгой. Ее погасила багровая вспышка немецкой гранаты. Потянув за собой пулемет, повалился солдат-пулеметчик. А сзади в это время послышались крики на чужом языке. Разведчики оглянулись: через перекресток бежали с автоматами и винтовками наперевес мадьярские солдаты.

Салашисты? Обошли с тыла!

Нет, это были не салашисты. Люди в венгерской форме на бегу стреляли туда же, куда и разведчики. А когда эти люди, добежав до баррикады, залегли за нее, можно было увидеть, что у каждого из них на рукаве широкая красная повязка. Один из мадьяр высвободил из намертво стиснутых пальцев убитого бойца ручной пулемет, начал вновь устанавливать его на баррикаде.

— Откуда вы? — спросил его Глоба.

Мадьяр, судя по всему, не знал русского языка, но вопрос Глобы понял.

— Будапешт! — показал он на себя и спросил Глобу: — Москва?

— Москва! — ответил Глоба, хотя родом он был с Украины. Но ведь Москва и для него и, видно, для этого мадьяра значила много больше, чем просто город. Стрелял мадьяр экономными короткими очередями, сноровисто направлял ствол с цели на цель, можно было понять, что солдат он бывалый.

До этого дня в людях, одетых в венгерскую форму, разведчики привыкли видеть только врагов. А вот теперь, оказывается, нашлись среди них союзники.

Венгерских солдат, так своевременно подоспевших на помощь защитникам перекрестка, было около роты. Командовал ими капитан лет тридцати пяти, как можно было догадаться — кадровый офицер. Да и все его солдаты выглядели опытными фронтовиками. Разведчики только впоследствии узнали, что эти солдаты, в большинстве жители Будапешта и окрестностей, перешли на нашу сторону во главе со своим командиром и уже воевали против немцев.

Огонь ручного пулемета, направленного опытной рукой мадьярского солдата, огонь его товарищей и нескольких артиллеристов, а также трех моряков остановил врага.

В темной улочке перед баррикадой более не показывался ни один гитлеровец.

Никулин взглянул на светящийся циферблат своих часов. Начало третьего. До рассвета еще неблизко... Может быть, теперь враг успокоится, не полезет снова? «Вернуться в отряд? Но что же, одни мадьяры здесь останутся?» Никулин глянул на товарищей. Прильнув к автомату, из-под надвинутой на брови ушанки смотрит поверх баррикады Глоба. Чхеидзе, вынув из автомата диск, деловито закладывает в него патроны. Как должное, принимают они то, что им приходится отстаивать сейчас этот перекресток и два орудия на нем. Артиллеристов почти не осталось, пехотинцы обороняют другие позиции. Нет, еще нельзя уходить.

— Слышишь? — тронул Никулина за рукав Глоба.

Впереди, где-то в затянутом мраком дальнем конце улочки, раздавалось глуховатое урчание и лязганье, словно какой-то большой зверь крался в ночи, тихо, но зловеще рыча, взлязгивая зубами.

— Танк! — шепнул Глоба Никулину. Встрепенувшийся Чхеидзе торопливо дозарядил диск, вставил в автомат.

Рычание и лязг слышались все громче. Сидевшие за баррикадой замерли.

— Может, наши пушкари ударят по нему? — с надеждой оглянулся Глоба туда, где стояли, две гаубицы.

— А кому стрелять? Повыбило пушкарей, — ответил Никулин и спросил: — У тебя противотанковая цела?

— Цела. — Глоба отцепил от пояса увесистую противотанковую гранату и вставил в нее запал.

— А у тебя, Алексей? — спросил Никулин.

— Готова, — показал Чхеидзе свою.

Все громче рычанье мотора...

В противоположном конце улицы, из-за угла, в ночной тьме постепенно вырисовывался угловатый низкий силуэт. Он быстро рос, двигаясь вдоль улочки, и теперь даже в ночном полумраке можно было разглядеть, что это не танк, а бронетранспортер на гусеницах.

Разведчики ждали, готовые метнуть гранаты. Но бронетранспортер не подошел на расстояние броска гранаты. Он остановился метрах в сорока перед баррикадой. И тотчас на ней прогремело несколько разрывов, во все стороны полетели кирпичи и осколки. Это бронетранспортер открыл огонь из установленной на нем автоматической пушки. Разведчики и венгерские солдаты прижались к кирпичам, пряча головы и оружие.

Еще несколько очередей пушки — и баррикада будет разметана снарядами, из ее защитников не останется никого. А может быть, еще раньше, пользуясь тем, что огонь из-за баррикады вести нельзя, гитлеровцы добегут до нее...

Разрыв вверху, почти над головой, на миг оглушил Глобу, по его телу тяжело прокатилось несколько кирпичей. Но он быстро пришел в себя, открыл глаза и встретился взглядом с лежавшим рядом с ним венгром, тем самым, с которым Глоба недавно разговаривал и который так ловко стрелял из ручного пулемета. В широко раскрытых глазах солдата, во всем его лице, худощавом, с черной многодневной щетиной на щеках, прочел Глоба то же, что мог в эти мгновения прочесть в его взгляде и мадьяр, — страх и решимость. Страх, что придется погибнуть, так и не удержав врага. Решимость не ждать, пока придет гибель, а сделать все, чтобы отвратить ее от себя и товарищей.

Солдат сделал знак рукой куда-то влево, и Глоба в ответ показал туда же. Они поняли друг друга. Поняли, ибо в эти решающие минуты воевали в одном строю, стали людьми одной судьбы.

Венгерский солдат оставил ручной пулемет одному из своих товарищей и, взяв у того автомат, побежал вдоль баррикады. За ним, стиснув в руке противотанковую гранату, последовал Глоба.

Они добежали до стены дома и, ухватившись за обгорелый подоконник, прыгнули внутрь.

Комнатами полуразрушенного дома, по обвалившимся балкам, обломкам потолков Глоба и венгерский солдат спешили вдоль выходящей на улочку стены. Они слышали, как надсадно, частыми очередями бьет пушка бронетранспортера, и боялись, что, пока им удастся подобраться к нему, с баррикадой и всеми, кто ее защищает, будет покончено.

Вот и последняя комната. За выбитым окном виден в ночной полутьме двор, посреди которого чернеет на снегу скособочившаяся легковая машина с распахнутыми дверцами и помятыми боками. А у противоположного края двора, за каменной оградой, в которой зияют многочисленные проломы, гулко стучат частые, совсем близкие выстрелы пушки бронетранспортера.

Для проверки Глоба дал недлинную, с большим рассеиванием очередь по черным окнам здания, стоящего в глубине двора, — ему показалось, что в одном из них кто-то шевельнулся.

Глоба не ошибся. В ответ замелькали в темных проемах прерывистые огоньки, снаружи в стену, неподалеку от окна, за которым притаилсь Глоба и мадьяр, с сухим щелканьем ударили пули.

Ясно — в доме, на той стороне двора, немцы, готовящиеся пойти в атаку при поддержке бронетранспортера.

Что делать? Вернуться? Нет!

— Прикрывай! — крикнул Глоба мадьяру, показав на его автомат. Солдат понял. Он присел у подоконника, просунув ствол автомата между остатками рамы. Через соседнее окно, прижимая к себе автомат и гранату, Глоба вывалился во двор, упал в рыхлый, но неглубокий снег. Не мешкая ни секунды, побежал через двор. По нему, кажется, стреляли: впереди, низко над землей, промелькнули желтые огненные линии трассирующих пуль, особенно яркие в этот ночной час. Глоба сделал рывок, добежал до изувеченной автомашины, упал за нее.

Позади гулко простучал автомат. Это стреляет мадьяр, отвлекая немцев на себя. Глоба вскочил, в несколько шагов перемахнул расстояние до каменного забора, отделяющего двор от улицы, юркнул в пролом, распластался на снегу в густой тени забора.

Теперь от бронетранспортера его отделяло всего несколько метров. Глоба пополз к нему, стараясь оставаться в тени забора. По снегу, кажущемуся серым, перед его лицом пробегали летучие красноватые отсветы — отсветы выстрелов пушки бронетранспортера.

«Уже можно?» Глоба приподнял голову, приноравливаясь: до бронетранспортера, стоящего посреди мостовой, всего десять — пятнадцать шагов. «Доброшу!» Упершись ладонью левой руки в чуть подавшийся под ней снег, Глоба зубами выдернул матерчатую петлю предохранителя и, размахнувшись, метнул гранату в переднюю часть машины, туда, где над краем борта упруго плясало возле тонкого ствола автоматической пушки злое мутное пламя. Граната еще летела, а Глоба, обхватив голову руками, прижался лицом к снегу, оберегаясь от взрыва.

Снег дрогнул под ним, в уши туго ударил воздух.

Глоба вскинул голову и не увидел перед собой ничего, кроме черного дыма. Ему показалось, что в этом дыму, там, где стоял бронетранспортер, кто-то вскрикнул.

«Живы? Еще бы одну вам!»

Но второй противотанковой гранаты у Глобы не было. Он вытянул из кармана бушлата последнюю гранату, которая у него оставалась, осколочную, и, взведя, бросил ее, уже почти наугад, в гущу дыма. Оттуда взметнулись искры, глухо ухнул взрыв.

Черный дым — густой, туго клубящийся — закрывал и бронетранспортер, и во всю ширину улочку перед ним. Временами всплескивалось желтовато-багровое пламя, бросая слабые отблески на снег.

Подхватив автомат, Глоба, согнувшись, побежал обратно. Он скользнул снова в пролом ограды, примерился взглядом, как побыстрее добежать до разбитой автомашины, а от нее — к полуразрушенному дому, в котором ждет его товарищ мадьяр. Ну, а немцы в доме в глубине двора? Он всмотрелся в темные квадраты окон. Как будто никого. Может быть, немцы, видя, что горит их бронетранспортер, отступили? Э, была не была!

Вскочив, Глоба во всю мочь побежал к автомашине.

Едва он успел добежать и броситься в снег за ней, как по металлу изуродованного кузова словно ударили горстью камней. «Не ушли немцы! Не выпустят».

Но снова уже знакомо застучал автомат из полуразрушенного дома, оттуда, где ждал Глобу новый его товарищ. Автомат бил длинной, непрерывающейся очередью. Бил, наверное, по окнам, где немцы. Не упустить нужной минуты! Глоба оттолкнулся обеими руками от податливого снега и помчался туда, откуда, словно торопя его, стучал автомат венгерского солдата.

Впрыгнув в окно, Глоба по инерции пробежал несколько шагов. Позади еще две-три секунды стрелял автомат, потом смолк. Остановившись, Глоба обернулся. От окна к нему бежал, догоняя, мадьяр. Он бросился к Глобе и, что-то восторженно крича, обнял его.

Из всего, что кричал мадьяр, Глоба понял только одно слово, которое тот повторял особенно часто: «Кэшенем!» — спасибо. Он дружески стиснул солдата в своих могучих руках.

— Тебе спасибо, друг! Спасибо, что огоньком прикрыл!

Они вернулись на перекресток. Стрельба вокруг стихла. Уже светало. За почти разрушенной баррикадой сидели, держа оружие наготове, Никулин и Чхеидзе, рядом с ними два наших артиллериста, последние из уцелевших, и три мадьяра. Остальные венгерские солдаты занимали позиции в угловых домах, примыкающих к баррикаде. Их капитан, с лицом таким белым, какое бывает у людей, только что потерявших много крови, сидел, прислонясь к лафету гаубицы, вытянув перед собой правую руку, казавшуюся странно короткой. Сквозь толстый слой бинтов на ней проступали кровяные пятна. Один из солдат-венгров, придерживая руку капитана, подматывал на нее свежий бинт. Оказывается, капитану осколком снаряда с бронетранспортера оторвало кисть руки. Но он, перевязавшись, продолжал командовать своими солдатами.

Три разведчика оставались с венгерскими солдатами и артиллеристами на перекрестке до тех пор, пока, уже в шестом часу утра, не подошла помощь — наши пехотинцы. Теперь совесть позволяла разведчикам уйти. Они были уверены, что с приходом пехотинцев враг не только не овладеет перекрестком и двумя гаубицами, но и будет выбит с тех позиций, которые ему удалось захватить ночью.

По-братски прощались три матроса с теми, с кем плечом к плечу выстояли в таком трудном многочасовом ночном бою. Крепко жали разведчикам руки два уцелевших артиллериста, благодарили:

— Спасибо, что помогли наши стволики отстоять!

Как друзья, прощались Глоба и мадьярский солдат, с которым они вдвоем ходили взрывать бронетранспортер. Хлопали друг друга по плечу, обнимались. Жаль только, что не понимали языка друг друга. Но Глоба, за время боев в Будапеште узнавший несколько венгерских слов, понял, что этот солдат желает ему того же, что и он ему, — невредимым дожить до победы. А ведь еще недавно они были врагами и, может быть, стреляли один в другого...

Оживленно жестикулируя, новый друг Глобы старательно объяснял ему что-то, показывая в направлении одной из улиц, выходящих на перекресток. Сначала Глоба никак не мог понять, что хочет ему сказать венгр. Но в конце концов догадался: приглашает к себе в гости. Видно, и он, как многие солдаты его роты, будапештский житель. И Глоба ответил с улыбкой:

— Спасибо, приду! Вот только добьем фашистов.