Глава восьмая

— Прошло больше недели после взрыва форта номер два, и все усилия японцев, атакующих третий форт, пока не привели ни к чему. Это отдаляет час освобождения Артура и кровно затрагивает интересы фирмы "Тифонтай", — с любезной улыбкой на лице проговорил

Шубин, глядя на Фока.

— На войне, увы, много зависит от случайностей. Так, позавчера в момент штурма этого форта рядом оказалась рота моряков, подготовлявшая вторую линию обороны. Она по собственной инициативе приняла участие в отражении атаки, — ответил генерал.

— Надеюсь, ваше превосходительство примет меры, чтобы на будущее время такие случайности не повторялись? Иначе могут пострадать и ваши личные интересы...

— Конечно, конечно. Я убежден, что наш план будет выполнен в намеченные сроки.

Шубин откланялся и вышел. Оставшись один, Фок нервно зашагал по кабинету.

— Эта обезьяна мертвой хваткой держит меня за горло, и я не смею приказать ее повесить, — бурчал он. — С другой стороны, около меня находится этот трус Стессель, которому все время мерещатся виселицы за преждевременную сдачу крепости. Изволь при таких условиях служить!..

Генерал сел за стол и размашистым почерком написал записку Горбатовскому:

Ввиду сильных разрушений бетонных укрытий на третьем форту прошу ваше превосходительство помнить, что чрезмерно упорная оборона этого пункта поведет лишь к напрасным потерям в людском составе. В настоящее же время в крепости на счету каждый человек. Необходимо возможно больше беречь оставшийся гарнизон".

Письмо было отправлено с конным ординарцем в штаб Восточного фронта.

— Слушай, ребята, повнимательнее — стучит ли японец или нет, — распорядился комендант третьего форта штабс-капитан Булганов. — Как только стук прекратится — беги ко мне с докладом.

Засев в переднем рву, японцы справа и слева от потерны, ведущей в капонир, готовили две минные галереи, намереваясь взорвать бруствер. Чтобы воспрепятствовать этому, русские приступили к контрминным работам, но велись они вяло и неумело. Саперов не было, и рыли землю рядовые стрелки и матросы. Булганов предпочитал отсиживаться в тыловой казарме. Кроме него, на форту находился еще Андрюша Акинфиев со своими "севастопольцами". Лейтенант мало понимал в крепостной войне и ограничивался лишь расстановкой часовых и сооружением ретраншемента в тыловой части дворика.

Вскоре форт начал обстреливаться из крупных орудий. Кроме того, японцы установили в траншеях фортового гласиса минные аппараты и начали засыпать минами внутренний дворик. Стрелки и матросы поспешили укрыться в потерне, но взрывом мины потерна была разрушена. Все находившиеся в ней оказались заживо погребенными.

Акинфиев с матросами кинулись на помощь. Новый взрыв разметал их в стороны. Оглушенный лейтенант вернулся в казарму и взволнованно спросил у Булганова, как можно помочь засыпанным в потерне.

— Это не в нашей власти. Гарнизон надо беречь для отбития штурма. Если отгоним японцев, тогда попытаемся помочь нашим.

Лейтенант не согласился с этим и вызвал охотников из своих матросов. Они осторожно, шаг за шагом, прячась от глаз японцев, начали разбирать завал. К вечеру удалось извлечь из потерны около тридцати человек невредимых и столько же раненых. Андрюша торжествовал.

После морозного, ясного дня наступила темная ночь.

Воспользовавшись ею, защитники форта начали торопливо исправлять нанесенные за день повреждения. Было решено потерну совсем оставить и засыпать ее обломками и землей. На всякий случай стены и потолок ее минировали.

Японцы также не прекращали работ под бруствером.

Наступило туманное утро. Солдаты сидели в казармах за чаем, когда неожиданно раздался оглушительный взрыв. Посыпались земля, обломки бетона, камни, густой едкий дым наполнил весь дворик. Булганов и Акинфиев пытались вывести солдат и матросов из казармы, но огонь косил смельчаков.

— Нужно подать им пример храбрости, господин штабс-капитан. — И лейтенант направился к выходу.

— Вашбродь, обождите, чего зазря погибать, — обратились к нему матросы. — Когда японец полезет на форт-стрельба прекратится, не станет же он бить по своим.

Замечание было дельное, и лейтенант остановился.

— Бросьте, друг мой, играть со смертью, — подошел Булганов. — В конечном счете вы всегда останетесь в проигрыше и раньше времени отправитесь к праотцам Горбатовский приказал беречь солдат и без настоятельной надобности в контратаки не ходить.

— Короче говоря, прекратить оборону форта?..

— Не совсем так, но около этого. Я уже велел понемножку складывать пожитки. До ночи переждем, а там смотаем удочки...

— Но ведь имеется полная возможность защищать форт и дальше!..

— Очевидно, это не входит в расчеты начальства.

Лейтенант не поверил до тех пор, пока ему не была показана подлинная телефонограмма начальника Восточного фронта обороны крепости. Содержание ее вскоре стало известно всему гарнизону.

Японцы не верили, что русские, так упорно до сих пор оборонявшие каждый шаг, теперь без сопротивления уступают им почти всю территорию форта Они продолжали усиленно обстреливать казарму и ров и не решались продвигаться вперед, подозревая какую-то каверзу со стороны русских.

Под вечер был получен прямой приказ об оставлении форта "ввиду совершенной невозможности дальнейшей его обороны".

— Это предательство! — кипятился Акинфиев. — Мы еще можем здесь держаться.

— Против воли начальства не попрешь, — ответил Булганов.

Тогда Акинфиев от своего имени написал Горбатовскому протест и отправил его генералу с одним из своих матросов. В ответ он получил приказ явиться в штаб Восточного фронта.

— Что нам, вашбродь, делать? — спрашивали у лейтенанта матросы, когда он собирался идти в штаб.

— До моего возвращения никуда отсюда не уходить, хотя бы стрелки и оставили форт.

— Есть, вашбродь, будет исполнено!

В штабе Горбатовский рассыпался в комплиментах по адресу лейтенанта, благодаря его за мужество и бесстрашие, проявленные при обороне форта.

— Если бы весь гарнизон состоял из моряков, то об оставлении форта номер три не могло быть и речи, но стрелки очень ослабели и потеряли свою былую стойкость, — уверял генерал. — Поэтому решено сократить линию обороны и оставить особенно сильно разрушенные форты, где держаться уже почти невозможно. К числу таких принадлежит и третий форт.

— Я со своей ротой продержусь там не менее недели, — заверял Акинфиев.

— Ваши матросы будут нужны в другом месте. Очень прошу вас выполнить мое распоряжение.

— Есть!

По дороге на форт он встретил своих матросов. Они сообщили ему, что форт оставлен.

— Почти целеньким отдали... Успели только взорвать в проходе одну шаровую мину, да и то штабс-капитан заругался, — доложил унтер-офицер.

— Почему же вы оставили форт без моего приказания? — удивился Акинфиев.

Матросы удивленно взглянули на него.

— Так нам же от вашего имени передали по телефону приказ вернуться в штаб, что мы и сделали.

Акинфиев был возмущен, но ничего уже не мог поде дать.

Японцы не сразу заметили уход русских с форта и только к вечеру следующего дня решились полностью занять его.

— Лепехин, возьмешь с собой человек пять и отправишься на укрепление номер три, — распорядился Гудима. — Там будешь, за начальника артиллерии.

Фейерверкер откозырял и направился в свой каземат.

Там он собрал около себя солдат и сообщил им о полученном приказании.

— Кто хочет со мной?

Солдаты вздыхали и молчали.

— Жили себе на батарее, не тужили, думали, до конца здесь пересидим, ан нет — иди на какое-то там третье укрепление, — наконец отозвался один из них.

— Такова воля божья, — сурово ответил Лепехин.

Перед уходом Лепехин прочитал несколько молитв, взял с собой Библию и одну из икон. Когда солдаты проходили мимо Залитерной, их окликнул Борейко, незадолго перед тем вернувшийся с батареи Белого Волка.

— На богомолье, что ли, собрались, кержаки?

— За вас, вашбродь, бога молить будем на третьем укреплении, — в тон поручику ответил Лепехин.

— Место там опасное, смотрите не осрамите наш

Утес. Если узнаю, что вы сдрейфили, головы поотрываю! — предупредил Борейко.

Вечером артиллеристы добрались до укрепления и явились к его коменданту Спредову.

Лепехин разместил своих людей в казарме, а затем пошел знакомиться с артиллерийским вооружением. Оно состояло из двух поршневых пушек, старой китайской гладкоствольной картечницы и нескольких мелкокалиберных морских орудий.

Японцы уже овладели передним капониром и частью потерны. Осмотрев укрепление, Лепехин расставил пушки на брустверах и в тыловом рву, назначил к каждой командира из своих утесовцев, в которых он был уверен.

— Без приказа не пали, стреляй с толком, чтобы снаряды зря не пропадали, — наставлял он артиллеристов.

Как и на третьем форту, японцы здесь применили минометы, обстреливая всю внутренность форта. Это заставило отвести всех людей, кроме часовых, в потерну и разместить их около входа на внутренний дворик. Капитан Спредов поместился тут же, а зауряд-прапоршиков из фельдфебелей направил охранять горжевой ров.

Весь день прошел в напряженном ожидании взрыва переднего бруствера, но японцы не торопились. К вечеру обстрел укрепления совершенно прекратился. Противники обменивались лишь редкими ружейными выстрелами и лениво перебрасывались бомбочками.

Уже в темноте, на переднем бруствере показался японец и громко закричал по-русски:

— Эй, оборванцы, сдавайтесь! Вам давно надоело есть конину, а нам мерзнуть в окопах. Пора кончать войну. Ваши генералы продали нам крепость со всеми солдатами.

— Ах ты, черт проклятый, — схватились стрелки за винтовки, но японец поспешно скрылся.

Затем в русские окопы полетели камни с привязанными к ним прокламациями. Японцы уговаривали сдаться.

— Пока сила у нас есть, надо укрепление отстаивать до последнего, — заявил Лепехин.

Ночь прошла спокойно. Японцы усиленно работали в минных галереях.

Утром стук прекратился. Спредов приказал всех людей отвести в тыловую часть укреплений, оставив впереди лишь одного или двух часовых. Артиллеристы изготовились у своих орудий, зарядив их картечью. Лепехин деловито говорил артиллеристам:

— Помни, что Ведмедь сказал: "Не посрами Утеса, бей японца прямо в самое рыло!"

Около девяти часов утра, при полном спокойствии на фронте, раздались один за другим два сильных взрыва. Передний бруствер по обеим сторонам потерны сильно осел и обнажил ее бетонные стены. Японцы немедленно открыли по укреплению сосредоточенный огонь из одиннадцатидюймовых мортир. Весь гарнизон поспешил укрыться в казарме и потерне. Лепехин отвел своих артиллеристов в тыловой ров. Вскоре один из снарядов попал в переднюю часть потерны, пробил бетонное перекрытие и разорвался внутри помещения. Одновременно взорвались сложенные тут же бомбочки. Силой взрыва вся передняя часть потерны обвалилась. Погиб командир укрепления и большая часть гарнизона. Выход на внутренний дворик оказался заваленным.

Тотчас же японцы кинулись на штурм. Не встречая сопротивления, они захватили весь внутренний дворик и по боковым рвам прошли в тыл укрепления. Остатки гарнизона оказались окруженными в казарме. Лепехин первый понял, в какое положение попал гарнизон. Вынув Библию, он набожно перекрестился.

— Пришел, братцы, наш смертный час, — обернулся он к утесовцам.

Его бородачи по очереди приложились к Библии и разобрали винтовки.

— Приказывай, старшой, что делать.

Лепехин расставил солдат у окон казармы, а сам поместился у входа. Тут наскоро соорудили из мешков бруствер и установили пулемет. Всего уцелело в казарме и потерне около ста человек, но большую часть их составляли раненые, контуженные и оглушенные. Вполне боеспособных осталось не больше сорока человек.

— Сдавайся, рус! — кричали японцы, но в ответ гремели выстрелы.

Японцы подтащили полевые пушки и начали в упор расстреливать тыловые казармы. Но бетон выдержал эту бомбардировку. Солдаты притаились в простенках и в промежутки между орудийными выстрелами бросали в противника бомбочки. Лепехин из ворот умудрялся выпускать по японцам очереди из пулемета. Небольшого роста, коренастый, с редкой бородкой, он как-то сразу вырос, голос его приобрел суровые, повелительные нотки, серые глаза смотрели остро и твердо. Все его приказания выполнялись немедленно. Даже матросы, иронизировавшие вначале над пристрастием фейерверкера к Библии, теперь слушались его во всем.

Зимний день склонялся к вечеру, но гарнизон продолжал оказывать сопротивление. К укреплению прибыл сам начальник штаба осадной армии генерал Идзити. Он приказал послать парламентера для переговоров о сдаче. Японский майор с белым флагом появился перед воротами и потребовал к себе старшего офицера.

— Внимательно следи за японцем, чтобы он не сделал какого-нибудь подвоха. Чуть что — бей без предупреждения, — распорядился Лепехин, выходя к парламентеру.

— Я хочу видеть офицера-коменданта, — проговорил японец.

— Я и есть комендант, а офицеров у нас нет, — ответил с достоинством фейерверкер.

— Если вы сейчас добровольно сдадитесь, мы гарантируем вам жизнь, — проговорил японец.

— Долгонько придется вам ждать этого, ваше японское благородие, — ответил Лепехин и ушел.

Подтянув еще несколько рот к укреплению, японцы с криками кинулись на штурм. Немногочисленный гарнизон быстро таял. У амбразур стрелки менялись один за другим. Легкораненые подавали патроны и бомбочки. Лепехин, уже дважды раненный, продолжал стрелять из пулемета, пока последний не разбило взрывом бомбочки. Казарма наполнилась едким дымом. Число раненых увеличивалось с каждой минутой. Они собирались в уцелевшей части потерны. Здесь же были сложены и запасы бомбочек.

Наконец японцам удалось ворваться внутрь. Началась штыковая схватка в густых сумерках уже наступающего вечера. Раненный в третий раз, Лепехин с трудом добрался до потерны. Японцы заполнили казарму и ринулись в потерну. Фейерверкер в последний раз окинул взглядом уцелевших защитников гарнизона и с силой ударил ногой по одной из лежащих на земле бомбочек. Огромное пламя на мгновение осветило десяток-другой израненных русских матросов и солдат, а также японцев со штыками наперевес. Затем все исчезло среди облаков дыма. Под обломками укреплений погибли остатки гарнизона вместе со штурмующими колоннами.

В доме Стесселя заседал военный совет. Человек двадцать офицеров, генералов и адмиралов собралось в просторном кабинете. На стене висела большая карта Артура с нанесенными на ней фортами и укреплениями. Фок красным карандашом старательно перечеркнул укрепление номер три и аккуратно вывел дату его падения: 18 декабря 1904 года. Рядом на карте уже виднелись такие же крестики над вторым и третьим фортами.

— Прошу внимания, господа, — постучал Стессель карандашом. — Сейчас получено известие о падении укрепления номер три. Таким образом, все долговременные сооружения Восточного фронта перешли в руки противника. Наши войска отныне занимают плохо оборудованные полевые позиции второй линии. Я хочу слышать ваше мнение о возможности дальнейшего продолжения обороны.

Присутствующие начали высказываться. Артиллеристы, моряки и командиры полков Седьмой дивизии единодушно говорили о необходимости продолжать оборону. Зато представители Четвертой дивизии, которой командовал Фок, не менее дружно высказывались за бесцельность дальнейшего сопротивления.

— У нас совсем нет снарядов, — утверждал начальник штаба Четвертой дивизии подполковник Дмитриевский.

— В наличии имеется свыше ста тысяч снарядов и шрапнелей различных калибров, — возразил Белый.

— В полках больше половины солдат больны цингой, питание плохое. Наступили холода, но нет теплой одежды, — на разные голоса твердили полковники Савицкий, Гайдурин и Некрашевич в тон Дмитриевскому.

— Японцу тоже приходитша не шладко, он больше его штрадает от холода. Шолдатики еще могут держатьшя, только надо увеличить дачу конины. У наш имеетша еще нешколько тышяч лошадей. Обяжательно и необходимо шражаться до конца, — с большим подъемом проговорил старик Надеин, который после смерти Кондратенко вступил в командование Седьмой дивизией.

— Я недавно был в траншеях и видел там наших мучеников-солдатиков. Только жестокосердные люди могут заставлять их воевать. Они завшивели, изголодались, но еще полны героического духа. Необходимо сохранить их для России. Они вполне заслужили право на дальнейшую жизнь, — со слезой в голосе разливался Фок.

— О сдаче не может быть и речи! У меня есть еще около полсотни вариантов дальнейшей обороны Артура, — торжественно проговорил Смирнов, но это заявление вызвало лишь досадливую улыбку на лицах присутствующих.

— Миссия Порт-Артура в смысле защиты флота окончена, так как эскадра перестала существовать. Для Северной армии Артур теперь является лишь обузой. Дальнейшая защита может привести к взятию крепости штурмом и общей резне, — спокойным профессорским тоном проговорил Рейс.

— Вы забываете об эскадре Рожественского. Он ведь рассчитывает идти в Артур, а не во Владивосток, — возразил Вирен.

— Чтобы затонуть в наших лужах совместно с артурской эскадрой, — заметил иронически Стессель. — Для этого не стоило совершать путешествия вокруг Европы.

Но за продолжение обороны все же высказалось огромное большинство присутствующих на совете.

— Итак, будем считать, что совет высказался за оборону до конца, — подвел итоги Стессель. — На каких рубежах мы дальше будем обороняться?

— Я доложу, — поднял руку Смирнов. — Сначала за

Китайской стенкой, где мы находимся сейчас. Тут у меня имеется пять вариантов.

— Пожалуйста, без них, — остановил его генераладъютант.

— Затем отойдем на Скалистый кряж, потом на Владимирскую и Митрофаниевскую горки и, наконец, займем городскую ограду. Конечно, тут могут быть различные варианты, но я уже о них не говорю.

— Я нахожу, что все эти линии не имеют серьезного оборонного значения. Задерживаться на них долго не удастся. Да, впрочем, это в настоящее время и не важно, — ответил Стессель.

Едва все разошлись, Фок сел за письменный стол Стесселя и быстро набросал приказ об оставлении батареи литеры Б и Залитерной, обоих Орлиных Гнезд и всей второй линии обороны.

— Я отхожу прямо к центральной ограде, — сообщил он Стесселю.

— Что ты, что ты. Ведь только что совет высказался за продолжение обороны!

— Плевать мне на все советы! Если до двадцатого числа Артур не капитулирует, мы с тобой лишимся нескольких миллионов долларов. Это поважнее. Хоть остаток дней мы будем жить спокойной, обеспеченной жизнью. Ну, я пошел.

— Постой, нельзя же так сразу... — пытался остановить его Стессель.

— Прикажи Рейсу подготовить письмо с предложением о капитуляции. До полуночи двадцатого декабря старого стиля оно должно быть в японском штабе. — И Фок, не прощаясь, вышел.

Штаб командующего японской осадной армией под Порт-Артуром генерала барона Ноги расположился в большой китайской деревне Шуйшиин, в четырех километрах от передовых фортов осажденной крепости.

Сам генерал занимал просторную светлую фанзу, асе стены которой были увешаны картами и схемами Порт-Артурских фортов и укреплений.

Темным декабрьским вечером Ноги вместе со своим начальником штаба генералом Идзити склонился над письменным столом, на котором лежали только что составленные сведения о потерях осадной армии во время последних штурмов.

— Больше штурмовать мы не можем, ваше превосходительство, мы останемся без армии, — доложил Идзити.

— Но наш божественный Тенно требует немедленного взятия Артура, так как эскадра Рожественского уже находится около Мадагаскара, а к Маньчжурской армии Куропаткина ежемесячно прибывает по два свежих корпуса. Если Артур не будет взят до января, русские получат перевес как на суше, так и на море, и война будет нами проиграна, — неторопливо возразил Ноги.

— Но штурмовать сейчас нам просто нечем — нет ни людей, ни снарядов, ни патронов, — нервно проговорил Идзити.

Наступило тягостное молчание.

— Тогда нам остается только одно, Идзити-сан: харакири, — раздельно, строго произнес Ноги, в упор глядя на своего начальника штаба.

Разговор прервал сильный стук в дверь.

— Войдите, — недовольно разрешил Ноги. В комнату влетел радостно возбужденный генерал Танака.

— Счастлив доложить вашему превосходительству! генерал Стессель обещал сдать крепость не позднее первого января, — почтительно доложил он Ноги.

Было ясное, морозное утро. Борейко вышел из блиндажа на Залитерной и начал мыться ледяной водой. Он был небрит, похудел, но выглядел бодрым и здоровым.

— Наши вернулись с укрепления номер три? — спросил он у денщика.

— Никак нет! Стрелки сказывали, что япошка взорвал укрепление и на нем пропали все до последнего человека.

Поручик нахмурился.

— Жаль Лепехина... Но раз в плен не сдались — значит, погибли с честью, — задумчиво проговорил он. — Лучше умереть с оружием в руках, чем положить его перед врагом.

Вымывшись и наскоро проглотив стакан чаю, Борейко отправился на командирский пункт.

Едва он взглянул в бинокль, как удивленно опустил его. Вся Китайская стенка уже была занята японцами, которые наскоро приспосабливали ее к обороне. Еще вечером стрелки находились здесь, а теперь оказались почти на версту ближе к Залитерной, хотя ночь прошла совершенно спокойно.

Борейко немедленно отправился к стрелкам, чтобы выяснить обстановку и узнать, почему стрелки оставили хорошо оборудованную позицию.

— Приказ генерала Фока, — ответил ему стрелковый прапорщик, командовавший участком. — Говорят, в следующую ночь мы отойдем к самому городу.

— Я со своими артиллеристами с Залитерной не уйду, — угрюмо бросил Борейко.

— И попадете в лапы к японцам.

— Предварительно поверну свои пушки на город и разгромлю штаб Стесселя вместе с его квартирой, — буркнул поручик в мрачном раздумье.

На батарее его ждал новый сюрприз. Гудима сообщил, что получено приказание очистить батареи литеры Б и Залитерную сегодня к двенадцати часам.

— Кто отдал такое распоряжение?

— Штаб генерала Горбатовского, по приказу Фока.

— Я не собираюсь ему подчиняться! Что об этом распоряжении думает Енджеевский?

— Он послал протест самому Стесселю.

— Чудак! Неужели он не знает, что генерал-адъютант и Фок — одна лавочка! Ты-то, Алексей Андреевич, что собираешься делать?

— Пока стрелки останутся здесь, не уйду и я.

Заметив отход русских, японцы обрушили на них огонь всех своих батарей. В плохо оборудованных окопах стрелки сразу же начали нести большие потери, а местами и подались назад. Японцы кинулись за ними по пятам, но попали под губительный огонь крепостных батарей и отошли в исходное положение. Началась артиллерийская дуэль между Артуром и осадными батареями.

Борейко сидел на наблюдательном пункте и вел интенсивную стрельбу по пехоте противника и его батареям. В свою очередь, японцы пытались заставить Залитерную замолчать, но это им не удавалось. После полудня конный ординарец привез новый приказ — немедленно очистить Залитерную.

Гудима и Борейко отказались подчиниться и этому приказу. Но не прошло и часа, как батареи литеры Б и Залитерная были обстреляны с тыла батареями третьей линии обороны. Первыми же выстрелами было ранено несколько человек из орудийной прислуги. Не желая подвергать своих людей напрасному риску, Борейко и Гудима принуждены были оставить Залитерную и батарею литеры Б.

Они отправились в штаб Горбатовского.

— Что вами сделано по разрушению батареи? — справился генерал.

— Взорваны все пушки и блиндажи, облито керосином и подожжено все то, что может гореть, вынесено все то, что можно было вынести, — доложил поручик.

— С вами много людей? — подлетел начальник штаба капитан Степанов. — Нам необходимо поддержать гарнизон Большого Орлиного Гнезда.

— Около двадцати человек, все артиллеристы с Залитерной и батареи литеры Б

— Нужно немедленно отправиться на Большое Гнездо и постараться как можно дольше задержать японцев, чтобы наши части успели укрепиться на третьей линии обороны. Иначе противник ворвется в город и учинит резню мирного населения и раненых, как это было в китайскую войну.

Через десять минут остатки утесовцев маршировали к Орлиному Гнезду. Впереди шагал Борейко, а шествие замыкал Блохин.

Большое Орлиное Гнездо возвышалось над всем Старым городом и тылом Восточного фронта. С его падением японцы получали в свои руки тактический ключ всей северной и восточной обороны крепости. Не оставалось ни одного места в Артуре, которое бы не было видно с Большого Орлиного Гнезда и горы Высокой.

На вершине горы были сооружены полевые укрепления, в скале высечено несколько пещерных блиндажей, прекрасно предохраняющих от снарядов любого калибра. Возвышаясь на добрую полсотню саженей, гора была почти недоступна для атаки пехоты, но зато у ее подножья имелось большое мертвое пространство. Это позволяло сосредоточить здесь значительные силы в непосредственной близости от вершины.

С падением Залитерной и батареи литеры Б все подступы к Орлиному Гнезду оказались под прямым ружейным обстрелом противника, так что артиллеристы с" большим трудом, местами перебежками, добрались до крутой тропинки, ведущей на вершину. Здесь они застали коменданта горы капитана Голицинского{101} и начальника команды моряков лейтенанта Тимирова. Голицинский был ранен и контужен и, весь перевязанный, лежал в блиндаже. Тимиров, больной цингой, едва держался на ногах.

— Прошу вас принять на себя обязанности коменданта, — обратился к Борейко капитан, — так как я и лейтенант уже совсем выбились из сил.

— Слушаюсь! — откозырял Борейко. — Прежде всего я предложу вам, господа, при первой же возможности покинуть Орлиное Гнездо и отправиться на перевязочный пункт.

Он обошел укрепление. Гарнизон его без артиллеристов не превышал двадцати человек стрелков и моряков. На вооружении состояли три пулемета и несколько шметилловских пулеметов. Кроме того, имелись шаровые мины и бомбочки.

— Блохин, ты подумай, как удобнее спустить вниз эти гостинцы, — приказал Борейко. — А ты, Гайдай, займешься шметилловскими пулеметами. Ты, Зайчик, ознакомься, много ли здесь продовольствия и воды.

С Орлиного Гнезда открывался широкий вид на все японские позиции, артурскую гавань и Старый город. Поручик отыскал Пушкинскую школу, где находилась Оля Селенина. Это здание было хорошо видно.

"Что она сейчас поделывает? — подумал Борейко.

Заметив усиленное движение на вершине горы, японцы открыли сосредоточенный огонь. Гарнизон укрылся в узких и глубоких траншеях и почти не нес потерь. После получасовой артиллерийской подготовки густые цепи противника пошли на штурм. Им удалось дойти до подножья.

Высунувшись из-за бруствера, Борейко видел, как японцы карабкались с камня на камень, стараясь взобраться наверх.

— Надо спустить на них шаровую мину, — распорядился поручик и бросил в японцев связку бомбочек. Раздавшийся вслед за этим крик показал, что они попали в цель.

Блохин с помощью стрелков и матросов поднял на бруствер десятипудовый шар, начиненный пироксилином.

— Готово! — наконец доложил Блохин и поджег запальный шнур.

Борейко сам навалился на мину и столкнул ее вниз.

Не успев коснуться земли, мина с грохотом взорвалась.

Немногие уцелевшие японцы стремительно бросились к своим окопам.

Снова началась бомбардировка Орлиного Гнезда.

Вершина горы утонула в облаках пыли и дыма.

— Вытянем до ночи? — спросил поручик у солдат.

— Как бог даст, — уклончиво ответил явно робевший

Гайдай.

— Не могет японец осилить утесовцев, — убежденно проговорил Блохин, — Мы должны выдержать, а там подадимся в город, к учителькам, — уголком глаза лукаво посмотрел он на поручика.

— Я слыхал, что ты проявляешь больно много интереса к фельдфебельской дочке, — не остался в долгу Борейко.

— Сиротку надо пожалеть, особливо ежели она обижена от людей, — смущенно ответил солдат.

Под прикрытием артиллерийского огня японцы вновь добрались до подножия горы и на этот раз прочно закрепились в мертвом пространстве. Ни бомбочки, ни шаровые мины не могли их достать.

Дул северный ветер. Блохин решил воспользоваться им. Набрав по блиндажам всякого тряпья, солдат связал его, прицепил к нему камни, облил керосином, зажег и спустил вниз. Едкий, вонючий дым распространился вокруг. Японцы не выдерживали, выбегали из своих нор и попадали под обстрел.

— Выкурили мы японца, — обрадовались солдаты.

Но сильный орудийный обстрел заставил гарнизон Орлиного Гнезда опять укрыться в блиндажах. Число раненых все время увеличивалось. Их едва успевали наскоро перевязывать; Борейко разрешил им уходить с горы.

— Нам некогда возиться с перевязками, — решительно заявил он.

Утесовцы, все, как один, решили остаться до конца со своим командиром.

— Вместе воевали на Утесе и Залитерной, вместе и смерть принимать будем, — за всех сказал взводный фейерверке? Жиганов.

Около двух часов дня, без всякой подготовки, японцы снова кинулись на Орлиное Гнездо. Они быстро окружили его со всех сторон и по склонам начали взбираться вверх. Некоторым удалось добраться до вершины, но их тотчас же перекололи.

Отрезанный от штаба, Борейко мог только сигнальными флагами сообщать о своем положении и просить помощи из резерва. Но Горбатовский был глух и нем. По приказу Фока Орлиное Гнездо подлежало сдаче, и гарнизон его был обречен на гибель.

Перед вечером поднялся туман. Старый город затянуло пеленой. Борейко последний раз взглянул на здание Пушкинской школы и глубоко вздохнул.

Вскоре иссяк запас воды. Раненые просили пить и в смертельной муке беспомощно метались в блиндажах. На исходе были бомбочки и ружейные патроны.

— Вашбродь, разрешите отогнать японца штыками и вынести раненых, — обратился к Борейко Жиганов.

Поручик осмотрелся. Здоровых солдат оставалось всего пятнадцать-двадцать человек, раненых было примерно столько же, из них человек пять тяжело.

— Вали, Жиганов! — с грустью проговорил он. -

Оставь мне двух человек, я с ними буду прикрывать твой отход.

— Разрешите, вашбродь, мне остаться с вами, — тотчас отозвался Блохин.

— И мне также, — подошел Заяц.

— У тебя еще не зажили раны, поэтому ты не подходишь. Кто еще? — окинул он своих солдат испытующим взглядом.

— Эх, была не была! Вместе с Блохиным дрался под Цзинджовой и теперь еще раз попытаю свое дырявое счастье, — тряхнул головой Гайдай.

— Помните, живыми отсюда едва ли уйдем, — предупредил Борейко.

— Мы, вашбродь, утесовцы, — бойко отозвался Блохин.

Собрав около себя всех способных держать винтовки, Жиганов бросился сверху на японцев. Это было так смело и неожиданно, что осаждающие кинулись врассыпную. Почти все солдаты благополучно прорвались через цепь, окружавшую Орлиное Гнездо.

— Прешли, — проговорил следивший за ними Борейко. — Теперь, ребята, держись! Сейчас японцы кинутся на нас.

Он не ошибся. Решив, что Гнездо очищено, японцы со всех сторон стали взбираться к его вершине. Но Борейко, Блохин и Гайдай качали забрасывать их бомбочками. Как ни старались японцы подбодрить себя криками "банзай", все же принуждены были вновь отступить.

— Сколько осталось бомбочек? — усталым голосом справился Борейко.

— Десять штук, вашбродь. Девять японцам, а последняя нам, — ответил Блохин.

— И последнюю в них. У нас еще останутся винтовки со штыками.

— Банзай! — снова раздалось внизу.

Трое защитников кинулись к переднему брустверу. Едва их фигуры показались на вершине, как прогрохотал страшный взрыв мины, высоко вверх взлетели обломки скалы, бревна...

Через пять минут японский флаг взвился над Орлиным Гнездом.

Силой взрыва Блохина отбросило далеко в сторону. Оглушенный при падении, он потерял сознание. Уже затемно солдат пришел в себя, припомнил, что с ним произошло, и решил двинуться на поиски Борейко.

Вскоре ему попалась изорванная, окровавленная артиллерийская фуражка с черным бархатным околышем. Внутри были ясно видны золотые инициалы: "Б. Б."

— Эх, пропал наш Ведмедь! А какой человечище-то был! — И Блохин почувствовал, как у него защекотало в горле. Слезы хлынули из глаз. Вокруг никого не было, и он, не стыдясь, вытер лицо рукавом. Затем спрятал фуражку в карман.

Заняв Большое Орлиное Гнездо, японцы не рискнули ночью продолжать наступление на Артур и стали окапываться. Это дало возможность Блохину благополучно добраться до русских частей. Попав в город, он прежде всего направился в Пушкинскую школу. На стук вышла Оля Селенина, опираясь на костыль. Солдат молча подал ей фуражку. Оля непонимающе повертела ее в руках, потом глухо зарыдала.

— На Большом Орлином Гнезде японские флаги! — влетел без спроса в кабинет Стесселя ротмистр Водяга.

Генерал-адъютант вскочил, как на пружинах, а затем снова сел на стул. Вера Алексеевна всплеснула руками и заплакала. В доме началась суматоха. Забегали ординарцы, захлопали двери.

— Где это запропастился Фок? — истерически вопрошала генеральша. — Надо немедленно начать переговоры о мире, пока японцы не ворвались в Артур и не устроили поголовной резни. Анатоль, пошли сейчас же за Рейсом!

Через минуту прибежал взволнованный начальник штаба.

— Виктор Александрович, надо немедленно отправить Ноги письмо с предложением сдачи Артура, — встретила его Вера Алексеевна.

— Текст у меня уже заготовлен, — вынул полковник бумагу из бокового кармана. — Но ведь мы еще не имеем официального донесения о положении наших частей ни от коменданта крепости генерала Смирнова, ни от начальника сухопутной обороны генерала Фока, — напомнил Рейс.

— Смирнова нечего путать в это дело, а Фока надо немедленно разыскать во что бы то ни стало, — распорядился Стессель.

— Он только что подъехал к дому, — доложил Водяга.

Через минуту Фок в пальто, перепоясанный серебряным шарфом, при шашке и с револьвером на боку, широким строевым шагом вошел в кабинет. Он официально вытянулся перед Стесселем и доложил:

— Ваше превосходительство, под давлением превосходящих сил японцев наши части отошли на последнюю линию обороны. Ввиду истощения запасов артиллерийских снарядов и ружейных патронов, а также вследствие крайнего изнурения гарнизона считаю дальнейшее сопротивление невозможным.

Стессель стоя выслушал этот доклад.

— Вполне согласен с тем, что дальше мы сопротивляться не можем. Что же вы, ваше превосходительство, предполагаете делать? — спросил генерал-адъютант.

— Считаю необходимым немедленно начать переговоры о капитуляции Порт-Артура, — твердо ответил Фок.

Стессель стоял бледный, взволнованный, сразу осунувшийся, утеряв обычный бравый вид.

— Как генерал-адъютант русского императора и старший из военных начальников в Артуре я решаю капитулировать, — проговорил он. — Полковник Рейс, потрудитесь по этому поводу вступить в переговоры с командующим японской осадной армией генералом бароном Ноги, — официальным тоном закончил он и опустился в кресло. — Господи, спаси и сохрани меня от всякого зла! Не миновать теперь мне виселицы...

— В России, слава богу, еще генерал-адъютантов не вешают, а если они проштрафятся, то направляют их в Государственный совет, — успокоила мужа Вера Алексеевна. — Анатоль, ты должен помнить, что этим шагом ты спасаешь от смерти десятки тысяч наших героических офицеров и солдат. Тысячи и тысячи матерей, жен, сестер и дочерей вечно будут молить за тебя господа бога.

— Разрешите прочитать письмо к японскому главнокомандующему, — вкрадчиво произнес Рейс.

"Его превосходительству барону Ноги, главнокомандующему японской армией, осаждающей Порт-Артур.

Милостивый государь!

Сообразуясь с общим положением дела на театре военных действий, я признаю дальнейшее сопротивление Порт-Артура бесцельным и, во избежание напрасных потерь, желал бы войти в переговоры относительно капитуляции. Если Ваше превосходительство на это согласны, то прошу назначить лиц, уполномоченных для переговоров об условиях и порядке сдачи, а равно указать место, где они могут встретить назначенных мною лиц.

Пользуюсь случаем выразить Вам чувство моего глубочайшего уважения.

Генерал-адъютант Стессель".

— Прекрасно, — одобрил Стессель и подписал протянутую ему бумагу.

Через четверть часа прапорщик Мальченко в сопровождении двух казаков с огромным белым флагом уже скакал по направлению к японским линиям. Когда он поравнялся со штабом Горбатовского, генерал с удивлением спросил:

— Куда направляется парламентер в столь позднее время?

— Очевидно, поехал передать от Стесселя поздравление генералу Ноги с наступившим Новым годом, — иронически ответил Степанов.

Когда Мальченко со свитой миновал русские линии и направился дальше, стрелки догадались о его намерениях.

— Поехал продавать Артур японцу, — сердито проговорил Денисов, фельдфебель охотничьей команды Енджеевского, и, вскинув винтовку, один за другим выпустил по парламентерам всю обойму. Вечерние сумерки помешали, однако, попасть ему в цель.

Услышав за собой стрельбу, Мальченко поспешил укрыться от русских пуль в японских окопах.

Белый нервно ходил по кабинету, ожидая донесения о положении на фронте. Очищение батарей литеры Б и Залитерной явилось для него полной неожиданностью. Еще утром он получил от Фока приказание обстрелять эти укрепления, так как они заняты японцами. Крепостные батареи сосредоточили на них свой огонь. Как потом оказалось, укрепления были оставлены именно вследствие этого обстрела с тыла. Белый начинал понимать, что он был обманут Фоком, и решил обо всем переговорить непосредственно со Стесселем.

Волновала его и судьба Большого Орлиного Гнезда. Там находились его солдаты-артиллеристы и офицер, о которых он не мог не беспокоиться. Да и огромное значение этого укрепления для дальнейшего хода обороны было для него очевидным. Он несколько раз звонил по телефону, справляясь о положении дел на Гнезде, но ему неизменно отвечали, что гора все еще держится.

Подали обед. Генерал рассеянно поздоровался с Варей, пришедшей с Электрического Утеса, и вполуха слушал ее болтовню о всех утесовсхих событиях. Затрещал телефон. Варя бросилась к нему и через минуту вернулась бледная, испуганная.

— Борейко убит! — с трудом проговорила она. — Передали из штаба Горбатовского. — И девушка заплакала.

— А каково положение Большого Орлиного Гнезда? — быстро спросил Белый.

— Я не... знаю, я не... дослушала...

— Эх ты, глупая девчонка, самое важное и не спросила, — рассердился генерал и сам пошел к телефону.

— Пало? Что же Фок предполагает дальше делать? Долго на третьей линии мы не продержимся. — И взволнованный Белый вернулся к столу. — После обеда я сейчас же еду к Смирнову. Вели заложить экипаж, — сердито приказал он Варе, которая продолжала плакать.

— Жаль, жаль Борейко. Прекрасный был офицер, хотя и безалаберный человек. Говорят, его разнесло на клочки, — сообщил Белый жене.

— Господи, когда же этот ужас кончится? — тяжело вздохнула Мария Фоминична.

— Теперь скоро! Не то что дни-часы Артура уже сочтены. — Генерал торопливо заканчивал обед.

Звонок в передней возвестил о прибытии гостя. К своему удивлению, Белый увидел адмирала Вирена.

— Я решил вас побеспокоить, Василий Федорович ввиду наступления чрезвычайных обстоятельств, — про говорил моряк.

— Прошу в кабинет, — пригласил Белый.

— С четверть часа тому назад я получил следующую записку: "Сейчас отправляю с парламентерами письмо генерала Стесселя к барону Ноги с предложением начать переговоры о капитуляции. Поэтому только сегодняшняя ночь остается для того, чтобы сделать с кораблями то, что вы найдете нужным. Необходимо подготовить миноносец для отправки с ним знамен и секретных бумаг в Чифу. Рейс".

— Первый раз об этом слышу. Едемте сейчас же к Смирнову. Он, верно, в курсе дела. Ведь только вчера совет решил продолжать оборону, а тут вдруг сдача, — недоумевал генерал,

Накинув на плечи шинель, Белый вместе с Виреном направился к Смирнову.

Комендант крепости только захлопал глазами, когда ему сообщили о капитуляции.

— Тут какое-то недоразумение! Едемте сейчас же к Стесселю...

Стесселя застали в обществе Фока, Рейса, Никитина и нескольких адъютантов. Он уже обрел свой обычный важный вид. Фок о чем-то вполголоса совещался с Рейсом. Никитин же с графинчиком в руке пил рюмку за рюмкой, чокаясь с адъютантами.

— Поминки справляю по русскому Артуру, — хохотал генерал. — Заодно можно будет выпить и за все наши потопленные калоши. Начинайте, ротмистр Водяга. За "Ретвизана", "Полтаву", "Победу", "Пересвет", — начал он перечислять затонувшие корабли.

— Вместо того чтобы попусту разъезжать по городу, вашим превосходительствам следовало бы озаботиться о возможно быстрейшем выполнении моих приказаний, — накинулся Стессель на прибывших. — У вас, адмирал, времени в обрез, чтобы подорвать свои корабли. А тебя, Василий Федорович, попрошу позаботиться о батареях, особенно береговых. Я больше вас не задерживаю, господа.

Превосходительным гостям оставалось только откланяться.

Как только Белый уехал, Варя заторопилась на Электрический Утес. Известие о гибели Борейко страшно взволновало Звонарева.

— Пока я не увижу его труп своими глазами, я не поверю в его смерть, — твердил прапорщик.

— К тебе пришел Блохин, — сообщила Варя.

— Где Борейко? — кинулся к солдату прапорщик.

— Погибли на Орлином Гнезде. — И Блохин подробно рассказал об обстоятельствах смерти Борейко.

— Но, может быть, поручик уцелел, так же, как и ты?

— Никак нет. Перед взрывом они стояли впереди всех. Рядом был Гайдай, я находился чуток подале. Не иначе как разорвало поручика на части и Гайдая с ним...

— По-моему, следует немедленно послать наших утесовцев на розыски Борейко.

— Туда, вашбродь, сейчас не доберешься. Наши части отошли к самой городской стене.

Звонарев все же пошел на батарею потолковать с Родионовым и другими солдатами первого взвода. Решили с рассветом поискать Борейко в районе Орлиного Гнезда. На это надо было получить разрешение от Белого. Прапорщик намеревался лично отправиться в Артиллерийский городок, чтобы там переговорить с генералом.

— Как ты, хромой, на ночь глядя поедешь туда? Хочешь, схожу я и все устрою, — отговаривала Варя своего жениха.

Но Звонарев стал молча одеваться.

— Я и не знала, что ты можешь быть таким упрямым!

— Дело идет о жизни самого близкого мне друга. Неужели тебе это непонятно? — возразил прапорщик.

— Я попрошу у Андреева пролетку, чтобы тебе не идти пешком, — уступила наконец Варя.

Через четверть часа они уже ехали по береговой дороге вокруг Золотой горы. Низкие тучи нависли над океаном, который глухо шумел. На сухопутном фронте слышались редкие ружейные выстрелы. Лучи прожекторов медленно ползали по земле.

Когда Звонарев приехал к Белому, генерал уже вернулся домой. Выслушав предложение прапорщика, он мрачно насупил брови и коротко сообщил, что к японцам направлен парламентер с предложением начать переговоры о сдаче.

— Надо думать, завтра наступит перемирие, и вы легко сможете навести все справки о Борейко у самих японцев, — закончил генерал.

Звонарев остолбенел. Варя растерянно посмотрела на отца и жениха, затем вдруг запрыгала и начала хлопать в ладоши.

— Значит, конец войне! Конец всем ужасам и мучениям! Какой ты хороший, папка. — И девушка крепко поцеловала отца и шаловливо дернула за ухо жениха. — Значит, ты больше не будешь сидеть на позициях, а я бояться за тебя.

— Да перестань ты шуметь, глупая девчонка! — рассердился Белый. — Нашла чему радоваться. Что хорошего в том, что мы сдали русскую крепость? Ведь это кладет позорное пятно на всех защитников.

Варя сразу потускнела.

— Но ты же, папочка, и Сережа в этом не виноваты?

— Кто станет разбирать — виноват или нет! Раз был в Артуре, значит, повинен в его преждевременном падении, — с горечью проговорил Звонарев.

— Но раз война окончена, то можно будет уехать домой в Россию. Не правда ли? — спросила девушка.

— Едва ли будет так. Вернее, весь гарнизон пойдет в плен, а тяжелораненые, женщины и дети отправятся на родину. Но еще пока ничего не известно. Необходимо подготовить батарею Электрического Утеса к уничтожению, — перешел на деловой тон генерал. — Взорвите пушки, снаряды, порох. Не сможете сделать этого — побросайте в море все, что только можно. Японцам ничего не должно достаться.

— Слушаюсь, ваше превосходительство, — вытянулся Звонарев.

Со стороны гавани раздался сильный грохот.

— Что это за стрельба? — удивилась Варя.

— Должно быть, моряки начали взрывать свои суда, — ответил Белый.

Варя бросилась на балкон, за ней вышли генерал и

Звонарев. На дворе было очень темно. Справа, над Большим Орлиным Гнездом, пылали два огромных костра, освещая своим кроваво-красным заревом весь Севере Восточный фронт. Пламя костров яркими огненными столбами тянулось к низко нависшим тучам. На фронте стояла полная тишина, не было слышно даже обычной ружейной перестрелки. С горы Высокой тянулись белые ленты прожекторных лучей, медленно скользя по внутренней гавани Артура. На Перепелиной горе ярко горело какое-то здание. Под ней, в районе затопленных кораблей артурской эскадры, вспыхивали яркие зарницы и раздавались глухие, продолжительные взрывы. Ближе к Артиллерийскому городку, в Восточном бассейне, неожиданно возникло яркое пламя, на фоне которого вырисовывались силуэты какого-то большого военного корабля.

— Папочка, да ведь это горит "Баян"! — испуганно проговорила Варя.

— Очевидно, решили его уничтожить, — ответил генерал.

Слева, в конце Западного бассейна, над Минным городком полыхало зарево. Оттуда доносились громоподобные раскаты, взрывов. Темные воды залива рдели багрянцем пожаров.

— Не правда ли, Сережа, жутко? Кажется, что вся гавань наполнена человеческой кровью, — содрогаясь, проговорила; Варя.

Белый сердито фыркнул и вернулся в кабинет.

Вскоре Звонарев заторопился на Утес. Варя осталась помогать матери. Мария Фоминична решила, что раз Артур сдается — следовательно, предстоит длительная дорога в Россию и принялась заблаговременно за сборы.

Около Утеса пролетку Звонарева остановила группа офицеров.

— Будьте добры, скажите, пожалуйста, где тут находится миноносец "Статный"?

— Понятия не имею.

— Нам сказали, что он будет ждать у Электрического Утеса. Мы везем с собой полковые знамена, георгиевкие трубы и секретные документы штаба.

— Значит, сдача решена окончательно?

— На занимаемых нашими частями позициях защищаться невозможно.

Около батареи чуть проступал силуэт небольшого миноносца, приткнувшегося к берегу. По сходням, проложенным прямо на прибрежные скалы, сновали темные фигуры матросов. С мостика доносились приказания.

— Возможно, что это и есть "Статный", — указал на него Звонарев.

— Эй, на "Статном"! — крикнул один из спрашивающих.

— Есть на "Статном"? — тотчас отозвались с миноносца.

Офицеры двинулись по направлению к берегу, а за ними последовали две тяжело нагруженные телеги.

На Утесе уже знали о капитуляции, и прапорщика забросали вопросами. Артиллеристы хотели сразу же взорвать орудия, снаряды и порох, но Звонарев запретил делать это.

— Неизвестно, примет ли японец наше предложение о сдаче. Быть может, он отклонит его и бросится на штурм. Тогда пушки и снаряды нам еще очень пригодятся, — пояснил он солдатам.

— Мы, Сергей Владимирович, только подготовим все для взрыва и, когда узнаем, что японец согласился на мир, взорвем, — предложил Родионов.

На атом и порешили. Блохин, как признанный всеми знаток подрывного дела, руководил подготовкой.

Звонарев с Родионовым и Блохиным обошли напоследок весь Утес. В дуле каждого орудия помещались заложенные пироксилиновые, шашки. Около сотни десятидюймовых снарядов, сложенных вместе, также должны были взлететь на воздух от электрического запала. Стены бетонных казематов батареи также были минированы.

— Где же мы будем помещаться, если батарея будет взорвана? — спрашивали матросы и артиллеристы, жившие в этих казематах.

— Моряки отправятся к себе в экипаж, а мы разместимся с дохляками в нашей казарме, — ответил Блохин, кивнув головой на команду слабосильных.

На электрической станции Лебедкин рассовал около десятка пироксилиновых шашек.

— Кажется, ничего не забыли, — проговорил Звонарев, когда обход был закончен. — Можно и отдохнуть до утра.

Но спать в эту ночь не пришлось. Еще было совсем темно, когда из Управления артиллерии передали, что японцы согласились начать переговоры о капитуляции.

"Категорически запрещается, под страхов личной ответственности командиров батарей, что-либо портить или жечь", — заканчивалась телефонограмма за подписью Белого.

"Статный" и еще пять других миноносцев в эту ночь благополучно добрались до Чифу, где и разоружились.

Звонарева разбудил грохот на батарее. Наскоро одевшись, он вышел на двор. В предутренних сумерках беспрерывно вспыхивали зарницы взрывов. Искалеченные пушки падали на землю, в воздухе летали осколки снарядов, к небу взметалось огромное пламя. Гремел Утес, гремела Золотая гора, батареи на Тигровке, на Крестовой горе. С сухопутного фронта доносился несмолкаемый грохот. Казалось, что Артур вновь переживает штурмовые дни.

— Самоубийство русского Артура, — вздохнув, проговорил Звонарев, прислушиваясь к перекатному грохоту взрывов.

Около девяти часов утра со стороны Белого Волка вышли на буксире "Севастополь" и "Отважный". Затем на них раздалось несколько взрывов. Появились облачка дыма, и два последних корабля артурской эскадры медленно погрузились в морскую пучину.

Покончив с Электрическим Утесом, солдаты разошлись по соседним батареям и в город. Звонарев направился в Управление артиллерии. Еще издали, подходя к городу, он увидел, что там идет погром. Солдаты разбивали магазины, лавки, частные квартиры, поджигали еще уцелевшие дома, — "чтобы япошке не досталось", как объясняли они. Стрелки и матросы бросались на проходивших мимо офицеров.

— Теперь все равны — генералы, офицеры и солдаты. Все пленные! — кричали солдаты.

— Продали нас генералы вместе с Артуром! Проходите, ваше благородие, а то и по шеям получить можете, — подлетели к остановившемуся Звонареву два пьяных стрелка.

— За что же? — спокойно спросил прапорщик.

— На нашей теперь улице праздник! Раньше нас били, а теперь мы, — объяснил один из них.

— Брось, не видишь, их благородие раненые, да и видали мы их не раз на втором форту, — остановил другой стрелок. — Идите, ваше благородие, к себе домой, да лучше там и сидите, — посоветовал он.

Добравшись до квартиры Белых, Звонарев рассказал об этом приключении Варе.

— Никуда я тебя больше не пущу, пока в городе не наведут порядок, — решительно проговорила девушка.

Второй день в доме Стесселя шла кутерьма. Беспрестанно приходили и уходили офицеры, штатские, полиция и даже китайцы, чтобы получить подтверждение о предстоящей капитуляции. Вера Алексеевна поспешно укладывалась. Человек десять солдат сколачивали ящики, наполняли их доверху различным скарбом и забивали. Гора их росла с каждым часом. Генеральша не собиралась что-либо бросать в Артуре.

В закрытом кабинете у Стесселя собрались его ближайшие друзья и помощники: Никитин, Фок, полковники Савицкий, Гайдурин и другие приверженцы генерала.

Начавшиеся в городе беспорядки сильно напугали Стесселя и его компанию. Полковник Савицкий, который вздумал увещевать солдат, едва не был избит и спасся тем, что спрятался в частной квартире. Фок также пытался восстановить порядок, и только седина спасла его от побоев. В доме генерал-адъютанта нашли убежище еще несколько офицеров, особенно ненавистных солдатам.

Проведав об этом, стрелки и артиллеристы двинулись к дому генерал-адъютанта. По телефону была поспешно вызвана единственная в Артуре кавалерийская часть — сотня забайкальских казаков под командованием есаула Концевича. Она поспела как раз вовремя, чтобы преградить путь толпе. Началась перебранка между солдатами и казаками, грозившая перейти в потасовку. Концевич осторожно доложил генералу, что и его люди не вполне надежны.

— Пошли Ноги просьбу немедленно ввести в город японские войска для прекращения беспорядков, — предложила Вера Алексеевна, с ужасом глядя на огромное пожарище в городе.

С наступлением темноты ротмистр Водяга под охраной взвода казаков поскакал с личным письмом Стесселя в ставку японского командующего армией. Ноги не замедлил прийти на помощь "храброму оборонителю", как он величал в своем ответе Стесселя.

Вскоре рота японцев с примкнутыми штыками, в фуражках с желтыми околышами, в суконных шинелях с меховыми воротниками, плотным кольцом окружила дом генерал-адъютанта, сменив казаков и артиллеристов.

Японские патрули направились в город и тут при свете пожара хватали и десятками расстреливали героических защитников Артура. В то же время Стессель с женой и своими приспешниками поднимали бокалы в честь японского императора и генерала Ноги.

Как только стало известно, что порядок в городе восстановлен, Варя отправилась на поиски Борейко в район Большого Орлиного Гнезда. По телефону с Утеса были вызваны Блохин и Родионов, и они втроем двинулись пешком на гору. Утесовцы успели еще засветло осмотреть как самое Орлиное Гнездо, так и все вокруг него. Поиски не увенчались успехом. Среди японцев нашлись говорящие по-русски. От них Варя узнала, что еще накануне около Гнезда был подобран в бессознательном состоянии тяжелораненый русский офицер. "Шипка большой, мы таких еще не видали, на нем не было целого места, а он все еще дышал", — пояснили японцы.

— Не иначе, Ведмедь! — обрадовались артиллеристы.

— Завтра же постараюсь навести справки у японцев через Балашова, — решила Варя.

Окрыленные надеждой, утесовцы направились домой.

— Пойду Вамензона убивать, — сообщил Блохин фейерверкеру, тряхнув своей трофейной винтовкой.

— Охота тебе марать об него руки, — спокойно проговорил Родионов.

— Если его не убить, то он и дальше будет тиранить солдат. — И Блохин ушел.

На батарее номер двадцать два, которой командовал капитан Вамензон, горели подожженные солдатами деревянные казармы. Капитан торопливо укладывал в чемодан наиболее ценные вещи, когда его внимание привлек шум на дворе. Взглянув в окно, Вамензон увидел толпу вооруженных солдат, впереди которой шел Блохин. Капитан понял, что настал час расплаты за все его издевательства над солдатами. Бросив все, он поспешно выбежал на задний двор и спрятался в отхожем месте.

Солдаты ворвались в квартиру. Они заглядывали под кровати, открывали шкафы, осмотрели чердак, но нигде не могли обнаружить капитана.

— Зон, где ты, растакой сын?! — взывал Блохин, тыча штыком во все укромные места, но нигде никого не было. — Куда же он мог деваться? Не вылетел же в трубу на помеле, — недоумевал солдат.

Выйдя во двор, Блохин решил заглянуть в уборную. Как только капитан увидел его в щель, он быстро поднял доски стульчака и спрыгнул в нечистоты, погрузившись в них по самое горло. Шаги приближались. Вамензон судорожно прижимался в самый угол, стараясь спрятаться возможно лучше. Открылась дверь, и в то же мгновенье, набрав побольше воздуху, капитан нырнул. Блохин заглянул в дырку.

— Нет его, проклятого, и тут. Аида дальше! — скомандовал он солдатам.

Капитан тотчас вынырнул на поверхность.

— Погодите же у меня, мерзавцы? Заставлю я вас сторицей заплатить за это купанье... — Когда солдаты ушли, он начал выбираться из выгребной ямы.

Все перебив и переломав на квартире Вамензона, солдаты подожгли дом и долго любовались, как огонь уничтожал жилище ненавистного им командира.

— "По моему ходатайству государь император разрешил желающим господам офицерам дать японским властям подписку о неучастии в этой войне и вернуться в Россию", — громко прочитал Белый Звонареву только что полученную телефонограмму. — Как вы на это смотрите, молодой человек?

— Ни один порядочный офицер не оставит своих солдат и не вернется в Россию, — твердо ответил прапорщик.

— Сереженька, дай я тебя поцелую за это! — порывисто кинулась к жениху Варя. — Мне очень хочется, чтобы ты остался со мной, но это будет нехорошо по отношению к солдатам.

Белый ласково посмотрел на дочь.

— Из тебя выйдет со временем, когда ты подрастешь и войдешь в разум, неплохая жена, — проговорил он. — Вопрос идти или не идти в плен будет обсуждаться сегодня вечером на общегарнизонном собрании офицеров. Мы с вами сейчас и отправимся туда.

В темном, загрязненном помещении собрания они застали уже более сотни офицеров всех частей артурского гарнизона стрелков, артиллеристов, саперов, казачьей сотни и различных штабов. В зале и столовой красовались длинные столы под белоснежными скатертями.

Вскоре прибыл Стессель в сопровождении Фока и Никитина.

— Господа офицеры! — скомандовал Белый.

Все вытянулись. Отдав общий поклон и пожав руки генералам и полковникам, Стессель прошел к концу стола.

— Прошу занять места, — зычным командирским голосом проговорил он.

Офицеры задвигали стульями, рассаживаясь по чинам — генералы около Стесселя, за ними полковники и так далее. Звонарев поместился в конце последнего стола, вместе с врачами и чиновниками.

— В последний раз мы собрались дружной артурской семьей, — поднялся с места Стессель. — Многих мы недосчитываемся в своих поредевших рядах. Одни лежат в госпиталях, другие пали геройской смертью на поле брани. Прошу почтить их память вставанием.

Все поднялись и несколько мгновений молчаливо стояли.

— Истощение всех средств обороны, массовые болезни среди гарнизона сделали невозможным дальнейшее сопротивление, и я вошел в переговоры о капитуляции. Полковник Рейс сообщил мне из Шуйшиина, где велись переговоры, что условия ее вполне почетны. Нижние чины идут в плен, господам же офицерам предоставляется возможность вернуться в Россию. Им также сохранено право на ношение оружия, на денщиков и определенное количество вещей. Государь император разрешил господам офицерам по своему усмотрению идти либо в плен, либо возвращаться на родину. Нам следует теперь побеседовать на эту тему. Я лично, конечно, возвращаюсь в Россию вместе со своим начальником штаба полковником Рейсом для непосредственного доклада его величеству о всех обстоятельствах артурской обороны. Кто желает высказаться, прошу не стесняться, — закончил Стессель.

— Позвольте мне, — с кавказским акцентом проговорил полковник Тахателов, приглаживая рукой свою пышную полуседую шевелюру. — Мы все, как один человек, должны разделить участь наших солдат и вместе с ними идти в плен. Как мы будем потом смотреть им в глаза, если в настоящую трудную минуту бросим их на произвол судьбы? Я иду в плен и считаю, что все здоровые и легкораненые офицеры должны сделать то же самое.

Затем шумно поднялся со своего места Вамензон. Он успел привести себя в порядок после вынужденного купанья.

— В течение всей осады мы делили с нижними чинами все невзгоды и лишения. А как они нам отплатили за это? Оскорблениями, угрозами и даже нападениями, чему мы были свидетелями вчера и сегодня в городе. Что может быть общего между мною и этими, извините за выражение, скотами, которые понимают лишь матерную брань и зуботычины? Нет, господа, я считаю: ничто нас не связывает с этой бандой неблагодарных животных, и, конечно, отправляюсь в Россию.

— Правильно! Нечего связывать свою судьбу с этим хамьем, — раздались голоса.

— Таким офицерам, как вы, капитан, не место в армии, — вскочил полковник Мехмандаров. — Вы позорите нашу среду!

— Прошу, ваше превосходительство, оградить меня от оскорблений, — весь красный от злобы, обратился Вамензон к Стесселю.

— Побольше спокойствия, господа! Полковник Мехмандаров, призываю вас к порядку.

Начались горячие споры, мнения офицеров разделились. Часть поддерживала Вамензона, остальные — Мехмандарова.

— Каково твое мнение, Василий Федорович? — спросил Стессель, обернувшись к Белому.

— Я перестал бы уважать себя, если бы вернулся до окончания войны в Россию, — коротко бросил генерал.

Сидящие поблизости офицеры зааплодировали. Стессель сердито фыркнул и отвернулся.

Было довольно поздно, когда собрание закрылось, не придя ни к какому определенному решению. Раздраженный Белый вместе с Звонаревым уехали домой.

— Анатоль, я велела перевезти к нам все ценные вещи из артурского казначейства, — сообщила мужу Вера Алексеевна. — У нас они будут целее.

— И прекрасно сделала, — одобрил Стессель. — Там ведь их что-то на восемьсот тысяч рублей.

— Я думаю, что мы можем их вывезти из Артура вместе со своими вещами. Японцы не посмеют осматривать твой багаж. Только смотри, Ачатоль, не проболтайся кому-нибудь об этом, — предупредила генеральша.

— Буду нем, как могила, — понимающе кивнул головой генерал-адъютант.

— Папочка, мы с Сережей хотим пожениться, — вошла в кабинет отца Варя.

— Нашла время глупостями заниматься, — сердито буркнул генерал. — Ты еще слишком молода, подождешь, пока выйдет замуж Катя, а Звонарев вернется из плена.

— Но, папочка... — начала было Варя.

— Никаких но. Сказано нельзя, значит, нельзя! — повысил голос Белый.

Разобиженная девушка поспешила выйти и направилась к жениху поделиться своим горем.

— Василий Федорович, конечно, прав, придется подождать, когда кончится война, — вздохнул прапорщик.

— Значит, ты меня совсем не любишь? — вспыхнула

Варя и хотела уйти.

Звонареву пришлось долго успокаивать ее.

В этот вечер Варя рано отправилась в свою комнату и тотчас улеглась в постель, но заснуть не могла. Она была сильно озабочена. Предстояла продолжительная разлука с любимым человеком. Она долго обдумывала, как добиться согласия родителей на немедленную свадьбу, пока наконец, приняв решение, не соскочила на пол и вышла в коридор. С минуту она постояла у двери родительской спальни. Убедившись, что отец с матерью спят, девушка, с минуту поколебавшись, с сильно бьющимся сердцем на цыпочках подошла к комнате Звонарева и бесшумно проскользнула в нее...

Утром она тормошила заспавшегося Звонарева:

— Вставай, вставай. Папа тебя уже ждет в кабинете.

— А? Что? — протирал глаза Звонарев. — Зачем я понадобился Василию Федоровичу?

— Как зачем? Я рассказала маме, что, ты теперь совсем мой... — И девушка несколько раз поцеловала его...

Через несколько минут прапорщик уже сидел перед Белым.

— Я хотел поговорить с вами... Мы с Варей хотели... Разрешите нам с Варей пожениться, — наконец выдавил он из себя.

Генерал с напускной суровостью посмотрел на него и проговорил:

— Рано ей еще замуж; но коль скоро у вас зашло так далеко, то делать нечего. Фоминична! — окликнул он жену, поднимаясь с места.

Варя, которая подслушала у дверей, прошмыгнула в комнату и встала рядом с Звонаревым. Белый с женой по очереди благословили иконой молодую чету.

— Ну, теперь надо двигаться в Управление, — промолвил генерал.

— Он, папа, еще чай не пил, — потащила Варя за рукав в столовую Звонарева. — Я уже все обдумала, — затараторила она, наливая жениху чай. — Тахателов будет посаженым отцом, Мария Петровна — посаженой матерью. Оля и Леля — подружки, а Стах и Сойманов — шафера, Вася же понесет впереди икону.

— А почему ты не упоминаешь об Андрюше? — удивился Звонарев.

— Он, бедняжка, убит еще позавчера, — вздохнула Варя. — Я позабыла тебе об этом сказать.

— Значит, Надя опять овдовела, — грустно проговорил прапорщик.

— Ты уже кончил пить чай? — по-родственному обратился Белый к Звонареву.

— Сию минуту. — И прапорщик спешно допил свой стакан.

— Дай безымянный палец, надо снять мерку для обручального кольца, — подбежала уже в переднем Варя к Звонареву. — Я сейчас закажу их и договорюсь с батюшкой о свадьбе.

В Управлении артиллерии собрались все офицерыартиллеристы и прикомандированные моряки. Белый, поблагодарив их за службу, разрешил морякам вернуться в распоряжение флотского начальства и дал указание своим офицерам о порядке передачи орудий японцам. После этого Звонарев с Гудимой и Андреевым отправились на Утес.

Едва они появились на батарее, как их окружила возбужденная толпа солдат. Звонарев еще никогда не видел на лицах своих артиллеристов столько недоверия и злобы, как сейчас.

— В чем дело? — удивился он.

— Дозвольте, вашбродь, без утайки спросить вас, неужто мы пойдем в плен, а господа офицеры поедут прохлаждаться домой в Россию? — обратился к прапорщику Родионов.

— Желающим офицерам разрешено вернуться на родину.

Солдаты возмущенно зашумели. Звонареву показалось, что они сейчас кинутся на своих офицеров.

— Не шуми, ребята, — остановил солдат Родионов. — Вы-то, вашбродь, с нами останетесь? — обернулся он к прапорщику.

— Конечно, с вами. Вместе воевали, вместе и в плен пойдем.

— Я же вам говорил, что Сергей Владимирович завсегда с нами, как и наш Ведмедь, — торжествующе сказал Блохин.

— А штабс-капитан Гудима и капитан Андреев? — спросил Родионов.

— Они тоже идут в плен.

— Ура! Качай, братцы, наших офицерей! — подхватили солдаты на руки своих командиров.

Добрых четверть часа подлетал Звонарев в воздух, пока наконец его отпустили.

Вскоре на Утесе появился японский офицер с двумя солдатами. Приседая и вежливо шипя, он просил передать ему все личное оружие.

— Мы артиллеристы, у нас давно все отобрали стрелки, — невозмутимо ответил Андреев. — Остались две учебные винтовки да поломанные наганы.

Разочарованные японцы поспешили уйти.

— Куда же, вы девали винтовки? — удивился Звонарев.

— Дерево пожгли, а дуло поломали и побросали в море, — весело осклабился Блохин. — У меня, вашбродь, имеется к вам просьба, — сразу посерьезнел он.

— Говори, в чем дело.

— Дозвольте мне вступить в закон с Ликсандрой Назаренко.

Прапорщик открыл рот от удивления.

— Так ведь ребенок...

— Мой, вашбродь, — строго проговорил Блохин.

Звонарев понял, что Блохин решил помочь Шуре, все приняв на себя.

— Хорошо! Я доложу капитану. Только надо торопиться. Завтра или самое позднее послезавтра мы уйдем из Артура, — предупредил он.

Вечером того же дня состоялась скромная свадьба Вари. Кроме двух-трех знакомых и близких друзей, никого не было. Варя была в простеньком беленьком платье, Звонарев в сюртуке, за неимением мундира. В церкви присутствовали и представители утесовцев.

Вслед за Звонаревым венчался Блохин с Шурой.

— Я и не знала, что ты такой хороший человек, — крепко расцеловала Варя солдата. — Не беспокойся, мы с Сережей не оставим вас, поможем, если нужно, Шуре.

— Филипп Иванович первеющий человек в мире, — убежденно проговорил Родионов.

С утра 23 декабря русские войска со всех сторон двинулись к большой площади под фортом номер пять, за Новым городом. Стояла прекрасная солнечная погода. Чуть тянул с моря теплый влажный ветер. Японцы уже заняли Старый город, и по улицам маршировали их патрули, наблюдая за порядком. Рота за ротой, батальон за батальоном, полк за полком непрерывным потоком медленно текли русские части по разбитым артурским мостовым. Среди них были тысячи раненых, выписанных и просто убежавших из госпиталей. Тяготы и лишения осады сблизили всех, и расставаться друг с другом не хотелось. Некоторые из солдат были так слабы, что товарищи вели их под руки. Офицеров почти не было видно, а у тех, которые шли в строю, был изможденный, болезненный вид; многие сильно хромали и опирались на палки.

Но вот на солнце блеснула медь оркестра, и раздались бодрящие звуки военной музыки. Это шел Восточносибирский стрелковый полк. Несмотря на то, что в полку было очень много раненых, все же солдаты твердо держали ногу, сохраняя равнение в рядах, и двигались бодрым широким шагом. Впереди полка, по-старчески семеня ногами, шел Надеин, а за ним, прихрамывая, с перевязанной головой и рукой, следовал Стах Енджеевский. По тротуару ковылял неизменный Капитоныч.

Как только оркестр смолк, Енджеевский подал знак рукой, и тысячный солдатский хор грянул:

Японцы сразу встревожились, с их лиц исчезли улыбки, они забегали, и к месту сдачи тотчас же подошла из ближайшей казармы рота пехоты.

— Какая часть? — подлетел японский офицер к полку.

— Двадцать пятый Восточносибирский генерала Кондратенко полк, — отчеканил Стах. — Надеюсь, вам имя этого генерала известно?

Японец заулыбался и, смешно приседая, зашипел.

Двадцать пятый полк отвели несколько в сторону и окружили плотным кольцом часовых.

— Посадили под арест сразу весь полк, — шутили солдаты.

За стрелками шли артиллеристы. Утесовцев вел Звонарев. Совершить шестидесятиверстный переход пешком до Дальнего он, конечно, был не в силах, но все же решил проводить своих солдат до границ Артура, а затем его сменил Гудима. Шествие замыкали моряки в черных бушлатах, в лихо заломленных набекрень бескозырках. Но лица матросов и офицеров были хмуры и суровы. Они не спускали глаз со своих затопленных на мелководье внутреннего рейда кораблей, на которых уже, как муравьи, копошились японцы. Едва вступив в Артур, они сразу же кинулись в порт и приступили к осмотру судов, ликвидации пожаров, где они были, водолазы приступили к работам по подъему захваченных кораблей.

— Эх, отдали мы японцам наши кораблики! Взорвать даже их как следует не сумели!

— Говорят, генерал Стесселев нарочито до самого конца нашим адмиралам ничего не сообщал, чтобы, значит, корабли мы не испортили заранее.

— Дали бы нам, матросикам, волю, зубами бы на части суда порвали, а японцам не дали! — ворчали моряки.

К Звонареву, стоявшему с утесовцами несколько поодаль, подошел, опираясь на палку, Сойманов.

— Рад тебя видеть на ногах, — приветствовал он прапорщика, — а равно и поздравить с законным браком, — кивнул лейтенант на обручальное кольцо на руке Звонарева.

— Спасибо. Быть может, и ты заглянешь к нам с Варей в Артиллерийский городок. Тесть мой что-то заболел, и я еще на несколько дней задержусь в Артуре.

— Кораблики-то наши скоро воскреснут под японским флагом, к великому нашему стыду и позору, — грустно кивнул лейтенант на гавань.

— Сейчас мне сказали, что Григорович сдал японцам большое количество продовольствия, а как оно нам было нужно последнее время! Это он, верно, сохранял к рождественским праздникам. Ведь завтра уже сочельник. Мы, артиллеристы, тоже не успели уничтожить всего. Одних снарядов сдаем свыше двухсот тысяч, — правда, годных к стрельбе из них всего около двадцати тысяч, да и то мелких калибров.

— Но остальные-то японцы быстро исправят и могут использовать против Маньчжурской армии.

— Да, наше начальство, как морское, так и сухопутное, оказалось не на высоте, — примирительно произнес Звонарев.

— По-моему, просто преступным. И прежде всего Стессель и наши адмиралы, — пылко произнес Сойманов.

Невдалеке стояла небольшая палатка, на которой красовалась надпись: "Место клятвы". Здесь давали подписку о дальнейшем неучастии в войне офицеры, возвращавшиеся в Россию.

Когда появился Надеин, японский офицер пригласил его зайти в палатку и протянул ему бланк для подписи. Разобрав, в чем дело, старик возмутился.

— Я пятьдешят лет шлужу в армии и никому никогда не давал таких пожорных обещаний. Я не Штешшель. — И рассерженный генерал вышел из палатки.

Несмотря на солнце, ему было холодно, и он подсел к одному из костров, разведенных стрелками.

— Надо погреть штарые кошти, — улыбнулся он беззубым ртом. — Капитоныч, ты бы хоть водочки разжилшя!

Кавалер тотчас исчез.

К месту сдачи гарнизона никто из генералов, кроме Надеина, не прибыл.

У Стесселя в это время собирались гости на торжественный банкет. Вера Алексеевна в парадном шелковом платье, затянутая в корсет, со сложной прической, последний раз зорким хозяйским взглядом окидывала накрытый стол.

В гостиной сам генерал-адъютант вместе с "истинными друзьями и помощниками" — Фоком, Никитиным, Рейсом и Водятый — занимал гостей. Ждали "самого победителя Артура" — генерала Ноги и начальника его штаба генерала Идзити, но они что-то запаздывали. Стессель нетерпеливо посматривал на часы. Опоздание уже принимало явно оскорбительный характер. Но вот подкатила парная коляска, и из нее легко выскочили два военных в японской форме. Генерал-адъютант и его супруга ринулись в переднюю встречать гостя. Но вместо Ноги они неожиданно увидели перед собой расплывшуюся в радостной улыбке физиономию генерала Танаки.

— Ваше превосходительство, генералы барон Ноги и Идзити просят их извинить, по оба они не совсем здоровы и поэтому не могут воспользоваться вашим любезным приглашением, а поручили мне представительствовать их особы, — расшаркался Танака.

Супругам Стессель ничего не оставалось, как выразить свое сожаление и пригласить гостей к столу. Чтобы заполнить свободные места за столом, были приглашены два-три случайно попавшихся на улице японских офицера. Один из них оказался артурским часовщиком Ито, а другой — бывшим куафером наместника Жаном, превратившимся в капитан-лейтенанта Кабаяси. Не прибыли также к обеду без всяких объяснений Горбатовский,

Балашов и Костенко. Стессель впервые почувствовал, что его звезда начинает закатываться.

Чтобы поднять настроение, Никитин изрядно подливал вино в бокалы. Один за другим следовали тосты за русского и японского императоров, за обе воюющие армии, за Ноги и Стесселя. Начались взаимные комплименты.

— Я бесконечно счастлив, что мне пришлось еще раз встретиться с вашим превосходительством в более удобной обстановке, чем в предыдущий раз, — рассыпался Танака. — Я твердо помню, что обязан вашему превосходительству жизнью, и буду до гроба хранить в своем сердце самурайскую благодарность к вам.

Господин Шубин, ставший майором Тодзима, вел деловой разговор с Фоком, который, как всегда, ничего не пил, кроме воды. Попросив разрешения встать, они отправились в кабинет.

— Имею честь передать вашему превосходительству чек на обусловленную сумму на японский банк. На нем вы увидите подпись самого принца Коноэ, члена нашей божественной императорской фамилии, — протянул он листок, исписанный иероглифами.

— Хотя бы небольшой аванс наличными, — попросил генерал.

— В счет аванса мы засчитали те золотые вещи, которые хранились в Артуре после китайского похода и которые сейчас упакованы вместе с вещами генерала Стесселя, — бесстрастно ответил японец.

— В первый раз слышу, — удивленно пробормотал Фок.

— Наведите справки у Веры Алексеевны, — предложил Тодзима.

"Обжулили", — возмущенно подумал Фок, но возражать не посмел.

После обеда гости перешли в соседнюю комнату, и тут Стессель вспомнил, что сейчас гарнизон покидает Артур.

— Я хочу проститься с солдатами, — проговорил он. — Быть может, ваше превосходительство пожелает посмотреть на наших артурских героев? — обратился он к генералу Танаке.

— Я на них вдоволь насмотрелся в свое время, — ответил японец, вспоминая полученные им при аресте тумаки и подзатыльники.

— Тебе нельзя туда ехать, Анатоль. Солдаты так разнуздались, что могут тебя и убить, — вмешалась Вера Алексеевна.

— Ваш супруг находится уже под охраной императорской японской армии, следовательно, ему не грозит никакая опасность, — высокомерно ответил Танака.

Прощаться с гарнизоном от имени Стесселя отправился полупьяный Никитин.

Части еще продолжали стоять на прежнем месте, когда он подъехал к пятому форту. Приказав им построиться, генерал поздоровался с солдатами и пожелал "веселого плена". Стрелки зашумели.

— Пьян в стельку, поэтому тебе и весело, а нашего брата вчера за полбутылки японцы расстреливали на месте! — кричали солдаты.

— Доберемся мы еще до генерала Стесселя и его дружков!

Никитин поспешил уехать.

К солдатам подошел Капитоныч. Старик был сильно выпивши, шапка сбилась набекрень, и единственная нога вместе с деревяшкой выписывала мыслете. Заметив унылые лица солдат, Капитоныч заорал:

— Смирно! Слухать меня, как самого генерала Стесселева!

Стрелки захохотали.

— Не журись, ребята! Я в Севастополе воевал с англичанами, французами, турками, сардинцами и знаю, что супротив русского солдата никто не может устоять! Купили японцы Артур у генерала, а русского солдата им вовек не победить!

Несколько японских солдат из караула тотчас же набросились на него и поволокли, не обращая внимания на уговоры Надеина.

Белый и Звонарев уезжали, из Артура в сумрачный серый день 29 декабря. До разъезда на девятнадцатой версте они должны были ехать в экипаже, а дальше по железной дороге через Дальний и морем в Японию. Проводить их, кроме родных, пришли учительницы Пушкинской школы, Шура и Надя Акинфиева, вся в черном. Тут же вертелся Вася, окончательно переселившийся к Белым.

Генерал поцеловал жену и дочерей, пожал остальным руки и сел в экипаж. Звонарев, простившись со всеми, подошел к Акинфиевой.

В это время подбежала, опираясь на костыль, Оля Селенина. Лицо ее сияло радостью, и на ходу она размахивала каким-то листком бумаги.

— Жив, жив! — уже издали кричала она своим друзьям.

— Кто? — удивленно спросил Белый.

— Мой Боря! Сейчас получила официальную справку у японцев. Эвакуирован из Дальнего в Японию.

— Олечка, миленькая! — бросилась к подруге Варя. — Как я рада, что наш Медведь нашелся живой!

— Слава тебе господи! — набожно закрестилась Мария Фоминична.

Даже лицо Акинфиевой прояснилось.

— Немедленно разыщите его, Сережа, и передайте от всех нас самый искренний привет, — попросила она Звонарева.

— Пора ехать, — заторопился Белый.

— Будь здоров и не смей ухаживать за японками! — И Варя на прощанье поцеловала мужа.

Экипаж тронулся.

На сигнальной мачте, возвышавшейся на Золотой горе, опустился русский военный флаг и взвился японский.

Грохот салюта потряс воздух.

Артурская эпопея окончилась.