Глава шестая

Звонарев провел несколько дней на батарее литеры Б, помогая Борейко. Хотя батарея и мало подходила для отдыха, но идти в город прапорщику не хотелось, а на Залитерной сидел Чиж, одно присутствие которого раздражало его. Прапорщик занялся производством ручных бомбочек. В крайнем каземате была организована лаборатория по их изготовлению. Они делались просто: пироксилином набивали стреляные гильзы тридцатисеми— и сорокасемимиллиметровых патронов, вставляли небольшой кусок запального шнура, и бомбочка была готова.

За старшего в лаборатории орудовал Блохин. Он не отставал от прапорщика ни на шаг, оказывая ему большую помощь во всех его начинаниях.

Столовались офицеры вместе с солдатами из котла. Благодаря заготовленным припасам питание на батареях литеры Б и Залитерной было сносное, но все же Звонарев со вздохом вспоминал Варины обеды, которых был теперь лишен. Из гордости он не хотел напоминать Варе о себе, а девушка, видимо, всерьез решила порвать с ним. Борейко по-братски делился с прапорщиком.

В один из вечеров на батарее появилась Харитина. С ней пришел и Вася. Мальчик имел весьма солидный вид в длинной до пят японской шинели, в старой генеральской фуражке, с повязкой Красного Креста на рукаве.

Увидев Звонарева, он не узнал его и недоверчиво покосился.

— Здравствуй, Вася! — приветствовал мальчика прапорщик.

— Так это вы, Сергей Владимирович? — даже взвизгнул от радости Вася. — Тетя Варя уже который день ищут вас, и в штабе были, и в Пушкинской школе. То-то они обрадуются!

— Не смей ей и заикаться, что я здесь, — предупредил Звонарев, — я завтра буду в другом месте.

— Ты не слушай его, хлопчик, — вмешался Борейко, — тете Варе скажи, что мы с Сереженькой совсем умираем с голоду без ее обедов. А если прапорщика здесь и не будет, то я всегда тут. Мигом проглочу все.

— Как же вы чужое возьмете? Тетя Варя завсегда наказывает мне, как я иду с судками, чтобы вам не давал, — сожрет, грит, все этот Ведмедь, а Сереже ничего и не достанется, — не унимался Вася.

Звонарев хохотал во все горло, а Борейко, скорчив страшную физиономию, свирепо прорычал:

— Я те пропишу такого Ведмедя, что ты забудешь, как себя самого звать.

Мальчик весело запрыгал на месте.

— Пиши, Сережа, покаянное письмо своей амазонке, авось завтра поедим досыта, — предложил Борейко.

Прапорщик написал несколько теплых слов и просил не присылать ему обедов, так как он каждый день будет находиться в разных местах.

Получив записку, мальчик с деловым видом спрятал ее в фуражку и собрался уходить, но его задержала Харитина.

— К вам я, Борис Дмитриевич, — обратилась она к Борейко, — явите божескую милость, защитите от супостата. Проходу мне не дает-пристает с неприличностями. Придирается к мужу ни за что ни про что, ставит под винтовку, да еще впереди наблюдательного пункта, японцам на расстрел. Вчерась на Егорушке полу шинели прострелили, нонче, может, и вовсе убьют...

— Что же я с Чижом поделать могу? Чином он меня старше, слушать не станет. Сходи к генералу Белому, а лучше к Варе, расскажи ей, она сообщит отцу, — посоветовал поручик.

— Пока генерал возьмутся за это дело, так штабскапитан всех солдат на Залитерной переведут.

— Сходил бы ты, Сережа, туда, попробовал уговорить эту сволочь!..

— Со мной Чиж и разговаривать не станет. Он меня не переносит.

— Вы бы, Сергей Владимирович, будто ненароком, по другому делу зашли на наблюдательный пункт. Штабс-капитан провинившихся ставят под винтовку впереди пункта, а сами сидят в броневой башне и смотрют. Чисто аспид, а не человек, — с чувством проговорила Харитина.

Звонарев обещал на следующий же день побывать на Залитерной.

— Не сносить Чижу головы, — заметил Борейко, когда Харитина и Вася вышли. — Убьют его солдаты.

На следующий день прапорщик отправился на Залитерную. Подойдя к батарее, Звонарев увидел трех солдат, стоявших под винтовкой, в их числе Ярцева и Зайца. Перед ними расхаживал Чиж.

— Я вас, сволочей, научу, как служить! Сгною под винтовкой, распустились, мерзавцы! — бесновался он, поднося кулаки к лицам солдат.

По команде солдаты повернулись и пошли по направлению к наблюдательному пункту, расположенному на вершине Залитерной горы.

— Станете в ста шагах впереди пункта! — крикнул им вдогонку Чиж. — Здравствуйте, Сергей Владимирович! — приветливо обратился он к прапорщику. — Какие новости?

— По-видимому, начинается новый штурм крепости. Поэтому рекомендуется солдат далеко от батареи не усылать. Не ровен час, прорвутся японцы на Залигерную, как в августе. Тогда каждый человек будет на счету, — ответил Звонарев.

— Зачем изволили пожаловать на Залитерную? — поинтересовался Чиж. — Я тут совсем пропадаю от холода и сырости в обществе тридцати вшивых канониров и одной грязной солдатской шлюхи. Быть может, вы не откажете замолвить за меня словечко перед его превосходительством, вашим будущим тестем?

— Я не собираюсь стать родственником Белого, — сухо ответил прапорщик.

— Что же вы скромничаете, Сергей Владимирович! Все в Артуре говорят о вашей свадьбе с мадемуазель Белой.

В это время с горы показались артиллеристы с раненым на руках.

— Никак, кого-то убило. Уже не моего ли Егорушку? — вскрикнула вышедшая из кухни Харитина и бросилась им навстречу.

Прапорщик поспешил за ней. Раненым оказался Заяц. Пуля ударила ему в бедро, как только он стал под ружье на указанное штабс-капитаном место. Артельщик был без сознания. Из наскоро перевязанной раны падали на землю густые капли крови. Звонарев пощупал чуть заметный пульс и велел отнести раненого в офицерский блиндаж. Но Чиж решительно воспротивился этому.

— Наполовину представляется, жидовская морда! — брюзжал он. — Ему и на кухне хорошо, а вы-марш обратно на место! — обернулся он к Ярцева и другому солдату.

— Казните нас здесь, вашбродь, а под расстрел мы не пойдем, — угрюмо ответил Ярцев.

— Что? — взвизгнул штабс-капитан. — Да я тебя изувечу! — И он с кулаками бросился на солдата.

Не помня себя от возмущения, Звонарев бросился вперед и стал между Ярцевым и Чижом.

— Как вы смеете, прапорщик, мешать мне, когда я наказываю солдата! — заорал Чиж.

— Мордобой не предусмотрен в числе дисциплинарных взысканий, — едва сдерживая себя, проговорил Звонарев. — Кроме того, подобное обращение с солдатами недостойно культурного человека.

— Молчать! Прочь с дороги! — Шгабс-капитан вновь ринулся к Ярцеву, по Звонарев его не допустил, схватив руку.

Чиж рывком освободил руку и, выхватив револьвер, направил его на прапорщика. Ярцев изо всей силы ударил штабс-капитана по руке. Грохнул выстрел. Пуля пролетела мимо. Тогда с искаженным от ненависти лицом Чиж один за другим два раза выстрелил в живот Ярцеву. Солдат со стоном повалился на землю. В то же мгновение Харитина кинулась на штабс-капитана и, схватив его за горло, опрокинула его на землю.

Сбежавшиеся на выстрелы солдаты отнесли в блиндаж смертельно раненного сказочника и с трудом оттащили молодую женщину от избитого, исцарапанного Чижа.

— Подать мне винтовку, — прохрипел Чиж, — я должен кровью этой шлюхи смыть нанесенное мне оскорбление.

— Вы арестованы, господин штабс-капитан, — заявил Звонарев. — Отвести его благородие в блиндаж и выставить к дверям часового, — распорядился прапорщик.

Чиж пытался сопротивляться, но двое солдат подхватили его под руки и поволокли в блиндаж.

Звонарев по телефону сообщил о происшествии Борейко и спросил, что ему делать.

— Японцы готовятся штурмовать форты и батареи. Принимай командование на Залитерной, а потом донеси обо всем Белому. Присмотри, чтобы Чижик не вздумал улететь, а то солдаты бросятся за ним и растерзают его на части.

— Я сам готов немедленно прикончить его.

— Самосуда не допускать! — предупредил Борейко.

Звонарев зашел в блиндаж к раненым. Заяц пришел в себя и тихонько стонал. Ярцев был в агонии. Харитина тихо плакала над ним.

— Неужто штабс-капитану ничего не будет за сегодняшнее смертоубийство? — чуть слышно спросил артельщик, узнав Звонарева.

— Что бы там ни было, а от меня он не уйдет — своими руками смертью казню душегуба проклятого! — крикнула Харитина. — А потом опять в стрелки пойду...

Грохот орудий заставил Звонарева поспешить на командный пункт.

Затрещал телефон, из штаба фронта передали приказание поддержать огнем Куропаткинский люнет.

Первые же снаряды, пущенные с Залитерной, легли очень удачно. Штурмующие колонны японцев залегли, а затем начали откатываться назад.

Соседние батареи присоединились к Залитерной, и японцы в беспорядке побежали. Русская артиллерия преследовала их своим огнем. К трем часам дня штурм на всем участке был отбит.

Воспользовавшись затишьем, прапорщик прошел на батарею. Уже издали были слышны плач и причитания Харитины. Звонарев понял, что Ярцев скончался. Возле кухни Белоногов с несколькими солдатами на скорую руку сбивали гроб для сказочника. По заведенному обычаю, всех утесовцев, где бы они ни умирали, — на позициях ли, в госпиталях, — хоронили на кладбище около Электрического Утеса, за небольшой скалой, у самого моря. За время осады там выросло несколько десятков небольших солдатских надмогильных крестов.

С батареи литеры Б тоже пришли солдаты проститься с покойным. Пришел и Борейко. Он долго смотрел в лицо Ярцева, затем положил земной поклон.

— Прости, сказочник, если когда ненароком обидел, — с чувством проговорил он. — А с убийцей твоим мы посчитаемся.

Затем он обернулся к Харитине и погладил ее по голове.

— Не кручинься, ты молода, найдешь еще себе человека по сердцу.

Блохин наскоро простился с Ярцевым, но зато долго шептал что-то на ухо Харитине.

Заметив движение на батарее, Чиж потребовал к себе Звонарева. Прапорщик подошел.

— Как старший в чине, я приказываю вам немедленно освободить меня из-под незаконного ареста, иначе я применю силу оружия, — угрожал штабс-капитан.

— В случае малейшего неповиновения часовым вы будете немедленно расстреляны на месте, — ответил Звонарев.

Штабс-капитан растерялся. Мягкий, деликатный, застенчивый прапорщик вдруг заговорил языком Борейко. Даже обычно приветливое, улыбающееся лицо Звонарева теперь было хмуро и непроницаемо.

— Блохин, — позвал Борейко, — на тебя возлагается обязанность сторожить арестованного, пока за ним не пришлют из Управления.

— Слушаюсь, вашбродь! Не извольте беспокоиться, не убегет, разве на тот свет, — хмуро отозвался солдат и, вскинув трофейную японскую винтовку, расположился у входа в блиндаж.

Под вечер начался новый штурм.

Японцы обрушились орудийным огнем на Китайскою батареи и батареи второй линии, к числу которых принадлежала и Залитерная. Ежеминутно падали десятки снарядов. Воздух наполнился массой осколков, со свистом летевших во всех направлениях.

Звонарев приказал солдатам спрятаться в блиндажи, а сам продолжал наблюдение. Только с темнотой окончился обстрел, и прапорщик вернулся на батарею. Перед ним встал вопрос: что делать с Чижом? Еще днем он послал донесение в Управление артиллерии, но ответа не было. Штабс-капитан опять вызвал его к себе и справился о своей дальнейшей судьбе. От его прежней заносчивости не осталось и следа. Заискивающим голосом он просил убрать часовых, особенно Блохина.

— Этот бандит обязательно прирежет меня ночью, — говорил он. — Верните мне хоть оружие для самозащиты.

— По уставу арестованным не полагается иметь при себе оружие. Блохин, смотри в оба, — обернулся к солдату Звонарев.

— Слушаюсь! Пожалуйте в блиндаж, вашбродь. — И он вплотную приставил штык к животу Чижа. Тот отчаянно взвизгнул и отскочил назад.

— Не так стремительно, господин Чиж, а то, не ровен час, споткнетесь и упадете, — иронически заметил прапорщик.

Штабс-каптан со злостью хлопнул дверью.

Звонарев решил на ночь поместиться в одном из солдатских блиндажей. Вскоре вернулись с Утеса солдаты, провожавшие Ярцева в последний путь, с ними пришла и Харитина. Она уже не плакала, но была сурова, молчалива.

— Честь имею явиться! — доложил Звонареву Родионов.

— А, Софрон Тимофеевич! — обрадовался прапорщик. — Что, поправился?

— Так точно, почти все зажило! На Утесе сегодня преставился капитан. Они наполовину заживо сгнили от цинги...

— Царство им небесное. Добрый к солдату был командир, никого зря не обижал, — закрестились солдаты, узнав о смерти Жуковского.

— Отчего это хорошие люди умирают, а такая вредная для солдата птица, как наш Чижик, живет да еще других людей убивает? — задумчиво проговорил Юркин.

— Дай срок, и ему башку открутим! — отозвался Блохин.

Прапорщик по телефону сообщил Борейко о кончине Жуковского. Поручик тяжко вздохнул.

— Всем хорош был покойник, да больно мягок со всякой сволочью, вроде Чижа, — проговорил он.

Совсем уже поздно прибыл ординарец из Управления артиллерии с приказом направить Чижа в распоряжение Белого.

Штабс-капитан прежде всего потребовал возвращения себе оружия и хотел расправиться с Харитиной, но она уже ушла с батареи. Тронуть же солдат Чиж не решился и, не прощаясь с Звонаревым, пошел пешком в город.

Ночь выдалась темная, туманная. Чиж не заметил, как за ним неотступно двигались две тени. Когда он проходил по глухому, пустынному району около Пресного озера, перед ним неожиданно появились двое. Штабскапитан принял их за ночной патруль и крикнул:

— Штабс-капитан Чиж идет по делам службы в Управление артиллерии.

— Молись богу, вашбродь, смерть твоя пришла, — прозвучал грудной голос Харитины, переодетой уже в солдатскую одежду.

— Да как ты, сволочь, смеешь! — выхватил Чиж из кармана наган.

Но в то же мгновение другой солдат сбил его с ног ударом приклада.

Офицер ткнулся лицом в грязь и заверещал:

— Братцы, пощадите!..

Харитина, деловито нацелившись, всадила штык под левую лопатку Чижа. Короткий стон, хрип, и все было кончено.

Труп оттащили в ближайшую воронку. Брлохин положил ему на грудь бомбочку и поджег фитиль.

— Теперь тикаем, Харитина. — И они исчезли в ночном мраке. Через мгновение раздался глухой взрыв.

Наутро патруль обнаружил труп неизвестного офицера, у которого была снесена голова и верхняя часть туловища.

Следствием установили его личность и определили, что он погиб от случайного снаряда.

Ночью Звонарев получил приказ срочно прибыть в штаб генерала Горбатовского. Прапорщик нехотя встал с постели и, выйдя из блиндажа, позвал старшего фейерверкера Родионова.

— Я отправляюсь в штаб. Ты останешься старшим на батарее, — распорядился он. — Утром доложи об этом поручику Борей ко.

Стояла мутная ноябрьская ночь. Шел мокрый снег. Изредка срывался ветер. По дороге уныло тянулись темные силуэты солдат, матросов, повозок. После почти часового путешествия пешком Звонарев наконец попал в штаб. Там он застал капитана Степанова с воспаленными от бессонницы глазами, бегающего от одного телефона к другому. Тут же находился окончательно поглупевший от переутомления генерал Горбатовский.

— Па форту номер три ранены Булганов и Соломонов и большие потери в людях. Туда двинуты "баянцы" во главе с лейтенантом Соймановым. Отправляйтесь немедленно и примите на себя командование всей артиллерией форта. Японцы в настоящий момент лезут на бруствер, им удалось захватить капонир, и, кроме того, они засели во рву, — дал указание Степанов.

Прапорщик попросил разрешения взять с собой на форт своих солдат. Капитан охотно согласился, и Звонарев тут же отправил записку Борейко с просьбой прислать Блохина, Юркина и Лебедкина.

Спотыкаясь в темноте на каждом шагу, прапорщик только к рассвету добрался до места назначения. Занималось туманное, серое утро. Окрестные горы сливались с небом. Продолжал идти мокрый снег.

На форту прапорщика встретили матросы и проводили его с Сойманову.

— Японцы подготовляют взрыв переднего бруствера форта, — взволнованно проговорил лейтенант. — Слышны стук и возня во рву. Боюсь, что взрыв может произойти каждую минуту, и не знаю, что мне предпринять.

— Отводи солдат в казармы и к горжевому рву, а впереди оставь только часовых, — посоветовал Звонарев.

Лейтенант тотчас же отдал необходимые распоряжения. Затем оба офицера прошли во внутренний дворик форта. С помощью стрелков и матросов артиллеристы сделали бруствер из мешков, заполненных землей. Здесь же установили три полевых пушки, возле них положили картечь и картузы с порохом. За наводчиков около орудий Звонарев поставил подошедших утесовцев. С ними пришла и Харитина в солдатском обмундировании.

— Дозвольте, вашбродь, остаться при вас, — попросила она.

— Вы опять перешли на солдатское положение? — удивился Звонарев.

— После смерти Егорушки мне жизнь совсем опостылела. Я решила вернуться на позиции, только теперь артиллеристом, а не стрелком.

Матросы также обратили внимание на Харитину. Коекто даже попытался поухаживать за ней, но, получи, в решительный отпор, незадачливые кавалеры поспешили ретироваться.

— С огоньком, — улыбнулся Сойманов, издали наблюдая за Харитиной.

Наступило утро. Холодное ноябрьское солнце осветило окрестности Артура.

Звонарев каждые четверть часа ходил в потерну, ведущую в передний капонир, и там прислушивался к стуку, доносившемуся из подземного коридора. Двое часовых зорко следили за происходившим во рву.

— Японец дюже торопится. Вот-вот взорвет мину, — тревожно докладывали они прапорщику, но продолжали оставаться на своих местах.

Около трех часов дня стук прекратился. Звонарев понял, что момент взрыва приближается. Он отвел всех солдат к тыловой казарме, велел зарядить орудия. Сам стал за наводчика у правой пушки.

— Стрелять только тогда, когда японцы взберутся на бруствер, — предупредил прапорщик Блохина, Юркина и Лебедкина.

Прошло несколько томительных минут. Звонарев уже начал думать, что он ошибся, ожидая немедленного взрыва, как вдруг земля вздрогнула, передний бруствер чуть колыхнулся и сразу глубоко осел. В то же время из переднего рва поднялось густое облако темно-сизого дыма. Стало очевидно, что вследствие слабой забивки камуфлет прорвался в ров и вызвал лишь частичное оседание бруствера.

Вслед за взрывом раздались крики "банзай", и японцы ринулись на штурм. На переднем бруствере сначала показались два офицера, которые обнаженными шашками указывали путь своим солдатам.

— Не торопись стрелять, — еще раз напомнил прапорщик.

Блохин ерзал от нетерпения на месте, его лицо разгорелось от возбуждения. В правой руке он держал вытянутый шнур, в левой — свою трофейную винтовку.

У Юркина постукивали зубы, и он беспокойно вертел головой то в сторону прапорщика, то в сторону японцев.

Между тем с каждой секундой на бруствере появлялось все больше японцев. Вскоре они заполнили весь передний вал. Офицеры взмахнули саблями, и несколько сот человек со штыками наперевес ринулись внутрь форта.

— Пли! — скомандовал Звонарев.

Картечь с визгом врезалась в густые ряды наступающих, все сметая на своем пути. Когда дым рассеялся, артиллеристы увидели перед собой десятка полтора японских солдат. Остальные усеяли своими телами всю переднюю часть дворика. Дружным залпом моряки добили уцелевших.

Артиллеристы снова зарядили орудия. Не прошло и пяти минут, как новая волна штурмующих нахлынула на форт, но и она была сметена картечью. Огромные потери, понесенные японцами, их все же не смутили. Через несколько минут во рву раздались воинственные звуки горна, слившиеся с оглушительными криками "банзай", и третья, еще более многочисленная колонна кинулась во внутренний дворик. Ни картечь, ни ружейные залпы не смогли уничтожить всех японцев. Вокруг орудий завязалась рукопашная схватка. Звонарев с кучкой артиллеристов отбивался от наседавшего врага. Харитина очутилась рядом с прапорщиком, она с яростью орудовала штыком и приколола несколько человек. Блохин схватился врукопашную с японским офицером, опрокинул его на землю, пытаясь задушить, но тут на него налетел солдат, и, не ударь его Звонарев штыком, смерть Блохина была бы неизбежной.

Подошедшие стрелки опрокинули японцев и отбросили их. Вместе с моряками, на плечах японцев, они ворвались в ров и перекололи почти всех отступающих.

Наступили ранние зимние сумерки. Артиллеристы со стрелками принялись за уборку множества трупов, лежавших на дворике и брустверах. Убитых сбрасывали в левый ров, где их складывали, как дрова, штабелями, чтобы они не мешали обстрелу.

Харитина принесла Звонареву банку консервов, галеты и бутылку коньяку.

— Наши все целы? — справился у нее прапорщик.

— Все, только Блохину японец чуть нос не откусил. И так был некрасив, а тут и вовсе на черта стал бы похож, — улыбнулась она.

Вскоре появился Блохин с перевязанной физиономией, но в сильно приподнятом настроении.

— Я, вашбродь, решил сегодня попробовать сходить в разведку! Не знаю, что из этого выйдет, — проговорил солдат.

— Только не в эту ночь. Мы будем заняты исправлением повреждений на форту, — предупредил его Звонарев.

Вечером на форт прибыл водовоз со своей сорокаведерной бочкой, запряженной парой мулов. Вместе с ним появился Вася с неизменными судками.

— Кто тебе позволил прийти сюда? — набросился на него прапорщик. — Узнает об этом тетя Варя, попадет тебе от нее.

— Я вас шукал на "ли гербе". Ведмедь хотел было весь обед отобрать, да я не дал. Насилу узнал, где вы.

— Записка от тети Вари есть?

— Нет. — И Вася хитренько улыбнулся. — Пусть, грит, он думает, что я еще сердюсь. А как прочитали ваше письмо, так аж запрыгали на месте и сейчас меня послали до генеральши Стесселевой купить курицу. Но я ее и гак достал, — опять хитро сощурился мальчик.

— То есть как? Украл, что ли?

— На удочку поймал.

— Какую удочку?

— Абнакновенную, што рыбу ловлють. Крючок с леской, только без удилища. Куры-то ходят по двору за забором. Я их подзову и кидаю крючок с хлебом. Они начинают клевать, а я их тут подсекаю, дергаю за леску. Смотришь, крючком и зацепило какую-нибудь. Ташу через забор, она, конешно, верещит. Тут я ей голову сворачиваю, да и деру, — неторопливо рассказывал Вася.

— Дознается тетя Варя, по головке тебя не погладит за такие художества, — неодобрительно покачал головой прапорщик.

— А вы ей не сказывайте.

Все же суп из курицы пришелся Звонареву по вкусу, равно как и куриные котлетки. Харитина наградила Васю несколькими банками консервов, найденными у японцев.

— Ты скажи барышне Варе, чтобы она за Сергея Владимировича не беспокоилась. Нас японец кормит, — улыбнулась она.

Вася попросил оставить его на форту до утра.

— Хочу поближе посмотреть на японца, какой он с виду.

— Во рву не одна сотня дохлых валяется, можешь и сейчас на них полюбоваться, — ответила Харитина. — Да и не место здесь малому дитю. Подрастешь, тогда и сам пойдешь на войну, всего насмотришься.

Огорченный мальчик вместе с водовозом отправился в обратный путь. Как особую драгоценность, он нес японскую фляжку и перочинный ножик с несколькими лезвиями.

Ночь на форту прошла спокойно. Перед рассветом Звонарев отправился в обход постов. На гласисе японцы рыли новую траншею, а в десятке шагов от них русские из мешков с землей выкладывали бруствер. Изрядно морозило. Солдаты согревали дыханием руки и топали ногами.

Днем японцы произвели еще две вялых атаки на форт, которые легко были отбиты Так же безуспешны были их попытки овладеть фортом номер два и укреплением номер три. Понеся большие потерн, осадная армия вернулась в исходное положение.

Прибывший на форт номер три новый комендант капитан Усенко, немолодой уже человек с длиннейшими запорожскими усами, неторопливо обошел укрепления, познакомился с солдатами и решил с наступлением темноты произвести вылазку с целью узнать, что делается у японцев.

Приехавший позже капитан Степанов нашел, что достаточно послать в разведку двух-трех солдат, а не целый взвод, как предполагал Усенко.

— Поскольку прапорщик Звонарев лучше остальных офицеров знаком с расположением и обороной форта, то он и назначается мною временным комендантом его. Капитан же Усенко будет его непосредственным помощником и заместителем, — распорядился Степанов

Капитан поморщился, но возражать не посмел. Сойманов дружески похлопал прапорщика по плечу.

— Ты делаешь карьеру не но дням, а по часам, дорогой Сережа. Этак к концу осады окажешься по меньшей мере комендантом крепости, если не заместишь самою Стесселя!

Вечером Звонарев вызнал охотников из числа стрелков и матросов, но желающих не оказалось. Тогда вышли вперед Блохин, Юркин.

— Мы охочи, вашбродь, с японцами потрать в кошки-мышки, — осклабился Блохин.

Прапорщик хотел было отговорить Харитину от намерения идти в разведку, но она решительно настаивала на своем.

Уже за полночь трое разведчиков вышли из своего рва и поползли в сторону японцев. Звонарей с десятком стрелков и матросов взобрался на наружный скит правого рва. Наблюдая за движением разведчиков, он ежеминутно готов был подать им помощь. Сначала все было тихо, раздавались только ружейные выстрелы. Затем у японцев тявкнула собака, за ней другая.

— Почуяли, сволочи! — забеспокоились стрелки.

Но лай вскоре прекратился. Прошло несколько томительных минут. Вдруг справа раздался грохот взрыва, отдельные вскрики и вспыхнула сильная ружейная перестрелка.

"Влопались", — мелькнуло в голове Звонарева.

— Смотри теперь, ребята, в оба, где наши! — крикнул он солдатам.

Стрелки и без напоминания старательно вглядывались в окружающую темноту. На фоне мутного неба промелькнула тень, и тотчас же показался запыхавшийся Блохин.

— Харитину ранило, упала недалеко, подсобите ее вынести, — прохрипел он, едва переводя дух.

Разорванный рукав шинели Блохина постепенно темнел.

— Тебя что — ранило? — спросил Звонарев.

— Не извольте беспокоиться, вашбродь, зацепило малость. Харитину бы вот вытащить...

Пули свистели в воздухе, громко щелкая при ударе о мерзлую землю. Солдаты замялись.

— Переждать надо, вашбродь, пока японец малость поуспокоится, — заметил кто-то из них.

— Пойдем со мной, Блоха, — неожиданно предложил Звонарев и выскочил из-за укрытия.

Блохин мгновенно оказался рядом с ним.

Пробежав шагов двадцать, солдат приостановился.

— Где-то тут, в темноте не разберешь. Харитина, отзовись! — вполголоса позвал он.

Ружейная трескотня заглушила его голос. Прапорщик опустился на землю и стал ощупью шарить вокруг себя. Немного в стороне он вскоре наткнулся на что-то.

— Харитина, это вы? — тихо спросил он.

В ответ послышался слабый стон. Звонарев подхватил молодую женщину на руки и побежал по направлению рва. Но не успел он сделать и десяти шагов, как что-то сильно ударило его по ногам, и он упал, выронив свою ношу. Харитина громко охнула и смолкла. Прапорщик попытался было встать, но с удивлением почувствовал, что ноги ею не слушаются. Тогда он ощупал их и тотчас же почувствовал на ладони горячую липкую жидкость.

"Ранен", — мелькнула мысль, и он сразу ослабел.

— Харитина! — чуть слышно позвал он, но не получил ответа.

Собрав последние силы, Звонарев пополз к форту. Вскоре он свалился в глубокую воронку от снаряда.

Варя кипятила инструменты в операционной, когда перед ней неожиданно вырос запыхавшийся Вася. Он был в шинели, фуражке и грязных сапогах.

— Как ты смеешь в таком виде входить сюда! — набросилась на него девушка.

— Тетя Варя, они пропали! — только мог ответить мальчик.

— Кто, где?

— Сергей Владимирович! Пошли ночью в разведку с тетей Харитиной. Тетю-то убило, а они пропали, не нашли их.

Варя выронила банку из рук и опустилась на табуретку.

— Когда это случилось? — глухо спросила она.

— Этой ночью. Я был в штабе, смотрю: лежит тетя Харитина, совсем мертвая, лицо в крови, а рядом солдаты о ней горюют. А я и спросил о Сергее Владимировиче. Они и говорят — пропал он безо всякой вести. Не то убит, не то японец к себе уволок.

Варя побежала к главному врачу госпиталя и попросила разрешения уйти с работы.

— Мы вас, мадемуазель, никогда не неволим — ведь вы работаете добровольно. Но что случилось, на вас лица нет!

— Погиб близкий мне человек...

— Неужели этот розовощекий, веселый прапорщик?! Как жаль беднягу, — начал было Протопопов... Варя разразилась громкими рыданиями и торопливо ушла.

— Пойдем сейчас же со мной в штаб, — позвала она Васю.

Через минуту они шлепали по мокрой дороге, направляясь к фортам.

— Господин капитан, скажите, ради бога, где Звонарев? — не здороваясь, обратилась Варя к Степанову, когда они добрались до штаба Восточного фронта.

— К величайшему сожалению, мадемуазель, ничего не могу вам ответить на этот вопрос. Известно только, что прапорщик был ночью ранен и остался между окопами. Утром его на поле не обнаружили. Вероятнее всего, он попал в плен к японцам.

— Я хочу лично отправиться на поиски Звонарева. В меня-то, женщину, представительницу Красного Креста, японцы стрелять не станут.

— Они не позволяют подбирать раненых и всегда обстреливают наших санитаров из ружей и пулеметов.

— Но ведь это варварство!

Степанов пожал плечами.

Варя позвонила по телефону Борейко.

— Наш Сереженька пропал без вести, — сообщила она.

— Только для вас или на самом деле? — попытался пошутить поручик.

— Он не вернулся из ночной разведки...

— Надо немедленно принять меры к его розыску, — забеспокоился Борейко. — Я сейчас пришлю к вам Родионова с несколькими солдатами. А где же Блохин, как это он не усмотрел за своим офицером? Кроме того, ведь там была и Харитина.

— Ее уже нет в живых. Спасая ее, Сережа и погиб.

Варя не могла спокойно сидеть на месте и в ожидании

Родионова решила взобраться на Скалистый кряж, чтобы осмотреть окрестности форта в бинокль.

— Там далеко не безопасно, — предупредил ее Степанов.

Но девушка только досадливо махнула рукой. Вася не замедлил присоединиться к ней.

— Тетю Харитину уже схоронили в общей могиле с солдатами, — сообщил он и всхлипнул.

Варя ласково погладила его по голове и прижала к себе.

— Осиротели мы с тобой, мой мальчик, — проговорила она, утирая слезы.

Со Скалистого кряжа форт номер три и его окрестности были видны как на ладони. Вся земля вокруг была изрыта тысячами больших и малых воронок. Между ними лежали трупы русских и японцев. Но как ни вглядывалась Варя, среди них не было ни одной светло-серой офицерской шинели. Девушка со вздохом опустила бинокль. Вася тоже тщетно искал Звонарева. Над их головами то и дело с визгом пролетали снаряды. Иногда поблизости вздымался черный столб дыма, но ни Варя, ни мальчик не обращали на это внимания.

Опечаленные, они вернулись обратно в штаб. Вскоре подошли утесовцы — Родионов, Кошелев, Белоногов, Жиганов, Смекалов, Братовский.

— Не кручиньтесь, барышня, — утешал Варю фейерверке? — Не может того быть, чтобы мы своего прапорщика не нашли. На дне морском и то сыщем. Только бы его японец к себе не уволок.

Вместе с артиллеристами Варя отправилась на форт номер три. Там их встретил уже предупрежденный штабом Сойманов и повел девушку в офицерское помещение Усенко, узнавший от лейтенанта, кто такая Варя, старался по мере возможности быть любезным и предупредительным.

— Где Блохин и Юркин? — прежде всего спросила девушка.

— Мы здесь, барышня! — Юркин и Блохин, уже успевший оправиться от легкой раны, остановились перед ней.

Варя заставила их рассказать об обстоятельствах исчезновения Звонарева.

— Что же предполагаете предпринять дальше? — спросила она у офицера.

— Как стемнеет, вышлем усиленную разведку и под ее прикрытием обыщем весь район, где нашли труп Харитины. Прапорщик должен быть поблизости от этого места.

Уговорились, что моряки со стрелками будут прикрывать утесовцев, которые взялись обыскать весь участок, где можно было предположить присутствие Звонарева.

Как Варю ни отговаривали, она все же поднялась на внутренний дворик форта и попыталась с бруствера осмотреть местность. Но японцы быстро заметили ее и открыли огонь из ружей. Сойманов почти насильно увел девушку в казарму.

Родионов с утесовцами, собравшись в углу, обсуждали подробности предстоящей ночной разведки.

К вечеру на форт пришел Борейко.

— Отпросился у начальства в город на отдых, а сам решил поискать Сережу, — объявил он, здороваясь с Соймановым и Варей.

Затем поручик отправился осматривать форт.

— Здесь надо подправить бруствер, в передних углах дворика установить противоштурмовые пушки для обстрела рвов, в тыловом рву разместить пулеметы и скорострельные орудия, — делал он указания стрелкам и матросам.

— Комендантом форта ведь состоит капитан Усенко, а не ты. Он будет на тебя в претензии за твое самоуправство, — предупредил поручика Сойманов.

— В таком случае можешь передать ему от меня, что он глупец. Коль своего ума не хватает, так попроси у других.

Ни стрелки, ни моряки не знали, кто такой этот большой и решительный поручик, зачем он явился на форт, но все стремительно бросились исполнять отданные им распоряжения.

— Откуда такой? — спросили они у артиллеристов.

— Прапорщиков дружок, наш Ведмедь, — с гордостью ответил Блохин. — Самый башковитый офицер в Артуре и водку хлещет, как воду.

— Ишь ты! А как насчет солдатской морды?

— Не обижаемся. Без дела в рыло не дает.

Обойдя форт, Борейко в сопровождении Блохина и

Родионова отправился на расположенную сзади Прожекторную горку и отсюда осмотрел то место, где предположительно мог находиться Звонарев.

— На поиски пошлем три группы. Одна пойдет прямо вперед, другая левее, а третья — вправо. За старшего поставим Блохина, Белоногова и Лебедкина. Ты, Софрон, останешься со мной, — распределил роли поручик, вернувшись на форт.

— Я тоже хочу отправиться на поиски, — заикнулась было Варя.

— Попробуйте только, запру в пороховом погребе, а затем прикажу совсем увести с форта, — пригрозил Борейко.

— Вы не имеете права... — начала было Варя.

— Я буду действовать без всяких прав, но мешать нам не позволю, — внушительно говорил поручик.

Варя хотела было ответить дерзостью, но Борейко уже повернулся к ней спиной и продолжал разговаривать с солдатами.

Вася, вертевшийся тут же, только таращил глаза от удивления. Никто еще так дерзко не обращался с его повелительницей, и она все это молчаливо сносила.

— Приготовьте лучше носилки и перевязочные средства для Сережи, — обернулся Борейко к обиженной девушке. — Они ему, наверно, пригодятся.

Около девяти часов вечера поручик разрешил начать поиски. Сам он расположился в правом рву. Тут же с носилками поместилась и Варя. Она то и дело поднималась наверх, стараясь что-нибудь увидеть в окружающей темноте.

Стояла безлунная, чуть морозная ночь. Временами налетал густой туман. У японцев было тихо. Только изредка тявкали их сторожевые собаки. Время тянулось томительно долго. Борейко начал сердито посапывать носом, Сойманов нервно курил папиросу за папиросой. Один Усенко, также пришедший в ров, лениво позевывал.

Наконец вернулась первая партия солдат.

— Своими руками обшарил все ямки и воронки, нигде прапорщика нет, — сокрушенно доложил Лебедкин.

— Передохнете и пойдете еще раз, — распорядился поручик.

Вскоре также ни с чем вернулся Белоногов.

Вертевшийся около своей "тети" Вася, наскучив бездеятельностью, взобрался на наружную стенку рва. Перед ним в темноте чуть проступали колья проволочного заграждения, за которыми тянулись японские траншеи. Мальчик с сильно бьющимся от волнения сердцем осторожно пополз вперед. Он боялся японской пули и гнева своей свирепой повелительницы, по все же потихоньку двигался. Он легко прополз под проволокой, обогнул колья и камни и оказался за линией проволочных заграждений. Перед каждой ямой или воронкой мальчик задерживался, тихонько окликал Звонарева и шарил руками. Незаметно для себя он отполз настолько далеко, что бруствер форта стал чуть заметен в ночной темноте. Где-то вблизи тявкнули собаки в японских траншеях. Вспомнив о них, Вася испугался, решил поскорее возвращаться назад, но сбился с прежнего направления и пополз напрямик.

Неожиданно он оказался перед большой глубокой воронкой.

— Сергей Владимирович, — тихонько окликнул он больше для очистки совести.

— Я, — вдруг отозвался слабый голос. — Это кто, Блохин?

— Нет. Это я — Вася. Тетя Варя с Ведмедем вас шукают и никак не могут найти. Ползите за мной, тут недалече.

Звонарев пошевелился и громко застонал.

— Не могу. У меня ранены обе ноги. Дай мне напиться...

— Воды нету. Подождите чуток, я мигом доползу до форта и приведу сюда солдат. Только вы о себе голосом подавайте сигнал, а то дюже трудно. — И Вася исчез.

Теперь он уже передвигался быстрее, не обращая внимания на острые камни и колючую проволоку. Добравшись до рва, он чуть не кувырком скатился в него, прямо к ногам Вари.

— Да перестань ты шалить, негодный мальчишка! — рассердилась на него девушка.

— Я их нашел, тетя! Они туг недалече, в воронке, живые, только без ног, то есть ходить не могут и пить просют, — без передышки выпалил мальчик.

— О господи, да говори толком! — встряхнула его за плечи Варя.

Тогда Вася уже подробно рассказал обо всем сначала девушке, а потом Борейко и остальным офицерам. Поручик отнесся с недовернем к его рассказу.

— Ты не брешешь, хлопец? — сурово спросил он.

— Да нет же! Он никогда ничего не выдумывает! Надо скорей послать туда носилки, — вступилась за своего воспитанника Варя.

— Блохин, Белоногов, отправляйтесь с мальцом, — распорядился Борейко. — Он уверяет, что нашел прапорщика.

Там, где легко и свободно пролезал Вася, взрослые солдаты застревали и, тихо ругаясь, должны были двигаться в обход. Еще труднее был обратный путь. Звонарева пришлось нести на руках. При каждом движении он слабо стонал, особенно когда его переносили через проволоку. Шорох привлек внимание японцев, которые открыли ружейный огонь. Последние несколько шагов прапорщика пришлось просто волочить по земле. От боли и потери крови он потерял сознание и, неподвижный, как труп, наконец был доставлен в ров.

Забыв обо всех окружающих, Варя с плачем бросилась к нему.

— Угостите его лучше водочкой, чем слезами, — взял за плечи девушку Борейко.

Прапорщик скоро пришел в себя. Его перенесли в казарму. Здесь при свете лампы стало видно, как он осунулся и похудел за истекшие сутки. Глаза ввалились и лихорадочно горели. На щеках выросла темная щетина. Напоив и накормив Звонарева, Варя приступила к перевязке. Оба сапога были разрезаны и сняты. На обнаженных, страшно распухших ногах зияли кровоточащие раны. Левая нога была лишь слегка задета пулей. Зато в правой виднелась сквозлая рана.

— Через месяц будешь танцевать, — подбадривал друга Борейко. — Не правда ли, господин фершал? — обернулся он к Варе.

Более опытная, чем поручик, девушка сразу же заметила красную полоску, идущую вверх под коленом. Она знала, что это грозный признак наступающей гангрены.

— Надо скорее отправить его в госпиталь, так как нужна срочная операция, — произнесла она.

— А Харитина где? — слабым голосом спросил Звонарев.

— В могиле, земля ей пухом. Славная была женщина, — вздохнул Борейко.

— Я ее нес, пока меня не ранило, а потом я потерял сознание, — оправдывался прапорщик.

— И закатился куда-то в сторону, где тебя никто и не думал искать, — пробурчал Борейко.

Когда перевязка была окончена, прапорщика положили на носилки. Утесовцы бережно подняли их, и весь кортеж под командой Борейко двинулся к штабу Горбатовского. Впереди бежал Вася, о котором совсем забыли за хлопотами. Мальчик чувствовал себя героем. Сам дядя Блохин приласкал его и подарил ему настоящий японский шгык-тесак. Мальчик гордо привесил его себе к поясу, как саблю.

Варя шла рядом с носилками, ежеминутно наклоняясь к лицу Звонарева. Она была счастлива, и только опасность возможной ампутации правой ноги омрачала ее радужное настроение. Звонарев в те минуты, когда Варина рука касалась его губ, украдкой целовал ее. Девушка делала вид, что не замечает этого, и с удовольствием вновь и вновь подставляла свою руку к лицу прапорщика.

— Поблагодарите за меня Васю. Если бы не он, то я и сейчас валялся бы в грязной воронке, — тихонько проговорил Звонарев.

— Он у нас останется жить до тех пор, пока не вырастет, — решила Варя. — Вы, надеюсь, против этого возражать не будете?

— Конечно, вырастим мальчика, если только я переживу осаду.

Борейко решил проводить своего друга до госпиталя. Варя вместе с Васей пошли вперед, чтобы подготовить место для Звонарева. Борейко все время беспокоился и торопил солдат. Но около Мариинской больницы их неожиданно остановил Вася.

— Тетя Варя велела нести в больницу Красного Креста, а то у них в госпитале нет местов. — сообщил он.

Носилки внесли в вестибюль больницы и поставили на пол. Прапорщик был в полузабытьи и временами бредил.

— Ничего больше от меня не требуется? — обернулся Борейко к подошедшей Варе. — Надеюсь, вы не будете экспериментировать над Сережей? — с недоверием справился он. — Лечите его обычным способом и не выдумывайте новых средств.

— Я думаю, что здоровье Сергея Владимировича и мне дорого, — обиделась Варя. — Я боюсь, как бы ему не пришлось отрезать ногу.

— Передайте тому хирургу, который это сделает, что я тогда отрежу ему не только ногу, но и голову. Им, врачам, только дай потачку — мигом вего исполосуют, — свирепо проговорил Борейко. — Слез зря не лейте, духом не падайте и докторам ходу не давайте. Завтра зайду. — И он исчез.

Через четверть часа Звонарев лежал на операционном столе. Варя внимательно следила за пульсом. Главный крепостной хирург, Борис Викторович Гюббенет, в белом клеенчатом переднике и белом колпаке, внимательно разглядывал распухшие, сизо-багровые голени Звонарева. Рядом с ним в таком же наряде стоял молодой врач Сергей Романович Миротворцев. Врачи перебрасывались короткими латинскими фразами. Варя с трепетом прислушивалась к ним, силясь понять их смысл.

— Ампутация правой ноги ниже колена неизбежна. С левой можно повременить еще денек, — решил наконец Гюббенет.

— Доктор, миленький, не делайте его калекой! — взмолилась Варя.

— Вы же сестра и поэтому должны понимать, что правая нога уже поражена гангреной. Сегодня мы отнимем только до колена, завтра выше колена, а через день по самое бедро.

— Я умоляю вас, подождите еще хоть день! Если рану хорошенько очистить, быть может, удастся сохранить в целости ногу.

— Я решительно отказываюсь. Быть может, вы согласитесь на это? — проговорил Гюббенет, обращаясь к Миротворцеву.

Миротворцев внимательно осмотрел Звонарева с головы до ног, выслушал сердце, легкие и задумчиво проговорил:

— Общий хабитус прекрасный. Сердце здоровое, упитанность вполне удовлетворительная, никаких даже отдаленных признаков цинги не имеется. Да я его и раньше встречал, юноша — кровь с молоком. Куда ни шло, попробую подождать с ампутацией день-другой. Авось молодой организм справится!..

— Как хотите, как хотите, но я снимаю с себя всякую ответственность, — отозвался Гюббенет.

Врачи начали готовиться к операции.

— Наркоз, — скомандовал Миротворцев.

Операционная сестра — Верочка Гаршина — наложила маску на лицо прапорщика и стала капать хлороформ.

— Ручаетесь, что не закатите истерики, когда начнем резать вашего жениха? — в упор спросил Миротворцев.

— Ручаюсь, — без колебаний ответила Варя.

Операция продолжалась более двух часов. Раны были глубоко вскрыты, очищены от гноя и инородных тел. Затем на них наложили швы, затампонировали и забинтовали. Пот катился с лица Миротворцева, когда он отошел от операционного стола. Гюббенет все время давал ему короткие советы и помогал при операции.

— Мы сделали все возможное, даже невозможное, чтобы избежать ампутации. Теперь все зависит от стойкости его организма, — заверил Гюббенет девушку.

Звонарева поместили в палате в верхнем этаже главного здания больницы Красного Креста. Соседи оказались также артиллеристами-офицерами. Капитан Вахнеев был ранен еще в августе и давно уже поправился, но продолжал отлынивать, лежа в госпитале. Поручик Соломонов два дня тому назад был ранен на том же третьем форту, где и Звонарев. Третьим оказался старый знакомый Звонарева по Цзинджоускому бою, подпоручик Садыков. Его тяжелая рана в голову заживала с большим трудом. К тому же пристрастие к наркотикам, и в частности к опиуму, сильно мешало процессу заживления.

Появление Звонарева в сопровождении Вари внесло свежую струю в однообразную жизнь палаты.

— Нашего полку прибыло, — весело объявил Вахнеев. — Вы, Варя, не горюйте, тут врачи чудеса творят. Недавно капитану Ружицкому отрезали голову, а потом по ошибке пришили чужую, какого-то солдата.

— И представьте, он сразу поумнел, — добавил Соломонов со своей постели.

— Поэтому мы вносим предложение заменить головы и некоторым нашим генералам вроде Стесселя. Авось они станут похрабрее и посмекалистее, — закончил Садыков.

— Последнего, к сожалению, нельзя сказать о тебе, мой друг, — поддел его Садыков.

Звонарева с большим трудом разбудили от наркотического сна.

— Теперь ему нельзя давать спать, — объявила Варя.

— Не беспокойтесь, у нас покойник проснется, не то что ваш больной, — уверял Вахнеев.

Потянулись длинные, тяжелые дин. Звонарев находился между жизнью и смертью. Температура все время лихорадочно прыгала. Миротворцев заходил по нескольку раз в день, щупал пульс, осматривал ноги, качал головой и уходил. Когда жар спадал и воскресала надежда на выздоровление, Варя, осунувшаяся и побледневшая за это время, оживала и начинала усиленно кормить больного бульоном. Затем она радостно бегала по больнице, сообщая всем об улучшении состояния прапорщика. Но как только температура опять взлетала до сорока одного и выше, она сразу каменела, неподвижно сидя у постели больного, и внимательно следила за его пульсом.

Веселые соседи по палате тоже делались серьезнее, исчезали громкие разговоры и смех, в палате воцарялась гнетущая тишина.

— Все же придется ампутировать ногу, — грустно проговорил Миротворцев на третий день.

— Ох! — схватилась рукой за сердце Варя.

— Больше нельзя ждать ни одного часа, — добавил доктор.

Опять полуобнаженное, искалеченное тело Звонарева распласталось на белоснежном операционном столе, около которого поместились Гюббенет и Миротворцев. Тут же находилась Варя.

— Прошло три дня, но гангрена мало подвинулась вперед. Это говорит, что организм стойко борется с ней. Быть может, дальше дело пойдет на поправку, — говорил Миротворцев.

— Едва ли это так. Давайте все-таки поищем гнойник, — нехотя согласился Гюббенет.

Варя с трепетом следила за тем, как блестящая сталь с легким треском разрезала кожный покров и погружалась в тело. Кровь брызгала в разные стороны и тонкими темными ручейками сбегала вниз. Ассистирующая сестра поспешила наложить зажимы на кровеносные сосуды. Миротворцев быстрыми и точными движениями сделал два глубоких разреза. Затем раздвинул кран раны и ощупал что-то внутри нее.

— Мое предположение верно. По-видимому, гнойник находится здесь. Приготовьте тазик, сестра, — распорядился он.

Еще движение скальпелем — и из раны хлынул желто-золотый гной.

— Абсцесс вскрыт. Теперь его надо только как следует вычистить, — бросил Гюббенет.

— Пульс слабеет, — тревожно сообщила Вера Гаршнна, дававшая Звонареву наркоз.

Миротворцев схватил руку больного.

— Два шприца камфары, да поскорее!

Недавно еще красное от жара лицо Звонарева быстро бледнело, принимая желтовато-восковой оттенок, глаза рстекленились, нос заострился и все тело покрылось крупными каплями пота.

Не помня себя от ужаса, Варя быстро всадила в руку Звонарева иголку. Чуть заметно пульс стал выравниваться, шок благополучно миновал.

— Вы оказались правы — вскрытый гнойник давал температуру, — заметил Гюббенет. — Посмотрите, как сразу ожило лицо больного.

Через несколько минут очистка гнойника была окончена, в рану ввели дренаж.

Прошло еще два дня, температура почти не поднималась. Прапорщик спал круглые сутки, просыпаясь лишь для принятия пищи. Лицо его за эти дни несколько порозовело.

— Счастлив ваш бог, сестрица, будет жить ваш жених, и ноги его останутся при нем, — улыбался Миротворцев, глядя на выздоравливающего.

Варя неожиданно громко разрыдалась, закрыв лицо руками.

— Что вы, сестрица, ведь все окончилось благополучно. Пойдемте, я вам сейчас дам валерьянки. — И доктор увел плачущую девушку.

— Если бы ни знали, Сергей Романович, что я пережила за эти дни, — сквозь слезы говорила Варя. — Думаю, умрет он, а виновата буду я, потому что не дала своевременно отрезать ногу.

— Остался он жив и с ногами! Я еще на вашей свадьбе попляшу, — успокаивал ее Миротворцев.

— Вы... вы не Миротворцев, а Чудотворцев. — Варя быстро схватила руку врача и несколько раз крепко поцеловала ее.

— Что вы, сестра! — поспешил отдернуть свою руку доктор.

— Здорово, Сережа! Ты выглядишь совсем героем, — ввалился в палату Борейко.

Белый халат чуть прикрывал его могучие плечи. В руках поблескивали две бутыли с вином.

— Решил выпить за твое и амазонкино здоровье, если, конечно, не запротестует медицина.

— Господин офицер, носить больным спиртные напитки не разрешается, — влетела следом за поручиком старшая сестра Красного Креста Доможирова.

— Я несу его здоровым, вроде капитана Вахнеева и этого лодыря Садыкова.

— А про меня забыл? — сказал Соломонов.

— Хотя ты и притворяешься больным, но вдвое здоровее меня. Не хотите ли марсалы, сестрица? Сладкая, специально для дам покупал.

— Ой, что вы! Да я вина в рот не беру.

— Поэтому-то вы такая худая и сердитая. Принеситека нам бокальчики. Первый бокал выпьем за... вашего будущего муженька.

— Откуда вы знаете, что я не замужем?

— Иначе вы не были бы такой злой. Посмотрите на

Варю Белую. Черт в юбке, а не женщина, а женится, то бишь выйдет замуж за Сережу, — сразу станет земным воплощением ангела, — балагурил поручик.

Доможирова махнула рукой и вышла. Вахнеев прикрыл за ней дверь.

— Умеешь же ты, Боря, с людьми обращаться. Даже эту старую ведьму обошел. Она тут всех молодых сестер прямо со свету сживает, не разрешает им сказать с нами ни одного слова.

— Зато к молодым людям, вроде нашего Садыкова или Звонарева, она очень даже благоволит, — заметил Соломонов.

— А ты бы, Василий Николаевич, поухаживал за ней! Может быть, она и к тебе станет благосклоннее, — повернулся Борейко к Вахнееву.

— Да ну ее к черту!

Вошла Варя, неся в руках несколько стаканов.

— Здравствуйте, чертушка! — приветствовала она Борейко. — Я так и думала, что вы пожаловали к нам, когда Доможирова дала мне эти стаканы. Пришел, говорит, веселый офицер с бутылками.

— Решил вспрыснуть выздоровление Сережи и устроить в некотором роде мальчишник.

— До выздоровления ему очень далеко. Пусть сначала встанет с постели.

— Тогда мы подымем бокал за ваше будущее счастье, — предложил Вахнеев.

— Воспрепятствовать этому я не могу, — не очень любезно отозвалась девушка, но все же пригубила бокал. — Остальное допьете вы, — протянула она вино Звонареву, — но больше ни одной капли я вам не дам.

Бутылку водки по-братски разделили Борейко с Соломоновым. Марсала же досталась на долю Вахнеева и Садыкова.

— Вечером угощу сестрицу, да и эту старую каргу Доможирову, чтобы она нам не мешала, — заявил Вахров.

Неожиданно появился Миротворцев. Потянув воздух носом, он сразу же обернулся к Борейко.

— До адмиральского часа, господин поручик, еще далеко.

— Тороплюсь на Высокую гору, мимоходом зашел повидать Сережу и поздравить его с выздоровлением.

— Надеюсь, вы успели уже удовлетворив свое желание?

Поручику оставалось только откланяться.

Звонарев задремал. Война, позиции — все это отошло на задний план. Правда, иногда поблизости с грохотом рвались тяжелые снаряды, звенели разбитые стекла, торопливо прибегали на шум санитары, но после пребывания на атакованных фортах все это производило на прапорщика мало впечатления.

Было уже темно, когда Звонарев чуть приоткрыл глаза. В палате стояли сумерки, ламп еще не зажигали. Над ним склонилось женское лицо.

"Варя не утерпела-таки и опять вернулась", — подумал прапорщик.

— Вы проснулись, Сережа? — неожиданно услышал он голос Акинфиевой. — Варя пошла отдыхать, а я побуду около вас до утра.

— Надюша, как вы узнали, что я здесь? — удивился Звонарев

— Мне все рассказал Павлик Сойманов. Его с ротой "баянцев" поставили в резерв в Новом городе. Он зашел к нам и рассказал про вас. Я, конечно, бросилась сюда. По дороге увидела Варю и решилась даже остановить генеральский экипаж. Мы с ней уговорились, что я подежурю около вас.

Взяв руку Акинфиевой, Звонарев несколько раз приложил ее к своим губам.

— Поменьше пыла, милый Сережа, — прошептала Надя, отнимая свою руку.

Она зажгла свет и начала рассказывать о муже, о последних новостях.

— Эскадра Рожественского уже прошла Испанию и теперь идет где-то около Африки. Японцы очень ее боятся и поэтому торопятся взять Артур или хотя бы потопить нашу эскадру. Они все время бомбардируют гавань и штурмуют Высокую гору, откуда хорошо виден внутренний бассейн.

Долго не спалось Звонареву в этот вечер.

Затянувшаяся осада Порт-Артура и приближение эскадры Рожественского вызывали большое беспокойство в Японии и в главной квартире японской армии. Решено было во чтобы то ни стало покончить с Артуром в ближайшее время. Полная неудача атак на форты номер два, три и укрепление номер три заставили командующею японской армией генерала Ноги перенести удар на соседний участок — на Курганную батарею, расположенную в тычу укрепления номер три. Она была вооружена шестнадцатью орудиями различных калибров и оборонялась, помимо артиллеристов, четырьмя ротами пехоты и ротой моряков. Это был сильный узел обороны, хотя и принадлежал к числу временных укреплений полевого типа. Овладение этим пунктом обороны выводило японцев в тыл основной линии обороны к давало возможность проникнуть в глубину крепости.

Придавая особенно важное значение этой операции, генерал Ноги сформировал особый отряд из охотниковдобровольцев под командой вызвавшегося руководить штурмующими колоннами генерал-майора Накамура. Генерал отобрал всего около трех тысяч человек, специально их подготовил к действиям в условиях, похожих на ю, с которыми им придется встретиться при штурме батареи.

Вечером в день штурма он собрал свой отряд и перед ним произнес торжественную клятву — во что бы то ни стало взять укрепление и прорваться в глубину крепости или умереть. Его солдаты повторили клятву Чтобы отличать друг друга в темноте, все участники предстоящего штурма поверх шинелей надели крест-накрест белые повязки на грудь.

Еще днем была начата артиллерийская подготовка штурма. Сотни снарядов различных калибров обрушились на Курганную. Бомбардировка продолжалась в течение двух с половиной часов. Все укрытия и блиндажи на батарее были уничтожены, половина орудий подбита, потери гарнизона огромны. Уже затемно бомбардировка прекратилась, и гарнизон начал поспешно приводить батарею в порядок. Подошедшие на смену моряки, подвели ток высокого напряжения в проволочные заграждения. Вскоре утомленные боем люди уснули. На батарее остались бодрствовать лишь дежурные. Тем временем японцы, пользуясь ночным туманом, незаметно подползли к батарее.

Незадолго перед этим на Курганную подошли артиллеристы с Залитерной батареи. Ими командовал Родионов. В их числе был и Блохин.

Утесовцы никогда раньше не бывали на Курганной, совершенно не были знакомы с местностью; расположением орудий, пороховых погребов, проволочных заграждений. Родионов отправился разыскивать командира батареи. За отсутствием офицеров Курганной командовал стрелковый унтер-офицер. Он очень обрадовался появлению утесовцев.

— Какая ни на есть, все же подмога, — проговорил он. — Ты командуй артиллерией, а я буду держать оборону.

На этом и порешили. Находящийся тут же Блохин предложил разведать, что делается перед батареей.

— Секретов у вас впереди нет, а без них мы как без глаз. Сам полезу и возьму с собой Юркина. Ежели что замечу, мигом сообщу через него. — И солдат скрылся в темною.

Было по-прежнему темно, тихо, и ничто не предвещало приближения штурма. Японцы решили полностью использовать элемент внезапности и без единого звука ползли к батарее. Блохин благополучно миновал проволочные заграждения и расположился невдалеке от них. Как ни старался он что-либо заметить в тумане ночи, но ничего видно не было. Только раз или два привлекли его внимание скатывающиеся где-то внизу камешки. Он и Юркип насторожились.

— Ты телефонист, привык слухать всякий звук, — обернулся к Юркину Блохин. — Слышишь?

— Кто-то шастает неподалеку, — проговорил Юркип. — Должно, японец тоже лазит. Хочет узнать, много ли шкоды днем наделал.

— Револьверт с тобою? — справился Блохин.

— Со мною, и нож за голенищем.

— Ежели японец близко подползет, бросимся на него вдвоем, чтобы пикнуть не смог, — распорядился Блохин.

Справа загорелся прожектор, и его луч бледной лентой пополз по серым сопкам, но по-прежнему ничего не было видно. Вдруг шагах в ста-ста пятидесяти Блохин отчетливо увидел ползущих японцев. Он заметил не самих солдат, а белые повязки на шинелях. В первое мгновение он не понял, что это такое. Дальнозоркий Юркни в ужасе вскрикнул:

— Японцев тьма-тьмущая и с белыми крестами.

Мгновенно оценив обстановку, Блохин вскочил с ног и с крикнул: "Японцы! — кинулся на батарею. Боясь в темноте налететь на проволочные заграждения, прикосновение к которым грозило смертью, солдаты побежали в обход. Это несколько задержало их, и они попали на батарею одновременно с головной партией японцев. Но дремавший около орудия Кошелев все же услыхал крик Блохина и успел дернуть за вытяжной шнур. Пушка, заряженная картечью, выстрелила. Это послужило сигналом тревоги не только для Курганной батарей, но и для соседних. Лучи крепостных прожекторов сосредоточились на штурмующих колоннах, на них обрушился сосредоточенный огонь нескольких крепостных батарей, нанося японцам огромные потери. Однако они двигались вперед, не обращая внимания на убыль людей. Курганная была захвачена ими с ходу. Лишь немногие защитники успели отойти в тыл. Родионов отправил Блохина к резервной роте моряков, мимо которой проходили утесовцы, направляясь на Курганную. Солдат опрометью бросился в тыл и вскоре наткнулся на матросов, бегущих к Курганной. Их вел Акинфиев.

— Куда бежишь, трусливая сволочь? — набросился он на Блохина. — Пристрелю мерзавца на месте.

— Я, вашбродь, с Утеса, побег за подмогой. Курганную японец забирает, — запыхавшись, ответил солдат.

— Никак, Блохин? — узнал его лейтенант. — Поручик где?

— Остались на Залитерной. Родионов у нас за командира.

Акинфиев знал почти всех утесовцев — не поверить Блохину было невозможно.

— Веди нас так, чтобы мы вышли во фланг или тыл японцам, — приказал лейтенант.

Блохин повел моряков в обход Курганной. Матросы вышли в тыл японцам и, атакуя подходящие к ним резервы, смяли и отбросили их. Бой в тылу вызвал панику среди японцев, уже было захвативших Курганную. Они поняли, что обойдены и, быть может, отрезаны от своих. Никакими криками, побоями не могли японские офицеры сдержать обезумевших от страха солдат, которые лавиной ринулись назад. Им удалось отбросить матросов Акинфиева и прорваться к себе. Но здесь их ожидал сам генерал Накамура. С бранью и криком набросился он на отступающих. Офицеры пристреливали на месте бегущих в панике солдат. Эти чрезвычайные меры помогли Накамуре кое-как перегруппировать потрепанные силы и снова бросить своих солдат в атаку. Японцы добрались до проволочного заграждения Курганной батареи и попытались штурмовать ее в лоб. Но едва они касались проволоки, как падали, сраженные электрическим током. Сам Накамура находился вблизи от ба гарей и подбадривал солдат. Взбешенный неудачей, генерал пригрозил, что, если высота не будет взята, он бросится на свой меч, дабы смыть позор постигшего его поражения. Но все было безуспешно.

Увлеченный атаками, Накамура оставил без внимания свои фланги и тыл. Тем временем, незаметно подкравшись, три роты моряков неожиданно ударили в тыл наступающим и вышли к самому штабу генерала, едва не захватив его в плен. В полном беспорядке японцы неудержимо бросились назад. Махнув на все рукою и забыв о своих самурайских клятвах, Накамура последовал за солдатами. Только темнота спасла жалкие остатки незадачливых вояк. В бегстве Накамуру едва не заколол един из матросов с "Баяна", распоров ему штыком штаны и поранив при этом ягодицу. Так, полностью разбитый, придерживая рукою рану, предстал он перед гневные очи командующего особой армией генерала Ноги, который тут же сместил его с командования.

Наутро на батарее и около нее были подобраны трупы сорока офицеров и около тысячи солдат, полтораста японцев сгорели на электрической изгороди. Большие потери были и у русских, особенно много погибло моряков. Утесовцы, все время находившиеся на батарее около орудий, отделались лишь легкими ранами.

Едва забрезжил рассвет, как на Курганную пришел Борейко. Он подробно расспросил своих солдат о всех перипетиях боя.

— Не посрамили, значит, Утеса? — спросил он.

— Никак нет, все в аккурате! Не подкачали мы, хотя без вас и страшновато было. — ответил Блохин.

Поблагодарив солдат за службу, поручик увел их на Залитерную.

Неудача боя на Курганной батарее заставила командующего армией генерала Ноги перенести свой удар на другой участок обороны. Он решил атаковать Высокую гору. В этом районе японцы далеко еще не дошли до линии крепостных фортов и находились лишь на подступах к ним. Высокая господствовала над всем западным районом крепости. С нее отлично был виден Новый город, вся стоявшая в гавани эскадра и тыл Восичного фронта. Захватив ее, японцы получали прекрасный наблюдательный пункт для стрельбы по судам аргурской эскадры и весьма затруднили бы сообщения между Восточным и

Западным фронтами крепости. Положение Артура сразу становилось тяжелым, а эскадра обрекалась на неизбежную гибель. Обе враждующие стороны вполне понимали значение Высокой, что и определило ожесточенный характер борьбы за нее.

Первые штурмы были сравнительно легко отбиты русскими. Тогда на двугорбой вершине Высокой японцы сосредоточили огонь всех осадных батарей. Легкие полевого типа окопы и блиндажи, лишь слегка усиленные перекрытием из рельсов и бревен, быстро сметались одиннадцатидюймовыми снарядами. Люди гибли под шрапнельным оп, ем. Три дня шла ожесточенная борьба, когда наконец японцы решились броситься на штурм.

Борейко подошел к штабу полковника Ирмана, руководившего обороной Высокой, как раз в тот момент, когда японцы снова пошли в а гаку. Дымившаяся от беспрерывных разрывов вершина горы на несколько мгновений открылась. Стали ясно видны кучи камня, мусора, щепы, десятки трупов, между которыми мелькали фигуры еще уцелевших стрелков.

— Банзай! — донеслось оттуда, и почти в тот же момент в левой части горы взвился белый флажок с красным кругом восходящего солнца.

Ирман, окруженный своим штабом, стоял неподалеку, наблюдая в бинокль за происходящим на горе. Тут же расположилась рота моряков с "Баяна" под командованием Сойманова. Матросы нетерпеливо переминались с ноги на ногу, ожидая приказа двинуться на гору. По склону ее уже подымалось несколько стрелковых цепей, охватывая с фланга атакованный участок.

— Как вы думаете, Николай Александрович, побьет наш отряд японцев или нет? — спросил Ирман командира Пятого Восточносибирского стрелкового полка полковника Третьякова, который руководил обороной участка горы Высокой.

— Я очень надеюсь на капитана Ливотова. Он сумеет довести людей до штыкового удара, — ответил Третьяков. — Японцы, как известно, этого не любят, но все же надо приготовиться и морякам. Лейтенант, ваши люди собраны? — обернулся он к Сойманову.

— Так точно. Прикажете идти в атаку? — вытянулся моряк.

— Подождите еще минут десять.

— Есть.

— А вы зачем пожаловали? — обратился Третьяков к подошедшему Борейко.

— По приказанию генерала Белого прибыл в ваше распоряжение.

— Но артиллерии на Высокой нет, и вы нам не нужны.

— Разрешите тогда мне идти вместе с моряками.

Слышавшие этот разговор матросы с удивлением поглядывали на огромного артиллериста, который добровольно собирался вместе с ними идти на штурм.

— Вы не возражаете, лейтенант? — спроси"! Ирман у Сойманова.

— Наоборот, буду очень рад. Что, Боря, кулаки у тебя чешутся, что ты так рвешься в бой?

— Надо кровушку по жилочкам разогнать, а то больно засиделся на батарее. Эй, ребята, подайте-ка мне винтовку со штыком.

Поручику принесли винтовку. Он ее несколько раз подбросил в воздух.

— Легковата для меня.

— Да поувесистей, к сожалению, нет.

— Пошли, что ли, Павлуша, — обернулся Борейко к Сойманову.

Лейтенант поглядел на черные ряды выстроившихся в две шеренги моряков.

— Налево, шагом марш! — скомандовал Сойманов.

И отряд двинулся.

Дорога на гору была изрыта воронками и усыпана осколками снарядов В воздухе беспрерывно свистели пули, шрапнели с визгом рвались над головой, осыпая землю свинцовым градом.

— Честь имею явиться, — выросла фигура Блохина с японской винтовкой перед Борейко

— Ты откуда взялся?

— За вами следом, вашбродь, притопал. Отпросился с батареи.

Заряжая на ходу ружья, моряки перестроились в цепь, стараясь возможно скорее миновать открытое пространство и спрятаться за складки местности. Справа мелькнула мортирная батарея. Было видно, как в момент выстрела из дула вылетела бомба, окутанная столбом белого дыма, и исчезла в небе.

Сойманов и Борейко шли впереди матросов Сзади неторопливо шагал младший офицер роты мичман Соколов. Он показывал матросам, где можно лучше укрыться, и подбадривал их различными нитками. Борейко, опираясь на винтовку, как на пачку, медленно пересыпал с ноги на ногу, то и дело подшучивая над кланявшимся пулям Соймановым.

— Что, Павлик, больно много у тебя знакомых здесь оказалось? — улыбнулся он.

— Тебе-то хорошо говорить, а я уже два раза ранен.

Что-то не хочется умирать.

— От судьбы не уйдешь.

Наконец моряки подошли к полуразрушенному ходу сообщения и втянулись в него. Сойманов на минуту задержался, высунувшись из-за бруствера, осмотрел впереди лежащую местность. Сквозь дым и пыль он разглядел остатки блиндажа левого редута горы. Передние цепи таяли одна за другой, устилая склоны трупами. Только несколько стрелков добрались до вершины и теперь беспомощно отстреливались из-за обрушенного блиндажа. Никого больше не было видно.

— За мной, вперед! — скомандовал лейтенант и, вскочив на бруствер, напрямик побежал к левому редуту, размахивая обнаженным палашом.

Матросы начали выбираться из хода сообщения. Некоторые тут же упали, сраженные пулями. Выбежавший вперед Соколов был уже около вершины, когда над ним разорвалась шрапнель. Пробежав еще несколько шагов, он медленно опустился на землю. Сойманов бросился к нему, перевернул мичмана на спину и близко увидел уже остекленевшие глаза и мертвый оскал окровавленного рта.

— К брустверу! — вскочив на ноги, скомандовал лейтенант.

Матросы поспешили расположиться за еще уцелевшими мешками с землей.

Воздух был наполнен пылью, запахом теплой крови и пороха.

— Рота, залпом! — стараясь перекричать ружейную трескотню, командовал Сойманов.

— Пли! — оглушительно рявкнул за него Борейко. -

Залпом, залпом! — повторил он еще несколько раз.

Японцы, засевшие в нескольких шагах от редута, также довели ружейную и пулеметную стрельбу до предела. Белые их флаги все еще торчали на бруствере между сражающимися сторонами, пронизываемые сразу множеством пуль. Один за другим раненые и убитые матросы сползали вниз с бруствера. За щитом разбитой сорокасемимиллиметровой пушки примостились два матроса и посылали пулю за пулей в японские цепи. Из полуразрушенного блиндажа появился с перевязанной головой стрелковый поручик в серой разорванной шинели и представился:

— Комендант горы, поручик Любимов. Только что пришел в себя после ранения, в ушах и сейчас стоит звон. Надо перейти в контратаку и окончательно выбить японцев с горы. Дайте мне человек двадцать матросов.

Сойманов отдал необходимые распоряжения. Матросы сгруппировались около Любимова, который объяснял им задачу.

— Пока не добежим до японцев, не стрелять, а там сразу бей штыком и прикладом. Далеко вниз не преследуй, иначе трудно будет вернуться, а теперь — вперед! — И поручик скрылся за углом редута.

Поддерживая атаку, матросы сверху давали залп за залпом.

— Стой! Японцы бегут. Ура! — закричал Сойманов.

Маленькие фигурки японцев быстро скатывались по крутым склонам горы, прячась в складках местности. Черные матросские бушлаты стремительно летели за ними. Любимов, стоя во весь рост на небольшом бугре, громко свисте — собирая моряков к себе.

Лейтенант подбежал к нему, и в этот момент его словно чем-то ударили по голове. В ушах зашумело. Теплая струйка крови побежала по лицу.

— Перевяжитесь, — бросил ему в руки свой платок Любимов. — Рана поверхностная, царапина.

Матрос-фельдшер отвел офицера обратно в редут и тут наскоро перевязал его.

Затихшая было артиллерийская стрельба разгорелась снова. С громким шипением пролетали тяжелые одиннадцатидюймовые бомбы, и черные столбы то и дело взлетали вокруг вершины Высокой. Вскоре принесли убитого наповал Любимова.

— Вашбродь, мы из-под обломков откопали пушку, — доложил Борейко появившийся откуда-то Блохин. — Пошукаем еще снарядов и тогда угостим японца.

Заметив, что "баянцам" одним не справиться и не удержаться на горе, Борейко поспешил вниз за помощью.

Сойманов подошел к тому месту, где была обнаружена скорострельная пушка. Несколько матросов с удивительным проворством разгребали руками землю и изпод нее вытаскивали небольшие патроны, аккуратно складывая их около орудия. Скоро набралось около полусотни. Блохин, смахнув землю с прицельных приспособлений, приноравливался вместе с другими матросами наводить орудие.

— Чуть влево. Так, хорошо. Заряжай, — распорядился он.

Звякнул закрываемый замок.

— Готово, — доложил Блохин.

— Пли!

Пушка грохнула и, резко откатившись, осталась в заднем положении.

— Испорчен накатник, — сообразил лейтенант.

Матросы вручную докатили пушку в нужное положение, и опять грянул выстрел.

— Слева японец лезет, — подбежал унтер-офицер. -

Как бы он к нам в тыл не зашел.

Сойманов побежал за ним, уже не обращая внимания на пули и снаряды.

— Не споткнитесь, ваше благородие. Тут мертвяки лежат, — поддержал офицера стрелок.

— Пусть повернут сюда пушку, — распорядился Сойманов, увидя японские цепи.

В это время невдалеке разорвался снаряд, и взрыв сбил его с ног.

— Пропало наше орудие. Аккурат влепил в него японец. Двух повалило, а остальные разбежались, — доложил Блохин.

Не успел Сойманов отряхнуться от земли, как раздался новый взрыв. Сквозь дым, грохот, удушливый запах шимозы послышались душераздирающие крики изпод обрушивающегося блиндажа:

— Помо-ги-те!

Сойманов попытался отдать распоряжение, но новый снаряд попал в то же место. Крики прекратились. Из-под земли доносились только глухие стоны, но скоро и они смолкли.

— Помяни, господи, в царствии твоем новопреставленных рабов, — набожно перекрестились стрелки.

— Японцы идут, видимо-невидимо, — доложил матрос.

Сойманов шагнул к брустверу. Молодой, безусый японец торопливо водружал желтое знамя с красным кругом. Уже на самом гребне раздавались победные крики "банзай". Немногие уцелевшие стрелки и матросы, крепко зажав в руках винтовки, принимали на штыки прыгающих сверху японцев. На редуте завязалась рукопашная схватка. И вдруг сзади грянуло могучее "ура". Снизу бежала десантная рота с "Севастополя". Впереди возвышалась могучая фигура Борейко. Грозной лавиной они ворвались на редут, смяли и опрокинули врага, сорвали флаги и, преследуя японцев, кинулись вниз по горе.

Двадцатая за день атака была отбита.

— Крепко подрались, — проговорил Борейко, оглядываясь вокруг.

Поручик осмотрел свою порванную в нескольких местах шинель, винтовку, забрызганную кровью.

— Ты цел? — спросил он у Сойманова, сидевшего невдалеке на развалинах командирского блиндажа.

— Оглушило при взрыве бомбочки. В левом ухе звенит и посейчас. Ты, Боря, очень хорошо сделал, что придел к нам подмогу, иначе нам бы несдобровать. Кто командовал "севастопольцами"?

— Андрюша Акинфиев. А вот и он.

Акинфиев, все еще разгоряченный, подошел к друзьям.

— Никак не предполагал, что мне придется покинуть тихое житие на Ляотешане и идти спасать Высокую.

Офицеры внимательно осмотрели друг друга.

— Три мушкетера, — усмехнулся Сойманов. — Вот уже скоро год, как мы сражаемся бок о бок на суше и на море.

— Нет уже Жоржа Дукельского, надолго выбыл из строя Сережа Звонарев. Теперь очередь кого-нибудь из нас... — проговорил Акинфиев.

— Не каркай, Андрюша, — добродушно отозвался Борейко. — Что будет — посмотрим, а теперь выпить бы чего-нибудь, а то совсем пересохло горло. Эй, Блохин! Где ты, черт рябой?

— Я здесь, вашбродь! — бодро отозвался солдат.

На лице его светилась блаженная улыбка. В каждой руке поблескивали небольшие бутылки с коньяком. Было видно, что он уже успел глотнуть.

— Не желаете ли попробовать, вашбродь? — предложил Блохин, протягивая поручику бутылку. — Трофейная!..

Борейко вмиг отправил себе в рот добрую половину содержимого бутылки. Крякнув от удовольствия, он предложил остатки коньяка морякам. Закусили японскими галетами.

— Заправились, теперь можно и дальше воевать. Поскольку я старший в чине, значит, я и являюсь комендантом горы, — объявил Борейко. — Ты, Павлик, будешь оборонять левую вершину, а ты, Андрюша, — правую. Я останусь посредине в седловинке.

Моряки откозыряли и направились по своим местам.

Поручик в сопровождении Блохина направился в небольшую ложбинку между двумя вершинами Высокой. В этом районе не было даже простых окопов и шел только сильно разрушенный ход сообщения, соединяющий обе вершины горы.

Борейко осмотрелся. Внизу виднелся японский окоп, опоясывающий гору полукругом. От него в тыл тянулись ходы сообщения.

— Как ты думаешь, Филя, возьмут Высокую или нет?

— Смотря кто ее будет защищать. Ежели мы с вами, то вовек японцам ее не видать, — усмехнулся Блохин.

Заметив на вершине Высокой фигуру Борейко, японцы открыли ружейный и пулеметный огонь.

Вскоре Борейко и Блохин дошли до разбитой батареи.

Установленные на горе орудия еще в сентябре были приведены в негодность осадной артиллерией, "о изуродованные до неузнаваемости пушки оставались на прежних местах. Недавно в этом районе происходила рукопашная схватка, и около орудий оставалось лежать большое количество трупов, застывших в том положении, в котором их застала смерть. Один японец стоял на колене, опираясь правой рукой на ружье, голова свесилась вниз, как от усталости. Рядом матрос, вцепился японцу в горло, а у самого в животе торчал японский штык.

Вечером на вершине появился стрелковый капитан

Солоникио, назначенный комендантом горы. С ним прибыла на смену морякам пехота. Акинфиев пригласил Сойманова и Борейко к себе в Новый город. Обед подавал денщик-матрос. Друзья вспоминали минувшие дни. Андрюша нетерпеливо поглядывал на часы.

— Когда же наконец вернется Надя? — нервничал он.

— Бедный Сережа страшно слаб, не может даже повернуться на бок. Он кланяется тебе, Андрюша, справлялся о твоем здоровье. Ты знаешь, скоро его свадьба с Варей, — проговорила вошедшая Акинфиева.

После обеда офицеры отправились в штаб Ирмана, расположенный в одной из казарм Нового города. Там они застали Кондратенко, Белого и Третьякова. Шло совещание о мерах обороны Высокой. Кондратенко сидел в конце стола и, как всегда, молчаливо слушал других, быстро делая заметки в записной книжке. Ирман говорил долго и путано, убеждая не сдавать Высокую, против чего никто не возражал. Третьяков жаловался на крайнюю усталость солдат, просил их сменить, а также прислать подкреплений. Присутствовавшие тут же стрелковые офицеры указывали, что солдат надо прежде всего накормить, так как они не ели уже больше суток. — Во-первых, там нужна походная кухня с горячей похлебкой, а затем уже бомбочки и патроны и, наконец, теплая одежда, — в один голос заявляли они.

— А вам, морякам, что нужно? — обратился к вошедшим генерал.

— Приказ, когда и куда выступать, — бойко ответил Сойманов.

— Неплохой ответ. Как у вас с пищей и теплой одеждой?

— Управление порта нас вполне обеспечило и тем и другим. Матросы получают по полбанки мясных консервов в день на человека и имеют теплую одежду. Борщ готовится в морских казармах и подвозится к самым позициям.

— Поскольку флот больше заинтересован в судьбе Высокой, то пусть он ее и защищает, — заметил один из стрелковых офицеров.

— Совершенно неправильное мнение. Во время осады крепости моряки четыре месяца рука об руку со стрелками и артиллеристами мужественно сражались на фортах и укреплениях крепости. А в дальнейшем ходе осады весьма важно, в чьих руках будет находиться Высокая, — отозвался Белый.

— Так и решим: моряков оставим на горе, стрелков снимем, пополним их госпитальными командами и выздоравливающими, — распорядился Кондратенко и направился к двери. За ним пошли и остальные.

— Построить морские команды, — приказал генерал.

Когда распоряжение было выполнено, Кондратенко тепло поблагодарил матросов за боевую работу.

— Вам придется защищать Высокую и дальше. Помните, что ее падение равносильно гибели ваших судов и кораблей. Я надеюсь на вас, как на своих стрелков. Наша родина поручила вам защиту Артура, и я твердо уверен, что вы сумеете отстоять его так же, как и Высокую.

— Постараемся, ваше превосходительство! — гаркнули в ответ моряки.

— Ну, с богом, — махнул рукой Кондратенко.

Сойманов и Акинфиев увели свои команды.

Ушел и Борейко. Вскоре он оказался около Пушкинской школы. Осторожно постучав в дверь, он назвал свою фамилию. Его встретила маленькая учительница.

— Каким ветром вас сюда занесло в такой поздний час? — спросила она поручика.

— Вы мне разрешите у вас переночевать? — спросил он.

— Только, чур, вы будете вести себя скромненько, — проговорила учительница, грозя ему пальцем.

— Об этом не беспокойтесь. В вашем присутствии я делаюсь, как известно, ручным.

— До сих пор у меня были ручные кошки, собаки и другие звери, но медведей еще не было.

— Поскольку у вас имеется уже такой большой опыт дрессировщика, я думаю, что вы и меня сумеете прибрать к рукам, а вернее, уже давно прибрали, — добавил он через несколько секунд.

— Вы, кажется, против этого не возражаете? — улыбнулась учительница.

— Нет, — буркнул поручик и, неожиданно подхватив ее на руки, крепко поцеловал.

— На место! — крикнула Оля, отбиваясь от него, но поручик понес ее, как малого ребенка, в соседнюю комнату, где их ожидали уже Мария Петровна и Леля.

— Наши голубки, кажется, договорились, — заметила

Леля, увидев их счастливые лица.

Оля торжественно представила:

— Мой муж.

Наступили последние дни горы Высокой. 20 ноября с утра на Высокую гору обрушился шквал огня. Осадные батареи неистовствовали. Весь береговой фронт и броненосцы открыли ответный перекидной огонь по японцам, стараясь привести к молчанию их тяжелые батареи.

Едва началась стрельба, как Борейко заторопился на

Высокую. Около Сводного госпиталя он нагнал Варю Белую с Васей.

— Сереже стало гораздо лучше, — радостно сообщила девушка. — Он быстро поправляется.

— Очевидно, после Надиных поцелуев, — пошутил поручик.

Варя растерянно посмотрела на Борейко.

— Сережа не такой, чтобы любить меня, а целоваться с другой.

— Кто это вам сказал, что он вас любит?

— Он сам.

— И вы поверили ему?

— А ну вас, Топтыгин. — Варя поспешила в госпиталь.

Со стороны Нового города по направлению Высокой потянулись разношерстные колонны — последний резерв крепости: солдаты, матросы, дружинники, выписанные из госпиталей, еще перевязанные хромые.

— Чертова мясорубка, — кивнул на Высокую проходивший солдат. — Сколько уже легло на ней народу!

Целый день гремели пушки, грохотали взрывы одиннадцатидюймовых снарядов, рвались шрапнели, бомбочки, ручьем лилась кровь, люди мучились и умирали. Японцы в атаку не переходили, но готовились к штурму.

На следующий день канонада возобновилась с прежней силой. Погода выдалась морозная, ясная, что облегчало пристрелку по Высокой. К осадным батареям присоединились канонерские лодки со стороны Голубиной бухты. Вершина горы оказалась под перекрестным огнем. Ливень чугуна и стали усиливался с каждой минутой.

После полудня японцы снова густыми колоннами двинулись на Высокую. Тысячи их валились, как подкошенные, под огнем орудий, пулеметов, винтовок, ручных гранат... Японцы продолжали продвигаться вперед. По грудам трупов и раненых неудержимо катились все новые и новые волны атакующих. Все выше поднимались они к двурогой вершине Высокой. И русские попятились. Японцы ворвались на самую вершину.

Завязался рукопашный бой. Озверелые люди дрались чем попало — штыками, прикладами, камнями, бомбочками, резали, душили, кусали друг друга.

Осадная артиллерия перенесла огонь на резервы и Новый город. Один за другим разрушались дома, возникали пожары, и все тонуло в облаках дыма и пыли.

Кондратенко понимал, что положение с каждой минутой становилось все труднее. Не хватало солдат, коменданты горы выбывали из строя один за другим. Необходимо было послать туда вполне надежного человека, который сумел бы подбодрить солдат и сдержать все усиливающийся натиск японцев.

Генерал решил направить ", гору пограничников под командой Бутусова. Он был уверен, что будет сделано все возможное и невозможное, чтобы удержать Высокую.

Бутусов только накануне вернулся с Курганной батареи, где почти неделю отбивал беспрерывные атаки японцев. Ряды его солдат сильно поредели. Осталось не более половины всего состава при двух офицерах. Тем не менее, когда Кондратенко сообщил ему о назначении на Высокую, подполковник не стал возражать.

— Если вы, Роман Исидорович, считаете нужным туда направить меня, значит, так и будет сделано!.. Через час мои люди подойдут сюда из резерва, а я прямо отсюда направлюсь на вершину Высокой.

Кондратенко прекрасно понимал, что направляет насмерть одного из лучших своих офицеров, который с честью выдержал все испытания войны. Генерал с трудом превозмог свое волнение и, встав из-за стола, крепко обнял и поцеловал Бутусова.

— Да будет над вами, дорогой Петр Дмитриевич, благословенье божие! По мере возможности не рискуйте, старайтесь сохранить себя для Артура. Таких, как вы, у нас немного, и они еще очень нужны здесь, — с чувством проговорил Кондратенко.

Растроганный Бутусов попросил только об одном: позаботиться о его семье. Генерал обещал.

После ухода Бутусова Кондратенко тяжело опустил голову, задумавшись о страдной доле, выпавшей артурцам. Но долго раздумывать было некогда: Артур ждал своего генерала. Сообщили о начале нового штурма Высокой. Генерал вышел на двор, наблюдая в бинокль за тем, что происходило на горе.

Она была окутана густой пеленой дыма и пыли, сквозь которые то и дело проступали красноватые молнии разрывов тяжелых снарядов. Казалось, что на Высокой происходит извержение вулкана. Временами доносилась дробь пулеметной стрельбы и людские крики не то "ура", не то "банзай". Только по стремительно спускавшимся вниз с горы группам людей и одиночным солдатам можно было догадаться, что русские отходят под давлением превосходящих сил врага.

— Высокая снова занята японцами, — доложил телефонист.

— Справься, где подполковник Бутусов, — распорядился генерал.

— Пограничники подошли! — доложил адъютант.

Генерал вышел из дома. На улице стояла шеренга солдат с зелеными погонами и такими же околышами на фуражках. Поздоровавшись с ними, Кондратенко обошел фронт. Хотя многие солдаты были ранены и носили еще повязки, вид у них был бодрый, не было заметно признаков истощения, солдаты выглядели здоровыми. Бутусов всегда особенно заботился о питании солдат и с помощью своих друзей-китайцев умел доставать противоцинготные средства и продукты.

Сравнивая вид пограничников со стрелками, Кондратенко сразу понял, что физически крепкие и выносливые пограничники окажут гораздо большее сопротивление, чем любой стрелковый полк. "Да, на них можно положиться", — подумал он. Поблагодарив солдат за геройскую службу, генерал указал на Высокую:

— Запомните, братцы: если гору займут японцы, Артуру придет конец. Там, на горе, вас ожидает подполковник Бутусов, которого я назначил комендантом Высокой. Вместе с ним, под его командой, вы сможете и должны отстоять гору. С богом в бой!

— Постараемся, ваше превосходительство! — дружно ответили солдаты и двинулись по направлению к горе.

— Подполковник Бутусов ожидают своих солдат на подъеме горы, — доложил телефонист.

Кондратенко снова вышел на улицу. В бинокль было видно, как перестроившиеся уже в цепь пограничники быстро поднимались к вершине. Сразу усилился ружейный и артиллерийский огонь японцев. Залпы смешались с трескотней пачечного огня, забесновались, стреляя на предельной скорости, пулеметы. Снова вся вершина утонула в пыли и дыму. Цепи пограничников залегли, но затем частыми перебежками двинулись дальше и скоро исчезли в окутывающем вершину облаке.

Через минуту было получено сообщение, что дружным штыковым ударом пограничники сбросили японцев вниз и полностью заняли Высокую. Кондратенко облегченно вздохнул.

Тотчас же возобновился артиллерийский огонь осадных батарей. Шесть раз в этот день бросались японцы на штурм и шесть раз отступали, устилая землю своими телами. Только с наступлением темноты штурм прекратился. Гора снова осталась в руках артурцев.

Уже затемно подполковник Бутусов, геройски оборонявший весь день гору, был смертельно ранен в живо г осколком снаряда. Со слабыми признаками жизни доставили пограничники своего командира в штаб Кондратенко. Генерал не замедлил прийти на перевязочный пункт. Он опустился на колени перед носилками, на которых лежал Бутусов. Подполковник на мгновение пришел в себя. Узнав Кондратенко, он чуть слышно доложил:

— Приказание вашего превосходительства выполнено: Высокая полностью осталась за нами.

Это были его последние слова. Через минуту он затих. Сняв фуражку, Кондратенко поцеловал уже холодеющий лоб своего верного соратника и друга. Не в силах сдержать навертывающиеся на глаза слезы, генерал долго сморкался, не подозревая, что не пройдет и двух недель, как и он последует за Бутусовым, кровью своею запечатлев преданность родине.

Борейко был не в силах спокойно смотреть на происходящее на Высокой и вечером отправился в штаб Ирмана.

— Быть может, я вам здесь пригожусь, — обратился он к адъютанту поручику Костюшко{100}.

— Сейчас у пас на счету каждый здоровый человек.

Поэтому оставайтесь в штабе, мы найдем и вам какоенибудь дело.

Всю ночь подходили к штабу пополнения — госпитальные команды, слабосильные. Их вперемешку с моряками и стрелками, снятыми с других участков обороны, направляли на вершину горы.

Кондратенко с Ирманом бессменно руководили всей обороной. Около полуночи появился в штабе бледный, осунувшийся Стессель в сопровождении Фока и Никитина. Генералы наперебой отдавали противоречивые приказания.

— Зря так упорно защищаете Высокую. Сколько солдатской и матросской кровушки здесь напрасно проливается! Давно бы пора ее очистить и отойти на основную линию обороны к фортам, — брюзжал Фок.

— Но тогда погибнет флот, — возразил Стессель.

— За него мы, Анатолий Михайлович, не ответственны. Шли бы себе кораблики в море, а то их никак не выгонишь из Артура. В море-то попросторнее, чем в нашей гавани...

— Там их поджидает японская эскадра, которая гораздо сильнее нашей.

— Бог не без милости. Авось какое-нибудь суденышко и доплетется до нейтрального порта.

— Да, да, надо самотопам сегодня же послать ультиматум — пусть убираются из Артура, пока японцы не перетопили все их калоши, — поддержал Никитин.

— Чтобы эскадра имела возможность выйти в море, необходимо ей вернуть взятые на сухопутный фронт мелкие и средние орудия, что-то около двухсот штук. Это сильно ослабит оборону. Кроме того, нам придется вернуть и снаряды, которых у нас очень мало, — возразил Кондратенко.

— Пушки со второй и третьей линии обороны мы им вернем и часть снарядов — лишь бы только они ушли, — проговорил Стессель.

— Я решительно протестую против этого, — заволновался Кондратенко. — У нас и так нет резерва, а если мы снимем с фронта пять тысяч моряков, то заменить их будет абсолютно некем.

— Сократите гарнизоны фортов, там много лишних людей, — предложил Фок.

— Тогда они быстро будут заняты японцами.

— По-вашему, значит, следует уничтожить еще полтора десятка тысяч солдат и матросов, а потом уже поднимать вопрос о капитуляции. Бедные солдатики, они и не подозревают, что их хотят перевести чуть ли не поголовно, — вздохнул Фок.

— Высокую мы должны отстаивать любой ценой, чего, видимо, ваше превосходительство не хочет понять, — резко проговорил Кондратенко.

— Где уж мне, старому дураку, понять. Я никаких академий не кончал, — издевался Фок.

— Господа, господа, побольше спокойствия, — вмешался Стессель. — Я решил защищать Высокую еще один день, а если это не удастся, то очистить ее. Люди нам нужны на других участках.

Несколько разорвавшихся невдалеке снарядов заставили генерал-адъютанта поторопиться с отъездом.

Около полуночи Борейко и Третьяков отправились на вершину Высокой. Навстречу им тянулись нескончаемой вереницей раненые и больные куриной слепотой. Спотыкаясь на каждом шагу о трупы, офицеры кое-как добрались до редута на левой вершине горы. Он был почти полностью разрушен. При слабом свете мерцающих звезд сотни стрелков и матросов пытались восстановить брустверы и блиндажи.

Подошедший комендант горы капитан Солоникио доложил, что работы идут медленно и вяло, так как люди устали и не хотят работать.

— Но вы им объяснили необходимость этого?

— Они резонно возражают, что все равно с утра японцы все снова разобьют. Так уж лучше как следует отдохнуть, чем напрасно трудиться, — ответил капитан.

— Люди выбились из сил, надо подбросить свежие части, иначе едва ли из всех работ выйдет прок, — подтвердил Борейко.

— Да откуда же их взять? Сюда посланы даже санитары и калеки, — ответил полковник.

— Тогда трудно рассчитывать на успех обороны, — вздохнул поручик.

— Но оборонять Высокую все же необходимо.

Японская артиллерия, несмотря на темноту, продолжала обстреливать вершину горы редким огнем.

— Вы бы, господин полковник, побереглись, — предупредил Борейко.

— Да тут и укрыться негде, разве в комендантском блиндаже, если его только успели исправить. — И Третьяков направился к правой вершине, где находился комендант горы.

Как только рассвело, артиллерийская канонада возобновилась с еще большей силой, а затем японцы бросились на штурм. Вскоре им удалось овладеть сначала левой вершиной, а затем правой. Гарнизон горы почти весь погиб.

Уцелевшие единичные защитники отступили вниз к штабу. Собрав всех, кто оказался под рукой, — стрелков, матросов, полевых артиллеристов, дружинников, — Кондратенко лично повел их в контратаку. Борейко шел рядом с ним. Но японцы уже успели установить на горе пулеметы и минометы. Сборный отряд попал под перекрестный огонь, смешался и залег на половине горы. Напрасно Кондратенко и поручик пытались поднять людей. Они решительно отказывались двигаться дальше. Несколько матросов, попытавшихся идти вперед, были тотчас убиты. С Кондратенко пулей сбило папаху. Контратака не удалась.

По возвращении в штаб генерал собрал к себе всех уцелевших офицеров, чтобы узнать их мнение о мерах дальнейшей обороны Высокой. Стрелки, моряки и артиллеристы единодушно высказались, что дальнейшая борьба за гору невозможна. Но тут прибыл генерал Смирнов. Выслушав доклад Кондратенко о положении, он раскричался:

— Волею государя императора я назначен комендантом Артура, и без моего ведома не может быть оставлено ни одно укрепление. Я разработал восемь вариантов отбития Высокой. Сейчас я вам их зачитаю, — начал он.

— Как бы ни хороши были соображения вашего превосходительства, но выслушивать их — значит, напрасно терять время, — возразил Кондратенко. — У нас нет людей для выполнения хотя бы даже самой простой контратаки.

— Вашего мнения, генерал, я не спрашиваю! — повысил голос Смирнов.

Кондратенко, покрасневший от волнения, встал из-за стола и направился к выходу. Офицеры последовали за ним.

— Это безобразие, я приказываю вернуться, — кипятился Смирнов, но от него только досадливо отмахивались.

Последним к двери подошел Борейко. Комендант обеими руками уцепился за его шинель. Поручик осторожно освободился.

— Лучше бы вы, ваше превосходительство, ехали домой, — соболезнующим тоном проговорил он. — Высокую вы не вернете, а своими вариантами только собьете людей с толку.

Генерал растерянно посмотрел на поручика.

— Вас за такие речи следует расстрелять, — тихо проговорил он.

— Не стоит напрасно тратить патронов. Японцы со многими проделывают эту операцию без расходов для русской казны, — усмехнулся поручик.

Этот ответ окончательно убедил Смирнова в том, что перед ним находится ненормальный человек, и он, осторожно оглядываясь на Борейко, торопливо вышел из комнаты. Поручик с улыбкой последовал за ним. Первое, что он увидел, выйдя во двор, был яркий прожектор, установленный японцами на Высокой. Его сильный луч скользил по поверхности воды в гавани, нащупывая стоявшие в порту суда.

"Японцы даром времени не теряют", — подумал поручик.

— Я все же хочу еще раз попытаться вернуть Высокую, — услышал он невдалеке глуховатый голос Кондратенко.

— Кроме ездовых моей бригады, свободных частей под руками нет, — доложил Ирман.

— Есть еще рота "баянцев" с лейтенантом Соймановым и сборная команда писарей Мы образуем из них три штурмовых колонны, — отправился генерал.

— Вы очень увлекаетесь, ваше превосходительство. Я не верю в успех этого, но готов лично вести колонну артиллеристов, — ответил Ирман.

На этом и порешили. Борейко присоединился к морякам. По сигнальному выстрелу с ближайшего форта атакующие в полном молчании двинулись на гору. Сначала все шло хорошо Японцы ничего не замечали, и колонны успели взобраться уже довольно высоко, когда залаяли сторожевые собачонки. Почти тотчас поднялась ружейная и пулеметная стрельба и полетели ручные гранаты. Правая колонна, состоящая из артиллеристов, успела ворваться на правую вершину и в рукопашной схватке переколола гарнизон. Сам Ирман при этом был дважды легко ранен. Моряки добрались до седловинки между вершинами и тут попали под огонь с флангов и залегли.

— Надо поднять матросов в атаку, — сказал Сойманов, обернувшись к Борейко, который прилег за скалу и оттуда всматривался в окружающую темноту.

Прожектор потух, и были видны лишь вспышки ружейных выстрелов.

— Перед нами как будто никого нет. Зато слева сосредоточены большие силы японцев. Придется переменить направление атаки. Постараемся выйти во фланг левому редуту, — поделился поручик своими соображениями с лейтенантом.

— Не знаю, много ли уцелело из моей роты. В темноте черные бушлаты матросов совершенно не видны. Гаврилов, Тяпин, сюда! — крикнул Сойманов. — Какие у нас потери?

— Не видать, чтобы много было. Японец-то на дурницу стреляет, больше для устрашения. Только случайные пули попадают в людей, — доложили матросы.

Сойманов сообщил им план дальнейшего наступления:

— Доберешься до седловинки, а оттуда выйдешь в тыл японцам.

— Писаря-то, что пошли левее нас, вовсе отстали на половине горы. Как только поднялась стрельба, они спужались, попадали на землю и дальше ни шагу. Известное дело, нестроевщина, пороху не нюхали.

Но в этот момент справа вспыхнуло дружное "ура" и послышался топот быстро бегущих людей.

— Ишь ты, как писаря расхрабрились, — заметил Гаврилов.

— За мной, вперед, ура! — вскочил Сойманов.

Матросы подхватили этот крик и ринулись за своим командиром. Но не пробежал лейтенант и десятка шагов, как громко вскрикнул и присел.

— Боря, я ранен. Прими командование, — с трудом проговорил он.

Поручик остановился и подошел к другу.

— Куда попало?

— В правую ногу выше колена, не могу ни идти, ни стоять.

Остановив двух матросов, Борейко приказал им отнести лейтенанта на перевязочный пункт, а сам бросился вперед.

Японцы успели подтянуть резервы. На вершине горы в темноте завязался штыковой бой. Писаря и ездовыеартиллеристы, плохо обученные владению штыком, были смяты и начали отходить вниз по горе. Моряки оказались окруженными. Поняв это, Борейко с криком ринулся на японцев. Он действовал винтовкой, как дубиной, взяв ее за дуло рукой, сметая все на своем пути. Героически дрались матросы. Враг не выдержал и бросился врассыпную. Моряки вырвались из окружения.

Борейко отправил в штаб донесение и предлагал с рассветом возобновить атаку, но в ответ получил приказ об отходе всех частей к форту номер четыре.

После десятидневных упорных боев Высокая наконец перешла в руки японцев.

— Теперь начинается агония Порт-Артура, — произнес Кондратенко, когда поручик на рассвете прибыл в штаб, передав командование над матросами морскому офицеру.

— Агония эскадры, но не крепости, — поправил генерала Борейко.

— Боюсь, что и крепость отныне будет в очень тяжелом положении, — возразил Кондратенко.

Тяжелое настроение генерала несколько рассеялось, когда ему доложили о показаниях одного из пленных японцев, захваченных ночью моряками на Высокой.

Немолодой японец из Токио, адвокат по профессии, недавно призванный рядовым в армию, имел крайне утомленный вид и охотно отвечал на все задаваемые вопросы. По его словам, Япония находилась уже сейчас в чрезвычайно тяжелом финансовом и экономическом положении, запасы военных материалов приходили к концу, обученные людские резервы иссякали, солдаты осадной армии были крайне утомлены и истощены вследствие плохого питания.

— От полного краха нас может спасти лишь возможно быстрое заключение миря, — закончил японец свои показания. — Но для этого нам нужно сначала взять Артур. Иначе Россия не согласится начать с нами переговоры о мире, несмотря на ряд поражений ее армии в Манчжурии.

— Он человек штатский и едва ли вполне разбирается в военной обстановке, — усомнился Кондратенко, когда переводчик передал ему показания пленного.

— Что касается экономики и финансов, то он, как адвокат, к тому же специалист по торгово-финансовому праву, конечно, вполне в курсе дела, — возразил переводчик.

— А внешний его вид говорит, что японцам под Артуром тоже приходится не сладко, — добавил Науменко.

— Интересно знать, на что рассчитывали, по его мнению, японцы, начиная войну с нами, — проговорил Кондратенко.

Переводчик спросил пленного. Японец немного замялся, но затем подробно ответил. По его словам выходило, что Германия, которой важно было отвлечь внимание своей могущественной восточной соседки от своих границ, спровоцировала Россию на войну с Японией. Поэтому японцы и рассчитывали, что, помимо союзных с ними Америки и Англии, им поможет и Германия.

— Чего, однако, пока что не произошло. В этом и заключается один из главных просчетов японцев, — задумчиво добавил Кондратенко. — Артур же, несомненно, нам надо защищать до последней крайности, — резюмировал он.

В тот же вечер он сообщил результаты допроса Стесселю. Но генерал-адъютант под влиянием падения укреплений горы Высокой был мрачен и к этим сведениям отнесся недоверчиво.

— Все врут пленные, чтобы шкуру свою спасти. Немцы же искони были с нами в дружбе, — бурчал он.

Присутствующий тут же Фок ехидно заметил:

— Нельзя же быть таким наивным, ваше превосходительство, чтобы верить всем показаниям пленных, особенно в части наших отношений с Германией. Уж кто-кто как не немцы все время бескорыстно помогали России на всем протяжении ее истории.

— Например, целиком предали нас на Берлинском конгрессе в тысяча восемьсот семьдесят восьмом году, — усмехнулся Кондратенко, — а сейчас заставили нас заключить крайне невыгодный для нас торговый договор, очевидно используя наши затруднения в Манчжурии.

Варя устроила перевод Звонарева в маленькую палаку на двоих, из окон которой открывался прекрасный вид на Старый город и гавань со стоящими в ней судами. Прапорщик, обреченный на безделье, часами любовался развернувшейся перед ним панорамой. Все свободное от работы время Варя проводила около него.

Сосед Звонарева по палате, пожилой стрелковый капитан, обычно уходил, оставляя молодую пару наедине.

Варя садилась у изголовья кровати, и они вели нескончаемые разговоры, строя планы будущей совместной жизни.

Когда Варя была занята, ее заменял Вася, Мальчик быстро привык к прапорщику и занимал его своей болтовней.

— Только вы тете Варе ничего не говорите, а то они заругаются, — предупреждал он.

Звонарев обещал, а затем коварно потихоньку все передавал Варе. Прапорщик предложил Васе заниматься с ним, на что мальчик охотно согласился. Спокойный и уравновешенный, Звонарев оказался неплохим педагогом, и под его руководством Вася быстро научился читать.

Прямо из-под Высокой Борейко пришел в больницу навестить своего друга. Заросший щетиной, похудевший, с красными от бессонницы глазами, он ввалился в палату.

— Здорово, Сережа! Высокая-то — тю-тю! Сдали японцам, — с места объявил он. — Счастлив ты, что ранен. Доживешь до сдачи.

— Ты помирать, что ль, собрался? — удивился Звонарев.

— Во всяком случае в плен не сдамся, — серьезно проговорил Борейко

Поручик подробно рассказал все перипетии борьбы за Высокую.

— Едва сегодня рассвело, как японцы начали пристреливаться к нашим судам в гавани. Приподнимись и полюбуйся на наших моряков. Им грозит затопление в артурской луже, а они и в ус не дуют, даже не пытаются выйти в море, — возмущался поручик.

Звонарев приподнялся на постели и увидел, как огромные фонтаны воды то и дело вздымались около броненосцев, стоявших у самого берега под горой Перепелкой. Особенно много падало снарядов рядом с броненосцем "Полтавой". Вдруг над его кормой взвился столб черного, а потом бурого дыма. Корабле окутался паром. Когда пар рассеялся, Звонарев увидел, что "Полтава" до верхней палубы погрузилась в воду и накренилась набок.

За "Полтавой" к концу дня был потоплен "Ретвизан". Объятый пламенем, он тоже сел на грунт, но у него даже батарейная палуба осталась над водой. Только сильный крен на левый борт мешал действиям артиллерии. Бомбардировка судов продолжалась до глубокой темноты.

Днем ненадолго зашел к Звонареву Белый. Он был сильно утомлен и нервничал.

— Моряки ведут себя преступно. Вместо обстрела вершины Высокой двенадцатидюймовыми орудиями они покорно ждут, когда настанет их черед затонуть в нашей луже, — теребил он свои длинные усы. — Никогда не ожидал, что адмиралы и командиры броненосцев окажутся такими растяпами.

— Наши-то крепостные батареи обстреливают Высокую? — справился Звонарев.

— Мы должны экономить снаряды. Я посылал Азарова к Вирену с просьбой обстрелять Высокую, но адмирал ранен, и вообще выяснить не удалось, кто сейчас командует эскадрой, — сердито говорил Белый.

В следующие три дня японцы продолжали так же методически расстреливать суда русской эскадры. Один за другим были потоплены броненосцы "Победа", "Пересвет", крейсер "Баян", "Паллада" и канонерка "Гиляк".

Стессель нервно ходил по своему кабинету. Его возмущала полная бездеятельность моряков при обстреле и затоплении судов в порту.

— Не сделать ни одного выстрела по Высокой, где расположены наблюдательные пункты осадных батарей! Не оказать ни малейшего сопротивления японцам! Это не только трусость, это прямая измена русскому делу, — кипятился генерал.

— Вызвал бы ты к себе, Анатолий Михайлович, самотопов и устроил им хорошую головомойку, — предложил Никитин. — Хотя я и обещал поставить Николе-угоднику рублевую свечку, когда утонет наша последняя калоша, но все-таки бесславно вести себя непозволительно даже морякам. Ведь на судах имеются еще нужные нам снаряды, продовольствие, уголь, медикаменты и много других необходимых вещей.

— Они заняты спасением собственных шкур, бегут с кораблей вместе с крысами, спасая личные вещи, а о крепости не думают. Я послал Вирену приглашение прибыть ко мне по делам службы и получил ответ, что у него, видите ли, ножка болит и поэтому он не может прийти. Григорович занят спасением гибнущих СУДОВ. Это на дачных-то местах...

— С ним, наверно, и эта потаскушка из "Варьете — Лолка, — вмешалась Вера Алексеевна. — Я уже приказала полиции схватить ее на улице и отправить в портомойную. Пусть там помозолит свои белые ручки.

Вошедший полковник Рейс подал Стесселю телефонограмму с приглашением на заседание адмиралов.

— Я, конечно, туда не поеду, а попрошу отправиться вас, Виктор Александрович, — решил генерал-адъютант.

— Пошли еще нашего сухопутного адмирала Белого, — предложил Никитин.

— Почему вы так отзываетесь о Василии Федоровиче? Он человек, достойный уважения, — вступилась генеральша.

— Душа у него самотопская, водки не пьет и с моряками дружит.

— Я тоже водку не употребляю, — заметил Стессель.

— Ты, дружок, сидишь под очаровательным башмачком матушки Веры Алексеевны, а то давно бы спился округа, вроде меня.

Вечером того же дня на даче у Григоровича собрались все флагманы и командиры судов первого ранга. Ожидали только представителей сухопутного командования. Появление Белого было встречено тепло. Адмирал поспешил ему навстречу, расточая комплименты. Зато Рейса моряки приняли сдержанно и сухо.

Началось обсуждение, что предпринять для спасения судов. Командиры броненосцев и крейсера в один голос говорили, что наиболее рационально — заголить корабли в гавани.

— После войны они легко могут быть подняты, — уверял собрание Вирен.

— Кем, русскими или японцами? — спросил Рейс.

— Падение Артура мы считаем невероятным. К нам идет эскадра Рожественского. Через месяц, самое большее полтора, она появится здесь. Тогда морская блокада будет прорвана и нам подвезут с моря продовольствие и боеприпасы, — ответил Григорович.

— Генерал-адъютант Стессель потому и прислал меня сюда, чтобы предупредить ваши превосходительства о необходимости учесть и факт возможности взятия крепости японцами, — ответил полковник.

— Хотя я и не разделяю опасений генерал-адъютанта, но все же считаю, что суда необходимо вывести на внешний рейд, а не ждать, когда их перетопят японцы. Помоему, бездействие наших кораблей является просто позорным, — пылко проговорил Эссен.

— Но вы-то сами, Николай Оттович, также не сделали ни одного выстрела по Высокой, — упрекнул Вирен.

— Я так замаскировал свой броненосец портовыми кранами и другими судами, что японцы меня не нашли. Открыв огонь, я немедленно бы обнаружил себя.

— Что же вы хотите делать со своим кораблем?

— Перейти в бухту Белого Волка и оттуда попытаться пойти на прорыв в нейтральный порт или навстречу адмиралу Рожественскому.

— Но вернет ли вам крепость орудия и команду?

— Могу заверить, что любой корабль, который будет назначен к прорыву, получит от крепости то и другое, — проговорил Рейс.

— Хотя мне особенно жаль расставаться с "севастопольцами", которые прекрасно себя показали на батареях, но все же и я не буду возражать против возвращения матросов, а также некоторого числа орудий и необходимого к ним — комплекта снарядов, — добавил Белый.

— Итак, решено: "Севастополь" переводим в бухту

Белого Волка, — резюмировал Вирен. — Кто еще желает последовать примеру Николая Оттовича? — обернулся он к сидящим за столом командирам судов.

Желающих не нашлось.

— А что вы думаете делать с "Баяном"? — обратился Григорович к командиру крейсера Иванову.

— Вчера одиннадцатидюймовый снаряд попал в среднюю кочегарку, и "Баян" лишился возможности самостоятельно передвигаться...

— Но почему же вы раньше не ушли? — задал вопрос Эссен.

— Потому, почему и вы, Николай Оттович, — ответил

Иванов.

— Я собираюсь теперь выйти.

— А я лишен этой возможности, и мой "Баян" придется оставить в гавани.

Началось обсуждение подробностей выхода "Севастополя" в бухту Белого Волка. Решили направить, помимо него, еще канонерку "Отважный", все уцелевшие миноносцы и портовой буксир "Силач" На этом совещание закончилось.

Узнав о результатах совещания, Стессель в категорической форме потребовал выхода в бухту Белого Волка всех уцелевших кораблей и в ответ получил решительный отказ Вирена.

— Эскадра вашему превосходительству не подчинена и будет действовать и дальше согласно указаниям своего флагмана, — ответил он генерал-адъютанту.

Бухта Белого Волка, находящаяся между Тигровым полуостровом и Ляотешанем, была совершенно открыта с моря и лишь с севера прикрывалась небольшим скалистым мысом. Поэтому, как только корабли перешли сюда на стоянку, немедленно было притуплено к сооружению противоминных бонов. Кроме того, были выставлены противоминные сети. Прикрытая горами с берега, бухта Белого Волка была не доступна для обстрела батарей осадной армии и поэтому являлась едва ли не самым спокойным местом в Артуре.

Для охраны с берега в бухту были переброшены три полевые пушки с небольшим комплектом снарядов под командой Борейко. За ним следовали неизменный фейерверкер Родионов и другие утесовцы.

— Паскудное место для батареи, вашбродь, — ворчал фейерверке? — Никакого тебе укрытия с моря, кругом камень, блиндажей не построишь. Морякам-то хорошо сидеть на броненосцах, а мы тут стой на самом юру!

— Что расплакался на старости лет, Тимофеич? На втором форту японец сидит в пяти саженях от наших стрелков, и то ничего. Да и стрелять с моря он будет прежде всего по судам, — возразил Борейко.

Осмотрев берег, поручик наметил места для орудий за небольшим прибрежным валом. Для людей, по совету Родионова, решили рыть пещеры в одном из круглых склонов горы. Старый шахтер из Донбасса, Родионов был большой любитель "проходки стволов и штреков", как он именовал все без исключения саперные работы.

Установив орудия на указанных местах, солдаты с шутками и прибаутками принялись за подготовку землянок.

Оставив Родионова за старшего, Борейко отправился на "Севастополь" с докладом Эссену. Но найти командира оказалось не так просто. Эссен перед походом лично осматривал свой корабль, заглядывая во все щели и углы. За ним неотступно следовали старший офицер, боцман, кондукторы и различные специалисты. Борейко увидел его вылезающим из какой-то горловины, с фуражкой, сбитой на затылок, с растрепанной, запыленной бородой.

— Вы ко мне, господин офицер? — спросил Эссен. — Чем могу быть полезен?

Узнав, что поручик со своими устарелыми полевыми пушками собирается прикрывать броненосец, Эссен громко расхохотался.

— Это все равно, если бы двухлетний ребенок выступил на защиту взрослого человека. Вы нам совсем не нужны. Разве для отбития минных атак, — несколько мягче добавил Эссен, заметив обиду на лице Борейко. — Как у вас обстоит дело со связью, снабжением и прожекторами?

— К сожалению, ничего нет.

— Ладно. Сигнальщика дадим, на довольствие зачислим, прожектор поставим. Вас же попросим лишь не зевать и обстреливать все доступные вам цели, как-то: миноносцы, катера. Тратить на них крупные сибирские снаряды нет смысла, ваши же полевые пушки как раз подойдут для этой цели. Присылайте баталера за хлебом и консервами. Имею честь кланяться.

Борейко вернулся на берег. Солдаты усиленно долбили кирками и, лопатами мерзлую землю, крепили крышу землянок, и вскоре уже были готовы четыре пещеры, способные вместить всех утесовцев. Родионов, порозовевший и оживившийся, то и дело покрикивал на своих "номерков":

— Поторапливайтесь! К ночи все должно быть кончено, чтобы мы на новоселье поели горячей каши, а может, морячки пришлют нам по чарочке водки.

— Надо отправить на "Севастополь" человека за продуктами, — распорядился подошедший Борейко.

— А вот и Зайчик наш! — воскликнул Родионов.

— Честь имею явиться, вашбродь, до вас прибыл! — отрапортовал артельщик.

— Зачем бог принес?

— Утек из госпиталя. Больно японец бьет с мортиры.

Терпежу никакого нет. Рядом госпиталь разбило, да в наш два снаряда попало. Узнал, что вы здесь, и подался сюда, — ответил солдат.

— Оставайся, будешь и тут артельщиком. Надо сейчас отправляться на "Севастополь". Сможешь сделать это?

— Так точно, смогу! — обрадовался солдат, сразу повеселев.

Он кинулся было по направлению к берегу, но закачался и едва не упал на землю.

— Совсем ты ослаб, Зайчик, — мягко проговорил Борейко. — Подожди, мы дадим тебе кого-нибудь в помощь, тогда и отправишься на броненосец. Посиди здесь пока с Родионовым.

Поручик написал требование на продукты и вручил его Зайцу. Вскоре артельщик отправился на лодке с "Отважного" за продуктами.

Короткий зимний день клонился к вечеру. Тяжелые низкие тучи нависли над свинцово-серым океаном. Дул норд-ост. Огромные волны с шумом налетали на берег, покрывая скалы белой каемкой пены и изморозью. На горизонте маячили чуть заметные точки японских сторожевых судов. Посредине бухты высилась серая громада "Севастополя". Левее него рядом поместился "Отважный", еще ближе к берегу портовый буксир "Силач". У самих скал мотался на волне миноносец "Сторожевой". Вправо от броненосца в одну линию вытянулись "Сердитый", "Статный", "Скорый", "Смелый" и "Властный — все, что осталось от флотилии артурских миноносцев. Из-за прибрежных сопок со стороны Артура доносилась глухая орудийная стрельба.

Утесовцы как можно удобнее устраивались в своих норках. Раздобыли сухой гаолян на подстилку, вход в блиндаж прикрыли палаточным брезентом — В укрытых от моря местах сложили несколько камельков. На батарее устанавливали орудия и рыли углубления для склада снарядов.

Борейко шагал вдоль орудий, соображая, куда направить батарею. Со стороны Ляотешаня к берегу подошла рота моряков с "Севастополя" во главе с Андрюшей Акинфиевым.

— Как только установим на корабле артиллерию, тотчас попытаемся прорваться из Артура, — радостно сообщил лейтенант, здороваясь с Борейко.

— Буду рад вашему успеху. Пришел защищать вас от японцев, — сообщил поручик.

Пока матросов перевозили на броненосец, приятели разговорились.

— Твоя жена останется в Артуре, если "Севастополь" уйдет? — справился Борейко

— Да. Большая просьба позаботиться о ней. Ты ведь теперь тоже стал женатым человеком.

— Не беспокойся, Андрюша, все твои артурские друзья не оставят Надежду Сергеевну, и в случае нужды окажут ей всемерную помощь.

Акинфиев предложил Борейко на ночь поместиться на броненосце.

— В твоей берлоге едва ли тепло и удобно.

— Зато близко к солдатам и пушкам. Я привык делить со своими людьми все тяготы войны, — отказался поручик.

— Тогда приходи хоть обедать к нам в кают-компанию.

— Пришли мне бутылку-другую водки, чтобы было чем согреться на морозе, — попросил Борейко.

С наступлением темноты загорелись прожекторы на крепостных батареях Белого Волка. Корабли не открывали своих огней. Началась пурга. Сухой крупный снег зашелестел по земле. Артиллеристы, забравшись в свои пещерки, ужинали. Около орудий молчаливо шагал часовой.

Борейко прилег на охапку гаоляна и при слабом свете ручного фонаря погрузился в рассматривание карты района Белого Волка. Денщик Иван открывал банки с консервами.

— Водку будете пить, вашбродь? — спросил он.

— Пока не окоченею до полусмерти, не стану. Убери ее подальше от соблазна.

Солдат вздохнул и недобрым словом помянул "маленькую учительку", совсем околдовавшую его барина.

До полуночи все было спокойно. Снег сыпал не переставая, видимость на море не превышала одного кабельтова. Даже силуэт броненосца только чуть проступал в ночной мгле. Часовые на батареях сменялись каждый час, прислушиваясь к перезвону склянок на судах. Борейко дремал у себя в блиндаже.

Вдруг в непосредственной близости от "Сторожевого" мелькнула темная тень и почти тотчас же блеснул красноватый огонек минного выстрела. На всех кораблях поднялась тревога. Пробили отражение минной атаки, загорелись прожекторы на дежурных миноносцах, загрохотали скорострелки на "Севастополе".

— К орудиям! — крикнул выскочивший из блиндажа

Борейко. — Прямой наводкой, гранатой, прицел двадцать.

Залпом!

Утесовцы опрометью бросились на батарею, замелькали ручные фонари, звякнули открываемые и закрываемые затворы.

— Готово! — один за другим доложили наводчики.

— Пли!

Три огневых столба прорезали белую муть, и почти одновременно блеснули разрывы снарядов на темном фоне вражеского корабля.

— Должно, попали, — неуверенно проговорил Родионов.

— Больно копаетесь, черти лапчатые, — сердито ворчал поручик. — Эх, нет Блохина, тот умел быстро работать!

— Он совсем от нас отбился, — отозвался фейерверке?

Прошло полчаса, тревога на море улеглась, потухли прожекторы, и все опять погрузилось в темноту. Замершие артиллеристы топтались на месте, чтобы согреться.

— Отбой! — скомандовал наконец Борейко. — В следующий раз шевелитесь быстрее.

Под утро снегопад прекратился, видимость улучшилась. Неожиданно из-за Ляотешаня появились два японских миноносца. Они на всех парах шли к бухте Белого Волка.

— Прожектор на правую! — раздалась команда на "Сторожевом".

Светлый луч осветил в двух кабельтовых от берега большие четырехтрубные миноносцы. Передний успел выпустить мину, а задний ограничился стрельбой из орудий. Затем оба развернулись и стали уходить в море.

— Мина, мина идет! — раздался крик на дежурном миноносце.

На палубе поднялся шум, матросы приготовились прыгать в воду. В темных волнах был ясно виден светящийся след движущейся мины. Она прошла близко от миноносца и, вылетев на берег, взорвалась со страшным грохотом. Даже на батарею вместе с осколками долетели холодные брызги соленой воды.

Утесовцы стреляли с предельной скоростью. Им удалось два раза попасть во вражеские корабли, но серьезных повреждений нанесено не было, что весьма опечалило артиллеристов. Моряки тоже не могли похвастаться успехом.

День прошел спокойно. Утесовцы продолжали устраиваться на новом месте. На "Севастополе" устанавливали возвращенные с берега орудия, пополняли бомбовые и пороховые погреба, принимали воду и провиант. Воспользовавшись затишьем, Борейко побывал на броненосце, чтобы договориться с Эссеном о совместных действиях при отражении минных атак. Командир корабля тепло принял поручика.

Вернувшись к себе, Борейко застал в своем блиндаже Надю Акинфиеву и Олю Селенину. Они принесли различные теплые вещи и бритвенные принадлежности. Надя попросила вызвать Андрюшу с "Севастополя". Борейко велел сигнальщикам пригласить Акинфиева на берег.

— Это тебе, чтобы ты не замерз, — протянула Оля мужу бутылку водки. — Только, чур, не выпей все в один присест!

— И ты, Брут! — с комическим вздохом проговорил Борейко. — У меня в запасе имеются уже две бутылки, твоя будет третьей. Этак я скоро запью горькую.

С броненосца прибыл Акинфиев. В маленькой пещерке стало тесно. Надя с мужем вышли наружу и прохаживались по берегу. Но ветреная и морозная погода мало располагала к прогулке.

— Отправимся на корабль. Там у меня ты и переночуешь, — предложил лейтенант.

Сообщив Оле и Борейко о своем намерении, Акинфиевы отправились на "Севастополь".

Ночью видимость улучшилась В ожидании минных атак Борейко приказал солдатам посменно дежурить у орудий.

Вскоре после полуночи зашла луна. К бухте Белого Волка со всех сторон начали приближаться вражеские миноносцы. Они шли сразу с севера, юга и востока, в одиночку и группами. Между ними сновали мощные катера.

— К орудиям! Огонь! — выскочил Борейко из блиндажа.

Опережая утесовцев, загрохотали пушки "Севастополя", "Отважного" и миноносцев. За ними вступили в бой береговые батареи, затрещали пулеметы.

Японские миноносцы, попадая в лучи прожектора, бросались в сторону. Затем они пускали мины, разворачивались и уходили, отстреливаясь из всех орудий. Двенадцатидюймовым снарядом с "Севастополя" снесло одному и — них переднюю часть. Миноносец некоторое время еще двигался, но уже зарывался в воду. На мгновение мелькнули лопасти винта, и все исчезло. В другой миноносец сразу попало несколько снарядов Окутываясь облаками пара, он быстро начал оседать, продолжая при этом яростно стрелять из всех пушек. У третьего было повреждено рулевое управление. Он полным ходом ринулся на "Отважного", как бы желая его протаранить. Взрывом мины, удачно пущенной со "Сторожевого", его переломило, и он мгновенно скрылся под водой. Еще два миноносца, потеряв ход, остановились на виду у батареи. Борейко расстреливал их в течение нескольких минут.

У берега то и дело взрывались вылетавшие на камни мины, другие рвались на противоминных бонах, третьи запутывались в минных сетях и долго жужжали в них, как шмели.

Увлеченные борьбой с миноносцами, моряки совсем не следили за минными катерами. Воспользовавшись этим, японцы вдоль берега подобрались к самой корме "Севастополя" и в упор выпустили мину. Страшный грохот показал, что попадание было удачно. Прекратив стрельбу, корабль торопливо подтянулся почти вплотную к берегу и сел кормой на дно. Затем японцам удалось повредить также "Отважного" и "Сторожевого". С артурской эскадрой было покончено.

Когда наконец скрылся последний вражеский миноносец, Борейко с удивлением увидел, что наступает рассвет. Всего за ночь прошло не менее пятидесяти вражеских кораблей, и добрый десяток из них нашел свою могилу в бухте Белого Волка.

— Вашбродь, учителька просют вас к себе. Их ранило осколком, — доложил Борейко денщик.

— Что же ты молчал раньше? Где она? — И поручик поспешил в блиндаж.

На охапке гаоляна лежала с неестественно выпрямленной правой ногой бледная Оля и тихо стонала.

— Не волнуйся, Боречка, мне повредило правое колено, но рана не опасная, — чуть слышно проговорила она.

— Ненаглядная моя, зачем ты только сюда приехала, — заволновался поручик, — лучше бы мне оторвало сразу обе ноги... Потерпи немного, я сейчас постараюсь вызвать врача с "Севастополя"...

Вместе с доктором с броненосца прибыла и обеспокоенная полученным известием Акинфиева. Осмотрев Олю, доктор объявил, что разбита коленная чашечка. Рана не опасна, но учительница может на всю жизнь остаться хромой. Отчаянию Борейко не было предела.

С наступлением дня раненую на катере отправили в Артур в сопровождении Акинфиевой.

— Что в конце концов случилось ночью с "Севастополем"? — вспомнил Борейко.

— Отвоевался наш броненосец! В корме минная пробоина в три квадратных сажени Исправить ее и Артуре нет возможности, — отвечал врач.