Часть четвертая

Глава первая

Вследствие болезни Жуковского Звонарей перешел с Залитерной на батарею литеры Б.

В одну из ночей он был разбужен взрывом тяжелого снаряда. Шипение и свист новой бомбы заставили его вскочить с походной кровати и отпрыгнуть к дальней стене каземата. Но взрыва на этот раз не последовало. Звонарев ощупью пробрался к выходу и приоткрыл дверь. В лицо ему пахнула ночная свежесть. С батареи доносился неясный гул встревоженных солдатских голосов.

— Сергей Владимирович, вы не спите? — окликнули его из темноты. По голосу прапорщик узнал Гудиму.

— Тут и мертвые проснутся, не то что живые... В чем дело?

— Ночной салют одиннадцатидюймовых осадных мортир. Два снаряда легли за батареей.

Со стороны японцев мягко донеслись выстрелы и почти тотчас же послышался рев приближающихся снарядов.

— Закройсь! — крикнул солдатам Звонарев и юркнул в каземат.

От взрыва бетонный пол заходил под ногами, с потолка посыпалась известка. В дверь сильно ударил не то осколок, не то камень, отброшенный взрывом. Выждав несколько секунд, прапорщик выглянул наружу. Места падения снаряда не было видно, но солдаты бежали к траверсу между третьим и четвертым орудиями. Звонарев поспешил за ними. В темноте он с трудом рассмотрел кучу бетонных осколков, валявшихся на земле.

— Зарядный погреб завалило, — доложил взводный Лепехин.

— Хорошо, что порох не взорвался.

— Принесите-ка свет, — распорядился вынырнувший из темноты Гудима. — Пострадавшие есть?

— Никак нет. После первых снарядов все дневальные и часовые попрятались по бетонным казематам и уцелели.

Принесли несколько фонарей. При их слабом свею разглядели, что разрушены лишь край бруствера да небольшая часть порохового погреба. Торчали в разные стороны изогнутые рельсы.

— Ну и сила же в этих бомбах! — изумлялся Гудима, рассматривая разрушения.

— Ничего себе: снаряд — двадцать пудов, разрывной заряд — пять пудов шимозы — японского мелинита; а тут попало сразу две бомбы, — пояснил Звонарев.

— Летит! — вдруг не своим голосом заорал кго-то, и солдаты сломя голову ринулись к укрыгиям. На месте остались лишь Гудима, Звонарев и Лепехин.

— Спасайся! — толкнул Лепехина прапорщик.

Фейерверкер тряхнул головой, расчесал пальцами свою жиденькую бороденку и спокойно отвегил:

— Бог не без милости, вашбродь, а чему быть, того не миновать. — И остался на месте.

Все трое нервно вслушивались в стремительно нараставший свист. Звонарев чувствовал, как холодный пот выступил у него на лбу. В сознании остро билась одна мысль, одно желание — бежать, укрыться, пока не поздно Но вместо этого он громко зевнул и срывающимся голосом спросил, который час.

— Сейчас посмотрю, — глухо ответил Гудима, и в этот момент над ними пронесся со свистом снаряд и упал далеко за батареей.

— Слава тебе господи! — сняв шапку, закрестился Лепехин. — Чуток прицел поменьше, и в аккурат было бы по нас.

— Без четверти три, — наконец разглядел стрелку часов Гудима. — До рассвета ничего разбирать не стоит, пойдемте-ка по домам.

Выпустив несколько снарядов, японцы замолкли.

— Это вам, Сергей Владимирович, не Залитерная, на которую с августа не залетело ни одного снаряда, — обернулся штабс-капитан к Звонареву. — Здесь редкая ночь проходит спокойно.

Жизнь на батарее литера оказалась гораздо беспокойнее, чем на Залитерной. — сказывалось ее расположение в первой линии обороны. В течение дня батарея по нескольку раз открывала огонь и сама часто подвергалась обстрелу. Ружейные пули почти беспрерывно посвистывали над головой, до передовых японских траншей было меньше тысячи шагов.

Звонарев усердно занялся исправлением разрушенных казематов и траверса. Работать приходилось урывками: днем японцы внимательно следили за всем происходившим на батарее. Дело подвигалось медленно. Солдаты второго и третьего взводов работали вяло, неохотно.

— Спешить-то некуда, вашбродь, — оправдывался Лепехин. — Лучше повременим, пока японец успокоится, не то все равно разнесет снарядами...

Японцы с каждым днем усиливали обстрел. Не зная, что еще предпринять, чтобы ускорить работы, Звонарев позвонил по телефону к Борейко и попросил у него совета.

— Позови-ка к телефону Лепехина и Жиганова, я с ними поговорю, — предложил поручик.

Оба взводные пришли несколько растерянные и смущенные. Борейко говорил коротко, но внушительно, фейерверкеры сбивчиво оправдывались, затем обещали, что сегодня же все будет исполнено.

— Чем ты им пригрозил, что они так завертелись? — поинтересовался прапорщик.

— Сказал, что вечером побываю на батарее и оторву им головы, если ремонт не будет закончен. А что смотрит Гудима, ведь он у вас за старшего?

— Занят Шуркой, перископами и своим дневником.

Едва начало темнеть, как солдаты дружно принялись за работу. Лепехин усердно подгонял своих бородачей.

— Чего вы так испугались? — спросил Звонарев.

— Так ведь поручик обещал у всех бороды выдрать по волоску, — весело ответил взводный.

В третьем взводе работа тоже кипела.

— Днем обязательно, грит, до вас дотопаю и, ежели не все будет готово, задеру насмерть. Так и ревет в телефон, — рассказывал взводный Жиганов.

— Он могет! Не потрафишь — башку сорвет, потрафишь-водки поднесет! С таким и работать весело, — говорили солдаты.

Довольный успешным ходом работ, прапорщик вернулся в каземат. Вскоре туда пришел Гудима — он был недоволен тем, что Звонарев обратился не к нему, а к его заместителю.

— Я не люблю ссор, Сергей Владимирович, и не хочу нарушать хорошие отношения с вами, но все же вам следует помнить, что командую батареей я, — поднялся Гудима.

Звонарев промолчал и отправился в стрелковые окопы, к капитану Шметилло. Капитана он застал спящим в блиндаже. Харитина возилась около входа, перетирая посуду.

Прапорщик поздоровался с ней и пошел вдоль окопов. Стрелки почти все спали в укрытиях, и только несколько часовых через самодельные перископы наблюдали за врагом. До японцев было не больше ста шагов. Слева они подошли местами почти вплотную к проволоке перед Китайской стенкой; справа, пользуясь оврагом, они стремились обойти батарею литеры Б с фланга.

— Не спит, не ест японец, все роет, как крот, — обернулся к прапорщику часовой. — Нет у нас маленькой пушки, чтобы до него хоть бомбочку добросить. Мы пробовали приспособить ружья; приделаем к бомбочке деревянную палку, засунем ее в дуло и стреляем. Бывает, летит шагов на пятьдесят, а то и более, а другая тут же и рвется. Двоих уже ранило...

— Мы поставим у нас пару минометов для обстрела японцев. Ты не из команды поручика Енджеевского? — спросил Звонарев.

— Так точно, и вас во время боев на перевалах видел.

Дозвольте узнать, как вы догадались, что я оттуда?

— По твоей изобретательности.

— Евстахий Казимирович нас всегда учили думать над своим делом, и капитан Шметилло тоже очень одобряют солдатские выдумки, награждают.

— Чем же?

— Разно бывает. Кому консервы дают, кому чай и сахар, кому новые сапоги либо шинель.

Прапорщик попросил показать подходящие для установки минометов места. Стрелок охотно повел его по окопу. Звонарев наметил прекрасные укрытия для людей и мин. Тут же удобно было установить и минометы.

— Мы не знаем только размеров площадки, а то приготовили бы и ее, — пояснил солдат.

Звонарев указал. Вдвоем со стрелком они разметили землю.

Вернувшись к блиндажу Шметилло, прапорщик застал его уже одетым. Харитина хлопотала, накрывая стол.

— Прошу чайку с ромом, — пригласил капитан.

Звонарев сообщил о выборе места для минометов.

— С наступлением же темноты хочу осмотреть проволочные заграждения, чтобы обдумать, как через них лучше пропустить электрический ток.

— Это предприятие опасное. От проволоки до японцев всего сорок шагов. Только в дождь и туман можно проползти вдоль нее и осмотреть.

— Я провожу их благородие, — отозвалась Харитина. — С неделю назад облазила без малого весь участок, когда подбирала наших раненых.

— А верно. Она вам может очень пригодиться — ползает, как змея. Где она так научилась — и не знаю!

— Белку в Сибири добывала, а она, чуть где шорох или треск, — сразу уходит. На охоте и наловчилась стрелять и неслышно подкрадываться.

Пока офицеры, обсуждая детали, пили чай, Харитина расположилась возле блиндажа стирать белье. Разорвавшийся поблизости снаряд обдал ее землей.

— Который день начинаю стирку, а он не дает! — пожаловалась Харитина, входя в блиндаж.

— Заметь, откуда стреляют, а мы попросим артиллеристов уничтожить батарею.

— Да справа, за двойной горой, где дерево растет. В аккурат за ним и будет.

Звонарев и Шметилло вышли наружу. Из ближайшей бойницы капитан показал предполагаемое место расположения батареи.

— Наша цель номер пять, — узнал прапорщик, — сегодня же займемся ею.

Прощаясь, Звонарев предложил Харитине стирать белье в бане на Залитерной.

— Заодно и сами помоетесь.

— Как же я пойду вместе с мужиками? — покраснела Харитина.

— Выгоните их, а если одной страшно, возьмите с собой за компанию Шуру Назаренко, — вдвоем веселее будет.

На батарее литеры Б Шура сообщила прапорщику, что Гудиму вызвали в Управление артиллерии и что он, Звонарев, оставлен за старшего на батарее.

Было за полдень, когда Звонарев увидел неторопливо приближавшегося Борейко в сопровождении Блохина. Поручик тряхнул прапорщику руку, ласково погладил по голове Шуру и пошел вдоль фронта орудий. Завидя его, кое-кто из солдат не спеша поднимался навстречу, другие продолжали сидеть на земле. Борейко нахмурился.

— Жратвы, что ль, много в брюхе, что никак с земли не подыметесь? — сердито спросил он. — Встать!

Солдаты вскочили и вытянулись.

— Садись! Встать! Садись! — командовал поручик, пока лица солдат не покрылись потом. — То-то же, черти клетчатые, а то зажирели здесь без меня! — уже добродушно сказал он.

В третьем взводе Борейко обратил внимание на хмурые, сонные лица солдат.

— Жиган, — окликнул он взводного, — почему твой народ невеселый? Харчи плохи или вошь заела?

— Никак нет! Мы все с одного котла едим и не жалуемся, и в баню на той неделе ходили, помылись, обстирались.

— Они, вашбродь, по вас скучают, — вставил Блохин.

— Я их сейчас повеселю. Гармонь с тобой, Жиганов?

— Так точно!

— Тащи.

Через минуту взводный уселся и л бетонном обломке и растянул свою "тальянку".

— Барыню! — скомандовал Борейко

Блохин с присвистом пошел вприсядку. Солдаты сгрудились вокруг, но никто не выходил на середину.

— А ну, Лепеха-воха! Покажи, как кержаки пляшут, — подтолкнул взводного поручик.

— Я, вашбродь, не умею, да и беса тешить не хочу, — отнекивался солдат.

— Он над вами, дурнями бородатыми, и так день и ночь потешается. Можно подумать что ты и на свет божий появился с Библией в руках.

Солдаты захохотали. Лепехин досадливо оглянулся на них и, не встретив сочувствия, швырнул фуражку на землю и пошел за Блохиным.

— Ай да Лепехин! Я и не знал, что ты такой мастер! — подзадоривал Борейко

Увидев Шуру, прибежавшую поглядеть, поручик крикнул ей:

— А ну, пройдись-ка с ним в паре, — и вывел на середину круга смущенную девушку.

Лепехин, красный и мокрый от пота, продолжал остервенело бить землю каблуками. Сердитое вначале выражение лица сменилось ухарской улыбкой. И кода Шура, закинув вверх руку с платочком, павой проплыла перед ним, он молодецки гикнул и пустился в такую присядку, что все открыли рты от удивления.

— Как пляшет, черт! — восхищался Борейко и вдруг сам пустился в пляс.

Солдаты один за другим последовали за ним.

— Расступись, дай русской душе развернуться! — орал Блохин, расталкивая солдат.

Пройдя один-два круга, Борейко отошел в сторону и, утирая пот со лба, кивком головы подозвал Звонарева.

— Какие у тебя есть интересные цели? — вполголоса спросил он.

— Номер пять. Шметилло просил обстрелять, но без разрешения начальства открывать огня не разрешается.

— А начхать мне на всех! — махнул рукой поручик. -

К орудиям! — громко скомандовал он. — Цель номер пять, бомбою! Живо, черти!

Солдаты опрометью бросились по местам. Борейко взобрался на бруствер и, широко расставив ноги, смотрел по сторонам. Его огромная фигура четко вырисовывалась на фоне неба.

— Вашбродь, как бы вас не задело. До японца тут недалече, — подошел к нему Лепехин.

— От меня пули отскакивают. Эй, третье орудие, не копаться! Филя, поди подскипидарь их! — крикнул он Блохину, который в ожидании приказаний стоял внизу у бруствера.

— Готово! — докладывали один за другим фейерверкеры, поднимая руки.

Орудийные номера в ожидании выстрела прижались к брустверу. Оглядев батарею, Борейко взмахнул рукой.

— Первое! Второе! — заорал Лепехин, и два огненных столба вылетели из дул орудий.

— Третье, четвертое! — подхватил Жиганов.

Пушки с грохотом отлетели назад по наклонной раме лафета и затем медленно скатились на прежнее место. Борейко в бинокль наблюдал за разрывами.

Японцы не замедлили ответить. Вдали резко прозвучали выстрелы, и в следующее мгновение на батарею с визгом обрушилось несколько снарядов.

— Целик лево два, прицел больше на одно деление. Батарея — залпом! — командовал поручик. — Не суетись, на японские гостинцы не оглядывайся, делай все с толком! — приказывал он, следя за работой орудийных расчетов.

Обменявшись с японцами несколькими залпами, Борейко прекратил огонь.

— Построиться за орудиями! — приказал он, соскакивая с бруствера.

Когда распоряжение было выполнено, он прошел вдоль фронта, всматриваясь в раскрасневшиеся от движения лица солдат.

— Разойдись!

С веселыми шутками и смехом артиллеристы пошли по блиндажам.

— Шура! — окликнул Борейко стоявшую около своего каземата девушку. — У тебя лишней юбки нет?

— Зачем она вам понадобилась? — удивилась Шура.

— Хочу прапорщику подарить.

Шура так и покатилась от смеха, прикрыв лицо передником. Звонарев покраснел, но сдержался и торопливо прошел в каземат.

— Парень ты, Сережа, не плохой — не трус и не дурак, но командир из тебя, прости, как из чего-то пуля! У тебя тут не люди, а золото, а ты хнычешь, что они никуда не годятся. Сумей подойти к ним, и они заработают, как черти.

Затем он подозвал Блохина.

— Пошли, Филя, домой!

— Чудище, а не человек, — кивнул вслед Борейко Лепехин. — Такой хоть кого расшевелит, у него и мертвяки запляшут. Нагрешил я сегодня, прости господи!

— Ничего, отмолишь, — успокоил его Звонарев.

Через день на батарее литеры Б появились матросы с "Баяна" с двумя минометами. За ночь их установили в намеченных местах и тотчас решили испробовать. Пригласили Звонарева и Гудиму, с Залитерной явились Борейко с Блохиным. Солдаты с любопытством наблюдали за приготовлениями.

— Вашбродь, — подошел Денисов, — не пощупать ли нам японца, когда он испугается? Заглянем к нему в окопы, пошарим в ближнем тылу, глядишь — чем-нибудь и разживемся.

— Ты же знаешь, что вылазки строго запрещены начальством.

— Так оно, вашбродь, ничего не узнает. Мы скажем, что японец напал на нас первый.

Капитан долго раздумывал.

— Эх, куда ни шло, — наконец согласился он. — Бери своих охотников, винтовки, бомбочки и приготовься к атаке. Но только дальше первой линии, чур, не лезть.

Денисов исчез. Капитан приказал изготовить все самодельные пулеметы и следить за действиями охотников, чтобы вовремя прийти на помощь. Борейко и Звонарев устроились возле миномета. Блохин вертелся тут же, объясняя стрелкам устройство и действие минометов.

Заметив место, где японцы особенно усиленно возились, туда направили первую мину. Эффект получился разительный. От взрыва обвалился бруствер на значительном протяжении, в воздух полетели бревна, щепки, лопаты. Около сотни людей с криком бросились в тыл. Денисов со своим отрядом охотников кинулся им вслед. Через минуту первая и вторая линии неприятельских траншей были заняты стрелками. Оставшиеся на позиции солдаты, не дожидаясь команды, последовали за охотниками.

— Куда вы, назад! — пытался было их остановить Шметилло, но солдаты не слушались, и капитан, махнув рукой, отправился вслед за ними.

— На всякий случай надо подготовиться к отражению атаки, — заметил Гудима, — я пойду на батарею.

— А мы с Сережей прогуляемся к японцам в гости, — отозвался Борейко и взобрался на бруствер Прапорщик последовал за ним.

Вылазка оказалась на редкость удачной. Охотники прорвались далеко в тыл и дошли почти до линии японских полевых батарей. Борейко и Звонарев миновали одну за другой шесть линий и траншей и вышли в глубокий овраг в тылу. Здесь они нашли Шметилло. Из траншеи появилась улыбающаяся Харитина, на шее у нее висела пара биноклей, на поясе болталась шашка.

— Набрала всего, в хозяйстве пригодится. Нате вам, вашбродь, а то у вас такой нет.

— Сколько за нее хочешь?

— Долг платежом красен, — за баню это.

Справа и слева участилась ружейная стрельба. Японцы переходили в контратаку. Со всех сторон стекались охотники, отстреливаясь на ходу.

— Сила его, вашескородие! Не менее батальона, с двумя пулеметами, — подошел Денисов.

Шметилло оглянулся. Вечерело, с северо-востока надвигался туман, с каждой минутой становилось темнее Вспышки ружейных выстрелов делались все ярче. Солдаты кучками проходили в тыл, то и дело оглядываясь на выстрелы

— Пора и нам двигаться, — заметил Борейко.

— Валите, авось мы и сами отобьемся от японцев.

Начавшийся затяжной уже по-осеннему холодный дождь не позволял японцам до утра вернуть утерянные окопы, а перед рассветом последние охотники Шметилло, разрушив все блиндажи и засыпав окопы, вернулись благополучно назад. За минометами прочно укрепилась слава страшного оружия, против которого японцы не могут устоять

Наступила дождливая осень. Солдаты, спавшие почти всегда под открытым небом, стали прятаться в блиндажи. Скученность немедленно вызвала усиленные заболевания Теперь уже не приходилось думать об отдыхе на Электрическом Утесе. Людей едва хватало для обслуживания батарей Утесовцы прочно обосновались на батареях ли горы Б и Залитерной и начали готовиться к зиме. Размокшая от, дождей почва затрудняла боевые операции, и военные действия сводились лишь к орудийной и ружейной перестрелке, да Шметилло изредка по пользовался своими минометами для разрушения японских укреплений.

Японцы даже в дождливые дни продолжали возводить новые траншеи. В одну из ночей Звонарев был разбужен дежурным по батарее.

— Вашескородие, японец на штурм лезет, — взволнованно доложил он. — Штабс-капитан велели вас разбудить.

Торопливо надев шинель и сунув в карман наган, прапорщик вышел из каземата. Ночь выдалась темная. Моросил мелкий дождь. Со стороны стрелковых окопов доносилась ружейная стрельба, слышались крики. Лучи слабых японских прожекторов, чтобы пробившись сквозь сетку дождя, остановились на русских окопах, как бы показывая своим частям направление атаки.

— Сергей Владимирович, пройдите на правый фланг и пустите несколько ракет и светящихся снарядов, — распорядился Гудима. — Я на всякий случай велю зарядить пушки картечью. Если японцы прорвутся, встречу их как следует!

Прапорщик направился к указанному месту.

— Установить все три станка, — приказал он ракетчикам. — Угол возвышения пятьдесят градусов.

Солдаты с ручными фонарями выволокли переносные станки, вложили в каждый по ракете и зажгли фитили.

Вымокший на дожде стопин плохо разгорался, затем огонек медленно пополз вверх по нитке, и ракеты, зашипев и выбрасывая сноп искр, взвились к небесам Рассыпавшись в воздухе на тысячи огненных звездочек, они ярко осветили впереди лежащую местность. Прапорщик увидел в ста саженях колонну, обходящую батарею справа. Японцы поблескивая штыками, бежали густой массой в промежуток между батареей литеры Б и соседним фортом номер один.

— Тащи мортиры! — приказал Звонарев. — Пальба светящимися ядрами, полным зарядом!

Солдаты кинулись к маленьким медным чонкам. Со страшным грохотом, перевернувшись при выстреле навзничь, мортирки выбросили свои огненные шары, которые врезались в наступающих. При ярком свете брандскугелей было видно, как японцы сразу замедлили бег, смешались, а затем и вовсе остановились. Одновременно с Залитерной загремели частые выстрелы, и в японцев с визгом полетели снаряды. Это Борейко, заметив опасность, угрожавшую батарее литеры Б, поспешил ей на помощь. В стрелковых окопах застучал пулемет. Атака была отбита.

Вскоре перестрелка постепенно стихла.

— Отбой! Разойтись по казематам! — издалека донеслась команда Гудимы.

Звонарев приказал убрать ракетные станки и мортиры.

— Зайдите ко мне на минуточку, Сергей Владимирович, — позвал его штабс-капитан.

В командирском каземате Звонарев застал все еще бледную от волнения Шуру. Гудима, отряхивая мокрый плащ, знаком пригласил прапорщика к столу.

— Чай готов, Шура? — спросил он у девушки.

— Сейчас подам.

— Расскажите, чем вы привели Шметилло в восторг?

В двух словах Звонарев передал все происшедшее.

— То-то стрелки вас и Борейко величают своими спасителями от верной гибели!..

Затрещал телефон. Гудима снял трубку.

— А, Боря! У нас все благополучно, нет ни раненых, ни убитых. Спасибо за помощь, донесу обо всем подробно в Управление артиллерии. Не будь тебя, сидели бы сейчас японцы на нашей батарее. Звонарев? Жив и здоров. Передаю трубку.

— Здорово! — раздался голос Борейко. — Оказывается, твоя Варвара большая мастерица по кухонной части. Второй раз съедаю твои обеды и пальцы облизываю. Тут есть еще письмецо тебе. Слушай, прочту: "Сэр, послезавтра вы должны по делам службы побывать в отряде Романовского. К двенадцати часам дня лошади будут оседланы. Я еду с вами. Хорошо? В. ".

— Ты не знаешь, Боря, зачем меня туда посылают?

— Чтобы твоя Брунегнльда имела возможность день твоих именин провести с тобой после длительной разлуки. Она сама придумала эту поездку, о чем мне по секрету и сообщила. Ну, будь здоров!

Утром Звонарев отправился в стрелковые окопы, чтобы подробнее узнать обо всем происшедшем ночью. Уже издали он заметил большие разрушения в проволочном заграждении. Козырьки над окопами на многих участках тоже были повреждены, брустверы снесены, окопы полузасыпаны.

— Поберегитесь, вашбродь, а то сегодня японец дюже сердитый, попало ему ночью на орехи, — предупредил стрелок Звонарева.

— Капитан-то цел?

— Слава богу, пока целы. Они ночью в самую свалку лезли, кругом смерть, а они — как заговоренные. Только фуражку с них сбило да погон сорвало.

— А Харитина?

— Герой-баба! От командира ни на шаг не отставала. Двух японцев заколола, хотя ее саму чуть на штыки не подняли — стрелки спасли.

Подошла Харитина.

— Здравия желаю, вашбродие! Здорово вы нам вчера подсобили своими ракетами да огненными бомбами. Сразу все, как днем, стало видать, тут мы и всыпали японцам.

— Это с Залитерной открыл огонь Борейко.

— Медвежья батарея, значит, не подкачала, — улыбнулась Харитина. — Солдаты там все как на подбор, под стать своему командиру — здоровые да красивые, не то, что наша пехотная мелкота.

— Вы бы и переходили в артиллерию.

— Без капитана не пойду, а они ведь пехотинец.

— Где он сейчас?

— В блиндаже горюет. Игнатий Брониславич всегда о своих солдатах печалится, ровно сродни они ему.

Прапорщик застал Шметилло сидящим в мрачном раздумье за столом и поздравил с удачным отбитием ночного штурма.

— Но какой ценой! — горько усмехнулся капитан. Потерял столько прекрасных разведчиков — один лучше другого.

— На войне не без жертв, — пытался успокоить его Звонарев.

— Но все же надо стараться, чтобы их было возможно меньше.

Выяснив обстановку, прапорщик вернулся на батарею.

— Вам телефонограмма, — протянул Звонареву бумажку Гудима.

Командир артиллерии приказывал прапорщику прибыть на следующий день в Управление за получением указаний по рекогносцировке артиллерийских позиций и наблюдательных пунктов в районе расположения отряда капитана Романовского.

Сигнальная пушка на Золотой горе грохнула как раз в тот момент, когда Звонарев входил в Управление артиллерии. Одновременно на судах, стоящих на рейде, послышался перезвон склянок, отбивавших полдень. Справившись у адъютанта, в Управлении ли Белый, Звонарев постучал в генеральский кабинет. Дверь приоткрыл полковник Тахателов. Красный от возбуждения, он спорил о чем-то с генералом.

— Согласно распоряжению вашего превосходительства в Управление артиллерии прибыл, — отрапортовал прапорщик Белому.

— Спросите его, Василий Федорович, он с батареи литеры Б и, наверно, был свидетелем и участником ночной атаки, — вместо приветствия проговорил Тахателов.

— Была ли необходимость стрельбы на Залитерной позапрошлую ночь во время японской атаки? — обратился к Звонареву генерал.

— Своим огнем она спасла положение. Таково мнение и Гудимы и командира стрелков капитана Шметилло.

— Рапорт Гудимы я уже получил, а о донесении

Шметилло мне пока ничего не известно.

— Я же говорил, ваше превосходительство, что ему надо отдавать в приказе не выговор, а благодарность! — торжествующим тоном воскликнул полковник.

— Но он грубо нарушил все инструкции об открытии огня. Стольников прав, жалуясь на его недисциплинированность.

— Какая тут может быть дисциплина, когда японцы голыми руками забирают батарею! Молодец Борейко! Вы, Василий Федорович, как хотите, а я ему от себя скажу большой спасиба, — с кавказским акцентом проговорил Тахателов.

— Я знаю ваши неизменные симпатии к Борейко, вы всегда горой стоите за него.

— Говорю прямо — люблю, как сына! Пусть пьяница, скандалист, но все же лучший офицер у нас в артиллерии.

— Слов нет — Борейко прекрасный артиллерист, но крайне недисциплинирован, никогда не знаешь, что он выкинет.

— На войне надо считаться только с реальной обстановкой и действовать сообразно с ней. Она же ни в какие инструкции уложиться не может. Спасибо надо говорить Борейко, а не ругать его, — не унимался Тахателов. — Спасибо я не скажу, а ограничусь напоминанием о необходимости беречь снаряды. Стольников подал рапорт о болезни. Вместо него я назначаю Жуковского, который поправился. С Борейко они старые друзья. Перемещать же Борейко я просто боюсь. На Залитерной он прижился и сидит спокойно, на новом же месте тотчас начнет переделывать все по-своему. Хлопот с ним не оберешься!

— Что прикажете мне делать, ваше превосходительство? — почтительно справился Звонарев.

— Обратитесь, душа мой, к Варе. Она уже за вас получила все инструкции, — дружески похлопал прапорщика по плечу Тахателов.

— Прошу ко мне завтракать, благо уже наступил адмиральский час. Там я все и объясню, — пригласил Белый офицеров.

За столом, вспомнили, что сегодня день Сергия Радонежского и что, следовательно, Звонарев именинник. Варя захлопала от радости в ладоши.

— Я и забыл — у нас во второй и одиннадцатой ротах сегодня ротные праздники. Надо заехать их поздравить, — вспомнил генерал, — а пока выпьем за присутствующего именинника и пожелаем ему счастья.

— Вместе с Варей, — добавил Тахателов и захохотал.

Звонарев покраснел и взглянул на часы.

— Мне надо поторапливаться, — проговорил он. — Теперь рано темнеет.

Белый в двух словах объяснил Звонареву задание; выбрать позиции для батарей и найти наблюдательные пункты между Голубиной бухтой и деревней Яхуцзуй, что около укрепления номер пять Западного фронта.

— Участок занят отрядом капитана Романовского, штаб которого расположен в деревне Юдзянтунь Южный. Этот пакет передайте капитану, — закончил Белый.

— Вы-то зачем едете со мной? — справился прапорщик у Вари, когда они двинулись в путь.

— С вами?! Не слишком ли много чести! Я еду по распоряжению главного врача нашего госпиталя, чтобы передать медикаменты и перевязочные материалы в Западный отряд.

День выдался довольно теплый, ясный. Японские батареи, воспользовавшись улучшением погоды, начали усиленно обстреливать внутренний рейд и порт. Несколько снарядов упало около Артиллерийского городка.

— Придется ехать вокруг Пресного озера, чтобы миновать район обстрела, — решила Варя.

Миновав Старый город, они очутились в Новом городе. Здесь было тихо. Пользуясь теплым солнечным днем, публика, в большинстве раненые, прогуливалась по набережной. Среди гуляющих Варя и Звонарев увидели Вениаминова под ручку с Лолочкой. Прапорщик хотел было их окликнуть, но Варя ударила нагайкой его лошадь.

— Не смейте здороваться с ними! — грозно зашипела девушка.

Не позволила она своему спутнику и завернуть к дому Акинфиевых.

— На обратном пути полюбуетесь на вашу ненаглядную Наденьку, которая так эффектно натянула вам нос, выйдя замуж за вашего же друга! — иронизировала Варя.

Проехав мимо морского госпиталя, они свернули на дорогу, ведущую к Голубиной бухте. Здесь было тихо. По дороге двигались, скрипя огромными колесами, китайские арбы, тарахтели две-три военные повозки.

С моря тянул прохладный солоноватый ветер. Лошади, радостно пофыркивая, шли широкой рысью. Кубань, легкая и грациозная, красиво перебирала своими точеными ножками в белых чулочках. За ней следовал более крупный и тяжелый Дон, поекивая селезенкой.

Скоро Варя и Звонарев увидели перед собою деревню Юдзянтунь. У крайних домов, преграждая дорогу, стоял длинный стол, за которым сидело человек двадцать офицеров. Тут же рядом в канаве копошились денщики, откупоривая бутылки. Несколько поодаль песельники выводили какую-то залихватскую мелодию.

Заметив приближающихся всадников, сидевший на председательском месте полковник, в котором Звонарев узнал Ирмана, махнул рукой. Офицеры вскочили с бокалами в руках, хор грянул веселую песню.

Звонарев начал было придерживать лошадь, но Варя, ударив Кубань нагайкой, карьером понеслась навстречу расступившимся перед нею офицерам, птицей перелетела через накрытый стол и помчалась дальше. Дон тоже ринулся вперед и с размаху взял этот своеобразный барьер, причем Звонарев едва не вылетел из седла. Сзади раздались дружные аплодисменты.

Догнав Варю только за деревней, прапорщик сердито спросил:

— Что за фантазия пришла вам в голову брать с маху такие препятствия? Я чуть не упал и не покалечил Дона.

— Ну и чудак вы! Не ускачи мы, нас напоили бы допьяна.

— Я отказался бы от выпивки.

— Ирман приказал бы вам выпить, как старший в чине. И вообще отказываться страшно неприлично. Какой же вы тогда офицер? Мне было бы стыдно ехать с вами! А так вы против своей воли даже заслужили аплодисменты.

— Они предназначались вам, а не мне.

— Конечно, честь барьера гораздо больше принадлежит Дону, чем такому горе-ездоку, как вы, который сидит на лошади, как собака на заборе. Ну вот и Юдзянтунь. Справа у большой фанзы виден красный флаг, и около стоят заседланные лошади. Там, верно, и помещается штаб Романовского. А вон дальше, на кумирне, флаг Красного Креста. Я туда и поеду. Когда освободитесь, заезжайте за мной.

— Хорошо.

Варя вздохнула.

— Мне бы очень хотелось проехать с вами до самого моря, но боюсь, что Романовский будет этим недоволен...

— Я упрошу его взять вас с собой.

— Я буду тиха, скромна, одним словом — пай-девочка. Так ему и скажите. — Варя подняла лошадь в галоп.

— Прошу садиться, господин Звонарев, — придвинул Романовский стул прапорщику.

Звонарев сел и, пока Романовский читал бумаги, осмотрелся вокруг. Фанза, которую занимал капитан, была чистая, просторная; в узорчатых окнах вместо обычной у китайцев цветной бумаги блестели стекла. На стене против окон висела подробная карта Артура с нанесенными на ней укреплениями и две большие схемы севастопольской обороны. На столе лежали какие-то книги. В глубине виднелась складная походная кровать.

— Значит, вы желаете проехаться со мной вдоль расположения моего отряда? — закончил чтение капитан.

— Так точно. Если, конечно, это вас не затруднит.

— Нисколько, погода прекрасная, и я с удовольствием прокачусь верхом.

Капитан позвал денщика и приказал седлать лошадь.

— Мы отправимся сначала на берег моря, а затем проедем вдоль фронта по направлению к Артуру, — объяснил капитан. — Возможные позиции и наблюдательные пункты я нанес на эту карту, которую возьму с собой. Это ускорит и облегчит нашу работу.

— Со мной приехала мадемуазель Белая, дочь нашего генерала. Она хотела бы сопутствовать нам, — робко проговорил прапорщик.

— Она интересная? — улыбнулся капитан.

— Весьма своеобразна, во всяком случае.

— И прилично ездит верхом?

— Очень.

— Буду рад с ней познакомиться.

Подъехав к кумирне, где расположился отряд Красного Креста, они вызвали Варю. Узнав о приезде начальника отряда, на крыльцо вышел врач.

— Нас можно поздравить: мы наконец получили необходимые нам медикаменты и перевязочный материал, — радостно сообщил он. — Нам его любезно доставила сестра Белая.

— Позвольте поблагодарить вас, мадемуазель, и выразить свое удовольствие по поводу предстоящей совместной прогулки, — протянул руку девушке капитан.

Через пять минут они ехали по направлению к Голубиной бухте — Варя посредине, офицеры по бокам.

— Вы прекрасно сидите на лошади, мадемуазель, — заметил Романовский, критически осматривая Варю. — Повод держите крепко, лошадь хорошо слушается вас. Дать вам в руки меч и копье, и вы станете воплощением девы-воительницы.

— Я всего лишь скромная казачка, — ответила девушка, польщенная похвалой.

Вскоре впереди открылась Голубиная бухта. В нескольких десятках саженей от берега из воды торчал остов миноносца "Внушительный", взорванного здесь

11 февраля командой при приближении японцев. Исковерканные трубы, обломанные мачты и сиротливо стоявшие на палубе пушки четко виднелись на лазурно-голубом фоне воды.

— Памятник трусости наших морячков. Вместо того чтобы принять бой, они поспешили выброситься на берег и взорваться, — высокомерно заметил Романовский.

Выехав к берегу севернее Юдзянтуня, всадники направились к небольшому скалистому, на полверсты выдающемуся в море мысу, именуемому Промежуточной горкой. На нем виднелись стрелковые окопы, а дальше, маскируясь со стороны моря, — скорострельная пушка и несколько фанз. На ближайшей из них висел маленький флажок. Сюда Романовский и направил своего коня. Спешившись, офицеры вошли в дом, а Варя пошла навестить знакомых китайцев. При появлении начальника отряда из-за стола вскочило несколько человек.

Один из присутствующих, штабс-капитан Соловьев, отдал рапорт Романовскому.

— Прошу вас, господа, отправиться к своим частям, я обойду весь участок, — обратился к ним Романовский.

Офицеры поспешили выйти из фанзы, за исключением Соловьева.

— Сейчас мы втроем — пардон, вчетвером, я упустил из виду мадемуазель Белую — направимся к деревне Шаньятоу. Побываем на горке, что к северу от нее. Там расположены окопы сборной роты штабс-капитана Соловьева.

— Придется немного обождать, пока приведут мою лошадь, — предупредил Соловьев. — Мы тем временем пройдемся к ближайшим окопам.

В нескольких сотнях шагов по берегу виднелась скала высотою в тридцать — сорок саженей, на вершине которой был устроен полукругом окоп, фронтом на север и запад. Отсюда открывался широкий вид на бухту и море, а также и на прибрежные холмы, занятые японцами.

Романовский, на ходу здороваясь со стрелками, прошел вдоль окопа и поднялся на бруствер. Звонарев и Соловьев последовали за ним. Звонарев осмотрелся. Скала, на которой они находились, вдаваясь в море, делила Голубиную бухту на две части: меньшую — северную, берег которой был занят японцами, и большую — южную, оставшуюся за русскими. На стороне японцев было заметно движение. В море плавало много парусных и весельных шлюпок. На берегу суетились рыбаки, вытаскивая сети. Им помогали небольшие группы японских солдат. Несколько ближе к русским японцы косили пожелтевший гаолян, тут же рядом паслись лошади.

— Картина совсем мирная, — заметил Звонарев.

— Да, стреляют здесь редко. Мы экономим снаряды, а японцам стрелять не по чем — все голо и пусто. У нас здесь так мало войска, что задирать неприятеля нам не приходится.

Подошедший солдат доложил, что лошади заседланы.

— Где же мадемуазель Белая? — оглянулся Романовский. — Вы не видели сестры милосердия, что приехала с нами? — спросил он у стрелков.

— Они находятся в фанзе, в которой стоят артиллеристы, и подпоручик с ними.

Звонарев и Романовский застали Варю в разгаре операции. Она старательно обмыла нарыв и ловко вскрыла его. При этой операции солдат то и дело вскрикивал от боли, но Варя не обращала на него никакого внимания.

— Грязь у вас, господин подпоручик, поразительная. Все солдаты завшивели. Не мудрено, что они болеют в таких антисанитарных условиях, — вполголоса отчитывала Варя молодого офицера.

Романовский молча наблюдал эту сценку. Заметив его, подпоручик забормотал в ответ что-то неразборчивое.

— Нужно сегодня же вынести и проветрить все тюфяки, а фанзу вычистить и побелить, а то у вас лошади прекрасно убраны, а люди живут по-свински, — наставляла девушка.

— У кого еще что болит? — спросила она солдат.

— У меня сильно тело свербит, сестрица, — проговорил один из них.

— Сними рубашку.

Пока солдат раздевался. Варя обернулась и, увидав капитана, нахмурилась.

— Я, конечно, очень признателен вам за проделанную работу, мадемуазель, но сначала следовало бы спросить на это у меня разрешение, — заметил Романовский.

— Я сам попросил сестру осмотреть солдат. Наш фельдшер заболел, и мы лишены всякой медицинской помощи, — заступился за Варю подпоручик.

— В таком случае мне остается лишь извиниться перед мадемуазель Белой, а вам указать, что добровольные сестры не располагают знаниями даже ротного фельдшера.

— Я сдала фельдшерский экзамен, работаю в госпитале и знаю наверняка много больше, чем ваши ротные "эскулапы" — сердито отозвалась Варя.

— Опять неудача, — деланно засмеялся Романовский. — Еще раз извиняюсь. Вы клад: ездите верхом, как Брунегильда, лечите не хуже самого Эскулапа и воинственны не менее Афины Паллады!

Путь до Шаньятоу был проделан без приключений.

Романовский разговаривал с Соловьевым, а Звонарев с Варей ехали сзади.

— Терпеть не могу этого задаваку: "Я начальник отряда, потрудитесь меня слушать, я предупреждаю", — передразнивала Варя Романовского. — Папа-генерал и то так не разговаривает со своими подчиненными. Давайте отстанем от них совсем или поедем другой дорогой.

— Мне неудобно. Я ведь командирован в его распоряжение.

Варя вздохнула и замолчала.

Соловьевская горка, как ее называли по имени командира оборонявшей роты, оказалась полевым укреплением усиленной профили с двумя рядами проволочных заграждений и прочными блиндажами для стрелков. На флангах стояли два пулемета, а несколько сзади, около деревни, находилась скорострельная пушка. С этой позиции открывалась огромная панорама от Голубиной бухты на западе до горы Высокой на востоке, то есть на протяжении почти восьми верст. Прекрасно были видны японские тылы в районе Высокой. И Звонарев с удивлением заметил, что японцы успели уже взобраться почти до половины горы.

— Однако они времени даром не теряют, — проговорил он, указывая на неприятельские траншеи.

— Зато мы о них совсем не думаем. Будь у нас здесь хотя бы две старые шестидюймовые пушки, никогда японцы не смогли бы не только взять, но и приблизиться к Высокой. Прошу вас обо всем этом довести до сведения вашего начальства, — ответил капитан.

Проходя мимо группы солдат-стрелков, капитан неожиданно велел некоторым из них раздеться. Поеживаясь от свежего ветра, стояли голые люди. Осмотрев их, Романовский брезгливо потрогал заношенное грязное солдатское белье, кишевшее вшами.

— Мадемуазель Белая кое в чем права. Вши и грязь могут оказать большее влияние на длительность обороны крепости, чем все осадные батареи, вместе взятые. Поэтому борьба с ними не менее важна, чем с японскими шпионами и пушками. Господин штабс-капитан, намотайте эго на свой длинный ус.

Прозябшие солдаты поспешили натянуть на себя одежду, вполголоса ругая начальство.

Уже вечерело, когда офицеры вернулись в деревню, где оставалась Варя. Увидя Звонарева, она торжественно потрясла объемистым мешочком.

— Я достала чесноку, который сейчас в Артуре на вес золота. Здесь его фунтов десять. Это все китайцы, им спасибо надо говорить, — пояснила девушка. — Обещал завтра принести нам домой большую рыбу, которую еще и сам не поймал.

— Рыболовство строго запрещено приказом Стесселя, — напомнил Звонарев.

— Есть-то все хотят, и солдаты и офицеры. Поэтому начальство и, смотрит сквозь пальцы на нарушение этого распоряжения. Китайцы знают, как надо ловить здешнюю рыбу и где она больше всего водится. Если бы не наши китайские друзья, то мы давно, бы голодали.

— Значит, и я еще не умер с голоду благодаря китайцам? — спросил прапорщик.

— Конечно. Ели конину и чумизу, а теперь при их помощи питаетесь прилично, — пояснила Варя. — Вы покончили с делами?

— Так точно, госпожа амазонка, — откозырял прапорщик.

— Тогда поехали домой.

— Разрешите считать мою задачу выполненной? — спросил прапорщик у Романовского.

— Вполне.

Свернув на Юдзянтунь, Звонарев и Варя пустили коней рысью и, миновав деревню, вскоре оказались на окраине Нового города. Солнце уже садилось, но на западе четко выступали Высокая и окружающие ее горы. Царила полная тишина, — очевидно, на позициях шла вечерняя смена частей. Вдруг на батарее Золотой горы взлетел огромный столб огня, сопровождаемый целой тучей искр, за ним другой, третий. Донеслись гулкие звуки выстрелов, многократно повторенные эхом.

— Заяц старается. И когда он только спит? Каждую ночь будит меня своей канонадой, — проговорила Варя.

С тротуара их окликнули. Звонарев узнал Сахарова.

— Откуда путь держите? — поинтересовался, здороваясь, капитан. — Я так давно не видал вас, что решился даже задержать на дороге.

— Мы знакомились с расположением войск на левом фланге, — важно заявила Варя. — Сергей Владимирович интересовался артиллерийскими позициями, а я постановкой медицинской части.

— Которую она нашла в полном беспорядке, за что и объявила Романовскому выговор, — закончил Звонарев.

— Если не очень устали, милости прошу заглянуть ко мне — тут рядом. Третий раз справляю новоселье с момента начала тесной блокады. Сюда покуда снаряды еще не залетают. Я хотел бы показать мадемуазель Варе несколько японских кимоно, а также кое-какие безделушки.

— На десять минут можем зайти, — решила Варя, соскакивая на землю.

Появившиеся денщики взяли лошадей. Небольшая, в три комнатки, уютная квартира Сахарова вся утопала в коврах: они лежали на полу, висели на стенах, покрывали кушетку, служили портьерами на дверях. Всюду красовались различные безделушки в виде драконов, рыб и мифических животных. В углу под иконой находился большой золоченый Будда с неизменным лотосом в руках.

Капитан провел своих гостей в спальню и распахнул большой гардероб. В нем висело несколько десятков кимоно всевозможных цветов и размеров, из самых разнообразных материй — тяжелые парчовые, вышитые золотыми и серебряными драконами, и совсем невесомые, из тончайшего шелка, похожего на паутину, и теплые, на вате, с меховыми воротниками, сплошь расшитые разноцветным бисером. Драконы, змеи, лотосы, хризантемы, цапли, вишни — все это переплеталось в сложном узоре вышивки. Варя с чисто женским любопытством рассматривала эту своеобразную коллекцию.

— Откуда они у вас?

— Досталось от одного знакомого. Я лишь постарался сохранить их от порчи. Разрешите предложить вам, мадемуазель, один из них на выбор.

— Что вы, Василий Васильевич, мне просто неудобно принимать такие подарки! — отнекивалась девушка.

— Мне они достались даром, и я, откровенно говоря, не знаю, что с ними делать. Вам же может пригодиться. Поэтому позвольте из личной симпатии к вам и из уважения к вашим родителям, которые всегда так мило относятся ко мне, сделать маленький подарок. Вы доставите мне этим большое удовольствие, — упрашивал Сахаров.

Соблазн взял верх, и небольшое, совсем прозрачное кимоно, которое все можно было собрать в горсть, перешло в собственность Вари. Она захотела тут же его примерить. Мужчины вышли в соседнюю комнату.

— Каково положение у Романовского? — справился капитан. — Я очень интересуюсь этим участком, так как вся моя связь с внешним миром идет через Голубиную бухту. Нельзя ли взглянуть на вашу карту?

Прапорщик любезно протянул свой планшет. Сахаров быстро перенес к себе линию сторожевого охранения с наличными укреплениями. Затем он расспросил о дальнейших планах обороны и мерах к усилению этого участка. Звонарев подробно рассказал все, что ему было известно по этому поводу. Капитан его поблагодарил.

— Позвольте в знак моей признательности подарить вам маленькую безделушку, — протянул он Звонареву брошку в виде красивой бабочки филигранной работы.

— Благодарю вас, но я, право, не знаю, что мне с ней делать.

— Подарите мадемуазель Белой, она ей, наверно, понравится. Не конфузьтесь, молодой человек. Мы все были когда-то молоды и ухаживали за девушками, — ласково потрепал он по плечу прапорщика.

Последнему ничего не оставалось, как принять подарок.

— Не правда ли, оно мне очень к лицу? — впорхнула в комнату Варя в темно-вишневом, расшитом золотом и серебром кимоно.

— Минуточку, сейчас раздобудем гребень и веер. — И Сахаров вышел из комнаты.

Звонарев молча протянул девушке подарок капитана.

— Какая прелесть! Это Василий Васильевич вам дал? — восхищалась Варя.

— Мет, мне прислали ее от китайского богдыхана. Кстати, с вашим продолговатым лицом и довольно-таки основательным носиком вы мало походите на дочерей Страны Восходящего Солнца.

— Я, конечно, гораздо красивее их!

— Какое самомнение: те хорошенькие куколки, а вы — просто кубанская амазонка.

— А ну вас, замолчите! — рассердилась Варя.

Выбрав из принесенных Сахаровым вееров и гребней наиболее подходящие к ее кимоно, девушка потребовала зеркало и стала перед ним охорашиваться.

— Похожа я на гейшу? — спросила она у капитана.

— Конечно, только гораздо красивее.

— Вот видите! — торжествующе обернулась Варя к Звонареву.

— О вас последнее время много говорит князь Гантимуров, — вкрадчиво сообщил Сахаров.

— Я не переношу его.

— Зато он от вас без ума.

— Если он вздумает высказать мне свои чувства, то боюсь, что он останется без головы. Ну, нам пора. Большое, большое спасибо вам, Василий Васильевич.

Сахаров приложил руку ко лбу.

— Нет ли у вас средства от мигрени?

— Можно достать фенацетин. Завтра же вам привезу. Вид у вас не совсем здоровый. Дайте-ка руку, — перешла на докторский тон Варя. — Учащенный пульс, небольшой жарок. Покажите язык, — я уже кое-что понимаю в медицине. Обложен, надо немедленно же обратиться к врачам. Сейчас в связи с недостатком и ухудшением качества воды сильно распространяется брюшной тиф.

— Не пугайте, ради бога! Мне гадалка давно предсказала, что я умру от тяжелой болезни.

— Завтра с утра навещу вас по дороге в госпиталь, — на прощанье подтвердила Варя. — Теперь прямо домой, — обернулась она к Звонареву, когда они сели на лошадей.

Луна закрылась тучами, с моря налетел туман, и Артур утонул во мраке. Спотыкаясь на каждом шагу, лошади медленно двигались по разбитым бомбардировкой улицам города. Когда путники миновали доки и свернули к Артиллерийскому городку, до их слуха долетел из придорожной канавы тихий плач. Варя сразу остановила лошадь.

— Кто тут? — громко спросила она, вглядываясь во тьму. — Сергей Владимирович, чиркните спичку.

Всхлипывания сначала прекратились, а затем послышались вновь. Не дожидаясь, пока Звонарев зажжет огонь, девушка соскочила с лошади. Прапорщику удалось наконец зажечь спичку. При ее слабом свете Варя увидела бедно одетого ребенка лет десяти — двенадцати, вытиравшего кулаками заплаканное лицо.

— Сегодня избу разбило, тятьку убило, — сквозь слезы ответил он на вопрос Вари. — А мамка еще в апреле умерла.

— Пойдем со мной, я тебя накормлю и устрою. Как тебя звать-то?

— Вася Зуев... Куда вы меня поведете?

— В Артиллерийский городок. Перестань плакать и пойдем, — распоряжалась Варя.

Мальчик повиновался.

Скоро они добрались до дому.

— Здесь живет усатый генерал, — проговорил Вася.

— Да. Это мой папа.

Мальчик недоверчиво покачал головой.

Отдав конюхам лошадей, Звонарев и Варя направились в дом. Вася неожиданно заупрямился и не захотел идти с ними.

— Боюсь я! Генералы — они сердитые.

— Мой папа совсем не сердитый, не упрямься, — уговаривала мальчика Варя.

Вася стоял в нерешительности.

— Иди без разговоров, — рассердилась Варя и повела мальчика за руку.

— Мама, посмотри, какого я тебе привела внука, — весело закричала она из передней.

— Чего еще придумала? — отозвалась Мария Фоминична, выходя в переднюю. — Где ты подобрала этого хлопчика?

Варя рассказала.

— Видать, плохо кормленный, такой худой и совсем раздет. Накорми его, а я поищу для него что-нибудь из одежды. Смотри только не воруй, а то выгоню, — пригрозила Белая.

Вася густо покраснел и что-то пробормотал себе под нос.

— Не обижай его, мама! Он хороший, честный, только бедный мальчик. Не правда ли, Вася? — ласково погладила Варя его по голове. — Сначала я его выкупаю. — И Варя поспешила увести его в ванную.

Звонарев тоже умылся, а затем направился с докладом в кабинет к генералу. Белый внимательно его выслушал.

— Я попрошу вас нанести линию расположения отряда Романовского мне на карту. Что касается его соображений о значении занимаемого им участка, то нам это хорошо известно.

Вскоре Мария Фоминична пригласила их к ужину. Проголодавшийся за день прапорщик отдал должное всему, что находилось на столе. Только к концу ужина появилась Варя.

— Вымыла я Васю зеленым мылом с головы до пят, обстригла его лохмы, накормила до отвала и уложила спать, — тараторила она. — Велела себя называть тетей

Варей. Он будет у меня на побегушках здесь и в госпитале.

— Ты прежде всего присмотрись, что он за ребенок, — охладила пыл дочери Мария Фоминична.

— Что же вы не похвастаетесь полученным от Сахарова подарком? — спросил Звонарев.

— Я совсем забыла! — спохватилась Варя и выбежала из комнаты.

Через некоторое время она появилась в кимоно, с брошкой на груди.

— Не правда ли, мамочка, оно прехорошенькое, совсем как из паутинки, и очень мне к лицу! Бабочка словно живая.

— Почему, собственно, Сахарову вздумалось делать тебе такие подарки? — недоумевала Мария Фоминична.

— Он говорил, что не знает, куда девать это кимоно. Брошку же я получила от Сергея Владимировича, а он от Сахарова.

— Сахаров большой умница и хитрец, никогда ничего зря не делает. Очевидно, вы ему зачем-то нужны. Наверное, он скоро что-либо попросит у вас, — предупредил Белый.

— Я напишу ему письмо с благодарностью, — добавила Мария Фоминична.

Прапорщик начал прощаться.

— Куда вы? Неужели отправитесь на ночь глядя пешком к себе на батарею? — заволновалась Варя. — Мама, а почему бы Сергею Владимировичу не переночевать у нас, хотя бы в папином кабинете?

— И в самом деле! Оставайтесь-ка, молодой человек, утром мы вместе с вами побываем у Кондратенко и окончательно решим, что нам делать на участке отряда Романовского, — решил Белый.

— Вот и отлично! — захлопала в ладоши Варя.

— Вы с Варей совсем на дружеской ноге, — улыбнулась Мария Фоминична.

— Она все время так самоотверженно заботится обо мне. Я глубоко благодарен ей за это и весьма ценю ее дружбу, — ответил Звонарев, невольно краснея под внимательным взглядом Марии Фоминичны.

Через полчаса прапорщик уже лежал в чистой постели, на мягком кожаном диване.

Перед сном Мария Фоминична зашла в комнату дочерей. Катя уже лежала под одеялом, а Варя нетерпеливыми рывками расчесывала на ночь свои длинные волосы,

— С каким бы я удовольствием обрезала эти противные косы. С ними одна только морока, — сердилась она.

— Коса — девичья краса, — заметила Мария Фоминична. — Да не торопись ты так,

— На что мне нужна эта краса?

— Не тебе нужна, а людям, твоему будущему мужу.

— Я замуж не пойду!

Катя громко расхохоталась.

— То-то ты с Звонарева глаз не сводишь и готова с ним скакать верхом хоть на край света.

— Слушай, Варя, — серьезно проговорила Мария Фоминична, — сегодня у меня была Вера Алексеевна и сватала тебя за князя Гантимурова.

— Ты же, мама, сама говоришь, что мне еще рано думать о замужестве.

— Верно! Но люди, видно, считают, что ты уже заневестилась, и засылают сватов.

— Надеюсь, ты ее выпроводила не солоно хлебавши?

— Обещала поговорить с тобой. Теперь ведь вы, молодежь, сами все решаете, старших не спрашиваете, — вздохнула Мария Фоминична.

— А как ты самокруткой шла за папу? Небось тоже не спрашивала разрешения у деда с бабкой? — возразила Варя.

— Не тебе судить твоих родителей, дерзкая девчонка! — вспыхнула мать. — Не о нас речь, а о тебе.

— Давай, мама, условимся, что ты всех женихов будешь отваживать. Я, мамочка, свой выбор уже сделала и менять его не собираюсь!

Мария Фоминична с удивлением посмотрела на посерьезневшее лицо дочери.

— Но если он тебя не выберет? — спросила она.

— Выберет! Как он посмеет не выбрать! — упрямо проговорила Варя.

— Я буду только рада этому, он юноша хороший. Ну, спите, детки. — И Мария Фоминична вышла.

Когда Звонарев проснулся и торопливо оделся, генерал уже ушел в Управление.

— Почему меня не разбудили? — спросил прапорщик у Вари, которая встретила его у входа в столовую.

— Воспитанные люди прежде всего здороваются — это раз. Во-вторых, папа сам не велел вас будить, чтобы вы хоть немного отдохнули после длительного пребывания на позициях. А в-третьих — садитесь пить чай, — скомандовала девушка.

В столовой сидели Мария Фоминична, Катя и Вася.

Последний был наголо острижен и сиял от восторга, глядя на свои новые брюки и рубаху. Его круглое, в веснушках, лицо со вздернутым носом и живыми глазами было преисполнено сознания собственного достоинства.

Когда прапорщик занял свое место за столом, мальчик дружески ему улыбнулся, как старому знакомому.

— Вы не настоящий офицер, — неожиданно проговорил он.

— Это почему?

— У вас на груди птица, — показал Вася на золотого орла-значок технологического института, — значит, вы инженер, а не офицер.

После чая Звонарев и Варя с Васей отправились в

Новый город.

— Вы проводите меня в госпиталь, по дороге мы зайдем к Сахарову, — распорядилась Варя. День выдался пасмурный, прохладный, бомбардировки не было, с позиций чуть доносилась ружейная и артиллерийская стрельба. У артиллерийской пристани покачивалась одинокая ярко раскрашенная лодка. На носу с обеих сторон красовались два рыбьих глаза, а вдоль извивался желто-розовый дракон со страшно выпученными глазами. Китаец-лодочник грелся на солнце.

— Эй, вставай, ехать будем! — подбежал к нему Вася.

Китаец вскочил.

Варя с Васей сели на переднюю банку. Звонарев поместился сзади. Китаец оттолкнулся от берега и, ловко вращая весло, заставил лодку быстро двигаться вперед. Вася не спускал с него восхищенных глаз.

— Вот здорово-то! Я хотел было тоже научиться юлаюла, но у меня ничего не вышло, — проговорил он. — Я вчерась совсем собрался в Двадцать пятый полк. Есть там такая переодетая солдатом тетя Харитина, она бы пристроила у себя, а тут вы наехали.

— Мы знаем Харитину. Этот дядя находится на позициях рядом с ней. Он и расскажет ей про тебя все.

— Я сам с ним поеду.

— Я тебя туда не пущу.

Вася призадумался. Ему и хотелось побывать на самых позициях, где идет "настоящая война", но он боялся рассердить "тетю Варю".

Сахаров с трудом поднялся с дивана им навстречу.

— Я принесла лекарство, но вид у вас совершенно больной, вам надо немедленно же лечь в госпиталь, — сразу определила Варя. — Хотите, я сейчас это устрою?

— Говорят, в Красном Кресте благоустроеннее, чем у вас в Сводном госпитале? Лучше уход, питание и даже врачи...

— Просто они богаче нас, и у них все есть. Я могу сбегать и туда.

— Не смею вас беспокоить. Да, вас, кажется, можно поздравить? Сейчас заходил Гантимуров и сообщил, что сама Вера Алексеевна решила вас сосватать.

Звонарев удивленно посмотрел на Варю.

— Она вчера была у нас и говорила с мамой. Я решительно отказалась. Гантимуров внушает мне отвращение.

— Между нами говоря, я разделяю вашу антипатию к князю, да, кроме того, есть и другие обстоятельства, в силу которых я только приветствую ваше решение.

— Не секрет, какие именно?

— Именно секрет.

— Тогда прошу извинения. Мы отправимся устраивать вас в Мариинскую больницу Красного Креста.

— Хочу воспользоваться вашим присутствием и послать вашему батюшке короткую деловую записку. — Сахаров присел к столу. — Вот и все, — протянул он Варе маленький конверт.

— Быть может, Сергей Владимирович побудет со мной, пока вы будете в отсутствии? — попросил Сахаров.

— С величайшим удовольствием, — отозвался прапорщик.

Варя в сопровождении Васи ушла.

— Я не знаю, каков характер отношений между вами и мадемуазель Белой, но несомненно, что вы очень с ней дружны.

— Не больше.

— Пусть так. Я хотел вас предупредить, что у Гаятимурова наследственный сифилис. Он пытался и еще будет пытаться стать ее женихом. Как друг, вы должны обо всем предупредить Варю.

— Мне не совсем это удобно, я лучше передам это самому генералу.

— Я ему написал, но на всякий случай ставлю и вас в известность. Князь зарится на приданое мадемуазель Белой.

— Разве она так богата?

— Кое-что имеется. А князь вообще непорядочная личность. Многое я мог бы вам порассказать, да, к сожалению, вы редчайший гость у меня. Надеюсь, вы не забудете меня в госпитале?

— Постараюсь посещать вас возможно чаще, как только мне позволят обстоятельства. Варя же, конечно, будет вас навещать каждый день.

Раздался стук в дверь, и вскоре появился Фок. Сахаров болезненно скривился.

— Ужасно голова болит. Прошу, ваше превосходительство, извинить, что я не вышел вам навстречу, — приподнялся с дивана капитан.

— Сидите, сидите, Василий Васильевич. Вам нужен полный покой, — успокоил его Фок.

— Собираюсь ложиться в госпиталь Красного

Креста...

— И правильно сделаете! Я за последнее время довольно хорошо познакомился под вашим руководством с ведением дел Тифонтая и, если понадобится, могу временно заменить вас, приглядывая за служащими. Глаз у меня на жуликов и прохвостов острый. Недаром в жандармах служил!

— Буду благодарен. Этим вы мне окажете неоценимую услугу.

— Все на этом свете имеет свою цену в золоте — и жизнь, и честь, и совесть; все продажно, дорогой Василий Васильевич. Весь вопрос только в том, сколько что СТОИТ.

Возвращение Вари прервало разговор.

— Через час вас будут ждать в Мариинской больнице. Пока устроитесь в палате на двоих, а затем перейдете в одиночку. Я буду заходить к вам каждый день, а если понадобится, то и подежурю у вас.

— Не знаю, как мне вас и отблагодарить, милая барышня. Останусь вашим должником до самой своей смерти!

Варя и Звонарев откланялись.

Оставшись вдвоем с Сахаровым, Фок сразу изменил тон.

— Поскольку вы ложитесь в больницу, необходимо, чтобы все ваши связи перешли ко мне.

— Короче, вы хотите меня отстранить под благовидным предлогом? — едко усмехнулся Сахаров. — Так знайте же — если вы мне напортите в Артуре, то я в международной прессе раскрою вашу роль.

— Дорогой Василий Васильевич, да как у вас язык повернулся произнести такие слова! Я, быть может, и прохвост, но, во всяком случае, не дурак. Нет, милый друг, вы определенно больны, тяжело больны! Ложитесь в госпиталь, поскорее выздоравливайте, и мы еще много поработаем с вами вкупе и влюбе на общую пользу, — обнял Фок Сахарова за плечи.

Капитан исподлобья недоверчиво смотрел на своего собеседника, стараясь угадать, где кончается комедия и начинаются настоящие дружеские чувства к нему.

— Я хотел бы вам верить, ваше превосходительство, — наконец глухо произнес он.

— Дурак, дорогуша, тот, кто кому-нибудь или чемунибудь верит. Оставьте веру богомольным старушкам. Мы же, реально мыслящие люди, должны знать, а не верить, — с ударением на слове "знать" ответил Фок. — А теперь собирайтесь в путь-дорогу, — уже деловито проговорил он.

Сахаров, держась рукой за голову, подошел к секретному шкафу и вынул оттуда пачку бумаг.

— Здесь вы найдете все, что вас интересует по части моих связей.

Фок небрежно взглянул на них и, сложив вдвое, спрятал в нагрудный карман своего сюртука. Лицо его попрежнему было невозмутимо и непроницаемо.

— Мне удалось уговорить Веру Алексеевну взяться за сватовство этого шалопая Гантимурова к дочери Белого. Теперь, надо думать, что векселя обретут реальную ценность. Сейчас я посмотрел на эту девчонку, и, ей-богу, мне жалко стало, что она достанется такому мерзавцу, как наш князь.

"Не достанется!" — подумал Сахаров и велел денщику подать экипаж.

Вечером того же дня Фок с очками на носу сидел за письменным столом и с чисто немецкой педантичностью изучал толстые гроссбухи дел тифонтаевских предприятий. Вошедший денщик доложил о приходе Гантимурова.

— Я потерпел неудачу у мадемуазель Белой. Сейчас Вера Алексеевна передала мне от ее имени решительный отказ, — не здороваясь, проговорил князь.

— Кто же помешал вам? Неужели этот румянощекий прапор?..

— Нет, это мерзавец Сахаров. Он сообщил Белым, что я болен наследственным сифилисом.

— Вы это знаете наверняка?

— Он и раньше грозил мне сообщить обо всем Белому.

Князь встал и нервно зашагал по комнате.

— Я готов задушить этого подлеца своими руками!

— За то, что он спас порядочную девушку от опасности заболеть неизлечимой болезнью? Картина, достойная богов!

— Я решил его убить, он от меня не уйдет!

— С моей стороны возражений не встречается. Скажу больше: если вы не ликвидируете Сахарова любым способом, то я передам вас в руки военно-полевого суда по обвинению в государственной измене, — резко проговорил Фок. — Я вас больше не задерживаю, поручик князь Гантимуров, — уже с обычной холодной насмешкой закончил генерал.

Побледневший князь вытянулся, щелкнул шпорами и, не прощаясь, вышел из кабинета.