Глава седьмая

Звонарев вместе с Кондратенко обходил линию окопов, которые должен был занять Двадцать шестой Восточносибирский стрелковый полк. Генерал осматривал мелкие окопчики с небольшим земляным бруствером, едва прикрывавшим сидящего на дне человека.

— Надо удивляться ничтожности потерь в Четырнадцатом полку при таком отвратительном устройстве окопов, — раздраженно сказал он.

— Японец тут совсем не стреляет, можно хоть на бруствере сидеть, ваше превосходительство, — доложил Денисов, оказавшийся в числе "заболевших холерой и внезапно поправившихся" охотников.

— Очевидно, здесь никого нет, кроме редких цепей для наблюдения за нами, — окончательно решил Кондратенко. — Пока займемся улучшением позиции и подготовкой к глубокому поиску в тыл, который может привести и к прорыву всего японского расположения.

— Если только Фок и Стессель, не помешают, — вставил Семенов.

— Наверное, помешают, — добавил Енджеевский. — Наш начальник дивизии из кожи вылезет, чтобы напакостить вам.

Около полудня стремительно прискакал Али-Ага Шахлинский с письмом от Ирмана.

Ознакомившись с содержанием письма, генерал сделался мрачным.

— Батареям уже передано приказание об уходе? — спросил он у капитана.

— Никак нет, но от вас я еду к ним.

— Попросите обоих командиров батарей ко мне. Я лично побеседую с ними. Пока что надо хотя бы до вечера задержать здесь батареи, а затем я попрошу вас, Сергей Владимирович, махнуть отсюда прямо в Артур к Стесселю, — часа через два с половиной вы будете там. Я прошу его немедленно выслать мне из крепости пятидесятисемимиллиметровую ездящую батарею, батарею семидесятипятимиллиметровую китайских пушек и хотя бы взвод шестидюймовых полевых мортир, — всего двенадцать орудий и две мортиры. С этими силами я еще смогу обойтись. Только большая просьба, Сергей Владимирович: по дороге не мешкать. Сейчас десять утра, к завтрашнему утру батареи должны быть здесь.

Звонарев немедленно велел седлать себе лошадь.

— Моряков я прошу одновременно выслать канонерки и миноносцы к бухте Лунвантань. Пусть обстреляют берег с севера от Семафорной горы, — добавил Кондратенко, вручая прапорщику пакет.

Звонарев без особых приключений добрался до Артура и прямо с дороги направился с докладом к Стесселю.

Генерал был удивлен его появлением.

— Что там стряслось, что вас погнали с позиций прямиком в Артур? — спросил он у Звонарева.

— Когда я уезжал, все было благополучно, за исключением некоторых разногласий между генералами Фоком и Кондратенко.

— Опять началась генеральская грызня, — раздраженно проговорил Стессель и, разорвав пакет, стал читать донесение. — Я приказал Фоку убрать полк, а не батареи, кроме того, смена намечалась на завтрашний день, а не на сегодня. Тут уже, очевидно, Роман Исидорович, как всегда, поторопился. Что за человек! Ни минуты не может посидеть спокойно! — все больше раздражался Стессель. — Просимые им батареи я, конечно, вышлю, если они в Артуре. Вернее же, они стоят в резерве за дивизией Фока. Мортиры здесь — сейчас прикажу Василию Федоровичу их сегодня же двинуть на позиции. Вы и отвезете это приказание в Управление артиллерии.

— Генерал Кондратенко хотел, кроме того, просить помощи у флота, — доложил Звонарев.

— Есть и для них пакет?

— Так точно!

— Дайте его сюда, — приказал генерал и тут же вскрыл пакет.

— "Прошу оказать содействие моему наступлению на Дальний", — начал читать Стессель. — Какое это еще наступление? Кто его разрешил? — набросился он на Звонарева. — Желательно в этой операции не меньше трехпяти судов подвижной береговой обороны, канонерок или крейсеров, при одновременном ударе всем броненосным отрядом на Дальний с моря". Да тут намечается целая большая операция с участием всего нашего флота и без моего ведома и согласия! Я решительно запрещаю предпринимать что бы то ни было до моего разрешения! Письмо, адресованное Витгефту, я задержу у себя впредь до объяснения Кондратенко. Пока отправляйтесь к Белому и от моего имени прикажите выслать на передовые позиции взвод шестидюймовых мортир, — распорядился генерал. — Вы когда возвращаетесь обратно?

— Генерал Кондратенко приказал мне остаться в Артуре и продолжать работу на сухопутном фронте.

— Кого же мне послать к Кондратенко? Гантимуров здесь? — спросил Стессель у молчаливо наблюдавшего за происходящим Рекса.

— Еще не вернулся, ваше превосходительство.

— Придется послать Водягу. Можете идти, господин прапорщик, — отпустил генерал Звонарева.

В Управлении артиллерии раздавались сильный шум и крики, когда туда явился Звонарев. Еще издали он узнал могучий бас Борейко.

— Не соглашался и не соглашусь! — кричал поручик, стоя перед заведующим хозяйством крепостной артиллерии подполковником Бжозовеким. — Раз на складах есть приличное обмундирование, давать солдатам всякую рвань нельзя! Они тоже люди и должны быть одеты и обуты как следует!

— Это обмундирование, первого срока, оно не может быть выдано вам, — убеждал его Бжозовский.

— Люди босы, и я должен их обуть! — гремел Борейко.

— Считаю вопрос исчерпанным, прошу уйти! — обозлился заведующий хозяйством.

— Я держусь другого мнения и иду прямо к генералу. — И, широко распахнув дверь, в коридор вылетел разъяренный поручик, едва не сбив Звонарева с ног.

— Ты откуда в таком виде? — удивился он, оглядывая своего запыленного с дороги друга.

Прапорщик пояснил.

— Идем к Белому, он у себя в кабинете.

— Надо доложить через адъютанта.

— К черту всех адъютантов! — И Борейко шагнул в кабинет генерала.

Белый был чем-то занят с Тахателовым и не сразу посмотрел на вошедших. Оба офицера молча ожидали, пока генерал заговорит с ними.

— Откуда вы такой запыленный? — наконец обратился Белый к прапорщику.

Тот подал конверт от Стесселя и коротко изложил суть происшедшего.

— Жаль, что Роман Исидорович заранее нас не предупредил о своих планах, — заметил генерал.

— По-видимому, они у него возникли внезапно. Кроме того, он хочет использовать элемент неожиданности и атаковать японцев без проволочки и просит только его поддержать.

— Флот наш быстро раскачать трудно. Напрасно вы отдали Стесселю письмо, адресованное Витгефту, я сам поговорю с ним и адмиралом Лощинским{78}. Что-нибудь да предпримем, чтобы помочь Кондратенко.

Звонарев хотел было уходить, но его задержал Тахателов расспросами о дороге, по которой должен был идти мортирный взвод. Генерал тем временем обрушился на Борейко.

— Пора прекратить ваши чудачества, поручик! Каждый день ко мне со всех сторон поступают жалобы на вас, — говорил Белый, резко отчеканивая слова. — Подполковник Бжозовский жалуется, что вы вчера самовольно захватили пятьдесят пар заготовок и отказались их вернуть. Хотя я ценю вас как боевого офицера и хорошего артиллериста, все же я решил перевести вас обратно на Электрический Утес. Пока этим и ограничусь. Заготовки же верните на склад.

— Я уже пошил из них сапоги.

— Когда же вы успели это сделать?

— Посадил всех сапожников своей роты и призанял у соседей, они мне за ночь и стачали пятьдесят пар.

— Я отдам в приказе выговор вам с переводом на Электрический Утес младшим офицером.

— На Залитерную вы кого собираетесь назначить, ваше превосходительство?

— Штабс-капитана Высоких.

— Этот подойдет! — одобрил выбор генерала Борейко.

— Я того же мнения, — иронически улыбнулся генерал и отпустил офицеров.

Через час Звонарев вместе с Белым отправился к Витгефту на "Цесаревич". Там они застали адмиралов Лощинского, Ухтомского и Григоровича.

Белый был среди моряков своим человеком, поэтому его встретили без всяких церемоний: Матусевич дружески взял его под руку и провел к Витгефту. Эллис и Звонарев последовали за ними. Хотя официального заседания не было, но морские и сухопутные превосходительства обменялись мнениями по поводу предложения Кондратенко.

— Кроме судов отряда Михаила Федоровича, — кивнул в сторону Лощинского Витгефт, — мы ничего выделить не сможем.

— А крейсера "Аскольд", "Диана", "Паллада" и особенно "Баян"? — напомнил Белый.

— Они так глубоко сидят, что долго придется тралить рейд для их прохода — тогда можно будет вывести и броненосцы.

— Тем лучше! Пока Михаил Федорович со своими канонерками, миноносцами и крейсерами будет обстреливать берег, броненосцы обрушатся на Дальний, — предложил Белый.

— Дальнинский рейд сильно заминирован, и к нему близко подходить опасно. Кроме того, японцы выдвинув свой флот к Артуру, отрежут нас от него и заставят в море принять бой, что для нас совсем невыгодно.

— Побольше решительности, Вильгельм Карлович, — уговаривал адмирала Белый. — Я всегда стоял за тесное сотрудничество с флотом, думаю, что и на этот раз выражаю ту же точку зрения. Необходимо обстрелять Дальний, хотя бы с большой дистанции. Это заставит японцев обратить внимание на охрану этого порта и отвлечет часть их морских и сухопутных сил.

После долгих споров решили, что с утра в море выйдет отряд подвижной береговой обороны под флагом Лощинского в составе "Новика", трех канонерок и шести миноносцев. Крейсера же и "Ретвизан" должны быть готовыми, к выходу на помощь в случае надобности.

Дома Звонарева ждал подполковник Науменко.

— Едемте сейчас на позиции: вас вызывает Кондратенко. На ночь намечено наступление, а с рассветом флот поддержит нас с моря.

— Сейчас велю седлать, — ответил прапорщик.

— У штаба стоит экипаж Сахарова, он нас довезет.

Через четверть часа, сопровождаемые взводом казаков, они уже катили вместе с Сахаровым в экипаже по средней артурской дороге.

Звонарев, развернув карту, рассказывал начальнику штаба о предполагаемых действиях отряда Лощинского. Сахаров с большим интересом следил за его объяснениями, делая заметки у себя в записной книжке.

— Для доклада генералу Фоку, — пояснил он.

К заходу солнца они добрались до Кондратенко, который торопливо начал расспрашивать Звонарева о намерениях флота.

— Необходимо будет завтра с утра хорошенько наладить связь с моряками через Семафорную гору. Ночью наши разведчики пойдут на поиск, и если он будет удачен, то их поддержит Двадцать шестой полк, — говорил Науменко.

— Каково будет расположение полков, батареи и резервов? — поинтересовался Сахаров.

Науменко начал указывать на карте расположение частей, а капитан быстро наносил его на свою карту.

— Откуда у вас, Василий Васильевич, такая чудесная карта? — обратил внимание подполковник.

— Японская, — спокойно ответил Сахаров. — В Дальнем, купил.

— Вот бы нам такую! Наши очень плохи: все названия перевраны, дороги и деревни нанесены не там, где надо, высоты указаны неверно, — жаловался Науменко. — Нельзя ли у вас скопировать?

— Пожалуйста! После доклада Фоку пришлю вам карту для копировки, — предложил Сахаров.

— Прекрасно, будем вам очень благодарны...

Распрощавшись, Сахаров покатил дальше.

В темноте легко было сбиться с дороги, и поэтому Сахаров посадил, в свой экипаж встретившегося вскоре человека, который указывал кучеру дорогу. Когда надобность в проводнике миновала, человек слез, получив от капитана за труд двугривенный и небольшую бумажку с непонятными значками, которую он тщательно спрятал за пазуху.

Разведчики Двадцать шестого полка должны были двинуться около полуночи. Общее руководство ими было возложено на Енджеевского, и около десяти часов вечера поручик зашел в штаб за получением окончательных распоряжений. Здесь он встретился с Звонаревым, только что приехавшим из Артура.

— У вас все готово к сегодняшней ночной операции? — спросил у Стаха Кондратенко.

— Так точно, ваше превосходительство! Люди разведены в исходное положение, и им подробно объяснено задание. Я постараюсь без шума добраться до линии батареи и частных резервов, там атакую и буду ждать подхода полка, чтобы пропустить его вперед.

— Только сильно не задерживайтесь, углубляйтесь в расположение противника не дальше двух-трех верст, а то вас могут отрезать от главных сил полка, — предупреждал генерал.

— Разрешите мне отправиться с разведчиками, — обратился к генералу Звонарев.

— Вы мне нужны здесь, — отказал Кондратенко, — затем, что я отвечу Василию Федоровичу, если с вами чтонибудь случится? Он и так настаивает на вашем возвращении в артиллерию,

— Поручите мне, Роман Исидорович, держать связь с охотниками, — попросил Звонарев.

— Только, чур, зря не рисковать и аккуратно посылать донесения, — уступил наконец генерал.

Обрадованный прапорщик вышел вместе с Енджеевским.

— Раз так, то переодевайтесь! Шашку и шпоры долой! — распоряжался Стах. — Наденьте солдатскую рубаху вместо кителя, погоны мы вам нарисуем прямо на ней. Возьмите винтовку, а револьвер суньте в карман, так-то вам куда удобнее будет, чем в вашем обычном снаряжении. Вы пойдете сперва вместе со мной, а затем двинетесь самостоятельно. В помощь вам я дам своего фельдфебеля Денисова, он будет вам очень полезен. Все время внимательно следите за моими сигналами свистком: протяжный — значит, наступать или стрелять, короткий — значит, отходить и собираться ко мне. Вот и все, — учил прапорщика Енджеевский.

Вскоре оба офицера отправились к долинке за передовыми окопами, где собирались охотники.

Ночь выдалась темная, грозовая. Временами налетал шквальный ветер, под его порывами гаолян сильно шелестел; поблескивали зарницы, быстро неслись низкие тучи.

— Лучшей погоды и не придумать: за шорохом деревьев и гаоляна ничего не услышишь, а при слабых зарницах многого не разглядишь, — радовался Стах. — Позвать взводных ко мне в палатку, — распорядился он.

Вскоре в маленькой палатке собралось человек пять солдат. Енджеевский разложил карту прямо на земле и при свете электрического фонарика стал еще разъяснять солдатам, что надо делать во время поиска.

— Мой заместитель прапорщик Звонарев. — Енджеевский осветил его с головы до ног. — Запомните: я всегда в папахе, а он будет в фуражке. С прапорщиком пойдет Денисов, поняли?

— Так точно, Евстахий Казимирович, поняли! — хором ответили солдаты.

— С вами, Сергей Владимирович, пойдет третий взвод, — они у меня большие ловкачи, но увлекаться им не разрешайте! — предупреждал Енджеевский. — Пора в путь! — решил он, взглянув на часы. — С богом или чертом, с кем кому больше нравится! — пошутил Стах на прощание.

— Третьему взводу всегда чертяка ворожит, — отозвался длинноусый солдат с рябинками на лице.

— Недаром фамилия твоя Чертовский, — ответил Енджеевский. — Ваш взводный, — указал он Звонареву на говорившего.

— Расходись по местам, ребята! Я пойду прямо вперед, вы сперва за мной, а в долине свернете налево. Желаю успеха, Сергей Владимирович! — пожал он руку Звонареву и скрылся в темноте.

— Нам сюда, ваше благородие, — сказал Чертовский и повел прапорщика в сторону.

— Становись! — вполголоса скомандовал Денисов. — Выходи на дорогу, винтовки на ремень. Глазко, иди вперед, будешь держать связь с первым взводом.

Солдаты двинулись по узенькой тропинке. Когда глаза привыкли к темноте, Звонарев стал различать чуть белевшую узенькую тропинку, спускавшуюся круто вниз.

— Прошли наши окопы, — вскоре шепотом сообщил прапорщику Денисов.

Стрелки шли совсем бесшумно, только изредка шуршал, катясь под уклон, срывавшийся из-под ног камень.

Пересекли маленький ручеек в долине и вошли в гаолян.

— Сейчас справа будет японская батарея, а за ней их окопы, — прошептал унтер-офицер.

Поле стало резко подниматься вверх, и вскоре отряд вышел на вершину хребта.

Звонарев остановился с Чертовским, пропуская вперед остальных. Все было по-прежнему окутано густым мраком ночи, и отряд осторожно продвигался дальше, почти вплотную подбираясь к японскому лагерю.

— Глазко, Прядин! — шепотом позвал Денисов. — Видите часового!

— Так точно!

— Мигом снять, но без шуму! Первое и второе отделения кинутся по свистку на первые две палатки, третье и четвертое — на левое крыло, — распоряжался солдат. — Винтовку приготовьте, ваше благородие, может, стрелять придется.

Прошло несколько томительных мгновений. Японский часовой, посвистывая, продолжал расхаживать вдоль батареи. Стрелки расположились по сторонам, поближе к намеченным палаткам. Только Звонарев, Дроздов и Чертовский остались на месте.

Вдруг раздался глухой удар о землю и тихая возня. Часовой исчез, и Дроздов оглушительно засвистел. Шестьдесят человек одновременно поднялись на ноги и бросились к палаткам. Грянул выстрел, другой, кто-то дико вскрикнул, десятки фигур замелькали в темноте, сталкиваясь на бегу, падая и вновь поднимаясь. На Звонарева выбежал из темноты маленький человек в белом — по-видимому, в нижнем белье. Он быстро вскинул руки и выстрелил. Денисов мгновенно ткнул японца штыком, и тот с криком повалился на землю.

Еще два-три выстрела, и на батарее было все кончено, но справа и слева раздалась частая ружейная трескотня, послышался лошадиный топот. Звонарев с солдатами поспешил к орудиям.

— Вынимай замки! — скомандовал он стрелкам.

Вскоре все четыре замка были сняты с орудий, стрелки камнями сбивали с пушек прицельные мушки, вынимали прицелы и всячески старались привести орудия в негодность.

Со всех сторон шла усиленная ружейная перестрелка, прерываемая гулом пушечных выстрелов.

— Ваше благородие, пора назад! — подбежал Денисов. — Евстахий Казимирович до себя кличут, свистки ихние слыхать.

— Потери у нас есть? — спросил Звонарев.

— Гриднев убит да двоих легко поцарапало — вот и все, — доложил Денисов.

Все кинулись по тропинке на гору, прапорщик с Чертовским остались в хвосте. Идти пришлось по тому же гаоляну, по которому шли раньше, но теперь он вдоль и поперек простреливался ружейным огнем. Сквозь заросли гаоляна вспыхивали огоньки ружейных выстрелов, вскрикивали и валились на землю раненые.

Отряд Звонарева таял с каждой минутой, число раненых увеличивалось, а с этим и увеличивались трудности продвижения в густом гаоляне. Кое-как с трудом добрались до хребта, на котором были расположены русские окопы, но они оказались уже заняты японцами. Перестрелка шла далеко внизу у реки Лунвантань, около которой ранее были расположены резервы Семенова. Стало очевидным, что отряд был отброшен за реку. В суматохе боя связь с Енджеевским была утеряна. Звонареву пришлось принимать решение на свой страх и риск,

Собрав своих людей в небольшой укрытой лощинке, прапорщик подозвал к себе Денисова, Чертовского и еще нескольких стрелков и начал с ними советоваться, что делать дальше.

— Ума не приложим, как могло случиться, что японец сбил наш полк с позиции, — недоумевали солдаты, — не иначе, ему сообщили о нашем наступлении.

— Давайте лучше раскинем мозгами, как теперь нам добраться до своих, — остановил солдат Звонарев.

После обсуждения решили небольшими группами пробираться к реке. Одна из стрелков знал, где находится брод, другие брались провести к нему отряд.

Осторожно, под прикрытием темноты, удалось незамеченными пробраться в прибрежные камыши к нужному месту.

Кое-как, часто останавливаясь и прислушиваясь, охотники добрались до речки и спрятались в прибрежных камышах. За рекой шел бой, слышалась ружейная стрельба и орудийная канонада.

Дождавшись рассвета, Звонарев с отрядом вышел наконец в расположение русских войск и вскоре, весь мокрый и грязный, был уже в штабе Кондратенко.

— Умойтесь, почиститесь, поешьте и приходите сюда опять, — распорядился генерал, выслушав его рапорт о вылазке. — Я, отправлю вас на Семафорную гору для связи с моряками. После артиллерийской подготовки Двадцать пятый и Двадцать шестой полки перейдут в наступление.

— Слушаюсь! — отозвался прапорщик и вышел.

— Что здесь произошло ночью? — спросил Звонарев у адъютанта Четырнадцатого полка.

— Произошло то, чего меньше всего можно было ожидать. Когда Двадцать шестой полк двинулся за охотниками и уже взял японские окопы, слева во фланг и тыл ударили два японских полка, смяли его, отбросили на первоначальные позиции и на его плечах ворвались в них, едва не захватив при этом нашу артиллерию. Японское наступление удалось задержать контратакой Двадцать пятого полка уже на этом берегу реки Лунвантань. Очевидно, японцы были прекрасно осведомлены о нашем наступлении и отлично рассчитали свой удар Кроме того, Четвертая дивизия пальцем не пошевелила, чтобы нам помочь. На все просьбы Фок ответил категорическим отказом. Вызванный Кондратенко из Артура Двадцать седьмой полк с дороги был возвращен Стесселем обратно. Результат: мы сидим на восточном берегу Лунвантаньской долины и собираемся атаковать противника после артиллерийской подготовки с суши и с моря с целью вернуть свои прежние окопы. Но что из этой затеи выйдет, сейчас сказать трудно, — сообщил адъютант, пока Звонарев приводил себя в порядок.

— Где Енджеевский? — вспомнил прапорщик.

— Дважды ранен и находится на перевязочном пункте.

— Да ну! Тяжело? — заволновался Звонарев.

— По-видимому, не особенно, так как все время а сознании. Справлялся о вас.

В это время к штабу подъехал Фок в сопровождении Сахарова.

— К сожалению, Роман Исидорович, вас нельзя поздравить с успехами, — ехидно проговорил Фок, здороваясь с Кондратенко.

— В значительной степени своими неудачами я обязан вам, ваше превосходительство, — резко ответил Кондратенко.

— Вот уж, что называется, с больной головы да на здоровую! — воскликнул Фок. — Я ли вас не предупреждал против этой авантюры! Но вы меня и слушать не хотели.

— Можно подумать, что ваше превосходительство объявило о своем нейтралитете в этом бою.

— Думать, конечно, можно что угодно, но говорить подобные вещи не разрешается даже вашему превосходительству! Да чего, впрочем, можно ждать от незадачливого полководца, только что потерпевшего поражение. Имею честь кланяться!

— Редкая сволочь! — пробормотал ему вслед Кондратенко. — Евгений Николаевич, для восстановления положения на фронте мы должны рассчитывать только на свои силы, — обернулся генерал к своему начальнику штаба.

— И на помощь флота, — напомнил Науменко.

— Да, куда девался Звонарев? — вспомнил Кондратенко.

— Здесь, ваше превосходительство! — отозвался прапорщик.

— Привели себя в порядок? Поезжайте поскорее на Семафорную гору и установите связь с флотом. Как только подойдут суда, попросите немедленно открыть огонь по долине. О начале общей атаки мы вас предупредим, — распорядился генерал.

Звонарев велел подать себе лошадь и, наскоро проглотив стакан чаю, поскакал к морю. По дороге, проезжая мимо перевязочного пункта, он справился о Енджеевском.

— Я здесь! — отозвался сам поручик.

Он лежал под кустами, весь забинтованный, но бодрый.

— Как ваше самочувствие? — спросил прапорщик.

— Довольно хорошее, хотя сильно ноет левое плечо и прострелена нога, — отозвался Стах. — Что с вами-то приключилось? Я вас и не думал уже видеть в живых.

Звонарев в двух словах рассказал о себе.

— В общем, дело обернулось скверно. Мы тоже попали чуть не в окружение и едва выбрались. Откуда японцы взялись, ума не приложу! Еще днем никого не было видно, — сокрушался Стах.

— Сейчас подойдут наши суда, и после обстрела с моря мы пойдем в контратаку, — сообщил Звонарев.

— Боюсь, как бы нам не помешала опять дивизия Фока! — заметил Стах. — Ночью они вели себя предательски: артиллерия молчала, а полки только делали вид, что стреляют.

— Таков был приказ Фока.

— Расстрелять надо этого предателя и подлеца. Под Цзинджоу он предал Пятый полк, а сейчас нас, — обозлено сказал Енджеевский.

Попрощавшись с ним, Звонарев поехал дальше. Вскоре он уже был на берегу моря. Оглядев горизонт, прапорщик увидел приближавшиеся со стороны Артура корабли. Впереди шли шесть миноносцев, затем крейсера "Паллада", "Диана", "Баян" и "Новик". Шествие замыкал броненосец "Полтава". Ближе к берегу на траверзе "Баяна" держались канонерки "Отважный" и "Гремящий". "Полтава" и крейсера остановились, немного не доходя до бухты Лунвантань, а миноносцы и канонерки вошли в самую бухту.

Как только они стали на якорь, с "Отважного" отчалила шлюпка, и вскоре на берег высадился мичман, посланный для связи с сухопутными частями. Звонарев подъехал к нему и слез с лошади. Поздоровавшись, они стали подниматься на Семафорную гору, где была установлена сигнальная мачта и находился морской пост. Звонарев в бинокль начал рассматривать Лунвантаньскую долину, в восточной части которой скапливались русские резервы. Японцы с больших дистанций вели по ним редкую артиллерийскую стрельбу. В западной части, густо поросшей гаоляном, почти ничего не было видно, только местами виднелись светлые полоски наскоро сооруженных японцами окопов.

— По всему гаоляну, ваше благородие, японцев полно, — сообщил матрос, бывший на посту за старшего.

— Не мешало бы связаться с полевыми батареями, пусть они их обстреляют, — высказал мысль Звонарев.

— Артиллеристы вон за теми камушками устроили себе пункт, — указали влево матросы.

Мичман с прапорщиком направились туда и вскоре увидели полковника Мехмапдарова с несколькими офицерами. Звонарев представился ему и сообщил о возложенных на них обязанностях.

Полковник тотчас открыл огонь по гаоляну, а через десять минут все миноносцы и канонерки начали обстрел гаоляна, и японцы стали торопливо выскакивать оттуда. Полевые батареи били по ним шрапнелью, и скоро вся долина заволоклась дымом разрывов и пылью поднятой земли. Сегментные снаряды моряков хорошо ложились во фланг японцам. Противник панически бежал по всему фронту, и русские стрелковые цепи перешли в наступление. Но тут ожила ранее молчавшая артиллерия противника, обрушившаяся и на стрелковые цепи и на Семафорную гору Несколько снарядов разорвалось около группы Мехмандарова, сам полковник был легко ранен, рядом с ним убило двух артиллеристов и ранило одного из матросов. Мичман с Звонаревым поспешили перебраться к сигнальной мачте, но и здесь вскоре начали падать снаряды.

— Поднять сигнал: судам отыскивать японские батареи, обстреливать их, — распорядился мичман от имени сухопутного начальства.

На мачте взвилось несколько флагов. Едва на кораблях был принят этот сигнал, как прямым попаданием снаряда сигнальная мачта — была снесена почти до самого основания, связь с судами оборвалась.

— Нам здесь делать больше нечего, — решил мичман.

Матросы усиленно засигналили флагами, и вскоре с "Отважного" отвалила шлюпка. Приняв Звонарева и мичмана, шлюпка стрелой полетела назад. Как только она подошла к канонерке, мичман кошкой взлетел на палубу по веревочному трапу. Звонарев последовал за ним Мичман быстро объяснил своему командиру обстановку на суше. Лазарев отдал нужные приказания, и на мачте взвилась новая комбинация флагов, разобрав которую, все корабли начали стрелять по самому хребту, простреливая его продольным огнем. В ответ японские батареи принялись громить русские цепи.

— Необходимо подавить японские батареи! — заволновался Звонарев.

— Как же мы их подавим, если их ниоткуда не видать? — отвечали ему моряки.

— Надо пройти дальше вперед по берегу, чтобы были видны все тылы, — советовал прапорщик.

— Лучше бы вы, Сергей Владимирович, сами съездили на "Баян" и доложили обо всем командиру отряда крейсеров капитану первого ранга Рейценштейну, — посоветовал Лазарев

Звонарев попросил доставить его на флагманский корабль. Капитан тотчас приказал спустить на воду паровой катер и сообщить сигналами о прибытии офицера с берега

Минут через двадцать Звонарев уже поспешно подымался на палубу "Баяна". На мостике, куда провели Звонарева, находились командир "Баяна" Вирен, капитан первого ранга Рейценштейн, Сойманов и еще два-три незнакомых офицера. Сойманов представил прапорщика своему начальству. Его попросили наметить сперва на карте, куда следует стрелять, а затем указать цели на берегу. Звонареву трудно было сразу разобраться в развернувшейся перед ним картине, но помогла японская артиллерия, которая стала усиленно обстреливать передовые окопы Двадцать пятого полка и обнаружила себя блеском выстрелов и пылью.

— За этим хребтом, — показал Звонарев. — Только надо продвинуться вдоль берега.

Крейсер двинулся вперед, и вскоре стали ясно видны места расположения японских батарей. Обстрелянные с моря тяжелыми снарядами, они одна за другой замолкли. Звонарев хотел было распрощаться и съехать на берег, считая свою задачу исполненной, но Вирен его задержал.

— Хочется вам, прапорщик, или не хочется, а придется до Артура добраться на "Баяне", — заявил он. — Нам надо поскорее сниматься с якоря, ибо с моря подходит Того. — И он указал на появившиеся вдали дымки. Рейценштейн, глядя в сильную подзорную трубу, старался по силуэтам угадать японские корабли.

— "Чин-Иен", за ним "Нисснн", дальше "Кассуга", потом, никак, "Микаса" или "Яшима". Выходит, что пожаловал действительно сам адмирал Того. Пора нам трогаться в Артур. Поднять сигнал: судам следовать в Артур! — распорядился он.

Заметив движение русской эскадры, японцы открыли огонь. Вскоре около десятка тяжелых снарядов обрушилось на "Полтаву" и идущий концевым "Баян". Хотя прямых попаданий и не было, но один из снарядов близко взорвался при ударе об воду и осыпал крейсер осколками. Матрос-сигнальщик вдруг кубарем полетел с мостика на палубу, попытался встать, но упал снова. Около него быстро образовалось темное пятно крови. Фуражка Рейценштейна взвилась в воздухе и упала далеко на палубу, а сам капитан испуганно и удивленно схватился обеими руками за свою лысую голову. Вирен зажмурился и скривил такую гримасу, как будто ему засыпало глаза песком. Артиллерист лейтенант Деливрон поперхнулся на полуслове, Сойманов же с удивлением посмотрел на то место, где произошел взрыв снаряда. Звонарев усиленно отряхивал с себя воду, которая вместе с осколками долетела до костяка. Раненого подобрали. Вирен раскрыл глаза. Рейцеиштейи, несколько мгновений молчавший, вновь обрел дар слова и прежде всего облегчил свою взволнованную душу крепкой бранью.

— Думал я, что коя голова улетит вместе с фуражкой, так ударило меня воздухом. — И капитан повертел своей головой вправо и влево, как бы не веря, что она у него осталась на плечах.

— Удачный выстрел! На две-три сажени ближе — и мы не избежали бы подводной пробоины. Есть пострадавшие, кроме Федотова? — справился Вирен.

— Как будто бы нет, Роберт Николаевич, — отозвался Дели врой.

— Подбита шлюпка с левого борта, есть пробоины в задней трубке, поврежден дальномер на формарсе, — доложил старший офицер "Баяна" капитан второго ранга Любимов.

— Не оставайтесь в долгу, Виктор Карлович, — обернулся Виреи к Деливрону.

— Есть! Постараюсь добросить до "Нисеина" восьмидюймовый снаряд из носовой башни. — И лейтенант поспешно сошел с мостика, направляясь на бак. Звонарев последовал за ним.

— Разрешите мне понаблюдать вблизи стрельбу ваших орудий, — попросил он у лейтенанта.

— Пожалуйста! Пойдемте вместе в башню, — любезно предложил лейтенант.

Прапорщика поразила впервые увиденная им полная автоматизация процессов стрельбы: снаряд и заряд подавались элеватором из расположенных в глубине корабля погребов, наводка производилась электричеством, угол возвышения, соответствующий скомандованному прицелу, придавался при помощи электромотора, горизонтальная наводка достигалась путем вращения при помощи электричества всей башни в нужном направлении. Командир башни помещался в задней ее части, в выступавшем над крышей башни броневом колпаке, снабженном прорезью для наблюдения за целью. Когда обе пушки были заряжены, кондуктор доложил лейтенанту командиру башни.

— Прицел двести семьдесят! — скомандовал лейтенант со своего места. — Пли!

Оба орудия со страшным грохотом выбросили свои снаряды и, откатившись по накатникам, медленно и плавно вернулись на прежнее место. Хотя звук выстрела в башне несколько был смягчен броней, тем не менее у Звонарева долго еще потом сильно звенело в ушах. Как только орудия стали на свои места, матросы заторопились, подготовляя их к новому выстрелу.

— Одно попадание в корму, кажется, "Хашидате", второе — правее! — сообщил башенный командир.

Матросы загудели, споря, какое из орудий попало в цель.

— Это Зинченко! — утверждали номера левого орудия, показывая на своего серьезного комендора с георгиевской петличкой на груди.

— Нет, наш Дивулин! Он как раз в корму самому адмиралу Того целил, — шутливо возражали матросы правого орудия.

— Бил в ворону, а попал в корову!

— Должен был попасть в "Микасу", а попал в "Хашидате", — смеялись сторонники Зинченко. — Наш комендор прямо в "Хашидате" наводил орудие и попал.

— Оба мы в один корабль целили, а кто из нас попал, неизвестно, — серьезно сказал Зинченко.

— Пробанить орудие после стрельбы! Гавриков, проследите, — приказал лейтенант кондуктору и вышел из башни.

Звонарев последовал за ним.

— Понравилась вам наша стрельба? — спросил у прапорщика Деливрон.

— Завидую вашей технике! К сожалению, на берегу ее нет!

— Помимо техники, нужна еще и выучка.

— Я восхищался слаженностью работы орудийной прислуги: видно сознательное отношение матросов к своему делу.

Деливрон расцвел от удовольствия.

Корабли подходили к Артуру. Миноносцы проскочили уже в порт, за ними начали втягиваться крейсера. Не дожидаясь входа "Баяна" в гавань, Звонарев съехал на берег на шлюпке и направился с докладом к Белому.

На следующий день с утра прапорщик отправился в штаб Кондратенко. Там он застал только приехавшего с передовых позиций генерала. Он был сильно не в духе. Мельком поздоровавшись с Звонаревым, Кондратенко заторопился к поджидавшему его Стесселю.

— Не зря, значит, мы с Фоком были против вашей авантюры, — встретил Кондратенко начальник района.

— Моя неудача объясняется тем, что мы слишком долго собирались с духом и японцы успели подвести свои резервы, затем генерал Фок меня не поддержал.

— Нечего на других пенять. Роман Исидорович, коли вы во всем виноваты, — оборвал Стессель. — Вы сперва хотели наступать чуть ли не до Дальнего, я разрешил лишь поиск разведчиков, но и это едва не кончилось катастрофой! Сколько людей мы потеряли!

— Триста раненых, около ста убитыми.

— Короче, мы потеряли целый батальон. Нет, батенька, как хотите, но я больше этого не позволю. Я решил Фока оставить на передовых позициях, а вас как инженера использовать в крепости, и назначаю вас начальником сухопутной обороны крепости с подчинением Смирнову. Фок же будет непосредственно находиться в моем ведении.

— Слушаюсь, если ваше превосходительство находит это необходимым для пользы службы.

— Нахожу, нахожу, Роман Исидорович, и рад, что вы со мной согласны, а пока прошу ко мне на завтрак, — уже дружелюбно, проговорил Стессель.

— Я не умыт с дороги.

— Пустяки! Вера Алексеевна мигом все приведет в порядок! Кстати, она все время стоит за вас горой!

— Чрезвычайно признателен ей за неизменно дружеское отношение, — ответил Кондратенко и последовал за Стесселем из штаба. Тут он заметил поджидавшего его Звонарева.

— Какие будут приказания вашего превосходительства? — спросил прапорщик.

— Приказание будет одно, — вместо Кондратенко ответил Стессель, — идти ко мне завтракать!

Звонарев поблагодарил и пошел за начальством.

— Вы где сейчас пребываете и что делаете? — обернулся к прапорщику Стессель.

— Состоит при мне, — объяснил Кондратенко. — Принимал участие в последнем деле и чудом только уцелел.

— Вы, я вижу, настоящий чудотворец, молодой человек. Под Цзинджоу проявили чудеса храбрости, сейчас опять чудом уцелели. Построили какой-то чудесный, по словам Костенко, перевязочный пункт и, наконец, покорили сердце такой замечательной девушки, как Варя Белая, — шутил Стессель.

— Помилуй бог, нельзя же, ваше превосходительство, все объяснять чудесами, можно подумать и о проявлении ума, — проговорил Звонарев.

Вера Алексеевна встретила гостей, как всегда, очень любезно. Кондратенко поручила заботам своих денщиков, которые мгновенно привели одежду генерала в порядок и дали ему умыться.

Вскоре все уже сидели за столом. Подоспевший к завтраку Никитин не замедлил налечь на графинчик и пытался вовлечь в это дело и Звонарева, но потерпел неудачу.

Вера Алексеевна со своего места грозно поглядывала в их сторону, и Никитин конфузливо ограничился двумятремя рюмками.

— Как жаль, что ваш план. Роман Исидорович, не удался. Я убеждена, что, если бы все было как следует, вы добрались бы до с, ого Дальнего, — кокетничала генеральша, ласково поглядывая на Кондратенко.

— Сейчас не вышло — выйдет в другой раз, — ответил тот, с хитрой улыбкой поглядывая на Стесселя.

— И не мечтайте, Роман Исидорович. Не позволю, — отозвался начальник района. — Я и не знал, что вы такой упрямый!

— Недаром из хохлов, — поддержал Никитин.

— Успех сам идет нам в руки! Будь вчера подтянуты к месту боя Двадцать пятый и Двадцать седьмой полки, мы смяли бы японцев и сейчас завтракали бы не в Артуре, а в Дальнем, — возражал Кондратенко.

Спор был прерван приездом Фока.

Войдя в столовую, генерал, поздоровавшись, сел около Кондратенко.

— Что случилось в Артуре, что меня вызвали с позиции? — спросил он у Стесселя.

— Хотел потолковать с тобой и Романом Исидоровнчем о происшедшем вчера ночью.

— Говорить тут много не о чем. Оскандалился начальник Седьмой дивизии со своим наступлением, ему и ответ за то держать, а я ни при чем.

— Слушок есть, что ваше превосходительство, из особой любви к генералу Кондратенко, предоставили ему одному пожинать лавры побед, а свои полки увели подальше от греха, — съехидничал Никитин.

— Вас считают, Александр Викторович, повинным в неудаче Седьмой дивизии, — вмешалась Вера Алексеевна.

— Кто считает? Генерал Кондратенко? Так ему другого ничего не остается делать! Все остальные люди, в здравом уме и твердой памяти, этого сказать не могут.

— Не будем спорить, Александр Викторович, о том, кто виноват, — примирительно произнес Стессель, — лучше подумаем, как избежать этого в будущем.

— Сидеть и не рыпаться, — ответил Фок, — спешно укреплять Порт-Артур и перебираться сюда с передовых позиций. Дольше середины июля я там держаться не стану.

— Нельзя допускать японцев к крепости, пока ее сухопутная оборона не закончена, — с тревогой проговорил Кондратенко.

Очевидно, желая предупредить дальнейшую пикировку, Стессель поднялся из-за стола.

Работы по сооружению сухопутных батарей велись беспрерывно днем и ночью при свете прожекторов как а будни, так и в праздники. В петров день Звонарев с раннего утра уехал на западный участок фронта, расположенный от реки Лунхе и до Голубиной бухты. Особенное значение тут имела гора Высокая, с которой открывался вид на весь Артур и внутренний рейд со стоящей на нем эскадрой. Общее руководство инженерными работами в этом районе было поручено лучшему из инженеров крепости подполковнику Сергею Александровичу Рашевскому. Когда Звонарев подъехал сюда, работа уже кипела полным ходом. Несколько десятков солдат, матросов и китайцев копошились на небольшом участке вершины горы.

Звонарев обратил внимание на то, что китайцы здесь работали с особым увлечением. Они наравне с солдатами и матросами усердно трамбовали бетон, таскали мешки с землей, рыли окопы. Работали они вперемежку с русскими под командой саперных унтер-офицеров. Но в одном месте прапорщик увидел, как группа солдат и матросов внимательно слушала указания еще не старого китайца, объяснявшего, как удобнее и легче бить траншеи в скале.

— Любуетесь на нашего Цзин Яна? — подошел изнемогающий от жары Рашевский. — Это прирожденный инженер. Прекрасно разбирается в технических вопросах, внес много ценных предложений по упрощению и облегчению земляных и бетонных работ. Его отметил сам Роман Исидорович и приказал сделать десятником. Мы опасались, что русские не станут слушаться китайца, но он сумел завоевать авторитет у солдат и матросов.

— Едва ли Стессель согласится, если узнает об этом, как бы он не счел Цзин Яна шпионом, — произнес Звонарев.

— Пока никто из начальства не обратил на это внимания. К тому же Кондратенко лично назначил Цзин Яна десятником по производству скальных работ с окладом в тридцать рублей в месяц.

— Почему в других местах китайцы работают очень неохотно, лениво, а у вас они трудятся с увлечением? — обратил внимание Звонарев.

— Прежде всего я китайцев не обижаю и не, позволяю обижать их. Затем я аккуратно каждую субботу выплачиваю им заработанные деньги, а не даю расписки с правом получения денег с русского правительства по окончании войны с Японией, как это практикуют другие инженеры. И, наконец, китайцы у меня фактически стоят на довольствии наравне с солдатами и матросами.

— Как же это можно! В крепости запасы продовольствия и так весьма ограничены, — удивился прапорщик.

— Русские солдаты и матросы не любят риса, который им полагается на довольствии, и охотно делятся с китайцами. Это их национальная еда. Горсть риса — китаец сыт на полдня. Так и помогают друг другу в работе и в жизни наши русские мужички и рабочие местному населению. Надо прямо сказать — живем с ними в ладу и дружбе.

Вскоре Звонарев вернулся в штаб Кондратенко. Выслушав его доклад о ходе работ на западном участке, генерал задумчиво пощипал бородку и сказал:

— За мое пребывание на передовых позициях работы в Артуре сильно замедлились. Инженеры занялись постройкой блиндажей в городе для себя и для своих друзей. С завтрашнего дня я сам возьмусь за инженеров и заставлю их делать то, что надо, — твердо проговорил генерал, слегка постукивая кулаком по столу.

— Почему за время вашего отсутствия так усердно работали над укреплением центральной ограды, на которой все равно долго не удержишься, а передовые позиции были оставлены без внимания? — спросил Звонарев.

— Фантазия Стесселя, вернее, Фока, ибо Стессель не додумался бы до переброски рабочих, материалов и средств на укрепление центральной ограды. Фок же действует по подсказке Сахарова, у которого всегда и везде на первом плане коммерческие расчеты, — пояснил Кондратенко.

— Какая же тут может быть коммерция?

— Очевидно, кому-то выгодно, чтобы мы занимались не тем, чем нужно.

Прапорщик слушал шагающего по кабинету генерала и не понимал его пассивного отношения к творящимся в Артуре безобразиям. Когда он высказал эту мысль вслух, Кондратенко сразу остановился.

— Такова вся наша государственная система. Артур не составляет исключения, — резко проговорил генерал.

Приход инженер-капитана Зедгенидзе прервал их разговор. Он был одним из ближайших помощников Кондратенко. Писаный красавец по наружности, он отличался необычайной скромностью в отношении женщин. Все свободное время отдавал музыке, которую в шутку называл своей единственной возлюбленной. С прибытием в Артур Кондратенко, еще до начала военных действий, Зедгенидзе сразу стал его верным сподвижником в деле укрепления Артура.

— Какие будут распоряжения вашего превосходительства? — справился, здороваясь, Зедгенидзе.

— Срочно выловить всех воров и взяточников в Артуре! — ответил с усмешкой генерал.

— Это совершенно невозможно, — улыбнулся капитан.

— Я решил немедленно прекратить все работы по укреплению центральной ограды крепости, как бессмысленные, и бросить все силы на западный участок, — проговорил Кондратенко.

— А Стессель?

— Попробую его уговорить. Смирнов со мной согласен.

— Значит, Стессель будет против.

— Злы вы на язык, Михаил Андреевич, — улыбнулся генерал.

Распределив работу между своими помощниками, Кондратенко уехал. Звонарев решил после работы заглянуть к Белым, где он давно не бывал. Дома оказалась только Мария Фоминична. Она попросила прапорщика съездить в госпиталь за Варей.

— Она уже две ночи не была дома. Берите верховых лошадей с ординарцем и обязательно вытащите ее из госпиталя. Беда моя, ни в чем она меры не знает.

Прапорщик охотно согласился. По вечерней прохладе он не торопясь добрался до госпиталя и нашел Варю в хирургическом отделении.

— Какими судьбами вы здесь, мой рыцарь без страха и упрека, — приветствовала его девушка.

— Приехал за вами. Кубань вас ожидает.

— Сейчас сдам дежурство, и поедем. — И девушка скрылась,

Через десять минут они уже ехали по направлению к Пушкинской школе.

— Заедем к учительницам, а заодно и справимся о здоровье Стаха, — предложила Варя.

Так и сделали.

В школе они застали Борейко, который принес "болящему" большую рыбину и свежий лук.

— У нас сегодня пир горой: достали на базаре ослятины, а тут еще рыба, — смеясь, сообщила Оля Селенина.

Звонарев справился о Стахе.

— Поправляется, можно надеяться на скорое выздоровление, — ответила Оля.

В это время из соседней комнаты вышла Леля и пригласила зайти к Стаху, который лежал весь перебинтованный на горе подушек.

— Меня, кажется, окончательно перевели в дивизию Кондратенко. Это явится лучшим лекарством для меня, — сообщил он.

Борейко хотел было сбегать за бутылкой вина, но Варя энергично запротестовала.

— При наличии подозрения на столбняк спиртные напитки строго воспрещаются, — докторским тоном заявила она.

— Не каркайте, господин профессор, никакого столбняка у меня не будет, — возразил Стах.

Звонарев справился, как идет жизнь на Утесе.

— Живем, как все в Артуре, слухами! То Куропаткин берет Цзинджоу и движется к Артуру. То японцы гонят его к Мукдену. Балтийская эскадра то появляется около Шанхая, то оказывается еще в Кронштадте и Либаве. Слухи и ничего достоверного, — ответил Борейко.

— Я слыхала, что нас скоро освободит Маньчжурская армия, — заметила Мария Петровна.

— Не верьте этому! — серьезно проговорил Борейко. — В скором будущем нам предстоит выдержать осаду не только с моря, но и с суши. Я слышал, что наши части уже отходят с Зеленых гор и собираются задержать противника на Волчьих горах, а от них совсем рукой подать до Артура. Если бы Куропаткин двигался к нам на выручку, то японцы тотчас потянулись бы к северу, а нас оставили в покое.

— В случае осады с суши госпитали, должно быть, перебросят на Ляотешань? — спросила Леля.

— Там их негде разместить! Кроме того, там нет воды. Да и доставка раненых в такую даль очень трудна. Половина из них умрет по дороге, — возразила Варя.

— Существующие госпитали останутся на месте, а новые будут открывать в казармах на Тигровке, на Белом волке. У нас на Утесе уже открывают лазарет, — пояснил Борейко.

— Но ведь его там всегда могут обстрелять с моря! — удивилась Варя.

— С тех пор как вы в апреле напугали японцев своим присутствием на Утесе во время бомбардировки, они не подходят к нам на пушечный выстрел. Разве что ночью иногда миноносцы рискуют подойти к берегу. Сейчас у нас совершенно спокойно. Рядом морское купанье, чистый воздух, одним словом, — форменная дача. Раненым и больным на Утесе будет гораздо спокойнее, чем здесь в городе, — объяснил поручик.

Посудачив еще об артурских делах, Звонарев и Варя стали прощаться. Было около полуночи, когда прапорщик сдал с рук на руки Варю ее матери.

— Надеюсь, ваши дела поправились и вы принесли свой должок? — без церемоний спросил Сахаров явившегося к нему Гантимурова.

— К сожалению, нет! Я пришел попросить у вас отсрочки.

— Больше не могу! Карточные долги порядочные люди выплачивают в суточный срок, а вы тянете уже две недели и не можете расплатиться.

— Где же я в осажденном городе возьму денег?

— Это не мое дело! Долг сделан, значит, его необходимо погасить.

Гантимуров взволнованно прошелся несколько раз по комнате.

— Вы на меня накидываете петлю, Василий Васильевич.

— Сами в нее лезете, дорогой мой!

— Возьмите мой портсигар, — предложил Гантимуров. — Это последняя моя наследственная драгоценность. Все, что осталось от миллионов моего отца, — усмехнулся он.

— Если не считать еще наследственного сифилиса!

Князь густо покраснел.

— Я поражаюсь зашей осведомленности...

— Это, как говорится, к слову пришлось. Я слышал, что вы думаете свататься к дочери Белого.

Взбешенный Гантимуров подлетел к сидевшему в качалке Сахарову.

— Не собираетесь ли вы довести до сведения папаши о моем недуге? Если так, то поберегитесь! Я ни перед чем не остановлюсь!

— Не волнуйтесь, я пошутил. Дело гораздо проще и лучше, чем вы думаете. Вы хорошо приняты у Стесселя. Станете почаще бывать там и сообщать мне всякие новости — политические, военные и просто сплетни. У нас в коммерции все может пригодиться.

— Только-то! Сколько вы мне за это дадите?

— Пятьдесят в месяц.

— За кого вы меня принимаете?

— Через день дам тридцать, а через два — ни копейки, ибо найду другого человека.

— Черт с вами, согласен.

— Конечно, ваши заработки очень могут повыситься, если вы сумеете достать что-либо секретное или не подлежащее оглашению.

— Но ведь у Стесселя, кроме военных секретов, никаких быть не может! Какая же тут коммерция?

— Юноша вы невинный! Разве война не коммерческое предприятие?

— Первый раз слышу о возможности та, кой постановки вопроса. Война — это проявление рыцарского духа народа.

— За рыцарями-то, мой друг, всегда стоят купцы, — поучительно проговорил Сахаров. — Поэтому, например, вопрос об обороне Артура имеет чисто коммерческий характер. Будет держаться Артур, будут высоко стоить русские ценные бумаги. Падет Артур, сразу упадут и курсы. Биржа — точнейший барометр человеческой жизни.

— Но ее ведь в Артуре нет!

— Зато есть в Шанхае, куда можно сообщать нужные сведения.

— Примите меня в долю! — попросил Гантимуров.

— Это надо заслужить, родной мой! Сперва посмотрим, на что вы годны.

— Я готов и, думаю, годен на все!

— Приятно слушать вас, молодой человек! Вы можете далеко пойти, но можете и навсегда остаться в Артуре, — с расстановкой проговорил Сахаров.

— Что-то мне последнее не улыбается! — поеживаясь, ответил Гантимуров. — Одолжите-ка мне еще сотню, Василий Васильевич.

Распрощавшись с Гантимуровым, Сахаров приказал подать экипаж и, тщательно одевшись, отправился на квартиру начальника штаба Стесселя — полковника Рейса. Денщик выскочил навстречу капитану и доложил, что полковник спит после обеда.

Сахаров хотел было уже уезжать, когда штора на одном из окон поднялась и показалась рослая фигура Рейса. Увидев гостя, он приветливо махнул рукой и пригласил зайти.

— Всегда рад вас видеть у себя, Василий Васильевич, — крепко пожал он руку капитана, — по делу и без всякого дела.

Сахаров поспешил заверить полковника в своей взаимной симпатии, пропел дифирамбы мудрому руководству Стесселя, намекнув при этом, что, конечно, последний этим всецело обязан своему начальнику штаба. Рейс слушал с любезной улыбкой и старался догадаться, что именно привело к нему удачливого градоначальника города Дальнего.

— Как ваше драгоценное здоровье, Виктор Александрович? — справился Сахаров.

— Все никак — не могу привыкнуть к теперешней нашей пище. От конины душу воротит, а говядины или курятины нигде не достанешь. Боюсь, как бы совсем не разболеться от плохого питания.

— Но у Веры Алексеевны, насколько я знаю, еще вдоволь всякой птицы и свиней.

— Дерет она за все безбожные деньги, а это мне, при моем полунищенском окладе, не по карману.

— Я думал, что она вам по знакомству делает скидку.

— Какое там! С живого и мертвого готова семь шкур содрать. До чего же до денег жадна, вы и представить себе не можете!

— Хотя я и не знал, что вы испытывайете затруднения в отношении питания, но все же кое-что захватил с собой. Пошлите вашего денщика взять из экипажа.

— Премного вам благодарен, Василий Васильевич! Вы буквально спасаете меня от преждевременной смерти, — благодарно потряс руку Сахарова полковник, — С, каждым днем с едой становится все хуже, и неизвестно, скоро ли и чем кончится осада Артура.

— Конечно, никто сейчас этого знать не может, но не надо быть пророком, чтобы предсказать, что добром это не кончится, и раз нам предстоит потерпеть поражение, то желательно, чтобы это случилось возможно скорее во избежание лишних жертв.

— К сожалению, соображения гуманности далеко не всегда принимаются во внимание. Что касается вашего Стесселя, то он весьма мало об этом думает.

— В этом отношении женщины всегда бывают гораздо податливее, и, мне думается, Вера Алексеевна отнесется к такой мысли более отзывчиво.

— Вы вполне правы, Василий Васильевич, особенно если это не будет сопряжено для нее с денежным ущербом.

— Какой ущерб! Наоборот, она весьма выиграет на этом деле.

— Не секрет, каким образом?

— Играя, через меня на бирже.

Рейс с уважением посмотрел на своего собеседника.

— Чем скорее мы заключим мир с Японией, тем лучше это будет для России, — продолжал Сахаров.

— К сожалению, мы не можем повлиять на ход этих событий.

— Наоборот, пальма мира лежит у вас в кармане, дорогой Виктор Александрович.

— Каким образом?

— С переходом Артура в руки японцев война будет окончена.

— Этот вопрос будут решать дипломаты, а не мы.

— Без учета положения в Артуре он не может быть решен. От вас же зависит то или иное освещение этого вопроса.

Рейс начал кое-что понимать и кое о чем догадываться.

— Я не говорю, что войну надо прекратить сию минуту! Но надо иметь в виду и это обстоятельство, Пока же позвольте откланяться, дорогой Виктор Александрович, подумайте о нашем разговоре, — проговорил Сахаров, вставая с места.

— Думать тут нечего. Я согласен. Вы даете директивы, я же их, по возможности, провожу в жизнь.

— Итак, все будет в порядке! — усмехнулся Сахаров. — А пока я двинусь на поклон к Вере Алексеевне.

— И весьма разумно сделаете, — одобрил Рейс.

Через четверть часа капитан почтительно прикладывался к пухлой ручке Веры Алексеевны Стессель.

— Ваше поручение мною выполнено, хотя с опозданием! — говорил он, протягивая небольшой сверток.

— Какое поручение? — удивилась генеральша.

— Вам хотелось приобрести недорогие, но хорошие серьги для мадемуазель Белой, если мне память не изменяет. Вчера мне удалось найти дешево пару замечательных серег из старинного китайского золота, с большими рубинами. Извольте посмотреть — не подойдут ли они вам?

Вера Алексеевна открыла футляр. Крупные рубины, как капли свежей крови, поблескивали на темном бархате.

— Чудесно! Но едва ли девушке подойдут эти рубины, уж очень они напоминают кровь!

— Зато это на всю жизнь будет напоминать ей о том, что они подарены во время войны.

— Какой ужас эта война! Сколько она несет с собой страданий и крови. Я сегодня посетила наших бедных солдатиков в военном госпитале. Все они святые мученики. Такие ужасные раны, и ни одного стона! Врачи поражены. Только глубокая вера и христианское смирение могут дать силы для этого. Я подарила каждому из них по кипарисовому крестику и нательной иконке. Это должно облегчить их страдания, — щебетала генеральша, в умилении закатывая глаза.

— Да, война ужасная вещь! — с чувством поддержал Сахаров. — И нет большей заслуги перед человечеством, как возможно быстрая ее ликвидация. Во имя гуманности, во имя культуры, во имя спасения своей души, во имя любви к родине, — каждый, как только может, должен приложить все усилия к скорейшему окончанию войны, — патетически закончил Сахаров.

— Вы глубоко правы, Василий Васильевич! Я и не подозревала, что вы такой исключительно гуманный и чуткий человек! Разрешите в таком случае просить вас принять участие в работе нашего благотворительного общества, председательницей которого я состою.

— Весьма польщен вашим предложением и с удовольствием вношу свою скромную лепту. Позвольте вам вручить сто рублей, — протянул Сахаров деньги.

Вера Алексеевна расплылась в благодушной улыбке.

— Я сейчас выпишу вам квитанцию, — встала она.

— Ради бога, не беспокойтесь! — поспешил предупредить ее капитан. — Мне она совершенно не нужна.

— Но мне она необходима для отчетности.

— Кто же у вас осмелится спросить отчета, Вера Алексеевна? Ни в России, ни тем более в Артуре никому не придет это в голову, рее прекрасно знают, что вы постоянно прикладываете свои личные средства в дела благотворительности, что же касается формальности, то прикажите какому-нибудь чиновнику из государственного контроля оформить все как следует, — посоветовал Сахаров.

Генеральша внимательно слушала капитана и сочувственно кивала головой.

— Хотела бы я иметь такого советника, как вы!

— Всегда к вашим услугам!

— Кроме того, мне нужен еще секретарь, не могу же я одна вести всю канцелярию.

— Могу порекомендовать вам на эту должность князя Гантимурова. Человек из общества, хорошей фамилии, весьма будет вам полезен. Кроме того, это даст ему возможность заработать сотню-другую в месяц.

— Но все наши доходы в месяц не достигают этой суммы!

— Можно поднажать на наших негоциантов: прикажите только полицмейстеру, он быстро организует вам сбор средств через чинов своей полиции. Что касается меня, то обязуюсь до конца войны вносить вам по сотне в месяц.

— Вы изумительный человек, Василий Васильевич! У вас не голова, а чистый клад!

Только поздно вечером, весьма довольный собой, Сахаров наконец отбыл из квартиры Стесселя. Дома его уже ожидал служащий с мельницы Тифонтая. Он почтительно передал капитану несколько писем. Одно из них, в небольшом изящном конверте, написанное женским почерком и надушенное крепкими духами, привлекло особенное внимание Сахарова. Он быстро пробежал его глазами: "Любимый, соскучилась, пиши, жду с двадцать восьмого писем. Лида".

— Сегодня у нас какое число? — взглянул капитан на календарь.

— Четвертое июля, Василий Васильевич, — доложил служащий.

— Еще время есть, — отложил капитан письмо в сторону.

Отпустив китайца, Сахаров заперся в своем кабинете и засел за длинное письмо к Тйфонтаю, в котором сообщал о всех своих успехах.

"К указанному вами сроку русские часта будут подготовлены к отходу в Артур", — закончил он свое послание.

Тщательно зашифровав его и уничтожив подлинник, Сахаров спрятал письмо в гонкую стеклянную трубочку, которая в складках одежды какого-либо верного человека должна была добраться до адресата.